Скифия глазами эллинов

Предыдущие главы были посвящены темам, к которым ученые редко обращались. Изучая описание Скифии в «Истории» Геродота, исследователь погружается в огромное море научной литературы с разнообразными толкованиями текста, множеством мнений филологов, историков и археологов, порой взаимоисключающих друг друга.[151] Мы попытаемся не только суммировать сведения историка и дать оценку их толкования современными исследователями, но также показать, что именно привлекало внимание образованного и любознательного эллина в крайней северной из известных тогда грекам стран, в какой мере ему удалось понять ее обычаи и историю, какие задачи он ставил, собирая материал для своего сочинения, и по какому плану он его писал.

Биография «отца истории» и труд его жизни

В древнегреческой литературе интерес к биографическим описаниям впервые возник в эпоху, которую в науке принято называть эллинизмом. Его началом считается время после смерти Александра Македонского в 323 г., когда образовались крупные государства на завоеванных им землях, а концом — 30 г. до н. э., когда Рим покорил последнее из этих государств — Птоломеевский Египет.

Античные филологи по древним источникам в эллинистический период составили краткие биографии Геродота (рис. 5), фрагментарно сохранившиеся до наших дней. Древних биографов не интересовали детство и юность их героев, становление их взглядов, связь с предшественниками. Внимание привлекало лишь время наивысшего расцвета личности, которое, по мнению эллинов, приходилось на сорокалетний возраст. Греки полагали, что именно тогда совершались самые значительные дела человека, и поэтому они указывали только год «акме» — расцвета, а даты рождения и смерти, как правило, не упоминали.

Рис. 5. Геродот. Римская копия с греческого оригинала. Витиканский музей. Рим

«Акме» Геродота относили к 444 г., когда совершалось главное, с точки зрения современников, дело его жизни — участие в основании колонии Фурии в Италии на месте разрушенного Сибариса. Исходя из этого критерия, условной датой рождения Геродота считается 484 год, а конец жизни определяется по косвенным данным из его «Истории». В ней говорится о выселении в 431 г. жителей Эгины с их острова, но не сказано об их истреблении в 424 г. При особом интересе историка к Персии он ничего не сообщил о Дарии II, начавшем править в 425 г. На этом основании ученые сделали вывод, что Геродот умер между 431 и 425 годами.

Разрозненные факты биографии Геродота упоминают разные античные авторы, но большая часть сведений о жизни, характере и мировоззрении историка извлекается из его собственного сочинения.[152]

Геродот родился в малоазийском городе Галикарнассе. Среди его родственников-аристократов был известный автор эпических поэм Паниасид, поэтому можно думать, что Геродот получил хорошее литературное воспитание и с ранних лет в нем пробудился выдающийся талант писателя.

Как и во многих других греческих городах VI—начала V в., старая родовая аристократия Галикарнасса теряла власть под напором новых сил. Их обычно возглавляли вожди, концентрировавшие в своих руках единоличную власть; таких лидеров греки назвали восточным словом тираны. Геродот в молодости включился в политическую борьбу на стороне аристократии и оказался в числе побежденных. Вместе с другими противниками тирана Лигдамида ему пришлось покинуть родину и переселиться на Самос. Политическая история и достопримечательности этого острова подробно описаны в «Истории». Из нее мы также узнаем о многих других странах, где побывал Геродот. Однако невозможно установить, сколь долго он жил в том или ином месте и в какой последовательности совершал свои путешествия. Вероятнее всего, они продолжались 8—10 лет, примерно с 455 по 447 год. Геродот побывал в Египте, достигнув по Нилу Элефантины, и в Передней Азии, углубившись до Вавилона. Все остальные его путешествия связаны с посещением греческих городов и их колоний: это собственно Греция, где он лучше всего знал Афины и Дельфы, Малая Азия, Геллеспонт, западное, частично северное и, возможно, восточное Причерноморье, часть Италии, Сицилия и некоторые другие пункты.

Геродот долго жил в Афинах. Здесь в числе других писателей и философов он вошел в ближайшее интеллектуальное окружение Перикла. Об этом более подробно будет рассказано при анализе творчества великого трагика Софокла, друга Перикла и Геродота. Через несколько лет после переселения в Фурии историк умер, вероятно, около 430 г., оставив незавершенным свой труд, который обрывается на эпизоде, не имеющем значения для общего плана всего сочинения. В 425 г. читатели познакомились с «Историей» в том виде, в каком она известна в настоящее время.

Произведение Геродота высоко оценили уже при его жизни. Тогда в Афинах при большом стечении народа авторы нередко читали сочинения на исторические темы. В 445 г. за чтение частей из «Истории» афинский Совет почтил Геродота специальным декретом и небывало высокой наградой в 10 талантов. Возможно, такую денежную премию выдали не только за «Историю», но и за какие-то услуги государству, которые Геродот оказал во время своих путешествий. К сожалению, не известно, на какие средства историк совершал свои дальние поездки и каковы были их цели, кроме познавательных. Вероятно, Геродот, подобно другим писателям своего времени, не целиком посвящал себя творчеству и не чуждался политической деятельности. Об этом свидетельствует его участие в основании новой колонии. Но память о себе на века он оставил только как историк.

На протяжении всей античности греки и римляне постоянно обращались к сочинению Геродота. Одни высоко оценивали его вклад в развитие истории (например, Цицерон и его младший современник Дионисий Галикарнасский),[153] другие бранили (например, Плутарх),[154] но даже хулители признавали в нем прекрасного писателя-стилиста, обладавшего простым, легким и живым языком.[155] Высокая оценка все же преобладала и в основном остается такой же до настоящего времени.

Свой творческий путь Геродот начинал как логограф. Он писал отдельные сочинения о странах, где ему довелось побывать, и развивал традицию, которую обстоятельно охарактеризовал его соотечественник Дионисий Галикарнасский, читавший утраченные теперь сочинения логографов. Оценка Дионисием этих писателей стала классической. «Древних историков, — писал он, — имелось много и во многих местностях до Пелопоннесской войны. В выборе темы они руководствовались почти одинаковой точкой зрения и способностями немногим отличались друг от друга. Одни писали эллинские истории, другие варварские, причем и эти истории они не соединяли одну с другой, но разделяли их по народам и городам и излагали одну отдельно от другой, преследуя одну и ту же цель — обнародовать во всеобщее сведение предания, сохранившиеся у местных жителей среди разных народов и городов, письменные документы, хранившиеся как в храмах, так и в светских, местах, — обнародовать эти памятники в том виде, в каком они их получали, ничего не прибавляя и не убавляя. Среди этого были и некоторые интересные, необычные события, которые нашим современникам кажутся невероятными. Способ выражения употребляли по большей части одинаковый, — все те, кто писали на одном наречии, ясный, обычный, чистый, краткий, соответствующий описываемым событиям, не представляющий никакой художественности. Однако произведениям их присуща какая-то прелесть и красота, в одних в большей степени, в других в меньшей, благодаря которой их сочинения остаются до сего времени».[156]

Сравнивая характеристику логографов, данную Дионисием, с сочинением Геродота, можно понять, какой огромный скачок сделал историк в своем творчестве, отталкиваясь от опыта предшественников. Он совершил два важнейших открытия: написал первое крупное литературное произведение в прозе, во многом изменившее и обогатившее стиль изложения логографов, а главное впервые поставил и разрешил крупную, подлинно историческую задачу — описать греко-персидские войны и вскрыть их причины, уходящие вглубь веков.

Таким образом, Геродот отличается от логографов не просто большей талантливостью, как считают некоторые ученые,[157] а принципиально новым подходом к своему труду.[158] Все это не исключает того, что зачатки исторического исследования содержались в сочинениях его предшественников, но открытие истории как науки принадлежит именно Геродоту. Великолепный знаток греческой литературы Цицерон подчеркнул огромную разницу между логографами и Геродотом, назвав его «отцом истории»,[159] и это почетное звание сохранилось за ним до наших дней.

Геродот писал в тот период, когда прозаические произведения в греческой литературе только еще начинали утверждаться. На любую тему их было немного, и повторять изложенные в них сведения не имело никакого смысла. Работы компиляторов и книжных ученых появились гораздо позже, в эпоху эллинизма. А в середине V в., чтобы завоевать внимание слушателей и читателей, требовалось сообщить о том, чего не было у предшественников, то есть о том, что увидел сам или узнал от очевидцев, разыскал в надписях, в скупых городских и храмовых документах. Этот принцип сбора материала для своего труда изложен самим Геродотом в его подробном рассказе о Египте,[160] который до него уже посетил и описал Гекатей.

Его труд, как отмечали древние писатели, знакомые с утраченным теперь «Землеописанием», Геродот использовал в своей «Истории». Но в целом, хотя Геродот был одним из самых образованных людей своего времени,[161] литературные произведения играли незначительную роль в его сочинении. По подсчетам современных исследователей, он обращался к устным источникам в пять раз чаще, чем к письменным,[162] и более всего ценил то, что сам увидел и узнал.

Личное знакомство Геродота с различными областями известной грекам ойкумены не было явлением исключительным. Известно, что начиная с VI в. выдающиеся греческие исследователи предпринимали много дальних путешествий для всестороннего овладения изучаемой ими областью знаний. Так путешествовал Гекатей Милетский, чтобы составить свое знаменитое «Землеописание», поэтому его назвали «многостранствующим» мужем.[163] Цицерон в трактате «О границах добра и зла» подчеркивал, что Пифагор, Платон и Демокрит «пустились в странствование по самым отдаленным странам из страсти к познанию».[164] Младший современник Геродота, гениальный философ Демокрит с гордостью писал: «Я объездил больше земли, чем кто-либо из современных мне людей, подробнейшим образом исследуя ее; я видел больше, чем все другие, мужей и земель и беседовал с наибольшим числом ученых людей... я провел на чужбине около восьми лет».[165]

По-видимому, Геродот не сразу поставил перед собой истинно исторические задачи, а начал писать в русле сложившейся традиции.[166] Первые четыре книги его «Истории» состоят как бы из отдельных очерков, посвященных Лидии, Египту, Скифии, Фракии, Ливии и другим, более мелким областям. В научной литературе их принято называть либо рассказами, либо греческим словом «логосы». Сначала, вероятно, они создавались как отдельные работы, сходные по задачам с сочинениями логографов. Новыми в них были не столько более свежий взгляд на предмет повествования, большее количество разнообразных фактов, сколько стиль и особенности изложения собранного материала. Вместо сухого перечня народов, географических объектов, различных событий и рационалистических изложений мифов, о чем нам известно по фрагментам Гекатея, Геродот ввел в повествование массу поистине замечательно написанных художественных рассказов, в первую очередь исторических новелл.

Вероятно, он сам был великолепным исполнителем фольклорных преданий, легко их запоминал и рассказывал в лучших традициях устного творчества того времени. Таких рассказчиков среди греков было немало: ведь Геродот пишет, что он узнавал свои новеллы и мифы у купцов, моряков, жрецов, переводчиков, политических деятелей и изгнанников. Уникальное дарование Геродота состояло в том, что он первым сумел изложить не просто схему сюжета, а записать красочно изложенное повествование, сохраняя диалоги героев, детальные описания местности, вещих снов, грозных предзнаменований. Это в полной мере отразилось в мифах и новеллах скифского рассказа, на которых мы остановимся ниже.

Во второй половине своей жизни Геродот обратился к мысли написать сочинение о греко-персидских войнах, которые закончились при его жизни. Историк стал устанавливать их причины, и они увели его вглубь веков отечественной и персидской истории, охватывающей почти весь тогда известный эллинам мир. Ему пригодились его прежние произведения о различных частях ойкумены, так как их население в той или иной мере участвовало в исторических событиях, предшествовавших войнам. В результате У Геродота родился грандиозный исторический замысел, который он изложил в первой фразе своего сочинения: «Геродот из Галикарнасса собрал и записал эти сведения, чтобы прошедшие события с течением времени не пришли в забвение и великие и удивления достойные деяния как эллинов, так и варваров, не остались в безвестности, в особенности же то, почему они вели войны друг с другом».

Здесь нас покоряет мудрая позиция историка, заинтересованного в описании деяний не только своих соотечественников, но и других народов. В своей «Истории» он неизменно отдает должное всему значительному, что они совершили. Не переставая быть патриотом Эллады, Геродот способен видеть хорошее не только у нейтральных народов, но и у персов, противников греков, стремившихся лишить их свободы и отчасти преуспевших в этом в отношении ряда полисов на побережье Малой Азии и на островах. Девиз каждого историка, как говорил Тацит, — писать «без гнева и пристрастия». Геродот стремился воплотить в жизнь этот принцип уже на заре возникновения истории как науки.

Описание скифов и их соседей, непривычных для эллинов нравов и порой жестоких обычаев выдержано у Геродота в спокойном тоне заинтересованного исследователя. Это было нелегко в его времена, когда в поэзии создался устойчивый образ «дикого, буйного скифа»,[167] когда среди эллинов были расхожими устные рассказы, отнюдь не благожелательно изображающие северных варваров,[168] и в то же время наметилась идеализация скифов как далекого, справедливого, неиспорченного цивилизацией народа.

Излагая историю царствования Дария, Геродот подробно остановился на его походе на скифов и в связи с этим привел подробное описание географии и этнографии Скифии. Для этого Геродот, по всей вероятности, использовал свое небольшое ранее написанное сочинение, посвященное северному краю ойкумены. Включая его в «Историю», Геродот заново пересмотрел текст и сверил с картами ойкумены. Редакторская работа историка заметна, например, в 99-й главе, где он хочет наглядно представить очертание страны, населенной таврами, то есть южное побережье Крыма. Он уподобляет его мысу Суниону, хорошо известному афинянам, а затем прибавляет сравнение с Япигией, областью Италии близ колонии Фурии, где Геродот поселился в конце жизни. Этот добавочный текст явно рассчитан на новых соотечественников историка.

Ориентация Геродота на афинского читателя дает основание предположить, что свое отдельное сочинение о Скифии он читал в Афинах. Там живо интересовались этой страной, так как афинские корабли постоянно плавали к ее берегам в греческие колонии, часть из которых даже входила одно время в Афинский морской союз. Сам же факт выступлений историка перед афинской аудиторией записан в памфлете «О злокозненности Геродота», приписываемом Плутарху.

Вставляя Скифский рассказ в «Историю», Геродот добавил еще одно пояснение для жителей Фурий. Ведь до переезда в Италию он не был хорошо знаком с этой частью ойкумены и не рассчитывал, что упоминание о ней что-то прояснит его слушателям в Греции. Как показал Б. А. Рыбаков, протяженность упомянутого побережья Таврики и расстояние от Тарента до мыса Япигий действительно совпадают.[169] В сравнении же с Сунионом расстояние значительно меньше, но это отметил и сам Геродот.

Современный читатель, впервые открывший «Историю», испытывает некоторую растерянность от необычности ее структуры. Здесь видно, как наука делает свои начальные шаги: она приступает к формированию целей и задач, к определению круга источников информации, а также ищет собственные формы письменного воплощения.

Хотя Геродот подчинил свой труд единой теме, она часто как бы теряется в больших отступлениях от основной линии рассказа, а внутри этих отступлений, в свою очередь, встречается немало вставных эпизодов. Автор не выделил названиями отдельные большие части «Истории», в частности рассказ, посвященный Скифии. Разделение сочинения на девять книг по числу муз, именами которых они называются, а внутри книг на главы сделано более поздними филологами, и не всегда удачно. Во времена Геродота еще не выработалась система ссылок, примечаний и приложений, они включаются непосредственно в повествование. Все это затрудняет чтение «Истории», так как мы привыкли к иному оформлению текста и научного аппарата. Геродот чувствовал определенное несовершенство композиции своего произведения, и поэтому сам отметил, что в его труде есть много приложений, непосредственно не связанных с основным содержанием.[170] Однако все эти крупные отступления, вводные эпизоды и краткие примечания в конце концов достигают цели: они создают грандиозную картину древнего мира, на фоне которой шли греко-персидские войны.

Геродот разделял точку зрения многих своих современников, думавших, что, отстояв свободу в борьбе с персами, греки одержали победу, равную завоеванной ими в легендарной Троянской войне. Поэтому детально описанные историком подвиг трехсот спартанцев во главе с царем Леонидом при обороне Фермопил в 480 г., блистательные победы эллинов при Марафоне в 490 г., Саламине в 480 г. и другие считались достойными деяний древних героев.

Скифо-персидская война

Поход персидского царя Дария на скифов произвел на греков неизгладимое впечатление и надолго закрепил за скифами репутацию непобедимого воинственного народа. Поражение в Скифии казалось первой крупной неудачей в серии завоевательных войн персов; поэтому эллины с живым интересом относились к воспоминаниям о поражении в Скифии их грозного противника Дария I (521—486 гг.).

К рубежу VI—V вв. власть персидской державы распространялась на огромные пространства от берегов Эгейского и Средиземного морей на западе до Каспийского моря и северных рубежей Индии на востоке. Продолжая политику своих предшественников, Дарий расширил свои владения путем завоевания новых территорий. Его главным стремлением было подчинение западных соседей, эллинских государств на Балканском полуострове. Но прежде чем осуществить эту задачу, Дарий совершил несколько других завоевательных походов.

Как пишет Геродот, через несколько лет после покорения Вавилона в 521 г. персидский царь пошел на Скифию. Ученые приложили немало усилий, чтобы по косвенным данным античной литературы и персидских надписей выявить более точное время похода: он был совершен между 515 и 512 гг.[171]

Еще большие трудности вызывает определение цели военных действий персов. Геродот и его современники считали, что Дарий решил наказать скифов за разорение Малой Азии. Однако с тех пор минуло целое столетие, так что это могло служить лишь официальным объяснением объявления войны. В античной литературе есть некоторые указания на то, что в VI в. скифов не покидало стремление повторить поход в Азию, где находилось Персидское царство. Поэтому, вероятнее всего, Дарий хотел подчинить скифов, чтобы обезопасить свои владения от набега грозных кочевников в преддверии завоевания Эллады. Несмотря на то что персам не удалось покорить Скифию, они все же достигли своей цели. Скифы больше не вторгались в Малую Азию, хотя и не сразу отказались от своих намерений. После поражения Дария они искали союза со Спартой, чтобы совместными усилиями с разных сторон напасть на Персию.[172]

Рассказ Геродота о скифо-персидской войне во многом строится на устных преданиях ионийских греков. Их государства во второй половине VI в., в той или иной мере зависимые от персов, были вынуждены им помогать, как и другие многочисленные народы, подвластные огромной Персидской державе. Персидское владычество простиралось и на остров Самос, уроженец которого Мандрокл построил понтонный мост через Боспор Фракийский. По нему огромное персидское войско смогло перейти из Азии в Европу и двинуться к Скифии по западному побережью Понта.

В память об этом Мандрокл нарисовал картину, где представил сидящего на возвышении персидского царя, созерцающего, как его войска переходят мост. Во время пребывания на Самосе Геродот видел эту картину в храме Геры и списал сопровождавшую ее надпись: «Наведя мост через Боспор, изобилующий рыбой, Мандрокл посвятил Гере эту картину как память о мосте; (осуществив замысел царя Дария), себе он стяжал венец, самосцам же славу».[173] Здесь представляется редкий случай, когда можно проверить Геродота по другим античным текстам и оценить достоверность его изложения. Три первые строки надписи с незначительными различиями лишь в правописании имени строителя моста сохранились в так называемой Палатинской антологии, древней рукописи, хранящейся в Гейдельберге, где собраны многие античные надписи.

Кроме картины Мандрокла, Геродот видел две стелы из белого камня, поставленные Дарием в память о грандиозной переправе. На них были высечены надписи «ассирийскими и греческими письменами» с перечислением всех племен, собравшихся в персидском войске. К сожалению, Геродот не переписал эти теперь утраченные надписи.

На пути в Скифию Дарий покорил фракийцев и подошел к Истру. По приказу царя из подвластных персам ионийских городов сюда прибыли греки во главе со своими предводителями, которых Геродот называет тиранами.[174] Из кораблей они соорудили мост для перехода пешего войска через Истр. Этот мост находился в двух днях пути от моря немного выше того места, где начинается дельта Дуная и он разветвляется на рукава.

Вторгаясь в Скифию, Дарий не застал врасплох местное население. Вероятно, скифы неплохо организовали разведку и заранее узнали о надвигающейся угрозе. Они сознавали, что одни не смогут противостоять персидскому войску и потому собрали совет предводителей своих соседей тавров, агафирсов, невров, андрофагов, меланхленов, гелонов, будинов и савроматов. Последние трое согласились участвовать в отпоре персам, а остальные уклонились, считая, что война их не затронет.

Затем был выработан стратегический план войны. Скифское войско состояло из трех армий под руководством царей Идантирса, Скопасиса и Таксакиса. К Скопасису присоединились савроматы, этой армии предписывалось ждать персов у Меотиды и заманивать их к Танаису. Большая же часть войска, куда вошли воины Идантирса, Таксакиса, гелонов и будинов, двинулась навстречу Дарию. Они не собирались вступать в открытый бой, но решили увлекать врага в глубь страны, истребляя на его пути всю растительнось и засыпая колодцы и источники.

Высланных вперед передовых всадников персы обнаружили, когда войско продвинулось на три дня пути от Истра по Скифии. С этого момента война развивалась согласно замыслу скифов: персы их преследовали, углубляясь все дальше в степи, но кочевники уклонялись от решительного сражения. В результате Дарий в труднейших условиях пересек всю Скифию вплоть до Танаиса и повернул обратно. Тогда скифы стали направлять персов в земли меланхленов, андрофагов и невров, чтобы наказать их за отказ участвовать в объединенном походе. Замысел скифов и здесь оправдался: эти племена в ужасе бежали на север, оставляя свои владения на разграбление движущимся войскам. Скифская конница постоянно атаковала отряды персов, искавших воду и продовольствие. Однако решающей битвы так и не произошло, несмотря на обращение Дария к Идантирсу. Измученное и поредевшее войско персидского царя было вынуждено покинуть Скифию. Скифы блестяще справились с разработанным ими планом действий против превосходящего в силе противника — они диктовали ему такие условия, при которых преимущество в численности нельзя реализовать в открытых крупных сражениях.

Греки участвовали в походе Дария лишь до рубежей Скифии на Истре, и поэтому о продвижении персидского войска до этого места у Геродота рассказано достаточно достоверно. Что же касается собственно скифо-персидской войны, то в ее описании много неясного. В основе лежат персидские устные рассказы участников похода. Усвоенные ионийскими греками, они стали известны Геродоту через много десятилетий после завершения войны.

При наложении на современную карту поражает огромный путь, проделанный персидским войском в столь трудных условиях. Его протяженность составляла, по оценкам одних ученых, около 3750 км, по оценкам других — около 5750 км.[175] Описанный Геродотом маршрут справедливо вызывает недоверие большинства современных исследователей. Однако приходится примириться с тем, что многое в ходе скифо-персидской войны так и останется невыясненным. Надо полагать, что Геродот привлек для своего изложения все доступные ему источники, но они к его времени страдали отсутствием точности во многих деталях.

Сказанное не означает, что современные исследователи не пытаются найти объяснение затруднительным для понимания главам «Истории». Обширная научная литература посвящена толкованию всех глав Скифского рассказа Геродота.[176] Для примера мы предлагаем свою интерпретацию двух глав, относящихся к началу и концу скифо-персидской войны: одна содержит наказ Дария грекам, охранявшим мост через Истр, в другой рассказывается о письме скифов персидскому царю.[177]

После переправы войск в Скифию Дарий хотел разрушить мост через Истр, но один из греческих военачальников Кой отговорил его от этого. Он посоветовал оставить мост под охраной его строителей с тем, чтобы сохранить возможность при необходимости легко возвратиться обратно. Совет Коя показался Дарию разумным, и он обратился к ионийским тиранам с наказом сторожить мост в течение 60 дней. Для этого царь вручил им ремень с завязанными на нем 60 узлами и велел с того дня, как он отправится в Скифию, ежедневно развязывать по узлу. Если войско не возвратится, когда все узлы будут развязаны, тираны со своим флотом могут отплыть на родину.

По прошествии 60 дней милетский тиран Гистиэй, несмотря на требования скифов и истечение срока, назначенного Дарием, не разрушил мост. Этим он оказал огромную услугу появившемуся через некоторое время персидскому войску, бежавшему от скифов.

Итак, согласно рассказу Геродота поход Дария по Скифии длился несколько более двух месяцев, в течение которых персы дошли до Танаиса и возвратились к низовьям Истра. Еще в древности казалось невероятным, что войско способно преодолеть столь длинный путь за такое время. Поэтому Страбон считал, что в действительности Дарий достиг лишь Тираса,[178] а современные исследователи допускают продвижение войска до Днестра или Днепра. Однако за последние годы неоднократно высказывались доводы в защиту достоверности сведений Геродота относительно сроков похода и его конечного рубежа на Танаисе.[179]

У читателя не может не вызвать удивления тот факт, что Дарий, отправляясь в плохо известную страну и не зная, каким образом развернутся военные действия, заранее определил число дней, необходимое для похода. В научной литературе отмечалась также слишком примитивная для персов и греков того времени форма счета дней по узлам на ремне.[180]

По нашему мнению, все названные затруднения находят объяснение в том, что источником сведений историка послужило устное предание, бытовавшее ко времени Геродота уже более полувека. В нем исторические события осмыслены в фольклорных образах; переправа Дария через Истр, где он у моста оставил охрану, связана с распространенным фольклорным мотивом: наказ ждать определенный срок, после которого ожидающий должен произвести то или иное действие (в данном случае разрушить мост) и может считать себя свободным от всяких обязательств. Срок в таких случаях определяется традиционным фольклорным числом, а 60 — круглое традиционное число для народа, использующего шестидесятиричную систему. Она была в ходу у персов, частично употреблялась греками и до сих пор сохраняется в нашем быту при определении времени (час состоит из 60 минут, год из 12 месяцев и т. д.) и счете на дюжины.

Фольклористы пришли к заключению, что, оформляясь в предание, рассказ об историческом событии подводится под одну из традиционных схем. В народном сознании исторические факты превращаются из бессодержательной с мифоэпической точки зрения цепи событий в набор осмысленных канонических сюжетов; историческим лицам приписываются такие свойства, которые позволяют им быть значимыми персонажами с фольклорно-мифологической точки зрения.[181] Исходя из этого, надо полагать, что в названной историком продолжительности похода в 60 дней не содержится никаких реальных указаний на длительность пребывания Дария в Скифии, и этим числом нельзя пользоваться для расчетов скорости продвижения войска.

В качестве параллели к фольклорному сюжету о приказе Дария приведем пример из греческой мифологии. В поисках Немейского льва Геракл зашел к поденщику Молорху. Геракл велел ждать его 30 дней, сказав, что если по истечении срока он не вернется из Немейской рощи, то Молорх должен приготовить поминательную жертву по погибшему герою.[182] В мифе заметно полное сходство сюжета с рассказом о действиях Дария у моста через Истр. Подобно Гераклу перед сражением с Немейским львом Дарий накануне вторжения в Скифию определил срок для совершения задуманного похода и сказал, что делать в случае, если он не возвратится.

В фольклорной традиции находит также объяснение архаичная форма счета узлами. Ею пользуются народы, не достигшие высокого уровня цивилизации: например, племена в Перу вели запись чисел при помощи веревок с узлами (квипу). В фольклоре же часто сохраняются упоминания об архаичных, давно вышедших из употребления обычаях, обрядах и т. п.[183]

Историческое предание о походе Дария было обработано в устной традиции по образцу распространенного фольклорного сюжета о походе героя на врагов. В рассказ органично вошли привычные фольклорные черты этого сюжета. К ним относится определение срока ожидания в 60 дней и форма отсчета этих дней. В этот ряд встает и фигура мудрого советчика Коя, отговорившего Дария от опрометчивого решения немедленно после переправы в Скифию разрушить мост. В речи Коя ученые справедливо усматривают осмысление событий похода, появившееся уже после него.[184] Ведь Кой предсказал причины неудач Дария, заключавшиеся в особой тактике ведения войн скифами, у которых не было поселений и крепостей, требовавших защиты.

Отмеченные фольклорные мотивы накладываются на реальную основу рассказа, в котором запечатлелся ряд исторических фактов: наведение греками моста через Истр, переправа через него персидского войска, приказ Дария охранять мост до его возвращения, требование скифов разрушить мост, помощь милетского тирана Гистиэя при обратной переправе персов. По-видимому, Дарий после похода по Скифии допускал возможность возвращения на родину через Кавказ; в этом случае мост через Истр был не нужен, и его следовало разрушить, то есть увести корабли, из которых греки составили переправу.

Эти факты осмыслены фольклорным мышлением их передатчиков, и Геродот записал их близко к устному оригиналу; недаром почти все содержание рассматриваемых глав заключено в прямые экспрессивные речи действующих лиц: царя Дария, советчика Коя, тирана Гистиэя и скифов. Подобные речи, как показал В. Али, являются верными признаками устного источника.[185]

Второй эпизод относится к заключительному этапу войны. Вот как он изложен у Геродота: «Дарий наконец очутился в безвыходном положении, и цари скифов, узнав об этом, послали вестника, принесшего в дар Дарию птицу, мышь, лягушку и пять стрел. Персы спрашивали принесшего дары о значении подарков. Он сказал, что ему было приказано только, отдав дары, как можно скорее удалиться. Он предложил, чтобы персы, если они мудры, сами поняли, что означают эти дары. Услышав это, персы стали совещаться.

Дарий высказал мнение, что скифы отдают и самих себя, и землю, и воду. Он предположил это на том основании, что мышь живет в земле, питаясь теми же злаками, что и человек, лягушка — в воде, птица более всего походит на лошадь; стрелы же означают, что скифы отдают свою военную мощь. Вот какое мнение было высказано Дарием. Этому мнению противостояло мнение Гобрия... Он предположил, что эти дары означают: "Если только вы, персы, не улетите в небо, обратившись в птиц, не укроетесь в земле, став мышами, или не прыгнете в болото, обратившись в лягушек, вы не вернетесь назад, поражаемые вот этими стрелами"».[186]

Это устное предание излагалось в разных вариантах, как можно судить по записи старшего современника Геродота Ферекида, сохраненной в сочинении раннехристианского писателя Климента Александрийского.[187] У Ферекида набор предметов, посланных Идантирсом Дарию, несколько иной: стрел не пять, а лишь одна, но зато добавлен еще плуг. Разнятся и имена толкователей. В пользу персов послание объясняет не Дарий, а его придворный Оронтопаг, а правильный смысл раскрывает другой придворный Ксифодр: «Если только мы не взлетим, как птицы, не скроемся в земле, как мыши, и не погрузимся в воду, как лягушки, то не избегнем их стрел, так как не владеем землей».

Различаясь в некоторых деталях, оба толкования сходны даже в характере изложения: они приведены в прямой речи, что хорошо отражает варианты устного предания, которое почти дословно передано в этих записях.

Информаторы Геродота и он сам рассматривали послание скифов как своеобразные дары; недаром историк употребил это слово семь раз. Поэтому и современные исследователи исходили из такого Понимания. Например, В. Али отметил, что обмен дарами при переговорах был обычным в дипломатии древних, но эти конкретные скифские дары исследователь счел легендарными. Дж. Балсер высказал ничем не подкрепленное мнение, что предметы, доставленные Дарию, были сделаны из золота, так как обмен дарами предполагал вручение ценных вещей.[188]

Этнограф и особенно историк, изучающий развитие письменности, сразу поймет, что предметы, посланные скифами, нельзя считать дарами. Это ясно даже по тексту Ферекида, писавшего, что Идантирс «послал символ вместо письма», то есть это была реакция скифов на вторжение в их земли. Таким образом, в сочинениях античных авторов сохранились сведения о письме, написанном теми средствами, которые были доступны скифам. В научной литературе по истории письменности уже отмечалось, что это свидетельство о предметном письме, где понятия сами по себе непосредственно не передаваемые заменяются внешне подобными символами.[189] Предметное письмо в состоянии выразить лишь общий, а не дословный смысл сообщения, которое получатель письма может понять, если он умеет мыслить теми же образами, как и его отправитель. Поэтому Дарий вначале истолковал послание в доступных персам понятиях, истинный же смысл заключался в образах, свойственных скифам.

Этнографические наблюдения дают сходные примеры предметного письма. Так, народность лу-цзы, жившая на тибето-китайской границе, следующим образом выражала мысль «немедленно готовиться к войне»: противнику посылали кусок куриной печенки, три куска куриного жира и стручок перца, завернутые в красную бумагу.[190]

По археологическим источникам известно, что скифы на всем протяжении своей истории не имели письменности. Рассмотренный эпизод — единственное свидетельство того, каким образом они пытались передавать информацию не в устной форме. Такой символический язык был понятен лишь в скифской среде, греки же и персы, имевшие развитую письменность, расценили послание скифов как своеобразные дары.

На этом небольшом примере видно, каким глубоким непониманием разделялись культуры кочевых причерноморских племен и их соседей эллинов. Однако любознательный ум греков постоянно стремился проникнуть как в тайны природы, так и в сущность жизни и знаний других народов. Это прекрасно иллюстрируется исследованием быта и нравов скифов в «Истории» Геродота.

География и этнография Скифии

Выше уже отмечалось, что в повествование о походе Дария на скифов Геродот включил свое ранее написанное сочинение. Он сделал это для того, чтобы читатель мог представить быт и нравы местного населения и географическое положение областей, по которым двигалось персидское войско.

Задумав описать Скифию, Геродот, конечно, познакомился с картами и существовавшей к тому времени литературой об этой стране. Эти сведения он часто использовал в своем труде, конспективно изложив их в 99—101 главах. Из них мы узнаем, что греческие географы представляли территорию Скифии в форме квадрата со стороной в четыре тысячи стадиев. Перевести эту цифру на современные измерения затруднительно, так как в разных греческих государствах длина стадия определялась по-разному. Возможно, историк пользовался ионийским стадием (210 м), поскольку Скифию главным образом исследовали ионийцы; кроме того, эта мера была привычной для уроженца малоазийского Галикарнасса. В то же время в «Истории» отчетливо прослеживается ориентация автора на интересы афинских читателей, поэтому он мог дать измерения в аттических мерах длины, где стадий равнялся 177,6 м.

Квадратные очертания Скифии отражают склонность греческих географов к уподоблению отдельных географических объектов геометрическим фигурам или знакомым предметам. Мы уже отмечали, что Понт Евксинский изображали в форме скифского лука, а Ахиллов Дром как клинок узкого меча. Подобным образом площадь Ливии на карте чертили в виде треугольника, а контуры Иберии считали сходными со шкурой быка.[191] Остров Сардиния получил даже название Ихнуса, что значит «след ноги».

Ионийские географы нанесли на скифский четырехугольник местоположение своих колоний и основные реки Восточной Европы, которые изображались текущими прямо с севера на юг.[192] Борисфен разделял пополам всю Скифию. Его истоки терялись в неизвестности, а устье, близ которого лежала Ольвия, находилось посередине южной границы Скифии. Эта граница изображалась прямой линией, несмотря на то, что греки знали о выступе Крымского полуострова. Но Таврика, населенная нескифскими племенами, отсекалась от Скифии, и, таким образом, ее южный рубеж тянулся прямо от Истра к Боспору Киммерийскому. На сухопутных границах Скифии географы с запада на восток располагали владения племен агафирсов, невров, андрофагов и меланхленов.

Геродот отправился в Скифию, чтобы самому собрать необходимый материал для нового сочинения. Он не знал никаких иностранных языков и все сведения получал от греков, широко расселившихся по берегам Средиземноморья и Причерноморья. В каждой стране историк выбирал в качестве опорного пункта какой-нибудь значительный город. Так он узнавал от греков и через их посредство от туземцев все, что его интересовало. Из этого города он совершал поездки по стране: в Малой Азии из Вавилона, в Египте — из Мемфиса, а в Скифии — из Ольвии.

Среди многих греческих колоний в Северном Причерноморье историк выбрал Ольвию не случайно, а потому, что она, как он сам отметил, «находится в самой середине побережья всей Скифии».[193] Стремление Геродота попасть в такой пункт связано, по нашему мнению, с системой ориентации, которой пользовались его современники и большинство более поздних античных писателей. Географические описания строились на последовательном перечислении городов, стран, народов и т. п., увиденных как бы из центральной точки, где подразумевалось нахождение автора.

Отправляясь в Ольвию, Геродот сначала расспросил о ней в ее метрополии Милете и заручился возможностью там пожить. Ведь без предварительной договоренности и всевозможных рекомендаций путешествия в древности были невозможны. Судя по тексту «Истории», Геродот хорошо знал Милет и его окрестности. Там он услышал и записал рассказы о политической деятельности своего знаменитого предшественника логографа Гекатея и трех милетских тиранов — Фрасибула, Гистиэя и Аристагора.

Впрочем, достаточную информацию об Ольвии и необходимые рекомендации для путешествия Геродот мог получить и в Афинах. О связи историка с этим городом уже говорилось в его биографии. Археологические исследования свидетельствуют об оживленной торговле между Аттикой и Ольвией в V в., когда импорт из Ионии почти исчезает.

Две крупнейшие реки Северного Причерноморья Гипанис и Борисфен сливались неподалеку от Ольвии. Ее жителям они служили главными ориентирами при определении мест обитания племен Скифии, которые разделялись на две группы: живущие на Гипанисе и западнее его и живущие у Борисфена и восточнее его. Следуя этому принципу, Геродот развернул перед читателем картину населения Скифии. По Гипанису к западу от Борисфена первыми у границ Ольвийского полиса жили каллипиды, затем алазоны, скифы-пахари и, наконец, невры. Естественно, ольвиополиты лучше всего знали своих непосредственных соседей, поэтому только о каллипидах и алазонах у Геродота детально записано, какие культуры они сеяли и употребляли в пищу: хлеб, лук, чеснок, чечевицу и просо.

Не совсем понятна характеристика, данная историком, народу пахарей, которые сами не едят хлеба, а лишь выращивают его на продажу. Вероятно, это было подвластное скифам земледельческое население, выращивавшее на продажу пшеницу, а для собственного употребления другие злаки, скорее всего полбу — особый вид пленчатой пшеницы-двузернянки. По сравнению с пшеницей она обладает большей выносливостью и устойчивостью урожаев, однако не пригодна для дальних перевозок и выпечки хлеба. Из нее в основном варили кашу. Здесь следует напомнить, что каша играла значительную роль в питании многих древних народов. В Греции, где плохо росла пшеница, бедняки употребляли главным образом ячменную кашу, а в быту небогатых римлян каша из полбы составляла обычную пищу. Остатки полбы нередко встречаются при раскопках памятников скифского времени в лесостепной зоне, где жили скифы-пахари.[194]

После перечисленных племен Геродот обращается к описанию населения к востоку от Борисфена и включает в него не только скифские, но и другие племена Восточной Европы вплоть до Урала. Историк рассказывает, сколько дней требуется, чтобы пересечь их владения, и около каких рек они обитают.

Большие полноводные реки Геродот считал главной достопримечательностью Скифии.[195] Восемь из них — Истр, Тирас, Гипанис, Борисфен, Пантикап, Гипакирис, Герр и Танаис — греки выделяли по существенному для народа мореплавателей признаку: возможности войти на корабле в устье и использовать как водные пути вглубь материка. Геродот уделил особое внимание описанию течения каждой из этих рек.[196]

Нижнее течение первых четырех он видел сам. В этом убеждает подробное перечисление притоков Истра, упоминание о населении берегов Тираса и о горьком вкусе воды Гипаниса в его низовьях. О среднем течении последних двух рек Геродот рассказал неизвестную греческим картографам подробность: они сближаются своими излучинами в земле алазонов. Это служит важным ориентиром при наложении сведений историка на современную карту. На ней видно, что Южный Буг и Днестр сближаются на севере Одесской и на юге Винницкой областей, а наименьшее расстояние между ними составляет не более 80 км.

Особое впечатление произвел на Геродота Борисфен. Он казался ему сопоставимым только с двумя самыми крупными известными грекам реками — Истром и Нилом. Уступая последнему, Борисфен, по впечатлению историка, превосходит полноводностью все остальные реки, а по длине уступает лишь Истру. Впрочем, Геродот признает, что это только его предположение, так как никто из греков не знает ничего определенного об истоках этих трех рек.

Геродот восхищается плодородием почв на берегах Борисфена, великолепной травой на прибрежных пастбищах и обилием рыбы в реке. Особенно его поразили огромные осетровые, которых «называют антакиями». Глагол «называют» без подлежащего выразительно показывает, что историк слышал название рыбы от местных жителей. Его собственные наблюдения отразились также в характеристике приятной на вкус воды Борисфена и в том, что он рассмотрел, как в реке одновременно текут мутные и прозрачные потоки.

Истр, Тирас, Гипанис, Борисфен и Танаис легко отождествляются с современными Дунаем, Днестром, Южным Бугом, Днепром и Доном. Правда, как убедительно показал Б. А. Рыбаков, с Танаисом надо соотносить только нижнее течение Дона, а истоком в древности считался Северский Донец.[197]

Большие затруднения возникают при определении соответствий Пантикапа, Гипакариса и Герра. Это объясняется существенными изменениями гидрографии в Херсонской и Запорожской областях.

Ни одна из протекающих здесь рек полностью не отвечает описанию Геродота. Трудности и разногласия при идентификации возникают не столько из-за характера сведений историка, сколько из-за наших недостаточных знаний о том, по каким высохшим руслам и балкам можно восстановить направление течения рек в древности и места их впадения в море или другую реку.

К востоку от Борисфена жили различные скифские племена. Ближе всего к Ольвии обитали борисфениты, или георги (буквально земледельцы), затем кочевые и, наконец, царские скифы, господствовавшие над всеми остальными. Далее Геродот описывает целый ряд нескифских племен. Все эти сведения, по его собственным словам, он получил в Ольвии.

Отсюда начинался торговый путь, по которому купцы пересекали Восточную Европу вплоть до Урала, где обитали аргиппеи, самое дальнее из известных на этом пути племен. Здесь товары выменивались, по-видимому, на золото. Его месторождения и древние разработки обнаружены на Южном Урале. Существование названного торгового пути подтверждается археологическими находками, в первую очередь зеркалами.[198]

В Ольвии во второй половине VI—начале V в. изготовляли зеркала (рис. 6), украшенные в скифском стиле.[199] Круглый прекрасно отполированный диск зеркала из специального сплава бронзы давал хорошее отражение. Зеркало имело довольно длинную ручку, чаще всего оканчивающуюся фигуркой пантеры или головкой барана, а под диском иногда помещали еще лежащего оленя. Ориентируясь на вкус скифов, греческий мастер делал фигурки животных в так называемом скифском зверином стиле. Зеркало представляло ценность не только как предмет искусной работы, но и как крупный слиток дорогой бронзы весом 700—800 г. Купцы брали зеркала из Ольвии как один из удобных и ходовых предметов при торговом обмене. Такие зеркала найдены во многих курганах Скифии, на правобережье Волги и около Орска, то есть вдоль пути на Урал. Здесь обнаружены также ольвийские монеты-борисфены V—IV вв. и свинцовые пломбы с греческими надписями, что указывает на непосредственные контакты ольвийских купцов с савроматами. Важным перевалочным пунктом в низовьях Дона с V в. было Елисаветовское городище, а позже основанный неподалеку город Танаис. Переправа через Волгу находилась, наверное, у села Дубовка.

В опасном далеком путешествии по непривычному для греков сухопутному пути они объединялись со скифами, хорошо ориентировавшимися в бескрайних степях и умевшими преодолевать все трудности переходов по малозаселенным или вовсе пустынным местам. Вероятно, ольвиополиты рассказывали о присоединявшихся к таким караванам греках из других северопричерноморских колоний, поэтому Геродот упомянул, что об аргиппеях можно узнать не только в Ольвии, но и в других понтийских гаванях.[200]

Рис. 6. Бронзовое зеркало VI в. из Ольвии. Эрмитаж. Санкт-Петербург

В своих рассказах о населении Восточной Европы купцы сообщали Геродоту практические наблюдения, сколько дней они шли по землям того или иного народа, через какие реки переправлялись, а также отвечали на вопросы историка о нравах и обычаях встречавшихся им племен. Таким образом, Геродот записал, что борисфениты занимали пространство в три дня пути от Борисфена до Пантикапа. Далее между Пантикапом и Герром на расстоянии 14 дней пути жили скифы-кочевники, земли за Герром до Танаиса принадлежали скифам царским. Их владения на севере граничили с меланхленами, а на востоке с савроматами. Территория последних простиралась с юга на север на 15 дней пути до лесной страны будинов. Севернее будинов жили охотничьи племена тиссагетов и иирков, затем особая группа скифов и, наконец, аргиппеи, последние, о которых Геродот смог получить ясные сведения.

С направлением древнего пути связаны указания протяженности территории племен, сначала с запада на восток, затем с юга на север. Дневной переход историк определяет в 200 стадиев; однако, как уже говорилось, нам неизвестна точная длина этого стадия. Еще важнее учесть, что путь не был прямым из-за особенностей рельефа местности; он замедлялся в густых лесах и топких болотах, удлинялся, если переправа через реку лежала в стороне от прямой дороги. Поэтому протяженность в днях пути длиннее, чем измерение той же территории на современной карте, причем из-за разнообразия географических областей разность названных двух измерений оказывалась различной на разных отрезках дороги. Все это чрезвычайно затрудняет наложение сведений Геродота на современную карту и соотнесение археологических культур с описанными историком племенами. Из-за этого, а также из-за невозможности точно соотнести некоторые древние реки с современными, ученые по-разному локализуют племена Геродотовой Скифии. Сколь сильны такие разногласия видно по картам разных исследователей.

В устной практике греков давно существовал интерес к этнографическим наблюдениям. Особенно они были свойственны колонистам, жившим в окружении чуждых племен. Необходимые сведения о нравах и обычаях, а также занимаемых ими территориях вызывались практическими потребностями жизни на новых землях. Но наряду с необходимым пытливый ум греков наблюдал множество разных сопутствующих деталей.

У нас нет оснований предполагать, что в V в. в греческих городах Северного Причерноморья существовали какие-то письменные труды по этнографии, но устная этнография была чрезвычайно развита, о чем свидетельствуют записи Геродота. Конечно, в своем сочинении он систематизировал разрозненные сведения многих информаторов, которых расспрашивал по определенному, заранее составленному плану. Например, описание аргиппеев отвечает почти на все этнографические вопросы, интересовавшие Геродота. Он обрисовал читателю внешний вид аргиппеев, особенности питания, жилища, одежды, указал на отличие их языка от скифского и на исключительное миролюбие:

«У подножия высоких гор обитают люди, о которых говорят, что они все — и мужчины, а также женщины, — плешивые от рождения, курносые и с большими подбородками; они говорят на особом языке, но носят скифскую одежду. Питаются они плодами деревьев. Название дерева, плодами которого они живут, — понтик, по величине оно приблизительно равно фиговому дереву, плод приносит равный по размерам бобу, но с косточкой. Как только плоды созревают, их процеживают через куски ткани, из плодов вытекает сок густой и черный, название этого сока — асхи. Этот сок они, смешивая с молоком, пьют, а из густого осадка этого сока приготовляют лепешки и питаются ими. Ведь скота у них немного, так как сколько-нибудь приличных пастбищ там нет. Каждый живет под деревом: зимой — покрыв дерево плотным белым войлоком, а летом без войлока. Их не обижает никто из людей, так как говорят, что они священны. У них нет никакого оружия для войны. Именно они разбирают споры соседей, а тот, кто прибегает к ним искать убежища, не терпит ни от кого обид. Название этого народа — аргиппеи.

Вот до этих плешивых о земле и о племенах, живущих перед ними, есть ясные сведения, так как до них добирается и кое-кто из скифов, у которых нетрудно разузнать, а также у эллинов, как из гавани Борисфена, так и из других понтийских гаваней».[201]

Современные исследователи установили, что аргиппеи обитали в степной части современной Башкирии и на Южном Урале. Такой локализации отвечает место жительства аргиппеев у подножия высоких гор, характеристика их жилища («деревья, покрытые войлоком», то есть чумы или юрты) и особенно выразительное описание их национального напитка из «понтика», степной вишни, растущей на Южном Урале и в Зауралье. Записанное Геродотом местное название этого напитка «асхи» и сходный способ его приготовления существовали еще в XIX в. в быту калмыков, казахов и башкир.

Сообщение Геродота о том, кто доходит до аргиппеев, допускает Двойственное толкование с точки зрения грамматики древнегреческого языка: можно понять, что аргиппеев видели и скифы и эллины, а можно понять — только скифы. Многие комментаторы склонялись к последнему толкованию и считали, что лишь скифские купцы целиком проходили долгий торговый путь через всю Восточную Европу.[202]

Однако анализ текста приводит нас к иному выводу. Только грек мог сравнить размер местного дерева с фиговым, а плод с бобом. Ведь при сравнении возникают ассоциации с чем-то знакомым, привычным для рассказчика и слушателя. Для скифов же бобы и особенно фиги были чуждыми культурами: бобов они не сеяли, а фиги в Северном Причерноморье росли только в садах у греков.

Детальное знание способа приготовления напитка аргиппеев и его местное название «асхи» объясняется, по всей вероятности, тем, что грекам приходилось довольно долго оставаться в конечном пункте своего путешествия и, за неимением другого, употреблять пищу местных племен.

Эти наблюдения со всей определенностью показывают, что некоторые греческие купцы ходили за золотом по описанному Геродотом пути от Ольвии к Уралу и встречались со всеми перечисленными в «Истории» племенами.

На примере аргиппеев мы видели, как Геродот сообщил сведения о быте отдаленного, мало кому известного племени. Однако в полной мере блестящее мастерство историка проявилось в характеристике скифов, которая раскрывает его талант этнографа, одного из первых в мире. Современные ученые особо выделяют умение Геродота значительно расширить по сравнению с логографами круг вопросов, характеризующих этнос. Выработанная им схема этнографического описания в целом удовлетворяет даже сегодняшним требованиям.

Раскрывая исследовательскую лабораторию древнего историка, можно восстановить перечень тех вопросов, на которые он искал ответы при описании той или иной области ойкумены.[203] Для географической характеристики Геродот считал нужным сообщить, каковы: 1) особенности рельефа, границы страны, реки, озера и горы; 2) города и гавани; 3) климат; 4) флора и фауна; 5) полезные ископаемые.

Этнографическая характеристика строилась на следующих данных: 1) численность населения, место расселения, самоназвание народа, особенности физического строения, внешность, язык; 2) хозяйство, пища, структура поселения, одежда и украшения, вооружение, изделия ремесла, ткачества и т. п.; 3) социальная организация (политические подразделения, родственники, брачные институты, свадебные обряды, сексуальная жизнь); 4) варварские обычаи (гигиенические порядки, татуировка, медицина, экзотические обряды и т. п.); 5) торговля; 6) ведение войны, военные обычаи; 7) верования и религия (пантеон, основные религиозные представления, особые формы верований, устройство и вид святилищ, алтарей, храмов, празднества, жертвоприношения, оракулы, гадания); 8) способы погребения (формы погребальных сооружений и погребальные обряды, мумификация и т. п.); 9) особо экзотические сведения разного характера; 10) история; 11) общая характеристика.

Конечно, далеко не о всякой стране Геродот смог собрать сведения по всем перечисленным пунктам. Скифия описана с наибольшей возможной для историка полнотой. Часть записей основана на собственных наблюдениях. Мы отмечали это выше, говоря о Борисфене. Вероятно, он видел, как скифы готовят мясо в котлах лестного производства, потому что сравнил их форму и величину с лесбосскими кратерами, хорошо ему известными. Геродота поразили скифские изделия из человеческой кожи, которая «сверкает белизной, пожалуй, больше всех кож»; здесь особенно выразительно слово «пожалуй», отражающее собственный взгляд Геродота.

Во многом скифский логос базируется на расспросах ольвиополитов. Ведь не владея скифским языком, историк не мог обращаться непосредственно к скифам. В большинстве случаев невозможно точно определить, что записано по собственному впечатлению, а что по расспросам.

Если следовать изложенной выше схеме описания, то географическое описание Скифии отвечает всем перечисленным пяти пунктам. Она находится в Европе, на западе начинается от Истра и простирается на восток до Танаиса. Ее форма подобна квадрату со стороной в 4000 стадиев. Климат очень суров, восемь месяцев там стоят холода, зимой выпадает снег, и замерзает Боспор Киммерийский, так что скифы на повозках переезжают по льду к синдам. Земля Скифии равнинная, изобилует травой и очень плодородна. По ней протекает много рек, из которых Геродот подробно описывает восемь наиболее значительных. Благодаря кочевому образу жизни у скифов отсутствуют города. Из полезных ископаемых Геродот упомянул об огромных запасах соли в устье Борисфена.

Описание скифских обычаев Геродот начинает с религии и жертвоприношений. Историк перечисляет основных богов, называя их скифские имена и указывая, каким греческим божествам соответствуют их функции. Наибольшим почитанием у скифов пользовались Табити, богиня подземного царства, Папай, верховный бог, соответствующий Зевсу, и его жена богиня земли Апи. В боге Гойтосире грекам виделся аналог их Аполлона, в Аргимпасе — аналог Афродите Небесной, а в Тагимасаде — аналог Посейдону.

Скифы не строили ни храмов, ни алтарей и не делали изображений богов. Лишь в честь бога войны воздвигали большой холм из связок хвороста, а на вершине устанавливали скифский меч акинак — символ этого бога. Ему приносили жертвы, в том числе и человеческие, последние выбирались из пленников. Другим же богам скифы жертвовали только домашних животных. Они хорошо Нам известны по найденным при раскопках костям. Больше всего У скифов было лошадей, за ними по количеству находок следуют кости мелкого рогатого скота, а затем коров, быков и волов.

Охарактеризовав обряды, посвященные богу войны, Геродот переходит к военным обычаям скифов. Их войско состоит из конницы, а главное оружие — лук и стрелы. Убив первого врага, скиф должен выпить его кровь, а затем приносить царю головы всех убитых в бою. Раз в год в каждом скифском округе его начальник устраивал праздник с угощением вином из большого общего сосуда. Из него могли пить лишь те, кто убил в этом году противников, а те, кому этого не удалось сделать, сидели в стороне, вызывая общее презрение.

Из кожи убитых скифы сшивали плащи или отделывали ею колчаны, а из черепов изготовляли чаши. Снаружи их обтягивали бычьей кожей, а изнутри иногда украшали золотом. Этот жестокий обычай известен у многих народов в разных частях света. Из отечественной истории напомним летописный рассказ о том, как печенежский князь Куря сделал чашу из черепа убитого им древнерусского князя Святослава.[204]

Важную роль в жизни скифов играли прорицатели. К ним часто обращались, окружали почетом, но если предсказание не сбывалось, их казнили, посадив в повозку с горящим хворостом, запряженную обезумевшими от огня быками. Если с прорицателем расправлялся сам царь, то он уничтожал всех его детей мужского пола, очевидно, считая, что сыновья станут такими же лжепророками.

Особенно подробно Геродот остановился на обряде погребения скифских царей. Умершего царя бальзамировали и в течение 40 дней возили по всей Скифии. Прощаясь с ним, скифы бурно выражали скорбь: остригали волосы, расцарапывали лицо, прокалывали стрелами левую руку. Хоронили скифских царей в области Герры, местоположение которой до сих пор точно не установлено. Вместе с царем закапывали убитых у его могилы наложницу, нескольких слуг и лучших коней. Над могильной ямой, перекрытой бревнами, насыпали большой курган. Через год около него вновь совершали жертвоприношение людей и коней: пятьдесят мертвых всадников расставляли вокруг кургана, привязав каждого к деревянному колу.

Археологические раскопки подтверждают описание Геродота. Действительно, скифские царские погребения находятся под высокими курганами, и наряду со скелетом знатного покойника в них лежат останки его слуг, наложниц и коней. Открытия последних лет приносят новые доказательства точности этнографических записей отца истории. Например, в 1990 г. экспедиция Института археологии Академии наук Украины обнаружила в погребении около скелета скифского жреца золотую чашу редкой красоты с рельефными головами шести коней. На ней впервые сохранилась петелька для подвешивания. Не зная слов Геродота о поясе «с золотой чашей у верхнего края застежки»,[205] было бы трудно понять, что скифы прикрепляли чаши к поясу. Ведь найденная чаша сделана греческим мастером по скифскому заказу. Греки же вешали парадную посуду только на стену.

Однако некоторые подробности, сообщенные историком, не подтверждаются. Так, по словам Геродота, в могилы клали лишь золотые чаши, а серебряных и медных не было, потому что скифы не пользуются этими металлами. Вероятно, это относилось только к какой-то группе жрецов, поскольку в скифских погребениях обнаружены изделия из всех трех металлов, о чем пойдет речь в последней главе.

Интересуясь численностью скифов, Геродот услышал два различных мнения: одни говорили, что собственно скифов немного, другие — что это многочисленный народ. Вероятно, последние имели в виду все население Скифии, включавшее зависимые племена, а первые выделяли лишь господствующих царских скифов.

Историк сообщает о своеобразной переписи населения, предпринятой царем Ариантом, о времени жизни которого ничего неизвестно. Ариант велел под страхом смерти всем скифам принести ему по одному наконечнику стрелы. Из них был отлит медный котел и установлен в священной местности Эксампей на Гипанисе. Котел вмещал шестьсот амфор жидкости, а толщина его стенок составляла шесть пальцев. По словам Геродота, скифский котел в шесть раз превосходил известный своей величиной медный сосуд, посвященный Павсанием в храм Зевса, находившийся в устье Боспора Фракийского.

Так как скифские стрелы постоянно находят при раскопках и средний вес их хорошо известен, может показаться, что, вычислив вес котла и разделив его на вес одной стрелы, мы определим количество мужского взрослого населения Скифии. Минимальный вес котла Арианта, по расчетам современных ученых, составил бы 21,654 тонны, емкость 11 760 литров, а количество наконечников стрел, из которых его отлили, — 6 155 000 штук.[206] В древности не было возможности отлить котел такого веса и объема. Кроме того, восточноевропейские степи не смогли бы прокормить столько миллионов кочевников (к 6 155 000 надо прибавить еще по крайней мере столько же женщин и детей). Таким образом, в предании о котле Арианта мы видим типичное фольклорное преувеличение.

О хозяйстве и пище кочевых скифов Геродот сообщил следующее: они разводят скот и питаются главным образом кобыльим молоком и мясом. Мясо варят на костре в котлах или в желудках животных, а из молока приготовляют особого вида сыр — гиппаку. Употребляют они также вино. Конечно, оно не было местного производства, а покупалось у греков. В скифских погребениях постоянно находят греческие амфоры и всевозможные импортные сосуды для питья вина.

Скифы познакомились с вином еще в VII в. во время 28-летнего господства в Азии. Геродот слышал предание о роковой роли вина в судьбе скифских завоевателей. Их предводители на пиру у царя Киаксара сильно напились и были перебиты. После этого скифы потеряли свою власть в Азии, и им пришлось возвратиться на родину.

Другое устное предание о пристрастии скифов к вину связано с именем спартанского царя Клеомена, правившего в конце VI в. Он умер, сойдя с ума, и причина этого, по мнению спартанцев, заключалась в том, что он слишком тесно общался со скифскими послами и научился у них пить неразбавленное вино, тогда как греки всегда разбавляли вино водой. Геродот пишет также о том, что когда спартанцы хотели выпить вина покрепче, они говорили: «Налей по-скифски».[207]

Не зная скифского языка, Геродот понимал, что скифы говорят на особом, лишь им присущем наречии. Он верно использовал его в качестве показателя принадлежности того или иного племени к скифскому этносу. Например, историк подчеркивает, что андрофаги говорят на языке, отличном от скифского, а определение языка савроматов как испорченного скифского дает нам возможность узнать о родственном происхождении обоих племен. Геродот сообщил, что скифы сами себя называют сколотами, и записал ряд скифских собственных имен и несколько слов в греческой транскрипции. Это помогло ученым установить принадлежность скифов к ираноязычным народам.

К крупнейшим достижениям Геродота относится не только более углубленная и детальная разработка этнографического описания, но и стремление установить связь между культурой народа и его историей.[208] В Скифском рассказе это ярко выразилось в главе, где характеристика быта скифов соединена с объяснением причины их успеха в войне с Дарием: «Никто из тех, кто вторгся к ним, не может спастись бегством, а если они не пожелают, чтобы их обнаружили, захватить их невозможно: ведь они не основывают ни городов, ни укреплений, но все они, будучи конными стрелками, возят свои дома за собой, получая пропитание не от плуга, а от разведения домашнего скота; жилища у них на повозках. Как же им не быть непобедимыми и недоступными для нападения?».[209]

На основании этнографических записей Геродота в сочетании с археологическими находками складывается отвечающая современным требованиям науки подробная и всесторонняя характеристика скифов. Пока еще не написан обобщающий труд по этнографии Скифии, но есть детальные разработки о религии скифов, об их жилище, вооружении, пище, ткачестве, погребальном обряде.

История Скифии в народных преданиях

Знакомясь с разными народами, греки всегда проявляли интерес к их происхождению и времени появления в стране, которую они населяют. Ответ на эти вопросы можно было отыскать лишь в народных преданиях. Выясняя, как скифы оказались в Северном Причерноморье, историк услышал три различных объяснения. И хотя они противоречили друг другу, он записал все три, следуя своему принципу: «На протяжении всего повествования мне приходится ограничиваться лишь передачей того, что я слышал».[210] Это примечание Геродот сделал к вызвавшему у него недоверие рассказу египтян о том, что царь Рампсинит живым спустился в подземное царство, играл там в кости с богиней Деметрой и, получив от нее в подарок золотое полотенце, вернулся на землю.

Благодаря этому принципу Геродота, нам предоставляется возможность познакомиться с версией эллинов, поселившихся в Скифии, с версией скифов и с историческим преданием, справедливость которого признавали и те и другие. В контексте мифов о Геракле мы уже подробно рассмотрели греческую версию мифа о происхождении скифов от местной змееногой богини и эллинского героя.

Содержание скифского мифа таково. За тысячу лет до скифского похода Дария дочь реки Борисфен, произвела на свет от Зевса первого человека Таргитая. Он стал жить на скифской земле, до тех пор незаселенной. Таргитай имел троих сыновей — Липоксая, Арпоксая и Колаксая. Однажды с неба упали золотые плуг с ярмом, секира и чаша. Липоксай и Арпоксай не могли к ним притронуться, так как при приближении они пылали огнем: младший же брат смог их спокойно взять. Увидев в этом знамение свыше, старшие братья по взаимному соглашению передали Ко-лаксаю царскую власть. Он стал родоначальником царских скифов, именуемых паралатами, от Липоксая произошли авхаты, а от Арпоксая — катиары и траспии. Колаксай разделил царство на три части между своими сыновьями, и в большей из этих частей хранились упавшие с неба предметы, считавшиеся священными.[211]

По сравнению с греческим скифский миф стилистически записан гораздо менее красочно. В нем чувствуется сжатый пересказ по-гречески скифского оригинала. Его содержание показалось историку неправдоподобным, и он привел его с оговоркой: «На мой взгляд, их рассказ недостоверен, но они все же так именно говорят». Особая ценность этих слов заключается в редкой прямой ссылке на скифских информаторов.

Варварский источник сказания ярко проявляется в местных именах всех героев, тщательно записанных Геродотом. Это особенно бросается в глаза при сопоставлении с приведенным выше эллинским мифом, где в устной традиции отсутствовало чуждое грекам имя единственного чисто скифского персонажа — змееногой богини, а имена сыновей Геракла образованы от трех наиболее известных эллинам этнонимов. В пересказе скифского мифа греческое переосмысление коснулось лишь одного скифского божества: Таргитай назван сыном Зевса, то есть верховный бог скифов Папай заменен верховным богом греков. Сопоставление Папая и Зевса стало столь традиционным, что, пересказывая содержание скифского мифа, ольвийский собеседник Геродота, возможно, для облегчения понимания историком местного предания ввел имя греческого бога в ткань скифского рассказа, где действуют исключительно варварские персонажи.

Вероятно, в античной литературе Геродот первый привлек скифский фольклор как исторический источник о происхождении скифов. Хотя в настоящее время никто не выводит скифов от их легендарного предка Таргитая, все же из мифа извлекается историческая информация о делении скифского общества на три сословно-кастовые группы.[212]

Записи скифского фольклора в труде Геродота — уникальное явление по своей полноте и точности. Подобно редкому кладу, ценности которого долго не могли понять, эти записи сохранились более двух тысячелетий. И только после появления в XIX в. скифологии как отдельной отрасли истории и, особенно, археологии скифский миф в передаче Геродота стал постоянно привлекать внимание ученых, которые открывают в нем все новые и новые пласты скрытого до сих пор смысла.[213] В истории же греческого фольклора и литературы ни этот, ни какие другие скифские мифы не сыграли заметной роли.

Наряду с рассмотренными мифами в среде эллинов и скифов сохранилось воспоминание о передвижении кочевых скифов из Азии в Северное Причерноморье. Рассказ об этом Геродот считает более достоверным, чем эллинский и скифский мифы.[214] Современные исследователи видят здесь фиксацию исторического факта миграции скифских племен с востока на запад. Геродот описал это следующим образом: массагеты потеснили кочевых скифов из Азии, которые, перейдя реку Араке (по-видимому, Волгу), пришли на северные берега Понта, населенные киммерийцами. А те, устрашенные военной мощью скифов, покинули свою родину и переселились в Малую Азию. Только киммерийские цари не пожелали расставаться с отечеством; они разделились на две группы и решили сражаться друг с другом и так окончить жизнь. Киммерийцы похоронили их у Ти-раса, и их могилу показывали еще во времена Геродота.

Утверждение о полной смене населения в Северном Причерноморье вызывает недоверие у современных исследователей. Скорее всего это фольклорное преувеличение. Большие трудности представляет толкование сообщения о сражении и гибели киммерийских вождей у р. Тирас. Наиболее вероятным представляется предположение о том, что это — часть киммерийского или скифского эпоса, в котором отразился раскол в среде киммерийской военной аристократии, частично не признавшей гегемонию скифов.[215]

Для иллюстрации неприятия скифами чужих верований Геродот включил в свое сочинение две исторические новеллы, услышанные им в Ольвии.

Жанр новеллы, родившийся в Ионии в VIII—VII вв., широко распространился по всей Элладе и стал у греков излюбленной формой фольклора. Все удивительные события в новеллах происходили в обстановке повседневной жизни, без вмешательства сверхъестественных сил, но при этом допускалось наличие привидений, оборотней, знамений и т. п. В элегии, написанной на рубеже VI и V вв., ионийский поэт и философ Ксенофан отразил отношение к новеллам многих своих современников:

Устные рассказы о современных событиях рождались ежедневно; они постоянно обновлялись, и большинство их, теряя актуальность, быстро забывалось и не получало какой-либо законченной формы. Если же устный рассказ об исторических событиях не умирал вместе с поколением его создателей, он превращался в легенду или историческую новеллу с закрепленным сюжетом. Так, веками в устной передаче сохранялась память народа об отдельных исторических личностях и событиях, правда, нередко художественный вымысел преобладал над реальными фактами.

Стиль новеллы отличается внешними чертами, присущими и другим жанрам фольклора. Рассказчик концентрирует внимание на главном герое, действующие лица характеризуются только поступками, кульминация приближена к концу рассказа. Исполнитель оживляет повествование прямой речью, стремится к наглядности, избегает всего абстрактного и, в отличие от автора литературного произведения, никогда не выступает на первый план. В новеллах часто фигурируют вещие сны, предзнаменования, употребляются излюбленные фольклорные числа 3, 7, 40 и т. д.

Эти фольклорные особенности лучше всех сумел передать Геродот, излагая мифы и новеллы. Последние были для него одним из главных источников исторической информации. Благодаря исключительному интересу историка к устным преданиям, только в его сочинении сохранились две исторические новеллы, созданные колонистами в Северном Причерноморье в VI—V вв. Они посвящены выдающимся скифам царского рода Анахарсису и Скилу. Из множества других местных новелл Геродот записал именно эти, потому что стремился узнать как можно больше только о скифах, а история греческих полисов в Скифии его не интересовала.

Имя Анахарсиса стало широко известно в Греции до путешествия Геродота в Скифию, и потому, первый раз упоминая о нем, историк ничего не разъяснил, считая скифа лицом, хорошо знакомым своим читателям. По кратким заметкам других авторов можно заключить, что греки помнили, как Анахарсис, посланный для обучения в Элладу скифским царем, посетил Афины, Спарту и Малую Азию. Собеседник афинского законодателя Солона и лидийского царя Креза, он прославился своими мудрыми ответами и изречениями. Подобные рассказы Геродот слышал от жителей Пелопоннеса.[216] Поэтому неудивительно, что на родине Анахарсиса историк захотел узнать, из какого рода происходил удивительный скиф и как он окончил свои дни. К изумлению Геродота, скифы могли перечислить родственников Анахарсиса в нескольких коленах, но ничего другого о нем не знали. Ольвиополиты же рассказали новеллу, передававшуюся из уст в уста около ста лет.

Анахарсис, объехав многие страны и восприняв там много мудрого, возвращался на родину в Скифию. Корабль, на котором он плыл, остановился в Кизике. В это время там пышно справлялся праздник в честь Матери богов. Перед сулившим большие опасности плаванием по Понту Анахарсис поклялся, что в случае благополучного возвращения он станет устраивать ночные празднества и совершать жертвоприношения богине так же, как делают жители Кизика. По возвращении в Скифию Анахарсис решил исполнить свой обет. Он отправился в Гилею и там совершал обряды, повесив на себя изображение Матери богов и ударяя в бубен. Кто-то из скифов увидел это и донес царю Савлию. Тот прибыл в Гилею и, убедившись в истинности доноса, убил приверженца чуждой скифам религии выстрелом из лука. Так, по мнению рассказчика, скифы расправляются с теми, кто воспринимает чужие обычаи.[217]

В новелле, как и в любом фольклорном произведении, нет указаний на время ее действия. Но его можно определить по косвенным данным. Через ольвиополита Тимна, доверенного скифского царя Ариапифа, историк узнал, что Савлий был братом Анахарсиса и отцом победителя персов Идантирса. Таким образом, Анахарсис погиб, вероятно, в середине VI в., так как в последней четверти VI в. Савлия уже не было, а племянник Анахарсиса Идантирс стал царем и воевал с Дарием.

Геродот записал сюжет новеллы, сохранив лишь некоторые черты ее устного повествования. Все действие концентрируется исключительно вокруг главного героя Анахарсиса: характерные для фольклора, конкретность и наглядность изображаемого проявляются в том, что драматические события развертываются в хорошо известной ольвиополитам лесной области Гилее, находившейся в низовьях Борисфена, а сам Анахарсис предстает в процессе совершения празднества, увешанный изображениями богини, с бубном в руках. Подчеркнуты также конкретные обстоятельства гибели героя: его убил царь Савлий выстрелом из лука — типичного скифского оружия. Второстепенное же действующее лицо, доносчик, никак не охарактеризован, о нем просто сказано — «какой-то скиф».

По мнению Геродота, скифы сознательно вычеркнули Анахарсиса из своей памяти за святотатство. На наш взгляд, причина неосведомленности скифов о жизни их соотечественника заключается в том, что на уровне их социального развития у них еще не мог существовать жанр исторической новеллы: у всех народов она появляется при сложении государственности. Таким образом, любые, даже самые яркие эпизоды жизни и смерти отдельных людей забывались с уходом каждого поколения. Поэтому скифы ничего не могли рассказать о гибели Анахарсиса.

Развитием скифского общества объясняется возможность установить родословную давно умершего человека. Многочисленные этнографические исследования бесписьменных народов показывают, что каждому предписывалось знать свою родословную на много колен. Поэтому при воспитании детей обязательно заботились о том, чтобы они запоминали родословное древо. Потребность в этом обусловливалась стремлением к жесткому соблюдению экзогамии (запрету браков между членами одного рода). Поэтому представители скифского царского рода, по просьбе Тимна, легко восстановили родословную Анахарсиса: он был сыном Гнура, внуком Лика и правнуком Спаргапифа; Савлий приходился ему братом, а Идантирс племянником.

Как и любая другая, историческая новелла об Анахарсисе сложилась вскоре после описываемых событий, то есть во второй половине VI в. Она сформировалась в среде греческих колонистов, живших в Нижнем Побужье. На это указывает место действия новеллы в Гилее. Невдалеке от нее на правом берегу Гипаниса находились архаические греческие поселения, куда, вероятно, раньше всего дошли известия о драматической гибели Анахарсиса.

Наблюдения фольклористов показывают, что в устных рассказах для убеждения аудитории в их достоверности нередко называются конкретные географические пункты, хорошо известные слушателям. В Северном Причерноморье Гилея была лучше всего знакома ольвиополитам, и именно для них ее упоминание имело живой смысл.

Таким образом, хотя Геродот не упомянул, с чьих слов он записал новеллу, понятно, что она родилась и бытовала в среде ольвиополитов. Недавно археологи обнаружили косвенное доказательство реальности одного факта, изложенного в новелле. В Ольвии найдено письмо, написанное во второй половине VI в., на стенке амфоры. На ней младший современник Анахарсиса процарапал острым предметом слова своего послания, где упоминаются алтари Матери богов в Гилее.[218] Значит, Анахарсис не случайно выбрал Гилею для исполнения своего обета.

Для поездки в Элладу скифу пришлось прибегнуть к помощи греков, так как его соотечественники не обладали флотом. Направляясь в Понт, корабли обычно делали остановку в Кизике. В этой милетской колонии действительно процветал малоазийский культ Матери богов, что еще раз подтверждает достоверность многих деталей новеллы, записанной в «Истории» Геродота.

Вместе с падением роли скифов в истории эллинских городов Средиземноморья из греческого фольклора и литературы исчезали устные рассказы об этом народе. Только новеллы об Анахарсисе не забывались, а обрастали все новыми и новыми, заново вымышленными подробностями. Имя Анахарсиса встречается в античной литературе до конца ее существования. О нем упоминают около 70 античных авторов. Образ мудрого скифа стал хрестоматийным: на папирусном фрагменте середины II в. сохранилось начало школьного упражнения с изложением в стихах истории об Анахарсисе.

Центральное место для греков в жизнеописании скифа занимало его путешествие в Грецию для обучения и приобщения к эллинской культуре. С этой целью он будто бы посетил в Афинах Солона, изучал греческие законы и научился говорить на аттическом диалекте.[219] За ум и остроумие скифа называли одним из семи самых мудрых людей. Вместе с ними он якобы присутствовал на пиру у сказочно богатого царя Креза и блистал там своими краткими речами.

Шведский ученый Я. Киндстранд извлек из произведений античных авторов 50 сентенций Анахарсиса.[220] Приведем несколько примеров, записанных в сочинении Диогена Лаэртского «О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов».

Анахарсис у дома Солона велел его рабу передать, что он пришел к хозяину, чтобы увидеть его и стать его другом. Солон через раба ответил, что друзей обычно заводят у себя на родине, но Анахарсис нашелся и сказал, что как раз Солон у себя на родине, так почему бы ему не завести друга. Пораженный его находчивостью Солон впустил скифа и подружился с ним.

На вопрос, что в человеке одновременно хорошо и дурно, Анахарсис ответил: «Язык». Когда его спросили, какие корабли безопаснее, он ответил: «Вытащенные на берег». Он говорил, что лоза приносит три грозди: гроздь наслаждения, гроздь опьянения и гроздь омерзения.

Высказывания Анахарсиса и других его современников, которых причисляли к семи мудрецам, созданы в разные времена и на разных культурных ступенях сознания. Одни и те же сентенции разные авторы приписывали разным персонажам. Это не случайно, потому что такие изречения представляют собой кратко выраженную народную мудрость. В таком виде она закрепляется в фольклоре большинства народов.

Моральное учение, приписывавшееся Анахарсису, в основном построено на отрицании существующих норм жизни. Его варварское происхождение давало возможность критиковать греческие обычаи с кажущейся объективностью, хотя большинство его взглядов имеет прямые параллели с высказываниями греческих философов. В формировании литературного образа Анахарсиса решающую роль сыграли софисты и киники IV—III вв.[221] Последние идеализировали варварские народы, живущие якобы в согласии с природой. Приписав Анахарсису свои взгляды, киники первые включили скифа в число семи мудрецов. Более ранние авторы, такие, как Геродот и Платон, отдававшие дань устной традиции о мудрости Анахарсиса, не знали преданий об его участии в пире мудрецов.

Первые записи об Анахарсисе принадлежат не современникам, а более поздним авторам, слышавшим устные рассказы, существовавшие уже не одно десятилетие. В них факты биографии скифа прошли через фильтр фольклорного сознания и, как обычно бывает при оформлении предания, мотивировка действий героя подведена под одну из традиционных схем. Фольклористы отмечают, что такие схемы чаще всего не отвечали действительности.

На протяжении многовековых тесных связей скифов с греками в Северном Причерноморье не известны случаи их целенаправленного обучения греческой философии и культуре. Это естественно для кочевого общества с принципиально иным мировоззрением и укладом жизни. Геродот, специально исследовавший быт и нравы скифов, отмечал в целом отрицательное их отношение к эллинскому образу жизни, религии и обычаям. Так было во времена Геродота, когда хорошо наладился торгово-экономический обмен между скифскими племенами и греческими колониями. А столетием раньше при жизни Анахарсиса даже предметы греческого импорта редко попадали в скифские погребения.

На фоне наших знаний о скифах объяснение эллинами цели путешествия Анахарсиса выглядит мало убедительно. Однако в рамках греческого мировоззрения оно казалось естественным. В VI— V вв. многие выдающиеся греческие мыслители предпринимали длительные путешествия в разные страны для совершенствования своих знаний. Десять лет провел в странствиях афинский законодатель и поэт Солон. Много земель объехали философы Пифагор, Платон и Демокрит, почти во всех областях известной тогда грекам ойкумены побывал Геродот и, наверное, Гекатей Милетский. Неудивительно, что эллины приписали скифу характерное для греческих ученых и философов стремление как можно больше узнать, воспользовавшись знаниями не только своих соотечественников.

Этому способствовало то, что Анахарсис, по-видимому, хорошо и свободно говорил по-гречески в отличие от большинства оказавшихся в Греции скифов, обладал острым умом, поражал собеседников неординарностью своих взглядов, в которых отражалась незнакомая грекам народная мудрость племен с совершенно иным укладом жизни и иными критериями оценки материальных и духовных ценностей. Некоторые высказывания Анахарсиса получили широкую известность среди греков и положили начало формированию образа мудрого скифа, которому прописали множество других всевозможных изречений.

Попробуем по сохранившимся источникам установить истинную цель путешествия Анахарсиса. Если исходить из многочисленных исторических аналогий, можно думать, что член царского рода скрывался в Греции из-за династических распрей и искал там какую-то поддержку. Напомним, что Анахарсиса убил его брат. Причастность к греческим культам, возможно, оказалась лишь предлогом, а причиной убийства могли послужить истинные или только предполагаемые притязания Анахарсиса на власть.

На наш взгляд, возможно также иное предположение: Анахарсис отправился в Грецию для выяснения позиции эллинов и лидийцев в отношении Персии. Ведь мысль о новом завоевательном походе в Азию не покидала скифов в течение всего VI в. Война Дария со Скифией, столь далекой от границ Персии, скорее всего объясняется желанием нейтрализовать скифов, воспоминание о нашествии которых и, возможно, сведения об их новых планах заставляли предпринимать решительные меры.

Может быть, память о дипломатической миссии Анахарсиса проявилась в новеллистических описаниях его встреч с государственными деятелями. Но ими не могли быть одновременно Солон и Крез. Царствование Креза (560—545 гг.) началось на четверть века позже путешествия афинского законодателя в Египет и Малую Азию. Исходя из того, что Анахарсис погиб в середине VI в., вскоре после возвращения из Греции, надо считать его современником Креза. Рассказы же о встрече скифа с Солоном основывались на возникших значительно позже новеллах о пире семи мудрецов у лидийского царя. В их число неизменно включали афинского законодателя, не задумываясь о том, мог ли он дожить до времен царствования Креза.

Появление скифов в эллинских городах в VI в. не было большой редкостью, так что национальность Анахарсиса не представляла чего-то исключительного. Мы уже отмечали, что малоазийские греки знали некоторые сюжеты скифского фольклора, а афинские художники с последней четверти VI в. рисовали на вазах скифов в их национальных костюмах. Древние авторы писали о скифах главным образом как о народе в целом, изредка называя имена их вождей. Анахарсис оказался первым и, пожалуй, единственным скифом, о биографии которого имеются разнообразные сведения, включенные в общеэллинский фольклор и литературу.

В новелле о скифском царе Скиле также можно найти некоторые черты биографии ее героя, но эту новеллу не рассказывали за пределами Ольвии. По счастливой случайности ею заинтересовался Геродот и изложил ее гораздо подробнее и ближе к устному оригиналу, чем новеллу об Анахарсисе. Собеседники историка, ольвиополиты старшего возраста, были свидетелями гибели скифского царя в 50—60-е годы V в. В их число входил и упомянутый выше Тимн, поверенный в делах отца Скила. Вероятно, со слов Тимна Геродот записал имена многих родственников Скила, которые вошли в новеллу как второстепенные персонажи или даже не играли в ней никакой роли. К последним относятся родители Скила — царь Ариапиф и гречанка из Истрии, а также жена Скила — Опойя, которая была вдовой Ариапифа и матерью сводного брата Скила Орика.

Генеалогические изыскания Геродота содержат неоценимую информацию, о которой даже не думал историк, записывая родословную героев новелл. Это один из ярких примеров того, сколь много смыслов можно извлечь из «Истории». Сведения Геродота позволяют восстановить нигде больше не зафиксированную генеалогию скифских царей и некоторые их обычаи.

Сейчас трудно сказать, были ли царями Гнур, Лик и Спаргапиф — прадед, дед и отец братьев Савлия и Анахарсиса, но они определенно входили в правящий род скифской династии с конца VII в. до середины VI в., когда царствовал Савлий. Ему наследовал сын Идантирс. В начале V в. к власти пришел Ариапиф, затем его сыновья от разных жен — Скил и Октамасад. Таким образом, царская власть передавалась либо от отца к сыну, либо от брата к брату. Сведения о родственниках Скила проливают свет на уклад жизни скифов. У них существовало многоженство (полигамия) и свойственный многим древним народам институт левирата, то есть право вдовы вторично вступать в брак только с кем-нибудь из членов рода умершего мужа. Наследуя власть отца, Скил взял в жены свою мачеху. Полигамия засвидетельствована на примере Ариапифа: кроме матери Скила он имел еще двух жен — Опойю и не названную по имени мать Октамасада.

Так как новелла о Скиле представляет уникальную запись фольклора северопричерноморских эллинов, приведем ее полностью:

«Очень много лет спустя (после смерти Анахарсиса. — М. С.) Скил, сын Ариапифа, претерпел подобное этому. Ведь у Ариапифа, царя скифов, был в числе других сыновей Скил. Он родился от женщины из Истрии и отнюдь не от туземки, и мать научила его греческому языку и письму. Некоторое время спустя Ариапиф был предательски убит Спаргапифом, царем агафирсов, а Скил наследовал царскую власть и жену отца, имя которой было Опойя. Эта Опойя была местной уроженкой, и у нее от Ариапифа был сын Орик. Управляя скифами, Скил отнюдь не был доволен скифским образом жизни, но гораздо больше был склонен к эллинским обычаям вследствие воспитания, которое он получил. Делал он следующее: всякий раз, как Скил вел войско скифов к городу борисфенитов (борисфениты эти говорят, что они милетяне) и приходил к ним, он оставлял войско в предместье, сам же проходил внутрь за городскую стену и запирал ворота. Сняв с себя скифскую одежду, он надевал эллинское платье. Когда он шел в этом платье на рыночную площадь, за ним не следовали ни телохранители, и никто другой (а ворота охраняли, чтобы никто из скифов не увидел его в этой одежде). И во всем остальном он пользовался эллинским образом жизни и приносил жертвы богам по законам эллинов. Проведя так месяц или более того, он уходил, надев скифскую одежду. Делал он это часто, и дом построил себе в Борисфене, и женился там на местной женщине.

Когда же суждено было случиться с ним несчастью, оно случилось по такой причине. Пожелал он быть посвященным в таинства Диониса Вакхического. В то время, как он собирался принимать посвящение, ему было величайшее знамение. Был у него в городе борисфенитов дом обширных размеров и богато устроенный, о котором я незадолго перед этим упоминал. Вокруг него стояли сфинксы и грифы из белого камня. В этот дом бог метнул молнию. И дом полностью сгорел. Скил же, несмотря на это, совершил обряд посвящения.

А скифы презирают эллинов за вакхическое исступление. Они говорят, что не подобает выдумывать бога, который приводит людей в безумие. Когда же Скил был посвящен Вакху, какой-то борисфенит стал издеваться над скифами, говоря: "Над нами вы смеетесь, скифы, что мы приходим в вакхическое исступление и что в нас вселяется бог. Теперь это божество вселилось и в вашего царя, и он в вакхическом исступлении и безумствует под влиянием божества. Если же вы мне не верите — следуйте за мной, и я вам покажу". Старейшины скифов следовали за ним, и борисфенит, проведя их тайно, поместил на башне. Когда прошел со священной процессией Скил и скифы увидели его в вакхическом исступлении, они сочли это очень большим несчастьем. Выйдя из города, они сообщили всему войску то, что видели.

Когда же после этого Скил возвратился к себе домой, скифы восстали, поставив во главе его брата Октамасада, рожденного от дочери Тера. Скил же, узнав о том, что совершается против него, и о причине, по которой это происходило, убегает во Фракию. А Октамасад, услышав об этом, пошел на Фракию войной. Когда же он был у Истра, фракийцы, вышли ему навстречу. Прежде чем они схватились, Ситалк послал к Октамасаду сказать следующее: "Зачем мы должны испытывать силу друг друга? Ты — сын моей сестры и у тебя мой брат. Отдай же мне его, и я передам тебе своего Скил а с тем, чтобы ни тебе, ни мне не рисковать войском". Это возвещал ему, послав посла, Ситалк. Ведь у Октамасада находился брат Ситалка, бежавший от него. Октамасад соглашается с этим и, выдав своего дядю с материнской стороны Ситалку, получил брата Скила. И Ситалк, взяв брата, увел его с собой. Скилу же Октамасад там же на месте отрубил голову. Вот таким образом скифы охраняют свои обычаи, а тех, кто перенимает чужеземные законы, вот так наказывают».[222]

Это новелла — единственный рассказ о Скиле в античной литературе. Никто, кроме Геродота, о нем даже не упомянул. Поэтому некоторые исследователи сомневались в реальности его существования и сочли новеллу вариантом предания об Анахарсисе.[223] Однако имеется материальное доказательство бегства скифского царя во Фракию. В 30-х гг. текущего столетия недалеко от Истрии при вспашке поля найдено золотое кольцо-печать с именем Скила. На его щитке изображена богиня с зеркалом и глубоко врезана греческая надпись: особенности начертания букв соответствует греческим надписям времени жизни Скила.[224] При находке кольца не было никаких иных предметов, следовательно, оно не сопровождало погребение. Скорее всего Скил потерял свой перстень в тревожные дни, когда искал убежище, за Дунаем. Перстень Скила — не единственная находка драгоценной вещи, утерянной каким-то правителем. Золотая гривна-змеевик, служившая оберегом Владимиру Мономаху, сорвалась с его груди, вероятно, во время охоты и была случайно найдена в черниговских лесах в начале прошлого века. Тогда же близ Юрьева Польского на месте Липецкой битвы тоже случайно обнаружены золотые и серебряные накладки редкого по красоте шлема Ярослава Всеволодовича.

В народном рассказе отразились реальные факты биографии скифского царя. Истолкование же его действий несет печать восприятия событий коллективным сознанием ольвиополитов. Между мировоззрением греков и скифов всегда существовало огромное различие, и это следует помнить, когда мы узнаем о скифской истории через посредство древнегреческих источников.

Драматические события многих новелл объяснялись непредотвратимым роком. Близкая и понятная самому Геродоту эта мысль не раз звучит в его «Истории».[225] Скил возымел желание стать посвященным в таинства Диониса тогда, «когда ему суждено было испытать беду», и ничто, даже грозное предзнаменование, не отклонило его от пагубного поступка. Точно такими же словами выражена подобная мысль в новелле о низвержении египетского царя Априя. Неразумные действия лидийского царя Кандавла, приведшие его к гибели, предваряются сходным объяснением: «Кандавлу суждено было претерпеть беду». Геродот описывает, как воля рока толкнула персидского царя Ксеркса дать легкомысленное обещание Артаинте выполнить любое ее желание, а правители Коринфа Бакхиады, зная от оракула о своей судьбе, напрасно пытались избежать ее и убить ребенка, которому суждено их свергнуть.

Поступки Скила и Кандавла, Априя и Ксеркса приводят их к смерти, но они совершаются после того, как рассказчик заявил, Что герою суждено погибнуть. Несчастья, таким образом, представляются не следствием этих действий, но оказываются проявлением воли неотвратимого рока.

Названный мотив в рассказе о Скиле — одно из доказательств того, что в тексте Геродота передано не скифское предание, как думают некоторые, а именно греческая новелла о скифском царе. Как и гибель перса Ксеркса, египтянина Априя, лидийца Кандавла и коринфского рода Бакхиадов, его смерть мотивирована, исходя из эллинского мировоззрения.

Остановимся на других моментах повествования Геродота, где отразились черты устного рассказа ольвиополитов. Как и в новелле об Анахарсисе, все действие, весь интерес рассказчиков концентрируется на главном действующем лице. Описание предзнаменований, весьма характерное для фольклорных рассказов, присутствует также в новелле о Скиле. Бедам скифского царя предшествует грозное знамение: молния сжигает его дом в Ольвии. Но Скил, которому суждено погибнуть, не внимает предупреждению божества и принимает посвящение в таинства Диониса.

В новелле ярко проявляется конкретность, свойственная народному повествованию. Сообщается, как тщательно запирались ворота города и ставилась стража, чтобы скифы, оставленные царем в предместье, не могли наблюдать его эллинский образ жизни. Сюда же следует отнести описание ольвийского дома Скила: он был большой и роскошный, украшенный белокаменными грифонами и сфинксами. Геродот не мог его видеть, но тщательно передал описание здания, наверное, одного из наиболее богатых и красивых в Ольвии и потому так запомнившегося ольвиополитам.

В изложении новеллы Геродот дважды сохранил характерную для устного повествования прямую речь персонажей. Она оживляет рассказ и переносит слушателей как бы непосредственно на место событий. Сначала звучит речь грека, обращенная к скифам, затем призыв Ситалка обменяться заложниками. С той же целью для оживления повествования в фольклоре часто употребляется настоящее время в рассказе о прошлом. Оно встречается и в новелле о Скиле. Узнав о возмущении скифов, он убегает во Фракию, а Октамасад, выслушав вестника Ситалка, соглашается на его предложение.

Новелла о Скиле показывает, как ширилась и укреплялась с течением времени эллинизация правящей верхушки скифского общества. Несмотря на утверждение Геродота, что причина гибели Скила заключается в неприятии скифами чужой религии, приобщение скифского царя к культу Диониса скорее всего оказалось лишь поводом для расправы с царем его противниками.

Почему же Скил не нашел спасения за стенами Ольвии, а бежал в далекую Фракию? Геродот пишет, что Скил узнал о возмущении своих соотечественников не в Ольвии, а возвратившись в Скифию. Во Фракии, он, возможно, искал там не просто убежище, а хотел собрать силы для возвращения себе царской власти. В это время уже назрел военный конфликт между фракийцами и скифами: в случае поражения Октамасада Скил мог рассчитывать на возвращение на родину. Но события развернулись неожиданно для Скила, когда предводители войск нашли путь к примирению. Они обменялись знатными заложниками, каждый из которых имел притязания на власть; расправившись с ними, как скифский, так и фракийский цари избавлялись от опасных конкурентов.

За последнее время наиболее подробно с исторической точки зрения новеллу о Скиле проанализировал В. Г. Виноградов, сопоставив ее сведения с данными археологии. По его мнению, экономика Ольвии и других греческих городов Северо-Западного Причерноморья находилась в V в. под контролем скифов. Ариапиф и Скил, не вторгаясь в сферу внутренней и внешней политики, имели возможность существенно влиять на экономику греческих государств, и те вынуждены были переориентировать ее с земледелия и скотоводства на ремесло и транзитную торговлю скифскими поставками.[226]

Таков один из возможных исторических выводов из новеллы. Однако она дает историку большой простор для разнообразных догадок. Построение новеллы по законам фольклора допускало отход от реалий повседневной жизни. Поэтому имеющиеся там, с точки зрения нашей логики, ошибки не надо приписывать Геродоту.[227] Например, даже если за Скилом запирались ворота города, то в течение месяца, пока там жил Скил, в Ольвию существовал доступ жителям ее округи и лежавшего у ее стен предместья. Так что скифы от них могли узнать о том, как проводит время их царь в городе. Но фольклорный рассказ, строящийся по принципу контрастных противопоставлений, предпочитает полностью изолировать Скила от его подданных и затем описать потрясшую их сцену приобщения царя к чужой религии.

Факты биографии двух знатных скифов, переосмысленные греческим фольклорным сознанием, вылились в форму исторической новеллы, основная функция которой была познавательная. Этим объясняется одна из ее специфических черт: если содержание предания интересно аудитории, исполнителя станут слушать, даже если он не наделен особым даром рассказчика. Поэтому рассказчиков новелл было гораздо больше, чем исполнителей других жанров повествовательного фольклора, которые требуют высокого мастерства. Сказки, например, передавались ограниченным кругом лиц, овладевших исполнительской традицией. Неумело рассказанный анекдот теряет комический эффект, и поэтому не каждый может его передать.

Неустойчивость художественной формы новеллы не исключала, однако, возможности ее изложения отдельными лицами в высокохудожественной форме. Это отразилось в записях Геродота. Старинную новеллу об Анахарсисе сообщили Геродоту в виде довольно сжатого рассказа. Новелла же о Скиле — развернутое яркое повествование, в котором сохранились многие живые черты фольклорного рассказа.

Записи Геродота принципиально отличаются от записей современных исследователей народного творчества. Последние стремятся максимально точно отразить на бумаге услышанное, включая, например, особенности произношения рассказчика. Оценка же произведения и отношение к нему записавшего исследователя даются в специальных работах.

Геродот не записывал народные предания в современном понимании. Он усваивал их, слушая разных рассказчиков, искал сведущих людей, когда ему оказывалось что-либо неясно, и на этой основе создавал, как всякий рассказчик, свой собственный вариант новеллы или мифа. Историк сам был прекрасным рассказчиком, владевшим всеми приемами фольклорного повествования. Поэтому он сумел передать новеллы и мифы во всей их красоте. Таковы, на наш взгляд, новелла о Скиле и миф о Геракле и змееногой деве, которые во времена Геродота были на устах у многих ольвиополитов. Историк, однако, далеко не всегда шел по пути записи подробного варианта рассказа. В его сочинении историческая новелла представлена в самых разнообразных стилистических аспектах. На одном полюсе — развернутая во многих подробностях новелла, отражающая все богатство фольклорного источника; на другом — переработка народных рассказов в стиле ионийской научной прозы.[228]

Сообщения об Анахарсисе и Скиле — великолепный пример различных вариантов записей новелл у Геродота. С одной стороны, краткое упоминание пелопоннесской новеллы об Анахарсисе, с другой — обширная новелла о Скиле, новелла же о смерти Анахарсиса — промежуточный вариант.

Греческие города Скифии

В понятие Скифии, как уже говорилось, входило не только пространство, населенное скифами и подчиненными им племенами, но также эллинские полисы, находившиеся в этих пределах. Во времена Геродота их было уже немало, но в «Истории» упомянуты лишь два города и одна гавань. На первый взгляд кажется странным незначительное число и выбор городов: с одной стороны — Ольвия, один из крупнейших полисов Северного Причерноморья, с другой — небольшая Керкинитида и, наконец, никому, кроме Геродота и Птолемея, не известная гавань Кремны на Меотиде. В то же время ни слова не сказано о множестве городов и поселений по берегам Боспора Киммерийского, о существовании которого Геродот прекрасно осведомлен. Это показалось современным исследователям столь удивительным, что вызвало предположение о намеренном умолчании, объясняющемся проафинской ориентацией историка и недружественными отношениями Боспора с Афинами в середине V в.[229]

Однако в контексте всего сочинения Геродота выбор одних городов и отсутствие других вполне оправданы и не нуждаются ни в каких дополнительных гипотезах. Следует все время помнить, что в задачи автора Скифского логоса входило описание похода Дария в Скифию и в связи с этим изображение географического положения и варварского населения этой страны — скифов.

Ни Геродот, ни какой иной древний автор ничего не написали хоть о какой-нибудь роли греческих колоний Северного Причерноморья в скифо-персидской войне. Никаких материальных свидетельств о такой роли не обнаружено и при археологических раскопках. Судя по всему, путь Дария лежал вдали от моря, близ которого находились Тира и Ольвия, а к Крыму он вообще не приближался. Поэтому ясно, почему Геродот не уделил внимания характеристике северопонтийских колоний, как, впрочем, и остальных городов на Понте.

Мореплавание у греков было в основном каботажным и, направляясь в Ольвию, корабль от Боспора Фракийского шел вдоль западного побережья Понта. Он делал остановки в греческих колониях для заправки водой и провиантом. Поэтому весьма вероятно, что судно, на котором плыл Геродот, останавливалось в упомянутых им Аполлонии, Месамбрии и Истрии. Но ни о каких собственных впечатлениях историка об их посещении нет речи, и краткие сведения о них вполне могли основываться на картах и сочинениях предшественников.

Первые два города встречаются в тексте «Истории» дважды. Один раз оба указаны для ориентировки читателя относительно мест обитания фракийцев, которые без боя сдались Дарию. Другой раз об Аполлонии говорится для определения расстояния (2 дня пути) до истоков фракийской реки Теар, а о Месамбрии — что она входит в число греческих городов, которые миновал Ксеркс во время похода на Элладу.[230] Истрия названа лишь один раз при описании впадения Дуная: он, по словам историка, протекает через всю Европу и впадает в Понт Евксинский там, «где милетские поселенцы основали город Истрию». Косвенно упоминание Истрии есть в новелле о Скиле, где сказано о его матери — истрианке.[231] При описании же западных границ Скифии, начинающейся от Истра, город Истрия вовсе не упомянут. В этом не следует видеть никакого специального умысла так же, как и при описании Боспора Киммерийского на востоке Скифии, где ничего не сказано о греческих колониях на этом проливе.

Несколько раз называя Боспор Киммерийский, Геродот нигде детально не характеризует его географическое положение, вероятно, считая его общеизвестным. Ведь по проливу проводили границу Европы и Азии, и широкая аудитория знала об этом не из научных сочинений, а из представлений в театре (например, из трагедии Эсхила «Прометей прикованный») и рассказов мореходов, постоянно посещавших расположенные там греческие колонии. Историка занимало происхождение названия пролива и удивительный для грека факт его замерзания зимой, что давало возможность скифам перегонять свои стада на противоположный берег.[232] Все эти наблюдения касаются варварского (киммерийцы, скифы), но не греческого населения, поэтому, естественно, что здесь нет речи о греческих колониях.

Итак, западнопонтийские города упоминаются без каких-либо подробностей об их жизни и внешнем облике, а только для географической ориентации читателя или для характеристики мест, встречавшихся на пути персидских завоевателей. Восточнопонтийских городов Геродот вообще не называл, а три упоминания Синопы на южном берегу Понта также относятся к географическому контексту.[233] Лишь наименование небольшой Темискиры, легендарной родины амазонок, вставлено в текст мифа о женщинах-воительницах, но опять-таки сам этот город никак не охарактеризован.

Геродот подробно рассказал о помощи, оказанной Дарию Ми-летом и другими греческими ионийскими городами, но ничего не написал о том, какую позицию заняли жившие в Скифии выходцы из Милета. Поэтому в тексте «Истории» следует ожидать упоминания о северопонтийских городах только в качестве географических ориентиров.

Классический пример такого рода Керкинитида, или Каркинитида. Геродот пишет название города в последней огласовке. Так он назывался на диалекте его основателей-ионийцев. Когда же на рубеже III и IV вв. город вошел в состав Херсонесского государства, жители которого говорили на дорийском диалекте, его стали называть Керкинитидой.[234]

Наименование этого города постоянно встречается в античной литературе при описании Скифии. Он упоминался в «Землеописании» Гекатея и в сочинениях других ионийских географов, чьи данные использовали несколько столетий спустя Мела и Плиний, а также у более поздних авторов Птолемея и Арриана.[235] Столь частые упоминания объясняются не какими-то выдающимися особенностями самой Керкинитиды, а тем, что она лежала близ границы земель скифов и тавров и, таким образом, оказалась важным географическим ориентиром.

Сходную с Керкинитидой роль играла гавань Кремны. Около нее греки проводили восточную границу владений царских скифов на северном берегу Меотиды. Геродот пишет также о Кремнах, излагая миф о появлении амазонок в Северном Причерноморье.[236] Конкретное географическое название призвано подчеркнуть достоверность рассказа о высадке амазонок на берегах Меотиды и об их встрече со скифами. Насколько известно по письменным источникам, в V в. эта гавань была единственной на северных берегах Меотиды, которую посещали греки. Они дали ей наименование, означающее в переводе с греческого Кручи. Неудивительно поэтому, что в миф, локализованный у Меотиды, включено название Кремны.

Обращаясь к анализу сведений Геродота об Ольвии, надо сказать, что и она также служит географическим ориентиром, потому что лежит посередине южной стороны скифского квадрата. Однако роль Ольвии в «Истории» уникальна среди прочих городов Причерноморья, так как отсюда идет основная информация о Скифии. Это бросается в глаза любому внимательному читателю. Недаром многие ученые уже в течение двух столетий уверенно пишут о посещении историком Ольвии, хотя прямо об этом он ничего не сказал, как, впрочем, и о большинстве других городов, где ему удалось побывать. Например, уже говорилось, сколь богаты и разнообразны в «Истории» сведения о Милете и его округе, но Геродот нигде не упомянул, что он туда ездил. Зато он ссылается на рассказы, слышанные от милетян, так же как и на сообщения ольвиополитов.[237]

Подобно прочим городам на Понте, Ольвия ничем не поразила воображение историка, и он ничего специально о ней не написал. Но благодаря тому, что здесь Геродот активно собирал материалы о Скифии, кое-какие сведения о городе проникли в его труд, и об Ольвии можно узнать больше, чем о любом другом греческом полисе на берегах Понта. Собранные воедино разрозненные записи Геродота освещают историю и культуру одного из древнейших государств в Восточной Европе.

Название города и его жителей встречается в тексте «Истории» 10 раз. За исключением одного случая историк всюду говорит о Борисфене и жителей называет борисфенитами.[238] Только в главе о живущих у Днепра скифах-земледельцах Геродот заметил, что греческие колонисты, поселившиеся у Гипаниса, называют их борисфенитами, а сами себя — ольвиополитами.[239] Отсюда ясно, что Геродоту известно официальное название города. Но ориентируясь на читателей Греции, он определил Ольвию более привычным для них наименованием Борисфен и соответственно жителей его борисфенитами.

Геродот называет Борисфен то городом, то полисом (то есть Центром государства), то гаванью. Нет сомнения, что первые два определения, встречающиеся в новелле о Скиле, относятся к Ольвии. Хотя Ольвия была крупной гаванью, возможно, под гаванью борисфенитов историк подразумевал древний Борисфен на острове Березань, который к V в. вошел в состав Ольвийского государства. Подплывая к Ольвии, корабль не мог пройти мимо этого древнейшего поселения на северном побережье Понта.

Черты внешнего облика Борисфена относятся исключительно к Ольвии. Она окружена стенами с воротами и башнями. Подобные укрепления вообще характерны для греческих городов этого периода, и Ольвия не составляла исключения. Оставляя войско в предместье города, Скил скрывался за его стенами и вел там жизнь, присущую состоятельному греку: имел большой дом, жену гречанку, ходил на агору, говорил по-гречески, прекрасно зная этот язык с детства от матери истрианки, одевался в греческое платье. Последнее обстоятельство показывает, что в V в. ольвиополиты носили ту же одежду, что и греки метрополии. Когда же через несколько столетий Дион Хрисостом посетил Ольвию, костюм горожан изменился: отважный юноша Калистрат, «имевший в наружности много ионического», предстал перед оратором в «шароварах и прочем скифском убранстве».

Жизнь греческого города всегда была тесно связана с его центральной рыночной площадью, агорой. Там шла торговля и созывалось народное собрание, а вокруг стояли главные общественные сооружения и храмы. В Ольвии по раскопкам известны агора и окружавшие ее торговые ряды, здание суда, храмы Зевса и Аполлона.

Для своих постоянных наездов в Ольвию Скил построил большой роскошный дом, вокруг которого стояли сфинксы и грифоны из белого камня. Таким образом, можно представить, как в V в. было принято в Ольвии украшать дома богатых горожан. Роковое желание Скила стать посвященным в таинства Диониса Вакхического дало возможность узнать о существовании подобного культа в Ольвии и о том, что процессия посвященных шествовала по улицам города в вакхическом исступлении.

В «Истории» засвидетельствовано общение ольвиополитов не только вообще со скифами, но и с конкретными скифскими царями Ариапифом и Скилом и отмечена не совсем ясная функция посредника Ариапифа, которую исполнял ольвиополит Тимн.

Единственное, что привлекло специальное внимание историка собственно в Ольвии, вставлено в текст исторической новеллы в качестве примечания: жители города говорят о себе, что они милетяне. Это подтверждается найденной при раскопках Милета надписью IV в. об исополитии (уравнении в правах гражданства) милетян и ольвиополитов. Наверное, это положение было закреплено договором еще в архаический период и существовало во времена Геродота; договор IV в. лишь заново подтверждал древние обязательства.

Известно, что исополития существовала у Милета и с другими его колониями, например с Кизиком. На этом основании жители колонии могли называть себя милетянами, как видно по надписи, где сказано: «согласно отеческим установлениям, кизикенцу быть в Милете милетянином, милетянину в Кизике — кизикенцем».[240]

Археологические исследования на городище Ольвия ведутся с XIX в. И, естественно, археологам хочется найти остатки тех сооружений, о которых говорится у Геродота. Известный исследователь Ольвии Б. В. Фармаковский специально поручил своему ученику К. Э. Гриневичу заняться темой Геродот и Ольвия. В статье 1915 г. К. Э. Гриневич не мог связать с описанием Геродота никаких археологических остатков, кроме найденного в XIX в. фрагмента скульптуры сфинкса или грифона. Фрагмент подтверждал рассказ о том, что в V в. дома в Ольвии действительно украшали подобные скульптуры. Позднее К. Э. Гриневич утверждал, что при раскопках Ольвии им были открыты оборонительные стены первой половины V в., т. е. те, которые окружали город во времена Скила.[241] Однако сейчас датировка Гриневича пересмотрена, и наиболее ранние из найденных остатков оборонительных стен Ольвии относят к первой половине IV в.[242] Они были построены из сырцового кирпича, и, вероятно, в V в. стены и башни Ольвии сооружали из того же не слишком долговечного материала, а не из камня, как, на первый взгляд, представляется современному читателю.

Предместье Ольвии является, по нашему мнению, другим объектом, неверно отождествляемым с описанием Геродота. Как и в русском языке, греческое слово «предместье» могло обозначать либо пригородный поселок, либо вообще земли, прилегающие к городу. Вблизи границы города открыто греческое поселение (около 30 полуземлянок). Автор раскопок Ю. И. Козуб датирует его V—началом IV в. и считает его тем предместьем, где скифский царь, входя в Ольвию, оставлял свое войско.[243] Мы же уверены, что в новелле имелось в виду незаселенное пространство перед городом, где кочевники разбивали свой лагерь. Трудно представить, чтобы скифы, столь отличные в образе жизни от греков, размещались среди тесных полуземлянок бедного населения, жившего за стенами города. Ведь вся новелла о Скиле, по свидетельству Геродота, иллюстрировала неприятие скифами греческих обычаев. Не подвергая сомнению важность открытия поселения у стен Ольвии, следует все же считать, что оно не имеет никакого отношения к упоминанию предместья у Геродота.

Богатый дом Скила, существовавший в Ольвии в середине V в., заметно выделялся из общей скромной застройки города. Поэтому вполне возможно найти остатки его фундамента. Фрагменты выразительного архитектурного декора и выборка стен от какого-то массивного сооружения V в. обнаружены на Северо-Западном раскопе, невдалеке от центра Верхнего города. По мнению многолетнего руководителя Ольвийской экспедиции С. Д. Крыжицкого, местоположение этих выборок и характер архитектурных деталей не противоречат возможной идентификации с домом Скила, хотя для окончательного утверждения имеющихся данных не достаточно.[244]

Таким образом, из всего описанного в новелле о Скиле археологами открыта только агора Ольвии, возникшая еще в VI в. По выборке стен в северо-западном углу города можно судить, если не о самом доме Скила, то во всяком случае о характере богатого ольвийского здания, в стиле которого мог быть выстроен дом скифского царя. То же самое можно сказать и о фрагменте мраморного грифона или сфинкса V в.

Итак, археологические данные почти не иллюстрируют сведения Геродота об Ольвии. Это их, однако, не обесценивает: наоборот, историк освещает то, что оказывается невозможным уловить по тем или иным причинам в материальных остатках, обнаруженных при раскопках.

В «Истории» сохранились бесценные записи фольклора ольвиополитов и сделанные ими специально для Геродота переводы рассказов скифов. Поэтому мы можем представить, какие жанры фольклора продолжали развиваться в колонии, каковы были сюжеты, популярные среди ольвиополитов, а в ряде случаев мы даже слышим их голос, так как Геродот сохранил прямую речь героев мифов и новелл.

Руководствуясь целями своего труда, Геродот интересовался лишь тем, что было связано с историей Скифии. Этим объясняется его отбор сюжетов ольвийских рассказов: две исторические новеллы об Анахарсисе и Скиле, два мифа о происхождении скифов, а также историческое предание о приходе скифов из Азии в Северное Причерноморье.

Подробно изложенный греческий миф о происхождении савроматов от браков скифов с амазонками вполне вероятно записан также в Ольвии. Наверное, миф сложился в среде греков, обосновавшихся на Керченском проливе, так как там находились ближайшие к земле савроматов греческие колонии. Однако по сочинению Геродота видно, что он не бывал в этих колониях и вряд ли знал их фольклор. Ольвиополиты же могли проявить интерес к мифу о савроматах, потому что они ходили через земли савроматов на Южный Урал.

Записи фольклора у Геродота можно использовать для реконструкции представлений ольвиополитов о начале истории земель их полиса и его округи, а также узнать конкретные факты о контактах греков и скифов в середине VI—начале V в.

Греческие колонисты хорошо знали точную дату оснований поселений Борисфена и Ольвии в VII—VI вв., но первые связи этих земель с Элладой они относили на несколько столетий раньше ко временам мифической истории: однако для греков она была столь же реальна, как и события недавнего прошлого.

Согласно ольвийским мифам, Геракл оказался первым греком, посетившим незаселенные земли Скифии близ Гилеи, и стал родоначальником местных племен скифов, агафирсов и гелонов. Таким образом, ольвиополиты, соотечественники и потомки Геракла, оказывались как бы старшими братьями своих соседей, чем и обосновывали право на владение землями в Скифии. Атлетические состязания на Ахилловом Дроме, будто бы учрежденные Ахиллом, протягивали еще одну связующую нить между общегреческой и ольвийской историей, которая уводила ее корни ко временам Троянской войны.

Из ольвийских новелл мы узнаем о достаточно близком общении греческих поселенцев со скифами. Оно возникло уже в VI в., и мы бы ничего не знали об этом без записи Геродота, так как имеющееся в нашем распоряжении незначительное количество скифских археологических материалов еще не дает основания для подобного заключения. Имена Анахарсиса и царя Савлия закрепились в сюжете новеллы потому, что были хорошо известны греческим рассказчикам и их аудитории.

Обстоятельства смерти Анахарсиса греки узнали от скифов. Это показывает, что в VI в. по крайней мере некоторые колонисты знали язык своих соседей, а какие-то скифы говорили по-гречески, и общение обеих сторон касалось не только сугубо утилитарных тем обмена товарами. Анахарсис должен был научиться говорить по-гречески еще у себя на родине, чтобы свободно общаться с эллинами во время своего путешествия.

«История» является уникальным источником наших знаний об этнографическом и географическом кругозоре ольвиополитов. Остановимся на некоторых чертах народной этнографии, отразившейся в наименованиях народов, с которыми встретились милетские колонисты в VII—VI вв.

Часть этниконов местного происхождения передают в греческой огласовке самоназвания, например невры и алазоны. Среди скифов выделялись различные племена, которым греки дали определения на собственном языке: пахари, кочевники, царские, земледельцы. Здесь, как и в прочих словообразованиях народной этнографии, отсутствует единый принцип, по которому дано наименование. Этникон аротеры (пахари) произошел от главного интересовавшего греков занятия этого племени; этникон номады (кочевники) свидетельствует об образе жизни, а басилеи (царские) — о главенствующей роли среди прочих скифских племен. Таков же был принцип наименования и соседей скифов: андрофаги (людоеды) — по одному из поразивших воображение греков обычаев, меланхлены (одетые в черные плащи) — по цвету одежды.

Своих ближайших соседей ольвиополиты определили по месту их обитания: в лесной области Гилее жили гилеи, а по берегам рек Аксиака и Борисфена соответственно аксиаки и борисфениты.[245] На последнем стоит остановиться более подробно, так как Геродот записал, что «эллины, живущие на Гипанисе», то есть ольвиополиты, называют борисфенитами скифов георгов (земледельцев).[246]

Этникон георги возник у греческих колонистов Борисфена на ранней стадии знакомства со скифами Поднепровья. Тогда эллины еще не особенно хорошо представляли чуждый им скотоводческий уклад хозяйства и в иранском самоназвании племени gauvarga (почитатели скота) различили сходно звучащее по-гречески слово земледелец.[247] Затем, ближе узнав быт этого племени, ольвиополиты изменили его наименование. Однако старый этникон уже был записан в географических сочинениях ионийцев, вероятнее всего в «Землеописании» Гекатея, и оттуда стал переходить в более поздние произведения.

В анализируемом месте «Истории» Геродота, нам кажется, можно уловить, как он сравнивает и проверяет свои сведения с имевшимися уже сочинениями о Скифии. Сначала историк назвал ранее известный по литературе этникон «скифы-земледельцы», но, зная, что в живой практике ольвиополитов он не употребляется, сделал примечание: эллины, живущие у Гипаниса, называют их борисфенитами. После Геродота этникон борисфениты вошел в античную литературу, но также продолжало употребляться и прежнее название «скифы-земледельцы». В IV в. Эфор писал о скифах-земледельцах, а столетием позже Менандр в неизвестной комедии упомянул понтийский народ борисфенитов; племя борисфенитов у Днепра называет также Плиний, опираясь на утраченные ионийские источники.[248]

Этникон георги еще недавно заставлял многих археологов искать в Нижнем Поднепровье земледельческое население, но теперь доказано, что в степной полосе Северного Причерноморья во времена Геродота обитали только кочевники.[249] Таким образом, ближайшие соседи Ольвии, жившие у Днепра, действительно были «почитателями скота», а не земледельцами.

По этим кратким заметкам видно, сколь несистематизированными были разнообразные сведения народной этнографии о Скифии. Ионийские географы и, вероятно, в первую очередь Гекатей, привели их в определенный порядок. Геродот перенял и усовершенствовал методику исследования своих предшественников; он расширил и углубил круг знаний о Скифии во многом благодаря тщательным и умелым расспросам ольвиополитов. Ему удалось найти тех из них, которые ходили по древнему торговому пути к Уралу, и узнать от них о северных и восточных соседях скифов, а также о том, до каких пределов они знакомы с населением Европы. Из записей Геродота становится ясно, что ольвиполиты подобно другим своим соотечественникам находили сходство функций местных и эллинских божеств и на том основании отождествляли имена скифских и собственных богов.

Из текста Геродота извлекаются сведения о некоторых источниках полезных ископаемых, которыми пользовались ольвиополиты. Они разрабатывали богатые соляные отложения в устье Днепра, а по торговому пути с Южного Урала получали золото. Соль в качестве консервирующего продукта использовалась в больших количествах при заготовках рыбы, одного из основных продуктов питания греков. Эксплуатация названных соляных запасов продолжалась, вероятно, на протяжении всего периода существования Ольвии. Это подтверждает Дион Хрисостом, отметивший соль из устья Борисфена как важный предмет экспорта из Ольвии к варварам и на Таврический полуостров.[250]

Итак, источниковедческий анализ IV книги «Истории» показал, какую большую роль сыграли ольвийские информаторы в рассказе Геродота о Скифии. По образному выражению Μ. М. Бахтина, автор великого произведения литературы снимает зрелые плоды длительного и сложного созревания, подготовленные многими поколениями. С этой точки зрения надо оценить важный вклад в труд Геродота многих знаний, накопленных ольвиополитами.

Степень достоверности Скифского рассказа

Все изложенное выше характеризует Геродота как добросовестного, тщательного и объективного исследователя, талантливого писателя, живого, доброжелательного и наблюдательного человека. Значит ли это, что все его сведения отвечают истине? Конечно нет, но надо помнить, что расхождения с истиной происходят не из-за недобросовестности или намеренного желания тенденциозно осветить события, но из-за уровня знаний того времени. Стремление к объективности у Геродота было столь велико, что он, по собственному признанию, записывал даже то, чему сам не верил. Такого не допустит современный исследователь, который либо вообще не станет принимать в расчет заведомо ложное мнение, либо будет обстоятельно его оспаривать. Однако это качество Геродота определяет не только слабость, но и силу его сочинения. Ведь иначе не сохранились бы, например, ни скифский миф о Таргитае, ни эллинский о Геракле и змееногой богине, и мы были бы лишены ценнейших памятников фольклора скифов и эллинов Северного Причерноморья.

Геродот стоит у истоков выработки определенных канонов историографии и во многом еще зависит от устных приемов построения изложения. В различных народных преданиях действие одного не согласовывалось с действиями другого, один и тот же герой мог совершать взаимоисключающие поступки. Это полностью не изжито и у Геродота, включившего в свой труд мало совместимые эпизоды, вероятно, извлеченные из разных источников. Историк либо сам не смог их свести воедино, либо не заметил противоречий, что вообще характерно для авторов крупных произведений.

В Скифском рассказе есть немало таких моментов, на которые ученые неоднократно обращали внимание. В одном месте историк пишет, что скифы вообще не употребляли меди, а в другом рассказывает о медных стрелах и гигантском котле Арианта, отлитом из них.[251] Передавая скифскую легенду, Геродот сообщает о почитании священных золотых предметов плуга, секиры и чаши, а характеризуя скифскую религию, вообще не упоминает о священном золоте.[252] Несовместимы сообщения о реке Араке в рассказах о продвижении скифов в киммерийские земли и о походе Кира на массагетов.[253] Наверное, речь шла о двух разных реках с одним названием. Такие случаи известны в античности: например, Гипанисом называли Южный Буг и Кубань. Однако Геродот не упомянул, а вернее, и сам не понял, что Араке в первом случае — река в Средней Азии, а во втором, по всей вероятности, — Волга. Есть какая-то серьезная путаница в рассказе о переселении невров в страну будинов, так как выше Геродот писал, что первые жили у истоков Тираса и Гипаниса, а вторые — за Танаисом,[254] то есть не были пограничными племенами, а разделялись владениями андрофагов и меланхленов. Поэтому ученые, пытаясь отождествить археологические культуры с геродотовыми племенами, весьма различно локализуют будинов.[255]

Немало нареканий вызывает несоответствие реальности многих цифр в «Истории». Это обстоятельство заставило даже усомниться в добросовестности Геродота и отрицать факт его путешествия в Скифию.[256] Между тем числа несут у Геродота весьма неоднозначную информацию, и ее можно оценить лишь изучив контекст, в котором они встречаются.

В устной традиции разных народов широко известны излюбленные числа 3, 7, 9, 10, 12, 40, 1000 и др. В контексте фольклорного рассказа они не говорят о точном количестве, а рисуют привычный обобщенный образ перечисляемых объектов. Например, 40 или 1000 лет — в фольклоре это не определенный отрезок, а стандартный большой промежуток времени: 40 — в пределах человеческой жизни, 1000 — в истории этноса. В целом же надо помнить, что счет в фольклоре так же условен, как условны пространство и время.[257]

В Скифском рассказе Геродот употребил 23 различные цифры, причем некоторые по нескольку раз. Из первого десятка встречаются все цифры, кроме 9, далее следуют 11, 14, 15, 20, 40, 50, 60, 100, 150, 200, 600, 1000, 4000, 700 000. Чаще всего историк характеризует цифрами различные географические величины: длину рек, площадь Скифии, территорию, занимаемую разными племенами. Заметную группу составляют измерения всевозможных достопримечательностей (скифского святилища, котла Арианта, следа Геракла). В особую группу выделяются числа, включенные в ткань подробно изложенных мифических сказаний. Наконец, есть упоминания о количестве самых разнообразных предметов (крепостей, повозок хвороста, пленников).

В мифических сказаниях, записанных Геродотом в Северном Причерноморье, встречаются традиционные числа 3 и 1000. Герои фольклорных сказаний обычно имеют трех сыновей и царская власть достается младшему. Таковы три сына Таргитая: Липоксай, Арпоксай и Колаксай, а также сыновья Геракла и змееногой богини — Агафирс, Гелон и Скиф. Чисто фольклорным следует считать сообщения и о 3 кораблях, на которых амазонки прибыли на берега Меотиды. Таково же утверждение скифов, что от первого их царя Таргитая до похода Дария прошло 1000 лет.

Наряду с 1000 из рассказов скифов происходят цифры 50, 100 и 150. 150 повозок хвороста требуется для сооружения святилища в честь скифского бога войны, где приносят в жертву одного из каждых 100 пленников. На могиле скифского царя через год после его смерти удавливают 50 слуг и 50 лошадей. Таким образом, получается ряд 50, 100, 150, 1000. Он позволяет заключить, что скифы пользовались десятиричной системой счисления. Это наиболее распространенная в мире, но не единственная, система счисления, происхождение которой, как отметил еще Аристотель, связано с количеством пальцев на наших руках. Известны также двоичная система у древних египтян, двадцатиричная у галлов, шестидесятиричная на Древнем Востоке.

Для создания наглядного образа у читателей Геродот часто приводил размеры описываемых им достопримечательностей. В Скифии таким способом охарактеризованы три объекта: котел Арианта, святилище скифского бога войны и отпечаток ступни Геракла.

Размер скифского святилища, сооружавшегося из хвороста, историк (или его греческий информатор) определил на глаз в греческой системе мер длины: «приблизительно три стадия в длину и ширину». Хотя неизвестно, какой стадий, аттический (177,6 м) или ионийский (210 м), имел в виду Геродот, его сообщение дает возможность получить примерное представление о размерах сооружения.

Оценивая сообщение о размере ступни Геракла, следует вспомнить, что греки представляли богов и героев в облике людей, совершенных по красоте и более рослых, чем обычный человек. Поэтому очень крупными были и отпечатки их ног, которые показывали в различных местах. Обычно такими отпечатками считались сходные по форме со ступней углубления в камнях и скалах. Такой камень мог находиться и у Тираса. Однако величина ступни Геракла в два локтя, совпадающая с размером сандалии героя Персея в Египте,[258] отражает скорее всего не истинную величину углубления в камне, а свидетельствует о выработавшейся в греческом фольклоре традиционной цифре размера ноги бога или героя.

Невероятные цифры величины котла Арианта, как мы показали выше, происходят из устной традиции, связанной с восточной шестидесятиричной системой счисления. Греки многое заимствовали из этой системы, особенно в определении мер и весов: например, крупная денежно-весовая единица талант (26,2 кг) делилась на 60 мин, а монета драхма разменивалась на шесть оболов.

Числа, кратные шести, нередко встречаются у Геродота. Таковы расстояния «около 60 стадиев» между крепостями Дария на реке Оар или 600 кораблей во флоте царя. Такое же количество судов, по словам Геродота, персы собрали для осады Милета и покорения Афин.[259] Цифра эта не соответствует действительности хотя бы потому, что экипаж кораблей достиг бы ста тысяч человек.

Столь же нереальна названная Геродотом численность войска Дария 700 тысяч; ведь в таком случае армия растянулась бы по Скифии почти на 500 км, если бы следовала одной колонной. Даже при продвижении несколькими параллельными колоннами длина их несообразна с реальностью, не говоря уже о том, что невозможно прокормить такое количество людей в условиях военных действий.[260]

Происхождение столь нереальных цифр войска и флота Дария следует искать в традиционных числах фольклора. Из него они перешли в литературу греков. Например, 70 и кратные ему числа не означали точного количества, а указывали на предельно крупную величину: 70 — возраст человека, 700 000 — размер войска.[261] Геродот добросовестно записал цифры, сообщенные ему информаторами. Их «достоверность» подтверждалась, наверное, в глазах историка еще и тем, что разные люди называли одни и те же привычные цифры. Но ни рассказчики, ни слушатели не задавались целью проверить их реальность.

600 при шестидесятиричном счете представляло крупное круглое число, и поэтому получалось так, что в трех различных случаях, по словам Геродота, персы собирали флот из стольких кораблей. Поход персов против греков был более грандиозным, чем против скифов, поэтому войско, собранное для греко-персидской войны, в шесть раз превосходило то, которое отправилось в Скифию.

Перечисленные цифровые примеры играли в устной традиции специфическую роль, обозначая не определенное числительное, а скорее качественное прилагательное со значением какого-то множества. С этой точки зрения их следует оценивать в тексте «отца истории», а не использовать для строгих вычислений или обвинений Геродота в некомпетентности.

Другая группа цифр в Скифском рассказе происходит из сообщений эллинов о различных расстояниях. С их помощью Геродот стремится показать читателю величину описываемой страны, протяженность ее рек, пространства, занятые теми или иными племенами, или вовсе не заселенные.

Вся Скифия изображена в виде правильного четырехугольника со стороной в 4000 стадиев. Так ионийские географы представляли форму и площадь одной из крупнейших и мало известных областей ойкумены. За этими теоретическими выкладками не надо видеть реальную площадь Скифии. Более достоверные цифры появляются там, где Геродот получил от ольвиополитов их практические сведения о пути через земли разных народов и о судоходных отрезках Гипаниса и Борисфена. В среднем, по Геродоту, день пути равен 200 стадиям, а о расстоянии дня плавания историк ничего не сообщил и нигде не учел, что вниз по реке корабль идет скорее, чем вверх. Согласно расчетам современных исследователей, день плавания вверх по реке — около 30 км, а вниз — около 80 км; день пути колеблется от 35 до 42 км, так как неизвестна величина стадия, которым пользовался Геродот.

Считая, что немногие реки могут сравниться по величине с Гипанисом, Геродот указал, однако, сравнительно небольшую протяженность этой реки: пять дней плавания от истоков по узкой части, затем четыре — по более широкой вплоть до устья. Хотя расстояние в днях плавания можно определить лишь приблизительно, все же длина Южного Буга намного больше отмеченной Геродотом. Вероятно, здесь шла речь лишь о верхней и нижней судоходных частях реки без учета ее среднего порожистого течения.[262]

Геродот дважды сообщил протяженность территории скифов-земледельцев по Борисфену, причем один раз назвал 11, а другой — 10 дней плавания.[263] В «Истории» это не единственный случай расхождения цифровых данных. По наблюдению В. Али, историк неоднократно не давал себе труда следить за согласованием приводимых им исчислений.[264] В данном случае Геродот, вероятно, взял сведения из разных источников. Цифра 11 получена из сообщений тех, кто плавал по реке, а ниже приведено округленное число 10 в соседстве с явно нереальными 40 днями плавания по Борисфену до местности Герры.

Последнюю цифру некоторые исследователи считали ошибкой переписчика и предлагали исправить 40 на 14, так как вся Скифия, по словам Геродота, простирается на север лишь на 20 дней пути. Представляется верной догадка А. Хансена, высказанная еще в прошлом веке и не нашедшая широкого признания: исследователь связывал происхождение этого числа с похоронным обрядом скифов, так как в Геррах, до которых идет измерение длины Борисфена, находилось кладбище скифских царей.[265] Геродот пишет, что У скифов принято до погребения в течение 40 дней возить умершего к его друзьям.117 Надо полагать, что и умершего царя до его погребения в Геррах тоже возили 40 дней. Ритуальная поездка продолжалась именно столько дней, независимо от того, с какого места она начиналась и какое расстояние следовало преодолеть.

Греки же, жившие в устье Борисфена, узнав, что умершего невдалеке от их города царя везут в Герры 40 дней, решили, что таково расстояние в днях пути туда по Борисфену.

Из рассказов купцов, ходивших по торговому пути к Уралу, Геродот узнал цифры протяженности территории различных племен в днях пути: 3 дня приходилось на земли скифов-земледельцев, 14 — на земли скифов-кочевников, 15 — на земли савроматов.

Итак, в Скифском рассказе цифры разделяются на две большие группы: традиционные фольклорные числа, часть которых употреблялась в повседневной речи, и числа, полученные путем реальных подсчетов, например, дней пути по территории обитания того или иного племени. Выделение фольклорных чисел дает возможность объяснить происхождение некоторых не совместимых с реальностью цифр, кратных 6 и 7. В устной практике современников Геродота их достоверность не подвергалась сомнению, хотя они говорили не о точном количестве, а о неком привычном определении для обозначения промежутка времени, расстояния и объема.

Цифры отражают одну из граней мышления историка и его современников и указывают характер их употребления в устных рассказах — главном источнике Геродота. Эти цифры вполне удовлетворяли требованиям его современников к труду по географии и истории: их главной задачей были не сугубо точные измерения, как, например, в периплах, где давалось практическое руководство мореплавателю, а создание общего представления с помощью традиционных чисел.

Напомним, что ошибочные цифры измерений есть у Геродота в рассказах о Вавилоне и Египте, относительно посещения которых трудно сомневаться. Например, историк допустил крупные ошибки при определении высоты пирамид и сильно преувеличил длину стен Вавилона и количество его ворот. В то же время он верно измерил шагами подножия пирамид и правильно, как показывают археологические находки, описал особый характер кладки вавилонских оборонительных стен, так что нет оснований думать, что он их не видел.

Таким образом, ошибки Геродота не достаточно просто указать, а надо постараться найти их причину, которая сама по себе может оказаться небезынтересной. Например, преувеличенная численность войска Дария, продолжительность его похода на скифов или размеры котла Арианта свидетельствуют о разговорной практике употребления традиционных чисел, в чем-то сходной и с современной. О том, что сбудется нескоро, говорят «обещанного три года ждут» или «этого ждать тысячу лет» и при этом не вкладывают конкретного значения ни в тот, ни в другой срок. Традиционные числа Геродота проливают свет на некоторые особенности древнего разговорного языка, который, в отличие от литературного и документального, почти нам неизвестен.

Скифский рассказ в контексте литературы V—IV вв. до н. э.

После Геродота другие авторы также использовали для описания Скифии сведения греков Северного Причерноморья, но ни один писатель не производил опрос столь же скрупулезно и методично. Лишь отдельные черты быта, природы и фауны страны освещались более детально, нежели у «отца истории».

Можно вкратце перечислить то, что известная нам литература V—IV вв. внесла нового по сравнению с Геродотовым описанием. Наиболее содержателен в этом плане трактат «О воздухах, водах и местностях», ошибочно приписанный Гиппократу. В сочинениях знаменитого врача к Скифии относится лишь описание способа приготовления гиппаки — особого вида сыра из кобыльего молока.[266]

В трактате псевдо-Гиппократа, написанном на рубеже V—IV вв., большое внимание уделено образу жизни и физиологии скифов. Автор подбирал из греческой литературы эмпирические доказательства к своему теоретическому положению о влиянии климата на физическое состояние человеческого организма и его функции. Он взял для примеров население Скифии, а также Египта и Ливии, как представителей двух климатических противоположностей. Экскурс о скифах занимает центральное место во второй части трактата, включая целых 6 глав.[267]

Климат Скифии описан в традициях античной литературы чересчур суровым: большую часть года там стоит зима, а лето короткое и не очень жаркое. Так как, по утверждению псевдо-Гиппократа, в Скифии времена года мало отличаются одно от другого, то и местные жители похожи друг на друга. Они зимой и летом носят одинаковую одежду, постоянно занимаются физическими упражнениями. Все это сказывается на плодовитости скифов, женщины которых часто бездетны, а мужчины болеют «женской болезнью», развитие которой связано с постоянной ездой на коне.

Образ жизни скифов описан в трактате по произведению, автор которого действительно наблюдал быт кочевников в Северном Причерноморье. Подробнее, чем в других источниках, здесь охарактеризовано жилище скифов: войлочные кибитки, поставленные в зависимости от размера на четырех- или шестиколесные повозки, в которые запрягают по две или три пары безрогих волов. Кибитки имеют два или три отделения, в них живут женщины и дети, а мужчины во время переходов едут верхом на лошадях. Едва научившись ходить, скифские дети садятся на коней. Скифы живут на одном месте, пока там хватает корма их скоту, а затем переходят на другое. Их пищу составляют вареное мясо, кобылье молоко и гиппака.

Влияние климата на физиологические особенности разных народов занимало не только автора рассмотренного трактата. Этой темы касался также Аристотель. Он считал, что из-за холодов скифы и вообще северные народы имеют прямые мягкие волосы, а зной в стране эфиопов способствует тому, что «волосы у них закручиваются» .[268]

Труды Аристотеля и Феофраста по естественным наукам полны разнообразных сведений, собранных греками во всей ойкумене, в том числе в Северном Причерноморье. Записи обоих философов содержат ценные сообщения как о дикой природе Скифии, так и о деятельности греческих колонистов, разводивших на своей новой родине привычные им растения и домашних животных.

«История растений» Феофраста оказалась в настоящее время главным письменным источником о садоводстве в Северном Причерноморье. Только из этого сочинения известно, что греки в районе Пантикапея успешно выращивали смоковницы и много сортов яблок и груш. Им также удалось развести гранаты, прикрывая их на зиму от холода.[269] Страбон записал, что таким же способом на Боспоре защищали виноградные лозы; присыпанные землей, они не вымерзали зимой.[270] Однако не все необходимые растения удалось акклиматизировать. Феофраст упомянул о неоднократных неудачных попытках вырастить лавр и мирт, хотя бы в небольших количествах, необходимых для священнодействий. Особняком стоит сообщение Феофраста о каком-то сладком сорте луковиц, которые выращивали жители Херсонеса Таврического для еды в сыром виде.[271]

Среди дикорастущих растений Скифии греки особо выделяли «скифский корень».[272] Он до сих пор используется в медицине и известен сейчас под названием лакрицы, или солодки (glycyrrhiza). Греки делали из него лекарства, применявшиеся при астме и кашле, а в сочетании с медом корень солодки служил средством для заживления ран. Скифы использовали солодку для утоления жажды во время длительных переходов по степям.

Что касается домашних животных, то Аристотель и Феофраст уделили внимание лишь ослам и овцам. О том, что ослы, вывезенные из Средиземноморья, не выживали в холодном климате Северного Причерноморья, писал сначала Геродот, затем в «Истории животных» Аристотель.[273] Археологические находки показывают, что позже в эллинистический период грекам удалось вывести породу ослов, переносивших суровый климат на северных берегах Понта: кости ослов обнаружены на всех крупных поселениях. Сообщения древних писателей об овцах сводятся к удивительному с точки зрения греков факту: в отличие от средиземноморских местные породы овец ели полынь.

О фауне Скифии сохранились столь же отрывочные сведения, как и о флоре. Вероятно, греческие купцы, чьи корабли ходили и в Черное море, и в южное Средиземноморье, заметили, что журавли, «спасаясь от скифских холодов», улетают на зиму в Египет. Эти наблюдения записаны впервые у Геродота, затем у Аристотеля.[274] Большое удивление у греков вызвал вид животного таранда (лося), подробно изображенного в книге «О чудесных слухах», приписываемой Аристотелю, а также в трактате Феофраста «О водах».[275]

У Геродота находится древнейшее описание бобров.[276] В дальнейшем они постоянно привлекали внимание античных авторов. Выделение их мускусных желез применялось в медицине греков и римлян; бобровый мех местное население и греческие колонисты использовали для одежды, а обувь и шкуры понтийских бобров в античном мире считались облегчающими боли при подагре.[277]

В «Истории животных» Аристотель неоднократно обращался к животному миру Скифии.[278] Таковы упомянутые выше журавли, волки у Меотийского озера, насекомое однодневка и кони скифов. Особое внимание он уделил рыбам, что неудивительно, так как рыба играла важную роль в питании греков. Поселившись в Северном Причерноморье, они сразу же занялись рыболовством и хорошо изучили фауну Черного и Азовского морей. Из крупных морских животных там водились только тюлени и дельфины, причем последние уступали по величине средиземноморским. Изобилие рыбы в Черном море греки объясняли сравнительной пресностью его воды, наличием большого количества пищи и отсутствием крупных хищников.

Суровый климат Скифии — постоянная тема античных писателей, обращавшихся к характеристике этой страны.[279] Геродот писал, что там в течение восьми месяцев стоят нестерпимые холода, замерзают Боспор Киммерийский и море. Удивительным по сравнению с Грецией казалось отсутствие землетрясений. Аристотель тоже сообщал о величайших холодах, но отмечал и сильную жару летом, а Феофраст обратил внимание на вымерзание растений в районе Пантикапея.

Северное Причерноморье с многочисленными греческими колониями включалось в периплы — практические руководства по мореплаванию. Древнейший из сохранившихся «Перипл ойкумены» приписывался в античности Скилаку Кариандскому, известному мореходу VI в. Возможно, в основе этого перипла лежал труд Скилака, но он подвергся существенной переработке в IV в. Ведь в «Перипле» названы многие греческие колонии, возникшие после смерти Скилака. Например, Фурии и Гераклея в Италии основаны в середине V в., Амфиполь — в 437 г., а Тавромений — около 394 г.

В перипле побережье Скифии включено в описание Европы, которая отделяется от Азии рекой Танаисом, Меотидой и проливом Боспор Киммерийский. Пространство от Истра до Танаиса заселено скифами, за исключением южной оконечности Таврики, где живут тавры. На западной границе Скифии обитают фракийцы, а на восточной — сарматы. Все это полностью согласуется с описанием населения восточноевропейских степей у Геродота и показывает, что общие представления об этнографии Северного Причерноморья в IV в. оставались теми же, какими были столетием раньше.

Реки Скифии представлены гораздо беднее, чем у Геродота. Их всего три: Истр на восточной, Танаис на западной границе Скифии и Тирас. Особенно удивляет отсутствие широко известных грекам Борисфена и Гипаниса, а также лежавшей у их слияния Ольвии. Но в целом города Северного Причерноморья перечислены в перипле гораздо полнее, чем у «отца истории», что объясняется целями этого сочинения — дать сведения о возможных стоянках корабля.

В земле тавров названа одна греческая колония — Херсонес. Это древнейшее упоминание о нем в сохранившейся античной литературе, равно как о Никонии, Офиусе и ряде городов Боспора. За исключением Херсонеса, все города Северного Причерноморья локализуются автором перипла в скифской земле, что полностью согласуется с прочими сообщениями античных писателей, начиная с Алкея. Крупные греческие поселения перечислены достаточно подробно с запада на восток: Никоний, Офиуса, Херсонес, Феодосия, Китей, Нимфей, Пантикапей и Мирмекий.

Следование корабля вдоль северных берегов Понта, как описано в перипле, было не полностью каботажным. От устья Истра суда брали прямой курс к южной оконечности Крымского полуострова, так что на этом отрезке путь вдвое сокращался.

Серьезное внимание Скифии уделялось в утраченных теперь исторических трудах Эфора и Феопомпа, однако они были написаны по литературным источникам, а не по собственным наблюдениям. Есть основание думать, что в объективности они уступали «отцу истории». Во «Всеобщей истории», известной сейчас только по ссылкам на нее других авторов, Эфор проводил широко распространенное в демократических кругах мнение, что в частной собственности заложена причина всех зол. Сторонники этой теории видели «золотой век» в древнейшем периоде жизни Эллады, а среди своих современников они считали скифов «счастливейшими из людей», так как те будто бы равны между собой и всем владеют сообща. Эфор приписывал скифам гармоничный образ жизни и ряд важнейших изобретений, таких, как гончарный круг и якорь; это было столь же далеко от действительности, как равенство всех скифов.

Таким образом, сочинения перечисленных авторов лишь немногим дополняют картину Скифии, нарисованную Геродотом.