Славянский мир

III

Рассматривая этнографическую карту Европейской России[149], невольно обращаешь внимание на то пространство, где нет сплошного русского населения, где оно живет среди дремучих лесов поселками, то протянувшимися в виде лент, по берегам рек; то вроде островов и жил, окруженных инородческим населением. Эти ленты, острова и жилы образовались не вдруг, но веками, и притом под влиянием различных экономических и исторических условий, в которых находился в разные времена славянский народ. Напор враждебных народностей, необходимость простора полей для первобытного земледельца, еще не умеющего ориентироваться на малом пространстве, заставляли славянина искать таких мест, где бы можно было широко и привольно расселиться. Такую ширь, такую даль представляли безграничные равнины Восточной Европы. Туда и направились славяне с тесных мест многолюдного юга, беспрепятственно подвигаясь в этом мирном своем расселении до рубежа земли, до моря, где уже поневоле приходилось успокаиваться.

По силе таких причин радимичи и вятичи принуждены некогда были оставить свои прародительские земли и поселиться на крайнем востоке, по верховьям Днепра и около Оки. Те же причины двинули новгородских славян по бассейну Ледовитого океана вверх и на восток и способствовали расширению русской земли и сохранению племени в целости. Этому колонизационному стремлению благоприятствовало также направление рек, с Урало-Балтийской возвышенности растекавшихся на север и юг. Предприимчивость и отвага северного славянина, развившиеся в нем в длинном ряду колонизационных предприятий среди финно-тюркской расы, искали для себя нового простора, новой деятельности. И вот, упершись на северо-востоке в берег моря и в Урал, двигается он на юг и захватывает на пути все встречное. Но это не были захваты войны и насилия, это были победы практического ума, который заставлял соседние народы уважать себя, и они, не утрачивая своей национальности, верований и языка, локоть об локоть, как в строю, шли по пути развития, руководимые высшей расой.

Предание говорит, как однажды русский царь бился об заклад с мордовским ипозарем, у кого в народе найдется парень с наибольшею головой. И русский царь представил такую голову, какую не видывала мордва. На нее намотали вервие, которое обняло все Мордовское царство. Ипозарь Мордовский удалился к Синю морю[150]. Эта легенда может быть приурочиваема ко времени не позже XII ст., когда и начали образовываться среди инородцев эти русские острова и жилы; теперь они уже исчезают в Нижегородской и Тамбовской губерниях, но еще заметны в Пензенской и особенно в Самарской и Уфимской губерниях. Полной ассимиляции инородцев с Россией в течение семи столетий не могло произойти: того не дозволяет русский характер, не знающий насилия и ассимилирующий в год не более 0,8 %.

С Иоанна IV, когда ослабела деятельность верхневолжских ушкуйников, когда государство окрепло и почувствовало свою силу, предпринимается военный по ход во имя веры и Христа, против магометанствующих болгаро-татар в Болгарскую землю. Это колонизационное наступление вперед целым государством показало новый сильный пример частным попыткам в этом же роде. По пути, указанному Иоанном, Русь двинулась снова к востоку, на свободные татарские земли, и, заняв переселениями все Поволжье, отодвинуло ислам и язычество от берегов Волги в глубь лесов и степей. А одновременно утверждалась на юге, на Дону, своеобразная рать, казачество, выродившееся из ушкуйничества и состоявшее из всяких вольных людей севера и запада, которые на свой страх и помимо государственности охраняли славянство от напора тюркской расы. То же самое явление развилось еще восточнее, по Уралу.

Но кроме изложенных причин были также другие, имевшие громадное влияние на расширение территории и на округление границ России. Так, при Борисе Годунове уничтожение Юрьева дня породило массу недовольных новыми порядками, бросавшихся от центра на окраины. Точно так же никоновская реформа и преследование старообрядцев в продолжение двух столетий разогнали многих крепких духом русских людей по окраинам и за границу. Нам всегда казалось, что на старообрядчество не следует осмотреть исключительно со стороны вероучения. На знамени его начертана старина, которой русский человек является крепким поборником во всех отправлениях своей жизни: в вере, языке, нравах и обычаях. Во всех случаях соприкосновений с погаными — а такими, по мнению русского народа, были не только нехристиане, но и немцы в специальнонародном смысле этого слова, т. е. европейцы, — русские крепко отстаивали свою старину. Курбских было мало, и они являлись исключениями. И, к несчастию, это святое чувство народности, стесняемое и неправильно направляемое, выродилось в старообрядческий ригоризм. Преследуемые духовной и светской властями, старообрядцы бросились во все стороны за окраины. Но они останавливались вблизи границ Отечества в чаянии возможности снова в него вернуться. Киргизские степи, Кавказ, юг России, Буковина, Польша, Курляндия, Лифляндия и Финляндия — все эти пограничные местности получали русских поселенцев, людей необыкновенно крепких духом и телом. Селились они большею частью в таких трущобах, дебрях и недосягаемых с виду местах, которые, по народному смыслу, доступны только нечистой силе. И это стремление раскольников уединиться в укромных местах не было делом только необходимости, а представляет у них черту, общую со всем славянством. Издревле славянин любил селиться в местах недоступных. Так, первые славянские поселенцы Балканского полуострова сели в дебрях (Дибра на Дрине в Албании), где вполне дикая природа с расселинами и отвесными оврагами, где видны только ели, восходящие с темного дна глубоких рытвин и упирающиеся в высь поднебесную, где слышен только крик зверя. Там, на этом дьявольском месте (Деболь), на этой Проклятой Планине утвердились они, недоступные враждебным соседям. То же самое находим мы теперь в раскольничьих поселениях Курляндии, около Зельбурга; та же картина в Польше вблизи Августова, где по реке Гонче сидят поныне старообрядцы в числе 4500 д.[151]. В 1831 г., когда нашим войскам после долгих переходов по литовским землям пришлось спуститься в долину Гончи, они весьма были обрадованы открытием тут нежданно-негаданно целого ряда русских поселков. Звон колоколов, хлеб-соль, русская речь, русская изба с ее резною архитектурою, русская женщина с ее нарядом — все это родным, милым повеяло на наше войско и укрепило его дух на новые подвиги.

С Петра Великого к прежним условиям народного расползания по окраинам прибавилась еще рекрутчина. Для староверов и вообще для народной массы, не любившей новшеств, эта вечная солдатчина, с ее непонятными народу содержанием и формами жизни, была чистым наказанием Божиим, и потому побеги еще более усилились. В тесной связи и зависимости от таких центробежных движений русского народа стоит возникновение и развитие казачества, явления совершенно самобытного и оригинального, подобного которому не представляет история других народов. Этот своеобразный продукт народной жизни всегда был и теперь страшен Западу; как грозная туча, разражался он всеразрушающим ураганом над всем, что враждебно было его вере, народности и быту. Но не одною только грубою силой и отвагой держалось казачество: оно было крепко духом, богато умом. Такие типы, как Ермак, Богдан Хмельницкий, обнаруживают необычайную мощь и силу духа породившей их среды и вместе с тем свидетельствуют о богатстве и разносторонности ее духовных сил. Уральский Кромвель, сибирский Мориц — саксонский и украинский Елачич дают блестящее доказательство того, как эта казацкая масса была способна к крепкой организации, какие военные таланты в ней жили и каким политическим смыслом и дипломатическим тактом она отличалась.

Итак: западные враги заставили некоторых славян двигаться с первоначально занятых мест на восток; здесь переселенцы оседали по течению рек, среди инородцев; превосходство славянской расы, просвещенной к тому же христианством, пред тюрко-финскими туземцами повлекло за собой религиозное и национальное слияние последних с первой; развитие государственности, уничтожение Юрьева дня, раскол и рекрутчина произвели отлив русских людей от центра к окраинам. Вот исторические условия распространения и разрастания славянского элемента на востоке при одновременном ослаблении его на западе.

И в настоящее время продолжается малозаметная, по непрерывная колонизация пустопорожних мест юга и всего востока России. Туда ежегодно сбывается не менее 30 т. д., причем главными причинами выселения являются теснота и нужда. Эти переселения, которые совершаются пред нами воочию, имеют тот же самый характер, каким отличалось первоначальное движение славян из Индии в Европу.

При настоящем переселении редко, если поднимается целое общество; большею частью идут в одиночку или семьею. Сколько из всего числа переселяющихся принадлежит обществам, сколько одиночек и сколько семей, пока не исследовано, зато слишком хорошо известны причины, двигающие тех или других. Деревня, общество поднимается в том случае, когда испробованы все средства, потрачены все силы для улучшения благосостояния, а оно все-таки из года в год ухудшается и все наконец приходят в совершенную нищету. Такая нищета обуславливается обыкновенно отсутствием в данной местности особого промысла или ремесла, тогда как главный источник благосостояния — земледелие, хлебопашество — стеснен густотою населения и истощением почвы. До окончательного решения выселяться общество доходит медленно; ему нелегко оставить на произвол судьбы родительские могилы, веками насиженные места. Но мысль о переселении, первоначально забежавшая в голову одному или нескольким лицам, передается затем всему поселку, всей общине, пускает корни в мирской душе глубже и глубже, крепнет на почве новых житейских неудач и наконец переходит в твердое намерение искать новых мест.

Одинокие люди, стесненные обстоятельствами, а также широкие натуры, смекалки, бывалые люди, твердые характеры, верующие в удачу, решаются на отлучку скорее, иногда мгновенно; их не пугает неизвестность предстоящего; они, как бездомные, скоро находят себе кусок сытного хлеба. Переселения подобных людей отражаются благотворно более на северных, чем на восточных и южных окраинах России. Там, среди северных лесов и вод, увеличивается от этого число промышленников, которые, пожив жизнью охотника, рыболова, искателя приключений, обзаводятся со временем семьею, иногда из своих, и подвигаются все более и более вглубь, богатея, не нуждаясь ни в ком, сами себе господа, сами себе начальники. Нечаянное открытие подобных сельбищ совершается ежегодно, к удивлению администрации, к неудовольствию найденного поселенца.

Иначе двигается семейство, иным образом общество, т. е. несколько семей или род. У первых все решает старший, глава; ему советом помогает жена, руки — дети. Когда решено ехать, то выбирается такая местность для будущей оседлости, где понаслышке хорошо, а то бывает и так, что покажут рукою на восток или на юг и отправляются по пути, пока не усядутся. Все обращается в деньги, поднимаются с пустыми руками и двигаются как Бог послал. Прежде всегда шли с повозкою, с будою, нагруженною самым необходимым скарбом. Прежде, да и ныне случается, что семья останавливается там, где излюбилась местность. В былые времена их было много пустопорожних, теперь путь длиннее, место отдаленнее. Таким-то способом заселилось еще весьма недавно все Среднее Поволжье, а ныне двигаются на подобный лад за Урал, в Сибирь и к Синю морю. Глава семьи решает, направляет, указывает и кончает, если не умирает дорогою. Тогда его место заступает старший, при постоянном совете матери.

Еще иначе двигается общество, род. Для него это дело труднее, сложнее, требует обдуманности, вызывает нескончаемое галденье, ожесточенные споры. Оттого и имя славянам — споры, как называет Прокоп всех славян, живших за Истром, т. е. Дунавом, и двигавшихся на запад и юг в V и VI столетиях, во время великого переселения народов, в котором славяне играли важнейшую роль[152]. В настоящее время у более благоразумных и опытных общин дело переселения решается так, что вперед, за год, высылаются ходоки; они направляются сначала по определенному пути, потом теряются в массе препятствий, непредвиденностей и двигаются дальше и дальше уже наудачу; так доходят они до пограничных казачьих пикетов и тут, исходив Бог весть сколько верст, останавливаются на выборе подходящего места[153]. Если с таким ходоком ничего не случилось дорогою, и он возвращается домой цел и невредим, то добытые им сведения принимаются единогласно, и с весною двигаются к месту переселения главные рабочие руки. По снятии хлебов у себя, к осени, подымается все остальное: старики, бабы, подростки и дети. В новейшее время такой караван двигается по железной дороге и на пароходе, продав предварительно все свое имущество и рассчитывая только на вырученные денежные средства. При отсутствии же в прежнее время этих путей сообщения и при нежелании бросать домашний скарб нагружали имуществом, детьми и стариками телеги, буды, будки или холобуды, и в сопровождении верных псов караван двигался в далекий путь, достигая цели чрез какой-нибудь год, после испытания ужасных лишений. И, несмотря на то, такие переселения продолжаются из года в год; они никого не пугают, они присущи славянству и исторически нам известны: таково переселение сербов из Белоруссии или Белосербии на Балканский полуостров в VII ст.[154] и из Чехии во все стороны в XV ст.; таким же способом шли велеты, или волоты, по берегу Варяжского моря; так точно дошли и вандалы до Испании, а потом до Карфагена, где их священная гора называлась Журжево, или Журжа. Такое же урочище известно поныне на Дунае, в Румынии, где некогда жили северяне, нишане, тимочане и браничары[155], гонимые к западу аварами и печенегами и покоренные болгарами в IX ст.

Пришедши на новое пустое место, ему обыкновенно дают название, чтобы ориентироваться в размежевке. В этом отношении славянину выдумывать нечего: как бы ни были сладки грезы будущего, душа его еще долго плачет о прежнем заброшенном месте. Вот почему новые урочища получают название с родными звуками, которые повторяются на далеких расстояниях. Так, наша Волга находит отголосок в Чехии — Вльга и в Испанской Галиции — Валга; точно так же наш Маныч зовется иначе Моравою, которая встречается в Моравии, в Сербии и Болгарии. Река Стырь, приток Припети, находит свое отзвучие в Карпатах и Штирии. Лим встречается в Швейцарии и Болгарии. Река Лаба течет на Кавказе и в средине Германии; реки Великая и Мста находятся в Великоруссии и Болгарии; имя Рос из-под Киева доходит до Стокгольма и до Русильона во Франции у Пиренеев. Таким же образом встречаются одинаковые имена городов во всех почти частях Европы. Древнее имя славян — ван, имя, почти уже утраченное для европейцев, но употребляемое еще прибалтийскою чудью, — Ваналайзет можно встретить на берегах Атлантического океана: повыше Напта лежит город Ван, оттого и Вандея. В Курляндии находится приход Ваны[156]. У подножия Кавказа известно озеро Ван, по Проценке — Тмутаракань. В Голландии на Рейне, вблизи Утрехта, также лежит местечко Ван. Город Белград встречается во Франции в Русильоне; в Северной Германии, в Венгрии, на Балканском полуострове и в России — Белгород. Не десятками, а сотнями найдутся одинаковые названия урочищ как в Западной и Южной Европе, так и в России: и все это последствие родовых и других переселений, создавших славянский мир с его неиссякаемыми источниками жизни.

Подвижность, эта замечательная черта славянского характера, выразившаяся в величавом размете славянства по Европе, в народном представлении слилась с образом ровного, непрерывного движения текучей воды — Рсы. Оттого Волга — Рса, оттого Рось и Рос — текучий, бегучий род, со времен санскрита до появления его на крайних пределах Европы. Неоспоримо, что кельто-романы и германцы, родственные славянам по происхождению от общего арийского корня, также способны, как показала история, к движению, но оно никогда не доходило у них до такой широты, какою отличалось распространение славянства. Последнее в истории человечества столь важный факт, что вычеркивать его или умалять значение, как то делалось доселе, было бы не только несправедливо, но и вполне невежественно.

Если внимательно рассмотреть эти славянские урочища, рассеянные до Испанской Галиции, и соединить между собою однородные, как то сделано на прилагаемой карте, то получится густая сеть пересекаю щихся линий от Белоозера до Варны и от последней до Венеции, Праги и устьев Лабы.

Эта сеть указывает, где в древности осели славяне, где были их первые поселения в Европе. Она же дает понятие о путях движения славян от Каспия по Днепру до Дивы, Хрона, Выслы, Одры и Лабы к Варяжскому морю с одной стороны и по Дунаву, Рину, Роне и Луре к Атлантике — с другой.

Как в семье имеется глава, так и в обществе один из членов всегда пользуется большим уважением, почетом. Его слушают охотно, ему подчиняются безропотно, и он в трудные минуты решает важнейшие дела. Такого почетного человека зовут главою или старшиною общины. Ему содействуют старики — этот совет общества, в крайних же случаях оно прибегает к сходке.

Славяне, двигаясь в незапамятные времена к западу, основали теперь французский город Лимож, который прежде назывался Лемовичами. Вот что говорит о них Меркатор[157], основываясь на Страбоне и других древних писателях: «Лемовичи считались народом пришлым и потому еще долго употребляли свой варварский язык. Жили они семьями во 100 душ». Отсюда, вероятно, произошел Беловар или Беловеж, громивший Северную Италию в половине VI столетие до Р.X. Замечательно также, что когда этот род был покорен франками, то он оказался наиболее преданным впоследствии своему королю; такою же оказалась и Вандея во время революции, где при Юлии Цезаре жили ваны и анты, или славяне. Из урочищ лемовичей многие имеют славянский корень, напр. река Везеро-Везера, горы Гленок (Глинок); гора Тутела; крепость (притом единственная) Взарха. Когда лемовичи приняли христианство, то наиболее чтимым святым у них стал св. Георгий, покровитель земледелия и войны, образ которого красуется в гербе Московского княжества и которого особенно чтут ныне на верховьях Терека, на Донах, там, где гора Кион или Киев[158], где севернее течет р. Маныч, или Морава, где возле по Лабе и Белой существовала Тмутаракань, или Ван, местность издавна принадлежавшая антам, впоследствии касогам и в Новейшее время, адыгам-черкесам.

Приведенный пример быта лемовичей, живших одним двором во сто душ и управлявшихся своим главою, общ и всем славянским землям. Палацкий поясняет, что началом всех чешских деревень и сел был хутор. На таких хуторах жили семьи, пока хватало места, постоянно под главенством старшего. Когда семья очень разрасталась и хутор не мог более вмещать всех народившихся, то от него отделялись новые хутора, селившиеся по соседству, на вновь очищенных местах, в бору.

Эти отделившиеся семьи удерживали прозвище главы с присовокуплением окончания «ичи» или «овичи» — т. е. потомки такого-то главы. В XIII ст. из этого окончания образовалось другое — «иче», а потом уж «ич» и «вич». Звать по отцу — это общепринятый обычай в России, а в Вятской, Пермской и в других губерниях существуют фамилии с окончанием множественного числа и иногда в родительном падеже обоих чисел, причем все подобные фамилии происходят от прилагательных, означая качество, напр. Живаго, Мертваго, Сухих, Коротких, Гладкий, Сухопарый, Письменный, Толстой и т. п. Эти фамилии носят на себе отпечаток быта древнего славянства, дохристианского. В Чехии же, стране, покрытой некогда сплошными лесами, основатели хуторов много трудились, чтобы очистить избранное удобное и безопасное место в бору, который назывался по имени своего хозяина: честь, слава, мор, межа и т. п., оттого Честибор, Славибор, Морибор, Межибор и т. д.

Несколько таких семей, поколений, потомков прежних переселенцев образовывали впоследствии жупу, со своим жупаном или баном во главе, как то было в Паннонской или Савской Хорватии и в нынешнем Банате[159]. Власть такого жупана не касалась семейной жизни, она была очень невелика и, судя по некоторым просвечивающим данным, ограничивалась приведением в исполнение приговора сходок по разным общественным делам. Сюда могли относиться сборы податей, дела языческого богослужения, общественные жертвоприношения, торговля, поддержание путей, исполнение казни, прием гостей и посольств и т. д. Если можно приравнять власть и обязанности жупана к народно-выборным должностям настоящего времени, то она была не выше власти наших теперешних волостных старшин, которые действуют не иначе как по воле начальства, волостного суда и сходки. И такой старшина всегда выбирался и выбирается там, где население становится больше, где растут общественные нужды. Этою властью облекаются лучшие люди, бывалые, разумные, законники, иногда с особыми качествами представительности: силою, красотою, обаянием, мудростью, богобоязненностью. Но все эти первичные формы быта не имеют еще целостности; племя еще разъединено или пространством, или чужим пародом.

Отдельные семьи, отдельные роды живут себе традициями, очень слабы пред соседом, хотя с каждым годом растет семья, поколение или род не только от естественного прироста, но и от наплыва на то же место новых переселенцев, по примеру первых. И так шло дело из года в год, сотни, тысячи лет, пока не сгустилось и не сплотилось славянство, пока оно не стало лицом к лицу с чуждым элементом, искавшим также простора, земли, лучшего климата, довольствия жизни. Тогда в сознании племен, говоривших одним языком, веровавших одною верою, сама собою возникла мысль о необходимости самозащиты. Недоразумение с иноплеменными соседями на границах, ссоры по рыбному промыслу, охоте, за паству, за гон скота, похищение женщин и подобные причины принуждают обиженных обороняться, и вот возникают крепкие пункты, стены, застенки, гордыни, городища, обнесенные рвом с частоколом. Каждый славянский род имел подобные города, где скрывался в случае вражеского набега. Но особенно укрепленные пункты часто были там, где таких набегов ожидали постоянно: на Днестре жили тиверцы и угличи, и все города этих антов числом свыше четырехсот, в защиту от готов, болгар, печенегов и других тюркских народов были укреплены. По Балтике и в других местах их также было довольно, хотя меньше, чем на Днестре. Полагаем, что и в других местах было то же, зная, что во время войн немцев с моравами в VIII и IX ст. славяне неоднократно укрывались за стенами. Для защиты таких городов назначались особые начальники, воеводы, которые и отсиживались за укреплениями. В этих же условиях враждебных отношений — начала и кое-какого войска, людей, не только защищающихся, но защищающих других. Впоследствии подобные, но уже постоянные защитники имелись при всех особо чтимых языческих божествах и храмах, как, например, в Радогоще[160]. После понесенных обид, оправившись несколько, обиженный всегда старается возвратить себе потерянное, в особенности если он начинает чувствовать свою силу и крепость. Но воевать набегами, вразброд, без порядка не приходится. Тогда-то обращаются опять к выборным, вручая им власть для высоких действий. В славянских землях такая власть, предварительно только в военное время, вручалась достойнейшему из всего рода, который именовался тогда князем. Потом эта власть с помощью дружины, ратных людей, постоянных войск обращалась уже в наследственную, в особенности если заслуги князя были велики. Однако в мирное время власть князя была не важна, так как все зависело от веча, сходки, сейма и нередко от знатных людей. Зато в военное время князь являлся полным распорядителем, вроде Жижки, Гискры, Александра Невского и Дмитрия Донского.

Таких князей у северных славян в России, на Лабе, Дунае и Саве было много. Сколько родов, столько князей, а потому и столько несчастий и столько же несогласий, иначе говоря, отсутствие единства. Впрочем, не одни князья в этом виноваты, а и расселение славян по родам, отдельно, на местности, где сама природа делила один народ на множество разъединенных естественными препятствиями единиц.

Князей мы встречаем у славян очень рано. Так, мы знаем, что еще до пришествия гунн, в IV ст., во время распрей готов со славянами, при Эрманарике и Винитаре, у славян были князья[161]. Сербы переселяются в VII ст. на Балканский полуостров, имея также князей во главе[162]. У хорват и хорутан почти за то же время также князья. Да и самое переселение славян из дальних стран, сидение их между разными народами и столкновение с последними должны были вызвать в ранней поре расселения славян по Европе появление у них князей, ибо победа невозможна, если не имеется во главе военачальника (по-славянски князь). В одной из сохранившихся в Родопских горах песен у помаков времен первобытного переселения славян в Европу следующим образом характеризуется глава переселенцев:

Но между славянскими князьями, избранными народом, князьями, которым вручалась власть в военное время, которые в мирное время только приводили в исполнение решение веча и сейма, и между князьями германскими огромная разница. Последние — это самодержавцы, решатели судеб подвластных им людей; их слово — закон, они казнят и милуют, они начинают войну и кончают по произволу: они не ответчики пред народом. Да народа и не было: были только послушные дружинники, немилосердные воины. Холод и голод севера, куда пришли азы или аланы с Кавказа после удивительных приключений в чужих странах, заставили норманнов искать лучшего в кельто-славянских землях. Они спускаются с осторожностью, постепенно, не вдруг, как то сделали готы, подъехав к Янтарному берегу на трех кораблях. Во главе этого отряда стоит их князь, или грау, т. е. седой, или старшина-воевода. Его помощники не земледельцы, не промышленники, не торговцы: это воины, завоеватели, разбойники, нападающие на чужих, вечно грабящие мирных хлебопашцев и порабощающие их, чтобы, пользуясь трудом оседлого народа, продолжать свои завоевания и обращать в рабство новых несчастливцев. Вот в чем состояла разница между немецкими и славянскими военачальниками или князьями. И эта разница особенно заметна в деяниях суэвов, которые отличались своим хищничеством, своими организованными набегами с целью обогащения на счет других. Во всей этой истории нет ни одного зерна труда: везде видна алчность, разбой, коварство, кровь и бесчеловечное обращение с побежденным врагом. Такова правда возникновения германского государства на кельто-славянских землях, с такою физиономиею появился народ, который начал жить на счет других и поныне не прочь попользоваться плодами чужого труда[164]. Хотя еще Радогощ и Аттила мстили германцам-готам за славян, но эти стихийные движения народа, стимулируемого волею энергичных вождей, еще не сложились в нечто устойчивое и прекращались со смертию вождей без дальнейших последствий, как для германцев, так и для самих славян. Органического развития государственного строя еще не было. Этот последний должен был развиться постепенно, под влиянием не только внешних, но и внутренних условий, и для его укрепления, для сплочения разрозненных родов, для образования плотного ядра нужны были века. Внешние обстоятельства дали толчок такому развитию политического быта славянства прежде всего в Чехии.

Из предыдущего мы уже знаем, что славяне обитали в Голландии с самых древних времен, что место их поселения называлось Вильтабург, т. е. город вильтов, велетов. нынешний Утрехт. Покорив Галлию, франки начали распространять свои завоевания и с VI столетия стали подвигаться все к северу; здесь они впервые столкнулись со славянами — беловаками, другою отраслью северных славян, живших севернее Лутеции-Парижа и Сены. От них остались такие урочища, как Luyk — Лык, р. Wopper — Вепр, Рейн — Рин, гор. Res — Реш, одноименный с притоком р. Грапика у Мраморного моря и с гор. в Южно-Западной Далмации — Ресна; далее Orsoi — Орсова, или Оршова, Орша[165]. От этих мест было уже недалеко до Голландской Славии, которая и была завоевана в начале VII ст. франкским королем Дагобертом; он покорил фризов и славян-вильтов, причем вместо разрушенного Вильтенбурга был построен возле Утрехт. Потом при Пипине Геристальском Славония и Фризия были обращены в области Восточной Франции. Но завоевание еще не уничтожило славянства в Голландии; оно продолжило жить. Это усматривается из факта освящения церкви св. Виллибардом в древнем Славенбурге, что ныне Влердинген; здесь же, наконец, жил св. Бонифаций, известный христианский проповедник, погибший там же в середине VIII ст. от рук язычников-славян. Как все приморские славяне, славяне Голландии, усевшись на болотистой почве, занимались торговлею с прилежащими берегами, т. е. они должны были иметь сношения с Англиею, Франциею и, вероятно, доезжали до Испании. После этих разъяснений не можем удивляться, если славяне, потревоженные в своей мирной деятельности насильственными завоевательными действиями германо-франков, ушли или бежали оттуда с затаенною мыслью мстить притеснителям с оружием в руках. Между бежавшими и разоренными нашелся человек с крепким духом, сильною натурою, с непреклонною волею, человек бывалый и видевший, как купец, много, — некто Само или Сам. Имя это славянское и значит Самуил; так звали одного болгарского царя в XI ст. И в настоящее время у западных славян это имя в употреблении; например, Само Халупка, известный славянский поэт первой половины XIX ст.[166] Это же имя встречается у поруссов и литовцев. Можно предполагать, согласно истолкованию Палацкого, что Само был или считался франкским купцом, не по происхождению, а по подданству, родившись в Фризской или Голландской Славии, которая, как сказано, была покорена Дагобер-том. Не в состоянии будучи сносить чужеземного ига, Само со всеми своими одноплеменниками удалился из своего отечества вслед за порабощением последнего и вскоре после того появился неограниченным властелином соединенных славян в Богемии и Хорутании, бичом франков и авар. Гости, т. е. купцы, каким считался Само в Богемии и Хорутании, приходили нередко в чужие страны не только как торговцы, но и как предводители дружины, которая охраняла товар, привезенный в чужие края. Дружина наблюдала за истинным выполнением торговых сношений, иногда силою принуждала туземцев завязывать такие сношения. Подобным сказанному могло обуславливаться и появление Само, франкского купца, на новом театре деятельности. Неизвестно только, какие именно славянские земли покорились ему безусловно и какие присоединились к его державе потом на условиях зависимости или на союзническом праве. Некоторые полагают, что он царствовал в Богемии, нападая оттуда на франков и авар; другие утверждают, что он сначала утвердился в Хорутании и оттуда уже действовал на Богемию и дальше. Нам кажется, что тогдашнее положение Богемии, покрытой лесами, окруженной горами, страны укрепленной, самою природою и географически ближайшей к Нидерландам, наиболее соответствовало первоначальному утверждению власти Само именно в ней.

В 623 году Само появился в Богемии; здесь он нашел полную анархию и разорение, произведенные аварами, которые, бросившись из Тюрингии к югу, наводнили Богемию и держали ее в рабстве с 600 г. Встав со своим войском или дружиною во главе населения, он в 627 году успел выгнать авар за пределы страны, после чего благодарное население избрало его своим королем и царем. Само царствовал до 663 г. самодержавно, имел 12 жен, 22 сына и 15 дочерей. С 630 г. по 633 г. он ежегодно предпринимает походы в Тюрингию, против франков. Король Дагоберт в свою очередь предпринимал против него походы два раза, в 631 и 632 г., направляясь от Меца по Майну в Тюрингию, но возвращался каждый раз после неудач с пустыми руками. Действуя против франков, Само вместе с тем увеличивал свои владения во все стороны, соединяя разрозненных славян под своею властью, и процарствовал 35 лет, явив на деле первый пример самодержавия и государственности в славянском народе. Границы царства Само доходили к югу до Штирийских альп, к востоку до Одры, Тиссы и Карпат, к северу до Спревы и Гавоты, а к западу до истоков Майна, Роданицы и Солявы.

Держава Само

Таким образом Бранденбург, Саксония, Лужа, Слезака, Западная Галиция, Словакия, Моравия, Богемия, земля Стырко и левый берег Дуная от Ингальштадта, до Бретислава, или Пресбурга, — все это было в его власти. Ему были подчинены многие князья Сербской, или Сорабской, земли, между Солявою и Лабою, как то: Дерван (древлянский князь) и Валух, к которым бежали 700 болгар в 630 г. из оставшихся в живых после избиения их собратьев баюварами. Не менее замечательно обстоятельство, содействовавшее признанию соседними князьями главенства Само. Так, князь Сербский Дерван примкнул к нему вслед за победою, одержанною Само в 630 г., после трехдневной сечи, над королем Дагобертом у Домажлиц, ныне Тавс или Таус. После этого поражения франков Само проникал неоднократно в сердце Тюрингии. Для защиты от подобных нападений Тюрингия была передана в особое управление королевскому сыну Радульфу; а этот последний, замыслив отделиться от отца, начал искать покровительства и дружбы Само. Обезопасив себя таким образом с этой стороны, Само бросился к Одре и подчинил себе там всех славян.

Как умер Само, каким образом сошел со сцены этот замечательный человек, неизвестно, но после его не нашлось другого князя для поддержания и дальнейшего развития государственности на началах самодержавия в славянских землях. О массе же славянского люда в то время можно сказать только, что она еще менее имела политического смысла, чтобы понять, насколько гражданственность и единодержавие обеспечивают внутреннюю силу народа и успех его в борьбе с врагами. Поэтому со смертью Само все пошло по-прежнему по родам и поколениям, без связи, без единства[167].

Двести лет потребовалось, чтобы славяне убедились в необходимости единовластия, а немцы за это время делали с каждым годом видимые успехи не только в укреплении за собою отнятых у кельтов, галлов и римлян земель, но и в объединении своей национальности, в поступательном движении на юг и восток. К половине VIII ст. их пионеры стояли уже на Везере, Дунаве и Инне. При Карле Великом они подвинулись до Лабы и заняли весь правый берег Дунава до устья Савы и Средней Тиссы.

Выше уже было объяснено, каких приемов держались немцы в этом своем поступательном движении; в настоящий же раз мы остановимся на судьбе Великоморавского государства, которое на полвека выступило поборником против немцев и вместе с болгарами и чехами крепко отстаивало независимость западного славянства от немецких покушений на нее, вырабатывая в этой борьбе идеи общеславянского единства, крепко живущие в славянах, особенно русских, и до настоящего времени. Последнее обстоятельство чрезвычайно знаменательно. Оно доказывает не только живучесть расы, но и верность идей, зародившихся так давно на западе и осуществленных впоследствии на востоке.

Дабы выставить эпоху Великоморавского царства в надлежащем свете, необходимо предварительно ознакомиться с географиею этой страны и возобновить в памяти все те исторические события, которые служат объяснением ее особенного этнографического состава. Моравия сама по себе очень небольшое пространство, по обе стороны Моравы, от ее истоков из Исполиновых гор у графства Кладдско до устьев на Дунае, у Бретислава, или Пресбурга (Пожонь). С северо-запада Моравия замыкается Моравскими горами, с юга Дунаем, а с востока тянется Карпатский хребет между Моравою и Гроном (Хрон). Такое-то положение Моравии, между Чехиею и Дунаем, далеко за полабскими славянами с севера и хорутанами с юга, способствовало ее князьям возвыситься и оставаться независимыми в то время, как на Лабе свирепствовали кровавые войны славян с немцами, а на правой стороне Дуная, в Горотанке и Зап. Паннонии, немцы все двигались вперед, хотя и медленно, боязливо, натыкаясь беспрестанно то на авар, то на славян. Последние, впрочем, сами облегчали немцам достижение их цели. Видя ослабление аварского царства, падение аварского ига, они доканчивали его и этим самым очищали путь немцам на востоке в продолжение всего VIII ст. При этом немцы держались самой коварной политики: они то покровительствовали аварам, добиваемым славянами, в особых случаях переселяя первых к себе, то дружились со славянами и таким образом поддерживали между обоими народами постоянную распрю, взаимно их ослаблявшую. Моравия же, как и Чехия, со времени Само не находились во власти авар; обе стороны были свободны и почти нетронуты походами Карла Великого, который хотя и доходил до верховьев Лабы, но, встречая каждый раз отпор и неудачи, покончил свое царствование тем, что должен был отказаться от мысли овладеть Чехиею и Моравиею.

В последней, между тем, судя по отношениям моравских князей Прибины, Ростислава, Святополка и Коцела, утверждалось нечто вроде удельной системы с великим князем во главе. В этот союз входил также удел закарпатский, земля нынешних словаков, по долине Грана; здесь издавна существовало Нитранское княжество, управляемое младшим князем одного рода с моравскими князьями. Это Нитранское княжество играет важную роль в истории Великоморавского государства, и потому нельзя его пройти молчанием. Знакомство с отношениями его к Моравии дает основание заключить, что оно было подвластно моравским князьям, но что вместе с тем, по своему географическому положению за Карпатами, оно составляло особняк, настолько же отличный от Моравии, как теперь отличаются словаки от моравов. По ту и другую сторону Карпат жил один и тот же народ, но уже одни горы, разделявшие его, имели влияние на образование двух различных наречий. К этому следует еще присовокупить, что в Карпатах скрывались все славяне Венгерской долины со времени появления сначала влахов, а потом авар. Смесь моравов с другими родами: бодричами (на р. Бодрог), тимочанами, северянами, мильчанами (м. Мильцы Волынской губ.) и браничевцами, пришедшими из Западной Паннонии, Дакии, Влахии и из России, образовала Словакию, Нитранское княжество, нынешних Словаков.

Вскоре по падении аварского царства в 798 г. на местах авар между Тиссою и Седмиградиею, вплоть до Карпат, от гор Матры до истоков Тиссы в Марамарошском комитате, утвердились болгары. Этот отдел паннонских болгар был причиною, что болгарский царь Крум двинулся в 827 г. чрез Дунай и занял всю Восточную Паннонию, населенную отчасти болгарами посреди множества славянских родов.

С 798 по 815 г. в восточную Паннонию начинает проникать христианство чрез посредство греко-славянских просветителей. Случилось это таким образом: царь Крум во время войн с Византиею отсылал всех пленных, случалось до 50 т. за раз, в свою Болгарскую Паннонию, причем между этими пленными было немало священников, монахов и верующих христиан. Чрез них туземные славяне знакомились с христианскою верою, и это знакомство развивается настолько, что чрез полстолетие в Моравию уже являются вероучители Кирилл и Мефодий по призыву князей. Святые мужи утвердили грековосточное православие между западными славянами при содействии знаменитого Патриарха Фотия.

Граница Моравии и Болгарии шла около Буды, Вацова или Вайцена и у подножия Матры, причем какие-то карпатские соляные источники принадлежали болгарам. На реке Бодриче, притоке Тиссы, жили в то время подвластные болгарам бодричи, отдел северо-западных славян. С правой стороны Дуная, по долине р. Рабы и около Блатного озера, успели водвориться островками, хуторами немцы, на развалинах аварского царства и между многочисленными родами славян по Муре, Драве, Саве, Дунаву и Тиссе.

Для полноты описания знаменательной для славян эпохи IX столетия необходимо заглянуть в соседственную Чехию, которая играла немаловажную роль в судьбе Моравии во время княжения Святополка. С эпохи Само по 800 год вся история Чехии переполнена легендарными сказаниями, настолько же сбивчивыми, как то было до воцарения Само. В начале IX столетие становятся известны войны Карла Великого и Людовика. Оба, опасаясь за свои владения по Лабе и Рабе, желали во что бы то ни стало покорить Моравию и Чехию. Для сего немцы вторгались в Чехию; чехи укрывались в укреплениях, выжидали, делали засады и наносили своим врагам не раз чувствительнейшие поражения. Таким образом Людовик едва не попался в плен в 846 г., возвращаясь из Моравии, после войны с моравским князем Моймиром. К тому времени начало проникать в Чехию западное христианство; в 845 г. крестились в Регенсбурге (Резно) 14 человек чехов из знати. Объясняют это явление тем, что хотя Чехиею в то время управлял свой князь, тем не менее подвластные ему мелкие князья с их шляхтою не всегда были верны интересам своей национальности и часто изменяли не только своему князю, но и стране. Вероятно, тут действовали подкупы и обещания, которые западные миссионеры, не пренебрегавшие никакими средствами для достижения цели, употребляли в дело наряду с религиозными убеждениями. Немецкие анналы повествуют, что к половине IX ст. Чехия платила императорам дань, может быть, подобную той, какую Россия платила крымскому хану вплоть до Петра Великого, чтобы только избавиться от разбойничьих набегов; а набеги немцев того времени на Чехию были именно таковы. Из этого, однако же, еще не следует, чтобы Россия когда-либо была подвластна крымскому хану; неправдоподобно также, чтобы Чехия с такой ранней поры сделалась данницею Германии. Шафарик объясняет эту дань в виде откупа за спокойствие, и этому можно верить, так как немцы с появления своего в Европе только то и делали, что беспокоили всех соседей — галлов, бриттов, римлян и славян.

С 863 года Чехия тесно связывается с Моравиею, к которой также примыкают полабские и лужицкие сербы. Опять, как во время Само, все это сливается в один союз, центром притяжения которого на этот раз была не Чехия, а Моравия с ее князьями Ростиславом и Святополком. А чтобы союз этот еще более скрепить, последний женится на чешской княжне вслед за вступлением на престол в 871 г. Кстати заметим, что свадебный поезд невесты был настигнут франками и ограблен. 644 навьюченных лошади были отбиты врагом, но княжна с приближенными успела укрыться в теснине и спастись. Тогда-то, в следующем 872 г., разразилась на всем пограничном пространстве страшная война. Немцы, желая ослабить союз соседей, напали на чехов и одержали победу. Их князь Борзивой, укрывшись сначала в укреплении, бежал потом к своему зятю Святополку. Последний между тем одержал блистательные успехи над врагом, с которым и заключил выгодный мир в 873 г., после чего Чехия очистилась от неприятеля. Князь Борзивой, верный союзник Святополка, принял после сего крещение и предался мирному управлению страною, что продолжалось до появления мадьяр в 895 г.

После этого краткого очерка политического положения Моравии и соседних с ней славянских земель остановимся на великой славянской эпохе, в которую успели утвердиться учение православной веры и славянская державность при не умолкавших одновременно сечах и стонах у полабских славян.

Долины Дыи (Тая), Моравы (Марх), Ваги и Грона были с эпохи Карла Великого подчинены номинально немецким маркграфам. Славянские князья, случалось, платили дани и помогали своими войсками маркграфам. Вся Западная Паннония, т. е. долина Рабы и правый берег Дунава до устья Дравы, находились в церковном отношении с 803 г. в подчинении зальцбургскому епископу, который успел за это время обратить всех авар в христианство. Постоянные неудовольствия из-за них и ненависть к ним славян были причиною, что они таяли из года в год, гибли как от франков, так и от славян. За оказанные разновременно империи услуги славянскими князьями при водворении порядка между аварами многие из этих князей награждались землями, угодьями и пользовались доверенной им властью. Последняя незаметно усиливалась и распространялась с прибытием новых переселенцев из-за Карпат, водворявшихся на свободных аварских землях.

Начало IX ст. знает подобных подвластных императору горотанских князей — Придиславу, Стоймира, находившихся в зависимости от маркграфа. В 803 г. князья моравские и аварские, явившись в Регенсбург, обещались платить дань и служить империи. Между тем споры и неудовольствие между славянами и аварами все еще продолжались, и нередко последние просили императора о защите. С 811 года более не говорят об этих столкновениях, зато все чаще и чаще слышится христианская проповедь, которая доходила до Моравии и Словакии. Она двигалась по Дунаву, направляясь из Пассавского епископства. Этот год является между прошедшим и будущим какою-то гранью, за которою, с одной стороны, исчезают авары, а с другой — появляются между славянами немцы и распространяется христианство. Эпоха эта представляет собою еще ту особенность, что в это именно время славяне будто опомнились, почуяв свершившийся переворот, поняв, что, отделавшись от авар, они нажили себе новых опаснейших врагов в немцах.

В это же время становится известным моравский князь Моймир, уже крещенный пассавским епископом Уральфом. Этот князь, сознав необходимость мира и стремясь к поднятию своего княжества, занялся его устройством на основаниях христианства и просвещения. Для сего в 826 г. основаны были при нем два епископства: Голомуцкое (Ольмюц) и Нитранское. С учреждением последнего возникли в 830 г. между в. князем Моймиром и подвассальным нитранским князем Прибиною, отстаивавшим язычество, несогласия, которые кончились тем, что Прибина вынужден был бежать из своего княжества и искать покровительства у маркграфа. Прибина, приняв наконец крещение в Зальцбурге и перессорившись и там со всеми, пошел скитаться по Горотанке, Краине, в Болгарии, пока маркграф Крайнский Силах не принял его под свое покровительство в 836 г. Это покровительство снискало ему особую милость императора, который за рабскую покорность пожаловал Прибину землями вокруг озера Плесо, или Блатного, где он и поселился со своим сыном Коцелом, основав у устья р. Салы город Соловар (Мосбург), или Мохов. Снова сделавшись соседом Моймира, Прибина с виду помирился с ним, получив за это в возврат свое утраченное Нитранское княжество.

К этому же времени относятся войны императора с болгарами за Восточную Паннонию, что повлекло за собою появление болгар за Дунавом на Рабе. Утверждение болгар с 827 г. в Восточной Паннонии на целое столетие имело влияние на весь восток, на связь с Царьградом и на появление первоучителей в Великоморавском царстве.

Особенность характера Прибины, его неуживчивость, преданность императору и самолюбие вместе с влиянием, которым он пользовался в Нитранском княжестве, были причиною, что Людовик Немецкий заподозрил в. к. Моймира в стремлении выйти из-под вассальных отношений в империи. Напав на Моймира в 848 г. и свергнув его с престола, Людовик передал Моравское княжество племяннику Моймира, Ростиславу (Ростиц). Новый князь не мог позабыть всего зла, причиненного Прибиною Моймиру и стране. Очень скоро противники сошлись на бранном поле, где Прибина в единоборстве с Ростиславом пал в 861 г. На престол в Блатном княжестве вступил Коцел, а Нитранское княжество было присоединено к Великоморавскому и на удел посажен племянник Ростислава, знаменитый впоследствии Святополк. Если Моймир с его мирным направлением был заподозрен немцами в неприязни к ним, то чего же следовало ожидать от Ростислава, который, не теряя времени, начал укреплять город, сносился с болгарами и заводил дружественные сношения не только с чехами и лужичанами, но и с Царьградом. Умный и ловкий Ростислав прикрывал свои сношения необходимостью обеспечить Моравию от появившихся в это время на ее границах мадьяр; в действительности же политика Ростислава направлена была против немцев. Так продолжалось до 855 года. В то же время и в народе начинало с особенною силою выражаться неудовольствие на немцев за пропаганду непонятного ему учения на чужом языке, за искоренение его родных нравов и обычаев и замену их новыми западнонемецкими. Хотя в то время Церковь была единая как в Риме, так и в Царьграде, но между представителями духовной и светской власти Востока и Запада христианской Европы уже не было духовного единения и общности интересов; императоры Византийский и Римский и первосвященники, папа и патриарх, преследовали свои особые задачи, часто смешивая религиозные интересы с политическими. В изображаемое время римские императоры и папы стремились утвердить свою власть на востоке Европы, в славянских землях; в особенности папы простирали свои желание далеко на восток, внутрь Балканского полуострова. Но там уже упрочила свое влияние Византия, которая по географическому положению имела возможность раньше войти в теснейшую связь со всем славянским востоком. Западные же славяне были к этой эпохе уже почти порабощены латинянами и франками. Однако ж Моравия, лежавшая как бы посередине между западным и восточным, римским и византийским влияниями, притягивалась в это время болгарами к Царьграду. Поэтому неудивительно, если Ростислав, хотя и крещенный в латинство, искал спасения своей страны не в Риме, а у болгар и в Царьграде; а это тяготение Моравии к Византии и восточному православию должно было послужить противовесом политическому стремлению франков. Ростислав, подчиняясь в церковном отношении Царьграду, втягивал этим самым Византийскую империю в свою политику, что ему было весьма пригодно для предстоящей борьбы с немцами. Оно так и вышло, насколько осуществление подобного плана могло зависеть от даровитого славянского борца.

Вторжение короля Людовика в Моравию в 865 г. кончилось полным его поражением на его возвратном пути. Мораване, скрывавшиеся во время набега и вторжения неприятеля в своих укрепленных пунктах, остались невредимы. После этого власть Ростислава росла из года в год. Все славянские князья, в Чехии, Лужичах, в Зап. Паннонии, стали смотреть на моравского князя как на будущего своего освободителя от франкского ига, тем более что и момент для этого наступил удобный, так как маркграфы не хотели повиноваться императору и в самой императорской семье происходили смуты. Хотя история того времени и не признает Ростислава независимым князем, однако независимость фактически существовала, и это доказывается тем, что чужеземная власть и Церковь не признавались в то время не только в Моравии, но и во всех смежных с нею славянских землях. В это же именно время, в 863 году, явились в Моравию, в Велеград (Градишка) и первоучители Кирилл и Мефодий. Их прислал император Михаил III в ответ на просьбу Ростислава, желавшего иметь вероучителей с проповедью и службою на родном языке.

Прибытие свв. Кирилла и Мефодия открыло, по всей вероятности, глаза латинству на положение дел в Моравии, так как одновременно папа и император не замедлили напрячь все силы для порабощения вновь этой страны. Многочисленное франкское войско двинулось двумя путями к Моравии, чрез Богемию и по Рабе к Остмархии.

Ростислава осадили в 864 г. в Девине, вблизи Гра-дишки на Мораве, и взяли с него обещание креститься. Но чрез два года он в союзе с сыном короля, Людовиком, вновь взялся за оружие. До 869 г. война с переменным счастием велась только в Моравии и Паннонии, но затем театр военных действий перешел в Богемию и к северу, в Солявскую Сербию, которой князья вступили в союз с Ростиславом. Бавария и Тюрингия подверглись опустошению союзных славянских сил, и здесь-то впервые появляется на историческом поприще знаменитый Святополк Нитранский. Тогда король Людовик, собрав все свое наличное войско, двинул его тремя путями, по примеру деда. Одна колонна пошла из Тюрингии против сербов к Мышину; другая из Баварии действовала против Святополка, третья колонна подвигалась на север, против Ростислава, из Паннонии. Начальство над этими колоннами было вверено трем королевским сыновьям. Вся Южная Моравия по Дунаву и Мораве была опустошена, и войска, шедшие из Баварии и Паннонии, соединились вблизи Градишки. Жители бежали в горы и там скрывались среди непроходимых лесов. Несмотря на такие успехи немецких полчищ, они по недостатку жизненных припасов должны были отступить, как при Карле В. 870 год был для Ростислава годом высшей его славы, а для славян — годом торжества над врагом; в том же году восточно-греческое богослужение на славянском языке распространилось в Паннонии у Коцела и далее к югу и западу, среди савских и горотанских славян. Положение франков становилось изо дня в день безотраднее; они не только теряли власть, но от них и от Рима отвернулись все славяне правого берега Дунава, находя защиту у Ростислава, а духовную пищу — у Со-лунских братьев. Тогда-то, как это уже бывало раньше и как это потом повторялось неоднократно, немцы прибегли к подкупу, который удался. Нитранский князь Свято — полк, человек честолюбивый и властолюбивый, поддался обещаниям и предал свое княжество в распоряжение Карломана, сына короля. Потом, пленив коварно своего дядю Ростислава, он препроводил его, как изменника, к своему покровителю, а тот, заковав старца, отослал его в Регенсбург к королю Людовику. Там франкские, баварские и славянские вассалы осудили его на смерть, но король Людовик нашел, что этого мало, и приказал выколоть ему глаза и бросить в темницу. Так-то немцы распоряжались всегда: Винитар на р. Боге, Людовик на Мораве, Оттон у Бранибора и Арнульф на Рабе, — это все люди одинаковых понятий и одинаковой нравственности: коварные, употреблявшие на гибель славянства бесчестные средства и чужие силы!

Страна, лишенная главы, опустошенная дотла, досталась врагу и была передана в управление маркграфу. Очень скоро эти правители доказали, на что они способны, вызвав со стороны князя Святополка сопротивление. Неожиданно его схватили и закованного препроводили на суд к Карломану. Продолжавшиеся после этого всякого рода насилия со стороны немецких правителей заставили мораван восстать под предводительством священника Славомира. Святополк между тем, оправданный и одаренный королем, был выпущен на свободу с условием помочь немцам подавить восстание. Самолюбивый, обесчещенный и полный мести, Святополк отправился с немецким войском в Моравию, как будто против своих. В действительности же он готовил страшное мщение, условившись об этом предварительно с моравскими вождями. В одной из битв он внезапно перешел на сторону восставших и тут же нанес немцам страшное поражение. Освободив Моравию от врага, Святополк искал союза с чехами, женившись в 871 г. на дочери к. Борзивоя, причем тут-то и произошло нападение на свадебный поезд невесты, о котором было помянуто выше. Здесь несколько слов о характере Святополка. Мирная политика Моймира, стремившегося обеспечить спокойствие страны согласием с соседями, ставила его в необходимость снисходительно смотреть на вторгавшееся латинство; а последнее не могло не иметь влияния на порчу доброго от природы и доверчивого славянина. Простота народной жизни исчезала, чистота нравов и отношений портилась под растлевающим влиянием католической пропаганды, действовавшей ухищрениями, не гнушавшейся бесчестными средствами для достижения целей. В таких условиях пришлось развиваться и молодому, пылкому и самолюбивому Святополку. Свидетель беззаконного низложения Моймира и нескончаемых предательств разных маркграфов и даже сыновей императора, Святополк во все время княжения Ростислава должен был лавировать между дядей и немцами, то поддерживая Ростислава, то склоняя ухо к выслушиванию наветов и наущений врагов, которые только и искали случая поссорить племянника с дядей для ослабления Ростислава.

Наконец вражеское влияние восторжествовало. Еще язычник, Святополк, по всей вероятности, сильно опасался, чтобы и с ним не поступили, как с Прибиною, изгнанным за сопротивление ввести христианство; возвыситься же до понимания национальных интересов и во имя их действовать в крепком единении с Ростиславом Святополк не мог при своем неразвитом уме и испорченном нраве. Это отсутствие государственного смысла и понимания, эта испорченность нрава и недальновидность, закрывавшие от Святополка истинные цели врагов, были причиною того, что он бросился в объятия немцев и предал им своего дядю. Может также быть, что ему был обещан великокняжеский престол, чего, впрочем, не только потом не сдержали, но и отплатили своему слуге черною неблагодарностью. Только тогда, сидя в тюрьме, он ясно понял своих приятелей и задался мыслью отмстить им. И понятно, что для осуществления этой задачи он со спокойным духом мог прибегнуть ко всякому средству: к обману, к измене. Сами немцы подавали пример такой системы действий. Почему же не употребить против них их же оружие, если не на пользу народа, то для своей собственной выгоды, для удовлетворения самолюбия, для грубой мести? Недальновидность Святополка доказывается еще и тем, что призванные Ростиславом первоучители, свв. Кирилл и Мефодий за все время княжения Святополка действовали на свой страх и не находили должной защиты у княжеского престола. Святополк их только терпел, но не любил и не покровительствовал, так что под конец Мефодий должен был искать защиты у византийского императора. Мы полагаем, что если б вместо Святополка сидел на великокняжеском престоле Ростислав, он не допустил бы папу говорить и делать сегодня одно, а завтра другое; он, вызвавший проповедь христианства на родном языке, сумел бы ее и отстоять и не потерпел бы около себя чужеземного епископа Вихинга, который сумел овладеть Святополком и даже восстановить его против Мефодия. Эта слабохарактерность вовсе не оправдывает Святополка, напротив, еще ярче выказывает его недостатки. Наконец, отсутствие государственного ума у Святополка доказывается его дружбою и даже покровительством своему злейшему врагу, маркграфу Арнульфу, который при первом удобном случае не только изменил своему куму Святополку, но даже навел на него тучу диких мадьяр, положивших конец Великоморавскому государству. Если во время княжения Святополка и сделано что-нибудь хорошее, то оно объясняется не добрыми побуждениями со стороны князя, а его безграничным самолюбием, ради которого он воевал и отстаивал прежде всего себя, а уже потом Моравию. Святополк был испорченный немцами славянин, который начал дурно и кончил гибелью своего государства.

Не можем при этом случае не обратить внимание читателя на особенное сходство в положении Великоморавского княжества и в политике его правителей с гогенцоллернскою монархиею, которая чрез 800 лет повторяет то же, что было сделано Моймиром и Ростиславом. Фридрих Вильгельм I был миролюбив, домовит, скуп и истинный хозяин своей страны. Той же политики придерживался Моймир, которому наследовал победоносный Ростислав, умный и дальнозоркий воин, хороший политик, любимец народа и грозный враг своего соседа. Он с пользою употребил накопления Моймира, как впоследствии Фридрих Великий воспользовался скопидомством своего отца. Он обратился к востоку, желая избавиться от Рима и императора: Фридрих II подобным образом держал себя в отношении к Австрии и католичеству. Тот и другой боролись с ничтожными силами против громадных полчищ и одинаково счастливо отстаивали свою страну. Разница в том, что Ростислава погубила измена, а Фридриха спасла Россия! Но из этого еще не следует, чтобы для России не нашелся новый Арнульф!

Святополк в союзе с чехами и вспомоществуемый народом, в 872 г. изгнал врага из пределов Моравии и вторгнулся в Германию. Император Людовик, обессиленный столь продолжительным противодействием, искал мира и заключил его в Форхгейме в 874 г., причем Моравия снова сделалась независимою. Этот удачный акт живет в памяти народа до настоящего времени, и имя Святополка воспевается по сю пору, хотя история говорит об этом князе другое, и не в его пользу. Вскоре княжество Святополка обратилось в действительности в великое: славянские князья в Малой Польше, на Красной Руси, в Слезаке, под Солявою и Девином (Магдебург) до Спревы, Вислы, Стрыя и Дуная — все признавали верховенство Святополка и платили ему дань. Такое распространение власти к востоку вместе с несогласиями, возникшими с маркграфом Каринтийским Арнульфом, были причиною, что в 882 г. болгары в союзе с немецкими вассалами вторглись в Моравию, причем Святополка было приказано убить, хотя бы изменою.

Держава Святополка

Тогда снова возгорелась война; мораване перешли чрез Дунай и заняли Паннонию, т. е. правый берег Дуная до Рабы, которая после счастливой для Святополка битвы осталась за ним до конца его жизни. После этого не удивительно, если сам император Византийский называл Святополка государем, царем, самодержавным императором, а царство его известно было грекам под именем Спендоноплокоса.

О князе Коцеле в это время больше не упоминается; по всей вероятности, он умер вскоре после Форхгейм-ского мира, около 877 г. Также вероятно, что после сего Святополк заявил свои права на Блатное княжество, т. е. на Моравскую Паннонию.

В 885 г. заключен был мир с Арнульфом, подтвердивший приобретение и независимость Святополка. До 890 г. отношения соседей были наилучшие, так как в это время Арнульф искал королевской короны, которой добился благодаря содействию и Святополка. Последний за оказанную услугу на рейхстаге в Обермунстерберге был утвержден ленным владетелем Богемии.

Одновременно с этими событиями Византия вела нескончаемые войны с болгарами, против которых призвала наконец на помощь мадьяр. С 888 г. многие из их родов кочевали и утвердились в Восточной Паннонии, т. е. в нынешней Большой Венгерской низменности. До_́лжно полагать, что они действовали отчасти по внушению Арнульфа, так как последнему было нужно разорвать союз, нарушить доброе соседство и согласие моравян с болгарами, у которых в то время княжил замечательный князь Борис-Михаил. Вот этих-то мадьяр Арнульф направил на Моравию с востока, сам же со своим войском и с вассалом, хорватским князем Брячиславом, вторгся в нее с запада и юга. Снова началось беспощадное разорение Моравии, которое в 894 г. едва не стоило жизни самому Арнульфу. Отбиваясь во все стороны, Святополк скончался в том же году в самом разгаре войны. Обстоятельства кончины его неизвестны. Следует, впрочем, полагать, что здесь опять орудовала измена[168]. После его смерти вступили на княжеский престол его сыновья, Моймир и Святополк; несогласия, возникшие между ними из-за интриг Арнульфа, привели к окончательному падению Великоморавского княжества. В 907 г. мадьяры одержали блистательную победу у Бретислава (Пресбурга) над славянами и немцами, прошли вдоль и поперек Моравию и окончательно осели на Тиссе. Все, что могло бежать, удалилось в Карпаты, в Хорватию и Болгарию, унося с собою предание прошлого и веру отцов[169].

Одновременно с этою знаменательною для всего западного славянства эпохою энергических попыток пробудить национальное самосознание славян и сплотить их в крепкий политический организм действовали на пользу славянства свв. братья Кирилл и Мефодий. Родились они в Солуни, от греческих родителей. Некоторые полагают, что они были славянского происхождения. Достоверно, по крайней мере, то, что самое место рождения с юных лет связало их со славянами, которых в Солуни и вокруг, в древней Славии, было больше, чем греков. Точно так же и славянский язык в то время в Византии был в одинаковом почете с греческим; это был массовый, народный язык, который необходимо было знать каждому образованному греку. Память о том, что один из величайших императоров Византии, Юстиниан, или Вправда, и знаменитый полководец Велизарий были славяне, сохранилась до поздних времен. За эту же эпоху в конце IX ст. царствовал в Византии император Василий Македонянин. Эти сопоставления наглядно указывают, какую роль играли тогда в Греции славяне, которых политическое значение увеличивалось еще соседством болгар, где в это же знаменательное время царствовали государи, один славнее другого.

Младший брат Кирилл отличался необыкновенными способностями, владел многими языками и потому вместе с братом Мефодием не мог остаться в тени по прибытии в Царьград. Здесь Кирилл вскоре познакомился с Фотием, которого великие дарования имели несомненное влияние на образование братьев. Известно, что за глубокие и разносторонние познания Кирилла звали философом. Здесь уместно будет заметить об одной особенности Востока, которою он уже тогда резко отличался от Запада. Греки, распространяя христианство, не ограничивались передачею новопросвещаемым только обрядности, религиозно-практических форм, но главным образом старались развить в них понимание основных истин христианских, составляющих то, что называется духом веры. Для достижения этого объяснение истин веры на языке просвещаемых представляет не только могучее, но и единственное средство. Вот почему греки не пренебрегали чужими языками, но тщательно их изучали. Коптский, армянский, славянский, хозарский, готский языки были одинаково знакомы грекам, как их собственный, латинский и еврейский языки. На Западе же изложение истин веры велось только на трех древних языках, на том, между прочим, основании, что надпись на кресте сделана была по-еврейски, гречески и римски. Недаром св. Кирилл, умирая в 869 г., завещал своему брату и ученикам не следовать троязычной ереси, которая продолжала жить в Риме со времен Пилата. Эта троязычная ересь разнила в своих последователях нетерпимость не только к языкам новых народов, но и к самим народностям. Лишенная возможности действовать на язычество путем нравственного убеждения, она насильственным образом, при посредстве огня и меча, загоняла язычников в христианство, с беспощадною жестокостью преследуя всякие попытки согласовать требования веры с потребностями жизни. Оттого-то столько войн, столько крови, столько коварства. Иным образом действовала Византия; везде ее проповедь идет на родном языке просвещаемых народов. Этому же научила она и Россию, и теперь слово Евангелия раздается на живых языках востока России, среди магометан и язычников финноугрского и тюркского племен. После сказанного будет понятно, почему изучение языков в Византии было важно; почему Кирилл Философ получил образование именно в этом направлении; почему он мог сделаться другом Фотия, а потом его помощником в воспитании императора Михаила III.

Кирилл и Мефодий, посвятив себя богословию, жили: первый — в Византии, при церкви Свв. апостолов, а Мефодий — в Полихронском монастыре, близ города Кизики на Азиатском берегу Мраморного моря. Тут-то, вдали от света, они предались изучению македонского и болгарского славянства, задавшись вместе с Фотием целью обратить этот народ в христианство и из опасного врага превратить его в мирного соседа Греции.

За это же время их посылали, как миссионеров, защитников христианства, его поборников, то к сарацинам на Тибр, то к хозарам, где уже было немало христиан-арианцев. Каган Хозарский, не зная, чего придержаться: арианства, магометанства или иудейства, просил византийского императора прислать ему учителей. Выбор пал на свв. братьев. Время прибытия славянских первоучителей в Корсунь (Севастополь) не вполне верно определяется, но, во всяком случае, оно было не раньше 840 г. и не позже 856-го. Их пребывание в Корсуни особенно знаменательно обретением там останков некогда низложенного, сосланного и погибшего в 94 г. папы Климента, с которыми они вернулись в Царьград, покончив свою миссию с успехом. Этот опыт в миссионерстве дал Кириллу и Мефодию особый закал, развил в них умение действовать в непочатых краях и подготовил к деятельности между славянами. Чтобы достигнуть давно задуманной цели, Кирилл занялся разработкою славянского языка, на котором в то время только говорили, но еще не писали. Существовавшие у славян письмена были своеобразны, сбивчивы, походили более на знаки, клинья и состояли из ряда линий и разных порезов на дереве. Ученые славяне пользовались латинским и греческим языками и очень скоро обращались в римлян или греков.

В 855 г. Кирилл с помощию армянского, иберско-го, сирийского, коптского и готского языков, основываясь на грамматически разработанных и ему хорошо знакомых греческом, латинском и еврейском языках, составил совершеннейшую славянскую азбуку. После этого приступлено было к переводу на славянский язык Евангелия, Псалтыря и богослужебных книг. Труд этот не мог быть окончен разом, и на долю Кирилла выпало в этом случае положить начало делу, показать возможность его исполнения. Продолжателем его труда был Мефодий и их ученики Горазд, Наум, Савва и другие. К 861 г. проповедь на славянском языке настолько подвинулась вперед, что многие болгары даже сделались ревностными христианами, и наконец сам болгарский князь Борис принял в том же году крещение и наречен был Михаилом. Тогда славянская литургия, уже успевшая утвердиться в Греции и вокруг Солуни, поднялась до Дуная, перешла в Дакию и Паннонию и утвердилась у подножия Карпат по хребту Матры, по р. Торице и в Ягре (Эрлау). Таким-то образом восточно-греческое вероучение на славянском языке дошло до пределов Великоморавского царства и окружило Сарматию, нынешнюю Россию, по всему юго-западу, от Карпат до Корсуни. Это географическое движение церковнославянского богослужения служит объяснением всему, что случилось в указанных странах в продолжение последующих 150 лет, до принятия христианства в. к. Владимиром. В эту знаменательную эпоху духовного подъема славянства его лучшие силы на всех окраинах и концах будто сплотились для совокупной и единодушной деятельности на пользу народную и в ослабление врагов. Ростислав в Моравии, Се-мовит в Польше в 860 г., Рюрик в России в 862 г., Борис в Болгарии — все это громкие представители если не христианства, то государственности. И в то же время в Чехии, Сербии и Хорватии совершаются если не громкие, то, во всяком случае, важные для славянства события. Даже Царьград был проникнут в это время духом лихорадочного движения на пользу истины и правды, что, в свою очередь, имело весьма важное значение как для всего славянства, так и для России.

В 857 г. водворяется на патриаршем престоле знаменитый поборник православия Фотий, при котором начинаются церковные несогласия с папою Николаем I[170]. Причиною тому была Болгария, которая, увидев в христианстве новый свет, желала вместе с тем на вечные времена укрепить свою независимость от Византии и для этого обратилась, по принятии крещения, к папе с просьбою прислать священников и учителей. Пока дело ограничивалось только этим, Фотий молчал, но когда папа Николай I затронул патриарший престол, который желал подчинить себе, когда в славянских землях начали вводить римское богослужение, непонятное славянину, и когда в этой службе появились догматические уклонения от определений Вселенских Соборов в учении об исхождении Св. Духа, тогда Фотий на соборе в Византии в 867 г. предал папу Николая I проклятию, и церковные сношения Востока с Западом прекратились. Впоследствии и Болгария, при новых отношениях к Византии, не желая подчиняться в государственном смысле папе и не получая от него требуемого отдельного и самостоятельного архиепископа, вновь примкнула в 870 г. в церковном отношении к Востоку, от которого и получила желанного пастыря.

В этом же десятилетии, и именно в 862 году, в. к. Ростислав Моравский, почувствовав возможность отделиться от немцев и услыхав от соседей в Нитранском княжестве, что можно быть христианином без помощи чужеземных языков, обратился с просьбою к византийскому императору выслать ему славянских учителей. Нестор упоминает, что в этой просьбе принимали участие также князья Нитранский Святополк и Блатный Коцел. На избрание императором Михаилом III именно Кирилла и Мефодия, вероятно, имел влияние Фотий, истинный друг Кирилла, весьма хорошо понимавший, к чему поведет такое удовлетворение просьбы, если только вручить новую паству испытанным, высоконравственным и образованным людям, каковы были и каковыми слыли Солунские братья. Кроме того, как императору, так и Фотию было известно, что они и вдали от Византии, у чужого князя и в окраине, подлежащей ведению в церковных делах римского папы, не только останутся верны убеждениям Восточного Патриархата, но и не станут признавать другой власти, кроме императорской. Таковы они были в спорах с сарацинами и у хозар, откуда вернулись с еще более окрепшим духом. При отправлении братьев Кирилла беспокоило только одно, что у моравян и вообще у славян по Дунаю нет письменности. Обстоятельство это было для него чрезвычайно неудобно как в смысле просветительном, так и на случай, если б понадобилось защищать свое учение от всяких нападок со стороны римского духовенства, а что нападки эти будут, Кирилл мог предполагать наверное, так как духовенство римское не преминуло бы обвинить братьев пред папою в ереси, каковою считали учение на народном языке. Побуждения к этому, с точки зрения латинских духовных, были очень сильные. Мы уже знаем, что в Болгарии и между славян македонских христианское учение на славянском языке принималось охотно, прививалось скоро и распространялось настолько успешно, что грозило отвратить моравян от Рима и его епископов в Пассове и Солнограде. Последние жили и кормились на счет славян: первый — по левому берегу Дуная до Нитранского княжества (Словакия), а второй — по его правому берегу, со включением Нитранскаго княжества. Моравия уже имела двух епископов из Рима в Голомуце и Нитре, а третий сидел в Соловаре (Мосбурге) в княжестве Блатном. Под их ведением находилась целая армия священников и монахов; народ хотя и не понимал их, тем не менее исправно платил дань на поддержание церквей и на содержание причтов. Вот этих-то вечно стяжательных проповедников, которые должны были остаться не удел, без хлеба, Кирилл и опасался, основательно предполагая возможность различных нареканий и клевет с их стороны на себя. Однако византийская политика, воля императора, дальновидность Фотия и своевременная просьба Ростислава побудили Кирилла согласиться на очень опасное предприятие.

Убедившись наконец, что переводы, исполненные для македонских славян и болгар, будут пригодны и для других им подобных славян по Дунаю, Кирилл вместе с Мефодием и с несколькими священниками, между которыми был также Клемент, будущий македонский епископ, отправились в Моравию в 863 г. Останки папы Клемента, богослужебные книги на славянском языке — вот их дары славянскому пароду, с которыми они шествовали по Дунаю вверх. Со славянским Евангелием в руках, с такою же проповедью и речью на устах они перешли границу Болгарии и были встречены населением и в. к. Ростиславом торжественно. Их водворили в Велеграде, в столице князя, вблизи Градишки на Мораве. Тогда-то начались постройки и освящение церквей, проповедь во всех концах Моравии. Дальнейший перевод богослужебных книг не прерывался; время это было похоже на истинное воскресение славянства. Кирилл построил и освятил церковь Св. Петра в Голомуце в год своего приезда и вторую, Св. Климента, он построил и освятил в год своего отъезда в Рим, в 867 году, в Ли-томышле. Вместе с тем шло приготовление учеников к священническому сану, повсеместное учение и крещение язычников. Успех был неимоверный, и славянская проповедь очень скоро достигла берегов Лабы, Вислы и Рабы. Пассовский и солноградский епископы были крайне недовольны и жаловались папе. Одновременно последовал разрыв между патриархом и папою, чего, однако же, Солунские братья еще не знали. Тогда-то папа, которому косвенно была подчинена Моравия, как считавшаяся во владении римского императора, потребовал к себе на суд обоих братьев. Те, по верной поговорке, в данном случае, может быть, более, чем когда-либо, получившей свое значение: «Со своим уставом в чужой монастырь не суйся», немедля отправились в путь как для своего оправдания, так и для успеха самого дела в землях, не подлежавших ведению Византии. С тою же святынею, т. е. с останками папы Клемента и со своими книгами, они прошли Паннонию, Блатное княжество, Горотанку и Истрию, дойдя до Венеции и проповедуя славянам по дороге. По пути они успели побывать у князя Коцела, который, опираясь на силу и власть Ростислава, также примкнул к вероучению на славянском языке. В Венеде (Венеции) им пришлось выдержать жестокий спор с латинянами, которые от них услыхали такую же правду, какую позже слушало латинство от Гуса и Лютера. В Риме папа встретил их с торжеством, что всецело относилось к останкам возвращаемого в Рим некогда оттуда изгнанного в Корсунь Клемента. Кирилл в это время был священником, а Мефодий — монахом, и потому папа навряд ли вышел бы встречать их, призванных на суд, если б не указанное выше обстоятельство и не другие причины, о которых мы сейчас скажем. Подвиг обретения и принесения мощей из Корсуни в Рим и нежелание папы потворствовать немецким епископам, зависевшим более от императора римского, чем от него, были главными причинами подобной торжественной встречи. Кроме того, новый папа Адриан II полагал уладить спор с Болгариею и опасался Ростислава, которого желал иметь на своей стороне; а последнее не было бы возможно, если бы Солунские братья не получили благословения от папы. Совокупность этих причин имела влияние на оправдание в 868 г. Кирилла и Мефодия и на разрешение им продолжать учение на славянском языке.

Однако это не помешало надолго удержать братьев в Риме, а Кириллу суждено было и навеки остаться в нем: сильный духом и умом, но впечатлительный и слабый здоровьем, он не вынес душевных потрясений, которым, без сомнения, подвергался в Риме, и скончался там же 14 февраля 869 года. Продолжительное пребывание Солунских братьев в Риме и оставление только что основанных славянских кафедр без пастырей побудило Коцела просить папу о скорейшем возвращении Мефодия. Ростислав, занятый в это время войною, не мог просить о том же, но, вероятно, он же и был причиною, что соседственный князь, подвластный немцам, всегда покорный и им обязанный, решился на такую просьбу. Как бы там ни было, но Мефодий, похоронив брата, вернулся обратно в сане епископа Моравского и поселился, выжидая окончания войны, у князя Коцела в Соловаре (Мохов, Мосбург). Вот этот-то весьма небольшой период пребывания Мефодия у Коцела замечателен именно тем, что славянская служба, проповедь, речь и письменность начали распространяться удивительно скоро по всем соседним славянским землям. Они охватили Хорутанию, Истрию, Паннонию, Хорватию и Далмацию и имели на будущие события большое влияние. Латинский епископ в Блатненском княжестве оказался в такой мере бессильным, что должен был удалиться из страны, жалуясь в Зальцбурге и папе на учение Мефодия. Тут-то ересь троязычная, как говорил Кирилл, поколебалась и стала терять почву. В 870 г. Мефодий уже архиепископ Паннонский, по настоянию Коцеда. Но в том же году Ростислав, достигнув зенита своего величия, был изменнически предан врагам и оторван от своей страны. Так как Мефодий не прощал Святополку этого поступка и порицал его, то очень понятно, почему князь Моравский был равнодушен к деятельности архиепископа. Это равнодушие повело впоследствии к тому, что не только папа, но даже и Святополк перестали верить в истинность Мефо-диева учения. До 872 г. Мефодий остается в Паннонии у Коцела, продолжая свою деятельность. В этом году его снова требуют на суд, но не папа, а зальцбургское духовенство, которое он, сам того не желая, вытеснил из земли Стырко своим учением на славянском языке. До 873 г. его томили судом и держали в темнице; он выдерживал ожесточенные споры, пока наконец не заступился за него папа, рассчитывавший этим способом подчинить Моравию и Паннонию исключительно своему влиянию. Ему хотелось исторгнуть эти земли из-под влияния независимых от римского престола епископов и королей. Законность своих притязаний папа между прочим основывал на том, что еще в 572 г., до прихода авар, уже существовало Сремско-Паннонское епископство, где в памяти народа жил еще апостол Андроник, ученик апостола Павла, один из 70 учеников Спасителя, по стопам которого будто бы пошли Кирилл и Мефодий. А между тем в 874 г. умирает Коцел, и княжество Блатное переходит до присоединения к святополковой державе к немцам. Тогда Мефодий, освобожденный, как бы оправданный, направился в Моравию и Чехию. Из его рук принимают крещение в том же году князь Борзивой и Людмила, после чего он беспрепятственно уже продолжает свое святое дело собственно в Моравии, вплоть до 879 г.

Святополк, то воевавший в это время, то дружившийся с немцами, поддался наветам на Мефодия, который не соглашался признать новое толкование о Святом Духе — filioque. Вызванный по этому поводу папою снова и опять оправданный, Мефодий возвратился в следующем году в Моравию с правом служить на славянском языке и веровать по-восточному. Однако папа обошел его тем, что посадил на Нитранское епископство недостойного ему помощника, опозоренного франка, хитрого и коварного Вихинга, которому дано было право употреблять во время богослужения исключительно латинский язык. После этого положение Мефодия становилось изо дня в день труднее. Равнодушие и недоверие Святополка, происки Вихинга, ослабление сил самого Мефодия в постоянной борьбе за истину и правду сильно задерживали успех его святого дела. К счастию для последнего, Святополк в 882 году начал новую войну с Арнульфом. Он очень удачно вел ее и приобрел всю Паннонию от Дуная — Бретислава (Пресбург) и Вацова (Вайцен) до устьев Дравы и от Блатного озера до Тиссы. Эта война дала повод Святополку несколько опомниться и меньше верить Арнульфу и Вихингу. Он помирился с Мефодием и послал его проповедовать в Паннонию. Тогда немцы, не зная уж, чем взять, клевещут на Мефодия византийскому императору, который его и вызвал к себе в Царьград по этому поводу. По приезде в Царьград он был принят с почетом, оправдан, обласкан и отпущен обратно с благословения патриарха продолжать начатое дело. Последним деянием Мефодия было освящение церкви в Бьрно в 884 г. Затем 6 апреля 885 г. он скончался в Велеграде и похоронен в стене, за алтарем церкви Богородицы.

Таким образом, из 22 лет пребывания Мефодия в Великоморавском княжестве он около семи лет пространствовал из Велеграда в Рим и обратно, был в Зальцбурге, Соловаре и в Царьграде. Но и эти хождения не прошли бесследно для дела проповеди, и мимоходом брошенное зерно дало хорошие ростки везде, равно как и в северозападном углу Балканского полуострова.

Мефодий, умирая, назначил себе преемником своего ученика, человека образованного и приверженного Востоку, Горазда. Но как он, так и все остальные ученики домогательствами Вихинга сначала попали в темницу, а потом их всех изгнали, а на их местах водворились Вихинговы. Таким образом, благодаря недальновидности Святополка, немцы достигли своего. Что в том за польза, если он одержал победы в борьбе над Арнульфом? Победы эти были только мишурным блеском; а народный организм точил червь чужеземной пропаганды, подъедая корни славянской силы и благосостояния. Латинское духовенство с согласия Святополка чинило духовную расправу, получало тяжелый десятинный сбор и заботилось только о своих выгодах, не думая о нуждах народа. Святополк не понимал главной задачи своего царствования.

Последователи и ученики Мефодия удалились за Дунай и рассеялись по всему Балканскому полуострову. В Далмации и Хорватии, которые со времени путешествия Мефодия в Рим и обратно будто отделились от папы, ученики нашли среди славянства подготовленную почву и потому им легко было воздействовать на приморские города с римским населением. Зная слабость папы, подвергая постоянному натиску подгородных славян и чувствуя осязательно силу императора Василия Македонянина, который защищал далматинские города от нападения сарацин, приморские римляне примкнули наконец к славянам, слились с ними и признали восточногреческое вероучение со славянским богослужением. С конца IX столетия начинается в Хорватии и Далмации эта борьба восточных и западных начал за преобладание в народе, а в X столетии уже становится известным из послания папы, что славянское учение и язык распространились очень далеко и что в них потонула римская народность. Тогда все силы латинян были направлены к тому, чтобы оторвать хорватов и далматинцев от восточно-греческой Церкви. Соборами в Сплете в 925 г. и в 1061 г. служба на славянском языке и посвящение духовных из славян отвергаются. Богослужение разрешается только на латинском и греческом языках, причем славян приравнивали на этот раз не к собакам, не к рабам, а к готам; учение же Мефодия было названо арианским. С XII столетия не встречаются более женатые священники и в этот же период начинается повсеместное истребление славянских книг. Чтобы окончательно уничтожить учение Солунских братьев, сблизить хорват и далматинцев с Западом, изобретается особого рода азбука, долженствовавшая уничтожить кириллицу. Из буллы папы в 1248 г. становится известным, будто далматинцы употребляют особую письменность под названием глаголицы, изобретенную в 1061 г. Иеронимом, католиком, уроженцем Далмации. Эта бессмыслица ныне исчезает, сохраняясь еще кое-где в Далмации и на островах у хорват, среди 64 308 д.[171]. Ее с XVII столетия начали заселять латинским шрифтом, который теперь употребляют все западные славяне, около 20 м. душ. Русские, болгары и сербы и отчасти хорваты и словенцы, около 74 м. душ, пользуются кириллицею. Последнее очень понятно, если припомнить, что изгнанные из высшей Моравии ученики Мефодия нашли лучший приют в Македонии, где и расцвела церковнославянская литература с помощью болгарских царей Симеона и Самуила (Само). Отсюда она перенесена в Корсунь, а потом дошла и до России, которая во времена Ярослава по количеству церквей и школ, по развитию грамотности и гражданственности стояла на одинаковой степени с Западом[172].

Во всем этом великом для славянства деле не то важно, что посеянное первоучителями на Западе было довольно скоро попрано латинянами, а то, что до настоящего времени не только Чехия, на Вислех, не только Хорутания, Истрия и Далмация помнят проповедь на родном языке, но что сам папа 1000 лет спустя энцикликой выражает свою солидарность с первоучителями славянства, рассчитывая поддержать таковою свой авторитет в славянском мире, и как бы подновляет память о Кирилле и Мефодии. Только это совершено напрасно: дух Солунских братьев и без папского послания продолжает жить среди моравов и чехов. В их преданиях запечатлелся мощный и величавый образ Мефодия, защищающего храм Божий от горделивого и своевольного Святополка. Последний дерзнул въехать на коне в церковь, в среду молящегося народа. Ревностный служитель алтаря Господня, Мефодий заставил оскорбителя святыни удалиться, предвещая ему и его роду скорый конец за непрестанную гордость. Народ помнит также ключ Мефодку, узкий проход чрез горы в Чехию, и чтит образ Богородицы с окладом, данным знаменитою Людмилою, женою Борзивоя, окладом, выделанным из золота, снятого с языческих истуканов вслед за крещением княжеской чешской четы. Христианство на славянском языке дошло и до нынешних лужичан, которые хлопочут иметь священников-лютеран из своей среды для проповеди на родном языке. И в нашей Холмской епархии, на Вислех, остались следы древнего учения; наконец, сохранилось оно во всей чистоте среди миллионов русского славянства. И так будет всегда, ибо нет более живого способа общения с Богом, как молитва на своем языке.

Духовное движение славян в IX ст., от Лабы по Мышинской Сербии, в Лужах, Чехии, Моравии, в Ни-транском княжестве, в Паннонии, Болгарии и по р. Великой до Солуни на Эгейском море и от Любока и Ра-догоща на Варяжском море, должно было отразиться на востоке. Действительно, здесь в 860 году, одновременно с утверждением рода Пястов, в лице Семовита впервые слышится на Вислех христианская проповедь на понятном народу языке. Отсюда же, а также с юга, из Корсуни, христианское учение проникло внутрь нынешней России. Кирилл и Мефодий не понапрасну были в Хозарии, где им удалось не только поколебать язычество, веру в волхвов и в священные дубы, но и убедить кагана принять крещение. Там же они познакомились с руссами, там, наверное, встречали славян, из которых ближайшие, поляне, древляне и северяне, были данниками хозар. Учительское слово славянских первоучителей должно было двинуться вверх по Днепру и дойти до крайних пределов севера, до Роси и Киева, до словен, по пути учения апостола Андрея, предвещавшего Киеву быть великим городом и дошедшего до Ильменя. И вот, несколько спустя, здесь, на Волхове, совершаются величайшие по отношению к будущему события, кладется краеугольный камень грядущего величия всей Восточной Европы, а чрез нее всего славянства.

История основания Русского государства известна каждому, и потому мы остановимся на ней настолько, насколько это касается славянского мира. Его давнишние ожидания наконец сбылись; мысли Само и Моймира, откликнувшись на Ильмене, вдали от Запада, утвердились окончательно в Киеве. Летописец Нестор в повествовании о начале Русского государства основывается на народных сказаниях. Иных источников, кроме устных преданий, в то время в славянстве не могло и быть, так как письменность только что изобреталась. Но народная память нередко мешает эпохи, события, лиц и места. Весьма вероятно, что и в сказаниях, которыми пользовался Нестор, могли смешаться и даже слиться воедино факты разных эпох и мест; в них могло быть связано с ильменскими славянами то, что принесено из других стран, где также действовали славяне. На это наводит нас известие Видукинда, который передает, что бритты, желая водворить среди себя порядок, отправили послов к саксам с просьбою о помощи, причем бриттами было сказано почти то же, с чем обратились славяно-финны к варяго-руссам: мы отдаем нашу землю, которая велика и обильна, под ваше управление. Это случилось в 536 г., следовательно, задолго до основания Руси[173]. Сношение нидерландских славян с Англиею летописно можно проследить с VII ст. В то время весь южный берег Балтийского моря кишел славянскими мореходами и пиратами. Вагры, бодричи, лютичи и поморяне были такие же норманны, как свевы, готы и датчане. Остров Фе-мерна, Рана, Волынь были со времен Аттилы до XII ст. наиболее известные на севере приморские и торговые пункты, где славянское купечество славилось не только своим богатством, но и дальним плаванием и подчас разбоями. У них развилась своя собственная мифология, они имели свои торговые законы, к ним приезжали со всех стран, они ходили в Англию, Данию, Швецию, сносились со славянами по Волхову, а оттуда бесспорно проникали до Днепра к полянам, к древлянам, к волыня нам, к этим своим родичам, положившим некогда начало Волыну, Волину, Вольгощу, вольной льготе торговать и грабить по всему Варяжскому морю. Гельмольд говорит, что прибалтийские славяне преданы служению идолов, всегда буйны, беспокойны, ищут добычи в морском разбое, вечные враги датчан и саксов[174]. Вот эти-то витязи, эти северные славяне или люди, по-немецки норманны, вероятно и перенесли сказание о призвании саксов в Англию на Ильмень. К этим западным приморским славянам тесно примыкает племя русь, до того едва известное, которое, однако ж, окрестило все восточное славянство своим именем, подобно тому как Британия окрещена именем англов. Этот параллелизм фактов приводит к той мысли, что в походе англосаксов к бриттам принимали участие прибалтийские славяне, так сильно оперившиеся после готского погрома[175]. Что самые англы не что иное, как отдел англов на Днестре, угличей, унглов или углов, живших в углу около Черного моря и устьев Дуная и достигших Балтики с полчищами Воломира и Аттилы, в этом почти нет сомнения. Эти угличи с Днестра, давнишние мореходы по Русскому морю, двинувшись вниз по Лабе, дошли до ее устьев и расселились тут вместе с варнами, или вранами, и ваграми, по соседству, потом с саксами на Везере. Оттого и такое сочетание имен: вагры (по-санскритски — храбрость), враны, варны и город Варна на Черном море.

Обращаясь теперь к имени Русь, предварительно заметим, что урочища с этим именем по левую сторону Днепра появились в истории позднее, когда имя Русь сделалось общим[176]. Интересно знать, откуда появилось это имя по правую сторону Днепра и какому из соседственных языков оно принадлежало: германскому или славянскому. Только в новейшее время исследователи обратили на этот предмет внимание со стороны народных преданий, обычаев, нравов, географии и филологии. На основании добытых этим путем данных все, что недосказано было Нестором, что прежними учеными беспрекословно принималось за скандинавское, шедшее с запада, то теперь начинает получать новое освещение с востока[177]. Тем не менее эта сторона дела еще не вполне выяснена и ожидает новых многотомных исследований. Основываясь на Несторе, некоторые выводят Русь из-за моря — из Швеции. За неимением других данных оставим этих исследователей при их предположении. Другие переносят Русь на юго-восток и ищут ее у устья Немана[178], там, где Куриш-гаф, где рукав Немана зовется Рос. И это за недостатком других, более определенных сведений могло быть правдой, так как указанные местности лежат по соседству славянских норманнов, этих морских витязей, пиратов, с которыми жители Немана по Руси могли быть в тесной связи. Но откуда же Русь могла появиться в этих местах? Урочища с корнем кур от Немана ведут нас на крайний юго-восток; таковы: Куриш-гаф, Курляндия, Курск, Куряж монастырь возле Харькова, Кура на Кавказе и, наконец, племя курдов, такое же индоевропейское, как славяне, литовцы и куры. По этому пути, по реке Куре, Кубани, Дону и Донцу, по верховью Волжского бассейна, по Диве (Зап. Двина), Вилии и Неману шли некогда куры, Несторова корсь. Среди них утверждались руссы, или россы, у устья Немана, около Россиен. Несомненно, что и они шли с юга на северо-запад, может быть, раньше, может быть, позже корси, а может быть, и параллельно, бок о бок с нею. Во всяком случае, россы — пришельцы в этих местах. Откуда же они? На разъяснении этого вопроса мы и остановимся. Имя Рос встречается еще у пророка Иезекииля, который упоминает о князе в Россе, Мшеке и Тубале. На левом берегу Тигра лежит землица Рася (Rasi), к северу от Сузианы и к югу от озера Ван[179]. Левее Батума существует поныне город Риза, древнескандинавское название руссов, так точно как Ризаланд значило «русская страна». Эта Риза существовала в героические времена и имела дорическую факторию[180], Рязо, и теперь неизменно лежит на берегу Лазики у подножья гор, омываемых с юга рекою Шорохом. А вокруг столько имен, напоминающих Древнюю Русь, древлян, антов, ванов, и варягов, т. е. борягов, или борцов[181], передовых людей, таких же, каких впоследствии вел. кн. Ярослав в XI ст. поселил по р. Роси, южнее Киева. Эта река составляет и поныне грань между земледельческою и степною полосами, между прежним оседлым населением, т. е. Геродотовым оратаем (от «орать») и степняком, кочевником, скифом[182].

Предположение, что в древние времена народы южного склона Кавказа не переваливали чрез хребет, ошибочно. То, что мы видим теперь, когда авары, осетины и грузины, абадзехи и абазинцы живут одинаково на северном и южном склонах, не меняя языка, то было и в доисторические времена. Сообщение долин Риона и Ингура с Кубанью и Тереком было стародавнее, с тех пор, как живет человек на Кавказе[183]. Вот почему мы встречаем на севере и юге тех же антов, тех же руссов, ту же Тмутаракань, какая около Кубани и озера Вана, называвшегося Бло-озеро или тоже Тмутаракань. Этим также поясняется тот исторический факт, что вел. кн. Святослав, разгромив в 968 г. волжских болгар, буртас (чуваши) и хозар, спустился потом по Дону и основал по Кубани, где течет Лаба, соименная Эльбе, новую Тмутаракань. Если б не было родственной связи между киевскими полянами, между жителями Киевской Роси и населением Кубани, никогда бы Святослав не предпринял такого рискованного похода. Это обновленное Тмутараканское княжество и после существовало долго и известно не только у нас во время удельной системы, но и в Грузии: знаменитая грузинская царевна Тамара была замужем за русским тмутараканским князем Андреем. Объединение славян, соединение всех воедино — вот была задача, которую желал исполнить Святослав на пространстве от Балкан до Ладоги, Камы и до Кавказского хребта. Но он был менее счастлив, чем Аттила, с которым имел много сходства в нравственном отношении. Для завоевательных стремлений обоих не было пределов; суровые по воспитанию, переносливые до удивления, только они и могли пройти такие пространства, один на западе, другой на востоке, покоряя народы, низвергая царства и созидая новые, двигая славян к жизни, единству и крепости. Эта связь древней Бассанейской Руси с новою, это влечение Киева, Москвы и Петербурга к Кавказу поясняются не только государственными соображениями, жаждою завоеваний, но общим историческим законом, стремлением к объединению единокровных разрозненных родов. Так, в 1859 г., по взятии в плен Шамиля, он, мюрид, некогда злейший враг русских, как и вся его единомышленная дружина, признали себя однокровными с русскими, одного происхождения со славянами, что и было высказано кн. Барятинскому в Хунзахе, во время приема пленных[184]. Здесь становится понятным, почему на карте Вирия[185] показаны руссы в Дагестане. Это же подтверждает правдивость арабских показаний, которые много толкуют о том, как руссы IX и X столетий ходили к Каспию, там распоряжались и жили подолгу. Они постоянно возвращались к своему старому месту, которого не могли забыть. Там были воспоминания, там оставалось родство, там жилось хорошо в лучшем климате, пока не сделалось тесно, пока обстоятельства, движение народов, завоевания не двинули руссов под именем скифов за Кубань и Терек в первобытную Скифию, между Волгою и Доном. Было ли это при Хеопсе или Сезострисе[186], которому поклонялись в Египте за покорение Скифии, чего не смог сделать Дарий Гистасп; было ли это при Кире, герое, памятном славянам, погибшем в сече с массагетами-скифами; было ли это, наконец, при Александре Македонском, которого также воспевают славяне Родопа[187], сказать трудно; но чутье, не единичное, а многомиллионное, бессознательное, говорит об этом родстве. Арабы, оттеснившие хозар в VII ст. к северу и сделавшиеся обладателями Кавказских ворот и духовными повелителями Волги до земли болгар, знают руссов как своих соседей, и притом очень ранних и давних поселенцев этих мест[188].

На арабские источники мы не имеем права не обратить внимание. Было время, когда этот народ по развитию своему стоял гораздо выше, чем все вместе взятые европейские народы. Они взяли не только мечом, но и цивилизациею, и последнее лучше всего доказано в Испании, которая по изгнании арабов обеднела, запустела и до сих пор чувствует, будто из ее организма вырвана здоровая часть, которой место ничем не занято. И хромает страна по настоящее время. Наша древность, славяно-русская, тесно соединена по матушке-Волге, Рсе, с историей аравитян и вообще всего Востока. Оттуда и следует ожидать разъяснения многих неясностей в древнейшей истории Руси.

В 94 г. до Р.X. встречается в первый раз в истории имя роксалан, которое держится до VI столетие и упоминается в последний раз готским писателем Иор-нандом, который говорит о рокасах. Народ этот относят к племени сарматскому, к языку Зенда, жившему некогда в Северной Индии, в Арии, или Ираке, к югу от озера Ван и всех тех местностей по истокам Тигра и Евфрата, о которых было уже говорено. При первом упоминании этого народа его местожительство оказывается уже около Азовского моря. Далее эти роксаланы встречаются на Крымском полуострове в войне с Митридатом, потом в Мизии, в войне с римлянами около Карпат, после чего известия о них прерываются. Это значит, что они на некоторое время теряются в общей массе народов, двигавшихся по Восточной Европе. За этот темный период их следует искать между сарматами, от Балтики до Карпат, Черного и Азовского морей, т. е. в пределах Древней Руси, где с VII века уже исторически существовала Белосербия, теперешняя Белоруссия. Что роксалане вскоре после своего появления, начиная со II столетия, как будто исчезают, перестают занимать прежнее видное место, тому причиною внешние обстоятельства, новое движение народов, и именно готов, с одной стороны спустившихся в это время к Черному морю и Дунаю, и аланов, поднявшихся по Дону и Донцу в свой Асгард — нынешняя Алаунская возвышенность Новгородской губернии. Таким образом, к III ст. по Птолемею, Тациту и Плинию, роксалане жили между аланами, готами, певками и бастарнами в Трансильвании и между вендами-славянами с севера, от Балтийского моря до Черного[189]. При этом центром их местопребывания была местность между Днепром и Доном, приблизительно от устьев р. Роси, по Пселу, Ворскле, до Днепровских порогов и оттуда до скифско-царских могил, до устья Дона и нынешнего Ростова.

Готы, спускаясь по Висле и Неману вниз к Черному морю, покорили, согласно Иорнанду, скифов и чудь. Последняя всегда сидела возле славян и вендов, называя как прежде, так и теперь русских безразлично — Rots-alaine. Вот откуда произошло слово «роксалане»[190]. Откуда, однако ж, могло у финнов взяться это слово? Чтобы это пояснить, следует припомнить, что азы или аланы, двинувшись до нашей эры вверх по Дону и Донцу, дошли постепенно, по рекам, до истоков Днепра, З. Двины и Волги, каковую местность, как очень дикую, пустынную, гористую, похожую на подобную же возвышенность между Курою, Тереком и Манычем-Моравою, и назвали также Алаунскою. Левее идти, западнее, к славянам, которые уже при апостоле Андрее в I столетии сидели по Днепру, Двине и Волхову, было невозможно: и вот эти азы-аланы пошли параллельно славянским поселениям вверх и дошли по водяным путям до Свевии-Швеции, по направлению к нынешнему Стокгольму, где и уселись в Упландии, по соседству Рослагена и Трои. Такое движение бок о бок со славянами и насквозь финских племен, соединенных издавна узами сожительства и соседства со славянами, а потому, вероятно, и общей обороны, как то было в IX ст., при избрании князя, — это насильственное движение должно было вызвать противодействие в форме образования для пограничной охраны особых конных пограничных отрядов, вроде наших теперешних казаков. Постоянные войны с аланами, необходимость отличить своих воинов от мирных граждан и от врага-аза — вот предполагаемые причины, на основании которых защитников славян назвали росаланами, рос-асами, росами, что у Иорнанда выходит «рок-асами»[191] т. е. славянами, действующими по-алански, ведущими войну верхом[192]. Такие конные славяне, росы, руссы, росалане, роксалане и росясы, жили, как следует полагать, по всей славянской границе от Балтики, по Волхову, Десне, по Днепру и Дону до Ростова и Азова. Мы полагаем, что даже немецкое слово Ross — лошадь заимствовано впоследствии готами и аланами от этих россов, сидевших на своих степных, как бы сонных лошадях с подогнутыми ногами, длинною шерстью, с косматыми хвостами и гривами. Неудержимы они в степях, сильны, выносливы и крепки. Эти свойства поразили спустившихся потом с севера готов, они удивлялись этим лошадям, удивлялись и тем людям, которые умели ими владеть. А так как людей этих звали россами, росясами (Rosas), то и всегда верное им животное получило однозвучное с именем всадников название. Это первобытное казачество есть не более как постепенно выработанная форма народной обороны. У того же Иорнанда говорится о роксаланах при короле Эрманарике, из-за которых начался готский погром, причем они иначе называются также антами. Этими роксаланами, или антами, только и могли быть славяне, жившие по Бугу, Днестру и Киевской Роси. Днепровские острова уже при первых князьях были известны своими разбоями, которые производили их жители, известные под именем запрочи, т. е. запорожцы. На островах были города, села, виноградники, сады и много разного скота. Запрочи были уже очень хорошо знакомы в X ст., и, по всей вероятности, прошло много запорожских поколений, пока устроились эти города и села, а были они именно там, где жили роксалане, росы[193].

Теперь попробуем подойти к имени Русь и к роксаланам с востока и сомкнуть оба пути в одном пункте. В начале XIII ст. Волжская Болгария одновременно со всею Русью подпала под власть кипчакской орды. Население этой орды считало своим предком Кипчака, который при Угуз-хане был найден в дупле дерева, отчего и получил свое имя. Этот Кипчак имел огромное влияние на историческую судьбу всего Поволжья, т. е. пространства от Печоры до Дона и Кавказского хребта, которое на арабских картах обозначается как Кипчакская орда, или земля. Происхождением этой орды, стоящим в тесной связи с отношениями Кипчака к народам, сидевшим по Азовскому морю и Дону, уясняется до известной степени и этнография этого пространства. В начале нашей эры и современно с первым римским императором Августом образовалось на востоке громадное царство, от Монголии до Ганга к югу и до Сирии на запад. Царствовал там Угуз-хан, монгол по происхождению, заправляя странами и народами с Сырдарьи, может быть, в Самарканде. Вот этот-то Угуз-хан, или по алчности воинственного дикаря к завоеваниям, или, может быть, основываясь на владетельном праве по преемству от предшественников, потребовал дани от четырех народов, живших на крайнем западе его государства. Эти народы были: урус (русский), авлак (влах или кельт), маджар или мадьяры (угрофинн) и башкурд (башкир)[194]. Так как дело идет о народах, живших в бассейне Волги и Дона, то под урусами и следует разуметь ту народность, которая у римлян и греков скрывалась под именем скифов и сарматов, ибо древние писатели помещали эти народности именно в указанном бассейне. Около них, по Черному морю — ближе к Дунаю, также в Малой Азии, везде были остатки кельтов и поселения римлян, придвинувших в это же время свои владения к границам Угуз-хановой монархии. Угрофинны, т. е. вогулы и остяки или мадьяры, жили к северо-западу от Монголии, по Оби и истокам Урала, а башкиры находились приблизительно там, где и ныне. Если трудно будет что-нибудь сказать против правильности географического распределения последних трех народов, то может явиться сомнение в ней относительно урусов, так как вышеприведенное сказание записано не-киим Абульгази гораздо позднее, когда действительно не было на Дону и на Волге другого народа, кроме русских. Но это могло бы быть так в том только случае, если б показание Абульгази о других народах не сходилось со свидетельствами западных писателей и не вторило бы этнографии; а между тем и те и другие признают, что мадьяры — те же угрофинны IX ст., те же вогулы и остяки блаженной Гипербореи, которые с незапамятных времен жили и живут по Уральскому и Алтайскому хребтам, по Печоре и Оби. А этим показаниям до_́лжно верить, так как они основаны на близком знакомстве Запада с Востоком. Движение кельтов в VII ст. до Р.X. к востоку, их появление под Римом и у Делфи в Греции во III ст. — свидетельства о давнишнем пребывании киммериан на юге России, в Тавриде, основание кельтами Галатеи в Малой Азии, погибель Красса на крайнем востоке у Пароян и, наконец, покорение римлянами Сирии и движение влахов и римлян в глубь востока, до пределов Угуз-хановой монархии — все это дает понять, что этнография Востока могла быть более или менее известна Западу. Верность изложенного предания и высказанных на счет его соображений подтверждается еще тем, что и в настоящее время мадьяры (венгры) зовут русских «орош», — очевидно, видоизмененное «урус», т. е. тем же названием, каким последние именуются и в вышеприведенном сказании, носящем несомненные признаки угрофинского происхождения. А сами мадьяры, пришедшие в IX ст. с Камы, Оби и Урала, как сказано, населяли земли, входившие в состав монархии Угуз-хана. Значит, имя Рус давно было известно Востоку: гораздо раньше, чем узнали его арабы на Волге в VII ст. Есть даже некоторая возможность определить с достаточной точностью и степень этой давности. Выше было замечено, что урусы могут быть отождествлены со скифами. Известно также, что киммериане, давнишние обитатели юга России, — те же влахи или авлаки. Последние стали подвластны предшественикам Угуз-хана, считавшего их на этом основании своими данниками, с того, по всей вероятности, времени, когда скифы напали на них и потеснили их чрез Кавказ в Малую Азию; а это было за семь столетий до Р.X. Значит, предание Абульгази можно приурочивать к этой отдаленной эпохе, а значит, имя Урус уже звучало на востоке за семь веков до нашей эры.

Далее в сказании Абульгази повествуется, что в потребованной дани Угуз-хану было отказано, а сила отражена силою; народы восстали. Тогда был послан усыновленный Угуз-ханом Кипчак усмирить восставшие племена и привести их в прежнее подчинение. Удалось это дело Кипчаку настолько, что все левое Поволжье именовалось у арабов в VII ст. и позже у всех восточных народов вообще Кипчакскою ордою.

Итак, в начале христианской эры мы застаем урусов, они же скифы, в бассейне Волги и Дона. Когда в II в. по Р.Х. сарматы двинулись с низовьев этих рек на запад, скифы как будто исчезли. Но зато с образованием Босфорского царства начинаются частые упоминания о роксаланах, живших по Азовскому морю, по Дону, и двинувшихся вскоре после этого к западу, к Дунаю и к Карпатам. Эти роксалане, по западным писателям, вероятно, были те же самые скифы и урусы, которых хотел покорить Угуз-хан чрез Кипчака; какого-нибудь другого народа разуметь под этим именем нельзя. Правдоподобно, что их потеснили с востока, причем заселения росов отчасти погибли, отчасти смешались с завоевателями[195].

Заключим изложенное указанием на то, что уже в то отдаленное время славянские удальцы, бродичи, ушкуйники, купцы-воины, здоровые, сильные, бесстрашные, ходили по Волге, двигались по востоку, отыскивая себе нового места. На западе, у Вендского (славянского) залива, стало тесно, так как в это время начали прибывать с острова Туле (Скандинавия) готы, подвигавшиеся мало-помалу к югу, к Черному морю. Последние к концу IV ст. имеют здесь дело с роксалана-ми, или урусами, рокасами и антами-славянами, о которых сказано было в своем месте, впоследствии тиверцами и угличами. При этом известно, что у скандинавов Дон, или Танаис, назывался Tanaquil или Vanaquisl, что значит «славянский рукав» или река[196].

Вернувшись таким образом опять к западу, мы остановимся на имени Рос в Киевской Руси. Река Рос впадает в Днепр около Канева, в 100 верстах к югу, и служит водоразделом между черноземными полями и возвышенностью от Липовеца на Чигирин. Сама природа указала образ жизни здешним жителям. Южнее было скотоводство, севернее хлебопашество, известное здесь еще за 450 лет до Р.Х. Помимо того, что в разных уездах Киевской губернии встречаются села и урочища со всякими изменениями на «рос», на самой реке вот что мы находим: Россова сеча, Россова. Кроме того замечательны: село Корсунь, одноименное с Херсонесом; несколько поселков Буда, где некогда жили будины; много сел с названием Янов, имя единоличного божества в противоположность встречающимся в Западном крае урочищам Троянов, богов с тремя лицами, таких, какие имелись у балтийских славян, какие находятся в Индии (Тримурти). Далее находим деревню Прусия, или Поруссы, — название обитателей левого берега Немана. Потом на р. Росе встречаем два Городища фронтом к западу и одно на юг от с. Корсунь; выше Ружаны (Рожаны в Сербии) и на границе с Волынскою губерниею, в углу, опять городок[197]. Помимо самого имени реки прочие указанные урочища и городки наводят нас на многие догадки, сближающие россов со всем славянством. Тут оправдывается отец истории Геродот в Будах; здесь находятся следы древнего славянского язычества в поселках с названием Янов; около Роси мы находим память о в. к. Владимире в Корсуни. По этой же реке, которая служила гранью, межою, были построены городки и городища, особенность славянского поселения, а впереди их торг в торжищах. Все это дышит славянством времен перевозчика Кия, времен проповеди Андрея Первозванного, когда на местах нынешних сельских церквей Св. Ильи и Параскевии[198], встречающихся в таком множестве на юго-западе России, поклонялись Перуну под дуплистым дубом; когда жители находили покой в будах и пещерах, столь известных Киевской Руси и жителям пограничной Роси, оберегавшим юг от нападения степняков. Эти жители, всегда готовые к войне, принимавшие первый напор, были россы, руссы, и такие же были при Ярославе, в XI ст., когда эти места вновь были заселены пленными поляками, вроде военных поселений для охраны русской границы. Впереди последней тянется хребет, где располагались вышки, посты на курганах и вершинах, для дозора и предупреждение нечаянных нападений. На западе, там, где нет хребта, где Рос течет по меридиану с юга на север, там на открытом месте стоят два городища, а севернее истоков Роси стоит опять городок. Все это было настолько разумно, насколько теперь понятно.

В Волынской губернии, составляющей продолжение Червонной Руси, имевшей впереди себя громадное пространство до Карпат с единокровным населением, не находится подобной границы:

Киевская Русь там она была не нужна, и существующие урочища с корнем «рос», как напр.: Росна, Росоловцы и Русиново-Берестечко, — встречаются реже. Тут было безопаснее от врага, защита была менее нужна. Рос нужен здесь был только для поддержания порядка, оттого на громадном пространстве этой области отважные россы живут как местная стража, редко, небольшими частями. Зато здесь можно было предаваться мирным занятиям; здесь можно было спокойно молиться и жить, иметь постоянные большие молитвенные дома или храмы; это и выражается двойным нахождением здесь больших сел: Троянов на юго-востоке и Трояновка на северо-западе. Здесь же встречается много урочищ, напоминающих сербов, которые по водворении в VII ст. на Балканском полуострове перенесли туда слово «рос», основав Рассу (Новый Базар), Розу, Ресну у Адриатического моря, а когда они впоследствии бежали за Дунай в XIV ст. от турок, то пространство земли между Дравою и Савою, западнее Срема, назвалось Рациею, Рассиею, откуда «россейский», «российский» и т. п.[199]

К северу от с. Трояновки Луцкого уезда и́дет Гродненская губерния, где в Беловежской пуще и вокруг жили лютые ятвяги. Здесь работала народная фантазия: в этих седых лесах, бездонных болотах и непроходимых дебрях ей было немало пищи. Тут люди обращались в волков, отчего и г. Волковиск и с. Волчин[200]. Тут, в этой беспокойной местности, и севернее по Нареву и Бобру шла Нурская земля, где обитали неуры, получившие когда-то позволение от будинов здесь поселиться; тут было постоянное общение с Балтикою. Тут двигались волоты — вильцы, или велеты, эти великаны из Волыни, эти вояки, впоследствии пираты, заложившие Волынь на острове Волыне, Волине или Вольгощ. Там-то, на севере, опять встречается Троян, т. е. Свентовит, или Святовит, Тримурти, божество с тремя мордами, столь известное в приморском городе Радогоще и в других местах[201]. От ятвягов, неуров, волотов следовало иметь ограду, и вот мы кроме широкого Немана находим проток Россу, который впадает в Неман выше Гродны в 50 верстах. На этой реке находим два замечательных села: Россы, Рос и Старина, и тут же стоит город Волко-виск. Ниже на Немане лежит Гродно, т. е. город с валом и тыном. Южнее истоков Россы, возле Кобрина на Му-хавце, мы опять находим Городец. Впереди же Кобрина, в Брест-Литовском уезде, встречаются опять сторожевые пункты, вышки, буды, в названиях Росны, Рясны и Расны, все теперь села. И тут географическое положение ясно указывает на то, чем были руссы насупротив врагов и как они охраняли в старину, у с. Старины на Россе (Гродн. губ.), однокровных им славян от волков ятвягов, беспощадных волот и от пришельцев-соседей, неуров, живших в Нурской земле[202].

От Гродны Неман всегда считался хорошею защитою, и потому вплоть до Россиен на Дубиссе мы не находим урочища Росс. У Россиен нужно было держать в своих руках волок к Виндаве, где жили винды, или славяне, равно как на Дубиссе и Немане, что поныне доказывается целым рядом славянских названий. Здесь, в нынешней Жмуди, на границе Курляндии, встречаются Старая и Новая Загора, наподобие Балканских Эски и Энизагра. Там в Курляндии, правее Гольцов у Гольдингена, жили в древности ваны и анты[203]; поныне существует приход Wannen und Anten. Устье Немана, которое было тем более важно, что тут был вход и выход для торговли, опять поныне зовется Россом и там же село того же имени.

Таким образом мы дошли до соседей-поморян, до поруссов по левому берегу Немана и до руссов по его правому. Мы полагаем, что руссы принеманские были ни хуже, ни лучше всех остальных прибалтийских славян, и если последние могли снаряжать корабли для дальнего плавания, для разбоя, как то было в VIII ст.[204], то, вероятно, прибрежные русские им не уступали. С целью ли грабежа или с торговою целью, но, переселяясь и двигаясь все севернее, по рекам, по морю, они могли дойти наконец до Свевии, или Швеции, там остановиться и основаться. Так, вероятно, оно и случилось, принимая в соображение удобство местности между озерами Венер, Веттер и Мелар. Это совершенно особый мир, совершенно изолированный от Упландии, Готландии и Далекарлии. Это место называется Рослагеном, имя, которое хотят произвести от раотцев[205], рыбаков, строителей судов. Нам кажется, что готы и другие азы назвали это место совершенно верно Русским станом. И тут, к юго-востоку от озера Веттер, лежала Троя[206], такая же, какую мы встречали на Волыни, а также находятся другие замечательные урочища: в озеро Венер впадает р. Нос. Около Носа лежит село Гунны. На берегу озера Веттер расположен древний форт или замок Ван (Vanas). Выше этого озера лежит Нора (Норика), правее Роксы и далее, к северу и югу от Мелара, много других названий со славянским корнем, и все это найдено вокруг Меркаторской Трои[207], такой же Трои, какая лежит около Чешской Праги, а вблизи от обеих находим Русин и Росток.

Если волыняне могли дойти до Балтики, до Волына, почему бы жители Киевской Роси не могли поселиться у нынешнего Стокгольма? Может, эти же волыняне, переменив мирное житье на удалое, назвались росами, — именем сословия, касты военных людей, сидевших по путям, по воде, таких же подвижных, как и она, бывших везде и всегда со славянами и среди их.

Таким образом, не трогая призвание князей с запада, из Свевии, мы полагаем, что по изгнании варягов в 859 г. мудрый Гостомысл, вероятно, не посоветовал обратиться к тем же варягам, а показал на своих, на варяжских князей славянской крови. Что касается имен князей, то они звучат русскими, а не урманскими, свевскими или готскими звуками. Как ни стараются втереть тогдашний русский язык в общескандинавский, а разница видна и слышна каждому. Конечно, руссы, окруженные со всех сторон скандинавами в продолжение долгого времени, эти жители северной Трои, могли отчасти позабыть природный язык и образовать свой жаргон, испорченный скандинавославянский язык, но во всяком случае, последний должен был отличаться от чисто норманнского. То же могло случиться с их верованиями, нравами, обычаями и даже одеждою. Эти поселенцы, отдаленные от своих морем и окруженные бо_́льшую часть года иноплеменниками, должны были, если хотели жить, якшаться с соседями, им уступать, с ними предпринимать походы и слыть, как истые жители севера, за норманнов, за варягов, с которыми по своему военному устройству имели много и общего. Наши нынешние ливы, у Домеснеса, предпринимают рискованные путешествия до Петербурга на ладьях с рыбою камбалою, ради торговых выгод, и им удается совершать подобные рейсы ежегодно, а это гораздо дальше, чем от устья Немана до Стокгольма. А от последнего, опять, до Ладоги и Новгорода и по берегам Финского залива сколько найдено остатков железного века, которые все доказывают непрерывное общение Ильменя с Рослагеном! Путь этот был известен не только славянам, но и их соседям азам, аланам, оттого Алаунская возвышенность в Новгородской губернии и станции: Аландские острова и Аланд. Это-то общение и заставило утомленных неурядицами славян и финнов обратиться к западу, к храбрым северянам-норманнам, защищавшим славянство вместе с прочими россами от р. Росса до рукава Росса, наводившим ужас на Балтике, в особенности после того, когда политика Карла Великого в отношении лютичей и других соседственных славян вполне обнаружилась и когда вместо гордых авар славяне подпали под другое иго, худшее, немецкое.

И не могло быть даже другого выбора на севере, потому что Рослаген лежит по соседству, потому что о походах руссов но воде знали на Востоке очень давно. С незапамятных времен славился Янтарный путь от варягов в греки, с незапамятных времен, до появления норманнов и готов, янтарь ловили венеды[208], среди которых жили у себя дома их собратья руссы, имевшие свой промысл и собиравшиеся со всей славянской земли, которая, как плотное тело, лежала испокон веков по Днепру, Неману, Висле и Двине. Западная Русь народила Свевскую Русь, а последняя перебросила лучшее свое зерно к Волхову, откуда имя Русь перешло на всю Россию. Тут не было того явления, какое случилось в Англии и Болгарии, что имя завоевателей перешло на массу; в славянстве не имя завоевателей перешло на государство, а имя уже давно известных борцов, лучших людей славянства, имя, встречавшееся уже и раньше в Византии и у арабов[209], имя рода, не повиновавшегося монголам в начале нашей эры и свергнувшего татарское иго впоследствии, имя, с отдаленных времен шедшее рядом со всем славянством. Если этого имени не знали на Западе, то в этом нет беды: западники вообще ничего не знали о славянстве, о его родах и местожительстве. Именуют же поныне славян, живущих в Швейцарии[210], гуннами, хотя эти гунны говорят по-славянски. Запад знает только свое и вовсе не знаком со славянским Востоком, тем более, что последний только с IX столетие начинает выступать для Запада исторически.

Обобщая все вышеизложенное, мы приходим к тому заключению, что с незапамятных времен среди славянства был отдел людей, стоявших по физическим и духовным силам, характеру, отваге и предприимчивости впереди массы. Он не составлял особого рода, но пополнялся из всех родов: физическое сложение, бывалость, ум, сметка, бесстрашие — вот те качества, которые были необходимы для принятия в эту дружину предприимчивых славянских деятелей. Получали они свое название от наружного вида, как люди рослые, подвижные, с русыми волосами, выразительными глазами. Какова была их жизнь в Малой Азии, об этом нет сведений, хотя намеки не оставляют сомневаться, что деятелями они были в отдаленные времена. Если только ризо тоже русь, в чем мы не сомневаемся, то ее путь обозначался и здесь целым рядом урочищ: р. Галис — Галич (теперь Кизил-Эрмак), Вифиния, или Будиния, около Мраморного моря; р. Граник, вливающаяся в Мраморное море с притоком слева Рес; а южнее Троя с ее Парисом и Борисом, а там на северном берегу Черного моря р. Борисфен (Днепр), Борисфены и еще выше г. Борисов (Борис, Порис, Парис) на Березине, вокруг которого тянулось население Будин Геродотовых землепашцев, венед-славян с их янами, троянами и перунами — или перкунами — у Литвы. И все это оберегалось в глубокой древности урусами с востока, как говорят монголо-татары; с юга тоже делалось роксаланами, или рос-ясами, росясами, росью. С запада шли городки и межи россов до самого Вендского залива, до Янтарного берега. Чрез море залетели те же удальцы и устроились в отличном месте, основав свой северный, Северянский стан, Русский стан, известный под именем Рослагена[211].

Оставляя подробности, обратимся к эпохе основания Руси, когда на судьбу славян имели чрезвычайное влияние три народа: азы, или аланы, готы и гунны. Постараемся связать каждый из этих народов с судьбою древнего славянства. Выше уже было сказано, что в начале нашей эры жили на юге России влахи, или древние кельты, и урусы, или русские, т. е. славяне, которые, по Эдде, обитали на Дону, на славянской реке Vanaquisl[212]. Против этих народов двинулся Кипчак в 30 г. по Р.X. к Волге и Дону, чтобы вновь заставить их платить дань. Эту дань они, вероятно, начали платить скифам, т. е. монголо-татарам, когда те появились впервые на площади нынешней России около 700–650 г. до Р.Х.[213]. Что с этих пор сделалось с урусами, неизвестно; вероятно, они попятились в леса и укрылись за Днепром. Тут-то, может быть, лежит начало появления их на Атлантике, что послужило поводом к последующему против них движению кельтов в 580 г. до Р.X.

Положительно известно, что скифы нападали на кельтов-киммериан, гнали их во Фракию и за Кавказ и наконец сами очутились в Малой Азии, Сирии, Палестине, даже доходили до Египта. Во всех этих местностях Скифы производили страшные опустошения, причем царь Мидийский Циаксар и другие сделались их данниками, что продолжалось 28 лет, начиная с 633 г. Мидяне (иране), разоренные вконец, не могли избавиться от врагов иначе, как избиением на пиру всех именитых скифских людей, после чего скифов изгнали и преследовали до Северного Кавказа. Тем не менее пограничные споры и обоюдные вторжения продолжились, что заставило Дария Гистаспа в 513 г. двинуться чрез Босфор, Фракию и Дунай в теперешний Новороссийский край. Об этом походе много писали и спорили, и все-таки не пришли ни к какому заключению. Геродот, писавший 80 лет позже этого события, а за ним целая вереница историков двигают 700 т. полчища Дария до Волхова, Волги, Дона, до невозможных пределов, удостоверяя, что весь поход длился 60 дней. Такой короткий период дает для движения вперед такой массе войска не более 20 дней, столько же для отдыхов по меньшей мере, и одинаково для обратного пути. Двадцатидневный поход даже по 30 верст в сутки, что чрезвычайно много, дает 600 верст. Затем отдельные летучие отряды могли зайти за Днепр и двинуться вверх. Но какое же это покорение? Это только набег, в котором Дарий и его полчища едва не погибли. Таким образом, пределом шествия Дария Гистаспа мог быть нынешний город Тарнополь, или Сквира, или Елизаветград, или Никополь на Днепре. Чтобы двигать огромную армию в степной местности, где не было ни городов, ни сел, где неприятель, отступая, не оставлял следа своего пребывания, для этого необходимо было иметь при себе чрезвычайно большой продовольственный транспорт. Разумеется, греческие приморские города помогали движению персов немало, но эти города находились в одинаковой зависимости и от скифов-оратаев, хлебопашцев, земледельцев, буди-нов, а последние жили выше Новороссийского края, за рекою Росью и по Днестру. Вот на этой-то реке вверх и потом по Верхнему Бугу, где страна течет медом и млеком, в Подолии, вероятно, и шел Дарий, и тем не менее большие потери в людях и скоте, невозможность настигнуть неприятеля, удаление оседлых жителей в волынские леса, сожжение и уничтожение буд, поселков — все это вместе заставило Дария вернуться. Мы полагаем, что он дошел до Могилева на Днестре, до этой неприступной Могилы, или Могильны, где хоронили сановных скифов-будин или тех же оратаев — землепашцев[214]. Скифы между тем двинулись к северу, к меланхленам, т. е. чернокафтанникам, нынешним черноруссам в Волынской и Гродненской губерниях, которые им отказали в помощи. После того скифы, защищая родные могилы, ударили на Дария, который не выдержал напора и круто повернул обратно, преследуемый по пятам. Если бы даже этот поход продлился четыре месяца, то и тогда Дарий не достиг бы Дона. Соображая то, что говорит Геродот, можно полагать, что пройденное им пространство относится до Буджака (Добрич) и Новороссии; леса, о которых говорит Геродот, — это начало волынских лесов и киевских, спускавшихся прежде далеко на юг; озеро — это Пинские болота, до которых Дарий хотя и не доходил, но о которых упомянуто как о новой престоявшей ему преграде[215].

Выше мы упомянули о будинах, т. е. жителях Буд. «Буда» — слово славянское, хорошо известное в Западном крае, в Мало— и Новороссии. Местности и урочища с корнем «буд» встречаются и ныне во всех старых славянских землях.

Урочища буда и будины Геродота

В Далмации, Паннонии, Чехии, Лужах, Польше, Западнорусском крае, Малороссии — подобных местностей много[216]: Будва в Далмации, Буда в Угрии, Будеевцы в Чехии, Будишин в Лужах, Будгощ в Польше, Будница, Будча, Будища, Будераж, Будии, Будищечка, Будачевка, Будное — все в Западнорусском крае и т. д.; все это тянется от Лабы до верховьев Днепра, а с другой стороны по Дунаю к Адриатике и потом к северу по Днестру и Роси, по Днепру и Десне верх, обнимая старое славянство. Урочища эти не могли бы возникнуть без народа будин. Теперь они находятся среди населения русского, сербского, словенского, угро-русского, чешского, лужичского и польского. На всем этом пространстве при Несторе жили славяне; раньше этого сербы в своей Белосербии VII столетия; в IV столетии́ анты, т. е. тиверцы и угличи, уже известные на Днестре; во II ст. тут жили венеты в Сарматской земле; до того — скифы во — обще, собирательное имя, множество неоднородных племен, между которыми особенно замечательны те, о коих говорит Геродот, что они здесь жили всегда, с не — запамятных времен. Геродот же упоминает, что другие скифы, как то: неуры, невры, пришли сюда, получив от будин позволение переселиться на свободные земли, в Нурскую землю, по Нареву и Бобру, что случилось, как предполагают, в 613 г. до Р.Х., когда их начали изгонять змеи, т. е. монголы с их косами на затылке. И пришли неуры, по многим приметам, с Северного Кавказа, с Кубанской и Терской областей, где название рек напоминают Неур. Подобное же изгнание змеями случилось в Сибири с вотяками, между Обью и Енисеем, когда на них напали монголы[217]. На основании изложенного оказывается, что будины жили на своих местах уже в то время, когда неуры пришли; а последние поселились потому, что скифы пришли, т. е. монголы, угрофинны, которые их потеснили в период около 650 г. Таким образом будины — древнейшие обитатели России, сидят на тех же местах, где вслед за ними говорится о славянах, которым слово «буда» сродно, известно настолько же, как их праотцам-будинам. Если некоторые сажают будин на восток, к мордве, то такое заблуждение истекает единственно из неправильного толкования похода Дария Гистаспа, который должен был найти Будин на Днепре, Буге и Днестре, не заглядывая до Курска и Пензы[218]. Этот последний поход известен был Геродоту понаслышке и, вероятно, дошел до историка в совершенно извращенном виде, с небывалыми прибавками, которые не согласуются с другими показаниями Геродота. Он говорит положительно о первобытности будинов, ниоткуда не пришедших; о их многочисленности и богатстве, что только и может быть отнесено в V ст. до Р.X. к венедам-славянам, которые, по Тациту, сидели между финнами и певками, т. е. в Западнорусском крае. По Плинию и Птоломею нам известно также, что будины не переселялись куда-либо, а венеды не заселяли этого края, следовательно, те и другие — аборигены страны, составляют один народ и суть не что иное, как предки сидевших на этих же местах позже, в VII ст. по Р.Х., сербов, т. е. людей, употребляющих для снятия хлебов серпы: значит, сербы были земледельцы с незапамятных времен, так что занятие отпечатлелось в их имени, между тем как других земледельческих народов не видно ни в то время в Сарматии, ни раньше в Скифии! Ими жили греческие колонии, их хлебом оне торговали[219], получая его по Днепру, Богу и Днестру. Кроме того, Геродот говорит, что гелоны, греко-скифский народ, говорили по-гречески и скифски, а будины имели свой особый язык, который только и мог быть венедский, славянский. Далее типы: светлые волосы и голубые глаза сближают их с массою славянского населения Севера и Западнорусского края, в отличие от северогерманской породы, которая характеризуется рыжим цветом волос. Впрочем, у славян юга, смешавшихся с кельтами, а также с проходившими по югу и чрез Карпаты народами, при известных климатических условиях, цвет волос с течением времени изменился в темный, русый, а глаза вместо голубых и серых сделались карими. Наконец, в отличие германской расы, которая с глубокой древности известна своею воинственностью, склонностью к разбоям, наездам, гнушаясь городской жизни, не зная ни земледелия, ни скотоводства, славянская раса отличалась мирными наклонностями: она издавна занималась скотоводством, рыболовством, охотою, хлебопашеством, плавала по рекам и морям и торговала естественными произведениями страны и продуктами своего хозяйства о соседними народами[220].

К сему прилагается перечень наиболее замечательных урочищ с корнем «буд».

Движение скифов в Европу в период 700–650 гг. до Р.Х. имело большое влияние на все последующие европейские события; следствия этого движения отражаются в европейской жизни даже в настоящее время, спустя 2500 лет. Нападение скифов на киммериан-кельтов, живших по Черному морю и в Крыму, и продолжительная с ними борьба до пределов Фракии с одной стороны и до Дербента с другой должны были всполошить все вокруг живущие народы. Что это так случилось, известно из того переполоха, который скифы учинили в Малой Азии до границ самого Египта. Не могло не случиться то же самое по Дону, Днепру и около Дуная. Если упоминается только о киммерианах по достоверным источникам, то из этого еще не следует, чтобы такая ожесточенная война, кончившаяся истреблением киммериан, появлением на их местах скифов, не повлияла бы на соседственные племена. Из похода Дария известно, что для совокупной защиты своих земель скифы разослали послов по всем соседям, требуя помощи. Нашли они сочувствие только у гелонов, будинов и савроматов, т. е. племен, ближайших к собственной Скифии-Черноморской. Меланхлены, неуры, или нуры, и агатирсы не оказали помощи, за что и поплатились вторжением в их землю отступавших скифов[221]. Это одно дает уверенность полагать, что существовали сношения между всеми исчисленными народами и что будины были в известной степени в зависимости от скифов. Между тем будины жили к северу от киммериан и были их ближайшими соседями, по крайней мере из сказаний Геродота не видно, чтобы у киммериан были другие соседи. Что такое были будины, мы уже знаем. Скифы, покорив киммериан, должны были столкнуться с будинами и вначале это столкновение не могло быть дружелюбным. Совершенное различие нравов — одни оседлые земледельцы, другие кочующие стадоводы; одни мирные, покойные, другие вторгающиеся покорители, одни арийцы, другие тюрки и угрофинны, с различными верованиями и языками, — все эти противоположности не могли встретиться мирно; не имевшие ничего общего народности должны были бороться, и одна должна была уступить место другой. Так оно, вероятно, и случилось. Славяне Дона, Среднего и Нижнего Днепра, Буга и отчасти Днестра ушли на запад и оставленное ими место со времени появления скифов получило от новых поселенцев другую физиономию: здесь на сотни лет завелось скотоводство, по этим рекам не было более ни городов, ни поселков, виднелись только одни кочующие скифы с их стадами. Нынешние калмыцкие степи около Дона, астраханские кочевья — вот фотография образовавшейся тогда Скифии.

Изгнанные с этих мест жители не могли идти на север, там плотно по Роси сидели их собратья, будины; выше поселились нуры, правее сидели словены по водоразделу Балтийского, Черного и Каспийского морей до Ладоги. Оставалось идти по Дунаю вверх, бросаться в Карпаты, занять Седмиградию, Венгрию. Но и тут сидели певки и бастарны (быстряне), которых не знают куда причислить: к кельтам ли или германцам. К первым их еще можно отнести, хотя под большим сомнением, а ко вторым уже никак, так как в то время германцы еще не существовали в этих именно местах. Зато кельты известны истории уже очень рано, и их-то именно затронул этот напор с востока на запад. Движение кельтов и славян по новым землям, начавшееся вследствие появления скифов, совершалось постепенно, десятками лет, и не улегалось, пока толкнутые народы не достигли крайних пределов континента. Тут славяне с кельтами смешивались, заходили друг за друга, то славяне были впереди, то кельты: так это шло по Дунаю до Римской Винделиции, Норики и Реции, до истоков Дуная. Предположение подобного движения, которому начало положили скифы, подтверждается в настоящее время только древними урочищами времен Юлия Цезаря[222]. Так, там, где теперь течет Изонцо, где сохранились хорутане-резане, там за то время показаны Heneti, т. е. Гомеровы генеты, или венеды. Они же заложили на островах, как рыболовы, свою Венеду, нынешнюю Венецию, и именно какой-то Antones, или Антон (Антон)[223], из рода Антов. Имена Иван, Ван или Ян, Семен, Антон и др. так же древни в славянстве, как оно само; это имена примитивные, отголоски имен Ноевых сыновей: Ян — Яфет, Семен — Сим и Антон — Хам — Ам — Ан. К северу от Венецианского залива до Дуная лежала Норика, подобная Шведской. Горы Норические назывались Венедскими. Все это место было заселено на юге славянами. Даже на той же карте старой Германии времен Цезаря, между Лехом и Инном на Изъезере или Изере, лежала Винделиция, которая в 15 г. по Р.Х., по водворении римского владычества на Дунае Тиверием и Друзом, пасынками Августа, включала в себе четыре рода: Cosuanates (кашубы), Ruci-anates (русских), Licates (ляхов) и Catenates, неизвестный род, вероятно кельтский[224]. Подтверждением того, что тут жили славяне, может и теперь служить многое по Рину (Рейн) и Дунаву у его истоков. Здесь, между истоками Дунава и Неккера, сохранилось и поныне название горы Росс (Ross Berg). А так как наши друзья все подобные названия относят, если их нельзя скрыть, к движению гуннов, то чтобы подобного коверкания не случилось, чтобы доказать присутствие славян у истоков Дунава в древнейшие времена, мы на этом же месте, по Цезарю и Меркатору, ставим селение Русяву (Riusiava), что однозначаще и однозвучно с нынешнею горою Росс[225]. Далее, Рин, вытекая из Константского, или Боденского, озера, иначе Тургово, образует залив, который римляне звали Venetus lacus, т. е. Вендское озеро, на котором расположено знаменательное для славянства место — Констанц, или Костаница, где сожжен Гус. А повыше, там, где ныне Шафгаузен, там было селение ринов. К югу р. Аар вытекает из Белоозера (Bieler-See) — название, встречающееся по сю пору в Хорутании, где р. Быстрица (Gail) также вытекает из Белоозера, а правее его лежит Циркницкое озеро, т. е. Чернецкое, или Черное озеро. Все это понятно славянству. В помянутое Белоозеро втекает р. Сан, соименная галицкой и сербской. Выше Белоозера втекает в р. Аар речка Сура, соименная нашей в Нижегородской губернии. Еще выше втекает в ту же Аар — р. Русс (Rusz), вытекающая из Фирвальдштедского озера. На р. Ааре расположен г. Виндонисса. В нее же втекает из Цюрихского озера р. Лимат, такая же, как в Сербии и в Карпатах. Правее Цюрихского озера лежит местечко Велав, подобное Welau на Немане у поруссов; выше, ближе к Баденскому озеру, — Псин[226]. Итак, тут целое гнездо славянских урочищ времен Юлия Цезаря.

Переваливая чрез горы Юры (Юрица, известное славянское имя), мы встречаем первый приток Роны — Дуб, слово чисто славянское. А между Роною и Дубом жили руссы, Reuroci; и там поныне долина и селение Русс[227]. По долине этого Дуба славяне дошли до Роны, до лугов по Донам и расположились по известной, времен Юлия Цезаря, долине — Лугдон, дойдя по долинам до устьев Луары и Роны.

Этот Лугдон в движении славян к западу и водворении их там фигурирует не раз, указывая на некоторую связь и родство образовавшейся на сих местах Франции со всем славянством. Высказывая это предположение, вместе с тем мы оговоримся, что очень далеки от желания ославянить то, что никогда не было славянским; мы даже не имеем в виду опрокидывать различных западных измышлений насчет славянства, принимаемых за несомненные истины: мы хотим только несколько разогнать напущенный туман, приподнять нарочно спущенную завесу, скрывающую много такого, что имеет несомненный интерес для славянства. Это многое видимо только для внимательного наблюдателя, случайно выглядывая из своего укрытия нечаянным историческим фактом. Разбросанное, отрывочное, потом оно свяжется в общем ходе событий, имеющих свою хронологию и свою несомненную историческую верность.

Женевское озеро называлось у римлян Леманом, Лиманье, столь известное ныне русское слово в Новороссии, Малороссии и вообще на юге, где всякий морской залив, озеро, стоячая вода в суходоле называется этим именем. Во времена Юлия Цезаря Галлия, по его показанию, делилась на три части: северная, или Бельгия, лежала между морем, Рином, Сеною и горами Юра. Там, между Шельдою и Маасом, где ныне Брюссель, жили беловаки, вендский род, покоренный Юлием Цезарем в 57 г. до Р.X. До настоящего времени об этих беловаках сохранились воспоминания в урочищах: Люттих, по древнему Лык, однозначащий с белорусскою рекою Лыком в Нурской земле, западнее Гродно. Такой же Лык втекает в Азовское море левее Ростова и другой в Черное, вблизи Трапезунда.

Колонии западных славян

Должно быть, нуры принесли это имя в Нурскую землю из прежнего своего местожительства по восточным берегам Черноморья. Возле Лыка лежит село Лувенец. Courtroy-Кортрец и Tournoy-Доорник, или дворик. Эти беловаки дошли до своего местожительства по Рину (Рейн), поднявшись по Дунаю, где они имели свои хутора, хаты — оттого и племя хатты.

Землю между реками: Сеною, Луарою и Роною до Лиона Цезарь называет страною кельтов или собственно Галлиею. Это место, по Страбону Кельтика (Бретань, Нормандия и Лугдония), чрезвычайно для нас интересно, так как тут жили венеды и анты. Начиная с г. Тура, т. е. Турова, на Луре (Луаре), соименного Турову на Припети, славянские урочища встречаются все чаще и чаще, подходя к морю. За рекою Сартою (Сарт, племя индоевропейское, живущее вокруг Туркестана), жили по Луаре сплошною массою анты, т. е. днестровские тиверцы и отчасти угличи. Далее следовали по морскому берегу венеды с их городом Венеда (Venetia), ныне Ван, соименный озеру Ван (Тмутаракань у истоков Тигра и Евфрата) и приходу в Курляндии Ваны и Анты. В этой атлантической Венеде известны еще были четыре приморских города, хотя имена их утрачены после их разорения Цезарем. К северу у взморья лежал, по Страбону, Виндский порт, нынешний Брест, соименный Бресту Литовскому и Бресту Куявскому на Висле. Острова Бельиль к югу от Вана назывались по Цезарю и Страбону, Венедскими, или Виндскими. У взморья, где С.-Мало у горла полуострова Манша, жил род лемовичей, а далее вокруг устья Луары, где сидели ваны и анты, течет приток Дон[228]) и разные другие Доны, вроде встречаемых у истоков Терека в Осетинском районе[229].

Мы уже говорили, что вовсе не полагаем, чтобы вообще местности запада были все заняты славянами, вендами; нет, мы повторяем, что это были отдельные колонии, поселки, разросшиеся со временем в большие общества, среди многочисленных кельтских и других племен. Так и тут, эти поселки славян были окружены со всех сторон кельтскими родами и именно: озисмии, или осинии, куриосолиты, авлерки, редоны, кадеты, унелы, сесунии, лексобии — все эти роды были одинаково важны и дрались купно с Цезарем, защищая Бретань и Нормандию. Покорили всех их в первый раз номинально в 57 г., причем военачальником римских войск был не сам Цезарь, а Красс. Но вскоре все они восстали, и Цезарь должен был употребить особые усилия для покорения приморских венедов, которые, торгуя от Англии до Испании, владели отличным торговым флотом, и потому против них пришлось употребить подобные же средства, как некогда то было сделано Александром Македонским при осадах Тира и Сидона. По замыслу этих-то вендов, Красс, расположенный со своим легионом у устьев Луары, неожиданно очутился в центре восстания. Цезарь, зная, как трудно управиться с морскими силами, которых у него не было, должен был предварительно употребить много времени на постройку и сооружение своей флотилии, выписав для сего с юга из Массилии строителей, матросов, гребцов и кормчих. Венеды в это время деятельно укреплялись, свозили хлеб и всякие запасы в свои приморские притоны и сносились с бриттами, которых склонили, вероятно, к общей обороне. Что союз с жителями Британского полуострова мог состояться, мы уже знаем из того, что сказано было выше о приморских жителях виндах, на южном берегу Британии. Так, на карте Англии времен Юлии Цезаря[230] оказывается старый виндский форт (Vindelis ante forte); далее Vindogladio — виндский меч (Wincburne); Serbiodonum (Shaftsbury), потом Vente Bulgarum (Winchester). Потом Segontium et Vendonum и т. д. Эти урочища подтверждают возможность союза туземцев с британскими виндами.

Только в 56 г. до Р.X. Цезарь смог приступить к осадным работам, которые велись с большим трудом, так как все укрепленные пункты были построены на мысах, косах и полуостровах. По причине морских отливов нападения с моря встречали много затруднений. Цезарь, вверив свой флот Дециму Бруту, принял сам командование сухопутными силами. Вся надежда Цезаря основана была, однако ж, на флоте, так как удачные атаки с сухого пути не доставляли римлянам пользы, ибо жители немедленно переезжали на судах в другие приморские пункты и города. Флот римский имел то преимущество перед виндским, что его снабдили косами на длинных древках, которые перерезывали снасти неприятельских судов. Когда наступила благоприятная погода, римляне понудили венедов вступить в бой; сутки продолжалось это морское сражение и окончилось совершенным уничтожением вендского флота. Цезарь всех венедов-изменников продал в рабство, а вождей казнил; урочища же прежних славян продолжают жить по настоящее время[231].

Нет сомнения, что союз галльских венедов с бритскими привел Цезаря в 55 г. до Р.X. в Британию, откуда могли бежать венеды, убоясь участи своих собратьев; об этом побеге сохранилось только предание утрехтского летописца[232], передавшего потомству кой-что о Фризской Славии.

Рассмотрев север Галлии, опустимся но Роне на юг. Здесь, по Цезарю, Страбону и другим древним писателям, мы находим следующее: между Гаронною и Пиренеями лежала Аквитания. Тут было мало кельтского, там жили и живут первобытные обитатели Европы, баски. К востоку, от истоков Гаронны до Альп, кельты повсюду, а между ними опять поселки славян. Так, по Роне, севернее Авиньона, лежал город Vindalium. От Арильяка до Валенса тянется цепь гор, которая называлась Rhuteni. Этот хребет соединялся с другими горами с юга, от Пиренеев, Се-венами, т. е. горами венов, или Каменным хребтом (Kamennon)[233], так точно как у Тигра и Евфрата Антитавр значит «горы антов»[234]. Левее устья Роны лежали местечки Утица и Пищена. Там, где у Пиринеев начинается Лионский залив, снова мы встречаем целый ряд славяно-вендских урочищ: речку и на ней город Ruscino, или Русино; ныне эта речка́ зовется Орлина и впадает в залив Rosas у города Rosas. Севернее за Пиренеями, во Франции, встречаем: местечки Сиян, Дурбан и Тухан, Сурия, Мила, Винча (Винница), Ельня (Elne), Ольта (Olette), Серет, речку Чех (Tech), Белград или Бельгард, подобно Бельгарду или Белграду, находящемуся в Северной Пруссии. Далее у моря — Еленца и ниже р. Орлины речка Тер, кавказское имя[235]. Все эти приморские местности составляют частицу провинции Руссильон, что мы объясняем русью из Лиона. Таким образом имя «Русь» со множеством других славянских имен, звучавших тут в начале нашей эры, доказывает, что римляне знали этих жителей, хотя и не обращали на них внимания по незначительности населения. Подобные встречи таких имен, как Рось, Винница, Серет, напоминают также о местах, откуда пришли эти жители, о Днестре, Дунае и Киевской Руси, т. е. о тех местах, где произошел натиск скифов с востока. Местность у речки Русино, Орлина, была описана Страбоном, причем им обращено особенное внимание на какое-то болото, в котором откапываются особого рода рыбы, и на соляные копи по соседству[236]. Древние писатели, описывая кельтов, говорят, что это был многочисленный народ, с весьма разнообразными нравами и типами. Если в настоящей Франции помещается до 40 млн жителей, то тогда их могло быть до 10 млн, и из этого числа во время Юлия Цезаря, было не менее 1/2 млн славян, которые были очень похожи на кельтов, так как они жили долго по соседству, испытали одинаковые превратности передвижения и имели по природе схожие черты в языке, верованиях и типе, как народы индоевропейские, одного корня и склада. Кельты и славяне были братья одной матери-страны.

Поканчивая здесь с этим отдаленным временем, мы для полноты очертания славянского движения должны обратить внимание еще на Испанию, древнюю Иберию, где в крайнем углу, в Галиции, соименной с русскою, также находятся очень близкие России урочища. Так, в самом северо-западном углу жили невры (неуры), среди которых течет река Вир, а рядом жили кельты. Несколько правее, у взморья, селение Rilo (Рыло), еще правее Олина, южнее Vindius mons (Вендские горы), западнее Orol (Орел). Южнее Орла течет в океан маленькая речка Тамария, Тамароса, такая же и при таких же условиях местности, как в юго-западном угле Британии речка Tamarus, ныне Томбре, с притоком Дубы. Южнее последней течет Валга, соименная чешской Вьлге и русской Волге, ныне Улла с притоком Лерец. У истоков Миньо лежал и лежит город Луго — Луга. Еще правее на берегу встречается Скифский мыс, ныне Пинос. Как могли попасть сюда скифы, окончившие свое существование в начале нашей эры? Славянские имена поясняют, что эти скифы были славяне и что пришли они сюда раньше Рождества Христова. В углу Бискайского залива в Испании встречаем речку Деву и Куму (Cumaia). И опять среди родов, живших в Испанской Галиции, мы находим кельтов, с которыми шли славяне до крайних пределов. Имена невры, или неуры, Вир, Орел, Рыло, Олин, Виндские горы, Скифский мыс, Дева и т. п. урочища, расположенные по Бискайскому заливу от мыса Финистерре до города Сан-Себастиана, указывают путь славян от Лионского залива и р. Орлины, связывая движение венедов с Лионом. Тут, вероятно, одни пошли вверх по Луаре до Бреста, а другие вниз, до р. Русины или Орлины, и затем потянулись к западу по Пиренеям до Финистерре. Вместе с тем получается связь Британии с Бретанью и с Испанскою Галициею; здесь на удобных для мореходства местах, по косам и мысам, по рекам Тамарам, поселились венеды, сообщаясь между собою, торгуя по океану и сносясь с отдаленными родичами: на острове Фемерне, на Ране, в Рослагене и на Ладоге, где они славили своего бога Ладо[237].

Но помимо древних урочищ в Англии, Франции и Испании мы имеем положительные сведения, что венеды-славяне жили во Франции в 50 г. до Рождества Христова, при Юлии Цезаре, который о своих войнах с венедами повествует очень подробно. Следовательно, славяне уже существовали исторически до Р.Х., славились своею торговлею, мореходством и земледелием, имели города и укрепленные места. Такое положение, состоятельность и даже богатство не может появиться разом, внезапно, а требует много и много времени для своего развития. К сему прилагается перечень урочищ с корнем «рус» и «рос» от Днепра до Испании.

Примечание. Соединяя на карте эти урочища, получим движение русских до крайних пределов. Урочища Рус и Рос везде сопровождаются кругом множеством вполне понятных по смыслу славяно-русских урочищ.

Основываясь на изложенном, мы полагаем вместе с Шафариком, что за несколько столетий до нашей эры славяне уже жили в Европе у истоков Вислы, как о том говорит Гезиод[238], жили также и южнее, по бассейну Днестра, по Святой реке — Богу, по Днестру, Серету и Дунаву и далее к западу отдельными родами. Когда их погнали появившиеся на Дону скифы, то они усиленно двинулись на запад и наводнили Рин, Рону и Луару от Атлантики до Лионского залива, стеснив очень кельтов, прижав их к океану. Тогда в 613 г. до Р.Х., чрез 37 лет после появления скифов, многочисленные роды кельтов под начальством их короля Амбигата начали двигаться к востоку, предприняли поход против напиравших со всех сторон славян, которые и были остановлены и отчасти оттеснены за Одер, Карпаты и Дунав, как о том повествует Нестор, считавший Иллирику за стародавнюю славянскую землю. После вот такого-то движения в Галлии остались только отдельные роды: в Бретани, около лемовичей, в Руссильоне. Может, однако ж, было и то, что славяне вместе с кельтами, без всяких враждебных друг против друга действий, пошли совокупно на восток искать новых свободных земель, так как и тем и другим стало тесно, и что в начале для обоих соседствующих и смешанно живших народов нужно было только выбраться из своей клетки на чистый воздух.

Как бы там, впрочем, ни случилось, но кельты, как о том повествуют Юлий Цезарь и Тацит, вышли из Галлии двумя путями и колоннами. Предводитель и племянник Амбигата, Сеговеж, двинулся чрез Рейн, пошел, вероятно, по долине Майна и, поднявшись, дошел до Герцинского леса по обеим сторонам истоков Везера. С ним шли, по мнению Цезаря, тевтосаги, а по Тациту, гельветы и бои. Гельветы при Цезаре уже жили у истоков Рейна, а бои — возле лемовичей (Лимож), у истоков Луары. Тевтосаги же при Цезаре жили по правой стороне Эльбы, там, где впоследствии оказались бодричи, или ободриты. После этого похода нынешняя Богемия начинает зваться своим именем, Boihemum, или Boiheim, т. е. страна боев. Таким образом, Северо-Западная Германия вплоть до Одера заселилась кельтами, причем кимбрские и финские роды, из коих последние, как и ныне на севере России, жили по рекам, болотам и лесам, подчинились кельтам, слились с ними или истребились. Что касается славян, то пришедшие из Галлии водворились с кельтами, а сидевшие отодвинулись за Одер, и между прочим сдвинуты были со своих мест радимичи и вятичи, поселившиеся в России, по истокам Сосны, Десны и Оки[239]. Следует также заметить, что тевтосаги Цезаря и Сеговежа уселись там, где впоследствии оказались тевтоны. Эти тевтоны, действовавшие против Рима в 101 г. до Р.X. и побежденные Марием, в действительности были кельты — тевтосаги и кельтизированные кимвры (киммерийцы), напиравшие на юг под давлением азов, или аланов, которые с VII ст. до Р.X. доходят постепенно до Ютландии. Бои с левого берега Луары также были кельты в смеси со славянами; они заняли Богемию, т. е. родину боев, как утверждают немцы, заставшие их уже в Богемии. Эти бои в начале нашей эры при Мариборе, или Марбоде, и при императоре Марке-Аврелие играли видную роль, защищаясь одновременно от кимвров, германцев и римлян. Вся Вестфалия также была заселена кельтами[240].

Южная колонна Амбигата под предводительством Беловежа вошла в Италию по берегу и долине По, или Пода. Основав Милан и поднявшись вверх, она встретилась на реке Быстрице (Гайль) с генетами, сидевшими уже тогда в Иллирике[241]. Эта колонна состояла из родов: битуригов (бургунды), арвернов, зенонов, гедуев (герулы), амбардов (лангобардов), карнутов (карпии) и авлерков (влахи). Кельты Беловежа, наполнив собою Северную Италию, поднялись к Дунаю и, спускаясь по его долине и притокам, наводнили всю Южную Германию до Карпат, устья Дуная и Днепра. Тут-то и были оттеснены славяне из Иллирики, как говорит Нестор. Около 388–382 г. до Р.X. кельты под Римом. В 350 г. они в Иллирике. В 336 г. — у устья Савы, и именно род скардисков, разоривший впоследствии Дельфи под предводительством Бренна[242]. По свидетельству писателей того отдаленного времени, Александр Македонский отбивался с трудом от кельтов, которых удерживала больше слава его отца. По смерти великого венценосца и полководца кельты бросались на Фракию, Македонию, Фессалию и Грецию со всеми последствиями опустошительного движения. Одновременно с этим наводняется вся Греция рабами, которых называли ретами и которых приводили из-за Дуная продавать как скот на греческих рынках. В Иллирике и Паннонии движение кельтов было донельзя разрушительно, и жившие там в то время славяне должны были бежать за Карпаты. Это бегство задунайских жителей согласуется с показанием Нестора, который ясно говорит, что в древности славяне жили в Иллирике и Паннонии и были оттуда изгнаны влахами. Но и там после этого остались древние славянские урочища, о которых упоминают писатели первых веков, вроде Плиния и других. Так, Балатонское озеро, или Блатное, Болотное, звалось Плесою. Местечко Черная, на р. Черной, или Црне, по границе Влахии и Угрии, было уже известно в 157 г. по Р.Х. Местность по берегу Тиссы называлась Потиссу, или Потиш, о ней также упоминает Плиний. Бржава в Банате, Хрон, или теперь Грон, и много-много других славянских имен мы можем встретить в письменах первого и второго столетия[243], когда римляне и греки знали варваров, знали страны, но только не славян. Все славянское латинизировалось или гречилось, так как в то время выше греко-римской культуры ничего не было и кроме греков и римлян не признавалось других народностей. Славяне в то время были варвары, их продавали на рынках в рабство; их наружный рабский вид был жалок и внушал презрение в изнеженных греках или гордых римлянах. Славян приводили в Рим кучами в качестве военных трофеев либо умерщвляли тысячами. Неудивительно после этого, что они бежали куда глаза глядят и скрылись за Карпаты, в Киевской Руси, на далеком востоке.

В 300 г. до Р.X. кельты-геты борются отчаянно в Бессарабии со скифами, которых изгоняют, продолжая свое шествие до Днепра. Но затем скифы держатся еще у Ольбии в 218 г., которую обороняют сообща с другими племенами от нападения кельтов. О скифах упоминается в последний раз около 90 г. по Р.X.; в это время их еще встречали вокруг Ольбии, которая с 60 г. до Р.X. вместе со всеми другими греческими колониями подверглась нападению и ограблению гетов-кельтов. Тогда же народный ток этих кельтов с запада сошелся с другим с востока, с сарматским.

Об этих сарматах уже знал Геродот в 450 г., когда они жили у подножия Северного Кавказа. До_́лжно полагать, что появление их около Терека, Кубани и по Манычу (Мораве) было прямым последствием отражения скифов и их обратного движения из Малой Азии в 605 г. до Р.X. За ними по пятам шли сарматы, индо персидский народ, иране, водворившись накрепко около Дона в III ст. до Р.Х. Слово «сарматы» по своему значению («сор» — озера или «сар» — пески и «ма» — земля), в сущности, относилось к тем скифам, которые пришли с Алтая, с верховьев Оби, Иртыша, где много озер, а ниже лежат среднеазиатские степи. Это имя было перенесено и на мидо-персидские племена, двинувшиеся чрез кавказские ворота к северу. Если Геродот знал этих сармат в 450 г. до Р.X., то очень вероятно, что появление их на Северном Кавказе было давнишнее и, должно быть, совершилось в VII ст. до Р.X. Постепенно водворяясь и переселяясь, эти сарматы к началу нашей эры заняли всю древнюю Скифию и распространились потом по Западной России, которую одинаково с той эпохи зовут Сарматиею, а славян — сарматами[244].

Между этими народами, перешедшими чрез Кавказский хребет, у Дербента, вслед за Скифом, находились также азы, как их называли на востоке, или аланы (у западников). Азы у славян, и в особенности русских, — очень известный народ; яссы, осы, осетины — все это имена нашей прошедшей и настоящей истории и географии. Азы уже известны Плинию; они за 349 л. до Р.X. имели своих царей, владения которых доходили до Дона, и на последнем при Страбоне уже стоял город Аза, или Азов[245]. В настоящее время от этого племени сохранился род под именем осетин, всего около 81 т. д. обоего пола, живущих по северному и южному склонам Кавказа, вокруг истоков Терека по Донам: Гизельдон, Фиагдон, Закидон, Зругдон, в губерниях Тифлисской, Кутаисской и Терской. Их настоящий язык был исследован многократно, причем найдено Клапротом, что около 740 осетинских слов однозначащи с такими же на немецком языке. Однако у них же встречается много славянских слов, наибольшее же сходство осетинский язык, по исследованию Дюбуа де Монтре, имеет с языком леттов и куров, около которых они некогда жили на р. Куре. Сами осетины зовут себя иронами, т. е. иранами, вышедшими из Ирака в Северной Сузиане. Как усматривается, этот сарматский род близок к немцам, русским и леттам с курами, т. е. к тем народам индоевропейской расы, которые двигались по направлению от Кавказа к Балтике. Вероятно, было время, что все три помянутые народа говорили одним зендским языком, к которому ближе всех язык леттов, литовский, потом славянский и наконец немецкий. Некоторые доказывают на основании сходства осетинского языка с немецким, что осетины составляли хвост, остаток давно совершившегося передвижения немцев с Кавказа в Скандинавию. Как бы там ни было, но теперь осетины далеко не немцы, будучи в большинстве православными и придерживаясь славянских обычаев[246]. Что касается движения самих немцев-алан в Скандинавию и дальше, то его можно проследить очень хорошо.

Оно шло с юго-востока на северо-запад, параллельно славянскому и русскому; славяно-руссы, просидев долго от озера Ван до г. Ризо на Черном море, в Бассанейской Руси[247], двинулись по долине Риона вверх и уселись вокруг истоков Терека и Кубани, откуда пошли на Мораву (Маныч), Дон (Wanaquisl — Славянская река) и далее к западу на Днепр, где сидят до сих пор. Приблизительно граница движения славянского племени с востока была следующая: по Риону и Куре вверх.

Перевал славян и азов

Возле устья Риона, к югу, мы находим р. Пичору (Печора), которая втекает в озера Палиасмон (Плесы или Балатон, т. е. Блатенское, или Болотное). Еще южнее находим р. Супсу и на ней деревушку Вана. Еще южнее лежит Лазика. Там же течет р. Шорох. Правее — Карс, т. е. Хорс, или Хорса, что значит бог света и всякой благодати[248]. Это главные остатки, урочища давно прошедшего, существующие и ныне. Двигаясь по Риону, или по Рону, или Рину, вверх, мы доходим до Они и Теби. Здесь начинается перевал Раджа к Уруху. Здесь мы встречаем урочища: Стыр-Дигур, местечко Моску (Москва) и гору Кион (Киев), где берет начало Урус-Дон (Русский Дон), или Белая, и где некогда жили угличи (Угела, Угелис-Хеви). Левее, у истоков Ингура и Баксана, у подножия Эль-боруса, жили урусбии, а северо-западнее опять текут: Белая, Лаба (Эльба) и множество других урочищ древнего Тмутараканского княжества, перенесенного сюда с озера Ван, Бло-озера, или Тмутараканскаго[249]. Другой путь, от Куры, шел также вверх по реке до Гори и Руиси (Рюси, или Руси), потом он шел по р. Ляхве (род лягушки) до Роки и Рокского перевала (Рокасы, или Роксала-ны), мимо горы Тепла (известное славянское урочище), опять к Киону и Урус-Дону[250]. Вот эти пути с Кавказа в Европу были первобытные славянские, а правее их и по следам ванов, венедов, вандов, антов, споров, славян, серпов или русских пошли азы; они тут долго сидели по соседству со славянами, и подобное же случилось, как мы это впоследствии увидим, около Волконского леса и на Валдайской возвышенности. Остатки славян Тмутаракани переименовались в касогов, яссов, черкес, кабардинцев, абадзехов и в другие, уже больше известные истории народы.

Оба народа, скифо-славяне и сменившие их сарматы-аланы, по своему происхождению, по корню языков, по пути движения, по праотцам и родине очень близки между собою. Зато характер и направление славян и азов резко различаются. Славяне с первых дней своего появления в Европе, по показаниям Тацита, Иорнанда, Прокопа и Маврикия, были крепко привязаны к своей родине, которую они мирно и постепенно обстраивали и улучшали. Старое они оставляли только по нужде, сохраняя с ним связи до отдаленнейших времен. Только одни истребления, сила, порабощения, угнетения могли изменять оставшийся на своих скудных полях и местах народ; зато все, что не жило мелким родом, сохраняло неопусти-тельно предание и учение отцов. Это был мирный народ, который имел свои города, села, жил в хатах, занимался хлебопашеством и торговлею, воевал пешком и со щитом. Поэтому-то славянство сохранилось, несмотря на разорительные и губительные натиски на него чуждых народов то с востока, то с запада. Азы, или аланы, были со времен Геродота свирепые варвары и номады, которые вместо постоянных строений жили в шатрах, перевозили их с места на место, кочуя по богатым равнинам Дона, Понта (путь) и Дуная. Не довольствуясь этим, они разбойничали где могли, наезжая внезапно на мирных жителей. Всегда верхом, они сражались без щита. Эти пришельцы, не привыкая к новой стране, сохраняя свой нрав, свой характер, кормились на счет других; это были теперешние жиды, но с тем различием, что эксплуатировали других чисто насильственными способами: грабежом, насилием, убийством, коварным домогательством и продажею в рабство захватываемых ими мирных жителей. В чистом виде сохранились эти сарматы до XIII ст., когда их, под названием языгов и ятвягов, окончательно истребили поляки и русские. С 983 по 1289 гг. длилась эта непрерывная борьба с ними поляков. То же мы видим на востоке, где русские князья с 965 по 1116 гг. предпринимали беспрерывные нападения за Дон против оссов, или яссов, которых потомки, как мы выше видели, остались в небольшом числе по верховьям Терека и Кубани[251]. Эта борьба родственных, но различных по характеру народов, ставших соседями, в связи с тем, что сказано было о племени русь, пояснит, почему и тут, по перевалу Кавказских гор, встречаются руссы и для чего были необходимы рокасы, или роксаланы, от Дона до Днепра. Эти руссы охраняли славян от алан наподобие того, как это делалось на западе от ятвягов. Эти руссы, роки, Рокский перевал, Урус-Дон, урусбии и т. п. — вот та славянская граница, восточнее которой образовалась впоследствии Алания, или Осетия. И такую границу славянства мы еще раз увидим севернее, по пути алан — азов, которые до V столетия хорошо известны даже китайцам под именем Сута. Во II столетии эти аланы известны всем историкам как народ, сидевший за это время между Доном, Волгою и Черным морем. Оттого часто весь Кавказский хребет зовется Аланским, а потом и до настоящего времени так зовут возвышенность между Кубанью и Манычем. Так точно в то же почти время, при Птоломее, звали всю Валдайскую возвышенность, т. е. Валковский, или Волконский, лес, или пространство истоков Двины, Днепра и Волги, где ко времени Птоломея уже крепко засели азы, или аланы, — Алаунскою возвышенностью[252]. Чтобы дойти до этих мест, нужно было и время, и знание пути, приходилось и выдержать борьбу со встречными жителями. Следует полагать, соображать со всем сказанным о скифах, что уже в V столетии до Р.X. азы сидели на истоках Днепра, Двины и Волги, вслед за изгнанием скифов из Малой Азии. По тому же Птоломею и по Маркиану Гера-клийскому, возле алан на Алаунской возвышенности живут славяне — Suoveni, которых также зовут агатырцами (ахтырцами); под последними разумеется то славянство, которое живет к югу, в Черниговской и Полтавской губерниях. Теперь будет небезынтересно проследить путь движения сармат-азов по России с Кавказа[253].

Аланы, или азы, двигаясь из Мидии в Европу, прежде всего накрепко осели в древней Албании, ныне Дагестан. Восточнее, к Кубани, им нельзя было идти, так как тут сидели славяне. Они двинулись чрез Средний Терек, в долины Кумы и Маныча, где и теперь богатые пастбища способствуют скотоводству и кочевкам. Вскоре после того они очутились между Доном и Волгою, где по сю пору почти нет других жителей, кроме кочевников. Подобные местности не только способствовали утверждению азов, которые без коней не обходились, но еще вызывали новых сподвижников из Мидии, и все они вместе находили достаточно лугов, воды, полей, находили вдоволь пищи у соседей для своих разбойничьих предприятий. Вскоре часть из них перешла Дон и очутилась в степных местностях между Днепром и Дунаем, тревожа немало римские колонии по Дунаю. Отсюда их ватаги поднимались вверх по рекам. Страх аланского оружия и разбойничьих набегов алан был так велик у колонистов-греков, что они прозвали Сарматиею весь нынешний Западнорусский край, перестав отличать мирных туземцев от хищных пришельцев. Уничтоженные гуннами в 374 г., аланы остатками, в виде гнезд хищных птиц, продолжали жить то тут, то там в местах своего прежнего разлития. Между прочим они держались очень долго в нынешнем Феллине, или, как его прежде звали, Велине, также Вилии, по Запольскому миру 1582 г. В 1210 году немцы вместе со вновь обращенными ливами и леттами и под предводительством Тизенгаузена осадили Велин, вокруг которого высились валы с глубокими рвами, да кроме того, оборона усиливалась сбоку болотом и озером Вель. Ливов и леттов повели к осаде староста Русин и Бертольд Вендский (вероятно крещеный[254]). Аланы вскоре сдались, но чрез четыре года примкнули к общему восстанию страны, в котором принимали участие прибалтийские русские. Рыцари победили их в 1222 г. голодом, после чего все восставшие русские были повешены в назидание другим. В 1345 г. аланы вновь хотели освободиться и для того решили начать с овладения Велином хитростью. Для сего они уложили своих рабов с оружием в мешки и начали было их перевозить в виде клади в крепость. Мать одного из этих скрытых рабов выдала секрет, прося помиловать ее сына. Ее просьбу исполнили. Затем все мнимые мешки с зерном были пропущены чрез цепной мост, и началось в крепости поголовное избиение скрытых в них рабов. С тех пор этих алан назвали сакаланами, т. е. аланы в мешках; окружающая местность получила название Сакалы, а день св. Фомы, в который совершилось это событие, был раз-навсегда ознаменован особою крестьянскою податью, причем участвовавших в восстании крестьян обязали носить на платье, для отличия от других, голубую ленту[255]. В 1559 г. у Велина был взят в плен гроссмейстер Фюрстенберг и отвезен в Москву.

Те аланы, которые утвердились на Дону, основали нынешний Азов, и потому многие из исследователей полагают, что именно тут был их Асгард, т. е. страна азов, их рай. По другим исследованиям оказывается, что этот Асгард лежал выше, на перепутье в Скандинавию, у истоков З. Двины, Днепра и Волги. До этого последнего места, где аланы в действительности накрепко сидели в начале нашей эры, они могли дойти следующим прямым путем: они двигались вверх по Дону и Хопру, в виду славянских наблюдательных конных постов, роксалан, оберегавших здесь свои поля и жилища от нападения азиатских орд. В это отдаленное время славяне только изредка появлялись на востоке; их еще не потеснили с запада, и потому они по пути азов сидели спорадически среди везде пребывавших по рекам, озерам, болотам и лесам финнов. Нынешние губернии: Воронежская, Тамбовская, Рязанская, Тульская, Московская, Калужская, Тверская и отчасти Новгородская были населены вразброс финскими племенами: мордвою, муромою, мещерою и корелами, и только изредка проникали к ним и водворялись среди них славянские выходцы, промышленники. К таким пунктам водворения славян до прихода вятичей и радимичей около V ст. до Р.X. могли бы быть отнесены: Рязань, Зарайск, село Хорошево по Оке у Каширы, Венев, Таруса, Москва (Моска), Руза, Старица, Торжок, село Велегощь около Тарусы и другие.

По Хопру и его притокам азы, или аланы, доходили до Цны, потом по Оке, Волге и Чагодощи достигали Ладоги, этого старого жилища славян, от бога которых Ладо и озеро получило свое имя. По Дону они шли на Тулу. Мы полагаем, что происхождение последнего урочища тесно связано с именем острова Туле, который ищут то к северу от Британии, то разумеют под ним Скандию, или Скандинавию[256]. Странствование аланов в Сарматии не могло остаться без преданий, когда они достигли наконец своего настоящего отечества. Далее Ка луга, с. Селижарово, озеро Селигер, Осташков (Оста), Валдай — все это имена урочищ, напоминающих Кавказ, алан, или азов. Здесь вокруг Валдая и истоков Волги, Двины и Днестра, на Алаунской возвышенности, по Мсте, Поломети и Волхову, от Боровичей до Демянска и Осташкова и от Крестцов до Вышнего Волочка, здесь, среди чрезвычайно дикой, луговой и всхолмленной местности, усеянной курганами, азы находили покой и притон после своих разбойничьих похождений. Влево по притокам Ильменя, по Волхову и низовьям Мсты жили славяне, собственно руссы, опять пограничные люди, граничары, защитники своих собратий от вражьих нападений. Оттого тут встречаются такие урочища, как Межа, текущая как бы по границе древнего славянства и неизвестного тогда востока, тут же город Холм на Ловати и село Холм (Холмгард), опять село Старицы, оба на З. Двине, Русаново на Тудере; Н. Русса на Поли, Старая Русса на Полисте и р. Порусса. Граница между славяно-руссами и азами как будто сама очерчивается по Ловати, Поле, Жукопе и Меже на З. Двину, Касплю, на Сож, к западу от которых лежал знаменитый Холм-гард, или Ванланд, т. е. страна холмов ванов, обитавших здесь еще до прихода радимичей и вятичей[257].

От Ладоги аланы шли по поемным лугам северного берега Финского залива, переправляясь в Скандию зимою, по архипелагу островов, который так и удержал название Аландских островов. И тут по берегу встречаются местности, указывающие на близкие сношения и соседство алан со славянами. У Гангута и города Экнеса встречается в XVI столетии укрепление Расебург[258], а повыше Або лежит и поныне селение Руско. И в этой отдаленной стране, как ныне, так и прежде, славяно-русская оборонительная политика считала нужным удержать эти важные позиции в своих руках.

Здесь очень рано азы-аланы встретились с иотунами, людьми необыкновенно сильными, крепкими, вполне овладевшими природою, после того как все слабое, невыносливое перемерло с течением веков. Эти иотуны сидели по всему северу, владели Скандиею, или Свеви-ею, островами вокруг и Даниею-Ютуниею, Ютландиею. После продолжительных войн азам удалось утвердиться в Упландии, насупротив Аландских островов, где живые памятники еще поныне указывают на давно прошедшее. Эти памятники, в виде северных саг, дошли до Исландии и переданы Эддою истории. Много фантастического в этих народных сказаниях, но много и правды; и вот из того немногого, что носит характер вероятности, мы узнаем о существовании вблизи тех мест уже в тогдашнее время славян, о сношениях с ними азов, о воинах, о соседстве и границах двух народов. В этих сказаниях мы узнаем родные славянские страны, дорогие имена; они указывают нам, что с незапамятных времен здесь по соседству жили и действовали славяне наряду с другими историческими народами[259]. Один из наиболее уважаемых аланских героев, возведенный в полубоги, которого очень почитали потом готы, был Один. Как он, так и его наследники вели ожесточенную войну с соседями: финнами-иотунами и ванами-славянами. Следует полагать, что ему удалось покорить тех и других и укрепиться сильно в Скандинавии. Из Упландии, Упсалы, он управлял Сарматиею — славянами. Во время одной из своих разбойничьих поездок он подвергся кораблекрушению; корабль его разбился около острова Одинсгольма вблизи Ревеля (Колывань), где, по уверению эстов, до сего часу покоятся под камнем останки и несметные богатства скандинавского героя[260]. Мы уже говорили, что изделия железного века встречаются чрезвычайно часто по пути от Стокгольма к Петербургу, по обоим берегам Финского залива и далее до Новгорода. Как это, так и погибель Одина и выход в замужество какой-то славянской княжны из Ванланда за одного из предков Одина указывают ясно на сношения между востоком и северо-востоком. Вероятно, тогда же славяне вошли в Асгард и в Алаунскую возвышенность и поселились по верховьям Двины, Днепра и Волги, заняв теперешние Смоленскую и Орловскую губернии. Эти-то радимичи и вятичи вместе со славянами Волхова разобщили южных азов — донских от северных — аланских. Между теми и другими легло широкое пространство заселенных славянами земель. Это могло свершиться до появления готов в IV ст. до Р.X. у Янтарного берега, к каковому событию мы теперь и переходим, как тесно связанному с историею славянства от начала нашей эры до появления гунн. Об азах же в заключение нашей речи о них мы скажем, что в настоящее время их напоминают курды — отрасль индоевропейского племени, подобно азам беспокойные и хищные конники, живущие на тех же местах, где жили мидяне и парфяне, т. е. ираны, также потомки азов[261].

Чтобы с большею отчетливостью представления предыдущих народных передвижений, необходимой для ясности понимания последующих событий, перейти к предположенному нами очерку судьбы готов в их отношениях к славянам, резюмируем все сказанное нами о движениях народов по Европе. Славяне, подвигаясь к западу, прижали кельтов к океану. Последние дали отпор пришельцам и отодвинули их за Одер, Карпаты, причем и сами дошли до Черного и Азовского морей. В это же время за славянами, по направлению от Кавказа к Балтике, шли азы, которые на Валдайской возвышенности основали свой притон. Этот притон был разрушен и занят радимичами и вятичами, вместе с другими славянами отодвинутыми кельтами. Тогда азы с одной стороны сосредоточились на Южном Доне и на Северном Кавказе, с другой — остались вокруг Ладоги, по берегам Балтики и в Скандинавии. Пребывание азов на севере могло продлиться до того времени, когда они, смешавшись с иотунами и финнами (лапландцами), образовали разные новые роды, которые впоследствии явились на сцене под названием свевов, готов, гепидов, герулов и т. д. Одновременно с этим образовывались в нынешней Германии группы кельто-финских, кельтославянских и славяно-финских народов, к которым чрез Ютландию начали постепенно спускаться переселенцы из Скандинавии. Смешиваясь с мирными кельтами, славянами и финнами, они принимали их общественные строи, но удерживали за собою предводительство. Так образовались на северо-западе Германии, гораздо раньше прихода римлян на Рин, фризы, франки, саксы, тюринги, хаты, алеманны (сброд людей), а на севере англы, тевтоны и кимвры. Позже этих пришельцев, водворившихся небольшими группами от Лабы до Рина, от немецкого моря до Реции, о которых возможно судить не на основании исторических фактов, а только по сопоставлению событий, — позже их, в начале IV ст., заселяется пришельцами же из Скандинавии Восточная Германия, между Лабою и Вислою. Относительно этих имеются более положительные сведения[262], по которым известно, что готы с гепидами, герулами и лангобардами переплывают Балтийское море и усаживаются на Янтарном берегу, где, по Гезиоду и Геродоту, сидели издавна, с 800 г. до Р.Х., венеды-славяне. Питий, финикийский мореходец, посещавший Янтарный берег около 320 г. до Р.Х., находит тут уже готов, продававших янтарь тевтонам-тевтосагам. Вероятно, за это же время поселились другие выходцы в соседних местах, овладев славянами и установив у них новое правление вместо родового, с витязями во главе. Всех этих новых поселенцев с севера называли суэвами, т. е. свевами, все равно что скандинавы или норманны, или северные люди. Теперь этих северных людей зовут шведами, что однозначаще со свевами. Эта привычка северных витязей спускаться в Среднюю Европу и подчинять туземцев сохранилась у них как потребность и отметила их политику до новейших времен, до Густава-Адольфа и Карла XII. Что сделали последние в Германии и России, то делали первые пришельцы — готы.

Размещение этих суэвов в Восточной Германии среди славянских родов было приблизительно следующее: в Померании, насупротив острова Раны, разместились герулы; на юго-запад от них, среди кельтов, поместились лангобарды-амбарды; готы остановились у Янтарного берега по Вендскому заливу; гепиды — несколько южнее, по соседству; еще южнее, в Познани, бургунды; в Саксонии, среди лужичан, поместились вандалы, а по соседству, в Чехии, жили славяне-маркоманны, т. е. граничары, в смеси с боями, защищавшие славянство от римлян со знаменитым своим вождем Марибором.

Все эти группы не были известны римлянам до их перехода чрез Рин; следовательно, в тогдашних этнографических сообщениях римских историков о германцах, о их жизни и политическом существовании не могло быть речи. Только впоследствии, с движением германцев и других варваров, к которым причисляются и славяне, исторический горизонт яснеет и становится понятным. К нему мы обращаемся для решения близких нам вопросов давно прошедшего[263].

В то время, как на западе Германии скандинавы сливались с кельтами, принимая их нравы и обычаи, но зато развивая в их массе воинственность и заправляя ими, будто своими соотечественниками, последствием чего было завоевание Галлии франками и основание нового государства франкского в 486–507 гг., — в это время на востоке шла неугомонно страшная вражда между суэвами-свевами-скандинавами-готами-германцами и венедами-славянами. Последние, как мирные хлебопашцы и торговцы, не в состоянии были устоять против воинственных соседей и покорялись силе; но многие из них кидали свое отечество, удаляясь в леса, болота, на восток. Однако, дойдя до Оки, они должны были остановиться: далее начиналась Кипчакская орда, охраняемая конными отрядами передовых племен, между которыми впоследствии прославились особенно уитии, унны, гунны. Впрочем, этот восток, Поволжье, не тревожимый никем и слабо управляемый в это время из Самарканда, лежал пока в затишье.

Борьба скандинавов со славянами за водворение на землях последних шла на востоке с 380 г. до Р.X. по 182 г. нашей эры. С этого времени, а может быть и несколько раньше, замечается, что разные германские роды, водворившиеся между Вислою, Неманом и Эльбою, начинают оставлять свои места и двигаются с севера на юг между кельто-славянских поселений. Это вбивание германского клина между кельтами и славянами, начавшееся с побережья Южной Балтики, объясняется как местными условиями, так и посторонним давлением. С одной стороны, голод и холод севера и избыток населения от прибывавших вновь из Скандинавии переселенцев и от естественного прироста заставили скандинавов углубляться в материк; с другой, есть полное основание предполагать[264], что славяне, собравшись с силами на востоке, надавили на германцев с Литвы и моря и заставили своих новых соседей уйти, спуститься далее к югу. Так, герулы около 200 г. по Р.X. ушли из Кашубии у истоков Вислы и, пройдя Польшу, очутились сначала у Черного моря по Бугу и Днестру, а потом переплыли Черное и Эгейское моря, высадились в Морее, поднялись на север, дошли до Ниша, где в 269 г. потерпели поражение. Отсюда они перешли в Италию, где Одоакр в 476 г. положил конец З. Римской империи. Часть этих герулов после многих неудач сочла за лучшее возвратиться восвояси. В 493 г. они поднялись к северу, пересекли земли полабских славян, дошли до варнов и исчезли на севере у данов и скандинавов[265].

Готы в 200 г. по Р.Х. точно так же уже более не хозяева Янтарного берега у Вендского залива. Их в эту эпоху находят приблизительно в нынешней Курской губернии, откуда они переходят к Черному морю. Дорогою они покорили чудь и скифов и, накрепко соединив здесь свои роды в один готский народ, уселись по Днепру, Богу и Днестру. Гепиды, сидевшие вокруг Кракова, также уходят к Черному морю, где истребляются отчасти готами за сопротивление. В 250 г. по Р.X. бургунды, сидевшие в Познани, спускаются до Галича; отсюда, направляясь к западу, чрез Лузацию и Тюрингию, по р. Майн, они переходят Рейн и усаживаются вокруг Лиона, основывая Бургундское герцогство. Одинаково лангобарды, сидевшие севернее вандалов на Лабе около Магдебурга (Девин), также спускаются в III ст. по́ Р.Х. к Дунаю, откуда впоследствии уже переходят в Северную Италию.

Такое одновременное движение к югу нескольких германских племен не произошло бы, если бы не было напора на них с востока, со стороны славян. Римская империя в то время была еще очень сильна, и ее границы по Дунаю и Рейну были отлично ограждены и защищены громкими именами императоров и полководцев. Следовательно, суэвам оставалось только жить в мире и покое. Но они этого не могли, славяне напирали на нынешние Лифляндию, Литву и Польшу, причем движение тут совершалось как бы по оси — вокруг Пинских болот. По северной окраине этой низины шли славяне все вперед и водворялись в своем древнем отечестве, в Северной Германии; а германцы подвигались к югу по Висле и Одре и водворились наконец по берегу Черного моря, где во II половине IV ст. по Р.Х. основалось громадное Готское царство Эрманарика, которому подчинились те же анты по Днестру и Богу и будины-славяне Западнорусского края[266].

Это Готское царство, без разделения на восточных и западных готов — остготов и вестготов, существовало на юго-западе России с 332–350 гг., до прихода или, вернее, призвания гуннов. Не следует полагать, чтобы собственно готов, пришедших с севера, было много. Если на переплывших трех кораблях, которые, по всей вероятности, не были похожи на настоящие, вмещалось 600 человек, то этого будет даже очень много. Полагая, что ежегодно прибывали новые выходцы из Свевии, можно заключать, что по прошествии 700 лет, с 380 г. до Р.X. по 332 г. по Р.X., население готов на новых местах могло дойти до 700 т. душ. Эта взросшая на славянской почве масса получила на юге России большое подспорье со стороны однокровных алан, которые, не имея более прохода на север, легко примкнули к спускавшимся от туда соотечественникам. Вся эта вспухшая, выросшая чрез соединение готов и алан масса, теснимая с севера, не имея исхода, утвердилась после отчаянной борьбы с антами-славянами на юге.

Готы, как нам их описывают, равно как и аланы, были высокого роста, сильные, мясистые люди, со всеми ухватками разбойничьих народов.

Царство Эрманарика Готского

Готы сами не работали, они действовали только мечом, были заправителями, витязями. Их нападение и хозяйничанье в Дакии, Молдо-Валахии, Мизии, Фракии, Македонии, в Малой Азии и на юге России до III ст. ясно доказывают, насколько этот народ был кровожаден, воинствен, как он смотрел на соседей, как с ними обращался. Впрочем, винить его не за что, так как подобный только характер и может выработаться на чужой земле, среди чужих. В 332 г. по Р.X. готы под названием остготов сидели только между Днестром и Доном, а вестготы — в Дакии. В этом году вступает на престол старец Эрманарик. Его ум, военные дарования доставили ему очень скоро такое могущество, каким готы до того не пользовались. Он двинулся, вероятно, по Днестру, Висле и Днепру вверх и дошел до Немана и Двины. Древний аландский Асгард с верховьями Волги и Оки, до Дона — все это пространство вошло в состав его государства. Он подчинил себе, как говорит Иорнанд, скифов и чудь. К первым причисляются венды, словены и анты, ко вторым — чудь, ливы, эсты, весь и меря, также мордва[267]. Финны, всегда подвластные тем или другим соседям, народ, очень разбросанный по лесам, болотам и непроходимым местам, должно быть, не особенно тяготились своею зависимостью от новых господ. Народ этот воистину был и есть блаженнейший; при первобытной простоте и крепком закале в борьбе с природою зависимость от человека, от которого можно откупиться данью, повиновением и смирением, не могли быть тяжелы для финнов, и они беспрекословно покорились. Вовсе не таково было положение славян, всегда умевших ценить свою национальную свободу, хотя бы под угрозою бежать без оглядки, бросая все, лишь бы вздохнула свободно душа. А между тем на них-то, на этих торговцев Балтики, на этих терпеливых и прилежных хлебопашцев, кормильцев индоевропейского племени, обрушилась вся тяжесть готского варварства, необузданной военщины, своего рода юнкерства, с претензиями на христианство, цивилизацию, государственность, правду и справедливость. Такой же политики держался и всемогущий старец Эрманарик, царствовавший 18 лет и твердою рукою утверждавший свою власть среди покоренных им народов. По Иорнан-ду, славяне, подвластные Эрманарику, занимали в эту эпоху всю Галицию, Польшу, до Балтики, юго-восток Лифляндии, Северо— и Западнорусский край, спускаясь по Днестру и Бугу до Черного моря. У этого моря, по его же показанию, наши славяне назывались антами. Севернее их, там, где теперь Украйна и Белоруссия, жили настоящие славяне, которых села, деревни и хутора тянулись до Днепра и далее к востоку до встречи с финнами и угро-тюрками. У З. Двины, по морю, от Вислы, Немана и до Нарева жили венды, или венеды. Итак, в IV столетии по Р.X. славяне занимают те же места, как в VII по Константину Багрянородному, как в IX по Нестору, как в I при апостоле Андрее Первозванном.

Его учение не прошло бесследно; пещеры украинские и далее к востоку по Дону и притокам — эти древние норы, скиты первобытного человека, дали приют христианству, первым церквам с их отшельниками, тогда как кругом везде продолжалось еще служение Перуну, Хорсу, Радогощу и другим языческим божествам[268]. Утверждаясь все более и более, христианство нашло ревностных последователей в соседях и врагах греков, в готах и аланах, между которыми один прославился как знаменитый проповедник, уважаемый поныне всеми немцами: это был Ульфила. Его стараниями между готами утвердилось христианство, но не по православному, а по арианскому учению. Впоследствии, подвигаясь с готами до крайнего запада Европы, арианство укоренилось в Испании. Испанское арианство, между прочим, имело влияние на уклонение пап от чистоты православия.

Приняв христианство, готы насильственно навязывали его покоренным народам, и в особенности славянам; это было одною из причин гибели Готского царства. Славянин очень терпелив, перенослив. Он собирает по каплям невзгоды в своем народном сосуде. Но под конец сосуд переполняется, и тогда изливающееся народное негодование затопляет все окружающее, уничтожает беспощадно все враждебное, и этот страшный поток прекращается тогда, когда народная жизнь восстановится в своей норме. Так было у славян при Аттиле, у русских в XIV и XV ст. при монголах, в Смутное время и при Александре I. Таково было и будет славянство всегда.

Рассказывают, что пятый властитель готов, следовательно, в начале IV ст. по Р.Х., начал изгонять из покоренной страны каких-то колдунов[269], которые удалились в степи и там, вступив в сношения со злыми духами, нагнали будто бы на готов все последующие невзгоды. Как известно, готы не церемонились с покоренными народами: они требовали от них полного подчинения, вероятно, не довольствовались обыкновенными данями, а выжимали сок, обращались с человеком как с рабом, которого убивали, травили, продавали. Тех из князей и бояр, которые сопротивлялись, казнили, выгоняли, мучили, а их жен бесцеремонно брали себе. Таким образом многие славянские роды остались тогда без князей, сохранив, впрочем, веру, которая поддерживалась волхвами. Мы полагаем, что эти изгнанные колдуны, кудесники, волхвы и были не кто иные, как славянские жрецы, удалившиеся на восток, за Дон, в степи, где на берегах р. Уды, Донца, Дона и Оки они встречали удов, уннов, гуннов, появившихся на границах Готского царства во второй половине IV ст. Духовному притеснению вторило жестокое обращение с подвластными, которые наконец и вышли из терпения. Иорнанд рассказывает, будто Эрманарик был побежден гуннами, потому что ему изменили роксаланы, или рокасы. Они действительно первые нанесли ему удар. Обстоятельство это свидетельствует о том, что роксаланы не были одной крови с готами, противное чему утверждают западные писатели, ибо в таком разе им нечего было бы восставать против единоплеменников. Роксалане, как мы уже знаем, были руссы, славянская военщина, граничары, которые, скорее всего, и могли начать освобождение от чужеземного ига.

Ближайшим поводом к возмущению роксалан, недовольных вмешательством готов в их религиозную жизнь, было следующее обстоятельство: Эрманарик, недовольный роксаланским князем Санелом, выместил свою злобу на последнего на его жене; он приказал привязать несчастную к хвостам диких лошадей, и она была разорвана[270]. Легенда эта была очень распространена в VII столетии в немецкой истории, прославлена в поэмах и даже распевалась певцами. Последствием такого поступка Эрманарика было то, что братья Санелы, Аммий и Сар, воспользовались удобным случаем, ранили Эрманарика в бок, от каковой раны он начал хворать и, подобно Карлу XII под Полтавою, лишен был возможности управлять своим царством по-прежнему. Гордость, честолюбие и невозможность отмстить за унижение заставили его лишить себя жизни после первой неудачной встречи с гунно-славянами под предводительством Ба-ламира, или Валомира, т. е. Владимира.

Итак, вещуны, колдуны, изгнанные готами в степи, связались со злыми духами, т. е. с гуннами, и погнали их, в отместку за свое изгнание, на врагов. Подобное фантастическое сказание в основе своей кроет целую историю мщения за преследование веры и убеждений славянского народа.

Можно полагать, что жрецы, как передовой, наиболее смышленый класс, первые стали подготовлять роксалан к восстанию. Видя в христианстве враждебную силу, которая разом может лишить их почетного и выгодного положения между соплеменниками, и сознавая, что славянам собственными силами не справиться с готами, они и обратились за помощью к степным жителям востока, где, кроме того, жило немало славянских изгнанников. Убегать от тесноты — явление весьма обычное в славянстве. Так, в России в период царей от Юрьева дня, от никоновских новшеств и реформ Петра народ бежал на окраины. Сопоставляя как эти факты, так и способ ведения войны скифов против Дария с тактикою русских в войне со шведами и Наполеоном, нельзя не прийти к заключению, что все это характеризует один и тот же народ, с незапамятных времен живущий на равнине Восточной Европы.

В это время за Среднею Окою, на Волге и за Доном властвовала Кипчакская орда, которой номинально были подвластны народы между Доном и Волгою. Сюда же входили аланы-азы, уже ослабленные движением славян с запада на восток. Эти южноалаунские аланы тесно примкнули к своим соотечественникам-готам. Тогда то и началось стискивание роксалан с одной стороны готами, с другой аланами, так как последние, не имея выхода на север, двигались к западу, где находили приют среди готов, а этим, в свою очередь, было необходимо для соединения с аланами занять степное пространство между Доном и Волгою, где сидели воинственные рокасы. Отсюда и истекают все вышеизложенные притеснения роксалан готами, послужившие началом падения Готского царства. Всесильный Эрманарик ранен; он стар, слабеет; но славяне все еще боятся его, неповоротливы, разрозненны; у них нет предводителей; многие изгнаны, сотни лучших людей погибли мученической смертью. Зато работают их жрецы за всех, представляя соседям-гуннам возможность легкой победы над готами и аланами и обольстительную для гордых дикарей перспективу стать во главе славян и, освободив эту массу от ига, идти дальше и приобрести богатые степные пространства, невиданные кочевки. Вот побудительная причина движения гунн на запад.

Но что такое были гунны? О них дают нам понятие Приск, Марцеллин, Иорнанд, и каждый судит о них по-своему, на основании того, что слышал о них. Общего в этих суждениях нет ничего; одно разве впечатление страха выразилось в них, впечатление, общее всему Западу, сохранившему воспоминание об ужасных разрушениях, кровавых сечах и гибели множества людей. Там, где нации сталкиваются в борьбе, там не думают о цивилизации; война кормит войну; цель борьбы прежде всего победа; а что будет после, то скажет победитель. Запад не мог освоиться с роковым фактом разрушения и истребления всего, что он считал совершенным. Кроме своего он не видел, не слыхал и не признавал у других народов чего-либо хорошего. Выработавшись на преданиях и памятниках погибшей и поэтической Греции, на военной славе Рима, он дорожил всем греко-римским; ему были дороги даже такие имена, как Нерон и Каракалла. Мог ли этот Запад замечать то, что делается у варваров, в особенности неизвестного Востока? Мог ли он представить себе, что найдутся люди другого образа, других взглядов и понятий, которые предъявляют свои права на историческое существование и развитие; которые скажут ему: потеснись и дай нам место в истории? Нет, гордый римлянин именно и горд был сознанием, хотя не вполне основательным, только личного права создавать историю, цивилизацию и культуру. Поэтому и на появление гунн он не мог смотреть иначе, как на факт простой случайности, правда, страшный, но, во всяком случае, имеющий временный характер. На темном горизонте во время вечерней зари все кажется страшнее, необъятнее; воображение рисует чудовищные очертания фантастических страшилищ, двигающихся без определенного направления, и все-таки надвигающихся на вас, растущих, приближающихся к вам: ужас одолевает сердце робкого суеверия, и он готов в беспамятстве свалиться пред созданным им фантомом. Внимательный взгляд в темноту мог бы разрушить все страхи, но его-то и не хватает подавленному игрою воображения уму человека. Такими-то ужасными призраками представились Западу гунны, неожиданно на него нахлынувшие и так же быстро исчезнувшие. Понятно после этого, насколько должны были соответствовать действительности дошедшие до нас описания этого народа, составленные под впечатлением наведенного гуннами на Западную Европу страха. Мы уже назвали лиц, оставивших нам сообщения о гуннах: из них Аммиен Марцеллин жил во второй половине IV столетия, следовательно, в самую эпоху падения Остготского царства и появления гунн. Его объемистое сочинение, которое наполовину погибло, кончается 378 годом. Сам он не был свидетелем всего того, что происходило в древней Скифии, так как он бо_́льшую часть своей жизни провел в войнах в Малой Азии, в Галлии и долго жил при греческом дворе. Все, что им собрано и сказано, все почерпнуто из уст готов, которые массами бежали от гуннов в Мизию и к Константинополю. Так как весьма вероятно, что готы просили помощи у греков, то рассказы их о гуннах должны были быть рассчитаны на то, чтобы представить своих врагов в возможно более отталкивающем и ужасном виде. Передаваемые из уст в уста, эти рассказы в народном обращении легко могли получить легендарный характер; в особенности при общем убеждении в крепости Готского царства победители. Готов должны быть разрастись в нечто чудовищное. В самом деле: непобедимый до сих пор Эрманарик разбит и со стыда и отчаяния лишил себя жизни; а победоносный враг везде торжествует, везде гонит готов, освобождая подвластные им народы, водворяя новые порядки, преследуя христианство, восстановляя язычество. Что после этого думать? Как смотреть на эти нежданно явившиеся полчища? Не в самом ли деле они демоны?

Вот как Аммиен Марцеллин описывает гунн: их едва упоминают в летописях; они всегда были известны, как дикий народ, живший издавна около Азовского моря и спустившийся с берегов Ледовитого океана. Лицо их уродуется с малолетства; его татуируют, чтобы с корнем вырвать всякую растительность волос, отчего все гунны безбороды и походят на евнухов. Сложения они крепкого, коренастого, мускулисты, с большою головою. Особое развитие плеч и груди придает их стану какой-то сверхъестественный вид, похожий на животных, с такими же привычками и наклонностями. Гунны никогда не варят своей пищи, употребляя мясо, корни и травы, все в сыром виде; мясо всякого животного всегда сохраняется у них под седлом.

Относительно лица этих гунн мы заметим, что описание его взято, вероятно, с какого-нибудь выдающегося урода, который мог быть похож примерно на последнего казанского царя, облик которого подходит к описанию Амм. Марцеллина[271]. Известно также, что кочевой народ не кормится хлебом, он питается корнями и растениями, чем попало. Да и не кочевники только, а во все времена простонародье пользовалось разнообразными средствами питания, доставляемыми ему природою: различными растениями, корнями, которые употребляет с удовольствием. А мы, цивилизованные люди, разве пренебрегаем корнями, травами, зеленью и зельем? Что касается мяса, которое гунны имели при себе, то еще вопрос, возможно ли было хранить и перевозить его в то время иначе. И теперь кавалерия, в особенности казаки, делают на походе, в военное время, то же самое. Этот умный способ держать мясо во время переходов под седлом и телом, если и не изящно кулинарный, зато, по крайней мере, практичный, так как он размягчает мясо и делает его удобоваримым. Многое, что по описанию нам кажется странным, в действительности же оно бывает вовсе не так смешно и отвратительно. Желательно было бы знать, как поступили бы рейдисты на Западе во время продолжительного рейда? Далее Амм. Марцеллин говорит: у гунн нет ни домов, ни могил; они живут в лесах и горах. До_́лжно полагать, что такое указание относилось к их прежнему местожительству, так как по левую сторону Дона, в Диком Поле[272], никогда не было ни брянских, ни пермских лесов, а гор там почти нет.

Одежду гунны носят полотняную, или они одеваются в меха, добытые на охоте; одежду не скидают до тех пор, пока она не обратится в лохмотья, говорит А. Марцеллин. Их головной убор состоит из шляпы с опущенными полями, а ноги завернуты в козий мех, притом до того толсто, что трудно ходить (обычай совершенно одинаковый с существующим у казанских чувашей (буртасы) и черемисов). С лошадью гунны составляют будто одно целое, будто приросли к ней. Эти лошади невзрачны. Они спят на шее животного, сидя на нем, они торгуют и совещаются, собираясь в общины. У них нет царя, а есть только предводитель, которому повинуются беспрекословно. Атакуя, гунны делятся на небольшие отряды и бросаются тогда на неприятеля со всех сторон с криком и гиком, с удивительною быстротою (совершенно подобно казачьей облаве). Во время рукопашного боя гунны ловко пользуются выгодною минутою, когда следует накинуть аркан и затянуть противника. Их дротики и стрелы окованы железом, а оконечности снабжены острою костью. Никто не занимается земледелием; их семейства помещаются в повозках, которые заменяют очаг в широком смысле. Гунны всегда действуют под первым впечатлением; оно их единственный закон. Таким-то образом описывает Аммиан Марцеллин[273] гуннов, переходя к аланам, братьям и соседям готов.

Это описание сделано как с разных народов, из которых иные живут и поныне так, как представлено Марцеллином. Тут видны кочевники, степняки, полесовщики; там проглядывают финны, тюрки, славяне и всякий сброд, живший отдельными общинами на неизвестном Востоке; и вся эта смесь охарактеризована в ужасном типе, вроде турецких башибузуков, хотя, без сомнения, не все же племена были похожи на этих разбойников. Повторяем, что в этом описании запечатлелся страх гуннского нашествия, под каковым впечатлением и обобщено многое из того, что имеет совершенно частный характер. Собственно, гунны были передовые конные воины Кипчакской орды поволжских тюрков. Двигаясь вперед, они увлекали с собой башкир, мадьяр, финнов, угров, славян, алан и разные другие племена под общим именем скифов и сармат, живших между Волгою, Доном и Днепром, и явились перед готами и греками, окрашиваясь, подобно отраженным в водопаде лучам солнца, разнообразными цветами клокотавших и бурливших в движении своем на Запад первобытных народов. Посмотрим теперь, что говорит другой писатель о гуннах — Иорнанд, живший в VI столетии. Он писал около 552 года, был родом гот и происходил от королевской фамилии, некогда царствовавшей на юго-востоке России. Его дед Перя служил нотариусом у Кондакса, предводителя алан, во всех войнах Аттилы, помогавшего последнему волею или неволею.

Этот Иорнанд, описывая несчастья готов при конце царствования Эрманарика, говорит следующее: гунны были народом наиболее диким из всех варварских народов. Произошли они следующим образом: Филимер, сын Гондарика великого, царя Готского, пятый по счету повелитель с тех пор, как готы переселились из Скандии к южным берегам Балтики, утвердившись в Скифии, не возлюбил колдунов под названием алиорумнов. Недоверие к ним заставило Филимера изгнать их из подвластной ему страны. Для сего он их преследовал с войсками и успел загнать в отдаленные края. Там нечистые духи в вечном странствовании по степям совокупились с ними, от сего родилось племя — раса, наиболее дикое из всех тогда известных.

Переводя изложенное на исторический язык и отделив от вымысла действительность, мы найдем следующее: около 230 года до Р.Х. Филимер, пятый царь готов, теснимый с востока, с Немана и Двины, двинулся вниз, в Скифию или Белосербию по Висле, и утвердился в Польше, Галиции и в Белорусском крае, покинув Литву и Прибалтийский край. Здесь готы не только покорили славян, но оказывали давление на их быт, нравы и веру. Итак, культуртрегерство-то вон еще откуда начинается! Понятно, что такие насильственные вторжения во внутреннюю жизнь славян должны были повести к возмущению. Подстрекаемая жрецами, масса восстала против притеснителей, и началась кровавая распря. Для подавления восстания Филимер должен был напрячь все свои силы. Он победил возмутившихся и, конечно, во всей широте воспользовался правом сильного для наказания виновных славян. Все, кто опасался мщения или кто не желал влачить жизнь на всей воле победителей, как жрецы, старшины и другие более виновные или более сильные духом люди, должны были удалиться в степь, за Оку, Волгу и Дон. Там они встретились с передовыми толпами тюркской расы и вступили с этими народами в общение. Между тем покорение славян готами продолжалось до Сейма и Десны, со всеми последствиями усвоенной победителями политики по отношению к побежденным: готы стесняли внутреннюю жизнь славян, а массы последних снова бежали в степи Востока. Так продолжалось дело до половины IV века, когда при Эрманарике покорены были наконец все славяне, а их боги и жрецы изгнаны. Тогда славяне-беглецы предшествующих эпох, кишевшие массами в задонских и заволжских степях, соединились с гуннами, обрушились на готов, чтобы отмстить вековой гнет, которому подвергалась оставленная ими родная страна. Так и появились те чудовища, о которых повествует Иорнанд, чудовища, до тех пор не успокаивавшиеся, пока готы не были изгнаны из пределов Руси. Аттила говорил, что он будет воевать дотоле, пока не настигнет и не уничтожит последнего гота. Во главе этого неудержимого потока стояли свободные гунны, а основную массу составляли славяне, направлявшие гуннов по известным им путям на общего врага. Что это было так, что гунны только дали свое имя освободительному движению славян, тому доказательством служит следующее: со смертью Аттилы царство его разрушается и самое имя гуннов исчезает, а на местах гуннского движения везде появляются славяне со своими правами, обычаями и верованиями. Гунны для славян, угнетенных готами, имели значение грозы и дождя. Славянство, задыхавшееся в готском плену, как в безводной пустыне, оживилось и всюду пустило свои ростки, а вся эта вредная мошкара, вся эта готская стрекоза, которая так незаконно прыгала по полям Западной России[274], нарушая спокойствие славянских муравейников, была уничтожена. Повествуя о том, какие народы или племена были покорены гуннами во время движения последних от Азовского моря к Днепру и кончая замечанием об аланах, что они также были увлечены гуннским потоком, Иорнанд говорит, что все эти народы бежали от гунн при одной только с ними встрече: так страшен был их наружный вид.

Небольшого роста, но широкоплечие, чрезвычайно поворотливые и развязные, с отважною и гордою осанкою, с темным цветом и плоским очертанием покрытого морщинами и шрамами, лишенного растительности лица, с глазами, глубоко сидевшими в небольших черных впадинах, необузданно храбрые, гунны производили магическое действие на разных кочевников тихого Дона.

Особенно ловки были они верхом, управляя лошадью будто собственными членами, составляя с нею одно целое, наподобие центавра. Покорные дотоле готам, роксолане примкнули к гуннам; пристали к ним также прочие народы левого берега Дона: алинзуры, альпидзуры, итамары, тункасы и бойки, и вся эта масса, устремившись на готов, положила конец царствованию Эрманарика. Из этого очерка, составленного на основании слов Иорнанда, уже ясно видно, что массу составляли не гунны, а другие попутные народы и что между последними были славяне: рокасы и бойки. Гунны же представляли только незначительную часть массы, шедшую во главе движения. Подобное явление наблюдается и во всех стихийных движениях народов с востока на запад: начиная с древнейших времен, продолжая тюрками, аварами, хозарами, печенегами, уграми и кончая половцами и татарами, мы видим, что позднейшие выходцы увлекали в своем движении прежних, сливались с ними в одну массу и, в свою очередь, увлекаемы были последующими. В этом потоке народов есть сходство с движением снеговой глыбы, которая по пути увеличивается новыми массами пристающего к ней снега. Так как переговоры, важнейшие встречи и тому подобные акты всегда совершаются главным племенем, то и неудивительно, что весь конгломерат племен, шедших в IV столетии на запад, сочли за гуннов. В пояснение сказанного возьмем в пример хоть австрийскую армию: в ней состоит 45 % славян, 25 % немцев, 15 % мадьяр, 9 % роман и 4 % евреев, и, между тем эта армия не считается славянскою или какою-либо другою, а австрийскою, немецкою или мадьярскою; командные слова в ней употребляются также немецкие или мадьярские. То же было и у всех народов, повторялось и повторяется повсюду, где, законно или незаконно, как в Австрии, первенство принадлежит господствующей расе[275].

Рассмотрев свидетельства Аммиана Марцеллина и Иорнанда о гуннах и объяснив, насколько позволяют исторические данные, кто таковы были эти гунны, возвращаемся к изображению судьбы Готского царства и изложению событий, сопровождавших его падение и следовавших за ним.

Около 180 года после Р.Х. готы уже сидели у Черного моря в нынешней Херсонской и Таврической губерниях, простирая свое влияние до Среднего Днепра и поддерживая связь, родство со Скандинавиею по пути к Висле, Ловати, Волхову и к Неве[276]. На этих местах венеды, славяне, чудь, кривичи и другие племена платили им, вероятно, дань, сохраняя во всем остальном свои племенные особенности. Но вот около 332 года вступает на готский престол уже старец Эрманарик, сын Гедериха, которого готы приравнивали к Александру Македонскому[277]. Он покорил окончательно и повелевал над следующими народностями: готами (алаунские и южные), чудью, весью (vasinobronkes), мерею, мордовою, корелами (caris), роками (роксалане), тадчанами (tadzans, даны?), атумами (athual), неврами (navego), бубенами (bubegentes) и кольдами (coldes — гольды, венеды). Следовательно, весь запад России до Оки, Дона, Черного моря был в его власти.

Утвердившись над этими народами, Эрманарик подчинил себе также герул и сцир, живших тогда по Богу и Днестру. Его же влиянию подпали единокровные алане, кочевавшие по левой стороне Дона, по Манычу и отчасти в Тавриде и по Черному морю[278]. После этого, около 375 года, начались нападения готов на венед, живших по Неману, Вилии, Западной Двине, Аа и у Чудского озера. При этом Иорнанд замечает, что венеды, славяне и анты составляют один народ, чрезвычайно распространенный и за его время (552 г.). Тут-то, с этого времени, начинают действовать гунны, подготовленные предшествовавшими эмиграциями славян на Восток. К этому же времени относится коварство и насильство Эрманарика, совершенное им над рокским, или роксаланским, князем, после чего рокасы примкнули к гуннам, которым таким образом вход в Готское царство, за Днепр, был открыт. Но раньше этого им нужно было справиться с союзниками готов, с аланами, сидевшими по пути следования к югу, насупротив роксалан. Покорение и порабощение алан, единокровных союзников готов, было началом великого переселения народов, движения их на крайний запад; в это же время появляются на исторической почве дотоль разрозненные славяне. Мстителем за них, противником Эрманарика, был Баламир, предводитель гунн и славян.

Обыкновенно его почитают за гунна, а между тем имя этого предводителя звучит славянскими звуками. И не удивительно, что предводителем гуннов был славянин; у готов также встречались славянские имена, как, например, Валомир, Видемир и т. д. Дело в том, что циви-лизирующий элемент восточных кочевников все-таки составляли оседлые славяне, из среды которых гунны, готы, алане и другие выбирали себе жен. От таких браков, о которых говорится и в скандинавских сагах[279], могли рождаться полуславяне, которые под влиянием матерей чувствовали, думали и действовали по-славянски, будучи по виду готами, гуннами или аланами. Помесь двух рас, как это вообще бывает в подобных случаях, представляла богатые и разносторонние натуры, почему ими дорожили как лучшими, умнейшими и сильнейшими людьми. Таким мы себе представляем и Баламира еще на том основании, что у него было очень много политического толка, а это усматривается из его походов, осмотрительности и постепенности действий. Так, покорив аланов между Доном и Кубанью и обеспечив себе фланги и тыл, Баламир идет чрез землю роксалан, или руссов, рассчитывая на то, что они, как обиженные и злейшие враги Эрманарика, примкнут к гуннам. Отсюда гунны двигаются к западу и на берегах Южного Буга, или Бога, Эрманарик встречается с Баламиром в 350 году от Р.Х. Мы полагаем, что встреча потому произошла на среднем течении Буга, что тут могла идти грань между антами-славянами и готами, из которых первые жили севернее, по направлению от Чигирина на Бельцы, а готы — южнее, причем нынешняя Балта имеет прямое указание на готский королевский род балтов, второй после амалов. На Днепре готы не могли встретить гуннов; там вся местность была уже усеяна последними, о чем готы не могли не знать, и вот, опасаясь сильного врага, имея во главе 110-летнего старца, притом раненого и больного, они рассчитали более выгодным держаться поближе к своему настоящему гнезду, в Херсонской губернии. Баламиру, с другой стороны, тоже было невыгодно слишком уклоняться на юг, так как это удаляло бы его от теперешней Киевской губернии и Днестра, где было много гуннов, рассеянных между поселениями антов, от севера до юга. Таким образом, среднее течение Буга и должно было представлять наиболее удобный для столкновения враждебных племен нейтральный пункт. Ход сражения, данного Баламиром и принятого Эрманариком, неизвестен истории, но известно, что старец-король, которого приравнивали к Александру Македонскому, не мог пережить позора и проткнул себя мечом. Поражение готов отразилось немедленно на судьбе всего царства. Вестготы, или визиготы, т. е. те, которые жили западнее, среди антов в Подольской губернии, Бессарабии, Молдавии и Валахии, поднялись и ушли в Дакию. Остготы сохранили автономию и своего короля, но стали в зависимость от Баламира. Многие из них бросились к Дунаю и поселились, отчасти с разрешения византийского императора, отчасти силою в Мизии, т. е. в нынешней Болгарии, откуда распространились потом до Греции и Эпира. Аланы, как те, которые действовали вместе с Баламиром, так и те, которые сновали в южных степях, среди готов, также начали двигаться к западу по Дунаю, в Паннонию и дальше.

На престол остготов взошел Винитар; Баламир между тем поднялся к северу, очистил Польшу и Западную Россию от готов, потом двинулся к Балтийскому морю и, как повествует история, доходил до Швеции, где одинаково занялся истреблением готов[280]. Эти движения гуннов весьма рельефно указывают на то, что именно преследовал Баламир. Он желал освобождения славянских земель и потому двигался и сражался там, где хозяйничали готы, куда простер свою власть Эрманарик. Появление Баламира среди веси, мери, мордвы, у словен, вендов и в русском стане в Свевии положило конец готскому владычеству, дав начало новой славянской жизни.

Во время этих отдаленных походов Баламира Винитар не дремал и изыскивал средства снова подняться на прежнюю высоту, снова стать вполне независимым властелином. В некоторой степени он этого, вероятно, достиг, если отважился идти против антов, на Днестр. Но тут он не только встретил сопротивление, но даже был разбит и должен был удалиться восвояси. Тогда-то готами употреблено было средство, уже практикованное за 800 лет до этого для изгнания скифов из Малой Азии и впоследствии употреблявшееся немцами для порабощения славян в Германии, с целью отделаться от гуннов и антов. Винитар, спустя некоторое время после своего поражения, пригласил к себе будто для переговоров антского царя Бокса (Божа, Бога, Бузеня); тот явился со своими сыновьями и 70 боярами и был вместе со всеми сподвижниками изменнически умерщвлен на пиру в 376 г.[281]. Всех их распяли, и трупы их оставлены были надолго на крестах в назидание другим врагам. Такое зверство возмутило Баламира, который решил после этого покончить с готами и их царством, покорить и подчинить его себе. Если бы Баламир не был близок к славянам, он не жаждал бы мести, не подвергал бы себя опасностям. В совершившемся событии он не только сочувствовал антам и погибшим, но ясно узрел, что дальнейшее укрепление Винитара разрушит все его планы и опять может появиться новый Эрманарик. По прошествии года несметные полчища гуннов, славян и финнов двинулись под предводительством Баламира против Винитара. Место сражения неизвестно, но, соображая, что Винитар после совершенного им зверства двинулся к Днестру, покорил всех антов, а оттуда, должно быть, пошел вверх, в Польшу, можно думать, что первые две встречи произошли у истоков Днестра, З. Буга и Припети. Полагают, что это было около Холма в Червонной Руси. Третья кровопролитная встреча, долженствовавшая решить дело, была на р. Эраке. Река Эрактон встречается у Птоломея[282], который помещает ее к стороне Карпат и истоков Днестра, там же вблизи берет начало З. Буг, который, должно быть, так и зовется у Иорнанда. Как бы там ни было, третья и последняя встреча Баламира и Винитара случилась в стране бужан, прежних антов, около З. Буга. Винитар был убит лично Баламиром, и его царство покорилось победителю. Чтобы прочнее сесть и безопасно управлять от моря до моря, Баламир женился на племяннице Винитара — Валадамирке, или Володомирке, а Готское царство вручил своему подданному Гунимунду, сыну Эрманарика. Все эти имена совершенно ясно указывают, какая в то время была тесная родственная связь между славянами и гуннами, между последними и готами и между готами и славянами. Вероятнее всего, как то делается и теперь, князья готов, гунн и славян брали себе в жены княгинь соседственных народов, отчего и происходили Баламиры у гунн, Володимирки и Гунимунды у гот. Впоследствии мы видим в числе подвластных Аттиле готских князей трех братьев: Валамира, Теодемира и Видимира, вероятно, сыновей от славянок[283]. И это указывает уже на то, какое влияние имели в тогдашнее время славяне на быт окружающих кочевников, представляя им пример оседлой жизни в своих поселениях по Днестру, в городах и городищах.

После того до воцарения Аттилы нет сведений о том, что делалось в России; зато замечается особое движение гот и алан к Балканскому полуострову и на запад по Дунаю до крайних пределов. Движение алан в особенности для нашего дела тем замечательно, что и у них опять является предводитель с именем, очень близким русскому слуху, именно Радагайс, или, вернее, Радагощ. Западники зовут Ростислава Моравского Растицем, в котором невозможно узнать славянина. Таким же образом они поступали с Радагощем, именем, столь известным в Черниговской губернии (г. Радагощ на р. Судосте, притоке Десны[284]) и в Северной Германии (г. Радагощ, главный город лютичей, уважавшийся на всем Балтийском поморье[285]). Этот Радагощ вывел, вероятно, по соглашению с гуннами алан и с ними славян, которых повел по Дунаю в Италию, а потом они очутились на Луаре, возле древних антов, в Вандее. И здесь мы находим вблизи устья Луары речку Дон, а к северу, у Бреста и в Бретани, множество урочищ с окончанием он. Это вовсе не случайность, а тесно связано с историею гунн и славян. Почему алане пошли именно к Луаре, к древнему Лугдону? Не была ли это разведка, не была ли это погоня за кем-нибудь: за готами, за визиготами, которые уже начали двигаться из Паннонии к западу, одновременно с утверждением гуннов на Среднем Дунае? Далее, эти же аланы при Аттиле ищут его защиты против римлян и вестготов, и они же потом с вандалами громят Испанию. Не без того, чтобы вместе с этими аланами не шли также и славяне-анты с Днестра, и их, вероятно, было немало. Как бы там ни было, но утверждение алан на Луаре, там, где Дон, Шалон, Краон и т. д., имело большие последствия. Этот передовой отряд Востока под предводительством Радагоща, двинувшись в 400 г. из Бессарабии, был причиною движения Аттилы, 50 лет спустя, к Каталаунским полям, на помощь королю алан — Сангибану. И эти аланы должны же были усесться именно на Луаре, в кругу древнейших славянских поселений. А отсюда понятны как цель движения гуннов, так и присутствие в орде алан-славян и то, что предводителем их был Радагощ, истый радимич, которого предки были когда-то изгнаны кельтами, влахами или римлянами из их первобытного местожительства на берегах Атлантики. За аланами шли вандалы, т. е. славяне с некоторою примесью суэвов или свевов. Вандалы, виндилы или винделицы не что иное как суэвы, поселившиеся среди славян в Слезаке, около Исполиновых гор, там, где ныне город Немец и гора Суботка[286]. В продолжение нескольких веков, около четырех, они смешались до того со славянами, что их нельзя было отличить от порабощенных, и затем их собратья назвали их в насмешку вандалами — название, близкое к имени венедов, или вандов. К концу II столетия они спустились к югу, в нынешнюю Паннонию, где и сидели до 407 г. по Р.Х. По настоящее время пограничных со Штириею жителей около Дуная зовут вандалами[287]. Отсюда они неоднократно предпринимали походы до Италии в Рецию и Галлию, но всегда эти походы оканчивались неудачею. В 407 г. они почти одновременно с Радагощем двинулись по Дунаю вверх, вошли в Галлию, а оттуда в 411 г. перешли в Испанию вместе с аланами и свевами. Вслед за ними шли визиготы, или вестготы, которые, напирая все больше и больше, принудили вандалов переправиться в 429 г. в Африку, где на пепелище старого Карфагена основалось новое, грозное для Италии царство Гейзы, или Гейзериха. Этот король знал о гуннах точно так же хорошо, будто жил по соседству с ними. Множество славян, живших в вандальской орде и прошедших Западную Европу до крайних пределов, до Вандалии, Андалии (теперь Андалузии) и основавших потом около Карфагена Журжу, Журжево, одноименную с придунайскою, видались по пути с разными родами и остатками славян. Паннонские, баварские, ретующие, итальянские, ронские, луарские и испанские славяне слушали проходящих и рассказывали им о себе. Это общение поддерживалось и потом, во время морских разбоев по берегам Средиземного моря, и распространялось на славян у Лионского и Венецианского заливов, около Роси и Руссильона, около Венеды, в Истрии и Далмации. Слава гунн и Аттилы между тем все росла. Вестготы, изгнанные Баламиром из Паннонии, рассказывали о гуннах и их предводителе небылицы и служили сами лучшим доказательством силы и могущества славяно-гуннских орд. Вестготы не щадили также и сродственников славян — вандалов и, как сильнейшие числом, гнали их все дальше, пока те не ушли в Африку. Там племенная вражда продолжалась и закончилась семейной драмой в королевском доме. Сын Гейзериха, Гунерих, был женат на дочери вестготского короля Теодорика. Гейзерих из ненависти к Теодорику (или в действительности невестка желала отравить тестя) отрубил красавице нос и, изуродовав ее навеки, отослал к отцу в Испанию. После этого Гейзерих вошел в прямые сношения с Аттилою, которого приглашал идти вместе против вестготов с целию уничтожить их окончательно. Сам Гейзерих хотел двинуться морем и подать руку Аттиле, что имело последствием появление гуннов в Галлии и Италии в 451 и 452 годах[288].

Таким-то образом заранее подготовлялась почва для принятия гунно-славян, которые, двигаясь по разным направлениям, везде наталкивались на родные гнезда. До какого года царствовал Баламир, осталось сокрытым для истории. Известно, однако ж, что около 305 г. гунны, подобно потоку, разлились по Малой Азии, а разные германские народы, не находя дома покоя, должны были оставить окончательно берега Одры, Ду-нава и Лабы и устремиться на Балканский полуостров, в Италию, Францию, Испанию, Африку и Азию. Вся Европа пришла в движение, все разрушилось, все созданное готами и римлянами, которые были ненавистны гуннам за коварство и бесчеловечность. Около этого же времени начал царствовать над отделом гуннской орды Мунчук, отец Аттилы. Соправителями его над другими родами гунн были Октар и Руя, или Роас, по-нашему Рус, которому досталась в удел вновь покоренная Паннония, откуда гунны изгнали вестготов силою, вслед за победою Баламира над Винитаром[289]. Этот Рус известен тем, что ходил в Мизию и, вероятно, проникал до сердца Византийской империи, Острома, который принужден был платить ему дань. После смерти этих братьев главенство над гуннами досталось сыновьям Мунчука — Бледе и Аттиле. Последний, по особенности своего характера самолюбивый, гордый, дальновидный, умный и хитрый, не мог разделять власти и, убив брата в 443 г., сделался самодержавным властелином громаднейшего царства, какие только и возможны на Востоке. Вся нынешняя Россия до Ладоги и по Дону до Кавказа, Германия до Одры, Паннония, Иллирика до Адриатического моря и Савы — все это подчинилось его власти. Византийская империя платила дань, Запад трепетал, и слух об Аттиле предшествовал его славе и делу. Усевшись в своей столице в Паннонии, в нынешнем Токае, Аттила сидел тут, как орел, озираясь во все стороны из центра, места, весьма искусно избранного. Римский полководец Аэций был его приятелем; в Риме его знали, боялись, уважали и удивлялись; Карфаген на него смотрел и надеялся; Византия и Персия его трепетали; на Луаре и в Андалузии родные славяне ждали его прихода с нетерпением. Чрез Токай — Тока проходил торговый путь с севера от Балтики к Адриатике; а по Дунаю и Тиссе шел другой такой же путь с запада на восток. Все богатства проходили мимо Аттилы, он решал, что пропускать, с чего взять выкуп, что следует сделать, чем воспользоваться. Как тонкий знаток людей, дипломат, он у проходящего люда все выведывал, все знал и вел образцовые переговоры, словесные и письменные, смотря по надобности. И при этом в сознании своего могущества и величия он отличался необыкновенною простотою в жизни, обхождении, в одежде, потребностях, в пище и во время покоя. Закаленный в боях, солдат, обладающий всем, Аттила любил только славу и… женщину. Первой он достиг: его имя не помрет; от второй он умер, хотя и в старости.

Численность его войска определяют от 500 до 700 т. человек. Необыкновенная выдержка этого войска, слепое повиновение, раболепная дисциплина доставляли постоянные победы. Поощрение, которое Аттила давал своему войску после победы, в роде грабежа и разбоя среди ненавистных ему народов — римлян и готов с другими германцами, еще больше содействовало готовности солдат служить своему вождю. Аттила отличался остроумием, прозорливостью, хитростью в переговорах, успокаивающею добротою к побежденным, к просящим помилования, но вместе с тем он был непоколебим, ужасен в полном смысле слова, если встречались препятствия его соображениям и целям.

Держава Аттилы

Тогда не было врагу пощады, он шел вперед, не останавливаясь ни пред чем. Этой чертой характера Аттилы объясняется и убийство им брата Бледы, человека слабого, старого, бездарного[290]. Аттила был величествен в приемах обращения, твердою поступью ходил он, озираясь вправо и влево проницательным взором. Он редко смеялся, был сдержан в словах и незаменим в советах, будучи истинной их головою. Малого роста, широкоплечий, с большою головою, маленькими глазами, блестящими, как черные точки, редкою бородою с сединою, сплюснутым носом, темным цветом лица Аттила был настоящим представителем своего народа. Он верил в свое призвание, в свою звезду, и желал, чтобы все точно так же верили в него. Однажды пастух нашел на поле большой меч, который был поднесен Аттиле как ниспосланный богом войны и славы. Этот старый скифский меч, утраченный когда-то, сопровождал Аттилу повсюду и везде, и с ним шло поверье, что им он, Аттила, покорит весь свет. Так оно почти и случилось[291].

На Балканский полуостров гунно-славян привели готы, которые после поражения Эрманарика и Винитара устремились сотнями тысяч к берегам Дуная, умоляя византийского императора принять их, поселить в Мизии и считать их своими союзниками. Дело это для них было спешное, так как гунны и анты не щадили своих врагов и истребляли их беспощадно, невзирая ни на возраст, ни на пол. После тех ужасов, которые натворил Винитар, гунно-славяне считали себя вправе истреблять нещадно все, что напоминало прежние отношения, они желали и добивались полнейшей очистки своей страны от врага, которого преследовали по пятам, и не раз ходили затем за Дунай, к грекам, которые давали готам приют. Так, в 442 г. Аттила из Токая на Тиссе двинулся чрез западную Паннонию в Балканскую Иллирию, прошел мимо Ниша во Фракию, дошел до Адрианополя, потом повернул назад в Македонию и оттуда вернулся чрез восточную Паннонию домой. Он все гнался за готами, побивая и греков. В сохранившихся договорах, кроме больших даней золотом и дорогими восточными произведениями, он добивался выдачи перебежчиков, жаждал породниться с царским родом, требовал установления порядка при обмене пленных и того же для правильной, безобидной торговли на определенных торжищах. Греки между тем все хитрили, скрывали врагов Аттилы, поддерживали их, постоянно обманывали и даже посягали на жизнь Аттилы, не жалея в этом случае ни слов, ни обещаний, ни денег. Все это не обходилось, однако же, без того, чтобы не делалось известным врагу, и потому с каждым новым подобным случаем мщение со стороны Аттилы увеличивалось. В 447–448 г., когда подобные причины вновь вынудили Аттилу перейти Дунай, выкуп, остановивший гуннов, был так велик, что Константинополь совершенно обеднел. Чтобы исполнить требование Аттилы, богатые патриции продавали уборы своих жен и все драгоценности. За это же время всю нынешнюю Сербию до Ниша и Подунавье до Рущука Аттила считал своею территориею.

Этот последний поход привел к новому посольству греков, которое отправилось в 448 г. к Аттиле. Секретарем этого посольства был грек Приск, который оставил потомству довольно подробное описание всего того, чему он был свидетелем. Это драгоценное повествование проливает совершенно иной, нежели у Марцеллина и Иорнанда, свет на славян и гуннов и дорого нам по той причине, что Приск вовсе не думал услужить тому народу, о котором в то время греки имели чрезвычайно смутное понятие, — славянам. Тем, следовательно, беспристрастнее его сказание, из которого возьмем все то о славянах, что в настоящем случае выяснит хоть несколько их историю до основания Русского государства.

В 448 г. прибыл в Константинополь посол Аттилы Эдикон с требованием выдать беглых и прекратить обработку полосы земли по правому берегу Дуная, от Савы до Рущука, а также перенести раз навсегда торжище с берегов Дуная в Ниш[292]. Тогда греки задумали подкупить Эдикона и убить Аттилу, но тот узнал о заговоре, вероятно, от своего же посла. Греки и скифы (так звали греки гуннов) отправились вместе чрез Софию (Сардику) к Дунаю. Уже на правом берегу они нашли гуннов, передовые отряды Аттилы, которые будто готовились охотиться со своим царем в Иллирике (Сербии). На берегу стояло много лодок-однодеревок, на которых перевезли оба посольства. На другом берегу находился стан Аттилы, целый ряд шатров. Здесь переговоры велись верхом, но из этого еще нельзя заключить, чтобы Аттила и его гунны делали все на лошадях. В военное время и теперь многое делается на лошадях, а бивакируют под шатрами, если имеются, а то на чистом поле, среди огней, если дозволят. При таких натянутых обстоятельствах, как во время встречи с греческим посольством, когда часть гуннов уже была на правом берегу Дуная, только и можно было вести переговоры верхом и в случае их неудачи немедленно пуститься в поход и силою заставить сделать то, чего добивался Аттила. Тут видна только сила, решимость, характер Аттилы, понимание военного дела, а не иное что. Всякая лихая кавалерия, регулярная или иррегулярная, действовала бы так и не иначе. Помянутая встреча случилась приблизительно около Белграда, так как иначе нельзя себе разъяснить дальнейшего движения Аттилы с греческим посольством по левому берегу Тиссы. Кроме того, направление дороги от Ниша не минует долин Моравы и Ибара, как наиболее удобных и уже известных в древнейшие времена. Аттила, вероятно, удовлетворенный, двинулся обратно. Чрез реки Мороз, или Морош (Дракон), Тигу или Тжу (Кёрёш) и Тиссу (Тифис) они переезжали на плотах и лодках, причем перевозкою занимались береговые жители, вероятно, не случайно приставленные, а исполнявшие эту обязанность вроде ли повинности или наряда по главному пути следования с юга на север, к Токаю. Путь этот приблизительно шел от Пинчево на Вержеч, Чакова, Мегалу (Темесвар), Вингу, Арад, Симан, Чалопту, Варадин, Дебречин и Токи (Токай). По этому пути жила отдельно, как то водилось у славян, вдова Бледы, которая пожелала принять и угостить греческое посольство. Ночевало оно в хижинах. В селениях, которые встречались посольству довольно часто, подавали мед, а вместо пшеницы и хлеба — просо. Служители послов получали ячменное питье — камос, кмас или квас, а не кумыс, который делается не из ячменя, как известно, а из кобыльего молока. Население, которое обитало по пути следования посольства, Приск зовет варварами, а их язык варварским, но не гуннским. Из изложенного каждый догадается, что под варварами следует разуметь славян, столько раз до того громивших Римскую империю во II и III столетиях[293]. По пути греческие послы повстречались с послом римским, который ехал к Аттиле от Аэция уладить дело о золотых и священных сосудах, на которые заявил свои требования Аттила.

Здесь будет кстати сказать несколько слов об Аэции. Этот замечательный царедворец Западной Римской империи был родом из Доростола (Силистрии), скиф по происхождению, может быть, славянин, а то и гот, неизвестно, но только не римлянин. Достигнув в 424 г. известного положения в Риме и сделавшись необходимым советником при дворе, он нашел нужным для поддержания престола призвать к себе на помощь до 6 т. гуннов. Но в 430 г. обстоятельства изменяются, и Аэций бежит из Рима к Рую в Паннонию. Потом он оттуда возвращается с целою ордою гуннов, до 60 т., и с ними побеждает вестготов, франков и бургундов[294]. После этих событий гунны весьма хорошо познакомились с Западом, который изведали вдоль и поперек и о котором доставили Аттиле наилучшие сведения, как политические, так военные и этнографические. Здесь не без того, чтобы они не пересказали, где наткнулись на поселение своих родичей, которые, со своей стороны, должно быть, очень обрадовались, что могут опереться на силу, близкую им и полезную в будущем. Это также отчасти объясняет походы Аттилы в Северную Италию к венедам, которые в глубокой древности основали там ряд городов, между прочим Равенну[295]. Также понятно, почему Аттила устремился именно в Северо-Восточную Францию, к Орлеану, к Луаре. Там за это время в 440 г. успели утвердиться аланы со славянами под предводительством короля Самбиды, чему, как кажется, не препятствовал Аэций; по крайней мере он, знаменитый полководец, столько раз одержавший победу над вестготами, франками, сразившийся потом с Аттилою, благодушно посмотрел на такое водворение. Благодарность к гуннам, родство с этими аланами и союз с ними против бургундов, франков и — вот побудительные причины, разъясняющие несколько уступку, сделанную Аэцием чуждому для Рима народу, варварам[296].

Возвращаясь к рассказу Приска, мы замечаем его удивление, когда он въехал в столицу Аттилы. Он говорит про большое селение, где на возвышенном месте стоял лучший из дворцов. Все строение было возведено из бревен и досок, было, следовательно, деревянное. Он хвалит плотничную работу, говоря, что дворец был искусно вытесан и обнесен деревянною оградою, более для украшения, нежели для охраны. Там были и башни, была и резная архитектура, столь известная нам, русским. Другие строения были проще, но также в этом роде. Вблизи находилась баня, с подобным же устройством, как наши бани; по крайней мере, на то наводит упоминание о камнях (булыжник), которые привозили с берегов Савы.

При въезде Аттилы его встретила процессия из дев; все под покрывалами, они пели песни. Такие песни только у славян. У финнов они редки, нет мелодии, а у монгольского, угрского и тюркского племен их вовсе не имеется. При этом Приск говорит, что пелись скифские песни; какие уже это могли быть другие, как не славянские песни, которыми издавна, исторически с 580 г., славится славянский народ?[297] В то время как Аттила проезжал мимо дома своего любимца Онигисия (Анисия), его жена вышла и подала ему яства и питье, которые отведал Аттила с коня в знак особого благоволения и воздаяния великой чести жене своего любимца. И это опять славянский обычай — угощать дорогого гостя, притом не муж это делает, а жена, и именно в таком виде, как это случилось в присутствии Приска. Для дорогого гостя и поцелуй.

Далее Приск рассказывает о своей встрече с соотечественником-греком, который когда-то попался в плен, но за службу и храбрость получил свободу и имел право сидеть за столом со своим бывшим господином Онигисием. Этот грек уже женился на славянке — гуннке или скифке, на варварке; имел детей, принял одежду гуннов и стригся в кружок. Этот-то грек укорял свое прежнее отечество в беседе с Приском за тяжкие налоги, за подкупность и бесконечную волокиту судов, за взяточничество, за беззаконие среди избытка законов, так что жизнь в Византии стала невыносимою под гнетом правителей, утративших совесть и забывших доблести своих предков.

Далее Приск описывает внутренность царского двора: много домов — службы, должно быть; все они покрыты досками-шелевкою и соединены между собою заборами — резной работы. Далее он видал в постройках какие-то непонятные круги, вероятно, кругообразные крыши-бочки, а может, и украшение индейского происхождения или архитектуры. Как бы там ни было, но подобные постройки, где крыша бревенчатых стен состоит из досок, где строения соединяются заборами резной работы, где, следовательно, есть главный двор и побочные, черные, — все это указывает на известный, уже выработанный порядок, на вкус, определенность архитектуры, на потребность иметь что-нибудь получше, чем изба. Все это очень схоже с нашими великокняжескими хоромами, все это живо рисует наш русский стиль.

Отдельно от Аттилы жила одна из его жен Крека (славянка). Когда к ней были впущены послы, то она покоилась на мягкой постели, а на полу девушка занималась окраскою полотна в разные цвета. Полотно это носили варварки поверх одежды для красы, так точно, как то делают теперь малороссиянки, завертывая полу в запаску или плахту. Такое полотно, его окраска и употребление, — разве это может быть у народа, который только ездит верхом, которого семьи живут постоянно в повозках? Или гунны в сто лет переродились до того, что из кочевых сделались оседлыми и разом приобрели прихоти, прежде им не знакомые? Нет, это не так; тут кроется что-нибудь другое, и именно то, что сказано было выше: масса гунн всегда была славянская, а при Аттиле все ославянились; масса задавила гуннские пятна, как она потом задавила болгар в Мизии. Было и еще одно обстоятельство, которое сильно содействовало упрочению среди гуннов славянской цивилизации, — то ум Аттилы, его смышленость, его, может быть, славянское происхождение. Природные инстинкты направляли его внутреннюю деятельность по славянскому типу, а на войне, в решительную минуту, он мог быть неудержимым гунном, хотя и не бичом Божиим: бич Божий и его собаковерные слуги не могут жить как люди, а мы до сих пор видим только людей, притом весьма нам близких.

В присутствии Приска Аттила вышел из дому и остановился на крыльце (красном). Здесь нуждавшиеся подходили к нему с просьбами и выслушивали его решение. Это опять сходно с тем, что мы знаем из жизнеописаний русских князей и царей об их деятельности. Далее Приск сообщает отзывы об Аттиле римского посланника Ромула; он говорил, что Аттила не терпит никаких представлений; это понятно, так как он не верил ни грекам, ни римлянам. Ромул удивлялся также величию дел Аттилы, совершенных им в столь короткий срок. Наконец, очерчивая границы его царства, Ромул говорил, что он владеет островами океана, управляет всеми скифами и заставляет римлян платить дань. Коротко, но ясно то, что царство его доходило до Балтийского и Ледовитого морей и что в Риме и Византии его боялись одинаково. Он был в Европе один в своем роде.

Между прочим Ромул также упомянул о желании Аттилы идти в Персию, куда уже до него ходили гунны под предводительством именитых воинов царского рода: Васиха и Курсиха. Мы на это обращаем внимание только из-за имен, припоминая, что на византийском престоле сидел Василий Македонянин, славянин по происхождению, тогда как Кур напоминает нам путь от курдов до куров с промежуточными урочищами того же корня, и что, следовательно, обратный путь из России был хорошо знакомы гунно-славянам, не забывавшим своей первородины.

На пиру у Аттилы, где присутствовали оба посла, Приск обратил внимание как на размещение предметов, так и на обряды. Раньше чем приступить к пиру, все выпили из чаш стоя, что заменяло молитву христиан. Потом расселись по стенам на скамьях; в средине на ложе сидел Аттила, с правой стороны его любимый и старший царедворец Онигисий. Аттила был серьезен и трепал за щеку своего сына. За спиною Аттилы висела пестрая занавеска, отделявшая его спальню от приемной комнаты. Виночерпии подавали вино начиная с Аттилы; он выпил за здоровье старшего в ряду, который не садился до тех пор, пока Аттила не выпивал своей чаши. После того присутствовавшие точно так же пили за здоровье чествовавшего. Виночерпиев было столько, сколько гостей. Порядок соблюдался придворный. Когда здравица кончилась и вышли виночерпии, тогда были вдвинуты столы, на три или четыре человека каждый, и началось угощение. Аттиле поднесли деревянное блюдо с мясом, остальным подавались на серебре самые разнообразные яства. Точно так же все кубки и чаши гостей были из серебра, а у Аттилы была деревянной. Одинаково проста была его одежда и конская сбруя, тогда как у всех остальных все блистало, горело золотом, серебром и драгоценными каменьями. После первого блюда все по очереди пили здравицу за Аттилу. По окончании обеда два варвара пели песни, превознося победы и деяния своего царя. Потом появились шуты, горбуны; все смеялись, кроме Аттилы. На другой день последовал такой же пир, причем Аттила милостиво разговаривал с послами. Итак, из предыдущего совершенно ясно усматривается, насколько Аттила был варвар, как он понимал международное право, каково было его обхождение с чужестранцами, которые хотели его погубить, как он умел себя держать, принимать послов, как он при всей своей простоте был величествен, как он был ловок в дипломатии, как все у него было при дворе пышно, чисто, на месте, точно он учился всему этому в Византии или Риме. А между тем весь бытовой порядок этого дикого человека, этого варвара не был чужеземным, а принадлежал иному миру, разумеется не гуннскому, а скифскому, или славянскому, на каковом языке преимущественно и выражались при дворе Аттилы. Он сидел среди славян, он ими управлял, этими сотагами, сотаками, о которых упоминает Иорнанд и которые по сю пору живут в Северо-Восточной Венгрии, среди угроруссов и словаков, на Тиссе, вокруг Токая[298].

По смерти Аттилы справляли по нем страву, т. е. тризну, или поминки. «Страва» — слово, сохранившееся и поныне у словаков, чехов и малороссов. Царапание лица по смерти Аттилы, сожжение слуг, которые его хоронили, — все это древний обычай скифов-славян. Смерть Аттилы толкуется разнообразно: одни говорят, что он умер от прилива крови к гортани, вслед за свадьбою с Ильдигою, другие — что его отравили. Последнее очень вероятно и всегда было желательно, в особенности Византии, а может быть и Риму. Есть сказание, будто его похоронили на дне реки, и именно Днепра. Хотя старший сын его и был им посажен на старший удел у агатырцев, т. е. у ахтырцев, что, должно быть, означало Киевскую Русь, от Киева до Чернигова и Полтавы, и потому могло быть, что его перевезли на Днепр, однако ж это только догадки. Гораздо вернее, что его похоронили вблизи Токая, западнее, где также есть Киев, нынешняя Гаия около Велеграда, в Моравии. Следует, однако ж, заметить, что погребение на дне реки водилось; тому доказательством служит могила гота Алариха, умершего в Калабрии и погребенного на дне реки Баренты, вблизи Консентии, или Козенцы, в 410 г.[299] Может быть, таков уже был обычай в то время для погребения скифских царей; во всяком случае, сожжение или предание смерти тех слуг, которые занимались погребением, служит доказательством тому, как свято скифы, гунны, готы, славяне, аланы чтили своих повелителей, как они охраняли их бренные останки от всяких случайностей и поругания. Это вполне объясняет и предостережение, сделанное скифами Дарию Гистаспу, не трогать их родных могил под опасением страшной мести.

В 450 г. Аттила покоряет тюрингов. Чтобы дойти до них, ему нужно было пройти Словакию, Моравию, Богемию, переправиться чрез Лабу и Соляву и достичь до истоков Везера и Майна. Если история засвидетельствовала факт покорения тюрингов, то, значит, вся Средняя Германия, древнее жилище маркоман, или граничар, в Богемии, берега Дуная до Пассова — все это подчинялось Аттиле. Но Аттила был слишком умен и дальновиден, чтобы бросаться во все стороны без союзников и друзей. Он их отыскивал везде и ходил только туда, где были и жили славяне. А так как в то время вар — вары, т. е. славяне, уже успели опять водвориться на берегах Балтийского моря, то весьма вероятно, что и Лаба и Богемия были уже в то время заселены отдельными родами славян. По крайней мере, вслед за гибелью гунн в Богемии показываются славяне в период с 451 по 495 г.[300]. Аттила мог свободно идти чрез Богемию не только потому, что там жили славяне, но и по той причине, что еще при его предшественнике Русе, в 430 г., все маркоманны, или граничары, признали власть гуннов и вошли в состав Гуннского царства. Этого признания не было бы, если б, противно предшествовавшим доводам, в массу граничар не входил славянский элемент. Таким образом, к началу войны с Римом Аттила обладал двумя третями средней Европы, по границе от устья Лабы до истоков Савы, оттуда на Ниш до Рущука, потом по Дунаю и морю до Персии. Везде были его наместники из приближенных людей, гунн. Неудивительно после того, что славян звали гуннами около Балтики даже в VIII ст.[301], а нынешнюю Россию — Гунигардом; точно так же вполне объяснимо, почему отрасль гуннов — авары — утвердилась в Паннонии, почему славян потом звали аварами, как порабощенных ими.

С такими силами Аттиле возможно было предпринять поход на запад, после того как уже очень много накопилось причин быть недовольным Римом. Да и Аэций в это время мог более не покровительствовать гуннам, не нуждаться в них, напротив бояться, так как владычество Аттилы стало внушать самому римскому вождю опасение. Аттилу звали на запад алане-славяне на Луаре; вандалы-славяне при Гейзерихе также нуждались в Аттиле, чтобы удержать вестготов и римлян, готовых броситься на Карфаген с двух сторон. Наконец ненавистные вестготы, которых гнали славяне от берегов Днестра и Дуная на запад, все более и более утверждались и крепли в южной Франции, а потом в Испании и постоянно находились в теснейших соотношениях с Римом и Аэцием. Все это тревожило и беспокоило Аттилу, который, уверенный в слабости и покорности обедневшей Византии, двинулся с полумиллионным войском к Галлии в 451 г. Соображение Аттилы состояли в том, чтобы прежде всего утвердиться в средине Галлии, у алан и славян, вокруг Орлеана. Переговоры с их королем Самбидою, чуждавшимся Рима и вестготов, были вполне в пользу Аттилы. Чтобы еще более себя обеспечить, он написал письмо императору Валентиниану, в котором в учтивых и искусных выражениях просил его остаться нейтральным во время похода на вестготов. Но Аэций этого не желал, ему казалось необходимым для поддержания империи ослабить Аттилу, остановить его дальнейшее шествие. И это Аэцию удалось — раскрытием плана Аттилы королю вестготов Теодорику, с которым тогда же был заключен союз против гуннов. Аттила между тем двинулся по Дунаю и чрез Богемию к Рину и, переправившись сам вблизи Базеля, остальную армию переправил ниже Майна, быстрыми переходами дошел до Луары, среди алан, и осадил Орлеан. Но в это время появились с другой стороны Аэций и Теодорик и заставили гуннского вождя снять осаду. Не успев присоединить к себе алан, Аттила двинулся к Шалону на Марне, где на Каталаунских полях встретились обе армии и силы: Запад и Восток, германо-римляне и гунно-славяне. Минута для обеих была решительная.

Накануне битвы обе армии послали сильные отряды для разведок: со стороны Аэция посланы были франки, а от Аттилы гепиды. В тесноте встретились они, напали друг на друга и произвели страшную резню, которая, по одним показаниям, стоила 50 т. человек, по другим, не более 15 т. выбывших из строя.

Местность, занятая противниками, представляла громадную площадь, весьма удобную для действия гуннской конницы, чего добивался Аттила, следуя от Орлеана к северу. Между обеими армиями, к западу, лежала высота, ключ позиций, которой одинаково желали овладеть обе стороны. Аттила, расположившись лагерем уже по миновании высоты, спохватился, что упустил выгодную позицию, и поспешил было занять. ее. Но Аэций, увидав, что Аттила остановился, сделал то же самое и, имея пред собою слева помянутую высоту, послал Торисмунда, сына Теодорика, ее занять, что и было исполнено в то время, когда к ней приближались гуннские войска. Происшедшая по сему поводу стычка на склоне высоты и около реки стоила, как и под Орлеаном, много крови. Высота осталась во власти вестготов. Тогда Аттила созвал военный совет, на котором говорил долго, воодушевляя военачальников, и окончил свою речь заявлением, что человеческая жизнь не во власти противника и что он сам ударит на него первый. После того он построил свои войска: сам стал с гуннами посредине; справа поставил Ардариха с гепидами, а слева Валамира с остготами. Аэций с Торисмун-дом расположился так, что имел против себя гепидов Ардариха, в средине помещались аланы с их королем Сангибаном, которому не доверяли, а на правом фланге против Валамира стал Теодорик с вестготами. Расположение этих войск тем замечательно, что в средине армии сильнейшие стояли против слабейших, тайных союзников Аттилы. На западе слабейшие гепиды стояли против лучших войск Аэция — Римских легионов, которые занимали ключ позиции. На востоке должны были сразиться братья остготы и вестготы: одни, союзники Аттилы, под предводительством его родственника полуславянина Валамира, другие, отделившиеся некогда от остготов после смерти Эрманарика, постепенно загнанные гуннами в конец Европы, находились под предводительством старца-короля, знаменитого своими оборонительными войнами в Италии, Галлии и Испании, храброго Теодорика, походившего на своего предка Эрманарика. Пред началом сражения Аттилиа гадал на внутренностях животных, причем ему было предсказано не поражение и не победа, но вместе с тем говорилось о смерти одного из важных предводителей. Аттила полагал, что будет убит Аэций, и этого было для него достаточно в предвидении будущих успехов, когда не станет римского полководца.

Сражение началось с центра, причем Аттила со своими гуннами легко опрокинул алан и без преследования накинулся на правый фланг, на вечных врагов — вестготов. При этом был убит в схватке король Теодорик. Мстителем за смерть отца явился Торисмунд: с высоты, на которой стоял с Аэцием, он ринулся во фланг и в тыл Аттиле на выручку своих вестготов. Тогда Аттила, атакованный с двух сторон, должен был отступить, тем более что уже настала темнота. Последнее обстоятельство, по всей вероятности, заранее входило в расчет Аттилы. Сразиться с врагами ему было необходимо для поддержания своего обаяния а между тем, зная свои предшествовавшие потери, он мог предвидеть сомнительный и даже неудачный исход битвы: в таком случае ему оставалась возможность прекратить бой, не как побежденному, а по причине ночной темноты. Только это и объясняет, почему он не начал сражение с утра. А чтобы удержаться на месте, для этого у него были прекрасные оборонительные средства, неизвестные противнику, — возовые градебы, столь знакомые славянам потом в гуситскую войну и их вождям: Жижке, Прокопам и Гискре. Это средство он, как опытный вождь, употребил с большим искусством, заградив повозками весь свой лагерь. После того было предано сожжению все ненужное: седла, сбруи и т. п.; всю ночь поддерживались говор, крики, музыка, военные упражнения, все готовилось на следующий день принять новый бой, ожесточенный, не на живот, а насмерть. Торисмунд пытался было напасть ночью на укрепленный лагерь Аттилы, но сам едва не погиб. Аэций также едва не лишился жизни и всю ночь продержал свое войско наготове. Урон с обеих сторон простирался до 162 т. человек, причем наибольший % пал на долю гуннов. Уверяют, что их легло до 100 т. ч., но едва ли в то время кто-либо сосчитал выбывших из строя. На следующее утро Аэций в надежде, что справится с Аттилою, атаковал его лагерь, но, получив чувствительный отпор, отступил. Полагая, что для своих честолюбивых дворцовых замыслов он достаточно ослабил Аттилу, и рассчитывая, что Аттила впоследствии еще может ему пригодиться, как бывало прежде, Аэций, не доверяя Торисмунду и вестготам, посоветовал им идти восвояси, где предстоит еще много дел по случаю смерти Теодорика. Так и случилось; Аэций же удалился в Рим, а Аттила беспрепятственно ушел к себе в Паннонию. Во всем этом сражении видна какая-то неопределенность. Из-за грозных рядов готовых к бою масс проглядывает недостаток согласия между союзниками, чувствуется недоброжелательство со стороны Аэция к вестготам и эксплуатация их Римом и римским полководцем; чувствуется близость остготов к вестготам и недоверие к первым Аттилы. Так, Аэций начало боя предоставил франкам, потом Торисмунду, между тем римские войска будто остаются в стороне, дерутся аланы и вестготы. У Аттилы также весь бой держится на гепидах и гуннах; остготы же как будто бездействуют, не помогают. Замечательны также в этом смысле следующие подробности: Аттила побежден, но держится ночью в своем укрепленном лагере. На этот лагерь нападают два раза, и оба раза с большим уроном неприятель отступает. Из главных начальников врагов Теодорик погибает, а Торисмунд и Аэций чуть не лишаются жизни. Следовательно, они находили нужным показать пример своим войскам, которые без них трусили, не шли вперед. А потом, после мнимой победы, Аттилу выпускают безнаказанно; готы сами уходят, а Аэций уезжает в Рим. Нам кажется, что или Аэций не победил, а Аттила ушел собирать новые силы, как вследствие предшествовавших потерь, так ввиду нового похода, или, что вернее, между Аттилою и Аэцием состоялось тайное соглашение, в силу чего и произошло такое странное отступление в три стороны. Ведь для Рима было довольно и того, что у вестготов со смертию Теодорика случились замешательство, что Аттила потерял много войска и что аланы усмирились-успокоились. Слава же всего этого осталась за Аэцием, который избавил Галлию от дальнейшего нашествия. Но если Рим и Аэций могли сказать, что они достигли своего, то, с другой стороны, Аттила далеко не был удовлетворен. Он ясно видел, что хотя и спас вандалов и Гейзериха от вестготской мести, зато видел и вечное препятствие к объединению славян от Волги до Атлантики и Карфагена в Риме. Это препятствие необходимо было сокрушить; Рим с Августа, Трояна до Аэция много вредил луарским, ретующим, итальянским, богемским, иллурским и паннонским славянам[302]. Их истреблял Цезарь, резал и казнил Друз с Тиверием, их гнали на границе Богемии, на Дунае и за Карпатами, все это сохранялось в памяти славян, все это накоплялось, пока не вырос и не поспел человек с обширным умом, с такими же сведениями и опытностию, пока он не обнял весь восточный славянский мир и не разразился гневом на запад, на готов и римлян.

После битвы на Каталаунских полях, в 451 г., Аттила предпринял в следующем году поход против римлян в Италию. Пройдя чрез Норику и опустошая там все римское, Аттила перевалил чрез Юлийские Альпы, осадил Аквилею, овладел ею и разорил до основания. Такой же почти участи подверглись города Алтин, Конкордия, Падза, Виченца, Брешия и Бергамо. После этого сдались добровольно Милан и Павия, заплатив выкуп. Жители бежали и плыли по р. По к ее устьям и основали тогда возле тоней, около рыбачьих изб, на островах, обитаемых антами-славянами, нынешнюю Венецию, древнюю Адриатическую Венеду[303]. Имя это славянское, и урочищ, обозначаемых им, очень много; все они находятся именно там, где обитали и живут поныне славяне. Таким образом над устьем Луары, ниже г. Вана у залива Вилен, при Цезаре стоял город Венеция (Venetia), Вене-тя, один из венедских городов, на месте которого лежит теперь город La Roche Bernard[304]. Точно так же на острове Воллине был некогда город Венедя, тоже Венеция, Венетя, где и по сю пору водятся кой-какие остатки славян. Подобную же Венецию можно найти в Греции на реке Каламе, куда проникли славяне V и VI века.

Аттила остановил свою армию у устья Минчио, пополнил ее новыми силами и, устроив для дальнейшего похода, хотел спуститься в Рим. Но в это время восстали против него два врага: внутренний, мор в войске, и в особенности среди конницы, и Аэций, который, удалившись в Галлию, собрал там наскоро войско и направился на сообщения Аттилы. Конечно, эти невзгоды не удержали бы Аттилу, но папа Лев по просьбе императора Валентиниана успел уговорить гуннского вождя не двигаться дальше к Риму. И это окончание похода, быть может, было к лучшему ввиду страшной убыли в войсках Аттилы. Под условием ежегодной дани и руки Гопории, сестры императора, которую требовал Аттила с приданым: землями и драгоценностями, он отошел с угрозою явиться вновь, если все обещанное не будет исполнено. И он бы достиг Рима не хуже Алариха, невзирая на все дарование и искусство Аэция, если б в следующем 453 г. не помер на своей свадьбе[305].

Вскоре после его смерти народы, покоренные им, благодаря бездарности его сыновей-наследников восстали против гунн. На реке Нетоде, вероятно Нетечи, произошло столкновение племен, после чего гунны рассыпались во все стороны и наконец ушли опять за Дон. При этом замечательно то обстоятельство, что прежние союзники Аттилы, три брата: Валамир, Теодемир и Видемир, все славянского происхождения, вероятно посаженные Аттилою управлять готами, поселились в Паннонии у р. Черной воды, у озера Плесо. Племена, ими управлявшиеся, называют остготами. А между тем на этих местах очень скоро после того появились славяне, которые так или иначе, но по сю пору удерживают занятую землю за собою; тут же потом властвовал Прибина и его сын Коцел; наконец здесь у Блатного озера, у Плес, проповедовал Мефодий. Не вернее ли будет предположить, что под готами Аттилы разумелись те славяне, те пешие дружины, которые жили на землях Готского царства, уничтоженного Баламиром. Оттого у этих готов предводители со славянскими именами, оттого они селятся на древних славянских землях, оттого они на стороне гунн и Аттилы, который глубоко уважал трех братьев, своих сподвижников.

Принятием высказанного предположения объяснится, почему славян называли различными именами, напр. именем авар, водворившихся в Паннонии, тогда как известно, что поводом к истреблению авар были именно славяне. Понятна также связь Паннонии с Мизиею и Болгариею. Болгары были отродье гунн; усевшись в Мизии у Рущука и Ниша, они естественно должны были претендовать на занятие восточной Паннонии, которая при Аттиле составляла одно целое с остальными его владениями. Крум, Симеон и другие болгарские цари, кроме прочих причин, могли основывать свои претензии и на том, что их предок Аттила владел некогда Паннониею и Мизиею в указанных пределах. Как бы там ни было, но все эти подробности находятся в тесной исторической связи и последовательности, все выражают одну и ту же идею борьбы славянского востока с западом, хотя бы под водительством гунн или болгар. В последующем от всех этих племен-вожаков, конечно, остаются только имена, между тем как славяне, долгое время только выглядывавшие из-за них на историческую сцену, завоевывают себе потом место на ней. Они на Лабе, Саве, в Дакии, в Штирии, Италии, Паноннии, Дании, в Греческой империи, где доходят до морей и налагают свою печать на греческий тип, нравы и язык; в то же время мы видим славян на греческом престоле. Позднее основываются славянские государства, в тяжелой борьбе вырабатываются политический быт и формы славян, и венцом всего этого является Русское государство, могучий представитель великого человеческого племени и твердый страж его интересов. И после этого можно ли ограничивать историческую роль России только выполнением культурной миссии ее на азиатском востоке, когда от нее ждут помощи, на нее с надеждой обращают свои взоры славяне Запада? Все приходит в свое время, а люди, подобные Само и Ростиславу, подобные великанам нашего исторического сумрака — Олегу, Святославу, Владимиру и Ярославу — знали только славянство и не ведали других задач.

Что подвластные гуннам славяне принимали живейшее участие в походах гунн, признано всеми учеными. Мнения, будто славяне при гуннах были незначащим зерном общего народного движения, не выдерживают никакой критики. Если положение славян было таково, то как же могло случиться, что именно они всплыли наверх из этого страшного исторического водоворота, поглотившего даже и тех, кто произвел его? Это противоречие не видно или только для невежд, или его преднамеренно не хотят замечать люди, желающие скрыть истину. О степени участия славян в народных движениях V столетия следует судить по тем великим последствиям, которые действуют и поныне. Историческая борьба славян с Западом, начавшаяся с прихода гунн, не прекращается и доселе. Но и раньше этого нельзя не признать за славян тех антов, с которыми так бесцеремонно обращался готский король Винитар, которому они подчинились, равно как и предшественник этого изверга. Славяне до гунн стушевывались в конгломерате Готского царства. То же проделывают с ними и в настоящее время в Австро-Венгрии. Но из этого еще не следует, чтобы в ней, равно как в древности в Готском царстве, большинство населения не было славянским. Игнорировать это могут австрияки и венгры, но не остальные народы и в особенности Россия. И почему так случилось, что вслед за совершенным зверством над Богошем с его сыновьями и боярами мстителями за них являются гунны? Никогда бы этого не было, если б не существовало связи между гуннами и славянами. Последние шли рука об руку с первыми и постепенно занимали свои древние жилища и урочища. Свидетель гуннского нашествия Приск прекрасно освещает присутствие славян среди гунн, а Прокоп подчиняет в культурном смысле последних первым и этим как бы указывает на просветительное значение славян для монголо— и финно-тюркских народов, что лучше всего и подтвердилось потом отношениями между славянами и болгарами.

Постоянное смешение гунн и славян у древних, у германцев и даже в Эдде, противоречащее существу дела, не есть еще доказательство противоположного высказанному нами. Нашему первоучителю Мефодию были хорошо знакомы готские письмена Ульфилы, с которых исполнен кирилловский перевод Священного Писания, причем как в нем, так в болгарском наречии и в старых сербских законниках и положениях встречается множество готских слов, вероятно, давно вошедших в употребление у славян и потому оставшихся незамененными в качестве вполне понятных народу внушений. Соседство славян с готами с 320 г. до Р.X. по 376 г. по Р.X. не могло не повлиять на оба народа. Много народов и наречий появлялось в истории, но тот из них уцелел, кто истинно велик, и славяне, как все им подобные народы, имеют своих признанных предков, восходящих до глубокой старины. Можно ли допустить, чтобы здравомыслящий человек признал рождение славян только после Р.X.? Возможно ли уподобить славянский род валахскому (румыны), образовавшемуся как бы на наших глазах из славян, кельтов и римлян? Славянский язык носит в себе видимую отчеканку индивидуальности; его чистота, полнота, редкое богатство, деление корня на множество наречий — все это признаки глубокой древности. И до сих пор славяне занимают бо_́льшую часть Европы, и ни один из народов не подходит под их оригинальный самобытный склад[306].

Чтобы свести к одному знаменателю все добытое о славянах предыдущим исследованием, соединим общей связью главнейшие моменты многовекового бытия славян и сопоставим прошлое славянства с его настоящим: тогда сам собою станет на надлежащее место животрепещущий вопрос об исторической роли славянского мира в общем ходе европейской жизни и жизни всего человечества. Начинаем с отдаленнейших эпох: есть ли у славян история до IX ст.? Были ли они известны до образования в начале Средних веков новых европейских государств? До 862 г. на востоке славянства совершалось что-то особенное; какое-то брожение заметно везде, и в особенности по Волхову, в Новгороде и Ладоге. Тут изгоняются варяги, здесь является Гостомысл, говорят об обширности земли, о ее богатстве и жалуются на беспорядок. В последнем заключается прямое указание на междоусобия, которые на окраинах земли отражались разбойничаньем, с одной стороны, варягов, а с другой — печенегов и хозар. Последние подчинили себе северян, радимичей и вятичей и, по всей вероятности, были близки к овладению Киевскою Русью. Защищали родную землю одни руссы, которые в это беспокойное время нападали то на печенегов, то на хозар, то появлялись в Крыму, то даже доходили до Константинополя и Малой Азии. Заложив свои гнезда на о-вах Днепра, поселяясь в глухих местах тихого Дона и спускаясь по Волге, они держали в страхе Астрахань (Итиль), Кубанскую область (Тмутаракань) и побережье всего Черного моря с Херсонесом, Синопом и Константинополем. А между тем западнее, на Днестре, анты, т. е. тиверцы, угличи и дулебы, должны были, благодаря аварам, болгарам и печенегам, искать убежища в Карпатских горах или на далеком севере, где ими, вероятно, было положено начало Твери, Угличу и Галичу. Так было по окраинам территории, занятой восточным славянством. Что касается характера жизни, положения дел внутри страны, то в этом отношении быт тогдашних славян востока можно уподобить полю, изрытому кротами, кишащему саранчею: пешеход, идущий по такому полю, не может твердо ступить, потому что земля проваливается из-под ступни или же нога становится на расползающуюся саранчу. Отбиваясь во все стороны от напиравшей и даже забиравшейся в глубь страны саранчи-кочевников, славяне вместе с тем отыскивали способы устроиться. Много прошло времени в попытках этого рода, пока наконец не утвердилась в стране более или менее крепкая власть. Итак, до прихода Рюрика восточное славянство жило историческою жизнью в том смысле, что оно устраивалось, искало своей государственности. Так шло дело с 453 по 862 гг. С половины же IX ст., стряхнув наконец влияние суэвов, скандинавов, авар, болгар, печенегов и хозар, оно остановилось на своем и своих, призвало родных руссов, объединилось с севера до юга и уже при Ярославе стало лицом к лицу со всею Европою — диким еще Западом — и слабою, но цивилизованною Византиею. Последняя уже давно, со времени походов Аттилы, привлекала внимание славян.

Славянство средней полосы — сербы из Белоруссии, Белосербия, с Вислы — устремляется чрез двести лет по смерти Аттилы к югу и поселяется на Балканском п-ове, там, где оно сидит и по сию пору. Что могло заставить сербов покинуть свой родной край? Бескормица и враг. Западный край, равно как и Среднеазиатская низменность, по скудости доставляемых ими средств к жизни не могут долго удерживать первобытное население, которое без помощи культуры должно гибнуть от голоду. Вот почему народы только проходили чрез эти страны, оставляя на них лишь незначительную часть своих соплеменников. Так, из Западного края, с болот волынских, бежали волыняне к морю, где скудость почвы вознаграждалась возможностью завести правильную торговлю. Должны были удалиться отсюда и сербы как по указанной причине, так и потому, что спасались от врага. Дело в том, что венеты-литовцы, оправившись после готов, нуждались в большем просторе и потянулись к ливам, потеснив сербов, которые в то время жили вокруг Вендена, Велина (Феллина), у Россиен, по Виндаве и южнее, в нынешних Гродненской и Виленской губерниях, доходя до истоков Днестра. С юга же их тревожили немало печенеги. Чтобы избавиться от всех подобных бед, сербы и двинулись в обетованную землю, хорошо уже им известную по рассказам, путешествиям, по родству с их предшественниками, давно водворившимися в Мизии, антами, со времен гуннов, готов и даже еще раньше.

Во время этих передвижений славян средней полосы западное славянство также устраивалось на свой лад. В Польше водворяется государственность; в Моравии и Богемии мы не только видим князей, но и знаем, как водворилось там христианство; как перенесена была к ним изобретенная для южных славян письменность, как проповедовали у них свв. Кирилл и Мефодий и как боролись эти племена за свою независимость и народность. Все это происходило одновременно с формированием Русского государства, которое таким образом имело возможность свободно крепнуть, не затрагиваемое своим позднейшим, главным противником, Западом, в то время громившим пока западных славян.

В VIII ст. славяне известны по войнам, союзу и дружбе с Карлом Великим, что совершается на Лабе; южнее по Дунаю они вместе с аварами встречаются при том же короле с немцами. Вся Хорутания, Истрия, Далмация, Иллирика, Паннония, все эти местности с их населением поднялись, равным образом готовились выработать новую жизнь на началах христианства и народности, воспринять формы франко-германской государственности. Одновременно с этим образуется на Балканском п-ове сильная болгарская монархия, едва не уничтожившая Византийскую империю. Еще несколько раньше, в VII ст., славяне как у себя дома в Северо-Восточной Италии, во Фриуле; а севернее, как оплот против напора франков, тюрингов и авар, вырастает первое славянское самостоятельное государство Само в Богемии. Тогда же славяне переплывают чрез Черное и Эгейское моря и усаживаются в Малой Азии, Анатолии, Сирии, Оксеции, Вифинии, у устья Галиса, или Галича, и доходят до мест, откуда некогда двигалось славянство в Европу. В то же время славянизируются Фессалия, Эпир, Македония, Аттика и Пелопонес, причем греки, дрожавшие за утрату своей национальности, получают от славян великих деятелей и полководцев вроде Юстиниана, Велисария, Василия Македонянина и многих им подобных. Итак, в VII ст. славянство запада от устьев Лабы (Эльбы) до Пада (По) и на всем Балканском п-ове двигается, формируется, везде заявляет о себе и до известной степени держит в своих руках судьбу Византийской империи.

С VI ст. до смерти Аттилы в 453 г. о славянах слышно меньше. Они собираются, устраиваются и устанавливаются на разных местах, среди множества народных остатков романского, скандинавского и тюркского происхождения. Главное движение происходит на западе, в Баварии, за Лабою, по Везеру, Майну и на Балканском п-ове, куда какой-то непонятный инстинкт тянет их к теплу: уж слишком они промерзли в своих лесах, куда их некогда загнали готы.

С походов Аттилы по IV ст. до Р. X. славяне несомненно жили в Европе. Но они были разрознены; их порабощали римляне, суэвы и кельты; на них напирали с разных сторон новые народы, покоряя, уничтожая или прогоняя с занятых мест этих мирных хлебопашцев: все это заставляло их метаться из стороны в сторону, то с юга на северо-восток и обратно, то с запада на восток, причем подобные движения иногда шли параллельно, иногда сталкивались. В этом волновавшемся море народностей, конечно, трудно уловить фактичность: тем не менее борьба готов с антами и появление гуннов в качестве защитников славян кидает некоторый свет на то, что происходило в Юго-Восточной Европе. Чрез Византию мы узнаем о великих битвах в Сарматии, решивших окончательно участь готов и освободивших венедов от ига. С появлением Аттилы славянство разливается по всей Европе, оно доходит до Адрианополя, р. Пада, Орлеана, появляется в Испании и у Карфагена. Но славян в то время так мало знал римско-греческий мир! Он так был увлечен своими победами над другими народами, так высоко ставил себя над всем остальным человечеством, что совершенно был индифферентен к тому, что делалось у варваров, и в своем гордом невежестве просмотрел, как рядом с ним вырос из лесов, туманов и болот севера иной мир, явилась иная сила, с которой потом пришлось считаться.

Уже Юлий Цезарь ведет отчаянную борьбу со славянами-венедами у устья Луары; их истребили, но от них остались имена теперешних городов: Ван и Брест (в России Брест-Литовск). При Августе идет борьба со славянами. Пасынки его Друз и Тиверий покоряют, переселяют и истребляют племена, жившие в Реции.

Эти племена были славяне, давшие имя стране; рети (rheti) от rheton — слово: этим именем римляне и греки называли придунайские племена в Винделиции[307]. От этих славян по сию пору сохранилось много урочищ. При Трояне эти презренные варвары снова и на этот раз уже грозно дают себя знать в Богемии и около Карпат; вся их масса от верховьев Лабы до верховьев Тиссы и Дуная, в Богемии, Галиции, Паннонии стоит заодно и крепко воюет с Римом. Если венеды, о борьбе которых с Юлием Цезарем сейчас сказано, при начале нашей эры были в Британии, то почему же им не переплыть оттуда в Испанскую Галицию и в Англию? И тут и там на картах того времени находятся указания, свидетельствующие, что славяне жили отдельными родами среди иберов, кельто-галлов и бриттов. А чтобы дойти до таких отдаленных мест, необходимо было побывать в Батавии, где также жили некогда славянские роды, либо спуститься по Рейну из Реции. Так или иначе, но теперь уже нет более сомнений, что славяне очень рано засели накрепко в Европе, исходили ее всю и поселились там, где было свободно и удобно, невзирая на соседей. Следовательно, история славян есть одна из древнейших, вполне вероятная и более доступная изучению, чем даже древнейшая история греков и римлян. Славяне жили и сталкивались с последними уже в то время, когда еще ни один из новейших европейских народов не народился, исключая иотунов — финнов, которые будто очищали место для славянского насаждения. Испанцы, французы, англичане, итальянцы, немцы — все это образовалось позже, из наплыва разнообразных народностей. Славяне же повсюду сохранили общность своего первоначального типа и языка: под именем венетов или антов, хробатов или сербов, виндов, чехов, сотаков или сотагов, лужан или лужичан, болгар, русских или поморян являются ветви одного и того же корня, который легко угадывается в разнообразии племенных особенностей. И если это единство в древнейшие эпохи инстинктивно чувствовалось, то теперь оно ясно сознается, потому что имеет твердый пункт опоры. «Россия, — говорит Штур[308], — есть вождь всей нашей народной семьи: соединимся же с нею, выступим на поприще истории под предводительством данного нам историею племенного старшины».

Если бы такие слова раздавались почаще в славянском мире, то вопрос Пушкина «Славянские ль ручьи сольются в русском море, оно ль иссякнет?» скоро перестал бы быть вопросом и мысль первой половины его не замедлила бы перейти в область совершившихся фактов.

Итак, славяне уже существовали в начале нашей эры и успели в то время дойти уже до крайних пределов Европы, следовательно, они жили раньше, имели свою историю хотя бы поступательного движения из какой-либо другой страны. Что же можно сказать об этом отдаленнейшем периоде?

Из трех основных рас, положивших начало народам Старого света — кушитской или хамитской, семитической и арийской, или индоевропейской, — только последняя явилась носительницею человеческого прогресса. Ни узкопрактическая смышленость хамитов, ни идеализм семитов не заключали в себе истинных основ для духовного развития человечества. Широким полетом мысли, обнимающим всю сферу мироздания, пытливостию, которой тесна земля и которая стремится за пределы ее в бесконечность, отличается только ариец. Правда, развитие его шло медленно: Хам и Сим опередили Иафета, но последний, восприняв в себя все добытое первыми, проложил новую бесконечную дорогу для общечеловеческого прогресса и далеко оставил позади своих старших братьев. Лучшим представителем этой богатой духовными силами и многосторонней отрасли человечества является славянин. Недаром гордые римляне из массы варваров отличали голосистых ретов, ретующих, словоизвергающих, поющих и на все слово имущих словен. Особенное богатство речи, обуславливаемое разнообразием выражаемых ею понятий, указывает на разносторонность натуры человека-славянина. В своем шествии с отдаленного востока до крайних пределов запада он с удивительною разумностью и с истинно художественным чутьем вбирал в себя все лучшее, что могли представлять ему природа и другие отрасли человечества, перерабатывая приобретенное в свою духовную консистенцию. Итак, этот гениальнейший сын своей семьи пошел особо и в то время, когда хамиты и семиты осели в Африке и Западной Азии, он двинулся к северу, в Европу, где прежде всего ему пришлось преодолеть природу, бороться с нею, почти погибать; но, поборов под конец все трудности, он стал твердою ногою там, откуда теперь идут его веления на весь мир.

Таким образом, первобытную родину славянина, его старое пепелище нужно искать на Востоке, в стране Эдема, там, где вытекают реки Ганг, Синд, или Инд, и Амударья. Там некогда говорили и писали по-санскритски, там у Гиндукуша было начало всех ариев, славян и литовской ветви, наиболее близкой к санскриту. Особенность географического положения всей Литвы, ее леса, болота и озера, направление естественных путей к северу и западу, мимо границы Литвы, а потому и исторический путь движения пародов по окраинам страны сохранили нам литовскую отрасль арийцев в наиболее чистом виде, равно как и язык ее в наибольшей близости к языку родов, живших некогда в стране довольства, рая[309]. Этот родоначальник европейских языков, живых и мертвых, есть санскрит, выработанный совокупностью первобытных народов («сам» — «вместе» и «кри» — «делать»); при Александре Македонском он уже вышел из употребления, был языком мертвым, как ныне древнегреческий и латинский. Как с этими последними, так с персидским, германским и славянскими языками он имеет поразительное родственное сходство. Мифология, народные предания и обычаи европейцев находят свое истолкование на берегах Инда и Ганга. Но и санскритский язык в строгом смысле нельзя считать отцом европейских наречий; напротив, существуют доказательства, что они отделились раньше от одного общего корня, еще более древнего, чем санскрит, — пракрита, на котором написаны священные индийские книги, Веды; в этих памятниках, как в зеркале, отражается первоначальный тип наших живых языков, с течением времени, с изменением условий народной жизни выработавших много новых понятий и грамматических форм. Это важное для истории европейских языков собрание Вед под названием «Ригведы» представляет ряд религиозных гимнов и поучений, составленных за 1500 лет до Р. X. Таким образом, если славяне говорят на языке, которого корень находится в древнем санскрите, то значит, что они представляют ветвь, идущую от одного со всеми индоевропейскими народами корня, значит, они уже в древнейшую эпоху образования народностей жили, действовали и составляли определившееся и притом большое национальное целое, судя по нынешнему их объему, — словом, были уже народом, по крайней мере в то время, когда в Египте властвовали фараоны Хеопс и Сезострис, когда халдеи были еще в силе, когда евреи отыскивали свою обетованную страну. Индия раскрывает нам все богатства нашей древности; только там мы можем найти узлы, давно прошедшие связи народов, там, в этой прародине человечества, откуда двинулось оно по миру земному. Там и для славянства звучит немало знакомых народному слуху названий. Правда, с тех пор, как замолчал санскритский язык, Индия уже во многом изменилась, как изменились и отделившиеся от нее славяне: однако и поныне там встречаются название урочищ, довольно понятные для славянина. Под самым Гиндукушем к югу, в Каферистане, приток Инда называется Сватом[310]. Там же мы находим притоки Каму и Шишу, урочища Каму, Дуку, Души, Гора, Тули, Тугов; цепь гор Кохи-Бабу; южнее, все по Инду и Гомульскому хребту: Медан, Кулугу (Калугу), Чаву, Мишки. В Пешавере встречается приток Инда Севан, севернее Соляного хребта; а южнее последнего местечка — Дон. Правее Джаландара и Лагора, к югу от Кохистана течет Саван, приток Вязы, впадающей в Инд-Синд. Правее, восточнее, в северном треугольнике Индостана, в бассейне Ганга и Инда, также находится целая вереница арийских урочищ, между которыми для славян особенно замечательны: Surah (Сура), Sohna (Соня), Karulu (Король), Nerowly (Неровля), Poprail (По-праль), Multaun (Мулдава — Молдава), Baroda (Борода), Nugina (Нагина), Belgram (Белград), Biswa (Бисва), Kudjwa (Кудява), р. Chouka (Щука), р. Sooraew (Сораев), Betwa (Бетва), Nitschlove (Ницлов), Lotun (Лотун), Bukra (Букра), Sewan (Севан), Mow (Мов), р. Dan (Дон), Rewah (Рева), Behut (Бегут), Ootna (Отна), Berew (Берев), Palamow (Паламов), Chittra (Щитра), Gaya (Гая Моравская — Киев). Gow (Гов, Гдов), Nowadah (Невада), Durra (Дура), Surja (Сурья), Nagor (Нагорье), Balasore (Белозоръ — Белозерье).

Как с течением времени ни изменялся первоначальный звуковой состав названий этих урочищ, нельзя не признать во многих из них: Сват, Гора, Баба, Чава, Севан, Саван, Вяза, Сура, Неровля, Попраль, Борода, Мулдава, Белград, Щука, Рева, Бегут, Берев, Невада, Нагорье, Белоозеро — тех же самых имен, которыми и теперь обозначаются многие пункты славянских поселений в Европе. Особенно часто звучат эти древнейшие имена по Молдаве, Карпатам, в Венгрии, по Днепру и на западе Балканского п-ова.

Хотя арийцев и относят к аборигенам Индии, однако прежде своего распространения по плодородной равнине Синда (Инда) и Ганга до хребта Виндиа (винда, винды, винд — славянин), замыкающего собственно Северный Индостан, они спустились сюда с севера, с большого плоскогорья Пенджаба (Лагор) и Кабулиста-на, должны были вести ожесточенную борьбу с чернокожими туземцами. В Ригведе театр этой борьбы обозначен именно здесь, у истоков Инда, в Семиречье. Эти белые индусы называют себя ариями, а свою страну — Арияварта. Подобным же образом иранцы, которые спустились с той же плоской возвышенности, зовут себя айриями, а страну — Айриана, т. е. Иран. «Арий» значит благородный, достойный, тогда как все остальные слывут варварами, неверными — «млеча».

Эта связь арийцев с иранцами ведет нас от востока к западу, на Иранское плоскогорье, с которого проливается новый свет на вопрос о происхождении славян и месте их первоначальной жизни. На этой возвышенной площади от Персидского залива до Каспийского моря сидят в древности мидяне, а южнее персы. По берегу Персидского залива и Индийского моря живут земледельцы керманы (аккерманы). Между ними расположились рыбоеды (ихтиофаги) и севернее — хищные и полудикие гедрозийцы (гедройцы). Плодоносная полоса земли к востоку от мидян и к юго-востоку от Каспийского моря была занята парфами и гирканами. Еще восточнее, по течению реки Гери-Руде в Рассане (Расса, Новый Базар, Рассан, ныне Рожаны в Сербии VIII в.) до Герата («Гората» — «высокая гора») жили ариане. Там поныне кроме названия самой области — Рассан, Расс — встречаются урочища, вполне нам понятные, — р. Атрек (Ат-рек, Отрок), Туз, Малин, р. Герируда, Сова, Роха, Оба и наконец у исхода долины на восток уже помянутая вершина Кои-Баба[311]. Выше, по р. Мурге, жили маргиане, т. е. нынешние мервцы. К востоку от Мерва страна возвышается, изобилуя водою и пастбищами; там жили бактры. По окраинам высоких гор правого берега Инда обитали некогда царанги (царане, цыгане), ариасны, арахозцы и к югу от Кандагара пашту — имя племени, которое удержалось у афганцев поныне. Во внутренней части Ирана встречаются кочевые сагарты (сарты), уксии, коссии (косоги) и др.

Большой свет на Иран, который по его географической близости к классическому миру был всегда лучше известен, чем Индия, бросил Анкетиль де Перрон, переведший на французский язык Зороастра, этого иранского законодателя. В 1771 г. этот перевод появился впервые под названием «Зендавеста (живое слово) Зороастра». Между рукописями, привезенными в Европу, нашлось собрание молитв под названием «Яспа», переведенных с зендского на санскритский язык. Эта замечательная находка доставила возможность Бюр-нуфу, знакомому с санскритским языком, изучить сравнительным способом зендский, который оказался совершенно самостоятельным языком в Иране, близкородственным санскритскому и, по некоторым признакам, даже более древним, чем тот. С другой стороны, изучение зендского языка обнаружило его близкое родство с древнеперсидским, иранским, готским и германским языками, тогда как греческий, латинский и славянский языки стоят ближе к санскритскому[312]. Какой народ говорил этим языком, в какой стране он был общеупотребителен, неизвестно; известно только, что Зороастр написал на нем свое «живое слово» — Зенда-весту, учение новой религии, магов, имевшей целью упрочить оседлую жизнь, ввести мирную сельскую деятельность и покончить раз навсегда с кочевьем, бродяжничеством и хищничеством. Судя по этому, язык, на котором Зороастр написал свою Зендавесту, был в употреблении не у санскритов и ариев и не у оседлых земледельцев и скотоводов иранских окраин и Пенджаба, а у кочевников Среднего Ирана, — значит, зендским языком могли говорить кочевые племена Кохи-стана, тревожившие окраины Ирана от Месопотамии до Индии, от Каспия до моря. На том основании, что в Зендавесте упоминается о чистоте веры и отсутствии пороков в Айриане, Аеджо (Памир), исток Амударьи, также в Бактрии, Маргиане и Согдиане, в противоположность остальным местностям, можно полагать, что учение Зороастра было лучше всего известно там, и оттуда уже дошло до Армении, Кавказа и Анатолии, где ряд урочищ может быть истолкован только при посредстве зендского языка. По исследованиям, которыми мы пользовались, оказывается, что Зоротустра, или Зороастр, мог быть современником Моисея и что самое позднее его появление до_́лжно отнести к 1250 г. до Р. X.,

когда в Бактрии и во всем Восточном Иране язык этот еще жил, его понимали и нашли нужным написать для низшего, бродячего класса целый ряд установлений религиозного и бытового характера. Невозможно определить, говорили ли на этом языке первые арийцы; по крайней мере, относительно славянской отрасли арийского племени вероятнее полагать, что она употребляла язык Ригведы и что Зороастр старался о спасении тех, которые, как готы и скандинавы, те же азы, испокон веков отличались хищничеством, разбоем, добывая все мечом и силою[313]. Местности, о которых упоминает Зороастр, характерны в том отношении, что в направлении своем от востока к западу они становятся все плодороднее, представляя более условий для перехода от пастушеской жизни к земледельческой, от полукочевой к оседлой. Так, на самом востоке, там, где на семнадцатитысячной высоте лежит Памир, эта Айриано-Ваеджа, страна представляет все удобства для пастушеской жизни: вокруг озера расстилаются равнины, покрытые сочною травою, которая при благодатном климате успевает вырастать два раза в году; там животные отличаются величиною, силою и крепостию. Далее упоминается Сугда, т. е. Согдиана (Бухара) с ее нестерпимою мошкою, которая, однако ж, не мешает мусульманским писателям причислять Сугду (Аль-Согдо) к раю. Потом идет Моуру, т. е. Маргиана, Мерв, что значит «крепкое и чистое место», которое арийцы заселяли также при своем движении к западу. Затем идет Бакхди, или Бактры, Бактрия; далее Нисая, или Низа, нынешний Нишапур в Хорасане. За ней следует Вегркона, или Коркон (Корконосы), — Гиркания, наконец Рагеа, вблизи Тегерана и Каспийских ворот, там, где ныне Решта, Решт, одноименные и однозвучные с далматскою Ресною около Котора и со многими другими славянскими урочищами. Здесь прекращаются географические названия, но довольно и того, что мы могли проследить путь наших праотцев от Памира до устьев Куры, познакомились со значением для славянства Амударьи, Мерва, Атрека и южно-каспийского прибрежья, тесно связанного с Северною Индиею, где некогда жили все арийцы, составляя небольшой народец на таком же пространстве[314].

В подтверждение изложенного говорит недавнее путешествие Г. Иванова по Памиру, Шугнану и Рошану (Рассан в Сербии у истоков Тимока, по Мораве). Так как оно дает нам верное и ясное подтверждение того, что добыто было нами целым рядом исторических и географических исследований, то и находим уместным вкратце сообщить все то, что относится до этого интересного предмета. Шугнан лежит по долинам рек Гун-та, Исахдоры и Пянжа, где живет не более 12 тыс. душ, а с Рошаном все население доходит до 20 тыс. душ; оно находилось в зависимости то от Кокана, то от Бадахшана, то было независимым ханством. Несмотря на такую зависимость, иногда продолжительную и тяжелую, от соседей, горцы Шугнана и Рошана замечательны именно тем, что они сохранили не только свою народность, но и свой старинный говор, язык. Рошане с прибытием к ним русского путешественника в укр. Сереза просили о принятии их в подданство России. С виду они оказались обросшими густыми бровями, усами и бородою; по природе они добродушны, живут в бедности, однако в домах, каменных, глинобитных и деревянных, и занимаются с необыкновенным прилежанием, терпением и большим трудом земледелием на небольших клочках земли, разбросанных то тут, то там, среди пустынно каменистой и скалистой природы. Их положение значит такое же, каково было генет и ныне славян (вендов), от Лайбаха до Триеста, где природа одинакова. Их дома очень оригинальны, вмещая в себе на небольшом пространстве все, что необходимо в хозяйстве, в каковом устройстве и приспособлении принимают живейшее участие женщины, которые, кроме того, занимаются с успехом разного рода ручными работами. Г. Иванов находит между ними и жителями Сванетии некоторое сходство. Кроме того, им же замечено, что кроме официального языка, таджикского, шугнане употребляют еще свой собственный, домашний язык, причем этот очаговый говор обнаружил сходство со славянскими наречиями; так, например, «труи» — «три», «дисть» — «десять», «мест» — «месяц», «ноз» — «нос», «тонук» — «топкий», «брад» — «брат», «зик» — «язык»[315].

Как в Зендавесте, так и в Ведах религиозные воззрения покоятся на сабеистической основе, на обожании небесных светил, что видим и у славян. Тут, там и здесь свет, огонь, солнце, месяц и звезды являются как божественные существа в их могучем влиянии на землю. У арийцев мы встречаем бога Сома (оттуда Сам, Само, успокоитель), или Гаома, который даровал жизнь, силу мышцам и здоровое мышление. В Зендаве-сте эту же роль играет Вивангват, а в Ведах — Вивасват. Этот последний есть тот же поморский Святовит, которому поклонялись ране и другие славяне еще в XII ст. В мифах Вед говорится о том, чем наградил Вивасват свой народ чрез своего сына Ииму, или Иаму, т. е. Яна, Ивана; он дал ему золотой плуг, золотой посох, что означает земледелие и скотоводство[316]. Если мы сравним эти мифы с рассказами Геродота о скифах, то легко найдем между ними сходство в содержании: по словам отца истории, Таргитой родился от Зевса и р. Днепра в то время, когда на местах, обитаемых скифами, было пустынно. У него было три сына, во время царствования которых упали с небес плуг, ярмо, секира и чаша, все из золота. Предметы эти достались младшему брату, принявшему бразды правления над всею Скифиею. Случилось это, как рассказывали Геродоту, за 1000 лет до прихода Дария Гистаспа, следовательно, в эпоху за 1500 лет до Р. X.[317], или приблизительно в то время, когда на Востоке уже окончательно складывался оседлый быт, когда появился и Зороастр со своим учением. Этот плуг или соха, это ярмо или воловья запряжка, секира или топор и чаша, вековечные принадлежности славянского быта, являются истинными эмблемами, символами славянства, какие бы названия оно ни носило в разные эпохи, от ария до скифа, сармата, и от славянина до русского. Этот миф, сводящий с неба мирную земледельческую жизнь и патриархальный пастушеский быт, чтобы благосостояние золотою чашею разливалось между скифами, становится живым фактом, когда в конце VI ст. по Р. X. явились славяне-венеды к византийскому императору с гуслями в руках и заявили, что они не умеют воевать, а занимаются мирными занятиями и не желают идти против Византии с аварами, которые их призывали к союзу против греков.

Из того же мифа о Иоме мы узнаем, что когда он превратился в царя и процарствовал 700 лет, вероятно с нисходящим поколением, то за это время арийцы научились у него ковать, ткать, строиться и лечиться. Вероятно, это указание на образование в племени четырех каст, из которых одна впоследствии очутилась на Южном Кавказе под именем ковачей; может быть, нынешние кубачи[318] — остатки давно прошедшего. В песнях помаков, отуреченных славян Родопских гор, Иома или Има также воспевается как царь, «кой-то изучил от Бога много занаяти и научил наши — те-дедове»[319].

В древнейший период расселение арийцев-славян шло вполне мирным путем; уступая напору накоплявшихся в тылу позднейших выходцев из первородины. Они все шли из года в год по широкой параллели с уступами и подъемами к западу, акклиматизировались постепенно, не спеша, и в строгой замкнутости своих нравов и обычаев переносились на далекий запад. Вместе с этим подвигались и их воспоминания об оставленных местах, выразившиеся в повторении то тут, то там одноименных урочищ. Аракс, или Яксарт, Туранский повторяется на Кавказе и в Греции, где р. Арта по сию пору зовется также Араксом. В Истрии, среди хорват, подобная же река. Движение из Индии древнейшего славянства в Азии не простиралось ниже 21-й параллели, а в Европе, поднявшись уступом, занимало ширину от 40-й до 51-й пареллели; вот то пространство, которое отмежевано было для себя славянами в Европе раньше, чем история повествует о Риме и одновременно с героическими временами Греции. Переселенцы славянства двигались к западу, как будто чуждались, боялись иных условий климата, не подходящих к климатическим условиям их родины. Это именно обстоятельство послужило впоследствии к поддержанию связи между их станциями, разбросанными по пути движения славян. Что касается разметанности славян, то она вызывалась необходимостью отыскивать себе привольные места для скотоводства и возможностью сеять хлеб каждый раз на новой земле, дающей обильные урожаи: в это время славяне, как и все арийцы, были полукочевым народом, у которого главное занятие было скотоводство, а побочное — земледелие. Тот же порядок переселения существует и поныне в России, где двигаются на более привольные места к востоку до 50 тыс. душ ежегодно.

Идет это непрестанное движение по тем же почти параллелям, только на восток, точно так же тихо, спокойно, незаметно, как некогда с востока на запад. Русский народ — охотник двигаться; переселения на Руси очень в ходу: но история подмечает такую черту только тогда, когда из отдельных поселений составляется нечто цельное, заключающееся в определенные формы. Тогда возникают центры: села, посады, города, губернии с уездами, и жизнь переселенцев, составивших плотное ядро, начинает течь общегосударственною жизнью[320]. Так образовался на глазах нашей истории весь восток Европейской России, так заселилась полоса Сибири до устьев Амура, одинаково идет такое же расселение и заселение в глубь Азии, по Или, Сырдарье и Амударье, к Мерву, Памиру и Гиндикушу. И эти теперешние переселенцы на восток, уже не младенчествующие славяне, двигаются однако таким же образом, как их праотцы; они по пути кочуют со своим скотом, работают дорогою, нанимают землю, собирают хлеб и двигаются опять, пока не достигают искомой оседлости на удобном для себя месте. Движение славян от востока к западу и обратно — это характернейшая черта их истории, и, может быть, в этих мирных завоеваниях славянства заключается часть его исторической миссии. Те славянские роды, которые слишком выдвинулись вперед или во фланги массового движения, могут в силу обстоятельств обращаться в борцов, завоевателей, мореходцев, и в этих исключительных положениях могут гибнуть, но культурному движению массы ничто не в силах воспрепятствовать. Если стена уже слишком крепка, то поток народного движения находит себе исход в другую сторону, свободную или представляющую менее препятствий, как ясно показывает это история России с XIV по XIX в., а если нет нигде выхода, если чувствуется натиск, то земледелец бросает свою соху, берется за меч и тогда силою прокладывает себе путь. Иностранцам следует намотать себе на ус, что как ни сильно искусство, все же оно не может спорить с природою, не может изменить планов Творца, предназначившего каждому народу свое. В историческом смысле славянство есть своего рода человеческая стихия: раз она разыграется-разбушуется, как это уже и бывало, она произведет страшное опустошение и разгром в установившемся строе жизни. Но она вместе с тем и очистит духовную атмосферу, в которой дотоле задыхалось человечество; оно обновит жизненный строй, привнеся в него новые идеи и формы. И кто знает, что еще может дать славянство дряхлеющему Западу, когда оно сбросит с себя искусственно стесняющие его оковы и прорвет плотину, доселе мешающую свободе его разлива. Ведь западная цивилизация не есть еще последнее слово прогресса: не славянству ли предстоит великая задача освежить человечество новыми идеями и направить его жизнь на новый, лучший путь? Чем бы, впрочем, ни заявил себя славянин в будущем, во всяком случае этот исторический подъем должен быть общим всему славянству, и начало его проявится в русском народе, как в крепком ядре великого славянского организма…

Исследования новейшего времени выдвинули из темноты неизвестности жизнь давно погибших народов, которые до некоторой степени являются как бы светочами на пути нашего исследования. Так, нам стали известны некоторые весьма интересные подробности о существовании во времена ассирийского Нина Бактрийского царства с арийским населением. Лежало оно по истокам Инда, Амударьи и Атрека, включая страну Ария. Чтобы выработать государственные формы, ему несомненно потребовалось много веков жизни. А когда оно окрепло и выработалось в определенный тип, ему пришлось бороться с кочевниками-туранами и с кушитско-хамитскою культурою. Арийцы не устояли в этой борьбе и, может быть, потесненные победоносным врагом, вскоре после того появились на другой исторической площади, откуда также вытекают четыре реки: Тигр, Евфрат, Кура и Рион, в Армении, этом плоскогории, похожем на еврейский Эдем, зендавестский Меру, на тот рай, о котором поют арийцы. Впрочем, знакомство жителей Тигра и Евфрата с этими арийцами началось еще раньше, когда последние, двигаясь на запад, начали теснить семитов и преследовать их до Ханаана. За 2000 лет до Р. X. мы встречаем арийцев в борьбе с этими семитами, при Аврааме, который вооруженною рукою выручает из беды Лота. Имена предводителей царей несомненно арийского происхождения[321].

Изложенное показывает вероятность движения арийцев и с ними славян из Бактрии и с вершин плоскогорья, по северным окраинам Ирана к Каспию и Армении и о разлитии их к югу, до Палестины. Но такое движение только в одну сторону по самому географическому положению Памира немыслимо. Несомненно, что многие роды пошли другим путем, по течению Амударьи и Сырдарьи. Эта местность, известная под названием Турана, была всегда менее приветлива, чем Иран; она изобилует песками, безводна; там дуют ветры то холодные, то жгучие. Там нет той растительности, к какой привыкли арийцы, и потому им долго останавливаться в этой котловине, в этом высохшем море было невозможно. Попавшие сюда путники, переселенцы должны были рассеиваться по всем направлениям, отыскивать воду, укрытие, и, во всяком случае, стараться возможно скорее покинуть страну негостеприимную. И тем не менее по этому направлению шло немало народу, так как тут довольно простора для скотоводства. Это срединное пространство, степное море, как нельзя лучше служило переходным пунктом для арийцев, двигавшихся с востока на запад, где они опять могли успокоиться и найти то, чего лишились. На юго-востоке России, под Уралом и Волгою, у подножия Кавказа, народы, покинувшие Туран, находили приют, отдохновение; тут они собирались, укреплялись, пока не подоспевало время двинуться опять вперед для разлития по Европе. Как Армения на юге, так астраханские степи на севере играли в этом смысле одинаковую роль, а уральские ворота представляли собою такой же путь, как карпатская Дукла, сослужившая службу многим народам. Но какие были эти народы северо-востока, которые встречались с арийцами по пути их движения по Оксусу?

У Страбона впервые появляется имя Туриуа за Оксусом, что напоминает Туран, а до того этого имени не было, как не было и туранского племени и страны. Тюрки появились гораздо позже, что, однако же, не мешает монголо-татарам существовать давно до Р. X. и вести между собою ожесточенные войны, и также производить себя из земли семи рек и от общего с арийцами родоначальника Яфета[322]. Древние индусы и персы называют жителей Яксарта и выше саками. Это имя было очень распространено в рассмотренных нами арийских местностях, встречается в древней Бактрии, между Амударьей и Сырдарьей, в Арии, доходит до Куры, Шороха, Архипелага и Дуная. Геродот говорит о саках, живущих на р. Мурге, т. е. в Мерве. Они вели жизнь воинственно-бродяжническую, очень похожую на жизнь позднейших казаков.

Далее тот же Геродот говорит о персидских саках как о скифах, отождествляя тех и других и называя живших восточнее Каспийского моря массагетами. Впоследствии же зовут скифов, живших западнее Каспийского моря, дайями. Затем в число скифских родов входят также азы или аланы[323]. Таким-то образом от прямых арийцев, переходя к соседям, мы дошли опять до саков, скифов, массагетов, дайев и азов-алан. Все эти названия уже нам более или менее известны: саки-казаки, скифы-славяне (определенный род), массагеты-геты, дайи-даки и азо-аланы — свево-германцы. Со времени похода Александра Македонского Скифия получает совершенно определенное положение: от Дуная до Оксуса и Яксарта, зато делится она на множество родов. Впоследствии скифов, живших около Дуная и Черного моря, зовут сколотами, которые, по сказаниям Диодора Сицилийского, пришли с Яксарта-Аракса. Он приближает массагетов Сырдарьи к сколотам и к тем гетам и дайям, которые жили некогда по Дунаю и Карпатам. Филология не дает нам никаких указаний на племенные отношения этих отдаленных от наших времен обитателей, но нам известно как несомненный факт сродство языков, которыми изъяснялись народы Ирана и Бактрии. Можно предполагать, что массагеты, геты, даки говорили языком, сродным арийскому. Итак, тот господствующий язык, который слышится теперь от Дуная и Днепра до Сырдарьи, тот уже и в отдаленное время был господствующим для греческих писателей, еще не дошедших до познания постоянно движущихся переселенцев-кочевников, прозывавшихся по своим родам то тем, то другим именем и сбивших с толку поверхностных наблюдателей. Так-то под общим именем скифов времен Геродота мы находим множество нарицательных названий вроде земледельцев (обитатели бассейна Днепра), промышленников, охотников, воинов, рудокопов (Золотоноша и Ахтырка — агатирсы[324]), хранителей одноглазых, плешивых и блаженных. Все эти названия не имена народов, а прозвища, взятые от рода занятий, наружного вида или характера людей.

По мнению Геродота, народы, жившие по Яксарту и таковые на пространстве между Днепром и Доном (будины, поляне, северяне и др. славяне), резко отличались от народов, живших от Дона до Яксарта. Точно так же описание скифского типа, сложения, красоты и т. п. вовсе не напоминает нам монгольский тип — напротив, оно сближает скифов с германцами и славянами. Несмотря, однако ж, на все вкравшиеся у древних классиков сбивчивости, новейшая наука доказала совершенно ясно, что имена скифских царей, богов и богинь все истолковываются на санскритском и зендском языках и что, следовательно, скифы по этим признакам (по крайней мере те из них, которые жили по берегу Черного моря от Днепра до Дона) были арийского происхождения, а из этого усматривается, что Геродотовы скифы, землепашцы, оратаи были не кто иные, как предки славян.

Чтобы пополнить и округлить сказанное нами о движении ариев, коснемся китайских источников, сообщающих довольно полные сведения по этому предмету. Китайцы с особенным любопытством следили за движениями кочевых племен Турана, которые не давали Китаю покоя со II ст. до Р. X. Эти кочевники были не кто иные, как хун-ну, гиунг-ну, или гунны. Чтобы совладать с этим опасным соседом, китайцы вступили в родственный союз с племенем усун; это были длиннолицые люди, с лошадиными мордами, впалыми глазами, с уродливыми длинными носами, с голубыми или зелеными глазами, белокурые. За их государя кунми, т. е. Konig, король, они выдали замуж свою неутешную княжну. Усуны кочевали по Или, этому великому пути от срединного Китая и Тихого океана до Балтики, в том месте, где ныне стоят наши города Копал и Верное. Поселились усуны на Или с верховьев Гоанга, принужденные к тому своими вечными врагами хун-ну, гуннами, причем сами вытеснили с Или племя Юэ-чжи, которое потом называется иета, или гета: отсюда массагеты, фиссагеты и тирагеты (последние — это обитатели Прута, Днестра и притоков Тиссы). Эти геты, спустившись с Или к Сырдарье, поселились около Кокана и племени та-хиа, даков, в то время, как к западу от них, на 49 дней пути, жили асы. За 120 лет до Р. X. китайские источники указывают, что по направлению от Сырдарьи к Уралу и Волге жили алане. Следовательно, в этот период произошло переселение больших родов в Среднем Китае, вблизи Тибета, смежного с Кашгаром, Памиром, Гиндукушем и др. Гунны теснили усунов, последние — гетов, а они, в свою очередь, — даков, азов, совпадающих по месту жительства с аланами, родственными усунам. Помянутые юэ-чжи-иеты-геты признаны за массагетов, т. е. больших гетов. Так-то мы получаем целую цепь племен одной и той же индоевропейской расы: усун, асов, алан, гетов, т. е. целый ряд исторических народов от Дуная до Карпат и до Сырдарьи[325]. Все это, однако же, относится ко II ст. до Р. X., между тем Геродот в V ст. повествует о массагетах как о жителях уже известных в этих местах, следовательно, поселившихся задолго до его времени. Вследствие этого несходства показаний Геродота с показаниями весьма старательных китайских летописей приходится или сомневаться в толкованиях и догадках восточных писателей, либо принять, что даки-тахи и юэ-чжи-геты одно и то же, составляя часть массагетов, доходивших до Или, подобно тому как впоследствии фракийцев считали за таких же гетов низового Дуная и даков, их соседей в Трансильвании и Восточной Венгрии. Вероятнее всего, повествование китайцев относится к хвосту арийского переселения, указывая на движение чрез Урал.

Впоследствии, к Рождеству Христову, все это исчезло там, и по Сырдарье и Или идет борьба монголо-татар, но двинувшиеся вперед за два века гунны, хунну, уже перешли на Оку и на р. Уды, приток Донца, и были причиною, как мы уже видали раньше, падения Готского царства. Остались ли назади упомянутые выше арийцы, вошли ли они в поток славяно-гуннский, это неизвестно, но достоверно на востоке за Уралом в указанный период пред Р. X. большое волнение, которое отражается на Средней России: славяне у Балтики теснят германцев, германцы постепенно спускаются, римляне с трудом держатся в Дакии, Паннонии и на Дунае. В то время падает Готское царство, наконец рушится даже Рим, а Византийская империя подвергается из года в год нападениям, принимая нехотя новые элементы, пока наконец она совершенно не преобразуется в несколько славянских государств.

Связывая Индию с Западною Европою путем движения арийцев с востока, мы видели, что Каспийское море с его песками кругом в отдаленной древности, когда не было еще известно мореплавание, представляло неодолимую преграду двигавшимся народам. Равным образом арийцы-скотоводы, а отчасти и земледельцы, должны были идти к западу только по течению рек; на север по Амударье и Сырдарье, на юг по Мурге, Атреку. Сообразно направлению этих естественных путей они невольно расширили параллель своего пути и вдвинулись в Европу с двух сторон: на севере от Урала к Волге, на юге через Армению, по Куре, Араксу, Шороху и Риону дошли до восточных берегов Черного моря. Что касается дальнейшего движения арийцев, то трудно предполагать, чтобы они, избавившись только что от голодных, сухих, солонцеватых песков Турана, двинулись бы опять в степь, от устья р. Урала к устью Волги. Вероятнее и правдоподобнее, что они уселись около Оренбурга, Илека, Уральска и потом двигались постепенно к западу, по отрогам Общего Сырта и истокам Самары (Само-ра) и Узеней к Волге. Здесь могло быть разделение, раздвоение их движения; к северу и югу; к устьям Камы пошли те славяне, которые потом оболгарились тюркскими элементами — хун-ну, или гуннами, с их братьями-аварами и болгарами. Сюда же двинулись, вероятно раньше, литовцы-голядь, которой хвост мы застаем еще исторически в юго-восточной половине Московской губернии.

К югу по Волге пошла другая партия; у Царицына она переправилась; на то указывает течение Волги, которая иначе повела бы славян назад, в пески. Раз арийцы-славяне переправились чрез Волгу, их движение должно было направляться по Дону, или Тану, также Дану, по славянской реке скандинавских саг. На ней славяне уселись, заняв все пространство от Дона до Кубани и Кавказских гор. Эта впадина между горами и морем должна была надолго задержать усевшихся на ней арийцев. Неудивительно поэтому, что тут сохраняются все признаки пребывания арийцев с отдаленных времен, что тут встречаются древние урочища со славянскими названиями, что тут царские скифы (у устья Дона), что эта землица нужна была Святославу, разорившему сначала Болгарию, а потом основавшему Тмутараканское княжество, и что тут, далеко за границами исторического славянства, произошли первые встречи с татарами на р. Калке-Кальмиусе. Дон ведет к Донцу, а последний к Днепру, где славяне осели окончательно. В V в. до Р.Х. они уже были известны торговому миру, грекам, Геродоту как землепашцы, оратаи. На этой реке они среди необъятного пространства могли собираться во множестве, веками. Тут были лес, тучная почва для первобытного хлебопашества, а к югу привольные степи, воды, все для излюбленного скотоводства. На Днепре славяне почувствовали себя совсем дома, и отсюда началось их движение по Европе, с этих мест пошло их расселение по Роси, Припети, Десне, Сожи, Березине к Бугу, Днестру, Висле, Одре, по Неману, Вилии и Западной Двине. По этим вполне удобным путям они утвердились накрепко в нынешней Восточной Германии, Польше, Галиции, а на севере плотно примкнули к финнам-ливам по рубежу р. Аа до Псковского озера[326].

С другой стороны устье Кубани и Керченский пролив приближали арийцев к Крыму. Но тут уже жили предшественники славян, их авангард, кельты-кимры, киммерийцы. Не имея возможности сладить с ними со стороны Кубани и Керчи, скифы напирали на них с севера, с устья Днепра. Эта война, этот натиск в VII в. до Р. X. открыли скифам путь чрез перевалы и привели их в Малую Азию, куда кинулись киммерийцы, избегая натиска и напора с севера. И с этих пор переходы чрез Кавказские горы становятся известны истории. Если этот путь не служил для мирного движения арийцев с севера на юг и обратно, то из этого еще не следует, чтобы Кавказский хребет не был проходим, чтобы он представлял окончательно неприступную стену для сношений севера и юга и обратно.

Сношения эти существовали: отдельные лица, торговые люди, спасающиеся от натиска вооруженной силы, от орд завоевателей, — все это шло через перевалы, имело свои станции, пути, сообщения, несмотря на трудности, представляемые условиями природы и искусственными сооружениями кушито-семитских народов Южного Кавказа. Эти последние очень боялись севера, снегового, белого человека и для защиты от него строили длинные и высокие стены наподобие Китайской. А между тем сквозь эту массу кушитов, халдеев и семитов то и дело прорывались арийцы. Этот поток с севера встретился и смешался с движением арийцев с Атрека по южному берегу Каспийского моря, что в конце образовало население нынешних армян и курдов в Высокой Армении и Курдистане. Постоянные войны с югом, столкновения с соседями: хамитами и семитами, падение древних государств и возникновение новых не давали арийцам времени останавливаться в этих местах надолго. Кто мог покинуть Армению, тот это сделал и двинулся по Араксу, большой торговой дорогой из древней Ассирии, Вавилона, Мидии и Персии к западу, к архипелагу. Тут, по этому приморскому пути на Трапезунд, Синоп, Халкедон (Скутари) к Византии, по Понту (путь, Поти), Пафлагонии и Вифинии и южнее от Эрази, ныне Эрзерум, по долине р. Лык (Lykos) на Зару (Zara), по Галису до Мазаки, ныне Кайсария, оттуда на Анкиру, ныне Ангору, и далее в Вифинию и Пергам, по Армении, Каппадокии, Фригии и Мизии к Гелеспонту, Пропонту, Трое и Эгейскому морю[327], шло два параллельных торговых пути, связывавших издавна Индию и Европу, Персидский залив со Средиземным морем. Здесь, по этой дороге, кушиты, хамиты, халдеи завели свои сухопутные фактории со всеми приспособлениями тогдашнего комфорта, удовлетворявшими самым строгим требованиям изнеженных ассиро-вавилонян. Тут на каждом шагу стояли кушитские храмы, полные сокровищ, стекавшихся в них со всего света.

Благовонные товары, драгоценные камни, золото Востока, Индии, Биармии, янтарь Балтики, красавицы-девы, прислуживавшие при храмах, — все услаждало чувства, все располагало к неге пылкого и страстного богача-торговца. Эти-то истоптанные и изъезженные пути пригодились арийцам, которым оставалось только двигаться по торной дороге; и они шли, то в одиночку, то семьями, родами, и оседали под именем венетов в Пафлагонии, Вифинии, или Будинии, в Мизии, в Пергаме и Трое и на Гранике, по границе с греческими колониями[328].

Таким образом, одна и та же ветвь получила благодаря Кавказу и Черному морю два направления — северное и южное. Однако это обстоятельство не помешало разошедшимся родичам сохранить единство верований, нравов, обычаев и занятий: разобщение было только временное, ибо вслед за тем найдены были перевалы чрез Кавказ, а по Черному морю Анатолия подавала руку Скифии. Только греки называли Черное море неприветливым. Семиты же финикияне гораздо раньше героической эпохи жили в Малой Азии и имели сообщение с устьем Танаиса (Дона), Борисфена (Днепра) и еще больше с Крымом-Таврисом. Да и в самом деле, неужели трудно было переплыть от Синопа до Ай-Кодора, всего 40 миль? В наше время прибывают из Малой Азии в Крым лодки с фруктами — и не боятся ни бурь, ни загона; не боялись этого и те жители неизвестной для нас эпохи, которые когда-то уселись впервые на берегах Черного моря; очень скоро они должны были понять, что это море представляет лучший, легчайший, кратчайший путь в прилегающие к нему страны. Итак, сообщение между северными и южными берегами Черного моря, по всей вероятности, существовало во время передвижения арийцев по Малой Азии и поддерживало связь северной ветви с южною.

По рассмотренным путям в Малой Азии уже встречались урочища, напоминающие нам славян. Кроме того, из похода Ксенофонта за 400 лет до Р. X. мы узнаем, что у истоков Евфрата, вокруг оз. Ван, жили таохи — вероятно, отрасль тех ариев, которые во II ст. до Р. X. перешли в Кокан, как о том сказано выше. Эти таохи, даки, жили в больших селениях, богато, занимались земледелием и скотоводством. Страна их называлась Ваном, от озера Ван (Белоозеро, Тмутаракань), и между их родами были халибы и анты (славяне), жившие по Тавру[329]. Вся эта площадь к северу до главного Кавказского хребта, ныне заселенная картвелами — грузинским племенем, — была некогда чисто арийская-славянская. Потому-то мы и находим большое соответствие в именах здешних племен со славянами, сидевшими около Южных Карпат, где, с одной стороны, на западе, в Дакии, жили даки, или таиохи, а с другой — анты-тирагеты, обитатели Днестра-Тираса. Лазика, Карская область и вся Армения во времена Ксенофонта далеко еще не освободилась от древних обитателей — арийцев-славян, азов и им подобных. Однако все это были только остатки давно совершившегося движения, остатки, легко погибшие в волнах последующих переворотов, причем древние славяне по Араксу, Риону и верховью Евфрата утратили с тех пор свою народность[330].

Итак, южная ветвь арийско-славянского движения дошла до Эгейского моря. Отсюда она в силу обстоятельств должна была идти дальше. При этом часть славян пустилась по Черному морю к устьям Днепра, Бога и Днестра. Память об этом пути сохранилась у славян VI–VIII вв., которые по старой дороге ходили до Сирии; сохранилась она и у руссов IX в., предпринимавших походы на Константинополь по Русскому морю (Аскольд и Дир). Другая часть славян переправилась на Балканский п-ов и осела особенно густо вокруг Солуни. Перебираясь с о-ва на о-в, переселенцы остановились на Саме (Самос) и Тахе (Thasos), а отсюда подать рукою до древних теремов (Терме, или Солунь). С берегов же пошло расселение по Аксиусу или Вардару, по-славянски Великая, по Стримону, вероятно, Быстрица, и наконец по Нестосу, или Карасу, по-славянски Места, или Мста (Мста). Здесь к периоду Пелопонесской войны встречаются урочища: на р. Великой — Гордыня, горная цепь Бор между Дрином и Вардаром; Скотусса на Стримоне; м. Дикая на р. Троасе, или Трое, и возле Стена Stenas. Выше этого места идут Родопские горы с их теперешним населением помаков — отуреченных славян. На карте III ст. до Р. X.[331] мы находим почти те же названия, только вместо Теремов стоит Фессалоника. На Вардаре, севернее, находим Стеной, Стобой, а в Эпире, против о-ва Киркиры и на р. Тиамис, Тяме, — м. Илион, такое же, как на Малоазиатском берегу (Троя), откуда эмигрировали троянцы, поселившиеся в древней Иллирии, где, по Нестору, сидели славяне. Кроме того, м. Дикая лежит на р. Траве (Драва) — Tranos. Далее мы находим по р. Стене-Stenas-Брыжицу-Brizica[332]. Такой же ряд славянских названий мы видим и на берегах Черного моря: нынешний Кальмиус, прежде Калка, назывался в древности Лыком-Lykos, так точно как Лык, текущий в Малой Азии и насупротив Европейского, правее Кизил-Ермака. Восточнее лежит местечко Кременная — Kremnoi, где ныне Бердянск. На Борисфене, т. е. реке Борисовой, ныне Днепр, у порогов, где ныне Горноста-евка, стоит Тракона — Таракановка. В Гилан или у Гирла Днепровского, где ныне Маячка, там Торока. На Дунае, где теперь Силистрия, там Доростол, а где ныне Рущук и Журжево — там Пришта (Приштина). К этому же отдаленному времени венеты, Гомеровы энеты, сидят от Триеста до Венеции, включая Верону. Далматский о-в Братья так и называется, а против него на берегу Небрате, Небратья. Южнее Риза — Скодра.

Замечательно также, что одновременно с существо — ванием древнейших греческих колоний, фокийских во Франции, гребень гор, отделяющих бассейн Роны от Гарроны, назывался Каменным (Kamennon[333]), а южнее по берегу, в Русильоне, было село Роскин (Roskinos[334]). Кроме того мы находим, что вблизи р. Вардара, или Великой, и нынешней Купрюли, или Велеса, стояло Бело-зеро, где ныне Эгри-Паланка.

Переселение славян с Инда в Европу

Такое сочетание древнейших названий: р. Великой, Мсты и Белоозера, лежащих как на севере, так и на юге, в одном бассейне и вблизи друг от друга, и встречающиеся в героический период разные другие славянские урочища вроде Братья, Небратья, Дикая, Лык, Троя, — не доказывает ли это, что славянская отрасль арийского племени уже в глубочайшей древности расселилась там, где впоследствии возник классический мир, поглотивший аборигенов и в свою очередь погибший под ударами отдаленных потомков когда-то поглощенной им народности?[335] Теперь становится понятным указание Нестора, что влахи (в V или IV в. до Р. X.) понудили славян покинуть Иллирику, которая тянулась в эпоху римлян от Черногории до Дуная. Одинаково верно, что Венецию основали анты (Антон) за 1500 л. До Р. X.[336]. Под самым словом Venetia разумели страну венетов, а жителей звали Veneti, т. е. Венетами. Таким образом, венеты протянулись от Синда, или Инда, до Армении, а оттуда чрез Малую Азию, Балканский п-ов, по р. Великой, Дрину, Мораве, Драве и Саве, по Адриатике и Паду до Вероны. В Реции, у истоков Роны, они встретились с северною ветвью, с Дуная, откуда вместе дошли до Лимана, где совокупно перевалили в Южную Францию. Здесь от Лиона одни пошли на юг по Каменному хребту (севены), причем некоторые поселились в Руси из Лиона (Русильон); другие с именем скифов (Скифский мыс) достигли до Финистерре или конца земли. Третья жила пошла к устью Луры; это арморийские венеты с их городами Ван, Дуретье (Rieux), Сулим (Iosselin). Потом была замечательна гавань Виндона (Dourarnez), о-в Vindilis (Belle Isle), Сята (Isle de Honat), Сена или Сана (Seine), Ридуна (Isle de'Aurigny), Самия (Gouernsey) и др. Таким-то образом расселилось южное и западное славянство, к которому причисляем погибших испанских и французских славян, энетов, или венетов, в Италии, от которых уцелели на северо-востоке резане и рокаланы (роксаланы). Далее идут хорутане и возле них хорваты. Потом следует весь тот славянский корень, который в VII ст., при вторжении болгар в Мизию, составлял семь славянских, уже христианских родов, покоренных болгарами. Сюда же относится все население р. Великой с Теремами, р. Струмоны и Мсты, помаки Родопа и корень населения Эпира, древнего Иллирикума.

Это южное славянство армянское имело сношение с северным уральским чрез Кавказ и Черное море по Дунаю; и теперь северные славяне, словаки, соединяются с южными, хорутанами, овками у Блатного озера, точно так же как по Атлантике Испанская Галиция соединялась морем с Бретанью и Англией.

Северное славянство, заняв Одру до истоков, не могло не двинуться по Дунаю вверх и таким образом дошло с одной стороны по Зале и Лабе до устья последней, а с другой — до истоков Дуная. Отсюда часть переселенцев пошла по Рину вниз, достигла Батавии, Франции и Британии, а другая очутилась в Западной Швейцарии, у Лимана и на Лугдоне, между Роною, Сеною и Луарою. Отсюда она направилась к океану, основав сообща с южными славянами у устья Луары ряд колоний венетов, где встречаются днестровские анты, армянские ваны и балтийские лютичи (Лутеция, Париж — Парис — Борис, Борисфен или Днепр). Крайнею точкою соприкосновения северного славянства с другими народами была Скандинавия в пространстве между озерами Венером, Веттером и Меляром. В Лифляндии они также жили, на что указывает г. Венден у истока р. Аа, вблизи Псковского озера, к западу от которого встречаются и теперь еще р. Россита, с. Любань и т. п. урочища. Эти венеды, венеты, те же сербы и славяне, как на юге, жили здесь до II в., когда многолюдье заставило их снова идти к западу до Лабы. Окончательно они оставили эту местность в VII в., когда их остатки переселились на Балканский п-ов.

К северной ветви мы относим всех славян, погибших в Англии, Голландии и Батавии; славян, живших в пространстве от Лабы до Вислы и по Майну, живших в Старой и Остмархиях, и всех тех, на которых основалась Поруссия, нынешняя Пруссия. Потом следуют еще живущие кашубы, лужичане, поляки, чехи, словаки, угроруссы, сербы, получившие южный облик от долгого проживания на юге; малоруссы, белоруссы и велико-руссы, также вся литва и погибшие среди венгерцев и румын славянские роды.

Приближаясь к концу нашего исследования, мы считаем необходимым для полноты его представить характерные черты славянского типа. Племя виндов, или вендов, ванов, принадлежит к числу замечательнейших народов. Названы они так в древности своими соседями, а ныне называются славянами с прилежащею к ним литовскою ветвью. Различие между славянами и литовцами явилось только в Европе, а до переселения сюда славяне и литва составляли одно целое, имели один общий славянский корень; только по разделении их славянство разрослось до громадных размеров, литва осталась в прежнем положении, небольшой ветвью великого племени.

Славянская отрасль принадлежит к индоевропейской расе. Ее тип в настоящее время очерчивается приблизительно следующими чертами: форма головы приближается к квадрату; длина лица вообще менее, чем у других народов. Лоб несколько вдавлен, челюсти прямоконечные; скулы несколько выдаются, отношение длины носа к нижней трети лица менее равного. Нос без изгиба, несколько вздернутый; ноздри немного раздаются, а оконечность носа — круглая. Глаза вдавлены, расположены вполне горизонтально и относительно лица невелики; довольно редкие брови, касаясь наружных углов, выступают будто в косвенном направлении. Рот не выдается, он ближе к носу, чем к подбородку; губы скорее тонкие, борода не густа; волосы не курчавые, русые или темные.

Литовская ветвь, состоящая из древних пруссов — литвы, жмуди, куров и леттов и еще некоторых других племен, явилась в Европу в виде авангарда славянских переселенцев с Урала и потому, соприкасаясь постоянно с финскими и германскими народами, несколько изменилась; но история, язык, тип и древнее верование представляют веские доказательства принадлежности этого племени к славянскому народу.

Славянский народ, будучи старейшим среди разных западных народов, занимал в середине Европы определенное место; он был соседом: с запада — кельтов, с юга — фракийцев и этрусков, с севера — финнов, а с востока — сарматов, иранцев и тюрок. Впоследствии славяне соседили с запада с германцами, а с юга и востока — с тюрками. Эти народы звали славян ванами, виндами, вендами, венетами, венедами и урусами. Имя и местожительство славян упоминается впервые у греков в период 750–520 гг. до Р. X. Путем торговых сношений греки узнали от финикиян или от карфагенян, а быть может и от своих колонистов по Черному морю или в Марсели, что по р. Эридону, т. е. Западной Двине, тянется Янтарная земля, заселенная венедами. В период 494–360 гг. до Р. X. об этих венедах не упоминается, зато они всплывают у Адриатического моря по р. Паду под именем венетов, энетов. Одновременно в 433 г. до Р. X. Геродот, описывая Скифию, знакомит свет с обитателями северных берегов Черного моря. Он собирает у греческих колонистов всякие исторические, мифические и географические сведения о будинах, неурах, борисфенах, так называемых землепашцах и плужниках, сваленных в общую кучу скифских народов. Эти три народа по Днепру с притоками по их местожительству, быту и нраву и позднейшему пребыванию на этих местах нельзя не признать за тех же вендов, или славян. Из Геродотова же показания оказывается, что будины и неуры жили на своих местах в период 550–513 г. до Р. X., т. е. до вторжения в Скифию Дария Гистаспа: а прикарпатская равнина, т. е. долина Дуная и Тиссы, была как по Геродоту, так и по последующим греческим писателям вовсе неизвестна. Только потом выясняется, что кельты двинулись с запада на восток, заняли в конце IV ст. нынешнюю Богемию, а в 350–336 г. до Р. X. овладели Иллирикумом и Паннониею, истребив и загнав в горы после продолжительных войн их первобытных обитателей — венедов, причем многие бежали за Карпаты к своим соплеменникам.

Тем не менее на южных склонах Карпат еще долго сидели остатки древних прикарпатских славян. Кельты между тем дошли на севере до водораздела Одры и Вислы, а на юге, перейдя через Восточные Карпаты, они уселись на Днестре и таким образом заградили славянам все выходы на запад и юг. Тогда славяне двинулись к востоку, к финнам, где впоследствии дошли до устья Печоры, заняв по пути Суздальскую землю, т. е. пространство между Волгою и Окою. На Висле между тем имя славян не исчезало; по Тамаиосу, прежняя Янтарная земля слывет в это время под именем Bannoma, что значит «страна вендов», тогда как самый бассейн Вислы известен тогда же под именем Луги (Luhe), что и повторяется беспрестанно до конца II ст. до Р. X.

После того история долго не упоминает о вендах, пока не воспоследовал особый случай. В 58 г. до Р. X. погиб корабль около Батавского берега. Спасенный экипаж состоял из вендских купцов, которых батавский король переслал проконсулу Галлию Метеллу Келеру в качестве подарка.

Между тем двигается по Дону вверх мидо-персидское племя азов, которое утверждается на Алаунской возвышенности по соседству славян и среди финнов. Им навстречу двигались с севера скандинавы-иотуны, которых азы одолели. (Борьба титанов с богами и лилипутов с великанами.)

Из смеси тех и других образовалось германское племя, утвердившееся в начале IV ст. до Р. X., после легендарных похождений по Балтике, у Вендского залива, у Янтарного берега под именем готонов и других народностей. Это смешение двух племен имело последствием то, что образовавшееся новое племя скандинавов или германцев приняло религию, нравы, быт и культуру азов. В период с 50 г. до Р. X. по 2 г. по Р. X. Юлий Цезарь и Август, желая ознакомиться ближе и подробнее с Закарпатскою страною, посылали туда особых исследователей. Воспоминание об этом путешествии сохранилось в весьма неопределенных сказаниях, в которых тем не менее вполне ясно упоминается о венедах.

Более подробные и правдивые сведения о венедах почерпнули греки и римляне несколько позже, из сочинений Плиния (79 г. по Р. X.) и Птоломея (161 г. по Р. X.). В этих источниках наряду с общим названием венедов встречаются местные имена, каковы: сербы, славяне, поляне, велеты, пеняне, хорваты, кривичи, северяне и т. д. Умножению этих сведений значительно помог Нерон в 54 г. и 55 г. по Р. X. при посредстве купцов, послов и разных исследователей, которые проникали на восток по занятии Дакии (Восточной Венгрии) от Тиссы до устья Дуная и Карпат, до средины Трансильвании.

Прокоп говорит, что в глубокой древности славяне и анты назывались сербами (спорами), именем, которое и в его время было хорошо известно как римлянам, так и грекам. Плиний в 79 году по Р. X., перечисляя племена, которые жили у Балтики, упоминает за сцира-ми и гиррами венедов, а между жителями Майотиса (Азовское море) он ставит сербов. Тацит в 100 г. по Р. X. кратко, но очень выразительно характеризует нравы и обычаи вендов. Он географически помещает этот народ между германцами, певками, сарматами и финнами, т. е. между Балтийским морем и Карпатами, между Одером и Доном. Но сведения Тацита о племенном отношении вендов к германцам и сарматам довольно сбивчивы.

Завоевание Дакии при Трояне в 106 г. по Р. X. открыло римлянам доступ в Вендскую землю, куда, по всей вероятности, и заходили римские отряды, достигая, быть может, верховьев Днепра. Продолжительные войны римлян с германцами и их ненасытное честолюбие послужили поводом к большим переворотам не только в Германии, у Одры и Лабы, но и на востоке, у славян до Дона. Война с маркоманнами в 160 г. по Р. X. принудила немцев, так же как и остаток кельтов, покинуть долину Одры. Готы, покинув Янтарный берег в 170 г., спустились к югу, вверх по Эльбе. Их место заняли в 182 г. по Р. X. венеды, вельты, велеты или вильцы. Это движение славян к западу может быть объяснено двояко: или стремлением их возвратиться на свои прежние места, или вследствие напора угро-тюркских племен с Оки, вынудивших славян попятиться к западу. Вероятнее всего, что последнее обстоятельство было главною причиною движения всех германцев к югу. К этому-то времени (161 г. по Р. X.) появилась карта Птоломея, составленная на основании не только современных ему, но и прежде добытых сведений о Восточной Европе. В его Сарматии и Скифии сидят венеды, славяне и сербы и многие другие мелкие славянские племена, в довольно запутанном виде.

К концу II ст. движение германцев к югу усилилось, приняв вскоре вид общего народного потока, направлявшегося с севера. Примеру готов последовали вандалы, буры, бургунды, гепиды, сциры, герулы, турцилинги и другие, которые, направляясь с берегов Одры и Балтийского моря в Дакию, Паннонию, к Рейну и верховьям Дуная, уселись кое-как к концу IV ст. По мере очищения земель на севере их беспрепятственно занимали славяне. Частица последних, жившая в Восточных Карпатах под именем карпов (Carpicolae, Chrwati) и по соседству кельтов, на Быстрице, приняла участие с 192 по 300 г. по Р. X. в войнах германцев против римлян. Этим потоком германского движения увлечены были, кроме славян, также пруссы (Phrugudion), голяды (галинды) и финны, которые хотя и изредка, но все-таки появлялись на поле военных действий и движений того времени. Обстоятельство это подтверждается особо вычеканенною монетою кесаря Вилуцияна, судя по которой он считался победителем вандалов, финнов, галиндов и венедов. Вскоре после того германцы, упоенные военным счастьем, вновь начинают нападать на славян, мирно занимавшихся до этого хлебопашеством, ремеслами и торговлею. Так, воинственный готский король Эрманарик пошел против закарпатских венедов и отчасти покорил их в 359 г. Такое положение славян прекратилось с приходом гуннов, угро-тюркского народа, появившегося на Дону в 375 году по Р. X. Они разбили и рассеяли сначала алан, а потом победили готов. Со славянами гунны заключили союз, взяв их под свое покровительство. Готы между тем, оправившись несколько при царе Винита-ре, снова сделали нападение на венедов в 384 г., причем предательски были повешены вендский царь Боже с сыновьями и 70 главарями. Вскоре после того гунны отплатили Винитару совершенным разгромлением и уничтожением Готского царства, причем земли до Дуная и Черного моря достались славянам. На Певтингерских (Peutingersche) таблицах, появивши́хся в последний раз в 423 г. при Феодосии Младшем, говорится, что сарматские венеды жили за Бастарнскими Альпами (Восточные Карпаты), а затем венеды уже живут у Черного моря, между Дунаем и Каганлыком. Далее, при Аттиле, славяне являются в Венгрии под именем сатогов и под другими названиями; быть может, они проникли туда с севера, или, что вероятнее, это были остатки первобытных жителей, сохранившихся тут как во время прихода кельтов, так и при римлянах. Эти славяне научили гуннов лучшей жизни, смягчили их нравы и передали им свои обычаи, что послужило поводом считать довольно долго славян за тех же гуннов. Еще раньше появления гуннов и, вероятно, одновременно с движением готов к югу двинулись с севера, через земли антов и венедов, лангобарды, направляясь к Дону, к болгарам, о чем упоминает Павел дьякон, почерпнув это известие из народного сказания.

Падение гуннов и Римской империи составляет грань всех темных и неопределенных известий о славянах. После того они двигаются к Дунаю и Эльбе или для расселения своего излишка, или понуждаемые к тому напором новых тюркских орд. С этого времени их история становится яснее и удобопонятнее.

Труд наш окончен. По мере сил и возможности мы старались сгруппировать в нем все добытое как предыдущими, так и нашими собственными исследованиями по вопросам о происхождении и расселении по земле великого славянского племени; и все-таки не можем с уверенностью сказать, чтобы не явились «премудрии, книжницы и совопросницы века сего», которые не отнеслись бы с сомнением к сделанным нами выводам. В сущности говоря, против этой беды нет никаких средств; но для очистки, как говорится, совести проведем легкую параллель между прошедшим славянства и судьбою еще юной России: быть может, эта параллель кое-что и объяснит нашим совопросникам.

В течение трехсот лет одно из славянских племен, русское, распространяясь вширь и вдоль, дошло сухим путем до крайнего востока и до истоков Или, Сырдарьи и Амударьи. Еще в более короткий период русский флаг успел появиться на всех морях и прийти в соприкосновение со всем миром. Эта замечательная способность русского народа к самой широкой колонизации, к самому разностороннему общению с другими нациями не есть ли в нем общая черта со всем старым славянством, которое, даже не зная морских путей, только сушею исходило более половины Старого Света и вошло в соотношение со всеми древними народами? Правда, путь был нелегкий, но зато тогда не существовало политического равновесия, и переселенцы-славяне, тихо и мирно подвигаясь вперед, беспрепятственно могли достигнуть крайних оконечностей старого материка. Во всяком случае. факт несомненный, что венеды за 750 л. до Р. X. сидели уже у Балтийского моря, а энеты одновременно в Северной Италии. Правда, много, очень много нужно было времени, чтобы дойти до этих пределов; еще больше, чтобы устроиться так, как славяне устроились в разных местах, например в Бретани. Родовой быт не мог дать им для этого тех средств, какие дает гражданственность: в двести лет они не могли создать флота, а между тем он был многочислен, морская торговля славян шла по всем смежным берегам. Но ведь не указывает ли именно это на древность славянства? Это обстоятельство не заставляет ли исследователя уходить за крайние пределы исторического горизонта и в тумане седой древности искать начала славянского мира? И мы не ошибемся, если отнесем факт прибытия славян в отдаленнейшие места Европы к эпохе, одновременной с созданием Карфагена. Рассказывают, что карфагеняне ограничили свою территорию ремнями из воловьей шкуры; но мордва, по преданию, также уступила русским землю по подобному же способу: в каком народе окажется бо_́льшая голова, на которую можно будет намотать длиннейшую веревку, тот народ и будет владеть землею. А френолог Барминский замечает большое сходство между черепами и глазами мордвы-мокши и финикиян[337]. Что значит эта общность мотива в двух легендах, принадлежащих народам, географически столь удаленным один от другого, легенда, в которой фигурирует русский народ? В настоящее время на Сахалине, в Батуме, около Тироля и Италии говорят по-славянски: почему же в старину не могли жить славяне от Днепра и Дона до устья Луары? Разве только потому, что их теперь нет уже более на Эльбе и что наша история так мало интересуется тем, что нам гораздо ближе, чем Меровинги и Капетинги? Незнание или непризнание чего-либо не может служить опровержением того, что добыто историею и наукою. А та и другая утверждают, что древнее жительство славян на крайнем западе, их сношения с окружающими народами, борьба за существование, отступление к востоку и удержание границ на западе среди множества переворотов суть неоспоримые факты, выдвинутые на свет рядом серьезных изысканий даровитых славистов. Всякий сам виноват в своем незнании!

Могут также спросить нас о пользе подобных исследований. В самом деле, к чему подобные труды, кому они нужны? Если допустить безучастность ко всему окружающему как норму человеческого бытия, если думать, что каждая душа есть единица, строго изолированная в сфере личных потребностей, то не только это, но и многое не нужно… Человеку все нужно! А народу, состоящему из массы человеческих жизней, нужно очень многое для его разумного существования. Из совокупной деятельности разнородных его сил выходит добро, счастие и благоденствие. Только человек-машина может сидеть в своем заколдованном кругу без действия, без порыва, без мысли и души. Если б славянство только прозябало, оно давно бы затерялось между другими нациями и исчезло с лица земли, как много других народов. Да и на судьбе самих славян эта истина подтверждается: пока у них еще не окрепло народное самосознание, пока они складывались в политические формы по частям, действуя каждое племя на свой страх и риск, без поддержки соседей, — многие из них погибли. Только в последнее время Россия уразумела, что родственные ей племена на юге и западе настолько же необходимы для нее, как она для них[338]. Как армия имеет впереди себя охранительные отряды, опирающиеся на тыл, так и в политике славянства Россия не может не дорожить и не защищать тех ее передовых наречий, которые в числе 30 млн далеко выдвинулись вперед на страже против Запада.

Эта масса давно уже смотрит на Восток, откуда восходит солнце ее лучших надежд на будущее. Здесь под сенью едино— и самодержавия (Божья держава, Бог держит, помазанник) исчезли споры, и древние споры-славяне сделались русскими; здесь господствующая вера — Православие, столь близкое всем славянам по их первоучителям свв. Кириллу и Мефодию; здесь язык развился в полную и могучую речь; здесь на громадном пространстве нравы, обычаи, вес, мера, счисление времени и все, чем живет величайшее государство, — все стало единым, все слилось в один могучий аккорд, к звукам которого Европа прислушивается с недоумением и боязнию.

Это давно поняли заграничные славяне. Среди них появился с 50-х гг. целый ряд ученых, политиков и государственных деятелей, считающих невозможным жить по-прежнему, покоряться, служить и работать только на пользу чужеземцев. А вместе с тем возник славянский вопрос под плащом восточного. Под последним, очень эластичным, можно разуметь что угодно и делать под шумок то же самое. Для нас же, русских, пора знать, что на Востоке нам нечего искать: мы уже дошли до пределов океана, Инда и до Анатолии; с нас будет и того довольно. Совсем иное на Западе; здесь все шло и идет на счет славянства: из него выжали все соки, из которых и вырабатывают для себя все что нужно, а славянам говорят: вон! уступайте землю и убирайтесь куда хотите. Теперь это положение дел, это отношение Запада к славянству начинают сознавать русские люди. Придет время, что еще основательнее поймут дело, когда лучше познакомятся с этнографиею, географиею, историею и археологиею родного мира. Только знание своего и самих себя дает народам полезных общественных деятелей; а откуда их взять у нас, если мы знаем все, кроме того, что нам ближе, дороже всего, на чем покоится наша будущность, наше правильное национальное развитие на свой лад? Берите с Запада все, что только можно России, но не забывайте, что вы русские, что у вас другой мир и что в этот мир нельзя без разбору вносить все со стороны, дабы не захватить и того яду, от которого уже умирает европейский старец.

Со времен Петра Великого и Екатерины II мы начали помогать живущим в порабощении у Запада славянам. Черногория, Сербия, Болгария и православные Румыния и Греция уже успели вкусить плоды нашего заступничества за них. Остались в рабском положении славяне Австро-Венгрии и Пруссии; как помочь им? А придется; это только вопрос времени, вопрос, над решением которого вся Европа останавливается со страхом и всячески ломает себе голову, изыскивая средства оттянуть это решение. Разумеется, со славянами не обращаются уже больше так, как бывало: их не продают, не истребляют, зато нещадно бьют по языку и совести. Они отбиваются как могут, но сладить трудно в этих палатах и каморах, где большинство врагов. Многие, отчаиваясь в успехе борьбы, оставляют поле нескончаемой битвы и удаляются в Россию. Так в былое время шли к нам сербы, болгары; так теперь идут чехи, словаки, поляки и другие. Этот способ для увеличения главного ядра, может быть, и хорош: ядро становится все плотнее и плотнее; но дело в том, что от этого страдают оставшиеся, не желающие бросить свою землю, на которой их предки проживали тысячелетия. Ряды этих борцов редеют, все больше и больше стесняются, теряют устойчивость, и на наших глазах совершается в Венгрии и Пруссии то, что делалось в XII и XIII ст. между Одрою и Лабою. Церкви, школы закрываются, выборные устраняются, справедливости нет, язык не признается, народа будто не существует; его рассматривают только как запасной материал для пополнения немецких армий, которые стоят наготове сразиться с соседом: и станут западнославянские солдаты против русских, братья против братьев, подобно тому как готы в рядах войск Аттилы должны были нехотя драться со своими родичами на Каталаунских полях.

Все это давно сообразили некоторые западнославянские деятели. Между ними в особенности замечателен словак Штур. Он говорит, что для своего возрождения, для занятия во всемирной истории места, соответствующего своим силам и способностям, славяне должны прежде всего освободиться от невыносимого чуждого ига, приобрести государственную самостоятельность. Но вопрос в том, каким образом приобрести эту самостоятельность и как потом устроиться. На это отвечают три решения: а) чрез образование федерации из славянских земель; б) чрез соединение всех юго-западных славян с Австриею; и в) чрез присоединение всех славян к России. Разберем каждое из этих решений.

Федерация из славянских земель, нечто вроде Соединенных Штатов или Швейцарии, была бы возможна, если б соответствовала характеру славян, их быту и стояла бы в согласии с историей славянства. Но ничего подобного мы не находим у славян в их прошедшем. Не только федерация, но даже союзы славянских родов не могли составляться или, если составлялись, быть продолжительными в самые, по-видимому, удобные для этого исторические моменты: тотчас же давала себя чувствовать славянская рознь: возникала зависть, злоба, являлись предательства, даже на собственную голову предателей. Разрозненность славянских племен по Лабе, Драве и Саве, там помогавшая Карлу Великому и его преемникам в борьбе с ними и в подчинении их; уделы Руси и поведение князей пред погромом на Калке лучше всего свидетельствуют, как была бы уродлива эта славянская конфедерация. Во всяком случае, современное положение западных славян вовсе не благоприятствует образованию подобного союза. Хорутане или словинцы совсем ослабли духом; далматы, хорваты и словенцы мечтают о триедином королевстве, но каждое племя непременно хочет видеть себя во главе этого союза; Черногория, всегда свободная в своих горах, со своим обожаемым князем, никогда не захочет перейти от самодержавия в федерацию; Сербия, как уже королевство, равным образом захочет главенства в федерации; объединенная Болгария до Солуни, со включением Македонии и Фракии, со своими воспоминаниями о славном прошедшем, с огромным населением и приморскою торговлею, также ожидает для себя чего-нибудь получше федерации. На севере Богемия, Моравия, Словакия, Угрия и Галиция с Буковиною еще могли бы устроить союз, но чехи не захотят войти в него на равных с прочими союзниками правах, а потом эту полосу будет отделять от юга густое население немцев и мадьяр. Если австрийские немцы, до Лейты, когда-нибудь и отойдут к Германии, то все-таки остаются венгры и румыны, причем в особенности первые всегда будут противниками всех славян. Остаются еще прусские поляки, лужичане и кашубы. Первых еще можно было бы примкнуть к русским полякам, но последних некуда девать; эти о-ва, окруженные со всех сторон немцами, по самой изолированности своей не могут составить ничего прочного и крепкого, ни сами по себе, ни в соединении с другими племенами. Таким образом, ни разница политического и морального состояния отдельных племен, ни современное их географическое положение, ни исторические традиции — ничто, ровно ничто не говорит в пользу федеративной идеи.

Второй способ, постановки Австрии во главе всех западных и южных славян, в настоящее время как будто осуществляется, хотя до чего-нибудь серьезного в этом отношении еще не дошло и, вероятно, не дойдет. В минувшую войну Австрии позволили занять Боснию и Герцеговину, чтобы зажать ей рот, пока покончат с Турциею, с исламом, самым старинным нашим врагом. Эту уступку нужно было сделать, чтобы беспрепятственно освободить болгар, что составляло давнишнюю задачу политики России. Но с юга Черная Гора, Сербия и Румыния, с востока Россия — все это такие соседи Австрии, которые легко могут и отнять у нее ее случайное приобретение. Но предположим, что Австрии удастся стать во главе южнославянских государств: неужели это обойдется ей даром? Ни Германия, ни Россия не отнесутся равнодушно к подобному факту. Первая потребует присоединения к империи немцев, вторая имеет неотъемлемое право на Галицию. А кроме того Черногория, Сербия, Румыния и Болгария вовсе не захотят войти в такой союз с Габсбургами, в котором их короли и князья походили бы на южногерманских владетелей. И опять Россия не могла бы смотреть равнодушно на такой союз — как потому, что другие стали бы хозяйничать среди одноплеменных ей славян, так и потому, что славяне северной полосы — чехи, моравы, словаки, угро-руссы, поляки, лужичане и кашубы были бы тогда поглощены немецким морем. Усиление Австро-Венгрии в настоящем ее положении за счет юго-западных славян невозможно; а если б Австрии обещали помощь с севера на условии уступки за это Германии австронемецкого элемента, то тогда Габсбургам придется навсегда переехать в Пешт и затем очень скоро ограничиться только одною Венгриею, а может быть, вместе с мадьярами совершенно утонуть в славянском море. Вообще как ни раскидывать предположениями разного рода, но то, что сделано Россиею на Балканском п-ове, всегда будет представлять препятствие вожделениям Австро-Венгрии, так что и комбинация в пользу Габсбургов должна быть отнесена к области утопии.

Третье предложение, присоединение всего славянства к России, по мнению Штура, единственно исполнимо и желательно. Он говорит, что Россия пересоздала и вдохнула новую жизнь в Балканский п-ов, что она же согнула мадьяр и защитила австрийских сербов, хорватов и словаков и своим влиянием на Запад вынуждает щадить, хотя бы для виду, всех остальных славян. Штур представляет себе будущую славянскую монархию самодержавною, с государственным советом из лиц от всех жуп (племен). Общею связью всех племен должны быть православие, преподанное первоучителями, и литературный язык. Таким языком должен быть русский, как наиболее развившаяся ветвь языка славянского. Высказаны эти мысли, как видит читатель, не нами и не у нас, а среди западного славянства. Там они давно таятся, но до Штура их не высказывали в столь определенной форме[339]. Национальное сознание славян, раз пробудившись, должно было искать опорного пункта для объединения славянского народа и нашло его в России. Да, только Россия — и по своей истории, и по своему современному политическому положению, — может соединить в своем лоне разорванный мир славянский. Она отстояла христианство в борьбе его с исламом. Она же одна сложилась, выросла и окрепла в могучий организм, не нуждающийся ни в чьей поддержке. В ней светлое будущее славян; на востоке сияет для них солнце свободы, которое рано или поздно разгонит вековой туман в понятиях славянства о себе, о своих отношениях внутренних и к другим народам. И пойдет эта великая отрасль человечества по пути, указанному ей Промыслом, осуществляя свои великие исторические задачи.