Славянская спарта

XIII «Горній Острогъ»

Хотя мы встали ни свѣтъ, ни заря, чтобы пораньше поспѣть въ Острогъ, но судьба повернула по-своему. Во всемъ Никшичѣ не оказалось ни готоваго дышла, ни кузнеца и плотника, которые бы согласились немедленно сдѣлать новое. Прождавъ напрасно метавшагося по городу Божо, мы рѣшились, наконецъ, нанять до Богетича другую коляску, привезшую кого-то въ Никшичъ и возвращавшуюся въ Цетинье, съ тѣмъ, чтобы Божо, не спѣша, поправилъ здѣсь свой экипажъ и пріѣхалъ за нами въ Богетичъ, пока мы успѣемъ съѣздить верхами въ острожскій монастырь, осмотрѣть его и вернуться назадъ. Выѣхать поэтому пришлось только въ 8 часовъ утра. Лошаденки попались намъ злыя, чубастыя и, что сквернѣе всего, норовистыя: поминутно, ни съ того, ни съ сего, бросались какъ съумасшедшія въ сторону, и такъ какъ дорога шла все время высокимъ карнизомъ горы, то ихъ выходки могли легко кончиться очень печально для насъ. По счастью, они обошлись верстъ черезъ пять, и послѣ того отлично рысили не только подъ горку, но и въ гору. Тѣмъ не менѣе, при совершенномъ отсутствіи оградъ съ краю дороги, намъ было порядочно жутко, когда коляска разгонялась опрометью внизъ, кружась надъ про! пастью, на этихъ взбалмошныхъ лошадяхъ.

Насъ очень заняли «поноры», въ которыхъ неожиданно пропадаетъ съ этой стороны и изъ которыхъ такъ же неожиданно появляется по той сторонѣ горъ — рѣка Зета. Въ Черногоріи не одна рѣка имѣетъ такое подземное теченіе. Рѣка Черноевича тоже имѣетъ въ одномъ мѣстѣ своего рода «поноръ». Строеніе черногорскихъ горъ вообще очень богато «падями» разнаго рода, глубочайшими круглыми пропастями, напоминающими кратеры потухшихъ вулкановъ, пещерами и провалами. Нѣкоторыя изъ нихъ просто бездонныя. Такова, напр., одна падь въ Лѣшанской нахіи, глубины которой никому не удалось измѣрить. Оттого, вѣроятно, такъ глубоки и нѣкоторыя озера Черногоріи, между прочимъ, и само Скадрско-Блато, которое сравниваютъ въ этомъ отношеніи съ Байкальскимъ озеромъ.

Воды, наполняющія русло Средней-Зеты, кромѣ ея верхняго теченія, собираются еще въ Ншшгачской равнинѣ, въ видѣ озера или впадины, называемой Сливле, и изъ него, тоже понораня, протекаютъ подъ землю, подъ громадою хребта Планиницы, въ додяну Бѣлопавличей.

Не доѣзжая Богетича, тамъ, гдѣ шоссе круто поворачиваетъ направо къ селенью, и въ томъ самомъ мѣстѣ, гдѣ отъ него отдѣляется влѣво каменистая дорожка въ Острогъ, мы увидѣли три типичныя фигуры, сидѣвшія около стоявшей тутъ же на солнечномъ припекѣ пары скверныхъ лошаденокъ. Оказалось, что это поджидали насъ двѣ черногорки и одинъ черногорецъ, которымъ Джуре заказалъ для насъ верховыхъ лошадей. Они остановили насъ на дорогѣ и стали настоятельно просить, чтобы мы, не заѣзжая въ Богетичъ, — до котораго еще было въ одинъ конецъ версты двѣ, стало быть, 4 версты въ два конца, — садились прямо на коней и ѣхали въ монастырь, что сократило бы намъ и время, и дорогу.

— Да видите ли, — отвѣчалъ имъ я, — это можно было бы сдѣлать, если бы мы ѣхали въ своемъ экипажѣ, съ своимъ человѣкомъ: мы бы отправили его съ вещами въ Богетичъ, чтобы онъ насъ тамъ ждалъ; а съ нами теперь чужой извозчикъ, котораго мы случайно встрѣтили на площади въ Никшичѣ и наняли только довезти насъ сюда…

— Все равно! — съ самою искреннею убѣдительностью настаивалъ черногорецъ. — Окажите ему, куда сдать ваши вещи, онъ и сдастъ…

Молодой малый, сидѣвшій на козлахъ, ѣхавшій невѣдомо куда и неизвѣстный намъ даже по имени, — съ важностью кивнулъ головою и подтвердилъ, что сдастъ вещи, куда будетъ нужно…

Общая, не допускающая сомнѣній, увѣренность этихъ простыхъ людей въ своей собственной честности подѣйствовала на меня, и мнѣ не хотѣлось показать вида, что я не довѣряю незнакомому возницѣ, который, судя по обычной логикѣ цивилизованныхъ народовъ, могъ бы спокойно продолжать свой путь, куда хотѣлъ, вмѣстѣ съ нашими чемоданами и сакъ-вояжами, заключавшими въ себѣ весь нашъ гардеробъ, — не рискуя даже тѣмъ, чтобы мы могли подать на него жалобу.

— Ну, хорошо, сдай же наши вещи въ Богетичѣ въ крайній домъ у кафаны, Джурѣ…- сказалъ ему я, а вотъ твои деньги за провозъ…

— Джурѣ? хорошо!.. — просто я спокойно отвѣтилъ извозчикъ…

Я вручилъ ему условленную плату за коляску и отпустилъ его съ миромъ; ясно было, что ни ему самому, ни черногорцу, ни черногоркамъ, державшимъ верховыхъ лошадей, никому въ голову не приходило, что мы рисковали чѣмъ-нибудь, оставляя все свое дорожное имущество на произволъ неизвѣстнаго проѣзжаго… До того крѣпко укоренены въ этой мужественной странѣ обычаи чести.

Я невольно вспомнилъ по этому поводу памятное здѣсь всѣмъ преданіе, какъ самозванецъ Степанъ Малый, княжившій въ Черногоріи во времена Екатерины II, пріучалъ черногорцевъ въ честности.

Степанъ положилъ, проѣзжая изъ Цетинья въ Нѣгупш, на дорогѣ, по которой ежедневно ѣхало множество народа, нѣсколько золотыхъ червонцевъ, и когда черезъ годъ Степанъ пріѣхалъ посмотрѣть, цѣлы ли деньги, то червонцы оказались на томъ самомъ мѣстѣ, на которомъ онъ ихъ положилъ.

Сѣделъ не оказалось, не только дамскихъ, но и мужскихъ. Вмѣсто сѣделъ на нашихъ клячъ втащили громоздкіе деревянные остовы изъ-подъ ослиныхъ вьюковъ, безъ всякихъ подушекъ, ковриковъ и попонокъ; вмѣсто стремянъ, которыхъ, конечно, тоже не было, подвязали мнѣ какія-то петли изъ тонкой, плохой веревки; поводовъ тоже не оказалось ни на дамской, ни на моей лошади.

Какъ я ни бранилъ и ни стыдилъ хозяина-черногорца, дѣла поправить было нельзя; по его словамъ, во всей ихъ деревнѣ нѣтъ ни одного сѣдла и ни одного повода, да они, по его мнѣнію, и не нужны вовсе, такъ какъ лошади послушныя, дорога имъ привычная. Взмостились, наконецъ, кое-какъ на своихъ жалкихъ россинантовъ и двинулись въ путь, сопровождаемые всѣми тремя хозяевами лошадей. Дорожка сразу пошла круто въ гору. Это собственно не дорожка, а скорѣе русло горнаго ручья, до краевъ засыпанное круглыми и угловатыми каменьями, въ которыхъ проваливается, ломается, рѣжется до крови нога лошади. Какъ нарочно, моя лошадь вдобавокъ во всему тотчасъ же захромала на передъ.

— Что же ты хромую лошадь мнѣ привелъ? — въ негодованіи крикнулъ я черногорцу.

— Она, бѣдная, шесть дней уже больна, какъ ей не хромать? — съ сострадательнымъ видомъ отвѣтилъ мнѣ наивный проводникъ. А между тѣмъ камни и кручи на каждомъ шагу такіе, что въ пору хоть бы и здоровому коню! По счастью, только-что продѣланное нами путешествіе по дебрямъ Пелопоннеса и Парнасса закалило насъ во всякихъ бѣдствіяхъ горной дорога; глазъ уже спокойно смотритъ на разверзающіяся у ногъ пропасти, ребра терпѣливо выносятъ неожиданныя спотыканія, соскальзыванія и прыжки лошади.

Часа черезъ два мы докарабкались-таки до громадной отвѣсной стѣны скалъ, укрывающихъ монастырь, и подъ грозною тѣнью ихъ въѣхали, черезъ деревню Повню, въ такъ называемый «Доній», т.-е. дольній, нижній, монастырь св. Троицы. Мы слѣзли съ лошадей у двухъ широковерхихъ, маститыхъ дубовъ сѣдой древности, обнесенныхъ круглыми сидѣньями, какъ и тѣ историческіе дубы у дворца князя въ Цетиньѣ, подъ которыми владыки Черногоріи думали думу съ своими главарями и творили народу судъ и правду. Пѣшкомъ прошли мы черезъ новыя тесовыя ворота во дворъ монастыря. Тамъ направо большая каменная галерея, примыкающая къ училищу, налѣво — домъ братьи и новая церковь. Не доходя до дома, устроена походная кафана, гдѣ можно выпить стаканъ вина или пива и чашку турецкаго кофе. Въ глубинѣ — полу-разрушенная, чуть не пополамъ растреснувшая небольшая церковь. Громадный утесъ оборвался какъ-то сверху, съ карниза отвѣсной горной стѣны и едва совсѣмъ не сокрушилъ этотъ маленькій храмъ. Несмотря на іюль мѣсяцъ, ученье продолжаетъ идти въ школахъ Черногоріи; галерея полна школяровъ, на перебой другъ передъ другомъ безъ всякаго смысла выкрикивающихъ по-сербски урокъ изъ священной исторіи.

Въ Дольнемъ нѣтъ ничего особенно интереснаго, и вся религіозная и историческая святыня Острога сосредоточена въ «Горнемъ», куда мы направляемся сейчасъ же, слегка только отдохнувъ подъ старымъ дубомъ.

Тропа въ «Горній» лѣпится по очень крутому скату, нерѣдко по осыпямъ мелкаго камня, сбивающаго даже привычную ногу. Хорошо еще, что она почти все время вьется въ тѣни дубоваго и ясеневаго лѣса, заполонившаго здѣсь всѣ склоны горъ, такъ что полдневный зной не такъ донимаетъ насъ. Черногорцы увѣряютъ, что отъ Доньяго до Горняго всего полчаса ходьбы, но мы употребили на это цѣлый часъ, такъ какъ женѣ приходилось не разъ отдыхать на этомъ тяжкомъ подъемѣ, дѣлавшемся все круче по мѣрѣ приближенія къ Горнему. По дорогѣ насъ догнали молодой черногорецъ съ красивою черногоркою и маленькимъ глазастымъ мальчуганомъ. Имъ хотѣлось воспользоваться чужеземными путешественниками, чтобы подъ ихъ прикрытіемъ осмотрѣть безъ особенныхъ расходовъ святыни монастыря. Когда они узнали, что мы русскіе, удивленію и интересу ихъ не было конца. Они подробнѣйшимъ образомъ распрашивали насъ о Россіи, — онъ меня, жена его — мою жену, — какіе въ Россіи города, хлѣба, деревья, звѣри, какъ тамъ живутъ и далеко ли Россія отъ Черногоріи.

Они не хотѣли вѣрить, когда я имъ сказалъ, сколько пути сдѣлали мы съ женою, чтобы доѣхать до ихъ Цетинья и Острога. Но всего больше поразило ихъ изумленіемъ, когда нашъ проводникъ сообщилъ имъ, тоже не безъ самаго искренняго удивленія, что онъ могъ все время разговаривать съ нами по-черногорски, и мы его понимали, а онъ понималъ насъ… Для вящшаго ихъ утѣшенія я нарочно сталъ называть по-русски разные обычные предметы, имѣющіе почти одно и то же названіе и въ сербскомъ языкѣ, примѣняясь только къ сербскимъ удареніямъ и выговору. Восторгъ простодушныхъ черногорцевъ былъ полный. Спутникъ нашъ вошелъ въ такой экстазъ, что закричалъ рѣшительно:

— Нѣтъ, во что бы то ни стало, а выучусь по-русски! Вѣдь это одинъ и тотъ же языкъ. Поѣду къ вамъ въ Россію и буду тамъ зарабатывать деньги. Тутъ у насъ въ Черногоріи дѣлать нечего. У меня уже есть въ Россіи одинъ братъ докторомъ военнымъ на нѣмецкой границѣ,- тотъ совсѣмъ какъ русскій сталъ. Маленькій мой братъ тоже хорошо по-русски знаетъ, въ гимназіи учится, въ Цетиньѣ… Нужно и мнѣ!.. Я самъ тоже учился три года въ основной школѣ и шесть лѣтъ въ гимназіи, во тогда еще русскій языкъ у насъ не преподавался; зато сербскія газеты и книги свободно читаю; только по книгамъ, да по картамъ и могъ узнать что-нибудь о Россіи, а все-таки слишкомъ мало…

Проводникъ нашъ, несмотря на свое затрапезное платье, оказался байрактаромъ, т.-е. знаменоносцемъ, что подтверждалъ и металлическій значокъ на его капѣ.

Отецъ его тоже былъ байрактаръ, и дядя («стрыцъ» по-черногорски) былъ байрактаръ. Они оба бились подъ Острогомъ вмѣстѣ съ княземъ Николаемъ и Божо Петровичемъ, а самъ онъ, разсказчикъ, хотя былъ тогда мальчишкою, тоже былъ при войскѣ.

— Турки забрались на самый верхъ, на «Строжскую Капицу», (т.-е. «шапку Острога»), выше Горняго, хотѣли оттуда сжечь монастырь и разбить его ядрами, а Божо стоялъ съ княземъ на противоположной горѣ, за Зетою; Божо не далъ имъ спалить храмовъ Божьихъ, сбилъ турокъ съ высотъ въ страшной сѣчѣ и погналъ внизъ…

— Памятенъ юнакъ Божо, мудръ! — закончилъ разсказчикъ. — Отца моего убили въ этомъ бою, стрыцъ взялъ у него байракъ; стрыца тоже убили, но байракъ все-таки не отдали туркамъ.

Онъ говорилъ о смерти отца и дяди такъ же спокойно и просто какъ о самомъ обычномъ дѣлѣ.

«Горній» монастырь виденъ очень эффектно снизу, со двора «Дольняго»; виденъ онъ, конечно, и изъ большого далека, почти отъ самаго Спужа, потому что поднятъ на своемъ нерукотворномъ гигантскомъ пьедесталѣ подъ самыя выси небесныя, и дѣйствительно кажется издали парящимъ въ облавахъ. Но онъ особенно поражаетъ своимъ оригинальнымъ видомъ, когда очутишься совсѣмъ на верху, подъ тяжкою пятою его сѣрой, какъ стѣна отвѣсной скалы. Надъ головою вашею въ мрачной и характерной живописности зіяетъ широкая пасть черной пещеры, по здѣшнему «печеницы», — выбитой гигантскимъ альковомъ — въ каменныхъ толщахъ скалы. Пещера черна не отъ однихъ мховъ и лишаевъ, осѣвшихъ на ней въ этой всегда влажной, густой атмосферѣ осеннихъ тумановъ и зимнихъ облаковъ, окутывающихъ по нѣскольку мѣсяцевъ сряду суровыя вершины черногорскихъ планинъ. Ея своды закопчены еще и дымомъ пожаровъ, не разъ уничтожавшихъ строенья историческаго монастыря, который въ лѣтописяхъ Черной-Горы играетъ роль нашей Сергіево-Троицкой Лавры своего рода и служитъ духовнымъ стягомъ, собирающимъ вокругъ себя всѣ племена Черногоріи и Берды. Внизу этой громадной природной ниши — бѣлое каменное зданіе съ высоко приподнятыми, узкими и рѣдкими крѣпостными окошечками; вверху, подъ сводомъ — галерейка съ древнею башнею.

Монастырекъ виситъ, прилѣпленный какъ ласточкино гнѣздо въ груди скалы, надъ страшными безднами, полными утесовъ, лѣсовъ, обрывовъ, какъ разъ въ томъ мѣстѣ, гдѣ кончается плодоносная долина Средней-Зеты и гдѣ горы поднимаются вдругъ съ трехъ сторонъ во всемъ своемъ колоссальномъ величіи, пріосѣняя собою «главицу», т.-е. головище Зеты, шумно выбивающееся изъ подземныхъ поноръ Планиницы. Этотъ воздушннй видъ Горняго нѣсколько напоминаетъ Успенскій скитъ около Бахчисарая въ Крыму, а еще больше, пожалуй, грозную дикость Гозувиты, спрятанной въ одномъ изъ самыхъ недоступныхъ щелей Палестинскихъ горъ.

Мы поднялись въ нишу по грубымъ каменнымъ ступенямъ и остановились въ недоумѣніи, не зная, куда войти. Проводникъбайрактаръ посовѣтовалъ намъ забраться на верхнюю галерею и полюбоваться оттуда чуднымъ видомъ на долину, пока онъ разыщетъ единственнаго калучера, охраняющаго эту народную святыню.

— Коли онъ не въ Доньемъ теперь у архимандрита Симона, то отопретъ церковь и покажетъ все, — утѣшалъ насъ байрактаръ;- а воли въ Доньемъ, то ничего не увидите, нужно будетъ за нимъ бѣжать… У него всѣ ключи…

— Тамъ и вода есть отличная наверху, воды святой можете напиться! — послалъ онъ намъ въ догонку, когда уже мы лѣзли наверхъ, словно на колокольню, по узенькой и темной каменной лѣсенкѣ подъ опаленными сводами пещеры. Каменная, довольно глубокая галерейка, укрытая отъ дождя и солнца тяжкимъ навѣсомъ скалы, можетъ отлично служить для обстрѣливанія непріятеля, поднимающагося къ монастырю. Изъ нея ведетъ узенькая желѣзная дверочка въ круглую башню, гдѣ помѣщается крошечная старинная церквочва. Тутъ же, въ задней стѣнѣ галереи, образованной сырцомъ скалы, маленькое оконце, черезъ которое можно зачерпнуть кружку холодной и какъ слеза чистой воды изъ источника, скрытаго въ каменныхъ нѣдрахъ горы, чѣмъ мы, конечно, не замедлили воспользоваться прежде всего, до крайности разгоряченные и труднымъ подъемомъ, и зноемъ лѣтняго полудня.

Съ галереи дѣйствительно открывается удивительный видъ. Всѣ пропасти, все дно цвѣтущей долины, громады горъ, толпящіяся вдали со всѣхъ сторонъ, Доній монастырь, лѣса, торчащіе изъ нихъ утесы, — все это теперь на огромномъ пространствѣ, куда только глазъ хватаетъ, у вашихъ ногъ. Гора Горачъ поднимаетъ какъ разъ напротивъ свои тяжкіе горбы, и бѣлая полоска шоссе бороздитъ ея каменную грудь, впиваясь своими рѣзко-угловатыми, острыми зигзагами то въ одинъ, то въ другой ея выступъ. Церковь Богетичей кажется отсюда Богъ знаетъ какъ глубоко внизу, а «главица» Зеты и окружающія ея поля прямо-таки на днѣ преисподней.

Калучера нашъ байрактаръ разыскалъ не особенно скоро; мы вдоволь успѣли насмотрѣться на окрестности и наговориться съ провожавшею насъ черногорскою парочкою, когда на галерейкѣ появился наконецъ старикъ-монахъ суроваго вида, сѣдой и кудлатый, одѣтый въ какую-то странную мѣховую кацавейку; хотя со мною онъ расцѣловался по-братски и привѣтствовалъ насъ радушными словами, но по глазамъ его и по рѣчамъ, обращеннымъ въ землякамъ, сразу былъ виденъ самовластный и взыскательный хозяинъ этой суровой пустыньки, недовѣрчивый и ворчливый сторожъ ея святынь. Онъ повелъ насъ сквозь своды «печеницы» тѣснымъ корридорчикомъ въ крошечную древнюю церковь, вырубленную въ скалѣ. Стѣны ея и маленькій иконостасикъ расписаны совсѣмъ почернѣвшею отъ сырости и копоти безхитростною иконописью; тѣсно, темно и бѣдно все въ ней. Десять человѣкъ съ трудомъ установятся подъ ея низенькими сводами. Справа у стѣны — небольшая гробница изъ полированнаго дуба, съ мощами св. Василія Острожскаго. Мощи эти — величайшая народная святыня черногорцевъ. Они готовы оставить на сожженіе врагу всѣ свои дома, бросить женъ и дѣтей на произволъ судьбы, но до послѣдней капли крови будутъ защищать мощи своего святителя. Когда у нихъ не остается никакой надежды силою отстоять Горній, — мѣсто успокоенія ихъ любимаго святого, — они уносятъ его гробницу на своихъ плечахъ, какъ драгоцѣннѣйшее народное знамя, окруживъ его плотною стѣною своихъ богатырскихъ грудей, перенося его за собою по пропастямъ и кручамъ въ своихъ быстролетныхъ походахъ, одушевляясь имъ въ минуты боя…

Св. Василій, когда-то могущественный епископъ галумскій и скадрскій, жилъ лѣтъ 250 тому назадъ и былъ въ свое время неутомимымъ борцомъ за порабощенное православіе; много пострадавъ и отъ туровъ, противъ которыхъ онъ неустрашимо защищалъ свою паству, я отъ другихъ враговъ своихъ, — Василій въ концѣ своихъ дней утомился вѣчною борьбою и опасностями, и скрылся въ неприступныхъ горахъ Берды; здѣсь отыскалъ онъ дикую пещеру Острога и, работая какъ послѣдній поденщикъ, собственными руками основалъ въ ней теперешній «Горній» монастырь во имя св. Троицы, гдѣ и покончилъ свои многотрудные дни, въ смиреніи и подвигахъ простого инока.

Калучеръ Христофоръ, монахъ и священникъ въ одно и то же время, отомкнулъ ключомъ дубовый гробъ и даже открылъ намъ ноги, ликъ и руки святого, что онъ дѣлаетъ далеко не для всякаго, и за что, конечно, мы поспѣшили положить по здѣшнему обычаю въ раку святителя нѣсколько серебряныхъ гульденовъ.

Почтенный калучеръ, быть можетъ, и грамотный человѣкъ, ибо, вѣроятно, читаетъ во время службъ волею-неволей требники и Евангеліе, но на душеспасительную бесѣду съ его стороны или на какія-нибудь интересныя сообщенія объ исторіи обители, очевидно, разсчитывать было бы безполезно; по всѣмъ признакамъ онъ гораздо болѣе пригоденъ къ защитѣ своего монастыря добромъ ханджаромъ, снимающимъ съ одного взмаха турецкую голову, чѣмъ въ какимъ бы то ни было религіознымъ воздѣйствіямъ на посѣтителей святой обители; въ этомъ отношеніи это типическій черногорскій попъ, черногорскій калучеръ, изъ которыхъ чаще всего вырабатывались лихіе главари четъ въ родѣ Лазаря Сочицы, Богдана Симонича, архимандрита Мелентія и пр.

Покончивъ съ святынями, отецъ Христофоръ свелъ насъ внизъ, къ крылечку нижней башни, и съ таинственнымъ видомъ, бормоча что-то намъ непонятное, пригласилъ насъ войти въ башню, гнѣвно отстранивъ отъ ея дверей и нашего байрактара, и нашихъ молодыхъ спутниковъ, которые съ простодушіемъ истинныхъ сыновъ Черной-Горы хотѣли войти отдохнуть вмѣстѣ съ нами въ келью суроваго валучера. Онъ даже съ озабоченнымъ видомъ замкнулъ за собою дверь и не безъ торжественности ввелъ насъ въ свѣтлую комнату, всю установленную по полкамъ иконами русскаго письма и портретами русской царской семьи и черногорскихъ князей. По срединѣ комнаты на кругломъ столѣ разложенъ былъ цѣлый восточный «дастарханъ», — лимоны, пряники мѣстнаго печенья, свѣжія фиги, орѣхи, и на первомъ планѣ, конечно, ракія, которую почтенный калучеръ, очевидно, считалъ «гвоздемъ» своего угощенія. На другомъ столѣ была разставлена разная посуда. Пока мы должны были услаждать свой вкусъ черногорскими лакомствами, заботливый хозяинъ монастыря хлопоталъ приготовить намъ турецкаго крфе, и съ этою цѣлью усадилъ. какого-то наивнаго черногорца, отправлявшаго при немъ, повидимому, обязанности служки, не то молоть, не то толочь кофейныя зерна, въ чему храбрый юнакъ оказался рѣшительно неспособнымъ и неподготовленнымъ; ворчунъ-старикъ выходилъ изъ себя и ругался какъ капризный ребенокъ, поминутно выбѣгая на крылечко, гдѣ усѣлся громоздкій и неуклюжій слуга его, и я все время боялся, чтобы своими озлобленными тычками онъ не спихнулъ его съ лѣстницы. Но терпѣливый юнакъ только краснѣлъ и пыхтѣлъ, не возражая ни слова своему сердитому патрону и не двигаясь ни однимъ мускуломъ.

Насилу мы съ женою ублажили расходившагося старичка, увѣривъ его, что въ такой жаръ намъ не до кофею, и что мы съ гораздо большимъ удовольствіемъ напьемся лимонаду, которымъ онъ насъ обильно угощалъ. Впрочемъ самъ отецъ Христофоръ, какъ онъ объявилъ намъ, «испосникъ», не пьетъ ракіи, не ѣстъ ни мяса, ни яицъ, ни молока, а только хлѣбъ, фасоль и другую овощъ.

Байрактаръ потомъ разсказывалъ намъ дорогою, что отецъ Христофоръ считается большимъ подвижникомъ, ведетъ строгую жизнь и очень уважается всѣми; онъ уже сильно старъ, и если умретъ, владыка не будетъ знать, кого послать въ Горній. Черногорцы не охотники до иноческой жизни, а въ такой пустынѣ, какъ Горній, даже рѣдкій монахъ согласится жить. Оригинальные черногорскіе нравы, очевидно, безъ труда совмѣщаютъ благочестивую жизнь и монашескіе подвиги съ бранчливостью и раздражительностью, доходящею до кулачной расправы съ своею меньшею братьею. На высказанное мною удивленіе по этому поводу и байрактаръ, и молодой черногорецъ, горой стали за Христофора и весьма разсудительно увѣряли меня, что всякій старый человѣкъ обязанъ учить и наказывать молодого человѣка, отданнаго ему для наставленія и послушничества, а ужъ тѣмъ паче монахъ такой благочестивой жизни, какъ отецъ Христофоръ.

Мы искренно поблагодарили его за гостепріимство и любезность, и когда я вручилъ ему на прощанье золотой двадцатифранковикъ на его обитель, обрадованный старикъ чуть не расцѣловалъ моихъ рукъ. Должно быть, не часто балуютъ его своимъ посѣщеніемъ иноземные путешественники, и не много перепадаетъ изъ скудныхъ кармановъ черногорца на его бѣдный монастыремъ.

Острогъ, какъ я уже говорилъ, былъ не разъ мѣстомъ кровопролитныхъ битвъ. Но въ монастырѣ больше всего помнятъ почему-то и охотнѣе всего разсказываютъ о славныхъ бояхъ временъ князя Даніила почти совпавшихъ съ началомъ нашей севастопольской войны. Знаменитый сераскиръ турецкаго воинства, Омеръ-паша, по-просту, австрійскій сербъ Михаилъ Латосъ, унтеръ-офицеръ австрійской службы, бѣжавшій изъ своего отечества послѣ растраты казенныхъ денегъ и обратившійся въ Турціи въ мусульманина и побѣдоноснаго пашу, далъ слово султану, что въ теченіе нѣсколькихъ недѣль покоритъ Черногорію владычеству Турціи. Онъ собралъ огромныя силы, 15.000 человѣкъ регулярной пѣхоты, три эскадрона конницы, 18.000 албанцевъ, 28 орудій, приспособленныхъ въ горной войнѣ, и въ 1853 г. вторгнулся въ Черногорію разомъ съ четырехъ сторонъ. Сподручникъ его Измаилъ-паша ворвался съ 6.000 войска въ долину Зеты отъ Нившича и бросился прямо на Острогъ, въ то время, какъ самъ Омеръ-паша, успѣвшій своими ловкими интригами возмутить противъ князя Даніила храброе племя дилеровъ, недовольное обложеніемъ ихъ податью, шелъ вмѣстѣ съ Османъ-пашою и 17.400 человѣкъ войска съ юга отъ Подгорицы, чтобы, съ помощью измѣнившихъ пиперовъ, внезапно овладѣть Мартыничами и соединиться затѣмъ съ Измаиломъ-пашою.

Нападеніе туровъ застало совсѣмъ врасплохъ черногорцевъ. Мирно Петровичъ, братъ князя Даніила и отецъ князя Николая, недаромъ прозванный «мечомъ Черногоріи», успѣлъ съ сотнею храбрецовъ пробиться въ Острогъ, и засѣвъ за стѣнами его, два раза опрокидывалъ отчаянныя нападенія Измаила-паши. Турки не разъ врывались во дворъ монастыря и рѣзались въ-рукопашную; даже помосты церкви были залиты кровью. Въ острожскомъ монастырѣ кончалъ въ это время свои геройскіе дни восьмидесятилѣтній старикъ, славный во всей странѣ сенаторъ Черногоріи и воевода Мартыничей, этихъ храбрѣйшихъ изъ черногорцевъ — попъ Иванъ Княжевичъ, еще сподвижникъ свято-почившаго Петра І-го, глубоко почитаемый и княземъ и всѣмъ народомъ; онъ лежалъ на смертномъ одрѣ, когда начался первый приступъ Измаила.

«За Бога! бейте турокъ!» — кричалъ онъ въ предсмертномъ бреду, и усиливаясь снять со стѣны холодѣвшею рукою. ружье, котораго тамъ не было, въ волненіи метался по постели.

Онъ не хотѣлъ умереть, пока не услышитъ радостной вѣсти о побѣдѣ своихъ юнаковъ. Приступъ былъ отбитъ, турки были прогнаны, и трупы ихъ устлали всѣ сваты Острожсвой горы… Старику объявили желанную вѣсть. Тогда онъ произнесъ утѣшеннымъ голосомъ: «Хвала Богу!», повернулся на другой бокъ и спокойно испустилъ духъ.

Черногорцы похоронили его въ монастырѣ, но, отбивъ послѣдними отчаянными усиліями второй приступъ и узнавъ, что на помощь Измаилу двигается цѣлая армія Омера-паши, увидѣли, что держаться больше нельзя; взявъ съ собою мощи св. Василія и наиболѣе цѣнныя церковныя вещи, они ночью покинули окровавленный монастырь и прошли, не замѣченные, мимо турецкихъ отрядовъ, съ трехъ сторонъ обложившихъ Острогъ.

На другой день турки, овладѣвшіе монастыремъ, откопали только-что похороненное тѣло геройскаго старца, оставившаго по себѣ среди нихъ такую грозную память, и, отрубивъ его мертвую голову, послали ее, какъ трофей побѣды, въ Подгорицу. Впрочемъ черногорцы отбили-таки потомъ голову своего славнаго воеводы и съ честью погребли ее въ родной землѣ.

Мартыничи, родина попа Ивана, не посрамили его старой славы и подъ предводительствомъ его молодого племянника, имѣя во всей дружинѣ своей только 500 воиновъ, покинутые измѣнившими сосѣдями своими пиперами, нѣсколько разъ отбивали аттаки Омера-паши и обратили въ полное бѣгство восьмитысячный отрядъ албанцевъ Османа-паши. Только послѣ трехъ отчаянныхъ приступовъ 12.000 отборнаго регулярнаго войска Омера, поддержанныхъ 18 орудіями, и послѣ рѣзни не на животъ, а на смерть, въ каждомъ переулкѣ, въ каждомъ домѣ своего родного селенья, храбрая горсть юнаковъ вынуждена была покинуть Мартыничи, спаливъ на прощанье свой хлѣбъ и жилища, даже не преслѣдуемая ошеломленными и напуганными турками.

Геройская защита Острога и Мартыничей рѣшила судьбу войны и вынудила впослѣдствіи Омера-пашу очистить Черногорію.

Возвращаться изъ Острога пришлось все-таки въ жаръ, потому что мы не хотѣли долго задерживаться въ монастырѣ. Лошадь моя, сейчасъ же по выѣздѣ изъ Доньяго, стала хромать такъ сильно, что сидѣть на ней сдѣлалось пыткою; да и не трудно было слетѣть съ нею вмѣстѣ въ пропасть, спускаясь съ кручъ по каменнымъ осыпямъ. Поэтому я спѣшился чуть не отъ самаго монастыря и, отдавъ свою лошадь байрактару, не мало этимъ обиженному, пошелъ внизъ пѣшкомъ гораздо быстрѣе лошадей, которыя постоянно отставали отъ меня. Жара была невыносимая, нотъ лилъ съ меня градомъ; цикады надоѣдливо; пилили свои цыркающія жестяныя ноты, изъ подъ каждаго камня, съ каждой вѣтви кустовъ. Колючіе кустарники цѣплялись на каждомъ шагу за платье, за руки, за ноги. Ежевика, по здѣшнему «купина» и «держи-дерево», мѣтко прозванное черногорцами «дрйча», — названіе, которое не мѣшало бы усвоить для этого растенія и намъ, русскимъ, — составляютъ главную придорожную растительность, покрывающую всѣ скаты горы, между рѣдко разбросанными деревьями. Гранатникъ, или шипакъ, какъ зовутъ его здѣсь, до сихъ поръ весь осыпанъ цвѣтомъ; ему гораздо болѣе подходило бы названіе не «шипака», а «купины», да еще «купины-неопалимой», потому что его цвѣты горятъ чисто какъ огонь среди темной зелени куста. «Драча» оправдала и надо мною свое названіе. Желая подражать черногорцамъ, которые въ своихъ пѣшихъ походахъ сокращаютъ путь, пересѣкая напрямикъ изгибы вьющейся улиткою горной дороги, я тоже вездѣ, гдѣ мнѣ казалось можно, спускался прямо по обрывамъ горы до ближайшаго поворота дороги, нерѣдко продираясь, конечно, черезъ кусты и камни. И вотъ въ одномъ злополучномъ мѣстѣ проклятая «драча» такъ основательно запустила въ нижнія части моей одежды свои желѣзные когти, что разодрала ихъ на-двое сверху до низу и поставила меня въ самое плачевное положеніе, такъ какъ весь багажъ нашъ былъ въ Богетичахъ и на дорогѣ перемѣнить уничтоженный костюмъ было рѣшительно нечѣмъ. Я вспомнилъ, однако, въ своему утѣшенію, что и старый нашъ путешественникъ по Черногоріи, Ег. П. Ковалевскій, тоже жаловался на драчу и также страдалъ отъ нея, какъ и я.

«Наши сапоги были изорваны торчащими камнями, а платье повсюду вьющимся драчемъ», — сообщалъ онъ, описывая именно свой переходъ изъ Цетинья въ Острогъ, который онъ считалъ «невыразимо тягостнымъ», находя, что даже и въ тѣхъ немногихъ мѣстахъ, «гдѣ можно сѣсть на коня», грозитъ опасность слетѣть вмѣстѣ съ нимъ въ стремнину или грянуться о камень…

Слава Богу, наконецъ ми добрались до Богетича, и въ немалому удовольствію своему, смѣшанному съ нѣкоторымъ удивленіемъ, обрѣли у Джуры въ полной сохранности всѣ свои чемоданы, узлы и сакъ-вояжи, честно переданные ему невѣдомымъ намъ извозчикомъ. Божо съ починенною коляскою и отдохнувшими лошадками своими тоже ждалъ насъ въ Богетичахъ, такъ что, немного переодѣвшись, напившись съ наслажденіемъ свѣжаго молока и кофе, мы могли сейчасъ же двинуться въ обратный путь, провожаемые радушными напутствіями добряка Джуры, хорошо заработавшаго въ этотъ день.

До Даниловъ-града докатили всего въ полтора часа. Тамъ застали народную ярмарку. Всѣ улицы залиты толпами черногорцевъ и черногорокъ, но не въ праздничныхъ, а напротивъ, въ самыхъ безцеремонныхъ одеждахъ; иные чуть не безъ рубахъ, у другихъ широкая, могучая грудь распахнута настежъ, третьи въ однѣхъ рубахахъ. Невольно вспомнилось мнѣ Гоголевское описаніе въ «Тарасѣ Бульбѣ» казаковъ въ Запорожской Сѣчи… Стоятъ, сидятъ, ходятъ, толкаются, и видно, что всѣмъ весело, всѣ довольны, — а чѣмъ? понять нельзя. Ничего ровно нѣтъ, кромѣ этой толкотни и празднаго говора. Торговли, можно сказать, тоже нѣтъ. Это таскаетъ на плечѣ одинъ мѣшокъ продажнаго овса, кто пустой бурдюкъ, торговка держитъ какую-нибудь маленькую чашечку сливъ или овощей, всего гроша на три, а толкотни, ротозѣйства, болтовни изъ-за этого грошоваго товара — на сотни рублей!

Какъ только коляска наша остановилась противъ кафаны, дать маленькій роздыхъ лошадямъ, какъ насъ кругомъ обсыпала толпа мальчугановъ. Черногорская дѣтвора — это совсѣмъ не то, что какіе-нибудь злорадные и зловредные парижскіе gamins de la rue въ тѣлѣ Гавроша, или голосящіе надоѣдливые попрошайки восточныхъ мусульманскихъ городовъ съ ихъ несмолкающимъ: «бакшишъ, бакшишъ!». Черногорскія дѣтишки не обступаютъ съ дерзкимъ хохотомъ и улюлюканьемъ одѣтаго не по ихнему иностранца, не надоѣдаютъ ему никакими просьбами, не мѣшаютъ ему ни въ чемъ. Они только съ искреннею, прямодушною пытливостью смотрятъ ему въ глаза, стараясь угадать или услышать, что ему нужно. Они удивительно услужливы и дѣльны. Въ одну минуту побѣгутъ, куда надо, найдутъ, позовутъ, приведутъ, кого требуется, принесутъ, что приказано. Чуть не въ каждомъ селеньѣ и городѣ намъ приходилось прибѣгать въ ихъ милымъ услугамъ, за полнымъ отсутствіемъ у черногорцевъ всякихъ надписей, вывѣсокъ, объявленій и оффиціальныхъ блюстителей порядка. Мы убѣдились поэтому собственнымъ опытомъ въ практической полезности черногорской дѣтворы и отсутствіи въ ней всякихъ корыстныхъ инстинктовъ. Сейчасъ сказываются добрыя семейныя начала, серьезная школа жизни. Дай только Богъ, чтобы эта дорогая черта народнаго характера подольше сохранилась въ простодушной черногорской молодежи, не поддаваясь растлѣвающимъ вѣяніямъ нашей трактирной цивилизаціи. Дѣтишки черногорскія вмѣстѣ съ тѣмъ красавецъ на красавцѣ, а ужъ особенно самыя крошки, — тѣ просто одинъ восторгъ!..

Отъ Даниловъ-града, или, вѣрнѣе, отъ княжескаго имѣнья Крушевца, шоссе идетъ уже низомъ долины, прямо какъ стрѣла, до самаго Спужа, густо обсаженное по обѣимъ сторонамъ бѣлою акаціею. За Спужемъ, въ мѣстахъ, гдѣ недавно еще хозяйничали турки, вся мѣстность кажется какъ-то безплоднѣе и безхозяйственнѣе, зато на каждомъ холмѣ, на каждой вершинкѣ горы непремѣнно торчитъ фортъ, башня или блокгаузъ.

Развалины Дукли промелькнули мимо насъ на своемъ остромъ полуостровѣ, между руслами Зеты и Морачи, прислоненныя въ горамъ. Глядя на прямое и тихое теченіе Зеты и на бѣшеныя волны Морачи, выбѣгающей сбоку изъ горъ, не понимаешь, почему соединенное теченіе этихъ рѣкъ послѣ впаденія Морачи носитъ имя ея, а не Зеты, между тѣмъ какъ теченіе это продолжаетъ почти безъ всякаго уклона направленіе Зеты, а вовсе не Морачи, и такъ же тихо, какъ Зета, до самаго Скутарійскаго озера, куда она впадаетъ. Отъ Даниловъ-града до Подгорицы мы тоже доѣхали въ полтора часа, сильно торопясь попасть туда до ночи. Вслѣдъ за нами помчалась въ Подгорицу огромная длинная телѣга тройкою, въ которую набилось больше двадцати человѣкъ въ бѣлыхъ фескахъ и черногорскихъ капахъ, возвращавшихся съ какихъ-то работъ. Несмотря на наступавшую темноту, по улицамъ и на площади Подгорицы гуляли толпы празднаго народа. Оказалось, что на завтра ждутъ въ Подгорицу князя и митрополита, отправляющихся въ Никшичъ на закладку новаго собора.