Скафандр и бабочка

Прогулка

Гнетущая жара. Но мне хочется все-таки выйти. Вот уже несколько недель, а может, и месяцев я не покидал территорию госпиталя, чтобы совершить ритуальную прогулку на эспланаду, идущую вдоль моря. В последний раз это было еще зимой. Ледяные вихри поднимали тучи песка, и редкие гуляющие, кутаясь в плотную одежду, шагали боком навстречу ветру. Сегодня мне захотелось увидеть Берк в летнем одеянии, его пляж, который я помнил пустынным, а теперь, как говорят, битком набитый, беззаботную июльскую толпу. Чтобы попасть на улицу, выйдя из флигеля «Соррель», надо пересечь три автостоянки, неровное, шероховатое покрытие которых подвергает ягодицы суровому испытанию. Я позабыл этот боевой прогулочный путь с лужами нечистот, выбоинами на дороге и стоящими на тротуаре автомобилями.

Но вот и море. Пляжные зонты, сёрфинг и барьер купальщиков дополняют картину. Это море каникул, ласковое и добродушное. Ничего похожего на бесконечное пространство со стальными отблесками, которое видишь с террас госпиталя. А между тем это те же взлеты и падения волн, тот же туманный горизонт.

Мы катили по эспланаде среди непрерывного мелькания рожков с мороженым и побагровевших бедер. Я вполне могу вообразить себя слизывающим ванильный шарик с молодой, покрасневшей от солнца кожи. По правде говоря, никто не обращает на меня внимания. В Берке инвалидное кресло не менее привычно, чем «феррари» в Монте-Карло, — всюду встречаются несчастные горемыки вроде меня, разбитые и булькающие. Сегодня меня сопровождают Клод и Брис. Ее я знаю всего две недели, его — двадцать пять лет, и до чего странно слушать, как мой давнишний единомышленник рассказывает обо мне молодой женщине, которая ежедневно приходит записывать под диктовку эту книгу. Моя вспыльчивость, моя страсть к книгам, неумеренное влечение к хорошей кухне, мой красный автомобиль с откидным верхом — тут все вперемешку. Словом, это сказитель, который воскрешает легенды исчезнувшего мира, да и только.

— Я не таким вас себе представляла, — говорит Клод.

Отныне мой мир разделен на тех, кто знал меня до этого, и всех остальных. Каким, думают они, я мог бы быть? А у меня в палате даже нет моей фотографии, чтобы показать им.

Мы останавливаемся наверху широкой лестницы, ведущей из пляжного бара к красивому ряду купальных кабин в пастельных тонах. Лестница напоминает мне просторный вход в метро «Порт-д’Отей», куда, возвращаясь из бассейна «Молитор», совсем мальчишкой я попадал со слезящимися от хлора глазами. Бассейн был уничтожен несколько лет назад. А что касается лестниц, то теперь для меня это всегда тупик.

— Может, ты хочешь вернуться? — спрашивает Брис.

Я решительно протестую, качая во все стороны головой, — и речи нет о том, чтобы повернуть назад, не достигнув истинной цели этой экспедиции. Мы быстро минуем старинную карусель, шарманка которой режет мне слух. Встречаем Фанхио[21] — достопримечательность госпиталя, где он известен под этим прозвищем. Несгибаемый, как правосудие, Фанхио не может сидеть. Обреченный стоять или лежать, он перемещается плашмя на тележке, которую с поразительной скоростью приводит в движение сам. Но кем на самом деле является этот огромного роста человек спортивной выправки, который прокладывает себе путь криком: «Осторожно, дорогу Фанхио!»? Понятия не имею.

Наконец мы добираемся до последнего пункта нашего путешествия в самом конце эспланады. Если я стремился проделать весь этот путь, то совсем не ради того, чтобы усладить взор небывалой панорамой, а чтобы насытиться запахами, которые исходят от скромного барачного лагеря на выходе с пляжа. Меня располагают с подветренной стороны, и я ощущаю, как трепещут от удовольствия мои ноздри, втягивая вульгарный одуряющий запах, совершенно невыносимый для большинства смертных. «О ля-ля! — раздается голос позади меня. — Ну и вонища от пригоревшего сала».

А я не устаю наслаждаться запахом жареного картофеля.