Сиротская зима

6

Оля никогда не видела снов. То есть, конечно, видела. Но не запоминала их так подробно и красочно, как другие, которые порой делали из них самые невероятные выводы и, более того, принимали сны как руководство к действию. Почему-то в ранней юности она считала это изъяном, слегка даже стыдилась и время от времени, давая волю фантазии, придумывала якобы сон всем на зависть и щедро рассказывала.

Но сегодня она и вправду видела удивительный сон. И запомнила его в деталях. Она спустилась по ступенькам с крыльца какого-то дома и пошла, как по коридору, между высокими кустами цветущего шиповника, причем шла босиком, ясно чувствуя каждую неровность тропинки, каждую веточку, каждый вылезший из земли корень. Земля была холодная, но прохлада была приятна ступне. И тут она услышала какой-то нарастающий звук и тотчас узнала его — перестук колес. Все детство прошло под этот мерный бег близких электричек в Щеглове. И даже во сне сжалось сердце от знания, что того дома больше нет. Тем временем взгляду открылась и сама железная дорога. Почему-то она проходила глубоко внизу, а по обе стороны высилась песчаная насыпь с редкими лоскутками пожухшей от близости железнодорожных испарений травы. Медленно тащились вагоны, странные — и не пассажирские, и не товарные. Сверху по поезду стреляли. Вдруг от состава отделилась фигура и стала карабкаться вверх по насыпи. Это была женщина. И, почувствовав, как при каждом шаге ноги увязают в песке, Ольга вдруг поняла, что это она сама. А в нее целились, она увидела себя мишенью, как сквозь прицел, с ней неумолимо стремилась совместиться красная точка, и она закричала что было сил, отчаянно взмахивая руками: “Не стреляйте! Я научусь плавать!”…

Странно это все-таки. Наливая в чашку кофе с неизменными утренними сливками, Ольга пыталась разобраться в ночном видении. Самое поразительное, что она не только умела плавать, но плавала очень хорошо. Отец научил ее лет в восемь, когда они впервые поехали на море, в Анапу. Ладно, это все по ведомству мистики. Надо рассказать главной бухгалтерше. Она пошла на какие-то курсы, не то “Ключ к бессмертию”, не то “Познай самого себя” — смесь доморощенной психологии и астрологии — и теперь считала себя экспертом по многим вопросам, жадно выпытывала у всех сны и с ученым видом и одновременно ухватками цыганки из электрички, сладострастно покачивая головой и прицокивая языком, раздавала грядущие беды и радости. Книжка, которую та буквально всучила Оле на прошлой неделе и настоятельно советовала, прямо-таки приказывала прочитать, называлась и впрямь заманчиво “Как стать несчастной без посторонней помощи”. Оля до сих пор ее не открыла, не в силах прогнать нехитрую догадку: стало быть, эта жирная, самодовольная дура считает ее, Ольгу, несчастной! Причем по собственной вине! И глубинная правота этой ничтожной бабы уже который день зудела, тоненько, как комар, где-то внутри.

Планы на выходные были неопределенными. Делать ничего не хотелось, но оправдать безделье было решительно нечем, да и квартира плакала по венику. “В хозяйственных заботах есть что-то успокаивающее, — убеждала она себя, — особенно, в стирке”. Плеск воды напомнил о сне. Почему под страхом смерти надо было научиться плавать?

И тут ее осенило! В первом классе их водили вместо уроков физкультуры в бассейн. Сгоняли в небольшой “лягушатник”, где воды было по грудь и здоровенная тетка-тренер гуляла взад-вперед по бортику, показывая правильные движения. На суше они выглядели нелепо, и Оля не могла понять, почему бы тетке не спуститься в воду и не показать по-настоящему. Кто-то тогда удачно сострил, что тетка на самом деле просто не умеет плавать. В руке она держала длинный шест, видимо, чтобы протянуть руку помощи тонущему. Но поскольку никто не тонул, использовала тетка его не по назначению. Да, Ольга теперь все-все вспомнила. Как однажды этот самый шест ткнулся ей в спину и над ухом раздался зычный отрывистый окрик: “Не стоять! Плыть!” Ей стало страшно. Этой тетке не хватало поводка от овчарки в руке — вылитая эсэсовка, надзирательница в концлагере. Разумеется, плавать она в том бассейне не научилась. Но кроме страха Оле запомнилось и чувство жгучего унижения, потому что резиновые переплеты тапочек тренерши были все время на уровне глаз, как будто ты валяешься у нее в ногах.

Тем временем куча дел была переделана, можно было спокойно отдохнуть. Прошло полдня, полсубботы, а телефон ни разу не звонил. “Никому-то я не нужна”, — теперь эта мысль засела в голову, а значит, придется специально потрудиться, чтобы изгнать ее. Придумывать разные утешения. Искать иллюзорные опоры. Как утешительная девчоночья примета: если вскочил прыщ на носу (что может быть хуже!) — значит, кто-то в тебя влюбился. Но есть способ проще — идти на улицу, к людям.

С крыш капало. Предновогодняя оттепель. А может быть, так теперь и будет до весны. Сиротская зима, — так няня говорила, — природа плачет. А для нее в любые морозы эта зима — сиротская.

Ольга зашла в кондитерскую. В уголке грелась старушка. “Тоже — сирота,” — подумала Ольга, и это общее, роднящее ее с сухонькой подслеповатой бабулей вмиг перевесило все различия. Оля купила шоколадку, тут же развернула, откусила и уперлась взглядом в старушкины руки, сжимающие мешочек. “Хочет купить что-нибудь вкусненькое, а денег жалко, последние. Вот сейчас куплю шоколадку, подойду к ней, протяну, мол, с Новым годом, бабушка, а она, ой, спасибо, доченька, да дай тебе Бог здоровья за твою доброту. И неделю будет пить жидкий чай, отламывая долечку за долечкой и думая о том, что могла бы у нее быть такая внученька, но и на том спасибо, вот ведь, молодежь ругаем, а есть и среди них хорошие…” Но тут Ольге стало стыдно. Она поняла, что не старушку жалеет, а собой любуется и не сможет подойти и протянуть шоколадку. Когда няня умирала у Кащенко, потеряв память и не узнавая ее, Оля добросовестно навещала ее, приносила йогурты и мандарины, а усталая санитарка, привычным жестом сунув в карман хрусткую бумажку, учила:” Мандарины почисть, а йогурт пусть при тебе съест, а то отберут”, — ее мучило то же чувство — не то что неискренности, скорее, стыда за брезгливость и неотвязное желание поскорее оказаться на улице, где можно будет глубоко вдохнуть без страха учуять затхлый запах бедности, старости и казенного дома. Пока размышляла, старушка исчезла.

Все-таки возвращаться в прибранный дом, неся сумку с вкусной едой, было приятно. Только противно леденели мокрые ноги — что ни надевай в такую погоду — без толку. Ольга еще стаскивала тяжелый сапог, когда зазвонил телефон. В первый раз за этот день.