Сказки старого зоопарка (СИ)

Личное дело

До шести лет шимпанзе Улугбек считал себя человеком. Он вырос в деревянном флигеле для сотрудников Сухумского питомника, спал на кровати, ел из тарелки ложкой, носил штанишки и пользовался горшком. У него была мать — приматолог экспериментального корпуса Алла Петровна, была сестренка Веруша, были кубики, куклы, книжки с картинками, трехколесный велосипед и проигрыватель. Улугбека водили гулять — и не только в старинный парк с вековыми платанами, по которым к зависти Веруши, обезьянышу разрешалось лазить, но и на детскую площадку поиграть с детьми прочих сотрудников. Порой мамаши торопились убраться подальше, утаскивая за руку вопящих отпрысков, но находились и те, кто не возражал против подобной дружбы. Тем паче что шимпанзе вел себя прилично, делился игрушками, не обижал малышей и кусался не больше сверстников.

Суть эксперимента состояла в очеловечивании примата — если американцы выучили обезьяну говорить, значит и мы сможем. Алла Петровна подошла к вопросу с педантизмом ученого. Она совершенно одинаково воспитывала родную дочь и объект исследований, приучала чистить зубы, застилать постель и не баловаться с едой, шлепала за проказы. Показывала малышам цвета и формы, ставила детские песенки, читала сказки на ночь. Признаться честно, сердце женщины билось чаще, когда приемыш вис на ней, доверчиво обнимая за шею. Но любовь любовью, а опыты опытами.

Шимпанзе между тем показывал прекрасные результаты. Он умывался и одевался, споласкивал за собой чашку и спускал воду, переключал программы в телевизоре и ставил пластинки, безошибочно выбирая «Алису в стране чудес». Разговаривал правда плохо — необходимость особым образом складывать язык и губы причиняла болезненное неудобство. Зато освоил цифры и буквы, полюбил кубики, начал складывать слоги. И незаметно привык читать — сказки про репку и курочку, истории про маленького принца и его лиса, плюшевого медвежонка и его мальчика, доктора Айболита и Чичи. Улугбек не все понимал, но очень старался — неграмотного мальчика не возьмут в школу. Он дожидался лишь удобного случая, чтобы продемонстрировать маме свои таланты. Шимпанзе отчаянно завидовал Веруше — первого сентября сестра отправилась в первый класс, принаряженная, в новеньком платье и накрахмаленном снежно-белом переднике. Огромные капроновые банты колыхались над кудрявой головой словно астры.

Конечно же Улугбек замечал, что отличается от родни. И несколько раз пытался допытаться у мамы, зачем ему цепкие ладони вместо ступней, отчего он покрыт шерстью и шевелит ушами? Алла Петровна успешно делала вид, что не понимает воспитанника. Умненькая Веруша могла бы объяснить — она чувствовала брата лучше, чем прочие люди. Но девочка даже вообразить боялась, какую форму примет тогда холодный гнев матери.

О существовании других обезьян в питомнике Улугбек догадывался, однако к вивариям и вольерам приемыша не пускали. Он порой слышал пронзительные вопли, уханье и рев сородичей, чуял звериный запах и сам, тревожно крича, жался к матери. И воображал, будто в клетках заперты страшные чудища. Пусть только попробуют сунуться к маме или обидеть Верушу — как возьму палку, как дам!

Знакомство с родичами произошло, когда Улугбек убежал из дома. Мать застала его у двери в душевую — шимпанзе подглядывал за сестрой. Ничего дурного проказник в виду не имел, лишь любопытствовал, что прячется под одеждой. И все же Алла Петровна пребольно отшлепала воспитанника, оставила без обеда и заперла в комнате. Не чувствуя за собой вины, Улугбек страшно обиделся. Оконные шпингалеты оказались несерьезным препятствием для ловких пальцев, шимпанзе перескочил с подоконника на большой эвкалипт и был таков. Уйду навсегда, пусть живут без меня, злюки вредные!

Свобода опьяняла и радовала. Время близилось к октябрю, парк ломился от вкусных вещей — тающие во рту мячики хурмы, гулкие шарики грецких орехов, упоительные гранаты! Еду требовалось добыть, сорвать, очистить и с упоением сжевать, не заботясь о чистоте губ и пальцев. Вволю налакомившись, Улугбек сделал гнездо в развилке платана и сладко выспался. Затем пообедал еще раз, накувыркался на ветках, извалялся в глубокой луже, перепачкал штаны и выбросил их подальше. Добрался до пустого гнезда певчей птахи, пошвырял вниз скорлупки, сунул руку в дупло и с визгом отдернул — злая, злая оса. Пару раз шимпанзе слышал знакомые голоса, но молчал — ищите-ищите, ни за что не вернусь!

День прошел в играх и приключениях. К вечеру задул ветер, набежали грузные облака, у горизонта сверкнула молния. Улугбек испугался. Переплетение темных крон угнетало, заунывное уханье сов вызвало дрожь, запахи трав и листьев сделались тяжкими. Казалось, еще минута и из мрака хищной молнией возникнет леопард, явится тигр с горящими глазами или охотник с сетями. Мама! Мама! Спрыгнув с дерева, Улугбек вприпрыжку помчался наугад по аллеям. Он сумел отыскать выход из парка и узнал идущую в гору асфальтовую дорогу — там у самой вершины сгрудились серые здания питомника. Ворота оказались закрыты, пришлось перебираться через забор.

Ни вивария, ни лабораторий шимпанзе раньше не видел. Перед ним тянулись ряды мрачных клеток, в которых тяжело дышали, стонали и хныкали разношерстные обитатели. Фонари кое-как освещали аллею, то одна то другая обезьяна приближалась к решетке, трясла прутья, бормотала невнятное. У одних зверей оказались обриты головы, на теле виднелись шрамы, другие выглядели истощенными и больными. Узкомордых, похожих на собак павианов и длиннохвостых мартышек Улугбек видел по телевизору в «Мире животных». А вот троица крупных бесхвостых существ вызывала иные чувства.

Широкие плечи, короткие ноги, внимательные глаза под надбровными дугами, подвижные губы, бурая шерсть — точь-в-точь отражение в зеркале. Увидав Улугбека обезьяны заухали, загримасничали, приветствуя сородича. Толстопалая черная ладонь, просунутая сквозь решетку, выглядела точно так же как его собственная рука. И пахло от кожи сеном и апельсинами. И негромкое ворчание показалось родным и ласковым… вот только Улугбек не понимал ни звука, он не знал обезьяньего языка. Шимпанзе всхлипнул, заколотил по земле ладонями, запрыгал, мотаясь всем длинным телом. Нет! Нет! Я мальчик, я умею читать, я пойду в школу… Теплая черная ладонь осталась единственной опорой в обрушившемся мире, Улугбек ухватился за пальцы сородича, словно малыш, и до утра просидел подле клетки. Там его и нашли.

Встревоженная Алла Петровна бросилась распекать воспитанника — зачем убежал на ночь, хорошие мальчики так себя не ведут, нельзя расстраивать маму. Она не сразу поняла, что шимпанзе игнорирует упреки. Сутулый взъерошенный Улугбек неожиданно оскалил зубы:

— Обман. Плохая. Грязная плохая помойка. Нет мальчик. Нет мама. Иди вон.

У Аллы Петровны хватило неосторожности приблизиться к воспитаннику — то ли чтобы обнять, то ли чтобы закатить оплеуху. Бедной женщине пришлось накладывать швы в травмпункте. Разбушевавшегося Улугбека накрыли сеткой и бросили в тесный вольер, думать о своем поведении. Ведешь себя как зверь — живи как зверь. Быть обезьяной шимпанзе не понравилось.

Ему не дали ни горшка, ни одеял, ни одежды. Уединиться в вольере не представлялось возможным, приходилось есть, спать и справлять нужду на глазах посторонних. От холодного кафельного пола потрескалась нежная кожа между пальцами, заныли суставы. Овсяная кашица с очистками овощей совершенно не походила на домашние кушанья. С шимпанзе не разговаривали и не играли. Только Алла Петровна пару раз приходила, тщетно надеясь усовестить воспитанника, да Веруша заглянула, принесла шоколадку и тряпичного зайца. Потом приматолог перевелась на Псковщину — там стартовал эксперимент по адаптации обезьян к условиям русского леса. А Улугбек остался. И твердо решил для себя — лучше сдохнуть, чем одичать.

Упрямец отказывался общаться со служителями и участвовать в опытах. Если еда оказывалась несвежей — преспокойно переворачивал миску, если вольер долго не чистили — швырялся в людей мусором, при попытках взять кровь или сделать укол сопротивлялся как лев. Голодовка и брань не усмиряли четвероногого борца с режимом, применять жесткие меры к ценной обезьяне не рискнули. Проходи в питомнике эксперимент по финальной проверке новых антибиотиков или вакцин, история мятежного шимпанзе завершилась бы очень быстро. Однако актуальные опыты ограничивались мартышками. А Улугбека посадили в клетку и увезли через полстраны — пусть приносит хоть какую-то пользу. Так бунтарь попал в зоопарк.

Новое место жительство оказалось приятнее, чем питомник. Дорогому экспонату выделили просторное помещение со всеми удобствами — закрытым загончиком, земляным полом, бревном для лазанья, деревянным настилом для отдыха. Служители обходились с питомцем вежливо, кормили сносно, публика любила, но не особенно докучала. Улугбеку не хватало лишь одного…

Гордый шимпанзе протягивал лапы через решетку и униженно клянчил, завидев в руках у посетителей газетку или журнал. Как правило ему совали конфеты и булочки. Время от времени неосторожные зеваки нарушали дистанцию… Хватало змеиного броска лапы, чтобы завладеть добычей. Читать на людях Улугбек опасался, он дожидался закрытия, включал свет в загоне и наслаждался до глубокой ночи. «Пионерская правда» ему не нравилась, «Мурзилка» тоже, «Крестьянка» вызывала зевоту, «Огонек» несварение. А вот «Юность» и «Новый мир» мохнатый библиофил оценил по достоинству. Венцом коллекции довольно долго оставался потрепанный томик Чехова — циничный горький юмор писателя научил шимпанзе понимать старших братьев. Однако аппетит рос во время еды.

Вскрыть замок не составило особенного труда — тонкая проволока, ловкость рук — и свобода! Научиться запирать клетку, чтобы служители поутру не заподозрили лишнего, оказалось куда труднее. Но Улугбек справился. Цель он определил по едва уловимому запаху пыли, клея и старой бумаги. И сделался вполне счастлив. Зоопарковая библиотека не шла в сравнение с городской, однако ее подбором занимались серьезно. Немного классики, много анималистики, чуть-чуть научных исследований — юннатам нужны хорошие книги. Улугбек с наслаждением вгрызся в желтый томик Джейн Гудолл — через призму человечьего взгляда он увидел четвероногих сородичей. За этим занятием товарищ директор его и застукал.

Шимпанзе увлеченно изучал словарь, составленный Гудолл, и не сразу заметил, что в помещение вошел человек.

— Книжками значит балуемся, товарищ обезьян? Побеги совершаем, беспорядок устраиваем?

— Угу, — признался Улугбек и на всякий случай поскреб под мышками.

— Вы мне тут комедию не ломайте, чай не в цирке работаете. Грамоте, выходит, обучены?

— Угу, — согласился Улугбек.

— А отвечать за безобразие кто будет? Пушкин?

— Мой дядя самых честных правил, — пробормотал Улугбек и кхекнул.

— Дожили, — тяжело вздохнул директор. — Образованный шимпанзе, да еще и шутник. Только вас нам и не хватало. Что ж, будем оформлять под честное слово.

Улугбек долго не мог поверить своему счастью. Он получил читательский билет, ключи от клетки, теплый халат, ночной горшок и стеллаж. Взамен клятвенно пообещал не устраивать побегов, не провоцировать прочих зверей и не обучать их книжной премудрости… по крайней мере без разрешения. От программы разведения и сохранения вида Улугбек наотрез отказался. В киносъемках участвовал неохотно, изображал из себя тупицу, чесался, прыгал и скалил зубы. Зато к обществу директора зоопарка со временем привык. Даже стал испытывать некоторую приязнь, подогреваемую свежими фруктами и новыми книгами — местная библиотека кончилась слишком быстро. Директор в свою очередь оценил немногословность собеседника. Улугбек внимательно слушал, что в очередной раз учинили звери, птицы, юннаты или бестолковые люди, шлепал черными губами, сочувственно угукал, изредка вставлял пару слов, мудрых и своевременных.

Шимпанзе мечтал об университете, о биофаке, хотя бы заочно, но шансов поступить не нашел. Оставалось заняться собственными исследованиями. Вооружившись словарем Гудолл, Улугбек принялся за масштабный труд по составлению русско-приматского разговорника. Сородичи косились на него неодобрительно, но со временем и они привыкли к чудачествам могучего самца, испорченного человеческим воспитанием. Товарищ директор пообещал посодействовать с публикацией и порой Улугбек злорадствовал — как разгневается достопочтенная Алла Петровна, узнав, что воспитанник сделался настоящим писателем.

К людям шимпанзе относился равнодушно. Он мечтал бы побеседовать с Чеховым или Кафкой, но от них оставались лишь книги. А служители и практиканты не заслуживали внимания. Кроме Ланы конечно…

Изящная маленькая студентка с фигурой фарфоровой статуэтки и огромными голубыми глазами собирала материалы для курсовой. Она выглядела совершенно несовместимой с наукой, но родители настояли — диплом о «вышке» и делай что хочешь. Поэтому Лана исправно посещала занятия, кое-как переползала с курса на курс и прилагала усилия, достаточные, чтобы не вылететь. Тему «особенности поведения самца шимпанзе в неволе» ей посоветовал ревнивый однокурсник, увидав, как рьяно ухаживает за красоткой женатый профессор. Нежная Лана не поняла насмешки. Трижды в неделю она навещала Улугбека, наблюдала за ним и записывала наблюдения в яркий польский блокнотик.

От пристального взгляда невинных голубых глаз Улугбеку делалось жарко и жутко. Он был разумным шимпанзе, не каким-нибудь извращенцем или агрессором, он прекрасно понимал, что не имеет ничего общего с юной девицей и шансов на взаимность у него не больше, чем у сторожа Палыча. И все же, все же…

У шимпанзе для дорогой гостьи всегда находился сюрприз — спелый банан или апельсин, редкостный плод манго или банальное яблоко. Он предпочел бы дарить цветы, но ни шантажом ни смиренными просьбами не сумел выманить у директора розы, а обламывать кусты сирени позволительно лишь нетрезвым варварам. Повинуясь негромким просьбам Ланы, Улугбек прыгал по клетке, словно детеныш, позировал для фотокамеры, демонстрировал угрожающий танец, висел на потолке вниз головой. Девушке это нравилось. Она с восторгом смотрела на шимпанзе, застенчиво моргала, тихо смеялась над обезьяньими выходками и охотно принимала угощение. На прощанье она непременно гладила четвероногого друга по лысеющей голове или пожимала корявую черную лапищу наманикюренной ручкой. Имя «Улугбек» ей не нравилось, она предпочитала называть обезьяну «Кинг-Конгом» — королем Конго, как считал влюбленный мудрец. Он изобретал все новые способы порадовать девушку. И наилучшим из возможных счел подобающие случаю возвышенные стихи. Когда Лана после майских каникул заглянула в зоопарк, Улугбек улучил минуту и старательно продекламировал:

На милом лице девушки отразились сложные чувства:

— Ты умеешь говорить? Я не чокнутая?

— Угу, — застенчиво кивнул Улугбек. Он покраснел бы, если бы обезьяны умели краснеть.

— Мой Кинг-Конг, ты лучший на свете! Скажи, а стихи тоже ты сочинил?

Шимпанзе мотнул головой. Красивые девушки не обязаны быть начитанными.

— Спасибо-спасибо-спасибо! Я сдам такой реферат, что весь курс лопнет от зависти. Умничка лысая!

От нежного поцелуя в морщинистую щеку у Улугбека едва не помутился рассудок. «Любит! Меня! Меня любит» возгласил внутренний голос, к счастью разум тотчас заглушил страстные порывы. Несколько дней Улугбек пребывал в расстроенных чувствах. Настырная Лана тем временем сумела раздобыть кассетный магнитофон, попросила шимпанзе сказать что-нибудь умное, забрала записи и исчезла — тратить летние каникулы на вонючий зверинец девушка не планировала. «Не всякий Эрот прекрасен и достоин похвал, а лишь тот, который побуждает прекрасно любить» вздохнул Улугбек. Он утопил печаль в гранатовом соке, заел бананами и отрекся от нежных сетей Афродиты. Но история не закончилась.

Через месяц пришел запрос из Сочинского института приматологии. Грамотная обезьяна вызвала интерес у ученых и оказалась подходящим объектом для изучения психической активности человекообразных. Возмущенный директор сперва ответил решительным отказом, обещал жаловаться в вышестоящие инстанции и наотрез отказался отдавать Улугбека. Конфликт поднялся до уровня министерства, в зоопарк прибыла комиссия, запахло проверкой бюджета. Прослышав, что друг может лишиться должности, шимпанзе заявил, что поедет по доброй воле. Взял в дорогу Аристофана и свежий выпуск «Науки и жизни», спокойно погрузился в транспортную клетку и отбыл в Краснодарский край без малейшего сожаления. Директор опасался, что навсегда. Тем не менее вольер оставил свободным и книги с полки не разобрал.

Шимпанзе вернули в зоопарк ранней весной. Улугбек выглядел отощалым, облезлым и ко всему безразличным, лысую голову обрили начисто, на лбу появился шрам. День за днем бедняга грелся на скудном солнышке, выбирал из шерсти жирных блох, часами пережевывал пищу, молчал и скалился на служительниц — женщин он возненавидел надолго. Разговаривать он отказывался наотрез, книгами не интересовался, ел руками и вообще вел себя как настоящая обезьяна.

У директора надолго испортилось настроение — он винил себя в печальной участи Улугбека, старался хоть немного подбодрить друга, всеми правдами и неправдами добывал лучшие фрукты, лично вывозил на прогулку в садовой тележке. Со временем шрам затянулся, шерсть отросла заново, но шимпанзе выглядел столь же понурым и безразличным…

А в одну прекрасную ночь хитреца снова застукали в библиотеке. Поступило новое издание Даррелла и Улугбек не устоял. Искусство маскировки под дурака, в совершенстве освоенное шимпанзе, дало сбой. Директор обнял друга и на радостях даже не стал браниться. Шимпанзе остался доволен удачной шуткой. «Условный рефлекс — когда ты нажимаешь на кнопку и идиоты в белых халатах торопятся навстречу с бананами».

…Он до сих пор обитает в вольере. Плешивый, жирный, совсем седой, но еще грозный на вид самец. Лениво раскачивается на шине, греется на солнышке, сквозь полуприкрытые веки наблюдает за потоком любопытных людей. И порой донимает директора философским вопросом — куда он, Улугбек попадет после смерти? В человеческий рай с ангелами и арфами Pan troglodytes не берут, тем более некрещеных. На высокую радугу уходят терпеливые неразумные звериные души. А в аду и без шимпанзе тесно. Постаревший директор выслушивает сетования друга, подсовывает ему нового Пратчетта или Мартина, угощает спелой малиной и незаметно пожимает плечами. Он понятия не имеет, попадают ли в рай умные обезьяны.