Сказки старые, да на новый лад

Терем-тюремок

Прибежал Волк в поле. Смотрит, лежит лошадиная голова. Не то самого папаши Фридриха Великого, не то его жеребца. А впрочем, все одно. Не в этом суть.

Волк голову кругом обошел. Морду вытянул, усиками пошевелил, понюхал, мюнхенским пивом отрыгнул и спросил:

— Терем-тюремок! Кто в Тереме живет?

Никто не отзывается.

Постоял Волк, поозирался, да полез в лошадиную голову.

И поселился там.

Вдруг слышит: скок-поскок, топ-топ. Идет нечто: пыжится, куражится, кривляется, ломается, скребется, скоблится, глазами шныряет, хвостом виляет, зубы щерит. Ни большое, ни маленькое — плюгавенькое. Ни зверь, ни птица, ни рыба, ни скотина, ни девка, ни мужчина — хромое, горбатое, волосатое, вороватое.

Подскочило нечто к Тюремку, кувыркнулось, хвост выше головы задрало, постучало:

— Тук-тук! Кто в Тереме живет?

— Я Волк — всех за горло хвать! А ты кто?

— А я Геббельзьяна — всех передразниш, все переверниш.

— Ступай ко мне жить.

Геббельзьяна юркнула в Терем. Стали они вдвоем жить.

Вдруг, смотрят, возле Терема что-то тенью скользит, взад-вперед, взад-вперед.

Прислушались — ничего не слышно. Пригляделись — ничего не видно. Что такое?

Подождали — никто не стучит, никто не просится, а что-то вокруг шмыгает.

Рассердился Волк, морду высунул:

— Р-р-растерзаю! Р-р-расстреляю! Р-р-ра-зорву! А ну, отзовись!

И вдруг кто-то так это учтиво спрашивает:

— А тут нет кошки?

— Кошки нет, зато здесь Волк — всех за горло хвать, да Геббельзьяна — всех передразниш, все переверниш. А ты кто?

— Я страшный Крыс Гиммлер — везде проскочи́ш — на всех доноси́ш.

И он просунул свою острую, прилизанную морду в Тюремок и на скользком носу блестящее пенсне поправил. А голый хвост его неподвижно лежал на земле.

— Хорошее дело! — сказал Волк. — Хороший везде проскочи́ш — на всех доноси́ш никогда не помешает! Ступай к нам.

Стали они втроем жить.

Вдруг слышат: хрюк, храп, хруст по полю разносится. Пригляделись — что-то огромное сопит, колышется. Принюхалось, спросило:

— Хрюк-хрюк! Кто в Тереме живет?

— Я Волк — всех за горло хвать, да Геббельзьяна — всех передразниш — все переверниш, да страшный Крыс Гиммлер — везде проскочи́ш — на всех доноси́ш. А ты кто?

— А я — арийская свинья! Хрюк на вас!

— Ба! Да это ты, Геринг? — обрадовался Волк. — Иди к нам жить.

— Хайль! — сказал Геринг и ввалился в Терем.

Стали они вчетвером жить.

Живут-поживают, под себя нужду справляют, не стесняются: свои звери — сочтемся!

Такое: развели — за три версты ни проехать, ни пройти: волчьей шкурой воняет, свиньей благоухает, Геббельзьяной пахнет, Гиммлером доносится.

А они лежат, блаженствуют. Волк Герингу шепчет:

— Ты мой стройненький!

А тот ему:

— Ты мой душистенький!

Геббельзьяне:

— Ты наш красивенький!

А Гиммлеру:

— Ты наш котеночек!

Лежат, смердят, гостей дожидаются, наслаждаются. Волк хрычит, Геббельзьяна у себя в голове гессов ловит, одних ногтями давит, иных на зубах надкусывает. Гиммлер молча сидит, в пенсне глядит, соображает, кому и на кого доносить следует. А Геринг, как плюхнулся, так плашмя и лежит, отдувается, покряхтывает: «Хайль! Хайль! Хайль!»— мол, очень хорошо!

Ждут они гостей, да никто не идет.

Задумался Волк.

— Кто ж на нас работать будет?

Глянул из Терема, а вдали на своих землях люди трудятся — русые, смуглые, загорелые и румяные, каждый на своем языке говорит, а друг друга понимают, потому что братья. Кто пашет, кто скот пасет, кто в кузне кует, кто машиной управляет.

Вознегодовал Волк:

— Да как они смеют на себя трудиться, когда должны нас — высшую расу! — кормить, поить, ублажать. Ведь у каждого из нас на две ноги больше, чем у людей! Мы чистокровные! И разве может быть большее свинство, чем эта свинья Геринг, и кто обезьяннее Геббельзьяны? Так пусть двуногие придут сюда. У нас тепло, весело́ и духовито. А они носы воротят!

Люди-то и впрямь на Тюремок не глядят, кто поблизости идет, — сторонится, хоронится, нос зажимает.

Рассердился Волк:

— Не может так это больше продолжаться!

И решил Волк новый порядок на земле завести.

— Встать! — кричит.

Подскочила Геббельзьяна, хвост в карман спрятала, вытянулась. Гиммлер на задние лапки поднялся, а Геринг пытался, да ничего не вышло — брюхо все лечь тянет, — сел, сидит, не шевелится, дышит.

Волк сказал:

— Отныне я не Волк, а фюрер. Ясно?

— Ясно! — повторила Геббельзьяна.

— Хрюк! — сказал Геринг.

Волк распорядился:

— Мне нужны министры. А ну, покажите, кто что умеет делать!

Вмиг работа закипела. Не успел никто дела доделать, а уж Гиммлер тут и там пошнырял, подглядел, подслушал и к фюреру подбежал, на плечо поднялся, в ухо зашептал, нижайше на всех донес, что Геринг кругом всю землю взрыл, изгородь повалил, луга истоптал, корыто изломал…

— Чудесно! — обрадовался Волк. — Быть тебе, Свинья, министром народного хозяйства. Ну, а ты?..

А Геббельзьяна сидит, кряхтит, когтями скрипит, глазами цвыркает, трудится — книжки на куски рвет, листки по ветру пускает и даже на одном каракулями сама написала:

и его фюреру подала.

— Колоссаль! — сказал Волк. — Ты рожден министром пропаганды! Будь им!

— А ты, — сказал Волк Гиммлеру, — отныне не везде проскоч́иш — на всех доноси́ш, а министр полиции, начальник Гестапо!

— Хайль Гитлер! — закричали все. — Хайль фюрер!

Волк провозгласил:

— Мы наводним весь мир рыком, храпом, хрюком, хрустом!

— Мы всех людей поставим на четвереньки!

— Мы заставим их обходиться одним всеобъемлющим и прекрасным словом «Хайль!»

— Таков будет новый порядок! Вперед!

— Хайль! — вскричали все и двинулись на восток.

Прокрались они в Чешский лес. Окружили русого человека. Потащили его в череп.

Сидит чех в мертвой кости, тоской исходит. Схватили звери поляка, загрызли до полусмерти и упрятали за мертвые зубы. Потом приволокли и сербов. Загнали их в мертвую голову и говорят:

— Вот вам новый порядок, вот вам новый терем-тюремок!

Томятся люди в тюрьме, новый порядок клянут. Сквозь лошадиные зубы, словно через решетку, на волю глядят. А звери на их земле хозяйничают.

В те поры Волк со своей бандой на русского богатыря намерился. Видит, парень здоров да могуч — вот бы и его на себя работать заставить! Да такого не уговоришь, не застращаешь.

Притаились гады да как кинутся… Сам на горло, Геринг за ноги, Геббельзьяна за рубаху.

Рванули. Парень их мотнул, тряхнул, на землю сбросил, они, шмякнулись, а еще лезут, цапаются.

Парень тут и сказал:

— Вы, сучьи дети, весь свет занавозили, загадили, засмердили. Надо вас по старому обычаю, по русскому, в бане попарить, кости вам поломать, шкуры с вас спустить!

И ну их потчевать, сапогами угощать, кулаками уваживать.

Бьется он с лихом проклятым, гул от той битвы по всему свету идет, даже за морем слышно.

Поднялись братья-славяне, и старшие и младшие, ну зубы-решетки раскачивать, расшатывать, на свободу выбираться.

Поднимается всяк, кому воля дорога. Вон сколько их набралось, разве удержать их волчьей своре!

Нет, не бывать фашистскому зверью над человеком хозяином. Не бывать!