Сказки английских писателей

ГЛАВА 1, рассказывающая о том, как привычное течение жизни в сельскохозяйственных угодьях Черных Братьев было нарушено вторжением Юго-Западного Ветра, эсквайра

Давным-давно в безлюдной горной части Стирии лежала необычайно плодородная долина. Со всех сторон её окружали крутые скалистые горы, вечно заснеженные вершины которых терялись в облаках, и с этих вершин вниз круглый год неслись бурные реки. Одна из них стремила свои воды на запад и падала с такой высокой скалы, что, когда после захода солнца вся долина погружалась во тьму, этот водопад еще сверкал в солнечных лучах, словно золотой дождь.

Поэтому-то жившие в долине люди и прозвали реку Золотой. Но как, ни странно, ни эта, ни другие реки в долину не текли. Они сбегали с противоположной стороны гор и, извиваясь, уходили на широкие равнины к многолюдным городам. Зато дождевые облака так сильно тянуло к снежным вершинам и они так охотно отдыхали над круглой ложбиной, что во время жары и сильной засухи, когда во всех соседних районах земля становилась выжженной, в маленькой долине шли дожди, и поэтому урожай в ней был столь обилен, а трава густа, яблоки так красны, а виноград спел, вино столь ароматно, а мед сладок, что люди не уставали дивиться этой долине и прозвали её Долиной Богатств.

Вся эта маленькая долина принадлежала трем братьям, которых звали Шварц, Ганс и Глюк. Двое старших, Шварц и Ганс, были на редкость уродливы, с густыми, свисающими вниз бровями и маленькими, тупыми глазками, которые всегда оставались полузакрыты, так что заглянуть братьям в душу было невозможно, хотя сами они были уверены, что могут заглянуть в душу любому. Они жили тем, что возделывали землю в долине, и дела их процветали. Всех, кто не приносил им какой-нибудь пользы, они убивали. Они стреляли дроздов, потому что те расклевывали яблоки, отравляли сверчков, чтобы они не ели крошек со стола, давили цикад, все лето распевавших в липах. Они тянули с выплатой денег своим работникам, пока те не бросали работу, а тогда затевали с ними ссору и выгоняли за ворота, так ничего и не заплатив. Было бы очень странно, если бы при такой земле и при таком ведении хозяйства братья не стали настоящими богачами, и они действительно ими стали. Они всегда старались попридержать зерно, пока цена на него не поднималась, и тогда продавали его втридорога; на полу у них лежали груды золота, но никто не слышал, чтобы они хоть раз поделились с кем-нибудь хотя бы одним пенни или коркой хлеба; одним словом, у них был столь жестокий и тяжелый нрав, что все, кто хоть раз имел с ними дело, звали их не иначе, как Черные Братья.

Младший брат, Глюк, настолько сильно отличался от старших как по характеру, так и по внешности, насколько это вообще возможно для братьев. Он был светловолосым, голубоглазым мальчиком лет двенадцати от роду и любил все живое. Неудивительно, что он плохо уживался со своими братьями. Бернее сказать, братья плохо уживались с ним. Обычно Глюк получал почетное задание вращать вертел с мясом, когда оно водилось в доме, что, однако, случалось не очень часто, поскольку братья, надо отдать им должное, о своих нуждах думали столь же мало, сколь и о нуждах других. Кроме того, Глюк чистил сапоги, мыл полы и иногда тарелки, и если объедки с них ему давали лишь время от времени, в качестве поощрения, то равнодушные пинки, в качестве меры воспитания, он получал постоянно. Так продолжалось долгое время. Но вот наступило очень дождливое лето и в окрестных селениях вся жизнь разладилась.

Наводнение унесло в море только что сложенные стога сена, град побил виноградники, болезнь сгубила пшеницу. Только в Долине Богатств все оставалось как всегда — целым и невредимым. Если раньше над ней шли дожди, когда соседние районы страдали от засухи, то сейчас здесь ярко светило солнце, тогда как над соседними районами не пробивался ни один его луч. Люди отовсюду шли в долину купить зерна и уходили, призывая проклятья на голову Черных Братьев, которые запрашивали любую цену, какая им заблагорассудится. Люди побогаче платили, а кому это было не по карману — просили у братьев подаяние. Несколько человек даже умерли от голода у самого дома братьев, на что те не обратили ни малейшего внимания.

Близилась зима, а с ней и холода, когда однажды двое старших братьев ушли из дома, как всегда предупредив маленького Глюка, которого они оставили следить за жарящимся мясом, чтобы он не смел никого впускать и никому ничего давать. Глюк сел у самого огня, потому что за окном шел сильный дождь и стены кухни были сырыми и холодными. Глюк все время поворачивал мясо, подставляя его к огню то одной, то другой стороной, и оно стало румяным и аппетитным. Как жаль, — подумал Глюк, — что мои братья никогда никого не приглашают к своему столу. Если бы сейчас, когда у других нет даже куска черствого хлеба, а у нас такая замечательная баранья нога, они пригласили кого-нибудь поужинать с нами, их сердца подобрели бы».

Не успел он это подумать, как в дверь два раза постучали. Звук был глухой и тяжелый, как будто дверной молоток был подвязан, — скорее, не стук, а удар ветра.

— Должно быть, это ветер, — сказал Глюк. — Никто другой не осмелился бы постучать в нашу дверь два раза.

Но нет, это был не ветер: стук, на этот раз очень настойчивый, раздался снова, и, что было особенно удивительно, стучавший, казалось, очень спешил и ничуть не боялся последствий. Глюк подошел к окну, открыл его и высунул голову посмотреть, кто это.

У двери стоял маленький джентльмен такой необычной наружности, какой Глюку еще не доводилось видеть. У него был большой, несколько красноватый нос и такие круглые и красные щеки, как будто последние сорок восемь часов он раздувал плавильную печь.

Глаза его весело сверкали из-под длинных шелковистых ресниц, усы образовывали по завитку с каждой стороны рта и торчали, словно два штопора, а какого-то странного, пепельно-каштанового цвета волосы спускались ниже плеч. Ростом он был несколько больше четырех футов, на голове у него сидел длинный остроконечный колпак почти такой же высоты, как он сам, украшенный черным пером длиной около трех футов. Полы его камзола переходили сзади в нечто подобное сильно удлиненным фалдам фрака, которые терялись в раздувавшихся складках огромного блестящего плаща. В тихую погоду этот плащ был, пожалуй, слишком уж длинен, потому что сейчас ветер, со свистом кружащийся вокруг старого дома, относил плащ на расстояние, в добрых четыре раза превышающее рост его обладателя.

Глюк был настолько поражен необыкновенным видом этого пожилого джентльмена, что, не говоря ни слова, продолжал смотреть на него, пока наконец тот, исполнив дверным молотком еще один, на этот раз более энергичный концерт, не обернулся, чтобы подобрать свой развевающийся плащ. При этом он заметил маленького Глюка, который, высунувшись из окна, смотрел на него широко раскрытыми глазами.

— Эй, — крикнул старичок, — разве так полагается отвечать на стук путника? Я промок, впусти же меня.

Надо отдать должное этому джентльмену: он действительно промок. Перо от шляпы висело у него между ног, как хвост у побитой собаки, и по нему, как с зонтика, сбегала вода. Вода стекала и с его усов, попадая в карманы жилета, а оттуда дальше вниз — как ручей на мельнице.

— Простите, сэр, — ответил Глюк, — мне очень жаль, но я не могу.

— Не можешь — что? — спросил пожилой джентльмен.

— Не могу впустить вас, сэр. Никак не могу. Мои братья избили бы меня до смерти, если бы я даже помыслил о чем-то подобном. А что вы хотите, сэр?

— Что хочу? — нетерпеливо переспросил пожилой джентльмен. — Хочу погреться и посушиться. Смотри, как ярко горит твой камин, как трещит и пляшет на стенах огонь, — но никто около него не греется. Впусти же меня, я хочу только посидеть у огня.

Глюк простоял, высунув голову в окно, уже довольно долго, и сам почувствовал, что на улице действительно очень холодно, а когда обернулся и увидел огонь в камине, сердце у мальчика дрогнуло и ему стало жаль, что он горит впустую.

«Этот джентльмен и правда очень промок, — сказал он себе, — впущу его на четверть часа». Глюк подошел к двери и открыл её. Путник вошел, и вместе с ним в дом ворвался порыв ветра, от которого задрожали старые стены.

— Ну вот и молодец, — похвалил гость мальчика. — А братьев не бойся. Я поговорю с ними.

— О, сэр, не надо, пожалуйста, не надо! — воскликнул Глюк. — Вам нельзя оставаться до их прихода, это было бы для меня смертью.

— Бедняга, — посочувствовал старичок. — Мне больно слышать это. Так сколько времени могу я здесь провести?

— Пока не поджарится баранья нога, а она уже очень румяная.

Услышав это, гость прошел в кухню и уселся на расположенную над камином полку. Верхушку своей шляпы он просунул в дымоход, потому что расстояния до потолка ей явно не хватало.

— Вы быстро там высохнете, сэр, — сказал Глюк и снова сел вертеть баранью ногу. Однако старик не просто обсыхал, а скорее исторгал из себя воду, которая капала из каждой складки его плаща и падала — кап, кап, кап — прямо на раскаленные угли, отчего огонь шипел и пускал клубы дыма, — ему действительно приходилось туго.

В конце концов, спустя четверть часа, глядя, как вода растекается по полу длинными, стремительными ручейками, Глюк воскликнул:

— Простите, сэр! Может быть, вы снимете плащ?

— Нет, спасибо, — ответил старичок.

— А шляпу, сэр?

— Спасибо, она мне не мешает, — последовал довольно резкий ответ.

— Но… сэр… простите… сэр, — нерешительно начал Глюк, — но, честное слово, сэр… вы… гасите огонь.

— Что ж, придется баранине пожариться чуть дольше, — сухо ответил гость.

Глюк был немало удивлен таким поведением гостя, в котором странным образом сочетались высокомерие и застенчивость. Мальчик отвернулся и еще пять минут задумчиво смотрел на подвешенное мясо.

— На вид баранья нога очень аппетитна, — наконец промолвил старичок. — Не мог бы ты отрезать мне кусок?

— О нет, сэр, это невозможно, — ответил Глюк.

— Я очень голоден, — продолжал старик. — Я ничего не ел ни вчера, ни сегодня. Не может быть, чтобы им стало жалко одного кусочка от этой ноги.

Он говорил таким печальным тоном, что совсем разжалобил сердце Глюка.

— Сегодня братья обещали один кусочек мне, — сказал он, — и я могу дать его вам, но только один, не больше.

— Ну вот и молодец! — воскликнул старичок.

Глюк нагрел тарелку и заточил нож. «Ну и пусть меня побьют», — подумал он. И только он отрезал от бараньей ноги большой кусок, как в дверь заколотили. Старик быстро соскочил с полки, как будто ему вдруг стало горячо. Глюк приложил отрезанный кусок обратно, тщетно пытаясь сделать так, чтобы ничего не было заметно, и побежал открывать дверь.

— Чего ради мы из-за тебя должны мокнуть под дверьми! — с порога крикнул Шварц, запустив в голову Глюка зонтом.

— Действительно, чего ради, ты, маленький бездельник? — подхватил Ганс, огрев Глюка по уху в качестве воспитательной меры, и прошел за братом в кухню.

— Господи помилуй! — воскликнул Шварц, открыв дверь.

— День добрый, день добрый, — говорил старичок, который снял шляпу и стоял в центре комнаты, отвешивая частые поклоны.

— Это кто? — спросил Шварц, схватив скалку и повернувшись к Глюку со свирепым видом.

— Я не знаю, братец, правда, не знаю, — ответил Глюк, сильно испугавшись.

— Как он сюда вошел? — гремел Шварц.

— Братец! Дорогой! — с горечью ответил Глюк. — Он был насквозь, насквозь мокрый!

Скалка уже опускалась на голову мальчика, когда старик неожиданно подставил свою шляпу, о которую скалка сломалась, а из шляпы полилась вода и залила всю комнату. Но самым удивительным было то, что не успела скалка коснуться шляпы, как тут же вырвалась из руки Шварца и, кружась, словно соломинка, подхваченная ветром, упала в дальний угол комнаты.

— Кто вы такой, сэр? — строго спросил Шварц, обращаясь к гостю.

— И что вам здесь надо? — прорычал Ганс.

— Я бедный старик, — смиренно начал маленький человечек. — Я увидел в окне огонь и попросил впустить меня погреться на четверть часа.

— Тогда не откажите в любезности выйти так же, как вошли, — сказал Шварц. — Из вас вылилось уже достаточно воды, а мы не хотим превращать свою кухню в хлев.

— Как вы можете выгонять старика из дому в такой холодный день, сэр? Посмотрите на мои седые волосы.

Они, как уже было сказано, спускались ему ниже плеч.

— Что ж, — сказал Ганс, — их достаточно, чтобы вас согреть. Убирайтесь!

— Но я очень голоден, сэр. Не могли бы вы дать мне кусок хлеба, прежде чем я уйду?

— Хлеба! Еще чего? — воскликнул Шварц. — А то нам со своим хлебом больше делать нечего, как раздавать его таким красноносым бродягам!

— Почему бы вам не продать свое перо? — ехидно спросил Ганс. — А теперь вон! Вон!

— Еще секунду, — сказал старичок.

— Чтоб и духу твоего тут не было? — крикнул Шварц.

— Пожалуйста, джентльмены…

— Ах, чтоб тебя! Вон! — снова крикнул Ганс, хватая старика за ворот. Но едва он это сделал, как кубарем полетел вслед за скалкой и упал на нее. Это очень разозлило Шварца, который бросился к старику с намерением выставить его, но и он, едва коснувшись старого джентльмена, был отброшен в тот же угол, где уже лежали скалка и Ганс, и, сильно ударившись головой о стену, упал рядом с ними.

Затем старик завертелся волчком и вертелся до тех пор, пока его длинный плащ полностью не обернулся вокруг него, потом он нахлобучил шляпу, причем довольно криво, потому что стоять прямо ей мешал потолок, сделал еще один завиток на своих похожих на штопор усах и с абсолютным спокойствием произнес:

— Джентльмены, я с вами прощаюсь. Сегодня в полночь я вернусь, и вас, вероятно, не удивит после столь плохого приема, какой вы мне оказали, что это будет мой последний визит.

— Только попадись мне еще, — несколько испуганно пробормотал Шварц, выходя из угла, но не успел он закончить фразы, как старик с силой захлопнул за собой дверь, и в то же мгновение за окном промелькнул какой-то рваный сгусток облака, который, постоянно меняя форму, крутясь, вращаясь и переворачиваясь в воздухе, пронесся над долиной и пролился дождем где-то вдали.

— Нечего сказать, хорошенькое дельце, мистер Глюк! — воскликнул Шварц. — Разложи мясо на тарелки. Если я еще раз поймаю тебя на чем-нибудь подобном… О, что это? Мясо уже кто-то резал!

— Ты же сам обещал мне один кусок, братец, — сказал Глюк.

— И ты решил отрезать его, пока мясо не остыло, чтобы забрать себе весь сок? Теперь тебе придется долго ждать, прежде чем я пообещаю что-нибудь подобное снова. Будь любезен выйти из комнаты и посидеть в угольном подвале, пока я тебя не позову.

Глюк вышел из комнаты в подавленном состоянии. Братья наелись мяса, спрятали остатки в буфет и принялись за вино. Они пили до тех пор, пока окончательно не опьянели.

Ночь выдалась ужасной! Выл ветер, непрерывно хлестал ливень. Перед сном братья всё же сообразили опустить все ставни да задвинуть второй засов. Обычно они спали в одной комнате. Когда часы пробили двенадцать, братьев разбудил страшный грохот. Дверь распахнулась с такой силой, что весь дом заходил ходуном.

— Что это? — вскричал Шварц, вскакивая с постели.

— Всего лишь я, — ответил их недавний гость.

Братья сели на спинку кровати и уставились в темноту. Комната была вся залита водой, и в свете тусклого луча, пробившегося сквозь щель в ставне, Шварц и Ганс увидели огромный пенный шар, который вращался и прыгал вверх и вниз, как пробка, и на этом шаре, словно на удобной подушке, полулежал знакомый старик в шляпе и плаще. Только шляпа теперь сидела прямо, потому что крыша дома была снесена и ей ничто не мешало.

— Простите за беспокойство, — насмешливо сказал посетитель. — Боюсь, что ваши постели намокли. Возможно, вам было бы лучше перейти в комнату вашего брата, — в ней я оставил потолок.

Ему не пришлось повторять совет дважды, потому что, насквозь мокрые, братья в великом страхе бросились в комнату Глюка.

— Мою визитную карточку вы найдете на столе! — крикнул им вслед старичок. — И помните — это мой последний визит.

— Дай-то бог, — пролепетал Шварц, чувствуя мурашки по всему телу. Пенный шар исчез.

Наконец настал рассвет, и двое братьев, выглянув из окошка крошечной комнатки Глюка, окинули глазом долину. Их взору предстала картина полного разорения и опустошения. Наводнение смыло все деревья, посевы, скот и вместо них нанесло кучи красного песку и серой глины. Пораженные ужасом, братья медленно перешли в кухню. Вода опустошила весь первый этаж, унесла зерно, деньги, все, что только могла, и лишь на столе виднелась маленькая белая карточка. На ней большими, удлиненными буквами было написано:

ЮГО-ЗАПАДНЫЙ ВЕТЕР, ЭСКВАЙР

ГЛАВА 2, повествующая о том, что делали три брата после визита Юго-Западного Ветра, эсквайра, и о том, как маленький Глюк поговорил с Королем Золотой Реки

Юго-Западный Ветер, эсквайр, своё слово сдержал. После непродолжительного визита, о котором было рассказано выше, он навсегда покинул Долину Богатств и, что намного хуже, убедил сделать то же самое своих родственников, Дождевые Ветры, среди которых он пользовался большим авторитетом. Поэтому за весь следующий год в долине не выпало ни одной капли дождя. Внизу, на равнине, зеленели поля и цвели сады, а наследственные владения Трех Братьев стали похожи на пустыню. Та самая почва, которая раньше была самой плодородной во всем королевстве, теперь превратилась в горы красного песка, и братья, будучи более не в состоянии спорить с враждебными небесами, в отчаянии бросили землю своих отцов и отправились искать средства к существованию в большие города на равнине. Все их имущество погибло, осталось лишь несколько причудливых предметов из старинного золотого сервиза — все, что сохранилось от их неправедно нажитого богатства.

— Не сделаться ли нам ювелирами? — предложил Шварц Гансу, когда они входили в большой город. — У ювелира много возможностей мошенничать: мы сможем добавлять изрядное количество меди в наше золото, да так, что никто и не заметит.

Мысль эта обоим понравилась. Братья одолжили на время плавильную печь и сделались ювелирами. Однако два небольших обстоятельства мешали успеху их предприятия. Во-первых, покупателям не очень-то нравилось золото с медным отливом, а во-вторых, старшие братья, как только им удавалось что-то продать, оставляли маленького Глюка следить за печью, а сами «шли пропивать вырученные деньги в ближайшую пивную. Так они переплавили все имевшееся у них золото, не скопив денег на покупку нового, и в конце концов у них осталась только одна кружка, которая когда-то была подарена маленькому Глюку его дядей и которую мальчик очень любил. Он не расстался бы с ней ни за что на свете, хотя пил из нее только молоко и воду. Кружка эта была не совсем обычная. Её ручку образовывали две пряди струящихся золотых волос, так тонко сработанных, что казалось — это совсем не металл, а шелк. Внизу пряди переходили в бороду и бакенбарды столь же тонкой работы, которые обрамляли свирепое крошечное лицо из чистейшего золота, расположенное прямо перед самой кружкой. Особенно выделялись глаза, которые возвышались над ободком кружки. Когда кто-нибудь пил из нее, то не мог избежать пристального взгляда этих глаз, а Шварц даже клятвенно утверждал, что однажды, в семнадцатый раз опорожняя кружку с рейнским вином, он заметил, как один глаз ему подмигнул! Поэтому, когда кружке подошел черед идти на переплавку, у бедного маленького Глюка чуть не разорвалось сердце: братья же лишь посмеялись над ним, бросили кружку в плавильный тигель и, покачиваясь, побрели в пивную, как всегда поручив Глюку разлить золото в формы, когда оно расплавится.

Проводив братьев, Глюк бросил прощальный взгляд на тигель, где плавился его друг. Струящиеся волосы уже исчезли, и оставался только красный нос да блестящие глаза, глядевшие еще более злобно, чем обычно. «Ничего удивительного, — подумал Глюк, — когда с тобой так обращаются».

Опечаленный Глюк медленно побрёл к окну и сел подышать свежим вечерним воздухом, подальше от горячего дыхания печи. Из этого окна открывался вид на цепи гор, которые окружали Долину Богатств, и особенно хорошо была видна скала, с которой низвергалась Золотая Река.

День как раз клонился к закату, и, сидя у окна, Глюк видел, как вершины гор окрасились в багровые и малиновые тона, как среди этих вершин горели и подрагивали яркие языки огненных облаков, как река, все затмевая своим сиянием, трепещущим золотым столбом низвергалась с уступа на уступ и багряная радуга, раскинувшая над ней свою широкую арку, то вспыхивала, то угасала в гирляндах водяных брызг.

— Ах! — громко вздохнул Глюк, не отрывая взгляда от реки. — Как было бы хорошо, если бы река и вправду была из золота.

— Вовсе нет, Глюк, — сказал звонкий металлический голос где-то рядом.

— О боже! Что это? — воскликнул Глюк, вскакивая. Нигде никого не было. Он осмотрел всю комнату, заглянул под стол, много раз оборачивался и смотрел у себя за спиной, но нет, конечно же, никого нигде не было, и он снова сел к окну. Теперь он молчал, но продолжал думать о том же: как было бы удобно, если бы река и вправду была из золота.

— Вовсе нет, малыш, — раздался тот же голос. На этот раз он звучал громче.

— Боже! Что же это? — снова воскликнул Глюк. — Он оглядел все углы, обшарил буфет, затем встал посреди комнаты и завертелся волчком со всей скоростью, на какую был способен, — полагая, что, может, кто-то прячется у него за спиной, когда тот же голос в третий раз донесся до его слуха. На этот раз голос весело напевал «Лала-лира-ла»- мелодию без слов, плавную, но бурную, немного похожую на ту, что исполняет закипающий чайник. Глюк выглянул в окно. Нет, голос раздавался откуда-то из дома. Может быть, с чердака или из подвала? Нет, источник звука несомненно находился в этой самой комнате, причем звук становился все громче, все отчетливей: «Лала-лира-ла». Вдруг Глюк понял, что около печи звук громче. Он подбежал к ней и, заглянув внутрь, понял, что звук исходит не просто из печи, а из тигля. Он откинул крышку и в ужасе отскочил, потому что тигель действительно пел! Минуту-другую Глюк стоял в самом дальнем углу комнаты, открыв рот и подняв руки к лицу, затем пение резко оборвалось и он услышал отчетливо произнесенные слова.

— Эгей! — позвал голос,

Глюк молчал.

— Эгей, Глюк, малыш, — снова позвал тигель.

Глюк собрал всю свою волю, подошел прямо к тиглю, достал его из печи и заглянул внутрь. Золото все расплавилось, его поверхность была гладкой и отполированной, как поверхность реки, но в ней не отражалась склоненная головка маленького Глюка, а откуда-то из глубины выглядывали колючие глаза и красный нос его старого приятеля с кружки, только в тысячу раз более колючие и красные, чем когда либо прежде.

— Подойди сюда, Глюк, малыш, — еще раз позвал голос из тигля. — Я в полном порядке, вылей же меня отсюда!

Но Глюк был настолько поражен, что не мог двинуться с места.

— Выливай же меня, выливай! — повторил голос довольно грубо.

Глюк все не мог пошевелить ни рукой, ни ногой.

— Да выльешь ты меня в конце концов или нет? — вспылил голос. — Мне здесь жарко.

Огромным усилием воли обретя способность двигаться, Глюк взял тигель и наклонил его, чтобы вылить золото. Но вместо потока расплавленного металла оттуда сначала свесилась пара изящных, маленьких желтых ножек, затем появились полы камзола, согнутые в локтях руки и наконец — хорошо знакомая голова его друга с кружки. По мере появления все части тела приставали одна к другой, и вот на полу уже стояла решительная фигурка золотого карлика, ростом не более полутора футов.

— Все в порядке, — сказал карлик, сгибая и разгибая сначала ноги, потом руки, потом качая головой вверх, вниз и вбок, насколько позволяла шея, и так пять минут подряд не останавливаясь, очевидно желая удостовериться, что его сложили как надо, а Глюк все это время разглядывал его в немом изумлении. Карлик был одет в золотой с разрезами камзол столь тонкой выделки, что он переливался всеми цветами радуги, словно перламутр. Его волосы и борода волнами ниспадали до пояса. Они были такими мягкими и нежными, что Глюк никак не мог определить, где они кончались: казалось, будто они тают в воздухе. Зато лицо карлика мягкостью совсем не отличалось, его цвет немного приближался к цвету меди, а черты были весьма грубыми и явно указывали на очень упрямый и несговорчивый нрав их крохотного владельца.

Осмотрев себя, карлик обратил взгляд маленьких колючих глаз на Глюка и минуту-другую пристально, в упор разглядывал его.

— Нет, вовсе нет, Глюк, малыш, — произнес маленький человечек.

Спору нет, разговор, поддерживаемый таким способом, был слишком уж отрывочным и бессвязным. Вполне возможно, что эти слова были произнесены в ответ на невысказанные мысли Глюка, которые и вызвали первые реплики карлика из тигля. Как бы то ни было, Глюк не имел ни малейшего желания возражать ему.

— Вовсе нет, сэр? — мягко и смиренно переспросил мальчик.

— Нет, — повторил карлик, ставя последнюю точку. — Вовсе нет.

С этими словами карлик покрепче натянул на голову шляпу и три раза прошелся взад и вперед по комнате, три фута туда и три фута обратно, высоко поднимая ноги и с силой опуская их на пол. За это время Глюк успел немного собраться с мыслями, так что, не видя особой причины бояться этого крохотного существа и чувствуя, что любопытство побеждает изумление, отважился задать чрезвычайно щекотливый вопрос.

— Простите, сэр, — сказал Глюк в сильном замешательстве, — вы были моей кружкой?

Услышав это, человечек резко обернулся, подошел вплотную к мальчику и вытянулся в полный рост.

— Я — Король Золотой Реки, — сказал он. Потом он повернулся и вновь принялся шагать по комнате — шесть футов туда, шесть футов обратно, шесть туда, шесть обратно, — чтобы дать своему собеседнику время избавиться от ужаса, который должно было вызвать подобное заявление. Потом он опять подошел к Глюку и остановился, словно ожидая, что тот скажет.

Глюк понял, что молчать неучтиво.

— Надеюсь, Ваше Величество чувствует себя хорошо? — произнес он.

— Слушай! — воскликнул карлик, не удостоив ответом вежливый вопрос мальчика. — Я — Король Реки, которую вы, смертные, называете Золотой. Злой и могущественный волшебник заколдовал меня и превратил в кружку, и от этих чар ты только что освободил меня. Я успел хорошо узнать тебя и твоих жестоких старших братьев, и мне хочется отплатить тебе добром.

Внимай же моим словам! Если кто-то взойдет на вершину горы, откуда берет начало Золотая Река, и выльет в её поток три капли из родника с живой водой, то для него, и только для него, река станет Золотой. Но помни: тот, кто отступил в первый раз, повторить попытку больше не сможет, тот же, кто выльет в реку нечестивую воду, будет поглощен ею и превратится в черный камень.

С этими словами Король Золотой Реки повернулся и шагнул прямо в печь, туда, где пламя бушевало сильнее всего. Его маленькая фигурка накалилась, потом побелела, стала прозрачной, светящейся и, превратившись в сплошной поток огненного света, поднялась, задрожала и исчезла. Король Золотой Реки пропал.

— Ой! — закричал бедняга Глюк, заглянув в дымоход. — О, боже мой, боже мой! Кружка! Моя кружка!

ГЛАВА 3, рассказывающая о том, как мистер Ганс отправился в экспедицию к Золотой Реке и как он был вознагражден

Не успел Король Золотой Реки удалиться тем необычным способом, о котором было рассказано в предыдущей главе, как в дом шумно ввалились Ганс и Шварц, смертельно пьяные. Обнаружив пропажу золотой кружки, они несколько протрезвели и стали нещадно избивать Глюка. Проведя за этим занятием минут пятнадцать, братья, обессилев, повалились на стулья и стали допытываться у него, что он может сказать в свое оправдание. Глюк рассказал им все как было, но они, естественно, не поверили ни одному его слову и снова принялись избивать его, пока силы окончательно не покинули их: тогда они поплелись спать. Однако упорство, с каким Глюк и утром повторял свой рассказ, заставило их отнестись к его словам с большим доверием, и в результате между братьями разгорелся долгий спор относительно того, кому же из них первому следует испытать свое счастье. Не найдя ответа на столь трудный вопрос, они схватились за мечи и стали драться. На шум сбежались соседи, которые, поняв, что своими силами им дерущихся не разнять, послали за констеблем. Ганс, услышав об этом, ухитрился сбежать и спрятаться, Шварца же отвели к мировому судье и оштрафовали за нарушение спокойствия, а поскольку последние деньги он пропил накануне, его посадили в тюрьму, пока он не расплатится.

Узнав об этом, Ганс чрезвычайно обрадовался и решил отправиться к Золотой Реке немедленно. Трудность состояла в том, как достать воду. Он обратился к служителю, который следил за родником, но тот наотрез отказался дать воду столь отъявленному негодяю. Тогда Ганс изловчился и украл полный сосуд воды, после чего торжествующе вернулся домой.

На следующее утро он встал чуть свет, перелил воду в надежную флягу, положил в мешок две бутылки вина и немного мяса, перебросил его через плечо, взял горный посох и отправился в горы.

По пути из города Гансу пришлось идти мимо тюрьмы, и, скользя взглядом по её окнам, он увидел, как сквозь решетки одного из них с безутешным видом смотрит не кто иной, как Шварц.

— Доброе утро, братец! — крикнул ему Ганс. — Не хочешь ли чего передать Королю Золотой Реки?

Шварц от ярости заскрежетал зубами и стал что было силы трясти оконную решетку, а Ганс лишь рассмеялся в ответ, посоветовав брату устроиться поудобней, ожидая его возвращения, взвалил на плечи мешок, потряс у Шварца перед носом флягой, пока вода в ней не вспенилась, и поспешил дальше в наилучшем расположении духа.

В такое утро любой человек почувствовал бы себя счастливым, даже если бы его и не ожидала впереди Золотая Река. В долине лежал слоистый, влажный туман, над ней возвышались громады гор. Их ближние отроги неясными тенями едва различались в поднимающихся испарениях, но чем выше были горы, тем больше они притягивали света, и вот среди хаоса скал появились яркие красноватые пятна солнца, которое длинными, почти горизонтальными лучами пронизывало частокол сосен. Еще выше громоздились разрозненные массивы зубчатых скал, искромсанных и раздробленных, которые образовывали причудливые фигуры; то тут, то там белела полоска освещенного солнцем снега, зигзагообразной молнией сбегающая вниз по дну ущелья, — а намного дальше и намного выше всего этого, среди синего неба, спали высочайшие пики вечного снега, столь же расплывчатые, как утренняя дымка, но более чистые и неизменные.

Золотая Река, берущая начало в невысоких, свободных от снега скалах, сейчас почти вся лежала в тени. До солнца доставали лишь высоко взлетавшие россыпи водяной пыли, которая неторопливым дымком поднималась над волнующимся потоком и легким облачком уносилась утренним ветром.

К ней, и только к ней, были прикованы взгляд и мысли Ганса; забыв о расстоянии, которое ему предстояло преодолеть, он пустился безрассудно скорым шагом и успел сильно устать, не поднявшись даже на первую гряду низких, покрытых зеленью скал. Одолев эту гряду, он увидел, что между ним и истоком Золотой Реки лежит широкий ледник, о существовании которого он и не подозревал. Это его удивило, поскольку он хорошо знал эти горы. Ганс ступил на ледник с уверенностью бывалого альпиниста, но всё же подумал, что никогда в жизни он еще не ходил по столь необычному и опасному льду. Он был чрезвычайно скользким, и из расселин доносились звуки несущейся воды — не низкие и монотонные, а громкие и все время меняющиеся: то поднимающиеся до нестройных пассажей бурной музыки, то распадающиеся на короткие грустные ноты, похожие на внезапные вскрики человека — крики боли и отчаяния. Лед крошился на тысячи кусочков, которые принимали самые причудливые формы, но Ганс заметил, что ни один из них не похож на обычный осколок льда. Их очертания напоминали искаженные презрением человеческие лица. Мириады предательских теней и мертвенно-бледных огней струились и вились вокруг голубоватых вершин, слепя глаза и мешая идущему, а от плеска и гула невидимых вод притуплялся слух и кружилась голова. С каждым новым шагом эти кошмары только усиливались. Лед крошился, новые пропасти разверзались под ногами, горные пики, казалось, утратили устойчивость, они со всех сторон раскачивались над головой взад-вперед и с грохотом падали посреди тропы. Хотя Ганс уже сталкивался с подобными опасностями в горах, причем погода была много хуже теперешней, гнетущее чувство панического страха он впервые ощутил именно теперь, когда прыгал через последнюю расселину и потом в полном изнеможении лежал на скале.

Гансу пришлось еще на леднике выбросить мешок с едой, который грозил ему опасностью, и теперь, чтобы освежиться, он был вынужден откалывать и сосать кусочки льда. Это утолило жажду, и, когда после часового отдыха его тело вновь обрело силы, Ганс, подгоняемый неистребимой алчностью, продолжил нелегкий путь.

Теперь он шел по самому краю обнаженных красных скал. Вокруг не было ни травинки, чтобы облегчить его шаг, ни какой-нибудь высокой скалы, чтобы в её тени спрятаться от южного солнца. Время перевалило за полдень, прямые лучи солнца били по крутому склону, воздух накалился и оставался недвижим. К усталости, которая снова мучила Ганса, добавилась сильная жажда. Он вновь и вновь смотрел на фляжку с водой, висевшую на поясе. «Ведь надо всего лишь три капли, — подумал он наконец. — По крайней мере, я могу смочить себе губы».

Он открыл фляжку и уже поднес её к губам, когда случайно увидел, что рядом на скале что-то лежит. Гансу даже показалось, что этот предмет шевельнулся. Это была маленькая собака. Выло видно, что она умирает от жажды. Она безжизненно распласталась, вытянув лапы, открыв пасть, высунув сухой язык. Множество муравьев ползало по её морде и шее. Собака не сводила глаз с фляжки в руке Ганса, но он поднес её ко рту, отпил, пнул собаку ногой и пошел дальше. II вдруг ему показалось, хотя он не мог бы объяснить почему, будто какая-то странная тень пронеслась по ясному небу.

Дорога с каждым шагом становилась все более крутой и изрезанной, а высокогорный воздух, вместо того чтобы освежать, бросал в жар, отчего казалось, будто кровь в жилах закипала. Шум горных потоков звучал в ушах как насмешка: вода была далеко, а жажда росла с каждой секундой. Прошел еще час, и Ганс снова посмотрел на флягу у пояса. Она была уже наполовину пуста, но всё же в ней оставалось еще много больше необходимых трех капель. Ганс остановился попить, и снова, едва собравшись сделать глоток, почувствовал, как рядом на скале кто-то шевельнулся. На камнях, безжизненно вытянувшись, лежал белокурый малыш, грудь его вздымалась и опускалась от жажды, губы запеклись и были сухие, глаза закрыты. Ганс неторопливо оглядел ребенка, отпил из фляги и пошел вперед. Темно-серое облако заслонило солнце, а по склонам гор змеями поползли длинные тени. Ганс, напрягая последние силы, шел вперед. Солнце садилось, но его заход не нес с собой прохлады. Горячий воздух свинцовой тяжестью давил на лоб и грудь, но цель была близка.

Ганс видел, как Золотая Река низвергалась со склона горы примерно в пятистах футах от него. Он на мгновение остановился перевести дыхание и бросился к заветной цели.

В эту секунду до его слуха донесся слабый вскрик. Он обернулся и увидел седого старика, распростертого на скале. Глаза его ввалились, лицо было мертвенно-бледным, и на нем застыло выражение отчаяния.

— Пить! — еле слышно прошептал он. — Пить! Я умираю.

— Нет у меня воды, — ответил Ганс. — Ты свое уже пожил.

Он прошел мимо лежащего тела и ринулся вперед. Вспышка голубой молнии, по своим очертаниям напоминающей меч, блеснула на востоке, три удара грома сотрясли небо, и на землю опустилась тяжелая, непроницаемая мгла. Солнце садилось, подобно раскаленному шару скрываясь за горизонтом.

Рев Золотой Реки заглушал все звуки. Ганс стоял у края ущелья, по которому текла Золотая Река. Её волны отражали алое великолепие заката, их гребни вздымались подобно языкам пламени, и в белой пене мерцали вспышки кроваво-красного света. Гансу казалось, что рев реки становится все сильнее и сильнее, от этого непрерывного грохота закружилась голова. Содрогаясь, он вытащил фляжку и бросил её на середину реки; но как только она коснулась воды, ледяной холод сковал все тело Ганса. Он пошатнулся, вскрикнул и упал. Вода заглушила его крик, и к небу взлетели лишь её жалобные причитания, когда она перекатилась через ЧЕРНЫЙ КАМЕНЬ.

ГЛАВА 4, повествующая о том, как мистер Шварц отправился в экспедицию к Золотой Реке и что он за это получил

Сидя дома один, бедный Глюк с волнением ожидал возвращения Ганса. Увидев, что того все нет, он ужасно испугался и отправился в тюрьму к Шварцу. Узнав, что Ганс не вернулся, Шварц очень обрадовался и сказал, что тот наверняка был превращен в черный камень, и что именно он, Шварц, заберет все золото себе. Глюк же сильно горевал и проплакал всю ночь. Встав поутру, он обнаружил, что в доме нет ни хлеба, ни денег, поэтому он пошел и нанялся на работу к ювелиру.

Глюк работал так старательно, ловко и подолгу каждый день, что вскоре скопил деньги, необходимые, чтобы заплатить штраф за брата, и отнес их в тюрьму, так что Шварц смог выйти на свободу. Шварц остался очень доволен и пообещал дать Глюку часть золота, которое он добудет у Золотой Реки. Глюк же хотел только одного: узнать, что случилось с Гансом.

Когда Шварц узнал, что воду Ганс выкрал, он подумал, что Королю Золотой Реки это едва ли могло показаться достойным, и решил действовать более хитро. Он взял еще немного денег у Глюка, нашел нечестного служителя родника и купил у него полный сосуд живой воды. Теперь-то, думал Шварц, все в полном порядке. На следующее утро он встал до восхода солнца, бросил в мешок краюху хлеба и бутылку вина, перелил воду во флягу и отправился в горы. Как и его брат, он был немало удивлен, увидев на пути ледник, и лишь с огромным трудом смог его преодолеть, хотя и сбросил мешок в самом начале пути. День был безоблачный, но не очень светлый: на небе висела какая-то багряная мгла, и горы выглядели хмурыми и потемневшими. Когда Шварц карабкался по крутой горной тропе, он, как раньше его брат, почувствовал сильную жажду и решил испить немного из фляги. В это мгновение он увидел, что рядом на камнях лежит белокурый малыш, который плачет и просит пить.

— Как бы не так. Мне и самому-то мало, — ответил Шварц и пошагал дальше. Но при этом ему показалось, будто лучи солнца потускнели, а на западе он увидел низкие черные тучи, выплывавшие из-за горизонта. Шварц еще час карабкался по скалам, когда жажда снова овладела им, и он решил отпить еще немного. Но в этот момент он заметил старика, лежащего прямо на тропе, и услышал, как тот просит воды.

— Как бы не так, — буркнул Шварц. — Мне и самому мало.

С этими словами он пошел дальше. И снова ему показалось, будто перед глазами померк свет, и посмотрев на небо, он увидел, как солнце заволокла кровавая дымка, как черные тучи захватили полнеба, как их края сердито вздымались и опускались, подобно грозным морским валам, отбрасывая длинные тени на тропу, по которой шел Шварц.

Он взбирался по скалам еще час, и снова в нем проснулась жажда; и в тот момент, как он поднял флягу к губам, ему почудилось, что на тропе он видит своего брата Ганса, в изнеможении лежащего перед ним.

Пока он его разглядывал, тот простер к нему руки и попросил воды.

— Ха-ха-ха, — рассмеялся в ответ Шварц, — так вот ты где! Вспомни-ка тюремное окно, братец. Воды ему! По-твоему, я только для тебя и нес её сюда?

Он перешагнул через лежащее тело, но при этом ему показалось, что на губах Ганса появилась какая-то странная насмешливая улыбка. Пройдя несколько ярдов, Шварц оглянулся, но на тропе уже никого не было*

Внезапно Шварцем овладел какой-то бессознательный ужас, но жажда золота возобладала над ним, и Шварц ринулся вперед. Черные тучи стояли уже над головой, из них били косые молнии, а в промежутках между вспышками снова и снова накатывали волны темноты, закрывая все вокруг. Само небо в лучах заходящего солнца окрасилось красным и стало похоже на кровавое озеро, и с него налетал ветер, разрывая багряные облака на части и забрасывая их в самую гущу тьмы. Когда Шварц стоял у обрыва Золотой Реки, её волны были черны, как грозовые облака, а пена словно горела огнем; и когда он швырнул в волны флягу, рев бурлящей реки слился с раскатами грома над головой, молния ослепила ему глаза, земля провалилась под ногами и воды заглушили последний крик. К небу взлетали лишь жалобные причитания реки, когда она перекатывалась через ДВА ЧЕРНЫХ КАМНЯ.

Глава 5, рассказывающая о том, как Глюк отправился в экспедицию, о том, что он за это получил, а также о ряде других любопытных вещей

Видя, что Шварц не вернулся, Глюк сильно опечалился и не знал, что же ему делать. Денег у него совсем не осталось, и ему пришлось снова идти наниматься к ювелиру, который заставлял его работать очень много, а платил очень мало. Так что спустя месяц-другой Глюк выбился из последних сил и решил пойти попытать счастья к Золотой Реке. «Этот король-крошка выглядел очень добрым, — думал он. — Вряд ли он станет превращать меня в черный камень». Итак, он отправился к роднику, и там ему охотно дали сосуд воды. Глюк положил в мешок хлеба, бутылку воды и на рассвете отправился в горы.

Если ледник порядком измотал и Ганса, и Шварца, которые были и сильнее Глюка, и более опытны в хождении по горам, то маленький Глюк на леднике устал в двадцать раз больше братьев. Несколько раз он падал, потерял мешок с едой. Его сильно пугал странный шум подо льдом. Преодолев ледник, он долго отдыхал, лежа ничком на траве, и начал подниматься на последнюю гору в самое жаркое время дня. Через час он почувствовал нестерпимую жажду и собрался, подобно своим братьям, испить из фляги, когда увидел старика, который, опираясь на посох, еле плелся по тропе ему навстречу. Выглядел он очень слабым.

— Сынок, — позвал он. — Я теряю сознание от жажды. Дай мне попить из твоей фляги.

Глюк посмотрел на него, и увидев, какой тот бледный и изможденный, протянул ему воду.

— Только, пожалуйста, не выпейте её всю, — попросил он.

Старик пил долго и вернул флягу на две трети пустой. Затем он пожелал мальчику скорейшего завершения его дела, и Глюк весело зашагал вперед. Идти ему стало легче, на тропе появились отдельные травинки, кругом стали стрекотать кузнечики, и Глюк подумал, что никогда еще он не слышал такой чудесной музыки.

Маленький Глюк шел еще один час, и жажда настолько измучила его, что он понял: ему не удержаться, сейчас он достанет фляжку и попьет. Но, уже поднеся её к губам, он заметил малыша, который лежал у тропы, тяжело дыша, и жалобно просил пить. Глюк переборол собственную жажду и набрался решимости потерпеть еще немного. Он поднес флягу к губам ребенка, и тот выпил воду почти до дна, оставив лишь несколько капель. Затем ребенок улыбнулся Глюку, поднялся и побежал с горы вниз, а Глюк все смотрел ему вслед, пока тот не превратился в маленькую точку, размером со звездочку на небе, а затем повернулся и снова полез вверх. И скалы зазеленели молодым мхом, распустились всевозможными нежными цветами: среди них были и бледно-розовые маргаритки и мягкие горечавки, более голубые, чем само голубое небо, и совершенно белые, словно прозрачные, лилии. Там и тут порхали лиловые и малиновые бабочки, а с неба струился такой чистый свет, что Глюка охватил прилив счастья, какого он не испытывал ни разу в жизни.

Однако через час Глюку снова мучительно захотелось пить, но, заглянув во флягу, он увидел, что там осталось всего лишь пять-шесть капель, и не решился поднести её к губам. И когда он уже вешал флягу обратно на пояс, он заметил, что на камнях, тяжело дыша, лежит собака — та же, которую видел Ганс на своем пути к реке. Глюк остановился и посмотрел сначала на нее, потом на Золотую Реку, бегущую в пятистах ярдах от него. Он вспомнил слова карлика, что «никто не сможет повторить попытку дважды», и уже собирался пройти мимо собаки, когда она заскулила, да так жалобно, что Глюк снова остановился. «Бедное животное, — подумал он. — Если я не помогу ей сейчас — она умрет. Ей не дожить, пока я схожу к реке и вернусь». Глюк все пристальней и пристальней вглядывался в собачьи глаза, и они смотрели на него так скорбно, что мальчик не мог вынести этого взгляда.

— Будь проклят этот Король Золотой Реки со всем своим золотом! — воскликнул он, открыл фляжку и вылил остатки воды в рот собаки.

Собака вскочила и встала на задние лапы. Её хвост исчез, уши выросли, стали блестящими, потом золотыми, нос тоже стал красно-золотым, а глаза засверкали, и через несколько секунд собака исчезла, а на её месте стоял старый знакомый Глюка, Король Золотой Реки собственной персоной.

— Спасибо, — поблагодарил он Глюка и тут же добавил: — Не бойся, я не сержусь, — потому что мальчика при появлении короля охватил ужас. Затем, карлик продолжил: — Что ж ты раньше не пришел ко мне сам вместо того, чтобы присылать своих негодяев-братьев? Мне еще пришлось тратить на них время, превращая их в черные камни. И уж камни получились тверже твердого, скажу я тебе.

— О, боже мой! — воскликнул Глюк. — Неужели вы и вправду так жестоко с ними поступили?

— Жестоко! — воскликнул карлик. — Они вылили в мою реку нечестивую воду, и уж не думаешь ли ты, что я буду такое терпеть?

— Почему нечестивую? — удивился мальчик. — Могу поручиться, сэр, — я хочу сказать, ваше величество, — они взяли воду из чудесного источника, как вы и говорили.

— Очень может быть, — ответил карлик. — Но, — при этих словах его лицо приняло суровое выражение, — вода, которую не дали слабому и умирающему, — это нечестивая вода, будь она даже из чистейшего источника, а вода, отданная из сострадания, чиста, будь она даже осквернена трупами.

С этими словами карлик нагнулся и сорвал цветок, который рос у его ног. На белых лепестках блестели три капельки прозрачной росы. Глюк протянул флягу, и карлик стряхнул капельки в нее.

— Брось это в реку, — сказал он, — и спускайся с другой стороны гор в Долину Богатств. Да поспеши.

Пока карлик говорил, фигура его становилась все менее и менее отчетливой. Переливающиеся цвета его платья постепенно превращались в прозрачный столб ослепительного света, и несколько мгновений фигура Короля Золотой Реки оставалась словно занавешенной широкой лентой радуги. Но цвета поблекли, воздух наполнился легкой дымкой, и король исчез.

Глюк подошел к обрыву Золотой Реки. Ему открылась вода, прозрачная, как хрусталь, и сверкающая, как солнце. И когда он бросил в поток флягу с каплями росы, то тут же в месте её падения образовался небольшой водоворот, в котором вода исчезала с мелодичным журчанием.

Некоторое время Глюк стоял, разглядывая реку с явным разочарованием, потому что она не только не, превратилась в золото, но как-то сразу сильно обмелела. Всё же он послушался совета своего друга карлика и стал спускаться с гор с другой их стороны, обращенной к Долине Богатств, и пока он шел, ему казалось, будто внизу он слышит шум воды, пробивающей себе подземный ход. Когда же наконец перед его взором открылась долина, он увидел, что река, похожая на Золотую, низвергается в долину с какого-то нового уступа скал и бесчисленными ручейками бежит меж потрескавшихся куч красного песка.

И Глюк увидел, как там, где пробежали ручейки, встает молодая зеленая трава, как вьющиеся растения тянутся и поднимаются над орошенной землей. По берегам реки неожиданно распустились бутоны цветов, словно звезды высыпали на быстро темнеющий небосвод, а густые кусты мирта и вьющиеся побеги виноградной лозы на глазах вырастали и отбрасывали все более и более длинные тени. Так Долина Богатств вновь стала цветущим садом, и наследство, утраченное из-за жестокости, было вновь обретено силой любви.

И Глюк стал жить в этой долине. В его доме бедные люди всегда могли рассчитывать на помощь, так как его амбары были полны зерном, а дом — богатством.

Так для него слова карлика стали явью, а река — Золотой.

И поныне жители долины показывают то место, где три капли росы упали в воды реки, и прослеживают подземный путь Золотой Реки до её появления в Долине Богатств. А у самого истока Золотой Реки до сих пор лежат ДВА ЧЕРНЫХ КАМНЯ, вокруг которых день за днем жалобно журчит вода, и эти камни жители долины до сих пор называют

ЧЕРНЫЕ БРАТЬЯ.