Синева

Глава четырнадцатая Разговор

Он шёл долго. Какие-то улицы, незнакомые дома проплывали мимо него. А он всё шагал и шагал.

«Всё это потому, что я Барабана боялся! Если бы не боялся, ни за что он бы меня не победил! Но я трус… А ещё дурак! — казнил себя Тимоша. — Физику с физкультурой спутал!»

Но самая страшная мысль была о том, что никогда, никогда он больше не взлетит туда, где синева, простор и облака.

— Неужели никогда? — повторял мальчик.

Незаметно он оказался в огромном парке, и большие деревья обступили его со всех сторон… В парке было сумрачно, на аллеях ни души.

«Ну вот, — подумал Тимоша. — Ещё, кажется, и заблудился! Всё один к одному!»

Он никогда не уходил так далеко от дома.

«Наверно, уже поздно! Дома волнуются!» — думал он.

Но в какой стороне его дом, куда идти, он не знал, а спросить было некого.

Сумерки сгустились из-за надвинувшихся низких серых туч. Закрапало.

«Теперь совсем расхвораюсь», — подумал Тимоша обречённо, бредя по тёмной аллее. Ветер вертел и гнал осенние листья.

«Как же я отсюда выберусь?»

Странное оцепенение, равнодушие охватило его. Ему захотелось лечь на кучу жёлтых листьев, лежать неподвижно и ни о чём не думать.

— Надо идти, — шептал он себе. — Ничего, куда-нибудь да выйду, нужно только идти всё время вперёд.

Далеко между стволами деревьев мелькнул просвет, и мальчик повернул в ту сторону.

Аллея закончилась. Впереди на площадке между вздыбленными глыбами горел огонь.

Языки пламени высвечивали золотые буквы на полированных огромных каменных плитах.

Мальчик протянул руки к огню. Огонь трепетал на ветру, будто шёлковый.

— Здравствуй, — услышал Тимоша. Ему показалось, что это прошелестело из огня.

— Здравствуйте! — ответил мальчик. Он нисколько не испугался, потому что голос был добрым и каким-то удивительно знакомым, точно Тимоша его уже много раз слышал. — А вы где? Кто вы?

— Я твой дедушка.

— Мой дедушка погиб на войне, — вздохнул Тимоша. — Обещал вернуться и не вернулся…

— Раз солдат обещал, он своё обещание выполнит! Это точно… — сказал голос. — И я тоже вернулся. Только уходил живым, а вернулся… Вечным огнём. Памятником…

И тут Тимоша сообразил, где находится. Ведь здесь, в центре города, у Вечного огня, Тимошу принимали в октябрята! Рядом с этими гранитными глыбами тогда он показался себе чуть больше муравья.

— Да ты не сомневайся… Я действительно твой дедушка. Вон, прочитай.

Огненный блик высветил среди других фамилий одну.

— Наша! Наша фамилия.

— А имя читай…

— Ти-мо-фей.

— Да… Тебя ведь в мою честь назвали. Ну что, поверил теперь?

— А разве памятники разговаривают? — усомнился мальчик.

— Памятники кричат. Только нам о пустяках говорить не положено. А у тебя, мне кажется, что-то стряслось. Верно, милый?

— Откуда вы знаете? — прошептал мальчик.

И он почувствовал, что глаза у него защипало.

— Ну-ну! — сказал голос — Полно горевать-то. Давай поговорим. Сюда многие с бедой приходят. Помогает.

— Я не могу, — вздохнул мальчик. — Я же вас не вижу.

— А ты меня вспомни! Вспомни. Я ведь в памяти твоей живу… Пока ты меня помнишь, я и жив.

Тимоша глянул в огонь и увидел, что там, по ту сторону огня, возникла знакомая фигура в ватнике, солдатских ботинках, в старой ушанке и широких штанах… Совсем как на фотографии над Тимошиной кроватью.

— Не горюй только, — сказал солдат Тимоше. — Справимся с твоей бедой. Как думаешь? Главное — не унывать.

— Да я ничего… — ответил мальчик. — Знаешь, я… летал… и…

— Ну, так это у тебя наследственное. — В голосе солдата прозвучала даже гордость. — Я тоже летал.

— Ты не думай, я без мотора…

— И я без мотора. Какие моторы — сорок первый год! Враги знаешь как напирали! — вздохнул солдат, присаживаясь к огню. — Земля стонала, а вода горела. Меня тогда контузило. Крепко контузило! Я слух потерял. Вдруг слышу: с того берега реки, где наши оставались, меня раненые зовут. Кто шёпотом, а кто и совсем молча: «Санитара! Санитара…» Ну я к ним и полетел!

— Значит… у тебя крылья выросли?.. Крылья?

— Выходит, что так, — пожал плечами солдат. — Наверно.

— Но ведь этого не может быть! — закричал Тимоша. — Люди по законам физики летать не могут… И крыльев у них нет…

— Да я вроде — по законам-то физики, контуженный, да в грохоте, да под бомбёжкой — никак не мог услыхать наших ребят. Никак не мог, а ведь услыхал?

— Да как же это может быть?.. Один раз на салюте рядом со мной пушка как выстрелила! Так я сразу оглох! И ничего не слышал.

— И я, внучек, ничего не слышал. Я почувствовал. Сердцем услышал. У сердца свои законы!

— Они что, не открытые ещё?

— Как не открыты! Сколько люди на земле живут, столько и открытий. Каждый человек их для себя сам открыть должен.

— А если не откроет? — спросил Тимоша.

— Плохо его дело! — сказал солдат. — Не открыл, не постарался, не послушал своего сердца, — стало быть, зря на свете жизнь прожил! Такого человека узнать легко: его все сторонятся. Говорят, сердце у него слепое. Бескрылое! Всем с ним беда, и самому ему плохо.

— Да нету у человека никаких крыльев, — сказал Тимоша.

— Это почему же ты так решил? — удивился дед.

— Их же никто не видит!

— Ну! — улыбнулся солдат. — Это ещё не всё! Ты же чувствуешь, — значит, они есть. Я, например, реку-то перелетел — на крыльях! Больше никакой возможности не было. А ты говоришь — нету.

— Но никто не верит, что они у меня есть!

— Увидят твой полёт — поверят.

Тимоша вздохнул и опустил голову.

Дождь прекратился. Редкие капли падали в лужи, и по гладкой поверхности раскатывались широкие круги.

Тимоша подвинулся к огню поближе. Его знобило. Не то от сырости, не то от мысли, что он больше никогда не полетит.

— Дедушка, а откуда берутся крылья?

— Крылья-то? — хитро прищурился солдат. — Я так понимаю: крылья — штука особая. Потому их мало кто и видит. На обыкновенный-то взгляд их вроде и нет, они себя в деле являют… Вот и смекай: откуда они?

— Откуда? — не понял Тимоша.

— Не догадался?

Солдат положил широкую ладонь на Тимошину макушку, и рука эта оказалась такой тёплой и ласковой, что от неё по всему телу мальчика разлился ровный жар. Тимоша перестал дрожать.

— Не догадался, — сознался мальчик.

— Ну, например, работают два плотника. Дом строят. Один топориком тяп-ляп да всё на часы поглядывает, скоро ли ему на обед идти. А другой брёвна кладёт, как песню ведёт. Ему и обед не во вкус: всё назад к топору бежать норовит. Он и ночью на самой мягкой перине ворочается: о работе размышляет. Как бы посноровистей да получше сделать… Так что ему спать не даёт?

— Крылья?

— Они! Нет от них покоя. Но есть счастье. Потому как крылья эти — талант!

— Какой талант? — не понял Тимоша.

— У каждого свой. Кто песни петь мастер, кто сады сажать, кто лечить, кто учить. У каждого свои крылья.

Голова у Тимоши клонилась всё ниже.

— Дедушка, — прошептал он совсем тихо, — а я сегодня потерял свои крылья. Утром ещё были. Никто мне только не поверил. А были! Но теперь я уже и сам не верю, что смогу летать.

— Вот это беда так беда, — загоревал солдат. — Последнее дело, когда человек себе верить перестаёт. Это беда нешуточная.

— Что же… — спросил Тимоша, сдерживая слёзы, потому что это и был самый главный вопрос. — Как же я теперь жить буду?

— Да жить-то живут! И я на своём веку повидал, и ты ещё увидишь, как люди своих крыльев пугаются, — задумчиво сказал солдат. — Бескрылым-то жить — оно даже спокойнее. Но только смотришь, вроде у них всё есть: и удача, и покой. А они томятся, хлопочут, места себе не найдут. Потому как счастья нет! Несчастные они, те, что от полёта отказались. Бескрылые-то.

— И я? Я тоже буду несчастным? — прошептал Тимоша.

— Да что ты! Да лучше мне сто раз в том бою погибать, чем о таком думать, — вздохнул солдат, обнимая Тимошу за плечи. — Не можешь ты быть несчастным! Не должен!

— Да как же, если крыльев-то больше не будет! — заплакал Тимоша.

— Не реви! — сказал солдат. — Я-то у тебя на что? Давай вместе думать, как беде помочь.

— Может, упражнения есть какие? — подсказал мальчик. — Чтобы снова они выросли. Гимнастика лечебная?

Солдат засмеялся.

— Гимнастика, говоришь? Лечебная?

Тёплой ладонью он вытер слёзы с Тимошиных щёк.

— Вот что я тебе скажу: те, что бескрылыми становились, сами этого хотели! Им крылья были в тягость. А ты без крыльев томишься. Тебе без них жизнь не мила. Да и пропали-то они, можно сказать, не по твоей воле. Стало быть, надежда есть… Наш старшина, бывало, уж в какие переделки мы ни попадали, а всё приговаривал: «Не горюй, ребята. Живы, — значит, всё впереди!» Вот так, милый…

— Что же мне делать?

— Думать, — сказал солдат твёрдо. — Думать. С этого всякое дело начинается.

— А как?

— Что «как»?

— Думать-то?

— Это верно. Думать, брат, тоже надо уметь. А чтобы уметь, надо сперва научиться. Давай мы с тобой сначала вдвоём думать будем.

Солдат опустился на плиту и прикрыл Тимошу полою своего старого ватника.

— Упражнений, конечно, чтобы крылья выросли, нет, это тебе не мускулатура, а вот средство, чтобы они опять явились, должно быть!

— Какое средство? Лекарство, что ли? — не понял Тимоша.

— Да вроде того… Чудо.

— А… — разочарованно протянул мальчик. — Чудес не бывает…

— Как «не бывает»! — укоризненно сказал солдат. — Ты же сам летал, а такое говоришь.

— Это другое дело…

— Да вовсе не другое! И подвиг — чудо, и талант — чудо… Открытие любое — чудо! А ты говоришь — не бывает. Мы о другом давай будем думать: как оно, чудо это, получается? Вот у тебя, к примеру, когда крылья появились? — спросил солдат.

— Я Рекса, то есть чижика, летать учил. Чижику помогал. Он, дедушка, представляешь, инкубаторский. Без родителей… Его ни петь, ни летать не учили… Какая ж без этого птица? Вот я и…

— Вот и выходит… — задумчиво протянул солдат. — А я раненых вытаскивал. Вот ведь какая штука получается… Смекаешь?

— Нет, — честно признался Тимоша.

— Неужто не ясно, — удивился солдат. — Ведь как просто. Любой талант является, когда он другим на пользу служит!

— Понял! — обрадовался Тимоша. — Понял! Крылья тогда вырастают, когда другому нужен, когда на помощь спешишь.

— Точно! — засмеялся солдат. — А ты говорил, что думать не умеешь. Вот и соображай: чтобы крылья вернулись, нужно, чтобы тебя позвали…

— Кто?

— Тот, кто в беде оказался.

— Да… — грустно сказал Тимоша. — Разве узнаешь, кому помощь нужна?

— Это ты верно говоришь…

Солдат помолчал, сдвинул на затылок старую ушанку со звёздочкой.

— Настоящее горе чужого глаза сторонится, настоящая беда от людей глубоко хоронится. А ты сердцем старайся услышать. Человек в беде-то, может, и молчит, но душа-то у него кричит! А доброе сердце на тот крик отзывается. Понял?

— Да, — сказал Тимоша.

— Ну вот и ладно.

Солдат поднялся, поправил шапку.

— Что бы ни стряслось, какое бы горе тебе ни встретилось, помни, милый: мир добром стоит, а добро людьми делается.

Он потуже застегнул потрёпанный брезентовый солдатский ремень.

— Ступай, родной, не теряй времени. Помощь, она всегда требуется.

— Спасибо. Спасибо тебе, дедушка, — сказал мальчик.

— За что, милый ты мой?

— За то, что ты мне помог.

— Так ведь я на то и есть, чтобы в трудную минуту ко мне, к нам, то есть к тем, кто раньше тебя жил, обращаться. Ты только помни… Помни, что я… Что все мы всегда с тобой… Согрелся? Ну, ступай. Ступай, родной…

Солдат отступил назад, махнул рукой и словно слился с огнём, гранитом, с золотыми буквами имён…

Огонь трепетал на ветру, как шёлковый…