Славянский мир

II

Тысячу лет тому назад славяне сидели на западе от Юго-Восточной Голштинии или Вагрии вдоль по Лабе (Эльбе), Соляве (Сале), до Русса (Рейсс) и Шлеца (Шлейц), по Могани (Майну), Раданице, (Реднице), по Леху, верховьям Инны и по Эчаве (Эчь) до Венеды (Венетя, Венеция).

С тех пор многое изменилось в этнографии этого пространства: теперь в прежние чисто славянские земли глубоко вдаются три длинные языкообразные полосы с немецким населением, образовавшиеся вследствие напоров: южного, или франко-романского, при Карле Великом, северного, или тевтонского и среднего, при Фридрихе Великом. Порядок, в каком обозначены здесь указанные движения чуждых народов по территориям славянским, вполне соответствует и хронологическому ходу развития этих исторических процессов. Северное движение не могло предупредить южного, так как немецкое население севера еще только сплачивалось, и саксы, между Лабою и Въёзерою (Везер), представляли скорее немалое препятствие самому Карлу Великому в намеченном им движении на восток, чем оказывали ему какое-либо пособничество. На юге дела слаживались удачнее для немцев: покорение и истребление авар, а в особенности славян, сильно беспокоивших немцев и беспрестанно на них напиравших, было главнейшим условием безопасного существования франкской монархии, и борьба с ними становилась для последней вопросом: быть или не быть?

Немецкие впадины в славянские земли

Этому сильно содействовали онемечившиеся кельто-римляне, баюварцы (баварцы), соседи славян, авары и лангобарды в Северной Италии, такие же соседи славян по Хорутании, Истрии и Далмации. Отнятое у славян южное пространство равняется приблизительно 3200 кв. м. и находится в границах к северу между чехо-моравским населением, а на юге примыкает к словенцам (хорутане). На востоке оно идет по границе Венгерского королевства от озера Пейсо (Нейзидлерское) до Блатного озера (Балатон) и р. Дравы.

Северное впадение, от Лабы до Хрона (Немана) и от моря до Дрездена (Дрождяны) равняется приблизительно 3700 кв. м., гранича с востока с Россиею и с наречиями литовским и польским, а с юга с Австриею и с чешским населением. Наконец третий мыс, вдающийся среди славянских земель, занимает пространство в 700 кв. м. и лежит между Дрезденом, Познанью и Краковом, гранича с Россиею и Австриею и с племенами: поляками, мораванами и чехами. Всего, следовательно, отошло к немцам славянских земель от 7600 до 8000 кв. м., что почти равняется Вологодской губернии (7291 кв. м.), Тугайской области (7947 кв. м.) или Кавказу (7897 кв. м.). Население в то время было редкое. Горы, леса, болота и много невозделанного пространства мешали заселению в том роде, как это возможно ныне, и потому, если принять за основание для определения количества населения некультивированный еще Кавказ с его горами, лесами, степями и мокрыми низменностями, то получим, что за 1000 лет во всех отвоеванных немцами землях жило средним числом не более 4,5 миллиона славян, причем на долю северных, за Дунаем, приходится не более 2-х миллионов. Сразу будто и кажется, что такое население для того времени очень велико, но оно не будет таким, если мы припомним это множество племен и родов, живших к северу и к югу от Дуная. Некоторые брали на себя обузу: одни, без союзников, защищаются от таких нападений, какие были производимы при Карле Великом, Генрихах и Оттонах. Такие князья, как Марибор Граничарский, Сам Чешский, Святополк Моравский, держали постоянные дружины, доходившие до 75 000 воинов[38]. Их войны с римлянами, баварцами и с франками в особенности, доказали, что для победы над ними нужны особые средства, большие вооружения, огромные армии, полчища, равные полчищам Аттилы, каковые и употреблялись в конце VIII и IX столетий. Но и сама борьба длилась так долго и выносилась побежденными столь продолжительно, как того не бывало ни с одним из существующих народов. Какой народ выдержал бы поражения, которые с Трояна по сю пору шли одно за другим? Персидская монархия, величие греков, крепость римлян — все пало, а славяне, в своих верованиях, языке, обычаях и государственности, продолжают все жить и совершенствоваться, по мере того, как их оставляют в покое. 1500 лет идет эта ведомая уже истории борьба, а между тем форпосты компактных масс все еще выдаются вперед, выдвинуты до риска их потерять, и так они держатся века, не уступая ни пяди своей земли. Других окружили со всех сторон, кашуб, лужичан. Но и в них бьет живой ключ народности, и про них можно даже сказать, что если б они хотели, то не могут ни умереть, ни переродиться, так как биение общеславянского пульса оказывается в них сильнее и энергичнее, чем задерживающие его неблагоприятные исторические влияния.

Между средней и южной немецкими впадинами сидят чехи, примыкая плотно к мораванам, которых по продолжению к востоку поддерживают, как могут, словаки, а этих — угроруссы, а там и руссы. С юга лежат в массе южные славяне с наиболее выдавшеюся народностью словенцев (хорутан). Их передовые поселения доходят до Фриуля, где поныне сохранились эти древние адриатические славяне (henetoi, генеты), которые под именем резан (рязань) не уступают своего места ни итальянцам с запада, ни немцам с севера. За этим небольшим клочком итальянских славян идет сплошная масса хорутан, а за ними тянутся кроаты (хорваты), потом сербы и болгары в еще большей компактности по Адриатике, Драве, Саве, Дунаю, по Черному и Эгейскому морям до Царьграда и Коринфского залива. Раньше чем приступить к объяснению причин образования трех указанных немецких впадин, будет полезно обозреть, какие славянские племена обитали в Европе в эпоху Карла Великого. Вместе с тем, вопреки принятому делению славян на группы, мы находим нужным представить свое историко-географическое деление, которому полагается следовать до конца.

Начало всему мы находим на востоке, который необходимо нужно было пройти, чтобы добраться до запада. Начиная следовать с России, мы видим, что у Ильменского озера (Лимань) сидели славяне, или словены, причем их главным городом сделался потом Новгород.

Если был Новый Град, то где-нибудь был и Старый, и действительно, таких мы встречаем три и более на Балтийском поморье, и это служит некоторым доказательством, что Новгород, уже существовавший в 857 году, был основан славянами, переселенцами из других мест, двинувшимися по каким-либо причинам к востоку. Нам это важно тут заметить на тот конец, чтобы связать запад с востоком, не довольствуясь только тем, что говорят летописцы, но со временем заглянуть и в более отдаленную глубь. Причиною этому движению славян были кельты, дошедшие в IV столетии до Р.Х. до Одры. В этих местах в Поморье (Померания) и Пруссии можно найти и ныне два Старгорода: один по правой стороне Одры, восточнее Щетины (Штетин), а другой, менее известный, — к югу от Гданска по левой стороне Вислы. Последний город стоял на перепутье от первого к востоку.

Путь из Старгорода в Новгород

Вокруг настоящего Старого Города (Град, Стар-град) на Одре встречаются: село Кривичи, сохранившее в своем названии имя той отрасли славянского племени, которая жила к югу от волховских славян. Там же, к северу от Старгорода, находится большой приход, — село Волхов, а северо-западнее, на Пене, лежит город Деммин, т. е. наш Демань, стоявший некогда на полпути от Новгорода к верховьям Волги.

Дойдя до сближения Старого Города с Новым, обратим теперь внимание на путь движения славян с Поморья к востоку при натиске кельтов[39].

От Старгорода дорога шла на Коницу (Кониц), 2-й Старгород, Щево (Диршау), через реку Вислу на Малборк (Мариенбург), Кролевец (Кенигсберг), далее к Неману и Россу, через Рогнеть (Рагнит) к местечку Словикам, или Словакам, и отсюда на Ковно, Вильно, Ошмяны, Крево (Кривичи), село Словенск, Минск, Борисов (Борисфены), село Словену, Оршу, Витебск, Велиж, Холм, Старую Руссу и Новгород на реке Волхове. Вот тот определяемый урочищами путь, который привел славян с Поморья и Волхова к Волхову, что, по всей вероятности, произошло до нашей эры, так как апостол Андрей уже нашел у верховьев Днепра и выше славян, которых поучал слову Божию. Переселение это состоялось, как выше указано, в IV или III столетии до Р.Х., когда с запада пришли кельты, а с севера причалили гутоны, готоны, готы.

В Псковской, Витебской и Смоленской губерниях, также отчасти в Минской, Лифляндской и Курляндской, на Двине, Волге и по Днепру сидели кривичи с их городами Изборском, Полоцком и Смоленском. Часть этих кривичей, по Полоте и Двине (Дива), носила местное название полочан. В Гродненской, Минской и отчасти в Киевской губерниях, по Припети, Березине и Днепру уселись дреговичи. Возле них к востоку по берегам Сожи, в Могилевской губернии, основались радимичи. Наиболее отдаленные по рекам Оке, Миздре и Угре, в Калужской, Тульской и Орловской губерниях были вятичи. Последние две отрасли пришли, по Нестору, на свои места после предыдущих, следовательно, также переселились сюда из других окраин, и потому неудивительно, что они во многом отличались от тех восточных славянских наречий, которые тут вековали, позабыв своих отдаленных единоплеменных родичей. По Бугу жили бужане. Судьба этих бужан тесно связана с Белосербиею и с нынешнею Белоруссиею, в состав которых они входили. Южнее их, в Восточной Галиции, ближе к Карпатам по хребту, на горбу жили горалы — жители гор, горба, хребта, хробаты, белохро-баты. Восточнее тех и других поместились волыняне — отголосок которых слышен на острове Волыне (Волин). Между Южным Бугом или Богом (от Дажбога и богатства местности, текущей млеком и медом) и Стыром, и севернее, в Волынской губернии, поселились дулебы — столь известное в истории авар славянское племя. Еще восточнее, в лесах обитали древляне с их городами: Ко-ростень, Туров и Овруч. Тогобочные приднепровские равнины Киевской губернии, т. е. правый берег Днепра, были заняты полянами с их городом Киевом.

Поселения их шли также по Пслу и Ворскле. Сегобочная сторона Днепра, по рекам Десне, Сейму, Суле, населилась северянами с их городами: Любеч, Радогощ и Чернигов. По Днестру и Пруту вплоть до Черного моря обитали в городах, укрепленных местах тиверцы, в угле — угличи, — иначе анты. Племена, жившие на западных окраинах, пускали глубокие народные жилы за Карпаты до Тиссы. С Днестра доходили до сердца Семиградии, а с Прута рассеивались и двигались по всей Молдавии и Валахии, откуда переходили в Банат и к равнинам Дуная и Тиссы, а также на Балканский полуостров.

Кроме этих главных племен, о которых говорит Нестор, было еще много других мелких, — достаточно замечательных. Из них некоторые как бы затерялись в массе других, иные же получили значение только после. Эти племена или роды следующие:

1) Смоляне, или смолены, сидевшие в XI столетии около Смоленска. Частица их жила в XII столетии на Балканском полуострове, на границе Фракии и Македонии, по реке Мете (Карасу) — наконец их же находим в 808 году в Полабии между городами Войценбургом (Бойцы) и Домицею (Дёмиц). Их главный город был Ко-нибор, по дороге от Зеденика на Михну.

2) Лучане, — жители Великих Лук, — отдел кривичей, упоминаемых в 949 году. Частица их живет в Чехии.

3) Туровцы, — жители Турова на Припети, — отдел дреговичей. Название туров было очень известно у славян и пошло вместе с их расселением весьма далеко на запад до Луары (Лура, Луро).

4) Сусола, или сусла, также сусольцы, — смешавшиеся впоследствии с литовцами, от какового смешения образовалось племя леттов — латышей. Они жили по скандинавским сагам в VI и VII столетии. Частица их находилась в X столетии в нижней Стырке или Штирии. Также их находят в юго-восточной Голштинии, в Вагрии и между полабскими сербами или сорбами, сорабами, на Мульде (Вльтава), между Житичами и Коле-дичами. В России их следы находятся в Лифляндии, по Двине, в Рижском уезде.

5) Наревяне, или наровяне, — потомки древних нуров или неуров (neris), — отдел дреговичей, — жили по Нареву и Нуре в Нурской земле по направлению к Янтарному берегу, или Вендскому заливу (Фриш и Куриш-гаф).

6) Дедоши, или дедошане, — жили в России и Галиции в период с 866 по 890 годы. Есть вероятие, что главное их местожительство было в области между Одрою, Бобром и по границе Мильчан в Силезии.

7) Колпяне — русско-славянский отдел, упоминаются в 866–890 годах.

8) Свиряне — в Виленской губернии около озера Свирь. О них говорится за тот же упомянутый период времени — в 866–890 годы.

9) Житичи — того же периода, жители Минской губернии вокруг озера Жид.

10) Стадичи, или стадоряне, — жители местностей, пограничных Стырко (Штирии) и Верхней Австрии. Их также звали гаволянами, по месту их жительства на реке Гаволе. Где они обитали в России — неизвестно.

11) Себирцы, или саберцы. Не северцы ли? Эти себирцы жили при озерах того же имени в Петербургской или Тверской губерниях.

12) Обродичи — по реке Оброднице в Минской губернии.

13) Булерцы — по реке Аа и у взморья около Динамюнда, в Лифляндской и Курляндской губерниях. Урочище это там и сохранилось по сю пору, причем небольшое селение и прорва реки Аа в море, в 12 верстах от Диамюнда, называется Буленскими.

14) Запрочи, т. е. запорожцы, упоминаемые с 866–890 годы у порогов Днепра.

15) Нетоличи, или светоличи, жившие в двух группах: около Брежан на высотах Гаволы и между Солявою и рекой Льстрою (Эльстером) в области коледичей.

16) Туричане — жители Волынской губернии по Турье и такие же в окрестностях Слуцка у местечка Туроч.

17) Таневцы — по реке Танееву — притоку Сана.

18) Пружане — вокруг города Пружан Гродненской губернии.

19) Лукомляне — около города Лукомли и озера того же имени.

20) Порошане, или поросяне, — по реке Россу Киевской губернии. Один из притоков Немана носит то же имя, показывая продолжение одного и того же племени приблизительно по пути из варягов в греки или также по Янтарному пути от Вендского залива до Киева.

21) Низовцы — часть населения Владимирского княжества. Отдел их проживал среди полабских сербов между Мльдавою (Мульдою) и Льстрою.

22) Бродники — по Волге — предки донских казаков.

Все эти отделы племен составляют не более как частицы тех главных групп, которые перечислены Нестором при расселении славян. Некоторые из них получили имя впоследствии, когда стали более заметны, как, например, бродники, о которых упоминается впервые в 1141 году. Все же они вместе нам известны большею частью от баварского географа и относятся к периоду с 866 по 890 годы, т. е. к тому времени, когда у немцев уже сложилась более правильная географическая идея о славянах. Также замечательно, что все эти второстепенные русско-славянские племена находят сродичей себе на Западе по Лабе, что ясно указывает на местную историческую связь жителей Лабы с Днепром, не касаясь уже таковой по продолжению Киевской земли, на южных окраинах Полесья, вплоть до Карпат и истоков Вислы[40].

Отчасти на этом основании и немало в зависимости от составленного плана повествования мы делим северозападных славян на полабских, или прибалтийских, и на среднедунайских, или карпатских. Последние в своем движении к югу встречаются с балканскими славянами, которые, поднимаясь по Среднему Дунаю и двигаясь по его главным притокам к западу, имели всегда свою собственную судьбу и историю, тесно связанную с судьбой и историей греков, отчасти римлян и кельтских племен.

Прибалтийская ветвь, эта народная жила одного целого, протянувшаяся по Днепру, Березине и Неману, с одной стороны, а с другой, — по Припети, Висле, Варте, Одре до Лабы и далее к северу до Балтийского моря с отголоском последнего в Подольской губернии, где на реке Кодыме — приток Бога — лежит город Балта — имя одного из родов Скандинавии, оттого и Балтийское море и обратно. Эта ветвь состояла из следующих родов:

Вагры, — жившие в Юго-Восточной Гольштинии возле нордальбингов на выдающемся полуострове по направлению к фембранам на острове Фемерне. Последний также находился в их владении и слыл за место для сборища, скрытия и склада прибалтийских пиратов, — этих знаменитых норманнов, варягов, т. е. морских борцов, разбойников, какими в то время славились и вагры. Их владения доходили до реки Эйдеры с одной стороны, а с другой до реки Травны и озера Плён. Главные их города были: Старгород, — теперь Ольденбург, Буковец — впоследствии Любок, а теперь Любек, Плона — теперь Плён и Утин — ныне Эйтин.

Полабцы. В нынешнем Лауенбургском герцогстве жили полабцы. Их главный город был Ратибор и Смилово-поле. Ратибор — ныне Ратцебург — встречается также в южной прусской Слезаке на границе Австрии, что указывает на сродство полабцев с слезаками на пути по Одре вниз до Лабы. Сербов немцы называли — Рацен, а так как древняя Белосербия лежала возле Слезаки и, вероятно, обнимала и ее, то становится понятным, почему Ратибор Прикарпатский нашел себе двойника вблизи Балтики, куда когда-то дошли раны или сербы с истоков Одры к низовьям Лабы.

Смольняне, — жили южнее по Лабе. Их город был Конов — нынешний Эльдена между Гробовым и Домицею (Дёмиц). Граница их была приблизительно между означенными городами и Бойценбургом. Этот род составлял отдел русской ветви, пришедшей с востока. И тут опять проводится линия родства от Днепра до Лабы.

Глиняне — сидели также по Лабе между Домицею, Витобором (Виттенбер) и Плавнями — теперь Плауерским озером. Их города были: Подлюстин, — теперь Пудлиц, и Ленчин, — теперь Ленцен. Их звали также лингонами и линонами. Название это подало повод некоторым ученым относить их если не к германцам, то непременно к кельтам, иначе оставалось бы-де только предположить, что под лингонами нужно разуметь этрусков, а то, быть может, и фракийцев. Вообще под последними четырьмя народами европейские ученые скрывают многих славян, коверкая их имена по-римски и по-гречески до того, что уже сыновья этих ученых мужей не понимают своих отцов. К счастию, при помощи истории, филологии и этнографии удается разобраться в путанице этнографических созвучий и узнать в лингонах тех, кто они были на самом деле.

Нет сомнения, что названия племен образовалось отчасти в зависимости от характера заселенных стран, отчасти от рода занятий. Таковы, например поляне — жители поля, древляне — жители дерев («иде в Дерева на дань»). Таковы смоляне из племени бодричей, гнавшие смолу, как теперь гонят ее белоруссы. Подобно этому и в имени лингонов звучит род занятий глинян, выделывавших глиняную посуду. Приведенным соображением можно также объяснить наименование попадающихся в истории глинян — ветников, — местожительство которых не указывается, но о которых есть известие, будто они составляли военный класс ратных людей всего племени бодричей. Если это верно, то они, подобно всем славянским воинам, должны были иметь круглые щиты из ивовых ветвей. Отсюда — ветники.

Варны, врановцы, врановы — сидели по рекам Варнове, Степенице и вокруг озера Морица. В их владениях находились города: Паршим, Краков, Маликов и Варнов — существующие и ныне. Из них в особенности замечателен Краков. Подобно тому, как у Карпат города Краков и Ратибор соседят друг с другом, и Врановский Краков имеет соседа в местном Ратиборе. Город Варнов объединяют с Варною Черноморскою, которая существовала уже в 678 году, и это правдоподобно по связи вообще славянских родов. Движение славян с севера на юг, — из Белосербии к Балкану, подтверждены большими историческими переселениями в VII столетии и потому вероятно, что Варна Черноморская получила свое имя от варнов прибалтийских, спустившихся когда-то к югу с сербами. Как народ приморский, они скоро отыскали себе хороший приют там, где ныне Варна.

Древане — жили по левой стороне Лабы, по реке Геце, причем частица их сохранилась весьма явственно до XIV столетия, и даже ныне не исчезло из памяти их происхождение. Главные города были: Люхов, Остров, — теперь Вустров, Горск, — теперь Берген, и Клонска, — теперь Кленце. По Гильфердингу, это — переселенцы с правого берега Лабы, упоминаемые, по Шафарику, только однажды в 1004 году. Мы того мнения, что древане — отрасль древлян, приютившаяся в больших лесах, которые тут стояли в давнее время. Здесь была Старая мархия (мархия, т. е. границы, пограничные полосы и области, изобиловали везде и всегда лесами).

Рароги — жили от устья Травны до Ростока и от Весьмира (Висмар) до Грабова, оцепляя своими поселениями территорию нынешнего великого герцогства Шверинского (Зверинского). Их главные города были: Рарог — вероятно, на острове против Весьмира, имеющем вид рога, Росток, Зверин, т. е. — Шверин, Любов — ныне Мекленбург, и другие. Все помянутые племена или роды вместе образовали во времена Карла Великого общий союз по именем бодричей и у германцев известны под названием ободритов.

Род бодричей

Местности, ими занимаемые, по количеству урочищ с именами, встречающимися в России, прямо указывают, откуда вышли эти бодрые люди, покидавшие некогда свою родину на Среднем Днепре. Выше мы дали уже понятие об этом движении, а теперь иллюстрируем его топографией Мекленбургских герцогств. Вот несколько очень веских в указанном отношении собственных имен: Руссов вблизи моря, с. Буков (Буковина) — несколько южнее, с. Красов ниже Весьмира, город Варин, Кладов к востоку от Зверинского озера, г. Кривичи на юго-восток от того же озера. На юго-запад с. Суков, с. Миров близ реки Стыри, с. Ростов на юго-запад от Мирова, г. Гавенов на р. Шмарле, местечко Варшов, д. Туров, г. Ключ, с. Тюшев, г. Дашов около моря и т. д. Что ни шаг — то восток, Россия, Полесье, Польша и путь из сих мест по рекам и по взморью до самой Дании[41].

Другой союз славянских прибалтийских племен, соседний с бодричами и к востоку от них до Одры, составлен был из родов лютичей, или велетов, вильтов. В исходе XI столетия эти лютейшие враги германцев окончательно приняли христианство и покорились им. Такими же врагами были лютичи по отношению к бодричам, которые, будучи ближайшими соседями немцев, покорились им раньше и потому терпели страшные опустошения от своих лютых соплеменников.

Род лютичей

Лютичей также звали велетами и волотами. Последнее название больше известно русским и встречается в летописях Нестора. Волот означал исполина, великана, человека необыкновенно сильного и страшного. Название волотов встречается также в очень многих губерниях России и, между прочим, могила Гостомысла — в четырех верстах от Новгорода и открытая Ходаковским — стоит на Волотовом поле. Шафарик отождествляет племя волот с волком и ведет его с г. Волкосиска Гродненской губернии, где, по преданию, люди ночью обращались в волков. Далее он же объясняет, что Волот происходит от Волын, а отсюда и Волин — Северная Венеда, или Венеция. Нет сомнения, что в основе всех этих созвучий лежит историко-географическая и этнографическая связь, направляющаяся по тому же пути с Востока из-под Днепра через Полесье к морю. Она станет еще виднее с разбором родов и с показанием их урочищ: ране — жили на острове Рюгене — т. е. Ране. О них в первый раз говорится в 946 году, а между тем уже тогда они входили в состав тех пиратов, которые вместе с ваграми не оставляли в покое мирных жителей Балтики, всегда нападали на Данию и снаряжали флот для опустошения британских берегов. С 1066 по 1105 годы остров Рана — при князе Крюке — был в цветущем положении. Главный город Ран, весьма богатый по своему храму Свентовиту, или Святовиту, на полуострове Вите, был разрушен датчанами в 1168 году. В другом городе — ныне Берген (Горск) на Горе, стоял Раноград — местопребывание князя. От этих ран, ругов, ругиев выводит Забелин русь[42]. Он же находит это имя очень распространенным как по всему Варяжскому поморью, так и до Северного океана и берегов Дона. Из наших расследований оказывается, что имя «русь» встречается одинаково далеко и на западе Европы и идет постепенно — изменяясь в немногих буквах, но всегда сохраняя свой корень, — на юг Германии. Оно встречается в Швейцарии, на Юре и в Пиренеях у Средиземного моря, сопровождаясь рядом других коренных русских имен, каковы: Коляда, Винница, Орлина, Волга, Орел, Луга, Белое озеро и так далее. С другой стороны, по исследованиям на Кавказе, имя Русь тесно связано с рекой Араксом, с Арсиею[43]. Тождественно звучит оно с такою же рекою Арсиею, или Расею (Rase), на восточном берегу Истрии, где живут словены-хорутане, с рекою Артою, или Араксом, в Греции на местах поселения куцо-влахов и славянского рода радовичей. Наконец, с названием города Арска Казанской губернии и с Арским полем под Казанью. Тмутаракань, приравниваемая к Арте[44], в древнейшие времена была населена антами и потом черными клобуками. Еще раньше анты жили у озера Вана и у истоков Аракса, где была Басанейская Русь, или Арсия, Рассия, Руссия, а черные клобуки жили там же, где потом появились болгары, — на низовьях Дона. Последние стоят в племенной связи с Волжской Болгарией и, наоборот, название города Арска одноименно с Кавказской Болгарией, с Арсией и Араксом. Не с воздуха взял Иоанн Грозный, когда говорил, что идет на болгар присоединить прародительскую отчину[45]: здесь давным-давно болгары сидели, перемешавшись со славяно-руссами. Это же было и в Тмутаракани, и оттого одно и то же имя встречается в отдаленнейших местах севера, востока, юга и запада. И сербы в VII столетии, спустившись из Белосербии на Балканский полуостров, основались в Рассе — ныне Новый Базар. А когда им, после поражения Лазаря в 1389 году, пришлось бежать в Угрию (в Банат), то пространство земли между Савою, Дравою и Дунаем назвалось Рассою — Рассиею (Раценлад)[46]. Такая поразительная тождественность названий, такая распространенность одного общего корня, гремящего на огромном пространстве в многочисленных именах племен, областей, рек и поселений, приводит нас к заключению, что имя «русь» во всех возможных его вариациях есть древнейшее и даже более известное для всех племен, живших к северу и востоку от Дуная, чем имя «славянин». Оно шло с появлением носившего народа в Европе и, по мере движения и расселения последнего, двигалось с ним вместе и утверждалось повсюду.

Утвердился Русский стан (теперь Рослаген) и в прекрасном стратегическом месте — между озерами Венеров, Веттером и Меларом, около отличного залива, удобного для мореходных предприятий. Вблизи, на северо-западе от этих озер лежала Норика[47], такая же в горах, как бывшая Римская Норика в Стырке (Штирии), а окрайна этой местности, лежащая на юге от тех же озер, именовалась Троя. Почему? — неизвестно. Но число три сопровождало славян Геркулесовой эпохи и запечатлелось во всех возможных сказаниях о славянорусских тройцах. Так, передвигаясь с одного места на другое, широко разбросалось имя россов по лицу Европы — единое во всех звуковых своих видоизменениях. Иногда оно заслонялось названиями — скифов, сарматов, ванов, гуннов, вандалов, антов, — периодически надвигавшихся на Европу. Но все эти наносные слои исчезали, а тот грунтовой народ, который испокон веков назывался русским, объединился в государство.

И для этого вовсе не требовалось какого-либо призвания, подобно тому, как это было у бриттов. А просто народился наконец человек с широким умом и политическим смыслом — было ли то в Русском стане на берегах Швеции, либо в Старой Руссе или среди ран, — это все равно: он понял, что разбросанным племенам можно сплотиться в компактную политическую массу только на востоке, вдали от напиравших галло-франков и степных тюрских народов юга, также подальше от норманнов, хотя между последними сидели и свои братья, и утвердился сначала у Ладоги. Там, подчинив себе финнов и ванов, он овладел такими же ванами, или венами, т. е. своими же венами — Suoveni — словенами и оттуда с обновленною и пополненною русью пошел в Киевскую Русь — к поросянам. Здесь признали власть его, как представителя важнейшего славянского рода, известного повсюду, куда только заходила русская речь. А так как она слышалась и там, где финны, то и неудивительно, что все болотисто-лесистые места, — местожительство древних финн, — сделались разом историческим достоянием объединенной руси, которая находилась в связи не только с Полесьем под Барлином на Финновом протоке, но и шла дальше, перекликаясь, до самых отдаленных уголков. Эта первородная связь имела и будет иметь влияние на историю, государственность и политику России и всего славянства, как то окажется впоследствии, при разборе походов славян до крайних пределов Западной Европы.

Вспомним также, что в Киев пришел княжить не Вещий Олег, а малолетний Игорь: и это было очень умно, дабы не сразу ошеломить тех, которые не знали нового государственного строя. А чтобы приучить новичков к этому, чтобы утвердить свою власть обаянием на народ, предпринимается поход в Царьград, увенчавшийся знаменитым и выгодным Олеговым договором[48]. Память об Олеге сохранилась в ручье Олег у села Олафа по дороге от Риги на Митаву[49]. И у устья Дивы есть также остров в виде треугольника и рога — ныне под названием Магнусгольма. Следовательно, и там были руссы — по пути из варягов в греки, — которым местность вокруг Риги была хорошо известна по родству с вендами, булерцами и сысольцами, жившими около Риги, или Рога, до Вин-давы и Россиен, до Вендена (Венда) и Велина (Феллина), до Валька (Валки) или Волока. Дальнейшее пояснение о руссах будет еще представлено в своем месте особо.

Волыняне. Они жили на острове Узноиме, или Узноме, который также назывался Ванцлавом. Этот остров — ныне Узедом — лежит у устья Одры. Главным городом волынцев был Волин — по-саксонски Венеда, а по-датски Юлин. Этот город, по словам Гельмольда и Адама Бременского, в XI столетии был в цветущем положении, был для всех торговцев севера важнейшим центром: тут жили и сюда приезжали саксы, датчане, поляки, русские и греки. По своему политическому устройству он был очень похож на древний Новгород с его вечем. Там царствовали полная торговая и политическая вольность — оттого и Волин. Преследовалось одно лишь христианство, шедшее от саксов и поляков, — не всегда с крестом в руке, а чаще с мечом. Волин был разрушен датчанами при их короле Вольдемаре в 1177 году[50].

Черезпеняне. Они жили по обеим сторонам реки Пены, по морю, по рекам Рекнице, Неболу, на континенте за Ранами. Их главный город был Велегощ, — ныне Волгаст.

Жичане, или кичане, жили по рекам Варнове и Неболе. Их главный город был Жича на Варне и Остров — ныне Густров на Неболе. Тут же ныне стоят города: Рыбница, Тетерев и Гноин.

Доленчане, — на реке Доленице, у озера того же имени — ныне Толлензе. Главные города их были Дымин и Староград на Доленице.

Ратары, или радгощане, — жили к югу от Доленчан в нынешнем Мекленбург-Стрелицком великом герцогстве. Их главный город был Реда, или Рата, т. е. Стрелица, вокруг которого и теперь еще замечательны села: Туров, Квасов и Трянков.

Укране — сидели на Укре, Гаволе и по Финнову протоку, по Одре, к югу от ратар. Их города были: Пустоволк — теперь Пасевалк, и Пренцлав. Тот и другой на реке Укре.

Речане — их помещают неопределенно, выше Берлина, а другие полагают, что это та же местность, о которой упоминается в 946 году под именем хоричей и плота. По-нашему, речане жили, вероятно, по Одре, занимались гонкою плотов и составляли только отдел украинцев — укров.

Маричане жили к югу от ратар и к западу от укранов, вблизи Марица, по направлению к Гаволе.

К востоку за этим общим союзом лютичей или велетов жили по берегу моря поморяне — ныне помереллен, от которых осталось только одна отрасль, — кашубы или словинцы. Поморяне жили от Одры до Вислы и отделялись от Мазовии рекою Нечетью — ныне Неццою — и огромными, непроходимыми болотистыми местами. Население по большинству группировалось около моря и рек Одры и Вислы. Главные их города были: Щетина, ныне Щеттин, Старгород — Старгард, Белгород — Белград (Белгард), Камина — Камин Кладно, Колобрег — Кольберг. Также замечательно селение Бублицы и Хойницы. Восточная часть Поморья была совершенно разорена поляками в X и XI столетиях и, наконец обращена в польскую провинцию (Котляревский).

Из указывавшихся прежде знаменательных урочищ разных славянских племен и родов мы усматриваем, что Поморье вполне было продолжением России, даже нынешней, по названиям своих мест.

Поморяне

Из этого также выходит, что теперешние немцы сидят на славянских землях, причем население этих земель менее истреблено, чем полагают, и большинство туземцев, приняв христианство, получило в школах и в рядах армий только в нынешнем столетии окончательный лоск немцев. Следовательно, как Пруссия, так и другие северогерманские государства основаны не только на славянской земле, но и на славянском населении. Таким образом, на нашем веку повторяется опять та же история, которая уже однажды случилась в Северной Германии, когда в начале нашей эры среди кельтов и славян появились с севера готы, герулы, гепиды, лангобарды и так далее и с помощью тех же кельтов и славян разгромили Римскую империю. И теперь та же идея преобладает в Германии: как бы, подвигаясь на юг, уничтожить последний остаток, традицию апостолического владычества, как бы усесться от Балтики до Черного моря. Но не настало еще время. Око видит, да зуб неймет.

За этою приморскою полосою лежало к югу срединное население, между балтийскою и карпатскою жилами славян. Это население настолько же принадлежало к приморскому, как и к сербо-чешскому и полянскому или польскому. По крайней мере, их часто притягивали к союзу с чехами, моравами, и они входили в состав то той, то другой вновь образовавшейся монархии, в виде союзников, данников и ратных людей. И Польша, при своем возникновении в IX столетии, также притягивала силою этих ближайших своих славянских соседей и долго, долго, даже по онемечении всего Полабья, имела дело с жителями лугов и луж, т. е. с лужичанами, доходя до Мышина (теперь Мейсен) и до саксонского престола. Эта срединная полоса состояла из трех родов: стадорян, сербов и лужичан.

Стадоряне — жили по Лабе от реки Степеницы, по границе Глинян, почти до устья Солявы. С севера граничили с маричанами и Финновым протоком, на Востоке тянулись по Одре и Варте, а на юг пограничная линия шла по параллели от Одры до устья Солявы, примыкая к лужичанам и сербам. В Стадорской земле родилась знаменитая впоследствии чешская княгиня Драгомира — ярая защитница язычества в IX столетии, не пожалевшая своего сына и прозванная чехами Лютою, — качеством, которым славился весь стадорский род, преданный своему богу Стадо. Стадорский род заключал в себе следующие семейства:

1) брыжи, или брежане, — уселись по Лабе возле глинян. По Лелевелю их зовут также присяне. У них было 70 городов — вероятно, укрепленных пунктов, — из которых сохранились поныне Речин, Любань, Низов.

Возле них к востоку поместились:

2) дошане с их городами: Высока (Витшток) и Такса (Досса).

Еще восточнее по рекам Рину и Гаволе жили:

3) гаволяне — у которых были города: Рупин, Линдов, Кремень, Поступин (Потсдам), Погорельцы (Бранденбург), Прищербы, Ратенов, Ринов и другие. Сытна (цитен) — составляла особую группу, входившую в со — став населения по реке Гаволе. Южнее брижан и возле гаволян, между Лабою и Гаволою жили:

4) лексичи с существующими поныне городами: Сандов, Ерихов, Ключ и Платов.

Еще южнее, также по Лабе, поместились:

5) морошане. Их города были: Гинчин, Сербин, Резань, Данников, Добрица, Любарь и Горска.

Восточнее их, к югу от Гаволян и западнее Спреван, лежала земля под названием Суха[51]. Здесь жили:

6) земшицы с их городами: Ленин, Белич и Бельчик.

По реке Нуте на границе спреван и земшичей уселись:

7) нудичи с городами: Требин, Добриков, Ютробок (Ютербок), Сейда, Ясень (Иессен).

Восточнее всех жили:

8) спреване — по обоим берегам Спревы или Спревы. Здесь зародилась столица могущественнейшего государства — Берлин. Из городов этого семейства дошли до нас: Бернов, Буков, Зелов, Глистов или Клистов, Лосев, Линдов, Бешков, Старков, Шадов и Тельшов, или Тельши.

К югу от стадорян, по Лабе, Соляве и Мльдаве, жили сербы, или сорбы, сорабы в их земле Сербско.

Севернее всех, между Лабою, Черною Льстрою и Нутою, жили:

1) сербишты с их городом Сербище (Цербст), где родилась наша знаменитая царица Екатерина II — исконно русская по пониманию своего народа и царства, будто в ней не переставала течь кровь ее славянских прародителей, что очень вероятно, так как не раз германские графы и князья женились на славянках и выдавали замуж своих сестер и дочерей за славянских князей. А с другой стороны Лабы, наискось, в Старой мархии, лежит опять иного свойства замечательнейшее местечко: Бисмарк. Эти Сербище и Бисмарк косятся друг на друга, будто два косых глаза, как оно в действительности и было при Карле Великом, как оно и теперь продолжается по берегам Вислы, где с одной стороны живут еще деяния Екатерины, а с другой — точит меч немец, как то было 1000 лет тому назад в Старой мархии, в местечке Бисмарк. Кроме города Сербище здесь сохранились по сю пору следующие города: Рославль, Горица, Косвич и Цина или Сина.

К югу по Лабе жили:

2) коледичи — которые перевалили когда-то на левый берег, распространились по Шварцвальду, где находится город Коляда (Колледа). Здесь же течет знаменитый ручей Росбах (Фридрих В.), а западнее лежит местечко Росслебен. От этих мест начинаются урочища росс, которые, как увидим, имеют непрерывную связь с киевскими поросянами и пиринейскими россами. Главный город коледичей был Квец, или Перц (Кетен), там же Сухов.

Восточнее их, по Лабе, Мльдаве, поместились:

3) житичи — с их городами Сербин и Рагун. Вся местность, где жили коледичи, житичи и нелетичи, называлась Цирмунтою, или Сермунтою, т. е. Сермою, Срем, Сербиею, что совершенно сходно с таким же именованием местности между Дунаем и Савою, где издавна также живут сербы, и где земля их зовется Сремом.

Южнее двух последних, по Соляве, поместились:

4) мелетичи — с их городами: Радогощ, Брена, До-бросоль (Галле) и Ветин (Магдебург).

Под последними, по устью реки Льстры и по Соляве до Мльдавы, жили шкудичи — их город Шклов. Все это напоминает нам Самоготию, Курляндию и ЮгоВосточную Лифляндию, где во II столетии жили венды-сербы, двинувшиеся тогда же против гутонов, или готов, к юго-западу и дошедшие еще раньше появления гуннов до Лабы, где они уже и прежде сидели, пока не были оттеснены кельтами с запада и готами с севера.

Южнее шкудичей, по Верхней Соляве, Льстре и Мльдаве, лежала собственно земля:

6) Сербско, т. е. Сербская. Она делилась на восемь частей: Веда — ныне Вейтингау, — имя индо-славянское, т. е. сказочное место, старое, насиженное славянством. Потом идут Туха, или Тухерин, Плиса, или Плеса, Цвикова (Цвиккау), Гора (Гера), Ступеница, Дубеново и Брызгин (Бризингоф).

Вся эта местность — среди гор, лесов и необычайной дикости — так и дышит славянством, давно здесь утвердившимся. Славянский элемент с малою осью от востока к западу имеет свой фокус в княжестве Рейс (Reuss), т. е. Русс, как единственное число от Reussen, Kaiser aller Reussen — император всех россиян. Этот Русс, как посол, был послан и пришел со Днепра, и, может, этот шлец здесь поселился — отчего и Шлейц. Здесь славяне на горе коледовали, приносили жертвы Святовиту, тримордому Тримурти, отсюда они шли в поход к Шварцвальду или во Франконский лес, где делали засады и неоднократно били врага во фланг. И эти движения и такое положение сербов было до того опасно франкам, что последние, раньше начатия каких бы то ни было действий против стадорян, основали Магдебург (Девин), Мерзебург (Межибор), мерзкий город, который наполняли разбойниками, и под прикрытием этих головорезов франки двигались поперек Солявы, Льстры и Мльдавы вперед, утверждаясь там, в передовой позиции, вокруг Мышина (Мейссен). Заняв однажды это выдающееся положение, под прикрытием Лабы, Карл Великий мог уже легко ударять одновременно, как он то и делал, на Чехию, стадорян и лютичей. Кроме помянутых мест и городов, были там же еще следующие: Сорбов и Рода на Соляве, Пегов, Цица и Павса на Льстре, Росич, Рохлица, Милов, Плавни и Ольшаница между Льстрою и Мльдавою, Глухов, Гримичев, Лошница и Боков на Мльдаве. Правее, между Мльдавою и Лабою жили:

7) нижане с их главным городом Ниса, или Ниш, также Ницца (Носсен). Итальянская Ницца лежит между двух рек — Вар и Роя. Балканские реки Вардар и Райка (Роя) текут вблизи города Ниша.

Эти сопоставления ясно указывают на родство далеко друг от друга сидящих семейств. Там же находятся, кроме того, города: Любимов, Ольса, Сайда, Росвейн, и тут же лежит ныне Дрезден (Дрождяны).

К северу от нижан и к востоку от шкудичей, между Лабою и Мльдавою, жили:

8) гломачи — по-немецки далеминцы. У них города были: Мучин, Русс, Риза, Ломач, Мышин (Мейсен), Доблин, Дебелин, Рылица, Могильна, Ожицы.

Еще севернее по Мльдаве и Лабе, по соседству с житичами и нелетичами, расположились:

9) Сусольцы, или сусла. Их города были: Добрин, Бледин, Пречь, Претин, Торгов, Дубин и Домица. Эта сусла встречается также в земле Стырке (Штирия), одинаково в Курляндии, где по сю пору сохранились урочища: Гросс-Сусей, Сосситень, Соусгаллен, Сусойгов, Сусойбах, Сусой — церковь и приход, что опять указывает на движение вендов от Двины к Лабе. В Курляндии эта сусла смешалась с корсью или курами — отчего и произошли летты. До 1059 года сусла платила дань русскому князю по 2000 гривен, но тогда же она возмутилась против Изяслава и вместе с курами, опустошив землю между Псковским озером, рекою Аа и Двиною, дошла до Юрьева (Дерпта), по древнерусскому пути на Венден (Венда) Валк (волк, валки)[52]. Их главный город был Сусла — ныне Цюлсдорф.

К изложенному следует присовокупить, что по всей этой местности — между Лабою и Солявою — находится множество урочищ, напоминающих Западную Россию и Польшу. Так, тут встречаются местечко Краков, река Вепрж, река Орла, и все это было окружено славянскими племенами, среди которых неоднократно повторяется «рос», «рус», и тому подобные урочища[53].

На юго-востоке этой местности — между стадорянами на севере, Одрою на востоке, Рудными городами на юге и Лабою на западе — жили лужичане, или лужи, также лугии (luhi).

Начиная с севера, по Одре и Варте жил род:

1) любушан с их городом Любуша (Лебус).

Между Бобром и Одрою поместились:

2) сороване с их городом Соров (Сорау) и Саган.

Между Нетечью и Бобром поместились:

3) лупяне или, люпоглавы, с городом Губином.

Южнее их:

4) требоване, — город Требовль.

Еще южнее шла земля:

5) Ниша с городом Ниш, или Низкий.

Западнее означенных групп или семей расположились между реками Нетечью и Спревою:

6) любляне, или слюбляне, причем их города были: Любен, Печь, Градек (Шпремберг).

Между Спревою и Лабою находились:

7) голешинцы со своим главным городом Голезин, или Голосин (Гользен), что имеет сродство с Галициею. И этот народец имеет связь с Курляндиею, с местностью вокруг Гольдингена, где когда-то жили те же гольцы, голешанцы, двинувшиеся вместе с другими вендами-сербами к юго-западу. Кроме означенного города, тут были и другие: Луков, Любимов, Хотебуш (Котбус), Калов (Калау), Добрый Лог.

По границам Чехии, у истоков Нетечи, Спревы и Черной Льстры, жили:

8) мильчане, или мильцы, — род весьма заметный. Эта местность с мильчанами называлась Верхнею Лузациею, в противоположность только что описанной Нижней Лузации. Мильцы, описанные Константином Багрянородным, встречались также в Дакии, Бессарабии и Пелопонесе, где остатки их сохранились до сих пор. Пришли они с истоков Лыка и Вкры из Черной Руси, с местности болотисто-озерной, и были известны литовцам, с которыми некогда жили по соседству. Слово «мильчан» у литовцев означало великан, — какими они в действительности и были, происходя, вероятно, от волынцев, волотов — исполинов и сильных людей, — рассевшихся по всему славянскому миру. Их главные города были Горелицы (Герлиц), Будишин (Бауцен), Каменец и Краков. Эти мильчане долго отстаивали свою независимость от Польши и боролись не без успеха против Болеслава Храброго. Но когда Мышин окончательно был занят немцами в 1075 году, тогда и мильчане сделались их данниками[54].

Теперь этот Лужицкий остров опять оживает, но уже не силою своих мускулов, а вследствие культурного подъема и развития, в чем этот укромный уголок славянства начинает преуспевать. В ратном деле, как и в миссионерстве, в литературе, лужичане подвизаются с успехом, так что даже враг потупляется и, краснея, воздает им должное по справедливости, не скупится даже ставить памятники своим лучшим воинам из Лужицкой земли.

Чтобы соединить жителей Луж, лужичан, с русскими родами, необходимо рассмотреть то пространство по Висле, которого население всегда занимало в истории славян видное место. Нестор говорит, что по Средней Висле жили поляне, но, для отличия их от таких же по Днепру около Киева, прибавляет к первым — ляхове, а ко вторым — русове. Следовательно, все дело тут в решении вопроса: какие это поляне? Те ли, которые потянулись от Днепра по Припети к Висле, а также по рекам Россу, по Днестру, Бугу и далее по Висле? По гидрографии России вовсе не удивительно, что часть киевских полян очутилась на Висле. По арабским (Насреддин) и персидским (Улугбек) писателям, Киев (Кыев) назывался Куявою, которая повторяется восточнее верхней реки Нетечи и в воеводстве Бреш-Куявия с Иноврацлавом, где лежала древняя столица ляшских князей Крушевица[55]. За Одрою известна была такая же местность Куява и селение Куявица. Если б не этот Киев, Куява, если б не естественно пути от Днепра к Висле, то имя полян, появляющееся тут и там одинаково, могло быть случайностью, тогда как теперь это не более как одно целое, разъединенное давнишним расселением славян. Поэтому весьма важно разобрать, что такое ляхове. Лях, ляхи как имя встречается в старых источниках редко и становится известным в конце X и начале XI ст. у Видукинда[56]. По разъяснении Лелевеля, это были жители мест. Ленчиц. Нестор же всех прибалтийских славян называет ляхами, из которых часть, — поляне, живут по Висле. По Нестору же, Святополк ходил в землю ляхов, которую летописец отличает от земли мазовшан и поморян, указывая на полосу земли за Вислою, по соседству чехов. По объяснению Шафарика, основанному на летописных сказаниях, «лях» значит сильный, благородный, могучий, обладатель земли, землевладелец. Потом уже образовалось слово «шляхта», «шляхтич». Но вместе с тем он же находит, что слово «лех» («лях») образовалось из особого, неизвестного корня. По-нашему, это те обитатели, которые жили в лесах, как полешуки, полесяне, поляки, говорившие еще недавно «до лясу», из чего составляется вместо «лес» — «ляс» и «ляш», а далее и «лях». Но вместе с тем эти же ляхи именовались по Висле полянами, где они, как и все славянские роды вообще, жили общиною, слушая и повинуясь старшим, а потом князьям, и решая все свои важные дела сходкою, вечем, где уже окончательным толкованием судеб являлся жрец. Поэтому откуда же могли в такой старине появиться собственники-землевладельцы? Литовцы зовут поляков ленкасами, а их землю Ленкуземе, и это же название для поляков — Ленгуэль встречается и у угров (гунны, авары). Только неизвестно, относилось ли оно до всего народа или исключительно до знатных и до землевладельцев. Как бы то ни было, но замечательно, что употребление этого названия встречается по левой стороне Вислы, там, где основалась Польша, там, где Познань и Гнезно[57]. Тут же мы встречаем урочища обр: реку, болото, местечко Оборники. Обрами называли авар (тюрки), которые появились на Днестре, среди антов, дулебов, в 559 г. Последние хотя вначале и пострадали, но напор днепровских и днестровских славян заставил обров, т. е. авар, двинуться к северу и приютиться среди полян, по левой стороне Вислы. Отсюда они уже двинулись чрез Карпаты у Дуклы в Угрию, где между Дунаем и Тиссою заложили в 567 г. свои укрепления кругообразной формы, в виде обруча, откуда, вероятно, и слово «обра». В то время когда часть авар двинулась в Угрию через Дуклу, другая, с мест означенных урочищ, пошла в Тюрингию, за Лабу. Потерпев здесь поражение, авары бросились к югу, в Богемию, и оттуда в Моравию. Обе местности долго находились под гнетом этих пришлецов, пока наконец Само, царь Хорутанский и Чешский, не положил предела их набегам в первой четверти VII века[58]. Как повествуют летописи, авары были высокого роста, красивы, ленивы и горды, за что, по народному преданию, их истребил Бог до последнего. Началось это истребление в IX ст., а в X ст. их уже вовсе не было. Стенцель замечает, что в Польше, с появлением среди народа другого этнографического начала, подчинившего себе массу полян, народилось особое дворянство, с особенным типом, характерный признак которого — темные волосы и глаза, тогда как у народа они были светлые. О том же говорит Гекель при рассмотрении польского государственного строя[59].

К вышеизложенному возможно присовокупить еще следующее соображение: на Кавказе, как известно, живет по сю пору остаток авар (117 т. д.) по р. Аварское Койсу. Они соседят с востока по р. Кара-Койсу с лаками (34 т. д.). Также известно, что тюркские народы и отчасти сродные им угрские кочевали в III и IV столетиях по Тереку, в древней Мадьярии, откуда вышли авары, печенеги, половцы и др., а вместе с ними могли двинуться к западу лаки, племя, имевшее, как оно и теперь имеет, преимущество по своему развитию пред аварами. Вот это-то имя — «лак» встречается ныне как окончание народных имен: поляков и морлаков. Последние в числе 200 т. д. живут в горах Далмации, между Задером и Сплитом, куда их загнали сербы в VII столетии. Морлаков признают за ославянившихся авар. Могли же их прозвать морлаками по причине их (лаков) местожительетва у моря. Те же лаки, которые уселись среди полей, прозвались поляками. Также следует заметить, что как нынешние лаки, так и поляки обладают замечательною способностью к кустарному промыслу, к ремеслу, к ручной работе, которая здесь и там имеет все задатки — процветать[60].

Из изложенного оказывается, что на привислянских полян имели влияние авары (обры), которые, усевшись там, сделались ленками, т. е., завладев землею, держали народ, массу полян, как рабов, работников. Они таким же образом распоряжались в Угрии, в Карпатах, на Днестре, где их возили запряженные дулебские женщины. Потом часть их ушла в Угрию, а часть осталась среди полян и положила начало тому гордому и себялюбивому дворянству, шляхте, которая никогда не шла рука об руку со своим народом. В последующие времена католицизм довершил выделение из массы высшего польского класса. Тогда же начались войны с соседями-славянами: лужичанами, чехами, мораванами, поморянами. Последние, как язычники, сильно пострадали в XII веке[61]. Далее пошла нечистая работа в Литве[62] и наконец бестактная политика с Россиею, которая в конце XVIII века привела поляков, но не полян, к полному разложению. В настоящее время многие из них не признают себя даже за славян; да их и нельзя, в сущности, признать за таковых. Наплыв к ним армян, потом татар, получивших дворянство, далее евреев; принятие западноевропейского социального строя, будто он образец совершенства, последнее слово прогресса, и наконец это ужасное влияние папского католицизма — все это вместе погубило в них славянский дух. Кроаты, чехи, мораване также католики, но другого склада. Высокомерие, гордость, говорит народ, погубили обров; поляков погубили такие же причины, говорит история. Что же сталось с массою, народом? Он остался таким же добрым поселянином и хорошим земледельцем, прекрасным ремесленником, с большим задатком трудолюбия, каким был во времена Нестора, каким есть он и теперь.

Только в то отдаленное время народ по Висле звали в Киеве полянами, а потом уже ляхами.

Поляне жили к западу от Вислы, по Варте, от Верхней Нетечи до Одры и от нижней Нетечи до города Серадз. Со времени Мечислава, которого столица была в Гнезно, Мазовия, Поморье, Лужичи, Слезака (Силезия) и другие земли сделались достоянием поляков, которые начали переходить в соседние земли, причем имя повелителей и тут скрывало настоящее имя побежденных. Эти поляне делились на малополян, от Кракова до Люблина, и на великополян, прежняя Польша вокруг Гнезно. Кроме того, все население делилось на воеводства; так среди великополян были следующие: Познань, Калиш с округом Гнезно; Серадз, Ленчица, или Лечица. Малая Польша делилась на воеводства: Краков с Освенцимом, Затором и Севирцем; Сандомир и Люблин.

Обры и поляне

В Куявии были воеводства: Бреш-Куявия с Крушевицею; Иноврацлав иди Гниевково с округом Будгощ, ныне Бромберг. В Мазовии, в так называемой Нурской земле, по р. Нетте, или Нуте, воеводство Плоцк и Рава; в Поморье воеводство того же имени, и в Подляхии Подляхское воеводство.

Мазуры, или мазовшане (мазы), как отдельный род, шли впереди полян и поселились по обоим берегам Вислы, там, где потом образовалось воеводство Плоцк с Равою и Равичею и где теперь лежат города Варшава и Плоцк. Замечательнейшими городами Польши с тех пор, как помнит их летопись, были: Краков, Крушевица, Гнез-но, Градек, Каменец, Плоцк, Потравин, Познань, Руда, Сандомир (Судомир), Вислица (Сербская Вышица), Серадзь, Калиш, Люблин, Мозгава, Завихост, Иноврацлав, Добржан, Черск, Сокачев, Брест и др.

Слезаки, или шлезане, которых земли в древнейших польских летописях зовут слезко, слеск, и народ шлезачи. Произошло это название от Сидингов, род, переселившийся за Карпаты в III ст. С самого начала слезаки жили только вокруг Свидницы, Брига (Брег) и Врацлава, но, расширяясь постепенно, они в XIV ст. дошли до того объема, что среди них образовалось четыре отдельных рода, или волости: дедошане, бобране, безунчане и ополяне. Дедошане граничили с запада с мильчанами, доходя до Нижнего Бобра; к северу и востоку текла Одра, а с юга река Кацбах. Отдел этих дедошан встречается в России, и еще до сих пор есть местности, как там, так и в Галиции, одинакового наименования. Бобране жили по Верхнему Бобру. Безунчане были ограничены округом двух городов, из коих один назывался Бузинч. В России, Словакии, Чехии встречаются названия урочищ, подобные этому.

Ополяне с 20 городами, т. е. жители Ополья (ныне Оппельн). Вообще во всей Слезаке, или Силезии, очень рано уже известны урочища под именами Бузинч, Илва, ныне Галбан или Эйлона на Бобре, Кросно, Глогов, ныне Глогау, Немцы, Вратислав, Брег, Стынов, Пулкович, Болеслав, Саган, Гора, Свидница, Нимславия, Требница, Пузин, Легница, Битом (ныне Бейтен), Ольсна и т. д. Но в особенности замечательно древнейшее название горы Сободки (ныне Цобтен), в 2 милях от Швейдница (Свидница), гора особой пирамидальной формы, 2318 футов вышины и 10 400 футов в окружности, на вершине которой славяне праздновали свои языческие сободки. Подобные же возвышенности такой же формы можно встретить около Вильны, также вблизи Харькова, около монастыря Хорошева. Последняя гора хотя и меньших размеров, но замечательна тем, что стоит как бы отдельно, выступая к долине р. Уды, а с трех других сторон ее отделяет впадина от окружающей непрерывной высоты, которая идет, возвышаясь амфитеатром, точно для зрителей, во время жертвоприношений богу Хорсу. Город Немцы получил свое название от близлежащей высокой горы, где также исполнялись языческие обряды.

Вся рассмотренная полоса славянского населения обыкновенно называется племенем ляшским, как бы происходящим от ляхов. Но это только ошибочное название, так как многие из этих родов и племен только проходили чрез Ляхию, выходя из под З. Дивы, Волхова, Днепра, из Волыни и вообще из той полосы, которая когда-то была заселена Кием и куда впоследствии пришли обратно из Ляшской земли некоторые племена, как то: радимичи и вятичи. Это смешение и заставило нас именовать все ляшское племя приморским или северною ветвью, приурочивая его к морю, куда текут все реки, по которым расположились эти племена, группы, волости и роды.

Другая отрасль, двинувшаяся с востока на запад, именуется по летописям «чех». Он поселился в Богемии и соприкасается с угодьями мораван, словаков и всех тех славян, которые жили по Карпатам и по Среднему Дунаю. Для обобщения мы назвали эту отрасль карпато-дунайскою, или такою, которая сидела южнее ляшского племени, по Карпатам, а потом по Верхнему Дунаю, где она оканчивалась на границе Баварии.

В эпоху Карла Великого у истоков Западного Буга и Днестра жили дулебы; значит, они занимали Восточную Галицию; южнее их, в Буковине и в Северной Бессарабии и Молдавии, жили тиверцы. Бужане шли севернее, от З. Буга, или Бога, к Южному Бугу. В Карпатах жили, где они и ныне живут, бойки. О них говорит имп. Константин Багрянородный, указывая на их землю, откуда спустились было сербы на Балканский полуостров. Далее мы встречаем на Днестре город Галич и такой же на Дунае (Мал. Галич) Галац. Этот же Галич на Днестре имеет соотношение с племенами и родами, жившими севернее, как то уже было указано. Да и белосербы опустились из-под Литвы, из Гродненской, Минской и Волынской губерний и из еще более северных местностей и сели около боек. Из всего этого смешения выходит что-то общее славянское, поистине — Кий, Лях и Чех, которые с незапамятных времен сгруппировались на равнинах Галиции, уходили в случае нужды в горы и оседали здесь под понятным для всех эпох названием горалов, или обитателей гор, горба, хорба, хрб, хорват, каковых и помещают в Западной Галиции. Таким-то образом бело-сербов и белохробатов Константин Багрянородный находит: первых — у боек, а вторых — между нынешними Татрами и Краковом[63]. Относительно первых согласиться можно, так как путь их переселения довольно ясен, да и знаем мы уже, что сербы сидели на Лабе и Соляве, составляя частицу целого, всех сербов, имя, которое долго могли носить, и носили, много славянских племен в совокупности до Дивы (З. Двины), Днепра и Пины. Кроме того, местожительство сербов в земле бойков в действительности отстоит от Черного моря на 30 дней пути, как то говорит имп. Константин Багрянородный, а сбоку могли их тревожить печенеги, по его же указанию осевшие наконец вблизи, в Седмиградии (Секлеры). Все эти указания ясно обрисовывают положение сербов или белосербов имп. Константина Багрянородного. Зато нет никакой причины приурочивать хорват к той же Галиции, о чем, однако ж, упоминает Нестор; будто им переменно нужно было выходить по соседству с сербами, будто император Ираклий для защиты от авар мог только обратиться к закарпатским славянам. Ему было гораздо ближе найти помощь в Хорутании, у племени Хора, по соседству Баюварии, подвластной франкам, о чем говорит Константин Багрянородный. Там же к тому же времени образовалось чехо-хорутанское царство Само, которое одинаково враждебно относилось к аварам в Далмации и к баюварам, которые с Франками не давали ему покоя. Поэтому-то Ираклий и мог обратиться в 630 г. или раньше к соседу Само и просить избавить его от общего врага изгнанием авар с берегов Адриатики: и вот двинулись хорутане с гор, своего горба, имя общее, к востоку, чрез свою границу, и поселились там, где сидят и теперь хорваты, или кроаты, имя и название со славянским корнем, но с прибавкою немецкого окончания — «ват», т. е. вода, что значит хоры приморские, в отличие от хор континентальных, живших в Каринтии (Кореница), Горотанке и Крайне. К X же столетию в эпоху Багрянородного, баварцы и франки уже дошли до реки Рабы и соседили с юга с хорватами, или кроатами, которые в 800 лет постоянной независимости могли принять другой облик, нежели как вечно тревожимые и подневольные хорутане по истокам Дравы, Савы, и Эчавы[64].

К изложенному следует прибавить, что имя «Галиция» — чрезвычайно древнее имя, открываемое совершенно ясно в Геродотовых гализонах, живших по притокам Днестра. Тут же, в Карпатах, встречаются древние корконосы и карнии, все знакомые отголоски древнего славянства, которое до погрома татарского жило на западе и востоке в общении и единении. Но когда пресекся в Галиции русский дом Рюриковичей, со вступлением на престол после князя Юрия II Львовича его внука, мазовецкого князя Болеслава Тройденовича, то ее единение с родным миром прекратилось. Жестокость Болеслава послужила поводом к его изгнанию из страны, которою затем овладел в 1341 г. король польский Казимир В. С этих пор в Галиции стала развиваться католическая пропаганда; начались совращения, потом с Ягелло уния, окончившаяся уничтожением боярского рода, наводнением поляками и католиками Западной Галиции, а с XVIII ст. и немцами. Вследствие всего этого этнографический состав страны изменился; она разделилась на две части: восточную, русскую, и западную, польскую, по Сан. Князь Острожский говаривал: «Знай, ляше, что по Сан наше», — указание границы, которая и теперь удержалась.

Галиция находится в тесной связи с русскою Угорщиною, т. е. той южной полосой прикарпатской местно — сти, Угрии или Венгрии, которая ныне входит в состав Мадьярского, или Венгерского, королевства. Вся ее восточная половина находилась некогда во власти русских князей, причем граница шла при В. к. Владимире св. от Тиссы по Тепле к городу Слану, ныне Соовар, около Пряшева (Эперис)[65].

Хотя множество проходов чрез Карпаты облегчают сообщение севера с Угорщиной, тем не менее положение самой полосы за Карпатами будто отделяет ее от остальной России, и потому неудивительно, что исторические события в Чехии, Моравии, Словакии и Венгерской до — лине должны были иметь на нее большее влияние, чем события на востоке, и содействовать некоторой ее обособленности от Восточной Руси.

Собственно Угрское королевство основано в 899–907 г., на развалинах славянских княжеств в древней Паннонии, завоеванных мадьярами или уграми. Последние, как некогда авары, по праву завоевателей пользовались чисто внешними прерогативами силы и власти, но внутренняя жизнь покоренного славянства: нравы, обычаи, народное управление, словом, все, в чем выражается дух народа, — все это осталось вне влияния мадьяр; сношения Закарпатской Руси с Галициею и Россиею продолжались по-прежнему, и сами угры до известной степени подверглись цивилизующему влиянию покоренных.

Юго-западная границаВладимировой державы

Даже по принятии мадьярами христианства, когда они, усвоивши себе начала цивилизации христианских народов, окрепли в государственном и гражданском смысле и, в свою очередь, стали оказывать социально-политическое давление на угроруссов, и тогда последние смогли в долгий период исторической борьбы сохранить свою народность, и такими остаются они поныне, со своим почти полумиллионным населением, именуемым русским. Этому сохранению национальности в Угорской Руси немало содействовал разновременный наплыв переселенцев с севера и востока. Так, в 1339 г. князь литовско-русский Федор Кариятович, не желавший подчиниться Ольгерду Литовскому, переселился с Подола в Угрию с многочисленным народом и получил в удел от короля Карла Роберта Мукачевское княжество, где еще поныне живет до 317 625 д. об. п., говорящих по-русски. Город Мукачев (Мункач), так же как и Ужгород (Унгвар), уже существовали в 899 г., при вторжении угров, которые нашли тут совершенно устроенное княжество под правлением Лаборца. Такие же княжества были и южнее, у Плес, т. е. Балатонского, или Блатного, озера (болотного), по Дунаю и Тиссе; но все это были только обломки прежнего величия святополковой монархии. Эти маленькие владения были отчасти смяты спустившимся с Карпат ураганом мадьяр, привольно раскинувшихся по степям Дуная и Тиссы. Народ, отчасти истребленный, бежал к Карпатам и временно жил в их ущельях, пока не наступило время сближения двух народов. Эта смесь: галичан, подолян, дулебов, быстрян, разных русских и южной ветви, или, как немцы ее зовут, — виндской, образовали Русскую Угорщину, с языком, очень подходящим к русско-украинскому. Близость говоров будет очень понятна, если взять во внимание, что примитивное славянство говорило почти одинаковым наречием, а порчи его в Угорщине со времени покорения ее мадьярами не могло быть, так как мадьяры не ударили на Угорщину ни единым лучом просвещения.

В 1649 г. случилось здесь большое несчастие: православие после ужасных гонений было вытеснено униею, хотя русский народ еще долго не признавал папу. Появились отщепенцы по корысти и самолюбию, погибли все потомки княжеских родов, бояре и дворянство, и остался один народ, без духовной помощи и призрения. Выручили его предания старины, родной язык и та простота, которою обуславливается жизнь в диких Карпатах. Таких отщепенцев насчитывается ныне в живых 400 т. д. Но не все пропало, так как продолжение Карпат к востоку сливается с Русью, где в укромном уголку лежит страна букового леса, Буковина, и там-то православие было поддержано и сохранилось по настоящее время во всей своей мефодиевской древности у 208 000 д. русского населения. Дулебы, тиверцы, бужане, бастарны-быстряне, певки-лемки, бойки, галичане и словенцы образовали в последние 1000 лет то, что теперь называется Угрская Русь, сливающаяся на востоке с православною Румыниею и двигающаяся нравственно и реально к югу, по Дунаву и Тиссе, на соединение со Славониею и Кроациею[66].

Народ, соседствующий с угрорусским по его западной границе, мог быть назван общим именем чешским, по имени чеха. Этот почтенный отдел славянской расы, неоспоримо передовой, играл с незапамятных времен видную роль в своем и чужом мире. Его знали все древние народы, так как со всеми ними он приходил в соприкосновение. Также среди его урочищ встречаются беспрерывно памятные для всего славянства имена; так, Волга имеет и тут своего двойника, хотя в несколько измененном виде, — р. Вльга (Флёхе); встречается та же река на крайнем западе, в Испанской Галиции, где также течет р. Валга. Река Изера (Изёзера) течет в Чехии и имеется южнее, как приток Дуная, причем верховья по следней доходят до таковых же Эчавы, где некогда жили генеты, эпеты, словяне. Там же Десна; и русский Киев имеет тут своего двойника в городе Гайе (Киев). Далее: р. Орлина, Быстрица, Морава, и много, много других все это названия, повторяющиеся на востоке, юге и западе, ясно доказывающие связь сидящих в этих местах славян с прочими и значение их центрально-выступающего положения, по естественному пути движения, по Дунаву, или Дунаю, вверх, до западных оконечностей Европы. Чешское племя одно из первых встретилось с римлянами и дало им удачный отпор в начале нашей эры (маркоманны-граничары). Ему же пришлось отстаивать свою самобытность от напора Франкской монархии в VII ст., причем от подобных разнообразных соприкосновений как народность, так и государственность чехов окрепли прежде, чем в других краях. Сюда же начало проникать довольно рано христианство; здесь главнейшим образом процветало православие, благодаря которому славянство получило от Кирилла и Мефодия свою вполне определенную письменность. Этот посев породил потом гуситство, которое имело всемирное значение как протест против внутренне разлагавшегося папизма. Тут же основалось литературное единство всех славян; здесь вырос этот страшный для Запада панславизм, которого сущность состоит в том, чтобы освободить вообще славян от рабства. Те средства, которыми в прежнее время германцы воздействовали на славян, как христианство, просвещение, культура и т. д., теперь усвоены последними; в настоящее время славяне не менее знающие люди, не хуже дети Христа, чем немцы и мадьяры. За последними теперь остается только одна сила; но неужели нет ее у славян? Что она есть, доказано было в 1848 г., когда ряд ученых славистов выступили со своими политическими идеями, между тем как другие ученые рядом исследований доказали правоту славянских домогательств. Да и нельзя упрекать в этом славян: каждый человек волен искать лучшей судьбы; отчего же это воспретить семье, роду, племени, величайшему в Европе народу? Не может же вечно продолжаться унижение, работа на славу и прибыль других, как это ныне совершается в землях, соседних с Россиею. Что это не должно быть, доказано на Турции; но как государство, как власть чем она хуже Австро-Венгрии, Германии? Неравноправность в выборах и в голосе, отсутствие веротерпимости, притеснение народных школ со славянскими началами — все это встречается на западе в бо_́льших размерах, чем на юге за Дунавом, в разрушенной Турции!

Эпоха, когда впервые появились славянские требования, весьма знаменательна, да и не есть ли она предвестник будущего, как гуситство было для лютеранства? Мы этого вопроса коснемся еще раз при общем взгляде на весь предмет, а тут заметим только, что напрасно враги славян продолжают действовать против них с тем же коварством, с каким действовали предки этих врагов во время войн с Мораво-Чешским государством. Вторично они в виде помилования не ослепят князя Ростислава, да и всякий теперь понимает, чего они ищут, что говорят, для чего ищут небылицы…

Славянофильство нельзя смешивать с панславизмом. Первое принадлежит всецело России и есть естественное наследие эры Петра Великого. Оно может нравиться западным славянам, которые одинаково предпочитают все хорошее, старое всему чужеземному, непригодному, новому. Но между предпочтением своего чужому и политическим переворотом целая пропасть. Эти противоположности не успели даже протянуть рук для своего сближения, да и с востока оно идти не может, оно обязано взойти на западе, что и было выражено словаком Штуром, который ясно показал своим собратьям, куда идти, как достичь желанного и откуда ожидать нравственной поддержки[67].

К этим-то словакам, как к составной части чехо-мораван и соседям угроруссов мы теперь обратимся. Словакская земля переполнена в избытке такими урочищами гор, рек и разных мест, которые по своим словакским названиям свидетельствуют о глубокой древности племени; археологические находки в виде золотых украшений, божков, оружия, сосудов и т. д. из бронзового и железного века, далее места жертвоприношений, — все это также указывает на давность происхождения славян[68]. Между тем судьба словаков тесно связана с таковою же мораван, с которыми они граничат. Один из народных предводителей 1848 г. говорил собравшейся молодежи в Мияве: «В древние времена не было границ между Словенскою землею и Моравиею, потому что здесь было одно общее отечество двух братских словенских народов»[69]. Если в настоящее время замечается некоторая разница между мораванами и словаками, то она произошла за 1000 лет, когда, оторванные друг от друга Австриею и Венгриею, соседи подчинились разным законам и разному направлению. При этом у словаков успела более сохраниться старина в языке, одежде, в песнях, и даже их физическое строение напоминает прошедшее время. Этот народ необыкновенно живуч и вынослив, часто приходилось ему плохо; тогда он скрывался в своем хребте, выжидал с терпением, пока пронесется буря, и затем сторицею вознаграждал потерянное. Так, после нашествия авар в VI ст. он оставался в их зависимости, под общим именем славян, два века. Но вот рушится их царство, и словаки немедля спускаются к Дунаю, водворяются около Плёс, Блатного озера и двигаются дальше, до Савы и Тиссы. Потом являются сначала болгары, за ними мадьяры. Последние водворяются в начале X ст. на большой Венгерской долине, причем словаки уступают им долину Дуная; но спустя какое-нибудь столетие они опять там же, и южнее и восточнее. Часть этого населения в Земненском (Угловском) комитате называется сотаками, которых производят от древних сатогов, известных еще в VI ст. Иорнанду. Колонии словакские разбросаны по всей Венгрии до смешения с немецкими, румынскими и сербскими, до Дуная, Тиссы, Дравы и Савы, составляя с моравами почти одно целое. Мы обратимся теперь к их родам: Моравия и Словакия 1000 лет тому назад, приблизительно при Карле Великом, составляли одно, т. е. Моравию. В 884 г. моравский князь Святополк сплотил все моравские роды, которые вместе прозваны Великоморавским царством. В болгарских источниках царство это называлось Вышнею Моравиею в отличие от Нижней, Сербской Моравии.

До этого времени мораво-словаков называют только словенами. Мефодий учил в Вышней Моравии, т. е. в Великой Моравии Святополка. Кроме помянутых двух Моравий была еще третья, Паннонская Моравия, которую следует относить к Задунайской Моравии по р. Рабе, также находившаяся в зависимости от Святополка Моравского. Его владения доходили по Дунаю и Тиссе почти до Белграда, и власть его была крепка даже в Среме (Сирмия) между Савою и Дунаем. Как страна, так и жители позаимствовали свое имя от р. Моравы (March), причем князь Прибина, княживший в уделе Нитры в 830 г., именовался также Моравским князем. Вообще имя Морава очень распространено и известно среди славян.

Наш Маныч, у подножия Кавказа, назывался в древности Моравою. После того как угры овладели Паннониею, ее еще долго звали Великою Моравиею, до того соседи и завоеватели привыкли к этому имени. Народ великоморавский делился, как и в других славянских местностях, на жупы, имевшие своих жупанов, а несколько таких жуп вместе образовывали княжество. Между прочим говорится в одном известии короля Людовика I в 860 г. о земле словаков, из чего возможно заключить, что уже тогда, в частности, словаки не называли себя моравами и что последние жили собственно только по долинам р. Моравы. Из других родов упоминается о дудлебах, причем говорится, что в Паннонии, вблизи столицы Прибины, была построена в 893 г. церковь в местечке Дулейке. По другим сказаниям, Дулейка лежала вблизи Князихи, или Гроссканицы. Потом упоминается еще о каких-то местах, где поселились дудлебы. Мы полагаем, что все это относится до русских дулебов, бежавших в VI ст. от авар или поселенных ими где-то в Моравии или Паннонии, с переходом авар чрез Дуклу туда же. Потом была известна жупа Оломуц (Голомуц, Ольмюц); далее упоминается о ляхах, чехах и хробатах, живших между мораво-словаками. Первые живут поныне около Прибора, теперь Фреийберг; последние — пришельцы из Хорватии. С разъяснением исторических фактов оказывается, что в IX ст. на Мораве в Велеграде (Градишка) княжил князь Моравский Моймир, а в Нитре — князь Нитранский Прибина. Из городов более замечательны Видень, т. е. Вена, или Фавиана, и опять Нитра, или Нитрово, Девин, Оломуц (Ольмюц) и Ветвар. Упомянутый Велеград — это нынешняя Градишка, столица князей Ростислава и Святополка. Далее значится Бьрно, где в 884 г. Мефодий освятил церковь. Кроме того, упоминается, хотя и позже, о г. Тренчине, Банове (Нов. Зволень, Банско). В XI ст. упоминается обо всех почти ныне известных местностях и между прочим о Бретиславе, т. е. Пресбурске, или Пресбурге. В Паннонии говорится о Мосбурге (Соловар, Мохов, от болотисто-лесистой местности) на р. Сале, впадающей в Плёсы (Балатонское озеро, Блатное озеро), столице князя Прибины и его сына Коцела. Из венгерских источников известно, что Вышеград, или Велеград, Будим (Буда), Весприм, Белград-Стольной и Новоград уже существовали до прихода угров[70].

В довершение мораво-словакской номенклатуры необходимо присовокупить, что чехи при неоднократных переселениях имели на своих соседей большое влияние, чему поводом послужили гуситские войны. Так, с 1425–1430 годов гуситы под предводительством Блашко доходили до Ваги, а в следующих годах они дошли до северных комитатов Словакии. Но еще важнее был поход Гискры в 1439 г. в защиту Елизаветы Венгерской и против короля Польского Владислава. Большие полчища чехо-гуситов наводнили все пространство от Остро-холма (Грана) до Кошицы (Кашау), т. е. они заняли всю Словакию. Эти гуситы оставались здесь 28 лет по 1458 г., заключали тут союзы с другими славянскими народностями, строили села и деревни, объявляли войну и разрушали укрепленные места, и только при Матвее Корвине удаюсь привести Гискру к признанию власти. Эти гуситы, насколько можно судить по языку, одежде и по другим приметам, происходят из Северо-Восточной Богемии и из Лужицы. Ко времени Реформации они, или, как их звали, богемские братья, перешли в лютеранство, а с ними много словаков, отчего и произошло, что ныне одна треть словаков — лютеране.

Кроме родов копаков около г. Татр и Магуры, сота-ков и трепаков, получивших свои имена от особого про изношения, замечательно давнишнее деление словаков не по роду, а по их занятиям в разных местностях. Так, сохранились по сю пору: олейкары — торговцы маслом в Туроче и на р. Арве; шафраничи — торговцы шафраном в той же местности; цифары — торговцы кружевами в Зволенском комитате; платеничи — торговцы полотном по Нитре и Арве; питликары — торговцы сукном в Нитре; каскары — торговцы сырыми кожами; бринзары — торговцы молочными скопами в Литаве и Нитре; крекачи — торговцы колесами и деревянными изделиями. Это деление по ремеслу весьма древнее и отчасти может пополнить то, что не оговорено в летописях[71].

Чехи принадлежат к наиболее замечательным славянским народностям, и несомненно, что если б судьба не наделила их такими соседями, как немцы и мадьяры, то они уже давно доросли бы до грозной самостоятельной монархии, которая своим центральным положением сгруппировала бы вокруг себя всех славян от моря до моря, как то удалось сделать восточнее Суздальско-Московскому княжеству. История говорит нам, что Чехия пять раз достигала величия. Так, с 627–662 гг. она находилась во владении царя Само, который под своею властью соединил всех славян от Одры, Лабы и Спревы до Татров и Штирийских альп. В 890 году Чехия входила в союзные владения Великоморавского царства, которое на севере шло по прежним владениям Само, а на юге имело вместо юго-западного направления юговосточное, чрез Моравию, Словакию, по Дунаю и Тиссе, до Болгарии. Эта монархия знаменитого Святополка также рушилась с его смертью в 894 г. В 955 г. образуется при Болеславе I опять подобная монархия: из Чехии, Моравии, Словакии, верховьев Одры и Вислы с Браковом; а при князе Болеславе II в 967 г. его государство расширилось до З. Буга и Стрыя в Галиции, так что на севере граница шла чрез Пилицу и Верхнюю Варту к Одре и чрез Бобр, до хребта Изерского; на востоке граничили З. Буг и Стрый; на юге — Карпаты, а на западе лежала Чехия с ее ленными владениями за горами. В 999 г. и эта монархия с направлением с запада на восток распалась. При чешском короле Оттокаре II с 1253–1278 гг. владения Чехии опять раздвинулись на юго-запад. Эрцгерцогство Австрийское, Стырко (Штирия), Хорутания, Крайна, Марка Славенская (Виндская), Истрия и часть Фриуля и некоторые итальянские города достались королю по наследству. Но под конец царствования, и в особенности со смертью Оттокара II, Чехии нельзя было удержать даже Восточную Моравию. При Вячеславе II с 1283 по 1305 год Чехия снова возвышается и занимает пространство от Шумавы до Вислы и Сана, а после смерти Премысла Польского Вячеслав, будучи избран на польский престол, сделался обладателем всей Польши с Поморьем. Впрочем последние в 1305 году опять обособились. При Карле I, впоследствии императоре Карле IV, в 1346–1378 гг., чешская корона увеличилась Бранденбургиею, Силезиею, Лужицами и многими другими мелкими владениями, купленными и уступленными разными договорами[72]. Это было в последний раз, что величие Чешского королевства, вращаясь кругом Богемской котловины, достигло такого блеска. После того неумелость и слабость королей, гуситские Тридцатилетняя и Семилетняя войны вконец разорили и унизили Чехию. После 30-летней войны Чехия лишилась из своего трехмиллионного чешского населения столько, что осталось едва 800 000 д., а семилетняя война стоила чехам Слезаки и Кладской области (ныне графство Глац). В настоящее время чехов считается в Богемии 2 925 982 д. об. п.

Таким образом, давление, которому чехи вследствие выдающегося на запад положения своей страны подвергались еще со времен римлян, а впоследствии германцев, потом введение католицизма, разрушившего доброе единство населения и обратившего свою деятельность на растление народной совести, вместе с переменами династии, от прямых наследников Само до Люксембургов в 1307 г., австрийцев в 1438 г., Ягеллонов в 1471 г. и Габсбургов в 1526 г.[73], не давали народу отдыха и мешали установиться тому, что достигалось выдающимися правителями. Во всяком случае, вся эта борьба доказывает только то, что западные славяне не усвоили себе тогда еще тех начал, которые устанавливают государственный строй, начал, которые так удачно созрели на романо-галльской и германской почвах. История западного славянства представляет только как бы попытки, пробы выработать крепкий политический быт; полное осуществление этой великой исторической задачи досталось на долю славянского востока. К изложенному следует прибавить удивительное онемечение страны по воле ее же собственных правителей, которое в 1125 г. начались с переустройства княжеского двора на немецкий лад, затем оно распространилось на боярство и дворянство и окрепло с наплывом в Чехию немецких ремесленников. И, наверное, можно сказать, что Чехия сделалась бы такою же вполне немецкою провинциею, как теперь Зверин (Шверин), если б не католичество, против которого восстали народные вожаки, еще не утратившие своего славянского духа.

Предание о гуситах сохранилось в памяти народа не только в период Тридцатилетней войны, истребившей население, но живет до наших времен, и в 20-х годах текущего столетия оно именно было одним из стимулов подъема народного духа, когда воскресшее народное со знание, в лице лучших представителей нации, отвергло все иноземное и обратилось к своему родному. Теперь в жизни славянства настал новый период, период культурной борьбы, в которой чехи и другие славяне, дойдя до одинакового уровня образования с западниками, не боятся более своих врагов; и затем вопрос, кто возьмет верх в этой борьбе, далеко еще не решен. Во всяком случае, как бы ни отдалялся исход ее, для нас ясно, что истребить или поработить 100 млн населения славян, вынесшее уже на своих плечах великую историческую тяготу — дело немыслимое, разве что свыше побьют всех славян каменным дождем.

В исторической жизни чехо-моравского славянства гуситские войны представляются важнейшим моментом, в котором с полной рельефностью отпечатлелись типические черты национального характера славян, моментом, подготовлявшимся целыми веками предшествующих событий и, в свою очередь, определившим характер и направление последующей истории чехо-моравов; поэтому необходимо с большою внимательностью остановиться на столь важном событии, предпослав ему краткий обзор предшествующей судьбы чехо-моравов. Они сидели на пространстве, окаймленном с четырех сторон горами. На окраинах этой котловины и в местностях, входивших в состав древнего княжества, мы встречаем множество урочищ с корнем «буд», так: Будим, или Буда-Офен, Будишен — Бауцен, Будов — Пудова и Будеевицы — Будвейс. Не говоря уже о том, что эти «буды» тянутся далеко на восток и юг, мы только укажем, что Будишин и Будееви-цы лежат на северной и южной сторонах древней Чехии, где, следовательно, по всей вероятности, во времена Геродота также жили будины, такие же, как по Днепру в России. Задолго до Р.X. на этих будин нападают кельты, и именно бои, или боеры, жившие, по Цезарю, в Галлии, между рр. Аарою и Аллье с их городом Боя на Луаре[74], там, где ныне Марсиньи. Истребили ли бои будин или нет, это еще вопрос; однако с тех пор страна начала прозываться Богемиею, от «бой» и «родина» т. е. Бойгеим (Boiheim). К началу нашей эры боев уже нет, а место их занимают маркоманны — слово немецкое, перешедшее в Галлию, а потом в Рим. Маркоманны шли вразрез с германскими стремлениями и, воюя одновременно с Римом, давали жестокий отпор германцам[75]. Маркоманн значит «пограничный житель», каковым и был этот народ в своих пограничных будах, будках, сторожевых постах, как для германцев с севера у Будишина, так для римлян с юга у Будеевиц. Тут уже в то время шла граница трех народов: славян, римлян и германцев. Предводитель их носит у немцев имя Марбод. Но у них же Ратибор, современник и покровитель князя Прибины, в 830 г., зовется Ратбодом, и потому неудивительно, если Марибора переделали в непонятного Марбода. Был также чешский князь Честибор, который в 857 г. получил чрез посредство баварцев владение брата своего Славиты, или Славичеха, на границах Южной Богемии, там, где ныне лежит город Вейстра (Витораз)[76]. Еще известен Славибор, отец Людмилы Чешской. Мы полагаем, что Честибор, Ратибор, Славибор и Марибор не только славяно-чешские имена, но что, кроме того, они означали определенное княжество, жупу с его населением, по месту бора, т. е. очищенного среди вековых лесов места; подобных мест в то время было еще немного, так как всю Богемию покрывали огромные леса и болота, которых, судя по топографии страны, было в избытке. Только века и трудолюбие чехов культивировали дикую страну. И теперь не редкость в дождливые годы, что реки и воды, сбегая с окружающих страну высот, производят в ней большое опустошение. Имя Марибора сохранилось до сего времени в названии города Марбурга в Хорутании, на Саве.

Совокупность этих фактов и появление впервые имени чехов в Богемии в период 451–495 г.[77] приводят нас к заключению, что нынешние чехи живут в Богемии или Чехии гораздо дольше, чем предполагают. Но в то время не было еще объединения славян: собственно чехи, зерно, не успели еще пустить корней, взять верх над другими родами; а может быть, их в указываемое время и совсем не было еще в этих местах, и жили в Богемии разные другие славянские роды, как о том повествует летопись; например: хроваты, дулебы, лучане, седличане, пиловане, дедошане, лемузы, лютомерицы, полшане, нетолицы, доможлицы и т. д. Каждый подобный род составлял в древности жупу, и, вероятно, эти-то славяне и были известны у Птоломея под названием шлезов, корконосов, ракузов, дигов, теракатиев, лобов, бернов, берунов[78], так как каждое из этих имен существует в истории и топографии Богемии по сю пору.

Весьма вероятно, что род чехов пришел в Богемию с Аттилою, который не только норовил опустошать готские, римские и германские земли, по постоянно имел в виду освобождать славян от рабства, пополняя ими вместе с тем свои войска, обновляя их свежим элементом. Походы Аттилы доказали, что славянство живет на огромном пространстве, среди которого могла в то время образоваться и объединиться Чехия. Как бы то ни было, но после маркоман (граничар), которых Аттила не гнал, а сплотил, пополнив ими свои ряды в середине страны, являются славяне в округах Раконицы, Шлопа, Подбрдо, Молдавы, Вышеграда, Каурцима и Праги, и вообще по Лабе и Мльдаве.

В начале IX ст. всю эту смесь начинают называть чехами. При появлении чехов Исполиновы горы занимаемы были корконосами, в которых видят хробатов, т. е. жителей хребта, гор. Они составляли часть белохробатов, как о том неопределенно говорит Константин Багрянородный[79]. Мы охотнее верим, что эти корконосы, из которых выделывают хорват или кроат, приближая их к крокосам и к Кракову, — отдельный род; а если это хорваты, то они пришли на север с юга по Инну, Мльдаве и Лабе от хорутан, как и позже это сделалось с теми, которые сидят в Моравии и о чем уже было говорено выше. Остатки этих корконосов, или хробатов, уцелели в трех деревнях Литомерицкого, Раконицкого и Болеславского округов. Дулебы жили, судя по остаткам урочищ, в Будеевицком, Жатецком и Пльзенском округах. Особенно замечателен был их город Дандлебы, по которому прозывался весь уезд; но в XV ст. его присоединили к Писекскому округу. Лучане жили в Локетском (Элленбоген) округе, там, где город Усти (Ауссих), и на Луке в долинах Жатецкого уезда.

Всех жуп было пять, но названия их до того искажены, что теперь трудно определить их местоположение; довольно и того, что они существовали и что они имели свой общий для всех город Властислав. Седличане занимали Локетский и Пльзенский округа и некоторые кругом их лежащие местности. О них упоминается в летописях чешских королей и императоров; из этих летописей усматривается, что седличане жили юго-западнее Лучан и что их земля доходила до Льстры (Эльстер). Пшоване упоминаются мало, но географы сажают их возле хробат по горам. Город их зовется Пшовом (Псковом), а принадлежал он Ляху Славибору, отцу легендарной Людмилы Чешской. Дечане, или дедошане, упоминаются в хрониках как жители не только области, но и городов, между которыми сохранился поныне Дечин (Тешен) на Эльбе. Лемузы. Они сохранились в именах старого замка Лемузы, ныне Скала, и в Бездричах, упоминаемых одновременно. Этот род напоминает соседей теперешних лемок, или лужичан. Лютомерицы упоминаются часто, а жили они вокруг одноплеменного с ними ныне города; то же можно сказать и о других родах. Из изложенного видно что много ляшских родов, расселяясь к северу от Богемии, по Висле, Одре и Лабе, нашли себе место и тут, где столкнулись с другим очень распространенным по Карпатам родом дулебов, имевшим свои урочища от Днестра до истоков Лабы, чем отчасти теперь и разъясняется настоящее население Галиции, где когда-то главными деятелями были дулебы.

К ним могли присоединиться с Карпат бойки, находившиеся, может быть, в близком родстве с боерами, и лемки (певки), скрывшиеся в Карпатах. Оттуда же, с юга, пришли также хоры, образовав население под общим именем славян и окрестившихся чехами с усилением рода чехов, наиболее способного, предприимчивого и вероятно сильнейшего из всех. В IX ст. у чехов уже насчитывается 15 городов, названия же старинных групп сохраняются до XIV ст., что может служить некоторым доказательством их давности[80].

В 845 году упоминается впервые о крещении 14 чешских старшин в Резне (Регенсбург). Но дальнейшее распространение христианства среди чехов шло туго, по причине малой образованности священников, их назойливой требовательности и по непониманию народом латинского и немецкого языков. С юга шло одновременно другое учение, которому покровительствовали князья Великоморавские: Ростислав, Святополк и Коцел. Оно не требовало никаких ограничений гражданских прав, оно не искало ни влияния, ни приношений и было понятно народу по своему изложению на славянском языке. Вот почему чешский князь Боривой, или Борзивой (871–894), примкнул тогда же к вероучению епископа Мефодия, приняв от него крещение приблизительно около 871 г. Этому примеру последовали многие бояре, а там немало и народу сделалось христианами; принятие восточно-кафолического учения отразилось на всей будущности Чехии. Учение Мефодия держалось в народе до конца XI ст. и угасло окончательно в монастыре Сочава в XIV ст.

Это движение назад произошло вследствие падения Святополковой монархии и усиленной пропаганды католиков, покровительствуемых папой, что имело последствием основание в 973 г. католической епископии в Праге. Кроме того, содействовало падению православия следующее обстоятельство: королева Драгомира из рода «лютейших Стадорян», оберегая язычество, помогла в 936 году низвергнуть с престола и даже погубить своего сына Вячеслава, а лютый братоубийца Болеслав I, занявший место убитого им князя, изгнал тогда же всех православных священников. Мадьяры, в свою очередь, будучи призваны императором Арнульфом на помощь против славян, основались в 907 г. около Великоморавского царства и этим заградили дальнейшее движение православия с юга.

Зато тем деятельнее двигалось католичество по Дунаю и оттуда на север в Богемию. Католические церкви и монастыри во множестве строились в этой местности и к ним приписывалось окружающее славянское население. Дело это велось с оружием в руках, обманом, хитростью, подкупом и всякими средствами, оправдываемыми по известному принципу только целью. Успехи религиозной пропаганды помогали, в свою очередь, упрочению политического влияния немцев в Чехии, под которое прежде всего подпал король и его двор. Началось с того, что в 1126 г. при императоре Лотаре король Собеслав принял титул чашника Германской империи. К концу XII ст. лукавая политика императоров Фридриха I Барбароссы и Генриха VI, оплетая Чешское королевство со всех сторон, привела его на край погибели: этому очень посодействовали и раздоры в королевской семье, сопровождавшиеся постоянными обращениями враждовавших за помощью к немцам. В начале XIII ст. германизация Чехии углубляется во внутренний строй государства: древнее деление на жупы и старославянское управление городами уступают место западным учреждениям и порядкам, и наконец права городов, нравы, обычаи, вооружение, национальная одежда, язык, литература и даже фамилии — все принимает немецкий образчик и переделывается на иностранный лад. Такое извращение идет из года в год, все шибче и сильнее. При Оттокаре II (1253–1278) Чехи хотя и достигает наружного блеска и величия, но все это относилось более до самого короля, вовсе не касаясь народа и его потребностей. Последний продолжал терять свою почву под влиянием немецкого промысла, переходившего от одного города к другому и доставлявшего короне почтенный доход. Для этой же цели было в то время построено немало городов и укрепленных замков, переполненных иноземными пришельцами. Так, Иглава, Кутные горы, края Локетский, Кладский, Трутновский были вполне предоставлены чужеземным интересам. Оттокар II нанес сильный нравственный удар чешской народности особым покровительством немцам, а они в благодарность нанесли королю Чешскому, своему покровителю, политический удар: в 1276 г. у Оттокара II из всех его огромных владений остались только онемеченные Чехия и Моравия!

В 1310 г. корона по женской линии Премысловичей переходит в дом Люксенбургский, в лице Ивана. В это время папы уже окончательно вступили в роль политических деятелей, раздавая короны сообразно личным выгодам. Новый король покорным прислуживаньем как папе, так и Германии положил начало долголетним кровопролитиям, известным под названием гуситских войн. Последние стоят в тесной связи и с другим, важным в истории умственной жизни Чехии событием — с основанием Пражского университета при короле Карле I (1346–1371); учреждение это вскоре после своего основания в 1347 г. считало уже 11 000 студентов. Пражский университет был долгое время центром не только местного, но всего славянского и германского ученого мира[81], и потому неудивительно, что именно там зародились начатки необычайных событий, имевших впоследствии влияние на мысли, цивилизацию и строй не только Чехии, но и всей Германии, с отголоском до Парижа и Москвы. Здесь впервые столкнулись славянские и немецкие идеи, тут они боролись, очищались, здесь зарделось зарево воинственного пожара, возжженного Гусом, предтечею Лютера. Последний говаривал, что за обладание Евангелием, верным, очищенным, мы обязаны Гусу и Иерониму Пражскому. Едва ли не то же самое мог бы сказать и победоносный витязь севера, всесторонне ученый и образованный Густав-Адольф, о Жижке, этом самородном славянском вожде, воскресившем в своих знаменитых походах давно угасшую память о громких победах воинственных детей Славы и передавшем свое искусство великому королю-полководцу.

В конце XIV ст. в чешском населении уже начинает проявляться назревавшая до сих пор раздвоенность общественных понятий и интересов, причем на одной стороне группируются папы со шляхтою и духовенством, на другой — славянский народ. Систематическое изолирование королевской власти от народа, вследствие чего первая утратила свою связь с последним, перестала быть живою силою в стране и не только не регулировала взаимных отношений между общественными классами, но и сама стала игрушкою в руках придворных, утрата высшими сословиями своего национального типа и традиции; корыстолюбие, невежество, безнравственность и подлое равнодушие к народу духовенства — все это порождало напряженность отношений массы к тем, кто над нею возвышался. С обеих сторон все чаще и чаще повторялись случаи грубой расправы, предвестники роковой борьбы. Началась и она: за дело религии, народа и языка вступились магистр Пражского университета Иван Гус, родившийся в 1369 г. в местечке Гусенице, и обыватель Иероним Пражский. Но где и пред кем было искать покровительства, когда в это время, в 1409 г., было трое пап (Александр V, Григорий XII и Венедикт XIII) и три императора (Вячеслав Чешский, Сигизмунд Венгерский и Тоштя)? В конце царствования Вячеслава IV революционное движение в Богемии было уже в полном ходу, но не находилось еще ближайшего повода к соединению недовольных единомышленников.

В 1419 г. вступает на престол Сигизмунд, король Угрский, уже известный народу своими происками у пап и на Констанцском (Костица) соборе; выразители народного движения — Гус и Иероним были сожжены: первый — в 1415 г., второй — в следующем году. Этим актом озлобления собора и слабости короля дело быстро приблизилось к развязке. Пока Сигизмунд устраивал свои дела в Угрии, где напор турок требовал особых военных мер, прошел целый год, которым чехи воспользовались как нельзя лучше. Когда собрался в сентябре 1419 г. сейм, то гуситы, приверженцы учения Гуса и противники Сигизмунда, были в большинстве, и потому все постановления сейма пошли вразрез с католичеством, короною и иноземцами. Этим настроением сейма невольно была увлечена и царица София, вдова короля Вячеслава IV, которую Сигизмунд оставил правительницею Чехии. Гуситы требовали Евангелия, свободы совести и проповеди на родном языке, а чашники — причащения под двумя видами. Весь сейм стоял горой за честь отечества, и королю ставили в обязанность защищать пред папою мнимых еретиков, ибо действительных, по мнению гуситов, не было в Чехии. Первым требованием противной короне партии было не помрачать более памяти мучеников Гуса и Иеронима Пражского. От этого требования перешли незаметно ко внутренней политике, постановив не допускать иностранцев ни на какие должности, присвоенные исключительно коренным жителям, не исключая и городских должностей. Далее был затронут еврейский вопрос, причем короля просили освободить народ раз-навсегда от этих пиявок. Наконец перешли к последнему пункту — к отечественной, или народной, обороне; в этом вопросе волнение и страсти не имели пределов.

Царица София едва удерживала движение; дворянство выжидало исхода, чтобы примкнуть к той или другой стороне, а Сигизмунд, успокаивая и формируя армию, даже не знал, что главная его подпора, католики, с трудом удерживаются лишь в нескольких городах. Вожаки в это время окрепли, а ядро, славянская народная партия, уже успела вырасти в крепкое, большое тело из сельского духовенства, ремесленников, торгового люда, даже крестьян; и к этому телу примкнули все недовольные королем, католичеством и управлением страны. Для совещания они сходились в таборы, тысяч в пятьдесят, под предлогом молитвы и причастия. Душою этих таборов был Жижка, страстный и предприимчивый военный деятель; духовная поддержка шла от его друга и сотрудника Николая Гуса. Последний не дожил до желанных результатов, зато Жижка, вышедший из массы, скоро обратился в народного героя, настолько же страшного, как и незабвенного. Особенность его фигуры и характера достойны того, чтобы о них сказать несколько слов: он был среднего роста, коренастый, широкоплечий, с такою же грудью; губы толстые, сильно развитая голова, и кривой на один глаз, всегда острижен и с длинными усами; он был краснобай и знаток ратного дела. Неподкупность, самозабвение и преданность только одному народному делу были выдающимися чертами его характера. Палацкий называет Жижку фанатиком; но разве иным возможно быть, когда дело идет о религии, тесно связанной с национальностью, народом и страною? Да и какой имел пример этот сын народа, уроженец Трокнова, которому возражали тысячи католических фанатиков? По крайней мере, Жижка действовал без оглядки, для своих и на их пользу, не думая о себе до такой степени, что под конец это-то самозабвение послужило во вред, не только ему, но и всему народу, который пролил столько крови для своего освобождения. Было несколько случаев, когда Жижка легко мог достигнуть власти Марибора или Сама, но чистота его убеждений не дозволяла ему и думать об этом, и вот подобная-то неуместная совестливость отразилась впоследствии на его отечестве весьма печально.

Жижка с самого начала верил в бесплодность переговоров и потому давно и исподволь приступил к устройству народной военной силы. На его стороне было несколько чешских рыцарей, уже известных Европе своею храбростью во время последних крестовых походов; но вступать в бои с рыцарями Сигизмунда и с венгерскою кавалериею, которые давили своею массою, нельзя было и помышлять. Поэтому Жижка приступил к созданию такой пехоты, которая наиболее соответствовала бы нраву и обычаям народа. Его армия была вооружена копьями, которых древко с железным наконечником имело до 15 футов длины; топорами и косами. Небольшое число людей имели двояки и ручники (ружья, мускеты). Войско Жижки, превосходно организованное, неоднократно доказало чужеземцам свою крепость и силу народа. Стройные массы вроде полковых колонн, таборы, двигались бесповоротно вперед, с верою в Бога и за народную правду. На артиллерию Жижка обратил особенное внимание; орудия, под названием струбниц, гавниц, гарковиц и тарасниц, употреблялись им очень искусно в поле, при осаде и обороне; из них стреляли делом (ядром) в 16 фунтов веса. Таким образом, это новообразованное славянское войско не только отличалось от отжившего феодального новым оружием, но и обладало такою стойкостью пехоты, как нигде; за нею следовала хотя и малочисленная, но храбрая конница и еще невиданная в сражениях легкая артиллерия. Дух этой армии был превосходен, а повиновение и исполнительность беспримерны. Нисходящий порядок командования был не хуже теперешнего. Каждый знал свою обязанность, свое место, свою власть, и горе тому, кто их забывал.

Табориты, или союзники слова Божия, делились на две части: одна работала на весь табор, кормила войско; другая дралась. Если табору, жупе или деревне приходилось идти в поход, то вместе с вооруженными, с табором двигались жены, сестры, дети. Эта масса походила на движение переселенцев, которые вокруг привала выкидывали кругом свои буды, будки, всегда будившие вовремя. В бою женщины принимали деятельное участие, так что католики уверяли, что они боятся этих гиен более, чем регулярных солдат. А чтобы эти таборы с их будами, этот русский гуляй-город приучить к быстроте, мгновенному поднятию и дисциплине, Жижка подымал его внезапно, двигал, обучал, маневрировал и в конце достиг того, что весь состав этой своеобразной армии понимал и исполнял волю своего вождя будто один человек. Для этого между прочим было постановлено раз и навсегда не отлучаться из табора без разрешения; во время похода не сметь отставать и не опережать передних. Сотни шли одна за другою без шума, без гама. Не повинующиеся, грабители, драчуны, пьяницы, развратники устранялись немедля со всею строгостью дисциплины. В карты, кости играть не позволялось, а поведению женщин положен был предел. Чужое имущество состояло под особою охраною; никто не смел поджигать без разрешения на это. Добыча делилась на ровные части, и горе тому, кто, награбив, утаил бы что-нибудь. Всякий бесчестный поступок наказывался смертью.

Жижке много помогали его рыцари, с их понятиями о чести и с их опытностью в войнах; тем не менее все, что выше сказано, в совокупности достигнуто Жижкою самолично. По поводу своих правил он писал следующее: «Если мы усвоим, выполним и придержимся наших спасительных правил, то сам Бог нам поможет. В бою за Господа нужно действовать с душевною чистотою, по-христиански, и жить в страхе Божием и в любви к ближнему, предоставив Всевышнему без колебаний и навеки все наши нужды, надежды и желания, в ожидании единственно от Него вечной награды».

Жижка более всего боялся появления кавалерии сбоку во время переходов, когда пехота, по особенности ее состава, вытягивалась чрезмерно. Чтобы предупредить подобный случай, даровитый полководец, припомнив, может быть, предание прежних древних переселений, придал армии своеобразный военный обоз. Повозки этого обоза мгновенно строились в ряды, образуя укрепление того вида, какой наиболее был пригоден в данном случае. Эти повозки уже были известны не только в Чехии, но и в Польше, да и во всем славянстве с незапамятных времен, так как подобные повозки как во время переселений, так и при дальних работах целою семьею служат и служили укрытием старикам, женщинам и детям; это опять те же будки среди степей, которые не раз сослужили добрую службу ночью, под жгучим солнцем, охраняли от непогоды и врага. А к будке неотлучно привязан верный пес, который вовремя разбудит; и лай его слышен далеко одинокому страннику, отыскивающему приют, который он получает по будам, разбросанным от Днепра до Лабы! Заслуга Жижки в оборонительном деле состояла именно в том, что он применил употребление повозок с таким искусством и успехом, что за это одно его нельзя ставить наряду с дюжинными полководцами. Кроме обыкновенных обывательских повозок он пользовался еще другими, длинными, в виде арб; эти арбы, или возовые градебы, сцеплялись и снабжены были дощатыми щитами, за которыми прятались и защищались двояки и ручники, или пулаки, т. е. стрелки. Во время стоянки повозки помещались кругом, с одним выходом.

При походе войско делилось на три или четыре отряда; посередине шла конница с артиллериею, по флангам двигалась пехота. На повозках, следовавших сбоку колонн, сидели люди, вооруженные самопалами; повозок было 50 на 1000 человек, а в каждой повозке по 20 человек. Так как боковые колонны были длиннее средней, то в случае нечаянного неприятельского нападения повозки простым захождением флангов к фронту и тылу замыкали войско со всех сторон. Равным образом во время боя войско, если было нужно, пряталось за возовыми градебами, строилось там вновь и затем опять выступало и продолжало прерванный бой, так точно, как это сделал Аттила на Каталаунских полях. Вожаки этих повозок, чумаки, обладали редкими свойствами управлять обозом и умели строить из него всевозможные виды укреплений, то как О или С, то как V и т. д. Случалось даже, что по данному сигналу эти повозки бросались на неприятеля на манер древних колесниц, разрывали его, окружали и брали в плен. При других случаях, когда впереди лежала покатость, повозки спускались в карьер и давили нещадно неприятеля. Противники Жижки, в особенности император Сигизмунд, очень старался завести у себя подобное же устройство «градеб возовых»; но он не находил вожаков, — искусство, прирожденное только славянам, по причине особого их образа жизни. Двести лет спустя гремела еще слава чешских солдат, про которых говаривали, что каждый из них капитан, а тактика Жижки продолжала жить до XVII ст. в Польше и в России. Да суть ее никогда не отживет, она находит применение и теперь, начиная с требований моральных и кончая самоокапыванием. Этот новый устав Жижки, славянская военная терминология, чешский солдат прогремели на всю Среднюю Европу, и первые победы над турками Ивана Гуниада и Матвея были целиком вынесены на плечах чехов и моравов.

Жижка не только был хорошим военным организатором, но и таким же тактиком и стратегом. Он не проигрывал сражений даже и тогда, когда ослеп. Он и Велисарий, уже слепые, продолжали побеждать. Замечательно то, что Жижка был как бы предшественником всех новейших, ныне действующих военных приемов: быстрота движений и переходов, знание местности, выбор стратегических и тактических позиций, уменье сосредотачивать свои силы для нанесения решительного удара, угадывание подходящего для этого времени и преследование разбитого врага для достижения наилучших последствий — вот образ его гениальных действий. Лишившись зрения, он нашел себе достойных помощников в двух Прокопах. Его военная школа перешла далеко за горы, нашла подражателей в моравах — Гискре и Витовиче; последний чуть не взял в плен императора Фридриха в 1457 г.

С приездом Сигизмунда в Богемию католики воскресли, иностранцы вздохнули свободнее. Зато гуситов преследовали с особым ожесточением. В Кутной горе неистовство католиков доходило до ужасных пределов. В одном из тамошних колодцев было найдено в то время 1600 чешских тел. Головы гуситов были оплачиваемы, и Сигизмунд громко взывал в бытность свою в Бреславле (Бреславль) и Слезаке к крестовому походу против гуситов, к сборам для сего и всяким пожертвованиям; при этом как служба на погибель гуситов, так и всякое подаяние в пользу католичества считались за совершившуюся индульгенцию. Такие действия короля окончательно подняли вожаков, которые, обнародовав прокламацию к чешскому народу, вслед за тем приступили к осаде Праги, старого города и Вышгорода (Цитадель). Над этою осадою работали все, без различия пола и возраста. Начавшаяся вооруженная борьба сразу получила характер обороны национальности и религии. В прокламации, изданной по этому случаю, говорилось, что враги желают истребить всех чехов; сделать с ними то же, что уже случилось с Мисниею (Мейссен) в Пруссии и на Рине (Рейн). Далее появилось другое воззвание, адресованное на имя короля, в котором его более уже не признавали законным правителем. После такого акта к таборитам присоединились все рыцари, все дворяне, взявшиеся за оружие и объявившие, по обычаю того времени, войну королю Сигизмунду. Началась она с истребления католических монастырей и церквей. Много за это время погибло драгоценностей, но о них не жалел Жижка: ему было необходимо разом отнять у короля все укрепленные пункты, каковыми в ту эпоху были монастыри; в них скрывалось все католичество, от которого, как от врага, следовало очистить местность, выгнать шпионов и отнять у врагов денежные средства, настолько же нужные королю во время его крестовых походов, как и чехам при обороне. Между тем часть Праги, старый город, уже перешел в руки гуситов, которые, желая удержать приобретенное столькими трудами и самопожертвованиями, передали ее Жижке. Последний успел в этот короткий срок устроиться окончательно и основать свою главную квартиру в Таборе (Градишка). Выбор этого места был основан на следующем: Табор расположен на высоком и крутом плоскогорье, соединенном с боковою возвышенностью незаметною впадиною, или седлом, в котором вырыт был поперек глубокий ров. С трех сторон гора защищена рекою Лушницею с ее отвесными берегами, точно эскарпы. Укрепление с подъемным мостом чрез ров во впадине являло что-то недоступное, законченное и грозное с виду и на деле.

Городом Табор сделался уже впоследствии, а до того он был не более как укрепленный пункт, градишка, обращенный Жижкою в лагерь.

Сигизмунд, собрав до 80 000 крестоносцев, двинулся, после всего уже сделанного гуситами, к Праге. Походом совершались всякие неистовства, не только во имя религии, но и из ненависти к чехам, которых желали извести. Каждого попавшегося по пути схватывали, сжигали на кострах со всею семьею или топили неповинных стаями. После этого оставалось только защищаться с отчаянною храбростью, чему помог Жижка, приняв все меры для защиты Праги (Старый город). В руках короны оставалось еще два укрепленных пункта, Грачина (Малый город) и Вышеград (Цитадель). Третью высоту Витков (Витова) Жижка наскоро укрепил. План атаки крестоносцев состоял в том, чтобы главными силами овладеть Витковом, а одновременно с этим гарнизоны Грачины и Вышеграда должны были сделать вылазку и атаковать самую Прагу, Старый город. Крестоносцы и рыцари весьма скоро смяли небольшие силы Жижки, расположенные на Виткове. Наскоро возведенные укрепления также не устояли, зато неожиданно нападающие получили отпор у уцелевшей башни, где засели 26 человек и между ними две женщины и одна девушка. Эти-то три личности поддерживали дух гарнизона, помогали ему, пока не пришел к ним на помощь сам Жижка с небольшим отрядом, за которым уже двигалась в гору, невидимо, вся гуситская пехота. Тихо и стройно шла эта масса, предшествуемая чашею, которую священник высоко нес пред собою, дабы все видели святыню. Военную музыку Жижка заменил пением псалмов, сочиненных им самим на подобные случаи. По мере движение пехоты вперед пение становилось слышнее и отчетливее, выражая то хвалу Богу и христианской правде и любви к ближнему, то национальный энтузиазм людей, решивших положить свои головы за веру, правду и родину. Это новое войско, с его оригинальным и торжественным пением надвигающееся подобно грозной туче, уже одержало нравственную победу над рыцарями, которым пересеченность местности посреди укреплений не дозволяла ни развернуться, ни отступить вовремя. Рыцари очутились внезапно лицом к лицу с гуситскою пехотою, и начавшееся сражение приняло весьма скоро вид бойни, которая окончилась полнейшим поражением крестоносцев.

До дня 14 июля 1420 г. Жижка был известен народу по многим успехам, но все это ничего не значило в сравнении с тем, что произошло под Прагою. Вслед за этим сдался Вышнеград, и Сигизмунд, выжидавший подкреплений, был вторично поражен, лишившись под Прагою своего лучшего рыцарства. Тогда Жижка перенес свою деятельность в Южную Богемию, где ему было необходимо овладеть ленами известных рыцарских семейств и одновременно изгнать немецкий элемент из городов. Успев и в этом, он повернул на Пьлзно, к центру католичества; заняв его, пошел к северу, где привел в покорность все города; потом он двинулся на восток, в Кутную гору, и обошел все города, где только хозяйничали католики и немцы. К половине 1421 г. вся Богемия была во власти Жижки, а король признан народом недостойным чешской короны. Тогда гуситы обратили внимание на свои соседние ленные земли, на Бранденбургию, Лузацию и в особенности Моравию, которая глубоко сочувствовала чехам. Одновременно установлено было сеймом в Чаславе новое правление из 20 выборных. Этим последним делом будто заканчивается гуситское движение, так как с ним достигалось все, чего добивалась масса, народ[82]. Меры, употребленные в то время против иноземцев, послужили впоследствии к тому, что Чехия сохранилась до настоящего времени во славянстве, иначе вся Эльба по ее верховья была бы онемечена наравне с ее устьем.

После таких побед, казалось бы, для Сигизмунда все кончено; но нет: поддержанный католиками и немцами, он хотел силою возвратить потерянное, снова прибегнув к крестовым походам против славян, которых было еще два. Однако поражение немецких князей у Жатеца 20 октября 1421 г., потом в конце года полное поражение Сигизмунда у Кутной горы и наконец у Немецкого Брода положили конец предприятиям короля. После этого замечателен удивительный поход Жижки в 1423 г. в Моравию и блистательные успехи, достигнутые после его смерти Прокопами Великим и Голым, которых войска ходили повсюду кругом Богемии — в Угрию, Баварию, Бранденбургию, оставаясь везде победителями.

Кроме помянутых трех крестовых походов было еще два, в 1327 и 1431, под предводительством хороших полководцев, каковыми считались Генрих Бельфортский и кардинал Цезарини. Последний собрал до 130 000 войска, но все было напрасно. Иноземцы бежали с приближением чешских войск, которые везде их побеждали и преследовали до полного поражения. Дальнейшая судьба чехов была бы вполне обеспечена, если бы не возникло разногласия в среде массы, отчего чуть не погибло в конце все то, что было добыто с таким трудом и в немалый ряд кровопролитных годов. Недаром Прокоп называл всех славян и антов спорами[83]; всегда и везде их роды находили повод поспорить; всегда существовала между ними рознь, следствие губительнейшей черты славянского характера — неуживчивости, имевшей в судьбе славянства роковое значение. Присутствие такой черты в складе народного характера прямо указывает, что славяне не могут управляться по способам, выработанным на Западе: они погубят друг друга, как чехи погубили себя в XV ст.; они все сделаются добычею иноземцев, которые умело пользовались рознью славян. Так действовали Эрманарик Готский, Карл Великий; так свершилось падение Польши; такими способами ныне действуют для расчленения России, которая лучше других славянских народов познала условия, на которых зиждется сила и величие страны. Эти споры, ссоры и несогласие в таборах привели к тому, что Прокоп Великий, наследник Жижки по ратному делу, изменой и происками потерял сражение у Липан 30 мая 1434 г., причем он сам пал вместе со своим сподвижником Прокопом Меньшим, а остатки таборитов, спасшиеся от меча, погибли от огня в подожженных зданиях[84].

Гуситские воины пролили новый свет на всю Европу. Они очистили нравственную атмосферу Европы, были началом конца средневековой жизни, определили взгляд на международное значение славянской расы, совершенно переделали по-своему военное дело, положив в этом отношении начало всему, что развилось впоследствии; они наконец сохранили теперешнее выдающееся положение славян, окруженных со всех сторон немцами. У чехов впервые начало образовываться государство; они боролись целые века за свою национальность; у них у первых шла проповедь, понятная народу и совести. Ученость чешская достигла высокой степени, а богатство и значение Праги уподобляли Вавилону, пред твердынями которого рушились все проклятия и отлучения всесильных пап. Настойчивые в своих адских замыслах, эти папы снаряжают крестовые походы против христиан же, один за другим, числом до пяти, забывая их настоящее значение и преследуя исключительно одни властолюбивые замыслы, а при неудаче употребляют и всякие средства, лишь бы достичь цели. Никогда история славян не забудет темных дел папского властолюбия, начертанных на скрижалях ее кровавыми чернилами.

Древние писатели дают нам следующее понятие о славянах: они добродушны, без злости и коварства, гостеприимны, трудолюбивы, воровства не знают, цело мудренны[85]. Если такие качества покрываются теперь, как корою, другими, им противоположными, то это благодаря только доброму соседству, которое при помощи грубой силы, без нравственно-религиозных убеждений, навязывая славянам христианство, употребило все меры для их развращения и падения.

Хорутане, или, как их зовут теперь, словенцы, винды. Их повелитель австро-венгерский император и поныне сохранил в титуле звание Господаря Виндской мархии. Они по пунктам первоначального своего поселения и движения вперед — Дунаем, Савою и т. д., относятся к третьей ветви, т. е. к балкано-дунайской, ветви первобытной, с которою слились все славянские племена, водворившиеся после них на пространстве между Черным, Эгейским и Адриатическим морями, между Дунаем и Коринфским перешейком. Они вошли в состав болгар, куцо-влахов, славян Пинда и Олимпа, они живут с незапамятных времен среди эпиротов, они образовали сербов и распространились по всем островам и заливам Далмации, по плоскогорьям и теснинам Боснии, Герцеговины и Црны горы, а на крайнем западе плотно примкнули к итальянцам, где их древние роды доживают свой век в долинах Резии (Россы) и Россаланы (Рокколаны). Хорутанами их называл Нестор, не указывая на границы их местожительства; но можно догадаться, что имя это относилось к тем славянам, которые жили в Тироле, Южной Баварии, в Стырке, Коренице, Крайне и Реке; следовательно, дело идет о самой западной ветви, сохранившейся поныне в измененном виде. Эти хорутане получили большое подспорье в населении в начале VII ст., когда славяне Балканского полуострова, теснимые греками, отыскивая себе новые места, перешли Дунай и по указанию авар поселились на границах двигавшихся к востоку, им навстречу, баварцев, в прежней Норике и Крайне[86]. Все того мнения, что хорутане, как и их соседи-славяне, пришли из-за Карпат, в доказательство чего приводятся некоторые общие урочища и сходство языка с сербским и хорватским, в отличие от болгарского, имеющего свои особенности, более близкие к русскому. По нашему мнению, сходство языков хорутанского, сербского и хорватского происходит именно от того, что корень населения был для всех трех наречий один и тот же, т. е. древнебалканско-славянское население, сидевшее здесь восточнее до прихода болгар и авар. Совершенная изолированность от славянского мира с северо-запада горами и широким Дунаем, а с юго-востока неприязненное соседство греков, римлян и тюрко-болгар с VI столетия, также продолжавшаяся связь с населением р. Великой (Вардар) и Марицы и новое сильное движение славян к западу в начале VII ст., пока наконец они не окружили весь Фриуль, где придворным языком герцога Фурлянского стал славянский язык, — все это указывает не на церковно-славянский, а на иной корень, который следовало бы искать не за Карпатами, где в то время был почти один общий язык, а у начала движения славян в Европу, у подножия Кавказа; отсюда можно дойти до нынешних поселений двумя путями: северным, чрез Кавказский хребет, и южным, по берегу Черного морн. Оставляя разбор этого предмета до будущего отдела, мы лишь заметим, что от прежних хорутан осталось немного; остальное погибло, бежало или онемечилось.

Древнейшие хроники и летописцы зовут их не славянами, а склавянами (Sclavus, Σχλαβοσ, Sklawe, Esclave), что произошло от их столкновения с лангобардами, баварцами и франконами, которые с ними обращались по-рабски. Чрез посредство жидов, по указанию Фосса, покоренных и пленных славян продавали на всех торжищах Востока наравне со скотом. Немало истреблено их также в целом ряде систематических войн до конца IX ст. Наконец, уменьшению хорутан способствовала и проповедь христианства, которая шла из Италии и Германии; крещеных славян нередко также переселяли на Запад в виде колонистов, хлебопашцев, где они и обращались с течением времени в немцев. Сеть монастырей и церквей, множество странствующих монахов и авантюристов, заселение наилучших и удобнейших мест немцами посреди славян переделывали области до утраты всяких признаков их славянского происхождения. До нас дошло весьма немного названий урочищ славянского корня.

Одновременно с появлением в хрониках имени славян упоминаются также другие роды: ракушане, горотане, или корутане, стиряне, крайнцы, горичане, расане и т. д. Верхняя и Нижняя Австрия в конце VIII ст. была населена славянами-хлебопашцами, которых также звали виндами (кельто-немецкое слово), сами же они прозывали себя словенцами. Эта полоса земли по Дунаю — а по ней и жители ее — носила разные названия: Аварии, Гуннии, Паннонской мархии, Верхней Паннонии, Аварской пустыни и т. п. С покорением Аварского царства придунайские славяне обратились в крепостных своих победителей — немцев. Вероятно, им жилось хуже, чем под аварским игом, так как уже в XII ст. не было и речи о славянах Австрии.

Баварская восточная мархия, обратившаяся впоследствии в герцогство Австрийское, была населена ракузами, или ракузянами, как их называли чехи и мо-раване; это древние ракоты Птоломея, имя, которое сохранилось и поныне, так как ракузами теперь прозываются австрийские немцы, живущие на местах славян.

Карантане жили в Каринтии, Штирии и Восточном Тироле, но не доходили до Крайны, которая была составлена из западной части теперешней Крайны и из клинообразной части Фриуля, вдающейся в Крайну. По Нестору, все это население зовется хорутанами, сами они себя зовут горотанами, а свою страну зовут Горотанкою, или Корошкою. Здесь славянам предшествовали галлы, что вполне правдоподобно и вторит историческим событиям кельто-славянской эпохи VI в. до Р.X.

Хорутане

К югу от Хорутании лежала Ломбардия, на восток — Паннония, на север — Восточная мархия, или Нижняя Австрия, а с запада — Бавария и Карнио-лия, получившая свое имя от кельтов карниев, переселившихся сюда во время их похода в Италию и живших по горам и долинам нынешней Крайны. Крайна — это часть Каринтии, которая граничила с Фриулем. Ее иначе зовут Украинскою мархиею. Тянулась она по Саве и по границе Фриуля. С V ст. местность эта назвалась Крайною, т. е. такою же, какую мы встречаем у галичан в Карпатах и подобную же на Руси. Приток Савы, Гейль (Голь), или Быстрица, зовется по-хорутански Цилицею, а долина — Цилею, оттуда и область Цилия. Город Медария — это славянская Матра, ныне Виндиш-матрей. Должно быть, эта Крайна заходила в древние времена далеко во Фриуль, где по сию пору живут эти резане, или расане, которые на римлян и лангобардов во Фриуле имели такое же ассимилирующее влияние, как на востоке дреговичи и кривичи на литовцев, а тиверцы с угличами и балканскими славянами — на кельто-даков (румын). На всех этих окраинах утвердился славянский язык, нравы, обычаи и законы. В Румынии до сего времени сохранилось много старого, хотя и там новейшая жизнь под давлением чужеземцев начинает изменять свой древний строй. Во Фриуле с появлением франкской власти все погибло довольно скоро. На Литве древнеславянские учреждения вместе с православием и языком были поколеблены со времени Унии и с появлением там целой армии иезуитов. Как бы то ни было, но везде, где встречаются славянские начала с западноевропейскими, встреча эта отзывается разрушительно на всем, что созидалось славянством.

Виндская мархия, или славянская страна, заключала в себе в XI ст. нижнюю часть нынешней Штирии, пространство, занимаемое теперь Мариборским, или Марбургским, и Цилицким, или Циллийским, округами, а также частицу Крайны. Кроме того, существовала в то время особая область по р. Крке. Из частей прежней Крайны и Венды, или Венецианской области, образовалось герцогство Фриуль по городу Forum Julii, что ныне Цивидале. Нестор называет жителей Фриуля корлязами. Что касается земли Стырско, т. е. Штирии, или Штирийской мархии, то эта область получила свое название от р. Стыри (приток Эпса, Энжи). Впоследствии бо_́льшая часть Хорутании была названа Штириею.

Между славянами, обитавшими в Хорутании, наиболее замечателен род хорватов, по Муре, между городами Книттенфельс и Любно, т. е. Леобен. Там и поныне сохранилось местечко Кробат, напоминающее прежних жителей. Вблизи городка Виндишгарстен тянутся две долины по бокам цепи гор, отделяющие Штирию от Верхней Австрии, которые зовут Передним и Задним Стадором, а в Крайнских Альпах, вблизи Триглава, имеется третья долина, также Стадор. Эти местности напоминают стадорян в Полабии. О Сусольцах также сохранились воспоминания в Южной Штирии, где долина р. Ипузы называется Сюсало, а лес на р. Лушнице — Сусильский. В настоящее время от всех этих славян осталось немного, хотя удивительно, что сохранилось и это немногое. За рекою Здоббою, Сочею или Изонцою, во Фриуле, в северовосточном углу, сохранились славяне расане (резане), до 27 000 д. От них на север граница идет по средней долине Цилицы, или Гайль, Быстрица, на Белик, ныне Виллах, Целовец-Клагенфурт, Лавамунда, Радгона, ныне Радкерсбург, к С. Готарду (Юрьев) на Рабе.

В VII–XI ст. приблизительно славянская граница шла от хребта у истоков Дравы до р. Зальцах, далее по ней и Инне, или Инну, до Дуная, и от города Пассова, ныне Пассау, до Веденя — Вены. Из этого следует, что все славянские поселения в Верхней и Нижней Австрии, в Зальцбурге, в Северной и Восточной Штирии погибли. Также вся Пустая долина, Пустерталь, или течение Быстрицы, Цилицы, было переполнено славянами, а в Западной Баварии они сидели плотно друг возле друга на пространстве 150 кв. м. Все эти данные подтверждаются разными дарственными актами монастырям, построенным среди славян и на их территории.

По левой стороне р. Энс (Энжа) и Стыри также было довольно славянских поселений, и между прочим упоминается в 979 г. речонка Сухая и возле нее гора Русник[87]. Хотя и имеется довольно данных для оправдания теории движения хорутан из России, чрез Галицию, по Дунаю и Инне до Фриуля, но подобное предположение не может исключить другого, относительно встречи южных славян с чешско-дунайскою ветвью. Так, например, дулебов гнали авары с Днестра, и остатки их встречаются у хору-тан. Предположение, что хорваты пришли не с севера, а имели раньше того свою родину на Муре, уже высказано, и затем, как только они сделались приморскими хорутанами, то немедля начинаются морские предприятия. Так, по словам Павла Дьякона, в 662 г. славяне с многочисленным флотом пристали в Апулии к городу Синон около Беневента и в засаде одержали верх над герцогом Аио. Набег их на окрестности был устранен выкупом и просьбами герцога Фриульского Радоальда, который владел славянским языком и успел уговорить славян освободить своего брата и возвратиться восвояси. Этот набег состоялся вслед за призванием хорват имп. Ираклием против авар. А во Фриуле в это время славяне строили города, укрепления и вполне были у себя дома[88].

Но и ранее этого случая нам известны венеты, или генетты, по Эчаве; а болгары в 678 г. по Р.X. также уже нашли около Дуная славян. Наконец, восходя таким образом к первым временам Византийской империи, мы найдем много и других указаний в том же роде; найдем и новую ветвь, жившую очень давно по Марице, по Варда-ру, Дунаю, Саве, до истоков Дравы и Муры, т. е. по тому естественному пути, по которому в то время только и можно было двигаться. По этому пути шли словенцы, которые на крайнем западе, в Италии, известны и поныне под именем шлавонов, т. е. славонов, или словенцев.

Хорваты, или кроаты. Мы уже высказали свое мнение о том, что если сербы пришли с берегов Вислы, чрез землю бойков, то из этого еще не следует, чтобы хорваты, пришедшие на византийскую территорию несколько раньше, были и прежде соседями сербов и потому вышли из местности, смежной с той, откуда потом пришли сербы. Как бы ни были для нас ценны указания Константина Багрянородного, но нельзя не сознаться, что его географические сведения сбивчивы и неопределенны. В них легко разгадать, что писалось понаслышке, что добыто собственным изучением. К категории сведений, заслуживающих доверия, мы относим и указание Константина Багрянородного на столкновение Византийской империи с западом, с баварцами, лангобардами, франками и Аварами, которые утвердились в соседстве франков, в нынешней Кроации и Далмации до Скодры и реки Баяна. Так как в Византии в то время (634 г.) славяне уже были хорошо известны по своим многочисленным земледельческим колониям на Балканском полуострове, то нет ничего удивительного, что угрожаемые аварами жители северной части Балканского полуострова чрез посредство соседних славян обращались к сербам и призывали их на защиту своей страны от опустошительных набегов авар.

Но и до указанного выше времени императора Ираклия беспокоило первое появление и оседание авар на краю его владений, у Адриатического моря, где также с незапамятных времен сидели славяне, отрасль хорутан. Подпав под иго авар, эти хорутане вместе с римлянами, жителями приморских городов, просили Ираклия о помощи. То же повторилось и впоследствии, когда эти же поселенцы просили помощи у византийских императоров против хорват и неречан и, еще позднее, против сарацин, осаждавших их города. Ничего не было проще, как отправить посланцев по Саве, Драве, к муре, к хорам, и предложить последним поселиться на местах, угрожаемых аварами, которых они при царе Само держали в страхе и не раз побивали. Да и самое переселение и водворение хор на указанных местах было легче, чем если б для этого приходилось двигаться каким-либо другим славянским племенам из-за Дуная и даже Карпат. Сколько же их могло двинуться, если спустя 200 лет Хорватия могла выставить до 165 000 воинов? Так как этот контингент и представлял ополчение, т. е. в нем могли быть отроки 16 лет и даже моложе и старцы свыше 60 лет, т. е. почти все мужское население, которое в силах носить оружие, то, следовательно, все мужское население того времени достигало цифры 330 000 душ, а с женщинами — до 660 000 душ. В настоящее время в Кроато-Славонии 1 100 000 д. Это последнее число уже доказывает, насколько предыдущее велико, а так как оно получилось из числовых данных войска, которое необыкновенно велико для такого маленького народа, то мы полагаем, что показания Константина Багрянородного неточны. В особенности можно сомневаться в численности конницы до 60 000, которая и теперь не у места, в этих гористых и пересеченных местах. Мы верим, что ее могло быть до 6000, причем в таком случае население получается в 444 000, а это число дает некоторый повод думать, что хорваты пришли на новое местожительство в числе не более 150 000 д. об. п., из которых носили оружие около 30 000 д. Это число вооруженных людей дает нам некоторое понятие о числе авар, спустившихся вниз раньше и утвердившихся в Кроато-Славонии и Далмации. Их было не более 300 000 д. об. п., разбросанных по всему пространству и потому легко покоренных впоследствии по частям, сначала в Верхней Иллирии, а потом уже и дальше, при ежегодном наплыве новых переселенцев из Хорутании.

Авары пришли в Кроацию и Далмацию в 630 г., а в период с 634–638 г. они были покорены, частью истреблены хорватами, или кроатами, пришедшими сюда по призыву византийского императора Ираклия. Предводителями хорват были 5 братьев: Клупас, Лобель, Козенец, Мухло и Хрват, и при них две сестры: Туга и Вуга. Если каждый из этих 5 родов считать первоначально в 20 000–40 000 д. об. п., то общее число всех переселенцев и дойдет до 150 000 д. И тут из всех родов удержался один, Хрват, подобно тому как в Чехии — Чех; и, вероятно, он был самый сильный, влиятельный и наиболее способный. Остатки авар встречались еще во время и. Константина, в 949 г., а теперь полагают их найти в морлаках — род теперешних далматинцев, живущих вокруг Книна и Сплета.

Частица переселившихся хорватов, дойдя до Савы, могла свободно двинуться по ее течению вниз, где тогда же основались три отдельные жупы со своим особым князем. Эта особая княжеская Хорватия известна под названием Паннонской и тянулась между Дравою и Савою, но не доходила до устьев последней, а приблизительно до того места, где ныне начинается Славония, прежний Срем, или Сирмия, так же Рассия, от переселившихся впоследствии из Сербии и из-под Рассы (Нового Базара) сербов.

Эта Паннонская Хорватия образовалась, должно быть, после того, как авары были побеждены, когда последние переселенцы-хорваты двинулись в те земли, где авары еще сидели. Образование этого второго Хорватского княжества относится к периоду 638–640 г. Граница вновь образовавшихся княжеств шла на западе по Адриатическому морю, на юге по р. Четине, чрез города Имошки и Ливно, на востоке шла р. Вербицею, или Врбасом, с городами Яйце и Баньялука; на севере — рекою Дравою, Купою, с городом Альбуном (Лабин?) и в Истрии — р. Араксом, или Арсиею, так же Ресою, или Рассою. Одновременно заняты были прилежащие острова, а потом вся Истрия, почему и язык нынешних жителей этих мест тождествен с хорватским. В Приморской, или далматийской, Хорватии известны были в то время следующие жупы: Ливно, или Хлиевно, Цен-цина, или Четина, Имота, Плева, Везента, или Пезен-та, Приморье, или Параталассия, Бробир, или Бробера, Нина, или Нона, Тнина, или Книн, Сидрога и еще три отдельные жупы с баном, подвластные аварскому хану: Крибаса, или Кривича, Лига, или Лика, и Гуцика, или Гацько. Таким образом, только что основавшаяся Хорватия граничила с запада с хорутанами, подвластными Фриулю, с севера — с паннонскими аварами и с Паннонскою Хорватией, с востока по Вербице тянулась Сербия, а с юга граница шла по Четине.

По мнению других, Вербица с Босною не входила в состав Хорватии, так как там не упомянуты жупы, которые могли бы быть приурочены к этим местностям.

Между приморскими городами, которые весьма скоро подпали под власть хорватов, замечательны: Рау-сиум, или Рагуза (ныне Дубровник), Тронгуриум, или Трогир, Диадора, т. е. Задар. Из островов, вошедших очень скоро в состав Хорватского княжества, упоминаются следующие: Арбо, или Раб, Векла, или Карк, так же Керк; Опсара, теперь Озеро.

Приняв в 638 г. крещение из Рима, хорваты, по данному папе обещанию, не воевали, а занялись земледелием и морской торговлей. К началу IX века они стали независимы от Византии, где в то время правление было крайне слабым. При Карле Великом владычество франков распространилось чрез Ломбардию и Баварию на Саву до Дуная, причем хорватские князья по Паннонской Савии сделались зависимыми от франкской монархии. Даже далматские хорваты испытывали некоторую зависимость от франкской монархии, и лишь одни приморские города с островами сохранили номинальную связь с Византией. Франки, утвердившись по Саве, начали распоряжаться там точно так же, как у авар на Дунае. Разные несправедливости с их стороны вынудили наконец князя Людовита (Лютовит) восстать; ему помогли соседственные хорутане. При общих усилиях союзников борьба между ними и герцогом Фриульским Кодолахом, вассалом франков, длилась два года, пока несогласия и недоброжелательства далматских хорват не положили конец усилиям Лютовита, который бежал в Сербию, а потом в Далмацию, где и был убит хорвато-далматским князем Борною. Тогда в Савской Хорватии на княжеский престол был посажен племянник Лютовита, Владислав, покорный слуга франков. В 825 г. неистовства франков достигли высших пределов: они убивали младенцев и кидали их собакам. Тогда хорваты восстали вновь, убили своего князя и после семилетней борьбы разбили франкскую армию, убили ее предводителя и окончательно освободились от владычества запада.

Тогда же, в 830 г., опять началось крещение народа вторично присланными из Рима священниками. В это же время Далматская и Паннонская Хорватия при князе Порине соединились под одним правлением. Вероятно, это произошло во время восстания, которое объединило всех, и только восточная часть, Срем или Савия, принадлежала в это время болгарам, которые около 827 г. перешли Дунав и распространились по Венгерской равнине до Буды, нападая на авар и тревожа одновременно франков. Несколько позже, около 868 года, когда учение Кирилла и Мефодия распространилось из Болгарии по Саве и дошло до Моравы, хорваты снова обратились к византийскому императору и просили его прислать учителей со славянскою проповедью. После этого сношения с Византией продолжались долго и были очень дружественны, что усматривается из общего похода греков и хорватов против сарацин, завладевших Будвою, Рассою (Rose) и Котором в 840 г. и обратившихся потом к г. Бару, осажденному в 869 г. Однако вслед за тем под влиянием папства и, по всей вероятности, под давлением франков, снова, хотя и постепенно, утверждается между хорватами римское учение. Это обстоятельство как будто было поводом к тому, что в 885 г. вторгается в Хорватию болгарский князь Борис. В 925 г. при князе Томиславе в Сплете собрался синод, на котором было положено запретить впредь употребление православной литургии. Тогда же пограничный спор между Восточною и Западною церквями окончательно решился в пользу последней, и хорваты до настоящей поры остаются верны латинскому учению. При этом же обстоятельстве исчезла кириллица. Как бы в отместку за это болгары вторично вторглись в Хорватию в 927 г. под предводительством князя Симеона, но потерпели неудачу; однако после этого похода Босна уже более не считается хорватским достоянием, а отходит к Болгарии, а с падением последней она делается достоянием Сербии. В 990 г., при князе Дер-жиславе, Хорватия признается в Византии королевством, в состав которого входили Неретва и Захлумия, значит, вся Далмация. С тех пор в народе сохраняется предание о Триедином королевстве Кроации, Славонии и Далмации, границы которого шли по Драве, Вербице, Неретве и тянулись по Адриатическому морю до Истрии.

Но с падением Болгарии, завладением Сербии и Славонии вся Хорватия подпала под власть Византии в 1018 г. Венецианцы в это же время овладевают приморскими городами, но ненадолго; так, в 1050 г. Крашемир IV, именовавшийся Далматским королем, освобождает их от венецианцев. При нем же собором в Сплете вторично отвергается восточное учение Мефодия, а кириллица признается выдумкою арианских готов. После этого князя пошли несогласия за престолонаследие, причем одна из сторон призвала на королевско-княжеский престол венгерского короля Ладислава, в 1091 г., род которого утвердился здесь и продолжает царствовать в нисходящей линии до настоящей минуты. Тем не менее Хорватия по договору с Коломаном в 1102 г. сохраняет номинально свои национальные права, свободу и учреждение. С этих пор история хорватов связана с венгерскою; и, однако, в Новейшее время хорватам пришлось идти вразрез если не с короною, то с мадьярами. Это началось в 1848 г., когда мадьяры, увлеченные национальным стремлением, вздумали позабыть старинные договоры со славянами. Тогда взявшись за оружие, славяне Триединого королевства стали за своего короля и прикрыли собою австрийские владения и Вену от мадьяр до прихода русских войск[89]. В настоящее время хорваты, в силу совершившихся событий на Балканском полуострове, все громче и громче высказывают свои симпатии к единоплеменной им России. Недовольные мадьярскими порядками, которые стремятся к обезличению хорватов, они указывают на свои исторические права, простирая границы воображаемого царства на Турецкую Хорватию, Далмацию, Штирию, Крайну, Карантию, Истрию, Реку и Междумурье, т. е. на те земли, которые в действительности когда-то принадлежали Триединому королевству и вполне соответствуют вышеприведенному перечню хорватских земель, получивших свое население из Хорутании, с истоков Муры, Дравы и Савы. Последователи идеи Штура, нынешние вожаки хорват, громко признают русских за сродный им народ, а Россию зовут святою. Должно быть и здесь угрское давление, в виде бывшего аварского, приходится не по плечам славянину.

Переходя затем к пояснению урочищ, начнем с жуп. Хлевяна — это нынешнее Хлевно, или Ливно, в Герцоговине; Ценцина — нынешняя река Четина; Имота — это нынешний городок Имошка; Плева — ныне Пливо — речка, впадающая в Вербицу с левой стороны у города Пезента, или Везента, к югу от Яйце; Параталассия, или Приморье, Поморье, лежала между рекою Четиною и Кркою; Бребера, или Бобр, — между рекою Кркою и озером Карином. Нам кажется, что самое название «кроац», «кроаты» получилось от реки Крки, как Хорватия — от хорутан, Хорутании. Нина, или Нона, — городок у залива; Тнина, или Книн, — город на Крке, ныне обитаемый морлаками сидрога, впоследствии Белград и Биоград, также Старый Задар, Зара; Нина, или Нови; город Белина, или Буковица; Крибаса, или Криваса, так же Крбавшица, жупа, лежавшая там, где ныне город Урбина; Лица — нынешняя Лика, или Лыко; Гучица, или нынешняя Гачько, на реках Гачько и Гоштица.

На основании изложенного Шафарик дает следующие границы древнехорватскому населению: на востоке река Вербица, или Вербас, и горная цепь между нею и Босною до истоков Вербаса и озера Имошки; на юге — от озера Имошки до р. Четины; на западе — города Сплет, Трогир, Задар и Адриатическое море; на севере граница шла от Сена на Слюн (Столпан) по р. Короне, Кульпе и Саве до Врбаса. Что касается Паннонской Хорватии, то она, как мы знаем, основалась вслед за покорением авар, между Савою, Дравою и рекою Кульпою. Южная граница этого княжества шла, примыкая к Далматской Хорватии, от истоков Кульпы, на города Слюн (Столпан) и Сен. Что касается Славонии, Сирмии или Срема, то и эта часть в VII и VIII ст. принадлежала к помянутому княжеству как естественное продолжение земли между Дравою, Савою и Дунаем, и только впоследствии, с возвышением Болгарского царства, она делается, как и вся Сербия, его достоянием, а с падением Болгарии в 1018 г. переходит к грекам; еще позже там утверждаются турки, которые с трудом изгоняются венграми при помощи сербо-хорватов и гуситов.

До IX ст. южная часть нынешней Далмации оставалась во власти рагузян — жителей Рагузы и ее окрестностей. К ним же причислялись города Сплет, Трогир, Задар, и острова Раб, Крк и Озеро. Эту местность, населенную римлянами, постоянно опустошали соседи — неречане или паганы, сидевшие по реке Неретве. Как мы уже видели, хорваты также добивались обладать помянутыми городами, но им мешали византийцы, а в особенности венецианцы, с которыми не раз приходилось считаться и, однако, с X ст. хорватское влияние в этих городах усиливается. В Сплете два раза собирался собор, в 925 и 1059 г., чтобы запретить учение Мефодия, уничтожить кириллицу и всякое влияние Византии. С этого времени, хотя Хорватия и обращалась со своими нуждами не раз на Восток, но вопрос о нравственнорелигиозном тяготении страны к Востоку или к Западу в существе дела уже был порешен. Слабость Хорватии и дружный напор германцев с помощью Рима на язычествующих славян, хорутан и хорват навсегда оторвали их от духовного единения с восточными славянами.

Сербы. Этот народ для русского человека представляет необыкновенный интерес по своему происхождению из западной России. Сходство урочищ Западного края, в особенности Гродненской губернии, с урочищами нынешней Сербии поразительно; точно сербы только вчера вышли из своей Белосербии (Белоруссия) и поселились на новых местах Балканского полуострова. В их языке и опять в названиях урочищ встречаются также литовско-латышские слова, которые указывают и на близкое соседство сербов в VI и VII столетиях с поруссами и литвою. И ныне еще среди латышского населения существуют приходы: Сербск, т. е. Сербик, деревня Сермус, переделанный из Сербус, Сербигаль и множество других славянских названий, не исключая Рус, Рос и т. п. Вблизи Риги лежит большой остров Дален, соименный герцеговинской жупе Дален, или Длмен, Длмено, т. е. нынешнее Дувно, вблизи города Ливно. Во времена римлян место это называли Далманиум, с таким же городом, откуда пошло общее имя этому прибрежью — Далмация. Следовательно, уже во время римлян в Далмации жили отдельные роды славян, сусольцы ли это были или булерцы, двинувшиеся когда-то из своего общего отечества Сербии или из Ванской земли (Ванланд)[90], что также Холмская (Holmgard) Русь или Славония.

Очень близко от этого острова Далена (Дувно) на З. Двине, в 25 верстах оттуда, течет река Олег мимо станции Олаф, о чем уже было говорено. Южнее лежит город Россиены в Ковенской губернии, правее, на лимане, — Старая Русса. У устья Немана один из рукавов называется Росс. В Гродненской губернии течет река Росс, приток Немана. Под Киевом целая область Росс, по течению Роси. И вот этот Росс переходит с сербами в Сербию, где находим город Рассу, жупу Расток, или Растоцу, озеро Растоку, город Росу (Ресна) в жупе Дукле, а возле Будву, или Буду, — название, которое повсюду сопровождает славян и звучит везде, где некогда жило общее свободное белосербское племя. Кроме того, встречаются в Черниговской, Подольской и Волынской губерниях приходы: Сербиновка, Сербиновцы, деревня Сербовщина, Сербинов, Сербиновка и т. д., и все эти названия сопровождаются множеством других русских названий, вроде: Рассохи, Рассосны, Русаки, Рясна, Роспа, Рассона, Россица, Россова, Россоша и т. д. до бесконечности; и все это вместе с Будою, Будинами и Будищами тянется от Фелина (прежний Велин) до Киева, Горба, т. е.

Хорваты

Карпат, и отражается во всей Сербии до Дуклы, Росы, Новгорода у Адриатического моря. Вот путь, по которому шли сербы, минуя Вислу, Дичицу (Вяслицу), карпатских бойков, по Дунаву и Тиссе вниз, засев окончательно на Балканском полуострове, где на реке Быстрице, к северу от Лариссы, также встречается Сербия, или Сервия, вероятно остаток первого пришествия сербов в Македонию в 636 г.

По нашему, Геродотовы будины, иорнандовы скифы, прокоповы споры, белосербы и. Константина — это все одно и то же, повторяющееся из века в век. Среди этого большого племени, разбросанного по родам, было одно наиболее выдающееся, предприимчивое, которое по течениям рек проложило себе далекий путь во все концы; это были киевские россы, двигавшие все славянство, двинувшие сербов на юг и объединившие восточное славянство под общим именем Русь. Представителями этого объединения были наши первые князья, попавшие наконец на страницы истории и осевшие на востоке, испытав запад, где в силу оро-гидрографических причин нельзя было сделать того, что совершилось на равнинах Днепра. Но и на западе, и на севере, и на юге, во всем славянском мире положены россом начала национального единства, везде можно чувствовать влияние росса, этого воинственного племена славян, поддержавшего среди них дух, бодрость и ратное дело.

Поныне никто не мог указать на причины такого переселения. Константин говорил только, что оно свершилось по его приглашению. Между тем из его показаний можно догадаться, что сербам на Висле было не совсем покойно жить, так как их с Днестра постоянно тревожили печенеги, а с запада, по Обре, в Великой Польше, сидели авары (обры), владевшие землею, на которых сербы работали вроде дулебов. Власть авар в этих местах была велика, и потому сербы, по разрозненности, боялись восстать, да и не в их духе это было, так как земледелец только работает, но не воюет. В силу этих обстоятельств предложение и. Ираклия, который их звал к себе для защиты от авар, столь известное переселение сербов явилось для последних желанным делом, единственным для достижения свободы под покровительством могущественного императора.

В пояснение изложенного прилагается к сему карта Великой Сербии и Белосербии. На ней обозначены границы тех мест, где по настоящее время сохранились сербские урочища[91], рассеянные на громадном пространстве. По Константину Багрянородному мы знаем, что сербы двинулись с Вислы и сидели на земле бойков. Вторят этому урочища в Красноставском уезде Люблинской губернии; от бойков вправо, в Могилевском и Литинском уездах Подольской губернии, далее в северной части Волынской губернии; в Остерском уезде Черниговской губернии; в четырех уездах Полтавской губернии сербские урочища тянутся по этому пространству как бы непрерывною нитью, окаймляясь в VI ст. с юга печенегами, а с запада обрами.

На основании сего полагаем, что сербы в действительности жили прежде на севере, в границах: р. Аа, Чудского озера, Ладоги, Белоозера, гранича с запада с литвою, и что они составляли род славян, живших здесь уже в начале нашей эры. Соседство же литовцев и ятвягов или малое плодородие почвы по рекам Ловати, Великой, Аа, также проникание внутрь страны суэвов, доходивших до Ладоги и Лимани, могли быть причинами переселения сербов южнее, на Вислу, вблизи земли бойков, и правее, на поля полян, где, по всей вероятности, им пришлось бороться с печенегами и обрами. Расположение этих сербских урочищ от Могилева до Полтавы будто указывает на такую борьбу, а исторические сведения о движении авар и печенегов к западу и югу подтверждают успех в борьбе. Об этом мог узнать император Ираклий и взвесить выгоды иметь дело с людом, упорно и успешно обороняющимся, каковы были сербы, или с пришельцами дикого нрава и без общинного устройства. Сербы были приглашены защитить Византийскую империю от авар, что они и исполнили, очистив страну и добившись чрез семь веков первенства на полуострове, после одряхления их бывших покровителей — греков.

Белосербия

На первых порах оседание на новых местах, сначала в Македонии по Великой (Вардар) и Быстрице, не понравилось сербам, и они двинулись было обратно; но дойдя до Дуная, вспомнили тревоги и неудобства своей борьбы с врагами на прежних местах и решились остаться во владениях Византии, только просили императора дать им другие земли. Тогда им было указано на аваров, сидевших с 630 г. в нынешней Сербии и Боснии. Плодородие почвы, давнишняя ненависть к аварам и покровительство Византии понудили сербов ударить на авар в 638 г. и занять их места по Дрине и Босне до Вербицы или Врбаса. Поселенцы сгруппировались в семь родов, или жуп, а именно: собственно Сербию, Боснию, Неретву, Захлумию, Травунию, Капавлю и Дуклу, или Диоклею. История этой новой страны только отчасти намечается византийскими писателями, очень мало известна западным хроникерам и почти исчезла из памяти самих сербов до эпохи XII ст., появления княжеского рода Неманичей.

Из отрывчатых сведений этого темного времени усматривается лишь, что сербы, усевшись на новых местах, принесли с собою свое народное устройство и управление, походившее несколько на дружинный порядок, составленный из союза семейств, имевшего своего старшину под названием жупана. Иногда несколько жуп соединялись вместе, и тогда ими управлял в военном отношении бан, решавший также все другие вопросы, если жупы не приходили к соглашению. Такие баны встречаются, однако ж, при особом положении жуп, как то было в Хорватии, за Савою, и где подобное звание сохранилось номинально поныне и имело в 1848 г. выдающееся значение в лице кроатского бана Иелатича, действовавшего против мадьяр. И поныне местность между Марицею (Марошом), Тиссою, Дунавом и Седмиградиею, от Сегедина до Орсовы (Ршава) и от Белграда до Глода, продолжает слыть Банатом. Во главе всего сербского племени стоял князь, или великий жупан, которого власть строго согласовалась с желаниями народа.

Княжеское представительство как у сербов, так и у хорватов было наследственным, от отца к сыну, внуку и т. д. Зависимость от Византии ограничивалась почти только тем, что князья признавали высшую власть императора и платили дань; но и эти отношения часто нарушались и даже принимали иногда обратную форму: Византия не раз сама была вынуждаема откупаться от сербов.

В права княжеского наследства, в народное управление император не вмешивался, но, при несогласиях в престолонаследии, поддерживал того или другого из соискателей, применяясь, впрочем, к народному желанию. Византия более всего имела влияние на славян в смысле их обращения в христианство; она их воспитала, научила и довела в короткое время до сознания своей силы, которая дала славянам славу и независимость.

При заселении сербов их старшина, великий жупан, или князь, основался в Деснице по Дрине. Мы полагаем, что это место — нынешняя Лешница, расположенная в 10 верстах от устьев Дрины, которая, разветвляясь, образует тут до девяти островов, весьма удобных для первого оседания посреди авар. Этому князю подчинялись все жупы, за исключением жителей р. Неретвы, неречан, или паганов, забравшихся к Адриатическому морю и удерживавших долго язычество. При возвышении Болгарского царства Сербия подпала под власть Симеона в 924 г. Но вскоре после того Сербское княжество возвышается, и столица переносится в Подгорицу, древнюю Дуклу, у слияния Зеты с Сытницею. К этому времени относится принятие сербским князем королевского титула, признанного за ним папою.

Следует заметить, что сербы, по водворении, были крещены в 641 г. особо присланными для этого из Византии священниками. Но с возвышением Болгарского царства, с упадком Византии и с подчинением сербов Симеону Болгарскому сербский княжеский род, желая сохранить свою независимость, перенесся за горы к морю и там временно подпал влиянию венецианцев, папы и приморских римских городов, которые старались отделить новую королевскую Сербию от враждовавшей с Римом на Дрине и Босне. Между тем в Дукле или Подгорице возник род Неманичей, который в лице Уроша объединил в 1120 г. вновь все сербские роды и земли, причем столица из Дуклы перенесена была в Рассу, ныне Новый Базар. В этот промежуток замечательно то обстоятельство, что Травуния в половине IX ст. будто отделилась от Сербии и получила независимое княжеское положение.

С 1222 г. начинается более вероятное сказание о Сербии со Стефана Неманича, который получил из Рима в том же году подтверждение королевского достоинства, был коронован особо присланным для сего архиепископом Мефодием. С этих пор город Расса (Новый Базар) сделался окончательно столицею королевства. Однако последующие короли царствовали также в Приштине, Призренте и даже в Скопле (Скуп, Ускюп). В то время Сербское королевство звали также Рассаским, Рассийским — по городу Рассе. Оттуда же в XVI ст. происходит название Рассие, или Рация, перенесенное из Рассы в междуречье Савы и Дравы[92].

Сербия граничила с севера с Савою, на левом берегу которой лежит теперь Кроация и Славония; на западе сербы отделялись от кроатов цепью гор между р. Бос-ною и Вербасом, т. е. граница шла от верховьев р. Окраны, здесь поворачивала полукругом на Яйце, к верховьям Унны и далее, к западу, по направлению к г. Книну. С юга граница шла по хребту между Вербасом и течением Рамы (ныне Прозор), притока Неретвы, потом на Жупаньяц к озеру Имоти и далее по юго-западному течению Четины до ее устья, у города Олмижа (Алмис) на Адриатическом море. На юго-западе острова: Сол-ма, Брач, Скала Св. Андрея, Бузи, Лисса (Вис), Лесина (Хвар), Корчула, Каза, Ластова, Меледа, Якан, Джупан, Медзо, Калачан также входили в состав земель сербского населения. Далее граница шла по Адриатическому морю до Бара, ныне Антивари, потом тянулась по горам на Скодру-Скутари, отсюда направлялась на Плаву, город и озеро возле Гусиньи и наконец шла от истоков р. Ибара до ее устья и до Сербской Моравы. Собственно Сербия, Старая Сербия, граничила, по Константину Багрянородному, на севере с Хорватиею, по Саве; на юге с Болгариею; на западе с Неретвою, Захлумиею и Дуклою, или Дукланскою землею; следовательно, Старая Сербия лежала по течениям рек: Босны, Дрины, Рашки, или Расины, по Мораве и Колубару. Шафарик того мнения, что восточный берег Ибара, точно так же как и Верхняя Морава, уже до прихода сербов были населены славянами других родов и стран, подчиненных аварам. Из шести городов, известных Константину, сохранились поныне Лешница и Салина, или Тузла.

Босна составляла особую область, расположенную по течению соименной реки с городами: Которско на р. Босне и Десник, нынешний Тешан, на притоке Босны. Кроме того, упоминается об особой жупе Рассе (Расон, или Рассан), нынешний Разан или Раусан, на притоке Моравы. Вообще же во всей этой местности встречается неоднократно и повсюду звуковое отражение урочищ Киевской и Галицкой Руси, что служит веским доказательством правдивости слов императора Константина о прежней родине сербов. Что в Сербии существовала жупа Расса с таким же городом, сделавшимся впоследствии столицею, это неоспоримо, как и то, что жителей этой жупы называли по-сербски расане, по-римски или латински — рассияне, по-мадьярски — рацы, а во множественном числе рацаки, по-немецки рацы. И это было тогда, когда Сербия не имела ничего общего с Россиею; эти имена перенесены в Сербию из России и слышались там в 640 г., когда о Русском государстве не было еще и помину, но когда «рус» по севернорусскому наречию, «рос» по Западнорусскому, «рес» или «рис» по хору-танскому, «рас» по общему древнеславянскому корню было известно и употребительно во всех краях и местностях древнего славянства. Угол между левым берегом Дрины и Савы назывался Семберия, или Сумбра; угол по правому берегу Дрины и Савы назывался Мацвою с титулом баната в XIII ст. С левой стороны р. Моравы, между гг. Ягодином и Чуприей, течет река Лугомира; вся долина этой реки, или восточная часть Шумадии, составляла особую жупу, Лугомирскую, существовавшую в 1222 г. Хроникеры упоминают кроме означенных мест еще города: Галич (теперь развалины) Тесину, нынешняя Тешица, близь Ниша и Сеченицу, вероятно, нынешняя Сеница, западнее Рассы.

Захлумское княжество начиналось у Рагузы или Дубровника и тянулось по поморью до устьев Неретвы или до Крайны. Отсюда граница шла по Неретве и горам, отделяющим Неретву от Вербаса, и далее по водоразделу между Неретвою и Дрином, где княжеская граница прилегала к Старой Сербии. Рагуза лежала на границе Захлумии и Тервунии и платила дань той и другой за пользование виноградниками. В этом княжестве известны девять жуп: Стон, ныне Стон Великий, на полуострове Полешаце; долина Попова с рекою Захлумою, где когдато уселись князья Вишевиты, по приходе с Вислы. Из этого также мы заключаем, что Хлум, или Холм, — это нынешняя продолговатая возвышенность Градина Завала. Далее следуют: Ябско, или Ябица, Лука (вероятно, так звали полуостров Полешац), Велица (должно быть, Белица); Горемыта, Весеника, Дубрава, все теперь неизвестные места, и наконец Дебро, ныне Добар и Добра, что напоминает город Бону, о котором говорил и. Константин, указывая на его местоположение около горы Хлума, которая весьма близко от Добры. Имя местечка Старо-Слано также указывает на его давность, а положение Старо-Слана у подножия г. Хлума, ныне Градина, как бы наталкивает на другой город, указанный и. Константином, — Хлум, или Холм, название весьма употребительное в западной России.

Неречане, или паганы, жили, по Константину, от р. Неретвы до р. Четины, а к востоку, до Хливно, или Ливно, Льевно. У них были известны три жупы: Растоца, Мокро и Длмено. Первая лежала у Вергорица на р. Растоке. Вторая окружала нынешний город Макарска, который прежде звали Мокрым. Эти оба города вели приморскую торговлю, находились в сношении с Италиею, Венециею, пользовались особым покровительством Хорватии, занимались потом разбоями, войнами, не раз громили венецианский флот, пока наконец в 997 г. дож Петр Урсул II не положил конец их грабежам, утвердившись на приморском берегу и подчинив Венеции все население Неретвы и Четины. Третья жупа, Длмен и Дален, от которой вся Далмация получила свое название, ныне называется Дувно и находится в Герцоговине, вблизи Льевно. Жители этой жупы занимались земледелием и кормили своих приморских собратьев, которые в свою очередь делили с длменами добычу своих торговых и морских предприятий. Этим же неречанам принадлежали четыре острова: Млет, Корчула, Брача и Хвар (ныне Лессино), которые своим плодородием, бухтами и выгодным положением у берега много способствовали довольству и морским предприятиям своего небольшого, но отважного населения, так что в IX и X столетиях островитяне могли назваться обладателями Адриатического моря.

Тервуния, или Канавля, тянулась также по морскому берегу от Котора до Рагузы, а нагорная, восточная ее часть примыкала к Сербии. По-настоящему жителей этой области следует звать травунянами, как это и встречается в одной сербской летописи, где их землю называют Травунскою. Еще существует мнение, что их настоящее имя Требиньцы, от города Требиньи, а то и загоряне — переделанное Trons Vounos. Имя канавли происходит, как говорят, от канав, которое сохранилось до XIII ст.

Следующие города, о которых упоминает Константин, определят вернее границы Тервунии с прилежащими жупами и Сербиею. К ним относятся Требинья в Герцоговине; Ризена, или Рисано, а возле, южнее, Ресно, Рязна у Которской бухты и еще несколько незнакомых местностей: Гурона, Лука, Четлива. Под Гурою можно было бы разуметь гору Губарь, южнее Требинья; Лука — это, может быть, выдающаяся часть Которского залива, с мысом Роса; наконец, Четлива могла бы быть приурочена к р. Зете. Всех жуп в этой области было в X ст. девять, но найти их теперь невозможно. Одна только Капавлия тянулась по берегу моря от старой Рагузы до Которского залива. К этому мы должны прибавить то, что теперь существует. Рагузяне купили Канавлию для своего пользования, и теперь эта приморская полоса занята населением под названием рагузяне, а по-сербски — дубровники. Кругом Которского залива, от Нового, чрез Рисану, Котор, Будву до Дубовицы живут бочехи, или бокесы (первое имя происходит, вероятно, от хорватской жупы Бочахи[93]), которые, спускаясь вниз, уселись здесь очень рано и всегда считали себя в своих горах независимыми, сражаясь против авар, турок и наконец австрийцев. Последние до сих пор смотрят беспокойно на этот гористый уголок, прикрытый с одной стороны морем, а с другой — независимою Црна горою.

Самая южная часть Сербии, Диоклея, или Дукла, от Карпатской Дуклы, также Зента и Зета, лежали около городов Антивари, или Бара, Ольгуна-Дульциньо, Леша-Клиссуса, Драча, или Дуреса. Город Дукла существо — вал до прихода турок, и туда был сослан в 1317 г. сын сербского короля Милютина, слепой Стефан, которого потом перевели в Будим. Дукла была расположена на Зете у устьев Морачи, где и теперь имеются еще остатки древнего Дукланграда, на месте которого возникла Подгорица. Еще был город Новград, что, по предположению, нынешний Градец.

Жуп с весьма непонятными именами имелось девять. Дукланское княжество обнимало всю нынешнюю Черногорию и граничило с Травуниею, старою Сербиею или Рассою, с нынешнею Албаниею и Адриатическим морем. Как и теперь, Дукла делилась Матицею-Зетою почти на две равные части, причем образующаяся течением этой реки долина, как и правее по Мораче, или Мертвице, всегда была заселена больше, чем возлележащие гористые местности. Тут-то, на Мертвице, лежал некогда город Будимль, ныне деревушка Будина. Далее упоминается хроникерами город Шкодра, или Скодор, у слияние р. Баяна с Дримцею.

Бар, или Антивари, Ольгун, Леш и Драч — все приморские города, которые впоследствии подпали под владычество болгар. Каким образом расширилось Сербское королевство при Душане, это уже известно из предыдущего[94].

Сербы в VIII столетии

Болгары. Наиболее выдающиеся в истории Болгарии стороны следующие: еще до появления болгар, племени угрского, жили в Молдавии, Валахии, Седмиградии, по Дунаю, в Мизии, Фракии, Македонии, Фессалии, в Албании и даже в Пелопонесе славяне под властью Византийской империи, занимаясь земледелием и составляя будто одно сплошное тело с другими жителями полуострова, и греками в особенности. Полагают, что они поселились там вместе с появлением гуннов, во время похода Радогоща и Аттилы на Греческую империю. При внимательном, однако ж, разборе этих походов оказывается, что они настолько не направлены были против Византии, насколько и в помощь славянам, жившим среди греков очень давно и постоянно, работавшим не на свои национально-традиционные потребности, а для чужих целей и вожделений, для придворных интриг и выгод правителей; греки вовсе не уважали в славянах народности: им нужен был человек, какой бы он ни был, лишь бы приносил пользу и выгоду, сидел бы смирно и работал на них из года в год. Нужда в новых землях заставила славян с незапамятных времен двинуться из-под подножья Кавказа по берегу Черного моря, переплыть чрез Дарданеллы и усесться по р. Марице и по р. Великой, ныне Вардару. Эти колонии семьями росли на новых местах и покрыли со временем не только весь Балканский полуостров своими поселениями, но и пошли дальше по Саве вверх и дошли до Италии, образовав этим особое колено хор, тянувшееся от Константинополя до Венеции. К ним с севера по Днестру, Пруту, Серету, по Тиссе, Дунаю, Инне и Леху примкнули киевские племена и чешский род, который по Дунаю и Саве смешался с южной ветвью, так что впоследствии трудно уже было разобрать, кто из них шел по северному, кто по южному берегу Черного моря. На Балканском полуострове замечательна по густоте славянского населения в особенности Македония, которую греки звали Славониею, т. е. таким же образом, как это было во Фризии у Утрехта, где также была Славия, у Новгорода на Ильмене и в других местах, где страна и народ назывались Славониею, Славиею, словянами.

Для передачи сведений обо всей этой старине не имелось другой письменности, кроме греческой; но, не располагая достаточными этнографическими познаниями и всецело поглощенные только своим собственным «я», греки не хотели или не могли с надлежащей точностью передать истории даже верных своих сведений о тех народах и племенах, которые не представляли для них прямого колониального интереса. Так и по отношению к славянству: что могли, они называли своим именем, а если этого не могли сделать, то передавали название, переиначив его до неузнаваемости, присовокупляя свои окончания и коверкая славянские шипящие буквы на свой лад. То же самое делают и теперь все грекороманские народы, которых языки беднее славянского; у них не имеется столько букв для выражения звуков, как в кириллице Мефодия. Так, буква Ч выражается на этих языках четырьмя буквами — tsch. И несмотря на это, древние греки невольно сохранили нам славянские звуки по Струмону, Вардару (Ведикой) и около Эгейского моря. Так гор. Дикая на р. Куру-чай (Мста) у взморья, между гг. Иепадже и Гумурджина, существовала в гомерические времена Эллады. Около хребта Рыло и на притоке Быстрицы значится местечко Рыло на р. Рыло, вокруг которого поныне, от Дубницы до г. Сера, по р. Быстрице живет славянское население; в ту же героическую эпоху на том же месте стоял город Скотусса, от корня «скот», указывающего на пастушеский быт народа; а в те времена славяне указанных местностей и были пастухами, да и поныне они таковы в Родопских горах. По Вардару (Великая) встречаются города; Гортиния, т. е. Гордыня, на том месте, где ныне Градишка, прежний город, окруженный рвом, частоколом, тыном, на неприступной береговой возвышенности, оттого и Градишка, Гордыня, Gortinia. Еще выше находился город Стеной, от «стены», также укрепленное славянское место, которое могли так называть, ибо у славян слово «стена» означает преграду, и «застенок» — весьма употребительное слово. Еще выше, у изгиба Великой, стоит ныне Искуп т. е. «скуп», «искупать», — славянское торжище, которое греки прозвали Stoboi, Стоб или Стоп; в этих вариациях слышится тоже славянский корень. В самой Македонии, между Островом и Воденою, высится с древнейших эпох гора Бора, т. е. «бор»[95].

Разумеется, все это очень слабые намеки, не заменяющие положительных доказательств; но уже то, что в VII ст. болгары нашли славян на Балканском полуострове, доказывает, что славяне там были и жили давно. Также нельзя предполагать, чтобы Радогощ из племени северян[96] вторгнулся к грекам только для того, чтобы производить опустошение. Нет, он знал, что там живут такие же северяне, спустившиеся с севера и нуждавшиеся в помощи. Также и Аттила не ходил попусту по разным землям Европы. Он шел туда, где были славяне, которых он освобождал от ига готов, греков, римлян и подобных врагов всему славянству. Позже, когда император Ираклий хотел освободиться от авар, угнетавших подвластных ему славян, он обратился к таким же славянам и для сего поселил сербов в Македонии, около Великой и возле города Солуни (Салоники, древние Греческие Терема, Therme). Тут-то встречаются и по сю пору урочища этого древнего населения вроде Сербии, Сербиновки и т. д., и сделал Ираклий это потому, что уже знал славянскую силу и стойкость македонских славян, которые не раз дрались с греками, не раз защищали их от нападения других народов, заключая с Византией неоднократно оборонительные договоры. Вероятно, сербам не было простора, и потому наибольшая часть переселенцев ушли обратно и поселились в нынешней Сербии, в Нижней Моравии, как ее звали в то время, тогда как малая частица их осталась около заманчивых Теремов и в Македонии. Точно так же шли издавна из Малой Азии семейства славян и незаметно, тихо поселялись на свободных землях Греции, где расчищали себе места и занимались земледелием и скотоводством до тех пор, пока не разрослись до княжеств и замечательных в истории народов. Один из таких путей запечатлелся следующими однородными урочищами: р. Галис, или Галич в Малой Азии; город Галлиполи, или Галичье-Поле у Дарданельского пролива; город Галац на Дунае, прежний Галич (Малый); гализаны, народ к северу от Дуная, т. е. галичане; город Галич на Днестре в Галиции, от которого последняя прозвалась Галицией. Но тут народный ток с юга встретился с таким же из Киева, шедшим вниз по рекам, к устью Дуная, где снова отдельные семейства и роды сошлись, смешались соединились, как то было до движения в Европу, в Армении, у озера Вана, у истоков Тигра и Евфрата, Куры с Араксом, где некогда обретались Арсия (Рассия) и Басанейская Русь[97].

Эти-то славяне, давнишние обитатели Балканского полуострова, в царствование имп. Юстиниана в 527 г. уже были довольно сильны, чтобы открыто нападать на Византийскую империю. Они вместе с гуннами, т. е. болгарами, жившими в ту пору по левой стороне Дуная и на Днестре, и с антами, т. е. славянами, также обитавшими во множестве на Днестре, неоднократно громили Византию. Эти нападения, по Прокопу, длились до 551 г., причем вся Иллирия, Македония и весь Пелопонес неоднократно подвергались опустошениям славянских дружин. С 565–578 гг. продолжаются несогласия между аварами и славянами: первые хотели подчинить себе славян, живших в Молдавии и Валахии, как то удалось сделать с дулебами и ляхами, но славянский князь Лаврета (Лавр) отказал аварам в дани и подчинении, причем были убиты во время переговоров аварские послы. Это послужило началом вторжения авар под предводительством хана Баяна в Иллирию и Мизию, чему покровительствовал Тиверий-Константин, боясь славян. Подобное покровительство то аварам, то славянам, то болгарам, смотря по тому, кто из них в данное время был сильнее, рельефно характеризует шаткую и слабую политику Византии, доживавшей свое тысячелетнее прозябание, пока окрепшее на северо-востоке Московское царство не приняло от нее исторической роли владеть востоком и выходом из Черного, или Русского, моря. Эта роль выполняется Россией с большим успехом, хотя еще многое остается сделать по отношению к Балканскому полуострову. Между тем Молдавия с Валахией, находившиеся около Мизии и Иллирии, остались нетронутыми Баяном. Вероятно, он после спора с Лавретою (Лавром) нашел более выгодным при содействии императора двинуться против славян Балканского полуострова и, покончив там, затем уже справиться с молдо-валашскими славянами, которых авары окружили со всех сторон. Но заманчивая добыча в греческих городах привлекла авар в 591 г. к Солуни, которую они тщетно осаждали. Это был последний акт движения авар против Византии, или, вернее, против славян, сидевших густыми массами в Солунской Македонии.

Отдохнув от авар, греки посылают сильное войско за Дунай против славянского князя Радогоста, но оно вернулось обратно без особых результатов, хотя и с множеством пленных славян, приведенных в Византию. В 626 г. Константинополь снова подвергается нападению, на этот раз соединенных сил авар и славян, причем между убитыми славянами оказались женщины. В 657 г. Мизия, т. е. пространство между Дунаем и Балканами, наводняется греческими войсками, и последние, кроме славян, почти не встречают там других жителей. Шафарик представляет целый ряд доказательств, что славяне Мизии поселились здесь уже с V столетия и этому нельзя не верить, если только принять во внимание, что в то время Днестр и Прут были густо населены антами. Походы Радогоста и Аттилы могли только содействовать подобному заселению, точно так же как движение с юга, чрез Балканы, из долин Марицы, по всей вероятности, также помогало этому немало. Также замечательно, что уже в то время между славянами Мизии были христиане, которые имели своих собственных священников.

С этой эпохи славяне по левому берегу Дуная начинают теряться и вместо них появляются влахи. Зато история Мизии получает с каждым годом большее значение, чему причиною было появление болгар. В первый раз они вторглись в 487 г.; они пришли из Сарматии между Волгою и Доном и уселись около Дуная. До появления авар болгары не раз опустошали Мизию и Фракию. В 558 г. они подчинились аварам и уже с ними делали нападения на Грецию. Около 634 г., когда аварская сила начала блекнуть, слишком расползлась, от Днестра до Тюрингии и р. Ваяны, болгары сбросили иго авар и начали действовать против Греции на свой собственный страх. Славяне Мизии, народ земледельческий, трудолюбивый и мирный, делились в это время на семь поколений, или жуп, которые в 678 г. все подпали под власть болгар. Болгарский князь Аспарух, переправившись чрез Дунай в Добрудже, занял сначала Варну, а потом двинулся к западу и без труда покорил всех славян Мизии, которым греки помочь не могли. Таким-то образом новое Болгарское княжество сделалось соседственным с Сербским.

И все это случилось в VII ст., в продолжение 40 лет, и не могло бы утвердиться накрепко, сохраниться до настоящей минуты, если бы кроме сербов и хорват не было еще других славян, которым появившиеся болгары ассимилировались и обратились в болгарских славян. Собственно болгары не славянского племени, они по происхождению угры или сарматы, такие же как гунны, авары, печенеги, хозары, половцы. Поэтому-то болгары не могли в то время удержаться среди славян, уже христиан, а смешались с ними, передав народу только свое имя. На северо-востоке же славянский род рус существовал всегда и действовал по славянским землям, как кровеносная артерия в теле, обновляясь восприятием в себя со всего славянского мира выдающихся по силе духа и предприимчивости людей. Когда наконец христианство со своими возвышенными мыслями озарило в IX ст. славянство и одновременно с этим начали основываться славянские государства: Великоморавское, Польское, Сербское, Болгарское; тогда и род Руси, воспринявший с новой религией начала гражданственности, в свою очередь, развил их на всем пространстве восточного славянства, которое соединил и скрепил в могучий политический организм. Пример англо-саксов и франков вовсе неприменим к России, которая не нуждается и не нуждалась ни в какой чужеземной помощи. Несмотря на все невыгоды восточной равнины, несмотря на многочисленных врагов кругом, Россия жила и крепла, потому что испокон веков во всей целости и чистоте сохранила в себе лучшие типические черты славянства, дух славянства в высшем значении этого выражения, который все осилил и остался несокрушим до настоящей эпохи. И этот дух славянства, как показала история отношений славян к западу, значит больше, чем всякие умствования последнего.

Проникнувшись этим духом, и угро-болгары потонули в славянском море и исчезли бесследно к IX ст.

Болгары и Болгария

В 762 г. царствующий дом Кубратов был низвержен; после этого ушли в Малую Азию 208 000 д. славян, вероятно не сочувствовавших такому перевороту. Вскоре после того случилось еще другое важное событие для Болгарии, именно, распространение ее владычества за Дунай в восточной Венгрии. Поводом к тому было то, что когда болгары в 678 г. водворялись в Мизии, то часть их перешла в Венгрию и поселилась около Тиссы под властью авар. Когда далее в 798 г. Аварское царство между Дунаем и Тиссою было надломлено Карлом Великим, то болгарский князь Крум объявил свои права на болгарских поселенцев около Тиссы и беспрепятственно овладел всей восточной Венгрией до Карпат и истоков Тиссы. Из этих данных можно заключить, что болгары, перешедшие в Мизию, желали избежать подчинения аварам, с которыми справиться пока не имели сил, но как только стали они сливаться со славянским населением, то аварам уже нельзя было устоять против них. Этим объясняется также, почему авары не переходили за Сербскую и Болгарскую Мораву: им легко было сладить с разбросанным населением славян на западе, в Иллирии; в Мизии же славяне сидели более скученно и действовали, опираясь на императоров.

Постепенное усиление Болгарского царства повлекло за собою нескончаемые войны с Византийской империей, которые посчастливились болгарам вплоть до 814 г. Их князь Крум в сравнении с императором Никифором в 811 г. не только разбил неприятеля наголову, но даже лично убил самого императора, причем из его черепа был сделан почетный кубок в серебряной оправе, из которого на княжеских пиршествах пили князь и бояре. Адрианополь (Одрин) сдался после осады от голода. Царьград также был обложен; но как взять его оказалось невозможным, то, разрушив окрестности и взяв в плен множество христиан — славян и греков, — Крум отступил, причем отослал всех пленных, между которыми были священники, в Паннонию, за Дунай. Такое смешение христиан с нехристианами, крещеных славян с некрещеными имело для Паннонии и Моравии самое благотворное влияние, подготовив тамошнее население к скорому и легкому принятию православия и кириллицы чрез св. Кирилла и Мефодия. Впрочем, христианство еще раньше, даже, быть может, раньше вторжения болгар в Мизию в 678 г., успело пустить между ними довольно глубокие корни. По крайней мере, в начале VII в. в Болгарии были уже свои священники, ведавшие христианскими общинами, приходами, а на Константинопольский собор 869 года явились представители Болгарской Церкви, и некоторые постановления собора касались прямо нравственно-религиозной жизни болгарских христиан; так, между прочим, постановлено было строго преследовать празднование Коляды, Виты, Брумы и Русалок. Ясно, что церковнопрактическая жизнь Болгарии не могла бы настолько развиться, как показывают это приведенные факты, если бы христианство начало распространяться в ней только с конца VIII или с начала IX столетия. Но возвратимся к предыдущему.

В 875 г. Крум снова опустошил Фракию и увел оттуда до 50 000 пленных, но затем вскоре умер. Греки, в свою очередь, при благоприятных обстоятельствах делали то же самое: разоряли Болгарию и также брали в плен и продавали славян в Константинополе и в других прибрежных местах как товар. С 824 г. начинаются войны между болгарами и франками из-за трех славянских родов: южных бодричей, кушан и тимошан, живших в Паннонии и пожелавших отложиться с помощью франков. Последствием этого было, что болгары неоднократно вторгались в Западную Паннонию и до прихода мадьяр в конце IX ст. удержали за собою всю Восточную Паннонию, от Пешта вверх до Карпат и истоков Тиссы. В 843 г. мы знаем на болгарском престоле князя Бориса, во святом крещении Михаила. И он воевал с Византией за Фракию, Македонию, потом обратился против сербов и хорват, также воевал с франками. Границы его княжества доходили в это время на юге за Загорье, ему же принадлежала Северная Македония, а с Сербией Болгария граничила по Сербской Мораве, по Ибару, около Приштины и Рассы, причем в Белграде находился в 885 г. болгарский жупан. Разные внешние и внутренние невзгоды: новые нападения со стороны греков, мор, голод заставили Бориса искать мира и принять христианство в 861 г. С этого времени Болгария начинает перерабатываться в славянскую державу и, в свою очередь, христианство утверждается в ней окончательно.

В 855 г. св. Мефодий составил свою церковнославянскую азбуку и приступил к переводу Евангелия и других книг. Так как до этого времени славяне употребляли только знаки, бирки или писали по-гречески, а за Дунаем пользовались латынью, то славянская письменность очень скоро распространилась в Болгарии. Происки пап привлечь Болгарию на свою сторону имели следствием только окончательное отделение Греческой Церкви и Византийского патриарха от Рима. Патриарх Фотий, друг св. Кирилла, поддерживал восточную литургию и служение на славянском языке, а папы разрешали это только для Великоморавии в виде исключения. Но и здесь со смертью Мефодия снова взяла верх латинская литургия, и ученики Мефодия были вынуждены вернуться в Болгарию, где с того времени начала процветать церковнославянская литература.

Можно сказать, что спор за право религиозного преобладания в славянских землях способствовал окончательному разделению Европы в религиозном отношении на Запад и Восток, как в национальном она делится на кельто-роман и славян. Между теми и другими вбит азо-аланский-германский клин, очищенный и окрашенный Гусом в лютеранство, сильнейшее оружие против католичества, которым немцы с особенной ловкостью пользовались, однако, и против славянства, создав на началах его свою новую народность.

Борис, удалившись в монастырь, передал престол в 885 г. своему сыну Владимиру. Но в 888 г. он убедился на деяниях своего преемника, что тот не может княжить, и потому, оставив монастырь, при помощи дружины сверг с престола Владимира и посадил на его место младшего сына Симеона, человека весьма нравственного и образованного, известного в Болгарии писателя. Правление Симеона замечательно тем, что он принял впоследствии титул царя. Вместе с тем он поддерживал, как сосед, Великоморавское княжество в столкновениях его с Германией, пока император Арнульф не призвал мадьяр. В 894 г. они утвердились в Венгрии, отрезали от Болгарии ее прикарпатские владения вплоть до Дуная и наконец начали даже, хотя и безуспешно, вторгаться в Мизию. Между тем и греки с помощью сербов начали с другой стороны тревожить Болгарию. Это побудило Симеона дважды овладевать Одрином и четыре раза побывать под стенами Константинополя. Сербов он также наказал ужасным опустошением их страны с 923–927 гг.; зато поход его в Хорватию был очень неудачен. Эпоха Симеона, о чем уже выше говорилось, была славнейшей в истории Болгарии. Византия была подавлена, и настоящим императором в ней был Симеон. Сербия также была почти уничтожена, и границы Симеонова царства распространились от Хорватии и Адриатики до Черного моря, Бургас, Пловдив (Филипополь), Одрин, Родопские горы и Солунь были в его власти; Срем и Загорье (Загра) одинаково принадлежали ему. И тем не менее Симеону не удалось довершить дела объединения славян на Балканском полуострове, так точно как не удалось ему взять Царьграда. Виною в этом были те же греки с востока и франки с запада. Первые не оставляли в покое болгар, теперь уже христиан, и, не имея сил вести с ними войну, старались ссорить их постоянно с сербами, которых положение в тылу Болгарии, было для нее очень опасно. Франки, со своей стороны, для ослабления Святополковой монархии в Великоморавии находили необходимым гнать болгар из Венгрии и для этой цели призвали в Паннонию мадьяр, с которыми потом пришлось Симеону бороться долгое время. Эта опасность то со стороны Византии, то от сербов и мадьяр заставляла Симеона кидаться во все стороны; и хотя он постоянно побеждал, отбрасывал врага, но самому ему идти дальше было невозможно: нужен был покой, отдых. Время покоя Симеон не проводил праздно, о чем говорит внутреннее состояние Болгарии в его время, в особенности в отношении развития в стране просвещения. Литературная деятельность Болгарии в царствование Симеона далеко перещеголяла Западную Европу. Переводились с греческого языка на славянский книги богослужебные, писания отцов Церкви, церковные каноны и законы гражданские, а также сочинения философские; сам Симеон, как полагают, перевел многие слова Иоанна Златоуста под общим названием «Злато-струй». В то же время в Болгарии явились и собственные писатели, как, например, Константин, епископ Болгарский, Иоанн, экзарх Болгарский, и монах Храбр, оставивший «Сказание» о происхождении славянских племен. Такое быстрое развитие умственной жизни Болгарии может казаться удивительным в молодом народе и, конечно, почти всецело должно быть объяснено высоким образованием самого правителя. Симеон провел свою юность в Константинополе, где не только получил образцовое воспитание, но и успел усвоить себе лучшие качества государственного деятеля.

Не прошло и ста лет с тех пор, как Мефодий начал свою проповедь, а Болгария дала уже редкие плоды христианского просвещения.

По смерти Симеона греки призвали против болгар в 969 г. русского князя Святослава. Он со своею дружиною и при помощи печенегов и мадьяр очень скоро покорил всю Болгарию и с нею 80 городов, но затем обратил оружие против самих греков: перешел чрез Балканы, занял Пловдив и предложил неисполнимый мир. имп. Иоанн Цимисхий медлил, пока климатические условия не заставили Святослава удалиться. На следующий год он опять пришел, но положение дел уже изменилось: император заключил с болгарами союз и пришел в Мизию, не как завоеватель, а как освободитель. К тому же Святослав был только воин, хотя и победоносный, и действовал без расчета; по простоте, а отчасти и грубости своей полудикой, хотя и рыцарски честной натуры он совсем не соображал ни тонкостей греческой политики, ни того, какой вред наносит он всему славянству, воюя против христианствующей и славянской Болгарии. Он обращался с болгарами как победитель, видя в них только слабых врагов, которых ему удалось покорить, так сказать, одним взмахом. Впрочем, ко времени второго похода в Дунайскую Болгарию Святослав понял важность стратегического и торгового значения этой славянской страны для Руси и из союзника греков обратился в их врага. Он потребовал, чтобы Цимисхий очистил не только Мизию, но и весь полуостров. Но удобное для сего время было упущено; насилие его собственных союзников, печенегов и мадьяр над покоренными болгарами произвели, без сомнения, свое грозное впечатление на последних и заставили их видеть в Святославе только страшного врага, а между тем имп. Цимисхий оказался вполне достойным соперником Святослава. Тогда Святославу пришлось только засесть в Доростоле, ныне Силистрия, откуда его под конец выжил голод. После этого Болгария обратилась в византийскую провинцию, но ненадолго. В 987 г. имп. Василий был поражен болгарами наголову в Ахтимонском яру, после чего Болгарское царство оправилось, причем во главе его очутился Самуил из рода Шишмана-Мокра. Этот Самуил перенес свою столицу на запад в Охриду, а потом в Пресбу. Восемь лет он был владетелем Балканского полуострова, но затем имп. Василий II (по происхождению славянин), управившись с сарацинами, начал постепенно, шаг за шагом, расширять на счет Болгарии свои границы и покорять пограничные города один за другим. Его предприятию способствовало главным образом то обстоятельство, что правители городов, состоя в вассальных отношениях к болгарским царям, по большей части были недовольны своей зависимостью от последних и легко возмущались против них. Таким образом имп. Василий постепенно завладел почти всей Болгарией, и, по смерти Самуила в 1014 г., ему было уже нетрудно присоединить к Византии все царство в 1018 г. После этого второго падения Болгария опять воскресла в третий раз, в Тырнове, в 1185 г. Границами ее тогда были Дунай, Балканы и Морава с Ибаром. И в этом периоде она вела нескончаемые войны с Византией, пока не была покорена турками. В том виде, как Болгария существовала с 1185 г. до покорения турками, ее снова восстановил в 1878 г. император Александр II, будто искупив этим делом походы Святослава на Дунай и первое падение Болгарии[98].

Из изложенного можно вывести заключение о стойкости, живучести и способности болгарского народа, который, при всем своем невыгодном географическом положении, был в состоянии удержаться и сделать многое для славянства в просветительном смысле. Чего же можно было еще ожидать от этого трудолюбивого народа, если б ему удалось усесться накрепко по Черному и Эгейскому морям и перенести свою столицу в Царьград? Но осуществить это может только Россия.

Обращаясь к болгарским урочищам, мы прежде всего должны заметить, что еще в VII ст. греки отличают жителей Верхней Македонии и Солуни от всех остальных, называя их постоянно славянами, а страну их Славониею, или Склавониею. Из-за этой Славонии болгары и греки постоянно сталкивались: первые желали овладеть Солунью и прибрежною полосою, где жили такие же почти славяне, как болгары, а вторые дорожили ею, как пограничною областью, населенною элементом, сжившимся с Грециею, покорным ей, не искавшим войны, но мирно развивавшим свою торговоземледельческую деятельность по р. Великой, ныне Вардару, по Струме и Быстрице. О давности этих славян уже говорено выше, и нам остается лишь повторить слова Шафарика, что македонские славяне осели на своих местах в первых столетиях нашей эры. Особого имени для их родов, жуп, до VII ст. не имеется, и потому невозможно относить их к тем славянам, которые когда-то пришли из Сарматии, как это можно полагать относительно других племен Болгарии.

В настоящее время Македония дает нам следующее соотношение населений: болгарского, греческого и турецкого, указанное ниже в графах. Таблица эта показывает, что Македония принадлежит к славянским землям, каковою она и была с древнейших времен, согласно изложенных выше исторических событий. Если же принять во внимание, что в восточных казах Македонии, по истокам рр. Быстрицы со Струминою, в казах: Мельник, Неврокон, Петрис, Зихпа, Джума и Разлог, многие магометане, по очаговому языку, также славяне, то преобладание последних вполне подавляет все остальные народности. Греки у себя дома только на Халкидонском полуострове, где в казах Кассандра и Афон считается 41 484 грека и 4515 мусульман. Но и тут мы находим славянские урочища[99].

В Мизии, которая очень напоминает Миснию, нынешнюю Саксонию, вторгнувшиеся болгары нашли славян, притом семь родов: но как их звали в то время, неизвестно. Только с VIII ст. мизийские славяне называются болгарами. На язык этих-то славян, который Кирилл и Мефодий изучили в Солуни, переведено было первое славянское Евангелие. Из позднейших источников можно догадаться, что к этим семи родам, или поколениям, принадлежали: бодричи, соименные полабским; браничевцы, встречаемые на Дунае около Леха и Инны; кушевцы, тимошане по р. Тимоку и северяне, соименные с жителями Десны и с теми, которые жили в Болгарской Угрии около Дуная и о которых еще упоминается в XIV ст., как о народе, имевшем своего бана, в нынешнем банате. Летописи говорят, что с принятием царем Борисом христианства возмутились против этого акта 10 жуп, но какие именно, не говорится. По исследованиям Шафарика оказывается, что болгарские бодричи, ушедшие с Эльбы от франков, долго жили в Паннонии, а потом они поселились в Болгарии от Моравы до Тимока и имели 100 городов. Браничевцы и земля Браничево занимали пространство от Белграда до Ниша с городами: Белград, Браничево, Хром и Ниш. Кучане, по предположению, жили по хребту Кучанскому, или Кучеванскому. Тимочане жили по Тимоку. Эти народности образовали вместе Нижнюю Моравию, в отличие от Верхней Моравии, или Великой, около Чехии, имели своих князей и состояли под властью болгар, пока не пало Болгарское царство и не возвысилось Сербское, при Душане.

В этой Нижней Моравии самые замечательные урочища были: Нишова, вокруг Ниша; далее жупа Дубрава, упоминаемая королем Лазарем в конце XIV ст. Из городов замечательны: Белград, болгарская столица в 885 г.; Хром, ныне Рам, на Дунае между Моравою и Тимоком; Приштина; Переяславец, ныне в развалинах; Псков вблизи последнего; Варна; Доростол, или Силистрия; Рахово, два города: один на Дунае, а другой вблизи Трнова; Будин, или Бдин, нынешний Виддин; Трнов, или Троново; Средец, или Трядица, ныне София, у древних Сердика, или Сардика, и др. Во Фракии известны были местности под именем Загорья, Драговичей и Моры, или Моравы. Загорьем называлась местность вокруг Эскизагры и Энизагры, что означает по-турецки старое и новое Загорье; Драговичи лежали на реке того же имени, впадающей в Карлово, а она в Марицу у Татар-Пазарджика (Коница). Мора, Морава тянулась по северному склону Родопских гор, Деспота. Также предполагают, что Марица не что иное, как переделанная Морава, которая в сокращении дает Мору, из чего могло произойти уменьшительное Морица или Марица, напоминающее род моричан в Шверинском герцогстве. Чепена находилась в горах Ро-допа и Балкан. В Македонии, говорит Шафарик, замечательны местности: Берзиция, Смолен, Загорье, Пологи, Овченова, Сакулаты, Драговичи, Баюнаты, или Войничи, и Рунхины. По сказаниям летописей, означенные народы овладели Солунью в 669 г. Берзицы, или Брежицы (отдел северогерманский), хотя и упоминаются часто, но настоящее местоположение этого племени узнать трудно. Смолены жили на границе Фракии и Македонии, на реке Мсте (Карасу), на необыкновенно дикой местности, с множеством укрепленных замков и городов. Верхнее течение Мсты называется у живущих там славян Разлогом. Вокруг нынешнего Мельника находилась местность под названием Загорья. У верхнего течения Великой, или Вардара, лежал Полог, по-гречески Полоия, обитаемая и ныне славянами. Восточнее Полога вся местность, годная только под овцеводство, носила имя Овчеполья. Сакулаты жили по плодородным долинам вокруг Солуни. Драговичи жили по соседству с предыдущими, но оба племени исчезают в IX ст. во время войн Бориса и Симеона. Воиничи, или ваюниты, жили в Македонии, там, где живет род радовичей. Западнее, в Эпире, встречается теперь еще р. Воюца со множеством славянских поселений, и мы думаем, что эти Воиничи были именно славяне по р. Воюце, которой течение все входило в состав сначала Болгарского, а потом и Сербского государств. Рунхины, или ринхины, около р. Струмы, или Быстрицы, по взморью, были замечательны своим мореплаванием. Они имели свой город Рентину, который лежал восточнее Со-луни, между устьем Струмы и озером Бешиком.

В Фессалии известны племена: велегециты, или велегощи, напоминавшие прибалтийских славян. Они жили там, где стоял город Фивы Фессалийский, почти у взморья. Загорье и загоряне сидели по юго-восточному склону Пинда, севернее Янины. Кроме этого Загорья было еще одно в Фессалии, с городом того же названия. Из славянских городов в этих местностях упоминаются в летописях: Охрида, Деволь, или Дьявол; Струга, Стронга, или Истирга; Дибра, Белград, ныне Арнаутский Берат. Эти города, о которых говорят в XI ст., равно как и их окрестности, были населены славянами. Последние с течением времени по изолированности своей от соплеменного мира могли измениться во многом, но это все еще не дает права причислять их к албанцам, эпиротам или скипетарам, которых этнография вовсе не обследована и вероятно такова же, как помаков, т. е. славян-магометан, сохранивших нравы, обычаи и славянский язык с песнями, в своем тесном семейном кружку[100].

Остается еще дать краткий очерк о славянах в Пелопонесе. Пелопонес, вполне известный грекам, заселился славянами в средине VI ст., как то свидетельствуют лучшие источники. Наряду со славянами вторгались туда и другие народы, как то: герулы, аланы, готы, авары, увлекая, в свою очередь вместе с собою в этих движениях тех же славян. Вторжение авар в 589 г. в Пелопонес и пребывание их там в течение 218 лет наверное сопровождалось движением туда же и славян, тем более, что авары в своих передвижениях имели привычку гнать славян впереди себя. В продолжение всего VII ст. македонские славяне в означенных выше городах не раз осаждали Солунь, грабили вокруг лежащие местности, спускались до Ахайи и даже переплывали пролив и водворялись в Малой Азии, куда их влекло, может быть, их прежнее отечество Вифиния (Будиния) и земли ванов у озера того же имени. Эти нападения славян на греческие земли стали наконец до того опасны Греции, что и. Юстиниан вынужден был предпринять против них поход в 687 г. В период с 746 по 790 год славяне до того переполнили Пелопонес, что греки то и делают, что жалуются на предстоящую опасность совершенного ославянивания Аттики и Мореи. Острова Имброс, Тенедос и Самофракия также были в их власти. Борьба со славянами стоила грекам ужасных усилий; славян покоряли, но не могли истребить, и они периодически восстают с новою силою и с ужасным опустошением двигаются по греческим землям. Главным театром этой борьбы была постоянно Македония, точно это место представляло что-то независимое, отдельное от Греции, совершенно похожее на Сербию и Болгарию. Да такова, кажется, она и была, эта Берзиция, или Безичи (Брыжичи), где столько средств к существованию, где столько удобных мест для скрытия и засад, в которые постоянно попадали греческие войска. С 829 г. снова возгорелась война в Пелонопесе между славянами и греками; часть славян, по долинам, покорилась грекам, но Езерцы и Миленцы остались независимы, уплачивая ежегодно небольшую дань. Весьма замечательно, что некоторые славяне, например Сагудаты и Дреговичи, известны были как отличные стрелки, которые не раз помогали грекам против сарацин. Так же достойно внимания, что провинившихся в ратном деле греков ссылали на поселение в славянские земли, для исправления. Греки боялись славян, обращались с ними бесчеловечно, переселяли их тысячами, грабили нещадно, продавали. Со своей стороны болгары также переселяли пленных славян в Мизию, а на их места сажали своих. Так укрепляли свое владычество в Македонии князья Крум, Борис и Симеон. Многие из пленных, не будучи в состоянии переносить ига, шли в Азию и Пелопонес, где, собравшись с силами, производили нападения, разбои и грабежи. И в этом выразилась та же самая характерная черта, какою впоследствии отличалось колонизационное движение русских, когда на Волге появились ушкуйники, а на Дону вольные люди, а потом казачество. Одинаковые причины и условие порождали одинаковые последствия. Переселенных в Азию славян звали склабозянами, которые родом почти все были из Македонии. К 1000 г. по Р. X. славяне наполняли собою Пелопонес, Эпир, Македонию и Фракию. Точно так же славяне имели неоспоримое влияние на новую Грецию, на ее язык; отвергать это, по выражению Шафарика, может только одно невежество.

Неудивительно после этого, если до заливов Арта, или Арса, и до Воло, или Воли, и теперь еще встречаются роды славян. Мы их нанесли на нашу карту и в подтверждение приводим следующие урочища настоящего времени. По реке Араксу, или Арте, имеются следующие славянские поселения: Браница, Нечиста, Радовичи, Сергяна, Вестовичи, Чимово, Прилепы, Лесковичи, Лезиница, Печали, Протопопа. По р. Каламе: Загоряне, о которых говорено выше; Косовица, Бряништа, Райко, Черковица, Вурзино, Доляны, Сулясы. По р. Колитосе: Рязане. По р. Луро: Любохово, Камарина; по Саламврии: Милая, Любохова, Страница, Боцова, Косинова. Еще выше от Олимпа к морю найдены: Велиместо, Габрово, Зямница, а правее к морю: Сука, Ейзеро и Крайна и еще много, много других, по близости тех куцо-влахов, которые по Пинду и в Македонии сохранили свои язык, нравы, обычаи и религию.

Славянские поселения в Пелопонесе

Думаем, что то же самое следует сказать о славянах в нынешней Греции[101], так как урочища с чисто славянскими звуками и значением, напр. Балакова, Терпица, Плесы, Кисели, Востица, Лопата, Мостичи, Корытина, Дьяволичи, Ниша, тянутся от селения Границы к югу к Коринфскому заливу и далее к Средиземному морю. Пелопонесские славяне: миленцы или мильчане, езерцы и манацы расположились в Морее по обеим сторонам Пандоктальских гор. Еще в XIII ст. упоминается о них. Имп. Константин Багрянородный дает о них смутное понятие, упоминает об осаде ими Патры, о их данях и об усмирении этих племен[102]. Достаточно и того, что из массы пелопонесских славян до нас дошли имена трех родов, что доказывает, как присутствие там славян, так и их влияние на Византию и новейшую Грецию[103].

Рассмотрев, хотя и вкратце, все племена славян, которые еще существовали 1000 лет тому назад, обратимся теперь к истории трех вторжений в славянские территории. Начнем с Подунайского, или Карла Великого. Германское племя, утвердившееся когда то в Суэвии, спускаясь вниз, въехало клином между кельтами и славянами, между Эльбою и Рейном, имея в виду богатства Рима и юг, где климат мягче, где менее голодают, чем на севере. На означенном пространстве между Эльбою и Рейном жило в V в. много германских поколений, к которым присоединились еще все восточные, после движения гунн на запад. Между этими родами пользовались особенною славою суэвы, сидевшие у истоков Дуная и Рейна, среди аллеманов, т. е. разных людей, сброда, столпившихся у Альп германцев и, вероятно, с примесью прежних кельтов и галлов. Всеми этими коленами заправляли суэвы, жизнь и занятие которых заключались в постоянных походах по всей Германии и за ее пределы. Обыкновенно являлся какой-нибудь охотник до военных похождений, набирал себе дружинников и отправлялся в поход, в продолжение которого все добывалось силою, и беда тому, кто не уступал. С награбленною добычею возвращались домой, чтобы вновь идти, и так до смерти.

Кто однажды вызвался служить в дружине, тот не смел уже более отказываться, иначе он изгонялся из своей общины и не имел нигде покоя[104].

К этим-то суэвам св. Мефодий в IX ст. относит также баварцев[105]. Сами себя они причисляют к боерам, т. е. кельтам, и к маркоманнам, т. е. германцам. Мы находим вероятным, что имя их страны Бавария могло появиться впервые в 520 г., но из этого еще не следует, чтобы они могли производить себя из Богемии и от маркоманнов. Баварцы в действительности, как и все южные немцы, во всем отличаются от северных и имеют очень много римского, а еще больше кельтского. От кельтов они, должно быть, и происходят; только впоследствии приняли немецкий язык, немецкую окраску. Эти кельто-галлы Юлия Цезаря, сидевшие по Лоаре, могли двинуться к западу еще до Р.X., могли во время римского напора уйти в Германию и усесться около Рейна и Дуная. Их род вошел в состав других народов — аллеманов и принимал участие в походах суэвов, что развило в них крепость духа и послужило к сформированию суэво-кельтского, а потом и германо-кельтского народа, сделавшегося при Карле Великом германо-франкским, т. е. вполне немецким народом, с кличкою баварцев, или швабов. Последнее название присваивается всему населению южной Германии, от Рейна до Венгрии. Вот эта-то частица швабов, баварцы, граничили в конце VII ст. со славяно-аварами. Граница шла: с востока рекою Инною, с юго-востока по горе Бреннер и по р. Эчаве до Пустой долины (Пустерталь) с Быстрицею; далее по Инне до ее устья. У Триента и Боцена граница тянулась между Бавариею и лангобардами. Как Бавария, так и Лангобардия считались до Карла Великого почти независимыми землями, причем первая, в Тироле в особенности, владела многочисленным населением романов, остатков кельто-римлян, которые вплоть до XVI ст. говорили еще на своем языке, онемечившись только недавно.

Северо-западная Лангобардия была также заселена смесью прежних народов, которые ныне известны под именем ладинов, т. е. кельто-романов; из них образовались итальянцы-ладины. Восточнее их, около Крайны и Хорутании, или Горотанки, жили фриульцы, или фурляне, которые также происходят от смеси кельтов и романов. Во время переселения народов примешались к ним славяне, значительно повлиявшие на образование итальяно-фриульского языка. Наконец венецианцы, на которых греки и славяне имели большое влияние, также вошли своею долею в эту смесь: кельтов, романов, греков, славян и немцев-лангобардов, из которой образовалось герцогство Фурляндское. Граница его шла приблизительно до реки Сочи, или Изонцо, по Пустой долине или по р. Быстрице, ныне Гайль; по Драве до Рынца, ныне Риенц, и по Эчаве до ее устья. Таким образом граница этого аваро-славянского царства в VII в. определяется следующим образом: Дунай, Инна, город Инспрук, Бреннер, Пустая долина и р. Соча.

Славянская граница на юго-западе

По этой границе баварцы и лангобарды издавна, еще до прихода авар, дрались со славянами и здесь узнали их ближе. Под аварским игом отношение немцев к аваро-славянам обострились под влиянием Римской Церкви, которая, не отличая правого от виновного, дарила того и другого одинаковой ненавистью.

Для нее важнее всего были материальные выгоды; а так как их нужно было приобрести только на счет соседей, т. е. авар с подвластными славянами, то их и не щадили. Это было выгодно Римской Церкви и ее первосвященнику, и потому авары, а вместе с ними и славяне должны были по вожделениям себялюбивого, злого и невежественного римского духовенства гибнуть, чтобы дать место целому войску духовных, с их укрепленными монастырями и церквями. Мы уже знаем, каково было знамя католиков в Чехии, пред гуситскою войною; еще хуже делались дела тут, у Рубикона римско-немецких наступлений, не столько против авар, сколько против массы народа — порабощенных славян. Эти последние имели связи с населениями таких же славян в западном Тироле, в Швейцарии и в Фурляндии, очень часто переходили границы и более не возвращались под аварское иго. Иногда целые общины, или жупы, восставали против авар и уходили за Инн и к фурлянам, поселяясь среди немцев, где их не всегда ожидала лучшая участь. Примером тому, как обращались баварцы в то время с чужеземцами, может служить следующий случай: несколько позже 630 г. часть болгар, преследуемая аварами, двигалась из Рассии по Дунаю, где и дошла до Западной Паннонии, попав таким образом в самое гнездо авар. Каковы были несогласия между болгарами и аварами, неизвестно; должно быть они дошли до высшей степени, так как 9000 болгар с семействами поднялись и, подойдя к границе Баварии, просили франкского короля Дагоберта дать им приют, оседлость, что и было исполнено. Но это сердоболие франков стоило болгарам дорого, так как баварцы на следующую же ночь избили всех болгар, и только 700 человек спаслись за Инн, в Виндскую мархию.

В конце VII века, при царствовавшем короле Теоде из Баварского дома Агилольфингов, Бавария приняла христианство и стала независимой от франков. В это время ее границы подвигаются от Инны к Зальце, где и поныне встречаются урочища Альтмарк, Неймарк и впоследствии Франкенмарк. Тут-то и было положено начало движению к востоку, против авар и подвластных им славян. В 717 г. Теод умирает. Границы его владений шли по Дунаю от Регенсбурга (Резно) до Пассау (Пассов), далее по Инне до Зальцбурга (Солноград) и оттуда опять на Инну. Восточнее вся местность до Стрыя (Штейер) была опустошена аварами и обращена в такую же пустыню, как Пустая долина у истоков Дравы. По горам в расселинах и норах древней Норики, вокруг Травненского озера, на возвышенностях между Дунаем и Стрыем и по высоким истокам Дравы скрывались остатки кельтов, римлян и главной массы населения — славян. Авары жили в своих кольцеобразных укреплениях редко, больше занимались наездами, грабили, уводили жителей в неволю и отнимали у славян последнее, выгоняя их из нор и заставляя делать нападение на баварцев. Последние кончались иногда тем, что славяне, вторгаясь в Баварию, производили страшные опустошения, потом, оставленные аварами на произвол, терпели поражение, попадались в плен и обращались в рабов, равных неграм, занимавшихся усердно и безропотно хлебопашеством на пользу своих плантаторов.

Да, авары были ужаснейшим злом для славян! Они совершенно перевернули судьбу мирных славян от Варты до Вислы, до Днестра, Инны, от Адриатического до Черного и Эгейского морей. За излишнее миролюбие славяне поплатились на этом пространстве на вечные времена. По примеру авар начали действовать с запада немцы одинаково бесчеловечно; с востока мадьяры, с юга турки делали то же самое. Неудивительно поэтому, что славяне, преследуемые с тыла, с боку, с фронта, не зная исхода, кидались во все стороны, до наводнения крайних оконечностей Европы. В эти-то времена и возникает Хорватское княжество, также Сербское, под защитою Византийской империи. Киевское княжество было в это время тревожимо собратами авар, их хвостом, болгарами, хозарами, печенегами, за которыми шли половцы. Разве что-нибудь подобное испытала германская раса, двигавшаяся, в свою очередь, с севера к югу, с мечом в руке? Она только воспользовалась тем, что до нее было сделано славянами и кельтами.

Один только север славянства, от Вагрии до Новгорода, был в это время покоен, укреплялся и наконец тронулся для освобождения своего юга, но это случилось уже тогда, когда авары давно погибли и на их местах утвердились с одной стороны баварцы, с другой мадьяры.

В 747 г. Бавария обратилась в ленное владение короля Пипина. Почти одновременно, около 743 г., пошла христианская проповедь по Дунаю к славянам, которая дошла до Зальцбурга, где епископу Рупрехту было отведено большое пространство земли для монастыря, церкви и для населения славянами, обращенными в христианство всякими правдами и неправдами. Вот начало вторжения и онемечения славянской Норики. С этого времени аварское острие заменилось немецким крестом; славянское тело с виду отдохнуло, зато дух потерпел навсегда!

Одновременно с этим утверждается все более и более крепостное право, которого ни у немцев, ни у славян до этого периода не знали. Оно было исключением, накладывалось вроде наказания за тяжкие преступления, было только личное, не переходившее на детей. С пленными поступали иначе: они без закона и права, прямо поступали в полную собственность герцога или другого лица либо их дарили монастырям, церквям и духовенству. А так как на границе Инны, Зальцы и Дуная происходили постоянные стычки за пользование лесом, землею, охотою, то очень скоро весь контингент пленных славян образовал весьма почтенную цифру рабов, которые работали, служили, воевали и завоевывали, обогащали и были верными слугами своих господ, за что их и прозвали собаками, рабами. Восточная часть Баварии около Инна с VI столетия называлась по странам света восточною жупою, или гау. Крайняя восточная часть этой жупы по Инну составляла пограничное пространство, мархию, которая не принадлежала ни обществу, ни жупе, а причислялась к государству и со стороны неприятеля не имела границ, так как тут следовало идти все вперед да вперед. С таким движением тыл мархии заселялся, а передовая часть вроде Неймарка или с названием по урочищу все двигалась к востоку, отстраивая монастыри, церкви, для защиты которых всегда имелся меч и военная сила, приводившая пленных, которых селили около этих обителей, а между ними водворялись хуторами немцы. Несколько таких хуторов образовывали деревню, село, потом строилась крепость вокруг города, после чего земля уже закреплялась навсегда, а славяне вытеснялись навеки, либо вымирали от тяжкой работы, дурного обращения, или обращались незаметно под давлением христианства и патеров в немцев. Недавно покоренные Эльзация и Лотарингия не принадлежат никому из германских государств, но составляют имперскую собственность, мархию Германской империи XIX ст. на западной границе. Другого рода мархия, без границ, находится на востоке Германской империи, по Висле, от Грудеца и Торуна до пределов, пока хватит сил. Тут немецкое расселение идет за границами своего государства точно так же бойко, как бывало в Альт и Остмархиях.

Когда Бавария обратилась в ленное владение короля Пипина Карантийского, славянам в это же время около 748 г. пришлось как-то уж очень жутко от авар, и они просили помощи у баварцев. Тогда Пипин послал войско в Каринтию для защиты горотанского князя Борута. Этот князь является в истории первым известным хорутанским князем, до этой эпохи вполне независимым от соседей владетелем, так как Бавария и Фриуль не переходили еще своих границ. Баварцы только того и ждали, но за эту услугу потребовали от Борута ленного подданства, которое обратилось в полную зависимость, с принятием князьями Каротом и Хотимиром, сыном и племянником Борута, христианства. Как заложников увели их в Баварию, и там оба они были крещены. После Борута княжил Хотимир, а потом Владух. Между тем на престол франков вступил Карл Великий, который в 771 г. покорил Лангобардское царство, а Фриуль подпал его власти в 776 г. Баварский король Тассило, которому тогда уже принадлежала часть Хорутании между Дравою и Мурою, пошел войною против Карла Великого, заключив для сего союзы с хорутанскими князьями и с аварами; но Карл Великий, справившись довольно скоро с пограничными аварами, окружил короля Тассило со всех сторон и, взяв в плен, заключил в темницу. После этого вся Бавария, а вместе с нею и слабая Хорутания подпали под власть франков и с тех пор не выходили из этого положения. Поименованные князья, Хотимир и Владух, были ревностными христианами, ежегодно ездили в Зальцбург на поклонение и с приношениями, строили монастыри и церкви и двигали христианскую проповедь, в особенности Владух, внутрь страны по р. Рабе до центра Паннонии.

Теперь можно также объяснить, почему сохранились хорутане между Савою и Мурою и отчего не слышно о славянах между Мурою и Дунаем. Авары шли из Паннонии к западу по Дунаю, опустошая ужаснейшим образом Подунавье, которое и без этого было заселено довольно редко. Это редкое население славян, составившееся из хорутан и разных родов, спустившихся с севера по р. Роданице, находилось во власти ругов, отрасли суэвского племени, основавших свое царство по правому берегу Дуная от Инны до Стыри. В 488 г. царство ругов было разрушено Одоакром, и множество славян, римлян и кельтов уведено в Италию. Остатки подунавских славян вместе с вновь прибывшими и пригнанными из Паннонии нашли пустыню, которая в истории известна под именем Аварской пустыни. Эта пустыня тянулась по Инну до Дравы, где сливалась с Пустою долиною по Быстрице. Южнее уже шло Лангобардское королевство, под защитою которого и поодаль от Дуная приютились и столпились хорутане, храбро отражавшие все нападения аваров первой половины VII века, пока во главе их очутился царь Само. Этот первый исторический славянский царь, первый в истории славянской державы, не только сплотил хорутан, но и многократно содействовал к истреблению соседей авар в Либурнии, Иллирии, Норике по р. Дые (ныне Тая) и в Богемии. И это ему вполне удалось по соединении под его властью всех земель от Адриатики до Лужи. Тогда-то авары двинулись на Балканский полуостров, в Далмацию и южнее. Но со смертью Само царство его распалось, авары вновь появились на границах Баварии и, окрепнув, начали сами наступать, что и заставило князя Борута просить помощи у соседей баюваров.

После свержения баварского короля Тассило авары два раза вторгались во владения Карла Великого, в Баварию и Фриуль. Оба раза они были отброшены, а войска Карла, двигаясь в 789 г. за ними, уселись накрепко в Истрии и по рр. Кульне и Саве. После того Карл Великий желал войти в соглашение с аварами по поводу границ, для чего состоялось даже совещание в Вормсе, которое, однако ж, не привело ни к чему. Тогда Карл Великий двинулся в 790 г. против авар тремя колоннами: северная, под предводительством его сына Людовика, из рейнских франков, тюрингов, саксонцев и фризов, направилась по Эльбе в Богемию, к левому берегу Дуная. По Дунаю двигалась целая флотилия с продовольственными и военными припасами. Параллельно с этим караваном шла средняя армия в составе франков и аллеманов, под предводительством самого Карла. Из Фриуля, чрез Иллирию, направлялась 3-я колонна, под предводительством королевского сына Пипина. Эта последняя раньше других встретилась о аварами и, отбросив их, шла 23 дня, достигнув местности между рр. Рабою и Дунаем. На пути все было уничтожено; авары все отступали. Между тем северная и средняя колонны потерпели разные неудачи: конница лишилась всех своих лошадей. Плавучий караван по Дунаю также потерпел, так что Карлу недоставало продовольствия. О Людовике также мало говорится в истории, из чего можно вывести заключение, что и его поход был неудачен и что путь чрез славянские земли был нелегок; как ему, так и Карлу Великому пришлось вернуться безуспешно. Весь последующий год Карл Великий провел в приготовлениях к новому походу. Одновременно употреблены были другие меры для обеспечения будущности похода. Так, из Зальцбурга и Регенсбурга христианская проповедь каким-то неизвестным способом дошла до авар, и один из них, знатный по происхождению, Тудун, принял христианство в 795 г. Вслед за тем пошли какие-то раздоры у авар, причем их каган и многие высшие сановники были внезапно убиты. Приготовив таким образом почву, Карл двинул против авар во главе своих войск одинаково ему ненавистных славян-хорутан, под предводительством их князя Войнимира, возведенного в маркграфы, т. е. в воеводы пограничной Хорутанской земли. Войнимир, спустившись по знакомой ему долине Рабы, достиг Дуная, переправился через реку и дошел до аварских станиц, расположенных между Дунаем и Тиссою, где и обложил их кольцеобразные укрепления. За славянами двигался сын императора Пипин. Под прикрытием хорутан Пипину удалось проникнуть в центр аварских поселений и вместе со славянами овладеть их укреплениями и разорить вконец вою окружающую местность до такой степени, что пространство между Дунаем и Тиссою целое столетие после этого называлось Второю аварскою пустынею.

Франки овладели громадными богатствами. Каган аварский бежал и просил пощады. Славяне освободились от 300-летнего ига и на короткое время оправились. В 803 году, когда все казалось окончательно успокоенным, Авария обращена в лен и славяне от Хорутании до Тиссы считались подданными франкского императора.

Покорение авар

Поговорка славян «погибли как обры» совершенно верна, так как с этого времени об аварах более не говорится. На Балканском полуострове их уничтожили еще раньше хорваты и сербы, а на Среднем Дунае — Карл с помощью хорутан.

Итак, мощь аваров была сломана славянами, а пользу от этого получила Германия. Как только пало аварское царство, болгары, уже основавшиеся тогда между Дунаем и Балканами, заявили свои права на все земли между Дунаем и Седмиградиею. Там, как это уже известно, жили отрасли болгар, которых авары притесняли и гнали. Но кроме них там было также немало славянских поселений: бодричей, браничан, или браничевцев, кучевцев, тимошан и северцев. Эти-то племена обратились к имп. Людовигу с просьбою помочь им отнять свою землю. Для определения границ приезжали к Людовигу в 824, 825 и 826 годах болгарские послы. Когда переговоры ни к чему не привели, то болгарский князь Крум в 827 г. перешел Дунай и занял все пространство по левой стороне Тиссы до Марамароша. Людовиг ходил походом против Крума, но ничего не сделал и должен был отступить. Болгары после этого вторгались в Западную Паннонию и производили опустошение до р. Рабы. Таким-то образом Восточная Венгрия осталась в руках болгар до прихода венгров в 895 году; точно так же и Срем, т. е. земля между Савою и Дравою, принадлежала болгарам.

С покорением аварского царства немцы окончательно утверждаются в славянских землях, и тогда же эту славянскую страну начинают звать Виндскою мархиею, а с этим упоминаются также жупы: Метдика, Повка, Крас, Истрия, Крайна и др. И вправду, побежденных авар совершенно заменили освободившиеся славяне, которых под тонким слоем прежних поработителей оказалось очень много. Та же картина, какая недавно была в Турции: славяне были погнуты, утратили крепость духа от этого страшного аварского кнута, но когда им показали, что авары вовсе не так страшны, то они в свою очередь начали их притеснять до того, что наконец авары просили немцев о помощи против славян. Не получая ее, авары переселялись на немецкие земли, бежали в горы, исчезали куда кто мог, а славяне все более и более расселялись, выходили из своих нор, пещер и утесов и наконец вплотную примкнули к немецкому населению около Зальцбурга и по Дунаю, попав таким образом в новые тиски. Карл Великий не раз говаривал своим графам и учил свое войско держать славян в повиновении не иначе, как с мечом в руке.

С покорением Норики и Паннонии подобное же движение немцев шло по Драве и Саве, подвигаясь к Срему и к границе Болгарии. С юга была занята Верхняя Далмация, до Сена и Слюна. Везде учреждались маркграфства, хотя народное правление оставалось за славянскими князьями. Так, маркграф Фриульский получил в управление Каринтию, Истрию, Либурнию, Далмацию и местность между Савою и Дравою. Подунавье от Стыри до хребта Виденского, ныне Винервальд, обращены были в Восточную мархию. Долина Дыи (Тая) также обращена в мархию. В 806 г. Карл Великий владел Среднею Эльбою и Средним Дунаем и предпринял новый поход в Богемию с тремя армиями, как прежде. О последних история не дает достаточно подробных и правдивых сведений; везде просвечивает неудача, что, вероятно, так и было, хотя Чехия со тех пор считалась ленным владением империи. Принимая, однако ж, в соображение весьма скорое появление по соседству Великоморавского царства и ту роль, какую потом долго играла Чехия, нам думается, что ее подданство было более номинальное, как следствие впечатления на славян побед Карла над аварами, чем действительное.

После смерти Карла Великого в 814 г. вновь завоеванные славянские земли между Дравою и Савою управлялись князем Лютовитом, который, не будучи в состоянии вынести немецкого ига, восстал. Соединившись с хорватским князем Борною, он с 819 по 822 г. боролся с неприятелем как лев. Два раза напирали немцы с огромными силами, разоряя страну и уводя в плен множество народу. Наконец Лютовит засел в своем укрепленном замке в Турове (Сиссек), у слияния Кульны с Савою, местность, которая называется по сю пору Турополье. Не получая помощи, он должен был бежать в Сербию, а оттуда в Хорватию, где и был убит князем Лютомыслом. С этих пор Турополье перешло в собственность франконской монархии, и немцы свободно могли двигаться по Драве и Саве, причем на долю духовенства выпала богатая жатва насильственного обращения славян в христианство. За духовенством шло баварское население, а потом и ремесленники. Таким-то образом двигались швабы к востоку, образовав глубокую впадину между славянами Дуная и Адриатики, между чехами и хорутанами. Славяне лишились здесь своих мест от разрозненности племен, от отсутствия политических идей и стремлений и от исключительности их занятий скотоводством и земледелием, без ремесла, без влечения к культурным занятиям[106].

Теперь обратимся к северу и посмотрим, каким образом там перешли немцы за границу своих владений. Там не было авар в Северной Германии, а положение дел при вступлении на престол Карла Великого было следующее: нам уже известно, какие племена славян обитали на правом берегу Лабы. Все они в половине VIII века были свободны, имели своих князей и язычествовали.

Главною чертою всех этих маленьких славянских княжеств было отсутствие всякого единства за неимением главенства над всеми. Частые ссоры разъединяли еще более племена и доводили до кровавых драм и таких сеч, после которых роды переселялись и путались между собою. Во время подобных бегств или неожиданных переселений возмужалый возраст будто не существовал, двигались старцы, дети и женщины, самое же зерно погибало в братской распре. Этим также объясняется, почему и без того небольшое племя встречается и здесь, и тут, и там в разорванных кусках.

Раньше поселившиеся, после ухода немцев к югу во II ст. по Р.X., занимали лучшие места возле оставшихся в живых от напора сначала кельтов, а потом германцев-азов. За этими первыми поселенцами шли с запада, из России, другие, от напора на них появившихся на востоке и юге тюрок и сармат. Этим новым поселенцам ничего более не оставалось, как осаживаться силою среди своих собратьев. А так как подобный прилив с востока продолжался до окончательного истребления по правой стороне Лабы и по Одре всех кельтов и германцев, что могло случиться в период появления гунн в конце IV столетия, то легко себе представить, сколько родов и племен образовалось на этом небольшом пространстве, где помещались пришельцы из всех стран нынешней западной России. Тут осели славяне из нынешней Юго-Восточной Лифляндии (Инфляндия), сюда пришли с истоков Днепра и из-под Киева, Волыни, Польши и других местностей. Вместе с населением переносились также воспоминания о покинутом месте, именем которого называли новую родину. Все это плотно сидело друг около друга, от Богемии и Карпат до Балтийского моря, и только непроходимые болота с лесами и естественные границы, как горы, возвышенности и реки, отделяли одно племя от другого, владение одного главы от владения другого. С V по VIII век население, не тревожимое никем, все возрастало и наконец должно было дойти до того предела, когда становится тесно. Вот начало тем морским предприятиям, которым по необходимости приморские славяне должны были предаться для обеспечения дальнейшего существования. Вагры, велеты, раны, поморяне уже очень рано занялись этим делом, и немцы назвали их норманнами, так как в действительности они и были северными жителями, людьми. Таким же ремеслом занимались славяне на противоположном берегу, в Швеции, в Рослагене или в Русском стане, и им вторили, по одинаковости своего приморского положения, все скандинавы, потомки готов, герулов, гепидов, лангобардов и вообще суэвов, известных прежде под именем алан или азов.

Славяне, сидевшие внутри страны, занимаясь главным образом скотоводством и земледелием, за три столетия перед движением, а может быть и раньше, почувствовали также тесноту, которая и была главною, хотя, вероятно, не единственною причиною того, что они стали искать простора за Лабою. Здесь-то и началось, по Лабе и Соляве, столкновение между славянами, напиравшими на запад, и германцами, успевшими в продолжение 7 столетий, спустившись с севера, усесться между Рейном и Лабою, по Везеру, и утвердиться там накрепко. И у них было много племен, оседавших, как и славяне, постепенно, но им повезло счастье в том отношении, что одно из этих племен, франки, успело утвердиться среди галлов; там они заимствовали римские законы и порядки, окрепли на этих основах и, приняв христианство, образовали свое Франко-Галльское государство, а разбросанных от Немецкого моря до истоков Дуная германцев легко подчинили себе. Христианство, римское право, характер галлов и выдающиеся способности королей и их первых слуг, мажордомов вроде Карла Мартеля, а за ним Пипина Короткого и, наконец, деятельность Карла Великого дали галло-франкам и германцам то, чего славяне не имели.

Левый берег Лабы уже в то время представлял сильное государство, тогда как на правом слабые славянские княжества враждовали только между собою. Если союзная Германия первого пятидесятилетия текущего столетия известна была Европе своею слабостью, несмотря на то что в союз этот входили такие сильные государства, как Австрия, Пруссия, Бавария, Ганновер, то что же сказать про славянские княжества, не знавшие союза и имевшие все вместе не более 2 000 000 жителей, так что средним числом на отдельное племя или род вроде вагров, бодричей или велетов приходилось около 200 000 жителей обоего пода? Теперь на этих местах существуют вассальные от Германской империи герцогства вроде Мекленбург-Шверинского с 600 000 населения или Мекленбург-Стрелицкого со 100 000 населения. В противоположность этим небольшим княжествам Франко-Германия была уже колосс, притом в руках великих деятелей и предводителей. И все-таки этот колосс до XII ст. только с ужасным трудом мог справляться со славянами.

Четыре века сряду славяне были грозою сильной Германии, которой могли противопоставить сравнительно только тщедушные материальные средства. Ясно, что неравномерность последних уравновешивалась силою народного духа, только, к несчастию, он не мог проявиться в этой борьбе со всею своею полнотою, ибо славяне действовали без взаимности.

Указанное выше соседство по Лабе славян и германцев, конечно, подавало поводы к частым столкновениям между ними, и еще задолго до Карла Великого они вели друг с другом пограничную воину, причем германцы иногда порабощали славян. Так, западные сказания повествуют, будто сербы, или сорбы, жившие между Лабою и Солявою, платили дань франкскому королю Лотару II уже с 614 года. Но далее, при короле Дагоберте I, эти сербы вошли во владение царя Сама, который освободил их от всякой дани, и они после того, оставались независимыми долгое время. По левой стороне Солявы до ее устья жили тюринги, а далее, по Лабе, — саксы. Последние более всего для нас интересны, так как этот воинственный пограничный народ, с которым беспрестанно боролись славяне, своим упорством в принятии христианства и своими неоднократными восстаниями против франкских королей косвенным образом способствовал порабощению и истреблению славянства Северной Германии.

Жили эти саксы, как сказано, по Лабе и занимали все пространство до Немецкого моря. Хотя они и считались подвластными франкской монархии, но, в сущности, этого не было, и они до Карла Великого пребывали в свободе и язычестве. Еще Пипин Короткий заводил речь о союзе со славянами против саксов, но до 772 г. ничего не было сделано. В этом году было решено Карлом Великим, в Вормсе, привести саксов окончательно в подданство и обратить их в христианство. Началась война, которая длилась почти во время всего царствования Карла и была окончена в 800 г. с помощью бодричей, с которыми Карл вступил в союз. Хотя бодричи за это были вознаграждены землями саксов по левому берегу Эльбы, но такое вмешательство в чужие дела, хотя бы и для своей пользы, для приобретения земли, всегда служило и служит во вред нации. Оно подало повод Карлу, устроив мархию по Лабе, от устья Солявы до устья Гавоты, взглянуть, что делается на правом берегу Эльбы, заметить раздоры между бодричами и велетами, помочь первым как бы в благодарность за их помощь против саксов и кончить тем, что бодричи к концу царствования Карла были под его сильным влиянием и находились у него в послушании. Велеты же хотя и не были покорены, но сильно пострадали, а земля их неоднократно была опустошаема до основания. Пользуясь Старою мархиею по Эльбе, от Гарделегена до Остербурга[107], Карл простер свое владычество и на сербов, между Лабою и Солявою, которые должны были платить ему дань. Для удержания в покорности саксов и для постоянного наблюдения за славянами воздвигнуто было несколько укрепленных пунктов: Цедле, Магдебург, Галле и Эрфурт, первые форпосты для последующих движений германцев в славянские земли. Тем не менее при Карле славяне удержали своих князей, народность и веру. Христианство только издали пускало кой-какие лучи в заэльбскую глушь, и то больше по соседству с ваграми, бодричами и сербами, которые если и не могли противиться появлению одиночных проповедников, зато умели их обходить, смеялись над ними и оставались при своих убеждениях. Чтобы двинуть дело христианства, нужно было укрепить его сначала у саксов, которых обратили в христианство и удерживали в нем только силою. Чего же можно было ожидать от независимых славян? Тем не менее уже и тогда некоторой части славян приходилось терпеть от германцев: это именно тем, которые сидели в Старой мархии, когда последней еще не было, когда сюда не приходили еще саксы, которые впоследствии, будучи принуждены спасаться от напора франков, двигались на восток к славянам. Даже в XIII ст. еще упоминается здесь род липлян около Данненберга, живший среди липового леса. Толь ко с Карла Великого, покончившего с саксами, Старая мархия становится немецкою. Дальнейшее движение германцев за Лабу находилось в полной зависимости как от даровитости правителей, так и от тех средств, которые придумывались для покорения. Генрих I Птицелов сделал в этом отношении для своего государства чрезвычайно много.

До его вступления на престол Германия будто разлагалась, славяне забыли о Карле, были вполне независимы и совершенно оправились; христианство неподвигалось, а с ним разумеется, не могла идти вперед и колонизация, которая могла развиваться только под прикрытием монастырей, укрепленных мест, или у покорных и обложенных данью славян.

Движение немцев из Старой мархии

Тем не менее и тогда вся германская политика состояла в том, чтобы разъединять славян между собою, ссорить их всякими способами: за княжескую власть, через перебежчиков, покровительствуя недостойным и предателям и, наконец, как то случалось неоднократно, бесстыдно нарушая международное право. Бывало, что князья и главари вместо ожидаемого гостеприимства предательски умерщвлялись, а народ, осиротев, попадал после этого в кабалу чужеземцев. Все это подтвердится впоследствии примерами, а до того покажем, как действовал Генрих I. Он прежде всего укрепил свои границы и города, в том роде, как то и теперь делает Пруссия, со стороны России. Потом он придал этим городам военное устройство, причем девятый человек должен был постоянно жить в городе, а восемь могли заниматься хлебопашеством кругом, отдавая треть жатвы в запас казне. Общественные дела решались сходками. В военное время все должно было быть готово защищать свой город. В особенности сильно укреплялись Магдебург (Девин), Мерзебург (Межибор) на Лабе, в тылу Кведлинбург, а впереди, среди сербов, пострадавших раньше других, Мышин, ныне Мейссен[108].

Таким образом, от Мышина до устья Лабы Генрих считал себя обеспеченным, а четырехугольник помянутых крепостей совершенно окружил сербов между Лабою и Солявою. Точно так же германцы стали лицом к лицу с бодричами и стадорянами по правой стороне Лабы. Для противодействия последним и чтобы тревожить их во всякое время, вокруг Мерзебурга были поселены разные головорезы, разбойники, преступники. Укрепившись, Генрих бросился на стадорян и гаволян, обложив их главный город Бранибор, ныне Бранденбург (Погорельцы); зимою город принужден был сдаться. Отсюда Генрих двинулся на залабских сербов и, опираясь на Мышин, покорил и их, чтобы таким образом отрезать северных славян от южных, чехов. После того ратары, велеты и бодричи стали платить дань. Но, недовольные своею зависимостью, помянутые славянские роды соединились, взяли город на Лабе Валишево, ныне Ваньслебен на Эльбе, южнее Магдебурга, и вторглись в Сербскую мархию. Под Лончином (ныне Лензен) на Лабе, вблизи Виттенберга (Витобор), сошлись оба войска. Германская конница после упорного боя обогнула славянскую пехоту и смяла ее. Вся пехота была избита. Пленных женщин и детей увели в Германию. Эта битва доставила Генриху обеспеченные дани, но вместе с тем доказала, что борьба нелегка, так как германцев легло также немало. Управившись после этого с венграми и датчанами, Генрих в 934 г. двинулся на укрян, внутрь славянской земли и также обложил их данью. После этого хотя и были восстания, в особенности среди ратар, но все они оканчивались скоро и опять побежденные приходили в прежнее положение. В 938 г., при Оттоне I, случилось новое нападение венгров на Тюрингию, причем и славянам досталось от них немало. Вероятно, это обстоятельство послужило к тому, что кто-то из бодричей, взявшись быть проводником мадьяр, завел их в болото Дремлин (Древлянское), между Брауншвейгом и Остербургом, где они все погибли. Неизвестно, какая участь постигла этого Сусанина, который несомненно существовал, как подобный же в России и другие в Балканах[109]. Такая защита в характере славянского народа, ее случаи постоянно повторялись, и опровергать их нельзя, так как любовь к родине проявлялась в славянине из века в век, и такая любовь может самым естественным образом вызвать на любое самопожертвование. Это есть одна из этнографических черт всего славянского народа, без которой онемеченные венды, ныне живущие за Лабою, признавали бы себя за немцев, чего нет, а резане в Италии и кашубы в Прусии давно бы погибли.

В 939 г. в Германии начались несогласия. Этим воспользовались славяне и весьма скоро изгнали всех немцев с правого берега Лабы. Тогда Герон, правитель Саксонской мархии, пригласил к себе для переговоров 30 князей восставших славян. Любезно принятых гостей убили, за исключением одного браниборского князя, спасшегося случайно. Этим ужасным актом, подобный которому встречается в истории готов за 1000 лет тому назад, усилилась только ненависть славян; они все тогда восстали, вручив предводительство спасшемуся князю. В короткое время правый берег Эльбы был очищен от германцев. Тогда Герон придумал другую дьявольскую атаку. Он вспомнил о князе Стадорянском Тугомире, плененном в Лончинском сражении и, должно быть, прощенном; подкупами и обещаниями уговорили его идти в Бранибор и погубить предводившего победоносными славянами князя. Несчастную жертву убили на пиру. Исполнив это злодейство, Тугомир предал всю Стадорянскую землю Оттону I, а этот, наградив Тугомира и оставив его княжить до смерти, включил всю Стадорянскую землю в число непосредственных немецких владений.

Таким образом образовалась в 940 г. Новая мархия вокруг Бранибора, ныне Бранденбург. Сравнение приемов, употреблявшихся Генрихом и Оттоном в борьбе со славянами, показывает, до какой степени они были различны. Первый, как полководец, шел с войною против славян и задался покорить их, не прибегая ни к каким другим средствам; как правитель, он шел по стопам Карла и относился к покоренным славянам довольно благодушно: он не трогал своих побежденных врагов и новых подданных. Для Оттона, природного саксонца, все средства были хороши. Этот государь не шел войною на славян, а старался возбуждать в своем народе национальную ненависть к ним, которая так и идет с того времени, вкоренять в своих подданных то убеждение, что славян не следует жалеть, а нужно их истреблять для блага германской расы[110].

С этих пор славянские земли за Лабою начинают населяться немцами. Множество поместий было роздано знатным немецким царедворцам. Знаменитый убийца Герон возводится в герцогское достоинство и получает в управление в 948 г., после смерти Тугомира, всю Стадорянскую землю, разделенную на маркграфства. Одновременно с этим Оттон начал силою вводить христианство меж славян. Вся Вагрия, земля бодричей по р. Пене и город Дымин образовали епископство; для священников и монахов эта местность представляла все выгоды прихотливой жизни на счет целого населения славянских рабов. Разумеется, что такие отношения между славянами и вновь прибывшим духовенством были крайне непрочны, и славяне оставались при своих языческих обрядах. А между тем строились монастыри и церкви, к которым приписывали славянские поселки и обязывали их платить дань монахам, на пользу чуждой религии, национальности и враждебной государственности. В Браниборе и Гавельберге таким же образом, как на севере, основались епископства. Епископы управляли велетами, простирали свою власть до острова Узноима и взимали подати с северных стадорян. По праву взимать подати епископы превратились очень скоро в каких-то светских владык, непрошеных, жестоких, что чрезвычайно повредило распространению истинной веры.

До 954 г. славяне жили в подданстве тихо и спокойно, но когда начались междоусобия в императорском доме, то они этим воспользовались. Укряне, самые отдаленные от границ, восстали и увлекли славян-соседей. При этом случалось не раз, что германские вассалы, графы, маркграфы и т. п. лица становились на сторону славян и действовали с ними вместе против императора. Но, по миновании опасности, союзники обыкновенно бросались на произвол судьбы и платили за свое доверие потерею свободы; страна их опустошалась, пленных резали, князей истязали, жен и детей уводили в Германию — и вновь начиналось рабство, зависимость от монахов, которые в таком случае употребляли все усилия для искоренения не только язычества, но и славянской национальности. Так случилось с бодричами, на которых набросился император со всеми своими силами. На реке Дашове произошло кровопролитное сражение. Странно, что во время этого похода все полабские племена восстали заодно под знаменем князя Стойгнева. Одни лишь ране, не имевшие до сих пор столкновений с империею, остались на стороне императора; мало того: благодаря ранам князя Стойгнева разбили наголову, а пленных и бежавших били и резали до глубокой ночи. Сам князь не избег смерти; вокруг его отрубленной головы казнили 700 пленных, а его главному сподвижнику выкололи глаза, отрезали язык и оставили умирать беспомощно среди ужасающей обстановки.

Пока такие дела совершались на севере, сербы, ратары и другие племена тревожили Оттона с других сторон, и подобные движения между славянами, несмотря на походы, поражения, разрушения и убийства, продолжались до 900 г., когда с виду все покорилось: укряне, речаны, ратары, доленчане, черезпеняне, все Поморье до Одры очутилось во власти немцев. Земля этих племен была тогда же разделена на 18 волостей, или гауев, и христианство начало вводиться с такою силою, что очень скоро только три волости оставались в язычестве. Славянские князья на севере еще держались, но между Солявою и Лабою они совершенно исчезли под суровым управлением Герона. Майнское архиепископство было разделено и основано новое, передовое, в Магдебурге в 968 г. для всех славянских народов, с десятинным сбором с морочан, лютичей, гаволян, нелетичей и нудичей. Одновременно с этим важным для славян актом до сих пор номинально существовавшие епископства в Браниборе, Межиборе, Житицах и Мышине были окончательно утверждены, и вот от этих-то выдвинутых вперед монашеских крепостей: Бранибора и Мышина, потекла католическая проповедь к поморянам, в Польшу, Лужицу и Чехию. Все эти епископства были вполне обеспечены на счет славян.

Почти к этому же времени, к 963 г., относится первое столкновение поляков с немцами. Поляки желали подчинить себе полабских славян, вероятно ближайших к Висле; а те защищались, пока могли, и затем призвали на помощь одного из многих в то время германских разбойников и грабителей, уже действовавшего некогда со славянами против немцев и всегда прощаемого императором, некоего Вихмана. Ему удалось удачно сразиться с королем Польским Мечиславом, даже убить его брата и взять богатую добычу. Это первое столкновение привело к целому ряду других, в которых принимали участие чехи заодно с поляками. А когда впоследствии этот Вихман вмешался в распри волынцев и ратарей и повел их против Мечислава, то последний обратился за помощью к императору. Тогда последний с Мечиславом заодно начал войну с волынцами и ратарами, попавшими нежданно-негаданно под начальство какого-то проходимца, потомка суэвского рода.

Так-то вот, по всей вероятности, и вообще действовало немецкое племя, когда оно спустилось из Скандинавии и водворялось среди славян и кельтов от Немецкого и Балтийского морей до Дуная и Черного моря. Масса была на западе кельтская, на востоке от Одры славянская; тех и других, мирных пастухов, земледельцев и певцов, держали в своих когтях, как орлы, десятки германских дружинников, делали что хотели, разбойничали, грабили и наживались на счет других. Кельты и славяне Германии будто исчезли, их схоронило время и история; одни суэвы остались правы. Даже и в то время, когда не было более слуха о них, еще продолжал действовать этот разбойничий, мечевой дух в геронах и вихманах до позднейших времен. Когда Вихмана убили в 967 г., в одном из его бесчисленных похождений, и об этом доложили императору, то тот написал по этому поводу весьма замечательную резолюцию: ратар, сообщников Вихмана, следует истребить, и, если будет нужно, то для сего император придет сам. Однако ж это не исполнилось, и до 983 г. славяне жили без войны.

Хотя Германия за эти 200 лет успела двинуться к востоку, расшириться, но власть императоров над славянами к концу X века не имела устойчивости. На юге сербы и даже лужицы были наиболее покорны, исправно вносили дань и наружно приняли христианство. То же можно было бы сказать о местности, окружающей Бранибор. Но чем севернее, тем дело покорения славян было сомнительнее. Острова же Рог или Узноим и Волин с поморянами были совершенно независимы и по-прежнему поклонялись идолам; оттуда выходили жрецы в другие славянские земли и поддерживали веру отцов в семьях, а славянские паломники из всех концов Северной Германии не переставали ездить в храмы Радогоща и в другие святые места, где национальность держалась крепко и вполне независимо. Одновременно с этим ране, волыняне и поморяне были очень зажиточны, как благодаря своей обширной торговле, так и пиратским походам во все приморские места Балтийского моря и западных берегов Европы. Их Волин, впоследствии Иомсбург, как крепкий пункт, был очень важен в военном отношении, а богатства, накопленные там, давали защитникам родной веры и национальности средства для борьбы с врагом. В Волине собирались все недовольные христианством и оттуда вместе с датчанами наносили удары всему христианскому миру, и Германии в особенности.

Со смертью Оттона и с затруднениями, которые возникли при Оттоне II в Италии, еще в 977 г., поднялись лютичи, соседи ран и волынцев. Снова появились кумиры, а чрез шесть лет, в 983 г., восстание славян было полное, образовался будто союз разрозненных племен из лютичей, стадорян, бодричей и других. Очень скоро они заняли Бранибор, Гавельберг, подступили к Магдебургу и перешли за Лабу. Поругание христианских святынь было полное, епископы бежали, церковная казна и всякие богатства тогда же перешли в руки славян. К этому восстанию присоединился чешский князь Болеслав, которому было желательно получить обратно свои ленные владения в Лужицах и между Эльбою и Солявою. Только какое-то чудо заставило князя Местивоя Бодричского отступить от Магдебурга, как о том повествуют хроникеры. Как бы там ни было, но славяне остановились, а бодричи на возвратном пути выжгли Гамбург. Затем у р. Тапгеры произошло сражение между славянами и немцами. Первых было тридцать полков пехоты и конницы — вероятно, не более 30 000 человек. Хотя немцы и уверяют, что они победили, но последствия этого не подтверждают, так как вся правая сторона Эльбы осталась свободною от немцев и христианства и никто не дерзал переступать за границу, созданную некогда Карлом Великим. Со смертью Оттона II война разгорелась еще больше, так как опекун малолетнего Оттона III, герцог Баварский Генрих, злоумышлял вступить сам на престол. К этому делу, весьма выгодному для славянских племен, научившихся у немцев действовать их же оружием, пристали Местивой Бодричский, Мечислав Польский и Болеслав Чешский. Благодаря усилиям императорской партии и медлительности Мечислава, который занялся разорением Поморянской земли, хорошо начатое дело пострадало тем, что Болеслав Чешский вынужден был уступить императору Лужицу, а Польша между тем только понапрасну тратила свои силы, не сделав ничего; зато все северные славяне, бодричи и стадоряне, стали снова свободны. Христианство удержалось в очень немногих местах, язычество опять было повсюду восстановлено от Лабы до Одры и от Балтики до Лужицы.

До 991 г. положение немцев по Эльбе было самое критическое. Все, казалось, было потеряно. Хотя и предпринимались походы в союзе с Мечиславом Польским, но до каких-либо хороших последствий было далеко. Между тем потери, которые понесли немцы с изгнанием своим из-за Лабы, были велики: вассалы и графы лишились власти и поместьев, духовенство нищенствовало, изгнанное немецкое население голодало. Но 200-летнее пребывание немцев в чужой земле неимоверно развило в них вкусы крепостничества и барства. Являлась необходимость уж из одних государственных видов поддержать развившийся на счет славянской спины, работы, достояния, семьи и даже души порядок. Этих собак, как неоднократно тогда выражались официально, не нужно жалеть, а следует привести к покорности для блага империи и германской национальности, необходимо очистить место, расширить пределы, дать жизнь одним на счет других! В 991 г. было решено начать с Бранибора, как важного стратегического пункта, и, завладев им, идти дальше. Но и этого дела немцы не сумели сделать собственными силами; им на помощь пришел опять Мечислав Польский, и оба войска, обложив Бранибор, взяли его осадою. Религиозная связь поляков с немцами оказалась в первых сильнее национальной связи с единоплеменниками, и последние были отданы поляками в жертву чужеземцам. Этот страшный акт был началом всего последующего зарождения будущего курфюршества, его движения к востоку, знакомства и оценки поляков, появления мысли о разделе Польши в знак благодарности за некогда оказанную неуместную помощь. И так было и будет всегда, если славянство не придержится самого себя. Не веровать в свои силы и надеяться на чужих значит продавать самого себя, а это-то, к великому несчастью, и делалось слишком часто во славянстве!

Однако ж в 996 г. Бранибор снова был во власти славян, а так как в это время норманны страшно громили Германию, спускаясь вверх по рекам, а в Италии снова начались большие затруднения, то Оттон III совершенно махнул рукою на залабских славян, предоставив их воле Божией. Опять славяне сделались совершенно независимыми, опять им удалось отбросить врага за Эльбу. За это время в Польше вступил на престол Болеслав, у которого зародилась смелая мысль соединить под своею короною все смежные земли: поморян, лужичан и Чехию. Присоединение Поморья совершилось легко и скоро. Гданск в короткое время сделался важным польским торговым пунктом, а вместе с этим потекло христианство по Висле, сделав в короткий срок большие успехи на исподволь подготовленной к сему почве. В 1000 г. в самой Польше было учреждено архиепископство с несколькими подчиненными епископствами, между прочим в Колобреге для Поморья. По этому случаю приезжал в Польшу даже сам император Оттон III. Это однако не помешало Болеславу при первом удобном случае наброситься на лужичан, идти дальше на Мышин и достигнуть Эльбы. Здесь ему был дан отпор, и осталась за ним только Лужица и земля мильчан между Бобром и Эльбою. Одновременно, вследствие ссор между князем Местивоем Бодричским и соседственным германским князем, герцогом Бернгардом, поднялись лютичи и стадоряне, прошли всю Нордальбингию, соседственную Вагрию, изгнали повсюду христианство, разрушили монастыри, церкви, избили священников и жителей, а потом, покончив с этим делом, двинулись в 1002 г. на Гамбург и вторглись за Эльбу, где начали производить ужасные опустошения. Так-то дошло дело до сердца Германии, и немцам пришлось подумать не о завоеваниях славян, но о собственном спасении в своей земле, что и продолжалось до XII ст. Болеслав в это же время предпринял новый поход, на этот раз против Чехии, столицу у которой обратил во второй город своего королевства. Император Генрих II, ослабленный новыми междоусобицами, предлагал дружбу, союз, но Болеслав, желавший объединить весь славянский север с Польшею, предпочел действовать заодно с восставшими вассалами императора и двинулся на гломачей за Эльбу. Овладение Чехией и изгнание ее князя Яромира отразилось гибельным образом на предприятиях Болеслава, который в постоянных войнах не мог под конец противостать соединенным силам императора и партии Яромира. Поляки были отброшены, всех их перебили в Праге, и только одна Лужица, входившая клином между Чехиею и Мисниею, осталась за Болеславом, который потом употреблял все усилия для удержания этой землицы. Немцы с фронта, а чехи с лютичами с боков не давали покоя Болеславу. Так тянулось дело до 1017 г. То одна, то другая сторона брала верх, то император подходил к Познани, то Болеслав был у Магдебурга. Мышин то и дело что менял повелителя. Наконец Болеслав должен был преклониться пред императором и даже отчасти признать его власть. Его положение сделалось еще труднее с появлением на арене славяно-германской войны нового единоплеменного деятеля на крайнем востоке славянства, русского князя Ярослава, которого Болеслав выгнал из Киева, пришедши на помощь его брату Святополку. Идея Болеслава соединить все славянство, от Дуная до моря, в один народ, под скипетром Польши, была велика и обещала многое, но для приведения ее в исполнение не следовало насиловать дело. Болеслав, испробовав неудачу в Чехии, повторил то же самое на Руси и этим нажил себе нового врага. Немцы, лютичи, чехи и русь — все они, добиваясь своего, воевали с Болеславом. Наконец, изможденный донельзя, Болеслав заключил с немцами мир в 1018 г., удержав за собою Лужицу. Результат был бы совершенно другой, если бы он действовал в союзе с чехами и не вмешивался в дела руси. Тогда мелкая племенная вражда лютичей не могла бы воспрепятствовать Болеславу дойти до Лабы и положить навсегда предел к дальнейшему движению немцев. Последние между тем не теряли времени и в 1025 г. опять водворили свое влияние среди вагров, лютичей и бодричей, так что посланцы последних присутствовали даже при избрании нового императора, по смерти Генриха II. Значит, они опять начали платить дань; христианство в это время также начало снова распространяться, хотя и на новых началах: многие из проповедников начали изучать славянский язык, и на нем передавалось славянам учение и проповедь. Вслед за смертью Болеслава начались большие потрясения в Польше. Восстали поморяне и мазовшане. Священники, большею частью иностранцы, вместе с иностранною дружиною Болеслава были изгнаны; христианство начало гибнуть, долголетние войны Болеслава не принесли стране ожидаемой пользы. Только в 1039 г. внуку Болеслава, Казимиру, женатому на Доброгневе, сестре в. к. Ярослава Владимировича, удалось с помощью тестя восстановить порядок, привести к покорности мазовшан и подчинить себе князей поморских.

Так-то, в постепенном движении своем к востоку, германцы пришли в политические сношения со всеми славянами, не исключая руси. За это время они хорошо познакомились с залабскими родами, владели ими и пришли к заключению, что необходимо их истребить, а землю заселить своими. Двигаясь с переменным счастьем все далее и далее и закрепляя сербов по Средней Лабе, немцы незаметно пришли в соприкосновение с поляками, а там и с русью. Одна последняя устояла до настоящего времени; Польша погибла, а западнее ее выросло могущественное немецкое государство, которое с трех сторон обогнуло Польшу, примкнув к границам России[111].

Если к XII ст. славяне после 400 лет борьбы остались победителями, то тем не менее их разъединенность, достаточно сильное воздействие на них христианства и конечное их истощение и извращение подготовили почву для окончания дела, для победы немцев. К неудобствам их сельбищ среди вековых лесов, болот, при отсутствии путей сообщений, прибавилось еще одно — разорение огнем и мечом всего того пространства, где проходили немецкие и польские войска. Постоянные беспокойства и войны, отсутствие безопасности заставили многих выселиться поближе к Везере, Рейну и Майну; другие вовсе оставили страну. Кто пережил это ужасное время, удалился в леса и в неприступные места; остатки осели по рекам и озерам для рыболовства под названием кицов, а некоторые уже впоследствии, когда сделалось тише, приютились около немецких колоний в особых улицах или кварталах. Лишившись земли, эти последние жили как однодворцы, держали множество птиц, и потому такие поселения назывались птичьими, или куриными, дворами. Древнейший саксонский летописец Видукинд говаривал: прошло много времени, что славяне борются с переменным счастием; саксы — из-за славы и владычества, славяне — из-за свободы и рабства[112]. Конец этому настал в XII столетии. Главною тому причиною были перемены в жизненной обстановке самих немцев: развитие рыцарства с его замками и службою и сознание, что путем только войны и насилия со славянами сладить невозможно. К тому же за эти 400 лет Фризия, Саксония и вообще вся Западная Германия чрезмерно увеличились в народонаселении; сам народ, помимо правительства, искал простора на востоке и начал выходить за Эльбу. Эти новые для немцев славянские земли, эта теперешняя Германия, опустошенная вконец, была похожа тогда, по словам Гейне, на мрачное царство дьявола, оглашаемое дикою музыкою ликующих ведьм. Разнося повсюду вопли необузданной радости, чертовщина края кружилась, прыгала и пела неустанно, а ведьмы, валяясь в забытьи, чувствовали под утро только изнуренность своего нагого тела возле давно потухшего костра!

На пустопорожних, опустошенных войною и огнем землях германцы начали селиться хуторами, все подвигаясь на восток, и по мере движения вперед задние, тыльные поселенцы получали бытовое устройство, образовывая постепенно вполне правильные общины, которые двигались вверх по Гаволе, далее к Одре по Нетечи до польских границ. С другой стороны, на севере, шло такое же движение из Гамбурга в Гольштинию и Мекленбург. Все города, местечки и деревни на «цель» и «мюнстер» — монашеско-церковного происхождения, все урочища с прибавкою «гросс» или «ней» — германско-колонизационного происхождения, а возле них такие же урочища с прибавкою «клейн» или «альт» — остатки старых славянских жилищ.

Гео— и этнографический очерк движения и расселения славян, сделанный нами, представляет только фон в картине прошедшей жизни этого великого народа: для полноты содержания этой картины необходимо сделать хотя краткую характеристику внутренней жизни славян, их быта, нравов, обычаев, понятий и верований. Тогда только весь выглянет из рамок мощный образ народа, столь мужественно боровшегося с сильнейшим врагом такое продолжительное время. Чтобы не подать повода к обвинению нас в пристрастии, мы возьмем в руки исторические труды тех немцев, которые писали до 40-х годов текущего ст., до нового пробуждения славянства, следовательно, представим мнение о славянах того периода, когда еще не начинали сводиться старые счеты, когда ненависть национальная еще дремала, когда меттерниховское государство было все, а национальность и язык не имели значения. Славян, до встречи их с германцами, описывали как людей весьма добродушных, без злости и коварства. Их гостеприимство было известно повсюду и вполне соответствовало той суровой природе, среди которой приходилось им и жить и действовать. Усталый и голодный гость, нашедший покров от ужасных стихий, от разбоя и зверя, принимался торжественно, и день такого приема нежданного гостя считался праздником. Славяне были крепкого телосложения, среднего роста, мясисты, легко переносили жару, холод, голод, жажду и всякую невзгоду. Нравственность их была высока: они воровства не знали, не имели замков, были честны и целомудренны. Многоженства у них не было. Невеста приобреталась исключительно покупкою и не получала приданого. Женитьба и отъезд молодых сопровождались, ввиду тогдашних дорог, большим верховым поездом и во всеоружии, что в особенности соблюдалось во время войн с германцами; и тут случались иногда жестокие сечи.

Поселения славян располагались обыкновенно по рекам, были довольно растянуты и иногда имели кругловатую форму. Новейшие немецкие исследователи утверждают, что конфигурация славянских сельбищ имела также подковообразный вид и что остатки подковообразных поселений принадлежат славянам. Это мнение совершенно неосновательное: форма подковы составляет, напротив, отличительную черту аваро-мадьярских поселков, и находимые по местам остатки такой формы сельбищ указывают только на несомненность пребывания в этих местах авар и мадьяр, которые, как известно, доходили до Тюрингии и усаживались силою среди славян[113]. Чтобы разъяснить это важное в историко-этнографическом отношении обстоятельство, мы просмотрели по подробной карте России огромные пространства и только изредка находили, и то на юге, подковообразные селения с церковью в середине, и это именно в тех местах, на которых некогда жили и чрез которые проходили тюркские народы. Подобные же следы оставлены ими и в Германии. Что такова именно была форма аваро-мадьярских поселков, об этом свидетельствует история Карла Великого, которому пришлось разорять кольцеобразные укрепления Аварского царства. Наконец пункты, на которых находят остатки подобных поселков, вполне совпадают с указываемыми историею путями аварских вторжений и передвижений в разные эпохи.

Глава семейства с детьми, внучатами и т. д. жил своим родом, двором и всем управлял как старший. По смерти его либо мать была правительницею этого мирка, либо младшие члены делались, причем старший из них оставался на месте, а другие, кто имел потребность, высеялись на новые места. Подобное патриархальное семейное устройство продолжает жить и поныне в России, и было оно таково во времена Юлия Цезаря у племени лемовичей, где число членов в семьях доходило до 100 и более, а глава походил на отцов Ветхого Завета. Кровная месть в таких семьях считалась святым делом. В особо важных случаях собирались главы, выбирали судью-жупана, а в военное время — князя, бана, воеводу, господаря или, как то бывало впоследствии, краля. Такие предводители племен встречаются очень рано, в VI столетии, и, должно быть, были и ранее. Между славянами не существовало аристократии, дворянства, а были почетные семьи, отличавшиеся древностью рода, богатством, значением и положением. Только со времени знакомства с суэвами и вообще с порядками Запада начали появляться выделяющиеся роды и наследственные князья, столь необходимые при постоянных войнах со времен Карла Великого.

Верования славян, мало известные и исследованные, дошли до нас в отрывочных сказаниях католических хроникеров и рассказчиков. На Руси этот отдел также будто обойден по отсутствию источников, причем все внимание обращено на Перуна-громовержца[114], попавшего на страницы истории в эпоху знаменательного для России крещения вел. кн. Владимира, а за ним всей России в 988 г. Между тем верования славян, их мифология чрезвычайно интересны, объясняют характер, направление народа, его нрав, и носят на себе особый отпечаток самобытности, неизвестной ни Греции, ни Риму. Течение этой веры с далекого Востока, из Индии и Персии, отражается на каждом шагу, и это течение проложило себе глубокое ложе. Даже теперь, когда уже совершенно исчезли видимые следы древнего славянского язычества, когда христианство вполне победоносно водворилось в жизни славянина, отпечатлелось в его обычаях, в его упованиях и надеждах на будущее, все еще встречается в славянском миросозерцании что-то особенное, свое, глубоко лежащее в основании и свято хранимое в недрах бытия. Поэтому-то мы считаем чрезвычайно важным для характеристики славянства дать хотя сжатое понятие об этой старой вере, которую стойко защищали и хранили прибалтийские славяне до XIII столетия, до своего полного истоще́ния и пора́бощения. Исчезла их вера, исчезло и славянство! Германцы говорят об этой вере как о стародавней, освященной временем и не имеющей ничего общего с их религией. Они признавали мифологию славян — и вообще их представление о божестве за совершенно самобытные, не имевшие ничего общего ни с греческими мифологическими представлениями, ни с таковыми же соседей славян, саксов. Они с особенным вниманием останавливались на касте жрецов, этой грозной для них силе, которая, пользуясь своим духовным авторитетом, не раз двигала славянские полчища на защиту родины и веры. Эта сила жрецов не давала покою ни немцам, ни христианским проповедникам, которые достигали успехов в своей пропаганде не столько моральными средствами, сколько вспомоществуемые грубою силою, почему постоянно терпели поражение и десятки раз начинали свою работу вновь. Проходили иногда столетия по водворении христианства между славянами, и опять воскресало язычество, поддерживаемое этою кастою жрецов в недоступных христианской проповеди местах.

В содержании религиозных воззрений славянства резко обозначаются два элемента: древнейшие верования, вынесенные с Востока, существенною чертою которых является чистый натурализм, стремящийся постичь идею мира и связать ее с какою-нибудь стихийною силою или с каким-нибудь выдающимся явлением природы, — и антропоморфизм, усвоенный славянами впоследствии, когда они заселяли Европу, когда им пришлось вступить в общение с азами, скандинавами, германцами и греками: в этом веровании идея облекается в пластические образы человеческой природы. При этом замечается, что те славянские роды, которые обитали в старину в Испании, Франции, Англии[115], Италии, Австрии и на Балканском полуострове, а также в континентальной России, вдали от моря и в местностях, изолированных от иноплеменного влияния, каковы хорутане, чехи и словенцы, — все эти племена придерживались старой религии. Остальные же славяне, жившие у моря и по большим рекам и путям, вроде Лабы, Одры, Вислы, З. Двины, Днепра и по дороге из варягов в греки, изменяли постепенно старине: они приобретали в новых условиях жизни новые религиозные понятия и выражали их в образах, или заимствованных из чужих мифологий, или создававшихся под некоторым влиянием последних, хотя и применяли созданное к старинной, прародительской вере.

В основах религиозного миросозерцания славянства лежит везде идея единого Бога, владыки мира и других богов. Он был недосягаем и чужд земле, этой песчинке Вселенной, исчезающей пред величием всемогущего повелителя, заботящегося только о небесном. Это высочайшее существо отражало совокупность своих божественных свойств в божествах второстепенных, хотя и рожденных от крови небесного властелина, его потомках, но живших в общении с землею и принимавших материальный образ; к ним возносились молитвы, как к посредникам между земным ничтожеством и недосягаемой высотой. Эта относительная чистота и высота основных религиозных понятий языческого славянства достаточно объясняет, почему славяне с такою легкостью принимали христианскую веру. Неудачи западных проповедников обусловливались не существом проповедованного ими учения, а несвойственными духу евангельской кротости мерами и примешиванием к чисто религиозным целям целей мирского своекорыстия. От того-то, как скоро христианство начало преподаваться славянам на родном их языке, в живых беседах и поучениях, подкрепляемое высокими примерами нравственной деятельности и жизни свв. Кирилла и Мефодия и их учеников, оно без борьбы, без крови было принято в Чехии и Моравии, в Венгрии и Польше, в России и на Балканском полуострове, и язычество всюду было похоронено.

Учение слова Божия в проповедях свв. апостолов славянских никогда не насиловало народного духа, оно умело согласить христианскую мораль с вековечными вкоренившимися обычаями; оно проповедало веру во Христа как веру всепрощающую, снисходящую к человеческим слабостям, сила которой кроется не в искоренении каких-нибудь безвредных привычек, а в развитии духовной стороны человечества: это развитие само уничтожит все ненужное, вредное человеку-христианину. Эта снисходительность, эта мягкость объясняют, почему так много старинных понятий и верований славянских ужились с христианством и даже приняли христианскую окраску. В юго-западном крае России, например, множество церквей, посвященных св. Илии. Все это превосходные, большею частию вновь отстроенные храмы. А между тем невдалеке от них, в стороне от проселочных путей, под незаметными буграми, в рощах и поросших всякою древностию местах сохранились по сю пору пещерки, выемки, избушки, и народное воспоминание соединяет с этими местами память об ильинских церквях, бывших тут сотни лет тому назад и воздвигнутых, может статься, там, где некогда приносились жертвы Перуну, этому грозному богу, карателю человека. От мест этих веет ныне сыростью, заброшенностью, а между тем до сего времени народная тропа ведет именно к этому далеко не забытому капищу.

Натурализм состоял в признании за стихией божественных свойств. Такое стихийное верование, основанное на удивлении к явлениям природы, направляло человека на поклонение весьма разнообразным предметам, поражавшим славянина какою-нибудь особенностью. Так, из летописей по Русской земле известно, что древние пруссы или поруссы, т. е. венды, или ваны, поклонялись Солнцу, как живительной силе, Луне — важной ночной спутнице Земли, и звездам, этим украшениям небес, этим бесчисленным миркам, воспетым стократ на Востоке, где зарделось учение Зороастра и откуда впоследствии шли волхвы на поклонение Христу, предводимые руководною вечернею звездою. Из русской мифологии известно также, что Солнце почиталось за бога света, за силу воскресающую, возрождающую, силу, имеющую необыкновенно важное значение для земледельческого люда, каким был славянин, получавший все свое добро от матери-земли. Это Солнце почитали за сына небесного бога, дающего исключительно одно хорошее, а потому его звали Хорсом. Город Карс назывался в древности Хорса, и следует полагать, что там когда-то поклонялись славяне именно этому Хорсу, что могло быть за VII ст. до Р.Х.[116] Около Харькова и монастыря Хорошева есть гора, с амфитеатром кругом, где также, должно быть, поклонялись Хорсу, этому богу света, тепла и жизни. Кроме светил небесных славяне поклонялись еще другим предметам, которые отождествляли с божеством; так, в Вагрии находился девственный лес Проне, или Перуна, также Права. Здесь не было изображений Перуна, который, по понятию вагров, жил в лесу как стихия. Такого же Перуна, стихию имели лютичи на взморье близ Барта, против острова Рана. Известно также, что в Чехии князь Болеслав в XI ст. выгнал из страны всех кудесников, вещунов и гадателей, затем сжег все святые рощи и деревья. Он воспретил делать возлияние над источниками и приносить в жертву животных. Одинаково преследовались обряды, имевшие связь со стихийным поклонением, как то: похороны в лесах; игрища на перекрестках для успокоения душ; игры у покойников с призыванием духов. Весьма замечательно и как видно из предыдущего, славяне верили в загробную жизнь, которая им представлялась отчасти похожей на земную. Также оттого клали они с покойником не только принадлежности его ремесла и занятия, но и пищу, на всякий случай: если вернется, чтобы нашлось то, в чем он нуждался на земле. Впрочем, может также быть, что обычай этот установился после горьких случаев преждевременных похорон. При стихийном поклонении деревья, особенно объемистые, развесистые, высокие и старые, удостаивались особенного почтения. К ним приходили и под ними ставили воображаемым богам обильную пищу. Пред такими деревьями били челом, стукали оружием и молились. Такие деревья, иногда одно, а то и по три, по четыре, составляют еще поныне во многих местах обширной славянской страны предмет особого народного почитания. Иногда дерево стоит одно среди обширного пахотного поля, и его оберегают рачительно, как предмет, охраняющий посев от неурожая. В особенности много подобных предметов за Волгою, в Казанской, Вятской и Самарской губерниях; да и в других местах найдутся священные дубравы, орешники, которых некогда было особенно много в Чехии, Слезаке (Силезии). Кроме указанных предметов славяне, в особенности прибалтийские, считали за святыню бор, т. е. очищенное среди леса место, что встречается у полабских сербов, между Лабою и Солявою. Буковая роща около Стральзунда также имела свое поклонение, родники и источники почитались всегда и везде, и святость живительной воды дошла до наших времен. Не редкость встретить и теперь при роднике, колодезе, крест, образ и даже часовню. Здесь путник останавливается, отдыхает; тут поят лошадей; сколько пользы, как не помолиться! Так оно было прежде, так оно и теперь, только с той разницей, что прежде молились самому источнику а теперь — даровавшему благо им воспользоваться. Особенной величины и фигуры: камни, скалы, горы, остров, устье реки, наконец, град (город) — все это предметы, которые то тут, то там почитались за святыню.

Святые камни чтятся на большом пространстве полей Северной России, а святые горы находятся во многих местах славянской Европы и опять-таки заходят в Святую Русь, где народ, при всем своем тяготении к христианству, не в силах совершенно отрешиться от старинных понятий, имеющих начало в стихийном поклонении. У поморян последнее выражалось особенно рельефно во время моления морю, которое просили успокоиться, не мешать мореплаванию, торговле; возвратить невредимо родных, помочь предприятию, сбыту товаров, дальнему плаванию, даже разбою и всяким пиратским похождениям. Оттого также вокруг острова Раны (Рюген) и на нем самом столько разнообразных святых предметов, встречающихся исключительно на море и на берегу. Из изложенного можно усмотреть, что поклонение природе было двоякое: или представление о божестве сливалось с образом предмета вроде острова, скалы, дерева и т. п., или пребывание божества приурочивалось к какому-нибудь месту, которое вследствие того получало священное значение в глазах язычников: по этому взгляду, в дубраве, бору, роще и т. п. должны были жить боги-стихии, которых чтили и призывали на помощь.

С течением времени, когда азы начали двигаться вверх, по восточной границе славянства, по Дону, когда они водворились в соседстве со славянами, в своем Асгарде, т. е. на Валдайской возвышенности, сношения, споры, воины и семейные связи Асгарда с Ванландом или Холмгардом, т. е. Северо-Западною Русью и Литвою, породили обоюдные позаимствования. С юга, с берегов Черного, или Русского, моря, усеянных гомерическими колониями греков, шло подобное же воздействие греческой мифологии на славян. Сравнивая верования этих соседственных народов, невольно останавливаемся на вопросе, кто у кого что перенял. Относительно севера есть веские основания полагать, что древнейшие, стихийные верования начали перерабатываться у побережных славян Балтийского поморья в человекообразные представления божества с IV ст. до Р.X., когда скандинавы водворялись на Янтарном берегу (Samland, западный берег Фриш-гафа). В Упсале издавна славились истуканы, которые во время сношений с Ванландом, с древнею Славиею, могли быть переносимы на отвоеванный у славян берег, проникая внутрь, по Нуре и Нурской земле, до Киева. С другой стороны, сношение греческих колоний, в особенности Ольбии, торговавшей бойко, вроде нынешней Одессы, с юго-западным краем, с Куявою-Киевом, где при Геродоте жили будины в своих будах, они же хлебопашцы, земледельцы, оратаи, — сношения эти должны были отразиться на верованиях этих древнейших скифо-славян. Греческий Юпитер в этих местах переработался в славянского Перуна-громовержца. Правда, наш Перун далеко не отличается изяществом очертаний в произведениях славянского зодчества; его изображения представляют из себя лишенные всякой естественности, пропорциональности и гармоничности, уродливо страшные фигуры. Но в то время славяне не дошли еще до художественного развития, человек мыслился ими еще слишком низко для того, чтобы в нем олицетворять божество, как, напротив, это было в Греции. Да и сама природа Восточной Европы не могла оказывать благодетельного влияния на подъем творческих сил человека: эта беспредельная, неизмеримая гладь, это однообразие видов составляют прямую противоположность южной, прихотливой природе Греции. Там горы сменяются удивительными долинами; там реки с ревом мчатся с гор или плавно текут по улыбающейся и всегда ясной местности; там небо вечно голубое; кругом повсюду море, которое то глубоко вдается в материк, то скрывается за далеко выдвинутым вперед мысом; там острова, заливы, перешейки и столько разнообразия, о котором и понятия не имеет русский хлебопашец, объятый кругом морем колыхающейся на черноземе пшеницы.

И не только Зевс, но даже прикованный к Эльбрусу Прометей, столь известный греческий мифологический мученик, первый исторический выразитель протеста человеческой свободы и знания против насилия и невежества, несомненно был известен славянам. Легенда о нем сохранилась у выбывших с Кавказа в 1864 году адыгей, которые под именем касогов жили в древней Тмутаракани на Лабе, Белой, вблизи Урус-Дона, или Русской реки, там, где стоит гора Кион, или Кыян, древнейший Киев[117]. Итак, сомневаться в религиозном воздействии соседних народов на славян невозможно.

Но как бы ни были сильны эти воздействия, однако ж что было вынесено с Востока, жило крепко в сердцах и умах древнего славянства. Так, на Поморье, там именно, где высадились впервые скандинавы, куда прежде всего были перенесены их истуканы, там у славян олицетворился их прежний троеличный Вишну в идоле Триглава, трех лиц, по-индейски — три-мурти (три морды) т. е. троица[118]. И этот Триглав, бог земли, почитался не только тут, но дошел и до других мест, до Хорутании, Боснии, Сербии, где встречаются горы того же названия[119], до Родопских гор, где до настоящего времени не исчез из памяти помаков, славян-магометан, этот индейский Вишну, многократно встречающийся в народных песнях[120].

Русский мифологический культ сильно развился при в. к. Владимире, человеке с необыкновенно чуткою душою, и насколько после принятия христианства покровительствовалась им постройка церквей, настолько до этого усердно воздвигались повсеместно разнокачественные идолы. При нем же русское язычество омрачилось установлением человеческих жертвоприношений; приносили в жертву пленных христиан, чужеземцев и даже детей. Должно быть, этот зверский обычай перешел в Россию с Поморья, от бодричей, стадорян и в особенности лютичей, которые в борьбе с немцами и христианством возвели ненависть к тем и другому в религиозный принцип и исказили первоначальный кроткий характер своих религиозных обрядов. Ненависть к чужеземцам дала такой смысл подобным жертвоприношениям, будто они веселят богов, будто боги радуются кровавым жертвам и кровь людей доставляет им высшее наслаждение и удовольствие. Должно быть, однако же, подобные ужасы недолго тешили возвышенную душу в. к. Владимира, и он разом опрокинул идолов, водрузив на их местах знамя христианской истины.

Если эта истина проникла в массу народа без особого шума и насилия и сохранилась незыблемо до настоящего времени, то тому причиною направление христианской проповеди православия, стремившейся низвергнуть единственно только поклонение рукотворным кумирам. Борьбу со стихийными верованиями, переработку нравственности, народных поверий и обрядов восточное православие любвеобильно и благоразумно предоставляло времени и народному смыслу, которые, при мудром руководстве духовных пастырей, в течение 1000 лет вырабатывали постепенно все содержание христианских верований русского человека.

На западе от язычников-славян добивались не только мгновенного отрешения от вещественного поклонения, там одновременно силою и обманом навязывали народу все католическое воззрение и миросозерцание. С корнем хотели вырвать все старое и получали в возврат упорный отпор. Зато те, которые после долгого колебания и переворотов решались наконец отречься от своих прародительских убеждений, эти отщепенцы, эти властолюбивые и жалкие князья и бояре теряли мгновенно под собою почву. Отрекаясь от своего народного существа, они будто переставали принадлежать к славянскому миру, обращаясь в безответное орудие чужеземцев; глупели и стирались духовно из года в год в несродной их натуре новой жизни и новых убеждениях и исчезали навсегда…

Так как антропоморфизм наиболее развивался у славянских племен, живших по устьям Лабы и Одры, то о верованиях западных славян постоянно упоминается с X по XIII столетие в рассказах католических священников и проповедников, а также в истории войн франко-германцев со славянами. Это обстоятельство дает нам возможность представить более полную характеристику религиозных верований славянства, выразившихся в человекообразных представлениях божества, характеристику тем более уместную, что указанный вид верований встречается и в прочих славянских землях: как бы мельком появится то тот, то другой бог, на разных окраинах славянства, точно мишень, мгновенно скрывающаяся от напряженного взора стрелка.

Боготворимое небо, бог небес и всего невидимого был Сварог. Так как этот вековечный Сварог не заботился о земле, а ей и ее людям необходим был благой правитель, то от отца бога произвели сына Сварожича со всеми свойствами его родителя. Это происхождение могущественнейшего земного бога следует искать в древней Бактрии, юго-восточнее Мерва, вокруг Герата, где, по древним сказаниям, бог небес, сжалившись над арийцами, разрешил своему сыну сойти на землю и обучать людей всему хорошему, обратить их в оседлых и дать им новое занятие оседлости — ремесло[121]. Этот божеский сын, бактрийский Иома, Ема, Ян, Иван, с такими же свойствами, как Сварожич, воспевается по настоящее время помаками, т. е. родопскими славянами[122]. По своей особой святости он называется также Святовитом. Эта святость земного бога, эта приветливость и любовь, которые он посылает людям, озарены вечным светом. «Вит» значит «свет», по-санскритски — «витии». По-чешски «витице» означает «свеча», поэтому Святовит значил «святой свет» или «святой-светлый». Этот светлый бог есть Солнце, дающее человечеству столько благ; оттого он и Дажбог, т. е. бог дающий, и славяно-русский Хорс, посылающий человеку одно хорошее силою своего света, огня, лучезарного теплого солнца. Имея все качества, необходимые благодетельному богу для удовлетворения первых нужд грубого человечества, Святовит в бытии своем понимался славянами вне условий стихийного изменения — вечно священный, только дающий, согревающий и оплодотворяющий[123]. Этот светлый бог одинаково спокойно льет с высоты небесной свои теплые лучи и на мирно прозябающую под живительным действием их землю, и на омраченную, возмущенную, взволнованную землю, когда разъяренные стихии ведут на ней свою разрушительную борьбу. Таким образом Святовит Ранский, Сварожич, Дажбог и Хорс означают одно и то же. Кроме того этот сын вселенского бога, по своему свету, по благости и чистоте назывался также Белбогом. Славянство представляло его себе воином, победоносным наездником на белом коне и с копьем в руке отражающим врага, зло, с которыми он борется по ночам[124].

Святовит, как раздаятель всех земных плодов, держал обыкновенно в руке рог, наполненный вином. Его праздник, чрезвычайно торжественный, следовал за уборкою хлеба. Этот рог обилия наполнялся раз в год вином; по убыли последнего жрецы судили о предстоящем урожае. Уже по этому одному видно, как тесно было связано занятие славянина, хлебопашество и земледеление, с главным божеством. Предсказывая голод, жрецы обыкновенно требовали бережливости и сохранения запасов на случай голода. Итак, наши хлебные запасы в том или другом виде имеют за собою глубокую древность, когда еще властвовал Ян, сын бога, научавший славянина всему хорошему. И в этой скромной заботливости нельзя не видеть резко бросающегося в глаза отличия индоевропейского племени от семитического, славян от евреев: эти не знали запасов и ожидали всего от небес, посылавших им в аравийской степи манну. Наша поговорка гласит: «На бога надейся, а сам не плошай», прямо указывая на то, что благосостояние человеческое зиждется на личном труде человека под покровительством божества, охраняющего плоды этого труда и награждающего за него человека.

Так как война имеет огромное влияние на благосостояние народа, то неудивительно, что Святовиту приписывались исход сражения, победа и, кроме того, всякого рода народное благосостояние и счастие. По своим качествам скандинавский бог Один, или, как его звали славяне, Водан, походил несколько на Святовита. Один также почитался богом войны, прибыли, благосостояния, и таким его признавали соседи славян по Полабской земле, а потом, в Старой мархии, саксы, враги франков. Святовит отличался от Водана главным образом тем, что последний явился на землю уже готовым человеком, похожим на греческих полубогов, тогда как Сварожич предстал славянству как сын небес, как бог света, силою которого он благодетельствует и заправляет миром. Вот подобное-то понятие, имеющее свое начало в древнем поклонении Солнцу, придает славянской мифологии ей одной свойственную самобытность[125].

Главный идол Святовита стоял в г. Арконе, или Вите, на острове Ране (Рюген), среди племени ран. Второстепенные идолы, судя по урочищам, находились в Хорутании, нижней Австрии, Галиции, Силезии, Пруссии, Польши, Саксонии и Боснии[126]. Такая распространенность Святовитова культа прямо указывает на то, что этот светлый бог был в большом почете в самом центре древнего славянства, которое некогда сидело сплошной массой от Балтийского моря до Адриатического. В Арконе Святовит сохранялся в богатом по своей архитектуре и убранству храме. Его идол был выше человеческого роста и имел четыре головы на стольких же шеях, по числу стран света, от которых стекался народ на поклонение ему. В правой руке он держал рог, украшенный драгоценными каменьями, а левою подпирался в бок. Деревянная одежда покрывала туловище до голеней. Он стоял на полу, без подставки. Около него лежали его принадлежности, как то: узда, седло, меч и другие предметы. Ножны и рукоятка меча были разукрашены серебром, весьма хорошей, хотя и уродливой работы. В особом помещении стоял белый конь, на котором Святовит совершал свои ночные поездки, сражаясь против врагов славянства. Этот же конь употреблялся жрецами для гаданий, причем расставлялись особым способом стрелы или копья, чрез которые конь переступал. Если он не задевал стрел, не опрокидывал их, в таком случае разрешалось воевать на суше или воде, иначе предприятие откладывалось до более благоприятного времени. У осетин, на Кавказе, у этого остатка движения индоевропейского племени, праздник плодородия и войны чествуется в день св. Георгия одинаково торжественно как у христиан, так и нехристиан, причем белый конь имеет у них особое религиозно-мистическое значение[127]. Этот же праздник чтится весной восточным славянством. Изображение Георгия Победоносца вошло в герб Московского княжества, и этот же святой считается покровителем русского войска — таким представляло себе древнее славянство своего Белбога, таким изображает себе народ своего белого царя, решителя войны, победы, защитника от всего дурного, ниспосылающего довольство и благодать. Белбог, пройдя со славянством далекие страны, от Инда до Лабы, возвращается ныне к священной реке в виде Белого Царя, которого слава, вопреки желанию наших врагов, распространяется из года в год все больше и больше, затмевая культуру и цивилизацию, несомую к берегам Индии волнами Индийского океана. Этот Белбог, эмблема всего доброго, находится в постоянной борьбе с князем тьмы, Чернобогом. В сказках последний представляется в виде дракона, змея, гада, которого Святовит поражает своим копьем, и оно, равно как и меч, сохранялись тщательно в арконском храме, и ему, как святыне, поклонялись на всем Поморье.

В некоторых местностях Поморья качества и свойства Святовита воплощались и чествовались отдельно; так, свойства плододавца и победоносца присваивались каждое в отдельности особому богу; Радогощ, или Радогость, был бог мирный, гостеприимный, свойство, которое всегда представляло отличительную черту характера всех славян.

Во всяком случае, он стоял ниже Святовита, который один пользовался общим у всех славян поклонением, тогда как Радогощ представлял собою частного, племенного бога. Его чтили ратары, отрасль лютичей; память о нем сохранилась также в урочищах Северной Германии, Моравии, Галиции, Черниговской и Орловской губерний[128], так что поклонение ему совершалось у многих племен. Однако оно не имело ни той торжественности, ни того общенародного характера, с каким является поклонение арконскому идолу, к которому сходились паломники из всех славянских земель. Радогощ изображался со щитом на груди и с буйволовою головою посредине щита, в руке у него был молот, а на голове птица. Все эти атрибуты Радогоща показывают, что он был бог мирных трудов и стяжаний. В Мекленбурге его звали Оботритским, или Бодричским, истуканом. Приходился он внуком Крту, или Крсу, т. е. Хорсу, Солнцу, значит, был внук Святовита и Живы, о которой будет сказано ниже. Другое качество Святовита, как бога войны и победоносца — воинственность, — славяне переносили на Яровита, т. е. на Ярого, святого жгучего, сердитого, красного или кровяного бога.

Из сказанного видно, что Святовит, Белбог, Дажбог одно и то же; что его же называли Сварожичем, Хорсом или Солнцем, что он имел три лика, почему его же звали также Триглавом. Итак, святой свет, белый, дающий, сын небес и бога Вселенной, греющее и оплодотворяющее Солнце, рукотворное троеличие, или тройца, — вот в чем состояла основа славянского верования. В качестве пояснения сейчас сказанного добавим, что белый и светлый у словен синонимы и что по-санскритски «свет» равно d'aha — «белый», «бел»[129]. Равным образом «Дажбог» значит то же, что «жгучий бог», и является синонимом Хрса или Хорса. По-санскритски «Крсану» значит «огонь», а «даг» означает «жечь», из чего оказывается, что Хорс, Дажбог и Солнце — одно и то же[130].

В Щетине у поморян Святовит носил имя Триглава, которого почитали также на острове Волыне. Полагают, что три головы соответствовали трем сторонам треугольного острова. Триглав — тот же Сварожич, который повелевал землею и был вместе с тем господином преисподней, куда он ездил, как и Святовит, по ночам, на черном коне, бороться со злом и врагом человечества. Обряды гаданий с конем и копьями были такие же, как выше сказано, кроме того, замечательно, что возле храма Триглава стояли избы, кутины. Это было что-то вроде монастыря, в котором помещались жрецы и прислужники храма, и там же столовались паломники. По некоторым сказаниям усматривается, будто Триглав имел власть над Чернобогом и не терпел зла, но так как по людской испорченности оно продолжало действовать, то чтобы его не видеть и не слышать, Щетинский Триглав носил постоянные повязки как на глазах, так и на ушах[131].

Из прочих местных богов ближе других к Святовиту стояли Яровит и Руевит. Первому поклонялись в Велегоще, как богу войны. Это был ярый, истребительный, жгучий свет (жар). В храме Яровита висел его щит необыкновенной величины, который велегощане носили впереди войска. Ему же поклонялись гаволяне, отрасль стадорян.

Руевит, или Руявит, Ранавит, стоял в Коренице, на одном из мысов острова Раны. Он имел семь лиц и столько же мечей на поясе; в руке был восьмой меч. Вышина истукана была больше пяти аршин. Его также признавали за бога войны, причем он должен был изображать святую Рую. Вблизи этого идола были еще два других, один с пятью лицами — Перун, бог войны, о чем сказано будет ниже, а другой — Пореват, бог мира. Мы полагаем, что каждое из лиц Руевита обозначало колено ранского народа; действительное же значение этих многоголовых истуканов теперь неизвестно.

Славяно-русский Перун, который, по понятию народа, правил миром, также походил на Святовита, но отличался от него тем, что Святовит владал благотворным светом, тогда как Перун обладал разрушительною и страшною молниею и громом. Однако он же содействовал жатве и плодородию. Это был бог во всеоружии, готовый одновременно карать людей и посылать им благо в виде урожая. В Перуне мы находим качества Белбога и Чернобога, но так как он карал за дело, то его никто и не признавал за злого духа, а видел в нем бога, хотя и подающего свет и тепло, но гневного и грозного. Это был бог природы, жизни и смерти. Его главный кумир стоял в Киеве; сделан он был из дерева с серебряною головою, золотою бородою, железными ногами, а в руке имел камень, выделанный в стрелу, разукрашенную рубинами, что означало молнию. Пред этим кумиром горел вечный огонь, и ему в жертву приносили не только пленных, но и первенцев-детей; кто же ничего не имел, тот отрезал себе бороду и клал ее на алтарь.

Хотя Перун встречается далеко на западе, тем не менее значение его было местное и, как мы уже говорили выше, на появление у славян Перуна имели влияние греческие колонии, а также общее с греками происхождение славян от ариев, поклонявшихся стихиям, всему тому, что удивляет, устрашает.

На том же востоке были еще известны боги: Волос, или Велес, Стрибог, Ладо и др. Волос почитался скотским богом, покровителем стад и имущества пастушеского народа, каким первоначально были славяне и каким они остались, связав впоследствии скотоводство с земледелием. Волос с принятием христианства перешел в св. Власия, покровителя домашних животных, — явление весьма обыкновенное не только у нас, но и на Западе. На бородку Волоса народ и теперь завивает колос[132]. Этот Волос, или Велес, имеет свое урочище в Болгарии, на р. Великой; город Koprülü по-славянски зовется Велесом. Там построен один из древнейших монастырей Св. Дмитрия. Там в древности, да и теперь преобладает скотоводство, которому благоприятствует окружающая нагорная местность. Один из тамошних хребтов носит имя Рыло, а на реке Карасу стоял в древности город Скотуся[133]. Велес, Велесово встречается также в Крайне, и должно предполагать, что эти имена вообще звучали в горах, где есть пастбища, куда уходил славянин со своим стадом, избегая встречи с кельтом, римлянами и греками. Недостаток известий о славянах во времена римлян по пути движения последних в Рецию и Винделицию может быть отчасти объяснен также тем, что славяне с долин удалялись в горы, которые не слишком привлекали римлян, располагавшихся по рекам на привольных местах. В горах же продолжало жить славянство и дожило среди ужасных войн и истреблений до настоящего времени на границах с Италиею, Грециею и всепоглощающею Германиею.

Стрибог, как олицетворение ветра, имел важное значение и на суше и на море, для земледельца и мореплавателя. В его характере и отношении к людям не было постоянства: он то милостив к человеку, то гневается на него. К Стрибогу обращались с мольбами, чтобы он не мешал производить посев, плавать по морю; чтобы нагонял или разгонял тучи, останавливал дождь или посылал его во время засухи. Теперешние народные моления о дожде имеют много общего с давно минувшими молениями Стрибогу.

Ладо был бог веселья, любви, согласия и благополучия, которому вступающие в брак приносили жертвы. Празднование ему шло с 25 мая по 25 июня. От Литвы до Дона славили Ладо плясками, взявшись за руку, и песнями: «Ладо, Ладо дидне», т. е. великий. Воображение славян поместило его в лесу, и на севере воспоминание о нем сохранилось в Ладожском озере. «Ладить» и «ладно» — понятия, выражающие согласие, супружеское благополучие, происходят от корня «лад».

Идея жизни выражалась в славянской мифологии в образе богини. О такой богине жизни упоминает Тацит, называя ее Нертою, матерью земли. По описанию, эта мать народов живет не среди людей, а в небесах; она только посещает землю, катаясь в своей колеснице. Последняя хранится на каком-то острове океана, скрытая за завесою, и находится в ведении особого жреца. Прикоснуться к этой завесе, приподнять ее считалось за величайшее святотатство. Только один жрец знает, когда богиня спускается на землю, когда она садится в колесницу, которую везут белые коровы. Тогда наступают радостные дни; изо дня в день продолжаются пиршества, пока жрец не возвестит, что богиня пресытилась своим пребыванием на земле, тогда колесница въезжает за завесу. Эта богиня у славян известна была под именем Жива, и ей особенно поклонялись полабцы в Ратиборе (Ratzenburg в Мекленбурге). У этих полабцев поклонение матери-земле совершалось пред истуканом Живы в Ратиборе, богато убранным золотом, серебром и цветами на груди. Она почиталась за олицетворение женской природы, ее чтили как даровательницу жизни, плодородия и хлеба. Лютичи, соседи полабцев, изображали богиню Живу на своем знамени, которое выносилось впереди войска в бой, из чего можно заключить, что ее признавали также за охранительницу воинов. В связи с богиней Живою находятся Род и Рожаницы. Первый представлялся сидящим в воздухе, откуда метал на землю груды, от которых рождались дети. Значит Род был покровитель человеческого оплодотворения, споспешествовавший развитию благосостояния людей, так как дети в старину, в особенности мальчики, работники, считались за благодать и благословение свыше. В Рожаницах нужно видеть богинь судьбы человеческой, олицетворение планет, которых влияние на людей, по древнему верованию, было всесильное. На всем Востоке астрология и звездочитатели имели громадное влияние на народ, и волхвы, которые этим занимались, предсказывая по звездам будущее, пользовались особым почетом. Эти занятия, как и вера в волхвов, несет свое начало в земле бактров и в стране ариев, оно очень древнее и перенесено славянами в Европу в древнейшую эпоху их переселения сюда[134].

Выше было замечено о Чернобоге. Славяне признавали зло неизбежным в природе и в жизни, противополагали его добру и олицетворяли в Чернобоге. Этот дуализм есть древнейшая черта языческого миросозерцания. Несомненно, что арии одинаково разделяли его с парсами и передали в наследие позднейшим народам. Славяне поклонялись Чернобогу наравне с добрыми богами, хотя делали это исключительно из страха. В Литве также существовало верование в духа зла и тьмы Пикулока. Отличие Чернобога от других богов состояло в том, что его личность никогда не выражалась в рукотворных изображениях; дух славянина, напуганный представлением грозного бога, искал только средств смягчить его и отвратить беду и находил эти средства в молениях и жертвоприношениях грозному Чернобогу.

Смена дня и ночи, зимы и лета, наконец, развитие в жизни зла наряду с добром устанавливали в понятиях славян параллель между Святовитом, или Белбогом, и Чернобогом. А потому как свойства первого выражались целым сонмом второстепенных богов, так и Чернобог имел своих помощников. Главнейшим из них была Морена, т. е. смерть. Потом шел Кощей, представитель зимнего холода, с девицею на руках, служившею символом солнца, закованного холодом. Яга-баба, в ступе едущая, пестом погоняющая, метлою след заметающая, олицетворяла зиму с ее вьюгами и метелями.

К этой же категории нужно отнести и все олицетворения явлений или предметов природы, поражавших наивного славянина суеверным страхом. Таинственная глубина первобытных дремучих лесов и разнообразие лесных звуков олицетворились в Лешем, существе огромного роста, «выше лесу стоячего, ниже облака ходячего», который своим хохотом сбивал путников с дороги; а непроницаемая глубь вод — в Водянике, царе подводного царства. За последним группируются русалки (роса), водяные существа, упавшие в земные воды с небес.

В Сербии русалки известны под именем вил, дев, носящихся в облаках и по горам. В христианской окраске верование в русалок является как представление душ младенцев, которые умерли до крещения. В Малороссии они называются мавками[135].

Кроме упомянутых главных и второстепенных богов все славянство, от дальнего запада до далекого востока, разделенное на княжества, жупы и волости, имело в каждой из этих административно-народных единиц по особому для каждой волости, жупы или княжества обожаемому идолу или истукану. Каждая семья также имела у себя своего божка, что, однако ж, не мешало ни стихийному поклонению, ни поклонению Святовиту, Триглаву, Перуну и другим богам. Эти домашние божки, пенаты, были очень распространены и водились повсюду, от Истрии до Вагрии и от Ладоги до Днепра и вниз по нему.

Робкий духом, первобытный земледел искал объяснения всему, что случалось в его хате необычного, во влиянии на жизнь семьи души умершего предка. Домовой (Чур, Щур, Пращур) жил в каждом доме, охраняя семью от бед. «Милости просим на новое место», — говорит и теперь хозяйка, переезжая в новый дом и перенося с собою своего домового в горшке, не бывшем в употреблении. «Свой домовой ласков, чужой всегда проказит», — говорит народ, уверенный в том, что души умерших предков не перестают принимать участие в интересах своих семей и в отношениях их к другим семьям.

Переходя затем к изображению религиозной практики славянства, мы прежде всего должны заметить, что обрядность у восточных славян не развилась настолько, насколько замечается это у славян западных и юго-западных. Древнерусская мифология находилась ко времени принятия Русью христианства в той стадии своего развития, когда простое поклонение стихийным божествам начинает перерабатываться в определенный религиозный культ; поэтому обрядная сторона верований у русских еще не оформилась и не дошла до такой степени определенности, в какой является она у поморян. У наших предков стояли врытые в землю на холмах и буграх идолы, но не было храмов, не было также постоянных жрецов, кутин, сокровищниц, и поклонение совершал сам народ, хотя были уже волхвы, кудесники, вещуны, кочевавшие с места на место для совершение своих гаданий. Поморские конь, узда, седло, меч, копье и щит не фигурировали в древней Скифии как предметы поклонения, хотя и легенды о некоторых из них обращались в народе. Стихийное поклонение преобладало на востоке и в X веке, и в этом причина скорого забвения Перуна, Велеса, Ладо и других богов и необыкновенно быстрого распространения христианства между русскими. Таким образом, в последующих строках мы будем иметь в виду религиозно-обрядную жизнь преимущественно западного славянства.

Славянские храмы строились обыкновенно на таких местах, которые по особенности своего положения изумляли бы человека и были бы неприступны врагу. Высокая гора, остров, скала, места, окруженные водою, болотом, девственным лесом или полуостров с трудным с одной стороны подступом — таковы были эти священные места. Кругом их тянулся ров со стеною и одними воротами. Архитектура храмов была очень проста, зато резная работа из дерева отличалась большим искусством. Внутри храма лежали повсюду и были развешаны ковры, парчи и разные дорогие материи. Принадлежность истукана: узда, седло, меч, знамя, щит и т. п. предметы имели свое особое помещение, так точно как и конь. В городе Радогоще храм вмещал несколько богов-истуканов, между которыми главный был Сварожич, которого по-местному звали богом Радогоща. У каждого из радогощских богов было свое знамя, а конь служил только одному — Сварожичу. Гадание с конем было похоже на такое же в Арконе и Щетине. Радогощский храм был после Арконского самый знаменитый и известный; немцы его звали храмом Ретры, который стоял вблизи р. Доленицы на берегу Прильвицкого озера. Храм Ретры стоял среди девственного леса и имел вид треугольника с воротами на каждой стороне. Кругом шла стена с валом и рвом. В подобном же храме сохранялись истуканы в Коренице, на одном из полуостровов Раны, и всю эту местность в совокупности звали градом, по-исландски Гарц.

В Поморье, где мифология славян развилась наиболее, каждый храм имел своего постоянного жреца, которому были подчинены второстепенные жрецы разных местностей, одного и того же племени. Таким образом, жрецы арконский, радогощский, щетинский заправляли всем краем в смысле религиозном, и подчиненные им жрецы, руководя волостью, жупою, проводили идеи и действовали по воле главного жреца. Такая солидарная деятельность давала народу одно общее направление, которое нередко касалось политики страны и затрагивало экономическое состояние народа. Главные жрецы возвещали волю богов, они руководили народными предприятиями, назначали время общественного служения, установляли праздники, пророчествовали, охраняли храмы, были их хозяевами, и только им одним был открыт вход в святилища. Жрец же распоряжался всеми доходами, пользуясь особенным почетом и не нуждаясь ни в ком.

Носили жрецы обыкновенно белую одежду (друиды), отпускали длинную бороду и волосы. Власть этих жрецов на острове Ране была выше княжеской. Они имели своих прислужников и помощников, которые ведались с народом и приготавливали его к восприятию всего того, что имело быть предложено главным жрецом. При всем том жрецы, как показывает историческое прошлое западного славянства, не могли принести своему племени той политической пользы, какой следовало бы ожидать от них сообразно со степенью их властного влияния на народ. Материальная обеспеченность жрецов и недостаток духовного общения между ними вследствие обособленности самих племен; малообразованность, недальновидность и узость взглядов жреческого сословия, иногда же и ограниченность лиц, — все это были веские причины, почему политическая роль жреческой касты не особенно выдается в истории западных славян. Узкий эгоизм и своекорыстие жрецов препятствовали славянам сплотиться воедино для противодействия напиравшим из-за Эльбы немцам. Случалось даже, что жреческая личность направляла деятельность народа во вред ему самому. И несмотря на это, борьба славян за веру и родину длилась с VIII по XII столетие, а окончательное торжество христианства над язычеством, постепенно ослабевавшим в борьбе с немецкою пропагандою, совершается только в конце XIV и в начале XV вв. Иначе шло дело в Древней России, где жречество не имело кастового устройства, подобного западнославянскому. Там начиная с IV столетия, славянские вещуны, кудесники и волхвы, чтобы спасти страну и веру от чужеземцев, по собственному почину навели на готов гунн и одним дружным напором освободили от врага все восточное славянство. Эти волхвы, не составляя касты, как то было в Поморье, жили с народом в тесной связи и потому могли и должны были чувствовать все то, что переживала масса.

А между тем эта же вера отцов спустя шесть столетий, при Владимире, рушится разом, и христианство водворяется на Руси с потрясающею быстротою. Точно так же скоро торжествует она над язычеством в Чехии, Моравии, Польше, Венгрии и Болгарии благодаря тому, что проповедь христианского учения повсюду шла на родном языке. И как на Востоке этот важнейший фактор в деле усвоения народами новых идей сильно помог Владимиру уничтожить язычество и водворить христианство, так на Западе устойчивость, с которою язычество целые столетия держалось в Полабии и Поморье, объясняется не столько энергиею жрецов, сколько внутреннею несостоятельностью самого католичества и ошибками немецкой пропаганды. Но и католичество, которое тогда по внутреннему содержанию было очень слабо, убедившись, что славян следует учить по-славянски, говорить с ними их языком, весьма легко одержало победу над язычеством и не только искоренило его, но и обратило западных славян в ревностнейших католиков и защитников немецких интересов.

Влияние жрецов в Поморье, увеличиваясь все более и более, дошло в IX ст. до того, что некоторые храмы имели свое постоянное войско. Так, известно, что арконский Святовит охранялся тремястами отлично вооруженных и снаряженных всадников, которые, случалось, принимали участие в войнах как постоянные, регулярные войска. Радогощский храм имел также свой постоянный гарнизон. Содержались эти воины на счет казны храма, представляя собою что-то особенное, неизвестное в то время Европе. Как бы там ни было, но ватиканская гвардия напоминает несколько погибшее в боях первое славянское и европейское постоянное войско.

Выше было говорено о знаменах и копьях; из них особенно замечательна станица Святовита, которой воздавались почти божеские почести. Ее несли впереди войска, и под ее покровом отваживались на удивительные дела храбрости и самоотвержение. Знамя Живы имело такое же значение. По некоторым признакам оказывается, что каждое племя имело свое знамя, свою всем видимую святыню, за которую дрались, побеждали и умирали, благословляя небо. В Волыне стоял столб с воткнутым в него копьем, которое почиталось за особую святыню за необычайную древность. Вообще копье было в большом употреблении у славян: им защищались, оно составляло принадлежность Святовита и т. п. Неудивительно, что волынское копье, неведомо кому и когда принадлежавшее, почиталось как эмблема защиты.

Удобное расположение приморских городов с их храмами и оживленные торговые сношения с отдаленнейшими странами, с Киевом, Грециею, Даниею, Скандинавиею, Англиею, Франциею и Паннониею, должны были привлекать чужеземных торговцев, между которыми чаще других встречаются греки, как постоянные гости Волыни, Щетины и др. городов. Одинако разъезжали поморские торговцы по Висле, Одре и Лабе и в возврат принимали к себе полабских сербов, лужичан, чехов, слезаков, поляков и русских. Как эти купцы, так и посетители разносили славу храмов — пророчества и предсказания богов, и чем последние были удачнее, тем более шел народ со всех концов к этим святым местам. Такое паломничество было очень в ходу у славян, и храмы, в особенности Арконский, посещались ежегодно множеством славянского народа из разных стран.

Подаяния святыням были также очень велики, жертвы приносились обильные, всякий давал сколько мог, а иногда жертвовали по указанию жреца. Кроме этих средств храмы поддерживались особыми сборами: так, с каждой души взимали по монете; с купцов брали подать вещами, товаром; рыболовы за сельдяной промысл вносили подать деньгами или также товаром. Пленники и покоренные соседственные племена, как то: датчане, саксы, обращались в крепостных либо данников храма. Все золото, серебро и драгоценности, приобретенные войною, отдавались в храм. На Востоке подати, дани и приношения взимались мехами и полотном, которое шло в большем количестве и употреблялось жрецами на всякие надобности.

Во время паломничества, как то бывало примерно в праздник после уборки хлебов, племена, сходясь, передавали друг другу обо всем случившемся за истекший срок, и такой обмен мыслей и фактов немало влиял на сохранение народно-духовного единства. Виднейшая роль в собирании сведений со всех концов выпадала на жреца, который из всего почерпнутого вырабатывал для себя программу действий не только в отношении личного обогащения, но и в разрешении разных житейских вопросов и даже в политике. Будь только эти жрецы поумнее и пообразованнее, явись между ними характер Жижки или Петра Великого, которым жизнь была не дорога, лишь бы цвела родина, многое бы пошло иным путем. Стяжательность жрецов, их себялюбие и материализм попортили все. На собраниях народов у храмов, на этих огромных сходках решались важнейшие дела, даже творился суд[136]; но никогда жрецы не проводили идеи политического союза племен. Это не было в их интересах; они рисковали бы с развитием политических форм в славянском мире и объединением славянства в политический организм очутиться не у дел, а этого опасались жрецы больше всего, оберегая чутко свои права и власть. К Святовиту ходить могли все, но введение порядков ран и Арконы в Щетине, Волыни или в Старграде и наоборот не могло нравиться ни жрецам, ни князьям. Во славянстве каждый был про себя, а Святовит для всех.

Праздники славян имели чисто стихийное происхождение, будучи неразрывно связаны с жизнью и занятиями народа. Так Коляда, совпадавшая со временем христианского праздника Рождества, праздновалась, когда солнце пойдет на лето, а зима на мороз. Этот праздник, судя по урочищам и песням, был чрезвычайно распространен, доходя на западе до славянских колоний на Майне (Могане). Другой праздник весны, Авсень, от слова «овес», также был общим от Днепра до устьев Лабы. Во время гаданий у Святовита, в этот праздник жрец прятался за огромный пирог, причем если он совсем скрывался за этим пирогом, то, значит, предвиделся урожай; в противном случае делались всякого рода приготовления для сохранения припасов на неурожайное время. Этот же обычай соблюдался на востоке, в каждой семье, при праздновании Авсеня, но с тою разницею, что жреца заменял глава семьи. В Чехии, Моравии, Словакии и в соседних странах мартовское солнцестояние чествовалось обрядом сожигания соломенной куклы, каковой обряд в христианстве приурочен ко времени Масленицы. Этот же праздник, в воспоминание усопших, как прежде, так и теперь, сопровождается приготовлением особого блюда, блинов. В этом обряде выражалась идея связи между жизнью и смертью: блины, с одной стороны, имели символическое значение в смысле memento mori, с другой — выражали радость, ожидание весны, юности природы. Вообще весну встречали продолжительное время и весьма разнообразными способами, в ожидании от нее всего хорошего. Так, крашение яиц, приуроченное в христианстве к Светлой неделе, у языческих славян означало начало жизни и сопровождалось выкликиванием весны: «Весна красна, на чем пришла?» Все это были веселые праздники победной борьбы наступающей весны, развивающейся жизни, с исчезающею зимою, смертью природы. Сам Белбог, обновитель природы, светлое Солнце, по поверью, пляшет от радости и не заходит целую неделю во время весеннего равнодействия (в христианстве — в Пасхальную неделю).

Замечательны также весенние праздники: Семик и Троицын день. Зелень, венки, цветы, необходимая их принадлежность, говорят и напоминают о цветущей природе, юности, свежести и силе жизни. В период летнего солнцестояния был праздник Купалы, в христианстве приуроченный к 24 июня, дню памяти Иоанна Крестителя, оттого Иван, Ян Купала. В ночь под этот день прыгали чрез огонь и собирали целебные травы, выросшие будто во время солнцестояния; искали папоротник, указатель кладов. Концом июня и началом июля определялись проводы весны. В теперешний Петров день опять сожигали соломенные чучела, Кострому и Ярилу, либо топили их в воде, прощаясь с хороводами и встречая отрадное время с некоторым трепетом. В этот день в последний раз веселились пред осенью, которая начинается праздником по уборке хлеба. Но степень веселости этого праздника зависела от жатвы и урожая; вообще период осенний, пасмурный, отживающий и встречающий смерть, зиму, был и есть наиболее скучный и однообразный для народа[137].

Кроме празднеств и обрядов в честь богов религия славян обставляла различными церемониями некоторые важнейшие моменты и акты человеческой жизни. Наиболее замечательными по своей выработанности были обряды похоронные. Похороны совершались двояким способом: чрез сожигание и чрез погребение, способ, сравнительно позднейший. Когда совершилась окончательная смена одного обычая другим, трудно определить. Несомненно, что был период, когда и сожигание и погребение практиковались одновременно. Можно поэтому полагать, что перенесенное из Индии сожигание умерших и с ними вместе их жен сохранилось долее в тех местах, где долее держалось стихийное поклонение. Славяне веровали, что души непогребенных витают в пространстве, обращаясь в разных животных и насекомых или в дым и огонь. Они верили также, что во время сна душа отделяется от тела, может странствовать и посещать отдаленные места. Такое верование как бы иллюстрируется сожжением тела; тело, подвергшись действию огня, обращается в дым, исчезающий в воздухе по легкости своей консистенции, и это исчезновение служит образом парения души в пространстве. Вера в очистительную силу огня также много способствовала развитию у славян обычая сожигать мертвых; наконец этот обычай целиком взят с прародительского Гиндукуша, Памира и Индии, где до сих пор сожигают тела и где цивилизация человечества пришла в свое время к такому обычаю, на тех же санитарных основаниях, на каких в новейшее время к нему пришли на западе Европы.

Невозможно определить время, когда славяне перешли от сожжения мертвых к их погребению; но вероятно, что эта смена одного обычая другим совершалась с появлением христианства у славян и после знакомства их с чужеземцами. И опять-таки не везде сожжение вывелось разом. Так, еще в VIII ст., когда христианская проповедь очень сильно начала проникать с берегов Черного моря на юг России, аравитяне на Волге подробно описывают похороны какого-то знатного славянина чрез сожжение[138]. Этот обычай искоренялся столетиями, с заменою древних религиозных представлений стихийного характера новыми, человекообразными, с развитием особого почитания бренных останков любимых существ, родоначальников или людей знаменитых. И в этом отношении религиозные воззрения греков несомненно должны были оказать свое влияние на славян.

Вера в полубогов легко могла усвоиться славянами, и они стали представлять загробную жизнь как продолжение земного существования, только невидимого, приурочивая загробную деятельность умерших людей к интересам своей собственной жизни и к условиям обстановки. Отсюда обычай снабжать покойника пищею и класть с ним в могилу принадлежности его земных занятий.

Изложив, насколько дозволял сжатый объем настоящего исследования, разбросанные сведения о древних верованиях славян, мы полагаем, что, какое содержание ни получали и в какие формы ни влагались славянские религиозные воззрения под влиянием чужеземцев или условий окружающей обстановки, в основании всех этих верований лежит глубоко укоренившийся стихийный элемент. Под влиянием, вероятно, греческого учения, шедшего по Днепру и, благодаря славянской взаимно-сти, распространявшегося по Припети, Висле, Варте, Одре и Лабе, языческое поклонение истуканам проникло до Вагрии, где и утвердилось в городищах, без храмов и жрецов. У взморья, где кипела торговля, где сходились со славянами чужестранцы со всей Европы, оно оформилось окончательно. Тут кроме позаимствованного выработалось нечто и свое, самобытное; здесь зарождалось что-то вроде религиозного союза, сюда стекались славя не из далеких стран, из России и от Адриатики с Лабою. Но эта заря национального объединения на началах религиозного единства не успела разгореться и погасла в XII столетии, когда немцы накрепко овладели Одрою, когда Польша отделилась от славянского востока, когда в России окрепло Московское княжество и пошло своим собственным путем. Тем не менее везде, где еще живет славянство, признаки старины не исчезают и живут из века в век, в преданиях и поверьях народа.

Жилища славян в древности были очень просты: где пещера или нора, где буда, где клетушка или клеть. Еще в XII столетии плетневые избушки водились на птичьих дворах германских поселений, между Одрою и Лабою[139]. Только впоследствии, когда переселения кончились, когда начали основываться славянские государства, когда наступили дни покоя и благосостояния народного, от естественных убежищ и плетушек из хвороста перешли к дереву, а там, смотря по месту, и к камню. Но всегда дерево предпочиталось: его было и много, да и постройка из него легче, здоровее и суше. Зато и уничтожались подобные работы легче; пожары во время войны или от различных случаев неосторожности губили все, что в архитектурном отношении создавалось славянством. Оттого и мало монументальных памятников славянской старины; оттого самый важный материал для изучения прошедшей жизни славянства и заключается в том, что не горит, не уничтожается, — в слове, которое переходит из века в век, от поколения к поколению. Славянские урочища своими названиями говорят о прошедшем яснее и полнее материальных остатков: они указывают и повествуют нам о том, что история не помнит и не знает[140].

Птичьими дворами назывались кварталы в немецких поселениях, занятые славянами.

По природе славянин был человеком смирным и миролюбивым. Но внешние причины нередко заставляли его воевать. Вторжения чужеземцев были, разумеется, главнейшими поводами к тому, что славяне брались за оружие для изгнания непрошеных гостей. Славяне сражались большею частью пешими в плотных колоннах, причем сражение начиналось бойцами наиболее сильными и ловкими, людьми, выходившими вперед. Славяне были изворотливы, легко переносили жар, холод и голод. При сильном натиске скучивались, заседали в укрепленных местах, огороженных валом, рвом и частоколом, также употребляли засеки. Нередко устраивали засады. Скрываясь в случае опасности, они, за неимением других прикрытий, даже ныряли в воду и могли оставаться в таком положении долгое время, дыша чрез камышовые трубки. Проигрывая сражение, многие из них, чтобы избежать рабства или мученической смерти, убивали себя.

О вооружении славян в те отдаленные времена, когда самого имени славян еще не было слышно и римляне не отличали их от германцев, а у греков они слыли за иллирийцев и фракийцев, нет прямых сведений. Такие положительные указания существуют только в позднейших хрониках. Тем не менее есть полная возможность сказать по данному предмету нечто определенное, сопоставляя некоторые исторические подробности о славянах, дающие косвенные указания на способ вооружения их в древнейшую эпоху. Известно, напр., что древние историки называют славян то скифами и сарматами, то аланами и гуннами; а вооружение четырех последних народов описано. Далее, греки и римляне оставили описание вооружения тех народов по Дунаю и Лабе, с которыми им приходилось воевать; а этими народами были отчасти славяне. Наконец, характер и способ славянского вооружения запечатлелся в атрибутах идолов, стоявших в богатых храмах северных приморских славян. Ближайшее знакомство с подобного рода подробностями приводит нас к заключению, что военное искусство и вооружение славян развивалось в тесной зависимости и под влиянием отношений к ним соседей.

Будучи по природе прежде всего народом пастушеским, занимаясь скотоводством и земледелием, они понимали войну только в смысле охраны и обороны. Отсюда крайне несовершенный, примитивный характер вооружения у тех славян, которым реже приходилось иметь дело с внешними врагами; таково славянство от Днепра до Лабы, в древнем Холмгарде, т. е. в земле холмов, или в Ванланде, т. е. в обиталище ванов до IV ст. Но с приближением к Черному и Балтийскому морям воинственность славянского, от природы миролюбивого племени увеличивается. Таковы славяне — обитатели нынешнего юга России, жившие, по указанию греков, в земле Герры, или Эры, т. е. в земле яров, пониже Днепровских порогов. Столкновение с греками развило в них качества воинов. Если Илья Муромец родился и сидел сиднем тридцать лет на севере, то его богатырская деятельность гремела на юге. И как встал да пошел этот прежде недвижимый богатырь, то все отступилось — и греки и влахи, разные скифы, сарматы, аланы, скандинавы и готы. У славян-скифов уже очень рано, за 450 до Р. X. по крайней мере, в местностях по Бугу, Днестру и Россу принадлежностями народного быта являются не только плуг, ярмо, но и копье; эти три атрибута ниспосланы небом, богом войны Яром (Ares), т. е. жгучим Солнцем, Хорсом, внуком Сварога. А что указанные обитатели юга России были именно славянами, это доказывается греческими и римскими писателями; те и другие, называя их скифами, вместе с тем говорят, что они были высокого роста, русоволосые и изъяснялись одним языком с донскими росаланами (предки казаков), дунайскими гетами (генетами) и даками (бойки, быстране, певки).

Эти знаменитые противники Дария Гистаспа имели свое народное ополчение, которое сражалось всегда на конях. Смелые и ловкие всадники, они в борьбе с сильным противником действовали так же, как русские казаки в 1812 году, при вторжении Наполеона в Россию и его отступлении.

Оружие скифов в то время было: секира, меч, кинжал и лук с высунутым концом. Они были отличные стрелки с коня и такие же джигиты; следует также заметить, что славянские стрелки на Балканском полуострове пользовались у византийцев с VIII–XV ст. особым почетом, как наилучшее войско, наиболее к этому делу способное.

Их платье состояло из кафтана с рукавами, поверх одевалась бурка; снизу широкое исподнее платье из полотна; на голове чуб, совершенно как у малороса, запорожца или у дружинников первых князей, каковы, напр., чубы Святослава и его воинов. Об обуви говорится мало, но из южнорусских барельефов из-под Таганрога усматривается, что в то время носили лапти, насколько можно разобрать, плетенные из соломы или лыка и привязанные к онучам веревками до колен тщательно и искусно.

Такая обувь присуща еще и в нынешнее время всему простому люду Западнорусского края, колыбели славян в Европе.

В начале нашей эры славяно-скифы окрещиваются соседями в сарматы благодаря тому обстоятельству, что во вторжении последних в Римскую империю участвовали и славяне. Что с сарматами и в особенности среди алан было очень почтенное число славян, усматривается из того, что язык алан признавался родственным позднейшему иллирийскому т. е. болгарскому и сербскому, или славянскому. Жили эти аланы в землянках, а предводителя своего звали господином (Spadines), т. е. тем же самым именем, над которым так глумился державнейший Иоанн IV, громя и низвергая величие Господина Великого Новгорода.

В это время славяне уже начинали оседать окончательно; их границы с соседями обозначались яснее; брань с врагом шла изо дня в день: такие обстоятельства естественно должны были служить побудительными причинами к усовершенствованию первобытного вооружения. Стрелы стали намазывать ядом, копье удлинилось и приобрело особенное значение в обороне и нападении, которое сохранило до позднейших времен; меч из короткого обратился, по рубежу Дона, в длинный. Кроме того, сохранился кинжал. Щитов еще не было, зато появились латы и шлемы, сначала кожаные, а потом из рогов и копыт, переплетенных, в виде чешуи. И эти славяне сражались верхом, обучались этому с ранних лет, вроде наших казаков-малолетков; а там и женщины, если нужно, шли в бой, как то бывало в гуситскую войну. Их одежда была похожа на вышеописанную, хотя климатические условия континента, Азии (за Доном), требовали некоторого изменения: шаровары были длиннее, ниже колен; плащ для закрытия груди застегивался на плече. Зимою носили кафтан с рукавами из звериной шкуры, а на голову надевали башлык. В военных приемах они усвоили себе особую уловку — кидать аркан и увлекать пленных. То же делали и умеют делать наши казаки, та же уловка употребляется с особенным искусством в табунах, на юго-востоке России.

Все сказанное относится к тому отдаленному времени, когда римляне с юга не доходили еще до густо населенных славянских мест, когда суэвы, усевшись по Вендскому заливу, не успели еще сплотиться и спуститься к Черному морю. Со времен Трояна и после уничтожения Децибала (101–106 г.), когда римляне впервые вступили на славянскую почву, отбросили славян за Днестр и засели на Дунае, в Валахии, а готы несколько позже заняли Белосербию и Кыян (Киев), — образ военных действий славян и их вооружение совершенно изменяется: Бело-сербия, срединная страна, была до того довольно покойна и если были войны, то междоусобные, по причине славянской розни; за надел или удел по преимуществу.

С другой стороны, в этом крае ни скотоводство, ни коневодство никогда особенно не развивались: а потому на всем этом пространстве, вплоть до Солявы, где жили те же сербы или сорабы, о коннице не слышно, зато всегда действует пехота, стройная, сомкнутая, с секирами, короткими мечами, дротиками, луками и со щитами, выделанными из ивовых ветвей (ветники), кож или дерева. Только князья были верхами и имели лучшее, более ценное оружие. Но по мере развития столкновений с искусным неприятелем оружие славян улучшалось и принимало совершенно вид то греческий, то римский, то суэво-германский. Появились железные кольчуги, блестящие шлемы, металлические пояса, дорогие седла и стремена, брони на лошадях, отличной выделки оружие и непроницаемые щиты, обделанные в бронзу, медь или железо. Впоследствии славяне носили забрало и были даже рыцарями в крестовых походах, каковыми мы их встречаем среди войска Жижки, в начале XV ст.

В V ст., в период гуннский, когда славяне выступают на всех концах Европы совершенно ясно и определенно, их тактика и вооружение являются уже на значительной степени высоты. Сражаются они дисциплинированными сомкнутыми колоннами, на манер греческий; конница действует по-казачьи, облавою, и по-скифски; с войском двигается целое укрепление повозок, как то подробно известно из походов и сражений Жижки. Вооружены они копьями, короткими мечами, большими луками и стрелами. Предводители одевались с роскошью, похожей на греко-византийскую и вообще восточную[141].

На севере, по берегу Варяжского моря, вооружение славянской пехоты было еще лучше, хотя оно имело совершенно характер чисто норманнский или скандинавский, приспособленный более к действиям на море, чем на суше. Поэтому приморские славяне постоянно уступали в сражениях на суше франкам, опытным в боях на твердой земле, тогда как те были сильны только на море. Последнее они доказали, когда под конец царствования Карла Великого под именем норманнов появились в отместку за прежнее на внутренних бассейнах Германии, по Лабе, Везеру и Рину, всполошив всех и не дав покоя великому монарху в его предсмертные часы.

Весьма замечательна черта, до сих пор сохранившаяся во славянстве, — это сердоболие, человеколюбие славян, которое они оказывали пленным и раненым. Как только проходил этот нервный пыл бойни и славяне оставались победителями, тотчас же все забывалось и они обращались в добродушнейших людей. Этот добродушный характер вполне выражается в их занятиях, и в особенности в забавах, между которыми песни и музыка стояли на первом плане. Свирель, дудка, гусли и пение везде сопровождали славянина: и на его работах, и на войне, и во время празднества. Занятия славян состояли в земледелии, огородничестве и садоводстве. Скотоводство, рыболовство, пчеловодство и охота по условиям местности также играли более или менее важную роль, заменяя иногда вовсе главное занятие — земледелие. Кроме того, славяне умели строить жилые и хозяйственные помещения, морские и речные суда, выделывали оружие, им хорошо была известна ковка, они изготовляли всякую домашнюю утварь, полотно и другие ткани, канаты, отлично дубили кожу, употребляя ее на обувь. И наконец, с незапамятных времен женщины знали искусство шить золотом, а мужчины занимались скульптурною работою, литьем бронзы и других металлов. Впоследствии славяне выработали свою архитектуру, простую, разнообразную и чрезвычайно красивую и оригинальную по сочетанию форм, узоров и цветов; своеобразная комбинация всего этого в славянских постройках придает им нечто особенное, легкое и чрезвычайно приятное для зрения. Немалое влияние на развитие славянской архитектуры имела женщина. В украшениях своих одежд женщины руководствовались, разумеется, теми указаниями, какие давала окружающая природа: цветы, плоды, животные, переливы света и т. п. — вот что давало материал художественному воображению и вкусу женщины; к этому примешивались украшения вроде стеклянных бус, привозившихся из Финикии и Греции, свой венедский янтарь и разные монеты. Все эти элементы и принадлежности женских украшений с течением времени усвоены были и архитектурою, применяясь преимущественно к фасаду избы, которому вместе с тем начали давать разнообразную окраску. Излюбленными цветами были красный, синий и белый, которые получили затем национальный характер.

Заметив о влиянии женского рукоделия на развитие славянской архитектуры, мы перейдем к рассмотрению и той чрезвычайно важной роли, какую играла женщина в славянском мире. Она управляла домом, она исполняла труднейшие работы, она была и рабою, и другом, и помощником, и главою семьи. Ее физические силы, неутомимость в работах до последней степени; ее любовь к мужу и верность, ее стыдливость, врожденное кокетство; ее природный ум, смышленость, неустрашимость и находчивость, о! это такие качества, которые составляют лучшее украшение в венке славы великого славянского народа.

Славянские женщины нередко сопровождали своих мужей, отцов и детей или братьев на войну, сражались с ними рядом или озабочивались об их продовольствии, лечили по-своему и ходили за ранеными. Этого мало: до X и XI столетия жена славянина следовала за своим мужем в могилу, без сожаления о жизни. Такое выражение супружеской любви было гораздо серьезнее плача, для совершения которого по усопшим существовал особый класс плакальщиц. Все эти качества, отличая славянскую женщину на протяжении длинного ряда веков, продолжают существовать и развиваться в ней и в настоящее время, как неизменные черты ее дивного характера.

Заключим нашу характеристику древнего славянства замечанием о странном, но тем не менее несомненном и довольно постоянном явлении в истории размножения славянского народа: в Померании всегда и теперь нарождалось и нарождается больше девочек, чем мальчиков. Поморяне заметили подобное увеличение одного пола над другим и вздумали установить некоторое равновесие в полах: для этого, когда нарождалось много девочек, их убивали. Христианство вытеснило этот ужасный обычай; но до сего времени не найдено средств помочь горю. Вся северная Россия, в особенности по 58-й параллели, продолжает страдать громадным избытком женщин, тогда как на юге их только достаточно. К обычаю истреблять лишних девочек в язычестве присоединялся еще другой, хотя не везде принятый, — убиение дряхлых, немощных и живущих в тяжесть себе и другим. И эта мера со введением христианства заменилась широкою благотворительностью, инициаторами которой являются сотни и тысячи частных, никому не известных, творящих свое святое дело втайне. Они незаметно появляются и сходят со сцены, зато живут их дела. Нигде не видно такого развития частной благотворительности, как именно среди славянства. Западные национальности действуют более обществами, ассоциациями; а славянство, будучи разъединено по родам, и в этом случае действует чрез единичных личностей. Но эти единицы составляют такую громадную массу, в сравнении с которой всякая ассоциация сама становится единицею. Приношения этой массы удивительно велики; вся славянская земля засеяна делами благотворения, и оно растет из года в год, все шире и шире с такой скоростью, за которой правительство не в силах гоняться. Они громадны, нескончаемы, — эти приношения на пользу болящих, скорбящих, сирот, дряхлых, бездомных и т. п. Так уродливое явление язычества, благодаря высоким чертам национального характера, переработалось в христианстве в великое дело любви и милосердия, которое растет и развивается по всему широкому лицу земли славянской, от Терста до Праги и Москвы, от Средеца до далеких поселений на востоке…

Вот краткая характеристика древних славян. Тацит в I ст., Прокоп и Маврикий в VI ст., Константин Багрянородный в X ст., Форстер, Антон и Добровский в XVIII ст., — все сходятся в своих свидетельствах о характере славян, и такое сходство изображений народной личности, сделанных в разное время, служит ясным доказательством того, что эта оригинальная и величавая личность осталась неизменною во весь долгий период своего существования. Не так полагают немецкие писатели; они говорят, что характер славян, и именно их добродушие и прямота исчезли за время войн с IX по XII ст. Они стали злы, лукавы, скрытны и сделались обманщиками, ворами и ненавистниками немцев как своих злейших врагов. Нельзя с этим согласиться, но если б оно и было так, то всему виною сами же немцы, которые первые показали пример нарушения международных прав; для которых славяне были только собаками, а не людьми; рабами, а не равноправными гражданами. В оправдание своей политики насилия немцы говорят, что славяне не приносили достаточно доходов ни графу, ни монаху и что поэтому их следовало согнать с занятых ими земель и посадить там другой элемент. Но какое же дело до немецких графов и монахов славянам?[142]

Славяне жили на собственной земле, доставшейся им по праву первого поселения, обрабатывали ее по своему способу и своею сохою в том количестве, какое соответствовало их потребностям. Что же заставляло немцев проникать на славянскую территорию, обращать в жилые места незаселенные пространства, осушать болота, вырубать леса и возделывать землю при помощи своего плуга и славянской силы? А то, что германцы, опустившись с севера, не проникли на запад, где кельто-романы дали им отпор, и ударились прямо на юг. Их плотная масса легко одолела разрозненных славян, и вот они действительно очистили, осушили и населили пустые и непроходимые прежде места так густо, что теперь им опять нет места. Итак, все дело объясняется первоначальным толчком, от которого началось движение первобытных народов из общей колыбели человечества — Индии. Стало там тесно жить народам, — и двинулись они на новые места: первыми двинулись кельты, а за ними вплотную славяне. После них уже пошли азы или аланы, эти суэвы или германцы, по-нашему немцы, постоянно следуя в хвосте движения и постоянно подталкивая славян. И выиграли от такого шествия не славяне, а немцы, и то не чистокровные, а смесь. К ней мы теперь и обратимся для полноты предыдущего исследования, бросив прощальный взгляд на славянские поселения по Рейну и вообще за Эльбою.

Трудно сказать что-нибудь положительное о тех славянах, которые сидели и теперь, преобразившись в немцев, сидят по левой стороне Эльбы. Когда еще ненависть немцев к славянам не успела развиться в той мере, как то обнаружилось при Карле, Генрихах и Оттонах, немцы смотрели на соседей-славян как на весьма полезный народ, занимающийся мирно земледедием.

Малонаселенность тогдашней Германии VIII ст. заставила прибегнуть к той же мере, к какой впоследствии прибег Фридрих II, говоривший, что у него есть государство, но нет народа. Для увеличения народонаселения своей монархии он всеми средствами привлекал на незаселенные места колонистов из всех стран и народов. Точно так же было сделано в 740 и 751 гг., когда пустынные места вокруг Вюрцбурга и Фульды начали заселяться славянами по приглашению св. Бонифация, при благосклонном приеме со стороны короля и с благословения папы. Впоследствии немецкие короли и князья начали подобным же образом заселять пустопорожние места пленными славянами, которые принадлежали лично кому-нибудь либо монастырю, причем эти поселенцы платили только дань или считались крепостными и рабами. Таким образом образовалось на левом берегу Лабы три рода славянских поседений: свободных хлебопашцев, данников и крепостных. Хотя славян двух последних категорий было немало за Лабою, но самые интересные из всех залабских славян — это свободные поселенцы, из которых многие еще до приглашения основаться на пустопорожних землях левого берега Лабы уже сидели там на своих местах и, может быть, пришли туда раньше, чем сами немцы. Во всяком случае, известно то обстоятельство, что уже с V столетия происходили пограничные стычки между славянами и саксами. И в самом деле, первым, двинувшись из более густо населенной Чехии и от Мышина к западу, было гораздо легче перейти и водвориться за неширокою рекою Солявою, нежели за Лабою, что и случилось в доисторические времена между р. Унштрутою, Вепржем, ныне Виппер, где вокруг города Эриха известна была волость Винодонов. Точно так же вся Прибишская местность была уже издавна населена славянами и входила целиком, вместе с сербами между Эльбою и Солявою, в состав монархии Само, примыкая к Тюрингии. Одинаково в IX и X столетиях местности вокруг Нааба, Раданицы и Верхнего Майна (Магон) были густо заселены славянскими племенами, сербами, стадорянами и гломачами. Южнее их сидели браничары, соединяясь у Дуная с хорутанами. В 846 г. местность вокруг Вюрцбурга, Нюрнберга и Бамберга, по Майну и Раданице, называлась землею славян, а жители назывались майнскими, или раданицкими, виндами. До Х11 ст. эти славяне оставались верны своей народности. С которых пор они тут жили, неизвестно, но, вероятно, очень давно и никак не позже появления авар, от которых, может быть, они бежали в Шварцвальдский и Франконский леса. С другой стороны, имеются противоположные сведения, которые доказывают не бегство от врага, а настоящее переселение и движение к западу. Предположение это подтверждается существованием города Вильтенбурга, ныне Вильцбург, основанного племенем вильтов, или велетов, которые жили, как уже известно, не по соседству с этою местностью, а на севере, у берегов Балтийского моря. Они-то вместе с бодричами и, может быть, с другими родами, раньше появления германцев и саксов, сидели на левом берегу Эльбы, там, где впоследствии образовалась Старая мархия, которая, как пограничная военная полоса, только и могла быть основана на неприятельской земле, а такими неприятелями только и могли быть славяне. Как их покорили, неизвестно; но последующие войны с саксами около этих мест и вторжение бодричей за Лабу именно с этой стороны доказывают, что славяне правого берега считали славян левого берега Лабы своими, находили там приют; может быть, впрочем, что бодричи и грабили своих за мирное житье среди немцев. По крайней мере, такой участи подвергались те сербы, которые жили по Соляве и не были покорены Карлом Великим, а отдались в его подданство в 777 г. на условиях взаимного соглашения.

Франки обещались не тревожить их, а напротив, оказывать полное покровительство их национальным стремлениям и занятиям.

Залабские славяне

Может быть, на таких же основаниях жили славяне вокруг Люнебурга. Как они, так и славяне по Соляве, обратившись когда-то в немцев, поныне помнят свое происхождение от вендов и зовут себя на севере вендами, а на юге вокруг города Альтенбурга (Ветвар) — альтенбургскими вендами. К северу от Старой мархии лежит город Люхов, который находился в средине поселений нынешних Данненбергского, Гаршовского и Вустровского (прежде Островского) округов. Полагают, что славяне поселились здесь в VII ст. Но на это нет доказательств; мы же склоняемся к тому предположению, что они сидели на этих местах гораздо раньше. Помимо политических причин они сохранились здесь и по особенности своих границ: с запада тянулись горы, небольшие, но дикие и каменистые, от Коновы на Лабе до Бергена или Горска; с востока шли леса и болота от Ляс, ныне Лас, до Зальцведеля или Лодзи. С юга граница шла по болотам прежней границы, а с севера текла Эльба. Самая плодородная часть по р. Эцели (Река) называется теперь Древеною, т. е. землею древлян и древян. Юго-восточная часть населилась глинянами, которых немцы звали линами, линонами. Они действительно жили на глинистой почве, как и их собратья глиняне, по правой стороне Лабы. Северо-восточная часть носит название Люция, т. е. земли лучан, от «луки» или «лучье» — луга, болота. Древляне могли прийти очень издалека, а последние могли выйти из Лужицы; только название глинян указывает на соседственное происхождение. Впрочем у славян название урочищ повторяются беспрерывно и звучат на отдаленнейших пунктах. Верно, однако ж, то, как замечает Гильфердинг, что эти ганноверские славяне прозвались именем того места, на котором сидели. Всех жителей здесь считается на 12 кв. милях 20 000, и из всех бывших славянских поселений только 18 населенных мест неславянского происхождения. Этот факт весьма замечателен, как и тот, что теперешние немцы этого небольшого клочка знают и помнят свое происхождение и продолжают называть свою землю Вендландом, а себя именуют вендами[143].

Течение рек, этих естественных путей сообщения, в давнишнее глухое время оказывало громадное влияние на расселение славян. Мы уже знаем, каким путем они очутились во Фриуле; известно также, что славяне жили в Баварии и что некогда граница между Баварией и Аварией шла по Инну. Поднимаясь вверх по течению этой реки, они не могли миновать Швейцарии. И действительно, то хроники, то летописи упоминают о швейцарских виндах, о ретующих[144] славянах, которые оставили в наследство позднейшим жителям множество своих имен, так: Гуница, Бублица, Чернец, Градец, Кременца, Лук, Низовье, Грона и т. д. Все это имена, подходящие к названиям поселений Хорутанской земли. Неизвестно когда, быть может, по следам Аттилы шли эти переселенцы по Инне или Пустой долине и водворились в Швейцарии, в долине Аннавьера; здесь они до сего времени употребляют хотя и испорченный, но, во всяком случае, славянский язык. По незнанию их называют гуннами[145]. Владычество гунн над славянами было очень непродолжительно, и потому трудно верить, чтобы настоящие гунны так скоро ославянились; скорее, это были и есть славяне, утратившие чистоту языка среди немцев. Наконец, по рекам же славяне шли еще дальше на запад. Хотя обзор расселения славян вообще по Европе и не относится к трактуемому отделу настоящего труда, но так как эти пионеры славянского движения затерялись между иноплеменниками именно тогда, когда полабские славяне только что попали на страницы истории, то и необходимо сказать о них все то, что только может послужить к разъяснению дальнейших исследований. Существуют несомненные указания на оседлость славян в Голландии, Бельгии и Англии. Если возможно было славянам дойти до Лабы, ее перейти, водвориться по верховьям Майна и сидеть в Швейцарии, то нет ничего удивительного, что их находят по Рейну или Рину, как его называли славяне и теперь еще называют голландцы; «Рин» — чисто славянское слово. Англосаксонский писатель Беда в начале VIII века говорит, что: в 700 году мажордом Пипин назначил Виллабарду епископом в крепости Вильтабург, ныне Утрехт, к новообращенному народу фризов. Вокруг этого Вильтабурга жили вилеты и еще до настоящего времени под самым Утрехтом сохранился город Ваны — древнее имя всех славян, встречающееся во времена Юлия Цезаря в Галлии и теперь во Франции к северу от Нанта; находимое ныне в Курляндии, где есть очень большой приход с этим же именем, и у подножия Кавказа, где лежит озеро Ван, вокруг которого толпились некогда славяне. Утрехтская летопись XV ст. упоминает о построении славянской крепости Вильтабург, около Утрехта, в земле фризов и саксов, с которыми славяне жили в ладу. Кроме того мы узнаем из того же источника, что Вильтабург был разрушен королем Дагобертом в VII ст.; что Пипин Геристальский совершенно покорил Славонию Фризскую, что св. Виллабард освятил церковь древнего Славенбурга, ныне Влердинген, и что наконец св. Бонифаций, знаменитый христианский проповедник, послал во Фризскую Славию 30 священников для проповеди, потом отправился туда и сам и был там убит славянами[146]. Кроме урочищ, приводимых Шафариком: Вильтенбург, Вильта, Виденец, или Воденец, Камень, Свято, — мы можем привести еще следующие: Гуда, Бунник, Уд. На карте Меркатора, на том месте, где стоит город Vianen, или Ванен, мы находим Вада на реке Рине. Трудно найти больше указаний там, где более 1000 лет назад исчезли следы маленькой колонии, окруженной со всех сторон фризами и саксами; довольно и того, если источники этих народов сами говорят, что во Фризии была Славия, которая имела свою историю до VII века.

Далее утрехтский летописец связывает голландских славян, вильтов или велетов, с поселениями славян в Англии. Он говорит, что в глубокой древности славяне вильты, изгнанные из Англии, поселились во Фризии. Могло быть и обратно по ходу славянского движения от востока к западу; но может также быть, что они и в самом деле ушли из Британии с появлением там римских легионов, долженствовавших прежде всего наткнуться на приморских жителей, какими, вероятно, были велеты в Англии, судя по сохранившимся на южном берегу Англии славянским урочищам.

К этому предмету мы еще успеем вернуться, а пока заметим, что славяне в Англии жили около Бристольского канала, на юго-запад от него. Страна Вильтс, город Вильтон, графство Вильтшир — все это имена славянского происхождения. Тот же утрехтский летописец говорит, что с англосаксами, переправившимися в V ст. в Британию, поехали также славяне. Этому верить можно, так как те и другие жили по соседству, первые в Нордальбингии или в Гольштинии и Шлезвиге, а другие в Вагрии и по Балтийскому морю. Здесь важно только то обстоятельство, что есть свидетельства о том, что славяне уже в V веке дошли до Британии[147].

Со своей стороны мы прибавим, что если славяне могли существовать и имели историю, хотя и краткую, около Утрехта, то нет никакого сомнения, что они жили также в Батавии. Во времена Юлия Цезаря там было известно племя беловаков, на границе нынешней Франции, вблизи Седана (Седан, Севены). С другой стороны, те же велеты заложили тут несколько городов, которые существуют поныне; так, Люттих — это древний Лык, несколько южнее — местечко Ловенцы, в тех же местах м. Вильц, т. е. Вильцы, или Велеты, и наконец Люксембург, или Люценбург, т. е. город лютичей. Все эти урочища, равно как и остальные, не упомянутые нами, едва сохранились и восстановляются с трудом; но необходимость указать на связь славянских колоний по Рину, Дунаву и Лабе для объяснения на последующих страницах древнейшей судьбы славян заставила нас заглянуть в чужие края.

Теперь снова обратимся к поступательному движению германцев на восток, до границ России. Истощение славянских сил в борьбе с новою политикою немцев, не столько завоевательною, сколько колонизационною, дало наконец германцам возможность достигнуть того, чего они желали: раздвинуть ее к востоку. Этому в особенности содействовали с севера датчане, которые немало воевали со славянами и ослабили их со стороны моря. Потом по соседству с ними помогал ослаблению славян Генрих Лев и в особенности Альбрехт Медведь. Под их покровительством потекли из Фландрии, Гельдрии и других земель эти давнишние борцы с природою и стихиями, эти терпеливые и неутомимые сеятели немецкого семени. Расселяясь мало-помалу за Эльбою, небольшими колониями, двигаясь все дальше внутрь славянских областей по пустырям, осушая болота, очищая леса, при настоящем покровительстве маркграфов, прелатов и рыцарей, эти голландцы положили основание за Старою мархиею такой же Средней, потом Новой по Варте и Нетечи и наконец Укрской мархии по р. Укре. Этим-то способом укрепился немец на славянских землях. Вместе с тем возникли на славянских пепелищах и урочищах города с их новым городским устройством и с Магдебургским правом. А наряду с этим росла здесь новая сила, пришедшая сюда из Нюрнберга — бургграфы Гогенцоллернские.

Также с этих пор тут создалось особое немецкое начало Гогенцоллернское, которое вовсе не было похоже на старую Германию. Центром управления всех мархий стал Бранибор, который был уступлен Альбрехту Медведю последним браниборским князем Пребиславом. От этого Бранибора, намеченного немцами еще из Старой мархии, пошло владычество кругом, пока из Бранибора не составилась Бранденбургия, граничившая в XII ст. со Старою мархиею, Саксониею, Новою мархиею и с севера землею лютичей, впоследствии Мекленбургия.

Водворение Гогенцоллернов и развитие их власти и могущества на северо-востоке Германии имело следующую историю. Размножавшиеся указанным выше способом все новые мархии дотянулись в начале XIII ст. до Слезаки, Польши и Поморья, где славянские князья чувствовали еще свою силу. Ужасными войнами из-за соперничества панской и императорской власти, раздиравшими Западную Европу целые века, театром которых были также и восточные мархии, — последние были разорены вконец. Легко могло получиться, что славяне снова укрепились бы там, вытеснив окончательно ослабленных военными бедствиями немцев. Не имея возможности лично содействовать устроению этих ленов и даже опасаясь совсем потерять их, император поставлен был в необходимость поручить управление ими доверенному лицу со всеми прерогативами полновластного государя. Для разоренных областей нужна была крепкая местная власть, нужен был верховный и безапелляционный судья, военачальник, устроитель, обладатель и собственник всей земли. Ввиду всего этого императору важно было вручить разоренный край лицу верному, готовому постоять за своего сюзерена и вместе с тем такому, которое своим богатством, характером и уменьем править принесло бы наибольшую пользу стране. Самыми подходящими для такой важной роли деятелями были бургграфы Гогенцоллернские. Они с давних пор были верными слугами римских императоров, за что пользовались их особым доверием и почетом и нередко правили за них делами; значит, и теперь император мог вполне на них положиться. А чтобы не дать возможности развиться в Гогенцоллернах сепаратистским стремлениям при той почти неограниченной власти, какой они были облечены в качестве правителей порученных им областей, и таким образом удержать последние за империею, император старался связывать интересы бургграфов с интересами общегерманской политики. В награду за верную службу они получали особые имперские звания и почести, которыми, конечно, гордились, дорожили и в чаянии еще больших отличий старались согласовать свою политику с желаниями императора. Таким образом, работая как будто на себя, они, в сущности, работали на общее дело.

Гогенцоллерны становятся известны при Генрихе IV. Тогда их владения находились у Боденского озера около Тюбингина и тянулись за Рин в Эльзасе. Впоследствии, придержавшись Гибеллинов, они перенеслись в Нюрнберг, где и жили постоянно, нося звание Нюрнбергских бургграфов. Они же немало содействовали германизации тех славян, которые жили по Майну, Раданице до Солявы, Чехии и Дуная. Также с этих пор бургграфы Гогенцоллернские заведуют всеми имперскими войсками этого округа и творят суд именем императора право, которое их так возвысило, придав им особую силу и уважение. Также продолжительность исполнения таких должностей дала им случай и возможность приобретать новые поземельные владения, с чем одновременно росли их богатство и некоторая самостоятельность. Ужо в начале XIII ст. они занимали одно из самых видных мест Юго-Западной Германии. Бургграф Фридрих III содействовал, как родственник, в 1273 г. к избранию в императоры Рудольфа Габсбургского. Эти родственные связи с габсбургцами, по силе которых последние всегда находили поддержку в бургграфах, продолжались и впредь, доставляя обоюдные выгоды и силу обоим домам, причем бургграфы Гогенцоллернские постоянно служили только лично императору, не признавая ни партий, ни имен, ни знамени. Эта связь личных и семейных интересов имела важное значение в закреплении за бургграфами влияния на императоров; вследствие постоянных войн с внутренними партиями и с соседними державами императоры часто нуждались в средствах; обращаться за таковыми всего удобнее было к богатым родственным бургграфам: и вот последние пользуются этим для усиления своего влияния на императоров, а чрез них и на всю империю, и для увеличения своих владений, так как займы вознаграждались или уплачивались землями. Так было в начале XIV ст. при имп. Фридрихе IV.

В 1345 г. бургграф Иоанн принимает управление мархиями по удалении оттуда маркграфа Людвига. После долгих неурядиц и новых войн, на этот раз с городами, мархии были присоединены при имп. Сигизмунде в 1411 г. к императорским землям. Вскоре после того они опять были вручены бургграфу Фридриху с согласия короля Чешского Вячеслава, предъявившего прежде всего свои права на соседственные к западу от Чехии земли. Вверяя Фридриху мархии, император в своем рескрипте относится к нему как к имперскому князю, с правом наследственного управления и владения порученными областями; для поддержания же рода, способов управления страною и водворения порядка он назначил бургграфу ежегодно 100 000 золотых в виде вспомоществования.

Дальнейшие действия Сигизмунда касательно улучшения положения бургграфа выражаются в новых ассигнованиях, в брачных союзах и в обещаниях утвердить за ним Восточную Пруссию, находившуюся тогда в руках Тевтонского рыцарского ордена. Бургграф знал, однако ж, что устройство совершенно разоренных мархий, независимо от императорской помощи, потребует еще очень много сил, средств и труда с его стороны. А так как работать и, пожалуй, еще тратить собственные средства на устройство только порученных в управление областей не имело смысла, то бургграфы скоро пришли к мысли о совершенном отчуждении порученных им ленов в свою собственность. По крайней мере, бургграф Фридрих, с 1412 г. маркграф в Браниборе, управлял мархиями уже на этом именно основании. Прием ему был оказан холодный; но он сумел укрепить свою власть в стране мерами терпения, без насилия, опираясь только на закон и в крайнем лишь случае прибегая к силе. Последнюю, впрочем, ему приходилось употреблять не столько против славян, сколько против водворившихся одновременно рыцарей, прелатов и городов. Тем не менее хроники говорят, будто Фридрих Гогенцоллернский подчинил себе страну тираническим способом, сделав с немцами то же самое, что предшественники его свершили со славянами. Меры для водворения нового порядка были у Фридриха очень разнообразны. Так, одну дочь с помощью Сигизмунда выдал он замуж за опасного соседа, герцога Саксонского; другую — за Поморско-Валегощского князя Вратислава и тем превратил его в мирного соседа. С несколькими князьями были заключены союзы; некоторых он одарил, иных жестоко наказал, изгнал и т. д.

Такое развитие власти Фридриха поставило его наконец лицом к лицу с Польшею, которая требовала уступки Новой мархии в уплату долгов, накопившихся на тевтонах в Восточной Пруссии, которые, водворившись там после крестовых походов, овладели землею поруссов, или литовцев (галинды, судавы). Орден, озабоченный в это время войнами в Лифляндии и ослабленный внутренними неурядицами, не имел сил бороться с Польшею — без посторонней помощи. Но от Сигизмунда невозможно было ожидать ее, потому что император был занят итальянскими делами; оставалось обратиться к маркграфу, который в 1412 г. и заявил польскому королю, что будет защищать Тевтонский орден и его земли. Как это обстоятельство, так и последующие несогласия в ордене в 1414 г. были причинами того, что уже с этих пор маркграфы считали Пруссию своим будущим достоянием.

Успешное устройство Бранденбургии, определенность ее пограничной политики с Поморьем и Польшею и выгода иметь за себя новый сильный голос заставили Сигизмунда в 1415 г. возвести маркграфа в курфюрста с наследственным на этот титул правом; но вместе с тем было оговорено, что это право сохраняется в роде маркграфа до тех пор, пока император не найдет возможным выкупить мархии у своих курфюрстов. Курфюршество между тем зорко следило за Орденом, пользуясь всяким случаем для закрепления своего влияния на него. Так, оно дало ему своевременно взаймы хорошую сумму под обеспечение землями по правой стороне Одры и по взморью. Такое приобретение имело чрезвычайно важное влияние на будущность польских и поморских земель. Последние вследствие сего распались на: курфюрстские и польские, а по слиянии впоследствии обеих образовалась Восточная Пруссия, будущая собственность дома Гогенцоллернов. В 1418 г. курфюрст получил еще новое назначение и повышение: в рескрипте значилось, что, как только император и король выезжает за пределы германских земель, он, курфюрст, принимает на себя бразды правления, действует именем короля на благо страны и распоряжается везде и повсюду всеми силами и средствами государства до возвращения короля. С этих пор курфюрсты называются государственными правителями, что-то похожее на франкских мажордомов. Насколько, с одной стороны, возвышалось из года в год курфюршество, настолько падал Орден. Поляки напирали на него с юга, и Орден то и дело что просил помощи у папы, у короля или у курфюрста. Собственные его силы были совершенно ничтожны, и, главное, они возникали не из условий внутренней жизни страны, а поддерживались чисто внешним средством, периодически пополняясь приливавшими с запада рыцарями. Но этот прилив чем дальше, тем все был слабее, а вместе с этим тощал и слабел и Орден. С другой стороны, славяне в Богемии и кругом принимали по отношению к Ордену и императору грозное положение, а возвышавшиеся и укреплявшиеся Ягеллоны также давно уже работали над уничтожением Ордена и готовы были подать руку чехам. Если б случился этот союз Литвы с Чехиею, то против немцев поднялся бы весь восток, т. е. Польша, Поморье, Силезия, Богемия и Моравия. Во предупреждение такой опасности Сигизмунд, по совету курфюрста, уступил временно требованиям Чехии, взяв Орден окончательно под свое непосредственное покровительство.

В 30 годах XV ст. при новом маркграфе, который постоянно жил в своих франкских землях, мархии пришли опять в большой упадок, и до того, что снова развелись разбои, против которых города Старой мархии и другие должны были заключать между собою и помимо курфюрста оборонительные союзы. Вместе с тем шли споры между курфюрстом и Польшею о границах Новой мархии, по Одре и взморью, причем король стоял на стороне Польши и Дании, а последняя была в союзе с Орденом против курфюрста. Курфюрсты, обязанные всем королю, должны были, преследуя свои цели, играть двойную роль: и плакать и смеяться; так это и шло вплоть до эпохи Фридриха Великого, открыто объявившего себя врагом императора. С 1440 г. столицею мархии становится Берлин, где в первый раз курфюрст Фридрих II, вступая в свои владения, получает всенародное признание дарованной императором власти. Через шесть лет после сего возгорелась война в Померании между славянскими князьями и курфюрстом. Первые не признавали власти Фридриха II над собою. Одновременно в 1444 г. польская корона оказалась свободною после смерти на бранном поле угрско-польского короля Владислава Варненского под Варною. Тогда на сейме прелаты польские предложили в кандидаты курфюрста Фридриха II. Повествуют, будто он отклонил от себя это предложение, не желая втягиваться в политику славянских князей. Тогда королем Польским был избран Ягеллон Казимир. Этот король поставил задачею своей политики округление границ Польши, а для этого ему было необходимо не только защищать свою приморскую область, но и елико возможно расширить владение в какую бы то ни было сторону. Приводил он это в исполнение исподволь, пользуясь слабостью Ордена и неудовольствием на рыцарей всего порусского населения. Когда этот ропот обратился в открытое восстание, Казимир Польский воспользовался критическим положением ордена и присоединил порусские земли к своим владениям. Орденские власти, изгнанные отовсюду, удалились вместе с рыцарями в Ливонию и к курфюрсту, а вся земля по Висле соединилась в 1466 г. с Польшею; только крайний восток собственной Пруссии оставался в руках Гохмейстера, как польского князя. Таким образом земля вендов досталась опять славянам; только это было недолго. В это время граница Польши с курфюршеством шла по левой стороне Одры от Рыбницы на Демин и далее к юго-востоку по границе настоящих ее владений, причем нынешняя прусская Силезия по р. Одре входила также в курфюршескую мархию, хотя она и была постоянным яблоком раздора между Чехиею, Польшею и имперскими владениями. Вслед за этим возникло недоразумение между князем Поморским Эрихом и его сыном Богиславом, которые примкнули к Польше, и между маркграфом, который считал, что его мархия и заключенные союзы давали ему право на всю Привислянскую область, включая Щетину. В том же 1466 г. спор этот был решен в таком смысле, что Поморье Эриха и Богислава остается за ними, сами же они находятся в ленных отношениях к курфюрсту. Что касается Щетины, то она была обязана признавать покровительство и власть Эриха и курфюрста одновременно. Но от последнего щетинцы отказались. В 1468 году, вследствие новых несогласий курфюрста с поморскими князьями, между ними возгорелась война. Чрез год неприязненные отношения, однако, покончились взаимным соглашением, причем все предложения курфюрста были приняты не только поморскими князьями, но и городами с их вечами; так, щетина, поморяне, венды и кашубы — все примкнуло к этому договору. Таким образом, заключение мира в существе дела свелось к тому, что курфюрст сделался настоящим владетелем всех поморских земель вплоть до польской границы. Это было для него очень важно и хотя несколько возмещало потерю орденских земель, на которые сильно рассчитывали. А между тем и польский король все шел дальше, все старался расширить свои владения. Во всей Германии славяне начали говорить, что курфюрст сидит не на своей земле, что он пришелец, не имеющий со страною ничего общего, и что все пространство до Гавоты и Эльбы может и должно быть отдано Польше. Последняя в то же время добивалась богемской короны. Если б это ей удалось, то, располагая кроме того ленными владениями в Лужицах, в Слезаке, по Соляве, она разом получила бы над немцами полное преобладание и вновь славянство взяло бы верх и дошло бы до прежних пределов и границ.

Такое выдающееся положение Польши очень обеспокоило немецких князей, которые для отклонения грозящей опасности предложили богемскую корону бранденбургскому курфюрсту. Тот понимал, насколько было бы непрочно его положение на богемском престоле, и считал себя слишком старым для того, чтобы действовать для упрочения этого положения. Да кроме того все политические интересы Бранденбургского дома направлены были в другую сторону: они лежали в укреплении его власти в новопокоренной стране и в постоянном расширении ее к востоку. Поэтому курфюрст отклонил приобретение королевской короны впредь до овладения бывшими орденскими землями, которые считал достоянием своего дома, основываясь на обещании императора и в отнятие которых у Польши крепко верил. Зато Казимир Польский объявил притязание не только на Богемию, но и на всю Венгрию, которая, по его понятию, была его наследственною собственностью. Все эти обстоятельства повлекли за собою много недоразумений, и на долгое время, между Польшею, Чехиею и Венгриею.

Пользуясь этими замешательствами и подстрекаемые королем Польским, князья поморские, Эрих с сыном, вторглись в 1469 г. в Новую мархию. Тогда курфюрст Фридрих со своей стороны бросился к Щетине, но тут у взморья потерпел неожиданно совершенное поражение. Это вынудило его искать не только мира, но и посредничества польского короля, которого поморские князья признавали единственным законным владетелем, если только таковой должен был быть в Поморье, в этой спорной земле. В 70 годах XV ст. курфюрст Альбрехт вот как отзывается о Бранденбургии и о мархиях: «Моя страна имеет 60 м в длину и 40 в ширину. Говорят, что Бранденбургская мархия имеет до 400 городов и замков. Но из всего этого можно еще сделать многое, удвоить наличное богатство и стать наравне с Франкониею, что мы и постараемся исполнить. Города наполнены жителями, хорошо оборонены, со всех сторон окружены водою и недоступны нечаянному нападению». Как из всего предыдущего, так и из этого свидетельства ясно усматривается, какой политический путь наметили себе курфюрсты: они издавна стремились основаться отдельно от Германии, подвигаясь к востоку на новые земли, укрепляясь на них и усиливаясь новыми приобретениями. Окончательные результаты такой политики выражаются в настоящее время. С Генриха I пошли укрепления, с Карла Великого — вмешательство в славянские дела, с первого курфюрста мархии включены в германские государственные земли. А потом курфюрсты все двигались к востоку, все укреплялись, населяли, богатели, пока им наконец не удалось вмешаться в дела Польши, которой гибель еще больше увеличила значение Пруссии и вплотную придвинула ее к России. В 1477 г. опять начинаются враждебные действия курфюрста против поморских князей Вратислава и Богислава, которые, пользуясь затруднительным положением империи по случаю войн с Венгрией и подстрекаемые Польшею, на этот раз заявили даже претензии на все Поморье. В свою очередь Орден желал уничтожить свою вассальную зависимость от Польши и, примкнув к венгерскому королю, объявил претензию на всю Новую мархию, которая отделяла Слезаку от Поморья. Одновременно случилось в Глогове недоразумение по наследству княжеского престола, в каковое дело вмешался венгерский король, помогая этим самым Ордену.

Польша, заключившая в это время мир с Венгриею и Богемиею на три года, молчала. При таких обстоятельствах двинулся курфюрст Альбрехт со всеми своими силами на Богислава и весьма скоро дошел до Янтарного берега (Куриш-гаф). У Доббера (Добряны) Богислав был окружен превосходными силами курфюрста и должен был принести ему повинную. Между тем король венгерский Матвей вторгся в Слезаку, а оттуда пошел к северу в Новую мархию. Покорение Матвеем Поморья, приведение к порядку Ордена Польшею, оборонительное положение, принятое курфюрстом Альбрехтом на Одре, — все это вместе привело к миру с Матвеем и к некоторым уступкам по поводу Глоговского княжества.

В это время умер отец Богислава, и все Поморье досталось последнему. Богислав был тогда уже женат на дочери курфюрста Маргарите, которая не имела детей, что, как гласит хроника, и здесь не обошлось без коварных вмешательств в семейные дела Богислава. Вскоре Маргарита умерла, и Богислав женился на польской княжне. Этот брак не замедлил оказать влияние на изменение отношений поморского князя к курфюрсту; Богислав все более и более начал хладеть к нему. Тот смотрел на это будто равнодушно, признавал все, даже возвратил поморскому князю завоеванные области до Янтарной земли, но выговорил себе право, стоившее всех этих уступок: если у Богислава не будет наследников, то все Поморье и все княжество должны будут перейти к Бранденбургии. Договор и требование были утверждены императором.

Этим последним актом немцы окончательно утвердились на славянских землях вплоть до польской границы. После этого уже начинается эра самосознания немецкого элемента в приобретенных за 300 лет мархиях. Такое положение особенно обнаружилось в XVI и XVII столетиях, когда пришлось воевать за старую религию, католичество, которое заменилось новым учением Лютера. Курфюршество и корона приобрели в это время много католических имений, конфискованных и обращенных в коронную собственность. Это уже обстоятельство повлияло на то, что коронные владения собственно курфюрста подвинулись к крайнему востоку, где доживал свой век Орден, избравший своим гроссмейстером курфюрста Альбрехта, который таким образом с 1525 г. сделался ленным от Польши прусским герцогом.

Последующие стремления курфюрстов Бранденбургских состояли в том, чтобы удержаться на своей высоте между империею, Саксониею, Швециею, Нидерландами и Польшею. При Густаве-Адольфе курфюрсту было очень плохо: он потерял почти все свои земли в мархиях и вот теперь-то пригодилось ему его Прусское герцогство. Впоследствии, при великом курфюрсте, который вел свои дела с большим умом и ловкостию, все потерянное возвратилось, и с того времени Бранденбургия стала заявлять свою силу уже по отношению к самой Польше, которая с конца XVI столетия начала клониться к своему падению. В 1701 г. курфюрст Фридрих VI принял королевский титул, в котором признан был Польшею, и, короновавшись в Кенигсберге, назвался Фридрихом I. Чрез полстолетия Фридрих Великий, благодаря своим предшественникам и своему гению, был уже настолько силен, что мог отвоевать у императрицы Марии Терезии Австрийскую Слезаку и соединить этим все прежние мархии в одно целое, очень почтенных размеров. Но при этом Пруссия впервые столкнулась с Россиею, и это столкновение чуть не стоило короны великому Фридриху. Его разбил наголову князь Салтыков под Кунерсдорфом в 1756 г., и, если б не вступление на престол императора Петра III, то еще Бог весть, чем бы дело кончилось. Вскоре после того, при императрице Екатерине II, воспоследовал раздел разлагавшейся Польши, по которому Пруссии достались земли, лежавшие по Висле и отделявшие Бранденбургию от Пруссии; а затем в 1795 г. она получила все пространство до Немана (Хрона), нынешние Сувалкскую и Ломжинскую губернии. Но насколько легко достались Пруссии эти последние бескровные приобретения, настолько же легко и скоро все было разрушено одним походом Наполеона I. Он имел в виду совершенно упразднить как курфюршество, так и королевство Прусское; только заступничество императора Александра I сохранило за королем Фридрихом Вильгельмом III его собственную Пруссию. Варшавское же герцогство, возникшее в границах нынешнего генерал-губернаторства, в 1815 г. перешло целиком к России[148].

С тех пор все осталось без изменения, но только по видимому. Текущее столетие особенно знаменательно для этих прежних мархий, для всех там проживающих онемеченных славян и для кровных немцев, пришедших из-за Эльбы, по преимуществу из Фландрии и Гельдрии. Далек был путь последних; очень продолжительно и упорно водворялись они на этих местах: и между тем не все старое удалось уничтожить им на пройденном пространстве. Немцы, продолжающие называть себя вендами, лужичанами, кашубами и даже поляками, значит, еще не совсем немцы; значит, они еще не забыли своей настоящей народности, хотя со стороны Пруссии и делается все возможное для окончательной их германизации. Важным подспорьем в этом случае является лютеранство с его пасторами; еще важнее механизм прусского государственного строя с его народными немецкими школами и всеобщая воинская повинность, которая неусыпно работает с 1807 г. Но станем надеяться, что участь грядущих поколений славянства будет лучше участи поколений погибших. Мы верим, что мы, славяне, не только не хуже Запада, но лучше, и что это хорошее должно жить как для пользы всего человечества, так и в развитие нашей собственной национальности. Как член великого общечеловеческого организма, славянский народ имеет несомненное право жить, действовать, и никто не должен мешать свободному развитию этой жизни.

Пусть же история движения немцев на славянский восток будет назиданием грядущему и последующим поколениям славянства!