Симфония любви

Глава 7

Стояло тихое февральское утро. Теплый туман поднимался от бурой травы и рассеивался под лучами солнца, такими яркими, как летом. Казалось, уже пришла весна. И хотя до окончания второго с начала года месяца оставалось еще несколько дней, птицы и набухшие почки, похоже, решили не обращать внимания на календарь, убеждая обитателей Торн Роуз, что зима действительно прошла.

Часто яркие солнечные лучи создавали ощущение счастья, или, по крайней мере, вызывали жажду счастья. Несмотря на то, что Мария провела беспокойную ночь, ворочаясь с боку на бок, и, поднявшись со скомканной постели, обнаружила, что из зеркала на нее смотрит какая-то изможденная бродяжка, она быстро пришла в себя, распахнула окно и впустила в комнату весенний воздух, окруживший ее ласковым свежим облаком.

Стало ясно, что она проспала. Мария принялась торопливо приводить себя в порядок. Она расчесывала волосы, пока они не заблестели, а затем стянула их тугим узлом на затылке. Теперь ее хозяин пришел в себя. Больше нет времени на девичьи фантазии. Никаких мечтаний о том, чтобы гоняться за бабочками или играть в пятнашки с белками.

Кроме того, вчера за обедом Бейсинсток объявил, что утром покидает Торн Роуз и направляется в Лондон, мягко намекнув леди Дреймонд, что советует им присоединиться к нему. Он выразил уверенность, что их кучер Клайд сам доберется домой, когда поправится, но Мария подозревала, что ему будет не так-то просто расстаться с Гертрудой.

Мария водрузила на голову кружевной чепец и завязала ленты под подбородком. Быстро надев одно из своих двух черных платьев и сунув ноги в кожаные домашние туфли, она на одной ноге запрыгала к двери спальни Салтердона. Остановившись на пороге, она обвела взглядом комнату, погруженную в утреннюю суету. Склонившаяся над постелью герцога Молли снимала простыни. Ее лодыжки и икры сверкали из-под подоткнутой юбки. Гертруда снимала паутину с абажура лампы, а еще одна служанка, стоя на коленях, собирала корпию с ковра.

– Где он, – спросила Мария, и головы слуг удивленно повернулись к ней. – Где его светлость?

– Лорд Бейсинсток решил, что его светлости не помешает глоток свежего воздуха, – ответила Гертруда. – Думаю, он повез его к конюшне. Его светлость любит смотреть на своих лошадей.

– Значит он… в сознании?

– Да, – кивнула Гертруда. – Как всегда, замкнутый, но, по крайней мере, не бросается на нас. Беги, милочка. Тебе, должно быть, тоже понравится наблюдать за животными.

– Да, пожалуй, – радостно засмеявшись, ответила девушка.

Выйдя из дома, Мария побежала по вымощенным каменными плитами дорожкам. На пути ей попадались естественные и искусственные пруды с лебедями, которые, выгнув длинные шеи, плавно скользили по гладкой воде. Массивные каменные стены были увиты плющом, а вдоль тропинок встречались заросли ежевики. Поросшие бурой травой склоны уступали место клумбам с бледными ростками крокусов, тянувшихся к теплым лучам солнца.

Все вокруг казалось ей полным тайн, заставляло; чувствовать себя беззаботным ребенком. Если бы Пол был здесь, он пугал бы ее феями, прячущимися под анютиными глазками и анемонами. Как он любил подшучивать над ней!

Наконец она нашла своего подопечного на крошечной террасе, которая, на первый взгляд, представляла собой просто зеленую лужайку, окруженную зарослями папоротника с потемневшими верхушками. Но при ближайшем рассмотрении лужайка оказалась покрытой лишайником скалистой площадкой, примыкавшей к красивому маленькому домику, который располагался рядом с обширными каменными конюшнями.

На мгновение Мария застыла, пораженная открывшейся перед ней картиной. Сердце замерло у нее в груди.

Куда делась обычная суровость его лица? Как разгладился его лоб! Как смягчились губы – они почти улыбались!

Нет. Невозможно. Это солнечные блики на голове и плечах герцога придают ему беззаботный… и даже счастливый вид. Свежий ветер заставил его щеки порозоветь и придал ему вид человека, который вот-вот рассмеется от удовольствия.

Она застыла на месте, загипнотизированная игрой света и тени на его лице. Каким прекрасным и по-детски невинным выглядел он в лучах яркого солнца! Ветерок ласкал его лицо, играл длинными волосами. Плед, обычно закрывавший его колени, сполз вниз. Шарф, который Гертруда повязала ему на шею, свисал со спинки кресла, развеваясь на ветру.

– Мисс Эштон.

Она вздрогнула и обернулась. Под темным сводом, образованным ветвями вяза, показался Бейсинсток. Воротник его куртки был поднят.

– Доброе утро, – улыбнулся он. – Я искал вас. Мне показалось, что вам доставит удовольствие совершить экскурсию по конюшням вместе со мной и братом.

Прежде чем она успела ответить, он взял ее за руку и повел за собой.

– Полагаю, вам уже рассказали о пристрастии брата к арабским скакунам.

– Кое-что, сэр.

– Удивительные существа – скоро сами увидите. Мой отец очень любил их. Даже предпринял путешествие в Аравию, чтобы попытаться купить несколько штук. А на обратном пути наше судно… – он тяжело вздохнул. – Смотрите под ноги. Осторожно. Похоже, это тропинка пришла в негодность, с тех пор как мой брат перестал выходить из дома. Бог с ним, с судном. Теперь это уже не важно. Сейчас мы говорим о лошадях арабской породы, мисс Эштон. Когда я познакомился со своей женой, Миракль, у нее была целая дюжина этих животных…

– Миракль? – Она нырнула под бурый занавес плюща, остановилась на мгновение, повернув лицо к солнцу, а затем вновь поспешила за Бейсинстоком.

– Да, Миракль, – кивнул он.

– Очень красивое и необычное имя, милорд.

– Она действительно очень красива и необычна, мисс Эштон. Как и ее лошади. Вскоре после нашей свадьбы она подарила брату несколько животных: жеребца по кличке Аристократ, кобылу Жемчужину и жеребенка от Аристократа, которого он назвал Наполеоном. Могу поклясться, что эти лошади изменили жизнь брата. Он проводил больше времени верхом на Аристократе, чем за карточным столом.

– Говорят, милорд, что человек, любящий лошадей, не может быть плохим. А еще говорят, что цыганское золото не звенит и не сверкает. Оно блестит на солнце и издает ржание в темноте.

– Вероятно, это слова какого-то цыгана, – сказал он, сверкнув белозубой улыбкой.

Она весело рассмеялась и, подпрыгивая, побежала вперед. Этим ясным утром у нее было прекрасное настроение, а колючий ветерок приятно бодрил, наполнял ее энтузиазмом. Господи, как давно она не чувствовала себя так легко и беззаботно!

Добравшись до террасы, она произнесла громким и ясным голосом, способным разбудить даже крепко спящего:

– Доброе утро, ваша светлость. Салтердон не отреагировал.

Она приблизилась к нему, на всякий случай держась на безопасном расстоянии, и взглянула на его освещенный солнцем профиль. Он, не отрываясь, смотрел на овальную арену, где всадник объезжал вздымающуюся на дыбы гнедую лошадь. Чисто выбритое лицо герцога было худым и строгим. Вероятно, ей показалось, что у него довольное выражение лица. В нем не было и намека на отрешенность.

– Доброе утро, – твердым голосом повторила она. – Сегодня чудесное утро, ваша светлость, не правда ли?

Ответа не последовало.

Она подняла упавший плед, встряхнула и сложила его, а затем осторожно нагнулась, чтобы укрыть им колени герцога.

– Вы прекрасно выглядите, ваша светлость. Такие красивые кожаные штаны…

Он вырвал плед из ее рук и швырнул на камни, даже не взглянув на Марию и не издав ни звука.

Сердце ее бешено забилось, горло, еще болевшее после недавнего инцидента, сжали спазмы. Она неуверенно топталась на месте, со страхом поглядывая то на Бейсинстока, который с беспокойством смотрел на брата, то на эти сильные, как клещи, руки, чуть не убившие ее вчера вечером.

Затем она опять подняла плед.

– Воздух еще холодный, ваша светлость. Если бы вы могли видеть свои покрасневшие щеки и начинающие синеть губы… Я не могу позволить, чтобы вы схватили воспаление легких, сэр.

Она укрыла пледом его колени, подоткнула края и осторожно потянулась к шарфу.

Он схватил Марию за руку, и поднял на нее свои жесткие серые глаза. На его чисто выбритых щеках заиграли желваки. И только теперь до Марии дошло, насколько близко – неприлично близко – находится его лицо. Она ощущала на щеке и губах его теплое дыхание. В серых глазах Салтердона мерцали золотистые искорки, которых она никогда раньше не видела.

– Сэр, – сухо сказала она, – вы делаете мне больно. Еще несколько мгновений eгo пальцы сжимали ее хрупкое запястье, и она уже начала думать, не позвать ли на помощь Бейсинстока.

Но затем, мало-помалу, его хватка ослабла. Мария высвободила руку, прижала к груди и принялась растирать другой рукой, чтобы унять боль. Она не заплачет, не покажет, что сердится и обижается на его возмутительное поведение. Затем ее взгляд упал на отодвинутую в сторону тележку, на которой стояли тарелки с едой.

Пытаясь смягчить напряженность момента, она кивнула в сторону тарелок и небрежно сказала:

– Вижу, вы отказались от завтрака. Но, ваша светлость, вы должны были проголодаться. Посмотрим, что приготовил для вас повар.

Она сняла серебряные крышки с тарелок, обнаружив под ними остывающий пирог с ливером, грибы, сосиски, яйца «а ля Георг», запеченные помидоры и свежие фрукты.

– Настоящее пиршество, сэр. Что-нибудь из этого должно вам понравиться. Я положу вам на тарелку всего понемножку. Для аппетита нет ничего лучше этого чудесного прохладного утра.

Улыбнувшись, она положила поднос ему на колени и отступила, с волнением ожидая его реакции. Он пристально смотрел на нее.

– Ешьте, – сказала она, и улыбка ее погасла, поскольку он не пошевелился и не издал не звука.

– Может, вам требуется помощь? – тихо предложила она. Глубоко вздохнув, Мария оглянулась в поисках стула, пододвинула его и села рядом с герцогом. При помощи ножа и вилки она разрезала сосиски, яйца и засахаренные фрукты на мелкие кусочки. Затем, подцепив вилкой еду, она поднесла ее ко рту Салтердона.

– Всего один маленький кусочек, сэр. Я уверена, вам понравится…

Он отвернулся.

Мария опять поднесла вилку к его рту.

– Вы должны поесть. Человек вашей комплекции не может питаться одним воздухом…

Он отвернулся в другую сторону.

– Если вы сами себе безразличны, подумайте о вашей бабушке, о брате…

Он опять схватил ее за руку, и сосиски с яйцами упали ей на колени. Одной рукой он держал ее, а другой молниеносным движением выхватил вилку. Затем он отпустил девушку.

С перекошенным от напряжения и волнения лицом он раз за разом пытался сам подцепить еду вилкой. Тщетно. Затем, в раздражении и гневе, он сбросил поднос с колен. Тарелка упала прямо к ногам Марии.

Бейсинсток двинулся к девушке, но она взмахом руки остановила его.

Несколько секунд она не двигалась, затем встала со стула, стряхнула с колен прилипшие остатки пищи и, переступив через фарфоровые осколки, взяла с тележки другую тарелку и доверху наполнила ее едой.

– Я понимаю, что вы голодны, ваша светлость, и вы хотите есть сами. Это естественно, что такой гордый человек стесняется своей немощности. Но не стоит отрезать нос, рассердившись на свое лицо. Умоляю… позвольте мне помочь вам.

Они пристально смотрели друг другу в глаза.

Наконец, он открыл рот, и она быстро накормила его завтраком.

Жеребец Аристократ, направляемый искусным наездником, рысью бежал вдоль забора. Копыта его сверкали, мощные мышцы перекатывались под шкурой, а при каждом выдохе из раздувающихся ноздрей вырывалось облачко пара. Салтердон, прищурившись, наблюдал за великолепным животным, вспоминая, как когда-то по утрам он сам садился на Аристократа, и они неслись по лесным тропинкам Торн Роуз. Почти всегда рядом с ним была прекрасная женщина в развевающихся одеждах и шляпке с вуалью и перьями. Где-нибудь в укромном месте он снимал ее с лошади, и они занимались любовью под деревьями.

Господи, как хочется заснуть. Забыться. Не вспоминать, что он больше не способен справиться с живой лошадью и живой женщиной. Теперь он проклятый инвалид. Евнух. Он не может связать двух слов, не говоря уже о том, чтобы заставить женщину застонать от страсти и желания.

Но эта… незнакомка, назойливая, как муха, девчонка, не оставит его в покое. Она была здесь, когда он пытался снова погрузиться в свои мысли. Ее чудесный голос проникал в его затуманенный мозг и, как волынщик на ярмарке, выманивал его из приятной обволакивающей тьмы.

Где она сейчас?

Наверное, готовится к обеду, собирается опять кормить его из ложечки. В следующий раз он схватит ее обеими руками. Возможно, это поможет ему избавиться, от нее. Она вылетит за дверь, подобно остальным, и больше никогда не вернется.

Скатертью дорога.

Если это не поможет, придется поскандалить со своим благочестивым братцем. Бабушкиным любимчиком. Единственным Хоуторном, который даже из помойной ямы может выйти благоухающим, как роза. Когда Клейтон Хоуторн, лорд Бейсинсток, входит в гостиную, вся чертова Англия оказывается у его ног.

Где же эта проклятая девчонка?

Вне всякого сомнения, она такая же, как его третий сиделец. Как же его звали? Дирк или Дик. Лицемерный маленький выскочка, у которого в голове была только одна мысль – как получить свое жалованье, прилагая для этого как можно меньше усилий. Он ел, спал, воровал серебро, а однажды ночью даже забрался в кровать герцога в поисках драгоценностей. Трей сломал ему пять пальцев и три ребра, прежде чем выкинул подлеца в окно.

О да! Он может с легкостью отправить – как же ее зовут? Господи, почему он все забывает? Мисс… Эйнсворт? Эфсли?.. Эштон! – вслед за остальными.

Позади него послышались шаги – она вернулась. Наконец-то. Он не повернул головы, продолжая наблюдать за жеребцом. Она суетилась рядом, двигая стулья и расставляя на столах соломенные корзинки с клубками ниток, спицами, чашками и блюдцами.

Ее лицо светилось энергией и решимостью, и она выглядела так, как будто, наконец сумела найти дорожку к его сознанию. Она напоминала бабочку, порхающую туда и сюда в предчувствии, что скоро сложит свои тонкие крылья и превратится в другое существо. Наконец она опустилась на стул рядом с ним, почти касаясь его хрупким плечом.

Кажется, она совсем осмелела?

– Мне пришло в голову, ваша светлость, что ваше подавленное состояние есть результат раздражения и отчаяния. Вы не в состоянии выполнить простейшие действия. Прошу прощения, ваша светлость, если мои слова покажутся вам неделикатными и задевающими вашу мужскую гордость, но нарушение координации вызвано душевной травмой, – закончила она так тихо, что он едва слышал ее, а затем взяла синий клубок и положила его на стол. – Пожалуйста, ваша светлость, возьмите его.

Он медленно повернул голову и посмотрел в ее широко раскрытые глаза, которые сияли ярче, чем бездонное лазоревое небо над головой.

Она улыбнулась ему, сверкнув белыми, как жемчуг, зубами. Ее щеки напоминали персики.

– Клубок, сэр. Возьмите его, пожалуйста.

«Что, черт возьми, она хочет от него? И где она выкопала этот сбившийся набок древний чепец?»

Она сама взяла клубок, подняла в воздух, показала ему и, положив на стол, улыбнулась.

– Теперь вы.

Он прищурился. Она обращается с ним, как с идиотом – совсем как остальные.

– Может вам немного помочь? Хорошо.

Она опять взяла клубок со стола и, положив его на свою белую маленькую ладошку, протянула ему.

– Возьмите… ваша светлость, – отчетливо и с расстановкой произнесла она, как будто обращалась к глухому.

Салтердон посмотрел на нее, а затем на клубок. Внезапно резким движением он выбил клубок из руки Марии. Она охнула и вскочила со стула, а маленький шарик скатился с террасы и исчез в зарослях майорана.

Краска залила лицо девушки, глаза ее потемнели, дыхание участилось. Она выглядела как испуганная, готовая упорхнуть птица.

Герцог больше не шевелился, и она постепенно успокоилась, взяла себя в руки и глубоко вздохнула.

– Позвольте мне объяснить, – терпеливо начала она. – Концентрация внимания это ключ к успеху в любом деле.

Сосредоточившись на достижении цели, какой бы скучной и утомительной она ни казалась, вы можете совершить чудо. Попробуем еще раз? Возможно, красный клубок вам понравится больше?

Из корзинки появился красный клубок и застыл неподвижно в ее пальцах.

– Возьмите, ваша светлость… пожалуйста.

Герцог выбил его из рук Марии, как и первый, а за-тем с силой ударил кулаком по столу. Спицы разлетелись в разные стороны, посуда, зазвенев, подпрыгнула.

Когда девушка вскочила, он схватил ее за платье. Крючки облегающего корсета с треском расстегнулись, обнажив матовую кожу и белоснежное белье, прикрывающее окружность ее груди.

Она вскрикнула и отскочила.

– О! Если бы я не была христианкой, сэр, то…нет, я отказываюсь даже думать об этом. Здесь требуется понимание и прощение. Терпение есть наивысшая добродетель, и…

Она задохнулась, на несколько секунд замерла, пытаясь прийти в себя, а затем с максимально возможным «добродетельным терпением» извинилась и покинула террасу. Без сомнения, она побежит к его брату, который стоял в одном из загонов и похлопывал Наполеона по грациозно выгнутой шее. Клей вернется и прошепчет ему на ухо очередные угрозы. Пообещает рассказать бабушке, в какого осла он превратился. На всю эту ерунду он давно уже научился не обращать внимания. Какая разница? Все равно она не объявит своим наследником сумасшедшего.

Салтердон откинулся в кресле, положив на подлокотники сжатые кулаки с побелевшими костяшками пальцев. Спицы, нитки и посуда были в беспорядке разбросаны по столу. Его взгляд снова и снова возвращался туда. И каждый раз в нем поднималась волна ярости, а лоб покрывался капельками пота, которые не мог высушить даже свежий утренний ветер.

Перед его глазами все время всплывала матовая кожа этой девчонки Эштон, выражение гнева и отчаяния на ее лице – чувств, не менее сильных, чем сама любовь.

Стиснув зубы, он попытался разжать ладонь. Боже, как это тяжело! Неужели она не понимает, что гораздо легче ударить? Ярость не нужно сдерживать, ею не нужно управлять. Он поднял руку, показавшуюся ему чужой и тяжелой, как молот, и протянул ее к лежавшей на боку фарфоровой чашке.

«Сосредоточься, проклятый идиот. Болван, который не может поднять эту чертову чашку. Тебя не нужно учить, как пить из этой проклятой чашки. Тебя приглашали на чай ко двору короля Георга, когда эта девчонка еще ползала на четвереньках».

Он сомкнул пальцы вокруг хрупкого сосуда – по крайней мере, попытался. Они скользнули по тонкому бело-золотистому фарфору, перевернув чашку сначала на один бок, а затем на другой, не в силах ухватиться за витую золотистую ручку, которая блестела на солнце и как будто дразнила его.

Он попытался еще и еще раз, пока пот не стал заливать ему глаза, мешая видеть, а тело не стало напоминать туго скрученную пружину, готовую в любой момент распрямиться.

Зарычав от отчаяния, он со всей силы опустил раскрытую ладонь на чашку, разбив ее. Острые осколки фарфора разлетелись в разные стороны и впились ему в руку.

Клей прикрыл ладонью глаза от солнца и посмотрел в его сторону.

Откуда-то появилась мисс Эштон. Неужели она видела его жалкую попытку доказать ей и всем остальным, что они не правы? Будь она проклята!

Схватив его руку, которая была сильно порезана и кровоточила, она стала вытирать ее кружевным платком. Девушка не произнесла ни слова, не поднимала на него своих детских ангельских глаз, действуя с ловкостью опытной сиделки. Щеки ее были бледными, а губы крепко сжаты.

Закончив, она отступила назад. Придерживая рукой лиф платья она несколько долгих секунд молча смотрела на него, а затем взяла со стола последний клубок. Голос ее звучал монотонно и нежно, как у заботливой и любящей матери. Она вложила клубок в неповрежденную руку герцога и сомкнула его пальцы вокруг нитяного шарика.

– Боюсь, в своем нетерпении я хочу слишком многого и слишком быстро. Первым естественным шагом было бы попытаться вернуть подвижность и чувствительность пальцам рук. Сожмите и разожмите клубок, ваша светлость. Больше ничего. Только сожмите и разожмите. Получается?

Он смотрел на желтый клубок, на пальцы девушки, мягко обхватившие его ладонь и помогающие сжать руку. Он сжал клубок.

– Очень хорошо.

Ее свежее дыхание согревало его холодную щеку. Когда она отстранилась, он внезапно ощутил себя – странно! – покинутым и очень уязвимым. Гораздо более уязвимым, чем позволял чувствовать себя в последнее время.

«Сжать – отпустить. Сжать – отпустить».

Да, у него получается.

«Сжать – отпустить».

Немного сильнее. Теперь мягче, не так грубо, еще нежнее, как будто это женская грудь. Да, да. Он закрыл глаза и представил себе… вспомнил, как колыхалась ее грудь под потертыми кружевами старенькой сорочки.

Подняв голову, он оглянулся в поисках своей сиделки. Она исчезла.