Скальп врага

Козак распахнул дверцу и первым выбрался из салона.

На мгновение в голове Кати закрутилась яркая, дурманящая карусель. Она представила, что в каком-нибудь американском боевике полицейский сейчас бы обязательно выхватил пистолет и парой выстрелов уложил бы злодеев. И она бы, наверное, смогла. Расстояние позволяло. С такой дистанции «Макаров» запросто прошьет спинку автомобильного кресла, сохранив достаточную убойную силу. А уж Козака через стекло достала бы и вовсе без проблем. Но… Одно дело кино, другое — жизнь. Она не могла рисковать. Или не хотела?

Козак распахнул заднюю дверцу. Ствол его пистолета уставился Кате в лицо. Совершенно автоматически, благодаря привычке, она отметила, что на руках у Козака перчатки. Тонкие, кожаные, потертые. Еще самым краем сознания подумалось: «Зачем ему по такой жаре перчатки? Да и не было их на нем раньше вроде».

— Выходите, живо, — скомандовал Козак. Катя выбралась из машины. — Руки на крышу.

Он проверил ее карманы, достал «Макарова», сунул себе в карман. Подняв полу куртки, взглянул на поясной ремень. Корабышев, тоже выбравшийся на улицу, с любопытством наблюдал за действиями напарника. Козак выругался, забрался в салон, пошарил рукой в стыке между спинкой и подушками, поискал под передним креслом, сунул руку под заднее и, зло усмехнувшись, вытащил Катину трубку.

— Та-ак, — произнес он многообещающе-зловещим тоном. — И кому же это мы звонили? Ага. Домой. Не дочке, понятное дело, маловата она еще для подвигов. Значит, жениху. Сюда, поди, уже целая толпа мчится, а, Катенька? — На сей раз его «Катенька» прозвучало издевательски. Бросив трубку на асфальт, Козак несколько раз ударил по ней каблуком. Послышался треск, корпус телефона лопнул. Пискнул, умирая, зуммер. — Иначе говоря, по-хорошему вы разговаривать не желаете, человеческих слов понимать не хотите.

Он взвел курок пистолета, поднял руку, уперев срез ствола в центр Катиного лба. Проделано это было привычно, буднично. Катя смотрела на него, не отводя глаз. Конечно, она боялась. Когда на тебя наставляют пистолет, всегда страшно. Просто ей было ясно: не эти двое решают ее судьбу. В их организации есть люди повыше. И Козак никогда не пойдет на убийство мента, не согласовав предварительно своих действий с «начальством». Понимает ведь, какими неприятностями грозит подобный поступок. Не может не понимать.

— Впрочем, мы придумаем кое-что получше.

Он коротко и профессионально, почти без замаха, ударил Катю рукояткой пистолета в висок. «Беретта» оказалась не только надежной, но и весьма увесистой машинкой. В глазах у Кати потемнело, колени подогнулись.

— Бабы, — пробормотал Козак, глядя на распростертое у его ног тело и убирая пистолет в наплечную кобуру. — До чего же тупые твари. Хуже кошек.

— Ага, — согласился Корабышев и мотнул головой в сторону Кати. — Что с ней-то делать будем?

— А чего с ней сделаешь? — поморщился Козак и сплюнул презрительно. — Здесь оставим. Поехали, пока сюда толпа не слетелась.

Они забрались в салон. «Девятка» рванула с места, выдохнув выхлоп сизоватого дыма. Через пару минут она уже скрылась за поворотом.

Катя осталась лежать на дороге.

Проезжавшие мимо притормаживали. Любопытно тянули шеи и прилипали к стеклам. Всем было интересно. Вот лежит человек. Лежит себе и лежит. Чего лежит, спрашивается? Если машина сбила, то где она, эта машина? Или хотя бы кровища где? А если пьяная, то почему так аккуратно одета?

Наконец одна из машин — потерханный «Москвич» — остановилась. Выбравшийся из-за руля парень лет восемнадцати, в болоньевом «пыльнике» и мешковатых грязных джинсах, подбежал к Кате, наклонился, тронул за плечо.

— С вами все в порядке? Эй, послушайте…

Он увидел небольшую лужицу крови, натекшую из ссадины на виске, поморщился. Осторожно взявшись за запястье, нащупал пульс. Пару минут парень размахивал руками, рассчитывая на помощь собратьев-автомобилистов, но прогадал. Дураков нет останавливаться. А если труп? Проблем потом будет до черта. Объяснительные, показания, еще, не дай бог, на самого же и навесят.

Наконец, осознав тщетность усилий, парень вновь склонился над Катей:

— Эй, послушайте, я вас в больницу отвезу. Вы потерпите только, не умирайте, ладно?

Покряхтывая от натуги, хозяин «Москвича» поднял бесчувственную Катю на руки. В этот момент за его спиной раздался истошный визг тормозов, а затем металлический лязг взводимых затворов. Паренек медленно обернулся и побледнел. В паре метров от него, перекрыв практически всю полосу, стояли два могучих джипа. Из опущенных окон на него холодно уставились ружейные и пистолетные стволы. Человеческие глаза над «стволами» были не менее холодны и не сулили ничего хорошего. Паренек испуганно отступил на шаг. Он бы поднял руки, кабы не Катя.

Из первого джипа выпрыгнул молодой человек. Настроен он был очень решительно. Скулы его заострились, под кожей перекатывались желваки.

— Я не… — пробормотал хозяин «Москвича», отступая еще на шаг и упираясь спиной в борт своей колымаги.

Молодой человек приблизился, и паренек зажмурился, ожидая худшего. Однако худшего не последовало. Дима, а это был он, осторожно забрал Катю, спросил натянуто, но спокойно:

— Что ты видел?

— Н-ничего, — поспешно затряс головой паренек. — Ничего не видел. Вообще.

— Перестань трястись, — жестко прервал его Дима. — Отвечай коротко и по делу. Что произошло?

— Я ехал, смотрю, женщина эта лежит. Остановился. Подумал, может, помощь требуется.

— С ней кто-нибудь был?

— Никого, — снова затряс головой владелец «Москвича». — Честное слово, никого. Я вообще ничего больше не видел…

— Кто-нибудь еще останавливался?

— Никто. Только я.

— Молодец, — серьезно кивнул Дима. — Теперь так, ты торопишься?

— Я-а-а… — Если даже он и торопился, разве признался бы? Под десятком-то «стволов»? Ищи дурака. — Не, я свободен.

— Подбросишь ребят до города?

— А-а-а… Да, конечно, подброшу, — потерянно кивнул тот.

— Вадим, — позвал Дима через плечо.

Из салона первого джипа выбрался подтянутый, стройный парень в костюме-«тройке».

— Здесь я, — сказал Вадим, приближаясь.

На владельца «Москвича» он не смотрел. Подобные люди попадали в сферу его жизненных интересов только тогда, когда в том появлялась особая надобность. В противном же случае Вадим их не замечал вовсе.

— Он согласился отвезти ребят в город. Я буду в больнице. Да, заплати ему, — сказал Дима и пошел к джипу.

«Братки» выбирались из салона, освобождая место для Кати.

— Сколько, Дима?

— По совести, — ответил Дима, укладывая Катю на заднее сиденье.

— Командир, пары сотен хватит? — спросил Вадим владельца «Москвича», доставая из кармана пухлый бумажник и вынимая две стодолларовые купюры. — Ну и отлично. Да не дрейфь, — он ободряюще хлопнул парня по плечу. — Все будет в порядке.

Охрана, убирая «стволы», подходила, забиралась в салон «Москвича», переговаривалась между собой:

— Давно я в гробах не ездил.

— Не, Мишань, тачка — зверь, почти танк.

— Ага, «тэ тридцать четыре». Грязная только.

— Да ты че, это не грязь, это загар. Слышь, а может, купить? По приколу? Эй, шеф, сколько она у тебя по трассе прет? Стольник хоть выжмет?

Тем временем Дима забрался за руль джипа. Вадим кивнул одному из охранников, указал на иномарку, и тот, понимающе кивнув, забрался на соседнее сиденье. Кто-то же должен охранять «папу»?

Дима не стал возражать. Он аккуратно развернул огромную машину и нажал на газ. Следом за ним устремилась вторая иномарка. «Москвич» рванул было вдогон, но скоро безнадежно отстал.

Бутылочно-зеленый «Додж» Ляпы остановился напротив главного входа в железнодорожный вокзал, когда часы только-только перевалили отметку «7:50». Встреча была назначена на восемь, но Ляпа предпочел приехать чуть раньше. Все-таки с серьезными людьми дела вел. Двое «волопасов», оглядываясь, выбрались из машины. Сам Ляпа остался сидеть в салоне, покуривая, осматривая привокзальную площадь. Ни Манилы, ни Крохи пока не было. «Волопасы» закурили. Держались они слегка нервно. Неуютно им было на площади. Мало того, что на въезде висел знак, запрещающий стоянку, так еще и прочие водители оказались на диво законопослушными, проезжали мимо, притормаживая лишь для того, чтобы высадить пассажиров. Несколько такси стояли чуть поодаль, за платной парковкой, унылый одинокий «ЛиАЗ», но это и все. Среди этого печального «великолепия» Ляпин «Додж» светился, как те тополя на Плющихе.

Без семи минут восемь из вокзала вышли трое — два откровенных «бойцовых бультерьера», плечи и грудь которых даже под свободными куртками выглядели устрашающе мощно, и, словно бы подобранный в контраст им, невероятно худой парень лет двадцати пяти с холодным лицом и светлыми, неприятными глазами. Если бы Катя оказалась сейчас у вокзала, она бы сразу признала своего давешнего «знакомца». Тощего пассажира «девятки».

Троица огляделась, заприметила «Додж» и двинулась к иномарке. На лице Тощего появилась улыбка.

— Привет, братва, — сказал он, подходя. Голос у Тощего оказался под стать внешности. Надтреснутый, звенящий. — Это вы, что ль, Ляпины жиганы?

— Ну мы. А тебе-то чего? — настороженно спросил «волопас», которому худой совсем не понравился. В особенности его бесцветные глаза.

— Да ладно понтоваться, братан. Наш папа сказал: ваш должен нарисоваться.

— Ну? — кивнул «волопас».

— Че «ну»? — Тощий вовсе перестал улыбаться. — Нукало. Приехал ваш папа?

Дверца «Доджа» открылась, и Ляпа, слышавший их разговор через открытое окно, выбрался на улицу.

— Я-то приехал. А Манила где? Он вроде тоже рубился быть.

Тощий улыбнулся уважительно.

— Манила здесь, — и мотнул головой в сторону вокзала. — Внутри ждет. Пойдемте, я провожу.

Ляпа зашагал следом, поинтересовавшись на ходу:

— Что-то я тебя не помню. Ты кто?

— Митя-Разводной, — откликнулся Тощий. — А что не помните, так это нормально. По рангу. Наш папа тоже не всех ваших бойцов в лицо знает.

— Это верно, — согласился Ляпа. — Так ты — пехотинец, что ли?

— Бригадир. Папа рубился до смотрящего поднять, — пояснил Тощий. — Как только с барыгами вся эта байда закончится.

Они вошли в вокзал, пересекли первый зал ожидания, направились к выходу на платформы.

— Куда это мы идем? — поинтересовался Ляпа, оглянувшись на всякий случай на своих «волопасов».

— В диспетчерскую, — ответил Тощий. — Лишний раз в залах отсвечивать не стоит. Народу пока мало, всех видно. Менты могут насчет вас шухернуться. Часов в восемь торговлю откроют, ботвы станет побольше. В полдевятого адлерский придет, тогда и будем «выставляться».

Ляпа нахмурился. Странно, подумалось ему. С чего бы это Маниле в диспетчерской сидеть? Конечно, в словах Разводного насчет ментов резон был, рылами отсвечивать никому не с руки, но диспетчерская… Манила мог бы и в ресторане зарыться, переждать. Хотя, с другой стороны, он вообще странный мужчина. Правильный, даже слишком. Поди разбери.

Они вышли на платформы, свернули вправо, пошли вдоль путей. На платформах было безлюдно. Ближайшая электричка только через пятьдесят минут, адлерский приходил на второй путь, но и для него еще рановато. Отъезжающие пока сидели в зале ожидания, читали, отгадывали кроссворды или жевали «походные завтраки» в вокзальном буфете.

У разбитой, крошащейся лестницы Тощий посторонился, пропуская Ляпу вперед. «Волопасы» оказались за его спиной. «Бультерьеры» — за спинами «волопасов». Ляпа сделал пару шагов.

— Слышь-ка, братан, — тревожно сказал вдруг один из «волопасов», — куда это мы идем? Будка-то в другой стороне совсем!

Собственно, Ляпа мог бы сообразить это и раньше, но на вокзале он бывал крайне редко — кусок-то чужой, что ему тут делать? — а когда бывал, диспетчерской будкой не интересовался. На кой она ему сдалась?

Сейчас-то он понял, что дело плохо, развели их, как баранов, на туфту, измену устроили. И ведь предупреждал советник, говорил, пусть пацаны хоть один «ствол» возьмут, мало ли как дело обернется. Нет, не послушал слова умного. Как полный лох, приказал бойцам своим волыны оставить. Поверил авторитету Манилы и Крохи. Хотя… Теперь-то чего жалеть? И сам он тоже без «ствола», потому как без нужды ему было срок самому себе на шею вешать, если вдруг с ментами напряг выйдет. Теперь же по всему выходило, что выкатились им вилы двойные с вензелями.

Ляпа обернулся как раз вовремя, чтобы увидеть чуть подрагивающий у переносья срез глушителя. В следующее мгновение Тощий уже уверенно нажал ка курок. Полетела в сторону стреляная гильза. Ляпу откинуло назад. Он умер мгновенно, даже не успев ничего почувствовать. Тело скатилось по ступенькам, распласталось на ржавом гравии.

«Бультерьеры» тоже не зря ели свой хлеб с маслом. Ляпины бойцы не успели даже «мама» сказать. Падали, правда, они некрасиво, как мешки с дерьмом. Хотя не их вина. Все так падают.

Тощий оглянулся на «бультерьеров», сосредоточенно убирающих оружие.

— Чего встали-то? Тащите этих двоих вниз. Зевак тут до хера, выпрется кто-нибудь, придется и их мочить. — Он спустился с платформы, подхватил мертвого Ляпу под мышки, стараясь не наступить в расплывшуюся под телом лужицу. — Вот работа у нас неблагодарная. Люди, когда помирают, ср…ся и сс…тся, а нам это нюхать все.

Тощий сморщился и, отвернувшись, потащил тело Ляпы к платформе.

— Да? — первый «бультерьер», как раз толкавший тело «волопаса», приподнял голову и принюхался. — Не знаю.

— Воняет, — отрубил Тощий.

— Тянет, конечно, маленько, г…цом, но ничего, вроде. Я вот помню, с одним «шашлыком» почти двое суток сидел, так и жрал там. Лето, в комнате под тридцать. Он через два часа протух уже наглухо — и ничего.

— Да у тебя и в морге аппетит не испортится, — весело подхватил второй.

— А чего? Нормально, — недоумевал первый, вновь принимаясь за работу. — Я читал, жрать много полезно. Особенно мяса. Я вот люблю с утра пожрать как следует. Отбивную там или икры. И водки выпить. Если, конечно, на работу не надо.

— Читал? — засмеялся второй, помогая приятелю. — Да ты хоть знаешь, как книжка-то выглядит, чучмек? Небось, кроме «Мурзилки», в руках отродясь ничего не держал.

— Да ладно.

Вдвоем они шустро сбросили тела с платформы, поспешили на помощь Тощему, не прерывая при этом разговора.

— Читал он, — передразнил на ходу второй. — Жрешь целыми днями, как слон. Тебя если грохнут — тонна, наверное, этого добра вывалится.

— Это ты про что? — насторожился первый.

— Да про г…о, вот про что.

— А из тебя не вывалится, что ли? — обиделся первый.

— Нет, — покачал головой второй. — Я мало ем. А после дела вообще никогда. Не могу. Хоть чего давай, кажется, от всего дерьмом прет. Я после работы на бабу люблю залазить, — сообщил он. — Стоит, как кол.

— Ну да, — без особой охоты согласился первый.

Втроем они управились довольно быстро. Через пару минут Ляпа и оба его спутника оказались под платформой. Не влезали только ноги одного из «волопасов». Торчали здоровенные — сорок пятый, не меньше, — кроссовки, хоть ты тресни. Как ни старались «бультерьеры», а залитые кровью ступни настырно вываливались из-под платформы.

— Да хрен с ним, — наконец буркнул Тощий. — Пусть торчат. Все равно никто не увидит.

«Бультерьеры» только пожали плечами. Им-то было все равно. Увидят — не увидят, какая разница?

— Камнями присыпь, — приказал Тощий, кивнув на кроссовки. — Сильно не надо, так, чтобы только в глаза не бросались.

Первый из «бультерьеров» послушно нагреб ногой гравия, заваливая кроссовки, наклонил голову к плечу.

— Нормально вроде? — не то спросил, не то оценил.

— Сойдет, — согласился Тощий. — Гильзы соберите.

— С дежурным-то чего делать? — беспечно спросил первый, мотнув лобастой башкой в сторону маячащей вдали диспетчерской будки, собирая гильзы. — Он же со своей вышки небось видел все.

— Да хрен ли он там видел? — отмахнулся Тощий. — Лиц все равно не разглядел. Далеко.

— А если у него дальновидность?

— Дальнозоркость, село неасфальтированное, — поправил второй, отдуваясь.

Он утер со лба обильный пот и принялся обмахиваться полой рубашки.

— Хоть дальнозоркость, хоть близорукость, — ответил Тощий. — Один хрен, далеко слишком.

— Это точно, — согласился второй. — Да и неохота. Жарко что-то сегодня.

— Все, поехали, — скомандовал Тощий. — И так слишком долго возились. Скоро электричка подойдет.

Троица поднялась на платформу, торопливо зашагала к дальнему углу вокзала, откуда можно было выйти на привокзальную площадь.

За «восьмеркой» пришлось ехать к управлению. Дань дружбе. Лемехов заглянул в дежурную часть, забрал оставленные Гришей Панкратовым ключи и поехал к вокзалу.

Проглянуло вдруг радостное солнце, пригрело. Влажные темные пятна на асфальте парили совсем не по-осеннему. Видать, начиналось припозднившееся в этом году бабье лето. Кусты, деревья вспыхнули невероятно ярким, рыжим пламенем, аж в глазах зарябило от этакой красотищи. Ленивый ветерок, под стать солнцу, теплый и мягкий, мел по тротуарам золото опавшей листвы, заставляя дворников материться сквозь зубы. Кому красота, кому работа.

У вокзала Лемехов с лихой визгливой пробуксовочкой загнал «восьмерку» на платную стоянку, показал безразличному «сборщику» удостоверение и зашагал к летней кафешке, доживающей последние денечки. Синий тент с белым, всем знакомым рисунком и надписью через прорезиненный борт: «Балтика». Изнутри доносилась попсовая музычка, шум голосов. Утро, а смотри ж ты, многолюдно. Кто отпаивается после вчерашнего, кто деловые переговоры ведет. Пахло питой, шаурмой, шашлыками, еще чем-то мясным. Вдоль площади — палатки однотипные. Еда, еда, еда. Прямо Золя. Чрево Парижа в натуре.

Шумно. Вокруг люди, шагу не сделаешь, чтобы не задеть кого-нибудь. У главного входа носильщики травят друг другу байки. Тележки — стадом, в двух шагах. И ни на одной нет ценника. Спроси «сколько» и предусмотрительно ухватись за стенку, чтобы не упасть. Дальше — таксисты. Машин вереница. Повезут хоть на край света. А пока сидят в передней старенькой «Волге», играют в карты. Еще дальше «Паджеро». В салоне — четверо. Стекла затененные, но в лучах прострельного солнца, на фоне светлой вокзальной стены, видны размытые силуэты.

Лемехов быстро прошел мимо, нырнул в дверной проем летней кафешки, огляделся. Тот, с кем он встречался, сидел за дальним столиком, у затянутого мутноватым полиэтиленом окошка. Столики пластиковые, шаткие, дешевые, на сезон. Человек безразлично смотрел в окно и пил пиво прямо из горлышка. Курил, зажав сигарету в тонких нервных пальцах.

Человек этот был известен в определенных кругах под погонялом Мелех. Когда-то, лет пять назад, Мелех крутился в криминальной среде. Не активничал, а так, на подхвате. Но сколько веревочке ни виться… Оправдывая мудрость поговорки, в одной из разработок зацепили его. Не повезло. И идти бы Мелеху годика на три-четыре зону топтать, кабы не «добрый дядя» Лемехов. В общем, всем понятно было, что Мелех — мелкая сошка и толку сажать его никакого. На воле от него могло быть пользы куда больше. Такие мелкие проныры, как правило, знают все о происходящем в городе. Информацию дают они вполне достоверную, хотя и приукрашенную собственными домыслами. Одним словом, после недели задушевных бесед Мелех согласился сотрудничать с органами в лице оперативника Антона Лемехова. Несколько раз он давал вполне ценные сведения, но потом сотрудничество как-то само собой сошло на нет. И Мелех активности не проявлял, и Лемехову он был не особо нужен. В общем, заглохло общение. Вплоть до сегодняшнего дня.

— Привет, — Лемехов придвинул стул, сел.

— Наше вам, начальник, — на лице бывшего шустрилы была ясно написана огромная, прямо-таки безразмерная «радость». — Пивка, водочки, коньячку? — предложил для порядка, как-никак был хозяином заведения. — Покушать чего-нибудь?

— Коньячку я и без тебя найду, с кем выпить, — парировал Лемехов. — Что-то ты, Мелех, неважно выглядишь. Похудел. Жизнь обычного гражданина не впрок пошла?

— Где они, обычные? Да и с чего тут толстеть? — Собеседник мотнул головой, разом указывая на окружающую привокзальную жизнь. Лицо у него было сухое, глаза невеселые, высокий, ростом с Лемехова. — Беготня, суета. Ваши заедают, налоговики, шушера разная. Что ни день, то инспекция какая-нибудь. То санэпиднадзор, то пожарные, то еще какая-нибудь зараза. И каждому конвертика в карман мало, сумочку с собой собери. Коньячок чтобы, балычок, икорка, как положено. Глянет, еще и поморщится. Он, вишь ты, красную не жрет, падло, ему черненькую подай.

— Но берут? — усмехнулся Лемехов.

— Ага, в зубах тащат, — зло поморщился Мелех. — Хрен вырвешь. Да хоть бы «спасибо» говорили, а то ведь такую рожу скорчит — прямо большое одолжение сделал. Оклад-то у него, мышь с голоду сдохнет. Семи «кать» на круг не набежит, задохнется, а морда — в дверь хрен просунешь, щеки за косяк цепляются.

— Могу помочь, — по-простецки предложил Лемехов. — Не придется сумочки с конвертиками совать.

Мелех подумал, покачал головой.

— Нет, начальник. За предложение спасибо, да только я жить спокойно хочу. И работать. А с вашей помощью меня враз прикроют.

— Кто это?

— Да уж найдутся люди не слабей вас.

— Ну, смотри, дело хозяйское. Братва не достает?

— Не трогают пока, — Мелех сильно раздавил окурок в пепельнице, внимательно изучая, как он ломается и крошится.

— Ах, да. Прости, забыл. Ты же из бывших.

— Да хоть из нынешних, — отстранение ответил собеседник, не поднимая взгляда от пепельницы. — И со своих стригут, не стесняются. Только ведь откидывать с чего-то надо, не из воздуха же лавэ берется. Наши правильные. Подняться дают, раскрутиться.

— Ну да, ну да, — согласно кивнул Лемехов. — Крохина бригада тут «крышует»?

— А то сами не знаете? — невесело усмехнулся собеседник.

— Знаю, — согласился Лемехов. — Для поддержания разговора спрашиваю. — Он посмотрел сквозь пластик окна на «Паджеро». Слушай, Мелех, а чья это там тачка такая красивая? Не Крохина, часом?

Собеседник тоже взглянул в окно, пожал безразлично плечами.

— Навряд ли. Чего он тут забыл? — Мелех сцепил пальцы рук в кулак, поднял взгляд на оперативника. — А хоть и забыл, так нашлось бы, кому съездить. Он — папа, а не шустрила.

— Ну, раз уж мы на такую тему интересную вышли, давай о Крохе и поговорим, — усмехнулся Лемехов.

— Да я-то на нее не выходил, начальник, — в тон ему ответил Мелех. — Вы вытащили.

— Правда? — делано удивился Лемехов и усмехнулся. — Не заметил. Ну да ладно, вышел так вышел. Поболтаем за интерес.

— Поболтаем, — повторил Мелех, тоже усмехаясь, но по-прежнему невесело, настороженно. — Я бы поболтал, так вы же, начальник, болтаете между собой, а остальных либо допрашиваете, либо показания снимаете.

— Все, Мелех. Хорош скалиться, — посерьезнел оперативник. Видно, слова бывшего бандитского шустрилы его задели. — Расскажи-ка мне, что за базар такой по городу катается, будто Кроха «дурью» занялся.

Мелех подумал, покачал головой.

— А чего вы меня об этом спрашиваете? Спросите того лося, который вас на эту туфту развел. Я-то ни о чем таком не слышал.

— Врешь, Мелех. По глазам вижу, что врешь, — Лемехов наклонился ближе, понизил голос. — Кроху боишься?

— Чего мне его бояться? — Мелех старался выдержать ровный тон, но в голосе его отчетливо звучало беспокойство. — Я с ним не ссорился. Но базар вы, начальник, беспонтовый ведете. Кроха сроду к таким делам никаким боком не прислонялся.

— Хочешь сказать, на Ляпу кто-то другой наехал?

— Говорите все больше вы, я слушаю, — привычно отозвался Мелех.

Лемехов поморщился. У Мелеха на любой случай жизни была заготовлена дежурная фраза, позволяющая уйти от прямого ответа, выиграть время, подумать. Эта манера — отвечать «пустышками» — раздражала Лемехова и раньше, а сейчас так особенно.

— Знаешь что, Мелех, если ты и дальше будешь мне тут клоуна играть, я очень разозлюсь. Очень, — предупредил оперативник, отворачиваясь к окну и наблюдая за «Паджеро». — А когда я злой — я очень неприятный мужчина. Веришь — нет, сам себе противен становлюсь. Могу, например, забыть о том, что мы уже пять лет знакомы, и сдать тебя, как наседку. Сколько ты после этого протянешь? День? Два? Так что пой давай, пока я не вышел из себя окончательно.

— Ничего не меняется, — покачал головой тот.

— А как ты хотел? — холодно поинтересовался Лемехов. — Соскочил и сразу отмылся добела? Забыл прежнюю жизнь, как страшный сон? Нет, родной, так не бывает.

— Уж с вами забудешь. Нет-нет да и напомните, — помрачнел Мелех. — А ведь я не при делах теперь.

— Ты овец на жалость разводить будешь, — поморщился оперативник. — А мне жалобы не нужны, мне информация нужна. Конкретная. Кто, когда, где и за сколько.

— Вам-то зачем? — взглянул на него из-под бровей собеседник. — Наркотой ОБНОН вроде занимается?

— Не твоя забота. Ты рассуждай поменьше, спокойнее спать будешь.

Мелех вздохнул, понизил голос до шепота.

— В общем, начальник, катался такой базар, что объявились в городе люди реальные, на мочилово серьезное настроенные. Кто они, откуда, под кем ходят — мне неизвестно. Да и не только мне. Слыхал я, братва пыталась на них выйти, только все без мазы. Они, чуть что, концы рубят.

— Что, совсем никаких наколок на них нет? — не поверил Лемехов. — Не бывает такого, Мелех. Хоть кто-то что-то да должен знать. Может, ты плохо слушал? Невнимательно?

— Уж повнимательнее, чем вас, — вдруг окрысился тот. — У нас недослышь — враз без ушей останешься.

— Ладно, ладно, успокойся, — Лемехов откинулся на стуле, подумал. — Как думаешь, не могла всю эту кашу одна из крупных бригад организовать? С понтом, чужие работают, а на самом деле свои.

Мелех пожал плечами.

— Откуда мне знать? Если и так, об этом на каждом перекрестке звонить не будут.

— Я в том смысле, что не могли ли это Крохины парни затеять?

— А зачем? — озадачился Мелех. — Их бригада и так кого хочешь придавить может.

— Ну, эти… «чужаки», они ведь беспредел творят, с них спросится, а тут все шито-крыто. Кроха половину пап перемочит и на куски их насядет, а потом вчистую от всего отмажется, еще и героем себя выставит. Мол, воевал, победил, все законно, по понятиям.

— Ему и своих кусков с головой хватает, — задумчиво протянул Мелех.

— Деньги — не дерьмо, много не бывает.

— Это верно. Да только, если по уму говорить, Кроха не первый день землю топчет. Захотел бы он Ляпу подмять — нашел бы повод. Кроха — бобер хитрый, жизнью битый.

— Так ведь и на старуху проруха бывает, — возразил оперативник. Мелех только плечами пожал. — Ладно, может быть, ты и прав, — Лемехов откинулся на стуле, наклонил голову к плечу. — А может, я. Жизнь нас рассудит.

Он снова повернулся к окну. И внезапно почувствовал укол тревоги. Из главного вокзального выхода выкатились четверо. Трое бойцов — упругие, с мощными фигурами, накачанными шеями и могучими руками, а следом за ними поспешал… Манила собственной персоной. С такого расстояния Лемехов не мог разглядеть толком его лица, но двигался «папа» быстро, с той тщательно скрываемой и потому едва различимой суетливостью, которую можно угадать только в людях серьезных, авторитетных, когда они сильно взволнованны. Следом за Манилой по ступенькам сбежал Челнок. Лемехов насторожился еще больше, потянул шею, даже слегка привстал. Челнок был из самых приближенных к Крохе людей. Как говорят, «стоящим справа». Знать, случилось что-то по-настоящему серьезное.

— Чьи бойцы, Мелех? — спросил он, не отрывая взгляд от окна. — Вон те трое, у «Паджеро»?

Мелех подался к окну, близоруко прищурился.

— А я вижу, начальник? Совсем слепой стал, очки пора заказывать.

— Зато я зрячий, — пробормотал Лемехов, отодвигая стул и поднимаясь. — Значит так, молодой человек, на этом интересном месте мы с вами нашу профилактическую беседу прервем. Я заскочу еще раз, через пару дней, и мне очень хотелось бы, чтобы вы мне дали информацию. Информацию, а не ту баланду, которой сегодня потчевали. Покрутись, пошевелись, подумай, посмотри, послушай. А не то я сильно огорчусь, и возникнут у вас такие напряги, какие до сих пор и не снились. Понятно излагаю?

— Уж куда понятнее, — проворчал Мелех.

Следом за Челноком из вокзала торопливо выскочил бригадир-«билетчик». Дородный старик в приплюснутой кепке, сандалиях, потерханных брюках и военном кителе с целым ворохом медалей на бочкообразной груди.

В руке старик держал покрытую лаком сучковатую палку-трость.

Лемехов выскочил на улицу, быстрым шагом направился к вокзалу. Навстречу ему так же торопливо шагали люди. Одни молчали, другие возбужденно переговаривались.

Оперативник не уловил многого, понял только, что нашли кого-то — то ли раненых, то ли убитых.

Краем глаза он заметил, что Челнок, уже забираясь на заднее сиденье джипа, достал мобильный. Выражение лица его было крайне мрачным. Иномарка резко отвалила от тротуара. Мелькнула за стеклом напряженная физиономия Манилы, каменная, с заострившимися скулами.

— Т-твою мать, — выдохнул Лемехов.

Ах, как ему это все не нравилось, как не нравилось! Он навалился на тяжелую высоченную вокзальную дверь, вломился в зал ожидания. Здесь жужжали, но в основном те, кто тянулся к выходу. Зато сквозь вокзальные витражи можно было различить на перроне толпу.

Лемехов выбежал на улицу, доставая на ходу удостоверение, приговаривая механически:

— Милиция. Пропустите, милиция. Милиция. Да пропустите же, вам говорят.

Толпа расступалась, но лениво, нехотя. Всем было интересно что-то, что находилось там, впереди, на спуске с платформ. Они бы попрыгали на пути, подошли бы поближе, кабы не электричка. Лемехов поступил проще. Он вошел в электричку и побежал по вагонам в хвост состава. Так было несравненно быстрее. Кое-кто устремился за ним. Добравшись до последнего вагона, он вышел на улицу, растолкав любопытных, спустился с платформы на пути.

Здесь уже стояли машинист электрички и его помощник — белобрысый перепуганный пацанчик.

— Милиция, — сообщил Лемехов.

Машинист кивнул серьезно:

— Видим уж, — буркнул он и указал на три лежащих вдоль полотна тела. — Вон…

Лемехову даже с картотекой не надо было сверяться. Память у него работала вполне хорошо, а городских «пап» знали в лицо не только оперативники. Лицо Ляпы было изуродовано выстрелом — на лбу, веках и на носу пятно ожога. Смешавшаяся с пылью кровь загустела, превратившись в маску, На которой выделялись лишь мутноватые пятна глаз, черных из-за кровоизлияния. Тем не менее Лемехов узнал Ляпу.

— В милицию уже позвонили? — спросил оперативник.

Машинист сплюнул на гравий, сказал спокойно, словно ситуация его вовсе не касалась:

— А как же. Первым делом.

— Кто обнаружил трупы? — спросил оперативник, глядя на машиниста.

— Так это… — пробормотал пацанчик, нервно дергая остреньким кадыком. — Мы с Митричем и обнаружили. Когда подъезжали, смотрим, прямо на пути какие-то люди. Митрич еще посигналил, чтобы отошли, значит.

— Кто их первым заметил? — спросил Лемехов.

— Ну, я заметил, — неприязненно ответил машинист. — Издаля еще.

— Сколько их было?

— Людей-то? — Митрич отвернулся, посмотрел на солнце, словно бы припоминая. — Трое. Да еще двое на платформе стояли.

— А эти? — оперативник указал на тела.

— Эти лежали. Что им еще делать?

Лемехов почувствовал накатившую волну злости. День начинался неудачно. Сперва Мелех вместо сведений накормил его порцией шуток-прибауток, теперь вот еще машинист этот выпендриваться начал.

— Фамилия, — тихо сатанея, спросил оперативник.

— Чья? — спросил машинист.

— Пушкина, — зло выдохнул Лемехов. — Слушай, мужик, не хочешь говорить по-хорошему, сейчас поедем в отделение и там побеседуем по всей форме. Выясним, почему ты бандитов и убийц покрываешь, запутываешь следствие, понял?

Машинист посмотрел на него тяжелым взглядом. Глаза его налились кровью.

— Ты меня не пугай, — негромко сказал он. — Я пуганый. Меня такие пугали — не чета тебе, щенку. И ничего, до седых волос дожил, еще и тебя переживу.

— Вы его не слушайте, товарищ милиционер, — забормотал помощник, еще больше бледнея и дергая кадыком. — Это Митрич не по злобе, он от волнения. У нас ведь план на сегодня теперь коту под хвост. Да и вообще неизвестно, сколько теперь ездить к вам придется. И еще…

— Поддувало прикрой, — мрачно оборвал его Митрич. — Молод еще языком чесать, не думая.

Понятно, подумал оперативник. О бандитах думают, о чем же еще? Ненароком лишнего сболтнешь, неприятностей не оберешься.

— В общем, так, — Митрич повернулся к путям. — Метров с двухсот мы их заметили. Вон как ту развязку проехали, так и увидели. Я еще подумал, может, их, — он, не оборачиваясь, ткнул большим пальцем в трупы, — маневровым зацепило, адлерского-то не было еще, он позже проходит, да и идет по другому пути. А маневровым могло, ежелича они, к примеру, у полотна пережидали. Молодежь нынче такая пошла. Встанут у самых рельсов, рот раззявят да по сторонам не смотрят.

— Почему двое? — Первая волна злости схлынула. Лемехов немного успокоился. — Их же трое вроде тут?

— Лежали-то двое, а третьего они как раз с-под платформы доставали, — пояснил Митрич. — Мы как поближе подошли, так я и увидел. Эти, здоровые, тянули, а двое стояли на платформе, смотрели, как те горбятся. Начальники ихние, видать.

— Доставали? — переспросил Лемехов. — А может, наоборот, заталкивали? Только одного успели, а двоих нет. А когда поняли, что обнаружены, решили сделать вид, будто нашли трупы, а не прятали.

Машинист подумал, пожал плечами.

— Может, и так было, кто их знает. Я ж рассказываю, что видел, а дознаться, что да как, это уж ваша работа.

Лемехов согласно кивнул.

— И что же дальше? — спросил он.

— Ну что, мы скорость-то сбросили, чтобы, значит, и тех троих не зацепить ненароком, они ж, почитай, на самых путях стояли, гудок дали, как положено. — Митрич усмехнулся одной стороной рта. — А один из этих, самый здоровый, выпрямился и нам так ладонью показывает, стой, мол, а мы и так ползли, что твои черепахи. Ну, они третьего-то с-под платформы вытащили, посмотрели, да и пошли себе. Быстро так пошли, почти бегом. А как состав остановился, я сразу молодого послал в линейный. Вот вроде и все, — закончил он.

— А где линейщики?

— Так дежурный же пришел, посмотрел, нас, значит, оставил охранять, чтобы никто не подходил, а сам побежал вам звонить, группу вызывать.

— Умник, хоть бы выгородку спроворил. — Лемехов огляделся, посмотрел под платформу, поднялся по ступеням. — Всем три шага назад. — Толпа подалась назад, с интересом наблюдая за действиями оперативника. Тот опустился на корточки, осмотрел натеки крови на краю платформы, пригнул голову. — Ни одной гильзы, — пробормотал он. — Сдается мне, где-то я это уже видел. — А затем, выпрямившись, глядя поверх голов, поинтересовался, адресуя вопрос в никуда: — Ну и где же опергруппа, хотел бы я знать?

Местная больница — общепринятая в городе зона перемирия — располагалась в тихом, престижном районе. Отделения травматологии и хирургии уже долгое время финансировались полно и роскошно, причем далеко не за счет бюджета. Ремонт делался ежегодно, и совсем не дешевый. Врачи, санитары, медсестры, нянечки и прочий персонал получали внушительные «привески» к скудным зарплатам, что отнюдь не являлось лишним в наши небогатые времена. «Скорые» — сплошь «Мерседесы». Не на «РАФах» же нормальным пацанам кататься, в них от одной тряски можно концы отдать, а раненым покой необходим и бережное обращение. Оснащенные по последнему слову медицинской техники кареты сделали бы честь любой столичной клинике. Палаты травматологии и хирургии больше напоминали первоклассные номера гостиниц, чем обычные больничные апартаменты.

Оплачивал расходы скромный фонд «Взаимопомощь». Конечно, любой проверяющий мог поинтересоваться, почему фонд оказывает помощь только двум отделениям, а не всей больнице в целом, но… Это уж дело фонда, кому оказывать помощь, а кому нет. В общем, проверяющие вопросов не задавали, тем более что финансовые дела фонда были кристально чисты и прозрачны. Никаких нарушений. Ну, скажем, почти никаких. Что же до отделений… Настоящие пацаны в проктологию попадают редко, болячки там не «рабочие», крайне специфические, потому и хвастать ими как-то не принято. Могут неправильно понять. А платных крутых стоматологий в городе и без фонда хватает. Зубки лечить всем надо.

Короче, маячили два больничных отделения еврооазисом посреди всеобщего запустения.

На пороге травматологического отделения и появился Кроха, да не один, а в сопровождении свиты. Свита состояла из Вадима, Боксера, Челнока, Пестрого и троих рядовых бойцов.

Дима сидел на краю широкого кожаного дивана, опершись локтями на колени.

Войдя в холл, бойцы рассредоточились. Один отошел к окну, второй остался у дверей, третий углубился в коридор, очевидно, направился к дверям Катиной палаты.

Челнок вызвал из ординаторской дежурного врача и принялся о чем-то тихо беседовать. Кроха, Боксер, Пестрый и Вадим подошли к Диме.

Дима поднялся, повел зябко плечами, словно было ему холодно, хотя импортные кондиционеры поддерживали в холле комфортный климат, посмотрел на Вадима. Уже полтора года, как Вадим отошел от отцовских дел, работал в его, Димы, фирме, а вот же, случилась у Димы неприятность, и первый, кому Вадим сообщил о ней, оказался Кроха, «папа».

— Дима, я подумал, так будет надежнее, — сказал Вадим слегка виновато. Он не хуже Димы понимал сложность и шаткость ситуации. — Папа сможет быстро организовать охрану и вообще… Неизвестно ведь, что эти шакалы задумали.

— Вадим, запомни на будущее: когда мне понадобится помощь отца, я обращусь к нему сам, — сухо ответил Дима.

В общем, он был не совсем прав и понимал это. Советник не для себя старался. Но. Скажут, Мало-младший совсем беспонтовый пацан. Свои дела сам разгрести не может, чуть чего, к папе за помощью бежит.

— Ладно, хватит понтами друг друга валить, — оборвал сына Кроха. — Вадим правильно сделал, что позвонил.

— Давай-ка отойдем, поговорим с глазу на глаз, — предложил Дима.

— Пошли, — пожал плечами Кроха.

Чего-чего, а чистых базаров он никогда не боялся. Они прошли по холлу, свернули в коридор. Здесь отец резко, по-хозяйски, толкнул дверь ординаторской. Внутри оказалась молоденькая медсестра.

— Дочка, выйди-ка на минуту, — скомандовал Малостарший.

Сказано это было тоном, не терпящим возражений. Медсестра послушно выскользнула за дверь.

— Ну что, ты поговорить хотел? Говори.

— Отец, я думаю, что сегодняшнее происшествие как-то связано с твоими делами. Но теперь это стало нашей семейной проблемой, и я решу ее сам, — резко сказал Дима. — Она заключается не в том, что кто-то где-то торгует наркотиками или занимается еще чем-то подобным, а в том, что эти люди подняли руку на члена моей семьи. За это я с них спрошу. Но это мое дело. Ты мог бы прийти с букетом цветов, как простой посетитель, а явился с тремя мордоворотами. Извини, но ты напрасно пришел. Мои дела — это мои дела, и тебя они не касаются.

— Дима, — на щеках Мало-старшего вспыхнул румянец. — Нет твоих дел и нет дел моих. Они общие. Мы — семья. Ты, я, Степан, Света. Это твоя Катя входит в нашу семью, а не ты уходишь к ней. И семейных проблем у нас нет. Проблема каждого из нас — проблема всей семьи.

— Это не так, — жестко перебил Дима. — Ты знаешь, я всегда старался держаться подальше от твоих дел. Мне неинтересно, чем и как ты занимаешься, если, конечно, ты не просишь о помощи. У тебя свой бизнес, у меня свой. И они не имеют отношения друг к другу.

— А я твоих дел и не касаюсь. — Мало-старший сунул руки в карманы брюк, прошелся по ординаторской. — Я у твоей невесты в долгу. Хотелось бы вернуть. Может, ты наконец закончишь пустым базаром греметь и скажешь, как она?

У Крохи была хорошая память. Он не забыл, как год назад Катя выхаживала его раненого сына, сутками просиживая в больничной палате.

— Пришла в себя, — ответил Дима.

— Рентген сделали?

— Да, ничего опасного. Легкий ушиб, ссадина.

Кроха кивнул, словно бы соглашаясь с ладными действиями врачей.

— Оставишь здесь?

— Заберу домой, — ответил Дима.

— Зря, — подумав, сказал Кроха. — Здесь было бы безопасней. Я организую все, что нужно.

— Нет, — Дима посмотрел отцу в глаза. — Я заберу Катю домой. Обсуждению не подлежит.

— Как знаешь, — пожал плечами Кроха, подумал пару секунд, добавил: — Я рад, что с твоей Катей все в порядке.

— Спасибо, — кивнул Дима.

— Она сказала, чьи люди это были? — выдержав паузу, спросил Мало-старший.

Дима посмотрел на него. Вот они и перешли к главному. Дело было вовсе не в долге, хотя Кроха о нем и помнил. Речь шла о привычке, выработавшейся за десятилетия вопреки желанию. Мозг Мало-старшего, холодный, расчетливый, всегда, каждую минуту, секунду работал, решая одну и ту же задачу: как свести к минимуму возможную угрозу среде его обитания. Задача решалась по-разному, но постоянно, без остановок и перерывов.

И сейчас Кроха в очередной раз пытался найти наилучший выход, определить, как с наименьшими потерями выявить и нейтрализовать противника. Потому-то он и приехал. Неприятность, случившаяся с Катей, была лишь второстепенным фактором.

— Нет, — покачал головой Дима и стиснул в кармане блокнотный лист, на котором были записаны две фамилии и номер машины. — Катя не знает, кто они.

— Но хоть что-то она сказана? — прищурился Кроха.

— Ничего, — упрямо ответил Дима.

Кроха подумал, заговорил размеренно и веско:

— Утром чужаки завалили на вокзале Ляпу и двух его парней.

— Поздравляю. Я предупреждал.

— Помню, — с явным раздражением ответил Кроха. — Ты-то предупреждал, да я не послушал. Хотя меня война не пугает, у нас достаточно «стволов», чтобы задавить любую структуру в городе.

— Да? — Дима сунул руки в карманы. — А вот меня пугает. Эти люди избегают прямых стычек, и количество бойцов ничего не решает. Их меньше, но они хорошо подготовлены. Им известно, кто их противник, а вам — нет. И, наконец, они не придерживаются понятий и общепринятых правил, а вы вынуждены это делать. Поэтому им проще прогнозировать ваши действия, а вы подобной возможности лишены. Я бы сказал, что шансы, в лучшем случае, равны, и именно поэтому собираюсь увезти Катю домой.

— Ладно, увози. Кто тебе мешает? — ответил Кроха. На его висках, грубых, словно продавленных в черепе, вздулись вены. — Меня сейчас интересует вот что. Ты кому-нибудь говорил о встрече на вокзале?

Дима прищурился, на скулах у него вспухли желваки.

— Это наезд?

— Это вопрос.

Дима пожал плечами.

— Нет. Я же сказал, мне не интересны твои дела, и обсуждать их с кем бы то ни было я не намерен. А если тебя интересует, кто слил Ляпу чужакам, подумай: кто знал о готовящейся встрече? Ты, Манила, Седой и я. Один из четверых — «сливщик».

Кроха покачал головой.

— Седой — смотрящий. Ему не с руки раздувать войну. С него же первого спрос будет. Манила?.. Мы с ним никогда не воевали, стояли вместе, он меня спас. Я ему доверяю, как себе.

— Хорошо. Остаемся ты и я, — холодно констатировал Дима.

— Я-то точно знаю, что не делал этого, — заметил Кроха.

— Отлично. Вот ты и ответил на свой вопрос. «Сливщик» — я, — подвел черту Дима. — Пристрелишь сейчас или за город вывезешь?

— Ты за базаром следи, — рявкнул Кроха.

— Это ты следи, — яростно выдохнул Дима, придвигаясь к отцу вплотную. — Тебя убьют, потому что ты старый и слабый. Да, да. Старый, слабый и глупый! Манила вчера был твоим другом! Вчера ты ему мог доверять! Вчера он тебя спасал! А сегодня ваша дружба гроша ломаного не стоит! Не забрать сейчас твои куски — все равно что не отнять конфету у олигофрена! Седой — смотрящий, законник. Он вчера был смотрящим и законником. А сегодня Седой — враг. И Манила — враг. Они тебя уже предали! А если еще не предали, то предадут через минуту, когда им предложат достаточно крупную сумму. В твоем мире нет друзей и никому нельзя доверять. Никому и ни на секунду! Степень преданности и верности определяется величиной суммы! Если ты об этом забыл, значит, ты стал глупым и рыхлым! — По мере того, как Дима говорил, округлое, слегка одутловатое лицо Мало-старшего наливалось кровью. И без того малопривлекательное, оно становилось еще страшнее. Губы его скривились, в глазах вспыхнули огоньки бешенства. — И ты проиграешь эту войну! Хуже! Ты проиграл ее, еще не начав!

В этот момент Кроха ударил Диму. Не стараясь, просто махнул рукой, наотмашь, но все равно получилось весьма увесисто.

Диму отшвырнуло на стоящий у стены топчан. Он ухватился за край и опрокинулся вместе с топчаном на пол. Зацепил столик с разложенными на нем стерилизаторами, шприцами, склянками, пробирками и мензурками. Все это хозяйство с грохотом опрокинулось. На линолеуме образовалась лужица из микстур, весело покатились таблетки и разноцветные желатиновые пилюли.

Инстинктивно Дима схватился за щеку, и в глазах его проявился тот, кем он и был на самом деле, — подросток, перед которым стоял охваченный яростью отец. Но уже через секунду Дима совладал с собой, нарочито медленно убрал руку. Взглянул на Мало-старшего снизу вверх, спокойно и даже вроде бы с жалостью.

На шум в ординаторскую ввалились Челнок и Боксер. Пестрый топтался за их спинами. С удивлением они наблюдали за тем, как Дима поднимается с пола, переворачивает и ставит на место топчан. Увидев отцовских людей, Дима развел руками.

— Споткнулся. Все нормально.

Челнок взглянул на Кроху, тот махнул рукой, мол, дверь прикрой.

— Пошли, — Челнок выжал в коридор Боксера и Пестрого, прикрыл дверь.

Кроха сунул могучие руки в карманы брюк, прошелся из стороны в сторону, остановился и вновь повернулся к сыну.

— Ты выбирай выражения, когда базар трешь. — Дима только пожал плечами. Мало-старший помолчал минуту. — Так, говоришь, никому нельзя доверять? Даже тебе?

— Любого человека можно заставить сделать все, что угодно. Это лишь вопрос времени и методов воздействия. — Дима отвечал невозмутимо, словно и не получил только что по физиономии. Об ударе напоминало только алое пятно, разгоравшееся на его щеке. — И если я внезапно позвоню тебе среди ночи и попрошу приехать на «стрелку» — захвати с собой пистолет, а заподозрив неладное, стреляй, не раздумывая. — Кроха хотел было что-то сказать, но Дима остановил его движением руки. — Твои эмоции ничего не изменят. Ты сам выбрал такую жизнь, и мне странно, что приходится объяснять тебе ее правила.

Кроха, словно бы пытаясь отвлечься от неприятных мыслей, вытащил из кармана руку, посмотрел на слегка покрасневшие костяшки пальцев.

— Так, говоришь, я старый и глупый? — И, не дождавшись ответа, спросил: — Но силенка-то еще осталась, а?

— Ничего, — абстрактно согласился Дима.

«Хотя я думал, ты сильнее», — повисло в воздухе столь явно, что показалось высказанным.

Кроха усмехнулся. А Дима подумал, что отец, похоже, действительно стареет. Или устал? И плохо не то, что своим поступком он как бы признавал правоту сына, а то, что не мог позволить себе быть слабым. В мирный период подобное можно себе позволить, хотя и тогда несдержанность не красит, но во время боевых действий — нет.

Челнок, Боксер, Пестрый… Они привязаны к отцу. По-своему, конечно. Эти парни поедут с ним на любую разборку, станут стрелять, если того потребует ситуация, и будут готовы погибнуть, раз уж так фишка легла. Но каждый из них выберет жизнь, когда вопрос встанет определенно и возникнет необходимость выбора. И немаловажную роль в их выборе сыграет именно слабость. Слабость его, Димы, отца. Известное правило, применимое абсолютно для всех жизненных ситуаций: «Рыба ищет где глубже, а человек…»

— Ладно. Мне пора, — закончил он. — Пойду посмотрю, как там Катя. Да узнаю, когда можно ее забрать.

— Расслабься. Челнок все сделает, — сказал Кроха.

— Не стоит. Я сам.

Он вышел из ординаторской, прикрыл за собой дверь. Выждав пару секунд, Кроха последовал за ним.

— Вадим, — резко позвал Дима, оказавшись в коридоре. Советник подошел, остановился за спиной. — Пойдем.

Они толкнули дверь небольшого тамбура, разделявшего две палаты. Дима пропустил советника вперед, нажал на створку ладонью, прикрывая плотнее. Достал из кармана блокнотный лист, протянул Вадиму.

— Вадим, срочно «пробей» этих людей и их машину. И еще. Отправь двоих… нет, лучше троих ребят в школу к Настене и пару ребят сюда.

— Хорошо, Дима. — Советник взял листок, сложил, сунул в карман. — Все сделаю.

— Дальше, позвони в офис Наталье. Пусть она отменит все встречи, назначенные на сегодня, завтра и послезавтра. Если от меня требуется подпись — пускай отправит бумаги по факсу на мой домашний номер. Скажи, завтра к вечеру их доставят. И еще, отправь кого-нибудь в «Шанхай», пусть передадут мои извинения. И не говори об этом с отцом.

— Конечно, — тот кивнул. — Дима, ты извини, я не думал, что…

— Все нормально, — отрубил Дима. — Работай.

Дима вошел в Катину палату. Кровати в отделении были под стать оборудованию — импортные, удобные, дающие максимальную степень комфорта. Катя не лежала, а полусидела.

Выглядела она неважно. Правый глаз затек, на виске темнела ссадина, на щеке царапины от удара об асфальт. Волосы с правой стороны выстрижены. Держалась Катя напряженно, нервно.

— Ты забрал Настену из школы? — спросила она, как только за Димой закрылась дверь.

Прошлый их разговор состоялся еще в ординаторской и занял не больше минуты. Врач не позволил общаться дольше. Надо было сделать рентген, обработать раны и ссадины, сделать какие-то уколы.

— Нет. Но я отправил туда троих ребят. Не волнуйся, все будет в порядке, — ответил он, подходя и присаживаясь на край кровати.

— Спасибо, — Катя слегка расслабилась, поправила спадающие на лицо волосы. — Я, наверное, ужасно выгляжу, — усмехнулась она. — Сама чувствую. Лицо, как подушка.

— Настюха сказала бы «прикольно». Надо учиться разговаривать со своими детьми на одном языке.

— Прикольный же у меня видон, — Катя старалась держаться бодро, хотя голова у нее болела неимоверно.

Укол, сделанный проворной хорошенькой медсестрой, подействовал, но обезболивающее не уняло, а лишь слегка притупило боль.

— То, что надо, — согласился Дима. — Как ты себя чувствуешь?

— Почти нормально. Мутит, правда, слегка.

— Пройдет. У меня такое бывало. Поспишь пару часов — и как рукой снимет, — пообещал Дима.

— Что с фамилиями? — взяла быка за рога Катя.

Собственно, Дима другого и не ожидал.

— Отдал Вадиму. Он пробьет по нашим каналам, к вечеру получим полный отчет.

— Долго, — поморщилась Катя. — Хотя… Все равно пустышка. Слишком уж спокойно они мне ксивы показали. Хотя и не отличишь от настоящих, но липа, точно. Да и тачка, скорее всего, угнанная.

— Я знаю, — согласился Дима. — Но проверить-то не помешает? Не перетрудимся?

— Нет, пожалуй, — согласилась Катя.

— Ну вот. И потом, даже если их корки — липа, можно попробовать выяснить, откуда они взялись. Кто изготавливал, где, когда. Глядишь, на покупателей выйдем.

— Вряд ли. — Катя тряхнула бы головой, кабы не нбющая боль. Так что пришлось махать рукой. Получилось вяло и невыразительно. — Слушай, а мы когда домой поедем?

— В больнице не нравится?

— Нет, в общем, тут неплохо, но дома все равно лучше.

— К вечеру, — пообещал Дима. — А пока тебе лучше побыть здесь. На всякий случай. Медики рядом, да и безопаснее.

— Безопаснее? — Катя прищурилась. С подбитым глазом получилось забавно, и Дима улыбнулся. — Не думаю, что со мной может что-нибудь случиться дома. Не станут же они…

— Сегодня утром, на вокзале, — прервал ее Дима, — были застрелены Ляпа и двое его «бычков». Это означает, что началась война. Кто-то решил, что пришло время большого дележа.

Катя хмыкнула.

— Думаю, это те же люди, что устроили ночью стрельбу на «Палермо» и охотились за… мной.

Она едва не сказала «за Америдзе», да вовремя прикусила язык. Диме о ее делах знать не следовало.

— Охотились? — повторил тот. — Похоже, сегодня у нас день удивления.

— Оговорилась, — объяснила Катя.

Дима внимательно посмотрел на нее, кивнул:

— Ну да. Я так и подумал. Все верно. Это одни и те же люди.

— Послушай, твой отец… То есть я имела в виду, может быть, тебе, случайно, конечно, известно, кто они? В смысле, может быть, у тебя есть какие-нибудь соображения на этот счет?

Ей было крайне неловко. Лемехов был убежден, что Дима тянет из нее информацию, а получалось наоборот.

— Я не имею никакого отношения к отцовскому бизнесу, — спокойно ответил Дима. — Он, возможно, о чем-то догадывается. Я — нет.

— Ч-черт, — Катя слегка качнула головой. — Полный ноль.

— А что они от тебя хотели?

— Кто?

— Эти двое, в машине?

— Ну-у… Одним словом, чтобы я не слишком усердствовала в расследовании. Насчет ночного происшествия на «Палермо», — ответила Катя.

Она сказала почти правду. Почти. Однако Дима уловил легкую заминку.

— А им есть чего бояться? Вы далеко продвинулись?

— Смеешься? За два-то часа? Ни на шаг. Да и куда тут двигаться? Ни свидетелей, ни «стволов», ни гильз, вообще ничего. Явный «глухарь».

— Тогда зачем они засветились?

— Понятия не имею.

— Занятно, — пробормотал Дима. — Очень занятно.

Его вопрос озадачил Катю. А действительно, подумала она. С чего бы это Козаку с Корабышевым понадобилось ее о чем-то предупреждать, угрожать, демонстрируя свои пусть и не подлинные документы, но подлинные физиономии? Что такого она нашла на месте происшествия, что напугало этих двоих? И почему они насели именно на нее, а не на, скажем, Гришу Панкратова, который входил в состав опергруппы? Пули? Так тут от нее, Кати, ровным счетом ничего не зависит. Либо аналогичные проходят по картотеке отстрела, либо нет. Что напишут эксперты в заключении, то и будет. Она, Катя, тут ничего изменить не может. Выкрасть или подменить заключение? Так Козак этого не требовал. Значит, не пули их интересовали, а что-то другое. Картотека отстрела ФСБ? Но, опять же, Катя к ней никакого отношения не имеет и повлиять на заключение не может. Им достаточно было зажать Америдзе втихую. Она, Катя, об этом даже не узнала бы. Но Козак все проделал демонстративно, работая явно на нее. Почему?

От всех этих вопросов голова у Кати разболелась еще сильнее. Совсем уж тошно стало. Она откинулась на подушку и прикрыла глаза, ощущая пульсирующие толчки в висках. Дима что-то сказал, но она не расслышала.

— Что? — переспросила, не открывая глаз.

— Тебе нужно поспать, — повторил Дима. — Я оставлю пару ребят в холле на всякий случай, а сам смотаюсь по делам, по дороге куплю тебе новый телефон. Ага?

— Ага, — Катя улыбнулась.

— Через пару часов вернусь.

— Хорошо.

Катя почувствовала усталость. Сутки на ногах, да еще по голове ее угостили здорово с утра пораньше, что излишней бодрости не способствует. Не самое лучшее начало дня. Она слышала, как Дима поднялся, слышала, как он набирает номер на мобильном, слышала первую фразу: «Седой? Это Дима Мало. Мне нужно срочно с вами увидеться…» Она еще почувствовала неприятный укол: ее жених при ней, сотруднице оперативного отдела ГУВД, звонит смотрящему и договаривается о встрече. Затем хлопнула дверь, а после этого Катя почти мгновенно погрузилась в сон.

Когда Вадим вышел из тамбура, Кроха поманил его.

— Ну? — спросил он, нависая над советником громадным телом. — Что он сказал?

— Ничего, — ответил Вадим. — Попросил ребят в школу отправить да еще пару чёловек сюда прислать.

Врать ему было нелегко. Все-таки он начинал свою «карьеру» именно у Крохи. «Поднялся» и долго был в «первом круге». Мало-старший знал своих людей достаточно хорошо и легко мог отличить, когда те полностью откровенны, а когда темнят, чего-то недоговаривают.

— Вадим, — Кроха смотрел советнику в лицо, взгляд его был тяжелым и острым. — Не надо меня грузить. Когда меня начинают грузить, я понимаю, что человек меня не уважает. Что он сказал?

— Папа, — тот замялся. — Ничего важного, так, по работе, ну и насчет охраны распорядился. — Кроха продолжал смотреть на него, не отводя глаз. Вадим не выдержал, отвернулся. — Ну, дал бумагу с парой фамилий, сказал пробить.

— Каких фамилий? — вкрадчиво поинтересовался Мало-старший.

— Да там два каких-то упыря. Я не знаю, папа. Димка же мне не сообщает. Еще номер и описание машины.

— Дай мне эту бумагу, — Кроха протянул могучую ладонь. — Мои люди все сделают. Через пару часов получишь свою писульку обратно. С адресами и прочей байдой, как положено.

— Папа, я не могу, — Вадим поднял взгляд, но тут же отвел его снова. — Дима строго сказал, ни о чем тебе не сообщать.

— Вадим, ты что, в попы заделался, что я тебе три раза, как молитву, повторять должен? — Кроха медленным, кошачьим движением сгреб советника за лацканы пиджака, скомкал их в пятерне так, что пиджак едва не лопнул на спине, притянул: — Сказано, я все улажу и с Димой эту проблему решу сам, тебя отмажу. Так что давай бумагу.

Вадим вздохнул. С одной стороны, чувство долга, с другой… Кроха сумеет пробить этих лосей магаданских быстрее и чище, тут базара нет. Да и для Димки, ясен пень, так было бы безопаснее. Все-таки он держал путевую структуру, в мутные дела не лез, не косячил перед ментами. Напряги ему, понятное дело, без надобности.

Вадим полез в карман, достал блокнотный лист, протянул Мало-старшему. Тот сгреб листок широкой, как совковая лопата, пятерней.

— Иди. Побеспокойся насчет охраны. А через пару часов подгребай сюда. Боксер тебе все подвезет.

Вадим кивнул:

— Хорошо, папа.

Кроха отпустил его, едва ли не заботливо оправил пиджак, сказал негромко:

— А надумаешь еще раз перечить — пеняй на себя. Не посмотрю, что ты Димкин советник.

Вадим поджал губы, кивнул еще раз. Стоящий в трех шагах Челнок отвернулся. Как ни старался Кроха говорить тише, а слышно его было хорошо. Благодаря огромной грудной клетке Мало-старший при нужде без труда мог бы переорать мегафон.

— Боксер, — позвал Кроха, направляясь в холл.

— Да, — тот поспешил навстречу.

Мало-старший протянул ему бумагу.

— Свяжись с нашими людьми в ментовке, пусть пробьют.

— Хорошо.

— Только скажи, срочно надо.

— Скажу…

Боксер направился к дверям, доставая на ходу из кармана мобильный телефон.

Глядя ему вслед, Кроха подумал о том, как же быстро теряется влияние. Зарабатывается капля за каплей — уходит полноводным потоком.

Разве еще год назад Вадим посмел бы ему перечить? Нет. Такое и представить себе было невозможно. А теперь… Тот же Вадим ценит слово сына больше, чем его, Крохино. Завтра, глядишь, и остальные отвернутся, начнут разговаривать через губу, словно делая ему одолжение. А там и пришлет ему кто-нибудь из молодых да прытких «черную метку» в виде автоматной очереди или тротиловой шашки.

А ведь он всех их поднял из простых бойцов, подтянул к себе, заботился о каждом. Это его стараниями была создана мощная и хорошо отлаженная структура, в которой всем им было сытно и безопасно. Настолько сытно и безопасно, насколько вообще могло быть при их роде занятий.

Или прав Димка? Совсем он сдал? Как там? Стал старым, слабым и глупым?

Кроха усмехнулся, но тут же нахмурился, посерьезнел. Оглядел Челнока, Пестрого, троих бойцов, мотнул тяжелой башкой.

— Все, поехали. — И добавил для охраны: — Вы пока оставайтесь здесь. Скоро замена приедет, а пока смотрите в оба.

— Базара нет… — пробасил тот, что стоял у окна.

Кроха вышел на лестницу, свита потянулась за ним.

Прежде чем последовать за остальными, Челнок оглянулся на Вадима, подмигнул, улыбнулся.

— Не тушуйся, братан, — сказал совсем тихо. — Папа нервничает за мальца, сам понимаешь.

— Да ладно, — махнул рукой советник. — Челн, ты там Боксера поторопи, если чего. А-то ведь папе по болту, а Димка на меня наедет конкретно.

— О чем базар, братан. Потороплю, конечно, — кивнул тот и скрылся за дверью.

Вадим подождал еще несколько секунд, пока не стихли шаги на лестнице, оглянулся на оставшуюся в холле охрану, отошел в сторону и, достав из кармана мобильник, принялся набирать номер.

К обеду жара отяжелела и заполнила город влажной духотой, необычной даже для ранней осени. Небо посмурнело тучами, но ненадолго. Дождь был хотя и обильным, но коротким. Город перенес его терпеливо. За городом же мгновенно развезло и без того непросыхающие дороги. Громадные, глубокие, мутные лужи заполнили придорожные канавы, подмыли откосы, затопили выбоины.

Машины сбавляли ход, но, несмотря на осторожность, редко кому удавалось остаться чистым.

Белый «Форд Сьерра» не стал исключением. Сперва его крылья были белыми, на трассе они приобрели характерный окрас серой пыли, а уж после поворота на проселок и погружения в первое дождевое «озеро» и вовсе приобрели оттенок сочной ржавчины.

Пассажиры «Форда» матерились. А кто бы на их месте не матерился?

— Во, дорожка, прости господи, — бормотал сидящий за рулем Корабышев. — Г…о — не дорожка.

— А чего ты хотел? — отозвался из-за его спины устроившийся на заднем сиденье Козак. — Если вся страна — одна сплошная выгребная яма, откуда тут бриллианты возьмутся?

— Не, ну Рижскую трассу-то сделали? Или вон Кольцевую в столице. Нормально, как в Америке.

— А ты давно из Америки-то? — засмеялся сидящий рядом Тощий. — Ну и помолчи тогда. Нашим дорогам до американских, как нам до Луны раком.

Корабышев чувствовал себя уязвленным. В Америке он и правда не бывал. О европейских дорогах судил только по рекламным фотографиям да по телепередаче «Обзавидуйся Михаилу Таратуте».

— Но подъезд нормальный сделать можно?

— Да кто его делать-то будет, нормальный? — усмехнулся Козак. — Кому он нужен?

— Старшой сделал бы.

— А ему на кой? Чем меньше дураков тут ошивается, тем лучше.

«Форд» нырнул в следующую яму, да так ловко, что грязная вода окатила окна. Днище проскрежетало то ли по камням, то ли по железу. Мутные капли поползли по капоту и стеклам.

— … твою мать, — дружно выдохнули попутчики.

Корабышев помолчал секунду и добавил:

— …Прости господи.

— Вообще-то материться нехорошо, — заметил Тощий и улыбнулся. — Но очень хочется.

Он был в превосходном расположении духа. Корабышев осторожно вывел машину из ямы, сбросил скорость почти до черепашьей. До нужного им дома оставалось совсем чуть-чуть. Главное — добраться до поворота, там на дорогу настелены бетонные плиты и луж нет.

«Форд» благополучно миновал последний опасный участок. Три минуты — и он остановился перед высокими металлическими воротами, выкрашенными в сочнозеленый цвет. На опорных столбах маячили видеокамеры. Участок обрамлял высокий — в два с половиной метра, не меньше, — кирпичный забор с пущенной поверху сигнализацией. За забором раскинулся роскошный сад, за садом — не менее роскошный дом, в три этажа, под аккуратной черепичной крышей, с широкими балконами и декоративными башенками по углам.

Тощий прищелкнул языком.

— Завидуй, завидуй, — засмеялся Козак.

— М-да, — пробормотал Тощий, разглядывая особняк через лобовое стекло «Форда». — Знатный домишко. Себе такой бы спроворить.

— Кучеряво жить не запретишь, — мстительно заметил Корабышев, давя на клаксон. — Тем, у кого есть бабки.

Ворота открылись, и «Форд» вкатился на участок. Дорожка была присыпана красным гравием, по обеим сторонам возвышались причудливо постриженные кусты, экзотические деревья и изящные фонари. Среди посадок там и сям мелькали фигуры охранников и чернорабочих — солдат, «купленных» за бесценок в недалекой войсковой части. Пахали, родные, как волы, за жрачку и курево. Рыночная экономика, блин.

«Форд» остановился перед крыльцом, на котором стоял широкоплечий молодой красавец в шелковом китайском халате с причудливым драконом на спине. Человек курил длинную сигарету, картинно вынося руку вперед при каждой затяжке и выпуская дым тонкой струйкой. Лицо красавца носило отпечаток капризного инфантилизма, свойственный людям с привитой с детства завышенной самооценкой. У самого крыльца стояла новенькая спортивная «Мазда» иссиня-черного цвета. Очевидно, курящий являлся ее хозяином, поскольку на старенький «Форд» он посмотрел сверху вниз, с явным пренебрежением, усмехнулся едва ли не брезгливо и при этом стряхнул пепел с сигареты так, словно надеялся, что движение способно развеять привидевшийся ему грязный рыдван.

— Этот-то что здесь делает? — на лицо Тощего набежала тень.

— Да ладно. Стоит и стоит, тебе не мешает, — осадил его Козак.

— Терпеть не могу дураков. «Подняться» не успел, уже скурвился.

— Базар фильтруй, — посоветовал безразлично Козак. — И не лезь в ссору. Аукнется.

Они выбрались из машины и поднялись по ступеням на крыльцо.

— Здорово, мужики, — повернулся к ним красавец. Было видно, что ему доставляет удовольствие демонстрировать себя. Точнее, свое значимое положение. — Как дела?

— Дела у прокурора, — отозвался Корабышев, но легко, без желания обидеть. Протянул руку. И ведь неделю назад ни один из них на Сашу и не посмотрел бы, а сегодня, вон, первыми «краба» тянут. Судьба — индейка. — Домик у тебя, однако… Вон, даже Толик оценил, — и мотнул головой на Тощего.

— Да ну, — пренебрежительно отозвался красавец. — Другой буду строить, побольше. Уже и участок присмотрел путевый. С родничком. Бассейн там соорудим. Машка говорит, корт надо сделать, чтобы как у людей все.

Козак кивнул, словно бы соглашаясь с далеко идущими планами красавца.

— Чего же не сделать, — сказал он, — раз бабки позволяют. Можно и корт.

— Да бабок-то как грязи, — отозвался красавец и засмеялся. — А вот где строителей путевых найти? Болгар, что ли, выписать? Или турков? Не этих же, чернож…х, брать? Они ж, кроме как красть да жрать, ни хрена не умеют.

— А это как дело поставишь, — вмешался в разговор Корабышев. — Некоторым хорошо строят.

— Да? Я чего-то не знаю про такие случаи. — Восхищение приехавших-вестью о постройке «дома с бассейном» угасло, пришла пора переходить к следующему номеру программы. — Может, по стаканчику, мужики? — Тощему Толику эти «мужики», как гвоздем по сердцу. Аж поморщился. — Водку или что-нибудь получше предпочитаете? Коньяк, виски, бренди?

Толик, поигрывавший желваками, прошептал:

— Твою мать, — и, отвернувшись, сплюнул.

— Саша, мы на работе не пьем, — спокойно напомнил Козак. По его тону невозможно было угадать, какие эмоции вызывает у него Красавец.

— Так можно после работы, — торопливо, с легким налетом суеты, предложил тот. — Сходим в баньку, попаримся, выпьем, по шашлычку вдарим. — Красавец запустил руку в карман халата, выудил тугую пачку долларов, потряс в пальцах, демонстрируя толщину «котлетины». — Я приглашаю.

— Не, Саша. Извини, никак не получится, — отозвался Козак. — И рады бы, но…

— …Но жизнь пока еще дорога, — закончил беззвучно тощий Толик.

— Ты лучше скажи, Старшой дома?

— Там… — красавец мотнул головой куда-то за дом. — На огороде возится.

— «Предпочитаете»… Бар-р-ран, — ворчал тощий Толик, пока они огибали особняк и шли к ряду аккуратных, как по ниточке, грядок. — Неделю назад самогонку трескал — за уши хрен оттащишь. Еще и причмокивал. А теперь ему водка плоха стала.

Красавец не соврал. Тот, кого Козак и компания называли Старшим, возился на грядках. Одет он был в пеструю, линялую байковую рубаху, спортивные штаны с пузыристыми коленями и кепку-панаму. На ногах дешевые потрепанные сандалии.

Грядки Старшой любил, ухаживал за ними сам и страшно гордился урожаем. Причуда, конечно. Сейчас вот Старшой медленно и обстоятельно собирал огурцы. Стоял, согнувшись до самой земли, обширным задом к небу. Аж неловко за него делалось.

Троица остановилась в паре метров. Корабышев приличия ради кашлянул. Старшой выпрямился, посмотрел на них.

— А-а, вернулись. Скоренько. — И, продемонстрировав только что сорванный, пупырчато-колючий огурец, сказал довольно: — Хороши огурчики?

— Отличные, — едва ли не радостно отозвался Корабышев.

— А почему? — спросил Старшой, подхватывая с земли лукошко и бережно опуская в него огурец. — Да потому, что вот этими самыми ручками, горбом выращены, потом политы. И все с любовью. Ну, пошли в дом, чего тут стоять?

Он пошел к дому, не обращая внимания на липнущую к сандалиям последождевую грязь.

В доме Старшой поставил лукошко на резной, красного дерева столик в прихожей, указал на лестницу.

— Туда.

Он сразу переменился. Стал не то чтобы хмурым, но каким-то блеклым, безрадостным, словно бы жизнь доставляла ему только хлопоты и ничего больше. Одна радость и была у него — огурцы-помидоры.

В кабинете Старшой плюхнулся за внушительный письменный стол, абсолютно не Вязавшийся с сандалиями и панамой. Теперь он выглядел не как дачник, а как нелепая карикатура на дельца.

— Садитесь, чего стоять? — Старшой указал на резные, обтянутые гобеленом стулья.

— Спасибо, — отозвался за всех Козак. — Постоим.

— Не устали еще, на ногах-то? У нас говорят, в ногах правды нет.

— А у нас: волка ноги кормят, — парировал Козак.

Старшой посмотрел на него долгим взглядом, но, поскольку Козак остался невозмутим, только кивнул.

— Ладно, была бы честь предложена. Ну? Чем порадуете?

— Все в порядке, — сообщил Козак. — Все сделали, как договаривались.

— Ну и хорошо. А с Ляпой что?

— Успокоился Ляпа.

— Ага, — Старшой кивнул удовлетворенно. — Не наследили?

— Да нет вроде. Все сделали, как договаривались.

— Так «да», «нет» или «вроде»?

— Нет, — твердо ответил Толик. — Сработали чисто.

— Хорошо. А с капитаншей как? Ну, со Светлой?

— Как планировали, — взял слово Козак. — Прихватили, пуганули немного. Документы показали. — Он сдержанно улыбнулся. — А Катерина-то ваша, хитра оказалась, едва не провела. По мобильному жениховский номерок набрала по-тихому и стала нам наводящие вопросы задавать.

— Хорошо, вовремя заметили это дело, — поддакнул Корабышев.

— Мне даже играть ничего не пришлось, — закончил Козак. — Думал, своими руками задавлю ее там.

— Не задавил?

— Сдержался, — улыбнулся Козак.

— Ну и молодец. — Старшой откинулся в кресле, сжал кулак. — А со «стволом» как? Все нормально решилось?

— Как задумывалось, так и решилось, — подтвердил Козак.

— Ну и прекрасно. Молодцы. — Старшой помедлил. — И что вы думаете с ней дальше делать? Со Светлой? Она нам вроде не нужна больше?

— Пусть себе живет.

— Как это? — продолжил Старшой. — Она же вас видела.

— Ну и что? — пожал плечами Козак. — Кому она расскажет? А если и расскажет, не беда. Пусть поищут.

— Долго искать придется, — поддакнул Корабышев.

— Нет, погодите. — Старшой явно растерялся, чем доставил тощему Толику большое удовольствие. — Мы так не договаривались. Баба она башковитая. Вас видела, с фээсбэшником этим общалась, на остальных выйти может. Допетрит ведь. Как бы проблем с ней не возникло?

— Тогда зачем спрашивать? — спросил Козак равнодушно. — Мы свою часть работы сделали, как договаривались. Не сегодня-завтра она в СИЗО окажется. Неужели у вас там знакомых нет? Боитесь Светлую? Сделайте так, чтобы она из СИЗО не вышла.

Старшой тяжко задышал, посмотрел в окно. На верхней губе под широким носом выступила испарина. Он волновался, и это не укрылось от гостей.

— Вам это… проще было бы. Я имел в виду, чтобы она вообще до СИЗО не доехала, — сказал Старшой едва ли не просительно.

Козак и тощий Толик переглянулись.

— Мы и так за вашими людьми грязь подтираем, — произнес негромко Толик. — На «Палермо» наследили. Ляпу на нас свалили. Им, видите ли, не сподручно. А нам сподручно? — он говорил не как подчиненный, а как начальник. Ну, или по меньшей мере как равный. — Теперь еще со Светлой разбираться? Нет уж. Ваши парни такие «бобы» получают — не грех им иногда и поработать. Кстати, хотел бы обратить ваше внимание на такую деталь: мы Светлую не боимся, а вот вы боитесь. И правильно делаете, кстати. Это она пока в запаре не сообразила, за что зацепиться. Но сообразит, будьте уверены, она — женщина умная. А уж когда Светлая в вас вцепится — сушите сухарики и расплетайте носочки.

Старшой поерзал, повздыхал, а что он мог возразить? Да и кто бы стал его слушать?

— Ладно, скажу ребятам. Они ею займутся.

— Только не очень спешите, — предупредил Козак. — Выждите хоть маленько приличия ради. А то что-то многовато мертвяков получается для одного-то дня.

Старшой побарабанил пальцами по столу, сказал:

— Роза утром звонила. Извинялась за своих. Поняли наконец, с кем дело имеют. Теперь, когда с Ляпой решили, можно спокойно эту целину вспахивать. Насчет той партии, о которой мы договаривались. Когда я могу рассчитывать получить товар?

— Ребята звонили с дороги, к одиннадцати будут, — ответил Козак, доставая из кармана сигареты и закуривая. — Машины подгонят к «Царь-граду», оставят на стоянке. Вот здесь номера. Шофера часиков в двенадцать спустятся в кабак поужинать, выждите минут пятнадцать для верности и можете забирать.

— Понял, — Старшой улыбнулся. — Наш процент… Обычный?

— Согласно уговору, — кивнул Козак. — Мы партнеров не обманываем.

— Отлично, отлично, — Старшой только что ладони не потер. — А с остальными как? Я имею в виду Кроху, Манилу. Ничего не меняется?

— Как договаривались.

— Ага, — кивнул Старшой. — Ну и хорошо. И отлично.

Когда троица вышла на крыльцо, красавец как раз прикуривал очередную сигарету.

— Саш, а, Саш, — серьезно спросил Толик. — Не боишься, что никотин из задницы закапает?

Красавец моргнул, не зная, как реагировать — то ли кинуться в драку, то ли сказать «спасибо» за предупреждение.

— А хоть и закапает, — вступился Козак. — Его дело. Саша — мужик башковитый, и на этом бабки сделает. Устроится на скотобойню лошадей травить, — и засмеялся примирительно, давая понять, что они просто шутят.

Красавец улыбнулся, поначалу неуверенно, но затем, словно поверив в искренность гостей, широко и белозубо.

— Так что, не передумали насчет баньки вечером? А то давайте, бабки есть.

— Нет, Саша, не передумали, — ответил Козак.

Все трое забрались в «Форд». Корабышев запустил двигатель. И тогда Толя, глядя через поднятое стекло Саше прямо в глаза, произнес раздельно и четко:

— Шел бы ты в ж…у.

Саша, похоже, прочел по его губам, снова моргнул. Корабышев торопливо нажал на газ.

— А что ж, — философски заметил Козак. — Сколько людей спасибо сказали бы.

Если бы Саша и захотел ответить, то не смог бы. «Форд» уже уверенно катил к воротам.

После приезда опергруппы делать На вокзале Лемехову стало нечего. Тем более что в составе группы прикатил и Володя Паничев из их отдела. Ждать, пока эксперты все опишут, линейные опера, усиленные Володей, показания снимут, фотограф все зафиксирует, — угробить часа три, не меньше.

Лемехов здраво рассудил, что дело все равно передадут в горпрокуратуру, следователю Гриневу, раз уж тот занимается стрельбой на «Палермо». Слепому ясно, одних рук дело. И пули перешлют на экспертизу к ним в лабораторию, больше некуда. Володю Паничева можно будет порасспросить. Так что к вечеру он получит самую полную информацию.

Посему Лемехов не стал дожидаться окончания осмотра места происшествия, а решил поехать к Грише Панкратову. Но сначала следовало заехать в ГУВД отметиться, на случай, если Катя начнет задавать вопросы.

В отделе Лемехов застал Женю Кузенко, Гришу Панкратова и новенького, этого… как его… Вдовина, вот. Женя сидел на столе и увлеченно излагал Вдовину детали какого-то из старых «командных» подвигов, а Гриша помогал, вставляя сочные детали.

— И вот, веришь — нет, высаживаем мы дверь, вламываемся и видим трех таких здоровенных «бычков» обдолбанных, — расписывал Женя.

— Дым коромыслом, как на пожаре, — вторил Гриша. — А буркалы у всех троих горят красным, что твой светофор.

— Точно. У двоих охотничьи берданы, а у третьего самодел дикий.

— Пугач здоровенный. Калибр, как у дивизионной гаубицы.

— И понятно, что ребята достали игрушки не за тем, чтоб в носу ими ковырять. Настроены серьезно, хоть и прет их по-черному. Ну, думаю, тут-то нам всем трындец и пришел.

— И ладно мы хоть на службе, а понятые-то за что попадают? — веселился Гриша.

— Я уже молиться про себя начал. В этот момент слышу за спиной шебуршание. А сам шевельнуться не решаюсь, посмотреть. Боюсь, у орлов нервишки сдадут, как начнут они шмалять в три «ствола» — от нас только клочья да брызги полетят.

— Короче, — захлебываясь, подхватил Панкратов, — вылазит из-за наших спин оголец, ну, понятой тот, и спокойненько так говорит им: «Перцы, я смотрю, у вас бересты полно. Дадите на раз раскумариться?»

— О, Тоха… — Увидев Лемехова, Женя сполз со стола, протянул руку. — Опаздываем?

— Задерживаемся. Здорово, Жек, — Лемехов пожал ему руку. — Гриша про ночную стрельбу-пальбу рассказал уже?

— Рассказал. Знакомься, Артем, это наш лучший сотрудник, можно сказать передовик, Антон Лемехов, или просто Лемех.

— Да они знакомы, — сообщил Панкратов.

Лемехов кивнул Вдовину:

— Привет, Лобня. Поди, не выспался?

— Ничего, — ответил тот серьезно. — Я привык.

— Молодец, далеко пойдешь.

— Слыхал, утром Ляпу на вокзале завалили? — спросил Панкратов.

— Слыхал.

— Степаныч звонил, слюной брызгал, — продолжал тот. — Катерину хотел на вокзал отправить с опергруппой, а ее нет. Начальство осерчало сильно. Пану досталось под горячую руку. Он пригорюнился, да делать нечего. Поехал на вокзал в гордом одиночестве.

Лемехов нахмурился.

— А что Катерина сказала по этому поводу?

— Да не было ее еще, — ответил Женя. — Вот, ждем.

— Степаныч ревел, как лев, — добавил Гриша. — Сказал, как объявится — рысью к нему.

— А звонить ей не пробовали?

— Пробовали, конечно. Мобильный молчит. По домашнему Настюха трубку сняла, сказала, она не появлялась.

— Та-ак, — протянул Лемехов. — А этот, жених ее? Он-то дома?

— И его нет. Спозаранку куда-то улетел. Настюха одна была, в школу собиралась.

Лемехов взглянул на часы. Почти десять. Катерина позже девяти не приходила никогда.

— Жек, попробуй еще разок ей на мобильный звякнуть и домой, — попросил он Женю, — а мы с Гриней пока в дежурную часть слетаем.

— Да чего летать-то? — Женя отошел к столу, снял трубку служебного телефона, набрал номер. — Не звонила Катерина, я узнавал. Костя сказал, он ее как ночью на «Палермо» вызвал, так больше и не объявлялась.

— Ты ориентировку по ее машине на посты дал? — помрачнел Лемехов.

— Извини, не дотямкал, — ответил Женя, прижимая трубку к уху. — Подумал, город перекрыт. Полночи на каждом перекрестке по патрулю, до сих пор стоят. Если и случилась бы какая неприятность, Катерина дала бы знать. Не первый год замужем. Дома никого, — добавил оперативник, опуская трубку на рычаг. — И по мобиле «абонент временно недоступен». Может, они с женихом куда закатились? В ресторан там или в ночной клуб?

— У нас-то? — с сомнением спросил Панкратов.

— Зачем у нас? В Москву могли поехать.

— Это вряд ли. — Лемехов досадливо цыкнул зубом. — Значит так, Жек. Ты сходи к дежурному, дай все-таки ориентировочку, а мы с Гришей смотаемся к Катерине домой. На всякий случай. Лады?

— Лады, — кивнул тот.

— Вот и отдохни тут с вами после бессонной ночи, — проворчал Панкратов.

— На пенсии отдыхать будешь, — парировал Лемехов, толкая дверь и едва не налетая на дежурного сержанта.

Тот выглядел запыхавшимся. Даже фуражку в дежурке забыл.

— Та’рищ старш’ лейтенант, — затараторил дежурный. — Там позвонили… Грибники труп нашли в лесополосе у аэровокзала.

— Да что ты говоришь? Вот повезло людям, — мрачно пошутил Лемехов. — А от нас-то что требуется? Помочь в лукошко его затолкать?

— Так это… — растерялся дежурный.

— Ты первый раз, что ли, дежуришь, сержант? Что-то я тебя раньше не видел, — спросил Панкратов.

— Я вообще-то в роте охраны, а тут на подмене в связи с нехваткой личного состава.

— Тогда понятно. Бывает. — Лемехов повернулся к Кузенко: — Жека, за лесополосу кто отвечает? Линейщики?

— По месту смотреть надо. Если до трассы, то линейщики, — ответил тот, — а если за, то это уже отделенческих территория.

— Ну вот, — удовлетворенно кивнул Лемехов и снова воззрился на дежурного. — Все понял, сержант?

— Так точно.

— Молодец, свободен.

— А с трупом-то что делать? — взмолился тот.

— Сообщи в линейный, они разберутся.

— Так точно.

— Они разберутся, — хмыкнул Кузенко. — Перетащат через трассу и начнут отделенческим названивать. Были уже прецеденты, — подмигнул он Вдовину. — Веришь, эти орлы как-то раз полдня труп туда-сюда таскали и друг другу названивали. Дежурные, пока разобрались, что к чему, пять раз вызов оформить успели. Все удивлялись: как это трупы такие одинаковые? Скандал был, еле отболтались.

— Было такое, — подтвердил Лемехов.

— Там еще пистолет нашли. Рядом с телом, — добавил сержант.

Лемехов, Кузенко и Панкратов переглянулись.

Пистолет — дело серьезное. В другой день можно было бы уломать отделенческих самих привезти найденный «ствол» в ГУВД, а тут уж усадить их заполнять необходимые бумаги, но сегодня этот номер никак не пройдет. Начнут ссылаться на нехватку людей, мол, личный состав на постах с ночи стоит, а остальным, кто не на суточном, заступать вечером. Короче, кому-то из них придется ехать, заполнять кучу бумаг, везти найденный «ствол» сюда, в ГУВД, сдавать баллистикам, оформлять запрос в картотеку, писать рапорт… В общем, полдня коту под хвост.

— Лобня, — внезапно встрепенулся Лемехов. — Знаешь, как выемка оформляется? — Вдовин кивнул утвердительно. — Тогда вперед, на выезд! Будет твое первое боевое крещение.

— Да я крещеный уже, — отозвался тот, направляясь к двери.

— Значит, первое боевое крещение по новому месту службы. Давай, Лобня, не оплошай. Сержант, а ты позвони на вокзал, сообщи о трупе, чтобы эксперты лишние концы не мерили. Пусть прямо оттуда в аэропорт и едут. И в линейный не забудь позвонить.

— Так точно.

— Все, свободен.

Сержант поспешно затопал по коридору.

— Тох, — сказал Панкратов, когда они вышли из комнаты совещаний, — стремно новенького одного отпускать. Случись что, Степаныч нас потом с дерьмом съест. Дело-то мутное. А вдруг еще кого из авторитетов завалили?

— Брось, Гриша. Авторитеты по подлескам не валяются, — отмахнулся Лемехов. — Их в банях валят, в ресторанах. В машинах еще. На авторитетов и время потратить не позорно. А тут бомжара какой-нибудь. Склеил, дурачина, ласты в самый неподходящий момент. — Он что-то прикинул в уме, добавил: — На крайняк попросим Жеку с новеньким съездить, а сами делом займемся.

— Что за дело?

— Поедем брать ребят, заваливших Ляпу.

— Да ты что? — Панкратов сделал квадратные глаза. — Знаешь, кто расстарался?

— Манила с Крохой. То есть Крохи самого не было, зато один из его людей присутствовал. Челнок. Помнишь? Высокий такой, белобрысый.

— Вспомнил. Есть такой, — серьезно кивнул Панкратов. — А Манила что, сам был?

— Угу, — кивнул утвердительно Лемехов.

— Странно как-то. Он мужчина осторожный вроде, до сих пор никаких серьезных зацепок против него не было, и вдруг — на тебе. С чего бы?

— Откуда мне знать? Но думаю, убедиться ему захотелось, что все прошло гладко. Не пехотинцев же валить собрались как-никак. Папу, хоть и задрипанного.

— А источник надежный?

— Надежней не бывает, Гриша. Я лично видел, как они с вокзала выкатывались и в тачку прыгали. Так что пристегнем его, делать нечего. «Свидетелем» не отделается. А там и Кроху с сыночком прижмем.

Панкратов сбавил шаг.

— А кроме тебя, его видел кто-нибудь? — спросил он с сомнением. — Ты пойми правильно, Тох. Не то чтобы я сомневался, но у этих ребят адвокаты дорогие, ушлые. Они от твоих показаний рожки да ножки в суде оставят, а потом нажмут на кого надо, еще и виноваты останемся.

— Гриша, ты же меня знаешь, я только верняки работаю, — улыбнулся торжествующе Лемехов. — Два! Два чистых свидетеля.

На лице Панкратова отразилось облегчение.

— И оба согласны письменные показания дать?

— Уже дали. Опознание проведем и — «Па-а ту-ундре-э, д’па жы-ылезнай даро-оге-э…».

— Не дело — сказка, — пробормотал Панкратов. И тут же поинтересовался деловито: — Когда едем?

— С Катериной ситуацию проясним и поедем. Чего тянуть-то?

— Мурзе Рахметычу надо будет позвонить, чтобы группу захвата подогнал. Все-таки не сявок брать придется, людей серьезных.

— Позвоним, обязательно, — пообещал Лемехов, сворачивая к дежурной части. — Вот Катерину разыщем и позвоним. Сержант! — гаркнул он. — Скоренько обзвони больницы и морги. Ищем Светлую Екатерину Михайловну… отставить… они бы уж сами позвонили. Значит, сержант, установка следующая: неопознанная женщина. Возраст: двадцать восемь — тридцать два года, рост метр семьдесят два, шатенка, особых примет не имеет. Возможно наличие телесных повреждений различного рода и степени тяжести, а также огнестрельных и ножевых ранений. Ориентировочное время поступления с четырех… отставить… с…

— С пяти где-то, — подсказал Панкратов.

— С пяти утра до часа дня. Все. Действуй.

— Кому доложить о результатах? — бодро спросил сержант.

Под чьим-либо руководством ему было легче и спокойнее.

— Мне и доложишь. Грише на мобильник позвонишь, он передаст. Там бумажка под стеклом, на ней номер должен быть. Нашел? Молодец.

— А чего это мне-то? — возмутился Панкратов. — У меня и так всего два доллара на счете осталось. Сержант, ты лучше Лемехову звони. Номер на той же бумажке записан, в самом низу.

— Ладно, сержант, — траурно вздохнул Лемехов. — Звони мне, раз этому жмоту двух долларов для боевого товарища жалко.

Боксер явился часа через полтора. Остановился на пороге, как школьник, переминаясь с ноги на ногу. При его внушительных габаритах и широком лице со сплющенным носом это смотрелось забавно. Кроха, изучавший какие-то бумаги, оторвался от дел, взглянул на него.

— Заходи, чего стоишь? Узнал что-нибудь?

— Узнал, папа. Люди, укравшие Димкину невесту, работают на Манилу.

Кроха нахмурился, побарабанил тяжелыми пальцами по столу, обдумывая известие.

— Это точно?

— Менты рубятся — точно. «Рыла»[3] у этих псов левые, номера на тачке тоже, а вот цвет… Таких машин в городе всего две. Одна у какого-то хмыря из ботвы, вторая — у Манилиного десятника, Литого. Дима начиркал, у тачки вмятина должна быть на крыле. Надо проверить. Если есть — то точно Манилиных пацанов работа. Теперь насчет «рыл». Человек в ментовке сказал, есть один «гравер» старый, очень авторитетный, раньше «президентов» писал, потом на ксивы перешел. Дипломы мастрячит, корки разные, «рыла». Его работа. Адрес я записал, — он подошел к столу, протянул листок.

Кроха взял бумагу, несколько минут внимательно изучал сделанные Боксером записи.

— Понятно, — произнес он, подумав пару секунд. — Сделаем так, поезжай в больничку, расскажи это все Вадиму. Оставайся пока там, пригляди, чтобы Димка дел сгоряча не наворочал. Дождись, пока они с Катериной сорвутся, проследи, чтобы из города нормально выехали, и сразу сюда. — Он вернул Боксеру бумагу. — «Ствол» захвати. Береженого бог бережет.

— А он у меня и так с собой, — усмехнулся Боксер и, приоткрыв полу куртки, продемонстрировал наплечную кобуру.

— Поезжай, — мотнул головой Кроха. — Будешь спускаться, скажи там ребятам, чтобы заглянули.

— Хорошо, папа, — Боксер вышел.

Всю последнюю неделю в доме было многолюдно, но сегодня день выдался особый. То и дело подъезжали иномарки. Из них выбирались крепенькие и не слишком ребята, одетые совершенно разномастно, в соответствии с собственными вкусами. Были здесь и кожаные куртки, и вполне солидные пиджачные пары. Приехавшие заходили в дом, стараясь не мельтешить и не беспокоить лишний раз хозяев дома. Точнее, хозяйку.

Само собой, простых пехотинцев и даже десятников никто не приглашал, военные советы им не по рангу, но бригадиры собрались в полном составе. Кое-кто привез с собой охрану — вооруженных «бычков», но те в дом не заходили, собрались во дворе.

Все уже знали о том, что Ляпу утречком завалила на майдане какая-то беспредельная борзота, и понимали, что боевые действия неизбежны. Это обычная почта плохо работает, а криминальный «телеграф» разносит новости в мгновение ока. Слишком многое и многие от этих новостей зависят.

Челнок и Пестрый не заставили себя долго ждать. Поднялись в кабинет через пару минут.

Кроха жестом указал им на кресла против себя.

— Менты дали наколку, — сообщил он, опуская предисловие. — Тачка, про которую Катерина Димке напела, принадлежит одному из Манилиных десятников. Литому.

— Есть такой, — вставил Пестрый. — Я его помню. Мутный пацан.

— Менты сдали «гравера», который «рыла» нарисовал. — Кроха положил руки на стол, взглянул на широкие, узловатые, покрытые седеющими волосками пальцы, словно увидел их впервые. — Сделаем так. Челнок, возьми ребят… Человек десять возьми, примите Литого и привезите в берлогу. Только аккуратно сделайте, без стрельбы. Чтобы тихо все. Остальным скажи, чтобы на тревожных хавирах людей собрали. Всех. Оставить только наблюдателей и людей на рынках.

— Сделаю, — кивнул Челнок.

— Мы с Пестрым съездим, с «гравером» перетрем. Через пару часов вернемся.

— Волыны брать? — спросил Пестрый.

Единственная деталь, которая его волновала по-настоящему: со стрельбой поездка намечается или нет. Пострелять Пестрый любил. По этой своей слабости не раз и не два парился в ментовке, однако везло стервецу, соскакивал он — когда за бабки, а когда и по фортуне. Лишь однажды менты попались упертые, честные и несговорчивые, «подвиг» Пестрого сумели доказать, и намерил ему судья четыре на круг, хоть прокурор и просил восемь. Откинулся же через два по УДО[4], вчистую. Братве его четыре вместо восьми обошлись в двадцать тонн общаковских баксов. По пятере за каждый год.

— На хрена тебе волына? — спросил Челнок. — Не на разбор едешь, к ботве. «Граверы» охраны не держат.

— Да? — ощерился Пестрый. — Все не держат, а этот, может, держит. Может, Манила, пес цепной, к нему своих волкодавов приставил с помпами на всякий случай? Если измену словим, чем нам отбиваться тогда?

— Лучше охрану возьми, — спокойно ответил Челнок. — Пусть пацаны со «стволами» будут. Так спокойнее. Если это и правда Манилиных рук дело, у него в ментовке завязки плотные. Прихватят вас по дороге и держать будут, пока всех нас не замочат.

— Он прав, — поддержал Челнока Кроха. — Возьмем пару человек на всякий случай, и хватит.

— Папа, как знаешь, конечно, но лучше бы «стволы» захватить все-таки, — сбавил тон Пестрый. — Двое охранников — сила, базара нет, но «стволы» не помешают.

— Все, — отрубил Кроха. — Поехали.

Он тяжело выбрался из-за стола, сунул в карман мобильный.

— Борик здесь? — спросил Мало-старший, пока они спускались вниз.

— Внизу.

— Возьмем, значит, его и Паню.

— Ладно.

Они спустились на первый этаж. В холле толпился народ, ожидая, когда начнется военный совет. Увидев «папу», удивились, само собой, но вида не подали.

— Борик, Паня, — скомандовал Челнок, — едете с папой. «Стволы» захватите. — И, повернувшись к остальным, продолжил: — Значит так, братва…

Кроха порадовался, что Светланы нет. Поехала в Москву, то ли в клуб какой-то, то ли в салон. Обещала вернуться только к вечеру, и это к лучшему. Нечего ей сейчас здесь делать. А вообще, по большому счету, вывезти бы ее отсюда. Надо с Димкой поговорить, пусть отправит Светлану на свою хавиру в Москву. И невесту с дочкой заодно. Никогда не угадаешь заранее, как дело повернется.

Кроха вышел на улицу, миновал группу охранников. За ним следовали Пестрый, Борик и Паня. Борик тащил в руке помповик, Паня поправлял под курткой поясную кобуру. Наплечные он терпеть не мог.

Они забрались в Крохин «Вольво». Паня устроился за рулем, Борик рядом с ним, Кроха и Пестрый — на заднем сиденье.

— Что-то сердце ноет, — пробормотал Мало-старший и, сунув руку под пиджак, помассировал грудь. — Таблетки забыл…

Паня взглянул на него в зеркальце заднего вида.

— Сбегать? — мгновенно встрепенулся Борик.

— Да ладно, — поморщился Мало-старший. — Примета плохая. Поехали.

«Вольво» выехал со двора, прополз через поселок, миновал будку охраны и покатил в город.

Димин «БМВ» пролетел половину окружного кольца и свернул к маячившим на самой окраине желтым пятиэтажным домам. Покрытые грязными потеками, они казались особенно ветхими. Краска на стенах облупилась, кое-где проступили проплешины плесени.

Пятиэтажки были втиснуты меж длинными рядами одноэтажных домишек, где поновее, где совсем старых. Сады за дощатыми заборами могли бы скрасить картину, но блочные постройки оттеняли их, потому сады лишь подчеркивали общую убогость пейзажа. В одном из таких домишек с крохотным садиком и жил смотрящий по городу.

Дима ехал к Седому. С дороги он позвонил Вадиму, выяснить, обеспечил ли тот охрану да не появились ли новости насчет фамилий и разыскиваемой машины.

— Дима, с охраной все нормально. Ребят я в школу отправил, ну и пару человек в больничку отогнал. А насчет документов… — Вадим пересказал все, что пять минут назад услышал от Боксера. — В общем, по всему выходит, Манила нас подставляет.

— Хорошо, — спокойно отреагировал Дима. — Ты отцу об этом сказал?

— Так ты же запретил вроде? Или надо было сказать?

— Ни в коем случае. Насчет мотеля и всего прочего распорядился?

— Все сделал, не беспокойся. Я еще Абалову позвонил, попросил подъехать. Забашлять ему придется, конечно, зато реклама хорошая.

Максим Абалов был звездой киноэкрана, человеком знаменитым и узнаваемым. Для рекламы — лучше и придумать нельзя. С Димой он работал на постоянной основе, уважал того за деловой подход. Впрочем, уважение подкреплялось вполне приличными гонорарами. Во всем, что касалось кино, Дима не скупился.

— Он согласился?

— Сказал, будет. Я за ним машину отправил и Грише поручил следить в оба глаза, чтобы не очень бузил на банкете. Прессы будет много, а он пить не умеет.

Дима усмехнулся. Вадим, как всегда, проявил дальновидность. Абалов, будучи очень хорошим актером, пить совершенно не умел. То есть любил это дело, но после пятой рюмки срывался в «штопор». А в подпитии становился просто невыносим. Для прессы — лакомый кусок.

— Молодец. Спасибо.

— Да, не за что, Дима.

— Ты сам-то где сейчас?

— В больничке пасусь.

— Все тихо?

— Да вроде.

— Хорошо. Я буду часа через полтора.

Дима закрыл телефон и сунул в карман.

«БМВ» прополз по узкой улочке — колодец, две колонки, дренажная канава и пасущиеся на обочине коза с козлятами, остановился у дощатого забора с воротами, на которых красовался номер 21.

Здесь Дима вместо того, чтобы нажать на клаксон, выбрался из машины и, подойдя к калитке, постучал. Через несколько секунд калитка приоткрылась. Перед Димой стоял Седой. Был он одет в спортивный костюм отечественного покроя и кеды. Седая шевелюра на голове всклочена, словно бы смотрящий только-только проснулся.

— А, Кроха-младший, — Седой отступил, придерживая створку. — Ты по делу или из уважения заехал?

— С удовольствием бы приехал выпить чаю и поговорить за жизнь, да ситуация продохнуть не дает, — ответил тот.

— Заходи, — пригласил Седой, указывая на старенький дом с узкой остекленной верандой. — Чайку и так можно выпить, пока о делах говорить будем.

Они прошли в дом. Жил Седой аскетично. Не зная, кем является хозяин, насколько высокое положение он занимает в криминальной городской табели о рангах, можно было бы предположить, что живет здесь обычный одинокий пенсионер. Мебель знавала лучшие времена. Узкая железная кровать с плоской подушкой заправлена аккуратно, на армейский манер. Рядом с кроватью стул, на нем ворох газет и очки. У окна видавший виды стол, застеленный китайской пластиковой скатертью под кружево, а на нем — пара аптечных склянок и фаянсовая кружка с едва заметной трещинкой. У стены — платяной шкаф, лак на котором давно облез, а зеркало потемнело от времени. Амальгама по углам сошла, оставив темные пятна. В углу такая же старая тумба, на ней телевизор «Горизонт». Ходики на стене отмеряют секунды.

Дима остановился на пороге, огляделся, кивнул, словно бы увиденное его полностью удовлетворило.

— Уютно у вас.

— Правда? — спросил Седой удивленно и осмотрел комнату, словно бы видел ее впервые. — Врешь, — наконец сказал он. — Какое там уютно. Вон, боевики у Манилы и те лучше живут. Времена такие, Дима. Всем стало плевать на законы и порядки наши. Люди понятий соблюдать не хотят, только и думают, как бы карман набить. От того и все беды наши. Порядка нет. Да ты проходи, присаживайся. Сейчас чаю попьем.

— Если не возражаете, вы отдохните, а я чайник поставлю.

Седой кивнул:

— Сам сделаю. Ты нынче мой гость. Вот я к тебе завтра приеду, тогда суетиться и будешь.

Седой скрылся в кухне, а Дима прошелся по комнате, оглядывая обстановку. Осторожно пощупал рукой натяжение кроватных пружин, наклонился к окну. Звякнуло в кухне ведро. Хлопнули дверцы шкафа.

— Ты располагайся, — донесся до него голос Седого. — Так что за дело-то у тебя?

— Сегодня утром мою невесту украли какие-то люди. Посадили в машину, вывезли за город и избили. — Седой на кухне звякал посудой, но Дима не сомневался, что тот слышит каждое его слово. — Мы едва сумели ее найти. — Он механическим движением взял со стола аптечные склянки, покрутил в пальцах, аккуратно поставил на место. — Сейчас она в больнице, и у меня есть все основания опасаться за ее безопасность. — Дима вернулся к кровати, поднял очки Седого, посмотрел сквозь них на газеты, поднял верхнюю — «Комсомолку», затем еще одну — «Труд», еще — снова «Комсомолка», положил очки обратно.

— Почему ты решил, будто твоей невесте что-то угрожает? — спросил Седой из кухни.

Дима с любопытством осмотрел ходики, потянул за цепочку.

— Сегодня утром, — пояснил он, — убили Ляпу.

— Слыхал я об этом, — отозвался Седой, вновь открывая какой-то шкаф.

— Чужаки решили начать войну. Они — беспредельщики, а на войне все средства хороши. Я беспокоюсь за свою семью.

— Резонно, — заметил Седой, входя в комнату.

Он внес вазочку с сушками, чайник, составил их на стол. Затем еще раз сходил на кухню, принес чашки. В чашках болтались пакетики «Дилмаха».

— И что ты намерен делать?

— Хочу увезти ее из города. На время, конечно, пока все не уляжется.

— Ну, про это я понял. А в остальном? Ты вроде отцовских дел сторонишься?

— Пока дело не доходит до войны, — возразил Дима. — Отвезу невесту с дочкой в Москву и вернусь.

— Похвально, — оценил Седой, заливая пакетики кипятком. — Как думаешь, кто убил Ляпу?

— Не скажу, кто именно исполнил заказ, но слил его чужакам Манила.

Седой прищурился.

— Можешь доказать?

— О встрече на вокзале знали четверо — вы, я, мой отец и Манила, — ответил Дима. — Люди, похитившие мою невесту, работали на чужаков. Ни мне, ни моему отцу нет смысла устраивать подобное похищение. Вам война не выгодна. Остается Манила. Он-то в любом случае не внакладе.

— Твой отец тоже не внакладе, — возразил Седой и тут же оговорился: — Это не я говорю, это скажут люди, когда придет время разборов. А похищение… Оно ни о чем не говорит. Насколько я понимаю, твоя невеста жива. Так что… — Старик развел руками. — Ты пей чай, пей, пока не остыл.

Дима послушно отпил из чашки. Говоря откровенно, чаю он не хотел, но из вежливости надо было сделать хотя бы глоток.

— Есть еще одна вещь… — Дима отставил чашку. — Машина, на которой были похитители. Номера, само собой, левые, я их даже пробивать не стал, а вот цвет редкий. «Мокрый асфальт» с металлическим отливом. Таких в городе всего две. Одна у инженера какого-то, а вторая у человека из Манилиной структуры.

Седой кивнул, соглашаясь с его доводом, нахмурился.

— Помню. «Девятка». Видел недавно у «Царь-града». М-да, — протянул он. — Предъява конкретная. Отец знает?

— Нет еще.

— И что ты надумал? Объявлять будешь?

— Хотел с вами посоветоваться, — ответил Дима. — Потому и приехал.

— Ну что же. — Седой отпил чаю, отставил чашку. — Я бы на твоем месте рассказал обо всем отцу. Он — человек авторитетный, сможет базар тереть правильно, да и ответ держать ему проще будет, случись что. Тебя, конечно, тоже выслушают, но спросят строже.

— Я подумал так же, — кивнул Дима, поднимаясь.

— И предупреди его, чтобы был осторожен, — напомнил Седой. — Залетные понятий не соблюдают, от них любой подляны ожидать можно. А насчет невесты своей ты прав. Не скажу, что мне до нее есть дело, я к ментам сроду симпатии не питал, но если эти махновцы на нее как следует наедут, у тебя могут возникнуть серьезные проблемы.

Дима кивнул, соглашаясь. Америки Седой, конечно, не открыл, они оба это понимали, но заботу проявил, участие.

— Спасибо.

— Ты паренек правильный. Процент, положенный братве, откидываешь, хотя мог бы отцом прикрыться. Так что приходи, если от меня какая помощь понадобится.

— Спасибо, учту. Всего доброго.

— И тебе.

Дима вышел из дома, пересек узкий дворик, толкнул калитку, скинув ржавый крючок, и оказался на улице. Устроившись в салоне «БМВ», он запустил двигатель и, нажав на газ, достал из кармана мобильный. Набрал номер отца, выслушал стандартное «не отвечает или недоступен», чертыхнулся и набрал новый номер.

— Боксер? Привет, это Дима.

— Привет, случилось что?

— Со мной все в порядке. До отца дозвониться не могу.

— Они с Пестрым укатили куда-то. Давно, с час уже. Передать что-нибудь?

— Пусть перезвонит, как появится.

— Базара нет, Дима.

— Спасибо.

Обогнув половину кольца, «БМВ» свернул на трассу. Дима ехал в «Царь-град».

— Слышь, Челн, эти тачки не годятся, — Витя-Черепаха хлопнул ладонью по глянцевому крылу «Паджеро». — Больно приметные. Лучше чего-нибудь попроще взять.

Разговор происходил в мастерской автосервиса «Samwell», стоящего неподалеку от коттеджного городка, в котором проживал Кроха. Заведение принадлежало структуре Крохи, хотя и было оформлено на подставное лицо. Весь доход от мастерской шел тому самому «подставному лицу», улыбчивому армянину Самвелу, мастеру на все руки и неплохому хозяйственнику.

Крохина структура пользовалась сервисом как вполне безопасным отстойником для «боевых» экипажей, перевалочным пунктом и оружейным складом.

Челнок кивнул. Он и сам думал о том же. Как ни притягательны «мерины» и «БМВ», но для скрытных операций они не годятся. Их видно за версту. Тут ведь не Москва, дорогих иномарок немного, а Литого наверняка схватятся скоро и по хорошим тачкам на них выйдут. Если человека нужно взять тихо, то лучше всего использовать тачки неприметные, отечественные, каких в городе много.

— Сэм, — Челнок вышел в главную мастерскую. — Что тут у тебя есть?

Он оглядел зал. Две иномарки — «Дэу» и «Киа» — дешевка, да и ненадежные. Встанут в самый неподходящий момент где-нибудь посреди трассы. «Волга» черная у стены. «Шестерка» бежевая с дырявым, проеденным ржавчиной крылом. Сойдет. Они же не покупать их собрались, на час взять.

— Вот эти две на ходу у тебя? — Самвел кивнул. — Мы возьмем на пару часов.

— Только недолго. За «Волгой» хозяин сегодня приедет. К трем обещал быть.

Самвел и поспорил бы, да с кем спорить? Бесполезно.

— Не волнуйся, Сэм, вернем в лучшем виде. И не заметишь, что брали. — Челнок достал из кармана стодолларовую купюру, протянул хозяину. — Скажи своим парням, пусть подгонят на задний двор.

— Сейчас сделают, — улыбнулся Самвел, пряча купюру в карман неторопливо, с достоинством.

Через пару минут обе машины стояли на заднем дворе, Крохины бойцы стаскивали в багажники «стволы». Приготовления заняли совсем немного времени.

— Значит, так, братва, — напутствовал пехотинцев Челнок, прежде чем те расселись по машинам. — Работаем быстро, тихо, спокойно. Подъехали, зашли, взяли Литого под жабры, вышли, уехали. Без суеты и лишних криков. Стрелять только при крайней необходимости. Всем все ясно? Вопросы? — Челнок оглядел пацанов. Лица спокойные, у некоторых даже безразличные. А чего суетиться-то? Дело несложное. — Тогда по коням.

Захлопали дверцы. Четверо во главе с Витей-Черепахой забрались в «шестерку», пятеро — среди них Челнок — заняли «Волгу». «Жигули» специально загрузили поменьше, поскольку у «Волги» движок мощнее.

Машины выкатились из гаража. Один из самвеловских парней проворно закрыл за ними ворота.

Подъезд выглядел бы безжизненным, если бы не пятнистая серо-белая кошка, сидящая на усыпанном пеплом подоконнике пролетом выше. Кошка старательно вылизывалась, косясь настороженно на топчущихся внизу людей.

— Знаешь, что я тебе скажу, Гриша, — задумчиво произнес Лемехов, нажимая в шестой раз на звонок. — Не нравится мне все это. Соовсем не нравится.

За дверью прокатился перезвон колокольчиков, а затем наступила тишина.

— А мне нравится, думаешь? — Панкратов моргал красными после бессонной ночи глазами, но старался держаться бодро. — Может, давай я сбегаю в ГУВД звякну? Там, на углу, автомат вроде есть? Может, она появилась уже, а?

— Звякни, Гриша, звякни. — Лемехов нажал кнопку звонка соседней двери.

Открыл здоровый, бритый наголо малый в тельняшке и трениках, жующий бутерброд с колбасой размером с рояль.

— Че надо? — спросил малый, чавкая набитым ртом.

— Хорошо живешь, — кивая на бутерброд, пробормотал Лемехов.

— Чего?

— Питаешься, говорю, отменно, — пояснил громче оперативник.

— Не понял? Тебе че надо, козел?

— Соседку свою давно видел?

Малый дожевал, откусил еще один кусок, мотнул головой.

— А тебе-то че?

— Раз спрашиваю, значит, надо.

Малый внимательно посмотрел на Лемехова, похоже, прикидывая, а не врезать ли тому по лбу, наткнулся на жесткий, явно недобрый взгляд, шмыгнул носом.

— Какую? Эту, ментовку, что ль? Вчера видел, — и вновь впился зубами в бутерброд.

— Шум, может, какой-нибудь ночью слышал? Крики, топот?

Малый подумал, активно работая челюстями, тряхнул головой.

— А я чего, слушаю, что ль?

Лемехов вздохнул, постучал ладонью по панельной стене.

— Ты припомни, братан. Припомни, постарайся, пока я не разозлился. — И вдруг цепким движением схватил здоровяка за глотку, стиснул пальцами кадык, да так, что физиономия молодца моментально приобрела пунцово-синюшный оттенок.

Конечно, непедагогичный поступок, можно было бы и корочки показать, но есть такая порода людей, на которых документы производят впечатление только после проведенной предварительно тщательной «физподготовки». Малый относился как раз к их числу. Такие уважают силу больше, чем что бы то ни было. Даже больше, чем деньги.

Лемехов не стал терять времени.

Глаза у здоровяка полезли из орбит, рот открылся. На рубашку оперативника посыпалась прослюнявленная каша из недожеванного хлеба с колбасой. Язык у малого сам собой вывесился до подбородка. Бутерброд шлепнулся на пол, колбасой вниз, разумеется.

Кошка тут же метнулась к нему, ухватила добычу и длинными прыжками метнулась вниз по лестнице.

Оперативник не стал лютовать, тряхнул здоровяка для надежности пару раз и отпустил. Тот закашлялся, ухватился за косяк левой рукой, а правой — за шею.

— Ты че, дурак, что ль? — просипел он, жадно ловя воздух. — Чуть не задушил.

— Я знаю, — ответил оперативник. — Ну что, вспомнил?

— Да не было ничего такого. — Малый снова закашлялся и пояснил испуганно: — Дверь тока ночью хлопала два раза, а так не.

— Спасибо, — вежливо поблагодарил Лемехов. — Иди, доедай. А в следующий раз за базаром следи. Понимающие люди за «козла» тебе нос на задницу натянут.

Малый поспешно тряхнул головой и захлопнул дверь с пушечным грохотом. Аж побелка с потолка посыпалась.

Лемехов вздохнул, начал спускаться на первый этаж. Аккурат между первым и вторым этажами он и встретился с Панкратовым, который летел вверх, перепрыгивая разом через две ступеньки.

При этом у Панкратова было такое лицо, что Лемехов сразу сообразил: есть новости, и не самые приятные.

— Что? — спросил он, останавливаясь.

Панкратов, отдуваясь, ухватился за перила.

— Машину нашли. — По глазам его было видно, что новость не главная и не самая худшая. «Бомбу» Гриша держит в заначке. — На Летчика Бабушкина, там, где с трассы на аэропорт поворот. У парикмахерской. Ключи в замке, дверцы не заперты.

— Та-ак, — протянул Лемехов. — Следы борьбы в салоне?

— Трудно сказать. Чехлы на заднем сиденье смяты, а так вроде больше ничего. Во всяком случае, мне так дежурный сказал. Фу-у, — Панкратов перевел дух.

— Это все? Или еще что-нибудь есть? Да говори, Гриша, что ты, как врач в поликлинике, по чайной ложке выдаешь.

— Тот труп в подлеске. Мужик, лет сорока. В кармане удостоверение сотрудника МУРа.

— Погоди, Гриша. МУРа, в смысле…

— Ну, московской «уголовки». Три пулевых. А рядом пистолет. «Пээмка».

Лемехов коротко выругался. Труп московского мента в их городе — не просто ЧП. Это колоссальное ЧП, чреватое колоссальными же неприятностями. И, поскольку мент московский, заниматься этим случаем придется им. Если бы его нашли чуть дальше, всего на километр-другой, там уже была бы юрисдикция областных… Так нет! И чего этому московскому менту здесь понадобилось? Вот зараза.

— Номер сточен, само собой, — утвердительно кивнул Лемехов.

— Да нет, Тох. В том-то и дело, что нет.