Скачка тринадцати

День проигравших

Остин Дартмут Гленн отправился на Большой национальный с толстой пачкой новеньких купюр в кармане. Он испытывал чувство вины, смешанное с бравадой.

Остин Дартмут Гленн прекрасно помнил, что обещал не пускать эти деньги в оборот раньше назначенного времени. «Не раньше пяти лет!» — сурово сказали ему. Через пять лет шум поуляжется и мультимиллионное ограбление станет историей. Полиция будет расследовать новые преступления, и номера банкнот потонут в устаревших списках. Через пять лет тратить небольшое состояние, полученное Гленном за участие в освобождении главаря банды из тюрьмы, будет совершенно безопасно.

«Все это замечательно, — обиженно говорил себе Гленн, глядя в окно поезда. — А как насчет инфляции? Да через пять лет это небольшое состояние, может, будет стоить дешевле той бумаги, на которой оно напечатано! А то еще, чего доброго, деньги поменяют». Гленн слышал историю про отчаянного взломщика, который отмотал в тюрьме двенадцать лет, а за это время грянула реформа. И все его припрятанные денежки превратились в труху. Отсидеть столько лет, и все зазря! Остин Гленн сочувственно поморщился, думая о нелегкой судьбе взломщика. Нет уж, с ним такого не случится!

Билет на поезд Гленн покупал за обычные деньги, пиво, пару сандвичей в пленке и свежую спортивную газету — тоже. Новенькие бумажки лежали во внутреннем кармане пиджака. Нет, Гленн рисковать не станет! Сперва он доберется до ипподрома в Эйнтри и растворится в безликой толпе. Что же он, дурак, что ли? Аккуратная пачечка хрустящих банкнот кому угодно в Глаза бросится. Но теперь, когда Остин нарочно помял их грязными руками, никто и внимания не обратит.

Он утер губы рукой. Сухопарый мужчина лет сорока, с жидкими волосами цвета соли с перцем, бегающими глазами и важным видом. Гленн провел жизнь, балансируя на грани преступления, и успел обзавестись кучей сомнительных знакомств и весьма любопытных сведений и научиться выманивать взятки окольными путями. Никто его особенно не любил, но Остин был человек толстокожий и на такие пустяки внимания не обращал.

В одном из первых вагонов того же поезда ехал Джерри Спрингвуд. Джерри обливался потом — по трем причинам. Во-первых, он привык находиться на свежем воздухе и в вагоне для него было слишком жарко. Во-вторых, он опаздывал, поскольку чересчур увлекся сексом и выпивкой. Если он опоздает, ему грозит увольнение. А в-третьих, Джерри было страшно.

В тридцать два года Джерри Спрингвуд, жокей-стиплер, как-то вдруг растерял весь былой кураж и пытался продолжать работать так, чтобы никто этого не заметил. Старые добрые времена, когда Джерри выезжал на старт с холодной головой и участившийся пульс казался ему всего лишь неприятной помехой, давно миновали. В последние несколько месяцев Джерри отправлялся на скачки со страхом. Ему мерещились острые обломки кости, торчащие сквозь кожу, разбитое лицо, сломанный позвоночник… дикая боль. Все эти месяцы Джерри не мог заставить себя совершать рискованных действий, которые он раньше и рискованными-то не назвал бы. Все эти месяцы он не мог заставить себя направить лошадь в образовавшийся свободный промежуток, хотя только это и могло принести победу; и невольно придерживал лошадь перед прыжком, хотя надо было высылать ее вперед.

Искусство, которое некогда вознесло Джерри на вершину, теперь помогало ему скрывать просчеты. Былая репутация помогала объясняться с владельцами и тренерами после очередной неудачи. И только самые проницательные замечали признаки упадка. А таких, кто решался говорить об этом вслух, было еще меньше. Так что британская публика, просматривавшая список участников Большого национального, полагала, что старина Джерри Спрингфилд, едущий на третьем фаворите, Хонтед-Хаузе, дает лошади лишний шанс на победу.

Глядя на проносящиеся мимо поля, Джерри угрюмо размышлял о том, что еще год назад он ни за что бы не потащился на вечеринку в Лондоне накануне крупной скачки. Год назад он переночевал бы в окрестностях ипподрома, ну, может, пропустил бы пару глоточков пива, но лег бы спать пораньше и, разумеется, один. Ему и в голову не пришло бы после вчерашней скачки очертя голову помчаться куда-то на юг, напиться и лечь в постель в два ночи с девицей, с которой он познакомился всего за три часа до этого.

Ему не понадобилось бы заставлять себя забыть о субботнем марафоне. Напротив, он предвкушал бы его с нетерпением и надеждой. «О господи, ну что со мной такое творится?» Джерри был невысокий, крепкий, с мягкой темно-каштановой шевелюрой, глубоко посаженными глазами и носом, расплющенным во время неудачного приземления. Сын фермера, выросший среди животных. Впрочем, манеры его были отшлифованы благодаря успеху и общению со сливками общества. Джерри Спрингфилда люди любили, но он был слишком скромен, чтобы отдавать себе в этом отчет.

Ипподром в Эйнтри наполнился веселой толпой, исполненной надежд и набитой деньгами. Первую из банкнот Остин Гленн отдал на входе и с удовлетворением отметил, что она прошла незамеченной в суматохе, царящей у касс. Вторую он благополучно разменял в битком набитом баре, третью — в ларьке, где продавались каталоги. «Было бы из-за чего беспокоиться! — сардонически усмехнулся Остин. — Какой смысл держать деньги у себя целых пять лет?»

Тотализатор, как обычно, открылся заранее, чтобы принимать ставки на Большой национальный — перед самой скачкой кассы не успевали обслужить всех желающих. Когда Остин подошел к кассам, чтобы поставить на избранного им фаворита, у окошечек уже стояли длиннющие хвосты: умные люди делали ставки заранее, чтобы успеть занять лучшие места на трибунах.

Остин встал в очередь, заранее написав на своей программке номер лошади, на которую хотел поставить. Когда подошла его очередь, он сказал:

— Сто на победу, номер двенадцать в Большом национальном! — и спокойно отсчитал помятые купюры. Расторопная кассирша, выдавая билетик, окинула его мимолетным, но внимательным взглядом.

— Следующий! — сказала она, глядя уже на того, кто стоял за Гленном.

«Проще простого!» — самодовольно подумал Остин, сунув билетик в карман пиджака. Сотня на то, что номер двенадцатый выиграет. Некоторые ставят на призовые места, но он, Гленн, всегда говорил, что это ерунда. Он-то в лошадях разбирается. Всегда этим гордился. Лучшие шансы — у третьего фаворита, Хонтед-Хауза, да и жокея лучше Спрингфилда не найдешь. Гленн, довольный, вернулся в бар и взял еще пива.

В раздевалке Джерри Спрингфилду не составило труда скрыть свое похмелье и свой страх. Прочих жокеев трясла обычная лихорадка, охватывающая любого перед такой скачкой, как Большой национальный. У всех пересохло во рту, все были немного рассеянны. Обычных шуточек было почти не слышно.

«Две калитки, — в отчаянии думал Джерри. — Канава, банкетка… Господи, как же я со всем этим справлюсь?»

Пока Джерри обливался потом, старший полицейский офицер Криспин, начальник местной полиции, лихорадочно соображал, что делать с только что поступившей информацией. Видимо, чтобы быть уверенным в успехе, придется отправиться к главному, кто есть на ипподроме.

Главным на любом ипподроме является старший распорядитель Жокейского клуба. Старший распорядитель был в столовой, принимал за ленчем группу важных заморских гостей, когда старший полицейский офицер Криспин оторвал его от жареного седла барашка.

— Мне нужно срочно поговорить с вами, сэр, — шепнул полицейский, наклонившись к уху распорядителя.

Сэр Уильям Вестерленд мельком взглянул на синюю форму, щедро украшенную знаками различия.

— Вы по служебному делу?

— Да, сэр. Нельзя ли нам побеседовать наедине?

— Наверное, можно, если дело важное.

Сэр Уильям встал, с сожалением посмотрел на недоеденное жаркое и вывел полицейского на балкон своей личной ложи, расположенной на самом верху трибун. Мужчины стояли, ежась на холодном ветру. Им пришлось повысить голос, чтобы перекричать рев толпы и вопли букмекеров, объявляющих ставки на приближающуюся первую скачку.

— Это по поводу ограбления банка в Бирмингеме, сэр, — сказал Криспин.

— Но ведь с тех пор прошло больше года! — удивился Вестерленд.

— Часть похищенных банкнот появилась сегодня здесь, на ипподроме.

Вестерленд нахмурился. Ему не было нужды вспоминать подробности. Грабители взорвали хранилище, считавшееся неприступным, и прорвались через полицейское оцепление, похитив более трех с половиной миллионов. Эта история наделала больше шуму, чем гибель адмирала Нельсона.

Во время взрыва погибли четверо мужчин и ребенок, случайно оказавшиеся под стеной банка. Позднее в перестрелке были убиты две домохозяйки и двое молодых полисменов. Грабители приехали на пожарной машине. Не успел затихнуть грохот взрыва, как они нырнули в пролом, вынесли мешки с деньгами, якобы «для сохранности», и попытались улизнуть с добычей. В последний момент озадаченный констебль попытался их остановить. Ему ответили градом пулеметных пуль. Одного из бандитов опознали, задержали, судили и приговорили к тридцати годам тюремного заключения. Он отсидел ровнехонько тридцать дней, после чего ему устроили шикарный побег. Вернуть его за решетку и отловить его сообщников стало первоочередной задачей полиции.

— Это первый след за несколько месяцев, — сурово сказал Криспин. — Если мы задержим того, кто явился сюда с этими деньгами…

Вестерленд посмотрел на кишащую внизу многотысячную толпу.

— По-моему, это безнадежно.

— Нет, сэр, — Криспин покачал аккуратно подстриженной седеющей головой. — Остроглазая кассирша в тотализаторе приметили одну из банкнот, а теперь мы нашли еще девять. Один из кассиров на входе помнит, что ему дали за билет стофунтовую купюру. Деньги были выпачканы и измяты, но на ощупь они новые.

— И тем не менее…

— Кассирша запомнила этого человека в лицо. Она говорит, что он поставил только на одну лошадь, на победу. Во время Большого национального обычно так не делают.

— На какую лошадь?

— На Хонтед-Хауза, сэр. Так что, если Хонтед-Хауз выиграет, сэр, наш приятель явится со своим билетом, чтобы получить выигрыш, и мы его схватим.

— А что, если Хонтед-Хауз не выиграет? — возразил Вестерленд.

Криспин посмотрел ему в глаза.

— Мы просим вас сделать так, чтобы он выиграл. Мы хотим, чтобы вы подстроили исход Большого национального.

Остин Дартмут Гленн спустился вниз и вручил еще две подозрительных банкноты букмекеру. Тот запихал деньги в свою сумку, даже не взглянув на них, и выдал билетик на Споттед-Тьюлипа, на победу, на восемь к одному. В шуме и суматохе последних пяти минут перед первой скачкой Остин протолкался на трибуны, чтобы лучше видеть свой четвероногий мешок с деньгами. Мешок с деньгами приковылял последним. Остин разочарованно порвал свой билетик и пустил клочки по ветру.

А тем временем в раздевалке Джерри Спрингфилд нехотя натянул тонкие белые рейтузы и принялся застегивать яркий камзол в красно-белую полоску. Душа его постепенно переполнялась паническим ужасом. Джерри очень хотелось сорваться и убежать куда-нибудь подальше, и желание это нарастало с каждой минутой. Ему трудно было сосредоточиться. С ним говорили — он не слышал. Руки у Джерри тряслись. Его бил озноб. Еще целый час впереди! Еще целый час ждать, а потом тащиться в паддок, садиться в седло, выезжать на старт — и, главное, проехать эти четыре с половиной мили с тридцатью жуткими препятствиями!

«Не могу, — тупо повторял про себя Джерри. — Просто не могу. Куда бы спрятаться, а?»

Четверо распорядителей, отвечающих за сегодняшние скачки, мрачно сидели вокруг стола. Требования старшего полицейского офицера Криспина вызвали в них самые разнообразные чувства.

— Это беспрецедентно! — сказал один.

— Об этом и речи идти не может, — заметил другой. — Времени слишком мало.

Третий сказал:

— Тренеры ни за что не согласятся.

— А владельцы? — вставил четвертый.

Криспин уважал скачки не более, чем продажных политиков. С его точки зрения, возможность поймать бирмингемскую банду была куда важнее, чем вопрос о том, какая лошадь прискачет первой. И в голосе полицейского явственно звучало раздражение, вызванное упрямством распорядителей.

— Грабители из Бирмингема убили девять человек! — говорил он. — Содействовать их поимке — священная обязанность каждого гражданина!

— Но ведь всему же есть предел, — возражали распорядители. — Сорвать Большой национальный!

— Насколько я понимаю, — возразил Криспин, — стипль-чез никак не связан с племенной ценностью лошадей. Все лошади, участвующие в Большом национальном в этом году, — мерины. Это ведь не то же самое, что испортить племенную книгу, подстроив результат Большого дерби!

— Все равно, это нечестно по отношению к публике, которая делает ставки! — ответили распорядители.

— Люди, погибшие в Бирмингеме, тоже были частью вашей публики. И те, кто может погибнуть во время следующего налета, тоже будут частью публики.

Сэр Уильям Вестерленд слушал спорящих все с тем же невозмутимым выражением лица. Ему удалось многого добиться в жизни именно благодаря тому, что он не спешил высказывать свое мнение, а выжидал, пока другие поднимут забрало и выставят напоказ свое мнение и свои слабости. И потому его мягкие замечания, высказываемые под конец, казались гласом истины, в то время как они основывались исключительно на здравом смысле, не замутненном излишними эмоциями. Вестерленд спокойно наблюдал, как Криспин и его коллеги-распорядители постепенно выходят из себя и скатываются к предрассудкам и враждебности. Потом вздохнул про себя, взглянул на часы и выразительно откашлялся.

— Джентльмены, — спокойно и отчетливо произнес он, — мне думается, что прежде, чем принять решение, нам следует рассмотреть следующие вопросы. Во-первых, возможно ли это? Во-вторых, как сохранить это в тайне? В-третьих, какие возможны последствия?

Распорядители и полицейский уставились на него, точно на избавителя.

— Жокеи-стиплеры — люди с характером, — продолжал Вестерленд. — Как вы думаете, кто может убедить их подстроить результат скачки?

Никто не ответил.

— Кто может гарантировать, что Хонтед-Хауз не упадет?

Никто не ответил.

— Как вы думаете, долго ли все это останется тайной для прессы? Готовы ли мы к скандалу?

Снова никто не ответил, но распорядители дружно покачали головами.

— Но, с другой стороны, если мы откажем мистеру Криспину в его просьбе, то, если эта банда взорвет еще один банк, как мы будем себя чувствовать, зная, что не сделали ничего, чтобы это предотвратить?

Все молча смотрели на него, ожидая ответа.

Джерри Спрингвуду казалось, что его голова превратилась в воздушный шарик и плавает отдельно от тела. Крик: «Жокеи, пожалуйста, на выход!» застал его врасплох. Он так и не нашел пути к бегству. Слишком многие знают его в лицо. «Ну как я могу сбежать? — думал Джерри. — Как я могу добраться до ворот и поймать такси, если всем известно, что я сейчас должен ехать на Хонтед-Хаузе? Может, в обморок упасть? Сказать, что я болен?» Занятый этими размышлениями, Джерри даже не заметил, как вышел в паддок вместе с остальными. Отяжелевшие ноги несли жокея вперед против его воли. Он стоял в паддоке с пересохшим ртом, не слыша нервозно-оживленной болтовни тренера и владельца лошади. «Не могу! — думал Джерри. — Не могу!»

К тому времени, как к нему подошел старший распорядитель Жокейского клуба сэр Уильям Вестерленд, Джерри начало казаться, что он уже умер и попал в ад.

— Джерри! — окликнул его распорядитель. — Можно вас на пару слов?

Джерри Спрингвуд тупо уставился на него. Глаза жокея были похожи на гладкие серые камушки. Вестерленду уже случалось видеть такой бессмысленный взгляд, и он знал, что это означает. Сердце у него упало. Несмотря на яростное сопротивление старшего полицейского офицера Криспина, Вестерленд утвердил единодушное соглашение распорядителей. Результат Большого национального подстраивать нельзя — даже ради того, чтобы поймать убийц. Старший распорядитель пришел к заключению, что это невозможно как с практической, так и с этической точки зрения. Что ж, пусть полицейские подождут других состязаний. Быть может, в один прекрасный день удача им улыбнется, и тот человек снова выплывет на тотализаторе.

И тем не менее Вестерленд решил, что пожелать удачи Джерри Спрингвуду не помешает. Но сейчас он понял, что сегодня Криспин своего преступника не поймает. Жокею, впавшему в ступор от страха, Большой национальный не выиграть. Тем, кто ставил на Хонтед-Хауза, можно только посочувствовать. Хорошо еще, если конь протянет полмили, прежде чем остановится, сбросит всадника или откажется брать препятствие из-за того, что жокей перетянул повод.

— Желаю удачи, — неуклюже сказал Вестерленд и вздохнул.

Джерри не ответил. У него не было сил даже на простую вежливость.

Остин Гленн занял выгодную позицию на трибунах и оттуда смотрел, как длинная вереница участников тянется к старту. Десять минут до начала скачки. Половина букмекеров успела сорвать себе горло. Толпа гудит. Остин, проигравший на Споттед-Тьюлипе в первой скачке и еще больше — во второй, грыз ногти. Неужели Хонтед-Хауз тоже проиграет?

Джерри Спрингвуд сидел в седле мешком, ссутулившись и опустив голову. Конь чувствовал настроение всадника и пребывал в растерянности. Стоит ли ему обращать внимание на крики толпы? Остину и многим другим стало ясно, что этот конь с этим всадником первым не придет. Уильям Вестерленд горестно покачал головой, а Криспин гневно поинтересовался, почему у этого коня, единственного из всех, такой вид, точно он спит на ходу?

Выйдя на старт, Джерри Спрингвуд заставил себя отключить все мысли. Чаша паники была полна и грозила перелиться через край. Джерри, весь белый, покрывшийся липким потом, понимал, что еще несколько минут — и он спрыгнет с лошади и убежит.

Когда был дан старт, Хонтед-Хауз не был готов к нему. Не получив сигнала от всадника, он немного постоял, потом растерянно поскакал следом за остальными. Конь свое дело знал: он здесь затем, чтобы скакать и брать препятствия и прийти первым. Но он не чувствовал привычной поддержки и руководства всадника. Жокей держался в седле исключительно благодаря инстинкту, выработанному долгими годами скачек. Привычные мышцы сами выполняли свою работу, не нуждаясь в указаниях разума.

Хонтед-Хауз взял первое препятствие самым последним. Они миновали пять препятствий и приближались к «калитке», а Хонтед-Хауз все еще шел в хвосте. Джерри Спрингвуд увидел, как лошадь, идущая прямо перед ними, упала, и понял, что если он не свернет, то упадет тоже. Почти не думая, он тронул правый повод, и Хонтед-Хауз, оживившись от этого чуть заметного сигнала, принял в сторону, собрался и вложил всю свою великую лошадиную душу в то, чтобы избежать опасности. Хонтед-Хауз хорошо знал этот ипподром — ему уже случалось выигрывать здесь вместе с Джерри Спрингвудом, в более коротких скачках. Внезапный прыжок через «калитку» привел жокея в чувство, и все его страхи ожили с новой силой.

«О господи! — думал Джерри, пока Хонтед-Хауз неудержимо мчался к водной канаве. — Что же делать? Я не могу!» Он сидел в седле, борясь с паникой. А Хонтед-Хауз тем временем уверенно перенес его через канаву, через «валентайн» и уже приближался к банкетке. Потом Джерри всегда казалось, что в последние несколько прыжков перед самым сложным препятствием в мире он зажмурился. Но Хонтед-Хауз безупречно подошел к препятствию и взял его без сучка, без задоринки. А там — ров с водой напротив трибун, и опять все сначала, начиная с «калитки». «Если я сейчас возьму себя в руки, все будет в порядке», — подумал Джерри. Лошади, скакавшие рядом, уставали и останавливались, или спотыкались и падали, но Хонтед-Хауз летел со скоростью тридцать миль в час, не заботясь о своей судьбе.

Остин Гленн на трибунах, Уильям Вестерленд в своей ложе, старший полицейский офицер, застывший у экрана телевизора, затаив дыхание, следили за Хонтед-Хаузом. К тому времени, как он добрался до «калитки» на втором кругу, он шел уже десятым. Канаву он взял седьмым. Когда осталось три препятствия, за три четверти мили до финиша, он оказался пятым.

Джерри Спрингвуд увидел свободное пространство у ограды — и не воспользовался им. Перед предпоследним препятствием он невольно придержал коня, так что тот благополучно прыгнул, но зато потерял два корпуса. Уильям Вестерленд застонал вслух, а сам Джерри Спрингвуд только содрогнулся от собственной трусости. «Все напрасно! — подумал он. — Лучше бы я умер!»

Лидер скачки вырвался далеко вперед. Джерри увидел, как он берет последнее препятствие, когда Хонтед-Хаузу до него оставалось еще добрых сорок корпусов. «Еще одно! — подумал Джерри. — Всего одно препятствие! Никогда больше не буду участвовать в скачках. Никогда!» Хонтед-Хауз подобрался и взметнул свое тело весом в полтонны над зеленой изгородью. Джерри стиснул зубы. «Если он упадет на меня… Упадет и придавит всей тушей… О боже, помоги мне взять это препятствие!»

Хонтед-Хауз приземлился уверенно. Жокей благополучно удержался в седле благодаря богом данному инстинкту. Последнее препятствие осталось позади. Прыгать больше не придется.

Опередившая их лошадь, с хорошим жокеем и небольшим гандикапом, уже неслась бешеным карьером, преодолевая последние полмили финишной прямой. Джерри Спрингвуд и Хонтед-Хауз опомнились слишком поздно, чтобы всерьез попытаться ее догнать, но Джерри испытывал такое облегчение, словно его выпустили из чистилища, и благодаря этому на финишной прямой они обошли всех остальных соперников.

Остин Гленн смотрел, как Хонтед-Хауз пришел вторым, отстав на двадцать корпусов. Он немного поругал себя за то, что не стал ставить на призовые места, потом достал из кармана билетик, с философским спокойствием разорвал пополам и пустил по ветру. Уильям Вестерленд задумчиво потер подбородок. А может, Джерри Спрингвуд я мог бы выиграть, если бы пришел в себя пораньше? Старший полицейский офицер Криспин проклинал двадцать корпусов, на которые он отстал от своей добычи.

Сэр Уильям повел своих знатных иностранных гостей вниз смотреть, как поздравляют победителя. Внизу его встретили озабоченные служители.

— Победитель не прошел взвешивания!

— Как это не прошел? — осведомился Вестерленд.

— Победитель шел с недостаточным весом! Тренер, когда седлал лошадь, забыл груз в деннике. И победитель нес на десять фунтов меньше, чем было нужно… Его придется дисквалифицировать!

Нет, бывает, конечно, что забывают надеть попону с грузом — но в Большом национальном!

Уильям Вестерленд шумно выдохнул и приказал перепуганным служителям сообщить эту новость публике по системе оповещения. Джерри Спрингвуд услышал ее, когда сидел на весах и смотрел, как стрелка ползет вправо. Джерри понял, что выиграл Большой национальный, но не обрадовался. Наоборот, ему сделалось ужасно стыдно, как будто победа досталась ему обманом.

Криспин расставил свои посты и предупредил всех кассиров тотализатора. А Остин Гленн на трибунах яростно разыскивал порванный билетик, поднимая с земли каждый клочок бумаги.

Клочков было много. Яркие билетики букмекеров, желтоватые — с тотализатора… Найти среди них нужный было не так-то просто. Здесь были обрывки билетиков и с более ранних скачек. Где-то тут, к примеру, валялся и билетик Гленна на Споттед-Тьюлипа. Порвать билетик и пустить клочки по ветру — это последний вызов игрока обманчивому случаю.

Остин Гленн искал и ругался, ругался и искал, пока спина не заболела. Он был не единственным, кто нарушил священное правило игрока: не выбрасывай билетик, пока не закончится взвешивание. Но это Гленна отнюдь не утешало. А вдруг кто-нибудь еще найдет обрывки его билетика и заберет выигрыш себе? Эта мысль привела его в ярость. А задерживаться на ипподроме нельзя, а то опоздаешь на обратный поезд. Позволить себе опоздать Гленн не мог — вечером ему нужно было идти на работу.

Время шло. Люди Криспина переминались с ноги на ногу. Толпа редела и стягивалась к воротам. Когда кассы тотализатора закрылись, Криспин плюнул и отозвал своих полисменов. Видимо, придется все-таки подождать другого случая — а ведь такого хорошего случая больше не представится…

В весовой Джерри Спрингвуд скрепя сердце принимал поздравления. Выступая перед телекамерами, он объявил изумленным телезрителям, что теперь, достигнув вершины своей карьеры, он немедленно уйдет в отставку.

Джерри не понимал, что сегодня он совершил самый отважный поступок в своей жизни. Когда поздравления кончились, он заперся в душевой и разрыдался, оплакивая свою утраченную храбрость.

Остин Гленн отправился домой с пустыми руками, в самом дурном расположении духа, не подозревая, что потерянный билетик спас его от ареста. Он обругал жену, пнул кошку, поужинал без малейшего аппетита и натянул свою темно-синюю форму. Сегодня Гленн работал в ночную смену. Он служил по соседству, в охране тюрьмы строгого режима.