Сим-сим, откройся!

10

Сима была обескуражена. Похоже, она села в лужу. Это невероятная случайность, но парня действительно зовут Володя, и он работает в ФСБ — подполковник, и все такое. Интересно, что он подумал, когда она сначала прилипла к нему, а потом набросилась, как фурия? А в туалет ворвалась?.. Больная! Что он еще мог подумать?..

И все время она натыкается на него, как на ржавый гвоздь. И, судя по реакции, он считает, что она его преследует. «Вы везде!» Болван! Да она в его сторону больше даже не посмотрит ни разу.

Сима шла по пляжу, внимательно разглядывая плотные ряды загорающих, чтобы опять не напороться на Протасова. Впрочем, она не собиралась жариться под палящими лучами солнца.

Увидев под тентом свободный шезлонг, Сима направилась к нему, сбросила сарафан и осталась в мини-бикини. И тут же парочка прыщавых юнцов, резавшихся поблизости в карты, разразилась бурными аплодисментами, прищелкивая языками.

Мужчина в соседнем шезлонге опустил газету, и Сима остолбенела, встретив его насмешливый взгляд. И надо же ей было умудриться пройти весь пляж и облюбовать именно этот навес!

Протасов, как бы раздраженный новым вторжением на свою территорию, швырнул газету и гордо удалился, всем своим видом демонстрируя, как же ему осточертела эта назойливая девица.

Сима смотрела ему вслед и думала: «Ненавижу! Ненавижу гада!» Она увидела, как высокий толстый парень двинулся за Протасовым, тихонько свистнул, и к нему присоединился еще один, такой же мордоворот.

«Хорошо бы эти два качка сбили с тебя немного спеси, подполковник!» — позлорадствовала Сима, глядя вслед неспешно удаляющейся троице.

В столовой неизменно царил Петр Алексеевич. Непонятно, как ему удавалось поглощать пищу и одновременно говорить не закрывая рта. Он был великолепным рассказчиком, которому требовались не собеседники, а только аудитория. Впрочем, никто и не возражал, поскольку любая тема в его интерпретации звала не дискутировать, а слушать — наслаждаться этим блестящим потоком сознания.

В сторону Протасова Сима не смотрела. Он больше не существовал для нее. Она и раньше-то относилась к фээсбэшникам весьма скептически — считала их людьми коварными и неискренними, а теперь только укрепилась в своей неприязни. Вот Протасов, такой молодой, а уже подполковник — значит, тот еще жучара. А что он в его-то годы холостяк, может поверить только такой наивный человек, как Петр Алексеевич — счастливое исключение в среде фээсбэшников. Он такой же холостяк, как она многодетная мать. Поехал отдыхать, а колечко дома оставил. И тут же сел в засаду у моря ловить доверчивых дурочек. «Не бойтесь, девушка, я его держу!» Тьфу на него!

Подполковник Протасов был потомственным чекистом. Его легендарный прадед стоял у истоков Чрезвычайной комиссии и был расстрелян в подвалах Лубянки. Дед до последнего вздоха работал во внешней разведке и умер от сердечного приступа прямо за столом своего кабинета, не дожив двух дней до шестидесятилетия. Отец шагнул еще выше, почти догнав именитого пращура.

И Протасов-младший действительно не был женат. Тому имелись свои причины…

…Однажды теплым майским вечером Володя (он был тогда еще младший лейтенант и жил вместе с родителями в ведомственном доме на Красной Пресне) ехал на своих «Жигулях» вниз по Зоологическому переулку и вдруг увидел девушку. Она шла по тротуару ему навстречу и ела мороженое, тоненькая, стройная, нарядная. Весенний ветер играл прядями черных волос и подолом пестрого платья, высоко открывая длинные ноги.

Он потом часто вспоминал ее и жалел, что так глупо упустил свое, как ему тогда казалось, счастье.

А затем настал день, когда он увидел ее снова. Переулок был пуст и тих, и только ее каблучки звонко стучали об асфальт.

Протасов резко затормозил и бросился к ней через улицу, оставив посреди дороги раскрытую настежь машину.

Впоследствии он не раз задавался вопросом: почему именно Галя сыграла в его жизни столь роковую роль? Чем она так прочно его зацепила? И не находил ответа. Видимо, траектории полета любовных стрел столь же неисповедимы, как и пути Господни…

Так или иначе, но их знакомство разделило надвое безоблачную доселе жизнь Протасова-младшего.

К немалому удивлению Володи и его большой радости, оказалось, что Галя с некоторых пор жила в одном с ним ведомственном доме, поскольку ее отец, полковник Слабиняк, был переведен из Читы в Москву за особые заслуги в борьбе с внутренним врагом.

Для Гали Слабиняк это стало огромным, неожиданным, невероятным счастьем — из заштатной Читы переехать в столицу, в роскошные трехкомнатные хоромы с двумя туалетами, холлом и раздвигающимися стеклянными дверями, а банальный провинциальный вуз сменить на храм наук — Московский государственный университет. Во сне не приснится!

Она была дремучей провинциалкой в худшем смысле этого слова, но обладала бешеным напором, упрямством и непомерным честолюбием своего отца, а от матери-цыганки унаследовала таинственную власть над людьми и змеиную женскую хитрость.

Она не стушевалась в среде надменных продвинутых сокурсников-москвичей, на лету хватая новые для себя подробности столичной жизни, и легко вписалась в компанию — красивая, веселая и обольстительно сексуальная.

Училась Галя без особого интереса — ниже среднего, но учебу не бросала, понимая разницу между необразованной домашней хозяйкой и дипломированной специалисткой, ведущей светскую жизнь. Работать она не собиралась ни при каких обстоятельствах, сидеть на отцовской не слишком удобной шее — тоже. Оставалось выйти замуж — удачно и побыстрее (время поджимало — пятый курс).

Из всех своих многочисленных поклонников Галя выбрала двоих. Требовалось только решить, какой лучше. Но вопрос был слишком серьезный, судьбоносный, так что торопиться никак не следовало, и Галя пока не торопилась.

Первым кандидатом в будущие мужья стал, не ведая того, Галин сокурсник Максим Гукасов. Господь не одарил его ни выдающейся внешностью, ни особыми талантами, зато дал богатого папу. Гукасов-старший производил продуктовую тару и упаковочные материалы, и это, казалось бы, нехитрое дело приносило ему баснословные доходы. На эти деньги Максим учился, одевался в дорогих бутиках, отдыхал на Канарах и просто жил не тужил. Он уже был совладельцем отцовской фирмы, а по окончании вуза его ждало руководящее кресло в одном из ее филиалов.

Галя Слабиняк ворвалась в его беззаботную жизнь подобно сияющей комете. Семестр был в разгаре, когда на факультете появилась новая студентка из Читы. «Вот, — провозгласила староста курса Валька Семенова, влетев в аудиторию, — наша новая боевая подруга! Прошу любить и жаловать!»

Максим обернулся и зажмурился, ослепленный открывшейся красотой. А может, чем-то еще, не важно. Не важно! Никогда в жизни с ним не происходило ничего подобного. Он растерялся, оробел, потом засуетился и повел себя совсем глупо, нелепо: стал что-то громко говорить, хохотать…

И позже, когда выяснилось, что они будут учиться в одной группе, Максим в ее присутствии всегда держался неестественно. И чтобы скрыть эту свою незащищенность, вел себя нарочито грубо и насмешливо.

Галя поначалу в его сторону не смотрела. Привлекли ее внимание два обстоятельства. Во-первых, она узнала, что Гукасов — богатенький Буратино, а во-вторых, вот это его предвзятое отношение задевало и уязвляло ее.

«Чита из Читы», — звал он ее за глаза. Она знала об этом, злилась, но, главное, хотела понять, чем вызвана эта неприкрытая агрессия. Неужели ненавистью? Но за что?..

Однажды в аудитории, случайно оглянувшись, она наткнулась на его взгляд, устремленный на нее. Он тут же отвернулся. Но Галя уже знала: это любовь! Остальное было делом техники.

В мае они подали заявление. А потом она встретила Володю.

Он понравился ей сразу и с каждым днем нравился все больше. Был в нем мощный внутренний стержень, обещающий, что ни в горе, ни в радости, ни в здравии, ни в болезнях Протасов не предаст. Впрочем, столь высокими категориями Галя не мыслила. Просто интуитивно ощущала его жизненную надежность.

Она металась между невзрачным женихом и Протасовым, и расчет боролся с любовью или с теми чувствами, которые Галя принимала за любовь. Впрочем, к Володе она испытывала не одни только эмоции — Протасов-старший был прямым начальником ее отца, и полковник Слабиняк ничего не имел против такого зятя.

Был даже момент, когда Галя хотела разорвать данные Гукасову обещания, но сдержалась. Деньги, деньги! Неодолимое притяжение для пустой души.

Но как говорится, безвыходных ситуаций не бывает. И в запасе у Гали имелся еще один, не самый плохой, вариант. А может быть, и самый хороший — это как посмотреть: «Муж — для удобства, а для любви — любовник».

Вот только надо было очень постараться, чтобы этот расклад устроил Володю. И Галя постаралась. Очень.

О Гукасове она особо не переживала, ибо муж, как известно, все всегда узнает последним. Или вообще не узнает.

А Володя? Мог ли он представить, что за его спиной плетутся такие хитрые сети? И кто свивает послушные нити…

То переломное лето было поначалу таким щедрым на солнце, на радость, на любовь. Родители жили на даче, и квартира осталась в полном его распоряжении. Он с головой уходил в работу, в новые для него проблемы, такие важные, сложные, гордился ответственностью, тяжело придавившей плечи, вел долгие откровенные разговоры с отцом теперь уже совсем на равных, как коллега, товарищ. И это сумасшедшее счастье…

Он так до конца и не понял, чем приворожила его Галя. Ни доброты в ней, ни чуткости, ни тепла, одна только темная, изнуряющая чувственность.

Она стала для него сосредоточием наслаждения. Жажда обладать ее телом была неодолимой, а ласки нужными, как хлеб и вода, как воздух, как наркотик.

В конце лета Галя буднично сообщила, что выходит замуж, но к ним это не имеет ровным счетом никакого отношения, поскольку там один только голый расчет, а здесь большая и трепетная любовь.

И пока ошеломленный Протасов пытался осмыслить полученную информацию, Галя спокойно повествовала, как замечательно они устроятся на фоне ее новой семейной жизни.

Когда она закончила, Протасов, так и не проронивший ни единого слова, ушел и вернулся домой только глубокой ночью. На столе его ждала записка: «Не дури, Володька! Хочу тебя. Галя». Она так и написала: не «люблю», а «хочу».

Сумей он тогда поставить точку, и все давно было бы забыто, вычеркнуто из памяти, как дурной, постыдный сон. Но еще долгих восемь лет Протасов находился во власти этой женщины, пока наконец не стряхнул наваждение.