Синева

Глава пятая Музыкальный момент

— Всё! — лихо ответил Чиж. — Всё умею! Пою, танцую, музыку исполняю.

— А ну-ка! — подначил Будильник. — Ну-ка исполни.

— Момент!

Чижик исчез в клетке, повозился там, чем-то пощёлкал и через минуту выпорхнул. На нём был какой-то зелёный комбинезон, красная шляпа, а на длинном ремне у колен болталась гитара.

— Где у вас тут розетка? — засуетился Чижик.

— Зачем? — не понял Будильник.

— Подпитаться!

Он включил в розетку длинный шнур, и сразу вся клетка засветилась изнутри, замигала, по потолку кухни поскакали разноцветные блики…

Чижик присел на полусогнутых ножках. Что-то ухнуло, грохнуло, завыло. И Чижик, закатив глаза под шляпу, вдруг весь задергался, закричал странные, непонятные, как бы иностранные слова.

Будильник решил, что Чижика бьёт током. Он схватил и с размаху ударил по электрической розетке, чтобы выбить вилку с проводом. Брызнули искры, треснули прихожей пробки, и грохот стих. Но Чижик почему-то ещё продолжал извиваться и молча раскрывать клюв.

— Что с ним?! — закричал Иван Карлыч.

Чижик опомнился, ошалело повертел головой, потом сунулся в клетку.

— Кранты! — сказал он, высовываясь обратно. — Маг сгорел… Так что всё, до другого раза.

— Так ты… пел под фонограмму? — догадался Тимоша.

— Ну!

— Что значит «петь под фонограмму»? — сажая на нос пенсне, полюбопытствовал Иван Карлыч.

— Музыку записывают на магнитофон. Магнитофон играет где-то за кулисами, а артист на сцене только открывает рот, — пояснил Будильник. — И как я сразу не догадался! Я думал, его замкнуло! — оправдывался он.

— А может, без фонограммы?! — предложил Тимоша.

— Как это? — не понял Чижик.

— Ну, просто спой.

— Ха! — усмехнулся Чижик. — У меня ни магнитофона, ни усилителя, ни синтезатора… Тока тоже нет!

— Да зачем они? — сказал Тимоша. — Спой просто так!

— Как это?

— Ну, своим голосом!

— А разве так поют? — удивился Чижик.

— Только так и поют, — сказал Иван Карлыч.

— Ха! — присвистнул Чижик. — Свистите!

— Я не свистю, то есть не свищу! — опять начал возмущаться Сурок.

— А вы спойте, сами спойте ему! — подсказал Будильник.

— Иван Карлыч, давай споём? Ну, вполголоса, — попросил Тимоша.

— Хорошо, — сказал Сурок. — Но помни: у тебя больное горло.

Он достал кружевной белый платочек, протёр пенсне потом принёс футляр с флейтой.

Чижик моментально сунул в футляр длинный любопытный нос.

— На полупроводниках? — тоном знатока спросил он кивнув на флейту. — На микросхеме?

Сурок возмущённо запыхтел.

— Композитор Людвиг ван Бетховен, — объявил Будильник. — «Сурок». Посвящается пра-пра-пра-пра-(и так далее) дедушке Ивана Карлыча.

Сурок высморкался, долго и сосредоточенно прилаживался к флейте, точно раздумывал, с какого конца в неё дуть, наконец выбрал и, качнувшись всем телом, повёл мелодию.

Грустная и светлая музыка зазвучала на кухне, через открытую форточку вылилась на улицу и поплыла рядом с облаками…

Переждав начало, качнувшись в такт с Иваном Карлычем, негромким высоким голосом запел Тимоша:

И застучал по окнам дождь, и старый шарманщик, савояр в тяжёлых башмаках, взвалив на спину шарманку, тронулся в бесконечный путь по просёлочным и булыжным дорогам, и сурок пригрелся у него за пазухой…

И грустная старинная мелодия шарманки поплыла над соломенными и черепичными крышами от одного городка к другому, от селения к селению. Под низкими сводами трактиров, на площадях и папертях тёмных соборов она пела о доброте и дружбе, о сострадании и милосердии. Люди рождались, старились, умирали… Грохотали войны, погибали и вставали из пепла города, а старый шарманщик всё шагал… шагал… и всё ещё шагает, наверное, и сурок вытаскивает билетики, где людям обещается счастье. Так идут они сквозь многие годы, согревая друг друга и всех, кто слышит незатейливую мелодию и простые слова.

Горькие всхлипывания заставили Тимошу замолчать, а Ивана Карлыча опустить старинную флейту. Плакал Чижик.

Самые настоящие, горючие слёзы выкатывались из его круглых нахальных глаз и бежали по длинному носу. Чижик удивлённо стряхивал их, мотал головой, и слёзы разлетались по всей кухне, шлёпались на холодильник, на газовую плиту, на стену, обшитую закопчёнными досками, и разбрызгивались мокрыми кляксами, похожими на звезды.

— Чижик, миленький, что с тобой? — испуганно спросил Тимоша.

— Ничего! — огрызнулся Чижик.

— Но ты же плачешь, — подтвердил Будильник.

— Кто плачет? Кто плачет? — заорал Чижик, стряхивая слёзы с носа обоими крыльями. — Воще!

— Тебе что, плохо?

— Отстаньте все! Все!

Тимоша пытался погладить его по взъерошенным перьям, но Чижик вырвался и спрятался в клетку. Было слышно, как он там всхлипывает.

— Ничего. Не надо его трогать, — сказал Иван Карлыч, пеленая флейту в платок и бережно укладывая инструмент в футляр. — Это из-за музыки. А если музыка на него ещё действует, значит, не всё потеряно…

Тут Тимоше показалось, что в его комнате кто-то одобрительно хмыкнул. Он выглянул в открытую дверь. Никого. Солнечный зайчик выпрыгнул из-за туч, поскакал по стене, остановился на дедушкином портрете, и на секунду мальчику показалось, что дедушка ему подмигнул из-под своей мятой солдатской шапки.

— Чижик, а Чижик… — позвал Тимоша.

— Оставь его в покое, мой мальчик! — сказал Иван Карлыч. — Мне кажется, ему нужно побыть одному. Давайте лучше завтракать.

— Руки мыть! Руки мыть! — зазвонил Будильник.

Тимоша покорно намочил руки, прополоскал горло и сел за стол, время от времени поглядывая на клетку. Там было, тихо. Иван Карлыч разложил по тарелкам кашу и так полил свою порцию вареньем, что, пожалуй, это уже стало варенье с кашей, а не каша с вареньем.

Сурок пробормотал что-то насчёт избыточного веса и того, что нужно похудеть, потом долго вздыхал, раздумывая, и наконец решительно двинулся к буфету, чтобы добавить к своей каше ещё несколько ложек сахарного песку.

— Иван Карлыч, — сказал Тимоша. — Неудобно как-то, мы завтракаем, а он там…

— Да, конечно, — сказал Сурок. — Молодой человек… — Он вежливо поскрёб коготком клетку. — Не желаете с нами позавтракать?

«Бу-бу-бу», — донеслось из клетки.

— Не желает, надо полагать, — вздохнул Сурок и приступил к каше. — Нельзя есть так много… — приговаривал он. — Нельзя… есть так много… сладкого. Нужна диета…

Тимоша ещё еле-еле впихивал в себя вторую ложку, а тарелка Ивана Карлыча была уже совершенно пуста. Старый Сурок с сожалением посмотрел на неё, потрогал лапкой свой тугой животик и грустно сказал Будильнику:

— Ну вот, опять… Уж чего я только не делаю, чтобы похудеть, и никаких результатов.

— Есть одно старинное правило, — сказал Будильник. — Меньше ешь, больше работай!

— Вам хорошо говорить! — вздохнул Сурок. — Вам капля машинного масла и всё! А я…

— Меньше есть, больше работать, — неумолимо повторил часовой механизм.

— Нет, позвольте! — обиделся Иван Карлыч. — Что же я не работаю? Да я целыми днями верчусь как белка в колесе…

— Меньше есть… — опять завёл Будильник.

— Постойте! Постойте! — остановил их Тимоша. — Мы тут едим да спорим, а он там один сидит. И плачет.

Будильник глянул на свой циферблат и сказал:

— Мне кажется, он достаточно побыл один.

— Да-да! — согласился Иван Карлыч. — Одиночество, конечно, необходимо, но в меру, только в меру… Давайте его позовём, как его величают…

— Вот именно: как? — сказал Будильник. — Болтали тут, болтали, даже пели, а познакомиться не удосужились. Нехорошо.

И он решительно направился к клетке.