Сказки английских писателей

Билли-король

— Итак, Уильям, — провозгласил двоюродный дедушка Билли Кинга, — ты уже большой и можешь сам зарабатывать себе на жизнь. Я подыщу тебе подходящее местечко в какой-нибудь конторе, и в школу ты больше ходить не будешь.

У Билли Кинга упало сердце. Он бросил тоскливый взгляд поверх металлической сетки в окно, выходившее на Клермонт-сквер в Пентонвилле[74] (где жил его двоюродный дедушка), и на глазах у него выступили слезы. Хотя дедушка и считал, что он уже большой и может зарабатывать самостоятельно, он в сущности был еще мал, и его ужасала мысль день-деньской сидеть на одном месте и больше ничего не делать, — ни тебе посмотреть по сторонам, ни тебе поиграть, ни тебе побегать, — знай круглый год складывай нудные цифры.

— Пускай, — решил Билли, — все равно убегу и подыщу себе место сам. Уж я найду что-нибудь поинтересней. А не выучиться ли мне на капитана пиратов или на разбойника?

На другое утро Билли поднялся чуть свет, когда все еще спали, и убежал из дому.

Он пустился бегом и бежал, пока у него чуть не лопнуло сердце, потом пошел шагом и шел, пока у него чуть не лопнуло терпение, тогда он снова побежал и в конце концов прибежал прямо к дверям какой-то конторы. Над входом большими буквами была выведена надпись: «Бюро по найму всякого рода безработных».

— Работы у меня так или иначе нет, — сказал себе Билли.

Окно конторы закрывал ставень, обтянутый зеленым сукном, а на сукне белели приколотые кнопками объявления, где перечислялись те виды безработных, для которых имелись должности. И в первом же объявлении Билли увидел собственную фамилию — Кинг, что значит, как всем известно, король!

— Я попал куда надо, — сказал себе Билли и прочитал объявление от начала до конца: «Требуется добросовестный король, не отказывающийся ни от какой работы. Должен иметь опыт в своем деле».

«Пожалуй, я не гожусь, — подумал Билли. — Если бы я даже знал, от какой работы не отказываться, опыт у меня все равно не появится, пока я не попробую».

На второй карточке стояло: «Требуется хороший солидный король. Должен быть проворен, а также хотеть и уметь справляться со своей работой».

«Хотеть я хочу, — подумал Билли, — проворства у меня хватает, во всяком случае для лапты и футбола, но вот что такое «солидный» — я не знаю». И он перевел взгляд на соседнее объявление: «Требуется добропорядочный король, который возьмет на себя руководство парламентом, будет принимать деятельное участие в совещаниях кабинета министров, способствовать реформе армии, самолично открывать благотворительные базары и художественные академии и вообще приносить всяческую пользу».

Билли покачал головой.

— Ну и каторга, — сказал он.

Еще одно объявление гласило: «Требуется квалифицированная королева, экономная и умелая хозяйка».

— В королевы-то уж я во всяком случае не гожусь. — Билли печально вздохнул и только собирался отойти прочь, как вдруг заметил маленькую карточку в правом верхнем углу суконного щита: «Требуется работящий король; не возражают, если будет новичком».

— Попытка не пытка, — решил Билли и, открыв дверь, шагнул внутрь.

В конторе стояло несколько столов. За ближайшим из них лев с пером за ухом диктовал единорогу[75], а тот водил своим единственным рогом по сложенным в пачку бумагам, сразу видно, государственного значения. Билли заметил, что кончик рога у него заострен, как заостряет свинцовый карандаш учитель рисования, когда оттачивает его вам в виде одолжения.

— Вам, кажется, нужен король? — застенчиво спросил Билли.

— Ничего подобного! — И лев так резко повернул голову в его сторону, что Билли пожалел, что обратился к нему. — Вакансия уже заполнена, молодой человек, и кандидат нас вполне устраивает.

Приунывший Билли хотел уже уйти, как его вдруг остановил единорог:

— А вы спросите за другими столами.

Билли подошел к соседнему столу, где с меланхолическим видом сидела лягушка. Но там требовались только президенты. А восседавший за следующим столом орел ответил, что их интересуют только императоры, да и то редко.

Билли все-таки добрался до конца длинной комнаты и там увидел стол, за которым толстая свинья в очках читала поваренную книгу.

— Не нужен ли вам король? — спросил Билли. — Я абсолютный новичок в этом деле.

— В таком случае вы нам подойдете. — Свинья с треском захлопнула книгу. — Работящий, надеюсь? Вы ведь читали наше объявление!

— Наверное, работящий, — нерешительно проговорил Билли и честно добавил: — Особенно, если работа мне понравится.

Свинья протянула ему клочок серебряного пергамента:

— Вот адрес.

На пергаменте Билли прочел: «Королевство Плюримирегиа. Респектабельный монарх. Новичок».

— Добираться лучше почтой, — посоветовала свинья. — Успеете пятичасовой [76].

— Почему… То есть каким образом? И где она? — пролепетал удивленный Билли.

— Где? Ведать не ведаю. Но это знает почтовое ведомство. Каким образом?

Очень просто: наклеиваете на себя марку и опускаете себя в ближайший почтовый ящик. Почему? Право, это глупый вопрос, ваше величество. Кого, как не королей, доставлять королевской почтой?

Только успел Билли бережно спрятать адрес в часовой кармашек, который содержал бы часы, будь у него на свете еще и другие родственники кроме двоюродного дедушки, как неожиданно двустворчатая дверь тихонько отворилась и вошла маленькая девочка. Она окинула взглядом зверей, — льва, единорога и прочих, — трудившихся за своими столами, и зрелище это ей явно не понравилось. Поэтому, увидев в конце помещения Билли, она направилась прямо к нему и сказала:

— Будьте добры, мне нужно место королевы. В окошке сказано, что соответствующий опыт не обязателен.

В плохоньком платьице, с круглой, румяной, чисто вымытой мордашкой, она меньше всего походила на королеву с соответствующим опытом.

— Я не имею отношения к бюро, дитя мое, — ответил Билли.

— Спросите за соседним столом, — посоветовала свинья.

За соседним столом сидела ящерица, но не простая, а громадная, размером с аллигатора, разве только выражение морды у нее было посимпатичней.

— Поговорите с ней, — кивнула на нее свинья, а ящерица привстала и, опершись на Передние лапы, пригнулась вперед, точь-в-точь как продавец тканей, когда он спрашивает: «Какую еще прикажете?»

— Мне что-то не хочется, — пробормотала девочка.

— Не глупи, дурочка, — добродушно сказал Билли, — она тебя не съест.

— Ты уверен? — с обеспокоенным видом отозвалась девочка.

И тогда Билли сказал:

— Послушай, я — король, у меня место уже есть. А ты — королева?

— Меня зовут Элиза, или Елизавета. А Елизаветы, по-моему, почти всегда королевы [77].

— Как вы считаете, — обратился Билли к ящерице, — достаточно этого, чтобы быть королевой?

— Вполне. — Ящерица улыбнулась, но улыбка как-то не очень ей шла. — Вот адрес.

И Элиза прочла: «Королевство Алексанасса.

Королева, без соответствующего опыта, исполнительная, усердная, готова учиться».

— Ваши королевства, — добавила ящерица, — совсем рядом.

— Значит, мы будем часто видеться, — приободрил её Билли. — Не унывай. Может, нас еще пошлют туда вместе.

— Нет, — вмешалась свинья, — королевы добираются поездом. Они сразу должны привыкать к королевскому поезду.

— А они меня не съедят? — шепотом спросила Элиза у Билли. Почему-то он был твердо уверен, что не съедят, хотя сам не понимал, откуда у него такая уверенность.

Сказав Элизе на прощанье: «Желаю тебе справиться», — Билли пошел покупать марку за пенни в дорогом, как полагается, канцелярском магазине, расположенном через три дома по правой стороне улицы. Наклеив на себя марку, он отправился на Главный Почтамт и честь-честью отправил себя заказным. Лежать на кипе писем было так мягко и уютно, что Билли заснул. А проснулся он как раз в тот момент, когда почтальон, разносивший утреннюю почту, доставил его в парламент Плюримирегии. Парламент как раз открывали перед началом рабочего дня. Воздух в столице Плюримирегии был чистый, небо голубое, не то что на Клэрмонт-сквер в Пентонвилле. С холма в центре города, где стоял парламент, виднелись горы и леса, лежавшие вокруг, — зеленые и свежие. Сам городок, небольшой и прелестный, был похож на города в старинных книгах с цветными картинками, его окружала высокая стена, а на ней росли апельсиновые деревца. Билли очень захотелось узнать, разрешается ли здесь рвать апельсины.

Как только парламент заработал, то есть привратник отпер двери обеих палат, Билли обратился к нему с вопросом:

— Будьте любезны, я по поводу вакантной должности…

— Короля или кучера? — осведомился привратник. Билли очень рассердился.

— По-вашему, я похож на кучера?

— А на короля вы, считаете, похожи? — возразил привратник.

— Если я получу место, вы еще пожалеете о своей дерзости, — пригрозил Билли.

— Если и получите место, то ненадолго, так что нет смысла проявлять дурной характер, все равно не успеете развернуться вовсю. Лучше входите.

Билли вошел внутрь, и привратник провел его к премьер-министру. Премьер-министр сидел, ломая руки, на голове у него во все стороны торчала солома.

— Прибыл почтой, ваша светлость! — объявил привратник. — Из Лондона.

Премьер-министр мгновенно перестал ломать руки и протянул одну из них Билли.

— Вы нам подходите. Сию минуту я вас найму. Только сперва не откажите вытянуть у меня из волос соломины. Я насовал их туда, потому что нам очень долго не удавалось найти подходящего короля, а солома исключительно полезна — она так помогает шевелить мозгами в периоды правительственных кризисов. От вас, разумеется, когда вы вступите в должность, ничего полезного делать не потребуется.

Билли повытаскивал все соломины, и министр продолжал:

— Готово? Спасибо. Ну вот вы и наняты. Испытательный срок полгода. Не делайте ничего, чего вам не захочется. Итак, ваше величество, завтрак подается в девять. Позвольте проводить вас в ваши королевские покои.

Через каких-нибудь десять минут Билли вышел из серебряной ванны, наполненной душистой водой, и облачился в великолепнейшие одежды, каких в жизни не видел. Впервые для собственного удовольствия, а не по принуждению он причесался и проверил, нет ли под ногтями траура, после чего сел завтракать. Завтрак оказался таким роскошным, что приготовить его или описать под силу только французскому повару. Билли здорово проголодался, у него во рту крошки не было с позавчерашнего вечера, когда он съел на ужин хлеба с сыром в доме дедушки на Клэрмонт-сквер.

После завтрака он поехал кататься на белом пони, чего на Клэрмонт-сквер ему никогда бы не довелось делать. Как выяснилось, он преотлично ездил верхом. Затем он поплавал по морю на парусной лодке. И к своему удивлению и восторгу, обнаружил, что умеет управляться и с парусом, и с рулем. После обеда его повели в цирк. А вечером весь двор играл в жмурки. День прошел восхитительно!

На следующее утро ему подали за завтраком недоваренные яйца и пережаренную селедку. Король, как человек воспитанный, не стал капризничать по поводу еды, но в душе был очень разочарован.

Премьер-министр явился к завтраку с большим опозданием, потный и раскрасневшийся, и премьер-министерскую голову опять украшал ворох соломы.

— Извините за беспорядок в моей прическе, государь, — сказал он, — вчера вечером кухарка отказалась от места. Правда, сегодня к полудню должна явиться новая. А покамест я приготовил завтрак, как сумел.

Билли успокоил его, сказав, что превосходно позавтракал.

Второй день пролетел так же весело, как первый. Новая кухарка, судя по всему, появилась и возместила первый неудачный завтрак вторым удачным. А потом Билли с наслаждением стрелял в цель с расстояния в два километра из знаменитой дальнобойной винтовки ли-метфорд [78], которая прибыла с той же почтой, что и он сам. И самое удивительное, что он каждый раз попадал в яблочко. А это и впрямь удивительно, даже если ты король. Скоро ему начало казаться странным, что он раньше не замечал, какой он умный. Когда же, взяв в руки Вергилия, он обнаружил, что читает его с такой легкостью, как будто это букварь, он и вовсе изумился. И спросил премьер-министра:

— Откуда я столько знаю и умею, если ничему этому не учился?

— Таков у нас обычай, государь, — ответил тот. — Королям позволяется все знать, ничему не учась.

На следующее утро Билли проснулся очень рано и вышел в сад. И там, за одним из поворотов, он наткнулся на небольшого роста особу в большом белом чепце и большом фартуке. Она рвала разные душистые травки — тимьян и базилик, мяту и чабер, шалфей и душицу и уже насобирала полный фартук. Увидев Билли, она разогнулась и сделала книксен.

— Здравствуйте, — проговорил король Билли. — Кто вы?

— Я новая кухарка, — ответила особа в фартуке. И хотя отвороты большого чепца прикрывали ей личико, Билли узнал её по голосу.

— Вот здорово! — воскликнул он, приподнимая ей подбородок. — Да это Элиза!

Это и вправду была Элиза собственной персоной.

Но сейчас её круглая мордашка показалась ему несравненно умнее и миловиднее, чем в их прошлую встречу.

— Ш-ш-ш! — остановила она его. — Да, это я. Я получила место королевы Алексанассы, но там ужас какая пышность, и ужас какие длинные шлейфы, и ужас какая тяжелая корона. И вот вчера я проснулась очень рано и подумала: дай надену свое прежнее платьице! Надела и вышла на берег, а тут какой-то человек садится в лодку. Он не знал, что я королева, и я упросила его покатать меня по морю. И пока мы катались, он мне кое про что рассказал.

— Про что, Элиза?

— Да про нас с тобой, Билли. Ты, наверно, стал теперь таким же, какой стала я, и знаешь все, ничему не учась. Что, по-твоему, значит «Алексанасса», если перевести с греческого?

— Что-то вроде Страны Сменяющихся Королев, так кажется?

— А Плюримирегия?

— Должно быть, Страна Множества Королей. А почему ты спрашиваешь?

— Потому что в этом вся штука. Им тут все время нужны новые короли и королевы, Билли, по одной ужасной, невероятной причине. Они нарочно достают их через бюро по найму откуда-нибудь издалека, как можно дальше отсюда, чтобы они ничего не прослышали. Знай, Билли, поблизости живет страшный дракон, раз в месяц он приплывает поесть, и кормят его королями и королевами! Потому мы и знаем все, ничему не учась, — на учение просто времени нет. У этого дракона две головы, Билли, — одна, как у свиньи, другая, как у ящерицы. Свинячья голова должна слопать тебя, а ящеричья — меня!

— Так вот зачем они нас сюда заманили! — вскричал Билли. — Жестокие, подлые, мерзкие твари!

— Мама всегда говорит: не зная броду, не суйся в воду, — заметила Элиза. — Что же нам делать? Дракон явится завтра. Как только лодочник сказал мне про это, я узнала у него, где твое королевство, и попросила высадить меня здесь. Так что в Алексанассе теперь нет королевы, а в Плюримирегии есть и ты, и я.

Билли взъерошил себе волосы.

— Вот так номер! — воскликнул он. — Что-то надо предпринять. Должен тебе сказать, Элиза, ты просто молодчина, что предупредила меня.

Ты ведь могла удрать сама, а меня оставить свинячьей голове на съедение.

— Нет, не могла! — отрезала Элиза. — Я тоже теперь знаю все, чему может научиться человек, а значит, знаю, какие поступки хорошие, а какие плохие. Как же я могла тебя бросить?

— Ты права! Только спасет ли нас то, что мы такие умные? Давай скорее возьмем лодку и уплывем подальше в море, может, и успеем спастись. Я отлично управляюсь и с рулем, и с парусом.

— Подумаешь, я тоже, — с презрением в голосе отозвалась Элиза. — Но, к твоему сведению, уже поздно. За сутки до появления дракона вода, как всегда, из моря отхлынула, а к островам прихлынули большие волны густой патоки. В таком море лодка ни к чему.

— А как же сюда попадает дракон? Или он живет здесь, на острове?

— Нет. — Элиза от волнения так сжала руками свои травы, что запах их совсем заглушил аромат жимолости. — Нет, он выходит из моря. Но он такой горячий внутри, что патока растапливается и делается жидкой, и дракон спокойно плывет себе прямо к набережной, а там его кормят… НАМИ.

Билли поежился.

— Хотелось бы мне сейчас вернуться на Клэрмонт-сквер.

— Мне тоже, не сомневайся. Только я не знаю туда дороги, да и вообще пока рано об этом говорить.

— Тише! — прошептал вдруг Билли. — Я слышу шорох. Это премьер-министр. Опять у него в волосах солома. Наверное, оттого, что ты исчезла, и он боится, что ему опять придется готовить завтрак. Жди меня около маяка в четыре часа дня. А сейчас спрячься в этой беседке и не вылезай, пока мы не уйдем.

Он выбежал вперед и взял премьер-министра за локоть.

— Что означает солома на этот раз? — спросил он.

— Дурная привычка, — устало отозвался премьер-министр.

Но Билли вдруг догадался обо всем.

— Ты — подлый трус и гнусный предатель, и ты это сам прекрасно знаешь, — вот откуда солома!

— Что вы говорите, ваше величество! — пролепетал премьер-министр.

— Да, — решительно повторил Билли, — ты сам это знаешь.

Так вот, мне теперь известны все законы Плюримирегии. Я сию минуту отрекаюсь, и королем станет следующий по рангу, если он не успеет подыскать новенького короля. А следующий по рангу — ты, и к моменту появления дракона королем будешь уже ты. Я сам буду присутствовать на твоей коронации.

— Как вы узнали, ваше величество? — Премьер-министр позеленел.

— Так я тебе и сказал! — отрезал Билли. — Не будь вы тут все трусы, любой из ваших королей давно избавил бы вас от дракона. Но вы, подозреваю, никогда не предупреждали их вовремя. Теперь слушай. От тебя требуется одно — помалкивать и приготовить лодку. Смотри, чтоб была к четырем на берегу у маяка — и никаких лодочников.

— Но море уже превратилось в патоку!

— Я сказал — на берегу, а не на воде, соломенное ты чучело. И будь любезен исполнить мое приказание. Ты будешь ждать меня там, и притом один. Если проговоришься хоть одной живой душе, я тут же отрекаюсь, и что с тобой тогда будет?

— Не знаю, — пробормотал несчастный премьер-министр, нагибаясь и подбирая еще несколько соломин.

— Зато я знаю, — зловещим тоном ответил Билли. — А теперь — завтракать.

К четырем часам голова премьер-министра напоминала птичье гнездо. Но он поджидал Билли в условленном месте с лодкой наготове. Элиза тоже ждала там. Билли нес с собой дальнобойный ли-метфорд.

Дул ветер, и солома в волосах премьер-министра шелестела, как ячменное поле в августе.

— А теперь, — сказал Билли, — мое королевское величество повелевает тебе заговорить с драконом, как только он явится, и сообщить, что король отрекся…

— Разве? — Премьер-министр залился слезами.

— Отрекается с этой минуты, так что ты скажешь чистую правду. Но даю тебе честное слово, что опять стану королем, как только испробую одну маленькую хитрость. И тогда я выйду навстречу судьбе… и дракону. Ты скажешь: «Король отрекся. Загляни пока в Алексанассу, получи королеву, а когда вернешься, тебя уже будет поджидать новенький упитанный король».

В Билли и вправду проснулось что-то королевское в эту минуту, когда он готовился рискнуть жизнью ради своих подданных, чтобы избавить их от необходимости раз в месяц становиться подлыми трусами и гнусными предателями.

На мой взгляд, Билли вел себя безупречно. Он мог ведь просто отречься и умыть руки. Некоторые мальчики так бы и поступили.

Густые зеленовато-бурые волны патоки медленно и зловеще накатывали на берег, соломинки трепетали на ветру. Наконец премьер-министр решился:

— Хорошо, я сделаю, как вы приказываете. Но лучше мне умереть, чем убедиться, что мой король не держит своего слова.

— Выбирать тебе не придется, — заявил бледный, но полный решимости Билли. — Твой король не такой трус, как… как некоторые.

И вот они увидели, как вдалеке, на горизонте зеленовато-бурого паточного моря, что-то большое и громоздкое тяжело ворочается и извивается, шлепает и хлюпает, и оттуда валит пар, и вообще там творится чересчур много чего неприятного и непонятного.

Премьер-министр накрыл себе голову лепешкой сухих водорослей и прошептал:

— Вот они.

— Вот ОН, — поправили его разом королева Элиза и король Билли.

Но премьер-министру было уже не до соблюдения правил грамматики.

И тут, разрезая густые, липкие волны патоки, показался дракон. Растапливая себе путь собственным жаром, он подплывал все ближе и ближе и становился все больше и больше, и, наконец, с рычаньем и фырчаньем очутился у самого берега. Задрав кверху свои головы, он разинул обе огромные голодные пасти, и на обеих его мордах выразилось ожидание. Но когда оказалось, что есть ему не дают, на его мордах выразилось злобное удивление. И одна морда была свинячья, а другая ящеричья. Королю Билли пришлось попросить взаймы у королевы Элизы булавку и кольнуть премьер-министра, который к этому времени весь с головы до ног обвешался водорослями.

— Начинай же, балда! — прикрикнул его величество.

И тогда министр заговорил:

— Извините, сэр, — сказал он двуглавому дракону, — наш король отрекся, и в данную минуту мы вам ничего не можем предложить, но если вы согласитесь сперва завернуть в Алексанассу за королевой, то к вашему возвращению мы приготовим новенького упитанного короля.

Произнося эти слова, премьер-министр весь содрогнулся, так как сам был очень упитанный.

Дракон, не промолвив ни слова, кивнул обеими головами, что-то проворчал той и другой пастью, повернулся к ним своим одним-единственным хвостом и поплыл по жидкой теплой дорожке, проделанной им в патоке.

В тот же миг король Билли сделал знак премьер-министру и Элизе, и те спихнули лодку в море. Билли впрыгнул в нее и оттолкнулся от берега. И только когда лодка отплыла уже метров на десять, он обернулся помахать Элизе и премьер-министру. Последний все еще был там и бодро копался среди вынесенных морем водорослей в поисках соломин, желая на свой лад отметить новый правительственный кризис, но Элиза куда-то подевалась. В ту же минуту сдавленный голос произнес:

— Я тут.

И — что бы вы думали? — это была Элиза: она держалась за планшир и с трудом разгребала густеющую патоку. Она наглоталась её вдоволь и вообще чуть не захлебнулась, так как её не раз накрывало с головой.

Билли поскорее втащил её в лодку и, невзирая на то что Элиза была вся липкая и коричневая, заключил её в объятия и сказал:

— Миленькая Элиза, ты самая замечательная, самая храбрая девочка в мире. Если мы останемся в живых, согласна ты выйти за меня замуж? Лучше тебя никого на свете нет. Скажи, что ты согласна!

— Конечно, согласна, — ответила Элиза, с трудом отплевываясь от патоки. — Лучше тебя тоже никого нет.

— Ну и чудесно! А раз так, ты берешься за руль, а я за парус, и попробуем вместе одолеть дракона.

И Билли поднял парус, а Элиза взялась за руль, и дело у нее шло совсем неплохо, особенно если учесть её липкое состояние.

Они нагнали чудовище примерно посредине пролива. Билли поднял свой ли-метфорд и выпустил все во семь пуль прямо в бок дракону. Вам и не вообразить, какое страшное пламя брызнуло из дыр, которые проделали пули. Но тут с берега задул попутный ветер, скорость у лодки стала во много раз больше, чем у дракона, тем более что пули ему совсем не понравились, и он замедлил ход, чтобы посмотреть, в чем дело.

— Прощай, моя миленькая храбрая Элиза, — сказал король Билли. — Хоть ты-то теперь в безопасности.

И, высоко подняв над головой перезаряженный ли-метфорд, он погрузился в патоку и поплыл навстречу дракону. Стрелять метко, когда плывешь, да еще в почти кипящей патоке, очень трудно, но его величество справился со своей задачей. Все восемь пуль попали в драконьи головы, и громадное чудовище закорпилось и задергалось, заклокотало и заскрежетало, взболтав все море, но в конце концов всплыло и закачалось на прозрачной и теплой поверхности патоки, вытянув все четыре лапы; потом закрыло все четыре глаза — и околело. Сперва закрылись глаза у свиньи, затем у ящерицы.

Тогда Билли что было мочи заработал руками и ногами и поплыл к берегам Плюримирегии. Патока была такой горячей, что, не будь он королем, он бы сварился. Но когда дракон стал остывать, патока быстро начала сгущаться, и плыть становилось все труднее. Если вам не хватает воображения, попросите-ка служителя ближайшего плавательного бассейна наполнить его патокой вместо воды, и вы скорехонько поймете, почему Билли вылез на берег своего королевства в полном изнеможении, не в силах произнести ни одного слова.

Премьер-министр все еще был на берегу. Он уже решил, что план Билли потерпел неудачу и дракон непременно съест его самого, как следующего по рангу, поэтому он притащил с собой целую охапку соломы, собираясь отметить это событие достойным образом. Он горячо обнял покрытого патокой короля, облепив его соломой до неузнаваемости. Однако Билли собрался с духом, взял назад свое отречение, а затем оглядел море. Посредине пролива виднелся дохлый дракон, а вдали, ближе к берегам Алексанассы, белел парус.

— Что теперь делать? — спросил премьер-министр.

— Принять ванну, — ответил король. — Дракон мертв, так что Элизу я заберу завтра. От алексанассцев ей теперь вреда не будет.

— Дело не в них, — отозвался премьер-министр, — дело в патоке. Ведь Алексанасса — остров.

Море заколдовал дракон, и без дракона никому никогда не расколдовать его. По такому морю на лодке не поплывешь.

— Ты так думаешь? — отозвался Билли. — Это мы еще посмотрим.

В действительности же он и сам понимал, что в Алексанассу на лодке не попасть, и потому с тяжелым сердцем побрел во дворец, где его ждала серебряная ванна. На отмывание и оттирание патоки да еще пополам с соломой ушла уйма времени, и под конец он так умаялся, что отказался от ужина. И хорошо сделал, потому что готовить все равно было некому. Несмотря на усталость, Билли спал плохо. Ночью он просыпался не один раз: его тревожило, добралась ли до берега его храбрая подруга, и он проклинал себя за то, что ничего не сделал, чтобы лодку не унесло. Но сколько ни ломал себе голову, возможности поступить тогда как-то иначе не увидел. Сердце у него щемило, так как, несмотря на свой хвастливый ответ премьер-министру, он не лучше нас с вами представлял себе, как пересечь густое море патоки, разделявшее его королевство и Алексанассу. Во сне он изобретал пароходы с раскаленными винтами и гребными колесами, а встав наутро с постели, сразу же выглянул в окно. Он увидел темно-бурое море, и ему ужасно захотелось повидать обыкновенное море серого цвета, соленое, волнующееся, с гребешками пены, какое всегда бывает дома, в Англии, и пусть себе дует какой угодно ветер и вздымаются какие угодно волны. Но сейчас ветер как раз полностью прекратился и темное море выглядело чересчур спокойным.

Съев на ходу вместо завтрака с десяток персиков, сорванных в дворцовом парке, король Билли бросился на берег к маяку. Море патоки вдоль береговой линии было абсолютно ровным и неподвижным. Билли взглянул раз, взглянул другой… и, проглотив последний персик целиком вместе с косточкой, помчался обратно в город. Он ворвался в скобяную лавку и купил пару коньков и бурав. Быстрее, чем я написала эти слова, он примчался опять на берег, провертел дырки в своих золотых каблуках, прикрепил коньки и покатил по смуглому морю в сторону Алексанассы. Дело в том, что патока, нагретая плывущим драконом до точки кипения, теперь охладела и затвердела, превратившись в ИРИС! В это же время Элизе при виде застывшей патоки пришла в Алексанассе та же идея, а поскольку она была королевой, то, естественно, умела отлично кататься на коньках.

И таким образом, Билли с Элизой мчались и мчались, пока на середине пролива не вомчались прямо в объятия друг к другу. Так они простояли то ли несколько минут, то ли несколько часов, а когда повернулись в сторону Плюримирегии, вдруг увидели, что пролив сплошь покрыт конькобежцами: все алексанассцы и плюримирегийцы сделали то же чудесное открытие и теперь спешили в гости к своим друзьям и родным, живущим на противоположных сторонах пролива. Ближе к берегу толпились дети; вооружившись молотками, они откалывали твердые кусочки ириса и запихивали их в рот.

Люди показывали друг дружке место, где затонул дракон, а завидев короля Билли и королеву Элизу, прокричали такое громкое «ура», что оно разнеслось бы по воде на несколько миль… если бы в море была вода, но её, как мы знаем, не было. Премьер-министр не терял времени даром и сочинил воззвание, где ставил в известность жителей королевства о выдающемся деянии Билли, который избавил страну от дракона, и весь народ не знал, как выразить свою неистовую благодарность и чувство преданности.

Билли повернул у себя в голове какой-то краник, не могу объяснить, каким уж образом, и оттуда хлынул поток ослепительной мудрости.

— Спору нет, — сказал он Элизе, — они собирались отдать нас на съедение дракону, чтобы спасти себя. И это, конечно, нехорошо. Но в конце-то концов разве это хуже, чем травить людей свинцом ради того, чтобы у кого-то были тарелки с глазурью, или травить людей фосфором ради того, чтобы покупать шесть коробков спичек за пенни. Нам тут будет не хуже, чем в Англии, я так думаю.

— Я тоже, — сказала Элиза.

И они согласились остаться королем и королевой — при условии, что премьер-министр бросит привычку утыкать себе голову соломой и не вернется к ней даже в периоды правительственных кризисов.

В должное время Элиза и Билли поженились, и с тех пор оба королевства пребывают в блаженстве. Так что все идет своим чередом.

Неоднократно предпринимались исследовательские экспедиции с целью найти границу ирискового моря. Оно, как выяснилось, кончалось утесами высотой в пятьдесят метров, обрывавшимися над настоящим живым соленым морем.

Король немедленно приказал строить корабли и открыть морскую торговлю с другими странами. С той поры Алексанасса и Плюримирегия богатеют с каждым днем. Товаром, как вы догадались, служит ирис, и половина мужского населения обоих королевств трудится в ирисковых шахтах. Все ириски, которые вы покупаете нынче в магазинах, идут оттуда. И если ирис подешевле сортом всегда скрипит на зубах, то это оттого, что тамошние шахтеры, увы, забывают перед спуском в шахту вытирать свои грязные сапоги о коврики, которыми их заботливо снабжает король Билли, — коврики с семицветным королевским гербом посередине.

Заговоренная Жизнь

Жил-был принц, отец которого потерпел в делах неудачу и потерял все: корону, королевство, деньги, драгоценности и друзей. Произошло это из-за его неумеренного увлечения всем механическим; он беспрерывно изобретал разные машины, не успевая при этом выполнять свои прямые королевские обязанности. И в результате лишился места. Во Франции тоже был один король [79], который увлекался механизмами, особенно часовыми, и в результате тоже лишился всего, в том числе головы. Наш король, однако, головы не потерял и, когда ему запретили изобретать законы, продолжал в свое удовольствие изобретать машины. А поскольку машины удавались ему не в пример лучше законов, то он довольно скоро открыл собственное дельце, приобрел домик в чужом королевстве и уютно обосновался там вместе с женой и сыном. Жили они в очаровательной вилле так называемого стиля королевы Анны (той, чью кончину не перестают оплакивать до сих пор) [80] — с витражами на парадной двери, с выложенной цветными плитами дорожкой, ведущей к воротам, довольно-таки неуместными фронтонами, прелестными геранями и кальцеоляриями в садике перед домом и премилым фасадом из красного кирпича. Задняя сторона виллы была из желтого кирпича, — желтый не так бросается в глаза.

Король, королева и принц жили себе припеваючи. Королева подстригала золотыми ножницами засохшие головки гераней и вышивала для благотворительных базаров. Принц ходил в военную школу, а король разворачивал свое предприятие. В положенное время принц поступил к отцу в учение, и ученик из него, заметим, получился весьма прилежный, не чета тем ленивым ученикам с гравюры мистера Хогарта [81], которые только и делают, что играют в расшибалочку на кладбищенских плитах.

Когда принцу исполнился двадцать один год, мать позвала его к себе. Отложив в сторону бювар, на котором она вышивала изящный узор из левкоев и настурций для школьного базара, она произнесла:

— Дорогой мой сын, ты уже получил подарки, какие принято дарить в день совершеннолетия: серебряный портсигар и серебряную спичечницу; красивый комплект щеток с твоими инициалами; кожаный гладстоновский саквояж[82], тоже весь в инициалах; полные собрания Диккенса и Теккерея; золотое вечное перо и прочувствованное родительское благословение. Но у нас для тебя есть еще один подарок.

— Вы слишком добры, матушка, — сказал принц, теребя шелковые нитки цвета настурции.

— Оставь шелк в покое, — остановила его королева, — и выслушай меня. Когда ты был еще совсем маленьким, ты получил от феи, твоей крестной, ценнейший подарок — Заговоренную Жизнь. Пока она пребывает в целости и сохранности, ничто и никто не может причинить тебе вреда.

— Какая прелесть! — сказал принц. — Вот видишь, мамочка, ты могла разрешить мне стать моряком, когда я тебя просил. Опасности никакой не было.

— Да, дорогой, но осторожность никогда не помешает. До сих пор твою жизнь оберегала я, но теперь ты взрослый и можешь позаботиться о ней сам. Советую тебе припрятать её получше. Ценные вещи вообще не стоит носить при себе.

С этими словами она отдала ему Заговоренную Жизнь, а он поблагодарил королеву и поцеловал её, а потом пошел, вынул из стены виллы кирпич и спрятал туда свое сокровище. Кирпичи в домах стиля королевы Анны почему-то удивительно легко вынимаются.

Надо сказать, что, поскольку отец принца был раньше королем Богемии, принцу, само собой разумеется, дали фамильное имя Флоризель[83]. Но когда король занялся коммерческой деятельностью, он взял себе псевдоним Рекс Блумсбери [84], и его знаменитая изобретательская фирма «Молниеносный Лифт» получила название «Р. Блумсбери и К°». Поэтому принца стали называть Ф. Блумсбери, то есть вариант настолько близкий к Флоризелю, принцу Богемии, насколько король мог себе позволить. Должна с прискорбием упомянуть, что мать звала его Флорри до тех пор, пока он не стал совсем взрослым.

Король той страны, где жил Флоризель, следил за техническим прогрессом и, услыхав, что на свете появились такие штуки, как лифты (а услыхал он далеко не сразу, от королей всегда стараются все утаивать как можно дольше), заказал для своего дворца самый что ни на есть лучший лифт. На другой день дворцовый лакей подал ему карточку, на которой король прочел: «Мистер Ф. Блумсбери, Р. Блумсбери и К°».

— Провести ко мне, — приказал король.

— Доброе утро, сир. — Флоризель поклонился с безупречной грацией, присущей всем принцам.

— Доброе утро, молодой человек, — отозвался король. — Переходим прямо к лифту.

— Да, сир. Могу я узнать, на какую… э-э-э… сумму рассчитывает ваше…

— О, за ценой я не постою, — отмахнулся король, — все пойдет за счет налогоплательщиков.

— В таком случае, годится, думаю, категория «А»… Наша оригинальная модель Серебрянка… белые атласные подушки, деревянные части отделаны накладной слоновой костью и инкрустированы жемчугом, опалом и серебром…

— Золотом, — коротко распорядился король.

— Только не при жемчуге и слоновой кости, — твердо возразил Флоризель. Он обладал безукоризненным вкусом. — Золотая модель… мы называем её Золотнянка… та украшена сапфирами, изумрудами и черными алмазами.

— Я выбираю золотую модель, — сказал король. — Но можете соорудить отдельный небольшой лифт для принцессы. Ей, наверное, понравится серебряный мотив. «Простой девический стиль» — так, я вижу, говорится в каталоге.

Итак, Флоризель принял заказ, золотой с сапфирами и изумрудами лифт изготовили и установили, весь двор пришел в восторг, и придворные без конца катались вверх-вниз, так что синие атласные подушки пришлось заменить новыми уже к концу недели.

Затем принц приступил к установке серебряной модели для принцессы. Принцесса Кандида [85] сама пожаловала на место работ, и таким образом произошла встреча с Флоризелем: встретились они сами, встретились их глаза и встретились их руки, поскольку ему пришлось схватить её за обе руки и оттащить назад, чтобы она не попала под тяжелый металлический брус, который как раз опускали на место.

— Ой, ты спас мне жизнь! — воскликнула принцесса.

Но принц Флоризель не мог произнести ни слова. Сердце у него бешено колотилось, и притом колотилось почему-то в горле, а не там, где ему полагалось, — в груди под жилетом.

— Кто ты? — спросила принцесса.

— Я инженер, — ответил принц.

— Надо же! — воскликнула принцесса. — А я думала, принц. Ты гораздо больше походишь на принца, чем все принцы, которых я знаю.

— Мне бы хотелось быть принцем, — сказал Флоризель, — хотя до этой минуты у меня никогда еще не появлялось такого желания.

Принцесса улыбнулась, потом нахмурилась, а потом удалилась.

Флоризель же прямиком пошел в контору, где за письменным столом трудился его отец, Р. Блумсбери. Утро он всегда проводил в конторе, а вторую половину дня в мастерской.

— Отец, — с грустью проговорил Флоризель, — не знаю, что теперь со мной и будет. Мне бы так хотелось быть принцем.

Кстати сказать, отец с матерью скрывали от сына, что он принц, — какой смысл это знать, если тебе все равно никогда не видать королевства?

Услыхав от сына такие речи, король, он же Р. Блумсбери, эсквайр, посмотрел на принца поверх очков и спросил:

— А в чём дело?

— А в том, что я взял и влюбился без памяти в принцессу Кандиду.

Отец задумчиво потер нос пером.

— Хм! — пробормотал он. — Ты в своем выборе забрался довольно высоко.

— В выборе! — вскричал расстроенный принц. — Не было у меня никакого выбора. Просто она взглянула на меня — и всё, понимаешь? Я совсем не собирался влюбляться вот так, ни с того ни с сего. Ох, отец, я ужасно страдаю! Что мне делать?

Отец задумался и после глубокомысленного молчания ответил:

— Терпеть, я полагаю.

— Но я не могу терпеть. Во всяком случае я должен видеть её каждый день. Все остальное в жизни меня не интересует.

— Боже милостивый! — произнес отец.

— А нельзя ли мне переодеться принцем? Может быть, тогда я ей хоть чуточку понравлюсь?

— Такой наряд нам пока абсолютно не по средствам.

— Тогда я переоденусь лифтером, — решил Флоризель.

Более того, он так и сделал. Отец не вмешивался. Он придерживался мнения, что молодежи надо предоставлять самой улаживать свои любовные дела.

И вот, когда дверь нового лифта открылась и принцесса с фрейлинами приготовилась совершить свой первый подъем, все увидели Флоризеля в белых атласных штанах до колен и куртке с перламутровыми пуговицами. На башмаках у него были серебряные пряжки, а на отвороте куртки — там, где во время брачной церемонии полагается быть белому цветку, — опаловая застежка. При виде Флоризеля принцесса сказала:

— А теперь имейте в виду — ни одна из вас не войдет в лифт. Лифт — мой! Поезжайте в другом или, как обычно, поднимайтесь по перламутровой лестнице.

И она вошла внутрь. Серебряные дверцы захлопнулись, и лифт поехал вверх, везя только их двоих.

Принцесса в тот день надела белое воздушное платье в цвет обивки лифта, на башмаках у неё тоже были серебряные пряжки, шейку обвивало жемчужное ожерелье, а в темных волосах сверкала серебряная цепочка с опалами. На груди у нее был приколот букетик жасмина. Когда лифт скрылся наверху, младшая из фрейлин прошептала:

— Какая чудная парочка!

Они просто созданы друг для друга! Какая жалость, что он лифтер. На вид так он прямо принц.

— Придержи язык, дурочка! — оборвала её старшая фрейлина и шлепнула её.

Принцесса каталась в лифте вверх и вниз все утро, а когда ей наконец все-таки пришлось выйти (дворцовый гонг уже трижды прозвонил ко второму завтраку и жареный павлин остывал), старшая фрейлина заметила сразу, что букетик жасмина теперь приколот опаловой застежкой на лацкан лифтеру.

Старшая фрейлина следила за принцессой в оба, но после того первого дня принцесса, судя по всему, спускалась в лифте только в случаях необходимости, да и то в сопровождении младшей фрейлины. Правда, у лифтера ежедневно в петлице красовался свежий цветок, но как знать — может быть, цветок вдевала его собственная матушка.

— Наверное, я просто глупое, подозрительное существо, — решила наконец старшая фрейлина. — Ну конечно же, принцессу поначалу заинтересовал лифт. Не мог же принцессу заинтересовать лифтер.

Заметим, кстати, что влюбленные пойдут на любой риск, для того чтобы выяснить, пользуются ли они взаимностью. Но стоит им в этом убедиться, и они начинают соблюдать осторожность. А принцесса после семидесяти пяти подъемов и спусков в тот первый день нисколько не сомневалась, что лифтер её любит. То есть он не проронил ни звука, но она была умненькая принцесса и подметила, как он подобрал с полу цветок жасмина, который она уронила, и поцеловал его, когда она притворилась, что не смотрит, и в свою очередь притворился, будто не знает, что она смотрит [86]. Разумеется, она влюбилась в него с первой минуты, как только они встретились и встретились их глаза и руки. Она уверяла себя, что полюбила его за то, что он спас ей жизнь, но разве в этом была причина?

И вот, убедившись в его любви, она стала соблюдать осторожность.

— Раз он меня действительно любит, уж он найдет способ так прямо и сказать. Это ведь не мое дело, а его — придумать выход из безвыходного положения, — рассудила она.

Флоризель, тот был совершенно счастлив: он видел принцессу ежедневно, и ежедневно, когда он занимал своё место в лифте, на атласной подушке лежал свежий цветок жасмина.

И он прикалывал цветок себе на куртку, и носил его так целый день, и предавался мечтам о своей возлюбленной и воспоминаниям о том восхитительном первом дне, когда она уронила цветок, а он поднял его, и она притворилась, будто не видит, а он притворился, будто не знает, что она видит. Но все-таки ему хотелось выяснить, каким именно образом попадает цветок каждый день в лифт и кто его туда приносит. Не исключено, что это делала младшая фрейлина, но, по правде говоря, Флоризель так не думал.

И вот однажды он явился во дворец намного раньше обычного, ни свет ни заря, и на тебе — никакого цветка в помине не было. Спрятавшись в коридоре за белой бархатной драпировкой в оконной нише, Флоризель стал ждать. И в скором времени кто бы, вы думали, прокрался на цыпочках, босиком, чтобы ступать совершенно бесшумно? Не кто иной, как сама принцесса, свеженькая, как майское утро, в белом муслиновом платьице, с серебряной лентой на поясе и букетиком жасмина на груди. Она вынула один цветок, поцеловала его и положила на белое атласное сиденье, а когда вышла из лифта, лифтер был тут как тут.

— Ой! — вырвалось у Кандиды, и она покраснела, как напроказивший ребенок.

— Ах! — вздохнул Флоризель и, подняв цветок, стал покрывать его поцелуями.

— Почему ты его целуешь? — спросила она.

— Потому, что ты его целовала, — отвечал принц, — я видел. Неужели тебе хочется и дальше притворяться?

Принцесса не знала, что на это ответить, и поэтому ничего не ответила.

Флоризель подошел к ней совсем-совсем близко.

— Одно время я жалел, что я не принц, — сказал он, — а теперь не жалею. Даже хорошо, что я инженер. Если бы я был принцем, я бы никогда тебя не встретил.

— А я и не хочу, чтобы ты был кем-то другим, — И принцесса понюхала цветок у него в петлице.

— Значит, мы теперь помолвлены, — сказал Флоризель.

— Разве? — спросила Кандида.

— А разве нет?

— В общем-то да, — согласилась она.

— Вот и чудесно. — И Флоризель поцеловал принцессу. — А ты уверена, что хочешь выйти за инженера? — спросил он после того, как она тоже поцеловала его.

— Конечно, — ответила принцесса.

— Тогда я покупаю кольцо. — И он еще раз её поцеловал.

Тут она отдала ему весь букетик, перецеловав каждый цветок, а он отдал ей кое-что на память, и на этом они расстались.

— Сердце мое принадлежит тебе, — сказал на прощанье Флоризель, — и жизнь моя отныне в твоих руках.

— А моя жизнь принадлежит тебе, — сказала она, — и мое сердце живет в твоем сердце.

Но тут я с прискорбием должна добавить, что, притаившись за другой занавеской, их все это время подслушивала одна личность, и когда принцесса ушла завтракать, а лифтер спустился с лифтом вниз, эта личность вылезла из ниши и сказала: «Ага!»

Личностью этой был противный, негодный курносый паж, который сам мечтал жениться на принцессе. В действительности у него на это ни малейшего шанса не было, да и быть не могло, поскольку отец его был всего-навсего богатый пивовар. Но паж, разумеется, мнил себя несравненно выше какого-то лифтера. Кроме того, он был из тех, кто вечно подслушивает и подглядывает, дай только ему повод. Он тут же пошел к королю и выложил, как принцесса ни свет ни заря целовалась с лифтером.

Король обозвал его вралем и мерзавцем и немедленно посадил в тюрьму за то, что он осмелился вслух произносить такие вещи. Но, поразмыслив, король решил, что неплохо бы самому проверить, правду ли говорил курносый паж.

И вот ни свет ни заря он спрятался за драпировкой и стал наблюдать, и увидел, как по коридору на цыпочках, босиком прокралась принцесса, как поднялся лифт (серебряная модель) и лифтер вместе с ним. И принцесса отдала лифтеру цветок жасмина, а он приколол жасмин к лацкану.

И тут король выскочил из укрытия, чем напугал их до смерти. Флоризеля посадили в тюрьму, а принцессу — под замок в её комнате, и к ней приставили старшую фрейлину.

И больше ей никого не разрешали видеть. Принцесса плакала день и ночь, но при этом ухитрилась спрятать то, что принц отдал ей на сохранение. Она засунула эту вещь в томик стихов. Однако старшая фрейлина, следившая за ней, все видела. Флоризеля приговорили к казни за то, что он вздумал жениться на особе столь выше себя по положению. Но когда топор коснулся его шеи, он тут же разлетелся на куски, а шея осталась невредимой. Принесли еще один топор, и сделали еще одну попытку отрубить Флоризелю голову. Но и второй топор расщепился и разлетелся в разные стороны. А когда обломки собрали, они на глазах у всех превратились в листы стихотворной книжки. Пришлось отложить казнь до следующего дня.

Тюремщик рассказал про это курносому пажу, когда принес тому обед — зацветшую воду и заплесневелые корки.

— Не тут-то было, — закончил тюремщик рассказ. — Оба топора вдребезги, а куски возьми и оборотись в хлам. Палач говорит, у мерзавца жизнь прямо как заговоренная.

— То-то и есть, — заявил паж, обнюхивая корки, — Я все про это знаю, но не скажу, пока король не даст мне помилование и кормежку поприличнее. Скажем: жареную свинину с луковой подливкой. Так ему и передай.

Тюремщик передал его слова королю, и король даровал пажу помилование и свинину, и тогда паж сказал:

— У него жизнь заговоренная. Я собственными ушами слыхал, как он говорил про это принцессе. Мало того, он ей дал её на сохранение. А она обещала спрятать понадежнее.

Король велел старшей фрейлине не спускать глаз с принцессы, и та подглядела, как принцесса взяла и спрятала жизнь Флоризеля в букет жасмина. Фрейлина унесла жасмин и передала королю, и тот сжег цветы. Но на самом-то деле принцесса сразу же вынула жизнь принца из букета.

И вот Флоризеля стали вешать, — ведь кроме заговоренной у него была и самая обыкновенная жизнь, а королю ужасно хотелось лишить его всякой жизни вообще.

Тысячная толпа собралась глазеть, как будут вешать самонадеянного лифтера. Казнь продолжалась все утро, перепробовали семь новеньких крепких верёвок, и всё впустую: веревки превращались в длинные гирлянды жасмина, которые тут же распадались на части — так им не хотелось вешать красавца лифтера.

Король был в ярости. Но ярость не помешала ему, однако, сообразить, что принцесса, должно быть, перепрятала вещицу в другое место, когда старшая фрейлина отвернулась.

Впоследствии выяснилось, что принцесса во время казни сжимала жизнь Флоризеля в кулаке. Старшая фрейлина была хитра, но принцесса была хитрее.

На следующее утро старшая фрейлина принесла королю принцессино серебряное зеркальце.

— Заговоренная Жизнь здесь, ваше величество. Я сама видела, как принцесса её сюда прятала.

Видеть-то она видела, но не заметила, что принцесса тотчас же её оттуда вынула.

Король разбил зеркальце об пол и отдал приказ утопить бедного Флоризеля в дворцовом пруду.

И вот к рукам и ногам ему привязали большие камни и бросили его в пруд. Камни немедленно превратились в пробки и поддерживали его на воде, пока он плыл к берегу. Когда на берегу его арестовывали, выяснилось, что на каждой пробке имеется изображение прекрасного личика Кандиды, которым она любовалась каждое утро в своем зеркале.

Тем временем король и королева Богемии, то есть отец и мать Флоризеля, поехали отдохнуть на две недельки в Маргит [87].

— У нас будет настоящий отпуск, — сказал король, — мы позабудем про весь мир и в газеты даже заглядывать не будем.

Однако на третий день им наскучило забывать про весь мир, и оба они тайком друг от друга купили по газете, прочли на пляже и опрометью бросились бежать, и тут же столкнулись на крыльце пансиона, где жили. Королева заплакала, а король обнял её прямо на ступенях дома, шокировав остальных жильцов, глядевших из окон.

После чего они кинулись на железнодорожную станцию, оставив позади свой багаж и изумленных соседей, и экстренным поездом помчали в город. Дело в том, что король в своей газете, а королева — в своей прочли, что лифтера казнят ежедневно с девяти до двенадцати, и им пришло в голову, что, хотя до сих пор ни одна казнь не имела смертельного исхода, в любой момент Заговоренную Жизнь могут найти и тогда наступит конец ежедневным казням — и самый, надо сказать, фатальный.

Прибыв в столицу, несчастные родители наняли экипаж и поехали ко дворцу. Там на площади толпился народ.

— Что тут происходит? — спросил король Богемии.

— Да опять лифтера казнят, — ответил стоявший рядом человек в очках и соломенной шляпе. — Живучий как кошка. Сегодня пробовали кипящее масло, так оно превратилось в лепестки белой розы, а костер под котлом — в целый куст роз. Сейчас король послал за принцессой, хочет все у нее выведать. История — дух захватывает!

— Еще бы, — согласился отец лифтера.

Он подал руку жене, и они с трудом протиснулись сквозь толпу в большой зал заседаний, где на золотом троне восседал король этой страны, а его окружали камергеры, камердинеры, камер-лакеи, судьи в париках и всякие другие личности — кто в чем.

Флоризель стоял у ступеней трона по одну его сторону — в безобразных оковах, но сохраняя благородную позу. А по другую сторону у ступеней трона стояла принцесса и глядела на своего возлюбленного.

— Ну, — сказал король, — надоела мне вся эта дипломатичность — тактичность — политичность, да и старшая фрейлина тоже, оказывается, не Шерлок Холмс [88]. Так что давай выкладывай прямо и начистоту. Имеется у тебя Заговоренная Жизнь?

— Не могу сказать, что она у меня имеется, — ответил Флоризель. — Моя жизнь теперь принадлежит не мне.

— Он тебе её дал? — спросил король у дочери.

— Я не умею лгать, отец, — ответила принцесса так торжественно, будто её звали не Кандида, а Джордж Вашингтон [89], - да, он дал её мне.

— Что ты с ней сделала?

— Прятала в разные места. Я спасла её. Ведь однажды он спас мою жизнь.

— Где она сейчас? — спросил отец. — Как ты справедливо заметила, врать ты не умеешь.

— Если я скажу, дашь ты мне твое королевское слово, что сегодняшняя казнь будет последней? Ты можешь уничтожить тайник, где я спрятала его Заговоренную Жизнь, и тогда ты уничтожишь его самого. Но не проси меня больше перепрятывать её, мне надоела эта игра.

Все судьи, и все камер-придворные, и вообще все присутствующие решили, что бесконечные казни слегка свели принцессу с ума, и пожалели её.

— Даю тебе мое королевское слово, — произнес король с высоты своего трона. — Я не стану просить тебя перепрятывать его жизнь. Откровенно говоря, я был против этой процедуры с самого начала. Так где ты её спрятала?

— У себя в сердце, — храбро ответила принцесса звонким голосом, так что её услыхали все, кто был в зале. — Ты не можешь взять его жизнь, не взяв и моей, а если ты возьмешь мою, тогда бери и его жизнь заодно — без меня ему незачем жить, — И она бросилась на шею Флоризелю, и оковы его загремели.

— Ах ты, господи! — Король потер нос скипетром. — Какое щекотливое положение!

В эту минуту отец и мать Флоризеля, с трудом протолкавшиеся и пропихнувшиеся через толпу, выступили вперед, и отец произнес:

— Ваше величество, позвольте сказать. Может быть, мне удастся помочь вам разрешить эту проблему.

— О, пожалуйста, — ответил король, сидевший на троне, — сделайте одолжение, а то я совершенно огорошен.

— Перед вами, — начал король Богемии, — известный миру науки и коммерции некий Р. Блумсбери — изобретатель и владелец патента на многие механические новинки, в том числе на Оригинальный Молниеносный Лифт, а ныне председатель новой фирмы. Юный лифтер, чьи оковы, извините, сконструированы самым неудачным образом, — мой сын.

— Должен же он быть чьим-то сыном, — заметил король, сидевший на троне.

— Да, случилось так, что он является моим сыном, и я догадываюсь, что вы не считаете его удачной партией для своей дочери.

— Ни в коей мере не желая задеть ваши чувства… — начал отец Кандиды.

— Совершенно верно. Так знайте, о король, сидящий на троне, и все присутствующие: этот юный лифтер не кто иной, как Флоризель, принц Богемии, я — король Богемии, а это — королева, моя жена.

С этими словами он вынул из кармана корону и надел её. Его жена сняла шляпку, достала из ридикюля корону и тоже её надела, а еще одну корону они вручили принцессе и та водрузила её на голову Флоризелю, поскольку оковы мешали ему сделать это самому.

— Ваше убедительнейшее объяснение меняет все дело, — сказал король, сходя с трона навстречу гостям. — Благословляю вас, дети мои! Эй вы, разбейте оковы, да пошевеливайтесь! Надеюсь, ты на меня не в обиде, Флоризель? — добавил он. — Хватит тебе получаса на подготовку к свадьбе?

Так они и поженились и живут счастливо по сей день. И пусть себе живут на здоровье, пока здоровье им позволяет, а когда Кандида умрет, умрет и Флоризель, потому что она до сих пор хранит его жизнь в своем сердце.