Следопыт, или На берегах Онтарио

Глава XX

Мэйбл проснулась, когда солнце не только ярко светило, но уже стояло довольно высоко. Сон ее был спокоен и крепок, оттого что уснула она с сознанием выполненного долга и к тому же сильно устала; даже поднявшийся на рассвете шум и движение в лагере ее не потревожили. Вскочив с постели, девушка поспешно оделась и через несколько мгновений уже стояла на поляне, вдыхая благоуханную свежесть утра. Впервые она в полной мере ощутила своеобразную красоту и глухое уединение окружавшей ее местности. Стоял один из тех ослепительных осенних дней, на какие столь щедр климат этого края, хотя его почему-то больше поносят, чем хвалят, и бодрящее, целительное действие погожего утра не замедлило благотворно сказаться на Мэйбл. Лежавший на сердце гнет она приписывала страху за отца, которого теперь, когда между ними исчезла прежняя отчужденность, горячо полюбила.

Остров казался необитаемым. Накануне вечером обычная при всяких сборах и приездах сутолока еще придавала ему какую-то видимость жизни, но теперь все было пусто и мертво, и наша героиня долго озиралась, прежде чем обнаружила хоть одно живое существо, которое избавило бы ее от чувства одиночества. Она вдруг увидела всех, кто остался на острове, в полном сборе: они расположились у лагерного костра. Присутствие дяди, к которому Мэйбл привыкла, успокоило девушку, и она с вполне понятным в ее положении любопытством продолжала осмотр. Помимо Кэпа и квартирмейстера, тут были капрал, трое солдат и стряпуха, Хижины стояли безмолвные и пустые; невысокая, похожая на крепостную башню вышка блокгауза живописно поднималась из наполовину скрывавших ее кустов. Солнце падало на лужайку лишь сквозь просветы между деревьями, и лиственный шатер над головой Мэйбл четко вырисовывался на фоне бездонной голубизны неба. Не видно было ни облачка, и она втайне решила принять это за предзнаменование мира и безопасности.

Убедившись, что все заняты таким первостепенным для человека делом, как завтрак, Мэйбл, никем не замеченная, направилась на небольшой мысок, где буйно разросшиеся кусты и деревья совершенно скрыли ее из виду. Раздвинув нависшие над водой ветви, она пробралась к самому краю протоки и долго глядела, как тихо плескались о берег, еле приметно накатывая и отливая, крохотные волны — слабый отголосок волнения, царившего в пятидесяти милях выше на озере. Открывавшиеся отсюда виды были на редкость хороши своей мягкой прелестью, и наша героиня, живо воспринимавшая все прекрасное в природе, не замедлила оценить наиболее примечательные части ландшафта. Остров теснился к острову, и узкие прогалины между ними убегали в бесконечную даль; любуясь этой картиной, она подумала, что никогда не видела ничего красивее.

Но вдруг Мэйбл вздрогнула. Ей почудилось, что в кустах, окаймляющих берег противоположного острова, мелькнула человеческая фигура. Ширина протоки в этом месте не превышала ста ярдов, и, хоть девушка, конечно, могла обмануться, да и внимание ее в ту минуту было поглощено другим, все же ей казалось, она не ошиблась. Зная, что принадлежность к женскому полу не послужит ей защитой от пули, если ее заметит ирокез, Мэйбл невольно отпрянула и укрылась в листве, но стала пристально всматриваться в противоположный берег. Какое-то время прошло в напрасном ожидании. Она собиралась уже было покинуть свой наблюдательный пост и поспешить к дяде, чтобы сообщить ему о своих подозрениях, как вдруг увидала высунувшуюся из бахромы кустов длинную ветку ольхи, которой кто-то несомненно махал ей, по-видимому, в знак дружеских намерений. Для нашей героини, незнакомой с обычаями войны на границе, это была напряженная и трудная минута, но все же она понимала, что нужно во что бы то ни стало сохранить самообладание и действовать спокойно и осмотрительно.

Опасности, которым постоянно подвергались поселенцы западных границ Америки, требовали большой отваги от женщин, отваги, на какую они при других обстоятельствах вряд ли сочли бы себя способными: Мэйбл знала, как любят колонисты расписывать в своих рассказах присутствие духа, мужество и находчивость, которые их жены и сестры проявляли в самых трудных положениях. Рассказы эти пробудили в ней желание походить на них, и она решила, что именно сейчас настало время показать себя достойной дочерью сержанта Дунхема. Движение ветки, по ее мнению, означало дружелюбные намерения; поэтому после минутного колебания она тоже отломила ветку, привязала ее к длинному пруту и, просунув между кустами, замахала в ответ, по мере возможности подражая движениям человека на другом берегу.

Этот немой разговор длился минуты три, потом кусты по ту сторону протоки осторожно раздвинулись и в рамке показалась голова. Мэйбл с первого взгляда определила, что это индеец, точнее индианка. А приглядевшись, она убедилась, что это не кто иной, как Июньская Роса, жена Разящей Стрелы. Во время их совместного путешествия приветливость, кроткая простота индианки, благоговение и любовь, с какими она относилась к мужу, привлекли к ней симпатии Мэйбл. Раза два в пути девушке почудилось, что тускарора оказывает ей чрезмерное внимание, и тогда Июньская Роса становилась печальной и подавленной. Но, так как Мэйбл своей добротой и заботливостью сглаживала невольно причиненную своей спутнице боль, индианка привязалась к ней, и когда они расстались, у нашей героини сложилось впечатление, что в Июньской Росе она потеряла преданного друга.

Трудно проследить все пути, которыми человеческое сердце проникается к кому-либо доверием, однако молодая индианка пробудила это чувство у нашей героини, и Мэйбл, убежденная в том, что этот странный визит сделан ради ее же блага, решила вступить в переговоры. Не колеблясь более, она показалась из-за кустов и очень обрадовалась, когда Июньская Роса ответила ей таким же доверием, бесстрашно выйдя из укрытия. Девушка и замужняя индианка, которая была даже на год или на два моложе Мэйбл, теперь открыто обменялись дружескими приветствиями, и первая поманила к себе приятельницу, хотя не знала, каким образом та переберется через протоку. Но, как оказалось, для Июньской Росы это не представляло затруднения, исчезнув на какой-то миг, она появилась в пироге, нос которой выдвинулся из-за куста, тогда как корпус все еще оставался скрытым в маленькой бухточке. Мэйбл уже хотела было подать ей знак переправиться, как вдруг услышала зычный голос звавшего ее дяди. Поспешно махнув рукой индианке, чтобы та спряталась, Мэйбл выскочила из чащи и побежала через поляну на зов; скоро она увидела всю компанию за завтраком; проголодавшийся Кэп с трудом оторвался от еды, чтобы позвать племянницу. Мэйбл мгновенно сообразила, что это самая подходящая минута для свидания с Июньской Росой, и под предлогом, что еще не успела умыться и причесаться, бросилась обратно к протоке и подала знак молодой индианке.

Июньская Роса все поняла; несколько бесшумных взмахов весла перенесли ее через протоку, пирога была укрыта в кустах острова, где помещался пост, и мгновение спустя Мэйбл уже вела подругу за руку через лесок к своей хижине. По счастью, хижина была укрыта от взора тех, кто сидел за завтраком, и девушки юркнули туда, никем не замеченные. Мэйбл как умела торопливо объяснила гостье, что скоро вернется, направилась к костру и, стараясь не выдать волнения, подсела к остальным; она не сомневалась, что спрятанная у нее в комнате Июньская Роса никуда без нее не уйдет.

— Семеро одного не ждут, Мэйбл, — изрек дядюшка, отправляя в рот огромный кусок жареной лососины, ибо если готовка на этой отдаленной границе была весьма примитивной, то сами яства, как правило, отличались изысканностью. — Семеро одного не ждут — это хорошее правило и подгоняет копуш.

— Я вовсе не копуша, дядя я уже час как встала и осмотрела наш остров.

— Тут и смотреть-то нечего, мисс Мэйбл, — сказал Мюр. — Лунди… впрочем, лучше величать его майор Дункан, — поправился он, покосившись на капрала и солдат, хотя те завтракали немного поодаль, — прямо сказать, не присоединил империю к доминионам его величества, когда завладел этим островком; вряд ли в смысле прибылей и доходов от него можно ожидать большего, чем от острова знаменитого Санчо,[42] того самого Санчо, о котором вы, несомненно, мастер Кэп, читали в часы досуга, особенно в штиль или когда были свободны от вахты.

— Я знаю, чтó вы имеете в виду, квартирмейстер: остров Санчо — коралловый риф недавнего образования, с таким отвратительным подходом, что в темную ночь и ветер грешнику лучше держаться от него подальше. Этот остров Санчо славится кокосовыми орехами и горькой водой.

— Не очень-то привлекательное меню на обед, — возразил Мюр, из уважения к Мэйбл сдерживая улыбку, показавшуюся было у него на губах, — а что касается доходов — что тот, что этот стоят друг друга. На мой взгляд, мастер Кэп, в стратегическом отношении место выбрано очень неудачно, и я уверен, что рано или поздно здесь что-нибудь да стрясется.

— Будем надеяться, что это случится не при нас, — заметила Мэйбл, — у меня нет ни малейшего желания изучать французский язык.

— Счастье еще, если это не окажется ирокезский, — заметил Мюр. — Я долго доказывал майору Дункану, что место это для поста никуда не годится, но разве такого упрямца переубедишь? И если первой причиной, побудившей меня сопровождать наш отряд, было желание по мере возможности оказаться полезным вашей племяннице и заслужить ее расположение, мастер Кэп, то вторая заключалась в том, чтобы проверить запасы нашего интендантства: тогда не возникнет ни малейшего повода для споров, как и что было израсходовано, если они достанутся неприятелю.

— Неужели вы считаете положение настолько серьезным? — спросил Кэп, с таким беспокойством ожидая ответа, что даже перестал жевать кусок дичи: отдавая должное и дичи и рыбе, он, как истый гурман, переходил от одного блюда к другому. — Разве нам угрожает такая опасность?

— Я не стану это утверждать, но не стану утверждать и обратное. Война всегда сопряжена с риском, а на аванпосте опасность, разумеется, больше, чем в лагере. Так что французы могут пожаловать сюда в любую минуту.

— И что тогда, черт побери, делать? Если на нас нападут, шестерым мужчинам и двум женщинам оборонять такой пост — гиблое дело, тем более что это французы и они позаботятся о том, чтобы нагрянуть сюда с превосходящими силами.

— Надо полагать, не только с превосходящими, но по меньшей мере с подавляющими силами. Конечно, можно по всем правилам военного искусства разработать диспозицию для обороны острова, но ведь у нас нет достаточно людей, чтобы выполнить такой план, сколько-нибудь подобающим образом. Во-первых, нужно выслать отряд на берег: он задержит высадку неприятеля; сильная группа должна быть брошена в блокгауз, играющий в данном случае роль опорного пункта, ибо к нему по мере продвижения французов будут стягиваться остальные отряды, и, наконец, вокруг крепости следует вырыть траншею, так как с точки зрения военной тактики и стратегии недопустимо, чтобы враг имел возможность подобраться к стенам крепости и минировать ее. Рогатки сдержат напор кавалерии; что же касается артиллерийского заслона, то под прикрытием того леска я бы расположил редуты. Летучие отряды оказали бы большую пользу, сдерживая продвижение неприятеля, а эти хижины, если обнести их частоколом и рвами, представляли бы удобные позиции для этой цели.

— Фью! — даже присвистнул Кэп. — Все это хорошо, квартирмейстер, но кто же, черт побери, даст нам людей для выполнения такого плана?

— Король, несомненно, мастер Кэп. Он заварил эту кашу, так пусть ее и расхлебывает.

— А нас всего шестеро! На словах все куда как хорошо получается. Вас мы пошлем на берег, чтобы помешать высадке; Мэйбл будет разить неприятеля своим острым язычком; стряпуху выставим в роли рогатки, сдерживающей напор кавалерии, капрал будет оборонять траншеи, трое солдат займут пять хижин, а я засяду в блокгаузе. Н-да! Хорошо вы умеете расписывать, лейтенант, вам бы живописцем быть, а не солдатом.

— Что ж, я только прямо и откровенно изложил вам положение. А если нет солдат, чтобы привести в исполнение этот план, тут уж не моя вина, а вина министров его величества.

— Но, если неприятель в самом деле явится, — осведомилась Мэйбл; помня о спрятанной в ее хижине гостье, она задала этот вопрос не из праздного любопытства, — что нам тогда делать?

— Мой совет, очаровательная Мэйбл, попытаться осуществить то, что принесло заслуженную славу Ксенофонту.[43]

— Насколько я вас понимаю, вы имеете в виду отступление?

— Врожденный здравый смысл, дорогая барышня, подсказал вам, что я имею в виду. Я знаю, ваш достойный батюшка дал некоторые указания капралу; он полагает, будто этими мерами можно удержать остров, если нас обнаружат французы! Но уважаемый сержант, хоть он ваш отец и превосходный унтер-офицер, все же не граф Стэр и не герцог Мальборо.[44] Я не собираюсь отрицать заслуг сержанта, но в то же время не вправе преувеличивать его достоинств, сравнивая с теми, кто пусть немногим, но все же его превосходит. Сержант Дунхем руководствовался сердцем, а не рассудком, когда отдавал эти распоряжения; впрочем, если пост падет, виноват будет тот, кто велел его здесь поставить, а не тот, кто обязан был его защищать. Опытный командир, как бы ни был он храбр, всегда обеспечит путь отхода на случай высадки французов и их союзников, и я посоветовал бы мастеру Кэпу, так сказать, адмиралу нашего флота, держать наготове шлюпку, если на худой конец придется очистить остров. На оставленной нам лодке имеется хороший парус, и, если подвести ее поближе и пришвартовать вон в тех кустах, мы сможем быстро погрузиться и, пройдя какие-нибудь пятьдесят ярдов, с чем, очевидно, согласится очаровательная мисс Мэйбл, окажемся в протоке между двумя ближними островами и будем скрыты от глаз тех, кто тут высадится.

— Все это так, мистер Мюр, но, может быть, французы сами явятся оттуда? Если это место так удобно для отступления, то оно не менее удобно для высадки.

— До этого они никогда не додумаются, — украдкой озираясь, с некоторым беспокойством отвечал Мюр. — Рассудительности не хватит. Французы — народ легкомысленный и нападают на авось, так что, если они вообще сюда пожалуют, их можно ждать с той стороны острова.

Разговор стал бессвязным, но по-прежнему вращался вокруг возможности нападения и того, как лучше это нападение встретить.

Мэйбл почти не прислушивалась, хотя ее несколько удивило, что лейтенант Мюр, считавшийся храбрым офицером, открыто предлагает отступить, тогда как долг и доброе имя ее отца требовали защищать остров. Однако мысли Мэйбл были настолько заняты нежданной гостьей, что, воспользовавшись первым удобным случаем, она встала из-за трапезы и поспешила к хижине. Предусмотрительно заперев дверь и задернув занавеску у единственного оконца, Мэйбл ласково обняла Июньскую Росу, или просто Росу, как ее обычно называли, и провела индианку в переднюю комнату.

— Я рада видеть тебя, Роса, — с приветливой улыбкой сказала Мэйбл милым своим голоском. — Очень рада тебя видеть! Но что привело тебя сюда и как тебе удалось найти этот остров?

— Говори не быстро, — сказала Роса, отвечая улыбкой на улыбку и пожимая маленькую ручку Мэйбл своей загрубевшей от работы, но тоже небольшой рукой. — Говори не быстро — так быстро очень.

Стараясь умерить нетерпение, Мэйбл повторила свои вопросы и настолько в этом преуспела, что та все поняла.

— Роса — друг, — отвечала индианка.

— Я верю тебе, Роса, от души верю, но зачем ты сюда пришла?

— Друг пришел видеть друг, — отвечала Роса, прямо глядя в лицо девушке и широко улыбаясь.

— Есть еще какая-то причина, не то ты побоялась бы сюда прийти, да еще одна. Ты ведь одна, Роса?

— Роса и ты, больше никто. Роса одна пришел, гребла пирога…

— Я надеюсь… я думаю… нет, я уверена, что это так. Ты ведь не стала бы со мной лукавить?

— Что такой «лукавить»?

— Ну, не предала бы меня, не выдала бы французам или ирокезам, Разящей Стреле, например?

Индианка решительно покачала головой.

— Не продала бы мой скальп?

Вместо ответа Роса обвила рукой тонкий стан Мэйбл и так нежно и любовно притянула ее к себе, что у нашей героини навернулись на глаза слезы. Женственная мягкость и теплота этой ласки отогнали у молодой и прямодушной девушки всякое сомнение в искренности индианки. Мэйбл ответила объятием на объятие, потом отстранила Росу от себя и, испытующе глядя ей в лицо, продолжала расспросы.

— Если Роса хочет что-то сказать своему другу, пусть говорит откровенно, — сказала она. — Мои уши открыты.

— Роса бойся, Разящий Стрела убивай Роса.

— Разящая Стрела ничего не узнает. — Однако, произнося эти слова, Мэйбл покраснела; ей стало совестно, что она уговаривает молодую индианку лукавить перед мужем. — Я хочу сказать, что Мэйбл ему не скажет.

— Он ломай голова томагавк.

— Этого не будет, дорогая Роса. Лучше ничего не говори, я не хочу, чтобы тебе грозила такая опасность.

— Блокгауз хороший место спать, хороший место живи.

— Ты хочешь сказать, что я спасу свою жизнь, если перейду в блокгауз? Уж наверное, Разящая Стрела не причинит тебе вреда, если ты мне это скажешь. Он не может желать мне зла, я никогда ничего плохого ему не сделала.

— Разящий Стрела не хочет зла бледнолицая красавица, — ответила Роса, отворачивая лицо, и хотя голос молодой индианки по-прежнему звучал мягко и ласково, в нем чувствовались грусть и робость, когда она еле слышно добавила: — Разящий Стрела люби бледнолицый девушка.

Мэйбл, сама не зная почему, покраснела, и на мгновение врожденная деликатность заставила ее прекратить расспросы. Однако ей необходимо было узнать больше: слова индианки пробудили в ней самые живые опасения.

— У Разящей Стрелы нет причин любить меня или ненавидеть. Он с тобой?

— Муж всегда с жена тут, — сказала Роса, прикладывая руку к сердцу.

— Ах ты милая! Но скажи, Роса, мне нужно идти в блокгауз сегодня, сейчас?

— Блокгауз очень хорошо, очень хорошо для скво. Блокгауз скальп не снимай.

— Боюсь, что я даже слишком хорошо тебя поняла, Роса. Ты хочешь говорить с отцом?

— Отец нет здесь: ушла.

— Ты не можешь этого знать, Роса. Видишь, на острове полно солдат.

— Нет полно, ушла. — Тут индианка показала Мэйбл четыре пальца. — Вот сколько солдаты!

— А Следопыт? Хочешь видеть Следопыта? Он может поговорить с тобой на твоем языке.

— Язык с ним ушла, — прыснула со смеху Роса. — Язык в рот.

Ребячески звонкий смех молодой индианки был так весел и заразителен, что Мэйбл, несмотря на всю свою тревогу, сама невольно рассмеялась.

— Ты, как видно, все о нас знаешь или думаешь, что знаешь. Но, если тут нет Следопыта, Пресная Вода говорит по-французски. Ты ведь знаешь Пресную Воду. Хочешь, я за ним сбегаю и приведу сюда, чтобы он с тобой поговорил?

— Пресная Вода тоже ушла, только сердце здесь, тут вот. — Индианка снова рассмеялась и, отведя взгляд, словно не желая смущать девушку, положила руку на грудь Мэйбл.

Наша героиня не раз слышала о редкой проницательности индейцев, об их удивительной способности, казалось, ни на что не обращая внимания, все подмечать, но неожиданный оборот, который вдруг принял разговор, застал ее врасплох. Желая переменить его и в то же время озабоченная тем, чтобы выяснить, велика ли угрожающая им опасность, Мэйбл встала и отошла от индианки — так она надеялась узнать побольше и избежать смущающих намеков.

— Тебе, Роса, видней, что можно и чего нельзя говорить мне, — сказала она. — Но я надеюсь, ты достаточно меня любишь, чтобы сказать мне все, что нужно знать. Мой дядя тоже на острове. И если ты мне друг, то должна быть другом и ему, мы не забудем, что ты сделала для нас, когда вернемся в Осуиго.

— Кто знать, может быть, никогда не вернуться? — Роса произнесла это с сомнением, как бы взвешивая шансы весьма неверного предприятия, а вовсе не с насмешкой или с угрозой.

— На то воля провидения. Но ты можешь помочь нам.

— Блокгауз очень хорошо, — только повторила индианка, напирая на два последних слова.

— Я это хорошо поняла, Роса, и проведу там ночь. Но ведь я могу сказать дяде, что это ты мне велела?

Июньская Роса вздрогнула и стала проявлять явные признаки беспокойства.

— Нет, нет, нет, нет! — зачастила она со стремительностью и пылом, перенятым у канадских французов. — Нельзя говори Соленый Вода. Он много болтай, длинный язык. Думай лес — вода, не понимай ничего. Говори Разящий Стрела, и Роса — умереть.

— Ты несправедлива к дяде, он тебя не предаст.

— Не понимай. Соленый Вода только язык, глаза нет, уши нет, нос нет — только язык, язык, язык!

Мэйбл не совсем разделяла это мнение, но, видя, что Кэп не пользуется доверием молодой индианки, не стала настаивать, чтобы дядя присутствовал при их разговоре.

— Ты, как видно, думаешь, что все о нас знаешь, — продолжала Мэйбл. — Ты что, уже раньше была на этом острове?

— Только пришел.

— Почему же ты так уверенно говоришь? А может быть, батюшка, Следопыт и Пресная Вода тут рядом и я, если захочу, могу позвать их.

— Все ушла, — убежденно произнесла индианка с благодушной улыбкой.

— Ну, ты этого никак не можешь знать, если не осмотрела весь остров.

— Хороший глаза видел, ушла лодка с солдаты, видел, ушла корабль с Пресной Вода.

— Значит, ты давно следишь за нами. Но ведь тех, кто остался, ты все равно не могла сосчитать.

Роса рассмеялась, опять показала четыре пальца, а потом только два больших; указывая на четыре пальца, она сказала: «красный кафтан», а на большие: «Соленый Вода», «офицер». Сведения были настолько точны, что Мэйбл стала сомневаться, вправе ли она отпустить свою гостью, если та не захочет объясниться подробнее. Но ей настолько претила мысль злоупотребить доверием, которое явно питало к ней это кроткое и любящее существо, что едва она надумала позвать дядюшку, как тотчас отвергла этот план, считая его недостойным и несправедливым по отношению к индианке. К тому же она была уверена, что Роса, если ее станут принуждать, будет упорно отмалчиваться и ничего не откроет.

— Так ты думаешь, Роса, — продолжала Мэйбл, отказавшись от своего намерения, — что мне лучше жить в блокгаузе?

— Блокгауз хороший место, скво. Блокгауз скальп не снимай. Толстый дерево.

— Ты говоришь с такой уверенностью, будто сама побывала в блокгаузе и осматривала стены.

Роса засмеялась, и, хотя ничего не ответила, вид у нее был лукавый.

— Знает ли еще кто-нибудь, кроме тебя, об этом острове? Ирокезы бывали на нем?

Роса помрачнела и осторожно огляделась, словно боясь, как бы ее не подслушали.

— Тускарора везде — Осуиго, здесь, Фронтенак, Мохок, — везде. Если видит Роса — убей.

— А мы думали, что никто не знает об этом острове и что здесь нам нечего бояться врагов!

— Ирокез глаза много.

— Одних глаз мало, Роса. Остров скрыт со всех сторон, так просто его не увидишь, из наших-то людей почти никто не знает к нему дорогу.

— Человек мог говори: есть ингизы — знать французски.

Мэйбл похолодела. Все подозрения, падавшие на Джаспера, которые она до сих пор с презрением отвергала, пришли ей теперь на ум, и это было так страшно, что на мгновение ей чуть не стало дурно. Однако, пересилив себя и вспомнив данное отцу обещание, Мэйбл с минуту ходила взад и вперед по комнате, думая, что ее нисколько не трогает предательство Джаспера, хотя в глубине души страстно желала верить в его невиновность.

— Я понимаю, что ты имеешь в виду. Роса, — сказала наконец Мэйбл. — Ты хочешь дать мне понять, что изменник сообщил твоим, где и как найти этот остров?

Индианка только усмехнулась — военная хитрость в ее глазах была скорее доблестью, чем позором; однако, верная своему племени, сама Роса открыла только то, что казалось ей необходимым. Ее целью было спасти Мэйбл, одну лишь Мэйбл, и она почитала излишним «приводить не относящиеся к делу аргументы», как принято говорить у адвокатов.

— Бледнолицая, теперь знай, — добавила она. — Блокгауз хорошо девушка; мужчина, воин — Роса все равно.

— Но мне-то не все равно: один из них мой дядя, которого я люблю, а другие — мои соотечественники и друзья. Я должна им сказать.

— Тогда Роса умирай, — спокойно возразила молодая индианка, однако в голосе ее послышалась печаль.

— Да нет же, они не узнают, что ты тут была! Но пусть будут настороже, тогда мы все сможем укрыться в блокгаузе.

— Разящий Стрела знать — видеть все, и Роса умирай. Роса пришла сказать друг, бледнолицая скво, не воин. Воин сам береги свой скальп. Роса скво и говори скво, не говори мужчин.

Мэйбл очень огорчилась таким заявлением своей приятельницы-дикарки. Роса — теперь в этом не могло быть сомнения — считала, что все сказанное ею должно остаться между ними. И Мэйбл не знала, в какой мере у индейцев соблюдение тайны считается вопросом чести, а главное, боялась, как бы самой не навлечь подозрений на Росу и не подвергнуть ее опасности. Все эти соображения промелькнули у нее в голове, и, чем больше она думала, тем больше терзалась. Роса тоже, должно быть, смотрела на дело серьезно: она подобрала повязку, которую уронила, когда взяла Мэйбл за руку, и, очевидно, собиралась уходить. О том, чтобы задержать ее, нечего было и думать, а оттолкнуть ее после того, как индианка стольким ради нее рискнула, казалось недостойным правдивой и честной Мэйбл.

— Роса, мы с тобой друзья! — с горячностью воскликнула она, обнимая благородную дикарку. — Тебе нечего меня бояться, никто не узнает, что ты здесь была. Но если бы ты могла подать мне какой-нибудь знак, предупредить, когда настанет опасность, чтобы успеть вовремя укрыться в блокгаузе и постараться спастись…

После недолгих колебаний — индианка в самом деле собиралась уйти — она тихо сказала:

— Принеси Роса голубь.

— Голубь? Но где же я возьму голубя?

— Хижина рядом принеси старый. Роса иди пирога.

— Кажется, я поняла тебя, Роса, но не лучше ли мне довести тебя до кустов, не то еще наткнешься на солдат.

— Выйди хижина — считай солдаты: раз, два, три, четыре, пять, шесть. — Тут Роса подняла шесть пальцев и засмеялась, — Все уходи с дорога — хорошо; все кроме один, — зови его в сторона. Потом петь и неси голубь.

Мэйбл подивилась уму и находчивости девушки и приготовилась выполнить ее просьбу. В дверях, однако, она задержалась и умоляюще взглянула на индианку.

— Может быть, ты мне все-таки еще что-нибудь скажешь, Роса?

— Теперь все знать: блокгауз — хорошо; голубь сказать; Разящий Стрела — убивай.

Последних слов было достаточно: могла ли Мэйбл дальше настаивать, когда гостья сама сказала, что расплатой за разоблачение тайны будет для нее смерть от руки собственного мужа? Мэйбл распахнула дверь и, махнув на прощанье рукой, вышла из хижины. Чтобы узнать, где находятся обитатели острова и не грозит ли Росе встреча с кем-нибудь из них, она прибегла к нехитрому способу, предложенному молодой индианкой. Не пытаясь узнать кого-либо в лицо или по одежде, она просто всех пересчитала: трое все еще сидели у костра, двое ушли в лодке, один из этих двух был Мюр. Шестой, ее дядя, неподалеку от костра преспокойно разбирал свои рыболовные снасти. Стряпуха, жена солдата, направлялась к себе в хижину, восьмая была она сама. Тогда Мэйбл, притворившись, будто обронила какую-то вещь, напевая песенку, повернула назад к хижине, нагнулась, делая вид, что поднимает что-то с земли, и затем уже поспешила к указанной Росой лачуге. Хижина полуразвалилась, и солдаты поста обратили ее в птичник для своей живности. Там помещалось и несколько дюжин голубей. Когда Мэйбл вошла, они пировали на куче пшеницы, привезенной с одной из разграбленных на канадском берегу ферм. Ее появление вызвало переполох, птицы захлопали крыльями и заметались по всей хижине, подняв такой шум и треск, будто забили в десяток барабанов, однако Мэйбл без особого труда поймала старого сизяка и, сунув его за пазуху, прошмыгнула с добычей к своей хижине. Достаточно было одного взгляда, чтобы убедиться, что хижина пуста, и Мэйбл, не заходя в нее, побежала на мыс. Прячась за кусты и деревья, ей нетрудно было пробраться туда незамеченной. Роса уже сидела в пироге. Она взяла у Мэйбл голубя, запихнула его в корзину собственного плетения и, повторив «блокгауз — хорошо», так же бесшумно, как причалила, вывела пирогу из кустов и пересекла узкую протоку. Мэйбл немного постояла, тщетно дожидаясь какого-нибудь прощального знака или дружескою приветствия индианки. На всех ближних островах царила такая мертвая тишина, словно никто и не нарушал никогда величественного покоя и безмолвия природы. Мэйбл не уловила ни шороха, ни звука, предвещавших близость опасности, о которой говорила Роса.

Однако, когда Мэйбл возвращалась с мыса, ее поразило одно незначительное обстоятельство. В другое время она не обратила бы внимания на такой пустяк, но теперь, когда у нее возникли подозрения, это привлекло к себе ее настороженный взгляд. С нижней ветки низкорослого дубка свешивался лоскуток красной шерстяной серпянки, обычно идущей на корабельные флаги; тряпица была привязана с таким расчетом, чтобы при малейшем ветерке она развевалась наподобие вымпела.

Даже Роса не могла бы быстрее сопоставить факты и оценить все значение этой находки для безопасности отряда, чем это сделала встревоженная Мэйбл. Она сразу сообразила, что лоскут виден с соседнего острова, что дубок находится по пути от ее хижины к пироге, и что Роса, конечно, должна была пройти мимо него, или даже под ним, и что это, по всей вероятности, сигнал, сообщающий какие-нибудь важные сведения о лучшем способе нападения тем, кто притаился в засаде где-то неподалеку. Сорвав тряпицу с дерева, Мэйбл поспешила к лагерю, сама еще не зная, как велит поступить ей долг. Неужели Роса хитрила? Но все поведение, облик, нежное внимание индианки, да и самый нрав ее, который полюбился Мэйбл еще в пути, противоречили такому предположению. Затем ей вспомнились намеки о бледнолицых красавицах, которыми восхищается Разящая Стрела, смутно представился его тяжелый взгляд, и явилось неприятное сознание того, что мало найдется супруг, питающих особую приязнь к своим соперницам. Эти не отличавшиеся ни стройностью, ни четкостью образы и обрывки мыслей беспорядочно пронеслись в уме нашей героини, учащая биение ее сердца и ускоряя шаг, но не принесли за собой быстрого и ясного решения, которыми обычно завершались размышления Мэйбл. Она торопливо направлялась к хижине стряпухи с намерением немедленно забрать ее с собой в блокгауз, раз уж ей нельзя предупредить остальных, как вдруг голос Мюра заставил ее замедлить шаг.

— Куда вы спешите, очаровательная Мэйбл? — окликнул он ее. — И почему чураетесь общества? Уважаемый сержант сочтет меня попросту невежей, если узнает, что дочка его гуляет по утрам одна, без провожатого, тем более что ему хорошо известно мое страстное желание с утра до вечера сопровождать вас и быть вашим рабом.

— Мистер Мюр, вы ведь имеете здесь какую-то власть? — сказала, останавливаясь, Мэйбл. — Скажите, должен капрал подчиняться вам, раз вы старше его чином?..

— Не знаю, право, не знаю… — прервал ее Мюр с нетерпением и явным беспокойством, которые Мэйбл в другую пору не преминула бы отметить. — Приказ есть приказ, дисциплина есть дисциплина, а власть — власть. Ваш почтенный батюшка обидится и будет на меня в претензии, если я вмешаюсь и посягну, так сказать, на лавры, которые он надеется стяжать; а я не могу приказывать капралу, не приказывая одновременно сержанту. Посему самое разумное для меня в этой экспедиции — держаться в тени, как частное лицо. Так оно, собственно, и было предусмотрено всеми, начиная с самого Лунди.

— Я это знаю. Может быть, это и правильно. Да я и не хотела бы чем-либо огорчать батюшку, но вы могли бы повлиять на капрала для его же блага.

— Это как сказать, — ответил Мюр с чисто шотландской уклончивостью. — Я куда с большей уверенностью пообещал бы повлиять на капрала, если бы уговаривал его действовать себе во вред. Человек — странное существо, обворожительная Мэйбл, и влиять на своего ближнего для его же блага — самая трудная из задач, тогда как обратное — необыкновенно легко. Не забывайте этого, дорогая, и пусть это послужит вам в назидание. Но что это вы вертите в своих пальчиках, как вертите, да будет дозволено заметить, всеми мужчинами?

— Всего-навсего шерстяную тряпочку, что-то вроде флажка, — пустяк, о котором и говорить бы не стоило в такую важную минуту… если б…

— Пустяк! Не такой уж это пустяк, как вам, может быть, кажется, мисс Мэйбл. — И, взяв у нее лоскут, Мюр расправил его в руках, причем лицо его сделалось серьезным, а взгляд озабоченным. — Ведь не в овсяной же каше вы его нашли, Мэйбл Дунхем?

Мэйбл коротко рассказала, как и где нашла лоскут. Слушая девушку, квартирмейстер беспрестанно переводил взгляд с лоскута на лицо нашей героини и снова на лоскут. Было совершенно очевидно, что у него возникли какие-то подозрения, а на кого эти подозрения направлены, он и сам не замедлил сказать.

— В этом отдаленном краю, Мэйбл Дунхем, навряд ли разумно выставлять напоказ наши знамена и флаги, — сказал он, со зловещим видом покачивая головой.

— Я и сама так думаю, мистер Мюр, и унесла этот флажок, чтобы он невзначай не открыл наше присутствие неприятелю, пусть даже тряпицу повесили без всякого злого умысла. Вы не считаете, что нужно уведомить об этом обстоятельстве дядю?

— Не вижу необходимости, прелестная Мэйбл, ибо, как вы справедливо заметили, это «обстоятельство», а обстоятельства и без того не дают покоя почтенному моряку. Но этот флаг, если его можно назвать флагом, взят с судна. Такая вот реденькая шерстяная ткань, так называемый флагдук, идет на корабельные флаги, а наши знамена, знамена пехоты, шьются из шелка или крашеного полотна. Между прочим, он удивительно походит на вымпел «Резвого». И теперь я припоминаю, что одна из косиц вымпела была отрезана.

У Мэйбл упало сердце, однако у нее хватило самообладания промолчать.

— Это надо будет расследовать, — продолжал Мюр. — Может быть, все же стоит обсудить это дело с мастером Кэпом — ведь более верного подданного его величества трудно сыскать во всей Британской империи.

— Я сочла это столь серьезным предупреждением, что хочу перебраться в блокгауз вместе с нашей стряпухой.

— Не считаю это разумным, Мэйбл. При нападении враг прежде всего атакует блокгауз, а здание, надо сознаться, плохо приспособлено, чтобы выдержать осаду. Если вы разрешите мне высказать свое мнение в столь щекотливом вопросе, то я посоветовал бы вам бежать к лодке — она, как вы могли заметить, стоит как нельзя более удобно, чтобы уйти через противоположную протоку, где через две-три минуты ее скроют из виду острова. На воде следов не остается, как сказал бы Следопыт, а здесь, по-видимому, такая уйма проток, что скорее можно надеяться на спасение. Я всегда считал, что Лунди идет на слишком большой риск, занимая такой далеко выдвинутый и незащищенный пост.

— Сейчас поздно об этом сожалеть, мистер Мюр, нам надо подумать о собственной безопасности.

— И о чести короля, прелестная Мэйбл. Да, славой оружия его величества и его славным именем ни в коем случае нельзя пренебрегать.

— Тогда, мне кажется, всем нам следует обратить наши взоры на то укрепление, которое было выстроено для поддержания этой славы, а не на лодку, — произнесла с улыбкой Мэйбл. — А потому, мистер Мюр, я за блокгауз и намерена ждать там возвращения отца с его отрядом. Он очень огорчится, когда, вернувшись после удачной вылазки в полной уверенности, что и мы так же честно выполнили свой долг, обнаружит наше бегство…

— Нет, нет, бога ради, не поймите меня превратно. Мэйбл! — всполошившись, перебил ее Мюр. — Я вовсе не хочу сказать, что кто-либо, кроме вас, женщин, должен бежать в лодке. Долг мужчин достаточно ясен, и я с самого начала решил отстаивать блокгауз или же пасть в бою.

— И вы полагали, мистер Мюр, что мы, две женщины, сможем уйти от преследования индейской пироги на этой тяжеленной шлюпке, когда нам и весел даже не поднять…

— Ах, прелестная Мэйбл, любовь редко уживается с логикой, страх и беспокойство за дорогое существо хоть кого лишат рассудка. Глядя на вас, я помышлял только о средствах вашего спасения и не подумал, в силах ли вы управиться с ними. Но не будьте жестоки, дивное создание, и не вменяйте мне в вину мучительную тревогу за вас!

Мэйбл надоели его излияния. Мысли ее были слишком поглощены утренним происшествием и грозящей опасностью, чтобы выслушивать объяснения в любви, которые даже в веселые минуты показались бы ей докучными. Она поспешно простилась со своим вздыхателем и двинулась было к хижине стряпухи, но тут Мюр, положив ей на плечо руку, остановил ее.

— Еще одно слово, прежде чем вы меня покинете, Мэйбл, — сказал он. — Этот флажок может иметь, а может и не иметь никакого скрытого значения. Если это сигнал, то не лучше ли, поскольку теперь мы о нем знаем, повесить его на старое место и понаблюдать, не случится ли чего, что помогло бы нам раскрыть заговор? Ну, а если он ничего не обозначает, то ничего и не случится.

— Все это так, мистер Мюр, но, даже если лоскут попал туда случайно, он может указать неприятелю, где расположен пост.

Не тратя больше времени на разговоры. Мэйбл бегом устремилась к хижине стряпухи и вскоре скрылась из виду. Квартирмейстер с минуту стоял на том же месте и в той же позе, в какой Мэйбл его оставила, глядя вслед поспешно удалявшейся девушке, потом перевел взгляд на лоскут флагдука, который он все еще держал в руках, всем своим видом являя нерешительность. Однако на этом его колебания кончились. Вскоре он уже стоял под дубом и привязывал миниатюрный флажок к ветке. Однако, не зная, откуда Мэйбл его сняла, он приладил тряпицу так, что она была еще виднее с воды и почти совсем незаметна с острова.