Славянская спарта

X Подгорица и развалины древней Діоклеи

Только недавно проѣхали мы рѣчку Ситницу, впадающую въ Морачу, оставивъ за собою историческія мѣстности кровавой памяти, а вотъ опять переѣзжаемъ съ громомъ по длинному каменному мосту какую-то большую рѣку.

— Это Морача! — важно сообщаетъ намъ Божо. — Теперь сейчасъ Подгорица… Вонъ уже видны огни!

Среди густой тьмы, охватывавшей окрестность, мигавшіе впереди многочисленные огоньки казались особенно привлекательными для изрядно утомленныхъ путниковъ.

Наконецъ мы гремимъ по широкой улицѣ, освѣщенной фонарями, обсаженной деревьями, и поворачиваемъ на какую-то площадь.

Въ гостинницѣ Ристо, какъ оказалось, насъ уже ждали. Любезный голова города Цетинья телеграфировалъ, чтобы намъ приготовили комнату и ужинъ.

Двухъ-этажный домъ гостинницы или, вѣрнѣе, постоялаго двора, былъ ярко освѣщенъ, пышныя широкія постели были постланы, и ужинъ, въ нашему великому удовольствію, былъ поданъ очень скоро. Добродушный хозяинъ, черногорецъ большого роста, въ одной рубашкѣ, безъ гуни и джемадана, по случаю жаркаго времени, не жалѣлъ ничего, чтобы угостить рѣдкихъ русскихъ гостей. Ужинъ намъ подали обильный: и форель, почерногорски «пастрву», и «чорбу» изъ баранины, и курицу, и кислое молоко; бутылка очень порядочнаго црмницкаго вина, густого до черноты, скрасила его еще больше и оказалась особенно кстати послѣ долгаго пути. Хозяинъ нашъ холостъ, но съ нимъ живетъ и ведетъ домашнее хозяйство его родная сестра, могучая и роскошная красавица, какихъ не всегда можно встрѣтить. Глядя на нее, я невольно вспомнилъ стихъ Тургенева:

Черногорцы безцеремонны и демократичны, какъ истыя дѣти природы. Ихъ непринужденность и простота въ обращеніи невольно вселяютъ уваженіе къ нимъ. Никому изъ нихъ и въ голову не приходитъ, что между нимъ и вами можетъ быть какая-нибудь разница. Онъ свободно протягиваетъ вамъ руку, садится съ вами за столъ, чокается съ вами стаканчикомъ; то же сдѣлаетъ онъ и съ своимъ воеводою.

Въ прежнее время и съ самимъ владыкою обращались такъ же просто, но со временъ князя Даніила, усвоившаго многіе европейскіе взгляды и обычаи, эта трогательная патріархальная простота уже мало-по-малу стала исчезать.

Послѣ ужина, за которымъ пріятельски бесѣдовалъ съ нами хозяинъ, онъ уговорилъ насъ пройтись по улицамъ Подгорицы; ему, очевидно, не терпѣлось похвастаться передъ своими просвѣщенными братьями-русскими новѣйшею цивилизаціею его родного городка! Онъ съ увлеченіемъ восхвалялъ богатство, многолюдство, благоустройство Подгорицы, ея магазины, ея улицы, ея дома, и хотя дѣйствительность, какъ мы уже заранѣе предвидѣли, опровергла довольно грубо его патріотическія похвальбы, но тѣмъ не менѣе было такъ понятно, что недавнему дикарю, жившему столько лѣтъ въ какой-нибудь полутемной и тѣсной «кучѣ» горнаго ущелья, дешевая роскошь мало-мальски торговаго и люднаго городка съ фонарями и мощеною улицею должна была казаться чуть не Парижемъ своего рода.

Луна взошла уже довольно высоко, и прогулка въ тихую ночь по безмолвнымъ улицамъ незнакомаго городка, послѣ долгаго сидѣнья въ экипажѣ, была не лишняя.

Смотрѣть собственно въ городѣ было рѣшительно нечего; лавки были уже заперты, и только въ нѣсколькихъ кофейняхъ свѣтились гостепріимные огоньки, около которыхъ кучки запоздалыхъ посѣтителей, въ характерныхъ воинственныхъ одеждахъ обоихъ и характерныхъ воинственныхъ позахъ, курили трубки и играли въ карты, освѣщенные красноватымъ отблескомъ огня, и кидая отъ себя рѣзкія, какъ чернила черныя тѣни, точно живыя картины какого-нибудь Рембрандта.

Новый пріятель нашъ настоялъ, чтобы и мы съ нимъ зашли въ одну изъ такихъ кофеенъ и выпили съ нимъ по стаканчику вина, за которое онъ ни за что не позволилъ намъ платить. Вино было прескверное, но отъ угощенья пріятеля отказываться было неловко, и пришлось, скрѣпя сердце, проглотить кислятину.

— Ристо всѣ русскіе любятъ, у Ристо всѣ русскіе останавливаются! И самъ Аргиропуло, посланникъ, и Вурцель, и Павло Ровинскій… Даже по нѣскольку дней живутъ у меня!.. — хвастался добродушный черногорецъ, обращаясь столько же къ намъ, сколько къ толстому, сѣдоусому земляку, хозяину кофейни, сидѣвшему съ нами, какъ и онъ, въ одной бѣлой рубашкѣ. — Л уже знаю, какъ принять хорошихъ людей. Только напиши мнѣ или телеграмму пришли… Все будетъ готово, что нужно… Русскіе меня любятъ, а я русскихъ люблю… — прибавилъ онъ, протягивая во мнѣ свой стаканчикъ, чтобы чокнуться.

Рано утромъ, пользуясь холодкомъ, пока еще не разгорѣлся зноемъ ясный синій день, — мы пошли бродить по Подгорицѣ. Новая Подгорица, черногорская, подобно новымъ русскимъ городамъ Средней Азіи, составляетъ совершенно отдѣльный поселокъ отъ старой, турецкой Подгорицы, присоединенной къ Черногоріи только по берлинскому трактату. Черногорскій городокъ отгородился отъ турецкаго и просторнымъ выгономъ, и глубокою пропастью рѣчного русла Рыбницы, черезъ которую построенъ хорошій каменный мостъ. Воды въ этой рѣкѣ теперь очень немного, но зато все длинное ущелье ея русла заросло высокими итальянскими тополями, которыхъ и макушекъ не видно, пока не подойдешь къ самому краю крутого, обрывистаго берега. За рѣкою сильная, хотя изрядно обветшавшая, крѣпость въ старинномъ вкусѣ: маленькія зубчатыя стѣны съ узкими бойницами, круглыя и четырехугольныя башни, совсѣмъ какъ въ какой-нибудь древней Византіи. И крѣпость, и старый городокъ, ютящійся подъ ея стѣнами, смотрятъ рѣшительно по-турецки; мы еще издали насчитали пять минаретовъ, а ихъ, навѣрное, гораздо больше. Впрочемъ, среди магометанскихъ мечетей высится и высокое зданіе католическаго костела.

Въ Подгорицѣ жили не одни турки и албанцы-мусульмане, но еще и албанцы-католики изъ племени миридитовъ. По присоединеніи Подгорицы къ княжеству, и мусульмане, и католики спокойно остались на своихъ мѣстахъ, зная по долгому сосѣдскому опыту, что подъ черногорскою властью больше свободы, безопасности и равноправія, чѣмъ подъ произволомъ скутарійскяхъ пашей. Народъ, который толпами двигается изъ стараго городка въ новый, еще больше усиливаетъ иллюзію. Все это высокія красныя фески съ характерными синими кистями, висящими до самой спины, по которымъ съ перваго взгляда узнаешь турка. Но не меньше тутъ бѣлыхъ фесокъ и живописныхъ накрахмаленныхъ фустанеллъ албанцевъ. По спокойному и довольному виду этой толпы нельзя сомнѣваться, что этимъ недавнимъ заклятымъ врагамъ Черной-Горы живется въ своемъ новомъ отечествѣ нисколько не хуже, чѣмъ прежде. Напротивъ, теперь торговля и богатство Подгорицы сильно поднялись. Въ дни турецкаго владычества Подгорица представляла изъ себя своего рода главный вооруженный лагерь турецкихъ силъ, воевавшихъ Черную-Гору. Здѣсь, можно сказать, не прекращалась вѣчная пограничная война, если не велась война формальная, отъ имени султана и Высокой Порты, то все-таки продолжалась такъ-называемая негласная или «малая война» черногорскихъ племенъ съ племенами албанскими, или гайдучество отдѣльныхъ «четъ», которыя выростали сами собою въ здѣшней воинственной, полудикой жизни въ глухихъ ущельяхъ недоступныхъ горъ то Черногоріи, то Албаніи; если не было «четъ», то шла не менѣе ожесточенная борьба также никогда не прекращавшейся кровавой мести. Изъ Подгорицы обыкновенно направлялись всѣ турецкіе походы въ долину Зеты, въ Кучи, въ Мартыничи, къ Рѣкѣ и Детинью. На Подгорицу и на сосѣднія съ нею крѣпостцы, Спужъ и Жаблякъ, прежде всего обрушивались отчаянныя нападенія черногорскихъ юнаковъ. Многія села, когда-то окружавшія торговую Подгорицу, или вовсе стерты съ лица земли этими частыми боями, или переселены въ ущелья Черной-Горы. Оттого теперешняя «нахія Подгорицы и Зеты», примыкающая въ Скадрскому озеру и заключающая въ себѣ низовья довольно значительныхъ рѣкъ, какъ Морача, Цѣвня и пр., сравнительно безлюдна и пустынна.

Подгорица стоитъ какъ бы у входа въ ту узкую долину нижней Зеты, клиномъ врывающуюся въ горы вольнаго княжества, между племенемъ кучей съ востока и лѣшанской нахіей съ запада, въ концѣ которой, на крайнемъ рубежѣ бывшей турецкой земли, стоитъ крѣпость Спужъ, и по которой обыкновенно турецкіе паши вторгались внутрь Черной-Горы.

Бродя по старой Подгорицѣ, въ тѣни ея крѣпостныхъ стѣнъ, нельзя не вспомнить недавняго геройскаго боя въ ея ближайшей окрестности того самаго, ни разу не побѣжденнаго турками, воеводы Божо Петровича Нѣгоша, съ которымъ я только-что познакомился во дворцѣ князя и въ деревню котораго мы имѣли въ виду проѣхать, будучи въ Никшичѣ.

Это было въ 1876 году, въ разгаръ сербско-черногорской войны противъ туровъ, когда Мухтаръ-паша съ своею арміею, претерпѣвъ рядъ позорныхъ пораженій въ Герцеговинѣ и Бердѣ отъ князя Николая и усташей Пево Павловича, былъ запертъ ими въ Требиньѣ, а Махмудъ-паша, присланный на выручку его, также неудачно пытался пробиться въ нему изъ Подгорицы черезъ Зетсвую долину и Никшичъ.

26-го августа, въ день нашего Бородинскаго боя, Божидаръ Петровичъ съ 5.000 своихъ юнаковъ на голову разбилъ между Подгорицей и Медуномъ въ жестокой рукопашной сѣчѣ 20-титысячную регулярную армію Махмуда. 10.000 турокъ пали на полѣ битвы, остальные едва успѣли добѣжать и скрыться въ стѣнахъ Подгорицы. Каждый черногорскій батальонъ изрубилъ ханджарами болѣе 1.000 враговъ, а батальонъ мартыничей, особенно страшныхъ туркамъ своею неистовою храбростью и своею заклятою ненавистью къ нимъ, изрубилъ до 2.000; на иного юнака приходилось не менѣе десяти убитыхъ турокъ, а байрактаръ князя Николая, Милошъ Новакъ, собственноручно изрубилъ 17 человѣкъ… Черезъ пять дней Мухтаръ еще разъ пытался ринуться изъ Подгорицы въ Медуну, но отрядъ его, оттѣсненный яростною аттакою черногорцевъ въ отвѣсному обрыву скалы, погибъ почти весь. 3.500 турокъ остались на мѣстѣ.

Ужасъ туровъ послѣ медунскаго разгрома былъ такъ великъ, что на другой день черногорцы нашли 240 туровъ, безпомощно забившихся въ скалы. И даже когда на смѣну посрамленнаго Махмуда явился храбрый Дервишъ-паша, старый боецъ съ Черною-Горою, то войска его при первомъ появленіи черногорскихъ юнаковъ впадали въ паническій страхъ и бѣжали назадъ въ Подгорицу, подъ защиту ея стѣнъ и пушекъ, не слушая никакихъ угрозъ и приказовъ паши.

Замѣчательно, что всѣ турки, бѣжавшіе отъ черногорцевъ съ поля сраженія, закрывали обѣими руками заднюю часть шеи, — до того ихъ поражала ужасомъ привычка черногорскихъ богатырей сразу сносить ударомъ ханджара турецкія головы…

Новая Подгорица мало интересна: небольшіе одноэтажные дома какъ въ любомъ селеньѣ, мелкія лавчонки и кофейни, но улицы широкія, хорошо обсаженныя бѣлою акаціею. Народъ тутъ, кажется, не совсѣмъ чистаго черногорскаго племени, а скорѣе помѣсь; и языкъ здѣшній много испорченъ примѣсью турецкихъ и албанскихъ словъ. Даже сидятъ здѣсь по-турецки, поджавъ ноги, а ужъ бездѣльничаютъ во всякомъ случаѣ по-мусульмански. Куда ни взглянешь, вездѣ шатается или безпечно посиживаетъ праздный народъ.

По срединѣ главной улицы — незатѣйливый монументъ одному изъ храбрѣйшихъ героевъ современной Черногоріи — покойному Мирко Петровичу, отцу князя. Николая, знаменитому побѣдителю на Граховомъ полѣ, заслуженно прозванному «мечомъ Черногоріи».

Въ Подгорицѣ, на свободномъ полѣ, въ сторонѣ и отъ стараго и новаго города, выстроенъ новый красивый дворецъ князя Николая, въ которомъ собрано довольно много интересныхъ находокъ римскаго и эллинскаго времени изъ развалинъ древней Діоклеи, по-сербски Дукли, которая всего въ получасѣ ѣзды отъ Подгорицы.

Оставили мы, наконецъ, Подгорицу и поѣхали открытою равниною, только вдали окруженною горами. Вправо отъ насъ уходитъ горная страна кучей, пограничнаго съ албанцами славянскаго племени, которое послѣ другихъ присоединилось къ черногорскому княжеству, хотя и прежде часто воевало вмѣстѣ съ черногорцами противъ туровъ. Вслѣдствіе сосѣдства съ мусульманствомъ и долгой, хотя больше номинальной зависимости отъ турецкой власти, среди православныхъ кучей много мусульманъ, и попадаются также католики. Впрочемъ, въ старые годы даже среди истыхъ черногорцевъ, жителей катунской, цермницкой и рѣчевой нахій, встрѣчалось много мусульманъ, такъ-называемыхъ потурченцевъ; собственно говоря, многія племена Албаніи — тоже не что иное, какъ старые сербы-потурченцы, не устоявшіе противъ давленія ислама въ первые вѣка по разгромѣ сербскаго царства. Оттого они по образу жизни и обычаю и даже по своей храбрости такъ похожи на черногорцевъ. Только рѣшительнымъ истребленіемъ и изгнаніемъ своихъ потурченцевъ маленькая Черногорія могла въ свое время обособиться въ такую непобѣдимую и стойкую христіанскую общину, какою она является въ исторіи послѣднихъ вѣковъ.

Этимъ важнымъ историческимъ шагомъ своимъ Черногорія обязана своему владыкѣ Даніилу, современнику Петра Великаго. Даніилъ видѣлъ, что борьба съ турками, отовсюду охватившими крошечную родину его, будетъ безнадежна, пока внутри страны у нихъ въ каждомъ городѣ и селеньѣ находятся естественные друзья и союзники, готовые при первой возможности отворить имъ ворота всякой крѣпости и измѣннически ударить сзади на вѣрныхъ защитниковъ Черной-Горы.

Онъ созвалъ черногорскихъ главарей и горячею рѣчью убѣдилъ ихъ уничтожить съ корнемъ это народное зло. Задумана была Сицилійская вечерня своего рода. Въ назначенную ночь черногорцы-христіане безпощадно вырѣзали всѣхъ своихъ потурченцевъ, кромѣ тѣхъ немногихъ, которые согласились вернуться въ христіанство.

Развалины древней Діоклеи, или Дукли, по мѣстному названію, всего въ какомъ-нибудь полу-часѣ разстоянія отъ Подгорицы, если ѣхать довольно скоро. Тихая Зета впадаетъ въ этомъ мѣстѣ въ быструю и бурную Морачу, которая несетъ свои прозрачныя темнозеленыя волны изъ далекихъ пустынныхъ ущелій Яворской планины. Каменная водяная мельница стоитъ внизу у самаго впаденія Зеты. Около нея, на высокомъ берегу, старый турецкій блокгаузъ, — каменный замокъ съ примыкающими къ нему четырьмя небольшими башнями, окруженный стѣною. Вмѣсто оконъ узкія бойницы, нѣкоторыя въ видѣ крытыхъ балкончиковъ, съ отверстіемъ внизъ, для обстрѣливанія лѣзущихъ на стѣны, какія мнѣ приходилось уже видѣть въ старинныхъ королевскихъ замкахъ Сербіи. Въ этой мѣстности, гдѣ столько вѣковъ чуть не ежедневно раздавались только удары ятагановъ да ружейные выстрѣлы, каждый домъ строился какъ крѣпость. Коляска наша остановилась въ тѣни деревьевъ, а мы отправились пѣшкомъ черезъ прекрасный каменный мостъ посмотрѣть на римскія развалины.

Древній городъ Діоклетіана, который онъ задумывалъ сдѣлать даже столицею, судя по охвату его развалинъ, былъ одинъ изъ очень большихъ городовъ. Онъ занималъ всю низменную равнину въ углѣ между Зетою и Морачею, начиная отъ самой горы. Но старикъ-пастухъ, который провожалъ насъ въ нашей археологической экскурсіи, увѣрялъ меня, что и за рѣкою на большомъ разстояніи земля покрыта обломками и камнями стараго города. Простодушный пастухъ называлъ невѣдомаго ему строителя города царемъ Дукляномъ и, повидимому, нисколько не сомнѣвался, что онъ былъ такой же господарь-черногорецъ, какъ и святопочившій Петръ, и владыка Радо, и князь Николай, ничтоже сумняся о его римскомъ имени и римскомъ титулѣ…

Перейдя по мостику небольшой ручей, мы поднялись изъ лощинки на легкій изволокъ и очутились среди сплошныхъ обломковъ стѣнъ и фундаментовъ изъ тесаныхъ камней; ясно видны крѣпостныя стѣны стараго города, еще и теперь довольно высокія; въ 1841 году, нашъ извѣстный путешественникъ Ковалевскій, посѣтившій Дуклю почти подъ выстрѣлами Подгорицы, видѣлъ эти стѣны «почти вполнѣ сохранившимися», но въ протекшіе послѣ того десятки лѣтъ турки изъ Подгорицы и Спужа растаскали на свои постройки много совсѣмъ готовыхъ камней изъ крѣпостныхъ стѣнъ, дворцовъ и храмовъ Дукди.

Стѣны толщиною не менѣе 4-хъ аршинъ и составляютъ правильный четыреугольникъ, примыкавшій въ Морачѣ. По сторонамъ дороги еще стоитъ по обычаю древнихъ грековъ цѣлый рядъ каменныхъ и мраморныхъ гробницъ съ сильно стертыми уже латинскими надписями; торчатъ изрѣдка кое-гдѣ нижнія половинки бѣлыхъ мраморныхъ колоннъ, обнажаются изъ-подъ густой травы бѣломраморныя ступени разрушенныхъ портиковъ; въ одномъ мѣстѣ попался намъ остатокъ маленькаго капища съ коринѳскими колонками, съ низвергнутыми въ прахъ скульптурными фризами; около него камень съ очень красивою фигурою нагой женщины, съ колчаномъ черезъ плечо, — вѣроятно, Діаны. На другомъ камнѣ, уже расколотомъ — болѣе загадочныя изображенія большого человѣческаго глаза и какихъ-то странныхъ цвѣтовъ… Лучше всего уцѣлѣло и показывается путешественникамъ, какъ главная достопримѣчательность этихъ развалинъ, зданіе царскаго дворца, которое пастухъ-черногорецъ почему-то называлъ «судилищемъ царя Дукляна»; тамъ цѣлый длинный рядъ колоннъ, отъ которыхъ видны нижнія основанія, обрывки стѣнъ еще довольно высокихъ, груды капителей и обломанныхъ карнизовъ, украшенныхъ красивою скульптурою; сзади этого продолговатаго зданія довольно хорошо сохранился покой съ нишей, живописно обросшій плющомъ по полуразрушеннымъ его стѣнамъ. Кромѣ, скульптурныхъ карнизовъ и капителей тутъ еще камень съ латинскою надписью, переломленною какъ разъ по серединѣ этой надписи… Прежніе изслѣдователи Діоклеи забрали съ собою всѣ камни съ надписями, болѣе или менѣе разборчивыми, оказавшіяся большею частью временъ Константина и Елены и императора Діоклетіана, такъ что теперь наружи остаюсь мало интереснаго; но нѣтъ никакого сомнѣнія, что въ нѣдрахъ этихъ безчисленныхъ земляныхъ курганчиковъ, которыми взбуравлена Дуклянская равнина, погребены еще неисчерпаемыя археологическія сокровища. Каждый изъ этихъ курганчиковъ — не что иное, какъ занесенныя въ теченіе вѣковъ землею и заросшія бурьяномъ развалины древнихъ строеній Діоклетіанова города. Бродя дальше среди этихъ камней и кургановъ, наткнулись мы на развалины двухъ храмовъ. Въ ближнемъ, продолговатомъ, кромѣ основанія стѣнъ и ступеней, уцѣлѣлъ короткій входной портикъ съ іоническими колонками и круглая задняя ниша; скульптурныхъ обломковъ тутъ мало. Другой, самый дальній изъ сколько-нибудь сохранившихся памятниковъ, разрытъ, по видимому, недавно и уже глубоко ушелъ въ землю. Это очень большой и интересный храмъ: сначала входной портикъ съ ступенями, потомъ первая комната съ прекраснымъ мозаиковымъ поломъ, сильно уже попорченнымъ; въ этой части храма незамѣтно никакихъ слѣдовъ христіанства; но за нею вправо идетъ большая, продолговатая зала съ основаніями колоннъ по бокамъ, заваленная обломками капителей, карнизовъ, архитравовъ; здѣсь валяются среди обломковъ два каменные креста, изъ которыхъ одинъ уже разбитъ. Ниша алтаря окружена внутри каменными ступенчатыми сидѣньями — какъ бы для служенья архіерея съ священниками. Повидимому, этотъ храмъ обращенъ въ христіанскій, какъ это часто. случалось, изъ храма какому-нибудь языческому богу…

Когда мы собирались уже уходить, обойдя все болѣе или менѣе видное на поверхности земли, старикъ-пастухъ повелъ насъ еще куда-то, въ самую чащу развалинъ. Тамъ онъ указать намъ глубокую и узкую яму, обложенную камнемъ.

— Тутъ была темница царя Дукляна! Сюда онъ бросалъ плѣнныхъ турокъ!.. — объявилъ намъ наивный нашъ чичероне, увѣренный, что и у царя Дукляна не могло быть никакихъ другихъ враговъ, кромѣ ненавистныхъ черногорцу туровъ.

— А на далеко еще идутъ эти развалины? — спросилъ я его.

— Да по всей этой равнинѣ, до Зеты и до Морачи! — отвѣчалъ пастухъ, широко взмахивая кругомъ рукою. — Тутъ подъ всею землею тесанные камни, даже пахать нельзя! Раскопали еще не много, большая часть еще въ землѣ осталась!..

— А на горахъ тѣхъ? — спросилъ я.

— На горахъ нѣтъ развалинъ, на горахъ наше Рогаме!.. — радостно сверкнувъ глазами, съ. одушевленіемъ и гордостью отвѣтилъ пастухъ. — На горахъ война большая съ турками была, воевода нашъ Божо Петровичъ здѣсь туровъ посѣвъ… Столько ихъ тутъ было, сколько травы въ лѣсу! Черногорцы наши вонъ на той горѣ у Рогаме стояли въ скалахъ, а турки на этой…

Да всѣ въ Подгорицу бѣжали, кто живъ остался… Въ Морачѣ ихъ потонуло — счету нѣтъ.

На одной изъ выдающихся обрывистыхъ горъ, господствующихъ надъ равниною Дукли, дѣйствительно виднѣется славное въ исторіи черногорскихъ войнъ укрѣпленіе Рогаме, постоянно торчавшее какъ рожонъ передъ носомъ турецкой Подгорицы.

«А Рогаме пиперска крайня», какъ ее называютъ старинныя пѣсни, въ которыхъ подгорицкіе и скутарскіе аги и беи собираются вмѣстѣ,

«Бердскія страны намъ надоѣли! — говорятъ между собою эти турки въ черногорской пѣснѣ,- затворили нашу Подгорицу; это мы бы имъ еще простили, но построили укрѣпленіе прямо противъ крѣпости, безъ позволенія царя и визиря; а пиперское село Рогаме не даетъ нашимъ пастухамъ выводить овецъ на паству вонъ Изъ города. Мы бы и то имъ простили, но убиваютъ туровъ по долинѣ до рѣки Рыбницы, мы же, турки, смотримъ на это, а помочь не можемъ. И то бы мы имъ простили, но ловятъ нашихъ женщинъ и скидаютъ съ нихъ ожерелья. Этого не писано въ нашемъ Коранѣ, такой обиды мы не' можемъ перенести, но пойдемъ, братья турки, чтобы отмстить кровавую обиду, попросимъ у Мустафы, скутарскаго визиря, храбрыхъ албанцевъ и ударимъ съ войскомъ на пиперское село Рогаме и разрушимъ ихъ укрѣпленье»!

Конечно, пиперы въ пѣснѣ посрамили турецкіе замыслы s прогнали ихъ побитыхъ изъ Рогаме. Но и въ дѣйствительности туркамъ рѣдко удавалось одолѣть этотъ смѣло глядѣвшій имъ прямо въ глаза передовой редутъ Берды.

Даже храбрецъ Дервишъ-паша, умѣвшій драться съ черногорцами, обломалъ зубы о рогамскія высоты, когда вздумалъ овладѣть ими, по категорическому требованію дивана, въ послѣднюю войну съ Сербіею и Черногоріей. У Божидара Петровича, защищавшаго Рогаме, было всего 2.500 юнаковъ, а Дервишъ покрылъ своими пушками всѣ окрестныя высоты и, открывъ канонаду противъ черногорцевъ изъ всѣхъ окрестныхъ фортовъ, которыми тогда кипѣла Дуклейская долина, 6-го сентября 1876 года вдругъ неожиданно бросился на штурмъ Рогаме. Божидаръ не сталъ дожидаться врага, а зная, что въ рукопашной схваткѣ никто не одолѣетъ черногорца, съ ханджарами наголо смѣло ринулся на турка изъ окоповъ горы. Войска Дервиша были опрокинуты на всѣхъ пунктахъ, и къ вечеру вся долина покрылась бѣгущими турецкими батальонами. Сотни турокъ погибли въ волнахъ Морачи и Зеты, сотни были убиты и изранены. Дервишъ-паша напрасно стрѣлялъ изъ пушекъ по собственнымъ солдатамъ, чтобы удержать ихъ отъ бѣгства. Одинъ видъ поднятыхъ черногорскихъ ятагановъ охватывалъ ихъ непобѣдимымъ ужасомъ.

Объ этомъ-то разгромѣ и разсказывалъ намъ его участникъ и очевидецъ — теперешній дуклянскій пастухъ.

Отъ Дукля мы уже ѣдемъ долиною Зеты; долина же Морачи поворачиваетъ въ глубь горъ на сѣверо-востокъ, отдѣляя собою по правую сторону сначала земли кучей и братоножичей отъ племенъ Берды, Пиперовъ и Бѣлопавличей, а дальше, въ верховьяхъ своихъ, земли Морачанъ и Колашинцевъ отъ земель племени Ровцы.

Долина Зеты широкая, вся въ кукурузникахъ, въ садахъ, въ жильяхъ. Ближе къ Подгорицѣ по старой турецкой привычкѣ, сѣютъ много табаку, которымъ и торгуетъ Подгорица. Здѣшній мягкій, все-таки довольно южный климатъ и здѣшняя плодородная почва, постоянно утучняемая разливами рѣкъ, позволяютъ въ одно лѣто собрать съ одного поля двѣ жатвы. Обыкновенно, послѣ пшеницы сѣютъ кукурузу, и она успѣваетъ отлично выспѣть уже въ іюлю мѣсяцу. Посѣвный клеверъ здѣсь косятъ по три раза въ лѣто. Вообще низменное дно этихъ горныхъ долинъ щедро оплачиваетъ трудъ земледѣльца и садовода, но, въ сожалѣнію, Черногорія слишкомъ бѣдна такими тучными низменностями, да и тѣ, которыя есть у нея, часто страдаютъ отъ опустошительныхъ дождей, разливовъ и заносовъ. Вслѣдствіе этого черногорецъ дорожитъ каждымъ клочкомъ удобной почвы какъ сокровищемъ, и его крошечные поля и огороды, которые онъ большею частью обработываетъ киркою и мотыгою вмѣсто шуга, и по этому способу обработки и по микроскопическому своему объему больше похожи на цвѣтные горшки, чѣмъ на настоящія поля, подобныя нашимъ необъятнымъ русскимъ нивамъ. Каменныя громады горъ, выковавшія черногорцу его каменную ногу, его желѣзную руку, его желѣзный духъ, — въ то же время почти совершенно отнимаютъ у него удобный просторъ для мирныхъ сельскохозяйственныхъ трудовъ, по неволѣ обращая его въ вѣчно празднаго пастуха. Большое еще благополучіе для Черногоріи, что послѣднія земельныя пріобрѣтенія ея, которыя Россія съ такимъ трудомъ отстояла на Берлинскомъ конгрессѣ постыдной памяти, дали ей новыхъ плодородныхъ мѣстностей значительно больше, чѣмъ было у нея до войны, въ томъ числѣ я всю роскошную долину нижней Зеты.

Горы восточной стороны, земля Пиперовъ, кажутся болѣе цвѣтущими, а вмѣстѣ и болѣе крутыми и живописными, чѣмъ западный берегъ долины; русло Зеты тоже больше жмется къ Пиперамъ; нижняя половина горъ вся въ садахъ, поляхъ и деревенькахъ, но выше онѣ грозны, безплодны, и кое-гдѣ только обросли лѣсами. По дну долины стелется много луговъ съ узкими стожками свѣжаго сѣна, усыпавшими Зетскую низину какъ гнѣзда грибовъ.

Не больше какъ въ получасовомъ пути отъ Дукли стоитъ и крѣпость Спужъ, этотъ вбитый турками въ грудь Черногоріи желѣзный клинъ; Спужъ съ юга, съ сѣвера Никшичъ — какъ тисками сковали своими башнями и пушками самое сердце геройской страны, далеко вдавшись внутрь ея. Разстояніе между ними менѣе дня пути, такъ что обѣ эти сторожевыя крѣпости турокъ, можно сказать, постоянно подавали другъ другу руку, войска, собранныя въ одной изъ нихъ, легко могли въ нѣсколько часовъ пройти до другой сквозь Зетскую долину, обративъ мимоходомъ въ пепелище ея селенья, сады и нивы. Такъ и бывало это не разъ въ многострадальной исторія черногорцевъ. Омеръ-паша въ 50-хъ годахъ пробился съ своею многочисленною арміею изъ Герцеговины въ Албанію этимъ именно обычнымъ путемъ, — единственными естественными воротами, распахнутыми самою природою между неприступными горными массами Черной-Горы и Берды. Это была одна изъ самыхъ тяжкихъ и горькихъ минутъ въ жизни Черногоріи. Князь Николай, еще тогда молодой и мало опытный, вынужденъ былъ чуть-ли не единственный разъ въ лѣтописяхъ своего отечества согласиться на постыдный миръ, по которому онъ предоставлялъ туркамъ право устроить свои укрѣпленія вдоль всей Зетской долины, то-есть насквозь черезъ все тѣло Черногорской земли, и такимъ образомъ протянуть тюремную цѣпь своего рода между Черною-Горою и Бердою. Только могущественное вмѣшательство Россіи спасло Черногорію отъ этого перваго гибельнаго шага къ турецкому рабству. Но, къ счастью, такія удачи для турокъ были очень рѣдки, а въ* большей части случаевъ короткій путь по Зетской долинѣ отъ Никшича къ Спужу и отъ Спужа къ Никитичу даже и для самыхъ храбрыхъ турецкихъ пашей вмѣсто побѣдоносной прогулки обращался въ томительное похоронное шествіе своего рода, а иногда и въ отчаянное бѣгство. Черногорцы не противопоставляли ни Спужу, ни Подгорицѣ, ни Никшичу, никакихъ крѣпостей съ своей стороны, ихъ крошечныя «кулы» — башенки на утесахъ горъ — больше служили для отстрѣливанія отъ грабителей, какому-нибудь десятку пастуховъ съ ближней «планины», чѣмъ защитою противъ врага. Какъ нѣкогда у грековъ-спартанцевъ, у юнаковъ этой «Сербской Спарты» ихъ безстрашная грудь служила единственною твердынею, охранявшею рубежи ихъ родины, защищавшею ихъ домашній очагъ.