Скальп врага

«Панкратов, миленький, — бормотал про себя Гринев, — на руках буду носить. Только сделай мне запись. Озолочу».

Иллюзии его рухнули, когда один из боевиков квадратного вдруг вскинул оружие, направляя его на Петрусенко. Тот тоже поднял пистолет. Два выстрела прозвучали как один. Хотя… На площадке к тому моменту шло настоящее сражение. С другой стороны площадки — Гринев тут же поблагодарил бога, что выбрал место на этой стороне, — бежали какие-то люди. Все орали, стреляли, словом, шум стоял такой — всех святых выноси. Расстояние между Петрусенко и стрелявшим было совсем маленьким — метра полтора, не больше. Боевика откинуло к машине, прямо на капот. Он сполз по крылу и завалился боком на бетон, прямо у колеса. Петрусенко же выронил табельное оружие, пошатнулся и опустился на колени. Постояв так пару секунд, майор как-то неловко опрокинулся на спину, подвернув ногу. Он не умер. Гринев видел, как Петрусенко шевелился, пытаясь опереться рукой о бетон.

Когда началась пальба, следователь быстро понял, что выбранная им удачная позиция совсем не так удача, как ему представлялось. Пули, проходившие мимо целей, били в деревья совсем рядом с тем местом, где он прятался. Гриневу приходилось то и дело отшатываться за ствол сосны. Когда же один из боевиков припустил через площадку, да еще прямиком в его сторону, он едва не вскочил с криком: «Куда?»

К счастью, боевик не убежал далеко. Его срезали выстрелом. Дальше Гринев смотреть не стал. Он привалился спиной к сосне и принялся бормотать про себя считалку.

Вся перестрелка длилась не дольше тридцати секунд, но ему показалось, что прошла целая вечность. Когда же выстрелы прекратились и наступила долгожданная тишина, Гринев выглянул из-за дерева. Двое каких-то здоровяков тащили Петрусенко к лесу. Майор был ранен. Но это еще ни о чем не говорило. Петрусенко мог умереть в любую минуту. Хотя бы по дороге в больницу. И тогда пленка теряла свой «коммерческий потенциал».

Гринев попытался наметить свои дальнейшие шаги. В принципе все случилось именно так, как и предупреждал Панкратов. Только деньги отдали не самому Диме, а квадратному. Потом они поссорились и перестреляли друг друга. Но… документы-то остались в конверте. А конверт — в кармане у квадратного. Вон он, валяется у машины.

Гринев быстро прикинул: если Петрусенко выживет — можно будет использовать запись. Если нет — то свидетелей-то передачи конверта не осталось. А запись… Да шут с ней, с записью. Напишет в рапорте, что съемка сорвалась из-за неисправности аппаратуры, и пусть техники разбираются. С Гришей Панкратовым они как-нибудь договорятся. А Лемехов… будет молчать, если не захочет сесть на пару со Светлой.

Дело за малым — забрать конверт у квадратного. Гринев поднялся, покрутил головой, высматривая Диму. Он вроде в машину садился, когда все началось? Квадратный в него выстрелил, но попал или нет — неизвестно. Если Дима уцелел, то почему не вышел, не забрал конверт? Скорее всего, квадратный его ранил или даже убил, что было бы совсем хорошо. Или он испугался и убежал, что тоже неплохо. Гринев осторожно направился к краю площадки, остановился снова, прислушался. Ни звука. Если Мало убежал, то, скорее всего, вместе с ним убежали и Лемехов с Панкратовым. Впрочем, это уже неважно. Он, Гринев, на следственном мероприятии, и его появление на площадке вполне оправданно и объяснимо. Следователь вышел на бетон, постоял, резко, по-птичьи, дергая головой, всматриваясь в темную стену деревьев на той стороне, но ничего подозрительного не заметил.

— Панкратов, — позвал он. — Гриша, ты здесь?

«…Здесь»? — отозвалось в ангарах неприятное алюминиевое эхо. Гринев невольно вздрогнул.

— Панкратов! Это я, Гринев!

Тишина. Только размеренно хлопал оторвавшийся железный лист на крыше заброшенного завода.

Выждав пару минут, Гринев побежал, пригибаясь, петляя, через площадку, к лежащему неподвижно квадратному. Рядом с трупом он опустился на колено, сунул руку в карман куртки убитого. К его немалому облегчению, конверт оказался на месте.

Гринев выдернул его, поспешно открыл клапан. И аж дыхание перехватило от волнения. Две толстенные пачки долларов — он в жизни не держал в руках подобной суммы — и три паспорта. Все, как и говорил оперативник.

— Вот это… — бормотал Гринев. — Вот это…

Руки у него тряслись — то ли от страха, то ли от волнения. Он оглянулся, сунул конверт во внутренний карман пиджака. Такие деньжищи… Жаль будет отдавать… Жаль… С другой стороны, а надо ли отдавать-то? Если все равно никто не видел. Поделят с Панкратовым. Ему… Ему семьдесят процентов, а Панкратову тридцать.

Или даже двадцать пять. За что ему тридцать? Смотался сразу, конверт не забрал, не рисковал под пулями. И двадцати достаточно с него будет. Или даже пятнадцати. И то много. Сто тыщ вроде тут должно быть, он говорил? Хотя… если Петрусенко все-таки умрет, можно будет использовать запись. Передать на телевидение. Шумиху поднять с такой пленкой — как делать нечего. На всю область прогремит. Или даже на всю страну. Только тогда придется оставить часть денег в конверте. На записи же есть, как квадратный этот купюры рассматривает. Тыщ десять придется оставить.

Гринев судорожно вцепился в карман, словно проверяя, не потерял ли заветный конверт, озираясь, побежал к лесу.

Значит, на этом и остановимся. Десять тыщ он оставит в конверте. Только оформлять пока это дело не надо. Потом оформит, когда запись посмотрит. Себе возьмет семьдесят пять… Нет, себе восемьдесят тыщ, а Панкратову десять. За информацию и за запись. Да, десять — справедливая доля. А паспорта он приобщит к делу Светлой. И тогда можно ее объявлять в общероссийский розыск. И по линии Интерпола.

Сердце радостно стучало в груди, отбивая такт крутящемуся в голове: «Восемьдесят… Восемьдесят… Восемьдесят…»

Он не ошибся, вышел почти к своей машине, метрах в десяти. Припустил трусцой, отключив по ходу дела сигнализацию. Забрался за руль, запустил двигатель и не удержался, снова достал конверт, вытащил пачку, пощупал банкноты.

Восемьдесят тыщ… И еще десять, если на записи не видно, что квадратный достает деньги. Можно ведь написать, что он паспорта рассматривал… И тогда у него будет девяносто…

Краем глаза он успел заметить фигуру, выросшую справа от машины. Дверцу рванули, ловко ухватили Гринева за воротник и поволокли из салона.

— Руки, — рявкнул человек. — Руки на затылок. Живо!

— Я не понимаю… — купюры разлетелись по салону. — Что… Что происходит?

Его грубо швырнули на дверцу.

— Отвечать будешь, когда спросят. Руки на крышу. — Ему увесисто ткнули под ребра. — Ладонями вниз. Вниз ладонями, я сказал.

Гринев быстро положил руки на крышу автомобиля.

— Но я не понимаю… — пролепетал он. — Я следователь… городской прокуратуры… Моя… Моя фамилия Гринев…

— Молчать, падло, — ему снова ткнули кулаком.

Гринев покосился за плечо. Парни в масках и бронежилетах. Под «броней» пятнистые комбинезоны с надписью РУБОП на рукаве. В руках автоматы.

— Товарищи, подойдите, пожалуйста.

Гринев услышал за спиной шаги. Кто-то ступал по гравию. Он снова повернул голову и тут же получил увесистую затрещину.

— Потом башкой вертеть будешь.

Тем не менее Гринев успел увидеть Панкратова. Это было спасение. У оперативника должна быть запись, которая подтвердит его невиновность. В том, что он взял конверт, ничего противозаконного нет. Ну, нарушил порядок оформления, за это ведь не сажают?

Гринев снова повернулся:

— Гриша, скажи им…

— Павел Васильевич, — обратился к Гриневу кто-то невидимый, стоящий за спиной. — Вы можете объяснить, каким образом у вас в машине оказался конверт с деньгами в сумме… Коля, посчитай, сколько там… — Один из «пятнистых» полез в салон, принялся собирать деньги. — И с конвертом осторожнее. Потом пальчики с него откатаем.

— Сто тысяч должно быть в конверте, — Гринев узнал голос Панкратова. — И три паспорта.

— Ничего себе, аппетиты у наших следователей, — заметил один из рубоповцев.

— Итак, сто тысяч долларов, — продолжал Невидимый. — И три чистых паспорта… Коля, номера переписать не забудь.

— Я подобрал этот конверт в качестве вещественного доказательства по делу об убийстве, которое сейчас расследую, — дрожащим голосом сказал Гринев. — Наш оперативник, лейтенант Гриша Панкратов, может подтвердить мои слова. И я не понимаю…

— Лейтенант, вы подтверждаете заявление Павла Васильевича? — не без налета сарказма поинтересовался Невидимый.

— Я же говорил вам, — с оттенком усталости сказал Панкратов. — Гриня… То есть Пал Василич специально это все затеял. Он знал, что у Катерины муж бизнесмен, ну и спроворил дело. А потом потребовал сто штук… то есть сто тысяч долларов за то, что поможет ее освободить. И еще сказал, что паспорта поможет сделать новые, чистые, чтобы они… ну, Катерина с мужем, смогли за границу выехать. А потом пригрозил, если, мол, Дмитрий Вячеславович, то есть Катин муж, обратится в милицию, то у него, у Грини, в смысле, серьезное прикрытие есть на самом верху. И что он, Пал Василич то есть, Кате срок намотает такой, что мало не покажется. И самому Дмитрию Вячеславовичу, мол, тоже не поздоровится, поскольку у них и бандиты свои есть. В общем, Дмитрий Вячеславович сегодня днем обратился к нам с заявлением, а я уж сразу вам позвонил.

— Заявление зарегистрировано официально?

— Конечно, — вроде бы даже обиделся Панкратов. — Все как положено.

— Хорошо. Нам нужно будет потом журнал регистрации у вас изъять на время следствия.

— Конечно, ради бога, — охотно откликнулся Панкратов. — Все равно заканчивается, надо новый уже заводить. В общем, мы с Дмитрием Вячеславовичем договорились так, что он вроде бы согласится, но при условии, что передаст деньги лично этой самой «крыше». Ну, тому человеку, который прикрывает это дело. Мол, ему нужны гарантии, что Катю не будут преследовать. И еще потребовал, чтобы Катю освободили до того, как он деньги принесет, а уж насчет закрытия дела они вопрос обсудят, когда он деньги привезет. Ну, и Гриня… Пал Василич, в смысле, согласился. Назначил время и место. А мне пообещал десять тысяч, если я помогу освободить Светлую.

— А почему он обратился именно к вам с таким предложением?

— Ну, — Панкратов вроде бы даже смутился. — Пал Василич пару раз обратился ко мне с просьбой передать для него пару свертков. Типа, какие-то личные вещи. Я согласился, подумал, чего не помочь человеку, если все равно за город еду? Привез. А последний раз, дней пять назад, он сверток развернул, а там деньги. Тысяч двадцать. Ну, он мне тысячу дал и сказал, что я теперь в их команде. И что с ними я смогу бабки крутые делать… Так и сказал: «Бабки крутые делать». Мол, как сыр в масле кататься буду. А если я рот раскрою, меня похоронят. — В голосе оперативника послышалась горечь. — Я ему сперва не поверил, но он при мне Петрусенко позвонил, сказал, что бабки за наркоту получены.

— Так и сказал? За наркоту?

— Ну да. Я-то сразу решил к вам прийти — просто ждал случая, чтобы с поличным его взять. Ну, чтобы вы мне поверили. А тут как раз случай и представился. Я сразу и позвонил. Эта тысяча… Я ее даже тратить не стал. Она у меня в кабинете, в столе лежит.

— Хорошо. Надо будет выдать.

— Конечно, я понимаю.

— И что же вы ответили Павлу Васильевичу на его предложение? — поинтересовался Невидимый.

— Ну как… Что вы сказали, то я и ответил.

— А именно?

— Что дело это опасное и все такое.

— А он?

— А он мне бумагу выписал. Постановление. Говорит, если попадешься, предъявишь. Ну, про это я вам рассказывал.

— Да, я помню. Пал Василич, — снова обратился к Гриневу Невидимый. — Вы подтверждаете показания лейтенанта?

— Да чушь все это, — выдохнул тот. — Чушь. Бабки какие-то, наркота… Дело это. Посудите сами, грамотные вроде бы люди, как я мог дело спроворить? Это же не просто так… Есть же протокол осмотра места происшествия, заключения экспертов по пистолету…

— К вопросу оружия мы еще вернемся, — перебил Невидимый. — Я вас сейчас не об этом спрашиваю. Вы подтверждаете показания или нет?

— Да нет, конечно, господи, — возмутился Гринев, пораженный размахом панкратовской лжи. — Есть же документы, показания. Оперативная съемка, наконец. Там видно, как и почему все произошло. Посмотрите.

— Обязательно посмотрим, — пообещал Невидимый. — Пленка будет приобщена в качестве вещественного доказательства по делу. Кстати, лейтенант, проблем с камерой не было?

— Да нет, — уверил Панкратов. — Пару раз что-то забарахлило там, в самом начале, но в целом записалось вроде нормально. И за деревья я несколько раз прятался, а так нормально.

— Погодите, это же я выписал постановление о видеосъемке! — едва не закричал Гринев. — Узнайте в техническом.

— Павел Васильевич, не морочьте мне голову, — отмахнулся Невидимый. — Съемка производилась нашей камерой.

— Как то есть… Постойте, а как же… — Гринев окончательно растерялся. — А-а… наша камера где?

— Павел Васильевич, — вздохнул Невидимый. — Придумали бы что-нибудь новенькое. Поинтереснее.

— Но я же… — Гринев сник.

— Лейтенант, вы пройдите к машине. Сейчас мы показания ваши зафиксируем насчет того, что на площадке происходило, протокол оформим, и поедете домой.

— Хорошо, конечно, — согласился Панкратов.

— А вам, Павел Васильевич, придется проехать с нами.

— В управление?

— В СИЗО пока, — ответил с легкой насмешкой Невидимый. — Кстати, лейтенант, а где сейчас могут быть Дмитрий Вячеславович и Екатерина Михайловна, вы не в курсе?

Тот хмыкнул.

— Точно не знаю. По-моему, они к Дмитрию Вячеславовичу собирались. В Москву.

— Вы знаете, как их можно найти? Нам понадобится снять показания…

— Номер телефона и адрес в протоколе есть. В управление приедем, я дам, не вопрос.

— Вот и отлично.

Гринев слушал их разговор, скрипя зубами от ярости.

«Ну ладно, — говорил он себе. — Я тебе еще устрою. Когда все прояснится, я тебе…»

Ничего он Панкратову не устроил, поскольку через четыре с половиной месяца следствия был выведен на суд и получил тринадцать с половиной лет заключения в спецколонии для осужденных из числа сотрудников правоохранительных органов. Отсидеть Гринев успел пять лет и восемь месяцев, отличался примерным поведением и готовился через год с небольшим выйти на свободу по УДО. Планы его так и не осуществились. Как-то ночью, во время внезапно вспыхнувшей драки, он был заколот заточкой.

Поговаривали, что это была не случайная рана и что осужденного Гринева завалили за то, что тот слишком уж часто бегал в оперчасть, к куму. Но… доподлинно установить причину драки, а также владельца злополучной заточки не удалось, а потому и говорить об этом не стоит. В заключении же о смерти написали просто и коротко: «Смерть наступила от естественных причин».

Майор Петрусенко скончался через полторы недели в реанимационном отделении первой городской больницы из-за беспричинного и совершенно необъяснимого самопроизвольного отключения аппарата искусственной вентиляции легких. Проверка показала, что аппарат в полной исправности, и несчастный случай списали на внезапный перепад напряжения, возникший в сети. Такое иногда случалось, но как-то все проносило, а тут… После этого инцидента фонд «Взаимопомощь» установил в отделении специальные сетевые фильтры. Правда, майору Петрусенко до этого уже не было абсолютно никакого дела. Хотя некоторые, например, двое старших оперативных сотрудников ГУВД Антон Лемехов и Гриша Панкратов, посчитали, что ему повезло. Он умер во сне, почти мгновенно. Смерть его оказалась легкой и совершенно безболезненной. Майору Петрусенко не пришлось испытать позора суда и многочисленных прелестей жизни заключенного.

Но это все произойдет несколько позже. А пока…

— И что мне теперь, пожалеть его? — вопрошал Лемехов, пока они ехали в город. — Он, когда за пакетом этим ринулся, я думал, не выдержу, выйду и удавлю своими руками. Мать, ты видела, как у него руки тряслись?

— Нет. Далеко было.

— А я видел, — яростно сказал оперативник. — Прямо как у паралитика. Я думал, он эти бабки жрать начнет.

— Все равно, — сказала Катя. — Можно было что-нибудь другое придумать. Ну, чтобы его с работы выгнали. Он же сядет теперь.

— Ну и что? — не унимался оперативник. — Отсидит да выйдет. Кать, ты наши суды не знаешь? Прокурор запросит шесть, судья даст три, а выйдет через полтора. Других сажал, небось не жалел.

— Ага, — Панкратов широко зевнул. — Грине на пользу пойдет. В следующий раз умнее будет. — Он зевнул еще раз. — Добро победило зло, поставило его на колени и зверски убило.

— Точно, — поддержал Лемехов. — Мать, это тебе не ресторан. Меню на сотню блюдов не было. Что получилось, то и получилось. Кстати, Гриша, — он повернулся, — а что ты там за фигню этому капитану рубоповскому нес? Про тысячу какую-то…

— А что? — не понял тот.

— Да так, знаешь. Откуда ты штуку баксов собрался доставать? Из широких штанин? «Выну и ему покажу»?

— А чего ее доставать? — сонно спросил Панкратов. Он половину пути клевал носом и, если бы его не била по физиономии куртка, которой затянули выбитое окно, наверное, уснул бы совсем. — У меня она, в столе лежит.

— Блин, лучше бы пива попили на эти деньги. А там еще нет? — быстро спросил Лемехов.

— Где?

— Ну, там, где ты взял.

— А я не брал, — пожал плечами Гриша, закрыл глаза и поворочался, устраиваясь поудобнее. — Мне Димка дал. И вообще, Тох, отстань ты от меня. Я спать хочу. Полдня сегодня как собака бегал…

— Да? — Лемехов посмотрел на сидящего за рулем Диму. — Старик, если уж ты так штуками разбрасываешься, может, обмоем это дело? Смотри, как все срослось чудно. Катерину, считай, отмотали. Гриню в РУБОП сдали, Петрусенко, если выздоровеет, под статью пойдет, это уж отдай не греши. А?

— Знаешь, что я думаю, Антон? — усмехнулся Дима.

— Что?

— Разговариваешь ты много.

— Почему это?

— Откуда я знаю? Уродился таким, видать.

Лемехов ничуть не обиделся. Напротив, засмеялся весело.

— Твоя правда. Есть маленько.

— Я все поняла, — сказала вдруг Катя. — Одного понять не могу. Как они умудрились Америдзе к аэропорту так быстро доставить?

— Я думаю, на самолете, — неуклюже скаламбурил Лемехов.

— Катя, а тебе теперь не все равно? — спросил Панкратов, не открывая глаз. — Вот Петрусенко оправится, спроси у него, может, объяснит.

— Нет, я серьезно, — сказала Катя.

— Ну, если серьезно, то на машине, — ответил Лемехов, не оборачиваясь. — Оглушили, сунули в машину и привезли.

— Гриня про ушибы не говорил, — по-прежнему не открывая глаз, сообщил Панкратов.

— Зато про пистолет сказал, — парировал Лемехов.

— Дима, — сказала вдруг Катя, — дай мне телефон.

Тот молча достал трубку, протянул через плечо.

— Ой, Катя, ну я тебя умоляю, — поморщился Лемехов. — Так все хорошо, спокойно… Ну чего зря напряги устраивать?

Но Катя уже набирала номер.

— Женя? Привет, это Катя. Извини, что разбудила. — Дима наблюдал за ней в зеркальце заднего вида. — Слушай, на труп Америдзе ты выезжал? Ага, скажи мне, пожалуйста, у него ушибов на голове не было? Нет? А каких-нибудь других внешних повреждений? — Голос у Кати стал напряженным. — Понятно. Спасибо, Женя. Нет, все в порядке. Да, освободилась. Завтра с утра в управление подъеду. Да. Доброй ночи. — Она закрыла телефон. — Ушибов у него не было. Вообще. На теле ни одной царапины.

— Ну и что? — вздохнув, спросил Лемехов. — Пшикнули в нос отравой какой-нибудь, он и вырубился.

— Пшикнули… Он фээсбэшник все-таки, а не таракан, — прокомментировал Панкратов.

— Америдзе знал, что за ним следят, — покачала головой Катя. — И знал, что это профи. Он никогда не подпустил бы их близко. Эти парни приехали за ним в аэропорт… Как они вообще узнали, что он поедет в аэропорт?

— Ну, может быть, он предупредил кого-нибудь? — предположил Лемехов. — Если знал, что среди наших есть кто-то, кто сливает информацию людям Петрусенко, обязательно предупредил бы. Я бы предупредил.

— И я бы предупредил, — сказал Панкратов. — Тоху. И в машину к Тохе залез бы, не побоявшись, если бы удирал от кого-нибудь, — добавил он. — И бить бы по башке не пришлось. Он просто привез бы меня куда надо, и всех делов. Например, прямиком к аэропорту.

Лемехов обернулся, посмотрел на Катю.

— Вдовин, — сказали они хором.

Гостиница уже спала. Только в фойе горел ночник, выхватывая из полумрака ступеньки, ведущие к лифтам и ресторанной двери.

Лемехов первым выпрыгнул из салона, взлетел по ступенькам, забарабанил кулаком по толстому стеклу двери.

— Эй, есть кто живой?

Откуда-то от лифтов появилась пошатывающаяся фигура портье. На плечи его было наброшено байковое одеяло.

— Ну что ломишься-то? — Портье широко зевнул, не потрудившись даже прикрыть рот. — Спать иди. Третий час, закрыто все.

— Открывай, отец. Милиция.

Лемехов припечатал к стеклу удостоверение. Портье сразу подтянулся, заспешил. Суетливо скинул одеяло на спинку кожаного диванчика.

— Извиняюсь, товарищи. Не признал. Подумал, снова за водкой. Они все время ходят. — Он скинул запорную скобу. — Заходите, товарищи.

— Так, отец, у тебя проживает такой Вдовин? — спросил Лемехов, поглядывая в сторону лифта.

— Сейчас, посмотрим… А девушка… — Он указал на Катю.

— Сотрудница, — отрубил Лемехов.

— Ага, понял, понял… Вы дверку прикройте, пожалуйста… — обратился он к Диме. Тот набросил скобу на ручки двери. — Спасибо. Вдовин, Вдовин… Что-то припоминаю…

— Да ты не припоминай, отец, — с легким налетом раздражения сказал Лемехов. — Ты в талмуде своем посмотри.

— Сейчас взглянем, — тот зашел за конторку, открыл книгу регистрации проживающих. — Вдовин, Вдовин… Нет, Вдовина нет.

— Америдзе тогда проверь.

— Та-ак… А… Алябьева… Амер… Вот, Америдзе. Приехали вчера, проживают в триста тридцатом номере. Это на третьем этаже…

— Да мы уж догадались, — серьезно сказал Лемехов. — Он у себя?

Портье посмотрел на нужную ячейку.

— Ключа нету. У себя должны быть.

— Ты всех на «вы»? Как царей? Типа, «Мы Николай Второй»?

— Нет, они вдвоем проживают. Номер-то двухместный.

— Понятно, — кивнул Лемехов. — Ключ запасной есть?

— Сейчас… — Портье долго шарил под стойкой, наконец вытащил ключ. На кольце болталась увесистая свинцовая гирька. — Вот.

— Спасибо. Так. Мы сейчас поднимемся, а ты смотри в оба. Если этот «мы» попробует выйти — в драку не лезь. Лучше свистни. Свисток есть?

— Нет. Да вы не беспокойтесь. Я так умею.

Портье вытянул губы трубочкой и свистнул по-птичьи. Художественно, но очень тихо.

— Понятно, — Лемехов посмотрел на портье. — Лучше тогда не свисти. Лучше кричи. Кричать умеешь?

— А как же.

— Слава богу. Значит, если появится — крикни. — Оперативник оглядел всю компанию. — Дима, ты останься тут. Не стоит тебе в это лезть. Милиция приедет, потом греха не оберешься. Гриша, вы с Катей на лифтах, я — пешком по лестнице.

— Я с тобой, — решительно сказал Дима.

— Дима, на фиг тебе эти проблемы?

— Ничего. Возникнут проблемы — сам улажу. Тем более что тут два лифта и две лестницы.

— Да? Ну, ладно, пошли, — Лемехов мотнул головой.

Они поднялись на третий этаж. В коридоре было тихо, только пел где-то за батареей сверчок.

Лемехов достал пистолет, осторожно оттянул затвор.

— Напрасно, — шепотом сказал Дима.

— Почему это?

— Думаешь, он нас в номере дожидается? Да его след уже давно простыл.

— Да ладно, — хмыкнул Лемехов. — Руки-то не отвалятся?

Они остановились у двери триста тридцатого номера. Подождали, пока поднимутся Катя с Панкратовым. От разъезжающихся створок лифта грохот стоял такой, что им показалось — на шум сейчас сбегутся не только все постояльцы, но и проживающие в соседних домах рядовые граждане. Лемехов страдальчески поморщился.

— Вот так и гибнут великие планы, — пробормотал он, поднимая пистолет стволом вверх.

Катя и Панкратов подошли, встали сбоку от двери. Лемехов осторожно вложил ключ в скважину, повернул…

— На счет три, — предупредил он. — Три! — и толкнул створку, прижимая ее ногой к стене.

Панкратов распахнул дверь санузла, Катя шагнула в комнату.

Дима ошибся. Вдовин дожидался их, сидя на кровати и привалившись спиной к стене. Рот его был залеплен пластырем, голова склонилась к плечу. В груди у Вдовина торчал нож.

— Твою мать, — пробормотал Лемехов, щелкая выключателем. Яркий свет залил номер. — Маленечко опоздали. — Он убрал оружие в кобуру, подошел к кровати, опустился на корточки и осторожно коснулся кисти убитого. — М-да. Ну, что я вам могу сказать, господа? Трупик-то совсем свеженький. Похоже, часа не прошло. В свете вышесказанного сам собой назревает вопрос: если Петрусенко в это время валялся на стоянке с пулей в груди, кто же отдал приказ об устранении этого славного парня?

— Я, Антон Герасимович, — произнес кто-то у них за спиной. — Я отдал такой приказ.

Они обернулись, не сговариваясь. В дверях, держа в руке пистолет, стоял… полковник Америдзе Руслан Рубенович.

— Добрый вечер, — он обаятельно улыбнулся. — Заждался я вас, честно говоря. Думал, вы, Екатерина Михайловна, окажетесь более сообразительной. Но, как говорят мудрые, лучше поздно, чем никогда. Давайте условимся: не хвататься за пушки, ладно? Все равно мои люди лучше обращаются с оружием, поверьте на слово.

Он вошел в номер, а следом за ним вошли Козак, Корабышев и тощий Толик. Каждый из них держал пистолет. А тощий Толик даже два.

— Присаживайтесь, — предложил Америдзе, улыбаясь. — Хотя наш разговор и не займет много времени.

— Я должна была догадаться, — сказала Катя.

— Целиком и полностью с вами согласен, Екатерина Михайловна, — кивнул Америдзе.

— Забавно, — протянул Лемехов. — А мы-то голову ломали: кто это у нас такой умный выискался?

— Спасибо, Антон Герасимович, — пропуская иронию мимо ушей, кивнул Америдзе. — Итак, мне очень жаль, что наша последняя встреча проходит в не слишком приятной атмосфере, но поделать, как вы понимаете, ничего не могу.

Он достал из кармана глушитель, принялся навинчивать его на ствол. Остальные, пришедшие с ним, стояли в углу у двери.

— А кого застрелили вместо вас? — спросила Катя.

— Да какое вам до этого дело, Екатерина Михайловна? Мало ли людей на свете, заслуживающих того, чтобы несколько раньше запланированного срока отправиться к всевышнему? Какой-нибудь барыга, пойманный на улице. Или не на улице.

— Или не барыга, — качнул головой Лемехов.

— Или не барыга, — согласился Америдзе. — Все равно уже ничего изменить нельзя. Вот ведь какая штука, ты думаешь, думаешь, разрабатываешь план и потом — бац! — все идет прахом из-за какого-нибудь пустяка, который совершенно невозможно предусмотреть. — Он закончил навинчивать глушитель, взвел курок. — Ну кто же мог предвидеть, что вы, Екатерина Михайловна, догадаетесь воспользоваться мобильным телефоном и придется выбросить вас из машины на четверть часа раньше задуманного? Кто мог предвидеть, что двое оперативников решат совершить налет на автозак? — Америдзе усмехнулся. — Прямо ковбойские игры, да и только. Кто мог предположить, что дурак майор купится на такой дешевый трюк с диктофоном? — Он обвел взглядом стоящую у кровати четверку. — Верно, никто. Никто. Вот и получается, что из-за мелочей срывается красиво продуманная схема.

— Нам очень, очень жаль, — усмехнулся Панкратов.

Америдзе снова улыбнулся, вполне по-приятельски.

Словно бы и не беседовали они под стволами пистолетов, а так, четверо друзей заглянули на огонек к другим четверым друзьям.

— Да нет, ничего. Я знаю, как все исправить. Мне придется убить вас.

— Ну, разумеется, — засмеялся Лемехов. — Как это мы сразу не догадались?

— Да, представьте, — кивнул Америдзе, усмехаясь в тон оперативнику. — Я убью вас и открою окно. Ночи теперь прохладные. Где-нибудь через час портье решит подняться посмотреть, что это вас так долго нет. И найдет трупы. Пока приедет милиция, пока эксперты, — пройдет еще около часа. Определить точное время смерти не представится возможным. И даже то, что тело Аркадия будет холоднее ваших, ничего не изменит. Вчера утром я заходил к дежурному врачу, здесь, в гостинице, и взял пару таблеток аспирина для Аркадия. У него всегда была температура ниже нормы. Все решат, что он застрелил вас, а один из вас, — скорее всего, это будете вы, Дима, — успел ударить Аркадия его же собственным ножом. Как говорилось в одном фильме, в общем, все умерли. А я… ну, что я… У меня ни семьи, ни детей, ни родственников. Насчет меня отправят запрос, потом получат ответ, пока сообразят, как лучше организовать перевозку, вдруг выяснится, что мой труп исчез… Вот, собственно, и все, — он развел руками. — Кстати, ваш Гравер действительно делал замечательные паспорта. Превосходная работа. Первоклассная. Не всякая экспертиза отличит.

— И кто же вы у нас теперь? — спросил Дима, мрачно усмехаясь.

— Не поверите… Гражданин Саахов Олег Лаврентьевич. Честно-честно. Образ, конечно, собирательный.

— А Олег в честь кого?

— Дань уважения Далю. Грандиозный актер был.

— Не могу не согласиться, — кивнул Дима.

— Ну что, пора? С каждой минутой Аркадий остывает все сильнее и сильнее, — улыбнулся Америдзе. Он поднялся, навел пистолет на Диму. — Начнем с вас, Дмитрий Вячеславович, не возражаете?

— Отчего же? — улыбнулся Дима в ответ. — Один вопрос. А как вы собираетесь выйти из гостиницы? Портье же вас увидит.

— Ах, да. Действительно. Увидел бы. Но не увидит, потому что я выводить не намерен. По крайней мере до утра. Останусь в номере, специально снятом для этих целей Толиком. — Тощий Толик серьезно кивнул. — Пересижу всю эту суматоху, может быть, даже дам показания, как мне не спалось ночью, я вышел покурить на лестницу и увидел вас, входящих в номер Аркаши, потом все уляжется и… Здравствуй, новая жизнь.

Он снова поднял пистолет.

— Знаете, что меня больше всего поражает в людях вашего склада, Олег Лаврентьевич? — спросил Дима.

— Любопытно. И что же?

— То, что вы так умны, хитры, изворотливы, предусмотрительны…

Америдзе полыценно улыбнулся.

— Спасибо, Дмитрий Вячеславович.

— Я еще не закончил, — вдруг резко ответил Дима. — Итак, как я и говорил, меня поражает то, что вы, при всем своем уме, хитрости и изворотливости, ни хрена ничему не учитесь. — Он вынул из кармана руку, в которой оказался зажат мобильный телефон. — Ни хрена, — повторил Дима. — Ничему.

Америдзе посерьезнел. Он шагнул к Диме, рванул из рук того мобильный, взглянул на время разговора — «6:42». Америдзе нажал «отбой», посмотрел номер.

— И кто это был? — спросил он.

— Я, — прозвучало за его спиной.

Америдзе резко обернулся, вскидывая пистолет, и тут же прозвучал хлопок. Америдзе откинуло назад. Он пошатнулся, уцепился за подоконник, но устоял.

Стоящий в дверях Манила нажал на курок еще раз. Америдзе опрокинулся на спину, гулко ударившись головой об угол кровати. Вытянулся на ковре, почти коснувшись затылком мертвого Вдовина.

— Остальным — пушки на пол. И быстро, если хотите жить, — холодно заметил Манила, входя в номер. За его спиной в коридоре обозначились фигуры пехотинцев. Человек десять. — Здравствуй, Дима, — Манила улыбнулся, приобнял Диму, коснулся щекой щеки.

— Здравствуй, Манила, — ответил тот.

— Я вовремя успел?

— В самый раз, спасибо.

— Не за что. Мы квиты теперь. Да, девушек твоих я спать положил. В люксе. Правда, Настя, по-моему, видео смотрит, вас ждет.

— Мы приедем.

Манила кивнул серьезно.

— А с Боксером это вы хорошо придумали. Я видел. Оценил.

— Ты там был?

— Так, с ребятами в лесочке постояли, посмотрели. На всякий случай. Мало ли, вдруг бы тебе помощь понадобилась. — Он помолчал, спросил: — Остатки бригады собирать будешь?

— Нет, — покачал головой Дима. — Я же говорил. Мы уезжаем. Только отца похороню. Так что подбери тех, кто остался. Там вроде неплохие пацаны были.

Манила улыбнулся.

— Я знаю. Ну ладно. Вы поезжайте в «Царь-град», я позвоню, чтобы вам с Катей номер приготовили. — Он взглянул на оперативников. — По понятиям вроде не принято с ментами ручкаться…

— Вроде, — кивнул Лемехов.

— Тогда и не будем, — отрубил Манила. — С другой стороны, я же не могу запретить двум неплохим парням приехать ко мне в мотель. Поезжайте с Димой. Стол за счет заведения.

Он повернулся, сказал негромко:

— Штоц, возьми этих орлов. Отведи в машину. Я сейчас спущусь.

Козака, Корабышева и Толика вывели из номера.

— Мы портье сказали, что вы нас вызвали. С понтом опергруппа, — объяснил Манила. — Не разочаровывайте старика.

— А то не опергруппа, — усмехнулся Лемехов. — Очень оперативна явились. И главное, вовремя.

Манила улыбнулся.

— До встречи, Дима.

— До свидания, Манила.

— Утром увидимся.

— Обязательно.

— Ментов не забудьте вызвать. А-то еще навесят все это хозяйство на вас… — предупредил Манила напоследок и вышел из номера.

Некоторое время были слышны его шаги на лестнице. Затем наступила тишина. Только пел за батареей сверчок.

— Ну что? — спросил Лемехов, поворачиваясь к Кате. — Вы в «Царь-град»? Мы тогда группу дождемся и подъедем. Хлопнем по стакану.

— Не, — осоловело помотал головой Панкратов. — Спать.

— За успешное окончание дела, — развел руками Лемехов. — Это, как у «Битлз» было? «Хард дей из найт». За окончание поганого дня.

— Трудного дня, — поправил Дима.

— Точно. Очень трудного.

— Спать, — решительно повторил Панкратов. — Или я прямо здесь усну. Нет. Сначала пожрать, потом спать. — Он посмотрел на Диму покрасневшими глазами. — Дима, идите, а? Иначе Тоха вас до утра уламывать будет. Завтра мы приедем и хлопнем. Хоть по стакану, хоть по три.

Дима улыбнулся.

— Хорошо, завтра. Пошли, Катя?

Катя стиснула его ладонь. Они вышли из номера, направились к лестнице.

Лемехов высунулся в проем:

— Катя, скажи там портье, чтобы в управление позвонил.

— Хорошо, скажу.

— А завтра мы подъедем.

— Ладно.

— Спокойной ночи.

— И вам доброго утра.

Катя и Дима пошли вниз.

Через окна гостиницы было видно небо, окрасившееся на горизонте в блекло-синий цвет. Над аэропортом горело неоновое зарево. А вдалеке, в темной еще пока пятиэтажке, вдруг загорелось окно. Одно-единственное, но оно означало, что город пробуждается, чтобы вступить в новый день.

И этот день непременно должен был оказаться лучше вчерашнего.

Через два дня в посадках у аэровокзала грибники найдут три трупа. Они будут лежать головами друг к другу и смиренно смотреть в небо. Следствие станет разрабатывать версию о принадлежности убитых к криминальным структурам, но, поскольку личности убитых установить не удастся, дело постепенно заглохнет и будет сдано в архив по «сроку давности».

Бригада Манилы станет самой многочисленной и сильной группировкой в городе и долгое время будет контролировать все самые доходные участки. Через четыре года в городе объявятся «чужаки» и непутево наедут на одну из Манилиных точек.

На «стрелке», забитой по понятиям людьми Манилы, «чужаки» спровоцируют стрельбу, и Манила получит автоматную очередь в живот. Он скончается тут же, на автостоянке у цементного завода.

Лева-Кон выживет. Его даже не привлекут к ответственности за происшествие в «Индусе», поскольку не смогут доказать, что у Левы имелось при себе оружие. Кобуру же носить никто не запрещал. Лева будет твердить, что просто зашел пообедать, а попал на разборку. В конце концов он будет отпущен под подписку о невыезде.

До самой смерти Манилы он останется советником, затем станет «папой» и проведет на этой должности целых шесть месяцев. А через шесть месяцев он умрет от инсульта на пороге своего дома.

Витек быстро поднимется в бригаде Манилы до лейтенанта. Спустя шесть лет, по дороге в Киев, к родне, Витек подсадит в машину двух девиц, которым будет по пути. В мотеле, где они остановятся на ночь, девицы всыплют Витьку в стакан с виски лошадиную дозу клофелина и, когда он уснет, обчистят до последнего гроша. Доза окажется слишком большой, и проснуться Витек уже не сможет.

Никита Степанович Гукин благополучно выйдет на пенсию через год после описываемых здесь событий. Он умрет однажды под утро в своей собственной постели. Просто от старости.

После ухода Кати «по собственному» Лемехов станет начальником отдела. Несколько раз он приедет к Кате с Димой на Кипр.

Спустя семь лет его зарежут в непутевой драке пятнадцатилетние пацаны, которым он сделает замечание за то, что они громко ругаются матом у кинотеатра. У того самого кинотеатра, где они ждали «воронок», через площадь от здания ГУВД.

Панкратов так и останется опером. После смерти Лемехова он переведется на работу в Москву, к одному из старых приятелей. Будет работать в линейном отделе на Курском вокзале. Постепенно Панкратов начнет пить и однажды, после очередного возлияния, забудет выключить газ. Его найдут через три дня, распухшего, наполовину разложившегося.

После того как Дима однажды скажет: «Знаешь, Вадим… Если бы я решил стать „папой“, ты был бы уже мертв», Вадим бросит все и уедет на Дальний Восток. Там он осядет, устроится матросом на рыболовецкий сейнер и начнет жить с нуля. Как ни странно, ему понравится. Он женится, и у него будет двое детей — мальчик и девочка.

Вадим отдаст флоту двенадцать лет и трагически погибнет, «уйдя» в волну, во время семибалльного шторма.

После похорон Крохи Дима, Катя, Настя и Света несколько лет проведут в Сочи, а затем уедут на Кипр.

Правда, Диме дважды придется вернутся в родной город, и оба раза против собственного желания, но…

Это все будет потом. А пока…