Следователь и Демон

Часть 3-2

…Утро выдалось солнечным и очень теплым.

Следователь, фыркая от удовольствия, умывался, забравшись с головой в уличный рукомойник, прибитый к столбу около флигеля. Он сопел, яростно тер лицо куском ароматного французского мыла, отдувался и вообще всячески выражал свое удовлетворение процессом.

«Дукат» — самый дорогой из существующих в мире коньяков (исключая коллекционные экземпляры), не оставил и следа похмелья. Возможно, думал Фигаро, этим и объяснялась его цена. Более того: следователь чувствовал себя бодрым, веселым и готовым к подвигам.

Усадив Гастона за гостевые книги, любезно предоставленные Малефруа, он справился насчет затребованных им вчера материалов. Узнав, что нужные ему бумаги еще не прибыли, Фигаро с легким сердцем натянул сапоги, закинул на спину ружье и отправился на прогулку. У него, в случае чего, было железное оправдание: как следователю ДДД ему нужно было изучить эфирные искажения в месте предполагаемого обитания драугира.

Эфир сегодня утром колебался в совершенно блаженном режиме: растрепанное солнце ярко светило в безоблачном небе, теплый ветерок нежно трепал волосы, а сизая дымка, поднимавшаяся над болотистыми низинами, пахла чем-то таинственным и чудесным, от чего хотелось сесть на яхту и уплыть к далеким неизведанным берегам.

Ну, или хотя бы, перекусить где-нибудь на природе.

Следователь весело шагал по склону холма, насвистывая легкомысленный мотивчик и лихо отмахивая рукавом. Он был в очень хорошем настроении и собирался полной мерой вкусить прелестей дикой природы Черных Прудов. Даже въедливый Артур сегодня, казалось, растерял большую часть своей желчности; призрак, став почти прозрачным, кружил вокруг Фигаро, то и дело отпуская ценные замечания по поводу утиной охоты.

— …на подсадную весной приманивать неэффективно. И вообще сейчас бьют только селезней. Так, во всяком случае, было раньше. Шлепнешь утку — штраф… Но вас-то, ясен пень, никто штрафовать не будет — ишь, с королями пьянствует… Так вот: охотиться лучше всего с хорошей псиной…

Вскоре Фигаро заметил, что довольно далеко отошел от главной дороги, соединяющей лесничество с «Аллеями». Но его это не особо взволновало: заблудиться в этих местах мог только слепой. К тому же место, где он, неожиданно для себя, оказался, было очень милым: справа глубокий темный пруд, слева — маленькие живописные полянки, на которых уже зеленела нежная весенняя трава. Он обошел огромное дерево, много лет назад поваленное бурей, прошлепал по небольшой низине, залитой талой водой и вдруг…

Впереди местность резко распахивалась широким пустырем: до самого пруда, к темной воде которого льнули низкие ивы, не было ни кустов, ни даже травы — только голая земля. Тут когда-то пустили пал; крошки серого пепла еще виднелись среди комьев влажной земли. А у самой воды, на берегу…

Высокая темная фигура. Черные волосы, черное платье, черная лента в волосах.

Фигаро задушено вздохнул, подобрался, собирая силу для колдовского удара, но вовремя остановился. Кем бы ни был Черный Менестрель, вряд ли он одевался в охотничий костюм от Карины Крузейро.

Тем более, в женский.

…Девушке на берегу было, от силы, лет двадцать. Ее темно-каштановые волосы, поначалу показавшиеся следователю черными, были довольно коротко — до плеч — острижены и убраны под аккуратный беретик, который Фигаро, в нервной горячке, принял за широкую ленту. Лишь несколько непослушных прядей торчали на затылке, чуть касаясь высокого бархатного воротника.

Девушка резко взмахнула рукой и по воде, щелкая, запрыгало что-то маленькое и светлое.

— Один, два, три, четыре… — принялась считать незнакомка. Голос у нее был очень приятный, но высокий, почти детский.

— Восемь, — сказал следователь, подходя к кромке воды (призрак предусмотрительно куда-то упорхнул, но Фигаро был уверен, что старый склочник внимательно наблюдает за ним).

— Девять! — девушка обернулась и весело погрозила Фигаро пальцем. — Первый раз тоже считается. А то б он просто утонул.

— О… — следователь огляделся. — А откуда у вас голыши? Ну, эти плоские камушки? На берегу их нет.

— А я их с собой взяла, — девушка засмеялась. — Они в фонтане лежат, а для чего — непонятно… Вот, держите.

Она протянула Фигаро широкий плоский камень молочно-белого цвета с редкими розовыми вкраплениями. Следователь хмыкнул, но камень взял, и, лихо, по-пиратски, гикнув, швырнул его в воду.

— Один, два…

— Три, четыре…

— Пять… Десять… Ого! Двенадцать! — Девушка уважительно присвистнула. — Да вы профессионал! — Она протянула руку, с которой предварительно сорвала тонкую черную перчатку. — Лиза.

— Просто Лиза? — Фигаро, улыбаясь, пожал тонкую девичью ладонь.

— Просто Лиза, — она решительно кивнула головой.

— Ну, тогда я — просто Фигаро.

Она опять засмеялась.

— Ну, вы скажете: «просто Фигаро»! О вас уже вся округа знает. Вы следователь ДДД, охотник на нечисть.

— Ну, — следователь усмехнулся, — сейчас я охотник на уток. Я в отпуске.

— У вас бывает отпуск?

— Я… — Следователь растерялся. — Ну, я стою перед вами с ружьем и до места ближайшего потенциального расследования, надеюсь, верст двести… А почему вы думаете, что я не могу быть в отпуске?

— Нет, почему. Верю. Но вы живете в одной усадьбе с Фунтиком. А вокруг Их Величеств работа, кажется, образуется из воздуха.

— М-м-м… Знаете, вы не так уж далеки от истины… Ну, ладно, допустим, я — охотник на нечисть. А вы?

Лиза тряхнула головой, и длинная челка вывалилась из-под бархатного беретика, смешно прикрыв глаза.

— Я историк.

— В ваши-то годы?!

Она хихикнула.

— Если это попытка сделать комплимент, то она странная, скажу я вам. Не знаешь, обижаться на вас или заливаться краской.

— Залейтесь краской. Я хочу посмотреть, как это у вас получится.

Она комично надула щеки, изображая предельное напряжение тела и духа.

— Вот, кажется, получилось…

— Нет, не получилось.

— Вот так всегда… Но я старше, чем вам кажется. И историк я всего только начинающий, к тому же, довольно узкий специалист. В основном, Первая реформация и Большой Раскол, хотя по Средним векам тоже могу пройтись.

— Давайте лучше пройдемся по берегу.

— Отличная мысль! — девушка восторженно захлопала в ладоши. — Проводите меня до дороги.

— С удовольствием… А где вы остановились?

— В «Старых Кленах». Это там… — она махнула рукой в сторону низких холмов на севере. — Довольно далеко отсюда, но я люблю гулять… Заходите как-нибудь в гости, когда отмучаетесь с Фунтиком.

— А откуда вы знаете… — Фигаро прикусил язык, но было уже поздно.

— Ага! — Лиза торжествующе взмахнула в воздухе беретиком. — Да здравствую я! Я же говорила, что у вас с королем какое-то дело. А, значит, вы не в отпуске, а просто сбежали пострелять уток.

Следователь, против воли, покраснел.

— Я…

— Да наплюйте. Вы все правильно сделали. Государственные дела — скучная штука… Хотя вы же гоняете колдунов и всяких… — она помахала рукой — всяких монстров. Так что у вас работа не такая уж и скучная.

— О, и не говорите… Кстати, а может быть я провожу здесь расследование, а?

Она сделала большие глаза.

— В этих болотах есть что-то интересное? Ой, расскажите, прошу вас!

— Я, ну… — начал было следователь, но тут Лиза неожиданно рванула его за рукав, увлекая в заросли высоких камышей.

— Эй!..

— Тихо! Прячьтесь!

— У меня, кажется, сапог протекает… Ну вот, точно протекает…

— Глядите вон туда! На склоне холма, чуть дальше просеки…

Фигаро, сощурившись, присмотрелся туда, куда указывала девушка.

— А… У вас хорошее зрение!.. Вон тот тип в зеленом сюртуке?

— Вы отсюда видите, что он зеленый? Тогда у вас зрение получше моего… Это Клерамбо, этот занудный скрипач.

И точно: на той стороне пруда, шагов за триста от их укрытия, по покатому склону шагал Астор Клерамбо, размахивая длинной прогулочной тростью. Музыкант явно куда-то спешил и совершенно точно не успел заметить Фигаро и Лизу.

— Куда это он чешет? — пробормотал следователь. — Хоть бы сапоги надел; изгваздается же с ног до головы…

— Не важно. Хорошо, что он нас не видел. — Лиза поежилась. — Он странный.

— Клерамбо? Он не странный, он просто дурак.

— О нет, Фигаро, вы не правы. Он не дурак. Но он очень хорошо притворяется дураком.

— Почему вы так решили?

Лиза вздохнула.

— Он ездит сюда уже года три подряд. Весной и осенью, каждый сезон. Бродит по холмам, по болотам… Я пару раз говорила с ним. Он разговаривает как напыщенный псих, но иногда забывается и тогда сразу становится видно, что он — просто притвора. К тому же, довольно сообразительный и хитрый… Он утверждает, что в этих местах живет призрак, охраняющий несметные сокровища и что нужно лишь знать правильное слово, чтобы заставить открыть его свою тайну… Бред, короче говоря.

— Призрак, значит… — почти пропел Фигаро. — Сокровища… Вот оно как…

— Я же говорю — чушь. Даже я знаю, что призраки сокровища не сторожат. Этим занимаются живые мертвецы.

— Ну, строго говоря, вы правы, однако если зона локальных манифестаций призрака находится где-то рядом с пиратским сундуком — а такое вполне возможно, учитывая, как пираты любят резать глотки — то призрак будет витать у сундука.

— Пираты? В этих болотах?

— Ну, это же просто пример…

Лиза засмеялась.

— Фигаро, в этих краях, действительно, есть пара курганов. Но их разграбили еще до Первой Реформации. А эти болота были когда-то большим озером, но оно не было судоходным. Здесь не было военных театров, через эти места не ходили торговые караваны, тут даже разбойников в лесах никогда не водилось, можете себе представить? Даже пятьсот лет назад это были охотничьи земли местных аристократов, а они, особенно после Раскола, еле сводили концы с концами. Знаете: титулов много, а денег мало. Откуда здесь взяться кладам?.. Клерамбо врет как сивый мерин; просто у него… м-м-м… легенда такая. Он изображает психа, и истории у него тоже должны быть немного того… — она покрутила пальцем у виска. — Ну, идем. А то и вправду ногам мокро…

Они выбрались из камышей, поднялись на склон и следователь увидел широкую грунтовую дорогу, ведущую к узкому мосту, переброшенному через пруд там, где берега сжимали темные воды узким корсетом. Дальше дорога, петляя, шла на север, исчезая под черной полосой далекого леса.

— Вот мы и пришли. — Лиза протянула Фигаро руку. — Дальше я сама. Спасибо за прогулку, господин следователь… Вы, кстати, завтра будете в этих местах?

— Не исключено, — Фигаро улыбнулся.

— Приходите во второй половине дня. Я часто тут гуляю.

— О! Ну, разумеется… Я…

— А это, похоже, за вами. — Лиза подняла руку и указала на южный холм.

Фигаро обернулся.

По дороге, разбрасывая комья грязи, неслось керосиновое ландо: шикарный «XLS-Mersedes» с откидной крышей. Фигаро подумал, что немецкая самоходка смотрится на разбитой грунтовой дороге как балерина на лесоповале; казалось, что прыгающий по кочкам хрупкий механизм вот-вот развалится на части.

Лиза помахала следователю рукой и исчезла в зарослях терновника на противоположной стороне дороги. Фигаро усмехнулся, помахал в ответ, достал трубку и принялся ее набивать, ожидая, когда ландо взберется на холм и гадая, способно ли несчастное устройство на такой подвиг в принципе.

У него получилось. Ландо, стреляя двигателем, остановилось и следователь увидел, что за баранкой сидит одетый в зеленый охотничий костюм Малефруа.

— Фигаро! — заорал он, размахивая руками, — слава всем силам, я вас нашел! Забирайтесь сюда быстрее!

Следователь, вскарабкавшись по ажурным ступенькам, пыхтя и отдуваясь, втиснулся на узкое переднее сиденье.

— Что случилось? — проворчал он, пытаясь умостить ноги так, чтобы колени не закрывали уши. — В усадьбе пожар?

Малефруа сдал назад, лихо развернул ландо и дернул рычаг газа. Машина, жалобно заскрипев, понеслась вниз по склону.

— Пропал Штернберг. Его никто не видел с самого утра… Вы, кстати, не видели?

— Нет, — покачал головой следователь, чувствуя смутную тревогу, — не видел. Я, правда, видел музыканта…

— Клерамбо я и сам видел, — отмахнулся хозяин «Аллей». — И охрана короля тоже. Он отправился на прогулку или что-то в этом роде. А Штернберг не покидал усадьбы… Держитесь за поручень, Фигаро. Сейчас будет трясти…

Во дворе усадьбы, в беседке, потемневшей от времени и явно нуждавшейся в покраске, их уже ждали. Король и министр о чем-то оживленно спорили; мадам Воронцова, кутаясь в черную шаль, сидела в уголке с книжкой на коленях. Немного поодаль нервно курили папиросы два неприметных господина в штатском — личная охрана Фунтика.

Когда ландо Малефруа выехало на подъездную дорожку, все тут же выбежали навстречу. «Почетный эскорт», подумал следователь. «Не хватает красной дорожки и оркестра».

— Господа и дамы, — сказал он, спрыгивая на землю, — что за паника? Генерал не объявлялся?

— Нет, — нервно тряхнул головой министр, — пока не было.

— А вы уверены, что он не покидал дом?

— Фигаро, я вас умоляю. — Король закатил глаза. — Мои люди следят за усадьбой круглые сутки. — Штернберг не выходил… Или вышел так, что его умудрились не заметить. В этом случае кто-то будет иметь очень бледный вид…

— Вы все осмотрели?

— Кухня, флигель, помещения прислуги, кабинет Малефруа — его нигде нет.

— А гостевые комнаты?

— Что, простите?.. А, я понял… Нет, у себя в комнате генерала тоже нет.

— А в других?

— Я, признаться… — король покраснел.

— Ясно, — вздохнул Фигаро. — Идем, господа. Мне понадобятся ключи от ваших… хм… номеров.

— Не думаете же вы, — Мари Воронцова пожала плечами, — что генерал спрятался у меня под кроватью?

— Нет, мадам, — следователь покачал головой, — это вряд ли. Но если вы обыскали все остальное… Хотя остается, если я правильно понял, еще и чердак.

— На чердаке я тоже смотрел, — сказал Фунтик. — У них там, кстати, стоит чучело настоящего медведя!.. Черта с два теперь выйду в лес без ружья…

— Пусто, — сказал Фигаро, осматривая свою комнату. — И даже убрано.

— Это потому что вы не заперли дверь, — кивнул Малефруа. — Прислуга считает это распоряжением к уборке.

— А, вот оно что… Госпожа Мари?

— У меня никого нет. И тоже, кстати, убирали.

— У меня тоже пусто, — король подошел, вертя ключ на пальце. — И у музыканта никого; он вообще оставил дверь нараспашку.

— Господа! — Рамбо подошел, озадаченно потирая лоб, — моя комната заперта!

— Ну так откройте.

— Вы не поняли, — терпеливо покачал головой министр. — Я не запирал ее. Но сейчас двери закрыты на замок. И я не могу его открыть — ключ я оставил в скважине с той стороны.

— Может, дверь захлопнул сквозняк?

— Исключено, — покачал головой Малефруа. — То есть, сквозняк, конечно, мог захлопнуть дверь, но здешние замки не запираются сами по себе — только вручную.

— А ну-ка… — Фигаро подошел к двери комнаты министра и присел на корточки. — Да, все верно — ключ в замке с той стороны… — Он встал, одернул плащ и повернулся к хозяину усадьбы. — Клод, у вас есть запасной ключ?

— Нет, — покачал головой тот, — но у меня есть универсал. Он отпирает здесь все двери.

— Отлично! — Следователь постучал в дверь. — Господин генерал!.. Штернберг! Вы там? Открывайте!

Тишина.

— Ждите здесь.

Фигаро сбегал в свою комнату и вернулся с извлеченным из саквояжа кожаным тубусом на застежках. Открыл его — в свете газовых рожков тускло сверкнули отмычки — достал длинный тонкий щуп и, немного посопев у замка, вытолкнул ключ из скважины. Взял у Малефруа универсал, похожий на хитрый слесарный инструмент, вставил его в замок, повернул… и дверь не сдвинулась с места.

— Что за черт… Ага, вот оно что: заперто с той стороны на крючок… Минуточку…

Еще несколько манипуляций со щупом, и крючок выскочил из петли. Дверь открылась, и…

— О бо-о-оже-е-е… — Мари Воронцова задушено всхлипнула, пряча лицо в складках королевского пиджака. Фунтик обнял ее, скорее рефлекторно, чем в попытке утешить; лицо короля было бледнее штукатурки.

В комнате на полу, вцепившись руками в ковер, лицом вниз лежал генерал Штернберг. Большое алое пятно, расплывшееся под его грузным телом и валявшийся в паре дюймов от правой руки генерала пистолет не оставляли ни малейших сомнений — оказывать первую помощь уже поздно.

— Никому не входить! — Фигаро резко взмахнул рукой. — И никому не выходить из коридора!.. Клод, когда я закончу предварительный осмотр, вы немедленно телеграфируете в старгородскую жандармерию. А пока что…

Следователь вошел в комнату, мягко, точно кот, ступая по пушистому ковровому ворсу, одним движением запястья наколдовал свет и склонился над телом.

— Так… Камин еще теплый, но еле-еле… Трупное окоченение… угу… Его убили часов семь-восемь назад, еще до восхода солнца. Точнее сказать не могу.

— Убили? — Малефруа выглядел озадаченным. — А как тогда убийца запер дверь изнутри?

— Пока не знаю. Но это точно не самоубийство. — Фигаро аккуратно перевернул тело на спину. — Ну да, совершенно точно. Выстрел в сердце. Военные, как правило, стреляются в голову… Но не в этом суть. Края раны не обожжены, на рубахе нет следов пороха. Стреляли не в упор, хотя и с близкого расстояния.

— Откуда вы знаете? — нервно спросил министр.

— Комната небольшая. А убийца должен был находиться в комнате. То есть, не далее, чем за десять шагов от генерала… Но выстрел все равно хорош. Я бы сказал, снайперский… Господа, у кого из вас при себе есть оружие?

— Я не ношу с собой. — Король развел руками. — Да и смысл?

— Я тоже. — Малефруа кивнул. — Но в комнате наверху у меня есть винтовка…

— Это не винтовочная пуля. Успокойтесь, Клод.

— Я тоже без оружия, — министр сглотнул. — А зря, наверное.

Мари Воронцова пожала плечами, открыла сумочку из крокодиловой кожи и извлекла на свет револьвер с коротким толстым стволом.

Следователь присвистнул.

— «Беретта»? Пятизарядный?

— Я ношу его с собой для самообороны. Никогда раньше не пользовалась.

— Хм… А стрелять-то вы умеете?

Она кивнула.

— Раз в неделю я хожу в тир господина Борна. У меня пятый разряд по стендовой стрельбе.

Министр присвистнул.

— Пятый? Это вы, стало быть, мышь за пятьдесят шагов прихлопнете?

— Я никогда не стреляла по живому существу. — Мари всхлипнула. — Так что, наверно, зря ношу оружие вообще.

Следователь подошел к ней и аккуратно взял из рук пистолет. Откинул барабан, осмотрел капсюли — все патроны были на месте — и понюхал ствол.

— Из этого давно не стреляли… Если вообще когда-либо стреляли… Я вам верю. Но вернемся к убитому.

Он подошел к телу, вытащил из кармана платок и бережно поднял оружие, лежавшее на ковре.

— Заба-а-а-авно… Весьма забавно! Это немецкий «Вальтер-SST», армейский. Исключительно мягкая отдача, очень точный и очень-очень тихий… Та-а-ак… Ствол перфорирован, очевидно, в кустарных условиях. Таким образом, получился как бы дополнительный глушитель… И, судя по размеру входного отверстия пули, это как раз и есть орудие убийства. — Следователь вздохнул. — Жаль, очень жаль…

— Почему жаль? — Король заинтересованно рассматривал пистолет в руках Фигаро, не заходя, впрочем, в комнату.

— Да потому что «ствол», скорее всего, трофейный. Номер не вытравлен, но, зуб даю, он нам не поможет.

— Минуточку… — Это была мадам Воронцова. Ее бледное, напряженное лицо комично сморщилось; она из всех сил старалась не смотреть на тело генерала. — Я прошу прощения, господин следователь…

— Я вас слушаю, мадам.

— Там, — она указала пальцем в стену, — моя комната. Сегодня ночью… точнее, уже утром — было около половины шестого, я проснулась… Я очень чутко сплю из-за… ну…

— Из-за кошмаров, — кивнул Фигаро. — Я понимаю.

— Да… Так вот, мне показалось, что меня разбудил какой-то звук. Что-то вроде удара деревяшкой по столу — бамс! — Она резко махнула кулачком, словно ударяя по чему-то невидимому.

— Вам показалось, или вы в этом уверены? — голос следователя был мягким, но в глазах явно читался скепсис.

— Мне могло показаться, не спорю. Но вот то, что я услышала потом, мне точно не показалось. Я уверена, что кто-то несколько раз хлопнул дверью этой комнаты. Как будто вошел и сразу же вышел.

— Хм… — Фигаро немного подумал. — Вы услышали хлопки двери сразу, как только проснулись?

— Нет, — она покачала головой, — минут через пять после этого. Тогда я не обратила на это внимания. Мало ли, вдруг кому-то среди ночи понадобилось в уборную…

— Эм… — Рамбо пожал плечами. — Я, действительно, выходил ночью из комнаты… И, да, — я выходил именно в уборную. — Он развел руками. — Извините, что разбудил. Вот только никого в моей комнате тогда не было.

— Кстати, — Фигаро поднял палец, — а почему вообще генерал мог перед смертью зайти в вашу комнату?

— Понятия не имею. — Министр нервно дернул подбородком. — Может, он просто ошибся дверью?

— Ошибся? — Фигаро хмыкнул. — Комната генерала в самом начале коридора, у лестницы. Ваша комната — в конце коридора. Не представляю, как можно было ошибиться.

— Вы намекаете, что… — Рамбо медленно стал наливаться дурной кровью.

— Спокойно, господа! — Следователь поднял руки. — Спокойно! Позвольте прояснить ситуацию: в усадьбе убили человека. При этом алиби нет ни у кого из присутствующих здесь, даже у меня. Однако из нас всех, как это ни прискорбно, проще всего арестовать именно меня, следователя ДДД. Все остальные либо чересчур знатны, либо слишком богаты… Извините, но будем называть вещи своими именами… Поэтому я нахожусь в очень щекотливой ситуации…

— Фигаро, — король криво усмехнулся, — послушайте. Арестовать, допустим, меня вам, действительно, было бы проблематично. Не уверен, что это вообще возможно, между нами говоря… Но суть в том, что я не убивал генерала. Потому что занимался тем же, что и вы — дрых у себя в комнате, нажравшись как свинья.

Следователь покраснел.

— Скажу больше: если бы генерал чем-то мне досадил, я бы не стал в него стрелять, как в дешевом водевиле, а просто телеграфировал кому надо, и Штернберг исчез бы с горизонта. Просто, как расколоть орех. Но он не был мне интересен, вот в чем дело. Я вообще не представляю, кто мог бы желать смерти генерала; в последние годы он был просто ходячим памятником. Принимал парады, именовал крейсера, светился на свадьбах у знати — короче говоря, заслуженный герой на пенсии.

— А шантаж?

— Шантаж? — Король потер подбородок. — Не знаю, не знаю… Даже если бы у Штернберга были какие-нибудь компрометирующие материалы — в чем я, кстати, сомневаюсь, — зачем бы ему их вообще использовать? Шантажируют ведь ради денег и преференций, а того и другого у старика было в избытке… Но я это, собственно, к чему: если вы найдете убийцу, я могу обещать вам в присутствии свидетелей, что ему не помогут ни деньги ни положение в обществе. Представьте мне доказательства, и преступник отправится под суд.

— Благодарю вас, Ваше Величество, — следователь поклонился, — буду иметь в виду… Сейчас вы все можете быть свободны, но я бы… кхм… я бы попросил вас не покидать дом… И, да, — когда появится Клерамбо, немедленно отправьте его ко мне.

…Когда все ушли, Фигаро аккуратно запер дверь на ключ и принялся методично обыскивать комнату. Призрак немедленно проявился и тут же принялся нарезать в воздухе круги, с любопытством разглядывая тело генерала.

— Фигаро, да что вы, в самом деле, как какой-нибудь сельский жандарм! — Артур оживленно жестикулировал, задевая хрустальные подвески на люстре, которые при этом музыкально позвякивали. — Допросите этого жмурика, да и дело с концом!

— Знойная идея, — следователь поцокал языком. — К сожалению, все военные чины имеющие допуск к государственным тайнам защищены от посмертного допроса.

— Логично, — призрак одобрительно кивнул, — поддерживаю! Я сам так делал… Ну, тогда давайте соберем эфирный проектор второго типа — я знаю как — и восстановим картину преступления.

— Тоже идея на миллион империалов. Вот только где я возьму кристалл кварца весом в пять килограммов? И как я его отполирую? И откуда мне выписать вольфрамовые электроды и корундовые коннектора?.. Ну ладно, допустим, Их Величество мне все доставит. Но мы ведь говорим о постройке Обсерватора. Меня утопят в здешнем болоте без суда и следствия.

— Фи! Какой-то у вас в государстве оголтелый тоталитаризм!

— А при Квадриптихе Мерлина был сплошной либерализм и демократические выборы…

— Ладно, тут вы меня уели…

Следователь опустился на колени рядом с телом и принялся шарить по карманам покойного.

— Носовой платок. Чистый… Портсигар, почти пустой… Часы карманные, золотые. Идут… Кошель… Ого, генерал, похоже, и вправду не нуждался в деньгах!.. Пилюли от радикулита, початая упаковка… Стоп. А это что?

Следователь аккуратно вытащил из внутреннего кармана сюртука Штернберга сложенный вдвое лист бумаги. Бумага была старая, потемневшая от времени и, судя по пропитавшему ее характерному запаху сухого дерева, долгое время хранилась в ящике стола.

— Какой-то документ… «Армейский отдел снабжения, личное распоряжение. В управление железнодорожных путей КРА, ведомство ОКТ. Путевой лист номер двести два-сто пять…» Чушь какая-то. Ладно, потом разберемся… О, кстати, — а если снять с оружия отпечаток ауры?

— Пистолет стальной. А прошло уже больше шести часов.

— Черт!..

Гастон аккуратно расправил на груди белоснежную салфетку и озадаченно покачал головой.

— И, все-таки, не могу понять, Фигаро, — сказал он, — почему королевская охрана ничего не заметила?

Фигаро аккуратно снял крышку с серебряного подноса и причмокнул от восхищения.

— Рябчики! Фаршированные! С трюфелями! Я в восхищении!.. Охрана, до сего дня, в дом не заходила. Теперь будет.

— А слуги?

— Все слуги на ночь покидают усадьбу, расписываясь у охраны в ведомости и сдавая ключи. Так что это кто-то из нас, постояльцев.

…Они решили ужинать в комнате следователя. Камин, наконец, прогрел маленькое помещение и теперь от стен поднимался явный запах сырости, а высокие окна неистово потели, заливая широкие подоконники потеками воды.

— А не мог убийца уйти через окно?

— Не думаю. — Фигаро взял в руки вилку и нож. — Здесь, правда, всего-то второй этаж, но очень высокий. К тому же окно было закрыто и заперто на защелку, а запереть его можно только изнутри.

— Я как-то видел один фокус; там человек запирал дверь изнутри. Нужна веревка и такая хитрая петля…

— Знаю, знаю. Сам видел. Но там необходимо, чтобы под дверью была щель. Окна же здесь прилегают к рамам очень плотно, почти герметично. Как, кстати, и двери. Да и как бы он спустился? По веревке? А потом закрыл окно изнутри, как-то снял веревку… Нет, чушь. Королевская охрана ходит вокруг усадьбы. Окно комнаты министра попадало в их поле зрения каждые две минуты. Убийца бы просто не успел уйти.

— А, может, у него был сообщник.

— Вы опять мыслите как следователь, — Фигаро рассмеялся и сунул в рот кусок мяса. — М-м-м, эфо бофефстфенно! А тфуфеля! Ум-м-м!

— Не стану спорить…

— А что это? В розетке?

— Икра трески. Это надо на хлеб, а потом вот с этим соусом…

— Очень вкусно!

— А то…

Некоторое время они жевали, пыхтели и отдувались. Затем Гастон сказал:

— Но ведь тогда, если по уму, получается, что главный подозреваемый — министр?

Фигаро сразу загрустил.

— Выходит, что так. Но, во-первых, убить генерала в его комнате — идеальный способ подставить Рамбо; об этом тоже нужно помнить. Алиби-то ни у кого нет, даже у нас с вами. А во-вторых, король правильно сказал: такие господа, как тут собрались, не стреляют друг в друга из пистолетов — эдак бывает только в тех детективных романчиках, что продают на железнодорожных станциях. Если министру чем-то не угодил генерал, то он бы нанял профессионалов. И тогда Штернберга нашли бы в гостиничном номере с пачкой снотворного в руке и запиской «Прощай, жестокий мир!».

— Но это могла быть самооборона.

— Опять-таки хорошо. — Фигаро довольно кивнул. — Мы из вас еще сделаем следователя, Гастон… Вот только в комнате нет никаких следов борьбы. И если бы генерал с министром поскандалили, то наверняка перебудили бы всю усадьбу — помните, какой у Штернберга был голосина? Что твоя труба. Но — допустим. Допустим, что это была самооборона. Как вы себе это представляете? Врывается генерал к Рамбо с саблей наголо… Или нет, лучше так: размахивая револьверами…

— Оружия при нем не было?

— Нет. Его, конечно, можно и спрятать, да только почему тогда пистолет, из которого кокнули Штернберга оставили на полу? Ну не удалось бы обставить это дело как самоубийство, хоть ты тресни! Выглядит это так: ранним утром генерал за каким-то чертом заходит в комнату министра. Тот стреляет в него, неведомо как запирает дверь изнутри и отправляется… — Фигаро полистал блокнотик с показаниями — …отправляется вниз на кухню, где требует кофе и круасан.

— Чушь, но по времени все сходится.

— Это если мы примем на веру показания Воронцовой. Она говорит, что слышала что-то похожее на выстрел около половины шестого утра, а потом кто-то несколько раз хлопнул дверью. Если это был убийца, то логичнее всего предположить что она слышала именно Рамбо, покидавшего место преступления. Но если убийца — она… В это, кстати, я готов поверить: женщинам свойственна импульсивность. К тому же Мари великолепно стреляет.

— Опять двадцать пять, — вздохнул Гастон, уплетая бутерброд с икрой. — А этот… Музыкант?

Фигаро изобразил страдальческую мину. Когда Клерамбо вернулся в усадьбу — было уже около половины пятого — то, узнав о смерти генерала, закатил целую сцену со слезами, истерикой и нервными судорогами.

«Убийца! — вопил музыкант, заламывая руки и то и дело сморкаясь в огромный кружевной платок, — среди нас убийца! Душегуб! Здесь, в этих стенах! О-о-о, я не вынесу! Смерть, кругом смерть!»

Он успокоился лишь тогда, когда Малефруа отрядил двух милых служаночек отпаивать истерика сердечными каплями. Следователь же, представив себе процесс допроса Клерамбо, почувствовал себя дурно, поэтому просто отрядил для этого (с позволения Фунтика, конечно) двух приятного вида господ из королевской охраны.

Через час выяснилось следующее: музыкант проснулся примерно в то же время, что и следователь, потребовал в комнату молока с медом и пирожков с капустой, после чего оделся и около половины десятого отправился на прогулку. Все это подтверждалось показаниями слуг; на момент убийства у Клерамбо алиби тоже не было.

Но сейчас Фигаро вспомнил слова Лизы, услышанные им днем. И просто сказал:

— Я не знаю, Гастон. Клерамбо… Я бы сказал, что он темная лошадка. У него нет алиби, но есть идеальная маска восторженного дурачка. Я не доверяю ему, но само по себе это ничего не значит, потому что я не доверяю здесь никому… Ну, кроме вас, разумеется. Иначе я бы сейчас с вами не кушал…

…Жандармы из Старгорода прибыли только к вечеру. По пути их карета дважды застряла в дорожных ямах, а уже на подъезде к усадьбе тарантас представителей закона, влетев в скрытую под поверхностью необъятной лужи кочку, лишился переднего колеса.

Пока кучер и молодой сержант, исторгая ужасающие проклятия, занимались ремонтом, остальные жандармы отправились на место преступления. Однако до боли знакомых Фигаро перебранок, хамоватых «р-р-разойдись!» и соленых шуточек по прибытию «синих мундиров» не последовало. Никто никого не таскал за вихры, никого не допрашивали с пристрастием, никто не поднимал на уши всю усадьбу криками «а ну-ка тащи сюда соседей, курва мать, будем свидетелей спрашивать!». Жандармы с вытянутыми лицами ходили на цыпочках, говорили шепотом, обращались ко всем на «вы», краснея задавали вопросы и, получив ответ, тут же раскланивались, извинялись, и исчезали где-нибудь за углом.

Фигаро, которому в конце концов осточертели эти «танцы на цырлах», отловил жандармское начальство — красномордого лейтенанта с крашеными подусниками и сломанным носом, вытащил служивого во двор и ткнул ему под нос свое удостоверение следователя ДДД. Жандармы и Департамент Других Дел относились друг к другу нейтрально; им нечего было делить в правовом поле, поэтому Фигаро мог рассчитывать на некоторую откровенность.

Главжандарм, с которого при виде «корочки» Фигаро слетела значительная часть кротости, ругнулся, закурил вонючую цигарку, и, разведя руками, сказал:

— Вы, господин следователь, не взыщите, а только дело такое, что мне из тутошних господ проще всего на вас «браслеты» нацепить.

Фигаро кивнул.

— Да, я это уже и сам понял. Что вы собираетесь делать?

— Делать? — жандарм сплюнул. — А что и всегда: жмура на ледник, «ствол» в мешок, под сургуч. Снимем пальчики, сделаем вскрытие… Да только кому я обвинение предъявлю?! Министру? Или, может быть, Их Величеству?! — он горестно махнул рукой. — А, ну его все… Скажусь завтра больным. Пущай начальство думает, что и как, у него голова большая…

Фигаро, в общем, его понимал. Он подумал, что не хотел бы сейчас оказаться на месте жандарма, но вспомнил, что, фактически, уже на нем оказался. Поэтому следователь просто матюгнулся и пошел помогать с тарантасом — проклятое колесо никак не садилось на ось.

…Покончив с рябчиками, Фигаро достал трубку, набил ее, закурил и шумно вздохнул.

— Ладно, Гастон! Мы тут с вами обсуждаем убийство, но, по-моему, кое о чем забываем. И покойный генерал, и министр, которого мы записали в главные подозреваемые и все остальные являются предполагаемыми жертвами некоего существа…

— Черный Менестрель? — Гастон почесал нос. — Вы думаете, что у кого-то вконец съехала крыша?

— Не исключено. Понимаете, длительные психологические — а особенно псионические — атаки часто становятся причиной реактивных психозов… Может, у генерала, наконец, не выдержала голова. А, может, она не выдержала у кого-то другого… Рассказывайте, что вы за сегодня накопали.

Гастон с важным видом уселся на диван и, открыв пухлую папку, принялся рыться в бумагах.

— Сперва давайте по гостевым книгам, если не возражаете.

— Какие тут возражения. Валяйте.

— Итак! — Гастон хлопнул в ладоши. — Начнем, пожалуй, с Их Величества. Тем более что с ним все очень просто. Фунтик приезжает сюда каждый год вот уже лет пятнадцать. То осенью, то весной, но — каждый год.

— Интересно. — Фигаро пыхнул трубкой. — Похоже, бравому королю и на проклятия наплевать… Хотя опять-таки: сгорела хата, гори и сарай… Хуже драугир ему точно уже не сделает.

— Если это драугир… Теперь госпожа Воронцова. Тоже бывала в этих местах довольно часто. Последнее посещение — пять лет назад, осенью. После этого — тишина, вплоть до сегодняшнего дня.

— Тоже логично, — кивнул следователь. — Увидела драугира, получила проклятие, испугалась… Все сходится.

— Сходится. Но вот что интересно, — Гастон поднял палец — три года назад здесь останавливалась некая мадам Жоли ДеРидо. И в позапрошлом году. И в прошлом тоже. Я обратил внимание на эту даму по двум причинам: во-первых, она всегда заселялась в ту же усадьбу, в которой останавливались Их Величество — день в день, а во-вторых, потому что ее роспись в гостевой книге подозрительно похожа на роспись… — Гастон выдержал театральную паузу — на роспись некоей Мари Воронцовой… Вот, сравните почерки.

— М-м-да… — Фигаро внимательно осмотрел листки, безжалостно выдранные из гостевых книг. — Я бы сказал, что это один и тот же почерк. Перо так точно то же самое. И чернила — очень дорогие чернила. Ароматизированные. — Следователь понюхал бумагу. — Забавно. Очень забавно, черт возьми! Гастон, вы молодец!

— Спасибо, — Гастон слегка покраснел от удовольствия. — Стараемся… И что у нас получается? Воронцова приехала сюда в последний раз пять лет назад. Потом, после двухлетнего затишья, она продолжала сюда ездить, но уже инкогнито. И, как я понимаю, вместе с королем… Кстати, вы заметили, Фигаро, что у них роман?

— Боже упаси вас ляпнуть это при всех. — Следователь погрозил пальцем. — Будете иметь бледный вид.

— Да что я, я ж разве не понимаю! — Гастон развел руками. — Да только глупо получается: все и так все знают.

— Одно дело знать, а другое — трепать языком… Ладно, это их личное дело. Что там у нас дальше?

— Генерал. — Гастон зашуршал бумагами. — Одно-единственное посещение Черных Прудов. Шесть лет назад. Все, как он и рассказывал. После этого Штернберг не возвращался сюда ни разу.

— Ну, понятно. Приехал, получил по зубам, уехал. Чувствуется военная жилка… Но, стало быть, в этом генерал не соврал.

— Дальше. Министр. Одна запись. Пять лет назад, ровно через год после генерала. Но вот что интересно: приехал он сюда… ага, вот: первого марта. А уехал аккурат через две недели.

— То есть, он пробыл тут всего четверть сезона… Странно, но, учитывая рассказ Рамбо, вполне возможно. Не повезло, что тут скажешь… И, наконец, музыкант.

— А вот тут весьма забавно, — Гастон помахал в воздухе листком бумаги. — Смотрите: десять лет назад Клерамбо заехал сюда на полный осенний сезон. Это был его первый раз на Прудах; до этого я не нашел ни одной записи. Потом — перерыв на семь лет. И вот уже три года он ездит сюда постоянно. Весной и осенью, на все сезоны, а при возможности остается на продленное время, когда погоды позволяют, и Пруды не закрываются в срок.

— Действительно, забавно… — Следователь задумался. — Я тут сегодня встретился кое с кем из… хм… местных завсегдатаев. И мне рассказали то же самое: вот уже три года музыкант сиднем сидит на Черных Прудах.

— И о чем это нам говорит?

— Пока ни о чем. — Фигаро поджал плечами. — Хорошо, по гостевым книгам у нас, как я понимаю, все… Отлично, Гастон, я благодарю вас от лица ДДД! Моя личная благодарность стоит во-о-он в той тумбочке… Да-да, открывайте, там не заперто.

— Ого! «Черный Мускат»! Английский!

— Двадцать лет выдержки, кстати… Но вернемся к делу. Вы разобрались с местными происшествиями?

— Тут, — Гастон хлопнул по папке, — то, что мне удалось просмотреть. А тут… — он достал из портфеля огромную пачку бумаги, — то, что я просмотреть не успел. Предлагаю разобраться с этим вместе. А то знаете как: одна голова хорошо…

— А две дракона красят, — проворчал Фигаро. — Хорошо, уговорили. Давайте мне половину, будем читать… Эй, да не половину стакана же! Я вчера, если честно, уже дал копоти…

— В такие места, — веско сказал Гастон, разливая по граненым стаканам коньяк, — ездят охотиться и пить. Охота у нас, сталбыть, на драугира вместо утей, значит, и пить будем коньяк вместо водки… Кстати, зажгите свечи — темнеет…

— …и вот еще: «Лесник Вениамин Сорока, тридцати лет от роду, повесился в своем доме на Малой Заречной. По словам свидетелей, незадолго до смерти, покойный жаловался на расстройства сна и ночные кошмары. Лечащий врач покойного, господин Цигарка, прописал леснику успокоительные капли с водкой, после чего Сорока на прием более не являлся…» Что скажите, Фигаро? Наш клиент?

— Похоже, наш. — Следователь пригубил коньяку и сделал пометку в блокноте. — У меня, кстати, все.

— У меня тоже, — Гастон хлопнул ладонью по стопке газет. — И что мы в итоге имеем?

— Шиш с маслом, — вздохнул Фигаро. — Точнее, половину шиша. Вот смотрите: за последние десять лет в этих краях тридцать человек сообщили о встрече с призраком, по описанию похожим на нашего Черного Менестреля. Сорок человек угодили в желтый дом с симптомами, похожими на те, что описывают наши потерпевшие. Двадцать семь человек покончили с собой… Мало, Гастон, мало! Если бы в этих местах хозяйничал драугир, список погибших за это время был бы во-о-от такой — Фигаро широко развел большой и указательный пальцы. — А у нас фамилий на пол-листка.

— И что это значит?

— Ну, первое что приходит на ум, — небольшая зона локальных манифестаций драугира. Проще говоря, он появляется только в каком-то конкретном месте, в очень узкой зоне влияния. Против этого говорят рассказы потерпевших — это раз. Дальше: предположим даже, что Менестрель обитает где-то около Лебединого Пруда. Все равно, в зону его влияния ежегодно должны попадать сотни людей. Эти места только кажутся глушью, Гастон. В разгар сезона здесь страшно пальнуть из ружья в кусты — обязательно прихлопнешь какого-нибудь фабриканта или столичного банкира… Второе: наш Менестрель выбирает своими жертвами только людей с определенными… признаками. Например, только тех, кто обладает высокой психической чувствительностью. Но если он — драугир, Гастон, то его поведение подчиняется также некоей своеобразной идеологии. Он выбирает не наобум, о нет… Что общего между королем, госпожой Воронцовой, министром, музыкантом, Малефруа и покойным генералом?

— Они все до отвращения богаты. — Гастон разлил остатки коньяка по стаканам. — Как вам такая идея?

— О! — Фигаро восторженно зааплодировал, — это было бы шикарно! Драугир — красный большевик! Карает богатеев, повергая их в кошмары, полные мук совести и видений страданий трудового народа!

— «Вихри враждебные веют над нами…» — провыл Гастон загробным голосом. — Сильная теория. Но как с ней вяжется лесник Вениамин Сорока?

— …и золотарь Аврелий Хрон. Да-да, не подходит. А жаль — знойная была идея…

— А зачем вам вообще выяснять, на кого именно он охотится? Прихлопнуть тварюку, да и дело в шляпе!

— Понимаете, Гастон, — Фигаро допил коньяк, — в случае с драугиром проблему можно решить, так сказать, с двух сторон: либо найти могилу проклятого — этим я займусь в ближайшее время, либо понять, через что именно, каким образом он цепляется к жертве. Тогда можно разработать индивидуальную защиту. И, может быть, мы имеем дело вообще не с драугиром.

— А с чем же?

— О, существует масса редких Других, не описанных в классической литературе. Но Другого всегда вычисляют по типу воздействия. Ребенок плачет ночами, говорит, что в шкафу живет чудище — ищем Буку. Девушка день ото дня все бледнее, а ее подушка в следах крови — ставим ловушку на Ночного Летуна. Все просто. Пока что все указывает на драугира: кошмары, видения на болотах, да и сама легенда… Легендами я займусь завтра — мне там привезли столько бумаг, что в них можно зарыться. И параллельно буду собирать эфирную махарайку — искать Менестреля.

…За дверью заскрипели половицы и послышались мягкие, вкрадчивые шаги: с этого дня королевская охрана патрулировала усадьбу и внутри. Следователь, правда, не видел в этом особого смысла; он не верил, что убийца генерала захочет отправить на тот свет еще кого-нибудь из них. Но король настоял (скорее всего, дабы успокоить мадам Мари) и тут уж ничего нельзя было поделать.

…Фигаро проводил Гастона до его комнаты, пожелал своему невольному ассистенту спокойной ночи и, сунув подмышку тонкую папку, тихо спустился на первый этаж. В гостином зале никого не было; камин давно погас, и лишь две служанки вытирали столы, складывая стопкой грязные тарелки.

Узнав у седовласого господина в сером костюме с золотым орлом-значком на плече, что Их Величество только что были во дворе, следователь вышел на крыльцо и с наслаждением вдохнул свежий ночной воздух.

Весенняя ночь на Черных Прудах была прекрасна. С усеянного мириадами звезд ночного неба лила бледный свет полная луна. Спали болота, укрытые серыми туманами, спали низкие холмы, дремал, убранный звездной короной Ведьминого Венца лес, грезили в низинах истертые временем камни давно разрушенных замков и древних капищ. Где-то вдалеке лениво брехали собаки, и высокий мужской голос протяжно выводил: «Ой, там, за горами, едет по небу возок…». В сладком как нектар воздухе смешивались запахи костров, влажной земли и талого льда, и следователь подумал, что мог бы, наверное, принять предложение Малефруа. «Останусь здесь, — думал он, — заделаюсь егерем, заведу собак, буду ходить по лесам, сидеть с мужиками у ночного костра, рассказывать под водочку страшные истории, побратаюсь с Черным Менестрелем и забуду всех демонов и колдунов-убийц как страшный сон…»

Тут он услышал голоса, а в следующий миг увидел в беседке две тени: мужскую и женскую.

— …каждый год. И ничего не меняется. Зато только здесь я отдыхаю. Забавно, правда? — это, без сомнения, была Мари Воронцова.

— Смешно, — голос короля показался следователю необычно грустным, — я сюда, считай, что убегаю. И всегда страшно возвращаться…

Фигаро сделал шаг вперед, а потом вдруг остановился, решительно развернулся на каблуках и зашел обратно в дом. Вырвал из блокнота листок, быстро написал пару строк, положил записку в папку и, подойдя к господину с государственным орлом на плече, сказал:

— Вот что, любезный, передайте пожалуйста, Их Величеству эти материалы… Нет-нет, никакой срочности, но желательно сделать это сегодня. Дело государственной важности… Да, и не подскажите, где у вас тут бар?..

— Фигаро, смотрите, — лилия! — Лиза указала рукой на замшелый, истертый ветрами и временем камень у кромки воды.

— Где?.. А, точно. Лилия. Это, если я правильно помню, старый Королевский герб?

— Да.

Фигаро осторожно коснулся пальцем едва заметного барельефа на серой поверхности камня.

— Сперва была лилия, потом — лев и много лилий, а теперь двуглавый орел, — вспомнил он. А, кстати, почему мы называемся Королевством, хотя, по факту, мы — империя? И почему так говорят — Королевство? Безо всяких дополнений?

— Потому что давным-давно был король. Тогда гербом была лилия. Потом, после Второй Реформации, государство, фактически, развалилось на две части — оттуда лилии и лев. А потом, когда обе части снова объединились, стало два короля — потому-то орел и двуглавый… И Королевство, кстати, ни разу не империя, потому как императора нет, а есть Имперская Коллегия, а она выборная и может ветировать королевские решения… А просто Королевство потому что до сих пор неясно, кто кого присоединил: Восточная Марка — Сибирскую Автономию, или Автономия — Марку. Вот и говорили: «Королевство», чтобы не было дипломатических оказий. Так оно и повелось… Вы что, в школе не учились?

— Я-то учился, — вздохнул следователь, да только все уже забыл. Не поверите — дроби приходится в столбик складывать, на бумажке… Обленился. Потому-то и арифмометр не покупаю — я так и таблицу умножения забуду.

Лиза звонко засмеялась.

— Ну, вам-то праздность не грозит! Особенно сейчас, когда на вас навесили столько дел сразу!

— Вы, небось, уже и про генерала Штернберга знаете?

— Да вся округа уже знает, — она махнула рукой. — Слуги растрезвонили, да и королевская охрана работает в три смены, а отдыхает в «Утке и котле», так что, сами понимаете… Ума не приложу, кому сдался старый греховодник? Он и так на ладан дышал, да и за воротник закладывал, по слухам, регулярно. При сердечной слабости — верный путь в гроб.

— Это да… А почему, кстати, «греховодник»? Он что, девок портил?

Она опять расхохоталась, и смеялась, пока из глаз не потекли слезы.

— Ой, Фигаро, ну вы и скажете! Девок!.. Нет, генерала больше интересовали деньги. Я слышала, война с Рейхом сделала его миллионером, но никто так и не понял, откуда к нему пришло такое богатство.

— Тогда многие разбогатели. Война — дело хлебное.

— Да, но никто не делал из этого тайны. Например, семья Вивальди из Зеленого Посада, разбогатела на германском золоте, станках и картинах. Штоффы из Разлива сделали состояние на перевооружении королевской армии. Но вот откуда взялись деньги у Штернберга — загадка. Если бы не его Звезда Героя, газетчики бы генерала с потрохами сожрали.

— В любом случае, теперь он нам ничего не расскажет… — Фигаро вздохнул. — Лилия, гляди ж ты… Тут что, стояла крепость?

— Нет, просто наблюдательная башня.

— На берегу пруда?

— Пруд появился, когда разрушилась плотина на реке. Лет триста назад. А башня пришла в упадок задолго до этого — к тому времени граница отодвинулась так далеко на запад, что следить с нее стало не за кем, разве что за торговыми караванами. Но потом даже они исчезли.

— То есть, эти места долгое время были заброшены?

— Да, очень долго. Заказнику «Черные Пруды» всего-то лет семьдесят.

…Некоторое время они молчали, глядя на воду. Затем Фигаро спросил:

— Лиза, а что это у вас за чехол, который вы постоянно с собой таскаете? Там у вас ружье?

— Нет, — она улыбнулась, — я не фанат охоты. То есть, я ничего не имею против — у меня родители были страстными охотниками, но сама я… Не знаю, как-то не лежит душа. А в чехле у меня… — она аккуратно расстегнула хитрую застежку и достала…

— Ого! Да это же гитара!

— Не совсем. Но для простоты можно сказать что гитара.

Следователь с уважением посмотрел на инструмент в руках девушки. Да, не гитара, но очень похоже: семь струн, пузатая дека, необычный квадратный резонатор… Судя по слою зеленой патины, покрывавшей колки, странной темной пыли, въевшейся в лакированное дерево и загадочному, какому-то церковному запаху, это была старинная и дорогая вещь.

Девушка задумчиво взяла несколько аккордов, подкрутила пару колков и протянула инструмент следователю.

— Держите.

— Что?.. — Фигаро поперхнулся. — Я… Да я почти не умею… И это не гитара, к тому же…

— Держите, держите, теперь не отвертитесь! — Лиза восторженно зааплодировала. — И не смотрите так, будто увидели дракона; если играли на гитаре, то все в порядке. Здесь тот же принцип, только гриф тоньше и уже, так что аккорды с баре брать удобнее… Во-о-от, правильно! Отлично держите руки!

— Я не играл со второго курса, — пропыхтел Фигаро. — Боюсь, я просто порву вам струны… И у меня нет медиатора.

— Возьмите золотой империал, он идеально подходит.

— В Академии я играл медяком — не было у меня золотых… Да и не знаю я ничего путного!

— Да ладно! Ни одной студенческой песенки? Даже «Куплетов двоечника»?

Следователь густо покраснел.

— Они же все неприличные!

Лиза хитро прищурилась.

— Готова спорить, что знаю куда больше пошлых песенок чем вы, Фигаро. И если вы немедленно не начнете играть, я спою вам про солдата и кухарок!

— Ой!.. Не надо. Я сейчас… — Фигаро прикусил губу и задумался. — «Отличник», точно! Она хоть туда-сюда… Как же там… А-эм дэ-эм… — Он вдруг решительно ударил по струнам и, прочистив горло, запел:

Лиза щелкнула пальцами и подхватила:

Следователь, зажав все струны на третьем ладу указательным пальцем, взял разухабистый «Алхимический квадрат», перехватил «гитару» как пулемет, и лихо заорал:

Лиза одним махом запрыгнула на камень и, воздев руки, запела:

…Их смех еще долго звучал над темной водой, и ни Фигаро ни Лиза даже не заметили черную точку на далеком холме — это Астор Клерамбо, музыкант, спешил куда-то, опираясь на длинную прогулочную трость и то и дело поднося к глазам маленький театральный бинокль.

— Отвертку!

— Вот… — Фигаро извлек из новенького набора длинную отвертку, которая тут же воспарила, перелетев к столу, над которым витал Артур, время от времени слегка двигая пальцами. Над столешницей уже левитировали разводной ключ, кусок припоя, канифоль и паяльник, причем паяльник грелся сам собой.

Артур критически осмотрел гору запчастей, валяющихся на полу, и небольшой хрустальный шар тут же сам по себе взлетел в воздух, аккуратно опустившись в хитрый зажим-розетку.

— Так, хорошо. Предполагаемая зона покрытия — сто верст. Если будет нужно — соберу приставку-усилитель.

— Угу. — Фигаро выставил нос из-за толстенного фолианта, на котором тускло сверкали золотом буквы «Колдовская энциклопедия: легенды Старгорода». — А откуда у вас алмазные фильтры? Я их, кажется, не заказывал.

— Ха! — призрак горделиво задрал нос, — у меня и не такое есть. В этом кольце, что у вас на пальце, упакованы шесть кубических верст пространства. В основном, склады с оборудованием.

— А… — Следователь не особо удивился: это было сложное но не запредельное колдовство. — Черт, башка болит… Я перелопатил уже пять томов Аристофана Мюрэ, все сборники «Старой Магии» Круассо, «Апокриф» Солодкова, а это даже не четверть от всех материалов!

— Но вы что-нибудь нашли?

— Кое-что, — Фигаро поморщился. — Похоже, Годфрик Анауэльский действительно оставил свой след в истории этого края. После художеств Первого Инквизитора тут осталось пятеро драугиров — их, впрочем, быстро уничтожили — пачка призраков и целый сонм Других тварий, харчащихся энергиями посмертных выбросов.

— Неудивительно. — Артур фыркнул. — Годфрик был психопат, садист и очень, очень сильный колдун. И искренне считал, что он — мушкетер, а все вокруг — содомиты… Двадцатую клемму, серебряную… Благодарю… Так что есть все шансы, что мы имеем дело именно с драугиром. Что упрощает нашу задачу.

Это «нашу» приятно легло следователю на сердце — он уже успел привязаться к старому колдуну. Вслух же он сказал:

— Я, кстати, нашел пару легенд, где упоминается этот Черный Менестрель. Очень похоже на то, что рассказывал Малефруа, но каждый, похоже, переписывал свой пересказ. То Менестрель был не монахом, а аристократом, то вообще древним колдуном, который жил в лесу, а то и демоном, которого призвал местный ковен ведьм…

— Значит, все эти легенды — чушь, — махнул рукой призрак. — То есть, какая-то реальная история, конечно, лежит в их основе, но найти концы спустя столько лет — нереально. Да и не нужно. Вот заработает мой аппаратик…

— Угу… Стоп, а откуда мы его запитаем?

— Как — «откуда»? От кольца, конечно же. По беспроводу. Наш любезный хозяин так и не удосужился восстановить проводку в усадьбе… Да и толку от нее все равно бы не было — нужен постоянный ток без бросков напряжения и эфирный шнур высокой концентрации.

— Ясно… Стоп, а откуда энергия берется в кольце?

— Откачивается из вашей ауры, ясен пень, — захихикал Артур. Тонкая серебристая проволока с легким шипением свернулась в спираль и исчезла в недрах прибора на столе.

— Отлично! — всплеснул следователь руками. — Великолепно! Я, значит, умру молодым, потому что вы как какой-то Легкий вампир выкачиваете мою жизненную силу, а сообщают мне об это только сейчас!

— Вы меня за идиота держите? — призрак поднял бровь. — Стану я убивать собственного носителя! Напротив, колечко восстанавливает вашу тушку, оберегает ее от болезней и переломов, а также существенно продлевает вам жизнь. Артефакт черпает энергию из побочных эфирных завихрений. Это… Ну, знаете, как электрическая лампочка. Она дает свет — в этом ее главное назначение. Но, помимо света, она также вырабатывает тепло, излучая на такой длине волны, которую потребитель не использует. Здесь, примерно, тот же принцип. Понятнее объяснить не могу, мы докатимся до квантовой физики… Провод с тремя синими колечками!

— Держите… А когда сканер будет собран?

— Вообще-то все уже готово. Я собираю стабилизатор. А вы пока закройте окна поплотнее… Да, да, шторы и ставни… Можно было бы вообще наглухо тут все закупорить, но я не хочу создавать лишние эфирные помехи… Та-а-ак… Идите-ка сюда, Фигаро!

Артур щелкнул тумблером, и прибор тут же стал нагреваться. За решетчатыми стенками корпуса тускло замерцали таинственные огоньки; в воздухе появился запах ионизации, напомнивший следователю учебные лаборатории Академии Других Наук.

Призрак что-то переключил, и в воздухе над хрустальным сердечником возникло желтое облачко. По мере того как аппарат нагревался, оно становилось все более плотным, расширялось и сгущалось, пока, наконец, не превратилось в великолепную карту Черных Прудов, как бы снятую на хорошую фотомашину с высоты птичьего полета.

— Есть регистрация общего поля, — Артур довольно кивнул. — Теперь наложим фильтры, добавим чувствительности…

Изображение стало серым, затем алым, и, наконец, рассыпалось горстью ярких огоньков, дрожащих поверх болот и узких полосок леса — эфирные узлы, локальные аномалии, кластеры концентрации, аномальные зоны…

— Хорошее у вас разрешение, — покачал головой Фигаро. — С такой линзой я и не верил, что это возможно.

— Тут не в линзе дело, а в чувствительности матрицы… Сканирую поле… Теперь спектр… Хм… Что за черт?

Но следователь уже и сам заметил нечто вроде тусклого желтого флера, который покрывал всю карту. Чем-то это было похоже на пенку, плавающую на поверхности чашки с кофе.

— Наведенные помехи? — спросил он, но, судя по кислой мине Артура, дело было не в этом.

— Нет, — выдавил призрак, яростно сжимая кулаки, — резонанс.

Фигаро сразу понял, что он имеет в виду. Существовало пять типов эфирных зон: нейтральные (около девяноста процентов поверхности Земли), концентрирующие, искажающие, рассеивающие и резонирующие. В этих последних, в силу каких-то особенностей структуры Единого поля, эфирные потоки как бы отражались в тысяче зеркал, разбиваясь, сталкиваясь друг с другом и проецируясь на сотни верст вокруг самой зоны искажения. Черные Пруды были идеальным местом для драугира — здесь найти его обычными методами эфирного сканирования было невозможно.

— Облом, — резюмировал Артур, выключая прибор. — Два часа работы псу под хвост.

— И что теперь? — грустно спросил следователь.

— Будем думать дальше. А вы, Фигаро, копайте ваши бумаги. Может, что и найдете.

— … и тогда они сели за стол, а королю передали какие-то бумаги. Министр спросил, имеют ли они отношение к их делу, и Фунтик сказал, что да, самое прямое. Рамбо попросил почитать, но король просто сказал, что это — дело секретное и вообще весь вечер был каким-то хмурым и неразговорчивым. — Гастон вздохнул. — А я опять роюсь в документах. И опять ничего существенного.

— Я тоже, — хмыкнул следователь, выпуская колечко дыма. — Скоро стану специалистом по истории старгородской губернии.

— Похоже, вас это ничуть не беспокоит… Кстати, великолепная музыка! — он кивнул на граммофон, который Фигаро водрузил на подоконник. — Где-то я это уже слышал…

— О, это вы еще не слышали вот эту! — Фигаро подскочил к граммофону и сменил катушку с магнитной проволокой. — Комната тут же наполнилась легким шипением, а затем из лакированного раструба полились чарующие звуки скрипки.

— «Прощание у черной реки», — следователь поднял палец. — Вслушайтесь, Гастон. Просто вслушайтесь. — Он зажмурился. — Это можно слушать бесконечно.

И верно: мелодия была запредельно красива. Некий гений с дьявольской виртуозностью превратил звучание инструмента в сон наяву: скрипка плакала, и вместе с ней разрывалось сердце; скрипка торжествовала и душу переполняла радость. Звук обращался в образ: вот дождь барабанит по крыше кареты, вот вороны кружат над кладбищем, а вот солнце вспарывает тучи яростным лезвием…

Они слушали, пока катушка не закончилась. Когда она с тихим щелчком выскочила из гнезда, Гастон зааплодировал.

— Великолепно! Браво! Я не знаю, кто автор, но я обязательно возьму у вас эту запись!

— С удовольствием дам вам копию… А теперь послушайте это… — Фигаро сменил катушку и в комнате тут же зазвучала новая мелодия.

— М-м-м… Недурно, но… — Гастон пожал плечами. — Не в моем вкусе.

— Ага! А теперь сравните эту запись и ту, что я ставил до нее.

— Фу! Фигаро, ну вы и скажете! То была музыка из глубин сердца гения, а это какой-то рыночный фокстрот, пусть и неплохой!

— Вот именно, — следователь выключил патефон. — Вот именно, дорогой мой Гастон! Небо и земля, перо мастера и желтая газетенка, кисть художника и мазня на стенах вокзальной уборной! И, тем не менее, автор обеих композиций — один и тот же человек!

— Уж не хотите ли вы сказать…

— Да, Гастон, да! Это произведения почтенного господина Клерамбо, всемирно известного музыканта, композитора и просто замечательного человека, чтоб ему пусто было! — Фигаро хохотнул. — Я переслушал уже сорок катушек, но тенденция проста: все, что Клерамбо написал за последние три года — мусор. Ширпотреб. Это, кстати, заметили и его агенты; у него серьезные проблемы с контрактами.

— А это вы откуда узнали?

— Как откуда? Через Фунтика, разумеется. Знаете, водить знакомство с королями, оказывается, очень удобно. Р-р-раз! И любая бумага ложится тебе на стол. Дайте мне такие полномочия, Гастон, и я буду закрывать по делу в неделю… Но я еще не все вам рассказал. Дело в том, что мировую известность произведения Клерамбо получили… — Фигаро внимательно посмотрел на Гастона.

— Десять лет назад? — тот пожал плечами. — Ну хорошо, вот только что все это значит?

— Пока что — понятия не имею. Но это дело становится все интересней и интересней. Мечта детектива, Гастон: одинокий дом в глуши, знатные персоны — каждый со своей темной тайной — таинственное убийство, призрак на болотах… Красота же, нет?

— Ну, не знаю… — Гастон почесал нос. — Что-то в этом такое есть, конечно. Но я бы предпочел сейчас стрелять уток, если честно.

— Я, вообще-то, тоже… А, кстати, я говорил вам что понял, как убийца генерала запер дверь изнутри?

— Нет, не говорили, — заинтересовался Гастон, — а как?

— Вот! — Фигаро торжественно протянул вперед руку. На ладони следователя лежала одинокая серная спичка.

— Спичка?

— Да, Гастон, да! Простая спичка! Я нашел ее на пороге комнаты генерала, но понял откуда она там взялась только сейчас. Прямо стыд берет, право слово… Смотрите: я поднимаю защелку — так? Вставляю в петлю спичку и подпираю защелку. А теперь смотрите… — Фигаро с силой захлопнул дверь. От удара спичка вылетела из петли и упала на пол. Защелка, тихо звякнув, встала на место.

— Ребенок бы догадался! А я — баран круторогий! Ну, хоть теперь сообразил…

— Ха! — Гастон хлопнул в ладоши. — Забавно! Теперь ясно, что за хлопки дверью слышала мадам Воронцова в то утро. Но что это нам дает?

— Пока что ничего, — вздохнул следователь. — Кроме одного — это не каминная спичка. Такими прикуривают. А поскольку Мари Воронцова не курит…

— …то круг подозреваемых сужается до трех человек. Вы молодец, Фигаро!

— Пока что не молодец. Дело-то не раскрыто… Так, Гастон, присаживайтесь вот сюда, на диванчик… Да… Сегодня мы с вами работаем с документами. Ваша задача — искать вот в этих книгах любые упоминания Черного Менестреля…

— Да их же тут вагон!

— Ничего, было два вагона. Один я уже перелопатил. А я пока займусь вот этим — следователь хлопнул ладонью по толстой стопке бумаг на столе. — Здесь все, что мне прислали из архивов Центрального управления по драугирам.

— Скучища. — Гастон погрустнел.

— Девять из десяти дней хороший следователь работает с бумагами, — заявил Фигаро, разваливаясь в кресле. — Терпение, мой друг, есть величайшая благодетель!

— По-моему вам просто лень рыться в этом хламе, — проворчал Гастон, открывая первую книгу.

Следователь сделал вид, что не услышал.

…Они сидели на стволе огромного поваленного дерева, упавшего, должно быть, несколько десятилетий назад. Лиза, сняв свой неизменный берет, болтала ногами и охотничьим ножом срезала мелкие сучки с длинного прутика, а Фигаро просто курил трубку, щурясь на солнышке и провожая взглядом носящихся над водой уток.

— …вот так я и поступил в ДДД, — закончил он свой рассказ, выпуская дымное колечко. — Я же говорил — скучная история.

— Ни одна история не скучна, — возразила девушка. — Особенно рассмотренная в контексте других историй.

Он рассмеялся.

— Иногда вы рассуждаете как древняя ведьма из Академии.

— Иногда я и чувствую себя древней ведьмой…

В воде плеснула рыба и по поверхности пруда пошли широкие круги. Фигаро вздохнул.

— А я еще думал: приеду, порыбачу, поохочусь… Ага, сейчас… Кстати, Лиза, а что это у вас в волосах?

— Это? — она тряхнула головой. — Роза. Неужели не видно?

— Да, но это… голубая роза!

— Ну да. И что?

— Таких не бывает.

— Бывают, Фигаро, еще как бывают. Но они очень редки. Это продукт колдовства; четыреста лет назад их создала сама Моргана. Эти розы растут только там, где есть эфирные аномалии — из них они берут жизненные силы, как простые розы — от солнца… У нас в «Старых Кленах» их можно иногда встретить. Говорят, что если их сорвет рука колдуна, то они никогда не завянут.

— Вы колдунья?

— Ну что вы! — она засмеялась. — Не хотелось бы мне иметь цветок, который живет вечно. Это как-то неестественно. Цветы должны засыхать, вянуть, опадать…

— Как-то мрачно вы рассуждаете, Лиза.

— А если бы розы цвели вечно, то как бы мы вообще узнали, что они — хрупки и прекрасны?

— Вот так мне больше нравится.

Она улыбнулась и покачала головой.

— Вы забавный, Фигаро. Вы прекрасно знаете, что в небе бывают облака, но искренне удивляетесь, попав под дождь. Я бы назвала вас идеалистом, но это как-то не вяжется с вашей профессией.

— А вдруг я просто не люблю попадать под дождь?

— Знаете, рядом с вами очень легко. Вы не строите из себя черт знает что, а еще — очень любите, когда все просто и понятно.

— Мне то же самое как-то сказала одна лиса.

— Лиса??

— Демон Внешних Сфер.

— Ого…

— Кстати, о дожде: тучи собираются.

— Да, точно. Но польет только завтра.

— Вы уверены?

— Абсолютно.

— Это хорошо, — Фигаро улыбнулся. — Значит, будет повод засадить себя за бумаги… Я, кстати, тоже занялся историей этих краев, пусть и поневоле.

— Что вы говорите? — заинтересовалась Лиза.

— Да-да. За вчерашний день я умял три книги Лары Ортьерн, «Легенды Магии» Жюля Каре, и по мелочи: Мюре, Круасо, Солодкова, Рафаэля Бирда…

— Да вы сошли с ума! — Лиза рассмеялась. — И что вас сподвигло на сей подвиг?

— Ну… — Фигаро сдвинул котелок на затылок и почесал лоб, — я ищу информацию о некоем существе… Скажите, Лиза, вы когда-нибудь слышали легенду о Черном Менестреле?

— У Круасо вы о нем ничего не найдете. — Она покачала головой. — И у Солодкова тоже, хотя его книги — настоящая сокровищница легенд… Фигаро, вы, конечно, не историк, но неужели вам не приходило в голову, что легенда может быть лишь надстройкой над абсолютно реальными событиями?

— Признаться…

— Вы же знаете, что в основе любой легенды лежит некая история… Ну хорошо, пусть не всегда реальная, но проверить-то это можно!

— И вы знаете, где искать нужную мне информацию?!

— Спокойнее, Фигаро, спокойнее! — она снова засмеялась. — Вы сейчас похожи на гончую, которая вдруг поняла, что эта странная штука позади — ее хвост. Да, я знаю, где искать. Более того, я помню эту историю очень хорошо, потому как она тесно связана с тем, что в этих местах вытворял Годфрик Анауэльский… Вам нужно было просто посмотреть в архивах Старой инквизиции, вот и все.

— Лиза… — следователь сглотнул, — я был бы очень признателен…

Она щелкнула его пальцем по носу.

— А вот этот жутко официальный тон вам совсем не идет. Потому что вы на него срываетесь тогда, когда смущаетесь или злитесь. Конечно, я расскажу вам о Черном Менестреле. Хотя это и очень грустная история.

Она села, подобрав под себя ноги, склонила голову и, немного подумав, сказала:

— Черного Менестреля звали Август Клер. Он был сыном барона Клер, аристократа, едва сводившего концы с концами, но внезапно разбогатевшего перед самой Второй Реформацией. В этом нет ничего удивительного, тогда многие сделали хорошие деньги, торгуя с Конклавом Трех Корон: оружие, хлеб, фураж… Но недоброжелатели, коих у барона хватало, пустили слухи, что разбогатеть ему помог дьявол. К тому же сын барона был талантливым колдуном, что лишь подогревало ненависть к этому семейству. Лоялисты даже пытались убить барона, но у них ничего не вышло. Полетели головы, однако, сами понимаете, популярности Клеру-старшему это не прибавило.

Но у барона была и другая проблема: его сын страстно любил одну девушку. Не простолюдинку, как потом переврали, о нет; она была родом из знатной семьи, получила хорошее образование, была мила собой, словом, обладала всеми необходимыми достоинствами, кроме одного — она не была богатой наследницей. Семейной драмы, впрочем, не получилось; барон Клер любил своего сына и, в конце концов, смирился с неизбежностью финансово невыгодного брака, тем более, что его состояние все росло и росло.

— А как звали девушку?

Лиза пожала плечами.

— Не помню. Это важно?

— Да нет, не особо. Продолжайте, прошу вас.

— Перед самой свадьбой случилась беда: невеста Августа Клер заболела. Это была не обычная болезнь, о нет, — это было проклятие. Никто так и не узнал, кто наложил его, но колдовство оказалось очень эффективным: девушка таяла на глазах. Семейный лекарь барона дал ей неделю.

Август был безутешен. Он заперся у себя в лаборатории, не ел и не спал трое суток, и, в конце концов, создал могущественный даже по современным меркам артефакт — свирель. Сегодня ее бы назвали «гармоническим проектором». В руках юноши она обладала огромной силой; говорили, что свирель могла даже оживлять мертвых. В общем, как бы там ни было, он исцелил свою невесту. И все бы закончилось хорошо, не остановись в это время в замке графа Кресса, что стоял всего в паре миль от семейного имения Клер, печально известный Годфрик Анауэльский, Первый Инквизитор. Кто-то «стукнул» Годфрику насчет Августа, очевидно, в надежде на то, что Инквизитор немедленно отправит юношу на костер — такая уж у Годфрика была слава… Но Первый Инквизитор вовсе не был маньяком, хотя многие источники описывают его именно как жадного до крови психопата. О нет, он был умен, расчетлив, а, главное, запредельно тщеславен. Годфрик просто вызвал к себе Августа и провел с ним довольно милую беседу. Инквизитор в красках описал молодому барону как много жизней он сможет спасти и как много прочего добра сделать, если поставит свой талант на службу Инквизиции.

— Иными словами, на службу Годфрику.

— Вот именно. Август не был дураком. Он сказал Инквизитору, что согласен, но с одним лишь условием: он будет, помимо «заказов» Годфрика, помогать всем, кому посчитает нужным. Разумеется, Годфрик легко согласился на это. Но какова же была его ярость, когда он узнал, что юноша в тот же вечер воскресил ведьму, которую он, Годфрик, утром отправил на костер!

— Воскресил?!

— Вы же образованный человек, Фигаро. Есть колдовство, способное восстановить тело, даже если живым останется лишь крошечный кусочек кожи. Свирель Августа Клер была невероятно мощным, эмпирически созданным артефактом настроенным на его ауру, так что дело было не в этом кусочке дерева, а в том, как она проецировала эфирные потоки самого юноши. Уникален был сам молодой барон… В общем, Годфрик приказал схватить юношу и обрушился на него с гневной тирадой — сохранилась даже подробная запись их разговора. Инквизитор спросил, понимает ли Клер что спасенная им ведьма — малефичка и преступница. Август поинтересовался, какие тому есть доказательства. Годфрик показал протокол судебного заседания. Молодой барон, смеясь, заявил, что показаний трех лесорубов, которым ведьма отказала в постельных утехах недостаточно для смертного приговора, а затем напомнил Инквизитору о его обещании и сказал, что слово Годфрика, похоже, не стоит дырявого медяка. И вот этого уже Годфрик проглотить не смог. Беседа с Августом проходила в присутствии толпы прихлебателей Инквизитора, среди которых было множество аристократов, а именно на них он опирался в своих претензиях на кресло Прелата Белой Башни Квадриптиха. Инквизитор публично обвинил юношу в связях с Дьяволом, демонами и прочей нечистью, назвал ересиархом над всеми ересиархами и тут же приказал схватить и запереть в винном погребе. Однако позже, чуть остыв и, очевидно, не желая терять колдуна, который был способен сколь угодно долго поддерживать в его стареющем теле жизнь, Годфрик спустился к юноше и предложил Августу договор: он помилует его, а тот, подписав покаянную, вернется на службу к Инквизитору. И Август согласился, но сказал, что — далее цитата из протокола: «…буду дарить жизнь твари малой и великой, разумной и неразумной, доброй или же дурной, но тебя, Инквизитор, не спасу я в смертный час, потому как хотел ты меня умертвить, а посему мое колдовство на тебя не подействует, даже если я того очень захочу».

— Может, он блефовал?

— Очень может быть. Скорее всего, молодой барон просто хотел посмотреть на реакцию Годфрика. И она не заставила себя ждать: Инквизитор так разъярился, что едва не спровоцировал спонтанный эфирный выброс — у колдунов его силы это случается. Он приказал казнить юношу сейчас же, незамедлительно. Ни мольбы его отца, ни слезы невесты не помогли. Был наспех сложен костер и организованно нечто вроде… Сегодня мы назвали бы это военно-полевым судом. Три минуты и приговор вынесен. Убитая горем невеста молодого барона хотела покончить с собой, чтобы не видеть мучительной смерти Августа, но в толпе, которая уже собиралась во дворе замка, к ней подошла девушка. Это была ведьма, которую юноша вернул к жизни. Она сказала, что есть шанс, пусть и мизерный, спасти Августа Клер, но для этого ей понадобится его свирель.

Лиза закусила губу и медленно покачала головой.

— Из сохранившейся переписки того времени можно сделать вывод, что казнь молодого барона была ужасной. Кое-как сложенный костер несколько раз гас, ветер уносил дым в сторону, не позволяя юноше задохнуться. Его тело медленно превращалось в головешку и лишь когда оно обуглилось до груди он, наконец, умер. Пошел дождь, костер погас. Тогда Годфрик приказал привязать к трупу юноши свинчатку и бросить останки в графский пруд… Многие историки, кстати, считают, что именно этот поступок стал началом конца Первого Инквизитора: аристократы хоть и не любили семейство Клер, серьезно задумались о своем будущем, а задумавшись, решили, от греха подальше, по-тихому отправить Годфрика к праотцам, что и было сделано месяцем позже… А вот дальше, Фигаро, начинается собственно, легенда. Потому как раньше я пересказывала горькую правду.

Она нервно взъерошила волосы.

— Свирель невеста Августа нашла в пепле костра… В это я, кстати, готова поверить — артефакты такой силы вообще довольно трудно уничтожить. Она отнесла ее ведьме и та рассказала девушке, что на свирели нужно сыграть Августу, сыграть там, где покоится его тело. «На тебе его отпечаток», сказала ведьма. «Кто знает, быть может, в твоих руках чудесный инструмент вспомнит былую силу».

— Это возможно, — покачал головой Фигаро. — Они были близки; не исключено, что имела место диффузия аур.

— Да, — кивнула Лиза, — все верно. Иногда такое случается… Той же ночью девушка пришла к графскому пруду и поднесла свирель к губам. Она играла, чтобы спасти любимого человека, но в эту музыку она вложила всю свою боль, всю ненависть к Годфрику и тем людям, что безоговорочно поверили в авторитет Инквизитора, а еще — ко всей той толпе, что восторженно рукоплескала, глядя на казнь невинного. И юноша явился на ее зов. Но сил девушки не хватило на то, чтобы спасти его тело — лишь бесплотный дух предстал перед ней, облаченный в ее боль и ненависть словно в черный плащ…И с тех пор Черный Менестрель бродит по болотам, насылая кошмары на тех, кто причинил зло невинным… Вот, собственно, и вся легенда.

— Так, — Фигаро напряженно кусал губы, — выходит, что он погребен где-то на дне пруда… Это плохо, это очень плохо… Это значит, что тела теперь не найти… Ах черт, это очень-очень нехорошо…

— Хотите его изгнать? — Лиза едва заметно улыбнулась. — Он что — терзает вас ночами?

— Меня?.. Нет, нет, что вы… Просто размышляю вслух. — Следователь тяжело вздохнул. — А вообще — грустная легенда.

— Это потому что в ней много правды. — Лиза кивнула. — Всегда так: сказки редко бывают грустными. И у них редко плохой конец.

— Спасибо вам за рассказ.

— Да не за что. Просто странно, что вы сами на него не наткнулись. Есть даже баллада о Черном Менестреле. Ее, правда, пели лет четыреста назад. Но кое-где в старых книгах еще можно найти текст.

Она взяла гитару, чуть тронула струны и запела:

…Ветер оторвал от земли стайку сухих мертвых листьев, закружил и швырнул свою случайную добычу в пруд. Небосвод озарила бледная вспышка, и где-то на западе глухо заворчал далекий гром. Весенний сумрак дышал влагой, но гроза пришла намного позже, глубокой ночью.

…— Фигаро! Фигаро, вставайте!! Да просыпайтесь вы! Беда!

Он резко сел на диване — голова слегка закружилась — не понимая, что происходит, что случилось, все еще одурманенный сном из которого его так грубо вырвали.

«В который уже раз», пронеслось в голове.

Это был Гастон — бледный и помятый, с взъерошенными волосами и дико блуждающим взглядом. Чуть поодаль стояли два господина в штатском; на лицах личной охраны короля кривой маской застыл испуг.

— Что… Что случилось?!

— Мари… Госпожа Воронцова… Кажется, ее отравили.

…Лестница, поворот, короткий коридор, где в настенных плафонах призрачно мерцают свечные огоньки, высокие двустворчатые двери. Яркий огонь камина.

Семь пар глаз уставились на следователя: король, министр, Малефруа, Клерамбо, двое охранников и еще одни — зеленые, глубокие и осторожные глаза человека, которого Фигаро видел впервые: высокий статный старик с окладистой бородкой облаченный в длинный белый халат.

Следователь вдруг понял, что он прибежал так как был со сна: растянутая от множественных стирок белая майка и широкие мужские трусы в горошек.

«Плевать», подумал он, а вслух сказал:

— Где Мари? Что случилось?

Но в следующий миг он и сам ее увидел.

Мари Воронцова, одетая в зеленый охотничий костюм, лежала на кушетке. Пиджак и белая кружевная рубаха были бесстыдно расстегнуты, обнажая красивую, правильной формы грудь, на которой, зацепившись тонкими стальными ножками, сидели похожие на мрачных металлических насекомых датчики от которых тянулись пучки тонких проводов, исчезающих в недрах сложного прибора, который держал в руках старик в белом халате.

— Я доктор Станислав Беркович, королевский врач, — старик поклонился. — А вы, должно быть, тот самый следователь, которого Их Величество нанял для разрешения этого… печального инцидента.

— Что с ней? Мне сказали, что это яд…

— Она не отравлена, — покачал головой доктор. — Но ее жизненные показатели падают и причина мне пока неизвестна. Может быть вы, как адепт Других наук…

— Отойдите, — махнул рукой следователь и, подойдя к Мари, опустился на колени, склонившись над женщиной почти касаясь губами ее лица. Поднял веки, проверил зрачки. Мари слабо застонала; ее закатившиеся глаза метались из стороны в сторону со страшной скоростью.

— Температура?

— В норме.

— Давление?

— Слегка повышенно. Тахикардия.

— Ложку!

Фигаро взял из рук стражника серебряную кофейную ложечку, приоткрыл с ее помощью рот Мари и быстро проверил слизистые.

— Я же говорил, — сказал доктор, — госпожа Воронцова не отравлена…

— Ей давали какие-нибудь стимуляторы? Чтобы не спать? — Фигаро резко поднялся с колен; его глаза тревожно блестели.

— О… Разумеется. «Феникс», в дозировке по пять миллиграмм. Я сам выписал ей этот препарат, причем очень давно, годы назад. Для того чтобы госпожа могла… отдохнуть от сна, если можно так выразиться. Она всегда принимала его строго в соответствии с инструкцией.

— Ваше Величество, — следователь повернулся к королю, — когда Мари в последний раз спала?

— Я… Я не знаю… — растерянно покачал головой Фунтик. — Наверное… Хм…

— Хорошо, когда вы в последний раз видели ее спящей?

— Неужели вы думаете, что я навещаю ее в спальне?! — щеки короля вспыхнули. — Что это за намеки…

— Кто-нибудь видел госпожу Воронцову спящей? — Фигаро медленно осмотрелся. — Я так и думал. Похоже, госпожа Воронцова говорила неправду, утверждая, что спит по ночам. Она глотала стимуляторы, готов поставить на это свое годовое жалование.

— Но господин следователь, — возмутился врач, — не думаете же вы, что я бы назначил ей нечто опасное?! — «Феникс» — абсолютно безвредный препарат. Когда сон становится критически необходим, организм просто отвергает декокт и…

— И засыпает, — мягко сказал Фигаро, глядя прямо в глаза Берковичу. — Ударными темпами наверстывая упущенное. Учащается количество сонных видений и их интенсивность. И, как следствие, психическая чувствительность.

На лице доктора медленно проступило понимание.

— Но если это связанно с… проблемой госпожи Мари… Если это псионически индуцированный бред… — Он покачал головой. — Ее мозг может не выдержать атаки. Просто сдаться.

— Дьявол! — заорал король, пиная с грохотом перевернувшийся журнальный столик. — Так сделайте что-нибудь! Разбудите ее!

— Боюсь, Ваше Величество, что это невозможно, — покачал головой доктор. — Госпожа Воронцова сейчас очень слаба. Это может просто убить ее.

— А это?! — король дрожащей рукой указал на Мари, которая застонала во сне, скребя ногтями по обивке кушетки. — Это ее не убивает?!

— Убивает, — потупился Беркович. — Если это, действительно, пси-индукция, то у нее сутки. Максимум, двое.

— Нет! — Фунтик яростно рубанул рукой воздух. — Вы должны ее спасти! Обязаны! Это мой личный королевский приказ!! Вы врач, а вы — он кивнул в сторону Фигаро — специалист по колдовству. Вперед, я жду ваших предложений. У вас десять минут на то, чтобы начать выдавать конструктив.

— Ваше Величество, — Фигаро пожал плечами, — я могу предложить лишь один вариант: устранить причину псионической атаки. Но я честно скажу вам: я пока не вижу способа уничтожить или хотя бы найти Черного Менестреля.

— Он прав, — кивнул доктор. — Способа заблокировать такого рода воздействия нет. Точнее, он есть — существует группа препаратов способных на это, но все они — мощные психотропы, способные убить госпожу быстрее, чем сама атака. И они, кстати, действуют лишь на бодрствующий мозг.

— Мне не надо рассказывать, чего вы не в состоянии сделать! — прорычал король. — Способы спасти! Только их! Или не открывайте ртов!

— Два, Ваше Величество, — Беркович поклонился. — Но ни один из них вам не понравится.

— Я слушаю.

— Первый способ — «Прокрустово Ложе».

— Что это? — одновременно выпалили король и следователь.

— Это… — доктор замялся, — это реанимационный блок «анима материа».

— Некромантический подъемник?! — Фигаро не поверил собственным ушам.

— Модифицированный. Некролекари пропускают через этот ящик импульсы эфира настроенные таким образом, чтобы восстановить обменные процессы в мертвых тканях. Мы делаем эти импульсы менее интенсивными, при этом на порядок увеличивая их частоту: что-то около ста циклов в секунду. Что при этом испытывает пациент, описанию не поддается. Это ад, иначе не назовешь. Но «Прокрустово Ложе» может поддерживать жизнь в теле очень долго. Теоретически, вечно. В нем Мари может подождать, пока…

— Исключено! — заорал Фунтик. — Еще варианты!

— Второй вариант — стазис. Два тщательно подобранных эфирных импульса создают зону интерференции, останавливая атомарное движение в теле пациента. Это как заморозка в жидком воздухе, только гораздо быстрее, за доли секунды. В этом состоянии… эм-м-м… обратимой смерти госпожа Воронцова может дождаться помощи. Пока не будет устранена… причина ее недуга.

— Отлично! — Король хлопнул в ладоши. — Я заказываю экстренные блиц-коридоры. Тащите сюда свой морозильник, доктор и готовьте все, что нужно.

— Я не закончил. Мы пока не научились эффективно возвращать пациентов к жизни после этой процедуры. Около половины… не выдерживают. А треть воскрешенных становится инвалидами.

— Но почему?!?

— Недостаток финансирования, — выдавил Беркович, глядя в пол.

— Твою ма-а-а-ать! — Фунтик ударил себя кулаками по коленям. — Присягаю на Внешних Сферах, доктор, — в следующем году ваш институт получит пять миллионов империалов. И столько же будет получать ежегодно… Фигаро, я так понимаю, что вся надежда теперь на вас.

— Но… — задохнулся следователь, — не кажется ли вам, что стоит прибегнуть к помощи специалистов?! Хотя бы Ордена Строгого Призрения?!

— ОСП-шники уже занимались Мари. Они говорят одно и то же: «это не проклятие». — Король скрипнул зубами. — Спасите ее, Фигаро. Спасите, и будете купаться в золоте. Но если она умрет… Если Мари умрет, я лично отправлю вас на виселицу. У вас двенадцать часов. После этого пусть доктор включает свой аппарат… — Он упал в кресло, уронив голову на грудь. — Я все сказал.

В ночном небе полыхнула молния и гром, не заставив себя ждать, тут же рявкнул орудийным залпом, заворчал и покатился к далеким холмам, уже скрывшимся за пеленой дождя.

Где-то в доме часы натужно пробили час ночи.

Следователь плотнее запахнулся в плащ, поправил котелок и, подхватив саквояж, не оборачиваясь, сказал:

— За мной не идти. Никому и ни под каким предлогом. Если я не вернусь до рассвета, вот тогда вызывайте ОСП, Инквизицию и всех, кого захотите… Гастон, вы дежурите у кристалла связи. Я сам дам вам знать, если это будет необходимо. Ни в коем случае не пытайтесь связаться со мной самостоятельно — по крайней мере, до рассвета… Доктор, если с Мари все будет совсем плохо — не ждите. Включайте ваш морозильник.

— Фигаро… — Король схватил следователя за рукав, — простите меня, ради всего святого… Я был не в себе… Черт, я и сейчас не в себе, но все равно — простите. Я угрожал вам и вообще вел себя как скотина… Это ведь из-за меня она глотала эти пилюли. Я-то могу неделю не спать — наследственность. А она…

— Успокойтесь, Ваше Величество, — покачал головой следователь. — Я вас прекрасно понимаю, поверьте. И обещаю сделать все возможное. Но гарантий дать не могу. Это ясно?

Фунтик молча кивнул и отвернулся.

— Заприте дверь.

…Медленно, очень медленно следователь спустился с крыльца. Порыв ветра ударил его в лицо и Фигаро почувствовал на щеках холодные брызги дождя.

Перехватив поудобнее ручку саквояжа, он решительно зашагал вперед. Под ногами хрустел гравий подъездной дорожки.

Вспышка молнии и сразу же — гром. Буря была совсем рядом.

Электрический фонарик, позаимствованный у кого-то из королевской охраны, почти ничего не освещал. Казалось, тьма тут же пожирает бледный желтый свет крошечной лампочки в пять свечей. Следователь больше полагался на слух и память: вот дорожка вниз по склону холма, вот узкая полоса леса, а вот и пруд — беспокойная черная бездна, отражавшая всполохи небесного электричества, сверкавшего над головой, уже, казалось, без перерыва.

Если бы не зрение следователя, «обновленное» Духом Пружинной фабрики, он бы, наверное, в конечном счете, оказался в болоте или просто переломал бы ноги в какой-нибудь канаве. Но сейчас Фигаро без проблем нашел нужную тропинку: все вокруг казалось залитым мягким жемчужным светом — где поярче, где потусклее.

«У вас расширен спектр восприятия», сказал Артур, когда проверял состояние здоровья следователя Орбом Мерлина. «Этот хренов десептикон, на которого вы нарвались, перестроил вам все тело… Ничего страшного, не волнуйтесь. Даже наоборот, круто: армированные кости, улучшенная печень, обостренные чувства… Черт, вы теперь видите часть инфракрасных волн и немного в ультрафиолете! Я тоже так хочу!»

«Оу… А этот… „десептикон“ — это такой вид Других?»

«Ха-ха-ха!.. Нет, это такой насос для откачивания бабла… А теперь проверим прямую кишку… А ну, стоять!..»

Мостик — старый, почти разрушенный. Внизу плещется вода. Пустырь, заросший высоким сухим сорняком. И снова лес: черные тени деревьев гнулись на ветру, что-то быстро рисуя тонкими ветвями в мутной бездне неба.

Пошел дождь, поначалу мягкий и вкрадчивый, а потом — быстрый, резкий и холодный; крупные тяжелые капли громко застучали Фигаро по шляпе. Следователь поднял воротник и побежал: нужно было торопиться.

Сверкнула молния, гром разорвал мир на части и на некоторое время следователь почти оглох. Что-то маленькое и черное с писком пролетело у него перед носом — птица.

«Воробьиная ночь», подумал Фигаро. «Самое время для колдовства».

И вот, наконец, поваленное дерево и темная гладь озера.

Он поставил саквояж на камень (в темноте высеченной на нем лилии не было видно, но Фигаро знал, что древний символ там), открыл его и достал аккуратно завернутое в мягкую ткань устройство, немного похожее на корону: наскоро спаянный из тонких полосок серебра шлем, ощетинившийся острыми шипами электродов и увитый, словно лозой, пучками проводов. Снял свой котелок и, морщась от холодной влаги тут же хлынувшей за ворот, он аккуратно надел аппарат на голову.

— Быстрее, Артур, быстрее! Мне нахрен башку отрубят, если вы забыли!

— Вас не это волнует, сударь, — призрак меланхолично пошевелил пальцами и инструменты, парящие над письменным столом запорхали чуть быстрее.

— Да, — следователь яростно взъерошил волосы, — не это. Мари может умереть.

— Вы думаете, ее смерть будет на вашей совести?.. Ладно, в конце концов, ваши моральные терзания меня не особо волнуют. А вот состояние вашего здоровья — очень… — Артур задумчиво дернул себя за ус. — Если Фунтик вас пристрелит, то это ерунда, я все починю. А вот если отрубит голову… Тогда беда — назад я ее не приделаю.

Следователь витиевато выругался и пнул валяющиеся на полу останки эфирного сканера (Артур, не мудрствуя лукаво, разобрал прибор на запчасти).

— Чем я могу вам помочь? А то сижу тут как индюк на ученом совете…

— Выпейте водки, — посоветовал призрак. — Повышает психическую чувствительность. Можно даже чертей увидеть, если постараться… Да не носитесь вы по комнате! Еще минут пятнадцать и все будет готово.

— Легко сказать… Так что это за головоломную приблуду вы мастерите?

— На самом деле, — Артур усмехнулся, — это довольно простое устройство. В нем два контура: первый снимет сигнал вашей ауры и, усилив его, станет транслировать на всю округу. Это как вай-фа… фу, блин! Как радио… Нет, тоже не то… Как поливалка. Знаете, есть такие поливальные форсунки, которые разбрызгивают вокруг воду? Вот так и эта штуковина. Любой порядочный Другой вылезет проверить что это там за «алярм».

— Допустим, драугир вылезет. А дальше что?

— А дальше врубится второй контур. И начнет с сумасшедшей скоростью откачивать из твари энергию. Это простой эфирный заземлитель, или если хотите, «заэфириватель»; у меня нет времени собирать турбонасос. Драугиру для его проявлений нужна сила. Вытяните ее, и…

— Он сдохнет?

— Нет. Но лет семьдесят мы его не увидим. И это также лишит его влияния на своих жертв.

— Отлично! — Фигаро со злобной ухмылкой потер руки. — То, что надо!

— Но есть загвоздка. Вам придется как-то занять тварюку, пока моя машинка будет работать.

— Занять?! — брови следователя поползли на лоб. — Это как же, простите, мне его «занимать»?!

— Не знаю, — пожал плечами Артур, — прочитайте ему новогоднюю речь Фунтика для кабинета министров. Вдруг драугир проникнется.

— С ума сойти… — следователь без сил рухнул на диван.

— А вот этого не нужно. — Призрак строго покачал указательным пальцем. — Психические травмы я лечить не умею… В общем, берегите себя, очень вас прошу.

Следователь повернул маленький переключатель, и устройство на его голове тихо зажужжало. Затем он кое-как нацепил на макушку котелок; хоть Артур и утверждал, что аппарат равнодушен к дождевой воде, у Фигаро не было ни малейшего желания рисковать лишний раз.

С минуту он стоял, прислушиваясь к своим ощущениям. Ничего не изменилось; во всяком случае, единственным, что чувствовал Фигаро, было довольно неприятное давление электродов на виски. Но его чутье колдуна, многократно обостренное сильнейшим стрессом, подсказывало: прибор работает.

Он сложил из больших и указательных пальцев рук «очки», поднес их к глазам и произнес недавно разученную с Артуром формулу.

Вспышка, легкая тошнота… и мир вокруг изменился.

Фигаро смотрел сквозь Мировой Эфир.

…Алое с золотом небо прорезали черные трещины молний. Над берегом висел зеленоватый туман — жизненная эссенция пробуждающегося от зимнего сна леса. Воды пруда жидкой ртутью лениво текли, закручиваясь маленькими воронками, а над ними вспыхивали удивительной красоты фрактальные решетки — побочный эффект эфирно резонирующей местности.

И еще вокруг были Другие.

Сонмы маленьких огоньков кружили над головой Фигаро, недоуменно переливаясь всеми цветами спектра — это мелкие лесные духи покинули свои убежища под корнями деревьев, привлеченные работой устройства Артура. Шагах в тридцати от следователя билась в истерике дриада, мучительно разрываясь между любопытством и инстинктивным страхом перед человеком, испускавшим такие соблазнительные цветные волны. Рядом с берегом ворочался в камышах, страшно ругаясь, старый водяной — мощность трансляции была такова, что у Другого начались колики.

Фигаро усмехнулся и поднял саквояж.

Охота началась.

…Вниз, вниз, вдоль берега, туда, где мертвые древесные стволы лежали наполовину утонув в жидкой грязи, туда, где обломки крепостных стен, скрытые подлеском, грезили, еще храня память о людях в белых сутанах с черными крестами и других людях, облаченных в черное и алое — черные панцири, алые лилии, звон мечей, рев труб и грохот колес уходивших на запад армейских караванов. Вниз, туда где овраги, полные талой воды и прелых листьев скрывали на дне мрачные секреты прошлого: сломанное и заржавевшее ружье, простреленный на груди камзол, человеческий череп, под которым нашла себе пристанище черная гадюка… Вниз, туда где разливались широко темные воды, под которыми догнивали останки сотни лет назад покинутых деревень и ушедшие в тину и грязь камни древних погостов.

Вниз.

Фигаро остановился на берегу, где крутой склон был гол и покат; каменистая земля не давала ни единого шанса буйной растительности. Дождь уже лил как из ведра и с полей шляпы следователя стекали струи воды. Он насквозь промок и уже порядочно замерз.

И вот тогда, в тот самый момент, когда очередная молния разорвала пополам небосвод…

Многие, очень многие, должно быть, встречали Черного Менестреля в этих местах, сотни лет прошли с тех пор, как его тень впервые шагнула на берег. Но никому еще не удавалось увидеть, как именно он приходит в этот мир.

Следователь был первым, хотя, конечно, не мог этого знать.

Огромный эфирный пузырь вспучился на поверхности воды, шар чернильной, беспросветной тьмы, рвавшейся откуда-то со дна, из неведомых глубин. Он лопнул, выпустив облако черноты и это облако, скрутившись жгутом, обернулось плывущей над водой тенью.

Нельзя сказать, что Фигаро испугался. Он, в конце концов, был следователем ДДД и видел много всяких чудных вещей. Он сталкивался с демонами — большими и малыми, схлестывался с существами, терзавшими по ночам честной люд, чувствовал на затылке холодное дыхание призраков и даже однажды видел на кладбище настоящего упыря. Его держала за руку Па-Фу, Лиса-демон Внешних Сфер, в его крови горел Договор, заключенный Первым Квадриптихом с существом о природе которого следователю даже не хотелось задумываться, а в кольце у него на пальце обитал мертвый колдун повидавший места, что лежат за пределами известного Космоса.

И, все же, следователь почувствовал, как озноб продрал его до самых костей. Потому что существо, что приближалось к нему, не было драугиром, как он ранее думал.

Это было… что-то другое.

Менестрель был одет в некое подобие черного комбинезона пошитого, казалось, из блестящей текучей дымки. Его ноги сливались с кляксой кипучей тьмы, что медленно скользила к Фигаро, а в волосах цвета влажной земли сверкала черная бархатная лента. Лицо Менестреля, когда-то красивое и молодое, теперь напоминало своей недвижимостью лик мраморной статуи.

Следователь почувствовал, как аппарат Артура мелко завибрировал — включился «громоотвод». Но в следующий миг он забыл об этом, потому что Менестрель, чуть согнув тонкую шею в некоем подобии поклона, приблизился почти вплотную к Фигаро и остановился.

Ни один драугир не смог бы подойти так близко к живому человеку. Ни один призрак, ни один Ночной Летун — голодная скорлупа, тень, останки человека, жадные до тепла чужой жизни. Это было невозможно.

Черный Менестрель поднял руки, затянутые во тьму и следователь увидел свирель.

Это была очень, очень старая вещь, но она, вне всякого сомнения, была настоящей. Потемневшее от времени дерево покрывала сеть мелких трещин, кое-где свирель была в подпалинах, словно инструмент пытались сжечь, к костяному мундштуку прилипла тина, словом, свирель была не призрачной, а самой что ни на есть материальной.

Фигаро даже представить не мог, как это вообще возможно.

Но даже эти размышления напрочь вылетели у него из головы, когда Менестрель поднес свирель к мертвенно-бледным губам и заиграл.

…Даже много месяцев спустя, Фигаро (он завел привычку вести дневник, который вскоре превратился в сборник записок о его похождениях) так и не смог найти подходящих слов, дабы описать то, что произошло, когда Менестрель заиграл на свирели. Он скрипел пером, злился, комкал бумагу, и, наконец, написал вот что:

«…Астор Клерамбо, музыкант, великолепно изображавший восторженного идиота, впервые рассказывая мне о своей встрече с Черным Менестрелем, употребил такие слова: „…и моя душа разлетелась на тысячи мелких осколков“. Самое смешное, что эта фраза — лучшее описание из всех, что приходят на ум. Моя душа разлетелась на тысячи мелких осколков. И упаси меня Небо пережить такое еще раз…»

…Через год Фигаро зачеркнет последние строки и напишет:

«…я бы душу продал чтобы пережить это вновь».

…Звуки свирели на несколько мгновений просто вычеркнули следователя из реальности; он распался на кусочки и каждый из этих кусочков был воспоминанием: вот они с отцом удят рыбу на Ветровой скале, вот он склонился над умирающим Виктором Вивальди — псиоником, которого только что застрелил Старший инквизитор Френн, а вот он, красный от гордости, показывает своему учителю сопромага, ехидному старикашке Нерону Фрикассо свое последнее достижение: базовый колдовской щит. И эти осколки памяти, эти яркие звезды, вокруг которых, вращалась вся сознательная жизнь Фигаро вдруг стали неотличимы от дырочек в проклятой свирели и ловкие пальцы Черного Менестреля бегали уже по ним.

Теперь он понял, как Менестрель получал власть над своими жертвами: эта сила была способна разобрать следователя на части и заново собрать в любой угодной Менестрелю форме. Свирель могла запросто превратить Фигаро в туман над водой, в облако, в послеполуденный сон, в отрывок забытой поэмы — вообще во что угодно.

Черный Менестрель не был драугиром. Он не был также и призраком — тенью сознания умершего человека, волею прихоти эфира обретшей подобие новой жизни. Он не был и демоном, существом из Иных Сфер.

Перед следователем стоял дух.

Некогда живой человек, победивший смерть чудовищным усилием своей воли и неловким колдовством существа, которое любило его больше жизни, любило настолько, что разделило эту жизнь с ним, случайно облачив в свои ненависть и муку.

И Фигаро почувствовал, понял каким-то древним, воистину звериным чутьем: сопротивляться ни в коем случае нельзя.

Вместо этого он, широко распахнув двери своей души, ринулся прямо в бездну неземной музыки.

Он открывал все шлюзы, сбрасывал все блоки, безжалостно выбивал ногой двери всех тех защитных механизмов, что нарастили на его сознании сотни тысяч лет эволюции. Он стал распахнутой дверью и белым флагом, с мясом и кровью вырывая из себя свое естество и на открытой ладони поднося к лицу Черного Менестреля.

«Смотри, — сказал он, — вот я. Стою перед тобой как есть, полностью вверяя себя тебе. Сейчас у меня нет и не может быть от тебя секретов, и если ты считаешь, что вправе меня судить — что ж, пусть так и будет. Но я судить тебя не в праве. Если ты думаешь, что я причинил зло невинной душе, то можешь казнить меня прямо сейчас и я безропотно приму приговор. Что с того, что те, что осудили тебя на смерть, давным-давно умерли и стали пылью, которую носит над холмами ветер? Есть полно других — не лучше прежних. Но если ты судишь людей, то ты — судья на кладбище. А если ты судишь людское скотство, то у тебя впереди целая вечность. Довольно грустная вечность, как по мне…»

Фигаро показалось — или что-то дрогнуло в глазах Менестреля?

Он чуть поднял голову, и свирель заплакала в иной тональности. Теперь ее звук нес в себе образы и послания, которые следователь, к своему удивлению, без труда понимал.

Черный Менестрель был лишен дара речи. Перед тем как отправить его на костер, Годфрик Анауэльский, подобно многим другим инквизиторам, опасаясь предсмертного проклятия, вырвал приговоренному язык и залил глотку зачарованным воском, дабы избежать также проклятия посмертного. Но дух сумел сделать своей речью музыку и теперь говорил с ее помощью со следователем — не словами, но смыслами.

Менестрель был стар, очень стар. Но, в то же время, он все еще был влюбленным юношей, и эта пропасть времени между его вечным «сегодня» и прошедшими столетиями с каждым днем становилась все шире. Все труднее было ему подниматься из темных вод графского пруда, все труднее было разбираться в душах людей, что год от года становились все сложнее и запутаннее, совмещая в себе, казалось бы, несовместимые вещи: рациональную скуку с любовью, чистоту рук и кровь, льющуюся так далеко, что убийца мог считать себя полностью непричастным к этим страданиям, долг чести и столбики цифр в бухгалтерских книгах. Людей становилось все труднее отличить от сложных, тонко настроенных механизмов, что молча тикали, отмеряя век за веком, и в мире, где год от году людей появлялось все больше и больше, одновременно становилось все пустынней и безлюднее. Менестрель ждал когда все то, что он так ненавидел в человеческих душах, в конце концов исчезнет, измениться, как виноградный сок на солнце рано или поздно становится вином, но вино утекло сквозь пальцы, превратившись в уксус и теперь все чаще его музыка просто не находила слушателей.

И было еще что-то, чего следователь до конца не понял: Менестрель был просто струной, растянутой между бесконечным пространством, куда так хотелось уйти и где горела его звезда — ослепительный шар мягкого света, и черными водами реальности, где так хотелось остаться и… отомстить? Нет, не отомстить, а просто что-то сказать тем, кто еще мог его слышать, потому что именно в этом — смысл любой мелодии, песни или книги.

И вдруг Фигаро, очнувшись от наваждения неземной мелодии, понял, что от Менестреля почти ничего не осталось.

Затянутая в черное фигура стала почти прозрачной и продолжала таять, словно снег на раскаленной жаровне. Колдовская музыка становилась все тише, все слабее и следователь, наконец, понял, в чем дело.

Аппарат Артура.

Машинка на голове Фигаро досасывала из Черного Менестреля последние силы.

И дух, понимая что происходит, не винил следователя. Потому что — Фигаро вдруг понял это очень отчетливо — Менестрель знал, что следователь лишь инструмент в чужих руках.

Нечто вроде свирели.

И тогда, не вполне понимая что делает, Фигаро повернул выключатель аппарата.

«Громоотвод», поворчав, нехотя стих.

Сверкнула молния, ударив в воды пруда, и на несколько секунд следователь ослеп. Он мотал головой, растирая кулаками глаза, а когда наконец зеленые пятна перестали плавать у него перед глазами, Менестреля уже не было. Но Фигаро был уверен, что заметил над водой тонкую тень, скользнувшую в заросли пожухлого камыша.

…А дождь все лил холодным водопадом, и гроза рвала на части небеса, но следователь еще долго стоял на берегу, всматриваясь в мутную круговерть, и то ли ждал чего-то, то ли что-то вспоминал. В усадьбу он вернулся уже засветло, одним махом осушил бутылку коньяка и тут же завалился спать прямо на кушетке у камина.

Спал он долго и без сновидений.

…Еловые дрова ярко горели в жерле камина, источая потоки ароматной смолы и потому весь гостиный зал «Тенистых Аллей» пропах чем-то радостно-новогодним, праздничным и несерьезным. Запахи пыли и плесени, наконец-то, выветрились; теперь усадьба пахла как обычная гостиница: кухней, табачным дымом, духами, типографской краской газетных листов и лосьоном для бритья.

Господин Малефруа снял проволоку с горлышка бутылки с шампанским — хлоп! — и принялся ловко наполнять высокие тонкие бокалы шипучим пенистым напитком цвета старого золота. Король, развалившийся в мягком кресле, поцокал языком, качая головой.

— Три часа, Малефруа. Не рано ли?

— Дождь, — лаконично ответил хозяин усадьбы, и передал бокал Мари Воронцовой, что сидела на кушетке, завернувшись в большой клетчатый плед и читала «Истории королевского дома» мадам Де Рунэ — любимую книгу конспирологов всех времен и народов.

— О да! — воскликнул Астор Клерамбо, запрокидывая голову и хватаясь за виски тонкими пальцами. — Ужасная погода! Под стать тоске, что пропитала эти древние стены!

— И правда, дождь, — процедил сквозь зубы Рамбо, попыхивая толстой сигарой. Министр выглядел кислее лимона и злее черта. — И какого лешего, спрашивается, мы до сих пор сидим в этом болоте? Третий день ливень; вся охота псу под хвост.

— Ну, господин Фигаро попросил нас задержаться до начала расследования, — пожал плечами Малефруа. — Надо полагать, у него есть на то свои резоны.

— Кошмары закончились. Менестрелю, стало быть, крышка. — Министр нервно дернул плечом. — Какое еще расследование?.. А вот и он, легок на помине!

— Добрый день, господа и дамы. — Фигаро поднял шляпу, пытаясь одновременно удержать на груди пухлую коричневую папку, которую он придерживал подбородком. — Прошу прощения я немного задержался.

— Вы велели нам собраться здесь к двум. — В голосе Рамбо звенел лед. — Сейчас начало четвертого. Вы когда-нибудь слышали о такой штуке как пунктуальность?

— Это не моя вина, — следователь с явным облегчением плюхнул папку на стол, — мне пришлось подождать пока доставят несколько важных бумаг… У меня, кстати, отличные новости: следствие по делу о Черном Менестреле завершено.

— Аллилуйя! Стало быть, мы можем собирать чемоданы? — министр демонстративно поднялся с кресла, отряхивая с колен сигарный пепел.

— Не совсем. — Фигаро покачал головой. — Мне, все же, придется потратить еще немного вашего времени, уважаемые.

— Но Менестрель мертв. Все закончилось.

— Не совсем так, — следователь едва заметно усмехнулся. — А если быть точным — совсем не так. Менестрель не уничтожен. И ничего пока не закончилось.

— Что? — мадам Воронцова удивленно подняла брови. — Но я уже третий день не вижу кошмаров! И Его Величество, насколько мне известно, тоже. Да и остальные… Я бесконечно благодарна вам, Фигаро — вы спасли мне жизнь. Но вы говорите, что этот… это существо… не ликвидировано?

— Нет. — Фигаро поднял руку, и этот простой жест внезапно получился у следователя почти величественным. — Его, я думаю, в принципе невозможно уничтожить. Это не драугир, как я ранее думал, и, разумеется, не призрак. Менестрель — дух, пребывающий в нашем мире благодаря весьма могущественной колдовской вещи, проклятию… и любви, как это ни странно звучит. Я лишил его сил, но он вернется. Месяц, год — не суть важно. Он вновь придет и кошмары тоже.

— Но…

— Но теперь я знаю, в чем их причина. И могу помочь вам избавиться от кошмаров навсегда.

— Опять двадцать пять! — Король нервно хохотнул. — Духи, проклятия… Какой-то готический роман, чес-слово!.. Но говорите, Фигаро. Я знаю, у вас есть, что нам сказать.

— Благодарю, Ваше Величество, — следователь поклонился. — Как я уже сказал, следствие окончено. Вам, возможно, покажется, что я недостаточно времени посвятил беседам с пострадавшими — это так, каюсь. Но, в свое оправдание могу сказать, что я вообще стараюсь избегать подобных разговоров. Хотя бы потому что мне, как правило, бессовестно врут. Я предпочитаю работать с бумагами. Ну и в поле, так сказать, хотя это часто плохо сказывается на здоровье.

Король молча кивнул. Со времени ночной вылазки следователя на болота прошло три дня, и все это время Фигаро провалялся на диване, перебирая документы и глотая назначенные королевским лекарем пилюли — он умудрился заработать эфирную контузию (вторую за месяц) и здорово простудился. Простуду, что грозила перейти в пневмонию, доктор Беркович задавил на корню, просто вкатив следователю укол ядреной алхимической микстуры, а вот с контузией пришлось повозиться. Впрочем, поправлялся Фигаро на удивление быстро.

— Итак! — следователь хлопнул в ладоши. — Для начала я хотел бы сказать, что мои начальные подозрения относительно всей этой истории с Черным Менестрелем оказались, на удивление, верны. Я, конечно, ошибся относительно его природы, но в первый же вечер после беседы с вами и покойным генералом — успокой горний Эфир его душу! — я понял, что двое из вас не говорят мне всей правды, а еще четверо просто лгут.

Фигаро медленно обвел притихших гостей усадьбы взглядом и сказал:

— Один из вас никогда не встречался с Черным Менестрелем и не был жертвой его проклятия. Этот человек, кстати, убил генерала Штернберга — да-да, в данный момент убийца находится в этой комнате. Еще двое солгали мне из самых благих побуждений, еще один — по глупости, и еще один — по неведенью… Теперь я думаю, вы понимаете, почему я так не люблю работать напрямую с подозреваемыми, — он развел руками.

— Сударь, — Клерамбо нервно дернул бант на шее, — хватит же говорить загадками! Вы говорите, что нашли истину, так излейте же на нас ее благодатный свет!

— О, изолью, не волнуйтесь, — усмехнулся следователь. — Этого добра у меня сегодня с собой в избытке. Но я предлагаю начать с нашего любезного хозяина, господина Малефруа. Тем более, что именно он был тем, кто солгал мне, сам того не желая, более того — будучи свято уверенным, что говорит только правду и ничего, кроме правды.

— Фигаро, — Малефруа нахмурился, — я не вполне понимаю…

— Сейчас объясню. Но прежде я хотел бы узнать, не будете ли вы против, если я расскажу собравшимся вашу историю? Ту, что вы рассказали мне тет-а-тет после нашей первой беседы здесь, у камина?

— Конечно, рассказывайте, — Малефруа пожал плечами. — Почему нет? Теперь, я думаю, это не имеет значения, раз уж вы разобрались с этим черным злыднем.

— О, это имеет значение! И еще какое!.. Так вот, любезные, господин Малефруа, как вам известно, тоже стал жертвой Черного Менестреля. Это правда. Он рассказал мне что в его кошмарах к нему являлся… — следователь порылся в папке, — …являлся вот этот человек. — Фигаро высоко поднял рисунок Малефруа, дабы все смогли его увидеть. — И это тоже чистая правда. А потом наш дорогой хозяин поведал мне, что его кошмары внезапно прекратились около четырех месяцев назад — просто закончились сами по себе. И вот здесь он, сам того не ведая, согрешил против истины.

— Но Фигаро, — возмущенно потряс головой Малефруа, — зачем мне лгать?! Если бы я лгал, то это бы никак не помогло моему исцелению, верно?! Какой смысл скрывать от лекаря что у вас пуля в ноге?!?

— Да хотя бы затем, друг мой, — Фигаро грустно улыбнулся, — что вы не лгали мне сознательно. Точнее, вы искренне считали — и считаете теперь — что рассказали мне сущую правду. Но ваша комната — слева от моей. И вы так кричите по ночам, что поверить в ваш крепкий сон не смог бы и глухой.

— Что?.. — Малефруа растерянно замер с бутылкой шампанского наперевес. — Я кричу? По ночам?

— Кричите, стонете, плачете во сне, комкаете постель — все что угодно. До этого дня вам некому было об этом сказать, не так ли? Вы не женаты, ваши слуги спят во флигеле… Вы каждое утро просыпаетесь пережив ад, но вы не помните, что пережили. Возможно, в последнее время у вас частенько болит голова поутру, а аппетит стал совсем ни к черту, но вы списываете все это на дневную усталость, нервную работу, плохую погоду…

— Что за чушь! — хозяин усадьбы нервно хохотнул. — Как можно не помнить собственный кошмар?! Тем более, если он повторяется каждую ночь?!

— С обычными снами это случается сплошь и рядом, — махнул рукой Фигаро. — Но забыть псионически индуцированный бред — вот это, конечно, почти за гранью возможностей человеческой психики, тут вы, без сомнения, правы. И вот тогда я задумался: какой смысл вам врать?

Следователь медленно перевалился с пяток на носки, заложил руки за спину и, глядя куда-то в потолок продолжил:

— Когда вы показали мне свой рисунок, Клод, я долгое время пытался вспомнить, где же я видел изображенного на нем господина. Смешно: вспоминать человека из чужого сна! А между тем я голову был готов дать на отсечение, что этого помятого типа я уже где-то встречал. И, в конце концов, я вспомнил, где именно.

Фигаро достал из папки картонку, к которой была аккуратно приклеена газетная вырезка, и протянул Малефруа.

— Вот. Это номер столичного «Герольда» двухлетней давности. «Фред Моржуа против Петра и Павла Злотых» — да, да, прямо на первой полосе фотография этого вашего «гостя из кошмаров». Тогда об этом деле много писали, благо был дефицит на прочие сенсации.

Хозяин «Аллей», нахмурившись, быстро пробежал взглядом по газетной колонке.

— …громкий процесс… Отсудили без компенсации… Найдены документы… Странно, я не припоминаю ничего подобного! — Малефруа схватился за голову. — Не понимаю. Просто не понимаю! Тут написано, что «Туристическое агентство Петра и Павла Злотых» в судебном порядке отобрало у этого Моржуа часть земель заказника, тем самым став единственным владельцем «Черных Прудов». Но я знал бы об этом! О таком процессе я уж точно знал бы! Это… Это наверное, подделка…

— Нет, — Фигаро вздохнул, — это, к сожалению, не подделка. Подделка — ваши воспоминания об этом судилище, точнее, их полное отсутствие.

Он прикрыл глаза и некоторое время молча стоял, прислушиваясь к каким-то своим мыслям.

— Отталкиваясь от имеющихся у меня бумаг я могу довольно точно восстановить те события двухгодичной давности, тем более что они и стали причиной вашего состояния, Клод, — следователь аккуратно извлек из папки пожелтевший листок бумаги на котором можно было разглядеть какие-то цветные росчерки и большой синий штамп «Дело Номер…». — Послушайте же, как все было: агентство на которое вы работаете уже давно хотело прибрать к рукам все земли «Черных Прудов», особенно после того, как доходы от них стали просто заоблачными. Однако самый лакомый кусок здешних территорий принадлежал семье Моржуа, причем претендовать на них у «Петра и Павла» не было никакой возможности, поскольку эти земли были пожалованы семейству Моржуа самими Королями лет сто назад. А отсудить участок в этом случае невозможно — невозможно, за исключением одного-единственного случая… — Фигаро посмотрел на Фунтика и тот, кивнув, сказал:

— Принадлежность королевских подарков можно оспорить, если выяснится что их получатель совершил преступление против Короны… Ну, или если возникнет такое подозрение — сами знаете, какие у нас сейчас адвокаты.

— Вот именно, — Фигаро согласно кивнул. — И документы уличающие семейство Моржуа в государственной измене были — вот неожиданность! — внезапно обнаружены. Их нашел и предоставил Высокому суду некий господин Клод Малефруа, член директорского совета «Агентства Петра и Павла», старший администратор заказника «Черные Пруды» и владелец некоторой ценной недвижимости в этих краях.

Ошарашенный Малефруа даже не пытался возразить. А Фигаро, тем временим, продолжал:

— Документы, скорее всего, были подделаны. Я готов поставить на это последний империал, но моя готовность, к сожалению, не имеет юридической силы. С точки зрения адвокатов это были совершенно замечательные бумаги: они обвиняли в измене не самого Моржуа — тот, в конце концов, мог бы согласиться и на психическое сканирование — а его покойного деда. Недостаточно чтобы кого-то засадить — в конце концов, покойные родственники давно лежат в земле — но довольно для того чтобы отсудить землю. По совершенно замечательному — без шуток! — закону агентство Петра и Павла, как обвинитель, не могло претендовать на конфискованное у Моржуа, поэтому продажа была оформлена через подставное лицо — быстро, ловко и очень чисто. Единственная, как на тот момент думали ваши, Малефруа, соучастники, проблема была в том, что Моржуа подал иск и процесс, насколько мне известно, длится до сих пор; при этом, хоть у истца и нет средств, адвокаты самых разных контор стараются вовсю, потому как в том случае если факт махинации будет доказан, сумма компенсации такова, что они озолотятся даже со своих пяти процентов.

Однако около года назад вы, дорогой Клод, стали жертвой Черного Менестреля, который — это я понял сравнительно недавно — выбирает жертв вовсе не бессистемно. Он карает лишь тех, кто причинил зло невинному и вы, Малефруа, попали под раздачу как раз из-за судилища над Моржуа.

Вы, как я понимаю, долгое время мучились, а потом, то ли не выдержав, то ли ударившись в запоздалые муки совести, приняли решение покаяться, надеясь — кстати, совершенно справедливо! — что после этого влияние Менестреля исчезнет. Но когда об этом узнали остальные владельцы агентства, их обуял ужас. Они подсчитали суммы, которые им пришлось бы выплатить, подумали об уроне репутации, который ваше признание нанесло бы их предприятию, взвесили все и решили действовать иначе. Помните, вы рассказывали, что ваши кошмары прекратились в Белоречье? Я когда услышал об этом месте, сразу напрягся.

— Почему? — севшим голосом спросил Малефруа. На него было страшно взглянуть: хозяин «Аллей» выглядел так, словно внезапно подхватил драконью чумку — серая кожа, лихорадочно блестевшие глаза, крупные капли пота на лбу.

— Потому что у любого в следственном отделе ДДД слово «Белоречье» немедленно вызывает приступ параноидной горячки. Там находится печально известный Институт мозга имени Люпуса Веста. Вы вряд ли поймете в чем соль названия, но, в первом приближении, это звучит как «Патриотические чтения им. Адольфа Гейгера, переулок Печной, дом 14, квартира 88». Люпус Вест был хирургом и популяризатором психического колдовства, отправившим на тот свет почти сотню своих пациентов. Гений без признаков совести. Институт в Белоречье занимается вещами на грани дозволенного: коррекция памяти, копирование личности и прочие прелести под знаком «пси». Все, разумеется, с разрешения пациентов — там надо подписывать кучу бумаг. Но, как видно, ее подписали за вас, или просто вручили кому-то в Институте чек с множеством нулей.

— Вы хотите сказать…

— Не хочу, — Фигаро мотнул головой. — Не люблю сообщать людям о том, что им насильно промыли мозги, но, как видите, приходится. За каким чертом вы ездили в Белоречье четырнадцатого января?

— Я… Я не помню…

— Не помните? Вы? Вы, бывший счетовод, который ведет всю бухгалтерию «Аллей» в уме?!. Впрочем, я вам верю. Верю, потому что этот эпизод был аккуратно извлечен из вашей памяти, равно как и все что касалось Моржуа и суда, на котором появились злосчастные бумаги. А чтобы у вас не возникло желания дальше выяснять причины своих ночных кошмаров, вам в голову внедрили довольно простой блок: каждое утро вы забываете о том, что творилось с вами во сне. Они бы вообще стерли все воспоминания о Черном Менестреле, но такое вмешательство — очень сложная штука, здесь завязано много ассоциативных последовательностей. Можно вообще ненароком сжечь мозги, а этого ваши «друзья» не хотели — стань вы внезапно недееспособным или, упаси Небеса, мертвым, власти вцепились бы в Агентство как свора бульдогов: Малефруа находит компрометирующие документы, Малефруа умирает — идиоту понятно, куда копать. И с тех пор, друг мой, вы еженощно терпите адские муки, а просыпаясь ничего не помните.

— Я не верю в это.

— Вспомните, когда вы в последний раз видели сон? Я имею в виду — со времени той «забытой» поездки в Белоречье? Не кошмар, а просто сон?

Некоторое время Малефруа молчал. Затем, трясущимися руками налив себе шампанского, осушил содержимое бокала как воду и спросил:

— Но как вы узнали об этом?

— Я бы ничего не узнал, располагай я лишь только полномочиями простого следователя ДДД. Но, к счастью, Их Величество король пообещал всячески способствовать расследованию. Я изложил свои подозрения в отчете, отдал бумагу Фунтику, ну а он…

— Ну а я, — Король зло ухмыльнулся, — переслал отчет Фигаро Тузику. С сопроводительной запиской. А Тузик — мужик простой. Через сутки Институт штурмовала его личная гвардия: начальство на дыбу, документы — следователям и через сутки мы знали сколько раз в день директор Института рукоблудил в школьном отрочестве… Там, кстати, в потайной картотеке такой дряни накопали, что — уй!.. — Фунтик махнул рукой. — На три виселицы каждому хватит. Так что будет вам, Фигаро, орден.

— Я согласен на медаль, Ваше Величество… Но что будет с «Черными Прудами»?

— Вы хотите сказать, что будет с «Агентством Петра и Павла»? — Король пожал плечами. — Совет директоров отправится на Дальнюю Хлябь — строить домики для ссыльных колдунов и думать над своим поведением. Думаю, лет десять им хватит для полной реанимации совести. А «Пруды», стало быть, теперь ваши, Малефруа. Я сюда ездить люблю, так что смотрите мне — содержать все в лучшем виде!

— Я бы добавил кое-что от себя, — следователь подошел к хозяину «Аллей», который с совершенно ополоумевшим видом сидел на полу у камина и мягко положил руку ему на плечо. — Как я уже говорил, Менестрель вернется. Рано или поздно, но он опять выйдет на берег. Поэтому, дабы ваши кошмары не возобновились, вам стоит отдать Моржуа то, что принадлежит ему по праву.

— Перебьется, — огрызнулся король. — Он, кстати, требует не земли — из него делец как из стульчака дирижабль, а просто денег. Сто тысяч компенсации. Дайте ему двести от щедрот — вы теперь не обеднеете — и, думаю, он вас еще в зятья позовет — у него, кстати, дочка на выданье есть, и весьма милая. Сто-восемьдесят-сто, вы такие фигуры любите, я знаю… А я ему пожалую еще земли — где-нибудь под Малыми Кочевряшками.

— Отличная мысль, Ваше Величество… Думаю, господину Малефруа нужно время чтобы придти в себя, так что предлагаю пока что его не трогать… Вот, держите, Клод. Это спирт, а это соль — вам сейчас полезно для восстановления душевного равновесия…

Следователь сложил руки на груди и повернулся спиной к камину. На фоне ярко пылающего огня он казался обитателем Преисподней, но не демоном, а эдаким чертом-городовым или, скажем, духом чревоугодия, явившимся в мир отвращать городских кумушек от беговых дорожек и искушать запретными дарами кондитерских лавок.

— Однако, господа, я бы хотел продолжить… И, как я уже говорил, я сразу понял, что один из вас, присутствующих здесь никогда не встречался с Черным Менестрелем. В этом я не ошибся. Но я ошибался, думая, что этот человек — вы, господин Клерамбо.

— Я?! — музыкант, бледный от возмущения, привстал в кресле, потрясая бокалом точно скипетром. — Фигаро, вы ранили меня в самое сердце! Уличить меня во лжи — ах, как это похоже на бездушных обитателей пыльных контор! Канцелярские черви! Вы рвете на части сердце художника, вы…

— Довольно. — Следователь небрежно махнул рукой. — Оставьте эту кретинскую манерность и пафос, Клерамбо. Да, ваш лечащий врач поставил вам диагноз «шизофрения», а газетчики — с вашей же подачи — долгое время трезвонили об этом, но меня вы не проведете.

— Моя душа пылает в бездне адской! Ложь, клевета повсюду, я…

— Или, может, вы хотите, дабы с вашим доктором поговорили те же господа, что и с руководством Института мозга?

Клерамбо мгновенно заткнулся. На моложавом лице музыканта явно читалась напряженная работа мысли.

Думал он минуты три, после чего отрицательно покачал головой и совершенно нормальным тоном сказал:

— Нет, не хочу.

— Великолепно! Я давно подозревал, что вы весьма умный человек, Клерамбо.

— Ничего себе! — Мари Воронцова покачала головой. — Вы умеете говорить! А я-то думала, что великий Клерамбо умеет только вещать с небес!.. Но зачем вам эта комедия с бумагами из желтого дома?

— Это для его агентов, — Фигаро подмигнул музыканту, который чуть улыбнулся уголками губ. — Пока Клерамбо числиться невменяемым с него невозможно взыскать в судебном порядке выданные под его будущие работы авансы… Видите ли, наш гений-музыкант три года назад с потрохами продал себя «Дому Пылающих Сердец» господина Ле Франта.

— Они занимаются концертами, театральными постановками и катушками для патефонов, — кивнул Клерамбо. — У меня с ними контракт на пять лет; авансы выплачены огромные. Вот только удовлетворить их я, боюсь, не в состоянии.

— Если уж вы решили резко стать нормальным, — Фигаро достал из кармана пиджака трубку, — то, может, сами расскажете нам свою историю? А я пока подымлю и хлопну винца — в горле пересохло.

— Не вопрос, — музыкант кивнул. — Знаете, когда долго изображаешь психа очень трудно потом эту маску снимать. Так что я даже рад возможности поговорить по-человечески…

Он отхлебнул шампанского, закинул ногу за ногу и немного подумал, прежде чем начать.

— Меня, как вы, наверное, догадываетесь, зовут не Астор Клерамбо. Это просто сценический псевдоним; мое настоящее имя Питер Яшин. Музыкой я занимался с самого детства и, скажу без лишней скромности, уже тогда я был весьма талантливым юношей. Начинал… Начинал я как обычно: пел в ресторациях, играл на площадях, даже ездил одно время с цирком. Потом меня заприметил господин Пиколло, взял к себе и понеслась: концерты в столице, первые катушки для граммофонов — да вы сами можете найти все эти подробности в любом журнале сплетен. Пересказывать нет необходимости. Потом пошли деньги. А где деньги, там и дамочки, вечеринки, алхимические порошки, рулетка — все как обычно. Я стал влезать в долги. Утром в моем кармане мог лежать чек на десять тысяч, а вечером я считал мелочь у вшивой гостиницы на окраине… И вот однажды я весело проводил время в этих местах… кстати, «Тенистые Аллеи» были тогда еще открыты. И столкнулся с этим… С Менестрелем. Тогда я думал что у меня галлюцинации — я был крепко унюхан «розовой пылью». А потом начались кошмары…

Клерамбо взъерошил волосы и уставился в огонь.

— Это было ужасно. Сущий ад. Но, в то же время, в этом было… Что-то удивительное. Что-то запредельное. Ночью я метался в бреду а днем у меня не оставалось сил даже на то, чтобы затащить в постель очередную нимфочку, но… Это были такие эмоции, такие образы… Словами не передать. По ночам передо мной словно открывались врата бездны и эта бездна была прекрасна в своем ужасе… От меня сбежали все друзья, я крепко запил и некоторое время серьезно подумывал обратится к мозгоправам, но…

Но однажды ночью я проснулся от очередного кошмара и вдруг понял, что схожу с ума не потому что вижу ночами ад, а потому что держу его в себе. «Что если я выплесну его наружу?», подумал я тогда. Я выхлестал бутыль водки, всосал всю «дурь» что у меня оставалась и сел за рояль… К утру я исписал нотами две тетради. Это был «Туман и бриз», та самая вещь, которая принесла мне миллионы и сделала всемирно известным.

Он вздохнул и на мгновение следователю показалось, что в глазах музыканта мелькнул отблеск неземной тоски.

— Это было прекрасное время. Ночами я рыдал от страха, кусая подушку, а днем творил, обложившись бумагой. Я освоил скрипку, флейту, саксофон, все время искал наилучший способ передать то, что рвало меня изнутри. Менестрель стал моей Музой, каким бы странным это не показалось, темной, ужасной и… прекрасной. Я даже не знаю, как вам объяснить…

— Вы это уже сделали. — Фигаро достал из кармана маленькую коробочку и показал Клерамбо. — Это проволока с записью вашей «Последней флейты». Гениальная вещь. Слезы и огонь.

— А, тогда вы, должно быть, понимаете. — Музыкант выплеснул остатки шампанского в огонь. — Это слепок моей жизни, Фигаро. Такой, какой она была тогда… У меня в банке лежало столько денег, что я мог бы в них купаться, но они меня мало волновали. Я стал чем-то вроде моста между Землей и Адом; от старого Астора Клерамбо осталась лишь тень, которой этот мир мог дать лишь одно: тех, кто будет слушать мою музыку. Дьявол, да я сам стал музыкой, а потом… Потом все закончилось.

Клерамбо вздохнул и откинулся в кресле.

— В одно ужасное утро я проснулся. Пошел в ванную, умылся, принял душ. Позавтракал. Оделся. Я действовал бездумно как арифмометр, не понимая, что же такое со мной творится. А потом понял — кошмара не было. Сон не пришел в эту ночь. На следующую ночь — тоже. Все закончилось.

Это прозвучит как бред, но я был в ужасе. Трясся, как осиновый лист. Вряд ли вы знаете, насколько ужасна «ломка» после «розовой пыли», но ЭТО было еще ужаснее. Я понял, что без Менестреля — как бы дико это не звучало — нет и Астора Клерамбо. К тому же скоро возникла проблема чисто утилитарная: мои агенты ждали моей новой музыки, а я мог выдать им лишь жалкое пиликанье. Так что я купил справку о сумасшествии и…

— И отправились сюда, на «Черные Пруды».

— Каждый год я ездил в эти места. На все сезоны. Я исходил все здешние холмы, чуть не утонул в болоте, сломал ногу свалившись в овраг, накормил собой всех тутошних комаров и… ничего. Я больше никогда не видел его, Фигаро. Но когда мне пришло письмо от Малефруа, я подумал — вот оно! Может быть, столько жертв Менестреля сразу, в одном месте, призовут его, а, может, колдуны короля что-нибудь придумают… Но не вышло. — Он тяжело вздохнул. — Говорите, вы изгнали его на год-два?

— Не могу сказать точно. Он может появиться и через неделю. Но подумайте вот о чем, Клерамбо: Менестрель карает тех, кто причинил зло невинным. И это всегда как-то проявляется в кошмарах; к Малефруа, например, являлся этот Моржуа, у которого несправедливо отобрали собственность. А что было у вас?

Клерамбо усмехнулся, но это была очень странная улыбка. С такой улыбкой поднимались на эшафот убийцы и святые; ни бравады, ни надежды в ней не было.

— Я причинил зло самому себе. У меня был дар, а я занимался лишь тем, что высчитывал, сколько моя музыка будет стоить в золоте. Менестрель дал мне это понять очень хорошо… Теперь, как я понимаю, меня интересует только искусство, ха-ха… Поэтому проклятие спало.

— А вы уверены, что не способны творить без раскаленной кочерги в вашем заду, Клерамбо? — Фигаро иронично поднял бровь. — Я, конечно, не Менестрель, но, на его месте, проклятие бы с вас снял на пару лет раньше. Вы понимаете, что вам вечно что-то нужно? Либо деньги в кармане, либо пистолет у виска — по-другому вы не работаете. Вы как барабан — звучите только когда, по вам лупят. Не пробовали просто сесть за рояль, нет?

— Фигаро, вы не понимаете…

— Может, и не понимаю — я не музыкант, не художник и не писатель. Но неужели у вас никогда не возникало потребности что-либо творить? Просто желания, черт бы вас побрал? Из вас что, нужно выдавливать музыку как ваксу из тюбика? Тогда наймите себе двух девиц из эскорт-агентства — там у них сейчас есть такая услуга: одна с плеткой, другая с розгами. И пусть лупят вас каждый раз, когда вы отвлекаетесь на очередной приступ жалости к себе.

— Но…

— Я, кстати, вообще не понимаю, в чем ваша проблема. У вас в банке миллионы — не хотите писать музыку, так езжайте в Баден-Баден, купите себе домик, напишите мемуары и живите в свое удовольствие… Но я, почему-то, думаю, что рано или поздно вы все равно возьмете в руки скрипку или сядете за клавиши. Потому что я слышал это — следователь подбросил на ладони катушку с записью. — Вы — творец, Клерамбо. И это будет жечь вас похлеще чем проклятия сотни Черных Менестрелей.

Клерамбо молчал очень долго. Потом встал, налил себе еще шампанского и тихо сказал через плечо:

— Я подумаю, Фигаро. Я очень серьезно подумаю над вашими словами. Но сегодня, пожалуй, прогуляюсь по берегу пруда. Тем более что завтра — последний день сезона.

— Прогуляйтесь, сделайте милость. Вам стоит освежить голову.

— …Фигаро! — министр резко взмахнул рукой, — нельзя ли ускорить процесс? Это все, конечно, безумно интересно, но у меня билет на шестичасовой поезд. Через час за мной приедет карета, так что…

— Боюсь, сударь, — усмехнулся следователь, — на поезд вы сегодня не попадете. К вам у меня особый разговор. Вы врали мне, врали как по нотам, с самого начала. Вы никогда не видели Черного Менестреля и ночами, к сожалению, спите как младенец, но это мало меня волнует. В конце концов, я следователь ДДД и врут мне регулярно, а вы были не под следствием. Но вот убийство генерала Штернберга… Пристрелить героя войны — то еще дело.

— Ну все, Фигаро, — прошипел Рамбо, краснея от ярости, — вы допрыгались! Вы хоть знаете, сколько дают за клевету на чиновника моего ранга?!

— Очень хорошо знаю, — миролюбиво кивнул следователь. — И, поверьте, не имея на руках доказательств я бы рта не открывал.

— Да вы… Да вы… — Министр вскочил, размахивая бокалом точно пистолетом, — Вы просто…

— Сядьте, Рамбо.

Король сказал это очень тихо, но министр, побледнев, рухнул в кресло как подкошенный. Он открыл рот, но тут же снова его захлопнул, зыркая на следователя как раненая рысь из норы.

— Дабы не отвлекаться на детали следствия, я просто расскажу вам, как именно все было. — Фигаро с наслаждением затянулся, выпустил облачко дыма и зажмурился. — Расскажу вашу историю, поскольку думаю что вы не горите желанием поведать собравшимся здесь правду… Так вот: давным-давно, когда война с Рейхом уже близилась к завершению, вы — тогда просто молодой, но уже страсть какой амбициозный тыловой администратор — встретились с генералом Штернбергом. И очень скоро выяснили, что генерал страшно обижен на весь мир: все вокруг как-то умудрялись делать на этой войне деньги, а он к своим годам получил лишь ранение в ногу и Звезду Героя. Вас тоже беспокоило происходящее — тяжело оставаться непричастным, когда мимо вас на восток идут обозы груженные экспроприированным добром. И вот тогда вы — а я уверен, что это были именно вы; у Штерберга на это не хватило бы мозгов — придумали аферу, которая сегодня известна как «Дело экспресса номер десять».

Фигаро, чуть приподняв бровь, взглянул на министра, у которого на лице выступили крупные белые пятна, и продолжил:

— Вы с генералом подделали путевой лист, направив один из составов, едущих в тыл на взорванные пути в лесной глуши. Когда поезд сошел с рельс, вы и нанятые вами люди штурмовали состав и ограбили его. Восемь человек охраны были убиты. Вам, конечно, пришлось делиться, но вы все равно стали богачами за одну ночь — в поезде перевозили золотые слитки. Единственным свидетелем мог бы стать начальник станции, которому вы вручили поддельный документ, но — вот незадача! — в тот же вечер по станции отбомбился неизвестный дирижабль — очень странный дирижабль: с рейховскими «молниями», но без номера на борту.

Вы стали очень, очень богатыми людьми. В те времена никто не задавался вопросом, откуда у комсостава берутся деньги — это оставалось как бы за скобками общественного мнения и закона. В конце концов, шла война, а золото все равно попадало в Королевство. И вам бы все так и сошло с рук, если бы однажды генералу не взбрело в голову съездить на Черные Пруды пострелять уток. Он стал очередной жертвой Черного Менестреля и я могу лишь представить себе, что творилось в его снах, — следователь присвистнул. — В любом случае, колдуны генералу не помогли, и он решил, что его спасет покаяние… кстати, оно, действительно спасло бы его — от кошмаров, но не от виселицы.

Узнав о намерении генерала вывалить все о происшествии с разграбленным поездом вы пришли в ужас. Вам удалось убедить Штернберга, что от проклятия есть средство и вы немедленно ломанулись на Черные Пруды, где провели, очевидно, весьма мучительные две недели. Вы, конечно, не нарвались на Менестреля, поскольку — я в этом более чем уверен — безвылазно сидели у себя в комнате, боясь высунуть нос. Потом вы вернулись и наврали вашему сообщнику, что пытались решить проблему на месте с бригадой нанятых экзорцистов, но вас — вот незадача! — тоже достало проклятие. Это был тонкий психологический расчет: вдвоем и в пекло шагать веселее. Штернберг, похоже, приободрился, тем более, что вы таскали его к целой своре самых разных специалистов — есть даже бумага из Института Люпуса Веста где случаем генерала, к счастью, заниматься не стали.

Но постепенно Штернберг терял веру в то, что проклятие можно снять. Поэтому приглашение в «Тенистые Аллеи» вы восприняли как подарок судьбы. Но вы не учли степень отчаяния генерала: увидев здесь меня, простого следователя ДДД вместо дипломированного магистра Других наук или, как минимум, боевого колдуна ОСП, он сильно расстроился — это произошло в тот самый первый вечер, когда нас представили друг другу. В ту же ночь он, после длительных раздумий, явился к вам в комнату и заявил, что прямо сейчас, среди ночи, собирается явиться к королю с повинной. Должно быть, ваш спор был весьма жарким, однако вы, в конце концов, убедились, что переубедить Штернберга не получится. Тогда вы застрелили его, заперли дверь вашей комнаты изнутри — это, кстати, совсем несложно — и отправились завтракать, как ни в чем не бывало. Ваш расчет был прост: да, у вас не было алиби, но его не было вообще ни у кого. К тому же, в случае серьезного расследования, вам бы тоже ничего не угрожало: мотива у вас как бы и нет, орудие убийства — пистолет — не подлежит идентификации, отпечатки вы стерли, а для госчиновников вашего ранга запрещено сканирование памяти. Но вы допустили одну ошибку. В панике вы стремились как можно быстрее покинуть место преступления, поэтому не потрудились обыскать тело генерала. А зря, поскольку в его кармане я обнаружил весьма интересный документ, которым Штернберг, должно быть, собирался подтвердить свои слова о том случае с поездом. Вот эта бумага — копия, разумеется, — с этими словами Фигаро с ловкостью фокусника извлек из папки сложенный вдвое листок.

— Смотрите, — он протянул бумагу Рамбо, — это тот самый путевой лист, который вы сфабриковали, а потом, должно быть, свистнули из бювара на станции. Видите? Распоряжение о смене маршрута, направление, дата, штамп. И ваши подписи: Рамбо и Штернберг. Интересная бумажка, да?

…Некоторое время министр изучал документ, держа бумагу двумя пальцами, словно грязный носовой платок. Затем он молча бросил бумагу на пол и хрипло рассмеялся.

— Вы идиот, Фигаро, — сказал министр. — Вы круглый идиот, и пойдете под суд за клевету — это я вам обещаю… Да, на этой бумажонке два росчерка, но это не моя подпись. Не скажу за покойного Штернберга, но я подписываюсь не так. Кто угодно мог напечатать на машинке слово «Рамбо» и поставить эту закорлючку.

— И вы опять совершенно правы, — согласно закивал Фигаро. — Вот только есть одна штука, о которой вы, очевидно, не знаете… Видите ли, дело в том, что еще сто лет назад всем военным и оккупационной администрации при наложении заклятия, защищающего от психического взлома в случае пленения неприятелем стали добавлять одну интересную штучку — «красную нить». Это заклятье считывает сигнатуру вашей ауры и оставляет ее слепок на любом листе бумаги, который вы подписываете. Даже на стене вокзального нужника, где вы пишете «Сарочка дура». Это делается для того чтобы никто из служивых, ничтоже сумняшеся, не думал потом отвертеться от отданного им в письменной форме приказа. С помощью «красной нити» после войны более ста офицеров высшего ранга отправилось на каторгу — конечно же, доказательный механизм военным судом не афишировался… Так вот, сударь, на оригинале документа — ваша аура. А ее, как вам известно, подделать нет никакой возможности.

Некоторое время Рамбо молчал, покачивая в руке пустой бокал. Лицо министра было непроницаемо, однако тени, внезапно проступившие под его глазами и серую, нездоровую бледность скрыть было невозможно. Он получил сильнейший удар и теперь молча переваривал услышанное.

— Да, — наконец сказал министр, — старик всегда был истериком… А ведь если бы он заткнулся и продержал свой глупый язык за зубами всего-то четыре дня, то мог бы сейчас уже трястись в спальном вагоне на пути домой — здоровый, пьяный и счастливый как птичка весной… Поверьте, я не получил никакого удовольствия пуская ему пулю в сердце. Хотя… — Он усмехнулся. — Жить в постоянном ужасе, думая ночами когда, наконец, старому греховоднику стукнет в голову моча и он отправится сдавать нас с потрохами… Это, знаете, покруче ваших Черных Менестрелей, господа.

— А вы не думали просто уехать? — спросил следователь.

— Тысячу раз думал, поверьте. Но у нас со стариком был договор: если ему станет невтерпеж, то он сперва уведомит меня — я наврал Штернбергу, что сохранил кое-какие бумаги насчет того дела с поездом и что я отдам их следствию как доказательство нашей общей вины, бла-бла-бла… Думал так: скажу старику что мне нужно пару часов, чтобы достать бумаги из банковской ячейки, схвачу чемодан с деньгами и векселями, оплачу экстренный блиц куда-нибудь в Грецию — и поминай как звали. Но старая скотина никогда не упоминала об этой бумаженции, которая меня таки доконала… Я вот только не могу понять: король намеренно допускает вас к секретной информации, наплевав на все законы и государственную безопасность? Откуда вы, черт возьми, узнали про эту… как ее… «Красную нить», да?

— Элементарно, Рамбо, — усмехнулся следователь. — Я все выдумал. Только что.

Некоторое время министр молча пялился на Фигаро с таким видом, словно ему по башке стукнули пыльным мешком. А затем принялся хохотать.

Он хохотал долго, с чувством, громко и сочно перхая, краснея и сотрясаясь от приступов смеха. Он трясся в кресле, почти стекая по кожаной спинке, сучил ногами и дергался так, словно у него случился приступ падучей. Фигаро озадаченно смотрел на министра, но ничего не говорил.

— Ладно, — сказал Рамбо, наконец, отсмеявшись, — ладно… Вы даже не представляете, Фигаро, как это… Ах-ха-ха!.. Простите… Но вы только что так меня надули… Так надули… Пффф… Если честно, на такую тупую и топорную разводку я купился в первый раз в жизни…

— Герасим! — крикнул король, и на пороге гостиной немедленно появился неприметный человек в штатском. — Проводите господина Рамбо, сделайте милость… Вы, надеюсь, пойдете без истерик? — он строго взглянул на министра, который все еще хихикал.

— Да, да, Ваше Величество. Наручники не понадобятся…Но каков фокусник! Каков жулик! — проходя мимо следователя Рамбо хлопнул того по плечу. — Вам бы, Фигаро, в министерство…

…Когда двери за министром и сопровождавшим его стражником закрылись, следователь тихо прошептал:

— Упаси боже, Рамбо. Упаси боже.

— А я всегда знала, что это он, — Мари Воронцова кивнула в сторону кресла, где только что сидел Рамбо. — Кому бы еще понадобилось тащить генерала к нему в комнату?

— Я тоже догадывался, миледи, — Фигаро вздохнул. — К сожалению, с догадками в суд не пойдешь… Что с ним будет? — повернулся он к королю. — Виселица?

— Не помешало бы. — Фунтик хрустнул костяшками пальцев. — Но, к сожалению, у Рамбо много влиятельных друзей с которыми мне вовсе не улыбается цапаться, а генерал не был слишком уж востребованной фигурой в Коллегии — политика, чтоб ее… Нет, он отправится в длительную командировку на Дальнюю Хлябь — валить лес во славу королевства. Лет, эдак, на пять. А я, где-то через годик, черкну записочку мастеру Белого Отряда, господину Сирину. Пусть, между делом, отправит Рамбо в Краевые Обходчики. Если через неделю этот прохвост будет жив, то он либо родственник легендарного сержанта Кувалды, либо чертовски везучий сукин сын… Однако же, Фигаро, похоже, остались мы с госпожой Воронцовой. Надеюсь, вы не пришьете нам обвинение в убийстве или что-то такое же милое?

— Нет, Ваше Величество, — Фигаро допил шампанское и захлопнул папку с бумагами. — Но мне придется быть с вами двумя предельно откровенным. Так что заранее прошу вас не отправлять меня скоропостижно на виселицу. У меня от этого начинается изжога.

Король ничего не сказал, но на его щеках проступил заметный румянец. Он махнул рукой и буркнул:

— Валяйте.

— Извольте… Но неужели вы, Ваше Величество и вы, госпожа Мари, до сих пор не поняли, почему на вас повисло проклятие Черного Менестреля?

— Нет, — Мари тряхнула головой, — я, например, ничего не понимаю. Неужели я причинила боль невинному человеку? Скажите, и я немедленно…

— Вы оба этим занимаетесь. Причем постоянно, на протяжении вот уже… Сколько лет вы тайно встречаетесь? Три года? Пять?

Мари покраснела и опустила голову, косясь на короля. Фунтик кашлянул, потупился и смущенно взял госпожу Воронцову за руку.

— Лет двадцать уже. Я тогда и королем-то еще не был… Вы этого не слышали, Клерамбо.

— Чего не слышал? — музыкант, листавший туристический проспект, даже не поднял глаз. — Меня здесь вообще нет. Однако же двадцать лет назад вы, если я не ошибаюсь, учились в Королевском университете Халифата?

— Да. А Мари приехала туда покупать лошадей для своих конюшен — она, если вы помните, ярая поклонница скачек… Ну и понеслась…

— Я не могла тогда… Я ничего не обещала Анатолю… — Мари сжала руку короля так, что костяшки ее пальцев побелели. — Покупка новых заводов за границей, контракты, я вся в разъездах… А потом…

— А потом Коллегия проголосовала, и я проснулся королем. — Фунтик пожал плечами. И не мог ответить Мари уже по чисто объективным причинам. Сами знаете: Принцип Чистоты, будь он проклят.

— Вот вам и ответ. — Следователь развел руками. — Вы оба мучаете друг друга уже двадцать лет, прячетесь по углам как гимназисты и тем самым старательно поддерживаете проклятие друг на друге. Я не лезу в государственные дела, но проклятия — это по моей части… Неужели, Ваше Величество, вы не хотите чтобы этот кошмар закончился?

Повисла напряженная тишина — король думал.

— Вас зовут Анатоль? — Клерамбо перевернул страницу и принялся разглядывать интерьеры охотничьей усадьбы «Золотые Дни». — Никогда бы не подумал.

— Вы этого тоже не слышали.

— Чего?.. О, у них даже бассейн есть!

— Мари, — король внезапно резко вскочил с кресла и повернулся к Воронцовой, — я не буду вас оскорблять, предлагая стать моей фавориткой. Но по законам Королевства жениться на вас я тоже не могу. А потому… Как насчет свадьбы в Лондоне?

— Но Принцип Чистоты… — задохнулась Мари, взмахнув руками, — законы, правила, кодекс Квадри… М-м-м-м… Анатоль, не при людях же!

— А что? — спросил Фунтик, отрываясь от ее губ. — Король я или хвост собачий?.. Клерамбо, будете играть на свадьбе.

— Но я…

— Я знаю, знаю. Поставлю позади рояля заградотряд с пулеметом. Я в курсе, какой к вам нужен подход… А, и кольца…

— Уезжаем-с?

Артур, блаженно растянувшийся в воздухе перед камином, сквозь прищуренные глаза наблюдал за следователем, пытавшимся втиснуть в объемистый чемодан пиджачную пару.

— Угу… Черт, да как же тетушка Марта это туда засунула?! Там еще лежала курица и бутылка лимонада, а сейчас я даже крышку закрыть не могу… А погода, кстати, налаживается.

— Да, — согласился призрак, переводя взгляд на окно, сквозь которое падали на ковер бледные лучи утреннего солнца. — И потеплело заметно. Двадцатое марта; скоро уже совсем весна.

— Черт бы побрал такие отпуска… Приеду домой, отосплюсь как следует и сразу на рыбалку. Дней на десять. Шалашик, костер, печеная картошка, уха…

— Водка.

— А как же! Возьму с собой Гастона, научу его делать ловушки на раков, будем ночью пьяные бегать в деревню за самогоном, заблудимся, свалимся в овраг — все как у культурных людей. И никаких проклятий… Вы лучше скажите мне, почему сразу нельзя было собрать этот ваш приборчик и отправить меня выслеживать Менестреля?

— Потому что это очень опасно. — Артур строго посмотрел на следователя, поджав губы. — Вы могли сами попасть под его влияние, могли быть просто атакованы драугиром… мы-то думали, что это драугир, помните? В конце концов, ваша психика могла серьезно пострадать. Но мне, почему-то, показалось, что отрубленная голова, все же, причинит вашему здоровью куда больший ущерб.

— Могли бы и сами заняться Менестрелем, — огрызнулся Фигаро. — Кто тут Мерлин Великий, вы или я?

— Мог бы, — с улыбкой кивнул Артур. — Разумеется. Но вам что, действительно, хотелось, чтобы я развеял его дух без следа?

Следователь немного помолчал, глубоко вздохнул и отрицательно покачал головой.

— Нет. Не хотелось бы.

В дверь постучали, и призрак растворился в воздухе (скорее всего, просто стал невидимым). Фигаро крикнул:

— Не заперто!

В комнату вошел Малефруа. На новоиспеченном хозяине туристического агентства «Петра и Павла» был клетчатый костюм, такая же клетчатая кепка и высокие ботфорты со шпорами. Подмышкой он держал тяжелую прогулочную трость, а в руке — небольшой дорожный несессер.

— Вы собрались, Фигаро? Я уже все запер.

— Пять минут. — Следователь навалился на чемодан всем своим весом, и проклятая крышка, жалобно клацнув, наконец, захлопнулась. — Карета уже здесь?

— Пока нет, но ребята с железнодорожной станции всегда прибывают вовремя… — Малефруа помолчал, а потом неожиданно спросил:

— Фигаро, а как вы думаете… Мою память… Ну, те куски, что стерли… Их можно восстановить?

— Думаю, можно, — следователь снял с вешалки котелок и водрузил на голову. — К вам применяли щадящие процедуры, так что ваша память, скорее всего, просто заблокирована, а не стерта бесследно. Вот только нужно ли это вам?

— Да. — Малефруа решительно кивнул. — Вы были правы: для меня привычно помнить все, что было, пусть даже этот эпизод… не самый приятный… Так кто сможет мною заняться?

— Уверен, в Академии Других наук вам с радостью окажут помощь. Я черкну записочку на кафедру господина Аториуса, и вас смогут принять в ближайший месяц.

— Большое вам спасибо. За все, Фигаро.

— Да не за что, — следователь махнул рукой. — Работа есть работа.

— Вы, кстати, приедете к нам на второй сезон? Осенью здесь безумно красиво. И мое предложение, кстати, остается в силе: никаких денег со следователя Фигаро до скончания века.

— Я подумаю над этим, Клод, — следователь усмехнулся. — Но работа следователя такая штука… У меня плавающий график. Я бы сказал — очень сильно плавающий.

— Я заметил. — Малефруа серьезно кивнул. — Так вы идете?

— Боюсь, Клод, я поеду позже. — Следователь чуть виновато пожал плечами. — У меня билет на восемь вечера. Мне хотелось бы кое-кого навестить перед отъездом… одну девушку.

— О! — понимающе закивал Малефруа, — простите, я не знал, что вы успели между делом завести роман! Одобряю!

— Да нет, какой роман — она мне в дочери годится… Просто хорошая девушка… Знаете, есть такие люди, рядом с которыми вы уже через минуту чувствуете себя так, словно знаете их сто лет? Вот она из таких… Кстати, не подскажете как пройти к усадьбе «Старые Клены»?.. Что?.. Что такое, Клод?

— «Старые Клены» — это не усадьба, Фигаро.

…Следователь аккуратно перешагнул груду камней, в которую время превратило некогда высокую стену ограды, и в нерешительности остановился, читая текст на маленькой бронзовой табличке аккуратно прикрученной к стволу старой мертвой вишни: «Кладбище „Старые Клены“, XIV век. Исторический заповедник…» — и далее много текста мелким шрифтом, с датами и именами.

Здесь было удивительно тихо: «Старые Клены» находились на вершине высокого холма, стоящего в стороне даже от тех немногочисленных дорог, что протянулись через Черные Пруды. Голые тополя молча стояли, воздев к небу тонкие черные пальцы ветвей, а под ними, у выложенных диким камнем дорожек, темнела хвоя старых седых елей. Блеклый мрамор стесанных временем надгробных плит, растрескавшийся гранит памятников, серый, увитый плющом камень мавзолеев — все говорило о том, что это место очень старое, давно заброшенное.

— Чем могу служить?

Фигаро обернулся. По узкой, усыпанной прошлогодними листьями и пожелтевшей хвоей аллее к нему спешил маленький старичок с тросточкой, одетый в некое подобие робы алхимика: длинный плащ с множеством кармашков, петелек и пристяжных сумочек. Старичок был аккуратно выбрит и румян; живые карие глаза любопытно сверкали из-за стекол тонких очков без оправы. Было заметно, что он не опирается на трость, а просто ловко отмахивает ей, точно офицер стеком.

— Добрый день, любезный, — Фигаро поклонился. — Следователь ДДД Александр Фигаро… Вот документ.

— Антон Равелли, архивариус. — Старичок протянул следователю руку, оказавшуюся на удивление крепкой и не по-старчески горячей. — Чем могу-с?

— Я… — Фигаро кашлянул, — мне бы хотелось кое-что у вас уточнить…

— Кладбище протестировано вашим инженером, никакой паранормальной активности, могу вас уверить. Документы у меня в…

— Вы не поняли, — перебил следователь, — я не с инспекцией от Отдела контроля захоронений… Вы сказали, что вы — архивариус? Но…

— Здесь, в часовне, — старичок кивнул через плечо — находится на сохранении часть архивов Старой Инквизиции. — То, что нельзя перевозить: древние рукописи, свитки, отчетность… Все в очень плохом состоянии, многое уже не подлежит восстановлению… — он с грустью вздохнул. — Финансирование, сами понимаете, никакое — не хватает даже на алхимические закрепители. А я, вот, переписываю помаленьку, составляю каталоги… Но вы хотели о чем-то спросить?

— Да, — Фигаро растерянно потер лоб, — хотел… Скажите, у вас работает девушка… Лиза — не знаю фамилии. Ей лет двадцать, самое большое, ростом чуть выше меня, темные волосы…

— Уверяю вас, — старичок понял руку, — я единственный обитатель часовни. Ну, то есть, как — обитатель… Живу я неподалеку, вот и назначили сюда… Хотя я не жалуюсь — здесь тихо, красиво… Вы сказали — Лиза?

— Так точно.

— Единственная Лиза, которую я знаю, вон там — архивариус кивнул в сторону главной аллеи. Но вряд ли вы ищете ее. Впрочем, извольте…

…Старые ели тихо покачивали ветвями над их головами, и следователю казалось, что деревья о чем-то тихо беседуют между собой. Под ногами хрустела каменная крошка, на дне расколотых мраморных урн темнела вода. Внезапно налетел порыв ветра и тысячи сухих листьев взлетели в воздух, кружась между надгробиями словно стая испуганных бабочек.

— Вот, — старичок, чуть заметно улыбнувшись, поднял руку, указывая перед собой — знакомьтесь. Лиза Клер.

Перед следователем стоял небольшой памятник из белого мрамора, который, в отличие от других монументов на кладбище, казался почти нетронутым временем. Юноша и девушка на постаменте держались за руки; у девушки в руке был букет цветов, у юноши — свирель.

— Вы знаете историю Черного Менестреля? Я имею в виду, настоящую историю, а не все эти глупые легенды? — спросил старик. — Фигаро кивнул и архивариус продолжил:

— Это, разумеется, кенотаф. Фиктивная могила. Молодой барон покоится где-то на дне пруда, да упокоит горний эфир его душу. Памятник поставлен его отцом через много лет после Второй Реформации — его могила, кстати, здесь неподалеку. Говорят, мрамор для памятника привезли из самой Дальней Хляби — в этом камне до сих пор теплиться колдовство. Он не разрушится еще лет пятьсот. А вон там — старик махнул рукой в сторону далекого леса, — пристукнули на охоте Первого Инквизитора.

— А девушка? Невеста Менестреля?

— Лиза? Пропала без вести. Ее тело так и не нашли. Не исключено, что оно где-то там же, где и тело молодого барона. Они, разумеется, не были женаты, но отец Августа приказал написать на камне «Лиза и Август Клер». Видите, вот тут надпись?

— Вижу. А это что, чуть ниже?

— Это на дореформенной латыни. Здесь написано «Я вечно там, где ты». Откуда появилась эта надпись так и не выяснили — изначально на камне ее не было. Возможно, много позже какой-нибудь бард, вдохновленный балладой о Черном Менестреле, высек эти слова. Но этого мы, боюсь, уже никогда не узнаем.

Следователь посмотрел на мраморную фигуру девушки: тонкий нос, легкая полуулыбка на губах, короткие, до плеч, волосы, убранные широкой лентой.

— Значит, пусть будет Лиза Клер, — тихо сказал он.

— Я могу вам еще чем-нибудь помочь? — архивариус вопросительно поднял брови. — Если хотите, я могу показать отличную коллекцию рукописей конца четырнадцатого века: переписка инквизиции с Квадриптихом. Очень познавательно!

— Нет, спасибо, — покачал головой Фигаро. — Благодарю за эту маленькую экскурсию. Я, если не возражаете, поброжу здесь еще немного.

— О, конечно, — старичок вскинул руки — никаких проблем! Бродите сколько хотите. Скоро пойдет дождь, так что, если желаете, можете переждать у меня в часовне.

— Я не задержусь. И опять-таки спасибо.

…Когда старый архивариус ушел, Фигаро медленно подошел к памятнику. У постамента стоял небольшой фонтан, разумеется, давно заброшенный. В мраморной чаше, заполненной дождевой водой, плавали листья, сквозь ковер которых были видны россыпи плоских камней-голышей: белый гранит с розовыми точками.

— Лежат, а для чего — непонятно, — прошептал следователь.

Он сделал шаг по направлению к главной аллее и вдруг…

Ветер?

Шепот?

Следователь резко обернулся.

Никого. Конечно, никого. Но…

У мраморного постамента, у самых ног статуи девушки, пробивая пыльную каменистую землю, росла…

Ну да. Голубая роза.

Была ли она там минуту назад? Следователь не мог с уверенностью этого сказать, но вот, гляди ж ты — тонкий стебель, синий, как летнее небо бутон, аккуратный зубчатый лист, похожий на птичье перо.

Он склонился над цветком, протянул руку, но потом, усмехнувшись, выпрямился и сказал:

— Не хотелось бы мне иметь цветок, который живет вечно. У меня — руки колдуна. А у колдунов лучше всего получаются всякие пакости.

Он осторожно коснулся высеченной на камне надписи и еще долго стоял там, пока не хлынул дождь, и небо не опустилось на землю черной пеленой, скрывающей все: землю, деревья и камни.

— …Да-а-а, Фигаро, — протянула тетушка Марта, извлекая из раскаленных недр печи глиняный горшок, — после такого отдыха нужно еще, как минимум, месяц отдыхать! Умеете же вы влипать в истории, право слово!

— Это точно. — Гастон, потирая руки, склонился над небольшим ящиком, который только что нашел в погребе. — Самогон! Хорошо! Наливка! Отлично! А это что такое, красненькое?

— Красненькое — это моя фирменная. На малине.

— Оценим-с! — заместитель городского головы вытянул шею и принюхался. — Тетя Марта, а что у вас в горшочке?

— Телятина. Под сметаной! А сверху — красный перчик! Надеюсь, он не лопнул, а то будете есть рядом с пожарным участком… И, все-таки, я не понимаю, Фигаро: эта Лиза — она что, призрак?

— Нет, — Фигаро отрицательно покачал головой. — Не знаю кто она, но точно не призрак. И не дух.

— Думаю, когда-нибудь наши колдуны это поймут, — встрял Гастон. — Новые типы Других каталогизируются каждый год, так что…

— Она не Другая. И я не думаю что все на свете можно объяснить — физикой или метафизикой.

— Ага! — тетя Марта подняла палец, торжествующе глядя на следователя. — Чудеса, значит, случаются?

— Да. — Фигаро чуть заметно улыбнулся. — Похоже, чудеса, все-таки, случаются. Вот, например, этот ваш паштет — настоящее чудо. Без скидок.

— Опять вы мне льстите!

— Не думал даже… А подайте-ка мне, пожалуйста, большую ложку…

…Дверь распахнулась и на пороге возник Хорж от которого столбом валил пар (братья весь вечер кололи дрова на заднем дворе). Хорж сорвал с головы ушанку, схватил с блюда на столе кусок пирога с грибами и, затолкав его в рот, прошамкал:

— Фударь, к фам там пфишли! Фо рафоте, так фумаю!

— По работе?! — Следователь застонал. — Ну, хорошо, скажите, пусть… А вообще — пошло оно все! — он вдруг решительно схватил со стола бутылку водки и обернулся к Хоржу. — Скажи, что сегодня никакой работы, потому как следователь Фигаро уже пьяный! Вот! — С этими словами он опрокинул бутылку и прямо из горлышка выхлебал почти треть. — Видишь? Сейчас еще чуток и буду в дрова!

— Это правильно, это дело хорошее, — одобрительно закивал Хорж. — Токмо это не проситель, а почтмейстер. Сам господин Емеля Трамблер собственной персоной явились, говорят, срочное письмо для следователя Фигаро. Ценное! По личную роспись!

— А… Ну, тогда погоди, сейчас спущусь, если так… Сам почтмейстер, надо же!..

— Ого! Да это же королевская печать! — тетушка Марта изумленно поднесла руку ко рту. — Видать, Фигаро, вы и взаправду с королями якшались!

— А то! — Гастон запил наливку яблочным соком из банки и потер руки. — А ну-ка, открывайте, Фигаро!.. Хотя, черт — это ж, наверно, конфиденциальное…

Фигаро молча взломал сургучную печать, открыл длинный конверт из белоснежной бумаги с водяными знаками-вензелями и достал чуть смятый клочок бумаги на котором твердым каллиграфическим почерком было написано:

Следователь достал из конверта чек и посмотрел на него. Закрыл глаза, постоял так немного, затем снова посмотрел. Протянул чек Гастону.

— Гастон! Вы не подскажете, любезный мой друг, сколько нулей вы тут видите?

— Мать честная… — заместитель городского головы присвистнул. — Фигаро, да на эти деньги вы можете купить половину Нижнего Тудыма!.. Ох ты ж, твою ж дивизию… — он схватился за голову. — За это, я думаю, стоит выпить.

— Стоит? Стоит?! Да мне это необходимо! — возопил Фигаро. — Я таки из этой истории выберусь психически больным!!

— …и богатым как Матик.

— К дьяволу! — следователь схватил стакан и поднял его, расплескав часть водки на стол. — Давайте за здоровье!

— И за дам!

— И за дам, и за здоровье, и за Матика, и вообще за всех. За кого угодно, блин горелый…

— Ну, будем!..

— Ух… Неплохо, неплохо… А это что — жаркое?

— А вы не лопнете?

— А вы дайте мне сковороду и отойдите на пять минут…

— …стану следователем! — Гастон, размахивая вилкой, рисовал в воздухе какой-то замысловатый чертеж. — Вон, Фигаро говорит, что у меня талант!

— Ну, вы, как минимум, не безнадежны…

— Скажете тоже! — тетушка Марта принялась резать лопаточкой широкий пласт холодца. — Вон, возьмите хрен в банке… Да не вы — хрен в банке! На полке стоит — к холодцу! Кто ж холодец ест без хрена? Фигаро, скажите ему…

— Холодец без хрена едят язвенники, станционные смотрители, городовые, и, насколько мне известно, король Фунтик… Я — не ем. А где горчица?.. Спасибо… Так вот: еще холодец без хрена ела моя жена…

— Вы были женаты?!

— На первом курсе. Идиотская история; она потом увлеклась танцами и уехала в Париж. Сейчас работает там машинисткой… Еще без хрена ел доцент кафедры алхимии герр Вайсберг, но зато он обильно поливал это блюдо соусом «Тэб», а он вообще из чистого перца — в рот не положишь.

…Табачный дым сизыми пластами поднимался к потолку, завиваясь смерчиками у огня керосиновых ламп. За окном темнело; сумерки постепенно превращались в ночь. Часы на башне пробили восемь раз, и откуда-то с улицы донесся смех и взрывы шутих — через два дома по улице играли свадьбу.

— …а махнем на рыбалку! Наберем шашлыка, картошки, шалаш поставим…

— Фигаро, вы мне это уже в пятый раз предлагаете! Конечно, махнем! Уток, вашими стараниями, я не набил, так хоть рыбы наловлю!

…В дверь забарабанили — громко, весело, с оттяжкой. Тетушка Марта воскликнула:

— Да что же это такое сегодня?! Если это опять продавец порошка для завивки, я отделаю его сковородкой!.. Входите!

Дверь распахнулась, и на порог кухни ступил мужчина.

Сказать, что поздний гость выглядел браво, было, примерно, то же самое, что описывать дракона просто как очень большую ящерицу. Огромный рост, широченные плечи, красное от холодного ветра лицо с невероятными, фантастическими усищами, похожими на крепежные скобы тяжелого пулемета, горбатый нос, черные как смоль глаза, из которых, казалось, полыхало веселым огнем — посетитель источал лихость словно пекарня — хлебный дух. Ему было лет пятьдесят, но было видно, что в свои годы он даст фору многим молодчикам, причем как на дуэли, так и в качестве дамского угодника. Шуба на плечах, фуражка с орлом, навощенные до блеска сапоги, офицерская форма без знаков отличий и огромный палаш на боку дополняли картину; казалось, незнакомец только что набил морду сразу десятерым гусарам и теперь ищет разливочную, где можно спокойно смахнуть пот и хлопнуть для душевного равновесия чистого спирту.

— Фигаро! — заорал мужчина, вскидывая руки, — вот ты где, шельмец! И уже пьяный! Ай, молодец, ай работничек! Моя школа!.. Всем привет, кстати, и отдельный поклон вам, юная прелестница, — он сорвал с головы фуражку и галантно раскланялся перед тетушкой Мартой, которая мгновенно зарделась как маков цвет.

— Какой мужчина!! Огонь! — проворковала она. — Где ж сегодня такие водятся, скажите на милость?.. Фигаро, вы, как я понимаю, знаете этого господина?

— Да, — следователь задушено икнул, медленно сползая по спинке стула. — Комиссар Андреа Пфуй, мое непос… непс… прямое начальство… — он рванул ворот рубахи и, схватив графин с холодным соком, приложил его ко лбу, едва не пролив себе за шиворот.

— Истинно так, — Андреа Пфуй кивнул. — Я тебя еле нашел. Мы с тобой, мой любезный друг, едем в столицу.

— Сейчас?! — Фигаро со стоном закатил глаза.

— Что?.. Нет, конечно! Сейчас мы выпьем, завтра — отоспимся, а уже потом займемся делами. У меня билеты на второе число: для тебя, для меня и для Стефана Целесты.

— Господин Целеста тоже в городе?! — следователь не поверил собственным ушам.

— А то! Мы сегодня приехали вместе, на полуденном. Только он сразу отправился по бабам, а я — тебя искать. Не ожидал, паршивец?.. Тебе, кстати, привет от Фунтика, он нас еще, может быть, на свадьбу пригласит.

— Все, — Фигаро поднял руки, — я сдаюсь. Ничего больше не понимаю, ничего больше не знаю… Тетушка Марта, это, как вы уже, наверно, поняли, мой начальник. Милейшей души человек. Если вы не против, я отправлюсь сейчас с ним и…

— Да что ты мелешь, Фигаро! — скривился Пфуй, — Ты что, переработал или по башке тебя стукнули? Какая сейчас может быть работа, когда ты лыка уже не вяжешь? Так что, если любезная хозяйка этого прекрасного дома позволит…

— О, — тетушка Марта замахала руками точно мельница крыльями, — конечно же! Фигаро столько всего о вас рассказывал! Приглашаю к столу! И только вздумайте отказаться — не видать вам тогда своего следователя как собственных ушей!

— Покорнейше благодарю и с удовольствием составлю вам компанию! Общество такой дамы, скажу вам откровенно, скрасит мой вечер лучше приема в королевских залах!.. А что там, кстати, Фигаро вам про меня рассказывал? — Комиссар строго посмотрел на красного как вареный рак следователя, который сделал еще одну попытку сползти под стол.

— Все только самое хорошее! — поспешила заверить тетушка Марта. — Он, как я поняла, вообще исключительно вас уважает и говорит, что своими познаниями в боевом колдовстве обязан исключительно своему шефу Андреа.

— Тогда это не самая лучшая реклама! — расхохотался Пфуй, срывая с плеч шубу и небрежным движением швыряя ее на крышку тяжелого кухонного ларя. — Однако же я теперь у вас в гостях, а в гости с пустыми руками не ходят. Вот! — с этими словами он извлек откуда-то из-за пазухи огромную бутыль и грохнул ею об стол. — От нашего стола к вашему!

— Однако! — Гастон присвистнул. — «Имперский Абсолют», тройная перегонка! Тетушка Марта, у вас есть томатный сок?

— А вы соображаете, уважаемый, — комиссар с уважением посмотрел на первого зама. — Похоже, намечается исключительно приятный вечер!

…С грохотом сдвинули стулья, освобождая место для гостя, вздохнула жаром печь, звякнули стаканы. Повеяло пряным дымком, забулькала бутылка. За окном выглянул из-за туч тонкий месяц, лукаво подмигнул и опять скрылся за облаком. С гиканьем пронесся мимо дома извозчик. Один за другим зажигались огни далеких окон и где-то хор нестройных голосов пел: «…ой там, на го-о-оре-е-е…» Комиссар Андреа что-то шептал на ушко млеющей тетушке Марте, Гастон, высунув от усердия язык, мастерил «Кровь императора» — хитрый напиток из принесенного Пфуем зелья и томатного сока, а Фигаро, подперев голову рукой, улыбался и думал:

«Завтра. Завтра будет работа, завтра поезда, купе, полустанки, компостеры, столица с ее дымом и гамом — все завтра. А сейчас мне, наконец-то, просто уютно и хорошо. И, как оказалось, для этого вовсе не нужно никуда ехать. Забавная штука — жизнь!»

— Фигаро, а расскажи историю! — воскликнул комиссар, доставая огромную, как труба паровоза грушевую трубку с окованным сталью чубуком. — Ты, помнится, был отличным рассказчиком в Академии, пусть даже и редким брехлом!.. Знаете, госпожа Марта, он как-то пропустил почти неделю практики, а потом уверял меня, что летал на черте в столицу за сапожками для одной местной крали, можете себе представить?!

— Да, да, историю! — захлопала в ладоши тетушка Марта. — Давайте, Фигаро, вы это лучше всех умеете! Расскажите про дракона!

— Про дракона уже было.

— Ну, тогда про вампира.

— Про вампира я наврал, — вздохнул следователь, — каюсь… О, придумал! Расскажу-ка я вам, как в первый год работы следователем ловил кикимору.

— Да они давно все передохли!

— …и могу уверить вас, что приложил к этому руку!.. Так вот: однажды английский дирижабль «Ностромо» груженный специями и серебряными слитками летел из Халифата в Рейх…

КОНЕЦ ВТОРОЙ КНИГИ.

29.12.17.

А. Н. Александров.

luceatlux7@gmail.com

Все права защищены ©