Симфония любви

Глава 9

В предрассветной мгле Салтердон различал очертания кресла рядом с кроватью. Его одежда висела на дверце шкафа. Всю последнюю неделю он отказывался надевать ее, а также не подпускал к себе этих лицемерных слуг с кровожадно поблескивающей бритвой. У них одно на уме: перерезать ему горло. Скоро они ввалятся в дверь и, как муравьи, набросятся на него, пытаясь одеть и накормить. А потом появится она – мисс Эштон – с вызывающе вздернутым упрямым подбородком. Она будет взывать к его совести, воле к жизни, к характеру и гордости, пока у него не появится желание убить ее.

Назойливая девчонка с внешностью мадонны. Он даже мог бы назвать ее… возбуждающей, несмотря на ее упрямство. Он никогда не питал слабости к простолюдинкам. Все его любовные увлечения не выходили за пределы его класса: жена или дочь какого-нибудь лорда, барона и тому подобное. Хотя была одна девушка с иссиня-черными волосами и полными губами цвета спелой вишни, с которой – он уже почти забыл об этом – он повстречался в одной таверне в Суссексе. Он был… очарован ею… восхищен… Она ему чертовски понравилась… Он даже не спал с ней…

Сжав губы, Салтердон откинул простыню и стеганое покрывало и посмотрел на свои ноги, обтянутые теми же измятыми брюками, что и пять дней назад. Он стал спать в одежде с единственной целью – вывести из себя свою сиделку. Он испытывал странное удовольствие наблюдать, как она поджимала губы каждое утро, обнаруживая, что он не переменил одежды, не говоря уже о зараставшем темной щетиной подбородке.

Черт возьми, эта девчонка Эштон действовала ему на нервы своим вечным порханием и манерой разговаривать с ним, как с немым идиотом. Хотя последние несколько дней она была довольно молчалива. Она редко покидала свою комнату, ела одна и нарушала его уединение лишь для того, чтобы предпринять жалкую попытку преодолеть его упрямую и яростную враждебность.

Куда, черт побери, все подевались? С каких это пор прислуга стала спать до полудня?

Салтердон взглянул на кресло, с трудом различая в полутьме его массивный силуэт. Он мог легко коснуться его. Герцог осторожно протянул руку, а затем, стиснув зубы и дрожа от напряжения, со стоном бросил свое тело на сиденье. С его губ сорвались приглушенные проклятия, когда кресло стало отъезжать назад, и его тело повисло между сиденьем и кроватью. Кровь стучала у него в ушах, кожа, несмотря на прохладный воздух, стала влажной от пота. Салтердон цеплялся за кресло, как утопающий за соломинку.

Дверь в спальню открылась. «Дерьмо», – пронеслось у него в голове. Тадеус с охапкой дров и брикетами торфа на цыпочках шел к камину. Увидев повисшего между кроватью и креслом Салтердона, который дрожал от напряжения, пытаясь не упасть, слуга остановился. В темноте нельзя было различить выражения его лица.

– Ну-ну, – тихо произнес Тадеус. – Что у нас тут происходит? Похоже, его светлость совсем осмелел. И правда, осмелел.

Салтердон опять негромко выругался. Он упирался плечом в сиденье, а голова его лежала на подлокотнике кресла.

Тадеус бросил дрова в камин, отряхнул руки и остановился перед креслом, уперев руки в бока. От него пахло навозом и кисловатым лошадиным потом.

Он опустился на одно колено.

– Похоже, его светлости нужно немного помочь, а?

– Я… сам.

– Не думаю… сэр. Похоже, вы сейчас упадете и останетесь лежать на спине, как жук.

Тадеус усмехнулся, встал, подхватил Салтердона под руки и, пыхтя и отдуваясь, перетащил из кровати в кресло.

– Когда-то я был готов все отдать, чтобы оказаться на вашем месте, – наклонился он к уху герцога. – Но не теперь, сэр. Не могу себе представить, что я вынужден неподвижно сидеть и смотреть, как жизнь проходит мимо, видеть, что другие живут обычной жизнью. Скажите, ваша светлость, вам понравилось наблюдать, как на прошлой неделе я целовался с мисс Эштон?

– Чудесно, – прорычал Сал^ердон и сбросил ладонь Тадеуса со своей руки.

…Тадеус подкатил кресло к окну.

– Я, конечно, знал, что вы здесь. Забавно, но когда-то это я подглядывал, как вы занимались любовью с прекрасными дамами. Да, много хорошеньких девушек прошло через Торн Роуз и Виндхорст. Должен вам признаться, сэр, что иногда я представлял себя на вашем месте. Но они, конечно, не стали бы иметь дело со мной… простым конюхом. Вы дрожите, сэр. Позвольте мне принести плед. Не хватало, чтобы вы еще простудились.

Он укрыл колени Салтердона, подоткнул плед, а затем опять ухмыльнулся и сжал плечо герцога.

– Только между нами, ваша светлость. Мне очень нравится мисс Эштон. И я умею обращаться с такими, как она. Ее губы сладкие, как… спелая вишня. А грудь… Вы весь напряглись, сэр. Может быть, растереть вам плечи? Да, у нее чудесная грудь, такая упругая. Беда в том… Гертруда сказала мне, что мисс Эштон уезжает. Вот так. После ваших ссор она написала герцогине и заявила, что лучше оказаться в выгребной яме вместе с самим сатаной, чем продолжать терпеть ваши оскорбления. Она поклялась, что останется только до тех пор, пока герцогиня не найдет ей замену, желательно мужчину.

Тадеус отвернулся и принялся складывать дрова на каминной решетке, а Салтердон продолжал смотреть на свое отражение в оконном стекле. Его волосы в беспорядке разметались по плечам, глаза горели безумным огнем.

«Значит, ангел с волосами, как лунный свет, и коралловыми губами скоро исчезнет. Он ей надоел, как и всем остальным. Если только…

Мария Эштон не такая, как другие. Правда?»

В раздумье он повернулся и увидел, что Тадеус мечтательно смотрит на огонь. На его лице мелькали желтые блики пламени.

– Вы задаете себе вопрос, спал ли я с ней, – на лице слуги появилась кривая улыбка. – Согласитесь, было бы здорово ощутить ее тело, но теперь это вам недоступно. Только представьте, как я медленно снимаю с нее платье, открывая сначала белые плечи, а затем груди с маленькими твердыми сосками, сладкими, как мед. Представьте, как юбка спускается с ее бедер и запутывается вокруг щиколоток. Волосы у нее между ног, наверное, светлые и вьющиеся, лоно под ними алое, как кровь, глубокое, горячее, влажное и подвижное, как ртуть. И теперь из-за вас я могу всего этого никогда не узнать.

Отведя глаза, он ухмыльнулся и сглотнул.

– Мне правда жаль, что с вами случилось такое, – скучным голосом произнес он. – Но жизнь продолжается, ведь так? Нужно примириться с тем, что есть. И получать от этого удовольствие. Вы должны были отдать бандитам деньги и лошадь, и тогда им не пришлось бы бить вас по голове. Вы сваляли дурака, сэр.

С этими словами Тадеус вышел из комнаты, оставив Салтердона в одиночестве. Герцог смотрел на колеблющиеся языки пламени, и воспоминания о той ночи вспыхнули у него в мозгу, как оглушивший его удар, а представшее перед его внутренним взором изображение Марии Эштон, распростертой под Тадеусом Эдвардсом, непонятно почему причиняло боль.

– Негодяй, – бормотал он. – Извращенец.

При помощи многочисленных слуг Салтердона перевезли в библиотеку. Его дед, герцог Салтердон, очень гордился библиотекой Торн Роуз. Стены огромной залы были снизу доверху уставлены томами в кожаных переплетах. Здесь были книги по философии, медицине, сборники поэзии, пьесы. Среди произведений поэтов конца восемнадцатого столетия изредка попадались романы. К тому времени, как Трею исполнилось пятнадцать, он уже перечитал большую часть книг.

Через полчаса появилась мисс Эштон. Она была немного бледна (как, впрочем, и все последние дни), а под большими голубыми глазами залегли тени.

– Доброе утро, ваша светлость, – поздоровалась она и легко скользнула к письменному столу, поправляя сползающий на лоб кружевной чепец. На ней было обычное черное платье (аккуратно заштопанное и выглаженное Гертрудой) и пара кожаных туфель, протертых на носке. Из-под подола юбки на мгновение мелькнула довольно поношенная на вид сорочка.

– Надеюсь, вы хорошо отдохнули? Тадеус сказал, что вы рано проснулись. Он обнаружил вас в довольно опасном положении, – она наконец подняла на него глаза, в которых читались обычное неодобрение и разочарование.

Он задавал себе вопрос, что беспокоит ее больше: мятая одежда или небритое лицо. И эти круги под глазами – только ли результат переживаний по поводу того, что ее заперли в Торн Роуз с сумасшедшим?

– Это неразумно, сэр, пытаться самому встать с кровати. Вы могли оказаться на полу или, что еще хуже, пораниться.

Он ничего не ответил, размышляя о том, что черное совсем не идет ей, так же, как и этот приплюснутый старомодный кружевной чепец, под которым она прячет волосы…

Ее цвет – красный. Алое оживляет ее бледную кожу и подчеркивает голубизну ее огромных блестящих глаз. Хотя… теперь эти глаза не так блестят. Похоже, в них стоят слезы.

Губы девушки улыбались, но глаза оставались серьезными.

– Вы хорошо отдохнули, ваша светлость? Да? Нет? Может быть, вы сделаете усилие и попытаетесь ответить мне? Достаточно просто кивнуть и покачать головой.

Он прищурился, отметив, как плотно лиф платья стягивает грудь Марии, отчего она кажется меньше. Ей подошел бы корсет: высокая грудь, подобно двум белым подушкам, выступала бы из украшенного рюшами глубокого выреза.

Она нервно сглотнула. Плечи ее напряглись, а на лицо вернулось выражение отчаяния. Мария стояла у письменного стола, положив руку на стопку книг. Своим видом она напоминала суровую няньку или учительницу. А может, и нет. Скорее ребенка, играющего роль.

– Весь вчерашний вечер я размышляла о вашей неспособности к общению. И мне в голову пришла любопытная мысль – книги, – она улыбнулась и объявила. – Вы будете читать вслух.

Эти слова вывели его из странного оцепенения. «Черта с два», – подумал он и повернул свое кресло к двери.

В мгновение ока Мария оказалась перед ним, загородив проход.

– Почему вы все время сопротивляетесь? – спросила она чуть дрожащим от волнения голосом.

– С дороги! – крикнул он, пытаясь объехать девушку. Коляска задела ее ногу.

– Черт! – вскрикнула она, подпрыгнув, а затем ухватилась за подлокотники кресла и уперлась ногами в пол, пытаясь остановить его.

Лицо Марии оказалось на одном уровне с его лицом. Щеки девушки порозовели, глаза сверкали.

– Насколько я понимаю, ваша светлость, вы не хотите, чтобы я оставалась здесь. Как бы то ни было, я обещала вашей бабушке, что буду делать все необходимое, чтобы помочь вам, пока она не найдет мне замену. Я могу и не переживать из-за вас, но мне очень жаль герцогиню. Она вас очень любит, и, боюсь, происшедшее несчастье разбивает ее слабое сердце.

На ее лице отразились боль и гнев. Но больше всего его задела жалость, мелькнувшая в ее усталых глазах.

– Нет ничего ужаснее, чем беспомощно наблюдать, как человек, которого ты любишь, на твоих глазах постепенно угасает, лишаясь жизненных сил и превращаясь в пустую оболочку, а затем умирает, – ее голос сделался задумчивым, низким и хрипловатым. Веки Марии опустились, а губы вновь стали по-детски пухлыми – Салтердон был не в силах оторвать от них взгляда.

– Ты молишь Господа, чтобы он прекратил его страдания – его и ваши. А через секунду просишь продлить его несчастную жизнь и обещаешь, что всю оставшуюся жизнь будешь исполнять любое его желание.

В комнате воцарилось напряженное молчание. Каждый пытался справиться со своими чувствами, и на мгновение ему показалось, что она готова расплакаться. Он не мог отвести взгляда от лица девушки.

Огромные голубые озера ее глаз показались ему прекраснее всего на свете.

– А теперь вы понимаете, – прошептала она и отстранилась, – что нельзя помочь тому, кто не помогает себе сам.

Мария с усилием повернула кресло и подкатила к огню. У него мелькнула мысль, что она намерена бросить его в огонь и разом покончить со всем этим. Вместо этого девушка подошла к письменному столу, взяла книгу и швырнула ему на колени.

– Весь следующий час вы будете вслух читать книгу. Это не только поможет концентрации внимания, но и послужит прекрасным упражнением для тренировки подвижности языка, как пианино для пальцев. Это произведение Оливера Голдсмита. Называется «Викарий из Уэйкфилда». Начните, пожалуйста, с первой страницы.

Она опустилась на соседний стул, перевела взгляд на огонь в камине и умолкла в ожидании. Через несколько минут Мария сердито вскинула голову и, не глядя на него, сказала:

– Не стыдно, если не получится. Стыдно не пытаться. Разозленный ее безразличным тоном, он несколько секунд рассматривал профиль девушки. Вот, значит, как. Она сдалась, пришла к выводу, что лучше вернуться в дом викария, чем вести независимую жизнь, присматривая за умственно и физически неполноценным. Он решил бросить «Викария из Уэйкфилда» в огонь. Нет, лучше в нее.

Вместо этого он открыл книгу, перевернул страницу и принялся внимательно вглядываться в текст. Крошечные буквы плыли у него перед глазами, заставляя сосредоточиться, отчего у него начинало ломить виски. Ему пришло в голову, что он не брал в руки книгу с тех пор, как этот проклятый бандит ударил его и оставил лежать лицом в грязи.

– Не могу, – пробормотал он, крепко зажмурив глаза. Сжав зубы, он еще раз попытался сосредоточиться.

Слова выглядели непонятными иероглифами.

– Не могу, – опять вырвалось у него. Салтердон захлопнул книгу и бросил ее в огонь.

Мария вскочила, схватила кочергу и вытащила начавшую тлеть книгу, стряхнула угольки и сдула пепел.

Не говоря ни слова, она вновь положила книгу ему на колени и села рядом.

– Начинайте.

– Ты что немая? Или глухая? – крикнул он. Но из его губ вылетели только «немая» и «глухая». Герцог опять швырнул книгу, которая пролетела всего в нескольких дюймах от головы девушки.

Она опять подняла книгу, повертела ее в руках и осторожно положила ему на колени. Затем Мария опустилась на колени рядом с его креслом, раскрыла обложку и указала на первое слово.

– Когда вы были маленьким, учителя показывали вам буквы. Вы помните алфавит, ваша светлость?

Огонь отражался от ее пепельных волос, как от зеркала. Салтердон ощущал ее запах. Внезапно он ощутил, что его волнует ее близость.

– Ваша светлость? – повторила она и подняла на него огромные голубые глаза.

Он покачал головой. – Нет, с этой минуты вы будете изъясняться словами, а не жестами, – сказала она и, увидев, что герцог продолжает упрямо молчать, села на корточки и тяжело вздохнула. – Клянусь, вы способны вывести из себя даже святого. Никогда в жизни я не имела дела с человеком, проявляющим такое беспричинное упрямство, постоянно сопротивляющимся, чье нежелание слушать других такие же твердое, как скалы Гибралтара. Теперь я начинаю понимать, почему ушли все, кто был до меня. Нам не по силам творить чудеса. Что я должна сделать, чтобы достучаться до вас, сэр?

Она печально улыбнулась, встала, положила книгу на стол и отошла к дальнему окну, превратившись в неясный силуэт.

Он скользнул взглядом по столу, по книге, а затем посмотрел на нее.

– Какой унылый день, – послышался ее грустный голос. – Раньше ветер и дождь возбуждали меня. Холод бодрил. Есть что-то такое в зимней стуже, что обостряет чувства, заставляет ощущать свое тело, вплоть до кончиков пальцев рук и ног, очищает мозг, так что окружающий мир становится ярким, как в детстве. Помните, ваша светлость, как в детстве смена времен года несла новые впечатления? Весна приносила с собой птиц и цветы, лето – длинные теплые дни, солнце и запах вереска. Осень – это время урожая и ярких красок, с кучами опавших красных и золотых листьев, в которых мы резвились, мечтая о зимнем снеге. Зима – это гудящий огонь в камине, теплый пуховый шарф, завывание ветра и стук снега в окно. Время, когда поверяешь тайны лучшему другу и мечтаешь о весне. Я спрашиваю себя, ваша светлость, когда это времена года успели стать скучными и даже неприятными? С каких пор лето стало слишком жарким и длинным, а зима чересчур холодной? Почему осенние листья превратились в обузу, которую нужно сгребать и сжигать? Почему весны теперь такие мрачные, мокрые и холодные? В какой момент наши ожидания, мечты, надежды превращаются в очередное разочарование?

Мария отвернулась от окна. Неяркий свет падал на одну половину ее лица. Плакала ли она? Он не знал, не мог рассмотреть ее слезы. Затем она всхлипнула и вытерла нос тыльной стороной ладони. Когда Мария вновь заговорила, ее голос звучал твердо и резко.

– Вы самый вспыльчивый человек из всех, что я знала.

– Сожалею, – произнес он и, неожиданно смутившись, обнаружил, что пристально смотрит на нее. Он, конечно, не испытывал сожаления, по крайней мере, не по этому поводу.

– Сомневаюсь в вашей искренности, – она опять подошла к столу и провела пальцем по обугленным страницам. – Попробуем еще раз, ваша светлость?

В эту ночь Мария спала так же плохо, как и в предыдущие две недели, с того инцидента в библиотеке, вернее, с того дня, когда она послала герцогине письмо с просьбой об увольнении. Теперь в любой день могла приехать замена. Она вернется в Хаддерсфилд и станет вести жизнь дочери викария, а все ее честолюбивые мечты спасти себя и свою мать имеют под собой не больше основания, чем смешные надежды избавить герцога Салтердона от сумасшедшего дома. Салтердон все делал ей назло, назло всем, не говоря уже о том, что во вред самому себе.

Его поведение за последние две недели не примирило его ни с кем в Торн Роуз. Поведение герцога из плохого превратилось просто в ужасное. Его враждебность стала невыносимой. Все ходили вокруг него на цыпочках, клялись, что когда-нибудь сожгут дом… вместе с ним.

Казалось, что Салтердон страстно желает опять впасть в забытье: время от времени ей приходилось насильно будить его, но лишь затем, чтобы столкнуться с яростью, достойной Вельзевула. Он ей больше нравился в бессознательном состоянии, и бывали моменты, когда она с удовольствием позволила бы ему вновь впасть в беспамятство, и только воспоминания о страданиях герцогини заставляла ее собраться с силами и вновь вступить в поединок с драконом, подняв навстречу чудовищу меч упорства.

Сказать, что он ненавидит ее, – значит, ничего не сказать. Он с удовольствием задушил бы ее голыми руками. Мысль об этом продолжала беспокоить ее.

Почему ее волнуют чувства герцога?

Почему ее не оставляют странные ощущения, которые она испытала в то свежее утро в конюшне, когда внезапно в его лице и глазах появилось что-то такое, что сделало его похожим на человека. Он стал таким уязвимым… и красивым.

Это чувство ни на секунду не оставляло ее, лишало сна и аппетита, терзало ее сердце.

«Господи милосердный, помоги герцогине понять, что вне могу больше здесь оставаться».

Она села на постели. Холодный воздух проникал под тонкую ночную рубашку. Мысль о том, чтобы выбраться из теплой уютной постели, приводила ее в ужас, но сегодня чувство беспокойства не оставляло ее. Атмосфера в комнате казалась напряженной… Как будто из темноты кто-то смотрел на нее. Свое дело сделали и достигшие Торн Роуз слухи о недавних ограблениях. Только на прошлой неделе замок Мелком, располагавшийся неподалеку от них, подвергся нападению разбойников и был безжалостно разграблен. Двое громил в масках затащили дочь лорда Мелкома в винный подвал и…

Она не хотела об этом думать. Очевидно, она становится такой же истеричкой, как Молли, которая вся тряслась и причитала, что Торн Роуз беззащитен, как потерявший мать ягненок, и, несомненно, будет следующим.

Дверь в комнату Салтердона была, как всегда, открыта. Взяв свечу, она выбралась из постели, на цыпочках подошла к двери и стала вглядываться в темноту, подобно тому, как Беовульф заглядывал в темное логово Грендель.

Пусто!

Подняв свечу повыше, она смотрела на отброшенное одеяло, фланелевые простыни и подушку, на которой осталась вмятина от его головы, а затем резко повернулась, отчего крошечный огонек свечи предательски замерцал, и, обведя глазами комнату, обнаружила, что инвалидное кресло герцога исчезло.

Мария бросилась к звонку, чтобы вызвать Гертруду, но затем остановилась, вцепившись дрожащими пальцами в кисточки шнурка, как в спасательный трос. Сердце ее бешено колотилось, мысли путались.

– Спокойно, – сказала она вслух. – Нет смысла звать на помощь. Паника делу не поможет.

Куда, черт побери, он подевался?

Если что-то случилось, это ее вина.

Но что могло произойти?

Он мог свалиться с лестницы. О Боже! Она совсем не хотела этого, когда представляла его лежащим в изъеденном червями гробу!

Он мог даже выброситься в окно: обреченные часто кончают жизнь самоубийством. Пол в минуты слабости тоже говорил об этом. О Господи!

Выбежав в коридор, она налетела на Тадеуса, от неожиданности вскрикнула, уронила свечу на ногу и отскочила, наступив на волочившийся по полу подол ночной рубашки.

– Чтоб мне провалиться! – выругался он, подхватил свечу, прежде чем та успела погаснуть, и, держа ее перед собой, с удивлением посмотрел на девушку. – Думаю, глупо было бы надеяться, что ты искала меня.

– Его светлость, – ответила Мария, вся дрожа. – Он исчез.

Тадеус обошел вокруг нее и углубился в комнату Салтердона. Мария обхватила себя руками и поджала озябшие пальцы ног. Мерцающее пламя свечи освещало половину лица Тадеуса.

– Точно, – он опять повернулся к девушке. ~ Вот если бы это черти забрали его несчастную душу. Может, откроем бутылочку лучшего шампанского его светлости и отпразднуем?

– Не мели чепухи, – ответила она, забирая у него свечу.

Тадеус двинулся вслед за ней по коридору.

– Ее светлость сделала бы нам большое одолжение, если бы поместила его в сумасшедший дом.

Подойдя к лестнице, Мария посмотрела вниз. Там было темно, как в преисподней.

– Он не сумасшедший.

– Психи выстраиваются вдоль зарешеченных окон и плюют на прохожих. Некоторые воют, как собаки.

Мария вздрогнула, представив себе нарисованную Тадеусом картину, и посмотрела на него.

– Он не сумасшедший, – повторила она.

Ее ушей достиг какой-то едва различимый звук. Или ей показалось? Опять! Сопровождаемая Тадеусом, она вернулась в коридор и, миновав комнату Салтердона, двинулась дальше, прислушиваясь к тихому звяканью, которое постепенно превращалось в музыку.

– Музыкальная зала! – вдруг вспомнив, вскрикнула Мария и бросилась бежать, путаясь в длинном подоле рубашки. На пороге комнаты она остановилась, с трудом переводя дух. Горячий воск капал со свечи на ее пальцы.

В тусклом оранжевом свете единственной лампы за роялем, сгорбившись, сидел Салтердон и нажимал длинными пальцами одной руки на одни и те же клавиши.

Пам-м. Пам-м. Пам-м.

Длинные спутанные волосы разметались по плечам и закрывали половину его небритого лица.

Пам-м. Пам-м. Пам-м.

Блики света на напряженном лице Салтердона делали его похожим на погруженного в размышления дьявола. В то же время он напоминал мальчика, который когда-то пробирался в музыкальную залу и с искаженным от муки и наслаждения лицом занимался при свете свечи.

Тадеус последовал за ней, но Мария оттолкнула его.

– Я сама с ним поговорю.

– Думаешь, это разумно в таком наряде?

Он улыбнулся своей обычной нахальной улыбкой, и девушка нахмурилась.

– Все будет в порядке, – заявила она и твердо посмотрела на него. Тадеус помедлил, затем поднял руки вверх, отступил и растворился в темноте.

Набрав полную грудь воздуха, Мария повернулась к двери, на мгновение остановилась у порога, а затем решительно двинулась к своему подопечному. Он краем глаза заметил движение, резко выпрямился и оглянулся. В его взгляде, обычно суровом и упрямом, светились растерянность и отчаяние. Мария остановилась и вздрогнула, от холода и волнения.

– Ваша светлость, – прошептала она внезапно пересохшими губами. – Вы до смерти напугали меня. Когда я обнаружила, что вас нет в комнате, то не могла себе представить, где вас искать в такой ранний час. Рассерженно вздохнув, она добавила:

– Я подумала, что на вас могли напасть воры и… Ладно, неважно.

Он медленно откинулся на спинку кресла, не убирая руки с клавиш и проводя кончиками пальцев по их блестящей поверхности.

– Наверное, моя реакция была слишком бурной, но я отвечаю за вас, нравится это нам обоим или нет.

Он, как обычно, молча посмотрел на нее своими загадочно горящими глазами, продолжая водить пальцем по клавише. Удивительно, что он переоделся и приобрел вполне приличный вид, если не считать мятой рубашки, криво застегнутой на шее, и… босых ног.

– Думаю, сейчас самое время сообщить вам, что я покидаю Торн Роуз, – объявила она. Ее голос звенел в прохладном воздухе залы. – Конечно, ваша бабушка будет разочарована. Боюсь, я была ее последней надеждой. Она так хотела верить, что мне удастся помочь вам. Но за последние несколько дней я поняла, что никто не поможет вам, если вы этого не хотите.

Мария попыталась улыбнуться.

– Хотите, я отвезу вас в вашу спальню, сэр? Или подать Гертруду?

Салтердон никак не отреагировал на ее слова.

Сгорбившись, она отвернулась. Глупая девчонка. На pro она надеялась? Что он будет умолять ее остаться? Вне всякого сомнения, он будет счастлив избавиться от нее.

Пам-м. Пам-м. Пам-м.

Она остановилась.

Мало-помалу простое бряканье одной ноты сменилось простенькой мелодией. Мария перевела взгляд на его пальцы, которые двигались по клавишам немного скованно, но без обычной неуклюжести.

Мария вскрикнула и прикрыла рот ладонью. Свеча выпала из ее руки, но она этого даже не заметила. Теперь пальцы герцога поймали ритм, и из инструмента полилась музыка, прекрасная, как пение птиц.

Мария на цыпочках подошла к пианино и провела над ним руками, не касаясь его полированной поверхности – так бабочка зависает над цветком, прежде чем сесть на него.

Она облокотилась на инструмент, всем телом ощущая его вибрацию. Ее взгляд не отрывался от рук герцога, порхавшим по черно-белым клавишам. Она боялась вздохнуть. Может, это только сон? В любой момент она может проснуться и обнаружить, что опять стала жертвой своих глупых фантазий. Нет, даже в самых смелых мечтах она не могла вообразить такую лиричную и поэтическую мелодию.

Наконец она заставила себя посмотреть в его глаза. Они были темно-серыми, с золотистыми искорками. Салтердон напряженно ожидал ее реакции, а его пальцы продолжали двигаться, наполняя комнату чудесной музыкой.

Он улыбался.

О Боже, он улыбался!

Нет, это не та странная саркастическая гримаса, служившая для выражения ненависти и гнева.

Улыбка осветила его глаза, разгладила морщины на лице. Он внезапно превратился в необыкновенно красивого человека.

Глаза ее наполнились слезами. На мгновение музыка смолкла.

– Не останавливайтесь! – взмолилась она. – Не останавливайтесь, ваша светлость. Это самая чудесная музыка, которую я когда-либо слышала. Не останавливайтесь. Я готова всю жизнь стоять здесь и слушать.

Его улыбка стала шире. Его руки двигались все быстрее, пальцы становились все более ловкими и гибкими, туловище раскачивалось, отзываясь на каждую ноту, как будто музыка жила и дышала внутри него.

Закрыв глаза, Мария отдалась во власть чудесных звуков. Когда музыка смолкла, она заставила себя открыть пощипывающие глаза и обнаружила, что Салтердон с помрачневшим лицом наблюдает за ней. Только тогда она поняла, что ее горло сжимают спазмы, а по щекам катятся слезы.

– Это самая прекрасная музыка на свете, ваша светлость.

– Бах, – хриплым голосом сказал он.

– Бах, – повторила она, и он снова улыбнулся, легко коснувшись кончиками пальцев ее шеи.

– Вот… так, мисс… Эштон.

Его пальцы, подобно теплым уголькам, ласкали ее шею, точно так, как только что ласкали клавиши пианино. Боже мой, он произнес целое предложение, но она могла думать лишь о волнующем прикосновении его пальцев. Это чувство не было страхом, это что-то другое.

– Вы разговариваете, – еле слышно произнесла она и в ту же секунду увидела книгу между его коленом и ручкой кресла. «Викарий из Уэйкфилда».

– Вы читали. Вот почему вы были таким замкнутым в последние дни? Таким мрачным и усталым? Вы приходили сюда каждую ночь, чтобы тренироваться?

Он открыл было рот, но она не дала ему ответить. Схватив кресло, Мария повернула его к себе, упала на колени перед хозяином и прижалась к его ногам.

– Вы можете общаться. Я знаю, – она сжала его руки. – Скажите мне что-нибудь. Любую гадость, какую только сможете придумать. Назовите меня невыносимой, невежливой. Скажите, что я мегера, ведьма. Всего одно предложение, и я больше никогда не буду приставать к вам с просьбами.

– У меня… болит голова… от чтения, – с трудом произнес он, сжав лежащие у него на коленях руки девушки. – Но это… постепенно проходит.

– Конечно. Упражнения должны помогать, правда?

– Да, – кивнул он и снова сжал ее руки, но не грубо, а осторожно, почти нежно.

«Нет, не нежно. Конечно, не нежно!»

Засмеявшись, Мария вскочила и порывисто обняла его за плечи и зарылась лицом в его мягкие шелковистые и душистые волосы.

Крепко зажмурившись (Господи, дай ей силы не расплакаться, а то герцог посчитает ее чувствительной дурочкой), она улыбнулась и еще крепче прижалась к нему.

– Я молилась за вас каждую ночь, ваша светлость – шептала она ему прямо в ухо. – Ваша семья будет счастлива, и все остальные в Торн Роуз тоже. Интересно будет посмотреть на их лица, когда они узнают.

Они на несколько минут молча застыли в таком положении: руки девушки крепко обхватили плечи Салтердона, ее теплое дыхание согревало ему ухо. Затем его руки медленно поднялись, и он осторожно провел ладонями по ее спине.

Внезапно она почувствовала себя очень маленькой. Ее кожа ощущала тепло его рук даже через ткань ночной рубашки.

Ночная рубашка.

Какая тонкая преграда! Марии казалось, что рубашка отделяется от ее тела, складками спадая на колени Салтердона. Ничем не стесненная грудь была странно тяжелой, чувствительной и очень заметной. На мгновение она представила, что он снова касается ее груди, и она позволяет ему это.

Мария отстранилась, собираясь убежать и не решаясь взглянуть ему в лицо, такое страшное раньше, а теперь заставляющее ее колени дрожать, а сердце биться сильнее. Ее способность дышать улетучивалась с каждой секундой, как дым, поднимающийся он шипящей на пианино лампы. Он потянулся к ней и взял в ладони ее груди. Смущение куда-то ушло, и она застыла, не в силах оторвать взгляда от его горящих глаз. Она понимала, что должна чем-то прикрыться, но не могла сдвинуться с места.

Внезапно она почувствовала, как краска стыда заливает ее лицо.

Повернувшись, Мария бросилась к двери, задев ногой упавшую свечу, которая к тому времени погасла в луже расплавленного воска.

– Подожди! – крикнул он ей вслед, и звук его сочного голоса прозвучал как удар фетрового молоточка по фортепианной струне. Стянув ворот ночной рубашки, она быстро оглянулась. Он сидел в золотистом облаке света, больше не животное, не тиран, не инвалид. Просто мужчина.

Она побежала к себе в комнату.