Скандинав (СИ)

Глава 10

Оказалось что граница земли дреговичей — это лес. Чем глубже мы туда заходили, тем гуще становился лес, а местами растительность превращается в настоящие заросли с болотом под ногами. Ни проехать, ни пройти. Однако дреговичи на то и хозяева этой земли, что чувствуют себя как рыбы в воде. Каждый пенёк знают, каждый кустик и деревце. Потому они без труда находят путь там, где я, да и любой другой на моем месте, заплутает и конца-края не найдет.

Идём в районе часа, по скорости не уступая ходу в поле. В лесу тропинки у местных проложены, как у муравьев к муравейнику. Здесь особый воздух, возможно, он не дает мне упасть, хотя боль в ране беспокоит и я прилагаю титанические, совершенно нечеловеческие усилия, чтобы устоять на ногах. «Лут», выпавший с убитых, весит целую тонну. Я тащу на спиняке не меньше пятидесяти килограмм добычи. Вот тебе и плата за встречу со головой. Но терплю, стискиваю зубы. Как-то совсем не вариант сдаваться сейчас.

По пути чувствую бурчание в животе — голод не тетка. Кладу глаз на куст с ягодами, срываю и тяну в рот. Один из дружинников видит мои потуги и выбивает ягоды из моих рук.

— Дурачок что ли? — выдает изумленно.

— Э-э… что не так — с сожалением смотрю на лежащие на земле ягоды, когда дружинник давит их стопой, втаптывая в землю. Ну зашибись. Сок течёт и пузырится. Как так то — я не жрал столько времени. Последние сутки у меня во рту не было и маковой росинки. Только вода из реки, которой нас поили и от которой… ну в подробности того, что бывает от сырой воды, не хочу вдаваться.

— Жить надоело? Чудак — это волчья ягода, — поясняет дружинник.

Сглатываю выделившуюся слюну — даже так? К своему стыду я не знаю как выглядит волчья ягода, как то не приходилось раньше… ну теперь узнал. Выходит — спас меня воин?

— Спасибо…

Воин хмыкает. Вытаскивает из-за пазухи невнятную лепешку черного цвета. Бросает мне, ловлю с трудом.

— Не благодари, только все не ешь сразу, а то потом просраться не сможешь.

Боюсь спросить, что это, но не хочу оказаться неблагодарным, поэтому внушительно киваю, отмечая щедрость дружинника.

— Угусь, — отзывается дружинник. — Ешь давай, мы почти на месте. Потом со головой будешь разговаривать, а там я не ручаюсь как все сложится с твоей то раной.

С этими словами идёт дальше, догонять князя с остальными дружинниками, учесавших вперед.

Дабы не заплутать, выдвигаюсь следом, рассматривая подарок в руках. Подношу необычную лепешку отнюдь не аппетитную на вид к носу, нюхаю, лихо втягивая запах ноздрями — пахнет рыбой, соленой рыбой и еще чуть-чуть квашеной капустой. Ну, конечно, это высушенная икра! В то время она вместо хлеба ходит, и такие лепешки часто берут с собой в поход. Ешь мало, насыщаешься быстро. Нечто схожее кстати продается в пивнушках в мое время. Помню, что вкусно, под пиво то. А как сейчас зайдет — попробую.

Откусываю кусок, вернее даже надламываю и чувствую, что за малым не сломал о лепешку передние зубы, настолько она суха. Начиная по-тихоньку рассасывать. Смоченная слюной вязкая субстанция медленно расползается по рту, чувствую рыбный вкус. М-м-м, действительно чертовски сытно и вкусно.

Я съел почти половину, зная, что на голодный желудок после несварения нельзя борщить с едой, да и воин предупредил, чтобы всю не ел разом. Теперь бы утолить жажду, потому что после икры во рту горечь — жаль пива нет. Но терплю — пить нечего, в лесу ни родничков, ни ручьев.

За трапезой не замечаю, как мы оказываемся на месте. Впереди на опушке поселение дреговичей. Встречает нас голова и, судя по его запилу, он явно удивлен. Брови на лбу, глаза таращит. Вид у него крайне ушлый, то и дело зыркает на добычу за моей спиной.

— Не понял, — в отличие от князя и дружинников говорит без акцента, на это отдельно обращаю внимание.

— А чего не понять, воротились, — говорит князь, пожимая плечами.

— Хех, быстро вы. И как сходили? — удивленно расспрашивает голова.

— Как видишь, — князь кивает мне, давая знак вывалить «лут».

Вываливаю на землю свою добычу, снятую с полян: панцири, мечи. Нехилая такая кучка и все у ног головы.

— Ели утянули, — комментирует князь.

— Любо, — оценивает голова, кажется, что одним глазком, но нет, ничего не уходит от его взгляда. — Хороший торг будет… однако быстро вы управились. Случилось что?

— Ну так вражина совсем обнаглела в земли наши уже без спросу лезут, — охотно поясняет князь, что случилось.

— Кто такие будут? — голова приподнимает бровь, настораживаясь.

— Да видать поляне, а там поди разбери, кто на самом деле.

— Хм…

Голова качает головой, тяжело вздыхая. Реакцию понимаю — не самый сок с полянами связываться, они под хазарами ходят, а голове, похоже, это известно лучше моего. Однако причитать он не причитает, больно жирный куш, чтобы сейчас о другом думать.

— А это кто будет? — голова смотрит на меня. — На хрена вы его сюда приволокли раненого? Я же говорил не брать пленников и рабов, не нужны они нам. Сколько повторять, что мы такими делами не промышляем?

— Так это вольный человек, пленником он как раз у полян ходил, — поясняет князь. — Вот решили помочь, а он нам помог в ответ.

— А коли вольный, чего привели сюда, пусть ступает и спасибо скажет, что из лап хазарских высвободили. Али ты его к себе в дружинники заприметил? Так у тебя без того ртов полно, не прокормишь, чтобы этого еще отхаживать, — щурится, вижу, что не доволен моим присутствием.

Я перевожу взгляд то со головы, то на князя, жду чем закончится разговор, не вмешиваюсь. Как бы так сказать — я свою часть сделки выполнил, добычу в селение приволок, поэтому жду, когда князь выполнит обещанное. Конечно, формально он меня перед головой уже представил, но я не спешу голову высовывать и языком молоть, неправильно это — слово мне никто не давал.

— Нет, не к с себе, дружинников у меня заправду достаточно, да и хлипкий он, — ухмыляется князь.

Чего блин? Хлипкого в зеркале увидишь, если они у вас вообще есть! А я мало того, что полянина с одного удара вырубил, так еще и до села по лесу дошел полуживой. Но прикусываю язык — с дружиной быть, так явно не против толстяков биться. Против воинов настоящих у меня действительно не много шансов, тут князь прав.

— Так, а чего тогда он хочет? — уточняет голова.

— Пусть сам за себя скажет, язык есть, — князь зыркает на меня, мол, как просил — привести к голове привёл, а дальше не моего ума дело. Справляйся.

Ну ладно, раз голова волен слушать — справлюсь, слово то мне теперь дали. Внушительно кашляю, набираю полную грудь воздуха и поведываю голове то, что накануне рассказывал князю о Ладоге, о Новгороде и о пришлых данахх.

Голова выслушивает, смотрит исподлобья на князя. Вижу как выступает румянец на его щеках — беспокоиться.

— А чего это так? — вопрос явно к той части, где я про Рюрика Ютландского рассказал. Ох уж этот Рюрик, полагаю, что никому из местных вести об этом забугорном товарищи не приносят удовольствия.

Князь внушительно пожимает плечами. На роже написано — хрен его знает «чего».

— Олаф, нам есть чего боятся? — не удовлетворившись ответом, голова спрашивает в упор.

— Нет, — после некоторого колебания отвечает князь. — Боятся нечего, не вижу я причин.

— Почему? — не отступает голова. — Ты подробнее можешь сказать?

— Скажу подробнее, даны тут не задержатся попросту. Ну пограбят чутка, да разойдутся, угомонятся. Не с руки им тут оседать, как по мне.

— Как по тебе… — голова вздыхает, как мне кажется немного разочарованно.

Я, слушая их диалог, вдруг отчетливо понимаю, что князь, этот здоровяк Олаф с отрубленным кончиком носа, никто иной, как викинг и тот акцент, который звучит в его голосе есть акцент чужака, но ассимилировавшего. Прям как у нас в России 21 века есть товарищи из братских солнечных республик, так вот эти говорят также. Поскольку акцента у Олафа почти нет, я полагаю, что он, как и товарищи из братских республик, давно проживает на этом месте, но чисто говорить так и не научился. Отсюда же у меня следует еще один вопрос для внутреннего пользования, так сказать. Может разница между викингами и варягами заключается в уровне ассимиляции? Вот хрен его знает, пока не могу толком разобраться. Как бы то ни было, Олаф в разговоре со головой явно не договаривал — «разбойники» никуда не собираются уходить. По тому, что мне довелось наблюдать собственными глазами, люди Рюрика Ютландского решили надолго обосноваться в этих землях. Ну а заодно уничтожить и стереть заподлицо города местных жителей, на месте которых забугорные гости теперь ставят собственные городища. Однако встревать в спор князя и головы я не решился, не в том я положении, чтобы свои пять копеек без спроса вставлять. Хай сами разбираются что к чему и кто чем опасен.

Впрочем, на том их разговор оказался завершен.

— Я пойду? — спрашивает князь.

Дружинники с дороги и пусть далеко они ходить не ходили, но дело свое сделали — земли дреговичей от вражины уберегли, да добычу в селение принесли. А как известно, сделал дело — гуляй смело.

— Валяй, — отвечает голова.

Я в который раз удивляюсь. Вот так вот легко, князю, этот мужчина говорит «валяй». Честно говоря, у меня в голове совершенно другое представление о взаимоотношениях князя, дружины и всех других поселян. И в моем представлении есть твердо понимание, что «валяй» остальным может говорить только князь. Как еще? Князь на то и князь, чтобы приказывать и распоряжаться. А Олаф такой князь, что хоть в кавычки ставь, полунязь разве что. Решения единолично этот человек не принимает, если вообще принимает хоть какие-то решения, извиняюсь за тавтологию. Так, наемник, без особых прав и привилегий, не имеющий никакого отношения к реальной власти. То же, что князь слушается голову, отсчитывается перед ним (хотя ради приличия замечу, что голова также почтительно относится к Олафу) лишь подтверждает мой вывод. Впрочем, если на чистоту — мне не горячо не холодно от того какой вес среди дреговичей имеет Олаф. Если ключевые решения у дреговичей за головой, то вот он — передо мной. Договаривайся, не хочу.

Голова переключается на меня, с минуту рассматривает, особо на ране задерживается, а потом говорит.

— Ну и что с тобой теперь делать будем, у нас милый человек в краях жизнь не соль, раненых не с руки выхаживать

— Ты голова за мою рану не переживай, до вас дошел? Так дальше тоже как-нибудь сдюжу, — отвечаю.

— Допустим, — пожимает плечами голова. — Ты хоть что делать можешь? Расскажи, будь добр, чтобы я смекнул, как с тобой поступать.

Я беру пару секунд на раздумье. Что делать умею? Да вот хрен его знает, выходит, что ничего. Если конечно дреговичам не надо собрать стартап и деньги отмыть. А может надо? Замутим пару схем…

Голова видит, что я колеблюсь с ответом (хотя реально, блин, прошло секунд пять с тех пор, как он вопрос задал).

— Ну вот, все с тобой ясно, — холодно и безразлично говорит он. — Ничем ты здесь не пригодишься, даже если очухаешься. Ступал бы ты… — щуриться, оценивает меня дальше. — Я бы может и сказал своим ребяткам, чтобы тебя покормили, напоили, да на ночлег устроили, да говорить не буду — не люблю я чужаков, уж извини, — голова расплывается в улыбке. — Проваливай.

Я в шоке. Гостеприимство у этого мудака зашкаливает. А как же — встречают хлебом, солью… да хотя бы дай с дороги передохнуть, не видишь, что еле на ногах стою! Вот пидарасина то! Однако моего возмущения голова не разделяет — уже оборачивается, чтобы позвать к себе одного и ребят, слонявшихся чуть поодаль. Похоже, хочет, чтобы меня из села спровадили уже сейчас.

Понимаю, что еще чуть-чуть и я окажусь в лесу. До ночи конечно далековато, но я даже не знаю куда дальше идти! Прикольно будет поплутать в чаще с куском сушенной икры за пазухой, а потом сдохнуть где-нибудь под деревцем.

Нет, так дело не пойдет, следует исправлять ситуацию.

— Слушай, голова, ты бы не горячился и меня бы не выпроваживал… зря что ли я сюда шел? Никуда я не уйду…

Продолжаю говорить бессмысленным набором слов, а сам перебираю в голове варианты, которые могут помочь выйти из сложившейся ситуации и заинтересовать моего собеседника.

— Чего? — голова возвращает на меня взгляд, уже раздраженный.

— Говорю давай ряд заключать, — нахожусь.

— На что ряд? На кой мне ряд с тобой заключать? — спрашивает голова недоверчиво, но я вижу — промелькнул у него интерес. Конечно, я для него совсем невнятный малый, но вдруг стрельнет что интересное? Поэтому голова продолжает спрашивать. — Как ты удумал что-то заключать, если ты не здешний, ни кола, ни двора у тебя нет и сам едва на ногах стоишь. Что это за ряд такой будет, никак у меня в голове не сходится.

— Ты земельки дай и узнаешь, — наглею, но мне деваться некуда.

Голова крутит ус, прям выкручивает и продолжает на меня пялиться. Я у него сейчас как на ладони. Вижу, впрочем, что готов слушать.

— Земельки дать говоришь? Это с какого перепугу?

— С такого, что я отработаю и верну в сто крат больше. Что скажешь?

Крыша над головой мне сейчас под зарез нужна, тем более после раны толком не очухался, поэтому на ночь в лес не хочу. Приходится голове зубы заговаривать, а что из этого выйдет — так разберусь потом.

— А коли не отработаешь? — усмехается голова. — В сто крат то, не перегибаешь?

— Смердом буду, — заверяю. — И делай со мной все, что заблагорассудиться.

— Эх, — голова машет рукой. — Хотел бы что сделать, так сделал бы давно. Думаешь мне сейчас взять тебя в рабы что мешает?

— Не думаю, но раб то тебе прибыли в сто крат не даст, — продолжаю давить на эту тему. Поначалу слетело с языка, а теперь вот сознательно говорю. Вижу же, что голова заинтересован. И добавляю. — Я себя кормить не прошу, ты мне земельки выдели, а я дальше сам как-нибудь справлюсь.

Молчит. Долго молчит, не отвечает, только смотрит внимательно. Я уже думаю, что не согласится, но голова вдруг говорит.

— Ать, договорились! Чего человеку доброму не помочь?

— Спасибо, — я искренне улыбаюсь.

— Ладно, чего уж, идём земельку покажу… — только это, ты хорошо подумай, прежде чем земельку брать? А то ведь хочешь не хочешь, а долг платежом красен, как-то с земельки отдавать придется, и я не посмотрю на то, что мы рабов не жалуем.

— Говно вопрос, — уже сказав, это вслух, вижу, что голова хмурится — не понимает связь между «говном» и «вопросом». Спешно исправляюсь. — Договорились в смысле.

Мы обмениваемся крепкими рукопожатиями, скрепляя нашу сделку. Голова только с виду хлипкий, а жмет руку так, что мама не горюй. Тотчас зовет паренька, которого накануне хотел попросить сопроводить меня из селения вон. Видно паренек — правая рука. Он подходит к нам, застывает по стойке смирно.

— Звали?

— Звали-звали. Давай-ка скажи, чтобы моему дорогому гостю подали выпить и перекусить, да скажи, что сам Доброжир велел. А мы пока соберемся, потом пойдем покажем ему земельку, чтобы обустроился. Через час сборы!

С этими словами голова чапает вглубь селения, на сборы. Вон оказывается, как его звать — Доброжир. Ну здесь и имена. Его помощник приглашает меня пройти «к столу». Вот так сразу бы!

Подходим к одному из домиков, заходим внутрь. Там бабы, разных возрастов и на разный лад сидят. Как я с помощничком головы зашел дом — все внимание бабы на меня переключили. Блин, вот честно, женщины в девятом веке прямо скажу, не фонтан. Одна страшнее другой, им бы на реснички, на татуаж сходить, губки надуть, да в спортзал абонемент выписать.

Начинают суетиться — помощник говорит, что Доброжир накормить и напоить гостя распорядился. Я жду, осматриваюсь. Сегодня на обед у дреговичей каша. Облизываюсь, когда мне приносят чашку, от которой поднимется пар. Все свежее, только сваренное, с огня. После тех приключений, которые за последние пару дней пришлось пережить моему желудку, каша сродни пищи богов. Как только бабы меня обслуживают, так сразу все до одной выходят. У них помимо меня полно дел, женщина того времени она такая — мужик воюет, а баба хозяйство держит на плечах, как атлант.

Я ем до полного насыщения и даже подумываю вылизать чашу. Пока вытираю губы, размышляя о том, что неплохо бы попросить добавки, в дом заходит совсем молодая девчушка. Хрупкая, худющая, как спичка. Личико милое, на щеках искриться румянец.

— Ой… — изумляется при виде меня.

В руках она держала полный чан с ягодами, так вот из-за изумления чан выпал из ее рук и ягоды рассыпались по полу. Я отставляю чашку, со вздохом поднимаюсь, понимая, что надо помочь девчушке прибраться. Чего она только перепугалась — я вроде одет.

— Извини, не хотел напугать.

Поднимаю чан и начинаю складывать туда обратно ягоды горстями. Девчонка некоторое время наблюдает, все еще испуганно, а потом тоже начинает подбирать ягоды с пола.

— Я сама, не надо, — останавливает она меня.

Не ну раз сама, я то только «за». Выпрямляюсь, чан все еще держу в руках, чтобы девчонки было удобнее складывать — делаю с прицелом, что как закончим еще у нее каши попрошу. Казалось бы, самое безобидное, что только есть — сбор рассыпанных ягод. А вот фигушки. В дом заходит голова и вдруг застывает на пороге, вытаращив глаза. Мы с ним переглядываемся. Я улыбаюсь, а у головы рожа кирпичом.

— Что… что тут происходит⁈ — верещит.

И тут я понимаю, что голова зашел в тот момент, когда девчушка в очередной раз нагнулась за ягодами (между прочим там то ягод осталось на пару горстей) и с позиции с которой стоит голова случается «обман зрения». Ну понятно, я думаю — девушка стоящая раком, лицо на уровне моего паха…

— Ты что удумала, доча⁈

— Я все объясню, — говорю, а сказав понимаю, что не надо было говорить — получается, что как бы оправдываюсь.

Теперь все становится на свои места. Значит это — дочь головы Доброжира. И вот эта самая девчушка как будто отсасывает в доме отца у незнакомого мужика. Попадос.

— Что отец? — лицо девчонки выглядывает из-за моей спины. Она видит, что лицо ее отца перекошено и прежде чем голова взрывается криками, девчонка дает деру, вон из помещения. Она плачет, вытирает лицо, а выглядит так, будто вытирает губы.

Я оборачиваюсь к голове, теперь то он видит, что ничего такого о чем он подумал здесь не происходит. Однако успокаиваться Доброжир тоже не спешит. Тяжело дышит через ноздри, разворачивается и выходит следом.

А я как идиот так и остаюсь стоять с чаном с ягодами в руках. Блин блинский… ну какого фига то?