Сказка о Юппи

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Малыш спал в дупле большого Дерева, и Дерево разгова­ривало с ним.

— Ю-уппи! Ю-уппи! — поскрипывало Дерево.

И говорило, что вот поднялся большой ветер, он хочет утащить Дерево с собой, но Дерево не должно поддаваться ветру. И вот Дерево упирается всеми своими корнями, а корни у него большие, они лежат глубоко в земле и держатся за нее, за сильную, очень сильную землю. И ветер срывает толь­ко семена, которым и нужно летать, пока они не найдут свое место и не пустят корни в очень большую и очень силь­ную землю. И они будут кормиться от земли и солнца, и защи­щать землю от непогоды, и укрывать ее листьями к холод­ному времени года.

— А вот сейчас,— говорило Дерево,— сейчас идет дождь, его много, его очень много, он нужен и листьям и корням, он будет идти несколько дней, этот большой, хмурый, добрый дождь. Он будет идти несколько дней, но пусть малыш спит, в дупле Дерева все так же сухо и тепло. Пусть малыш спит, пусть крепко и сладко спит.

Малыш не слышал, о чем говорит с ним Дерево, но ему спокойно было спать под шелест его слов.

А потом Дерево перестало говорить. Стоял ясный, теплый день, и Дерево задремало; каждый его листик грелся в сол­нечном свете, и Дерево тихо-тихо само покачивало себя.

Может быть, потому, что Дерево уже не говорило, а может, потому, что даже в дупле стало светло, малыш проснулся. Проснулся и чихнул. Потом еще, и еще, и еще — раз десять чихнул, так что в дупле поднялась старая, прелая пыль, и он попятился, завертелся, пока не выскочил большим, пушис­тым, ярким хвостом вперед из дупла и не повис на передних черных кожистых лапках. Ошеломленный внезапным светом и голосами, он так и висел некоторое время, вертя головой. Он никогда бы и подумать не мог, что свет может быть такой сильный, а голосов так много. Все же висеть было утоми­тельно, и, жмурясь и вздрагивая, малыш начал пятиться вниз по стволу, поглядывая через плечо, далеко ли еще до земли, и, наконец, сорвался с дерева, но успел перевернуться в воздухе и шлепнуться на лапы. Он был еще совсем малень­кий, но почему-то знал, что падать нужно именно так.

Малыш не ударился, однако очутился в невероятной пута­нице кустов и травы, и прошло некоторое время, пока он вылез на ровное, открытое место. Он сел передохнуть и о чем-то подумать, но всего вокруг было так много, что думать он не успевал. Даже подумать, о чем бы подумать, не успе- валось. Что-то мягко и нежно тронуло шерстку у него на за­тылке, и он почесал головой о плечо, а потом черной ловкой лапой поскреб за ухом. Но тут он вспомнил, что все-таки надо ему подумать, но что-то опять пошевелило мягкую, длинную рыжую шерстку на нем и вместе с этим принесло столько запахов, что он и лапу сразу поднял, и сморщился, и чихнул, и упал на бок, и цапнул себя за хвост, и взвизгнул, и запищал.

На ветку прямо над ним села бурая птица и стала хохо­тать как сумасшедшая:

— Ха-ха-ха, чем это ты размазюкал хвост, скажи на ми­лость? О-о, да он у тебя прямо меняется на глазах. В жизни не видала таких чудных хвостов!

Птица хохотала, прыгала и вертелась, но глаз ее все вре­мя, как бы она ни повернулась, смотрел на малыша. И стреко­тала она так быстро и пронзительно, что ничего другого уже не было слышно.

— А лапы-то, лапы! — тараторила птица.

Малыш оглянулся на свой хвост — нормальный, большой, яркий хвост! Поднял перед собой переднюю лапу — обыкно­венная черная лапа, и очень ловкая. И он хотел хлопнуть этой черной ловкой лапой назойливую птицу. Но она уверну­лась, уселась повыше и снова застрекотала:

— Ну и чудище! Ну и урродец! Лапы, как рруки! А хвост?! Хвост я вообще не знаю, на что похож! Я такого хвоста еще не видала!

Тогда малыш пошел прочь от нее. Он то вспоминал, что идет по незнакомым, нехоженным местам, и припадал за кус­тиком к земле, и внюхивался. То скакал на больших зад­них лапах, почти не касаясь земли передними. То шел просто так, и садился, и пытался вспомнить, о чем же ему необхо­димо подумать.

Солнце сквозило в каждой ворсинке. У малыша урчало в животе. Малышу было очень и очень как-то. Он куснул тра­винку. Пожевал. Вкусно.

Несколько раз малыш далеко отходил от Дерева, но воз­вращался. Ему хотелось уходить все дальше, но было жалко оставить Дерево, широкое, теплое Дерево, которое так долго, так уютно баюкало его: ю-уп-пи, ю-уп-пи... Малыш даже за- скулил-заплакал, не зная, на что решиться. А потом поду­мал: у Дерева ноги глубоко в земле, чтобы оно никуда не уходило. А у него ноги все снаружи, на земле, чтобы можно было далеко и легко бегать. Каждый должен слушаться своих ног.

— Ты видишь,— сказал он Дереву,— у нас разные ноги.

Поэтому ты побудь здесь, а я обязательно к тебе приду. Я мир хочу посмотреть.

И он побежал-поскакал по лесу. Но бежал не один. Высоко в небе, подпрыгивая так же, как и он, за ним бежало солнце. А пониже — в ветвях и над ветвями — летела та бурая болт­ливая и насмешливая птица. И успевала трещать на лету:

— Куда это он помчался от своего Деррева, этот зверрь, этот несмышленыш? Вы слышали, он мирр хочет посмотреть! А ты хоть знаешь, что такое мирр? Ты знаешь хотя бы, что такое ты сам, сколько тебе лет?

— Лет? — удивился малыш.— Что такое — лет?

— Сколько ты живешь на свете? Когда ты появился?

— Появился? — еще больше удивился малыш.— Я был всегда.

Птица даже закувыркалась от смеха:

— Он был всегда! Почему же тогда я, Каррамба, не зна­ла тебя?

— Я тебя тоже не знал,— пробурчал малыш и попытался удрать от птицы.

Но она его догнала, замелькала перед самым носом и про­кричала :

— Если ты был всегда, ты должен все на свете знать. Ну-ка скажи, почему бывает солнце и почему бывает дождь?

Ну, это-то был совсем простой вопрос. Малыш даже оста­навливаться не стал, ответил на бегу:

— Солнце бывает потому, что надо же нам видеть. Как бы мы жили, если бы ничего не видно было? А дождь бы­вает потому, что он нужен и листьям и корням.

Птица, которая делала вид, что она старше — а может, и правда была старше, только вырасти не смогла, оттого, на­верное, что много болтала,— на некоторое время замолчала. Думала, быть может, на чем еще поймать малыша. Потом крикнула:

— А откуда бывают сны? Может, и это ты знаешь?

Это уже вопрос потруднее. Надо было вспомнить и поду­мать, Поэтому малыш остановился и сел.

— Ну так,— сказал он,— Я сплю, а сны приходят.

— Чем же ты их видишь? Ведь глаза-то закррыты!

— Глазами видят, когда светло,— сказал малыш строго.— А сны хорошо видно в темноте. Поэтому еще и глаза закры­вают.

Он поднялся и, посмотрев снисходительно через плечо на птицу, побежал дальше. Но птица крикнула:

— Может, ты и снов-то не видишь! Кто может доказать, что ты видишь сны? Кто-нибудь еще, крроме тебя, твои сны видел?

— Дерево видело,— сказал больше себе, чем птице, ма­лыш и опять вспомнил, как качало его Дерево — ю-уп-пи, ю-уп-пи — и снились им всякие радости, всякие запахи и при­косновения.

Очень интересный мир был вокруг него — пестро-узорча­тый. Не такой цветастый, как его хвост, но гораздо узорча­теє. Узорчатый для глаз, для носа и для ушей.

Малыш остановился, чтобы получше разобраться в этом узоре. Он нюхал, и смотрел, и слушал — а узор все время менялся. И вдруг малыш понял, что пестрое пятно перед ним не смещается, когда ветер качает стволы и ветви, и не сме­щается запах этого пятна. И тогда он заметил среди золотис­той этой пестроты темный ласковый глаз, и светлое стоячее ухо, и темный нос. Существо было так ласково и так похоже на листву и ветви, что малышу показалось — это его Дерево пришло вслед за ним. Он удивился и уселся на задние лапы, а передние скрестил перед собой так забавно, что существо тихо-тихо, почти беззвучно засмеялось — совсем как Дерево смеется, шелестя листвой.

— Ты — Дерево? — спросил малыш.

— Нет. Я — Рапида, из славного рода антилоп. А ты кто? Как зовут тебя?

— Я?.. Меня? — растерялся малыш и даже оглянулся, не прилетела ли уже птица Карамба и не станет ли она смеяться над ним.— А откуда ты знаешь, как зовут тебя? — осторож­но спросил он.

— Мне говорила моя мама.

— Мама? Что такое мама?

Послышался смех, удивленный и грустный — ничуть не обидный.

— Ты не знаешь, что такое мама? Она сначала носит тебя в себе, а когда уже не носит, то укрывает и защищает.

— А-а, знаю! — обрадовался малыш.— Моя мама — Дерево, большое, красивое Дерево. Я спал у него в дупле, и оно укрывало и защищало меня.

Он и не заметил, что бурая птица Карамба уже прилетела и слушает их.

— Ой, не могу! — закричала и захихикала она.— Так, по­жалуй, я скажу, что моя мама — гнездо из веток, или эта почтенная антилопа скажет, что ее мама — укрромное местеч­ко в чащобе!

Антилопе, видно, не понравилась громкая птица, и она, бесшумно переступая, не спеша двинулась прочь. Малышу не хотелось, чтобы она уходила, такая красивая, и он подумал, не обиделась ли Рапида за что-нибудь на него. Может быть, за то, что он так и не ответил ей, как его зовут? «Ю-уп-пи, ю-уп-пи»,— вспомнил малыш и крикнул поспешно:

— Юппи! Меня зовут Юппи!

— Юппи? Красивое имя,— тихо отозвалась Рапида,

Малыш обрадовался.

Но вдруг антилопа насторожилась.

Миг — и ее не стало.

Малыш растерянно оглянулся:

— Она была?

Никто ему не ответил.

Он снова посмотрел на то место, где только что стояла Рапида, и даже вздрогнул — там, среди листвы, среди пятен света и тени, снова был кто-то, почти неразличимый, в таких же, темнее и светлее, желтоватых пятнах. Но запах, когда ветерок повернул к Юппи, был у этого существа совсем дру­гой — не то что у Рапиды. Что-то внутри у Юппи завопилп беззвучно: «Беги!» — и в ту же секунду он уже несся боль­шими скачками прочь.

Увидев что-нибудь интересное, Юппи складывал крест-на­крест черные кожистые лапки, склонял голову набок и, ше­веля черным носом, внюхивался и не моргая вглядывался или даже пытался дотронуться лапой.

— Невежа! — кричала ему Карамба, которая всюду в этот день следовала за ним, не то для того, чтобы поразвлечь­ся, не то для того, чтобы читать ему нотации.— Невежа! Как ты ведешь себя? Рразве воспитанный зверрь станет смо- трреть в упорр? За такое невежество можно и жизнью попла­титься, честное слово!

И он старался вести себя вежливо — смотрел краем глаза, не подходил близко.

Кого только не видел Юппи в этот день!

Он видел такое большое существо, что для того, чтобы раз­глядеть его, пришлось задирать голову. Как у большинства встречных, было у этого великана четыре ноги, но было и нечто вроде пятой. Или, может, это был хвост, но впереди. Существо собирало этим хвостом землю и пыль и сыпало себе на спину. А потом терлось о дерево, так что и дерево и кожа этого существа, толстая и шершавая, скрипели.

— Вот это да! — сказал Юппи.— Кто бы это мог быть — с хвостом впереди?

— Это же слон! — прострекотала Карамба.— А впереди у него вовсе не хвост, а хобот!

Сначала Юппи по всем правилам хорошего тона смотрел на слона издали. Когда же решился подойти поближе, чтобы лучше рассмотреть, а может быть, и познакомиться, слон под­нял голову, и хобот тоже поднял, вглядываясь и внюхиваясь, и растопырил, вслушиваясь, как два огромных листа, уши. Юппи подходил медленно, как учила его Карамба,— чтобы дать себя разглядеть и разнюхать. Слон и вгляделся и вню­хался, но, видимо, так и не понял, кто такой Юппи, потому что з задумчивости и нерешительности пощупал хоботом свою голову.

— Ты кто это, такой хвостатый? — спросил он Юппи.— Где твои родители?

Это было что-то новенькое.

— Родители? А что ото такое?

Слом моргнул и тронул себя хоботом за висок:

— Что такое родители? Ну... они всегда предупреждают об опасности. Они говорят, что хорошо, а что плохо.

Юппи задумался: кто его предупреждает об опасности, кто ему говорит, что хорошо, а что плохо? Ему подсказы­вает, какая трава хорошая для еды, а какая плохая, кто-то изнутри. Кто-то изнутри ему подсказал, что антилопа добрая, а от существа, которое появилось в чаще вместо нее, нужно удирать. «Беги!» — так ведь скомандовал кто-то изнутри.

— Мои родители вот здесь,— похлопал Юппи себя сначала по голове, а потом по груди.— И еще вот здесь,— похлопал он по животу.

Слон ужасно развеселился — он качал хоботом из стороны в сторону и задирал его так высоко, что был виден ярко- красный рот с ярко-красным языком. А ведь Юппи хорошо подумал, прежде чем ответить.

Вообще все, кто встречался ему, обязательно спрашивали, кто он или кто его мама и родители. И, вздохнув, потому что опять нужно было думать, Юппи все же уточнял, что они имеют в виду — кого они называют мамой и родителями?

— Мама — это самое ласковое и красивое,— сказал ему маленький гиппопотамчик и показал на свою большую, тя­желую маму с огромным, толстым носом и маленькими не­доверчивыми глазками.

У Юппи было совсем другое представление о красоте и нежности, и поэтому он сказал, что его мама — антилопа Рапида.

Жеребенок сказал:

— Мама кормит из себя.

И Юппи, подумав, ответил, что его мама — земля, потому что она кормит его травинками.

Но что бы он ни отвечал, каждый раз был смех, да еще какой!

Один раз Юппи даже сказал, что его мама — Карамба. Ведь перед этим медвежонок объяснил ему, что мама — это та, которая ругается, если что не так сделаешь или скажешь.

Когда он так ответил, Карамба чуть не свалилась с ветки от возмущения:

— Ты что, с ума сошел? Только такого сыночка мне и не хватало! Полюбуйтесь на него — он мой сыночек! С таким- то хвостом! Скоррее уж твоя мама — ррадуга! Неужели ты не знаешь, что дети должны быть похожи на своих рродителей? У меня такой кррасивый, такой грромкий хрриплый голос! А у тебя? То пищишь, то уррчишь! У меня такие кррасивые маленькие глазки. А у тебя? Такие большие, что даже непррилично! У меня такие изящные перрышки! А у тебя? Сам ррыжий, хвост цветастый, а на моррду и лапы уже и шеррсти не хватило. И носом вечно шевелишь.

Юппи внимательно рассмотрел себя, и теперь на вопрос, кто он такой и кто его мама, отвечал, что у него была мама, очень красивая, с большим-пребольшим, ярким-преярким, цветным-прецветным хвостом! У него, Юппи, еще не такой хвост, как был у мамы — его хвост еще не вырос и не разукра­сился как следует! У мамы были болыпие-преболыпие задние лапы! У него, Юппи, еще не такие большие, но они вырастут обязательно! У мамы были черные-пречерные, ловкие-прелов- кие передние лапы вот с такими длинными сильными паль­цами! У него, Юппи, еще не такие черные, не такие ловкие лапы, но это пока. Когда он вырастет, он будет точь-в-точь, как его красивая, умная, сильная, ловкая мама! А кто они с мамой такие, он не может сказать, потому что это тайна. О том, что это тайна и для него самого, он, конечно, не говорил.

Но и этому его ответу не верили и смеялись. И Юппи очень хотелось привести свою маму и сказать: «Вот она! А вы смеялись и не верили мне!» Конечно, может оказаться, что его мама такая осторожная, как Рапида, и не захочет стоять перед всеми. Пусть! Лишь бы она была, самая большая и красивая, самая ласковая, самая ругливая! У всех есть ма­мы, только у него вот...

Где же, где она, его мама?

Малышка газель объяснила ему, что мамы обычно оставля­ют детей в каком-нибудь тихом, укрытом месте, а сами ухо­дят за едой. Наверное, и его мама, подумал Юппи, оставила

его в дупле и теперь уже вернулась и ищет его, а он вот где бродит!

И Юппи помчался со всех ног к своему Дереву, к своему Дуплу.

— Куда это ты помчался? — перепархивая с ветки на вет­ку, с дерева на дерево, допытывалась Карамба.— Туда ли ты бежишь-то? Ты хоть подумал над этим? Откуда ты знаешь, что туда? Кто тебе сказал, собственно?

Но Юппи точно знал, что бежит туда, куда нужно, хотя уже не стал бы говорить, как недавно, что это его родители сидят в нем и говорят ему, куда бежать и что делать.

Он прибежал к Дереву и решил сразу же лезть в дупло, ведь все вокруг было так знакомо. Что-то внутри, однако, говорило, что надо сначала притаиться и как следует прислу­шаться и принюхаться, как следует оглядеться. Но Юппи уже не желал слушать этот неизвестно чей голос внутри и поэтому сразу шагнул к Дереву и уже присел, чтобы подпрыг­нуть, когда из дупла высунулось нечто узкое и длинное, и за­качалось, и зашипело.

— Не смотрри! — вскрикнула Карамба.

Но как мог Юппи не смотреть, если, возможно, это был хвост его мамы — откуда ему знать, какими делаются хвосты в зрелом возрасте? Поэтому, наоборот, он вгляделся и увидел, что это вовсе не хвост, а голова на длинной-предлйнной шее, и глаза с этой головы смотрят так пристально, что уже не отвести взгляд. Голова на длиннющей шее покачивается, гла­за смотрят пристально и, дурманя и холодя сердце, слышатся слова:

— Не бо-ойсся, малышш, подойди-и бли-ижже, ссмотри мне пря-амо в глазза-а, сслышшишшь, как тяжжеле-е-ет твое те-ельцссе, как ссонно, ссонно сстановится тебе-е... Не бо-ойсся, ты не бу-удешшь долго сстрада-ать, я-а щщедрая-а, я-а отдаю-у вессь я-ад, одно мгнове-ение — и никаких вопро-оссов, пуссть другие бе-егают, сспрашшивают, ты усснё-ошшь и сста-анешшь иною-у...

— Не смотррри! — услышал Юппи, как сквозь дрему, голос Карамбы.— Не смотррри — ее слова текут из ее глаз!

С трудом Юппи прикрыл глаза. И правда, слов больше не было слышно. Он открыл глаза и снова услышал:

— Не ззакрыва-ай... Не ззакрывай-ай — ссмотри на меня-а... Подойди ко мне — бли-ижже, бли-ижже. Ссам по- дойди-и — так будет лучшше... Ссам... бли-ижже...

Медленно, пошатываясь и попискивая, Юппи сделал шаг, еще шаг. Но в это время между ним и Змеей мелькнула птица, и раздался ее пронзительный вопль:

— Не смотрри на нее, дуррак!

Может быть, он и не нашел бы в себе сил отвести глаза, но, зло хлестнув хвостом, Змея перевела взгляд на Карамбу, и, пискнув, Карамба вдруг начала падать. Видно, она не осте­реглась сама и взглянула в этот момент на Змею. На какую- нибудь секунду Карамба пересилила, встрепенулась и подня­лась было вверх. Но Змея смотрела пристально, и Юппи уви­дел в ужасе, как, трепыхаясь, опускается Карамба все ниже, ниже — навстречу властному зову Змеи.

— Эй! — завизжал изо всех сил Юппи.— Берегись, бере­гись, Карамба!

И Карамба взмахнула крыльями, сначала слабо, потом сильнее. Юппи увидел, как, поднявшись на кончике хвоста, прыгнула Змея. Но Юппи не стал ждать, пока она окажется рядом. Он уже мчался через чащобу, а где-то в воздухе, над лесом, подстегивала его криком Карамба:

— Быстррей, Юппи, быстррей! Не оглядывайся! Скоррей, скоррей!

И он бежал так, что из него совсем выветрился холодный, властный голос Змеи.

Ночь они провели с Карамбой рядом: Юппи в развилке дерева, а Карамба чуть выше, на ветке.

Не очень-то легко было уснуть после пережитого, но Ка­рамба, такая заботливая в этот вечер, сказала, что она преду­предит его, если кто нехороший будет подкрадываться.

— Как же ты мне скажешь, Карамба, кто это?

— А я закрричу его голосом. Он будет подкррадываться потихоньку, а я закрричу его голосом.

— А ты умеешь?

Вместо ответа Карамба принялась говорить на всех звери­ных языках. Шипение, мычание, рычание, писк разных зве­рей и зверушек и песни всяческих птиц, которых Юппи еще и не слышал, раздались в воздухе, и лес, казавшийся Юппи пустым, зашевелился, потому что каждый из зверей подумал: что бы это все могло означать?

— Какая ты талантливая, Карамба! — восхитился Юппи.

— Я очень талантливая,— спокойно согласилась Карамба.

— Только ты много болтаешь,— сказал, подумав, Юппи.— Так ты выболтаешь весь талант.

— Я очщщень щще-едрая-а,— прошипела Карамба голо­сом Змеи, и они оба вздрогнули, а Юппи даже в темноте почувствовал, как у него побледнел хвост. А потом оба рассмея­лись. И скоро заснули.

Только не очень-то спокойно спала Карамба. Она вскрики­вала то одним, то другим голосом, и сначала Юппи пугался, а потом только понимал, что это она во сне. Лишь к рассвету он уснул по-настоящему крепко. А проснулся от утреннего крика Карамбы.

— Урра! Урра! — кричала Карамба.— Как хоррошо, что утрро всегда повторряется — всегда одно и то же пррекррасное утрро!

Юппи молчал и о чем-то думал.

— Рразве я не пррава? — крикнула весело Карамба над самым его ухом.

— Немножко да, но немножко нет,— сказал Юппи.

Он подумал, что не может быть утро тем же, что вчера, если даже он, малыш Юппи, всего день спустя уже немного другой. Еще вчера он отвечал на любой вопрос и если что- нибудь и спрашивал в свою очередь, то разве лишь для того, чтобы уточнить вопрос. Сегодня на вопрос Карамбы он, прав­да, ответил, но так коротко, что почти непонятно. Зато, поду­мав, сам спросил:

— Карамба, кто я?

— Ты — Юппи,— сказала Карамба, прихорашиваясь — встряхивая и приглаживая каждое перышко.

— Я — слон?

— Нет.

— Я — бегемот?

— Еще чего! Нет, конечно!

— Я — антилопа?

— Нет.

Так он перебрал всех, кого знал, но не был ни одним из них.

— Если я никто, то, может, меня и нет? — спросил Юппи.

— У тебя очень плохой харрактер,— сказала сердито Ка­рамба.— А плохой харрактер не может быть у никого.

Юппи подумал, не нашелся, что возразить, а потом сказал:

— Я должен знать, кто я, чтобы знать, кто моя мама. Раз я на нее похож, то и она должна быть похожа на меня.

И они начали перебирать, кто бы он мог быть, но так и не нашли. Тогда Карамба заявила:

— Только люди могут сказать тебе, кто ты.

И очень удивилась, что Юппи не знает, кто такие люди.

— Они похожи на меня,— объяснила Карамба.— Ходят на двух ногах, очень умные, много говоррят. Только перрьев у них нет. Люди похожи на птиц, но ощипанных. Поэтому они прридумали одежду, но и это не делает их кррасивее, бедняжек.

— Так идем к людям! — вскричал Юппи, и хвост его от воодушевления стал, наверное, раз в десять ярче.

Но Карамба уже жалела, что навела его на эту мысль.

— Давай сначала поищем вокрруг дупла — нет ли там сле­дов, похожих на твои.

Как ни боялись они Змеи, но пошли к Дереву и облазили все вокруг — нет, ни запаха, похожего на запах Юппи, ни следов, похожих на его следы, там не оказалось.

— Пойдем к людям! — взмолился Юппи.

Но Карамба сделала вид, что не слышит его, хотя, ко­нечно, слышала прекрасно.

— Ты боишься? — удивился Юппи.

— Понимаешь,— сказала смущенно Карамба,— они знают все о дрругих, но ничего не знают о себе, эти люди. Они сами не знают, что им взбрредет в голову в следующую минуту. К тому же, скажу я тебе, у людей есть летающие зубы и когти, которрыми они убивают на ррасстоянии, а это очень нехоррошо, сдается мне.

Но Юппи и слышать ни о чем не хотел. Он сказал, что отправится к людям, чего бы это ему ни стоило.

— Ну и иди! — крикнула Карамба.— Лучше бы тебя прроглотила вчерра Змея — честно тебе говоррю! Потому что от тебя одно беспокойство! Лучше бы тебя слопал гепаррд, от которрого убежала Ррапида — честно тебе говоррю, потому что от тебя ни минуты покоя! Лучше бы слон взял тебя хо­ботом и забрросил так далеко, чтобы мои глаза больше тебя не видели — честно тебе говоррю, потому что, как гнилое деррево черрвями, ты набит вопрросами и ни тебе, ни дрругим нет никакого покоя! Пррекррасное утрро он мне бессовестно испорртил, этот Юппи, этот глупый, неизвестно откуда взяв­шийся зверреныш!

Обидевшись, Юппи заметил, что вчера как раз именно ему все, кому не лень, задавали вопросы и он отвечал, ну а те­перь его очередь. Да и что еще делать с этими вопросами, если они уже завелись в его голове?

И он тронулся в путь.

Сначала люди в городе даже не замечали Юппи, хотя он сидел в двух шагах от дорожки. Ближе было бы уже невеж­ливо — ведь они могли бы подумать, что он хочет их укусить. Но и оставаться незамеченным не было никакого смысла. Поэтому Юппи приподнялся и крикнул:

— Скажите, пожалуйста, кто я?

А люди почему-то испугались и убежали.

— Люди, кто я? — крикнул он следующим.

И эти тоже убежали. Он крикнул:

— Не бойтесь! Я только хочу узнать, кто я!

А они все равно убегали. И тогда Юппи догадался, что они не понимают его слов.

Конечно, Карамба была очень умная птица, но она так много знала, что кое-что, наверное, забывала, и так много рас­сказывала, что кое-что не успевала сказать. Так много сооб­щив Юппи о мудрых людях, она почему-то не предупредила его, что они не понимают языка животных. Знают, кто есть кто, а вот языка их не знают. Невероятно, но так. Конечно, каждый говорит по-своему, но обязательно должен понимать и других — иначе какой смысл в том, чтобы каждый говорил по-своему? Люди же не понимали Юппи. А Юппи не пони­мал, почему это так.

Он уже хотел встать и уйти в лес, когда появилась жен­щина, которая ничуть не испугалась его, а подозвала муж­чину:

— Посмотри, дорогой, это же воротник, прекрасный во­ротник!

«Вот он кто я! — подумал, ликуя, Юппи.— Я — ворот­ник, да еще прекрасный! И мама у меня была воротником, и все родители!» Он даже подошел ближе, хотя ему не очень нравилось, как смотрит на него женщина — каким-то при- щуренно-оценивающим взглядом.

— Слушай,— сказала женщина, не спуская глаз с Юппи, но говорила это не ему, а мужчине,— будь добр, поймай его — из него выйдет прекрасный воротник!

Выйдет? Из него, из Юппи? Как это? Он что, внутри у него, этот воротник, что ли? И при этом умеет ходить? И ведь, кажется, перед этим женщина его, самого Юппи, назвала во­ротником, да еще прекрасным? Юппи ничего не мог понять.

А женщина продолжала:

— Представь эту зверушку на моих плечах...

Но Юппи ничуть не хотелось на ее плечи!

— У него хвост в какой-то краске вымазан,— буркнул мужчина.

«Неправда!» — подумал Юппи.

— А передние лапы, как у крысы. Ц голова большая,

— Можно без лап и без головы,— заметила женщина.

Вот это уж совсем не понравилось Юппи! Негромко, но внушительно он заворчал, хвост у него побагровел. Женщина и мужчина, испуганно оглядываясь, поспешили прочь. «Так- то оно лучше», — подумал Юппи.

Он уже устал, но решил с улицы не уходить — может быть, кто-нибудь из этих странных людей скажет все же, кто он.

Маленькая девочка, наткнувшись на него, закричала:

— Мама, смотри, киска!

«Киска — вот кто я»,— едва успел подумать с гордостью Юппи, как мать закричала на девочку:

— Отойди, не трогай, это какая-то дрянь цветастая!

«Дрянь — вот кто я, но почему какая-то?» —недоумевал

Юппи.

Девочка с женщиной ушли, а новый прохожий сказал са­мому себе вслух:

— Какой у него хвост, однако! Любопытный экземпляр!

«Так кто же я? — думал растерянно Юппи.—- Воротник,

киска, дрянь или экземпляр?»

Он оглянулся в тоске, ища Карамбу, но ее не было — то ли она не захотела лететь в город, то ли решила проучить Юппи и оставить его на некоторое время одного.

Вдруг на Юппи налетел вихрь когтей, зубов и бешеных глаз. Сначала Юппи укрывал морду лапами, а хвост прятал под живот, потом взвыл от боли и хлопнул по этому вихрю черной лапой и лягнул как следует задней ногой. Вихрь отле­тел и стал обыкновенным существом, даже меньше Юппи, на четырех лапах. Тут Юппи услышал женский крик:

— Убейте его — он покусает мою кошку!

Это уж была такая несправедливость, что Юппи усомнился бы в людском уме и совести, если бы у него было на это время. Кошка снова бросилась на него, и на этот раз Юппи не стал защищаться — он просто бросился наутек. Бежал не огля­дываясь, но слышал, что кошка мчится следом. Юппи заме­тался у какой-то стены, потом прыгнул что было сил и, помед­лив на гребне, соскользнул вниз. Ему показалось, что те­перь он один и в безопасности. Но кошка уже прыгала со стены, норовя вскочить ему на спину. И Юппи снова бросился бежать^;— меж стеблей, по дереву, на крышу, с крыши, по за­коулкам, в лужу, в какой-то двор. И тут, чуть не сбив его с ног, мимо проскочили два белых клубка. Раздались лай, визг, вой, и когда Юппи оглянулся, кошка сидела на дереве и шипела, а у дерева, припадая на передние лапы, бешено лаяли на нее два белых щенка. Впрочем, о том, что это щенки, Юппи узнал минутой позже, когда худенькая девочка закри­чала:

— Щенки облаивают кошку! Как вам не стыдно! Фу! Фу!

Только когда она отогнала от дерева щенков, а подоспев­шая женщина сняла с дерева свою любимую кошку, девочка заметила Юппи.

— А это кто же такой? — спросила она у щенков.— Боль­шая белка? Или, может быть, какая-нибудь обезьянка?

Легким ворчанием они ей ответили, что сами не знают.

— Зверушка, кто ты? — спросила девочка.

Если бы Юппи знал!

Девочка протянула руку. Юппи внюхался — добротой и лаской пахла эта рука. И хвост Юппи распушился и стал полосатым и радостным.

Щенкам не нравилось, что их девочка гладит Юппи, и они заворчали.

— Чего вы ворчите, глупые? — сказала девочка и одной рукой стала гладить щенят, а другой — Юппи. И гладила до тех пор, пока все они стали пахнуть одинаково — ласковой девочкиной рукой.

Счастливые времена наступили для Юппи.

Он спал в конуре с двумя белыми щенятами, и они считали его своим.

Сначала, правда, кто-нибудь из ребятишек во дворе, уви­дев его, вскрикивал:

— Ой! Это еще что за зверек? Чем это он перемазал свой хвост? А лапки-то, лапки, смотрите — как черные ручки! А глаза-то — совсем как человечьи! Вот зверушка так зверушка!

Но Юппи вместе с щенятами хлебал из миски молоко и суп, стараясь не придерживать миску лапками, вместе с ними бегал по двору, возился и кувыркался. Он научился шикарно чесать задней лапой за ухом — точь-в-точь как щенки. И ребя­тишки, глядя на него, смеялись:

— Смотрите, он совсем как собачонка.

И Юппи смеялся с ними. Смеялся по-щенячьи — улыбаясь, повизгивая и мотая своим большим хвостом. Плохо только, что, когда он вот так мотал, тотчас все обращали на хвост вни­мание и спорили, у какого зверя может быть такой.

Когда Юппи немного надоедало быть щенком, он позволял себе забираться куда-нибудь наверх — на дерево, на крышу сарая или на чердак.

Ночами Юппи рассказывал щенятам истории — например, откуда он взялся и кто его родители. Каждую ночь он при­думывал это по-новому, но щенята не сердились и верили ему. Даже когда он однажды сказал им, что его мама — Де­рево, они и тут не удивились.

— Да, Дерево,— сказал Юппи вдохновенно.— Оно родило меня с ногами, глазами и ушами, чтобы я побегал по белому свету, а потом вернулся и рассказал, что видел. А хвост у меня такой, чтобы Дерево издали могло меня узнать.

— Ну и что ты видел? — спрашивали щенята.

О! — говорил Юппи, сидя на задних лапах, а перед­ними вовсю размахивая.— Представьте, я видел антилопу. Нет никого на свете красивей антилопы! А видели вы когда-нибудь большую ядовитую змею? Ни ног, ни хвоста, ни ушей у змеи нет, только длинная-предлинная шея. И свист у нее длинный-длинный, как ее шея. И взгляд у нее длинный-длинный, как ее шея. И этот взгляд втягивает тебя в ее длинное-предлинное горло!

— И я, Юппи, давным-давно сидел бы в ее длинном-предлинном горле, если бы мой лучший друг, мудрая птица Карамба, не перерезала змеиный взгляд, рискуя собственной жизнью.

— И как же теперь ест та змея без своего длинного-предлинного взгляда?

— К сожалению, взгляд у нее отрастает каждый раз сно­ва,— объяснил важно Юппи. Очень-очень приятно было, что щенки слушали его так упоенно.

А однажды во двор прилетела сама Карамба. Возможно, она и до этого вертелась где-нибудь рядом — смотрела, как оно дело пойдет. А теперь наконец решила, что дела идут неплохо, и вот поселилась на самом высоком дереве во дворе.

Юппи очень обрадовался. Он рассказал ей, как называли его люди: воротник, киска, дрянь, экземпляр! Но теперь он решил быть щенком, и ему это нравится. Карамба так расхохо­талась, что изо всех соседних дворов поднялись в небо голуби.

— Не пугай птиц! — сказал она Юппи, словно это не она напугала их безумным своим хохотом.

Но, в общем-то жизнь, которую вел здесь Юппи, пришлась ей по душе. Только она решила, что главной во дворе все- таки должна быть она, Карамба. Когда щенятам и Юппи при­носили еду, сначала ела она, а потом уже они, пока она чис­тилась на своем высоком дереве. После этого Карамба отправ­лялась по квартирам развлекаться.

Мальчик учил английское стихотворение:

Он пускал из окна самолетик и снова твердил:

Но запомнить стихотворение никак не мог.

Тогда на стол напротив него усаживалась Карамба, слегка раскрывала клюв и, не шевеля им больше, откуда-то изнутри отчетливо говорила:

Испуганный мальчик бежал от нее, а она ковыляла за ним, повторяя:

— Птица выучила английское стихотворение! — кричал мальчик, а Карамба как ни в чем не бывало уже сидела на высоком своем дереве и щебетала нежненьким голосом ма­ленькой птички.

На другое утро Карамба отправлялась к сварливой женщи­не со второго этажа и уже с порога, а вернее, от окна начи­нала наступать на женщину, крича ее собственным сварливым голосом:

— Ну чего, чего, чего тебе, горре ты мое, ррастяпа?!

Женщина сначала пятилась, потом садилась к столу и

смеялась до слез. И несколько дней после этого, едва она соби­ралась напуститься на мужа и детей, как ей вдруг станови­лось смешно, и, вместо того чтобы ругаться, она принималась хохотать так, что посуда на столе дребезжала.

Люди, к сожалению, не понимали языка животных. Зато Карамба умела говорить на их языке. И после некоторых размышлений Юппи решил попросить ее разузнать все-таки, кто же он, Юппи. Конечно, ему хотелось быть щенком, но уж коли у него были совсем не похожие на их хвост и лапы, он бы хотел знать, у кого еще в мире такие же лапы и такой же хвост.

— Если ты настоящий друг, Карамба, ты найдешь очень умного человека и спросишь у него,— сказал он.

— Умного человека? — переспросила Карамба.— Я, ка­жется, знаю такого: у него чррезвычайно много всего в голове, а чего нет в голове, то стоит на полках по сторронам комна­ты — это называется книги, и от них-то весь ум у людей.

— А сумеешь ты поговорить с этим Умным Человеком? — засомневался Юппи.

— Уж будь спокоен,— заверила Карамба,— сначала я с ним заговоррю на его языке, чтобы он понял, что я за птица. Потом спррошу, кто он, кто я, а потом уж и до тебя доберрусь.

— Может, сначала спроси, кто я, а потом уж об осталь­ном? — рискнул предложить Юппи.

Но Карамба отвергла такой вариант.

— Я лучше знаю, как вести рразговорр с учеными людь­ми,— заявила она. И, не медля больше ни минуты, присту­пила к делу.

— Онтология! Субъективизм! — крикнула она для начала, едва влетев в комнату к Умному Человеку.

— Опять затвердил! — крикнула Умному Человеку из со­седней комнаты его жена.

— Субъект, объект и прредикат! — сказала еще Карамба. прежде чем приступить к делу.

Умный Человек молчал, словно подавился.

Тогда Карамба сказала:

— Кто я? Кто ты? — И еще раз: — Кто я? Кто ты? -⁴

— Потрясающе! — закричал наконец Умный Человек.— С птичьими мозгами, и так разговаривать!

— Кто я? Кто ты? — попробовала его вразумить Карам­ба.— Кто мы? Откуда?

Но Умный Человек повел себя совсем не по-умному.

— Лови ее! — крикнул он.— Я посажу ее в клетку и буду развлекать своих гостей!

Карамба этого не ожидала и впопыхах не сразу нашла окно. Увертываясь от рук Умного Человека, она обрушила на пол десятка три книжек, так что от пыли в комнате стало темно.

— Когда слишком много мыслей,— говорила она потом Юппи,— то уже ничего не видно. Я думала, одна-две книжки его врразумят, но их было слишком много. Карамба была уве­рена, что это мысли поднялись в воздух, а не пыль.

Тщетно просил ее Юппи попытаться поговорить еще с ка­ким-нибудь умным человеком.

— С ними серрьезно рразговарривать невозможно,— твер­дила Карамба.— И все потому, что они всех дрругих считают глупее себя.

Тогда Юппи другое надумал. Ласковая девочка, решил он, наверняка станет очень умным человеком. А за это время Юппи как-нибудь научит ее понимать свой язык. Или, может быть, сам научится говорить по-человечески. Он даже пробовал, но у него не было способностей, как у Карамбы. Но ведь и он будет расти и делаться умнее и когда-нибудь приду­мает, как все это сделать.

И может быть, так оно и было бы, если бы не случи­лось беды.

То утро началось, как всегда. Девочка принесла молоко и кости. Карамбе такой завтрак не понравился, она сидела на­верху и обиженно чистила перья. Щенки обгладывали кости. Юппи лакал молоко, время от времени поднимая взгляд на девочку: не лишнее ли он съел? Младший щенок беспокоился о том же.

— Э, ты не слишком много вылакал? — говорил он, погля­дывая в его сторону.— Всем поровну, а мне больше всех!

В это время у ворот остановилась крытая машина. Двое парней, в высоких сапогах, в рукавицах, с ломиками в руках, шли от машины и улыбались. Они улыбались, и, казалось, можно бы не беспокоиться, но внутри у Юппи похолодело. Он заворчал предостерегающе, и в тот же миг щенята кину­лись в шаткую, неумело сколоченную ребятишками двора ко­нуру. Медленно пятясь, чтобы не подумали, что он так уж боится, отступил в конуру и Юппи..

— Спасайся! — раздался крик Карамбы.— Недобррые люди! Недобррые!

Юппи надеялся, что парни пройдут мимо конуры, но они направились прямо к ней.

— Не надо! — заплакала девочка.— Дяденьки, не надо!

Но парень просунул руку в конуру и нащупал одного щен­ка. Юппи думал, что щенок укусит руку, но он только скулил.

— Не надо! — плакала девочка.

А Карамба кричала все пронзительнее. И хотя это было хорошо, что она так волновалась за Юппи и щенят, но лучше бы она замолчала — под ее пронзительный крик Юппи никак не мог сообразить, что делать.

Запихнув щенка в мешок, парень опять просунул в отвер­стие руку, пошарил в конуре, чуть не задел Юппи и ухватил второго щенка. У Юппи уже не было времени подумать как

следует. Что бы ни говорило в нем, больше он не мог проти­виться этому голосу. Когтями, которые стали вдруг длинны­ми, зубами, которые стали вдруг острыми, он вцепился пар­ню в руку, так что тот вскрикнул и выпустил щенка.

II тут же Юппи бросился прочь. Последнее, что он успел еще увидеть,— это щенок, выскочивший из мешка и удираю­щий в другую сторону. Последнее, что он слышал,— крик девочки: «Быстрее! Быстрее! Убегайте! Бегите!»; крик Караи­бы, которая кричала всеми известными ей голосами: «Ско- ррей! Скоррей!»; шум машины сзади, крики парней: «Не стре­ляйте! Хвост испортите!», а потом какие-то хлопки и треск. И все. Весь его ум и все его чувства ушли в ноги, которые несли Юппи быстро, как никогда. Сначала под ногами было твердо, потом мягко и пыльно, потом пошли вперемежку корни и камни. Наконец вдруг стало тихо, только что-то очень стучало, прямо-таки ухало, что-то свистело и пыхтело в этой тишине. Не сразу Юппи сообразил, что слышит свое сердце и свое дыхание, что он в большом дремучем лесу. А когда сообразил, влез поскорее на дерево, охватил большую ветку, распростерся на ней и долго не мог отдышаться.

В этом лесу и стал жить Юппи. Карамба снова была с ним. И свежий лес был вокруг. И еды сколько угодно. Но что- то мучило Юппи.

Он не мог вернуться к девочке. И не потому, что боялся собачников. Его тоска по девочке была сильнее страха. Но все-таки вернуться он не мог. Он думал: если бы на девочку кто-нибудь набросился, он защищал бы ее из последних сил — она же только плакала. Юппи не винил ее, но вернуться к ней уже бы не смог. Он вспоминал ее ласковые руки — и это было так хорошо! Но тут же он вспоминал, как стояла она в стороне, в то время как парень запихивал в мешок белого щенка, и это было очень плохо. Но когда сразу и хорошо и пло­хо — от этого как-то совсем плохо, так что собственный хвост становится обвислым и серым.

Юппи тосковал о Дереве: заснуть бы снова под его нежную песню в теплом, сухом дупле... Но что, если точно так

как его, баюкает Дерево холодную, скользкую Змею? Нет-нет, думал Юшш, у Дерева же нет ни рук, ни когтей, оно не мо­жет прогнать, оно может только медленно выживать из дупла, и оно, конечно, уже выжило Змею с длинной-предлинной шеей, с длинным-предлинным взглядом. Но что же он скажет Дереву, когда придет? Что он узнал за это время? Сказать, что его хотели убить, а ему теперь скучно жить,— нет уж, это стыдно. Кто знает почему, но стыдно быть таким безра­достным.

Юшш стал тощим и облезлым, и хвост его побледнел.

— Ешь! Ты должен побольше есть! — твердила ему Ка­ра мба, и в глазах ее была не то жалость, не то отвращение.— Чтобы выррасти, надо побольше есть!

— Я вырасту, а шкура останется такая же. Что ей тогда, лопаться? — возражал Юппи не потому, что так думал, а просто чтобы не есть, а разговаривать.

— Ну, конечно! — сердилась Карамба.— Шкурра твоя глупее тебя — как же! Не слишком ли ты высокого мнения о себе и низкого о своей шкурре? Ешь, а то уже некому будет узнать, кто ты есть! Нужно есть, чтобы узнать, кто ты есть. Ха! Ха! Ха! Ха! Это называется каламбурр!

По-прежнему ли хотел знать Юппи, кто он? Хотел, на­верное. Но что-то еще хотел он знать. Только не мог понять— что.

Однажды, понуро бредя по лесу, услышал Юппи знако­мый свист.

— О-о, ссстарый зззнакомый, какая всстреча! — сказала Змея, рассеянно на него глядя.

В другое время при первых звуках этого голоса он поспе­шил бы прочь. Сейчас же он только подумал, что Дерево, значит, выгнало уже Змею. Но даже эта мысль не доставила ему радости.

— Я вижжу, ты болен и сссовссем готов для моего сссто- ла,— продолжала свою неторопливую и словно бы даже лени­вую речь Змея.— Как жжаль, шшто я только шшто поззав- тракала! Но ессли ты придешшь ко мне аазавтра, я ужже ссснова буду голодна и я-адовита-а. И ужж тогда я-а помогу тебе, сссынок! Помни, никто тебе не поможжет так, как я-а,— я-а щщщедра-а и отдаю-у вессь я-ад!

— Я не приду к тебе завтра,— сказал, запинаясь, Юппи.

— Вот новоссти! — просвистела Змея.— Жжить беззо вссякого удовольсствия и весе жже цссеплятьсся зза жжиззнь! Ведь ты усстал... Подума-ай, всспомни...

Юппи вспомнил собачников, вспомнил девочку, которая плакала, но не вступилась за щенят. Больно ему было от этих мыслей. И все-таки сквозь эту боль проступало, росло жела­ние жить. Чем холоднее был взгляд Змеи, тем горячее подни­малось в нем это желание.

— Я хочу быть,— сказал он хмуро.

— Но почщщему? — зашипела Змея.— Почщщему весе хотят быть?

Юппи честно подумал и сказал:

— Потому что, когда кто-нибудь есть, что-то невероятное может еще получиться, а когда нет, то уже ничего не полу­чится.

— Ну, например? — сказала Змея, или, может быть, Юппи это сам подумал и сам же ответил:

— Может, добрая девочка станет еще и смелая... люди научатся понимать зверей, а звери — разговаривать по-чело­вечьи... Может, получится, что я смогу летать, как Карамба, а Карамба грустить, как я...

— Весе, шшто можжет быть, ужже было ззадолго до тебя.

— До меня не было меня! — рассердился Юппи.— А если так, то, может, и еще чего-нибудь не было?!

— Но ессли ты ужже предсставил...

— О, нет! — перебил ее Юппи.— То, что я представил, это гораздо меньше того, что может быть! Это уж точно! Это я почему-то знаю!

— Ну, жжди, жжди... Весе Жждут, да так ничщщего и не получщщаетссся... Ты все равно умрешшь. Ссначщщала вы-расстешь и пожживешшь, а потом умрешшь.

— Если меня не убьют, я не умру.

— Умрешшь — только позже.

— Нет! — закричал Юппи.

— Мы очщщень хорошшо сс тобой побесоедовали,— за­смеялась Змея, как могут смеяться только змеи — с шипе­нием и свистом.— А теперь, когда ты точщщно ззнаешшь, шшто хочщщешшь жжить, тебе ещще нужжно ссуметь осстаться в жживыхх.

И она поднялась на самом кончике хвоста и расправила, как уши слона или широкие листья, складки вокруг головы.

А Юппи услышал далекий, непонятный шум.

Шум нарастал.

Мимо Юппи промчались газели. Следом за ними больши­ми скачками бежало семейство львов. Но львы и не думали пре­следовать газелей. Они убегали вместе с ними от непонятного грохота. Даже три слона — две взрослые слонихи и слоне­нок — бежали, ломая в спешке ветки. Визжа от ужаса, по вет­вям мчались обезьяны. Все, кто мог, зарывались в землю. Все, кто мог, поднимались в воздух.

Юппи сначала взобрался на дерево, но на дереве он мог только спрятаться. Бежать, прыгая с ветки на ветку, он не умел. Во всяком случае, быстро. Тогда он слез и побежал- поскакал вслед за бегущими. Но часть убегавших повернула обратно, потому что грохот теперь доносился не с одной, а с трех сторон. Некоторое время звери метались, но в конце кон­цов побежали в четвертую сторону.

Все больше зверей мелькало мимо Юппи. Конечно, ему тоже было страшно, но такого ужаса, как другие звери, он не испытывал все же. В ту недолгую пору, что жил он во дво­ре со щенятами, Юппи привык к шуму машин, грохоту железа, громким голосам и теперь различал знакомые звуки. Конечно, это был грохот куда сильнее, чем тот, к которому привык он во дворе. И все-таки это был человеческий грохот, и надо было бы подумать, прежде чем действовать.

Однако все словно сговорились мешать ему думать. Во­круг не только бежали, но и кричали, кричали вслух и кри­чали внутренними голосами — и это были крики страха и ужа­са. Все труднее становилось Юппи противостоять общему ужа­су, все больше он заражался им. И его внутренний голос — пойми тут, ошибается он или нет,— все громче кричал ему, требовал, чтобы Юппи тоже бежал или прятался.

Он бросился следом за всеми. Но тут появилась Карамба и крикнула:

— Юппи, туда не беги — там западня!

И тогда Юппи взобрался на дерево, невысоко, и стал жд^ть, хотя его сердце, казалось ему, стучало громче нарастающего со всех сторон грохота.

Уже стали видны люди. Они дули в дудки, стучали коло­тушками о железные листы и кастрюли да еще и кричали во весь голос. Уже видны стали псы, рвущиеся с поводков. Юппи ждал, но ему все труднее становилось ждать. Он вспом­нил насмешливый голос Змеи: «Все жждут, а дожжидаются только ссмерти». И в то же время сейчас внутренний голос требовал от него, чтобы он притаился. Юппи даже рассердился на этот внутренний голос, который сначала требовал чтобы он бежал, а теперь—чтобы не трогался места. Будь что будет, ре­шил Юппи. И шмыгнул между людьми. И сейчас же один из охотников спустил с поводка собаку, а другой навел ружье.

— Не стреляй! — крикнул тот, что спустил собаку.

Юппи обрадовался, что его хотят спасти, и даже приоста­новился. Набежавшая собака тоже приостановилась — невы- ветрившийся собачий запах Юппи привел ее в растерянность.

А Юппи услышал, как тот, что казался ему спасителем, кричит:

— Не стреляй! Хвост испортишь! Его Серый возьмет! Ату! Ату, Серый! Возьми его!

Но Юппи уже несся прочь.

Сзади раздался визг собаки, которую ударил охотник за то, что она не схватила Юппи. Сбоку в дерево вонзился нож, . брошенный вслед,— воистину у людей были летающие зубы, как предупреждала Карамба.

Еще сеть пытались набросить на Юппи, но он увернулся.

Так он бежал, пока не наступила ночь, и уже ни грохота, ни голосов, ни даже запаха костров не стало слышно.

Люди были далеко. Он ушел от охотников.