Сказка о Юппи

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Мужчина, которого звали Папа, и мальчик, которого звали Эрик, шли по лесу, а чуть впереди и сбоку шел Юппи.

— Папа, он думает, мы его не замечаем, но его выдает хвост! — говорил Эрик.

Забавные все же люди: как это можно — не заметить в двух шагах, даже если бы у него и не был ярким хвост? А запах? А шорохи? Просто Юппи вежливый, и у него есть чувство собственного достоинства.

— А ты заметил, Эрик, что этот зверек всегда идет с твоей стороны?

Так оно и было. Папа тоже нравился Юппи, но Эрик — больше. И оберегать его нужно было больше — все-таки он ребенок, хотя и человеческий. А даже взрослые люди не всегда знают, что находится в двух шагах от них.

Только очень мешала Карамба. Бывало, он неделями не мог ее дозваться. Теперь же она беспрестанно вертелась над ним и насмехалась:

— Ох, и здоррово ж ты хлопнулся, когда тебя сфотогрра- фирровали! Хлопнулся и лежит, как мерртвый! Я уж и то было испугалась! Если уж ты такой тррусишка, что ж ты не бежал? Или ноги от стрраха отняло?

— Что ты понимаешь? — ворчал Юппи.— «Ноги отняло!* Я просто решил проверить, те ли это люди, что мне нужны. Сумеют ли они определить, кто я.

— Но ты же убедился, что не те. Они не знают, кто ты, рразве непонятно? Что же ты верртишься возле них, как прривязанный?

— Пока еще не знают, но они умные люди и когда-нибудь узнают. Я подожду этого дня, а пока... ну, впрочем, тебе это незачем знать...

Карамба даже расхохотаться забыла — слова Юппи, видно, подействовали на нее. Но еще больше они подействовали на самого Юппи. Так это и бывает: мысль приходит в голову не сразу, позже, чем ты начал что-нибудь делать. Но после того, как она пришла, тебе кажется, что и делал-то ты потому, что так думал.

Юппи никогда не входил в жилище Папы и Эрика, хотя они почти всегда оставляли дверь открытой для него. Иногда на пороге они клали для него что-нибудь вкусное, и он не отказывался от угощения, усаживался неподалеку и, орудуя перед* ними ловкими черными лапами, съедал. Он уходил и приходил, когда ему нравилось. Но ему все больше нравилось приходить и все меньше уходить...

А потом получилось, что, идя впереди и сбоку от Эрика и Папы, он почуял опасность, но слишком поздно — притаившийся в кустах охотник выстрелил в Юппи. Уже теряя сознание, Юппи увидел, как закрыл его собой Папа, как закричал гневно Эрик.

Очнулся он в жилище Папы и Эрика. Папа его перевязывал. Эрик протирал чем-то шерсть.

Несколько дней Юппи лежал, и все эти дни за ним ухаживали Эрик и Папа. Они его защитили. Они его не отдали, не

выдали. Он чувствовал себя так, словно уже заглянул одним глазком в Красную книгу.

— Смотри, как он быстро привыкает,— говорил Эрик.— Наверно, он уже знал людей.

— Он ранен, он в беде, в такие часы быстро привыкаешь к тому, кто оказался тебе другом,— говорил Папа.

И оба они были правы.

— Как же нам тебя звать? — спросил как-то Папа.

Юппи прерывисто вздохнул, и Эрик догадался:

— Ю-уппи... Ты слышишь — Юппи! Его зовут Юппи!

— Юппи! — окликнул Папа, и Юппи тут же повернулся к нему.

Это было уже здорово — его называли по имени. Он сумел им сказать, как его зовут! Еще немного, казалось Юппи, и он сможет рассказать Папе и Эрику все истории, которые хранил в голове.

Увы, до этого еще было далеко.

Однажды у Папы и Эрика зашел разговор о Красной книге. При первых же словах Юппи поднял голову.

— Папа, смотри, он знает, что такое Красная книга.

— Эрик, ты фантазер, как и положено в твоем возрасте, но ты должен соображать, что звери так же не понимают нашего языка, как мы их.

Это было обидно: умный, добрый человек, но и он ошибался!

— Папа, никогда не говори этого при Юппи. Смотри, ему обидно до слез.

— Эрик, если ты так уж здорово понимаешь Юппи, может, ты скажешь все же мне, кто он?

— Пока я еще не знаю, но когда-нибудь узнаю обязательно.

Юппи вскочил, и хвост его радостно вспыхнул, но Папа и Эрик не смотрели в это время на него.

— Узнаешь? — рассмеялся Папа.— Конечно, это будет завтра, а завтра снова будет завтра!

Не хотел ли этим сказать добрый, умный человек то же, что говорила холодная Змея, будто всегда случается только то, что уже случалось, поэтому «завтра» отличается от «вчера» только названием?

Но нет, иначе бы он не пытался узнать, кто такой Юппи, иначе бы он был холодный, как Змея, не радовался и не огорчался, потому что стоит ли огорчаться, если в мире ничто не меняется ни к лучшему, ни к худшему?!

А Папа, даже читая книги, очень радовался или огорчался, и мысли у него были такие горячие, что он не мог удержать их в голове, рассказывал о них Эрику или Юппи, и тогда им всем вместе становилось горячо, но не так нестерпимо горячо, как бывает, когда мысль закипает в тебе одном и некому ее передать.

— Зверей нельзя не любить! — говорил Папа.— Зверей любить просто необходимо!

Он ходил по комнате большими шагами и снова говорил:

— Космонавты побывали на Луне, и что же? Видели они там хоть одного воробья? Нет, конечно. И даже когда откроют обитаемые планеты, и тогда ни на одной планете не найдут ни одного воробья! Ни одного! Ни в одной звездной системе, ни в одной вселенной никто не найдет ни единого воробья! А ведь воробей замечателен! И его нет нигде, кроме Земли. Нигде!

— А Юппи?

— Юппитов-то, может быть, где-нибудь и найдут, потому что как раз на Земле никто пока не обнаружил ни одного его родственника.

— Ты шутишь, Папа?

— Ну, как сказать! Шутка это или нет, пока неизвестно. Что, Юппи? Что, дружок? Это, конечно, неплохо — быть редким зверем, но это теряет всякий смысл, если нет хотя бы нескольких сотен таких же редких зверей, как ты... И еще, скажу я вам, Эрик и Юппи, все вообще не имело бы смысла, если бы не были мы все на Земле — братья! Да-да! Вся Земля — один дом, а все живое на ней — одно огромное ветвистое дерево. Уникальное, единственное во Вселенной, такое, как оно есть. И надо быть очень знающими и умными, разумными существами, чтобы оборвать сухие листья, обрезать сухую или больную ветку, но не повредить коры или корней, чтобы не погубить все дерево. Увы, не всегда еще люди достаточно умны. Вот почему придумана Красная книга. Когда же человек поймет, что Земля — единый родной дом, Красная книга уже не понадобится! Вся Земля, мои дорогие — это, в сущ-ности, единственный экземпляр единственной в своем роде Красной книги, и ее надо беречь!

Хвост Юппи так и вспыхивал от все более горячих мыслей. О, если бы и в самом деле все на Земле понимали то, что понимает Папа? Тогда бы Юппи мог меньше переживать, что не умеет объясняться с людьми. «Впрочем,— думал Юппи,— мне и тогда нужно было бы этому научиться, потому что все равно о каждом замечательном животном должно быть рассказано?»

Эрик очень любил рисовать и не понимал тех, кто рисовать не любит. Ведь в жизни деревья не бывают голубые, а листья жемчужные! В жизни никто не пасет жуков, не качается в цветочных чашечках, как в гамаке, не ездит на мышах! А вот на рисунке все это бывает! Лягушки катаются на черепахах, звери учатся в школах, люди летают на зонтиках, птицы сидят и вертятся на солнечном луче, как на проволоке! В жизни нельзя увидеть сразу того, что над водой, и того, что под водой. А на рисунке можно. В жизни не бывает домов, как грибы, а деревьев, как цветы. А на рисунках все это и может быть, и бывает.

— Юппи, посмотри сюда! — то и дело кричал Эрик.

И Юппи не сразу, а вроде бы ленясь и потягиваясь, подходил, вставал на задние лапы, а передними брался за край стола и смотрел на рисунки Эрика.

Синие, голубые и зеленые звери с цветными пушистыми хвостами шли по белой странице, но лапы у них были, как человеческие руки в черных, немного сморщенных перчатках, и все они ходили на задних лапах — так, как стоял у стола Юппи.

И Юппи вздыхал от радости и грусти, словно Дерево снова пело: «Ю-уппи! О, Ю-уппи!»

И ему вспоминался сон про маму — с ее болыпими-пре- болыиими, любящими его глазами, с ее непонятной игрой на радуге, с ее пушистой цветной шерсткой вокруг мордочки. И он очень-очень хотел, чтобы ему снова приснился цветной сон.

И в самом деле, ему стали теперь сниться цветные сны. И, наверное, оттого, что спал он со времени своей болезни рядом с Эриком, во всех этих снах Эрик был с ним вместе. Они видели лужайки с высокой голубой травой, и на этой голубой траве паслись голубые животные, похожие на оленей. И были лужайки с травой пятнистой, и на ней паслись пятнистые животные, похожие на Рапиду.

Очень удивили Эрика и Юппи в этой стране цветы. Их было здесь много, но никогда они не росли все вместе. Каждый цветок рос отдельно, большой, как деревце, всегда один.

Юппи точно знал, что это и есть его родина, его страна. Знал по цветным лужайкам, знал по двум солнцам, стоявшим в небе. Но сколько ни глядел, волнуясь, Юппи — и здесь нигде не было его родичей.

Утром Эрик рисовал голубые лужайки и голубых оленей, пятнистые лужайки и пятнистых антилоп. И цветы — большие, как деревца, каждый цветок отдельно. И два солнца в небе.

— Что это ты рисуешь? — спрашивал Папа.

— Страну Юппи.

— Почему же нет в ней Юппи?

— Потому что он здесь, с нами.

— Разве там нет его родичей?

— Наверно, есть. Но они еще ни разу не попадались мне навстречу.

— Где же она находится, страна Юппи? В какой части света?

Эрик покачал головой:

— Это же не на Земле. Это на другой планете. Разве ты не видишь, что здесь не одно, а два солнца.

Что Эрик рисует его страну, его родину, Юппи знал, понимал и очень волновался. Но вот что это такое говорит Эрик?

Как это — не на Земле? Земля — он уже знал от Карамбы и Эрика, знал и собственными ногами — очень-очень большая. Знал, что на ней материки и океаны. Но океан все-таки можно переплыть. Если же это не Земля — тогда как? Тогда Юппи только во сне и сможет видеть свою родину?

Между тем Папа внимательно рассматривал рисунок Эрика.

— Так это два солнца? Я думал, солнце и луна.

— Нет,— опять покачал головой Эрик.— Это два солнца— одно больше, другое меньше. На этой планете никогда не бывает темно, потому что никогда не бывает, чтобы не светило хотя бы одно из солнц.

Верно, подумал Юппи, ведь сколько во снах они с Эриком там были, никогда не бывало темно.

— Значит, жители этой планеты никогда не видят звезд?

— Никогда, Папа.

— Почему же на твоем рисунке нет людей?

— Мы их еще не видели.

— Кто — мы?

— Юппи и я.

— И как же разговаривают на этой планете?

— Зачем спрашивать о том, чего я еще не знаю! — сказал Эрик.

Эрик рисовал, а сам пел.

Сначала Юппи так внимательно следил за его карандашами, что не вслушивался в песню. Когда же вслушался, то даже подскочил: Эрик пел ту самую песню, которой однажды чуть не убила его Карамба — о Дне исполнения желаний, когда каждый из королевской семьи и их придворных называл, чего бы он хотел, и для этого нужно было застрелить, слона, носорога, бегемота Иппо, райскую птицу и редкого зверька. И нашелся охотник Матука, который обрадовался, что ему надо пострелять столько зверей. Этот Матука не раз потом снился Юппи.

И вот Эрик сидел, рисовал и пел об этом самом Матуке. Юппи подумал, что сейчас он потихоньку уйдет из дома и

больше никогда не вернется к Эрику, просто не сможет, как не смог он вернуться к ласковой девочке.

Но что это поет Эрик?

Юппи стало так весело, что он обхватил передними лапами голову и кувыркнулся.

Между тем Эрик продолжал распевать, что сказала о Матуке обезьяна Хризантелла и что она сделала:

Вот какая, оказывается, это была песня. А Карамба, которая называла себя лучшим его другом, спела ему только половину песни! Юппи так обиделся на Карамбу, что тут же побежал ее разыскивать. Он обегал весь лес, кричал:

— Карамба! Карамба!

Она не отзывалась. Когда же, измученный, он плелся домой, она вдруг окликнула его:

— Накрричался? Набегался? Ну чего тебе, если тебе в самом деле нужна Каррамба, а не Эррик!

— Карамба, как тебе не стыдно? Помнишь, ты пела мне песню про День исполнения желаний и охотника Матуку? Почему же ты мне не спела ее до конца?

— А почему я должна тебе петь от начала до конца длин*

ные песни?

— Можно подумать, что тебе это трудно!

— Можно подумать! Ишь ты! Если ты не эгоист, не только можно, но и нужно подумать об этом, пррежде чем прри- ставать!

Она же его еще и эгоистом называет!

— Карамба! — сказал Юппи дрожащим от обиды и злости голосом.— Ты опять меня запутываешь! Но на этот раз тебе не удастся, потому что это не я, а ты обо мне не подумала!

— Тебе прросто хочется со мной порругаться — так и скажи! Конечно, с Папой и Эрриком ты ррассыпаешься в любезностях, так что тебе и самому это пррискучило и хочется хоррошей кррепкой рругани. Должна, кстати, заметить, что, даже если бы я и захотела тебе спеть прродолжение никчемной этой песенки, я бы не смогла. «Перрестань! Замолчи!»— крричал ты, как сумасшедший. А потом брросился бежать. Ты бежал от этой песенки, как от охотников, тррусишка! Ты бежал от нее, как от Матуки! Ха-ха-ха-ха!

— Ты еще и смеешься! А сколько раз после этого мы виделись с тобой?

— И каждый рраз тебе было что-нибудь нужно от мудррой Карра мбы! О тех же несчастных зверрях из песенки ты и думать забыл!

— Не забыл! Неправда! Иначе бы я не искал Красную книгу! И ты это знаешь прекрасно! Нет, Карамба, так не пойдет! Отвечай, почему, если ты мне друг, ты спела только первую, грустную, часть песни?

— Ну, хоррошо, я отвечу! — сказала насмешливая птица.— Я ведь, как ты знаешь, много положила трруда на твое воспитание и обрразование, поскольку ты сиррота и беспрри- зоррник! Так вот, как опытный, оччень опытный воспитатель, я знаю, что прросто нрравоучения и нотации в одно ухо влетают, а в дрругое вылетают. Мой прринцип — учить на прри- мерре, или, иначе говоря, на собственной шкурре: потому что уж если что запомнила шкурра, мой наивный дрруг, со шкуррой только и уничтожится. Я думаю, теперь-то уж ты запомнишь, как врредно не дослушивать до конца, не досмат- рривать до конца, не додумывать до конца. А поччему? Да-да, это я тебя спррашиваю, отвечай)

— Наверно, потому, что в конце может быть что-нибудь, чего не было в начале, да?

— В конце может быть даже ответ — сказала задумчиво Карамба.— Или новый вопррос.

— В конце,— сказал радостно Юппн,— может быть что- нибудь радостное и прекрасное.

— Ну что же,— холодно сказала Карамба,— уррок усвоен. А теперрь, неблагодаррный, я улетаю, и не жди меня об- рратно.

И она улетела.

Долго ворочался и вздыхал в тот вечер Юппи.

— Ну, Юппи, так я не смогу заснуть,— говорил Эрик.— Спи, и, может быть, нам опять приснится твоя страна.

И действительно, когда они наконец заснули, они оказались на большой площади в центре города той страны. Они сразу угадали, что это центр города. Возможно, потому, что ведь такие большие, такие круглые площади бывают только в центре. В самой середине большой круглой площади была большая клумба, и на ней огромный, в двенадцать лепестков, цветок. Каждый лепесток был другого цвета, но словно бы неживого, тусклого. Живой же цвет был только у одного лепестка — белого. Этот белый цвет был не одинаков, а менялся от основания к бахроме, так что лепесток был радужно-белый, полосчато-переливающийся.

Они смотрели на этот цветок, ничего не понимая.

— Карамба, мудрая птица,— сказал Юппи,— как жаль, что тебя здесь нет.

Но ведь это не ее, а его была страна, и именно он обязан был припомнить и понять. Он даже повизгивал от напряжения, но ничего не вспоминалось.

— Юппи, ты здесь? — вдруг выкрикнул, хватаясь за него, Эрик.— Может, ты, как осьминог, выпускаешь из себя призраков?

Юппи оглянулся и замер. Пять точно таких же, как он, существ вышли на площадь. Только у Юппи тело было светло- коричневое, с темными полосами, эти же были синий, зеленый, желтый, розовый и красный. А хвосты были цветастые, как у него, только быстрее меняли цвет.

— Совсем, как ты, просто... юппиты,— прошептал Эрик и попросил: — Скажи им, что мы с Земли.

Юппи откашлялся, отфыркнулся и сказал, сначала тихо, потом громче:

— Мы с Земли!

Но никто не обернулся на его голос.

И тогда крикнул Эрик:

— Эй, мы с Земли!

Тоже никто не обернулся.

Смотреть на этих существ было презабавно: они ведь не бегали, как, скажем, собаки или львы, и не ходили, как люди,— они прыгали на задних лапах...

— Как кенгуру! — прошептал Эрик.

Юппи тоже мог бы так передвигаться — наверное, было бы даже удобнее, но он не привык, он только когда спешил или чего-нибудь опасался, так прыгал.

В то время как Юппи думал об этом, один из юппитов... проскочил прямо сквозь Эрика. При этом ни Эрик не изменился нимало, ни юппит.

— Это же сон! — подумал вслух Юппи.

И вдруг какой-то фиолетовый малыш проскочил сквозь него, и хоть это был сон, Юппи все же икнул от неожиданности.

— Смотри, смотри! — сказал в это время Эрик.

Белый лепесток цветка стал ровного, одинакового — раскаленного — цвета. Даже смотреть на него было трудно. Юппи поглядел на небо, где два солнца светили так ярко, что взгляд сам собой опускался к площади, выложенной разноцветными плитами.

— О чем ты сейчас подумал? — спросил пытливо Эрик.

— О чем? — переспросил Юппи. Он не удивлялся, что Эрик понимает его, что они могут разговаривать — во сне всегда так было.— Ну, кажется, о том, что жарко и ярко, так

что, наверно, как раз полдень. А почему ты спросил?

— Потому что хвост у тебя стал ярко-белым. Никогда бы не подумал, что цветной хвост может стать таким ярко-белым. Я уж решил, что ты совсем выгорел от здешних двух солнц. Но потом ты глаза опустил, и хвост у тебя снова сделался разноцветным.

Они отошли в сторонку и стали смотреть на проходящих мимо юппитов. Может быть, сами обитатели этой страны не называли себя так — юппиты, но так называли теперь их между собой Эрик и Юппи. Почти у каждого из юппитов, кто смотрел на цветок, хвост на мгновение становился белым.

Все они, кто медленнее, кто быстрее, бойко прыгали на задних лапах, сложив перед собой передние черные кожистые лапки. Юппи не заметил, как и сам встал на задние лапы, и, продев переднюю под руку Эрика, пошел рядом с мальчиком. Он не прыгал, а шел, и это не очень ловко у него получалось: то он переваливался с боку на бок, как утка или толстенькая старушка, то поднимался на самые кончики пальцев и тогда сильно наваливался на руку Эрика. Но мальчик не замечал — то ли потому, что это был сон, то ли потому, что вокруг происходили любопытные вещи. Вдоль улицы росли цветы — как у людей на бульварах деревья. А там, где у людей бывают дома, находились огромные ровные деревья со множеством веток и дупел. Кое-где на ветках отдыхали взрослые юппиты, а из дупел высовывались мордочки юппитиков.

— Вот это, меньшее, дерево совсем похоже на мое,— шеп-нул Эрику Юппи.

Врочем, и в этой стране деревья прочно стояли на месте, уходя в глубь земли корнями, а не бродили, как фантазировал в свое время Юппи. Да и то сказать — как же им бродить: придут после работы или прогулки домой юппиты, а дом сам ушел прогуляться!

Эрик и Юппи долго еще бродили по городу. На большом холме, куда не поленились они забраться, увидели башшо, на которой крутились огромные цветные колеса. Они вертелись то быстрее, то медленнее, то в одну, то в другую сторону. А в нескольких километрах от этой башни, на пригорке, стояла

другая башня, похожая на ветряную мельницу, и на ней тоже во все стороны крутились цветные колеса.

По дороге мимо холма шли юппиты, и, когда взглядывали на башню, хвосты их быстро переливались теми же цветами, что крутящиеся колеса.

Бесполезно было здесь обращаться к кому бы то ни было — Эрика и Юппи не видели, сквозь них ходили, как сквозь пустоту, сквозь них смотрели, как сквозь стекло. А им так хотелось понять!

Они вернулись к центру города, взглянули на большой цветок посреди площади — белый его лепесток перестал светиться, был не то серый, не то вообще никакой, зато ярко светился лепесток желтый.

Два юппита остановились друг против друга. Пышные их хвосты распушились еще больше и вдруг замельтешили, замелькали разными красками, разными цветами и оттенками. Эрик даже прикрыл рукой глаза. Юппи же смотрел не отрываясь. «Я понял!» — хотел он закричать. И тут проснулся.

Для того чтобы нарисовать хвосты у двух юппитов, остановившихся друг против друга, Эрику пришлось взять все фломастеры, какие только были в доме.

— Не слишком ли? — сказал Папа.

— Еще мало,— покачал головой Эрик.

Потом он нарисовал площадь, а в центре цветок с разными лепестками. Один лепесток, желтый, сделал ярче.

А деревья по сторонам улицы были разного цвета, и на ветках лежали отдыхающие юппиты, а из дупел выглядывали рожицы юппитов-малышей.

Был рисунок, на котором юппит держал в черных лапках книжку, но на страницах ее были не слова, а цветные кружки и разные фигуры из них.

Еще два юппита трудились возле огромного калейдоскопа— один раскручивал его, а другой смотрел в окуляр.

— Что же все-таки это значит? — спросил Папа.

— Это Юпния,— сказал, не отрываясь от рисунков, Эрик.— Это планета Юшгая, хотя, может быть, сами юппиты называют ее по-другому.

— Почему же вы не спросите у них самих, как называется их планета?

— Потому что они не разговаривают.

— Не разговаривают с вами?

— Они вообще не говорят голосом. Они говорят цветами: желтым, красным, зеленым, синим... Понимаешь?

Он нарисовал двух юппитов. Один преподносил другому алый цветок.

— Видишь, Папа, он говорит, что тот ему нравится.

— Ну, люди тоже иной раз так объясняются.

— А если юппиты не хотят слушать, они просто закрывают глаза.

— Юппи тоже, наверно, с нами сейчас говорит.

—• Нет, он просто думает. Но если бы мы хорошо знали его язык, мы бы по хвосту могли узнать, о чем он думает.

— Юппиты, наверно, знают друг о друге больше, чем мы. Ведь мы можем сказать, а можем и промолчать...

— Да, Папа, они там ничего друг от друга не скрывают.

— А это что? — спросил Папа, указывая на башню с цветными колесами.

— Это у них, как у нас газеты или радио.

— А это? — Папа показал на рисунок с огромным калейдоскопом.

Юппи заворочался, не в силах помочь другу.

— Это я еще и сам не понял хорошенько,— сказал Эрик.— Это вроде нашего пианино, а этот юппит вроде их композитора.

А Юппи думал о маме, перебирающей полоски радуги.

— Это вроде пробного пианино,— повторил, подумав, Эрик.

Раскачиваясь на ветке перед окном, стрекотала Карамба:

— Врроде того, что как будто!

Карамба ужасно невзлюбила Эрика и Папу за то, что Юппи с ними было хорошо. «И однако же,— думал, боясь ее спугнуть, Юппи,— вот она здесь, насмешница Карамба, а говори-

ла, что не прилетит больше. Как хорошо, что она не всерьез это говорила!»

— Веселая птица! — сказал Эрик, разглядывая Караибу.

— Да, только очень громкая! — заметил Папа.

— Кто мы, откуда, зачем? — пролепетала Караиба, делая вид, что клюет на ветке.

— Ты что-то сказал? — спросил Папа Эрика.

— Нет, это ты сейчас сказал.

— Ну хорошо, а что это у тебя на рисунке за странный цветок — с двенадцатью лепестками?

— Это не цветок, а часы.

— А где же стрелки у этих часов?

— Они без стрелок, они — как электронные.

— Ка-ак! Ка-ак! Ка-ак! — заверещала, словно закашлялась, Карамба.

Но отец с сыном больше не обращали на нее внимания.

— А эти два юппита,— спросил Папа,— на которых ты потратил все фломастеры, вероятно, разговаривают между собой?

Эрик кивнул.

— Тебя, сынок, навел на эти мысли хвост Юппи?

— Нет, просто мы с Юппи стали кое-что понимать. Смотри, Папа, он сам теперь стал быстрее разговаривать хвостом!

— А ты-то, сын, можешь что-нибудь написать по-юшшаи- ски? Например, имя Юппи.

Даже Карамба перестала стрекотать у окна и с интересом склонила голову набок, хотя уж она-то никак не верила в рассказы мальчика.

— Не знаю, может, я пишу с ошибками,— сказал Эрик,— но имя Юппи будет вот так.

И он нарисовал четыре перекрещивающихся разноцветных кружка.

Все это было захватывающе интересно. Но иногда Юппи думал, не слишком ли он увлекся мечтами о невероятном, не пропускает ли он того, тоже невероятного» что у него под самым носом.

Вот дятел. Сидит себе не аыооком дереве и выстукивает свою рабочую песню. На пороге дома показался Папа. Скооив на него любопытный глаз» дятел вроде бы по овоим делам, а не потому, что боится, перебирается на другую сторону дерева. Л сам выглядывает. Папа пошел прочь по дорожке, и дятел выстукивает на дереве совсем другую, веселую, песню, которая означает: «А вот и не заметил! А ведь я сидел совсем рядом. И в общем-то, даже не прятался!» Папа оглядывается на эту веселую дробь, но дятел уже снова «занят», снова как бы для дела перебирается на другую сторону. Папа выносит повялиться на солнце фрукты. Едва он скрывается, к фруктам слетает дятел, размахивается головой, всаживает клюв в мякоть и с яблоком, насаженным на клюв, как на вертел, улетает к своему дуплу. И опять дробь: «Вот и обед мне! Вот я и умница!»

На что бы ни упал взгляд Юппи, все так интересно, что глаз не отвести. Пчела возвращается в улей со взятком. Она еще не успела разгрузиться, а уже рассказывает другим, где она была и богата ли там добыча. Осьминог говорит цветом, дятел говорит, барабаня по дереву, а пчела говорит... танцуя. И очень 1рамотно и подробно говорит!

А ночью! По ночам Юппи привык спать и видеть сны. Но не пропускает ли он, мучится иной раз мыслью Юппи, что-то столь замечательное, что даже сны не восполнят этого? И он уходит ночью от Эрика и бродит в лесу. Большеголовые совы смотрят пристально на него. Впрочем, он-то их видит едва-едва. Н удивляется, когда они его спрашивают: «Что это ты мигаешь?» Надо же — они видят в кромешной мгле даже то, что он мигнул.

— Это привычка — мигать,— говорит им Юппи.— Зато мой хвост, когда он разговаривает, не мигает.

— Твой хвост? Как же это он разговаривает?

— Я думаю, а он разговаривает. Цветом, а не голосом.

— Цвет? Что это такое?

Юппи даже опешил. Эти птицы, которые видят в темноте, наверное, раз в сто лучше, чем Юппи, оказывается, совсем не различают цвета! Что ж, каждому свое.

— А почему это у вас уши — одно выше, а другое ниже?— поинтересовался Юппи.

— Это чтобы лучше слышать,— сказала Сова.

И, видимо, она действительно слышала прекрасно, потому что Юппи — а у него был вполне приличный слух — не услышал даже шороха, а Сова, крутнув головой, сорвалась вниз, пропорола толщу прошлогодней листвы и вернулась с добычей. Впрочем, есть она не стала, отложила про запас, а продолжала, сидя спиной к Юппи, разговаривать с ним. Спиной — потому что, вертя головой, она продолжала высматривать и выслушивать добычу. Но изредка Сова и на Юппи взглядывала, все так же сидя спиной к нему. Для этого она просто поворачивала голову так, что глаза, казалось смотрят на Юппи со спины.

Ему даже завидно стало. Поэтому он спросил:

— Зато ты, Сова, наверно, днем не видишь?

— Как бы не так! — сказала Сова.— Я могу смотреть прямо на солнце. Я вижу и днем и ночью, а чего не вижу, то слышу. Не зря нас считают мудрыми.

Эрик трудился над азбукой юппитов, но сам признавался, как ему трудно:

— Как ты не понимаешь, Папа? У них за две секунды сменится сорок цветов с восемью интервалами. Только Юппи может это воспринять. Но ведь он вырос на Земле среди зверей; он уже почти взрослый, и ему трудно дается юппиан- ская грамота. Да ты сам посмотри — он даже карандаш в руках неправильно держит!

Он так и сказал: «В руках». Потому что Юппи, стоявший у стола на задних лапах, действительно орудовал передними черными кожистыми лапами, как человек руками, хотя и неумело...

А однажды Папа с удивлением увидел, что Эрик с ног до головы выкрасил себя в темно-синий цвет.

— Это потому,— сказал Эрик,— что синий цвет — самый печальный в мире. Не всякий, конечно, а мутно-синий. У меня не совсем такая краска, как нужно, но что поделаешь!

Вообще-то Папа был очень терпеливым отцом. Такие у него были взгляды, что ребенок должен развиваться свободно, иначе он запомнит и усвоит много ненужных вещей, но забудет то, что очень хорошо знает и что ему нужно на всю жизнь. Так он и говорил своим знакомым, которые, правда, появлялись у них редко. Но на этот раз Папа испугался, не слишком ли мальчик расфантазировался, и отобрал у сына все краски.

Однако Эрик вроде бы даже и не заметил этого — он совсем не рисовал последнее время. Он ходил все такой же печальный и, даже выходя на прогулки, не бегал, как раньше, а лежал в траве, о чем-то думая.

Насмешливая Карамба была уже тут как тут.

— Рразве я непрравду говоррила? — стрекотала она над головой у Юппи.— Кто с тобой поведется, делается больным! Вот и мальчишка уже свихнулся! Чем отбиррать у него кррас- ки, отцу надо было бы пррогнать тебя — и все дела!

— А ты только и ждешь этого,— устало сказал Юппи.— Разве я виноват?

Но он и правда опасался, не он ли виноват, что им с Эриком снятся такие странные сны. Потому что им и теперь снились сны, но всегда об одном и том же. Каждый раз они видели себя в глубокой черной пещере, где сидел мальчик- юппит, похожий на Юппи.

Странная все же была эта планета. Самым большим наказанием на ней было надеть на голову капюшон — потому что тогда юппит делался сразу слепым и глухим. За самые большие проступки назначалось такое наказание. Но самой большой провинностью считалось у них не убийство (в Юппии никто никого не убивал), не воровство (у юппитов нечего было воровать), а оскорбление, унижение, обида. И чаще за соб-ственные проступки юппиты наказывали себя сами.

Тот мальчик-юппит, с которым видели они себя в глубокой и темной пещере, обидел чем-то маму — так что хвост у нее поседел и она не могла больше разговаривать. Мальчик-юппит тяжело переживал свою вину. Он сказал, что капюшона ему

мало, что несколько месяцев он просидит в глубокой пещере- колодце. И никто не имел права отговорить его.

Пещера была такая глубокая, что свет обоих солнц Юппии не доставал до ее дна. Мальчику-юппиту спускали в пещеру еду на веревке, но только когда корзина касалась его, он знал, что о нем не забыли — так темно было в пещере.

Маленький кусочек неба открывался в вышине, но пещера была так глубока, что небо казалось черным, хотя на поверхности Юппии царил вечный день. Никогда до этого не видел мальчик-юппит черного неба, поэтому он просто не знал, что видит ночное небо. Он думал, что это черный потолок пещеры,— лапой было не дотянуться.

Однажды в кромешной мгле увидел мальчик-юппит две яркие точки. После долгой темноты он не мог отвести от них взгляда. Одна точка была пожелтее, другая — поголубее. Прошло несколько дней — и желтая точка не стала видна, зато рядом с голубой появилась еще одна голубая. Это были звезды, но юппит никогда в своей двусолнечной Юппии, не знающей ночей, не видел звезд. И называл он их для себя «глубунеч- ки» — глубокие и голубые.

Наконец мальчик-юппит вышел из своего заключения, и радостно вспыхнул прекрасный хвост его маленькой сестры, и мама его так радовалась, что пушистые волосы на ее хвосте снова стали яркими и цветными. Но мальчик-юппит долго еще ничего не мог сказать, потому что в своей глубокой пещере он разучился говорить.

Когда же заговорил, то огорчил маму и близких. Он сказал им, что два солнца в их небе — это прекрасно, но если бы эти два солнца хоть когда-нибудь уходили с неба, юппиты знали бы,что в мире, кроме их планеты Юппии и их собственных солнц, есть другие солнца. Они далеко-далеко и поэтому кажутся белыми точками, и увидеть их можно только из глубоких пещер или колодцев. Они кажутся совсем крошечными, но на самом деле так же велики, как юппианские солнца, и возле них, возможно, тоже есть планеты, и там живут существа, может быть, такие же, как юппиты, а может, совсем другие.

— Ты сошел с ума от долгой темноты и одиночества,— сказали мама и сестра.— Никому не говори, не повторяй этого. Лучше дома сиди, чтобы никто не видел твоих мыслей.

Но мальчик-юппит соскучился по своей Юппии и не собирался и дальше сидеть взаперти. Он вприпрыжку ходил по улицам, и все оборачивались на его хвост и говорили:

— Что с ним случилось?

— У него мозги свихнулись от темноты и одиночества!

— Он мелет своим хвостом сущую несуразицу!

— Безумный! Он клевещет на солнца — будто они скрывают от нас истину!

— Представляете, он считает, что в темноте больше увидишь, чем в ярком свете!

А другие просто смеялись над его рассказами.

Но мысли, как семена,— кажется, что они умерли или навсегда уснули, а час приходит, и они прорастают и разрастаются. И вот находились такие, которые, как ни тяжело это любому юппиту, спускались в колодцы и шахты, в пещеры и расщелины. Многие говорили потом, что ничего не видели, и так оно, наверное, и было. Зато кое-кто говорил, что в самом деле видел черное небо и на нем звезды.

И начались исследования. И возникли теории, которые проверялись и подтверждались. И настало время, когда мальчик-юппит стал знаменитостью.

А Юппи прославился на Земле. Его фотографии обошли мир. О Юппи снимали фильмы. О нем писали статьи. Его знали по имени во всех странах. Но чем больше делался знаменит Юппи, тем печальнее становился. Ведь такая слава означала, что он безнадежно одинок, хотя это было очень странно. Он бы отдал всю свою славу только за то, чтобы встретить хоть одного родича.

Карамба негодовала.

— Как подумаешь, от чего только зависит слава! — говорила она удивленно.— Появилось существо, настолько дикое, что нет никого, даже напоминающего его, и вот ужо слава!

Мой же ррод так умен, что заполнил весь свет,— и, крроме рругани и насмешек,— ничего тебе! Ни ум, ни жизнеспособность ничего не значат по срравнению с цветным хвостом!

Когда в очередной раз приехали корреспонденты снимать Юппи, Карамба уселась напротив и на все голоса, нежные и пронзительные, грубые и тонкие, повторяла:

— Прредикат! Веррсификация! Онтология! Субъективизм! Кто я? Кто ты? Кто я? Кто ты? Кто мы? Откуда? Кто ты? Откуда?

— Посмотрите, послушайте, какая интересная птица! — закричали люди из съемочной группы самому главному.

Но тот послушал и сказал:

— Нет, эта птица неинтересна! Она слишком долго общалась с людьми и выучила несколько фраз, ничего в них не понимая! У нее нет, как это говорится, за душой ничего своего!

Карамба обиделась и, может быть, для того, чтобы доказать, что у нее есть за душой свое, а может, чтобы утешиться, свила гнездо и высидела четырех веселых птенцов.

Сначала мама и птенцы были неразлучны, но чем старше они становились, тем чаще покидали маму, чтобы разведать что-нибудь новенькое. Карамбу это не огорчало.

— Я и сама, честно сказать, недолго оставалась возле мамы — философствовала она.— Это не означает, однако, думаю я, что мы лишены любви к рродителям. Мы к ним не прривязаны — вот это точнее будет сказано. И как это меррзко звучит — прривязанностъ! Воистину у птиц любовь — это нечто дрругое. И учти, мой доррогой дрруг (это она уже говорила Юппи), если я так долго живу вблизи от тебя, это совсем не значит, что я к тебе прривязана. Я бы уже давно отпрра- вилась в какое-нибудь увлекательное путешествие, если бы ты не пугал меня своим одиночеством.

— А разве ты не почувствуешь одиночества, когда четыре твоих птенца навсегда покинут тебя?

— Нет, я почувствую себя так, словно полетела на все четыре стороныI

Юппи-то уж никак не мог полететь на все четыре стороны.Вместо этого он решил сходить к Дереву — может быть, Дерево, если возле него уснуть, расскажет ему, откуда он взялся в его дупле. Но Дерева уже не было. Вместо него Юппи увидел большую зарастающую травой яму. «Может быть, его вырвала буря,— подумал Юппи.— Может, оно само собралось с силами, выдернуло корни и ушло по свету искать меня?» Однако кого он ни спрашивал, не видели ли шагающего Дерева, все смеялись над ним. А он готов был расплакаться.

А еще грустно было Юппи от того, что, несмотря на всю свою славу, он по-прежнему был как бы немым — слушал и понимал всех, но его-то понимали только звери. Да еще Эрик, но только во сне.

В это время на Земле заговорили об осьминогах, как до этого говорили много о дельфинах. Устраивались экспедиции по изучению осьминогов, сооружали для них океанариумы. Писали статьи об осьминожьих городах, о голубой крови и зорких глазах осьминогов, об их «призраках», о любознательности, сообразительности и много, много о чем еще.

Юппи решил, что теперь, когда стали изучать осьминогов, возможно, научатся и их цветному языку. Но до этого не дошло. И Юппи по-прежнему чувствовал себя запечатанной книгой...

— Скажи, а почему ты не рисуешь больше вашу Юппию? — спросил однажды Эрика Папа.

— Потому что скоро они прилетят,— сказал Эрик, не отрываясь от книги, которую он в это время читал.

Папа посмотрел на Эрика так, как смотрели юппиты на мальчика, который долго сидел в темной пещере.

— Кто — они? — спросил он осторожно.

— Юппиты. Ведь ты же о них спрашиваешь?

— Ну-ка, сын, оставь свою книгу и объясни, о чем ты говоришь?

— Помнишь, Папа, я рассказывал тебе о мальчике-юппите, который сидел в темной пещере и первый из юппитов увидел звезды?

— Но ведь это было года два назад.

— Ой нет, Папа, это было очень давно.

— Но ведь ты-то вымазался в знак скорби синей краской

года два назад, не больше?

— Ну да, тогда мы в своих снах дошли как раз до этого

места.

— И ты еще не знал конца этой истории?

— Конечно, нет.

— Так чем же все закончилось?

— Еще не закончилось,— покачал головой Эрик.

— Ну-ну!

— Папа, ведь этого в двух словах не расскажешь. Так же, как историю Земли... После того, что тогда случилось в Юппии, у них стала развиваться их юппианская наука о небе и звездах. И теперь они направили к нам космический корабль. И скоро он будет здесь — с юппитами.

— Д-да,— сказал Папа очень выразительно.— Ну что ж, Эрик, мечтай, фантазируй — только не забудь за своими фантазиями реальную жизнь.

И, почувствовав на себе пристальный взгляд желтых глаз Юппи, оглянулся на него, улыбнулся и пожал плечами.

Прошел еще год. И однажды возле города, где жили теперь Юппи, Эрик и Папа, приземлился инопланетный корабль.

Пока он приземлялся, пока закреплялся на земле, к нему всё бежали и бежали люди и звери. Бежали юноши и старики, женщины и дети, бежали люди всех цветов кожи и звери всех языков, бежали жирафы и собаки, слоны и обезьяны, летели птицы, прыгали кенгуру и лягушки, ползли змеи и ящерицы.

Вместе со всеми бежали Эрик и Юппи. Они успели добежать, прежде чем открылся люк корабля и наземь спрыгнули точно такие существа, как Юппи. Только они увереннее, чем он, стояли на задних лапах, а в передних — черных, кожистых — держали какие-то цветастые свитки.

— Но ведь я все это выдумал!— прошептал рядом с Юппи Эрик.

— Нам же все это приснилось,— сказал растерянно на своем языке Юппи.

Но вот они стояли возле корабля — существа, точно такие, как Юппи. И вот вокруг стояла большая толпа людей и животных.

Здесь была та добрая девочка, которая когда-то гладила Юппи. Только теперь она была уже взрослой красивой девуш- - кой. Юппи узнал ее по рукам, но у него не было времени подойти, потереться об эти руки. По обе стороны от девушки стояли два больших красивых белых пса. Они-то сразу узнали бы Юппи. Но им было некогда — они во все глаза смотрели на пришельцев.

Стояла в толпе и та женщина, которая когда-то уверяла, что из Юппи выйдет прекрасный воротник. Она стояла, раскрыв рот,— наверное, думала, нельзя ли со всех этих инопланетян содрать хвосты и шкуры и сделать ей одну прекрасную шубу?

И тот Умный Человек, к которому залетела однажды Ка- рамба побеседовать, тоже стоял в толпе и только твердил:

— Па-радоксально! Эт-то парадоксально!

И Папа был уже здесь — смотрел приветливо и спокойно то на пришельцев, то на сына и Юппи.

Свистя от удивления, подползала запоздавшая Змея. «Ну, что?» — хотел сказать ей Юппи, но не мог ничего выговорить от волнения, только хвост его становился то очень ярким, то, наоборот, бледным и бесцветным.

— Юппи, ты их знаешь? — услышал он над самым ухом.

И, обернувшись, увидел слона и не сразу узнал в нем друга-слоненка Локсо. От удивления и восторга хобот у его выросшего друга был свернут улиткой.

Возле слона стояли, скрестив над ним ласковые шеи, прекрасные жирафы, но были, как всегда, молчаливы, только пристально смотрели.

Краем глаза увидел Юппи наполовину высунувшегося из земли дождевого червя, но не гдето, наверное, подпрыгивали над водой, пытаясь разглядеть, что творится здесь, вдалеке от них, дельфины.

— Послушай, друг, ты знаешь много языков,— сказали люди одному юноше,— попробуй поговорить с ними.

Но от растерянности и восторга юноша позабыл все языки, которые знал, и только повторял слова английской детской песенки:

И тут люди заметили, что пришельцы молчат.

— Светофоры! — закричала маленькая девочка.— У них хвосты-светофоры!

Толпа зашевелилась, и из глубины ее показался моряк, который умел очень быстро читать по флажкам. Конечно, никто и не думал, что он сразу прочтет то, что говорят своими хвостами пришельцы, но от него ожидали, что он хоть сможет уследить за сменой цвета. Но уже на второй минуте моряк «вышел из игры».

Тогда толпа опять зашевелилась, и вперед выдвинули Юп- пи. Но ведь и он вырос на Земле, а не в Юппии. Единственное» что он сразу понял,— это радостное безмолвное восклицание одного из пришельцев:

— Смотрите, а вот и наш Юппи!

Но и то он не был уверен, сказал ли тот «наш Юппи» или же «наш юппит».

— А где же его Дерево? — сказал другой пришелец.

Юппи стоял растерянный и взволнованный, и в это время

над его ухом раздался пронзительный голос Карамбы:

— Прризнайся, Юппи, что ты наррочно все это устрроил, чтобы доказать мне! Но мне не докажешь! Моррочь тут головы всем остальным, а я полетела!

И тут Юппи наконец сообразил, что надо хотя бы поприветствовать инопланетян и отвести их туда, где они могут отдохнуть. И по тому, как рассмеялись пришельцы, он понял, что они его мысли уже прочли по его хвосту. И ему стало легче.

Что творилось в этот день на Земле! В экстренных выпусках газет, напечатанных одними большими буквами и все разноцветными, пестрело:

«ПРИЛЕТ ИНОПЛАНЕТЯН!»

«ОНИ РАЗГОВАРИВАЮТ ХВОСТАМИ!»

«ЯЗЫК ИНОПЛАНЕТЯН — ЦВЕТНОЙ!»

«МЫ НЕ ПОНИМАЕМ ДРУГ ДРУГА,

НО МЫ ДРУЗЬЯ!»

И еще:

«СРЕДИ НАС ДОЛГИЕ ГОДЫ ЖИЛ

ИНОПЛАНЕТЯНИН ЮППИ —

НАШ БРАТ ПО РАЗУМУ!»

«РАСШИФРОВАТЬ ЯЗЫК ЮППИ

ЭТО ЗНАЧИТ ВОИТИ В КОНТАКТ

С ИНОПЛАНЕТЯНАМИ!»

Пока юппиты отдыхали, расположившись для этого на ветвях старых деревьев в огромном Национальном парке, Эрик читал Юппи газеты вслух, размахивая от волнения руками. По хвосту Юппи шли длинные цветные полосы. Юппи хотел крикнуть: «А если бы я не оказался инопланетянином, неужели я меньше чувствовал бы и меньше нуждался в понимании?!»

Но ни Эрик, ни Папа все равно не поняли бы его.

Юппи брался за стол лапками, клал на них голову и смотрел на газеты невидящими глазами. Он думал: «Неужели нужно быть инопланетянином, чтобы тебя назвали братом по разуму? Разве те, что живут на Земле бок о бок с людьми, менее прекрасны, чем пришельцы? Молчаливые царственные жирафы, мудрые слоны, веселые дельфины и градостроители осьминоги, замечательные каждый по-своему,— разве они не братья людям?»

Под балконом дома собралась толпа.

— Юппи! Юппи! — кричали дети и взрослые.

И едва он вышел на балкон, защелкали фотоаппараты, застрекотали кинокамеры.

— Теперь у тебя есть родичи, Юппи! — крикнул кто-то из толпы.

У Юппи очень чесался нос, потому что ему было одновременно и очень радостно и очень грустно. «Я счастлив! — хотел бы он сказать.— Я очень счастлив! Но даже встречу с моей мамой отдал бы я за то, чтобы все узнали, какие замечательные существа живут рядом с людьми на Земле. Всё отдал бы я за то, чтобы не пропали истории, которые я узнал во время путешествия. И чтобы вся Земля стала одной прекрасной Красной книгой!»

До поздней ночи в тот день повсюду салютовали в честь прилета инопланетян. И когда в небе вырисовывался, меняя цвет, огненный хвост салюта, юппиты вскакивали и вглядывались в эти хвосты, считая, наверное, что им шлют огненные послания.

Как оказалось правдой то, что снилось в цветных снах Юппи и Эрику, и как очутился Юппи, если он инопланетянин, на Земле, в дупле Дерева, и как инопланетяне из мно- гих-многих планет во Вселенной догадались прилететь именно на Землю — этого пока ни Юппи, ни кто другой объяснить не могли. И не смогут до тех пор, пока не научатся все понимать друг друга. И тогда наконец и Юппи расскажет все свои рассказы о замечательных животных на Земле.