Сколько костей!

II

Я вернулся в Париж в воскресенье во второй половине дня. Альбер Перес выиграл за ночь огромное количество денег. В десять часов утра, когда я поглощал в баре отеля хрустящий круассан с мутным кофе, мрачный и небритый Перес с чемоданом в руках пулей спустился вниз и выскочил из отеля. Я при всем желании не мог его догнать. Чуть позже я отправился в обратную дорогу и по пути сделал лишь одну остановку, чтобы скромно перекусить на средства месье Жюда.

Я въехал в Париж через ворота Клиньянкур и на улице Шампьонне, где живет Альбер Перес, увидел его "симку". Я сдал "фиат" в агентство по прокату автомобилей и вернулся домой на метро.

Служба "отсутствующих абонентов" зарегистрировала для меня все телефонные звонки со вчерашнего вечера. Коччиоли просил меня перезвонить ему, но при этом не оставил номера телефона. Несколько раз звонил еще некто, не оставивший ни сообщения, ни своего имени. Звонила также Шарлотт Мальракис, чтобы пригласить меня к себе на вечеринку в следующую субботу. Она просила перезвонить ей. Утром в воскресенье снова дважды звонил некто, не оставивший ни сообщения, ни имени. Я поблагодарил телефонистку и повесил трубку.

Прежде всего я позвонил месье Жюду в его загородный коттедж и кратко отчитался перед ним за свой уик-энд. Он кипел от негодования, называл Альбера Переса самыми оскорбительными словами.

– Я упрячу этого мошенника за решетку! – гремел он. – Он узнает, почем фунт лиха! Что мне делать? Позвонить в полицию?

– О! – вздохнул я. – Если бы он вчера проиграл, я не посоветовал бы вам ничего другого. Человек, ворующий деньги и проигрывающий их в казино, испытывает состояние тревоги, не так ли? Полицейским стоит лишь немного потрясти его, чтобы он раскололся.

– Да, да! – Жюд казался удовлетворенным и злым.

– Но он выиграл этой ночью. Он пребывает в состоянии эйфории. Доказательств у нас нет. Маловероятно, что он признается. Впрочем, я далеко не уверен в том, что это он ворует. С другой стороны, если мы будем ждать, когда он проиграет, он окажется не в состоянии возместить вам ущерб при условии, что это все-таки он.

– Но мне плевать на деньги! – взвизгнул Жюд. – Я вам даю еще неделю, чтобы вы могли представить мне доказательства. Мне нужны не деньги. Мне нужно, чтобы он был наказан, вы понимаете меня?

– Я понимаю.

– Крутитесь. Берите пример с Мориса Тореза.

– Простите?

– Не бойтесь испачкаться, – заявил он и разразился хохотом.

Я тяжело вздохнул.

– Я позвоню вам в конце недели, – сказал я.

– Не забудьте, – он снова стал злым, – что я хочу упрятать его за решетку. Я хочу, чтобы он ел дерьмо.

– Я не забуду.

Мы оба повесили трубки. Я чувствовал себя подавленным. Прежде чем стать частным детективом я был жандармом. Не таким жандармом, который советует вам не превышать скорости, разыскивает потерявшихся детей или разрешает семейные скандалы, вспыхнувшие на почве алкоголизма. Нет, я был в мобильной бригаде, то есть большую часть времени проводил в ожидании, сидя в автобусе с запретом выйти из него, несмотря на страшное желание помочиться. Время от времени мы разгоняли шумные рабочие демонстрации. И я убил одного из них. Поэтому я ушел из жандармерии. С тех пор в жандармерии получили новые модели автобусов со встроенными внутри уборными, но тем не менее я туда не вернулся, так как мне было там морально тяжело.

И я стал сыщиком. Думаю, что отчасти это было вызвано тем, что мне хотелось делать Добро, как меня учили на уроках катехизиса. И к чему же я пришел? К кому? К обездоленным. Я охочусь за голозадыми неудачниками, чтобы помешать им обкрадывать толстосумов, таких, как господин Жюд, в то время как торговцы наркотиками заседают в Национальной Ассамблее, или в Сенате, или еще где-нибудь наверху. Что я могу против них?

Короче, я чувствовал себя подавленным.

Затрещал телефон, и я схватил трубку.

– Кабинет Тарпона.

– Эжен Тарпон?

– Кто говорит?

– Я скажу это чуть позже. Вы будете у себя в ближайший час? Я заеду к вам.

– Сегодня воскресенье, – заметил я.

– Мне необходимо срочно увидеть вас.

– Хорошо. Приезжайте. – В конце концов я все равно не знал, на что убить остаток вечера.

Незнакомец, говоривший сухим молодым голосом, не интеллигентным, властным и антипатичным, повесил трубку. Я решил разобрать свой багаж, то есть вынул из портфеля пижаму и зубную щетку. Я взял "Бритиш чес мэгэзин" и сел за письменный стол. Я достал из ящика стола миниатюрную шахматную доску, словарь Хэррэпа и начал воспроизводить партию, разыгранную три или четыре месяца назад (в то время как Филиппин Пиго была в Греции) между Ламсуреном Магмазуреном и Тьюдевом Уитменом в Улан-Баторе, в рамках спартакиады Монголии. Надеюсь, что выражаюсь понятно. Во всяком случае партию выиграл Уитмен на двадцать восьмом ходу. Чтобы понять комментарий, я лазил за словами в словарь Хэррэпа. Шахматы мне нравятся еще и потому, что помогают учить английский, который всегда может пригодиться в жизни.

Когда я закончил партию и убрал на место шахматные фигуры, в дверь позвонили. Я сунул в стол шахматную доску и словарь и пошел открывать.

Он вошел, как я и ожидал, с высоко поднятым подбородком и выпяченной вперед грудью, как настоящие крутые парни. Но я открыл дверь только на сорок градусов и как бы невзначай выставил вперед носок ботинка, так что его плечи застряли в отверстии, и он глупо ударился носом о дверь.

– Вам не больно? – поинтересовался я.

Он шмыгнул носом.

– Тарпон?

– Это вы звонили недавно и не представились?

Он продолжал наступление, и мы едва не столкнулись лбами, потому что я не посторонился. Я сделал над собой нечеловеческое усилие, чтобы взять себя в руки.

– Шарль Прадье, – сказал он. – Я по поводу Филиппин Пиго. Можно войти?

Я кивнул и впустил его. Мы пересекли переднюю комнату, которая служит мне спальней и где находятся диван-кровать синего цвета, ночной и журнальный столики, и вошли в другую комнату, где я устроил свой кабинет. У меня есть еще кухня, но это все. Уборная – на лестничной клетке, а муниципальные бани с ванно-душевыми кабинами расположены на улице Эклюз-Сен-Мартен. Это просто к сведению.

Шарль Прадье был высоким голубоглазым брюнетом с жесткими волосами и огромными руками. У него было что-то общее с Альбером Пересом. На нем были бежевое пальто из шерстяной ткани и костюм из плотного шелка. Костюм был темно-серого, почти черного цвета с пурпурным отливом. Ночью, при определенном освещении, он, должно быть, фосфоресцировал... Прекрасный вкус. Под костюмом была надета сорочка жемчужно-серого цвета, поверх которой повязан очень широкий галстук с набитыми бабочками. Галстук был закреплен золотой булавкой. Кроме того у него на пальце был золотой перстень с масонской эмблемой. На ногах у него были английские ботинки цвета красного дерева. Он вынул из кармана золотой портсигар, достал из него сигарету "Данхилл" с серебряной окантовкой, вложил ее в мундштук и прикурил от зажигалки "Лориметт". Я терпеливо ждал.

– Итак, вы по поводу Филиппин Пиго? – спросил я наконец.

– Она не исчезла. Она сбежала от старухи.

– Кто сказал, что она исчезла?

– Как?.. – воскликнул он, вытянув шею вперед. – Ах, да! Я понимаю. Вы хотите знать, откуда нам известно о том, что старуха обратилась к вам. От полиции, старина.

– Вот как. Полиция в курсе.

– Что значит в курсе? – Он снова вытянул вперед шею. – Нет, не в курсе. Мой друг написал им. Сейчас я вам все объясню. Филиппин Пиго сбежала с моим другом.

– Вашим другом?

– Его имя не имеет значения, – заявил Прадье высокопарным тоном. – Я не знаю всех подробностей, всех... как бы это сказать... психологических тонкостей, но факт тот, что они встречались, мой друг и она, а потом мой друг уехал за границу, так как он занимается бизнесом, и Филиппин решила поехать с ним, потому что она его любит. Он тоже любит ее. Это, так сказать, лав стори[2], что вы хотите... Но если вы спросите меня, почему Филиппин ничего не объяснила своей старухе, то я, извините, не в курсе, это, видите ли, конфликт между поколениями и прочее, и прочее, вы меня понимаете?

Я его понимал.

– Вы знаете Филиппин?

– Да, разумеется, – он бросил на меня недоверчивый взгляд. – Да, но не так, чтобы очень хорошо.

– Она блондинка или рыжая? – спросил я.

В течение нескольких секунд он сидел с раскрытым ртом, а выражение его лица было попеременно испуганным, злым и плутоватым.

– Ну и шуточки! – воскликнул он. – Она брюнетка!

Он весь сиял от сознания, что избежал расставленной для него ловушки.

– Как зовут вашего друга? Где он находится?

– Сожалею, но этого я вам сказать не могу.

– Вы полагаете, что я поверю вам на слово?

– Нет, конечно. – Сияя еще больше, он порылся во внутреннем кармане пальто, которое предварительно расстегнул, но не снял. – У меня есть письмо. Письмо от Филиппин. – Он достал толстый конверт, на котором было напечатано: "Месье Э. Тарпону", и протянул его мне.

– Ей следовало написать письмо матери, – заметил я, вскрывая конверт. – Я советую вам навестить ее мать.

– Тарпон, вам когда-нибудь уже приходилось объясняться с чьей-нибудь матерью? Только откровенно... Она будет вопить как резанная, так что примчатся соседи... Она выцарапает мне глаза... вцепится в мои волосы... А ведь они влюбленные! – неожиданно воскликнул Прадье с пылом. – Они хотят, чтобы их оставили в покое! Разве это не понятно?

Я пробурчал что-то нечленораздельное. В конверте лежал сложенный лист бумаги большого формата. Бумага была толстой, с одной стороны гладкой, а с другой – шероховатой, светло-коричневого цвета. Внизу гладкой стороны стояла подпись во всю ширину листа, примерно на пятнадцать – восемнадцать сантиметров. Подпись была сделана маркировочной машиной с войлочным валиком. Глядя на бумагу, складывалось впечатление, что это обратная сторона листа, вынутого из пишущей машинки, на котором печатали без ленты, так как вся его поверхность была покрыта выпуклостями.

– Что это такое? – спросил я.

– Это шрифт для слепых, – ответил Прадье. – Бедняжка Филиппин слепая от рождения.

– Это напечатано на машинке?

– Не знаю, я ведь не слепой. Меня попросили передать это вам.

– Нет, старина, это несерьезно, – сказал я. – Напечатанный на машинке текст – это несерьезно. Мне самому следовало бы выцарапать вам глаза, а затем вызвать полицейскую службу оказания помощи. Возможно, я так и сделаю.

– Для начала, – возразил Прадье, – вы могли бы позвонить офицеру полиции Коччиоли. К вашему сведению, мы уже передали в полицию сообщение дочери мадам Пиго, и представьте себе, что полицию оно полностью удовлетворило. Если вы вызовете полицейскую службу оказания помощи, то это только усложнит как мою, так и вашу жизнь, хотя пользы от этого не будет никакой.

– Вы можете дать мне свой адрес?

– Я предпочитаю этого не делать.

– Хорошо, – произнес я. – В таком случае я предпочитаю позвонить в полицию.

Лицо Прадье стало очень напряженным.

– Послушайте, Тарпон...

В этот момент зазвонил телефон. Я снял трубку. Прадье взглянул на часы. У него были дешевые часы, и, чтобы, узнать по ним время, нужно было нажать на кнопку другой рукой, после чего загорались цифры.

– Месье Тарпон?

– Я слушаю. – Мне показалось, что я уже слышал этот голос.

– Это говорит мадам Пиго. Марта Пиго. Мне необходимо срочно встретиться с вами. – Она кричала в трубку, но не думаю, что Прадье мог услышать ее. На всякий случай я плотно прижал трубку к уху.

– Если хотите, я приеду к вам, – предложил я.

– Нет, не стоит встречаться ни у меня, ни у вас. На вокзале Сен-Лазар, в зале "Па пердю"[3], в семь тридцать.

– Я могу быть там раньше.

Прадье тем временем прикурил вторую сигарету и спокойно смотрел на меня сквозь голубоватый дым.

– Нет, в семь тридцать.

– Хорошо.

Она повесила трубку, а я нажал на рычаг указательным пальцем.

– Прошу прощения, – обратился я к Прадье, пытаясь привлечь его внимание к цифре семнадцать, которую я набирал.

– Я же сказал, что не стоит звонить в полицию, – запротестовал он, вставая с места.

Я выдвинул ящик стола, в котором лежали словарь и шахматы. У меня есть оружие, но оно хранится в бельевом металлическом шкафу, под простынями.

– Если вы сделаете шаг к двери, – предупредил я угрожающим тоном, – я вас пристрелю.

Он нагло рассмеялся мне в лицо, повернулся ко мне спиной и, сунув руки в карманы, направился к двери. Я швырнул трубку на рычаг и бросился вслед за Прадье. Я настиг его как раз в тот момент, когда он открывал входную дверь. Он развернулся и, вынув руку из кармана, направил кулак в мою челюсть. Я пригнулся и нанес ему головой удар в грудную кость. Мне было очень больно, а он отлетел назад, раскрыв рот и с глухим шумом врезался в дверь кухни. Я обернулся, чтобы отправиться в комнату за пистолетом, но тут кто-то открыл наружную дверь за моей спиной и ударил меня сзади по голове тяжелым предметом.

Я упал на четвереньки и в этом положении направился в комнату. В голове у меня шумело, мысли путались, но я еще помнил о пистолете.

На меня обрушился второй удар, на этот раз в поясницу, и от боли я перевернулся на бок.

– Вставай, идиот! – приказал голос, обращенный к Прадье.

Мужчина – я различал только смутный расплывчатый силуэт в плаще или пальто – схватил Прадье за шиворот, приподнял его и потащил к двери.

– Ой-ой, – стонал Прадье, – оставьте меня, ой-ой, наступите ему на я... ой-ой.

Я понял, что он намекал на мои органы, но другой тип тащил его к выходу, а Прадье был слишком ослаблен и оглушен, чтобы навязать свою точку зрения. Они вышли, закрыв за собой дверь.

Мне потребовалось три или четыре минуты, чтобы прийти в себя и встать на ноги. Было уже поздно бежать следом за ними, а мои окна выходят во двор. Браво, Тарпон, очень эффективно!

На затылке у меня была небольшая рана, из которой на шею стекала струйка крови. Я разделся до пояса. Пиджак не запачкался, но ворот сорочки был в крови. Я замочил сорочку в тазу с водой и протер рану девяностоградусным спиртом. Помимо раны у меня вскочила шишка на голове и появилось огромное розовое пятно на пояснице. Я знал, что поясница по-настоящему разболится к завтрашнему утру.

Надел свежую рубашку, я подошел к телефону и набрал номер мадам Пиго в Мант-ла-Жоли, но у нее никто не отвечал. Я не успевал на свидание. Повязав галстук, я надел пиджак и полупальто и отправился на вокзал Сен-Лазар.

На улице было темно. На тротуаре шлюхи торговали своей плотью. В метро было много народу: родители с детьми, возвращающиеся с воскресных прогулок; хохочущие британские студенты; натянутые, как струны, арабы.

Я приехал на вокзал в четверть восьмого. Проходя мимо киноафиши, я вспомнил, что Шарлотт Мальракис исполнила в этом фильме каскадерские трюки на мотоцикле и что я забыл ей перезвонить.

Я вошел в зал "Па пердю", где было относительно много ожидающих. Одни люди непрерывно выходили из зала, а другие входили.

Мадам Пиго появилась в девятнадцать часов тридцать четыре минуты. Она направлялась очень быстрым шагом, почти бегом, к центру зала. Дойдя до середины зала, она остановилась, повернула голову в мою сторону и заметила меня. Я помахал ей рукой и пошел к ней, а она побежала навстречу, и в этот момент пуля размозжила ей голову.