Синдик

Глава 16

Было промозглое туманное утро. Этой ночью самописец автопилота пересек своей ярко-красной линией отметку 30-гс меридиана. «Грубо считая, примерно половина пути», — подумал Орсино, прогоняя остатки сна. В течение последних четырех часов линия автопилота была совершенно прямой. Должно быть, эта проклятая Ли заснула на вахте. Уголком глаза он взглянул на нее и вскрыл банку консервов. Как бы из вежливости не замечая этот взгляд, она сказала:

— Доброе утро!

В ответ на приветствие Чарлз кивнул головой, так как его рот был забит шоколадом. Он отправился за водой и обнаружил, что в высоком пластмассовом ионообменном аппарате было пусто.

— Черт подери! — вскричал он. — Почему ты не наполнила эту штуку, увидев, что вода кончается? И почему ты ночью не делала зигзаги? Ты совершенно безответственна! — Он открыл клапан и напустил в аппарат морской воды. — «Теперь пройдет добрых двадцать минут, пока эта штука размером с человеческий рост наполнится», — проворчал он про себя.

— Подожди, — упрямо проговорила она, — давай-ка проясним ситуацию. Ночью я не выпила ни капли воды, поэтому у меня не было ни малейшей возможности заново наполнить этот агрегат. Скорее всего, ты все выпил за ужином. А что касается зигзага, то ты сказал, что сейчас мы должны идти все время прямо, и только потом сворачивать. Я решила, что эта ночь — точно такая же, как и любая другая. — Она смотрела на него, словно чего-то ожидая.

Чарлз набрал из резервуара немного воды, выигрывая время. В этом что-то было — да, он действительно собирался заполнить аппарат после ужина, и он действительно говорил ей, чтобы в какую-нибудь из ночей несколько часов идти прямо…

Решительном тоном он произнес:

— Ты совершенно права. Приношу свои извинения. — Он откусил кусок чего-то вроде куска орехового масла, сжатого под огромным давлением.

— Этого недостаточно. Я не собираюсь оставлять все так, что ты кинешь мне «прости» и будешь надутым и мрачным бродить по катеру. Мне на самом деле не нравится твое поведение.

Страшно разозлившись, Чарлз бросил в ее сторону:

— Ах, тебе не нравится, не так ли? — и ненавидя ее, весь мир и себя за неадекватную глупость этой реплики, грубо и вульгарно выплюнул эту сладкую массу, от которой его чуть не стошнило.

— Да, не нравится. Меня это серьезно беспокоит. Боюсь, что состояние, в котором ты был все это время, не совсем прошло после принятия присяги. Ты действовал иррационально и непоследовательно.

— А как насчет тебя? — взорвался Орсино. — Ты тоже была не совсем в нормальном состоянии!

— С этим все в порядке. Это еще одна причина, по которой меня беспокоит твое поведение. Я просто стараюсь контролировать себя, причем получше, чем ты. Например: мы ссорились и играли в вопросы и ответы даже после того, как вы с Мартой сняли мое прошлое состояние. Если бы я не была заторможена, этого просто не могло бы быть. — Штурвал был зафиксирован. — Она сделала шаг или два к корме и проговорила профессорским тоном: — У меня никогда не было проблем в общении с людьми. Конечно, бывало разное, и иногда я давал волю своему темпераменту, когда это было необходимо для самоутверждения. Но я осознаю, что ты меня тревожишь; по той или иной причине твое мнение для меня важно, и если оно отличается от моего, то все равно должна существовать возможность компромисса.

Он отложил консервы и удивленно спросил:

— А ты знаешь, это именно то, что я чувствую по отношению к тебе? И ты думаешь, это из-за того состояния… или чего-то другого? — Он нерешительно шагнул вперед.

— Да, — ответила она, и ее голос заметно дрожал. — Бывшее состояние или что-то другое. Например, ты подавлен. Ты не пытался приставать к мне, даже из вежливости. Не то, чтобы меня это заботило, но… — Сделав шаг назад, она зацепилась за водяной клапан и с легким вскриком свалилась на палубу.

— Сейчас, я помогу. — Он поднял ее и не отпустил.

— Спасибо, — искренне сказала Ли. — Технику перехода в другую личность нельзя считать несовершенной, но у нее есть свои определенные внутренние ограничения… — Она сделала попытку вырваться, и тут он ее поцеловал. Она вернула поцелуй и проговорила: —… или это может быть из-за наркотиков, которые мы использовали… О, Чарлз, что тебя так долго сдерживало!

— Не знаю, — задумчиво ответил он. — Ведь ясно, что ты принадлежишь к другому классу. Я только мелкая сошка в полиции Нью-Йорка. Мне бы не удалось достичь даже этого, если бы не дядя Фрэнк, а ты — Фалькаро. Даже представить себе невозможно, чтобы я мог сделать тебе предложение. Думаю, это и удерживало меня, и я не хотел этого допустить. И вот я от тебя потерял голову! Черт! Ведь я мог броситься в воду, доплыть до базы и изображать из себя идиота, пытаясь отыскать Гриннела, но внутри себя я уже тогда все решил. Девочка мертва!

— Мы еще сделаем из тебя психолога!

— Психолога? Ты шутишь!

— Нет, я не шучу. Дорогой, тебе понравится психология. Знай, тебе уже никогда не придется играть в поло.

«Дорогой! Во что он вляпался? Старина Джекоби женился в свои шестьдесят лет в четвертый раз, ведь так? Милый Боже, неужели, его подцепили на крючок в 23? Была ли она уже замужем? Представляет ли она себе, кто он? Или она неразборчива в своих связях? Будет ли она и дальше такой же неразборчивой? Он не знал; это как раз тот случай, когда об этом не спрашивают: единственное твое преимущество, если тебе оно нужно, это то, что ей никогда не придет в голову спросить об этом тебя. И что отсюда следует? надо выкручиваться», — это промелькнуло в его мозгу, как панический мимолетный всплеск. — «Да пошло все к черту!» — и он снова ее поцеловал.

Ей все-таки хотелось знать:

— Что — к черту, дорогой?

— Все. Расскажи мне о психологии. Ведь мне больше не придется играть в поло.

Прошел целый час, пока она, наконец, смогла рассказать ему о психологии.

— Небрежение ею было преступлением, необъяснимым преступлением. В течение примерно ста лет почему-то считали, что психология — мертвая наука.

— Правильно, — проговорил он влюбленно, играя с ее локоном. — Почему?

— Либерман, — ответила она, — Либерман из университета Джона Гопкинса. Он был одним из старейших приверженцев традиционной топологической психологии — пусть этот термин тебя не пугает, Чарлз, — это только название определенной системы. Он написал черт-те сколько обвинений в адрес психологической школы mengenlehre, основанной на теории множеств, где рассматривались множества эмоций, вхождений реакции в тот или иной класс и т. п. Он пытался опровергнуть их постулаты, доказывая, что их выводы не соответствуют эмоциям и реакциям случайной выборки людей. После этого наступила расплата: он применил ту же проверку на истинность к выводам собственной школы и обнаружил, что они тоже не соответствуют им же установленным критериям. Это его не испугало — он был ученым. Либерман опубликовал свои результаты, и после этого все провалилось. Все, от профессоров до учащихся средних школ, бросили занятия психологией настолько резко, что вся область психологии через двадцать лет полностью вымерла, словно какая-нибудь хиромантия. Лишь чудом это не произошло еще раньше, ведь трещины в ее фундаменте были так очевидны! Старые учебники тоскливо описывали такие симптомы, как психозы, неврозы и т. п., которые просто не наблюдались в реальной жизни! И поэтому вся эта психология просто исчезла.

— И к чему это нас приводит? — спросил Чарлз. — Taк наука она или не наука?

— Наука. — просто объяснила Ли. — Либерман и его последователи зашли слишком далеко. Это стало чем-то вроде истерии. Экспериментаторы должны проявлять большую гибкость. Они неправильно расценили полученные ими результаты, неверно оценили статистические выводы, неправильно понимали задачи своей психологической школы и тем самым опровергали не истинные, а выдуманные ими самими результаты.

— Но — психология! — запротестовал Чарльз, взволнованный тем, что мозг человека был предметом научною изучения — не потому, что он впервые об этом услышал, а именно из-за того, что каждый знал, что психология — это лженаука.

Она пожала плечами.

— Здесь я помочь ничем не могу. Мы исследовали работу органов восприятия физиологическими методами, и поисках луча света в темном царстве пытались выявить закономерности в еще до-либермановских учебниках. Некоторые из выводов были настолько позитивными, что мне удалось опровергнуть один из либермановских постулатов. Этот старик умер, так и не вырвавшись из своих заблуждений. Конструкты теории множеств прекрасно соответствуют тому, как на самой деле работает человеческий мозг. Я продолжила эксперименты, и постепенно возродились школы, которые сто лет назад практически прекратили свое существование как ошибочные — теперь же оказалось, что они верно описывают деятельность человеческого мозга. А некоторые имели и возможность предсказывать его работу. Эту теоретикомножественную психологию я и применила для того, чтобы трансформировать тебя и себя в другую личность, включая и возможность и обратной трансформации. Как видишь, это удалось! Видишь, Чарлз? Мы на пороге чего-то очень значительного!

— Когда работал этот Либерман?

— Не помню точно даты. Распад научных школ относился примерно к периоду деятельности Джона Дж. Фалькаро.

Это как раз совпадало. После Джона Дж. был Рафаэль, после него — Амадео Фалькаро, первый лидер Синдика во времена восстания. При Джоне Дж. люди наслаждались плодами добытой в бою свободы, набитые товарами склады опустошались, профсоюзные порядки были отброшены в сторону с огромней радостью, строители работали, доллар повысился до своих предельных ставок, в обращении находилось огромное количество денег. Это было восхитительное время, до сих пор вспоминаемое с гордостью — именно то время, когда сверхэнтузиасты восстали против пустой учености, радостно избавляясь от устаревшего образа мыслей и не слишком задумываясь о последствиях. Все это умерло.

Орсино поднялся. Едва чувствовавший дискомфорт становился все заметнее — катер уже довольно сильно подпрыгивал на волнах, впервые с момента их бегства.

— Погода ухудшается, — сказал он. — Нам и так до сих пор чертовски везло.

Чарлз подумал, но не сказал вслух, что гораздо более подозрительным является то, что нет никакого преследования. Хотя они не бросили бы огромные силы Североамериканского Военно-Морского Флота на поимку одной маленькой посудины, считая, что погода и океан сами с ней покончат.

— Я думала, что наш катер непотопляем.

— В определенном смысле — да. Лодка тоже непотопляема, наподобие бутылочной пробки. Но катер сделан из тысяч разных кусочков, подогнанных друг к другу самым тщательным образом. Протрясись он несколько часов на волнах, и эти кусочки разойдутся. Потонуть он не может, но не сможет и плыть, куда нам надо, потеряв управление. Мне остается только желать, чтобы у Синдика был свой флот на Атлантическом океане.

— Увы, — проговорила она, — единственный ближайший флот, какой я знаю, это корабли Крими, перевозящие руду через Озера, и, похоже, им нас не спасти.

Радар замигал, и они бросились к экрану.

— Что-то по курсу 273, на расстоянии около 8 миль, — сказал Орсино. — Это не погоня. У них не было причин обходить и встречать нас в лоб. — Он устремил взгляд на запад, и ему показалось, что он в этой серой мгле видит какую-то черную точку.

Ли Фалькаро поднесла к глазам бинокль и пожаловалась:

— Эта штука не работает!

— На такой подпрыгивающей и качающейся палубе они и не будут работать — тем более, на расстоянии в 8 миль. Есть специальные гиростабилизированные бинокли, но не думаю, что они окажутся на этой посудине.

Он развернул штурвал на курс 180 — их закачало, волны ударили в нос катеру, рыскавшему в поисках нового курса. Огромные волны швыряли их от борта к борту, качка усиливалась. Они ее почти не замечали, глаза были прикованы к радару. Хоть они и были в тумане, но через несколько минут им стало ясно, что объект изменил курс на 135. Чарлз прикинул его скорость, сравнил ее со скоростью своего катера и что-то чиркнул карандашом.

Он ничего не сказал, повернул штурвал на курс 225 и вернулся к радару. Объект изменил свой курс на 145. Чарлз что-то снова начиркал и, наконец, произнес:

— Они движутся курсом прямо на нас. Мне кажется, их курс вычисляется автоматически, по радару. С нами покончено!

— С нами не может быть покончено! — воскликнула девушка, не веря его словам. Наша скорость выше!

— Это не играет роли. — Он повернул штурвал снова на курс 180 и уставился на зеленую точку на радаре. — На этом курсе им придется догонять нас подольше, и нам остается надеяться на чудо. Единственный способ, которым мы можем использовать нашу скорость, чтобы оторваться от них, это повернуть назад и отправиться обратно на территорию Правительства — но нам этого ведь совсем не хочется. Расслабься и надейся на чудо, Ли! Может, если погода будет еще хуже, они нас и потеряют — хотя нет, с радаром не потеряют.

Они без слов сидели рядышком несколько часов. Катер дрожал под ударами волн, порывы ветра все усиливались. На короткий миг они заметили преследовавшее их судно на расстоянии трех миль. Он было низким и черным, но тут туман снова проглотил его.

В ночном мраке раздался близкий, триумфальный шум огромной турбины. Туман прорезал луч прожектора, остановился на катере и залил его ярко-белым светом. До них донесся чей-то громкий голос, усиленный мегафоном: Остановить машины и двигаться по ветру!

Ли Фалькаро прочла белые буквы на черном корпусе судна: «Джеймс Джей Риган, Чикаго». Она повернулась к Чарлзу и удивленно проговорила:

— Это рудовоз флота Крими с Великих Озер!