Скажи Алексу, чтобы не ждал

Лето 1941 года

Именно тогда, когда Ганс думает, что неплохо было бы обзавестись девчонкой и что любая сойдет, он встречает Трауте.

Это происходит во время антракта «Бранденбургских концертов», когда они с Алексом выходят в фойе и становятся в очередь к буфету, чтобы купить вино и булочку с ветчиной.

Они сошлись во мнении о классической музыке, которую оба любят, и о литературе. Алекс одолжил Гансу «Братьев Карамазовых», теперь эта книга лежит у него дома на столе. Ганс просмотрел начало и пока не знает, что думать. Взамен он принес Алексу «Будденброков», которые можно сравнить с «Братьями Карамазовыми» по количеству страниц.

Что касается музыки, то Алекс предпочитает русских композиторов, но восхищается Бахом и Бетховеном, произведения которых не имеют ничего общего с военными маршами, звучащими из уличных динамиков.

Всю первую половину концерта Ганс наблюдал за Алексом, тот сидел с закрытыми глазами и слегка покачивал рукой, словно был инструментом, органично вписавшимся в оркестр. Ганс тоже чувствовал себя поглощенным музыкой – но, видимо, несколько иначе, чем Алекс: не он становился частью звуков, скорее это звуки становились частью его самого, словно исходили изнутри, подобно чувствам.

Аплодисменты давно стихли, и вот Ганс стоит в очереди в буфет, однако волнение не улеглось до сих пор. Алекс – перед ним, роется в бумажнике, у него все еще немного подергиваются пальцы. К ним направляется высокая брюнетка, поначалу Ганс думает, что она просто пытается пройти, и уже делает шаг назад, чтобы пропустить ее, как вдруг слышит:

– Алекс, это ты?

Алекс вздрагивает и, едва не уронив бумажник, отвлекается от своих мечтательных поисков. Сосредоточенно прищуривается – Ганс практически видит, как в голове у него крутится мысль: «А это еще кто такая?» – а потом скорее вопросительно, чем утвердительно произносит:

– Труди?

– Трауте, – поправляет брюнетка. – Ничего страшного. В прошлую встречу мы лишь перебросились парочкой слов.

– Трауте! – Алекс хлопает себя по лбу, но тут наступает его очередь делать заказ, и становится не до разговоров. Трауте улыбается Гансу, демонстрируя идеально ровные молочно-белые зубы.

– А вы?.. – дружелюбно спрашивает она.

– Шолль, Ганс Шолль, – говорит Ганс и сразу же понимает, как преувеличенно официально это звучит. Он деловито пожимает брюнетке руку, отчего становится только хуже, однако девушку это, кажется, совсем не беспокоит. Она приветственно кивает.

Наступает очередь Ганса делать заказ, и он берет сразу же два бокала вина и две булочки с ветчиной. Что ж, похоже, следующие дни придется немного попоститься. Или написать матери и снова попросить у нее посылку: в Ульме на черном рынке все довольно дешево – не то что в Мюнхене! Кроме того, мама любит о нем заботиться. Неудобно только из-за денег, отцовской зарплаты налогового аудитора хватает ровно на то, чтобы содержать семью. Но что остается делать Гансу? Пока идет война с ее вечными учениями, казармами и угрозой призыва в армию, о подработке не может быть и речи.

Но как только Ганс станет врачом, он все вернет, причем с лихвой! От этой мысли становится хорошо, а от улыбки Трауте – еще лучше. Трауте невероятно вежливая, она горячо благодарит Ганса за булочку и вино. Она выглядит очень опрятно: искусно уложенные на затылке волосы, приталенный костюм, жемчужное ожерелье… А еще прямая осанка и внимательный взгляд – есть над чем задуматься.

– Мы с Алексом познакомились во время учебы в Гамбурге, – рассказывает она. – Разговорились как-то на уборке урожая, обсуждая Толстого и Достоевского, помнишь?

Алекс кивает, но Ганс знает, что Алекс обсуждает Толстого и Достоевского со многими людьми – это можно назвать одним из его любимых занятий. Поразительно, насколько его другу неинтересна эта женщина, которой явно есть что предложить – по крайней мере, с визуальной точки зрения. Вдобавок ко всему она еще и Достоевского читала. Однако Алекс стоит и как ни в чем не бывало жует свою булочку, будто происходящее его не касается и он вообще оказался здесь случайно.

Он думает только об одной женщине – той самой, которая скоро приедет в Мюнхен, – о своей Ангели. Ганс давно знал, что Алекс год проучился в Гамбурге, однако о том, что причиной тому была сестра Кристеля, узнал только недавно.

– Ах да, она работает в школе на севере Германии, – объяснил Алекс, когда они случайно заговорили о его пребывании в Гамбурге, а потом радостно добавил: – Она там работала!

В каком-то смысле Ганс рад за друга, в каком-то смысле – завидует и даже отчасти ревнует: сколько времени Алекс будет уделять ему, когда сюда приедет его Ангелика? Другого друга в Мюнхене Ганс пока не нашел. Поэтому неплохо было бы обзавестись девчонкой, думает он. Любая сойдет.

Трауте осторожно поправляет прическу, и Ганс начинает проявлять бурную заинтересованность («Значит, вы приехали из Гамбурга?», «Чему мы обязаны удовольствием лицезреть вас здесь, на юге?» – и тому подобное), отчего немного стыдится сам себя. Трауте сообщает, что тоже изучает медицину, но переводится сюда, в Мюнхен, только с нового семестра, ей хотелось бы посещать сразу все предметы – о, Гансу это прекрасно знакомо! – и когда в конце антракта раздается звонок, Алекс уже давно съел свою булочку, в то время как Ганс с Трауте даже не надкусили свои.

Трауте сидит впереди, со своих мест Алексу и Гансу виден ее красиво уложенный затылок. Алекс снова закрывает глаза, но Ганс – нет. Музыка с необыкновенной легкостью течет сквозь него, и после концерта они встречаются с Трауте на улице перед входом.

– Прекрасное выступление, – говорит она. – О, еще не очень поздно!

И вот Ганс уже предлагает прогуляться по Английскому саду. Поначалу Алекс идет с ними, но вскоре незаметно исчезает. Весь вечер Ганс и Трауте говорят исключительно о классической музыке, и все же ему удается найти подходящий момент, чтобы приобнять собеседницу за плечи. Трауте шутливо уворачивается и смеется. Алекс уже давно дома, пишет письмо своей Ангелике, думает Ганс, и правильно: Алекс поступил куда разумнее его.

Ганс прощается с Трауте у дверей ее квартиры, дерзко целуя руку, и она снова смеется.

Они с Трауте случайно встречаются несколькими днями позднее, в университете, на одной из лекций по медицине. Первые секунды Ганс не очень-то рад: он ожидал, что у него будет время все обдумать, однако Трауте снова выглядит очаровательно и, что самое главное, задает лектору очень умные вопросы. После лекции Ганс приводит ее в пивную, где они беседуют о философии. До чего приятно снова поговорить о философии, думает Ганс. Они уже перешли на ты, да и выпили лишнего, поэтому он набирается смелости и на прощание коротко целует Трауте в губы.

Они договариваются встретиться на следующий день у Трауте дома, она собирается приготовить что-нибудь перекусить, поставить пластинки и все такое, она не хочет тянуть кота за хвост, думает Ганс, и ему это нравится.

Но все складывается иначе. Ганс едет к Трауте на велосипеде – сегодня крутить педали ему так легко! – снова проезжает мимо газетного киоска и снова чуть не врезается в него, однако на этот раз виноваты не крикливые девчонки. В последний момент Ганс все же успевает затормозить.

– Повезло тебе, – мрачно бормочет продавец газет, но Ганс не слышит. Он вскакивает с велосипеда и покупает три разные газеты, что не имеет никакого смысла, когда вся пресса придерживается господствующей идеологии, однако он не раздумывая берет три. Стоя рядом с небрежно брошенным велосипедом, принимается подряд листать первую, вторую, третью газету… Продавец хмурится: – Правду там пишут, правду. Наш фюрер знает, что делает.

Но Ганс по-прежнему не слушает, он запрыгивает на велосипед, напрочь позабыв о газетах. Продавец удивленно глядит ему вслед, но жаловаться ему не на что: за газеты заплачено и можно продать их снова. Ганс что есть мочи крутит педали, но теперь держит путь не туда, куда раньше.

Когда он подъезжает к дому Шморелей, снаружи на скамейке не сидит Наташа, а внутри все выглядит подозрительно тихим. Ганс все равно стучит в дверь. Открывает сам Алекс, причем так быстро, словно стоял в прихожей и только его и ждал. Его светлые глаза слезятся, но он улыбается.

– Ганс, – говорит он, – война скоро кончится. Наполеон когда-то сломал себе о Россию зубы, теперь черед Гитлера. Если Германия начнет войну против России, то скоро все кончится.

Друзья падают друг другу в объятия, словно это уже произошло, и даже Ганс, который до этой минуты изнывал от беспокойства, внезапно верит услышанному.

Пританцовывая, Алекс проводит его внутрь и кричит:

– Пойдем же, выпьем за это! Сегодня я выпил бы даже за Сталина!

Они не пьют за Сталина, а сидят рядышком у камина и неторопливо смакуют водку прямо из горла не закусывая. Небольшой глоток обжигает Гансу горло и оседает в желудке теплым, но зловещим предчувствием. Некоторое время друзья просто сидят, молча передавая друг другу бутылку. Ганс смотрит на карту на стене, на царскую Россию – место, где родился Алекс, и только сейчас замечает, насколько эта карта пожелтела.

– Я ненавижу Сталина, – немного погодя бормочет Алекс, – но Гитлера я ненавижу больше. – И смотрит на Ганса так, словно только что задал ему вопрос и теперь ждет ответа.

– Я когда-нибудь рассказывал, что состоял в гитлерюгенде? – спрашивает Ганс.

– Как и все мы, – отвечает Алекс.

– Нет, – говорит Ганс, – не как все. Я горел идеями Гитлера, занимал руководящую должность и так далее. Я мог бы стать по-настоящему большой шишкой у нацистов!

Алекс задумчиво кивает, отпивает из бутылки большой глоток и спрашивает:

– А теперь?

– А теперь я ненавижу Гитлера, – говорит Ганс, – и войну.

Алекс снова кивает.

– Я тоже ненавижу войну, – бормочет он, – и эту немецкую наглость. Жизненное пространство на Востоке. Не смешите меня. Можно подумать, здесь нацисты разжирели недостаточно. Можно подумать, они что-то понимают в Востоке. В России. Как будто можно понять Россию, если ее не чувствуешь. Я ненавижу эти бессмысленные смерти, а еще больше – бессмысленные убийства. Я ненавижу Гитлера.

Алекс говорит, но смотрит не на Ганса, а поверх него, словно в невидимый горизонт. Смотрит на стену, где на самом деле нет ничего, кроме устаревшей карты:

– Теперь все скоро закончится, правда? Прежде ни один тиран не выстоял против России!

Алекс говорит, и глаза его наполняются слезами, и слезы безудержно текут по щекам, как будто в глубине души он не верит, что все закончится.

Германия вступила в войну с Россией. Одна его родина развязала войну с другой.

Ганс остается с Алексом до поздней ночи. Они больше не обмениваются ни словом, но теперь в этом и нет необходимости.

Трауте обиделась. Она понимает все «исключительные обстоятельства», однако Ганс мог бы по меньшей мере позвонить или передать сообщение как-нибудь иначе, а не бросать ее и ее вкусную домашнюю еду. Ситуация с Советским Союзом угнетает и Трауте: теперь она опасается, что война станет еще более ожесточенной.

Ганс и Трауте говорят о войне, лежа на берегу Изара, она одета в ярко-красный купальный костюм, и солнце светит так сильно, как будто это лето ничем не отличается от других. Лежишь себе, слушаешь журчание реки, осторожно, кончиками пальцев, касаешься теплой кожи Трауте и ощущаешь всепоглощающее умиротворение…

– Пойдем ко мне, – предлагает она, – если хочешь. Я разогрею тебе оставшуюся еду.

Они с Трауте встречаются все лето. Несколько раз приезжают в Ульм – родители приходят в неописуемый восторг от «будущей невестки», которая умеет быть полезной всегда и во всем: матери помогает по хозяйству, отцу – с бумажной работой. Даже брат и сестры очарованы Трауте. А Ганс просто думает: «До чего славно снова обзавестись подружкой, которая будет отвлекать тебя от политических событий и казарменной службы». Волнуются только рядовые солдаты. Ганс полагает, что офицеры из «верхушки» предвидели разрыв с Советским Союзом, быть может даже знали о нем. Повсюду разворачивается военная деятельность, учеба отодвигается на второй план – стране больше не нужны врачи, только солдаты. Женщины тоже должны вносить свой вклад, и Трауте определяют трудовую повинность в Крайбург-на-Инне. Ей давно об этом известно, но теперь, когда она нашла Ганса, назначение делает ее несчастнее прежнего. Крайбург-на-Инне – чего стоит одно название! Вкалывать на заводе по производству боеприпасов!

– Меня заставят собирать боеприпасы и тем самым сделают соучастницей войны, – причитает Трауте, склонив голову на его груди, и Ганс думает: «Как же с ней хорошо».

На какое-то время.