Следствием установлено…

ПРОБЛЕСКИ НАДЕЖДЫ

— Вот она, красавица, полюбуйтесь, — сказал с презрением Саша Пантелеев, пропуская впереди себя девицу лет семнадцати в синих джинсах, живописно затертых в самых неожиданных местах. — Словно магнитом ее на вокзал тянет. Чего хорошего там отираться?

— Тепло там, — хрипловато ответила девица и без приглашения уселась.

— Ну, если тебя тепло привлекает, сиди дома. Там тепло, светло и мухи не кусают.

— Сам сиди дома, раз нравится, — с вызовом ответила она, не обращая внимания на Вершинина, который с интересом наблюдал за стычкой экспансивной девицы и возмущенного инспектора.

Выполняя поручение прокуратуры, инспектор Пантелеев занимался выявлением вокзальных завсегдатаев. Они могли оказаться невольными участниками или свидетелями убийства Шестакова. Пока его работа заметного успеха не принесла, однако Вершинин настаивал на ее продолжении, так как знал: рано или поздно можно выйти на нужного человека. Сейчас он приехал в отдел поговорить с одной из постоянных посетительниц.

Девица, доставленная сегодня, представляла интерес. По словам Саши, она была постоянным участником всех заварушек, являлась предметом повышенного внимания юных рыцарей, обитающих на вокзале, несмотря на малопривлекательную кличку Нинка Глиста. Кличка, судя по всему, прилепилась к ней за чрезмерную худобу ее полудетского тела, на котором даже джинсы топорщились в разные стороны.

Нинка, наконец, соблаговолила заметить Вершинина.

— Дай, папаша, закурить, — вызывающе бросила она и потянулась перламутровыми ногтями с черной каймой под ними к пачке сигарет, лежащих на столе.

— Малолетним курить запрещается. Вредно, — назидательно оказал «папаша» и спрятал сигареты в карман. — Рост прекратится, худой останешься.

Нинка обиженно поджала губы и со злостью посмотрела на Вершинина.

— Мне толстеть ни к чему. А ты просто жадничаешь, сигарету пожалел человеку.

— Давай-ка, Нина, условимся: не ты, а вы, и не папаша, а Вячеслав Владимирович. В папаши я тебе не гожусь — разница в возрасте у нас всего тринадцать лет.

Девушка на минуту задумалась, пошевелила толстыми, обветренными губами, словно высчитывая что-то, а затем веско сказала:

— Я подумала вам больше, лет тридцать пять. Седой вы больно.

— Такова природа, Нина. Куда от нее денешься. Один седеет в тридцать, другой в шестьдесят черный, как смоль. Я вон и у тебя вижу седые волосы, а тебе всего семнадцать.

— Разве это седина? — закокетничала та. — Просто я перекисью побрызгалась малость.

— Ну и напрасно. У тебя волосы и так красивые. Если их почаще мыть и расчесывать, ты станешь самой модной девчонкой.

Под Пантелеевым скрипнул стул. Всем своим видом он, казалось, хотел сказать: «Кому нужны эти славословия насчет моды или прически. С такой строгость нужна».

Но Вершинин не торопился. По опыту он знал, что порой, за показным цинизмом и вызывающим поведением подростка кроется затаившаяся в глубине души обида на несправедливость. Такие подростки в своей жизни уже видели много плохого и в семье, и на улице. Душа их ожесточилась, но осталось и что-то хорошее. Уловить это хорошее, раскрыть его Вершинину, как правило, удавалось. Он всегда находил общий язык с мальчиками, а вот с девочкой разговаривать оказалось значительно трудней.

Нина росла в трудных условиях. Отец умер, когда ей не исполнилось и года. Мать постоянно собирала у себя разношерстные компании. После обильных возлияний все валялись вповалку в той же крошечной комнатушке, где находилась девочка. С раннего возраста она видела только плохое, и это не могло не сказаться на ее наклонностях, привычках. Когда стало уже поздно, спохватились окружающие. Кто только ни занимался потом ее перевоспитанием — все бесполезно. Ведь дома-то оставалось все по-прежнему. Отсюда и тяга к выпивке, к ребятам такого же пошиба, как и знакомые матери.

— Ты очень симпатичная девочка, — сказал Вершинин, — только…

— Что только? — насторожилась она. — Поведение, скажете, плохое?

— Дело не только в поведении, хотя, как ты и сама понимаешь, его трудно назвать безупречным. У тебя хорошие внешние данные, но имей в виду, при таком образе жизни от них скоро не останется и следа. С годами все стареют, а у тебя старение начнется преждевременно.

— Почему только у меня?

— Тебе сейчас семнадцать, Нина, а посмотри на себя повнимательнее: под глазами морщинки и намечаются мешки, лицо нездорового цвета, голос огрубел, зубы пожелтели от курения. Сейчас это заметишь только приглядевшись, а пройдет два-три года и ты будешь выглядеть значительно старше своих лет.

Нинка тут же достала из засаленной косметички мутное зеркальце и принялась внимательно изучать лицо. Она поочередно натягивала языком то одну, то другую щеку, выпячивала вперед губы, рассматривала мелкие зубки, а затем вздохнула и спрятала зеркальце. Осмотром девочка явно осталась недовольна.

— Вот видишь, — продолжал наступать Вершинин. — Ты сама убедилась в правоте моих слов. Думаешь, ребятам, с которыми проводишь сейчас время в подъездах и на вокзалах, нужна будешь через два-три года? Они пройдут мимо и не заметят.

— Витька сказал — будет меня вечно любить, — мрачно произнесла она.

«Ах, дурочка, ты дурочка, — подумал Вершинин. — Одно у тебя пока на уме».

— Витька тебя обманет, — сказал он твердо. — Та, в которую ты превратишься при такой жизни, ему не будет нужна. И дело не только во внешности. Школу ты бросила, так и останешься безграмотной…

Однако второе девочку беспокоило меньше, она почти не обратила внимания на последние слова следователя. Больше всего ее волновала мрачная перспектива увядания.

— И чего же мне теперь делать? — спросила она, заискивающе глядя в глаза Вершинину.

— С ребятами поменьше в подъездах отираться, а то еще принесешь мамаше в подоле подарок, — не утерпел и вмешался инспектор.

— Да замолчи ты, Пантелеев, — взвилась та. — Поживи с моей мамашей в одной комнате, тогда узнаешь, где лучше.

Вершинин взглядом остановил его. Пантелеев вскочил и вышел, хлопнув дверью.

— Ишь, — Нинка бросила неприязненный взгляд вслед Пантелееву, — долдонят одно и то же и долдонят, словно я маленькая. Захочу и в подоле принесу.

— Напускаешь на себя много, Нина, а ведь разве ты такая плохая, какой хочешь казаться? — Вячеслав вышел из-за стола, переставил стул, сел рядом с девушкой. — Мы знаем: жизнь у тебя не сладкая, хотим тебе помочь, но ведь ты-то сопротивляешься, — он погладил ее по всклокоченной голове. — Пантелеев, думаешь, почему злится? Поэтому же.

Плечи девочки поникли, стали еще острее, из тщедушной груди вырвался всхлип:

— Вы… вы… думаете, мне уж очень нравится… по вокзалам? А побудьте хоть денек у меня дома — узнаете, где лучше.

«С ней надо решать, — раздумывал Вершинин, тихонько поглаживая ее по голове, — и решать быстрее. Опекуна, что ли, назначить, а мамашу лишить родительских прав? Посоветуюсь у себя, но так девчонку оставлять нельзя. Пропадет».

— Ну ладно, Ниночка, успокойся. Я постараюсь помочь тебе в самое кратчайшее время, только сама для себя твердо реши, что дальше так нельзя. Всю жизнь на вокзале не проведешь. Пойми же, наконец.

Она подняла голову и доверчиво, по-детски, улыбнулась ему.

— У меня к тебе есть еще одно дело, — сказал Вячеслав, когда она успокоилась. — Ты Шестакова знаешь?

— Шестакова? Кто это такой?

— Ханыга. Так его ребята называют.

Нина скривилась с отвращением:

— Который перышко в бок получил? Васька? Руки всегда тянул, куда не положено.

— Вот, вот. Тот самый. Вспомни, пожалуйста, когда ты видела его последний раз?

— Когда? — она наморщила лоб. — Да, наверно, перед тем, как его уделали.

— Приблизительно за сколько времени до убийства?

Девушка насторожилась. Слово «убийство» резануло ее слух. Она испытующе посмотрела на Вершинина, и он понял, что допустил ошибку. В ее представлении «перышко в бок», «уделали» выглядело несерьезным, а слово «убийство» разом снимало шутки.

— Мы выясняем подробности ссоры между ребятами, — сказал безразличным тоном Вячеслав. — Они ведь любят подраться.

— Тот день мне назвать трудно, запомнила только, что ребята говорили о какой-то драке с Ханыгой. Вроде порезали его там.

— Может, расскажешь поподробней?

— Пришла я тогда на вокзал часов в девять вечера, — вяло начала она. — Поднялась на второй этаж в зал ожидания. Встретила там Тольку Куцова. Посидели с ним на скамейке, поговорили, затем спустились вниз, у касс походили. Вижу, Васька Ханыга идет. Пьяный, как обычно. Он меня увидел и сразу за руки хватать стал. «Пойдем, — говорит, — за пути, потолкуем». Но я не пошла, я Витьку своего не обману, да и противный больно Ханыга-то. Вырвала я руку и говорю: «Отцепись, иди своей дорогой». Он сразу с угрозой: «Я тебе, дрянь, фонари выдавлю». Я в сторону, люди стали на нас оглядываться, милиционер вдалеке показался. Ханыга тогда сразу удрал.

— И все? — упавшим голосом спросил Вершинин. — А после, после ты его встречала?

Она отрицательно качнула головой:

— Больше не видела.

— Ребята потом тоже по вокзалу рыскали, спрашивали, может и нашли.

— Какие ребята? — оживился Вячеслав.

— Там один, — неопределенно отозвалась она и насупилась.

— Нина, ты должна мне помочь. Мне надо знать, из-за чего произошла драка между ребятами, вот я и терзаю тебя расспросами. Ведь не из простого любопытства. Может, парень этот как раз и знает о Шестакове.

— Мы с ним когда-то на одной площадке жили, — опять уклонилась от ответа она, — затем вдруг решительно добавила. — Вадька его зовут, фамилия Субботин. Он и спрашивал Ханыгу. Только вы не подумайте плохого. Я Вадьку спросила, зачем ему Ханыга. Он сказал, что перчатки у него какие-то хочет взять.

Сердце у Вячеслава екнуло. Он подался вперед.

— Перчатки? Какие перчатки? Он был без перчаток?

— Откуда мне знать, смотрела, что ли? Выпивши был, это точно.

— А на голове, на голове? Шапка была?

— Шапка? По-моему… была. Да, точно была.

— Ну хорошо. А дальше?

— Потом Вадька убежал, а я походила еще по вокзалу, но Витьку не встретила и ушла домой. Мамаша, помню, в тот вечер раздобрилась. Получку получила как раз, торт даже купила. И пол-литра.

— Ей зарплату в какие дни выдают?

— Третьего и восемнадцатого каждого месяца.

— Значит, ты и Ханыгу и Вадьку последний раз встретила в одно из этих чисел?

— Точно. Только сейчас не помню, в какое из них. И потом Вадьку я еще два раза видела, но мельком.

Вершинин оставил Нину в кабинете, а сам ринулся искать Стрельникова. В коридоре он едва не сбил с ног Пантелеева.

— Где капитан? — бросил он на ходу.

— Минут десять как появился. У себя сейчас.

Вячеслав буквально влетел в кабинет Стрельникова.

— У меня важные новости, старик, — бросил он и коротко пересказал содержание разговора с Ниной.

— Ты считаешь, убийство мог совершить Субботин? — с волнением спросил Стрельников.

— Перчатки. Ты вспомни о перчатках. Ведь Шестаков отобрал у одного из пьяных парней перчатки. Им вполне мог оказаться Субботин. А если это так — вот тебе и повод для убийства. Повод, правда, незначительный, но все-таки повод. Субботин разыскивал Шестакова, пьяный, возбужденный. И по времени совпадает, и число сходится…

— Субботин, Субботин… — глядя куда-то в пространство, задумчиво проговорил Стрельников. — Моя память не запечатлела такой фамилии… Краюхин, — сказал он по внутреннему телефону. — Свяжись с инспекцией по делам несовершеннолетних. Пусть дадут справку на Субботина, Вадима Субботина.

Через десять минут дежурный по отделу Краюхин принес продиктованные ему по телефону данные.