Дар

Рассказ «Дар» был опубликован в выпуске журнала «Спорт в иллюстрациях», посвященном Кентуккийскому дерби. Журнал переименовал рассказ, его назвали «День вина и роз», имея в виду настоящие живые цветы, которыми украшают победителей Дерби, и вымышленные реки спиртного, льющиеся на страницах рассказа.

Однако дар Фреда Колье стоил куда дороже роз — хотя наш герой и променял его на выпивку…

Когда утренний самолет, вылетевший из аэропорта Ла-Гардиа, был еще в двадцати минутах от Луисвилла, Фред Колье достал пачку печатных бланков и принялся составлять отчет о расходах.

«Поездка на такси в аэропорт — 40 долларов».

Неважно, что сосед, работающий на Лонг-Айленде, подбросил его совершенно бесплатно, — немного воображения не повредит. За вымышленные расходы Фред получал половину того, что «Звезда Манхэттена» платила ему за факты, которые он каждый понедельник публиковал в колонке, посвященной скачкам. К тому же эти выплаты налогом не облагались…

«Питание в дороге — 25.

Посещение развлекательных мероприятий с целью сбора информации — 30.50».

Чтобы оправдать графу «Питание в дороге», Фред попросил стюардессу принести еще один двойной бурбон и изящным жестом приподнял стакан, приветствуя храпящего соседа через проход, владельца третьеразрядной кобылки, которая две недели назад повредила себе ногу.

Еще одно Кентуккийское дерби… Перед мысленным взором Фреда, подобно кадрам старого попорченного фильма, пронеслись видения былого. Опять вставать по утрам и тащиться на конюшню, опять разгребать прошлое, пытаясь нарыть хоть какие-то крохи будущего… Опять унылые тренировки на скаковой дорожке, все те же клеветнические слухи, все те же старые сплетни, все те же дурацкие шутки, все те же дурацкие тренеры, гордящиеся своими дурацкими лошадьми…

Тот огненный энтузиазм, благодаря которому Фред когда-то прославился своими яркими, запоминающимися статьями, давно угас. Душевный подъем по поводу больших событий, нюх на события, о которых никто другой не знает, инстинкт, позволявший Фреду безошибочно отличать правду от лжи, — все это было у него когда-то. И все осталось в прошлом. Теперь их место заняла вечная скука и утомленный цинизм. Вместо эксклюзивной информации Фред теперь давал в газету только перепевы мыслей других авторов, пишущих о скачках. А пару раз не сумел сделать даже и этого.

Фреду было сорок шесть.

Он спивался.

…В Нью-Йорке, в своем практичном и деловом офисе, спортивный редактор «Звезды Манхэттена» прочитал отчет Фреда Колье о скачке Эверглейдс в Хайалиа, поджал губы и задумался о том, стоило ли посылать Фреда на Дерби.

«Выгорел мужик, — с горечью подумал редактор. — Ужасно жалко. Жалко, что он не может удержаться от выпивки. Ну нельзя пить и писать одновременно! Сперва напиши, потом напейся. Хоть до чертиков. Но потом!»

Редактор думал о том, что, видимо, вскоре придется от Фреда избавляться. Надо было начать подыскивать ему замену еще полгода назад, когда Фред заявился в офис такой пьяный, что не попадал в клавиши компьютера. Но ведь у него же все было! Чутье на сенсацию, достойное истинного журналиста, и умение так подать события, что слова буквально спрыгивали со страницы и били по мозгам. Настоящий дар!

А теперь от всего этого осталась только репутация да слабая тень былого. Фред кое-как выезжал на технике, но яркая индивидуальность давно потонула в вине.

Спортивный редактор покачал головой над репортажем о скачках в Хайалиа и отложил его в сторону. За последние полтора месяца Фред дважды оказался вообще не в состоянии написать репортаж. Каждый раз, как Фред не удосуживался представить материал вовремя, они в редакции кое-как сочиняли на скорую руку репортаж сами и ставили под ним имя Колье. Но два пропущенных срока сдачи — это уже непростительно. Если это повторится в третий раз — все. Бухгалтерия и так все громче ворчит по поводу непомерно возросших расходов. А если они узнают, что взамен Фред два раза не представил ничего, кроме молчания, никакие былые заслуги его не спасут.

«Я его предупреждал! — подумал спортивный редактор. Ему было не по себе. — Я предупреждал, что на этот раз репортаж должен быть хорошим. Не просто хорошим, а блестящим, как когда-то. Его отчет о Дерби должен быть одним из лучших, а иначе…»

Фред Колье забежал в комнату мотеля, которую газета заказала для него заранее, и пропустил пару-тройку утренних глоточков из бутылки, которую возил с собой в «дипломате». О предупреждении редактора Фред постарался забыть. Он был уверен, что, пьяный или трезвый, он по-прежнему напишет о событии лучше любого другого комментатора. Был бы сюжет, достойный описания! Сейчас просто больше нет хороших сюжетов.

Фред взял такси до Черчилл-Даунс. По дороге записал в отчет: «На такси — 24.50». Таксисту он заплатил восемнадцать.

Сейчас, за три дня до начала Дерби, ипподром выглядел чистым, свежим и полным радостного ожидания. Ровные ряды алых тюльпанов вздымали свои бутоны к голубому небу, зеленые лужайки сверкали, как отмытые с шампунем коврики у хорошей хозяйки. Но Фред Колье не обратил внимания на все это. Он сел на лифт, поднялся на крышу ипподрома, прошел несколько шагов и отворил дверь огромной застекленной ложи прессы. Несколько человек сидели за компьютерами, набивая новости завтрашнего дня. Кое-кто стоял снаружи, на галерее, выходящей на скаковую дорожку, и смотрел первую скачку. Но большинство присутствующих занимались главным делом, ради которого, собственно, и посещают ложу прессы, — болтовней.

Фред Колье купил себе банку пива в простеньком баре и уселся с ней на свое коронное место, обмениваясь приветствиями со знакомыми, которых он встречал повсюду — от Саратоги до Голливуда. Фред привык к перелетной жизни. Постоянного пристанища у него не было: Сильвия устала от его постоянного отсутствия и от пьянок, забрала ребят и уехала к маме в Небраску. И потому ложи прессы на ипподромах Фред считал своим единственным настоящим домом. Здесь ему было хорошо и спокойно, он знал, что все его уважают. Фред не замечал, что былое всеобщее восхищение постепенно сменяется снисходительной жалостью.

Он удобно развалился на стуле и принялся читать сегодняшнюю сводку новостей для прессы.

«Тренер Гарбурн Кресси сообщает, что Пинсер-Мувмент прошел галопом четыре фарлонга сегодня утром, но воспаление в левой передней не возобновилось».

«Слухи о том, что у Салад-Бэула вчера вечером была температура, беспочвенны», — утверждает ветеринар Джон Брюер, действующий от имени владельца, миссис Л.(Лоретты) Хикс.

«Изумительно!» — с сарказмом подумал Фред. Какие же это новости? Сплошное отрицание!

Фред просидел в ложе прессы весь день. Пил пиво, болтал о том о сем, а больше ни о чем с корреспондентами, фоторепортерами и комментаторами, мельком поглядывая на экран телевизора, подключенного к внутренней сети, по которому передавали ход скачек, и время от времени выходя на галерею посмотреть на кишащую внизу толпу. Что толку бродить по ипподрому, как он делал когда-то? Что толку ловить людей за рукав, брать частные интервью? Все интересные люди сами рано или поздно заходят в ложу прессы и преподносят тебе информацию на блюдечке.

В конце дня один из коллег предложил подвезти его до города на своем «Герце» («На такси — 24.50»). Вечером Фред основательно подзаправился бурбоном в своем номере и отправился на ежегодный обед Ассоциации спортивных комментаторов. В большом холле Фреда встретили с радостью, и он отправился бродить в толпе корреспондентов, тренеров, жокеев, коннозаводчиков, владельцев, чьих-то жен и подружек. Здесь он чувствовал себя как рыба в воде. Перед обедом Фред, не заметив, проглотил еще четыре двойных виски, ну а уж за едой и за разговором сам бог велел. В половине двенадцатого Фред попытался встать из-за стола и обнаружил, что ноги его не держат.

Это Фреда удивило. Пока он сидел, он даже не подозревал, что настолько пьян. Язык у него ворочался не хуже, чем у многих соседей, и самому Фреду казалось, что голова у него совершенно ясная. Но когда он поднялся, ноги подогнулись, и он плюхнулся обратно на стул. Лишь значительно позже, когда зал почти опустел и гости разъехались, Фред наконец нашел в себе силы встать.

— Кажись, перебрал я малость, — пробормотал он, снисходительно улыбнувшись себе.

Держась за спинки стульев и за стеночку, Фред кое-как добрался до двери. Вывалился в коридор, дополз до холла, а оттуда, высоко задирая ноги, словно поднимался по воображаемым ступенькам, через распахивающиеся стеклянные двери вышел в темноту.

Майская ночь была прохладной, и на свежем воздухе Фреду сделалось еще хуже. Земля буквально уходила из-под ног. Его занесло куда-то вбок, и вместо того, чтобы выйти к стоянке, где были припаркованы машины и ждали такси, Фред налетел головой на темную кирпичную стенку прохода, ведущего к входной двери. Ударился он больно и окончательно утратил ориентацию. Фред схватился обеими руками за шершавые кирпичи, прислонился к ним лбом и принялся соображать, куда же это его занесло.


Мариус Толлман и Пайпер Боулс не заметили, как выходил Фред Колье. Они вышли вскоре после него тем же путем, обмениваясь вежливыми фразами и жестами людей, которые случайно встретились под конец вечера и теперь вместе уходят домой. Они не подавали виду, что весь вечер обменивались многозначительными взглядами и думали только о предстоящем разговоре.

В стране, где букмекерство разрешено законом, Мариус Толлман мог бы сделаться вполне респектабельным законопослушным гражданином. Он был от природы наделен умом и единственным талантом — к букмекерству. Но поскольку в Америке это ремесло незаконно, Мариусу Толлману приходилось крутиться не хуже Мохаммеда Али на ринге. Мариусу удалось заручиться снисходительностью тех, кто обладал властью в мире скачек, благодаря простенькой уловке: он принимал у них ставки, когда они были еще достаточно молоды, чтобы делать глупости, и теперь они его не трогали. Старый хитрый Мариус точно знал, придет ли первой такая-то лошадь, но еще лучше он предвидел, попадет ли в будущем такой-то юнец в число распорядителей.

Двое вышли за стеклянные двери и остановились так, чтобы на них не падал свет из холла. Мариус никогда не шептался с людьми по углам — это выглядит чересчур подозрительно.

— Ну что, поговорил с ребятами? — спросил Мариус. Он стоял, покачиваясь на каблуках, сунув руки в карманы, и его внушительное брюшко свисало через пояс брюк.

Пайпер Боулс не спеша закурил сигарету, глянул на звездное небо и втянул в себя успокаивающий дым.

— Ага.

— И кого выбрали?

— Амбереццио.

— Не годится! — возразил Мариус. — Он недостаточно хорош.

Пайпер Боулс глубоко затянулся. Он был голоден. Лишний вес для жокея недопустим, а потому в животе у Пайпера не было ничего, кроме бифштекса весом в пять унций. Пайпер терпеть не мог толстяков, особенно богатых толстяков. Свою собственную худобу Пайпер перевел в недвижимое имущество и счет в банке, но сейчас, в тридцать восемь, бороться с лишним весом становилось все труднее. При одной мысли о еще нескольких годах жизни впроголодь ему делалось страшно. Пайпер старел. Его карьера клонилась к закату, и предвидение близкого конца заставляло хвататься за такие способы заработать пятьдесят тысяч за раз, над которыми десять лет назад Пайпер бы только посмеялся.

— Другого нельзя. Этот весь из себя честный.

Мариус поразмыслил. Этот вариант ему не нравился. Наконец букмекер кивнул:

— Ну ладно. Значит, Амбереццио.

Пайпер Боулс кивнул и собрался уйти. Жокею не годится подолгу беседовать с Мариусом Толлманом, особенно если он хочет участвовать во втором заезде престижных скачек Сомерсет-Фармс.

Мариус увидел, что Пайпер уходит, и спросил:

— А как насчет той диверсии с Кринкл-Катом?

Пайпер Боулс ответил не сразу.

— Это будет стоить дорого.

— Конечно! — согласился Мариус. — Десять тысяч сверху, идет?

— Старыми купюрами. И половину вперед.

— Ладно.

Пайпер Боулс отмахнулся от своей совести, расстался с остатками чести.

— Договорились, — сказал он и направился к своей машине вразвалочку, хотя нервы его были на пределе.


Фред Колье слышал все до последнего слова. Он не видел собеседника, но знал, что один из них — Мариус Толлман. Человек, который долгое время провел в мире скачек, не мог не признать этого одышливого голоса с бостонским выговором. Фред понял, что Мариус Толлман задумал какую-то махинацию. Именно то, чего так не хватает Фреду для его колонки! Он сонно подумал, что надо узнать, с кем это разговаривал Мариус. Голоса слышались сзади, так что надо обернуться и посмотреть…

Однако спьяну Фред плохо ориентировался во времени. Когда он наконец отлепился от стены и посмотрел в нужную сторону, никого уже не было.

— Ублюдки! — громко сказал Фред в темноту. Еще один припозднившийся гость сердобольно взял его под локоток и отвел к такси. Фред благополучно дополз до своего номера и отключился.

Со времени вылета из Ла-Гардиа он успел выпить шесть банок пива, четыре коньяка, один двойной скотч (по ошибке) и почти три литра бурбона.


На следующее утро Фред проснулся в одиннадцать и, не веря своим глазам, уставился на часы у кровати.

Одиннадцать!

Значит, он опоздал в конюшни и прозевал всю утреннюю карусель на ипподроме. Но это были еще цветочки. Худшее было впереди. Когда Фред попытался сесть, комната закружилась и голова затрещала, словно по ней долбили отбойным молотком. Откинув одеяло, Фред обнаружил, что спал одетым и даже в ботинках. Он попытался вспомнить вчерашнее возвращение — и обнаружил, что не помнит ничего.

Фред поднялся и потащился в ванную. Из зеркала на него уставилась кошмарная рожа: опухшая, обвисшая, красноглазая, словно он за эту ночь постарел лет на десять. Похмелье было ему не в диковинку, но это не было похоже на обычный утренний бодун. Помимо тошноты и головной боли, Фреда мучило еще ощущение произошедшей катастрофы. Фред сковырнул с ног ботинки, стянул с себя пиджак, брюки и рубашку, плюхнулся на смятую постель — и только тогда понял, в чем дело.

Он вдруг осознал, что не помнит не только поездки обратно в свой мотель. Он вообще почти не помнил вчерашнего вечера! Так, какие-то обрывки разговоров в течение первого часа. Вроде бы он сидел за столом между сердитым старым репортером из «Балтиморского солнца» и суровой коннозаводчицей из Лексингтона. Ни тот, ни другая ему не нравились. Потом еще подали жареных цыплят… и вот с этого места Фред не помнил уже ничего.

Он лежал и обливался холодным потом. Один провал в памяти, потом другой… а там и до зеленых чертиков дойдет! Он вдруг вспомнил про предостережение спортивного редактора, про то, что дважды не сдал вовремя материал, и впервые забеспокоился насчет своей работы. Но через пять минут уже убедил себя, что Фреда Колье с работы ни за что не вышибут. И все-таки ради газеты надо постараться и бросить пить до тех пор, пока он не напишет свою статью о Дерби. Это решение дало Фреду приятное ощущение собственной добродетельности, которое по крайней мере помогло ему справиться с приступами дрожи и пульсирующей головной болью.


Трое других людей, находившихся в это время на Черчилл-Даунс, были не менее озабочены, чем Фред. Пайпер Боулс загонял свою лошадь в стартовую кабинку и беспокоился потому, что Джордж Хайбери, тренер лошади, на которой Пайпер должен был ехать в Сомерсет-Фармс, заметил, что Пайпер набрал два фунта лишнего веса. Джордж Хайбери считал жокеев низшими существами и разговаривал с ними коротко и резко.

— Не вешай мне лапшу на уши! — сказал он в ответ на оправдания Пайпера. — Ты ведь вчера ходил на обед Ассоциации? Так чего же ты хотел?

Пайпер Боулс вспомнил унылый вечер — единственный бифштекс и рюмка мартини — и сказал, что все утро просидел в парилке, сгоняя жир.

Хайбери нахмурился.

— Если хочешь ехать на Кринкл-Кате в Дерби, держи свою жирную задницу подальше от стола сегодня и завтра!

Пайперу Боулсу было очень нужно получить Кринкл-Ката. А потому он только послушно кивнул, опустив глаза, и грустно сел в седло.

Вместо того чтобы подстегнуть Пайпера, угроза потерять Кринкл-Ката только отвлекла его от предстоящей скачки. Он поздно стартовал, прошел первую четверть дистанции чересчур быстро, а на повороте слишком забрал в сторону и потерял время, наверстывая упущенное. Пришел шестым. Пайпер был очень опытный жокей со способностями выше среднего — просто день выдался неудачный.

Мариус Толлман, стоявший на трибуне, опустил бинокль, покачал головой и поцокал языком. Если Пайпер Боулс так скверно ехал, когда ему полагалось выиграть, что же будет, если он постарается проиграть на Кринкл-Кате?

Мариус думал о многих тысячах, которые он ставил в расчете на субботнюю скачку. Он еще не решил, стоит ли нанять нескольких парней, которые будут делать ставки вместо него, чтобы не рисковать самому, или все-таки рискнуть и сорвать куш побольше? Он, отдуваясь, опустился на скамью. Между прочим, договорная скачка так легко может сорваться…


Волдырь Шульц был озабочен упадком своего ремесла.

Волдырь Шульц кормился тем, что обчищал карманы, и был по горло сыт кредитными карточками. Во времена его юности, когда он учился ремеслу у своего дедушки, люди носили бумажники в заднем кармане брюк выставленными на всеобщее обозрение. А теперь проклятые недоучки испортили всю музыку: крупных сумм с собой почти никто не носит, а те, кто носит, делят деньги на две пачки и ту, что побольше, прячут во внутренний карман да еще на «молнию» застегивают.

Волдырь прожил пятьдесят три года и сорок три из них промышлял воровством. Несколько раз он попадал за решетку, но воспринимал это просто как неудачу. Это ведь еще не причина отказаться от возможности стянуть первый же попавшийся бумажник, когда его выпустят. Однажды Волдырь попробовал завязать и заняться честным трудом. Ему не понравилось. Пашешь, как дурак, от звонка до звонка… Через полтора месяца он бросил неплохо оплачиваемую работу и с радостью вернулся к своему рискованному ремеслу. Куда приятнее спереть десять долларов, чем заработать пятьдесят.

Чтобы как следует заработать на скачках, надо приметить толстые бумажники и успеть стянуть их, пока владелец не проиграл деньги на тотализаторе, или, наоборот, подкараулить того, кто выиграл крупную сумму. В любом случае надо было ошиваться у кассы тотализатора и держать ухо востро. Вся беда в том, что ипподромские копы тоже знали этот метод и с некоторых пор завели дурную привычку стоять и пристально смотреть на людей, которые стоят и пристально смотрят на тех, кто подходит к кассе.

У Волдыря выдалась неудачная неделя. Самый толстый бумажник, за которым он охотился добрых полчаса, оказался набит не долларами, а порнографическими открытками. Волдырь, небольшой охотник до секса, испытал двойное разочарование.

За первые два дня скачек он заработал всего пятьдесят три доллара, да и то пять из них подобрал на лестнице. А дешевая комнатка в Луисвилле обходилась ему в сорок долларов за ночь. Это не считая расходов на транспорт и еду. Так что, чтобы оправдать поездку, ему нужно не меньше восьмисот баксов.

Но Волдырь был оптимистом и с надеждой ожидал дня Дерби. Когда соберется настоящая толпа, воровать будет куда проще.

Всю пятницу Фред Колье строго соблюдал свой личный сухой закон. Проснувшись утром, он почувствовал себя куда лучше. Доехал на такси до Черчилл-Даунс, записав по дороге расходы. В них входило множество вымышленных пунктов — бухгалтерии лучше не знать, что в среду вечером он напился до бесчувствия и весь четверг ничего не делал. Общая сумма оказалась еще внушительнее, чем обычно: в конце концов, бурбон стоит недешево, а сухой закон действует только до субботы.

Первоначальный шок от провала в памяти быстро выветрился: валяясь в постели, Фред припомнил многие события и разговоры, которые явно имели место быть уже после жареных цыплят. Правда, путешествия от отеля до своей кровати он вспомнить все равно не мог, но это Фреда уже не пугало. Временами ему казалось, что в этом промежутке случилось нечто важное, что следовало бы вспомнить, но Фред убедил себя, что, если бы там произошло что-то действительно важное, он бы этого не забыл.

У конюшен уже толпились группки репортеров, окружающие тренеров, которые готовили фаворитов Дерби. Фред Колье вразвалочку направился в сторону Гарбурна Кресси. Коллеги Фреда потеснились, ни словом не упомянув о его вчерашнем отсутствии. Это успокоило Фреда: значит, в среду он все-таки ничего особенного не натворил.

Репортеры шелестели блокнотами. Гарбурн Кресси давно привык иметь дело с прессой. Он любил давать интервью и привычно делал паузы после каждой фразы, чтобы корреспонденты успевали записывать.

— Пинсер-Мувмент вчера вечером хорошо поел, сегодня он спокоен, температура у него нормальная. Полагаю, мы обойдем Салад Бэула, если, конечно, к субботе дорожка не размокнет.

Репортеры заулыбались. Небо было ясное, и погоду обещали хорошую.

Фред Колье слушал вполуха. Он все это уже слышал. Да все они это уже слышали, и не раз! И вообще, какая, к черту, разница?

Через два денника стоял тренер Салад-Бэула — соперника Пинсер-Мувмента. Он напомнил, что его жеребчик выиграл у Пинсер-Мувмента на скачках в Хайалиа, и заявил, что Салад-Бэулу все равно, мокрая дорожка или сухая.

Вокруг Джорджа Хайбери репортеров толпилось поменьше. Ему нечего было сказать о Кринкл-Кате. Кринкл-Кату случалось состязаться и с Пинсер-Мувментом, и с Салад-Бэулом, и оба они его обходили. Никто не ждал, что на этот раз будет иначе.


Вторую половину дня в пятницу Фред Колье просидел в ложе прессы. Его пару раз угощали пивом, но он мужественно отказался («Угощал владельцев на ипподроме — 52 доллара»).

Пайпер Боулс боролся до конца в шестой скачке, его обошли на полголовы. После скачки он едва не свалился в голодный обморок в раздевалке. Джордж Хайбери об этом не знал. Он только кисло отметил, что Боулс таки сбросил вес, и подтвердил, что он поедет завтра на Кринкл-Кате. Приятели Пайпера дотащили его до койки и шепотом спросили, остается ли в силе завтрашний план. Пайпер кивнул.

— Конечно, — слабо проговорил он. — Все как договаривались.

Мариус Толлман увидел, что на этот раз Боулс выступал приличнее, и утешился. Но решил все же делать ставки не сам, а через посредников.

Волдырь Шульц спер два бумажника. В одном оказалось четырнадцать долларов, в другом — двадцать два. Десять он проиграл, поставив на верную победу.

Пинсер-Мувмент, Салад-Бэул и Кринкл-Кат, окруженные охранниками в форме и с пистолетами на поясе, выглядывали из денников и, мелко подрагивая натянутыми, как струна, мышцами, смотрели, как выводят на скаковую дорожку других лошадей. Им тоже хотелось оказаться там. Все трое прекрасно знали, что означает пение фанфар на другом конце ипподрома.

Субботнее утро выдалось ясным и солнечным. На Черчилл-Даунс хлынули тысячные толпы народа. Возбужденные, полные нетерпеливого ожидания, шумно переговаривающиеся, ярко одетые зрители пили мятный джулеп в сувенирных стаканчиках, заполняли трибуны и лужайки, читали последние колонки новостей, где обсуждались преимущества Пинсер-Мувмента и Салад-Бэула, и мечтали поставить на аутсайдеров и выиграть пятьдесят к одному.

Волдырь Шульц успел заработать достаточно, чтобы окупить номер в мотеле, но для самоуважения этого было маловато. На его морщинистом личике с деловито бегающими глазками отражалось выражение, близкое к отчаянию, а спрятанные в карманы руки с длинными хищными пальцами судорожно сжимались и разжимались.

Пайпер Боулс, которому в половине второго предстояло ехать на Кринкл-Кате, позволил себе на завтрак только одно яйцо и теперь прикидывал, что купить на те подержанные купюры, которые ему передали из рук в руки накануне вечером, а также на выигрыши (законные, с тотализатора, и незаконные, поставленные у букмекеров), которые добавятся к ним сегодня. Если удастся выйти сухим из воды, почему бы не провернуть такую штуку еще разок — может быть, даже после того, как он уйдет из жокеев? Пайпер сам не заметил, как мошенничество из единичного поступка сделалось для него привычкой.

Мариус Толлман все утро обзванивал знакомых, предлагая подзаработать. Предложения принимались с радостью. У Мариуса гора с плеч свалилась. Легким, пружинистым шагом, несмотря на свои двести шестьдесят фунтов, прошел он несколько кварталов. Аккуратный джентльмен отсчитал ему сто тысяч долларов неприметными потертыми бумажками. Мариус Толлман выдал ему надлежащим образом составленную расписку. Бизнес есть бизнес.

Фреду Колье хотелось выпить. Ну, ведь одна рюмочка не повредит, верно же? Это только придаст ему бодрости. И ничуть не помешает написать сегодня вечером что-нибудь потрясающее. «Звезде» не стоит сердиться на него за одну-единственную рюмочку, тем более что вчера он мужественно удержался от вечерней выпивки в баре и ушел спать в девять. Воздержание требовало героических усилий — такая добродетель заслуживает небольшой награды.

Но бутылку, привезенную с собой из Луисвилла, Фред прикончил еще в среду вечером. Он достал бумажник и проверил его содержимое. Восемьдесят три доллара. Хватит и на новую бутылку — выпить после того, как работа будет закончена, — и на то, чтобы пропустить пивка в баре перед уходом.

Фред спустился вниз. Однако внизу, в холле, журналист Клэй Петрович снова предложил подвезти его на своем «Герце» до Черчилл-Даунс. Фред решил, что выпивку можно отложить на полчасика. И всю дорогу до ипподрома хвалил себя за выдержку.


Волдырь Шульц, шнырявший в толпе позади большой трибуны, увидел проходящего мимо Мариуса Толлмана. Букмекер с трудом нес свое внушительное брюхо и шумно пыхтел — становилось жарковато.

Волдырь Шульц облизнул губы. Этого толстяка он хорошо знал. Где-то на этой туше должен быть спрятан лакомый кусочек, которого Волдырю хватит на все лето. Мариус Толлман на Дерби с пустыми карманами не ездит.

Волдырь ужом скользнул следом за толстяком. Смущали его только две вещи. Во-первых, Толлман слишком стреляный воробей, чтобы позволить себя обчистить. Во-вторых, у него есть волосатая лапа наверху. Если деньги при нем — не его, а чьи-то, Волдырь может сильно обжечься на этом дельце. Был у него такой случай — за что, собственно, он и получил свое прозвище.

Обдумав все это, Волдырь с сожалением отцепился от намеченной добычи и вернулся под тень трибун, где толпились люди, прячась от жаркого солнца.

В двенадцать семнадцать он присоединился к плотной кучке людей, ожидавших лифта.

А через минуту спер бумажник Фреда Колье.


Мариус Толлман боялся карманных воров, а потому деньги всегда носил в хитром кармашке под мышкой и, оказавшись в толпе, плотно прижимал руки к бокам. Когда придет срок, он побывает, по возможности, у всех окошечек тотализатора и сделает ставки, постаравшись остаться незамеченным. Почти половину билетиков он отдаст Пайперу Боулсу (вместе со второй пачкой подержанных купюр), а вторую половину оставит себе.

«И все чистенько, как в аптеке! — с удовольствием подумал Мариус. — И нет никаких причин не повторить это еще раз как-нибудь потом».

Он купил себе мятный джулеп, и улыбнулся продавщице, беззастенчиво выставлявшей напоказ роскошный бюст.

Солнце припекало все жарче. Одна за другой проходили предварительные скачки. Каждый финиш сопровождался рукоплесканиями, но все это было лишь закуской. Зрители ждали главного события дня — заезда, называемого Скачкой Роз, потому что победителя украшают гирляндами из живых алых роз.

В раздевалке Пайпер Боулс переоделся в шелковый камзол, в котором он должен был ехать на Кринкл-Кате. Пайпер был весь мокрый. Чем ближе к роковой скачке, тем больше ему хотелось, чтобы это было самое обычное Дерби. Он принялся читать газету «Финансовый вестник», чтобы успокоиться.

Наверху, в ложе прессы, Фред Колье собрался заплатить за пиво и обнаружил пропажу бумажника. Он выругался, порылся в карманах, обыскал всю ложу прессы, потом попросил у Клэя Петровича ключи от машины и потащился на автостоянку. После бесплодных поисков разъяренный Фред зашагал обратно к трибунам, мечтая придушить вонючего сукина сына, который спер его бумажник. Вор явно был опытный — возможно, даже старик. Нахрапистая молодежь предпочитает полагаться на силу, а не на ловкость.

На самом деле потеря была не такая уж страшная. Денег Фреду нужно было немного. Обратно до города обещал подвезти Клэй Петрович, счет из мотеля отправят прямо в «Звезду Манхэттена», обратный билет на самолет спокойно лежит в номере на комоде. Ну а на мелкие расходы можно позаимствовать баксов пятьдесят у Клэя или у кого-нибудь еще в ложе прессы.

Поднимаясь на лифте обратно в ложу, Фред подумал, что потеря бумажника — это знамение небес. Нет денег — не будет и выпивки.

Так что благодаря Волдырю Шульцу Фред Колье весь день был трезвым.


Пинсер-Мувмента, Салад-Бэула и Кринкл-Ката вывели из денников, провели через тоннель под автостоянкой и территорией ипподрома, кишащей народом, и они оказались прямо на скаковой дорожке напротив трибун. Лошади шагали неторопливо и спокойно. Встретивший их шум был привычным, но лошади знали, что это — только начало. При виде героев дня взбудораженная толпа ринулась к тотализатору, точно стая разноцветных тропических рыб.

Пайпер Боулс вместе с другими жокеями направился к обнесенному сеткой загону, где ждали лошади, тренеры и владельцы, каждая группа — в своем отделении. Пайперу все происходящее начинало казаться далеким и нереальным: не может же быть, чтобы он, честный жокей, действительно собирался подстроить результат Кентуккийского дерби!

Джордж Хайбери в сороковой раз принялся обсуждать давным-давно оговоренную тактику. Пайпер Боулс кивал с серьезным видом, точно и в самом деле намеревался выполнить все его советы. На самом деле он не слышал почти ни единого слова. Не слышал он ни духового оркестра, ни песни, которую заиграли, когда участников вывели на скаковую дорожку. Песня была «Дом мой, Кентукки», и растроганные зрители потянулись за носовыми платочками, но Пайпер Боулс и глазом не моргнул.

Все время, пока они находились в паддоке, выезжали на скаковую дорожку, разворачивались и заходили в стартовые кабинки, Пайпер пребывал в той же отстраненности. И лишь перед самым стартом, когда на лицах прочих жокеев появилась привычная напряженная сосредоточенность, Пайпер наконец включился. Пульс ускорился почти вдвое, мозг лихорадочно заработал.

«Вот оно! — подумал Пайпер. — Еще полминуты — и я заработаю себе лишние десять тысяч долларов. А потом и еще».

Он опустил защитные очки, собрал повод, перехватил поудобнее хлыст. Справа от него стоял Пинсер-Мувмент, слева — Салад-Бэул, и, когда кабинки отворились, Пайпер устремился вперед вместе с ними, перенеся вес на холку лошади и привстав на стременах, склонившись головой почти к самой гриве Кринкл-Ката.

Проносясь в первый раз мимо трибун, Пайпер старался держаться в основной группе, сделавшись как можно более неприметным. Когда миновали поворот, он все еще тихо ехал в середине и не делал ничего особенного. Но когда лошади оказались в дальнем конце скаковой дорожки, Пайпер принялся отрабатывать свое маленькое состояние.

Никто, кроме самого Пайпера Боулса, не знал и никогда не узнает, что произошло на самом деле. Никто не мог заметить, как он резким рывком натянул левый повод и дал Кринкл-Кату правый шенкель. Бешено несущаяся лошадь повиновалась этим указаниям, рванулась влево и врезалась в лошадь, скачущую рядом.

Рядом по-прежнему скакал Салад-Бэул. От удара Салад-Бэул отлетел, врезался в лошадь, которая была слева от него, пошатнулся, потерял равновесие и упал. Две лошади, скачущие позади, тоже упали.

Но Пайпер Боулс назад не оглядывался. Из-за рывка и столкновения они отстали настолько, что Кринкл-Кат этого нипочем бы не наверстал даже в лучшие свои времена. Остаток дистанции Пайпер прошел в точном соответствии с инструкциями и пришел двенадцатым.

Из ста сорока тысяч зрителей, присутствовавших на Черчилл-Даунс, лишь небольшая горстка могла видеть то, что произошло на дальнем конце скаковой дорожки. Внутри скаковой дорожки возвышались какие-то постройки и толпился народ. Так что люди, стоявшие на нижних ступенях трибун, не могли видеть столкновения. Но из ложи прессы, расположенной на самом верху, видно было прекрасно. Репортеры тут же бросились к телефонам, сообщить новость в свои редакции. Ложа загудела, как растревоженный улей.


Фред Колье, стоявший на галерее, смотрел на фоторепортеров, которые спешили увековечить победителя, Пинсер-Мувмента, и кисло размышлял о том, что хорошо было бы сфотографировать и второго фаворита, Салад-Бэула, когда он падал. Фред посмотрел, как победителя украшают гирляндами темно-алых роз, полюбовался вручением призов, потом ушел в ложу — там по телевизору показывали повтор скачки. Падение Салад-Бэула показали спереди, сзади, сбоку, в замедленном повторе и рядом стоп-кадров.

— Гляди-ка, — сказал Клэй Петрович, указывая пальцем через плечо Фреда, — это все произошло из-за Кринкл-Ката. Вот, смотри, он толкнул Салад-Бэула… Видишь? Так что это Кринкл-Кат во всем виноват.

Фред Колье сел на свое место и тупо уставился на клавиатуру компьютера. Кринкл-Кат… Кринкл-Кат… Что-то такое он про него слышал. Фред раздумывал минут пять, но так и не вспомнил.

В ложу прессы поступили первые детали и высказывания. Упавшие жокеи потрясены случившимся, но никто не пострадал. Лошади тоже остались целы. Распорядители в растерянности. Проводят расследование и в который раз просматривают то, что было заснято следящей камерой. У Пайпера Боулса могут временно отобрать лицензию, но это маловероятно — во время Дерби на неаккуратную езду обычно закрывают глаза. Пайпер Боулс сказал только: «Кринкл-Кат внезапно рванулся в сторону. Я этого не ожидал и не смог предотвратить столкновения с Салад-Бэулом». Большинство ему поверило.

Фред Колье подумал, что, пожалуй, стоит начать писать статью. Чем раньше начнешь, тем скорее можно будет выпить. А выпить хотелось ужасно. Прислушиваясь вполуха, чтобы не пропустить какой-нибудь свеженькой информации, он принялся бойко описывать с точки зрения очевидца инцидент, который он едва видел. Перечитывая написанное, Фред заметил, что статья начинается словами: «Диверсия с Кринкл-Катом изменила весь ход скачки».

«Диверсия»? Он вовсе не собирался этого писать! Хотя… Фред нахмурился. В голове вертелись другие слова, такие же бессмысленные. Он опустил руки на клавиатуру и напечатал:

«Это будет стоить дорого… десять тысяч сверху… старыми купюрами… половину вперед…»

Фред уставился на напечатанное. Наверное, он все это сочинил. Или ему приснилось. Да, либо одно, либо другое.

Сон. Ну да, конечно. Теперь он вспомнил. Ему снилось, что двое людей договаривались об исходе скачки, один из них был Мариус Толлман, а потом Толлман пропыхтел что-то насчет диверсии с Кринкл-Катом.

Фред Колье расслабился и улыбнулся нелепости этой идеи. Но уже в следующую секунду понял, что то был вовсе не сон. Он слышал, как Мариус Толлман и Пайпер Боулс замышляли диверсию с Кринкл-Катом, и забыл об этом, потому что был пьян. Ну ничего, неуверенно сказал себе Фред, теперь-то он вспомнил, так что все в порядке.

Нет, не все. Если случай с Кринкл-Катом был диверсией, то в чем тут дело? Может, если подождать немного, это тоже всплывет у него в памяти?


Волдырь Шульц истратил деньги Фреда Колье на два хот-дога, мятный джулеп и пять ставок на тотализаторе. Все пять проиграли. Но зато ему удалось спереть еще три бумажника и дамский кошелек — всего сто девяносто четыре бакса. Не слишком урожайный денек. Пожалуй, на будущий год сюда приезжать не стоит.

Мариус Толлман деловито обходил окошечки тотализатора. Распорядители вызвали к себе жокеев, замешанных в инциденте с Салад-Бэулом.

Солнце клонилось к закату. Толпа, разгоряченная, усталая и помятая, начала расползаться. Духовой оркестр удалился. Лоточники, торгующие сувенирами, начали складывать товар. Пинсер-Мувмента сфотографировали в тысячный раз, а из конюшни вывели участников последней, десятой, наименее интересной скачки дня.

Пайпер Боулс стоял у комнаты распорядителей, ожидая, пока его позовут внутрь. Но у Мариуса Толлмана были превосходные посыльные, и пакет, переданный им, благополучно вручили Пайперу. Пайпер Боулс кивнул и сунул пакет в карман. Представ перед распорядителями, он разыграл представление, достойное Голливуда.


Фред Колье стиснул голову руками, пытаясь вспомнить. Выпить бы — и голова сразу прояснится. Диверсия… Кринкл-Кат… Амбереццио…

Стоп! Фред вскинул голову. При чем тут этот Амбереццио? «Ну ладно, значит, Амбереццио».

— Клэй, — спросил он, развернувшись на стуле, — ты знаешь лошадь, которую зовут Амбереццио?

Клэй Петрович покачал головой:

— В первый раз слышу.

Фред спросил еще нескольких коллег, перекрикивая гам, царящий в ложе, не слышали ли они о лошади по кличке Амбереццио. Наконец кто-то ответил:

— Амбереццио — это не лошадь! Это начинающий жокей.

«Другого нельзя. Амбереццио весь из себя честный».

Фред Колье вскочил, опрокинув стул. По радио объявили, что через минуту будет дан старт последней скачки.

— Одолжи сотню, будь другом! — сказал Фред Клэю.

Клэй, знавший о пропавшем бумажнике, дружески улыбнулся и не спеша полез за деньгами.

— Поскорей, бога ради! — воскликнул Фред.

— Ладно, ладно.

Клэй протянул ему сотню долларов и вернулся к работе.

Фред Колье схватил свою программку скачек и принялся пробиваться через расходящуюся толпу к окошечку тотализатора, расположенному на том же этаже, что и ложа. По дороге он листал страницы. Десятая скачка. Возвращение домой, после скачки все лошади продаются, восемь участников… Фред пробежал глазами список участников и нашел то, что искал.

Филип Амбереццио. Едет на лошади, о которой Фред Колье никогда не слышал.

— Сто на номер шесть! — быстро сказал он. Ему выдали билетик, и окошечко закрылось. Сотрясаемый легкой дрожью, Фред снова пробился через толпу и вышел на галерею. Он был единственным репортером, смотревшим эту скачку.

Он восхищался тем, как жокеи все это устроили. Дело было организовано художественно. Если не знать — нипочем не догадаешься. Прочие жокеи окружили Амбереццио, подталкивали вперед, а в нужный момент разошлись и дали ему проход. Амбереццио пришел впереди на полкорпуса, причем остальные так размахивали хлыстами, словно хотели загнать своих лошадей до полусмерти.

Фред Колье рассмеялся. Бедный малыш, верно, вообразил себя великим всадником: выиграть скачку на каком-то несчастном аутсайдере, обойдя всех крутых парней!

Он вернулся в ложу прессы и обнаружил, что всеобщее внимание приковано к Гарбурну Кресси. Кресси привел с собой владельца и жокея Пинсер-Мувмента. Фред Колье добросовестно записал в свой блокнот некоторые высказывания — в достаточном количестве для того, чтобы закрыть эту тему. Но думал он о другом — о большой сенсации. Это дар небес!

Конечно, эту тему надо будет разрабатывать осторожно. Потребуется все его искусство, чтобы в статье не прозвучало прямых обвинений, но тем не менее всем стало ясно, что требуется провести расследование. Его инстинкты отчасти пробудились. Фред даже ощутил былое возбуждение. Он напишет статью в тишине своего номера в мотеле. Здесь, на ипподроме, работать невозможно — каждый журналюга так и норовит через плечо заглянуть!


Внизу, в жокейской раздевалке, Пайпер Боулс потихоньку распределил билетики тотализатора, переданные ему Мариусом Толлманом: на три тысячи долларов — каждому из жокеев, «проигравших» десятую скачку, и на десять тысяч — себе. После этого каждый жокей попросил жену или подружку забрать выигрыш.

Кое-кто из этих дам мог бы оказаться легкой добычей для Волдыря Шульца, но тот уже уехал домой.

Ставки Мариуса Толлмана несколько сократили выигрыш на Амбереццио, но тем не менее прибыль составила двенадцать к одному. Мариус, пыхтя и отдуваясь, переходил от окошка к окошку, собирая по частям свой выигрыш. В кармашках под мышками деньги уже не помещались, пришлось прятать их в более доступных местах. Бедный Волдырь упустил свой шанс!

Фред Колье забрал выигранную пачку денег и вернул Клэю Петровичу его сотню.

— Если ты знал, какая лошадь придет первой, мог бы и мне шепнуть! — обиженно проворчал Петрович, думая о том, что старина Фред непременно впишет все свои поездки на его машине в статью расходов.

— Не знал, только догадывался.

Фред не мог сказать Клэю, на чем основывались его догадки, — Клэй работал на конкурирующую газету.

— Я тебя угощу выпивкой по дороге домой.

— Да уж, надеюсь!

Фред Колье немедленно пожалел о своем необдуманном предложении. Он ведь собирался не пить, пока не закончит статью. Впрочем, одна рюмочка… А выпить хотелось ужасно. Со среды он не брал в рот ни капли спиртного, и казалось, что с тех пор прошла целая вечность.

Они вышли вместе, в толпе последних зрителей. Сейчас, после скачек, ипподром выглядел истоптанным и унылым. Алые лепестки тюльпанов опали, оставив ряды стеблей с обнажившимися пестиками, яркие лужайки сделались серыми от пыли и замусоренными. Но Фред Колье думал только о пачке денег в кармане и о статье, которая уже была готова у него в голове. И то, и другое грело ему душу.

Нет, это надо обмыть. Купить порцию Клэю — в благодарность — и, наверное, еще по рюмочке отпраздновать удачу. В конце концов, нечасто человеку так везет!

Они задержались в баре. Первый двойной бурбон разбежался по жилам Фреда, точно лесной пожар по пересохшему сосняку. От второй порции ему сделалось значительно лучше.

— Ну, пора идти, — сказал он Клэю. — Мне еще материал подготовить надо.

— Ну, еще по рюмочке, — сказал Клэй. — Я угощаю!

— Да нет, лучше не надо.

Фред чувствовал себя ужасно добродетельным.

— Да ладно тебе! — возразил Клэй и заказал выпивку. Испытывая слабые — но очень слабые — угрызения совести, Фред пропустил по третьей. Да что там, разве он пишет не лучше любого спортивного корреспондента в Америке?

После третьей они разошлись. Фред Колье купил литровую бутылку бурбона — на потом, когда допишет. Поднявшись к себе, он отхлебнул — совсем чуть-чуть — и сел писать.

Но статья не писалась. Он уничтожил шесть вариантов начала и плеснул себе бурбона в стаканчик из-под зубных щеток.

Мариус Толлман, Кринкл-Кат, Пайпер Боулс, Амбереццио… Не так все просто.

Он выпил еще. Просто не мог удержаться.

Да, за такой материал спортивный редактор прибавит ему ставку! Или по крайней мере не станет больше ворчать по поводу расходов…

Он выпил еще.

Пайпер Боулс получил десять тысяч баксов за то, что налетел на Салад-Бэула. Ну как написать такое и не пойти под суд за клевету?

Он выпил еще.

Жокеи, участвовавшие в десятой скачке, сговорились и дали единственному честному среди них прийти первым. Как такое напишешь?

Он выпил еще.

Внимание распорядителей и прессы было приковано к падению Салад-Бэула. На десятую скачку никто и внимания не обратил. А десятая скачка оказалась договорной. Нет, распорядители ему за это сообщение спасибо не скажут…

Он выпил еще. И еще. И еще.

Крайний срок, когда Фреду следовало позвонить в редакцию и передать материал, был десять часов утра в воскресенье. Когда пробило десять, он лежал на кровати и храпел. Раздеться он снова забыл. На полу рядом с кроватью валялась пустая бутылка, а рассыпанные деньги — Фред пытался их сосчитать — лежали у него на животе.

Загрузка...