Сиротка

Глава 16. Падение ангела

Валь-Жальбер, в тот же день

Эрмин спряталась в заброшенном доме, дверь которого оказалась взломанной. Он находился в квартале, примыкавшем к целлюлозной фабрике, — ныне самом пустынном месте Валь-Жальбера. Дома кое-как выдерживали натиск снежных метелей и сильных весенних дождей, но краска на дереве растрескалась. Влажность постепенно завладевала деревянными постройками, поднимаясь от фундамента, каждую весну заливаемого паводками, все выше и выше.

Сжавшись в комок на кухне, дощатый пол которой был покрыт прошлогодними осенними листьями, девушка рыдала. Она убежала от настороженных взглядов Бетти, от смеха Шарлотты и от знакомого запаха, который всегда витал во дворе Маруа в конце лета, — смесь запахов соломы, перепаханной земли и чисто выстиранного, еще мокрого белья. Содержание письма уничтожило в душе Эрмин все чувства, которые зиждились на доверии и невинности. Она ощущала себя грязной, оскверненной, порочной.

«А ведь я так мечтала иметь семью, иметь мать и отца, как все другие дети! Наивная, глупая девчонка! По крайней мере, Элизабет и Жо были достойными родителями», — повторяла она про себя в гневе, который не находил выхода.

Без конца вспоминала она красивое лицо Лоры, ее ярко-розовую помаду, светлые волосы, тщательно подкрашиваемые раз в три месяца в одной из парикмахерских Роберваля. Вспомнилась ей и вызывающая округлость материнской груди, и тонкая талия, и чуть тяжеловатые бедра. И эта все еще очень соблазнительная женщина продавала свои прелести, когда ей было всего двадцать лет! Не имея опыта интимной жизни, Эрмин тем не менее знала о ней достаточно, чтобы представить себе сексуальный акт. Когда же она вообразила свою мать отдающейся многим мужчинам, ее затошнило.

Девушка встала и, пошатываясь, дошла до покрытой серыми пятнами раковины, в которую ее и вырвало. Прижавшись спиной к деревянной стене, устремив взгляд в пустоту, она сказала вслух:

— Я ненавижу тебя, мама. На этот раз я не прошу. Ты бросила меня, ты предала меня, ты мне врала. Всегда врала. Мне давно нужно было догадаться — сколько раз ты колебалась, не отвечала прямо на некоторые мои вопросы. Ты не позволяла мне писать Шарденам. Теперь я прекрасно понимаю почему.

Единственное, чего сейчас хотелось Эрмин, — это находиться как можно дальше от своей матери.

«Я не желаю ни видеть, ни слышать ее. Господи, а ведь она без конца меня целовала, иногда я спала с ней рядом… Как она мне противна! Как я стыжусь ее!»

Эрмин вышла на крыльцо и осмотрелась, потом спустилась по ступенькам и направилась к фабрике, рискуя встретиться по пути с Жозефом, который теперь в одиночку следил за порядком в фабричных помещениях и работой генератора тока. Бесшумно, как кошка на охоте, девушка обошла складские постройки.

Водопад Уиатшуан своим мощным ворчливым голосом перекрывал все остальные шумы. В это время года окрестности фабрики утопали в растительности. Железнодорожные пути заросли пожелтевшей травой. Возле погрузочной платформы, где не так давно рабочие грузили кипы бумажной массы в вагоны, выросли молодые деревца.

Небо было все таким же прозрачным и ярко-голубым. Эрмин с отчаянием смотрела на спадающие каскадом с высоты в двести тридцать шесть канадских футов серебристые струи воды. Наверху, обсаженная с обеих сторон высокими соснами, темнела плотина.

Повинуясь внезапному порыву, девушка обошла здание цеха корообдирщиков и стала подниматься вверх по склону. Сюда тоже постепенно возвращалась растительность: колючие кустарники, крапива и дикий овес. В коричневую землю впились корнями подросшие деревца. В свое время вдоль стока, по которому бревна спускались от плотины (а к плотине по реке их спускали от лесопилки на озере Малинь), рабочие проложили тропинку в виде ступеней. Тысячи людей прошли по ней, поэтому Эрмин стала бесстрашно карабкаться наверх, к плотине, не боясь заблудиться или сделать крюк.

Она поднималась, задыхаясь, почти слепая от слез. Она нуждалась в просторе, в одиночестве, она хотела как можно дальше уйти от Лоры.

— Что со мной теперь будет? — повторяла она.

На ногах у Эрмин были туфли-лодочки, поэтому она то и дело спотыкалась на крутом подъеме и, чтобы не упасть, хваталась за камни и ветви колючих кустов. Зацепившись за мертвую ветку, она порвала шелковый чулок. Эрмин быстро сняла с себя жакет и со злостью отшвырнула его в кусты. Ей казалось, будто на ней надет маскарадный костюм. Все эти вещи были подарены ей матерью…

Мокрая от пота, с раскрасневшимся от усилий лицом, девушка наконец поднялась к плотине. Сюда она стремилась, желая увидеть великолепный пейзаж, развернувшийся насколько хватало глаз, до самого горизонта. Она долго смотрела на голубую поверхность озера Сен-Жан. Вдалеке белый кораблик плыл по водам этого внутреннего моря, питаемого реками, которые вливались в его глубины, — Уиатшуан, Перибонкой, Мистассиби и Ашуапмушуан. Названия этих рек Эрмин узнала в школе, и они всегда казались ей необычными и звучными.

— Кто сказал мне, что это слова из языка индейцев? Не помню…

Не сводя глаз с уменьшающегося силуэта корабля, девушка села на землю.

— Он идет в Альму, к истокам реки Сагеней… Я не поеду в Квебек. Я больше не буду петь, никогда.

Вид озера, похожего на огромный голубой камень на ладони невидимого гиганта, успокаивал душевную боль. Бесчисленное множество деревьев сливалось в палитру великолепных цветов, среди которых присутствовали все оттенки зеленого, желтого, оранжевого и пурпурного. Свежий северный ветер обдувал горящие щеки девушки, рядом ощущалось хрустальное дыхание водопада, который ни на мгновение не переставал ворчать, шептать и выть.

Эрмин глубоко дышала, пораженная красотой окружавшей ее природы. Теперь она пожалела, что никогда не поднималась к плотине в середине зимы, чтобы насладиться этим пейзажем в рамке из снега, сверкающего инея и ледяных сосулек. Ей казалось, что все потеряно, и она никогда больше не увидит ничего подобного.

«Что мне теперь делать?» — спрашивала себя девушка.

Она испытывала такую печаль и так стыдилась матери, что не представляла, как сможет вернуться в Валь-Жальбер и жить в доме управляющего, роскошном и удобном.

«Лора Шарлебуа, дама в черном, тратила деньги без счета, — думала она презрительно. — Теперь я лучше понимаю, почему она вышла замуж за очень богатого старика. Это еще одна форма проституции. Господи, прости меня, но я ненавижу ее, ненавижу мою мать!»

Девушка подняла к небу искаженное болью лицо. Ужасные картины проносились перед ее мысленным взором: обнаженные волосатые мужчины лежат на Лоре, на ее хрупком, перламутрово-белом теле…

«Сегодня я переночую у Бетти, а утром уеду, — решила она. — Я пошлю Армана с запиской к этой женщине, чтобы она дала мне денег, и поеду в Шикутими. Я легко найду работу. Или стану послушницей, как Алис Паже».

Найдя выход, она успокоилась. Приняв постриг, она снова окажется рядом с сестрой Викторианной и сестрой Элалией и сможет скрасить их старость.

— Я осквернила имя Шарденов! — крикнула девушка. — Я сама осквернена и порочна! Посвятив жизнь Господу, я смою с себя все грехи моей матери!

Эрмин встала. Чуть ниже плотины виднелся обрыв. При виде его у нее замерло сердце. Она представила, как летит вниз, в бездну.

— Так было бы лучше, — пробормотала она. — Тошан умер, мать меня предала, Ханс не в счет, ну, или почти не в счет. Бетти опечалится, но потом отдаст всю свою любовь Шарлотте, которой она так нужна.

Девушка подошла к обрыву, к тому месту, где в облаке белой пены река устремлялась вниз, превращаясь в водопад.

— Меня называют соловьем Валь-Жальбера! Если я птица, значит, смогу взлететь! — крикнула она стремительному речному потоку.

Вспомнилось выражение, прочитанное в каком-то журнале, — «падение ангела»…

— Ангел, — прошептала она. — Попав в рай, стану ли я ангелом? Если бы только знать наверняка, что после смерти встретишься с теми, кого любишь…

Эрмин думала о сестре Марии Магдалине, в миру Анжелике, — прекрасной Анжелике, которая в расцвете молодости пала жертвой испанского гриппа. И о погибшем в огне Тошане. Эрмин задохнулась в новом приступе рыданий, слезы застлали ей глаза. Она сделала еще один шаг к обрыву.

Лора сидела за столом в кухне дома семьи Маруа. Она плакала. Найти Эрмин не удалось. Арман с Селестеном больше двух часов бегали по улицам поселка, но безрезультатно. Элизабет с красными от слез глазами и выражением тревоги на лице бесконечно переходила от печи к буфету и обратно.

— Я схожу к каньону, — предложил мальчик. — Мимин любит там гулять.

— Нет, — резко сказала Элизабет. — Лучше сходи на фабрику и предупреди отца.

— Я уже там был, мам, — со вздохом отвечал Арман. — Папа не понимает, почему ты так волнуешься. Он говорит, Мимин вернется, когда захочет. Еще я спрашивал у хозяина отеля. Он ее не видел.

— Я все время спрашиваю себя, — сказала Элизабет, — что могли написать ей эти люди, Шардены, чтобы она так расстроилась и ваше путешествие полетело в тартарары! Она пришла такая элегантная, такая довольная… Это все я виновата!

Арман не понимал, при чем здесь это письмо. Шарлотта и Эдмон с беспокойством вслушивались в разговор старших, сидя на крыльце и не осмеливаясь ни шевельнуться, ни заговорить.

— Может, муж и прав: мы зря беспокоимся, — добавила Элизабет. — Валь-Жальбер велик, и никто не знает поселок лучше, чем Мимин. А что, если она уже вернулась к вам, Лора?

— Если бы она вернулась, Мирей пришла бы сказать нам об этом. Она терзается не меньше нашего.

Молодая женщина закрыла лицо руками. Случилось самое страшное, чего она боялась многие месяцы. Теперь дочь знает правду о позорных страницах ее жизни. Лора была в этом уверена, и у нее кровь стыла в жилах от страха.

«Моя дорогая девочка страдает по моей вине! Должно быть, проклинает меня, ненавидит. Господи, как все плохо! Ну зачем Бетти нужно было вмешиваться?..»

Пол завибрировал под тяжелой поступью хозяина дома. Жозеф вошел и откашлялся.

— Не стоит так изводить себя, Лора, — сказал он, стараясь, чтобы голос звучал дружелюбно. — Что на самом деле случилось? Арман сказал, что Мимин получила какое-то письмо.

— Жо, сейчас самое важное — это найти девочку, — оборвала его Элизабет. — Она расстроилась, но причина касается только Эрмин, Лоры и меня.

— А, снова ваши женские секреты, — пробормотал недовольно рабочий. — Я как раз хотел вам сказать, что Эрмин поднялась к плотине. Я тоже разволновался, когда прибежал Арман. Вышел на площадь перед фабрикой и по привычке посмотрел на водопад. Солнце стояло в зените. И я увидел девичью фигурку в светло-синем платье. Я не первый день знаю нашу Эрмин, она часто взбирается наверх, чтобы полюбоваться озером и пейзажем…

Лора не стала дожидаться окончания рассказа — она выскочила из дома и побежала вверх по улице Сен-Жорж. Перед универсальным магазином собралась группа жителей поселка.

— Вы нашли Эрмин? — спросил у Лоры один из мужчин.

— Да! — ответила она. — Все в порядке!

Она не хотела ни помощи, ни сопровождающих. Сердце билось как сумасшедшее. Единственное, о чем она думала, — как найти свою дочь и открыть ей тайну, которая многие годы тяжким грузом лежала у нее на сердце. Лора знала, что каждая минута теперь для нее бесценна. Она пересекла площадь перед фабрикой и стала искать глазами тропинку, ведущую к плотине.

«Я умру, если она вычеркнет меня из своей жизни, умру!» — повторяла она про себя.

Как и дочь, Лора была неподходящим образом одета и обута для длительного перехода по неровной, ощетинившейся корешками и кустами местности. На ней было легкое, чуть укороченное платье с матросским воротником, на ногах — сандалии. Не успела она проделать и половину пути, как чулки были порваны, на икре краснела царапина, на одной из сандалий порвался ремешок. Однако желание поскорее найти дочь было так велико, что Лора ничего этого не замечала. Она чувствовала себя готовой много миль бежать через лес, если понадобится.

— Эрмин! — позвала она. Ни среди деревьев, ни в зарослях кустарника, ни у плотины она не увидела девичьей фигурки в костюме лавандового цвета.

Лора подождала ответа — не более пары секунд, которых оказалось достаточно, чтобы перевести дыхание. Внезапно на расстоянии трех футов от себя она увидела жакет дочери.

«Значит, Жозеф не ошибся, она здесь проходила», — сказала она себе, продолжая карабкаться вверх.

Спрятавшись за густым кустом, Эрмин следила за передвижениями матери. Девушка передумала умирать. Постояв какое-то время на самом краю обрыва, она отошла подальше, легла на землю и погрузилась в размышления. Будучи пламенной католичкой, Эрмин считала самоубийство проявлением трусости, поступком, заслуживающим Божьего порицания. Она призвала на помощь всю свою храбрость и волю.

«У меня нет права убить себя, — подумала она. — Слишком многие умирают, хотя любят жизнь, невзирая на свои страдания, болезни и нищету. Это был бы тягчайший грех. Несчастная мадам Аглая угасла в страшных муках, Тошан погиб в пламени…»

Лора позвала снова, но на этот раз ее голос прозвучал пронзительно, в нем слышался страх. Эрмин выжидала, не зная, как ей поступить. У нее еще было время убежать туда, где березы и лиственницы могли надежно укрыть ее от глаз матери. Но, исполненная ненависти и гнева, она вдруг ощутила острое желание встретиться с ней лицом к лицу, наказать виновную, осыпать оскорблениями, а потом нанести решающий удар.

— С сегодняшнего дня больше никогда я не назову тебя мамой, больше никогда ты меня не увидишь! — сквозь стиснутые зубы пробормотала она. — Я отказываюсь от тебя, я больше не люблю тебя!

Эрмин приготовилась к противостоянию. И все-таки в глубине души она еще надеялась услышать опровержение. Когда Лора оказалась в нескольких шагах от ее укрытия, с растерянным взглядом, растрепанная, с искаженным от страха лицом, девушка выскочила из-за куста и встала перед ней.

— О, дорогая! Спасибо, Господи! Спасибо! — пробормотала ее мать.

— Не подходи ко мне, — пригрозила девушка. — Как ты меня нашла?

— Жозеф видел, как ты поднималась, — задыхаясь, выпалила Лора. — Все тебя ищут, и я чуть не умерла от тревоги. Моя дорогая девочка, прошу тебя, выслушай! Я знаю, что ты убежала из-за письма Шарденов. Думаю, они наконец выплеснули свой яд!

— Да, ты выбрала хорошее слово — «яд»! Я отравлена тем, что узнала, я от этого чуть не умерла, — жестко ответила Эрмин. — Ты врала мне много месяцев, с того дня, когда я имела несчастье постучать в дверь твоего номера в отеле. Еще час назад мне невыносима была мысль о встрече с тобой. Уходи! Или поклянись мне, что Мари Шарден, сестра Жослина, солгала. Поклянись, если сможешь!

Лора протянула к ней руки и сделала шаг вперед.

— Стой там, где стоишь! — крикнула Эрмин, вынимая свернутый вдвое листок, который она спрятала в корсаже.

Она бросила его матери. Лора подняла письмо и торопливо его прочла.

— Мари Шарден написала правду, или, скорее, то, что она считает правдой. Дорогая, я не осмелюсь поклясться в обратном. Я хочу только, чтобы ты меня выслушала, чтобы ты знала, что со мной произошло в действительности, — сказала Лора.

— Не называй меня «дорогая», потому что я не могу назвать тебя «мама»!

Девушка заплакала, на лице появилось горестное выражение.

— Умоляю тебя, выслушай! Эрмин, два месяца я была проституткой, это правда. Два ужаснейших месяца в моей жизни, два самых омерзительных месяца. Тогда я и познакомилась с твоим отцом, потому что Жослин действительно твой отец.

Их разделяло расстояние в три фута, свежий ветер с озера Сен-Жан обдувал их лица. Солнце спряталось за облаками. Лора заговорила громче, чтобы перекричать оглушительный шум водопада.

— Когда я приехала в Труа-Ривьер, моего брата Реми недавно похоронили. Родители наши умерли, и я осталась одна в незнакомой стране. Мне предстояло найти работу, жилье. Первые три недели я жила в комнате Реми. Я съела все, что было в его шкафчике для провизии, не осмеливаясь выйти на улицу. Но хозяин дома попросил меня съехать, потому что уже сдал комнату другому владельцу. Я бродила по улицам, горюя об умершем брате, голодная и испуганная. Ко мне подошел один человек. Он был со мной любезен, предложил работу официантки в местном отеле-ресторане. Заведение оказалось в ужасном квартале. Я не сразу поняла, чего он от меня хочет. Но когда поняла, то с возмущением отказалась. Этот человек избил меня так, что я две недели не вставала с постели. Он меня изнасиловал. На следующий же день он пригрозил, что убьет меня, если я попытаюсь сбежать. Я сожалею о том, что мне приходится рассказывать тебе такие ужасные вещи, которые не предназначены для ушей целомудренных девушек…

Изумленная, окаменевшая от отвращения Эрмин не ответила.

— Этот человек по-своему влюбился в меня. Он неусыпно за мной следил и пользовался как игрушкой. Но это не мешало ему приводить ко мне в комнату клиентов. Однажды вечером вошел Жослин — оробевший, не знающий, куда девать глаза от стыда. Не торопись осуждать его. Многие мужчины прибегают к услугам падших женщин. Он, в отличие от остальных, показался мне милым и внимательным. Он не прикоснулся ко мне. Я подумала, что он не такой, как все. Я плакала в его объятиях, рассказала свою историю, поведала о том, как стыжусь того, что опозорена навеки, — я, которая всегда мечтала о семье и уютном доме…

Лора дрожала. Солнце клонилось к закату, и на плотину легла густая тень.

— Эрмин, Жослин сразу полюбил меня. Пообещал, что спасет и увезет далеко-далеко. Сказал, что у него есть сбережения и нам хватит денег, чтобы уехать из Труа-Ривьер. Теперь ты понимаешь? Из-за меня семья от него отказалась, из-за меня он бросил свою работу и стал траппером. Неделю он ходил ко мне как клиент и платил за ночь, но никогда ничего от меня не требовал. Он приносил мармелад и карамельки. Мы подготовили план бегства. Для этого мне понадобилась особая одежда, Жослину удалось ее достать. В один благословенный вечер он забрал меня из дома палача, державшего меня в своей власти. Они с твоим отцом подрались. Но никто не мог бы побороть Жослина, он превратился в настоящий ураган. Прошло немного времени, и мы поженились. Ты родилась через год после венчания. Как мы гордились тобой, как были счастливы! Ты дочь честного человека, плод нашей искренней любви, в этом я могу тебе поклясться!

Теперь пришел черед Эрмин задрожать. Рассказ Лоры поколебал ее решимость вечно ненавидеть и презирать мать.

— Но ты ведь не была привязана? — не удержалась она от вопроса. — Ты могла найти приют в монастыре, и монахини защитили бы тебя, разве нет? Ты могла покончить с собой, чтобы избежать бесчестья! Я бы предпочла умереть…

— Но я не хотела умирать, Эрмин! Наоборот, я боялась, что меня убьют, если я попытаюсь сбежать. Посмотри!

Лора высоко, почти до плеч, подняла платье и атласную комбинацию, повернувшись к дочери спиной. Розовые шрамы виднелись на ее спине и бедрах.

— Однажды утром я взбунтовалась, — сказала она. — Тот человек жестоко отхлестал меня ремнем. Я никогда не осмелюсь рассказать тебе, через что мне пришлось пройти.

Подол платья упал, к величайшему облегчению Эрмин. Снизу донеслись отголоски криков. У основания желоба, по которому сплавляли бревна, стояли Арман с Жозефом и делали им знаки руками.

— Моя дорогая девочка, вернемся домой, — взмолилась Лора. — Я не хочу давать им повод для разговоров. Маруа наверняка ломают голову над вопросом, что мы здесь делаем. Мы все обсудим дома, и ты примешь решение, как тогда, в отеле, год назад. Господи, все сначала! Но теперь ты знаешь правду, и даже если не сумеешь меня простить, у меня стало легче на душе. Я с ума сходила от страха, ожидая, когда же Шардены расскажут тебе свою версию истории. Они видели во мне презреннейшее из земных существ, грешницу вроде тех, кого в древние времена побивали камнями. Твой отец без колебаний пожертвовал своей репутацией и своей честью во имя любви, вырвал меня из когтей чудовища, укравшего у меня невинность. Теперь ты можешь себе представить, как я обожала Жослина? Он спас меня. Мы любили друг друга, верь мне.

Она замолчала, увидев, что Эрмин снова плачет. Девушка не находила в себе сил поверить матери. Она боялась, что это ловушка, самая изощренная ложь.

— Дорогая, подари мне последний вечер тет-а-тет, — попросила Лора. — Завтра я уеду, вернусь в Монреаль, а дом оставлю тебе. Я тебе отвратительна, я это чувствую. Но ты должна знать еще кое-что: человек, которого твой отец случайно убил, и был моим мучителем. Мы рискнули вернуться в Труа-Ривьер, где судьба сыграла с нами плохую шутку. Хватило минуты, одной встречи в переулке, чтобы наша жизнь разлетелась на куски. Жослин меня боготворил. Но это не облегчало его страданий: он был очень набожен, что не мешало ему быть и очень ревнивым. Я превратила его существование в хаос. Ты представляешь себе, каких жертв ему стоило жениться на мне, зная, что до него меня оскверняли другие мужчины? Когда мы принесли наши клятвы в пустыни Святого Антония на озере Лак — Бушетт, я поклялась уважать его и никогда больше не предавать. Но он пропал, я потеряла память и стала клятвопреступницей, выйдя замуж за Фрэнка Шарлебуа…

— В пустыни Святого Антония на озере Лак-Бушетт? — повторила Эрмин.

— Да. Это чудесное место, где я испытала невероятную благость. Один священник нашел грот, похожий на грот во французской деревушке, где Дева Мария явилась тринадцатилетней пастушке по имени Бернадетт Субиру. Так вот, рядом с гротом построили часовню, уменьшенную копию французской базилики. Там, как и в Лурде, происходили чудеса. Мы с Жослином долго молились после того, как священник благословил наш союз. И Господь подарил нам прекраснейший из подарков — тебя. Если захочешь, мы можем побывать там вместе, это стало бы нашим паломничеством.

— Мы никуда не отправимся вместе, с этим покончено, — отрезала Эрмин, скрещивая руки на груди и силясь сдержать слезы. — Ты причинила мне слишком много горя.

В эту минуту она была похожа на маленькую девочку, ранимую и несчастную. Лора не смогла сдержать свой порыв: она сделала шаг вперед, стремясь утешить свое дитя.

— Дорогая, ну что от этого меняется? Я люблю тебя! Я не могла рассказать тебе весь этот ужас в первый же вечер! Я решила для себя: «Позже, когда она станет женщиной, или никогда!» Любовь Жослина смыла с меня грех, твое рождение очистило меня.

Лора попыталась обнять девушку, но та с ожесточением оттолкнула ее руки.

— Нет! Не прикасайся ко мне! Я тебе не верю, ты можешь рассказать бог знает что, и некому уличить тебя во лжи! Я проклята, проклята! Мой отец — убийца и развратник, моя мать — проститутка. И мне снова и снова приходится тебя прощать. С меня хватит!

Лора стала трясти дочь за плечи с криками:

— Это неправда! Не говори так!

Разозленная, на грани истерики, Эрмин вырвалась из рук матери и изо всех сил оттолкнула ее от себя. Лора пошатнулась и взмахнула руками, силясь восстановить равновесие. Сандалия соскочила с ее ноги, голой ступней она встала на острый камешек и сделала еще шаг назад… Все случилось очень быстро. В следующее мгновение Лора сорвалась с обрыва.

Эрмин успела заметить на лице матери выражение крайнего удивления. Ей никогда не забыть, как изогнулось тело Лоры, прежде чем сорваться с ужасающей высоты.

— Мама! Мама! Нет! — закричала девушка.

Еще недавно она желала никогда больше не видеть Лору, осыпала мать оскорблениями, и вот теперь была поражена чудовищностью случившегося. В отчаянии она пробормотала:

— Мама, прости, это я виновата! Я тебя убила!

Она закричала, не желая верить. Ноги ее, казалось, вросли в землю, тело парализовало. Меж бедер потекла струйка мочи.

В тот момент, когда больше всего Эрмин хотелось умереть на месте, она услышала крик, очень слабый, поднимавшийся из пропасти. Тотчас же послышались приближающиеся голоса. Эрмин повернула голову и увидела Ханса и Жозефа. Оба со всей возможной быстротой поднимались по склону вдоль желоба. Через несколько минут они уже стояли с ней рядом.

— Мама упала! — истерически крикнула Эрмин. — Я ее убила!

На этот раз Эрмин услышала голос, взывающий о помощи, перекрываемый гулом водопада. Побледнев, Ханс подбежал к обрыву и упал на колени.

— Я ее вижу! — воскликнул он. — Она жива! Лора, держитесь, я спускаюсь!

Жозеф схватил девушку за запястье и посмотрел ей в глаза.

— Я наблюдал за вами. Вы дрались! Ты толкнула мать вниз и рукой не шевельнула, чтобы ее удержать. Ты с ума сошла?

— Я не могла пошевелиться, Жо! — выдавила Эрмин.

Рабочий сжал ее руку и подтащил к поросшему желтой травой каменистому обрыву. Они наклонились и увидели Лору. Она находилась дюжиной футов ниже, на узком каменном уступе. Лоб молодой женщины был в крови, рукой она держалась за пень кедра, который и спас ей жизнь.

Ханс по откосу полз к ней, цепляясь за острые выступы камней.

— Как вы будете выбираться? — крикнул ему Жозеф. — Лучше было бы прихватить с собой веревку. Если земля поедет у вас под ногами, вы сорветесь оба! Слава Богу, что поток не так силен, как раньше. А то бы вас унесло, как соломинку!

— Когда я подберусь к Лоре, протяните мне ветку или еще что-нибудь, — ответил Ханс.

Эрмин не могла ни плакать, ни сказать что-то членораздельное. Но про себя она молилась, и молилась от всей души.

«Спасибо, Господи, за то, что спас маму! Я люблю ее, и я чуть ее не убила! По глупости, в порыве гнева! Я стою не больше, чем тот человек, который ее бил! Спасибо, Господи, что ты ее спас! Я буду любить ее всю свою жизнь, буду уважать и слушаться ее. Что бы она ни совершила в прошлом, это моя мать, моя любимая мамочка…»

Она с ошеломляющей быстротой осознала, что последствия некоторых поступков невозможно исправить. На собственном примере Эрмин убедилась, что невольный жест может стоить кому-то жизни.

«Если бы мама сейчас умерла, я бы казнила себя всю жизнь. Я бы с ума сошла от угрызений совести, от чувства вины. Мой отец, наверное, ощущал то же самое, когда убил этого человека в Труа-Ривьер. Это тоже был несчастный случай, когда неконтролируемая ярость имела трагические последствия…»

Грудь девушки болела, словно сжатая тисками бесконечной печали. Широко открыв глаза, она неотрывно следила за движениями Ханса, который был уже возле Лоры. Несколько крупных камней сорвались с уступа и, прокатившись по крутому склону, упали в воды водопада.

— Черт возьми! Они еще в опасности! — выругался Жозеф.

— С ней все нормально! — крикнул пианист. — Думаю, одна рука сломана, и рана на лбу.

— Советую вам замереть и не шевелиться, — крикнул в ответ Жозеф. — Я спущусь за веревкой и подмогой.

Эрмин выпрямилась.

— Я побегу! — крикнула она. — Жо, посмотри, Арман!

К счастью, мальчик снова по привычке ослушался приказа отца и остался слоняться вокруг фабрики. Он видел все, что случилось у плотины, и уже бежал наверх с намотанной на локоть веревкой. За ним едва поспевал Селестен.

— Господь с нами, — вздохнул с облегчением Жозеф.

Часом позже Лора уже лежала на своей кровати с перевязанной головой. Мирей оказала ей первую помощь — промыла рану разведенным спиртом. Все ждали приезда доктора Демиля.

Арман и Жозеф остались сидеть на крыльце, Элизабет с детьми устроились в гостиной. Взволнованный Ханс бегал взад и вперед по комнате. Он никак не мог оправиться от шока.

— Не волнуйтесь, все в порядке, — обратилась к нему экономка. — Выпейте еще бренди.

— Нет, не хочу, — ответил он. — Я не понимаю! Как только я взял в руки телеграмму, у меня появилось плохое предчувствие. Я поспешил приехать, и мадам Маруа сказала, что Лора и Эрмин поднялись к плотине. Но что стало причиной трагедии? И я до сих пор не понимаю, как смог спуститься к воде, не сломав шею…

— Вы показали себя героем, — отозвалась Элизабет. — Но это всего лишь несчастный случай. Я знаю, что Лора с дочкой поссорились, и…

— Поссорились?! — перебил ее Ханс. — Это слишком мягко сказано, мадам! Пока мы несли Лору домой, Эрмин без конца повторяла, что она чуть не убила свою мать. Бедное дитя в ужасном состоянии. И когда я думаю, что мы сейчас должны быть в поезде за чашкой английского чая с печеньем… Мы бы уже подъезжали к Шикутими!

Пианист упал на стул и залпом опустошил свой стакан, в который Мирей только что долила еще бренди.

— Лора чудесным образом осталась жива, — добавила Элизабет. — Возблагодарим за это Господа, все остальное не важно. И уж тем более не время сожалеть об английском чае и печенье. Вам, сдается мне, досадно, что поездка в Квебек не состоялась, но представьте себе, месье Цале, как бы мы горевали, если бы случилось непоправимое.

— Вы правы, мадам, — согласился Ханс. — Но я никак не могу прийти в себя…

Эрмин сидела у изголовья матери и, глядя на ее красивое лицо, думала о том же, что и ее дорогая Бетти. Лора, казалось, дремала. На повязке проступило пятнышко крови. Девушка снова заплакала.

— Мама, я тебя люблю! Мне так стыдно, — пробормотала она. — Не знаю, почему я так разозлилась, почему так тебя возненавидела. Ты ведь могла сказать, что Мари Шарден лжет, но нет, ты нашла в себе смелость рассказать правду! Это я должна просить у тебя прощения. Я оскорбила тебя, толкнула с обрыва. Господи, если бы ты умерла, я бы умерла тоже!

Она бросилась на колени перед постелью, спрятала лицо в одеялах и плакала, плакала… Лора протянула руку и погладила дочь по волосам.

— Не плачь, моя хорошая. Как видишь, Господь нас уберег. Мы выбрали не лучшее место д ля ссоры — рядом с обрывом, так близко к водопаду, в этом ты должна со мной согласиться. Я жива, Мимин. И я люблю тебя так сильно, как никого и никогда не любила. Я хочу, чтобы ты знала: даже если бы меня не спасли, я бы умерла счастливой, ведь этот год я провела с тобой, и это для меня наивысшее блаженство. Я слушала, как ты поешь, мы вместе завтракали, проводили вместе вечера, когда метель сотрясала стены и крышу… Теперь между нами нет тайн. И если ты меня еще любишь, остальное не важно.

Эрмин посмотрела на мать с бесконечной нежностью, к которой, тем не менее, примешивался стыд.

— Знаешь, мне все равно, что было в прошлом. Я так испугалась, что потеряла тебя! Я без конца возвращаюсь в тот момент, когда ты упала. Мне показалось, что еще секунда — и я тоже умру. Но я не могла пошевелиться, могла только кричать…

Эрмин покрыла поцелуями мизинец Лоры.

— Так было нужно. Как говорят, пришло время вскрыть нарыв. Это ужасное письмо ранило тебя в самое сердце и не оставило мне выбора, нам нужно было поговорить. Все хорошо.

— Да, теперь все хорошо. Тебе не очень больно? Ханс думает, что у тебя сломана правая рука.

— У меня очень болит плечо, но я куда больше боюсь боли душевной, чем телесной. Наверное, я сломала руку, когда цеплялась за этот пень. Лбом я ударилась о камень. Такое странное ощущение, когда падаешь спиной в пустоту, когда уверен, что умрешь, и все-таки пытаешься выжить любой ценой… Я никогда не смогу понять, как мне удалось уцелеть.

— У тебя есть ангел-хранитель, — сказала Эрмин, которая одновременно плакала и смеялась.

— Может быть… Но Ханс повел себя как герой. Я не думала, что он способен спуститься по склону, рискуя упасть!

— Эта правда, он не колебался ни секунды, — подхватила девушка. — И я до сих пор не поблагодарила его. Я не осмелилась посмотреть ему в глаза. Ни ему, ни Бетти. Они знают, что это я тебя толкнула. Я сама им сказала.

— Я все устрою, об этом не тревожься. Я совру еще один раз, последний.

Мирей постучала и пропустила в комнату доктора. Пока он осматривал Лору, Эрмин стояла в коридоре перед спальней и с ужасом думала о том, что ее мать наверняка увезут в ближайшую больницу.

«Я буду ухаживать за ней, буду читать вслух, — говорила она себе. — Астры еще цветут, и я расставлю в ее спальне букеты».

Злости и презрения как не бывало. Ей стало казаться, что теперь она любит мать еще сильнее. Доктор Демиль наконец вышел и ободряюще улыбнулся девушке.

— Не беспокойтесь, мадемуазель, — сказал он, потрепав Эрмин по щеке. — Ваша мать поправится, но будет лучше, если она пару недель полежит в постели. Переломов нет, но есть небольшое растяжение мышц плеча. Я наложил бандаж. Ей следует поменьше шевелить правой рукой. Что до раны на лбу, то она скорее пугающая, чем серьезная, — большая гематома и царапина. Я оставил рецепт экономке. Послезавтра снова к вам заеду.

Эрмин задохнулась от радости. Она сердечно поблагодарила доктора и влетела в комнату матери. Мирей поправляла подушки и одеяла, расспрашивая Лору о том, что ей хотелось бы съесть за ужином. С обрадованной улыбкой на лице экономка выскользнула в коридор.

«Жизнь продолжается, — подумала Эрмин. — Наша милая рутинная жизнь… У меня будет время приласкать маму и поговорить с ней. Она пережила столько испытаний со дня своего приезда в Квебек!»

Лора сидела, опершись спиной о подушки. Она встретила дочь улыбкой.

— А я оказалась крепче, чем можно подумать! — пошутила она. — Мой отец часто говорил, что от сорняка так просто не избавишься.

— Прошу тебя, не говори так! — взмолилась Эрмин.

— Сядь поближе, дорогая. Я попросила Мирей позвать всех сюда. Потом я немного посплю.

— Ты ведь не расскажешь им правду?

— Нет. Это могло бы испортить наши отношения с Маруа и даже с Хансом! Ты сожжешь письмо Мари Шарден. Там, у плотины, я рассказала тебе не все. Дело в том, что твой отец, познакомившись со мной и полюбив, совершил ошибку, рассказав обо мне своим родным. Он надеялся получить поддержку, сочувствие. Но случилось обратное. Шардены пришли в ужас и запретили ему приближаться ко мне. Они поссорились, в ход пошли угрозы. Патриарх, старый Гедеон, будь его воля, сжег бы этот рассадник греха, в котором я находилась, вместе со мной. Но твой отец был упрям: вырвав из рук палача, он привел меня в дом своих родителей. Однако мы не успели даже переступить порог — Мари плюнула мне в лицо.

Голос Лоры звенел от застарелой боли. Эрмин приложила палец к ее губам.

— Т-с-с! Побереги себя. Впереди зима, и у нас будет время об этом поговорить.

— Но ведь они католики, — продолжала ее мать. — Разве не сказал Иисус, когда народ собирался побить камнями грешницу: «Кто из вас без греха, первый брось в нее камень». Надо думать, Шардены считали себя безгрешными, безупречными…

Раздался стук в дверь. Лора собралась с силами, приготовившись защищать свое дитя. Вошли Жозеф, Элизабет, Арман, Эдмон, Шарлотта и Ханс и встали вокруг постели.

— Дорогие друзья, — начала молодая женщина, — я позвала вас, чтобы прояснить происшествие, которое многим показалось странным, а у иных вызвало тревогу. Все началось с письма моей невестки Мари Шарден. Эта женщина ненавидит меня за то, что я, иностранка, иммигрантка, по ее мнению, испортила жизнь ее брату Жослину. Эрмин прочла в этом письме вещи, которые глубоко ее оскорбили. Она рассердилась на меня и убежала. Я лгала ей, стараясь удержать от общения с этими злыми, скорыми на расправу людьми. Я хотела оправдаться перед своей любимой девочкой и поднялась вслед за ней к плотине. Предполагаю, что очевидцы, с которыми нас разделяла высота в двести тридцать футов, могли подумать, будто мы поссорились, но это не так. Порвался ремешок сандалии, и она стала спадать с ноги. У меня же часто случаются головокружения. Я оступилась и была так близко к обрыву, что потеряла над собой контроль. Охваченная паникой, я крикнула, что сейчас упаду. Эрмин попыталась меня удержать, успокоить, но я вырвалась и потеряла равновесие. Естественно, моя дочь решила, что она во всем виновата, но это не так. Мы обе были в состоянии шока, это случается с такими эмоциональными женщинами, как мы. Поэтому забудьте о том, что говорила Эрмин по дороге домой. Девочка была так напугана, что сама не знала, что говорит. Теперь я вне опасности, и я воспользуюсь этим принудительным отдыхом, чтобы принимать гостей, вязать, вышивать, читать…

— Дорогая Лора, трудновато вязать или вышивать одной рукой, — с улыбкой заметила Элизабет.

Мирей рассмеялась, но ее веселость была наигранной. Жозеф потирал подбородок. Он не поверил ни единому слову из рассказа Лоры.

— Хорошо, что я быстро нашел веревку! — вмешался в разговор Арман. — Я видел, как вы падали, мадам Лора, и Эрмин не успела бы вас удержать, это точно!

Сама девушка все это время стояла, опустив голову, и машинальным движением разглаживала складки на юбке. Ей хотелось опровергнуть слова матери, еще раз перед всеми признаться в содеянном.

«Я должна уважать волю матери, — урезонила она себя. — Эта история шита белыми нитками, но, если они готовы удовлетвориться ею, уже хорошо. И все-таки мама упомянула об этом ужасном письме… Это придает вес ее словам. Ни Маруа, ни Ханс не станут докапываться до правды».

Ханс вздохнул с облегчением, и так громко, что все в комнате его услышали. Таким образом пианист выразил свою готовность принять версию Лоры.

— Я верил, что наша дорогая Эрмин не могла поступить плохо или жестоко, — тихо сказал он.

— Конечно, нет, — подхватила Элизабет. — Дети, поцелуйте Лору, и мы уйдем. Ей нужен покой.

Маленький Эдмон вынул из кармана засохшую ромашку и протянул ее молодой женщине.

— Это для вас, мадам, мой подарок.

— Спасибо, мой хороший. Твою ромашку я положу в книгу вместо закладки.

Эрмин подвела к кровати матери Шарлотту. Девочка легонько прикоснулась губами к щеке Лоры.

— Вы так приятно пахнете рисовой пудрой, — сказала она. — Совсем как Бетти. Мне нравится этот запах.

— Я подарю тебе коробочку пудры, — отозвалась Лора. — Ты сможешь припудривать свою куклу.

Жозеф вышел из комнаты, следом за ним поспешил Селестен. Садовник в знак прощания приподнял свой картуз и быстро спустился по лестнице, словно опасаясь услышать комментарии гостя.

«Наивные, попались на удочку! Если бы я захотел, то припер бы Эрмин к стенке и заставил рассказать, как все было. Но мне это ни к чему…»

Он остановился на крыльце, под навесом, и раскурил трубку. Сейчас его единственной заботой стало сохранение своего брака. Ради того, чтобы вернуть любовь Бетти, он делал все так, как она хотела: смирился с присутствием в доме Шарлотты, стал мягче относиться к шалостям своих сыновей.

«Эрмин скоро выйдет за Цале, и я перестану быть ее опекуном. Хватит с меня этих дам Шарден…»

Элизабет подошла к мужу и, просунув пальчик за воротник сорочки, погладила его по шее.

— Идем домой, Жо. Я еле стою на ногах. Мне и так нездоровится, а тут еще эта ужасная история…

Рабочий испуганно посмотрел на жену.

— Ты не больна, Бетти?

— Нет, но в этом месяце у меня задержка, — прошептала она. — Большая задержка. И утром меня тошнило.

Жозеф обнял супругу.

— Ты хочешь сказать…

— Конечно, старый дурачок! — откликнулась Элизабет и потерлась своей гладкой щекой о его загорелую щетинистую щеку. — Я не рожаю по ребенку в год, как другие женщины в этой стране, но стараюсь, как могу.

— Идем скорее, моя Бетти! — пробормотал Жозеф.

В глазах рабочего стояли слезы.

И только Ханс задержался с отъездом. Эрмин нашла его в гостиной. Вечера стали прохладнее. Селестен растопил красивую голландскую переносную печку.

— Мама уснула, — сказала девушка. — Останьтесь и поужинайте со мной.

Музыкант посмотрел на нее, и в этом взгляде девушка прочла смутное недоверие. Она подошла, взяла его руки в свои.

— Я навсегда запомню ваш мужественный поступок, Ханс. Вы настоящий герой. А я… Я так испугалась…

Она вспомнила ужасное ощущение страха и полной неспособности шевельнуться, вспомнила, как по ногам побежала моча. Девушка до сих пор стыдилась того, что организм отреагировал на стресс подобным образом.

— Моя дорогая Эрмин, — ласково сказал Ханс, — нужно постараться забыть о событиях сегодняшнего дня. Я сожалею о случившемся. Я с такой радостью отправился бы в путешествие с вами и вашей матушкой! И как быть с прослушиванием в Квебеке? Возможно, мы отправимся туда через несколько дней?

Эрмин покачала головой и прижалась к нему. Он погладил ее по спине, нашел губами ее губы. Она приняла этот поцелуй, но ни тело ее, ни сердце не ответили. Девушка испытывала по отношению к Хансу искреннюю признательность за его поступок и уже давно решила, что станет его женой, поэтому сочла уместным разыграть маленькую комедию. Ханс еще не оправился от шока, эмоции били через край, потому в этот раз его поцелуи и ласки были более настойчивы и смелы, чем обычно, когда они, как было принято говорить в те времена, флиртовали. Эрмин притворилась, что испытывает столь же сильное влечение и так же сильно возбуждена.

— Мой милый маленький соловей, — шепнул ей на ухо Ханс, — как мне не терпится стать вашим супругом!

Эти слова эхом отдались в сознании девушки. Она мгновенно поняла, что они означают. Она отстранилась от музыканта под предлогом, что нужно задвинуть шторы.

«Не знаю, смогу ли я пойти до конца и выполнить данное Хансу обещание. В его объятиях я ничего не чувствую».

Она подумала о матери. О проституции девушка знала мало, но понимала, что это сексуальные отношения двух людей, которые не испытывают чувств друг к другу.

«Разве с этим можно примириться? — удивлялась она. — Но маме пришлось, потому что тот человек посадил ее под замок и бил. Но, когда я окажусь в постели Ханса, мне придется отдать ему мое тело, позволить делать с собой все, что он захочет…»

Эрмин с трудом сдерживала слезы. Она вспомнила о сладостных ощущениях, пережитых рядом с Тошаном.

«Как только его руки коснулись меня, я оказалась в раю. Внизу живота стало тепло, я вся горела, а когда он меня поцеловал, чуть не потеряла сознание. Я могла бы целоваться с ним часами. Мне показалось, что мы становимся единым целым, вместе исполняем священный ритуал — ритуал истинной любви…»

Ханс видел, как девушка содрогнулась всем телом и разрыдалась.

«Тошан мертв, и мне никогда не быть счастливой. Ни один мужчина не даст мне того, что он подарил за несколько секунд», — говорила она себе.

— Эрмин, что с вами? — с тревогой спросил пианист.

Он попытался ее обнять, но девушка довольно резко оттолкнула его руки.

— Думаю, всему виной нервы, дорогой мой Ханс. Возвращайтесь в Роберваль, а я пойлу спать. Мирей принесет мне бульон.

— Конечно, я понимаю, — вздохнул он. — Тогда до завтра!

Эрмин слушала, как удаляется шум мотора. Когда стало тихо, она подошла к печке, открыла дверцу и бросила в огонь письмо Мари Шарден. Она смотрела, как листок бумаги рассыпается пеплом. Жар огня напомнил ей, какую ужасную смерть принял Тошан.

— Его прекрасное лицо сожрало пламя, его черные волосы, его белые красивые зубы… И губы, такие нежные… Огонь стер его с лица земли, единственного, кого я так ждала, кого я люблю больше всего на свете…

Мирей нашла Эрмин сидящей на полу в полной темноте.

— Ты почему сидишь тут совсем одна? — спросила экономка. — Мадам проснулась. Ей будет приятно поболтать. И что за манера сидеть на полу, словно индианка!

Эрмин неуверенно встала.

— Хотела бы я быть индианкой, Мирей. Жить в лесу, быть свободной в своем выборе… Но уже слишком поздно.

Эрмин вышла из гостиной. Озадаченная экономка включила свет.

— Что за мысли бродят в голове у нашей девочки, — задумчиво протянула она. — Если ей так нравятся дикари, зачем выходить замуж за блеклого простофилю, пресного, как несоленая отбивная? Но это не мое дело. Спасибо, Господи, я-то осталась старой девой!

Роберваль, 24 декабря 1931 года

Церковь Сен-Жан-де-Бребеф сияла золотистыми огнями свечей и электрических люстр. В этот святой вечер все скамьи и боковые приделы были полны прихожан.

— Первая рождественская месса в новой церкви, — говорила одна из дам своей соседке. — Мы ждали этого с марта. Мне уже стало казаться, что строительные работы никогда не закончатся. Но оно того стоило, какая получилась красота! Самая красивая церковь в регионе!

Возле крестильных купелей стояли ясли. За статуэтками Марии и Иосифа виднелись глиняные фигурки лежащих на соломенной подстилке быка и ослика. Не хватало только маленького Иисуса, но его фигурку кюре принесет в полночь.

Внезапно по аудитории пробежал шепот. Некоторые вытянули шеи. Заплакал ребенок, которого случайно толкнул его братик.

— Снежный соловей будет петь!

— Посмотрите, вон она, молодая девушка возле алтаря!

— Какая она красивая!

Эрмин улыбалась в пустоту, безразличная к энтузиазму, вызванному ее появлением. Священник между тем расставлял вокруг певицы детей, которые пели в хоре. Лора и Ханс сидели на скамье в первом ряду. Оба с нетерпением ожидали начала выступления.

— Платье так ей идет, — сказала пианисту Лора.

— Моя невеста прекрасна, — ответил он. — И так талантлива!

Темно-синее приталенное платье с широкой юбкой восхищало его куда меньше, чем нежная округлость груди и стройная белая шейка девушки, украшенная жемчужным ожерельем. Волосы Эрмин были собраны в высокий шиньон, усеянный перламутровыми цветами. Девушка была очень хороша собой и соблазнительно женственна. Лора, одетая в узкое черное платье со стразами, тоже привлекала немало мужских взглядов. Она недавно подстригла и завила свои платиновые волосы, что сделало ее еще моложавее.

Наконец прозвучали первые аккорды фисгармонии. Эрмин запела «Святую ночь» — гимн, который они накануне репетировали с Хансом. Будущая семейная пара возобновила уроки пения и музыки, пока Лора поправлялась, и та получила возможность в своей спальне наслаждаться пением дочери.

Чудо повторялось снова и снова. Ясный и сильный голос девушки, усиленный прекрасной акустикой храма, звучал в полной тишине, вызывая всеобщее уважение и восторг. Люди смотрели на ее тоненькую изящную фигурку и удивлялись, как такая малышка может издавать столь гармоничные и прекрасные звуки.

Эрмин отдалась пению. Ее ясные голубые глаза были устремлены на распятого Христа, пролившего свою кровь ради спасения всего человечества. Даже закончив песню, она не могла отвести от него взгляд.

Далее ей предстояло исполнить «Ангелы в нашем краю» и закончить гимном «Тихая ночь». Подслеповатый семидесятилетний пианист за фисгармонией не торопился начинать новую песню. Он отказался уступить свое место Хансу Цале, и тому пришлось довольствоваться ролью зрителя. Он наслаждался счастьем, гордый своей ученицей и тем, что сидит рядом с такой красивой дамой, как Лора.

Наконец зазвучала музыка, и Эрмин запела. Чуть дальше от алтаря сидело семейство Маруа. Элизабет в восхищении вслушивалась в проникнутый волнением голос девушки: «Еще немного, и моя Мимин расплачется! Как она хороша собой! И какой талант! Она кажется ангелом, сошедшим с неба!»

Шарлотта сжала руку приемной матери, шепнув ей, что это прекрасное Рождество. Лора пригласила Маруа на ужин после мессы. На улице шел снег, и столбик термометра опустился до минус пятнадцати, но дороги еще не занесло. Селестен поставил на роскошный автомобиль своей хозяйки специальные зимние покрышки. Снедаемый завистью Жозеф по пути в город пообещал себе, что к старости купит такую же машину.

Эрмин перевела дыхание, прежде чем начать гимн «Тихая ночь». Она снова посмотрела на Христа с полузакрытыми глазами и терновым венцом на лбу. Она часто обращалась к чтению Евангелия, и в этот праздничный вечер постоянно напоминала себе о том, что Спаситель завещал любить ближнего, как самого себя.

«Господи, дай мне силы сделать Ханса счастливым», — взмолилась она, не осмеливаясь поднять глаза на своего жениха. На пальце у нее был аквамарин в оправе из серебра, подаренный Хансом пятнадцатого декабря, в день ее семнадцатилетия.

По этому случаю Лора устроила праздничный обед.

«Господи, я пообещала, что двадцать первого мая стану его женой и мы проведем медовый месяц во Франции! Но он для меня только друг…»

В глубине зала, опершись о колонну, стоял и слушал какой-то мужчина. Голос молодой певицы волновал его, будил в памяти счастливые воспоминания. Благонравные робервальские дамы недовольно косились на его странный наряд. Устав от перешептываний и недвусмысленных улыбок молодой нарядной дамы, он вышел из церкви и зажег сигарету.

Спустя полчаса зазвонили колокола. Прихожане направились к выходу. Мороз усиливался. Стояла светлая и звездная ночь. Толпа начала рассеиваться. Эрмин и Лора вышли, держась за руки, обе в меховых шубках и шапках. Их украшения сверкали в свете уличных фонарей. Ханс, в цилиндре и каракулевой шубе, засыпал невесту комплиментами.

— Мой милый соловей, вы снова усладили наш слух своим райским пением, — говорил он.

Следом за ними вышли Маруа.

— Я голоден, — пожаловался Жозеф.

— После моего ужина вы не сможете идти, — гордо пообещала Мирей, чьи губы были ярко накрашены дешевой помадой.

Эрмин слушала их разговор, но мысли ее были далеко. Она увидела, как по бульвару Сен-Жозеф, на который выходила паперть, пробежал рыжий кот. Животное направилось к стоявшему неподалеку мужчине. Она окинула незнакомца взглядом. У него были длинные черные волосы и загорелое лицо. Одет он был в странную кожаную куртку с бахромой и кожаные сапоги. В темноте светился красный огонек, и она поняла, что он курит. Наконец фары проезжавшего автомобиля осветили его лицо.

«Тошан! Это он, я его узнала! Тошан, он жив!»

Не думая больше ни о чем, она бросилась навстречу своей любви, которую считала потерянной и которую ей только что вернула ночь.