Скверная голубая кровь (ЛП)

Глава 1

Последний человек, которого я ожидаю увидеть на пороге своего дома — это Зак Брукс.

У меня от удивления отвисает челюсть, и я захлопываю перед ним дверь. Он протягивает ладонь и останавливает её на полпути, протискиваясь внутрь, в то время как я в шоке прислоняюсь спиной к стойке. Его карие глаза потемнели от гнева, и они сузились, глядя на меня.

— Зак, — начинаю я, моё сердце бешено колотится в груди. Я не видела его с того рокового дня в домике. Мы даже не переписывались. Ну, может быть, он написал мне сообщение, но я заблокировала его несколько месяцев назад.

— Марни. — Он выдыхает, стоя надо мной в своей спортивной куртке и джинсах. Его тёмные волосы длиннее, чем, когда я видела их в последний раз, и то, как они падают ему на лоб, заставляет мои руки дрожать. — Ты не хочешь со мной разговаривать. У меня не было другого выбора, кроме как прийти сюда.

— У тебя нет другого выбора, кроме как пробиваться в мой дом с боем? — спрашиваю я, понимая, пока мы стоим там, что вагон поезда слишком мал для его крупного тела. Он захватывает пространство своим присутствием, заполняя его настолько, что мне становится трудно дышать. — Может быть, ты мог бы понять намёк? Я не хочу с тобой разговаривать.

Я отвожу взгляд, и моё сердце слегка колотится. Это ложь. Я действительно хочу поговорить с ним; я просто не собираюсь этого делать.

— Очень жаль. Я хочу поговорить с тобой. Я имею право объясниться без того, чтобы… они разыгрывали драму. — Он делает шаг ко мне, но я продолжаю отворачиваться. Я не собираюсь смотреть на него, не прямо сейчас. Последние несколько месяцев были прекрасными, наполненными солнечным светом, однодневными поездками на пляж и моим десятым и одиннадцатым перечитыванием книг о Гарри Поттере. Последнее, что мне нужно, это ухаб на дороге, который разрушит мою последнюю мирную неделю лета. — Не думай, что я не слышал о том, что произошло в последний день…

— Пожалуйста, не надо, — выдыхаю я. Это последнее, о чём я хочу думать прямо сейчас, о краске, стекающей по щекам, о моей разбитой губе и о выражении лица Зейда… «Единственным призом… был этот трофей. Мы сделали это ради забавы». Слова Тристана пронзают меня насквозь, и я отталкиваюсь от стойки, направляясь по коридору к своей комнате.

Зак следует за мной, и я оказываюсь в ловушке на своей кровати, а его огромное тело заполняет дверной проём.

Мои руки сжимаются в кулаки. Я добавила его имя в свой список мести. Почему я не должна этого делать? Он пытался сломить меня в средней школе, и ради чего? Пари. Поспорил, что попадёт в этот дурацкий грёбаный Клуб.

«Клуб Бесконечности пойдёт ко дну», — думаю я, и опускаю руку на правое бедро. Есть татуировщик, которого некоторые из моих одноклассников подкупали, когда я училась в Лоуэр-Бэнкс, чтобы сделать нелегальную татуировку. Я возьму тысячу долларов из выигранных денег и завтра отправлюсь туда, чтобы сделать себе татуировку.

Чего мне не нужно, так это Зака Брукса, стоящего в моей комнате и смотрящего на меня своими тёмно-коричневыми глазами.

— Ты должна, по крайней мере, выслушать меня, — говорит он, когда я сажусь на край своей кровати.

Я провела всё лето, записывая ужасные вещи о нём в свой блокнот, но всё это было напрасно. Я не знаю, как причинить ему боль так, как он причинил боль мне. Поднимая глаза, я вижу только извинение и печаль в его глазах. Не то что у Крида. Или Зейда. Или Тристана. Они определённо не сожалели.

Мои пальцы впиваются в покрывало; это единственный способ удержать их от того, чтобы не дотянуться до ожерелья, которое висит у меня на груди. Я пыталась продать его — дважды — но у меня ничего не вышло. Продавая его, я чувствовала, что позволяю ему выиграть. Мне не нужны деньги Тристана Вандербильта. Я верну его в первый же день учёбы.

— Разве ты уже не причинил мне достаточно вреда? — шепчу я, и мы оба замираем при звуке открывающейся входной двери.

— Милая, это я. — Голос папы эхом отдаётся в маленьком пространстве как раз перед тем, как я слышу его шаги. Он останавливается в коридоре, соединяющем второй пассажирский вагон, в котором находятся наши спальни, с первым вагоном поезда, в котором есть гостиная, кухня и ванная комната. — Зак, давно не виделись. Не хочешь остаться на ужин?

— Не могу. Планы с моей мамой. — Зак прислоняется плечом к стене, его безжалостный взгляд пригвождает меня к кровати. Я чувствую, что не смогла бы встать, даже если бы попыталась.

— Ну, если у тебя будет время в пятницу, то у Марни день рождения, — начинает папа, и я съёживаюсь. — Поскольку здесь только я и Марни, может быть, было бы неплохо взять с собой друга? — его голос звучит достаточно серьёзно, но мне интересно, знает ли папа, что его слова ранят меня до глубины души. У меня были друзья. Какое-то время у меня много чего было. У меня были Миранда и Эндрю, Зак и Лиззи, и… Идолы.

Какое-то время я действительно верила, что они у меня есть.

Конечно, эта дружба утекла у меня сквозь пальцы, как песок, и папе пришлось увидеть… ну, больше, чем отец когда-либо должен видеть. Он видел, как я целовалась с Кридом в полотенце, целовалась с Зейдом на своей кровати и позволяла Тристану лапать меня в библиотеке. И мои трусики…

Унижение накатывает на меня волной, но у меня было целое лето, чтобы научиться превращать его в гнев. Мой взгляд скользит по моей кожаной сумке для книг, лежащей на краю моего стола. Я записала свой список мести в блокнот и наполнила его идеями. Идеями и правилами. Потому что, если вы не можете доверять себе, то вы обречены на неудачу.

— В пятницу… — начинает Зак, а затем вздыхает и засовывает руки в карманы. — Я буду здесь.

— Отлично! Мы выезжаем ровно в восемь, не позже. Это традиция — есть блины на вокзале в день рождения Марни. — Папа выскальзывает обратно на улицу, позволяя двери захлопнуться за ним. Я слышу, как он вкатывает решётку на место.

— Я не жду, что ты простишь меня, но я хотел, по крайней мере, прийти и сказать тебе, что планировал поговорить с тобой той ночью.

— Ну, конечно, — говорю я, прикидывая, смогу ли я пройти по коридору, прежде чем Зак прервёт меня. — Послушай, ты сейчас немного вне поля моего зрения, так почему бы тебе просто не уйти, и мы сможем притвориться, что никогда не встречались друг с другом?

— По крайней мере, разблокируй Лиззи и поговори с ней, — просит он, но это невозможно. Даже если бы я была склонна снова поговорить с Лиззи, она слишком увлечена Тристаном. — Дай ей шанс извиниться. Ей было тошно от всего этого, и не только из-за нашего пари. Она в ярости от Голубокровных Бёрберри. Чёрт возьми, этим летом она фактически выставила против них элиту Подготовительной Академии Ковентри. Хэмптонс… превратился в социальную кровавую баню.

Это заинтриговало меня, но, чтобы получить больше информации, мне придётся поговорить либо с Лиззи, либо с Заком. Ни один из них не является тем, кого я хочу видеть в своей жизни прямо сейчас. Большая часть моего гнева сосредоточена на парнях-Идолах. Я должна вернуться в ту академию, к тем людям, и мне нужно сделать больше, чем просто оставаться в обороне. Если я хочу сделать успешную карьеру в академии, мне нужно показать остальным, что мной больше не будут помыкать.

— Мне всё равно, — шепчу я, и Зак ворчит, отталкиваясь от стены и делая шаг ко мне. Пространство настолько маленькое, что мы практически оказываемся лицом к лицу.

— Нет, тебе не всё равно. Потому что Тристан Вандербильт влюблён в Лиззи Уолтон, и этим летом она подвергла его испытаниям. Всё, что я хочу сказать, это то, что у тебя есть союзница, если она тебе нужна.

— Какая мне от этого польза, когда она учится в совершенно другой школе? — огрызаюсь я, чувствуя, как меня снова охватывает гнев. Это будет самая трудная часть — сдерживать его и направлять соответствующим образом. — В Бёрберри только я против всего мира; я уже смирилась с этим.

— Я бы так не сказал, — говорит мне Зак, его глаза, как раскалённые угли, скользят по моему телу. Через мгновение он поворачивается и направляется обратно по коридору, останавливаясь как раз перед тем, как выскользнуть через парадную дверь. — Увидимся в пятницу.

— Не рассчитывай на это, — шепчу я, а затем встаю и достаю свой блокнот из сумки. На обложке всего один гигантский красный символ бесконечности с косой чертой через него. Клуб Бесконечности. Их родители могут обладать неограниченными ресурсами, как сказала Лиззи, они могут контролировать мир, но это лишь младшая версия.

Никогда не рано научиться смирению.

На следующий день я выскальзываю из дома после того, как папа уходит на работу, и прохожу шесть кварталов до тату-салона под названием «Подземелье Шейда». Парень, который им руководит, — мерзавец, но он также единственный человек в городе, знакомый мне, который сделает татуировку почти шестнадцатилетней девушке, действительно хорошо поработает, воспользуется чистой иглой и избежит заражения.

— Ты и вправду пришла, — говорит он, протирая стул сильным антисептиком, когда я вхожу внутрь. — У тебя есть деньги? — я достаю пачку наличных, которую получила в банкомате, и отдаю её ему. Он пересчитывает их — дважды — а затем засовывает в задний карман. — Присаживайся, и давай побыстрее покончим с этим.

Я замираю, моя рука всё ещё лежит на двери. Ещё не слишком поздно развернуться и уйти. Часть меня задаётся вопросом, должна ли я, должна ли я отказаться от этого дурацкого плана мести и просто уйти из Подготовительной Академии Бёрберри. Гренадин-Хайтс — хорошая школа, и я всё равно поступила бы в отличный университет после окончания учёбы…

Но нет, нет.

Идолы… они должны знать, что их деньги не делают их богами. Они не имеют права играть с жизнями людей так, как они играли с моей. Мои глаза внезапно закрываются, и наворачиваются слёзы, но я уже столько раз боролась с ними в течение лета. Что значит такое ещё один?

— Послушай, малышка, если ты не собираешься делать…

Мои глаза резко открываются.

— Я сделаю.

Я подхожу к кожаному сиденью и сажусь, в то время как татуировщик закатывает глаза и неуместно ругается себе под нос, что-то о грёбаных детях-идиотах или ещё о чём-то подобном. Я игнорирую его. Это важно для меня, физическое проявление всей боли, которую я перенесла в тот день, в том году.

Тристан, Зейд и Крид сыграли на моей уязвимости и предложили мне то, чего я хотела больше всего: дружбу.

Моё горло снова сжимается, а руки дрожат, но я закатываю майку, обнажая живот, а затем оттягиваю пояс леггинсов. Татуировщик — я думаю, его зовут как-то по старомодному, вроде Сибил — показывает рисунок.

— Вот такой?

На листе бумаги изображён символ бесконечности с горизонтальной косой чертой, точно такой же я видела на Деррике Барре, когда его выгнали из клуба.

— Идеально, — говорю я, ожидая, пока Сибил нанесёт рисунок на мою кожу, а затем возьмёт тату-машинку.

— Готова? — спрашивает он меня скучающим тоном. Я делаю глубокий вдох и киваю. Игла касается моей кожи, боль пронзает меня, и я стискиваю зубы. Это ничто по сравнению с тем, что я чувствовала в тот последний день, когда краска стекала по моей рубашке и между грудями, мои рёбра и лицо болели, моё сердце было разбито вдребезги.

У меня был выбит зуб и сломано ребро. На следующий день после того, как я вернулась домой, я пошла к врачу и узнала о последнем. Я сказала папе, что упала с лестницы; он мне не поверил. Но тогда мы почти не говорили о том, что произошло, ни о видео, где я с мальчиками, ни о трусиках, ни о чём другом. Вместо того, чтобы расстраиваться из-за этого, я чувствую, что Чарли уже несколько недель пребывает в исключительном настроении. Насколько мне известно, он даже ни разу не выпил.

— Готово. — Сибил отступает назад, а затем хватает зеркало и передаёт его мне. — Взгляни.

Я так и делаю, и это прекрасно, сплошное чёрное пятно на моей коже, постоянное напоминание.

«Марни, ты слишком легко прощаешь», — говорит папа, улыбаясь мне сверху вниз.

Может быть, раньше, но не сейчас. Больше нет.

— Она идеальна, — говорю я, разглядывая рисунок в зеркале. Он обмывает меня, перевязывает рану, и я ухожу.

До начала занятий на следующей неделе мне нужно выполнить пару заданий.

Они необходимы.

Гренадин-Хайтс — это место, где можно купить дизайнерскую одежду, первоклассные салоны и опрятные придурки, бросающие на меня взгляды. Только на этот раз они смотрят на меня так, словно, возможно, им следует бояться.

Рискуя быть замеченной в первый же день возвращения, я надела свою новую форму для второкурсников академии Бёрберри, чтобы отправиться за покупками в центр Гренадин-Хайтс. Юбка однотонно-белая, в отличие от красной для первокурсниц. Чёрные туфли и белая блузка такие же, но галстук красный, а на каждом локте пиджака по одной красной и одной чёрной полоске, что идеально сочетается с красно-чёрным гербом Бёрберри на кармане, дополненным парой грифонов. Я даже надела гольфы с такой же полоской наверху.

Каждый студент старшей школы Гренадин-Хайтс знает, где находится академия Бёрберри и кто туда ходит. Их футбольная команда каждый год надирает задницу Бёрберри, но это не имеет значения: все на стороне Гренадин-Хайтс смотрят на поле и знают, что на другой стороне трава зеленее.

Поэтому, когда я вхожу в салон с высоко поднятой головой, одетая в свою униформу академии, женщины там обращаются со мной так, словно у меня есть деньги.

На самом деле, это немного… грустно. По словам моего отца, моя мать однажды месяцами копила на стрижку и покраску в этом салоне, а потом, когда она вошла, с ней обошлись как с ничтожеством. Он сказал, что она пришла домой в слезах.

Наверное, я выбрала это место не просто так.

— У меня запись, — говорю я девушке за стойкой. Она явно работает неполный рабочий день, сама студентка, если судить по значку Гренадин-Хайтс, который у неё на рубашке. Она смотрит на меня… как на бога. Я говорю себе, что это хорошо, что я, должно быть, демонстрирую уверенность в себе, но мне это не нравится — использовать свою форму для запугивания людей. Это заставляет меня чувствовать себя… такой же как они.

Я заставляю себя изобразить широкую улыбку.

Девушка краснеет, а затем регистрирует меня, показывая на стул прямо напротив. Когда стилист подходит и видит мои корни, красивую, но несовершенную стрижку, которую сделала мне Миранда, и выцветшую краску из розового золота, она съёживается.

— Я хочу тоже самое, — говорю я ей, указывая на свою голову, — но… качественнее. — Реалистичность розового золота — вот что я хочу сказать, но никто здесь этого не оценит. Но они поймут, когда увидят. По крайней мере, я думаю, что так и будет. Насколько я могу судить, не все эмоции, которые я разделяла с Идолами, были фальшивыми. Я помню, как Зейд покачивался в лунном свете, его мокрые волосы прилипли к лицу, глаза сияли. Нет, нет, может это и было пари, но не всё было фальшивкой. Почему-то от этого вся ситуация кажется ещё хуже.

Стилист приступает к работе, и два часа спустя я смотрю в зеркало на другого человека. Цвет — идеальное сочетание пыльно-розового и мерцающего золотого, а стрижка превратилась из сносной в чётко очерченную. Я заставляю себя улыбнуться.

— Выглядит великолепно.

Стилист, кажется, вздыхает с облегчением, когда я встаю и направляюсь к кассе, чтобы расплатиться, оставляя щедрые чаевые. Мои глаза встречаются с глазами секретарши, когда она передаёт мне пакет с шампунем и кондиционером, которые я выбрала. Она слишком молода, чтобы быть здесь, когда с Дженнифер так плохо обращались. То же самое и со стилистом. Даже если бы я была заинтересована в том, чтобы отомстить за свою отсутствующую мать, здесь нет справедливости.

Я поворачиваюсь, чтобы уйти, как раз в тот момент, когда открывается дверь и в салон входят два светловолосых подростка.

Моё сердце перестаёт биться.

— Миранда, — выдыхаю я, её голубые глаза расширяются, когда они встречаются с моими.

— Марни, пожалуйста, открой дверь! — я вижу Миранду, стоящую возле машины академии и пытающуюся открыть её с помощью ручки. Остальные Голубокровные держатся в стороне, пока все из амфитеатра высыпают во внутренний двор. Миранда резко оборачивается, когда Крид пытается дотронуться до её плеча, и сбрасывает его руку с себя. Я думаю, она защищает меня. Может быть. Но я не открываю дверь, пока не появляется Чарли. Дженнифер… она отстраняется и ничего не говорит.

— Что ты здесь делаешь? — спрашивает меня Миранда, переводя взгляд с моей формы на волосы. Крид застыл позади неё, его скучающий царственный вид застыл на лице, как маска. В его плечах есть напряжение, которое я не упускаю из виду, и сжатая челюсть. Я не смотрю на него, не могу. Мои руки сжимаются в кулаки по бокам.

— Я… — у меня не хватает слов, пока мы с Мирандой смотрим друг на друга. Неужели она тоже предала меня? Знала ли она, что за этим последует? — Мне жаль. — Слова вырываются прежде, чем я успеваю их остановить. Мне действительно жаль, жаль, что я заключила то пари с Кридом, жаль, что я предала её так же, как Идолы предали меня. Я иду, чтобы проскочить мимо неё, когда Крид хватает меня за руку.

— Ты ведь не серьёзно? — спрашивает он меня ледяным голосом. Я отталкиваю его руку, и наши взгляды встречаются. Между нами пробегает искра, заставляя моё тихое сердце бешено биться. Мой рот сжимается, а глаза сужаются. — Ты же не рассчитываешь, что продержишься хоть неделю в Бёрберри.

— Убери от меня свои руки, — рычу я, когда Миранда подходит ближе и отталкивает своего брата назад.

— Оставь её в покое, Крид, — говорит она, и в её голосе слышатся стальные нотки. — Марни, — начинает Миранда, оборачиваясь, чтобы посмотреть на меня, но я уже отворачиваюсь и направляюсь к двери салона. Я пробегаю почти два квартала, прежде чем замедляю шаг, тяжело дыша и дрожа.

«Как я собираюсь это сделать?» — думаю я, вставая и прислоняясь к кирпичной стене гастронома. Здесь пахнет свежеиспечённым хлебом. «Если я едва могу на них смотреть, как я собираюсь войти туда полная уверенности и разрушить систему?» На секунду становится трудно дышать.

«Ты же не рассчитываешь, что продержишься хоть неделю в Бёрберри».

Я слышала это раньше, и я доказала, что они ошибались, все до единого.

Я смогу сделать это снова.

Несколько глубоких вдохов спустя, и я готова закончить свой контрольный список на день: новая одежда, разнообразные принадлежности и ещё несколько случайных косметических остановок. Лучший вид мести поднимает вас, вместо того чтобы унижать других. Так что… может быть, мне и не нужны все эти поверхностные вещи, но от этого я почувствую себя лучше. Я хочу нарядиться, и хочу вальсировать в эту академию с высоко поднятой головой, моя новая причёска и макияж будут защитой от их взглядов.

Оттолкнувшись от стены, я бросаюсь вниз по улице и завершаю свои приготовления.

Утром в день моего шестнадцатилетия я просыпаюсь со свежим кофе и пакетом, аккуратно завёрнутым в коричневую бумагу. Папа даже прикрепил сверху розовую ленту. Он улыбается мне, когда я сажусь на диван со своей кружкой, допиваю молочно-сладкий напиток, прежде чем отставить чашку в сторону, чтобы открыть подарок.

— Ты не должен был мне ничего дарить, — говорю я, чувствуя себя виноватой из-за того, что не рассказала ему о выигранных деньгах. Я должна просто отдать все их папе; он этого заслуживает. Вместо этого я храню их на крайний случай. И насколько это печально, что я ожидаю чрезвычайных ситуаций на втором курсе средней школы? Это должно быть моё время для учёбы, создания музыки, знакомства с друзьями. Вместо этого я просто… пытаюсь нарушить древнюю социальную иерархию классицизма?

У меня вроде как есть своя задача.

— Да, ну… — начинает папа, проводя пальцами по своим лохматым каштановым волосам. Он кивает подбородком в сторону упаковки, и я начинаю её разворачивать. Его голос такой мягкий, удивительно нежный. «Твой папа получил кое-какие новости прошлой ночью». Сказал мне Зак, когда в тот день папа напился во время Родительской недели. И все же я до сих пор не знаю, что тогда произошло. — Я надеюсь, тебе понравится, милая.

Мне бы больше понравилось, если бы это была банка Голубой крови и слёз Идолов.

— Уверена, что так и будет, — говорю я ему, снимая ленту и бумагу, открывая коробку и обнаруживая горы обёрточной бумаги. Внутри уютно устроилась синяя бархатная коробочка, и когда я её открываю, то нахожу старинный браслет бабушки Джун. Сколько себя помню, я была одержим этой штукой. Он всегда висел на папиной стороне кровати, и я помню бесчисленное количество раз, когда я входила и заставала его, склонившего голову и потирающего пальцами маленькие медные брелоки. Их четыре: крошечный паровозик, буханка хлеба, платье и ребёнок. Но одного амулета всегда не хватало, прямо в центре: все, что осталось, — это крошечное колечко на том месте, где он раньше висел. Так вот, на этом кольце болтается кое-что ещё: папино обручальное кольцо.

— Что? — я вздрагиваю, поднимая браслет. Он явно отполирован до блеска, тусклая патина исчезла, медь поблёскивает, когда я подношу его к свету. — Зачем ты даёшь мне его? — мой взгляд устремляется на папу, но его выражение совершенно непроницаемо. Он засовывает руки в карманы джинсов и натягивает улыбку.

— У тебя должна быть с собой частичка истории нашей семьи. Это придаст тебе сил. — Мой рот открывается, но слова не выходят. Как я должна на это реагировать? — Ты уверена, что хочешь вернуться в эту ужасную академию?

У меня вырывается стон, и я отвожу взгляд, сжимая браслет в ладони.

— Академия подготовит меня к наилучшему возможному будущему… — начинаю я, но папа прерывает меня, подходя и опускаясь на колени рядом со мной. Он кладёт руку мне на колено, и я оборачиваюсь, чтобы посмотреть на него.

— Не возвращайся в эту академию из-за мальчиков, Марни, — говорит он грубым голосом. Его голос звучит так, словно он умоляет меня, и у меня болит сердце. — Просто не делай этого. И… не возвращайся, потому что думаешь, что тебе есть что доказывать.

— Я…

Как я могу на самом деле отреагировать на это? Это то, что я делаю? Возвращаюсь, чтобы проявить себя? Чтобы отомстить? Или это действительно потому, что я хочу сделать как можно лучшую академическую карьеру? Я даже сама не могу ответить на этот вопрос, так как же я могу рассказать папе о том, что происходит у меня внутри?

— Ты могла бы переехать к своей матери и учиться в средней школе Гренадин-Хайтс…

Моя очередь прервать его.

— Переехать к Дженнифер? — я выдыхаю, отстраняясь и вдавливаясь всем телом в потёртые диванные подушки, как будто увеличение расстояния между мной и Чарли сотрёт его предложение из воздуха. — Я едва её знаю.

— Марни, — говорит папа, разжимая мою ладонь и беря браслет. Он надевает его мне на запястье, а я сижу и смотрю на него так, словно у него выросла вторая голова. — Я не говорю, что твоя мать не совершала ошибок в прошлом, но сейчас она действительно старается. Она хочет узнать тебя получше.

— Это чувство не взаимно, — отвечаю я, прижимая руку к груди и играя с браслетом. — Я не собираюсь отказываться от своей стипендии из-за каких-то издевательств.

— Это было больше, чем просто издевательство, Марни. Эти мальчики… — мои глаза закрываются, и папа замолкает, как будто видит, какую боль причиняет мне одно упоминание о том дне. — Послушай, ты умная девочка, всегда такой была. Ты целеустремлённее, чем я когда-либо был, и к тому же умнее. Если ты захочешь вернуться туда, я не буду подвергать это сомнению, но знай, что у тебя есть другие варианты. — Папа вздыхает и поднимается на ноги, замирая от стука в дверь. — Это, должно быть, Зак, — говорит он, и мои глаза расширяются.

Я поднимаюсь с дивана, но недостаточно быстро, чтобы пройти мимо, прежде чем в трейлер заходит Зак Брукс, одетый в обтягивающую чёрную футболку, подчёркивающую его мускулы, тёмные джинсы и коричневые ботинки. Он пристально смотрит на меня своими тёмно-карими глазами, взгляд скользит по моим чёрным леггинсам, обтягивающей чёрной майке и полному отсутствию лифчика, прежде чем он возвращает своё внимание к моему лицу.

— С днём рождения, — произносит он, но трудно воспринимать его всерьёз, когда он поставил своей задачей сделать так, чтобы у меня больше никогда не было дня рождения.

— Извините. — Я протискиваюсь мимо двух мужчин, стараясь даже не задеть Зака, и одеваюсь в один из своих вчерашних новых нарядов. С таким же успехом можно испытать это на нём, прежде чем возвращаться в это волчье логово.

Если папа и замечает, что на мне новый розовый комбинезон и чёрные туфли на танкетке, он ничего не говорит. Если он спросит, я… ну, я не буду лгать об этом. Но он этого не делает. Зак внимательно рассматривает меня, мою новую причёску, немного макияжа, который мне удалось нанести с помощью урока на YouTube, и мои наращённые ресницы. Я даже не знала, что это такое, пока не погуглила.

— Ты прекрасно выглядишь, — говорит Зак, протягивая пакет, завёрнутый в переливающуюся бумагу. Выглядит очень красиво, но мне не хочется его брать. Но папа наблюдает, и я не хочу, чтобы он что-нибудь знал о ситуации с Заком. Это напрягло бы его вдобавок ко всему остальному, и я могу сказать, что он итак уже на пределе. Он выглядит похудевшим, бледнее и спит намного больше, чем обычно. Честно говоря, я беспокоюсь за него, но, похоже, Зак ему нравится; теперь они вроде как приятели. С таким же успехом я могу позволить папе сохранить эти отношения. — Просто небольшой подарок. Можешь открыть его позже, если хочешь.

— Позже — это хорошо, — говорю я ему, ставя пакет на плиту. Зак кивает и отступает назад, освобождая место для нас с Чарли, чтобы выйти из вагона. Небо серое, но дождь ещё не начался. У Зака есть его оранжевый «Макларен», но он всего лишь двухместный, поэтому вместо него мы берём папин «Форд».

Чарли делает всё возможное, чтобы завязать разговор по дороге, но это нелегко, особенно при ощутимом напряжении между мной и Заком.

Когда мы добираемся до ресторана «Железнодорожный вокзал» — этой обалденной маленькой круглосуточной закусочной, которая была здесь целую вечность, — папа, извинившись, уходит в туалет, и я остаюсь наедине с Заком.

— Ты разрушаешь моё время папочки с дочкой, — шепчу я, и его прищуренные глаза немного смягчаются.

— Ты хочешь, чтобы я ушёл? — спрашивает он, и я киваю.

Следует долгое молчание.

— Только вот ты не собираешься этого делать, потому что твои желания и потребности важнее моих, — шепчу я, и Зак напрягается, как будто я дала ему пощёчину.

— Марни, я хочу помочь, — говорит он, но я уже качаю головой.

— Ты и так уже достаточно помог, Зак.

Я смотрю ему прямо в лицо, и перед моим взором мелькают воспоминания: открывается дверь ванной, Зак притягивает меня в свои объятия, засовывает пальцы мне в горло. Он спас меня, но он также подтолкнул меня к этому, из-за пари. Как я могу когда-нибудь простить это? Однажды он загнал меня в угол возле моего класса математики и сказал, что знает всё о моей матери, о том, как она недостаточно любила меня, как она души не чаяла в своей другой дочери так, как никогда не чаяла во мне. Мой рот сжимается в тонкую линию.

— Я не знаю, чего ты от меня добиваешься, но если это прощение, то я ещё не готова.

Губы Зака сжимаются, и он на мгновение отводит взгляд, прежде чем подняться на ноги. Я оглядываюсь на него, скрестив руки на груди, и жду. На самом деле я не ожидаю, что он уйдёт. Он отодвигает стул, бросает на стол пачку наличных, а затем поднимает руку, когда я пытаюсь вернуть их ему.

— Наслаждайся завтраком со своим папой за мой счёт, — произносит он, отходя от стола к двери. Но он останавливается, оказавшись позади меня, наклоняется и прижимается своей щекой так близко к моей, что я чувствую его щетину. Его правая рука опускается на моё плечо и сжимает, посылая рой бабочек, порхающих по мне. — Но… хочешь ты иметь со мной дело или нет, я уничтожу этих опрятных придурков из академии ради тебя.

— Лицемер, — бормочу я, потому что это единственное, что я могу сказать. Рука Зака сжимается на моём плече, и я резко втягиваю воздух. — Ты такой же, как и они, а может, и хуже. Не притворяйся, что это не так.

— Я бы и не посмел. — Зак внезапно целует меня в щеку, и моё тело раскаляется добела, прежде чем мои эмоции замирают, и я становлюсь ледяной внутри. — С днём рождения, Марни. — Он поднимается на ноги как раз в тот момент, когда папа возвращается из туалета. Зак слегка машет ему рукой, а затем выскальзывает за дверь, оставляя меня отвечать на неудобные вопросы.

— Что случилось с Заком? — спрашивает Чарли, садясь на своё место, а затем останавливаясь, чтобы посмотреть на кучу наличных на столе. Он присвистывает и протягивает руку, чтобы поправить свою серую фетровую шляпу. — Я думаю, он случайно оставил сотню, — говорит он, и я улыбаюсь, но я не думаю, что это была случайность.

Но, может быть, то, чего не понимают Зак и Тристан, Крид, Зейд… деньги для меня не так уж важны. Сейчас только по-настоящему привилегированный человек скажет вам, что они не имеют значения: деньги имеют значение. Еда, одежда, кров, безопасность, медицинское обслуживание… Все эти вещи требуют денег, но я не поклоняюсь зелёному цвету. На меня он не производит впечатления. Это не купит мою дружбу или мою любовь.

У меня перехватывает горло.

— У Зака было дело, о котором он забыл, — отвечаю я, пожимая плечами, и хотя папа приподнимает бровь, он ничего не говорит. Когда приносят наши заказы, я бросаю взгляд на тарелку Зака с блинчиками, на его пустой стул и думаю о его заявлении: Я уничтожу этих опрятных придурков из академии ради тебя.

Только… это не так. Потому что это моя работа.

Моя работа — уничтожить Голубокровных из Академии Бёрберри. Эту скверную, очень скверную Голубую Кровь.