Следы в пыли. Развитие судебной химии и биологии

6

Именно техника послевоенных лет, семимильными шагами продвигающаяся вперед, сделала в 1949 году возможным одно преступление, расследование которого выдвинуло на передний план область судебной химии, проделавшую долгий путь развития и только теперь, в послевоенном мире, имеющую огромное значение и приобретающую большое распространение.

Патрик Симар, рыбак из канадского местечка Соль-о-Кошон на северном берегу реки Св. Лаврентия, в полдень 9 сентября 1949 года возвращался домой. Был прохладный день с почти безоблачным небом. Слышался шум мотора самолета, и Симар, которому приятно было любое нарушение его одиночества, следил за двухмоторной машиной, летевшей над лесистыми склонами гор в направлении северо-востока. Это был Дуглас ДС-3 Квебекской авиакомпании, курсировавший три раза в неделю от Монреаля через Квебек до Бе-Комо и оттуда дальше на север до Сет-Иль и обратно. Каждый раз самолет пролетал здесь в 11 часов 45 минут. Симар посмотрел на часы и заметил, что в этот раз самолет опаздывал на пять минут. В ту же минуту он услышал грохот взрыва и ему показалось, что из фюзеляжа самолета что-то вылетело. Затем машина резко накренилась влево и стала вертикально падать на вершину горы Кап-Турмант.

Преодолев испуг, Симар побежал к месту падения самолета, продираясь сквозь густые заросли на склоне горы. Ему понадобился почти час, чтобы с несколькими лесорубами добраться до обломков самолета. Среди кусков металла и дюраля, частей чемоданов и прочих предметов лежали неподвижные тела людей. Пренебрегая угрожающим видом выливающегося горючего, мужчины бросились к самолету. Передняя часть самолета представляла собой массу сплющенного металла. Крылья обломились. Задняя часть фюзеляжа стояла вертикально. Безуспешно искали прибежавшие признаки жизни у двадцати трех человек.

Симар первым отправился за помощью. Добравшись до железнодорожной линии, соединяющей Кап-Турмант с рекой Св. Лаврентия, он нашел несколько железнодорожников. Один из них ехал на дрезине в Св. Иоахим, расположенный в пятнадцати километрах от этого места. Оттуда начальник станции сообщил о катастрофе в Квебек. Затем это сообщение было передано в аэропорт Ансьен Лорет в дирекцию авиакомпании Квебека и в „Канадиан Пасифик Эрлайнз".

Это была первая крупная авиакатастрофа с 1942 года, и президент компании Грант Макконейнчи был потрясен. Дуглас ДС-3 считался надежным самолетом, а капитан Лорен — опытным пилотом.

В срочном порядке была создана комиссия для расследования происшествия. В качестве высококвалифицированного технического специалиста в комиссию вошел Франк М. Франси. Следственный департамент канадской полиции, обязанностью которого является расследование уголовных дел, выделил инспекторов Жана Беланже, Гастона Делорма и Жюля Перро. В известность поставили коронера Поля В. Мар- со. Министерство транспорта, которое обычно расследует причины крупных катастроф на транспорте, сообщило о случившемся государственной полиции Канады. Она послала на Кап-Турмант полицейских для охраны места происшествия. Уже было 17 часов, когда квебекская оперативная группа собралась и выехала в Св. Иоахим, где пересела на ручную дрезину. Лишь около 19 часов она прибыла к подножию горы Кап-Турмант. В темноте с факелами в руках группа поднялась наверх. Прошел час, пока добрались до места катастрофы.

Так как пожара не произошло, то идентификация двадцати трех трупов не представила большой трудности. Но весьма загадочной казалась причина неожиданного падения самолета. Рано утром опросили свидетелей из Солью-Кошон. Все слышали грохот взрыва. И действительно, переднее багажное отделение, расположенное вдоль левого борта, имело такой вид, что можно было предположить: здесь находился эпицентр взрыва. Взрыв вывел из строя систему управления самолетом, и он камнем упал вниз. Моторы же работали вплоть до удара о землю. Пропеллеры ввинтились в землю. Франси и его люди пытались установить, могли ли обычно находящиеся на борту самолета материалы вызвать взрыв. Для этого необходимо было, чтобы:

1. Взорвался огнетушитель за креслом второго пилота. Его стальная колба содержала угольную кислоту под давлением в 1000 атмосфер. Но в упавшем самолете колба огнетушителя осталась неповрежденной.

2. Взорвался, смешавшись с воздухом, водород в двух электрических батареях. От такого предположения пришлось отказаться, потому что обе батареи без каких бы то ни было следов взрыва обнаружили в обломках самолета.

3. Взорвалась жидкость с примесью глицерина в резервуаре гидравлического механизма управления шасси. Но давление в резервуаре было слишком малым, чтобы привести к взрыву.

4. Взорвалось горючее. Но в данном случае это исключалось, так как отсутствовали признаки пожара.

5. Взорвалась смесь воздуха с окисью углерода, проникшей каким-то образом из моторов. Но в крови ни одного из погибших не была обнаружена окись углерода.

Итак, 10 сентября Франси пришел к выводу: причиной падения самолета был мощный взрыв в левой багажной камере, и вызван он веществом, которое не должно было находиться на борту самолета. Это бывшее вначале секретным заключение вызвало в Квебеке замешательство.

То обстоятельство, что взрыв произошел в багажной камере, заставляло думать о неизвестном взрывчатом веществе, попавшем на борт самолета с багажом или грузом. В то время как близкие и друзья пассажиров с мрачным видом, откровенным отчаянием или немым укором слушали сообщение о гибели их родственников и знакомых, члены комиссии по расследованию катастрофы не могли отделаться от неприятного чувства, будто они стоят перед противником, какого еще никогда не видывали. Правда, попытки убрать с дороги политического или экономического конкурента, соперника, супруга или супругу путем подстроенной катастрофы, не считаясь с тем, что при этом пострадают невинные люди, стары как мир. Уничтожение кораблей ради получения страховых сумм тоже не ново. Случаи, когда психически больные люди устраивают взрывы в транспортных средствах, хорошо известны истории криминалистики. Неужели руки виновников таких преступлений дотянулись до гражданской авиации, едва она успела стряхнуть с себя пепел войны и вступила на путь небывалого международного развития? Незадолго до этого из Манилы пришло известие, что 7 мая 1949 года филиппинский транспортный самолет был взорван подложенной в багаж взрывной шашкой. Он упал в море вместе с тринадцатью пассажирами на борту. И только случай помог раскрыть заговор пяти человек, попытавшихся уничтожить мужчину, который мешал своей жене и ее любовникам. Неужели этот новый метод убийства перекочевал в Канаду? Может быть, за ним скрываются политические, экономические или другие тайные причины? В Квебеке и Оттаве к вечеру 10 сентября стало ясно, что речь идет о криминалистической проблеме, которая выходит за рамки возможностей следственных работников авиакомпании „Канадиан Пасифик Эрлайнз". Расследование дела взяла на себя уголовная полиция.

Подражая своей английской прародительнице, канадская полиция сначала развивалась обособленно в отдельных общинах и провинциях Канады и долгое время находилась в раздробленном состоянии. Но в 1949 году Канада уже обладала централизованной государственной полицией, из- местной как Королевская канадская конная полиция. Появлению этой полиции способствовали и особенности канадской истории.

Завоевание в 1873 году колоссальных районов прерий Гудзонова залива, где кочевали только индейские племена да метисы-охотники, лородило множество пороков. Триста отборных конных полицейских, одетых в красные мундиры британской армии, называвшиеся Северо-западной конной полицией, по поручению канадского правительства в 1874 году прошли сотни миль и создали в отдаленных районах первые полицейские посты, вокруг которых выросли большие города.

Когда в 1894–1895 годах в Юконе обнаружили золото и золотая лихорадка привела в этот район поток искателей счастья, добрая половина которых состояла из уголовных элементов, настало время тяжелых испытаний. Только конная полиция смогла добиться того, что в Юконе не повторилась история Аляски, где власть захватили преступники. Едва установив порядок в Юконе, „красные мундиры" получили задание пробиться в северные области Канады, где на необъятных просторах севернее Гудзонова залива встречались только охотники и торговцы пушниной, скупавшие ее у индейцев и эскимосов, и основать там полицейские участки, которым суждено было превратиться в опорные пункты управления. Первые патрули добрались на собачьих упряжках, лыжах и просто пешком до берегов Северного Ледовитого океана и в 1903 году создали на острове Хершел первый полицейский участок. К этому же времени другая группа конной полиции достигла Кейп-Фуллертона на востоке. Если служащие Северо-западной конной полиции и совершали ошибки, то все же именно они создали условия для охраны порядка в сложных условиях Саскачевана, Альберты, Британской Колумбии или Юкона. Король Эдуард VII знал, что делает, когда в 1904 году присвоил полиции имя — Королевская канадская конная полиция — и тем самым придал ей внешний лоск. Да и канадское правительство поняло, что появился единственный в своем роде орган охраны порядка. Оно стало давать полиции все новые и новые задания, и к 1920 году к ее компетенции относились все дела, происходящие на территории Канады. Шаг за шагом она стала следственным и исполнительным органом страны. Позднее восемь канадских провинций — Саскачеван, Альберта, Британская Колумбия, Манитоба, Нью-Брансуик, острова Принца Эдуарда, Новая Шотландия и Ньюфаундленд — распустили свои уголовные полиции и передали их обязанности КККП. Даже функции общинной полиции 123 городов и поселений были возложены руководством этих провинций на КККП. Лишь самые сильные в экономическом смысле провинции Онтарио и Квебек сохранили свои провинциальные и местные криминальные полиции. Однако и в Онтарио, и в Квебеке КККП вмешивалась в расследования уголовных дел, причем не только тогда, когда нарушались федеральные законы, но и в тех случаях, когда местная полиция не справлялась с раскрытием преступления.

К сентябрю 1949 года 12 подразделений Королевской канадской конной полиции работали по всей стране. Красные мундиры стали ее парадной формой, а слово „конная" имело чисто символическое значение. С 1937 года КККП стала принимать участие в развитии научных методов работы. В те годы в Реджайне (провинция Саскачеван) открылась ее первая криминалистическая лаборатория, которая сначала размещалась в одной-единственной комнате, но уже в следующем году расширилась. В ее штат входили патологоанатом, химик, специалисты по баллистике и документам. Еще во время войны, в 1941–1942. годах, была основана вторая лаборатория в Оттаве и планировалось открытие еще двух криминалистических лабораторий в Сэквилле (провинция Нью-Брансуик) и Ванкувере (провинция Британская Колумбия). Власти Онтарио и Квебека пошли своим путем. Они могли утверждать, что если и существует канадская традиция в научной криминалистике, то искать ее надо именно у них. В Онтарио еще в 1876–1893 годах профессора Крофт и Эллис осуществляли исследования следов крови, а доктор Фрэнкиш создал в 1930 году в Торонто „Лабораторию судебной медицины", где осуществлялись также биологические исследования следов. В 1949 году Генеральный прокурор провинции Онтарио подготовил открытие солидной криминалистической лаборатории. И наконец, что касается Квебека, то в Монреале на улице Сен-

Венсан находилась самая солидная криминалистическая лаборатория Канады — „Полицейский институт судебной медицины", воспринявшая традиции европейских, и особенно французских, криминалистов. Руководил ею Франшер Пепен.

Таков приблизительно был уровень уголовной полиции и криминалистической науки в Канаде, и в частности в Квебеке, к 10 сентября 1949 г., когда за расследование катастрофы ДС-3-Д280 взялась канадская полиция. Так как уничтожение самолета относится к нарушениям федеральных законов, то оно, несомненно, входит в компетенцию Королевской канадской конной полиции. Но в условиях Квебека требовалось сотрудничество полиции города и провинции. Поэтому была созвана специальная комиссия. Она состояла прежде всего из инспектора Рене Белека и корпорала Жерара Уда от КККП, инспектора Эмэ Гийомета, шефа отдела уголовной полиции Квебека, и капитана Альфонса Мата от полиции провинции.

К 10 сентября наметились два пункта, из которых можно было исходить, начиная следствие. Первый — взрыв произошел в переднем левом багажном помещении. Здесь находился багаж только тех пассажиров, которые летели из Монреаля. до Квебека, где он и был выгружен. На его место погрузили багаж и грузы, предназначенные для отправки в Бе-Комо. Следовательно, бомба могла попасть на борт самолета только в аэропорту Ансьен Лорет. Вторым — являлось само место катастрофы. Следовало попробовать собрать разбросанные в радиусе одной мили обломки самолета, по следам на обломках установить состав бомбы, взрывчатое вещество, реконструировать бомбу и детали взрывного устройства и таким образом определить происхождение материала. Пока Белек и другие сотрудники производили расследования в Ансьен Лорет, Франшер Пепен и Бернар Пекле получили в Монреале задание осуществить химико-технические исследования.

Проверяя списки пассажиров 11 сентября, Белек обратил внимание на имена трех человек из Нью-Йорка: Е. Т. Станнэрда, президента компании, Кенникотт Коппер Компани", одного из крупнейших поставщиков меди в США, а также на двух других промышленников — А. Д. Сторка и Р. Дж. Паркера. Белек предположил, что промышленники могли заниматься изготовлением материалов для атомных бомб и кто-нибудь пожелал их устранить.

Проверка страховых полисов пассажиров не вызвала никаких подозрений. Немного дала и проверка списков севших в самолет в Квебеке мужчин и женщин, жены и мужья которых остались на земле. Люсий Левеск, кассирша авиакомпании из отеля „Шато Фронтенак" в Квебек-сити, которой дали неприятное поручение сообщить о несчастье родственникам погибших, тоже не заметила ничего подозрительного. Все, получившие печальное известие, вели себя соответственно ситуации. Но Белек знал, что притворство людей не знает границ. Поэтому он договорился с инспектором Гийометом установить наблюдение за всеми родственниками пассажиров, поднявшихся на борт самолета в Ансьен Лорет, и установить, не испытывает ли кто-нибудь из них материальные трудности или осложнения в личных отношениях и не имеет ли любовницу или любовника.

Сам же Белек занялся багажом. Служащий аэропорта Уилл Леймонд, оформлявший 9 сентября багаж пассажиров этого самолета, ничего особенного не заметил. Кроме багажа пассажиров он оформил также груз в картонных коробках. Но торговые предприятия северного побережья Св. Лаврентия часто отправляли важные грузы самолетом. Леймонд и здесь не заметил ничего подозрительного. Белеку не оставалось ничего другого, как проверить всех отправителей и адресатов груза. Сначала эта проверка ничего не дала, но 13 сентября пришло сообщение от капитана Матте из Св. Симеона, что в 90 милях от Квебека. Он поехал туда, так как на отправленной 9 сентября посылке значилось ложное имя отправителя: Дельфис Буша, Св. Симеон. В сообщении же указывалось, что в Св. Симеоне нет никакого Дельфиса Буша. Наконец-то появилась первая зацепка. Посылка предназначалась Альфреду Пауфу из Бе-Комо, и Белек послал туда спецсамолетом корпорала Уда. Через несколько часов Уд сообщил по телефону: во всем Бе-Комо нет ни одного Альфреда Пауфа. Белек поехал в Ансьен Лорет и попросил Леймонда вспомнить и описать ему внешность человека, который отправил эту посылку с фальшивыми данными. Теперь, когда речь шла о конкретном грузе, Леймонд вспомнил, что эту посылку сдала полная черноволосая женщина. На весы посылку поставил водитель такси. Женщина заплатила 2 доллара 72 цента, взяла квитанцию и исчезла.

Белек был убежден, что напал на след тайны катастрофы. Но описание неизвестной так мало говорило, что едва ли имелся шанс найти ее когда-нибудь. Оставалась надежда на опрос. водителей такси Квебека. Еще находясь в аэропорту, Белек попросил Гийомета организовать опрос водителей такси, и, кажется, на этот раз им повезло. Вскоре к Гийомету явился шофер Грановски.

Он сообщил инспектору, что его коллега рассказал ему еще вечером 9 сентября, вскоре после первого сообщения о катастрофе, что утром этого дня отвозил на аэродром странную даму с пакетом. Имя этого водителя — Поль Анри Пелетье. Гийзмет тотчас же послал к нему своего сотрудника. Выяснилось, что Пелетье посадил свою пассажирку, полную брюнетку средних лет с темными глазами, у вокзала Пале. При ней был пакет, и всю дорогу она молчала. Так как она собиралась возвратиться в город на этом же такси, то он помог довести ее пакет до окошка, где оформляли груз. Он вспомнил, что пакет весил 28 фунтов. На обратном пути дама пожелала сойти у отеля, Шато Фронтенак", но перед входом в отель изменила свое намерение. Пелетье проехал немного дальше отеля. Там она вышла и зашагала в направлении Нижнего города. Дама говорила по-французски с акцентом, который выдавал в ней жительницу одного из бедных кварталов Квебека.

Сообщение Пелетье дало немного. Предстояло почти без надежды на успех искать женщину без особых примет в Квебеке, пусть даже в Нижнем городе. И все же нужно было попробовать сделать это и еще раз проверить родственников пассажиров, но на этот раз под углом зрения поиска женщины, соответствующей описанию Пелетье.

Нужно было торопиться. Коронер Мар- со назначил дознание на 14 сентября. В данном случае нечего было ждать, кроме констатации того факта, что это не несчастный случай, а взрыв, виновник которого неизвестен, и никому, естественно, не может быть предъявлено обвинение. Трудно предугадать, какое впечатление это произведет на общественное мнение, до сих юр полагавшее, что имел место несчастный случай. Так или иначе, необычность происшедшего станет сенсацией что повредит ходу расследования.

Перед самым началом дознания Белеку позвонил Гийомет и сообщил, что при перепроверке родственников погибших выяснилась, возможно, важная деталь. Речь шла об Альбере Гюэ, жена которого Рита Гюэ находилась среди жертв катастрофы. Тридцатидвухлетний Гюэ был женат на Рите с 1937 года, имеет четырехлетнюю дочь и содержит маленький ювелирный магазинчик в Квебеке. За незаконное хранение оружия 24 июня 1949 года был оштрафован на 25 долларов и провел ночь в полицейском участке. Причина ареста Гюэ не лишена пикантности. Вечером 23 июня он подкараулил восемнадцатилетнюю привлекательную официантку из кафе „Монте- Карло", когда она шла на работу, и угрожал ей пистолетом. Девушка позвала на помощь полицейского, который и проводил ее до кафе. Но страстный Гюэ тоже вскоре появился в кафе. Там полицейский и арестовал его. Официантку звали Мари-Анж Робитай. Гийомет подумал, не она ли является той „второй женщиной", ради которой… Во всяком случае это происшествие свидетельствовало о том, что Гюэ мог иметь любовные связи на стороне. Как удалось установить, Мари-Анж Робитай жила у родителей в доме 205 по улице Руа, но в данное время находилась в кафе „Монте-Карло".

Белек незамедлительно отправился в путь, встретился с Гийометом, и оба направились в кафе. Мари-Анж Робитай, без сомнения, была хороша собой, с ярко накрашенными губами и прекрасной фигурой, привлекательные формы которой скорей подчеркивало, чем скрывало, платьице официантки. Увидев инспекторов, она заволновалась. Она, видимо, сразу догадалась, о чем пойдет речь. На вопрос, знает ли она Гюэ, последовало незамедлительное „да". На вопрос, с каких пор, она ответила, что познакомилась с ним весной 1947 года. После того как ее спросили, когда она виделась с Гюэ последний раз, то, помедлив, она сказала: „Давно, и больше с ним не увижусь". И наконец, на вопрос, было ли между ними что-нибудь и что побудило Гюэ к поступку, который он совершил 23 июня, спросила, обязана ли она на это отвечать. Она, мол, давно уже вернулась к родителям и хочет, чтобы ее оставили в покое.

Ответ показался Белеку двусмысленным и странным, но интуиция удержала его от дальнейших расспросов официантки. Он сказал, что не имеет намерения копаться в ее личных делах, не будет ее больше утруждать и что интересуется только, не знаком ли Гюэ с довольно полной черноволосой дамой. Поспешность, с которой Мари-Анж Робитай ответила на вопрос, доказывала, как ей хочется поскорей покончить с этим разговором. Она сказала: „Здесь речь может идти только о Маргарите Питр с улицы Монсеньор Гавро, 49. Можно мне приступить к работе? "

Белек и Гийомет покинули кафе и стали совещаться. Если удастся незаметно показать шоферу Маргариту Питр и он узнает ее, то, по крайней мере, появится первая, может быть, важная версия. Сразу после дознания они пригласили к себе Пелетье, и он выразил готовность помочь. Разработали такой план: Пелетье поедет на улицу Монсеньор Гавро, 49, позвонит в квартиру Маргариты Питр и спросит, не заказывала ли она такси. Может быть, она сама откроет дверь или ее позовут и, прежде чем извиниться за ошибку, он сможет рассмотреть ее.

Один час понадобился для осуществления плана. Однако когда Пелетье позвонил, то дверь открыла соседка. Мадам Питр еще не вставала, и таксист не увидел ее. Тогда решили посадить Пелетье в полицейскую машину и ждать, пока Маргарита Питр не выйдет из дома. Одновременно двум сотрудникам поручили собрать данные о Маргарите Питр.

15 сентября произошло то, чего ждал и опасался Белек. Все газеты опубликовали сенсационные сообщения о катастрофе над Кап-Турмант. Здесь было целое море предположений: от обвинения в несчастье коммунистических агентов до объявления катастрофы делом рук сумасшедшего. Среди всей этой писанины в монреальской „Ле Канада" появилась статья Эдмона Шаса, которому, видимо, удалось разузнать кое- что в аэропорту Ансьен Лорет. Он сообщал о таинственном пакете и о не менее таинственной даме, которая сдала этот пакет для доставки его самолетом. В заключение он писал, что полиция идет по следу этой дамы. Белек просто не знал, как расценить детективную деятельность Шаса. Она могла преждевременно насторожить подозреваемую или выманить ее из „норы".15 и 16 сентября Маргарита Питр не выходила из дома. Собранные о ней данные не содержали ничего подозрительного. Она жила со своим вторым мужем Артуром Питром, безобидным мещанином, и время от времени работала официанткой. Питр была родом из Квебека, ее девичья фамилия — Рюэ, у нее два брата: Жан-Мари Рюэ и Женере Рюэ, последний —. часовщик; передвигается на костылях либо в кресле на колесах. Он работает в захудалой мастерской на улице Св. Франсуа. В их серой, обыденной жизни ничто не вызывало подозрений. И совсем невероятным казалось предположение, что эта женщина могла разработать план взрыва самолета. С другой стороны, подробные сведения об Альбере Гюэ тоже не давали оснований серьезно подозревать его в этом преступлении.

Гюэ родился в 1917 году в семье строителя-железнодорожника. В детстве он, видимо, питал большие надежды, но страдал болезненным самолюбием. Во время войны он работал в арсенале Квебека и подрабатывал торговлей часами и дамскими украшениями, которая стала после войны его основным занятием. Работая в арсенале, он познакомился с Ритой Морель и вскоре женился на ней. Сначала он предпринял торговлю вразъезд, затем открыл магазин в Сет-Иле, но вскоре отказался от него, а в 1948 году открыл свой теперешний магазин на улице Св. Избавителя. Здесь знали о его любовной связи с шестнадцати- или семнадцатилетней девушкой. Однако никто не знал Мари-Анж Робитай. Чаще упоминали имя Николь Кот. Очевидно, и Рита Гюэ знала о связи, но надеялась, что со временем все образуется. Гюэ проводил свою жену 9 сентября до отеля „Шато Фронтенак". Когда он, стоя с дочкой Лиз на руках, услышал о гибели жены, то опустился в кресло и заплакал. Три дня он провел у гроба погибшей и после похорон прошел мимо толпы любопытных с лицом, залитым слезами.

Полицейские очень недоверчиво отнеслись к слишком явной демонстрации чувств. Белек, Гийомет и Мат не составили исключения. И все же не было никакой информации обвинительного характера. Недовольно следили инспекторы за увеличивающимся количеством корреспонденции о катастрофе, благодаря чему она превратилась в величайшее событие, привлекшее репортеров всей Канады. Может быть, они идут по ложному следу и не заметили следа, ведущего к другому возможному преступнику?

В атмосфере неопределенности все взоры непроизвольно обращались к лаборатории в Монреале, где Франшер Пепен и Бернар Пекле уже шесть дней занимались исследованием обломков ДС-3-Д280 в поисках следов бомбы. Насколько их работа успешна? Смогут ли они дать Белеку отправные моменты и тем ускорить его работу или удержать его от разработки ложной версии?

Франшер Пепен был химиком и уже многие годы занимался исследованием взрывов. Использование химии при расследовании преступлений, связанных со взрывами, к сентябрю 1949 года насчитывало уже пятьдесят лет, что, правда, намного меньше, чем вся история этих преступлений. Появление черного пороха в Европе около 1300 года вскоре привело к убийствам с помощью взрывчатых веществ. Во времена Ренессанса коробочка с порохом стала опасным оружием. Подарок, украшенный драгоценными камнями и замаскированный под ювелирную шкатулку, приносил смерть открывавшим коробочку. Возникавшая при этом искра приводила к взрыву находившегося в шкатулке пороха.

Безразлично, шла ли речь о политических убийствах, актах личной мести, убийствах с целью обогащения, взрывчатка со дня ее появления стала орудием насилия. Каждое новое изобретение в области взрывчатых веществ вскоре попадало в руки политических или частных убийц. Успехи химии позволили разработать новые взрывчатые вещества. С 1799 года известна гремучая ртуть, взрывающаяся при ударе, толчке или трении. С 1818 года ее стали применять как воспламенитель в пистонах. Спустя тридцать лет итальянцу Собреро из Турина удалось создать нитроглицерин, маслянистую жидкость без запаха, которая при малейшем сотрясении вызывала невероятной силы взрыв. Если выразить взрывную силу в цифрах, то для черного пороха она составит 1 350 единиц, а для нитроглицерина — 145 900.

Через несколько десятилетий шведскому инженеру Нобелю удалось превратить жидкий нитроглицерин, обладавший большой чувствительностью, в транспортабельное взрывчатое вещество. Он смешал нитроглицерин с кизельгуром. Так Нобель создал важное вспомогательное средство для горнорудной промышленности, но одновременно дал в руки преступникам новое оружие, которое в соединении с гремучей ртутью использовалось начиная с покушения на Наполеона III в 1858 году и кончая убийством австрийского кронпринца Франца-Фердинанда в Сараево. За пышным декором политических убийств скрывались тысячи других преступлений, в которых с помощью динамита совершались нападения и убийства. Между тем становились известными и новые взрывчатые вещества. С 1885 года применялась пикриновая кислота, которая обладала необычайной взрывной силой. Ее производные — мелинит, лиддит, шимоза использовались в первую мировую войну в гранатах. К 1890 году химик Хойсерман установил, что желтоватое кристаллическое вещество, названное тринитротолуолом, которое создал его коллега Вильбранд в 1865 году, тоже имеет необычайную взрывную силу. Оно нашло применение в гранатах и авиабомбах. В Германии его называли тринитротолуол, во Франции — толит, в США — ТНТ. Почти сразу же появилась нитроцеллюлоза, пироксилинон, белая масса безобидного вида, получаемая при нитровании целлюлозы. Из-за взрывной силы пироксилина в 79 975 единиц пришлось его смешивать со спиртом и эфиром, желатинировать и снижать взрывную силу, чтобы можно было использовать как бездымный порох в ружейных патронах. Несколько лет спустя, в 1916 году, швейцарский химик Штеттбахер экспериментировал с похожим на сахар кристаллическим порошком, получившим название нитропента и оказавшимся взрывчатым веществом огромнейшей силы — 193 000 единиц.

Некоторым может показаться печальным доказательство двусмысленности многих вещей на земле. Нитропент и нитроглицерин применяются ведь и как медикаменты, как средства против ангины и астмы. В 1920 году едва отгремела первая мировая война, как появилось еще одно очень сильное взрывчатое вещество — гексоген, который удалось синтезировать еще в 1899 году, но взрывная сила которого была открыта только теперь. Гексоген тоже появился из вещества, известного в медицине с незапамятных времен как классическое средство против воспаления мочевых путей: гексаметилентетрамина. Его взрывная сила составляет 195 000 единиц. В годы между двумя мировыми войнами он считался ультрасильным взрывчатым веществом. Вторая мировая война породила новые взрывчатые вещества и их комбинации, не говоря уже об атомной бомбе. Это были хлоратные взрывчатые вещества: американское ВЭХ, в смеси с тринитротолуолом дающее увеличение взрывной силы на 50 %, и „пластики". Что касается пластиков, то здесь речь идет о нитропенте, гексогене или ТНТ, которые путем смешивания их с парафином или вазелином приобретали вид пластика.

С постоянным увеличением арсенала взрывчатых веществ вплоть до 1949 года увеличивался и набор запальных средств. Классический запальный шнур, созданный англичанином Бикфордом в 1831 году, из джутового, покрытого смолой, превратился в нитропентовый и гексогеновый. Число разновидностей капсюля (первый разработан Нобелем в 1867 году) трудно назвать. В 1949 году у преступников, желавших оперировать взрывчатыми веществами, имелось так много возможностей, как никогда раньше.

В сентябрьские дни 1949 года Франшер Пепен не питал никаких иллюзий относительно успеха предпринятой им впервые попытки с помощью обломков разгадать тайну использованного взрывчатого вещества. Ровно за сорок лет до этого реконструкцией взрывных устройств занимался упоминавшийся уже Георг Попп. До него уголовная полиция полагалась, в буквальном смысле, на чутье своих сотрудников, когда имела дело со взрывчатыми веществами, использованными в преступных целях. Сотрудники полиции по запаху определяли, идет ли речь о порохе или о динамите, либо полиция обращалась за помощью к пиротехнику или взрывнику. С развитием науки о следах, однако, выяснилось, что умение обращаться со взрывчатыми веществами и умение определять по осколкам бомбы, какое взрывчатое вещество в ней было использовано, — две разные вещи. Предпринятые Поппом в 1907 и 1910 годах первые исследования взрывчатых веществ стали классическим образцом. Поппу удалось выяснить, какое вещество было использовано в случае взрыва в здании полиции в Оффенбахе- на-Майне и в двух других случаях: при покушении на одного судью во Франкфурте-на-Майне и при попытке взорвать ратушу во Фридберге. Последователи Поппа продолжили начатую им работу, и в 1949 году в некоторых полицейских криминалистических лабораториях специализировались химики по взрывчатым веществам. Пепен также специализировался в этой области, а с 1946 года в лице Бернара Пекле из монреальского университета получил ассистента, владеющего важным в этом деле спектральным анализом.

И все же, как уже было сказано, Пепен не питал особых надежд на успех. Хотя и имелся некоторый опыт в исследовании взрывчатых веществ и выявлении их компонентов по оставленным следам, все же эта работа оставалась уникальной. Опыт криминалистов нигде не систематизировался, криминалистическая химия не поспевала за промышленностью, производившей все новые и новые взрывчатые вещества. Из года в год изменялась ситуация и постоянно требовались дополнительные эксперименты.

Пепен и Пекле сами побывали 10 сентября на месте происшествия и собрали металлические обломки стенок багажного отделения и остатки багажа и груза, разбросанные вокруг. Франк М. Франси высчитал, что если бы самолет не опаздывал на пять минут, то во время взрыва он находился бы над широким водным пространством реки Св. Лаврентия. Он был убежден, что преступник искусно рассчитал время взрыва, чтобы уничтожить все следы. При исследовании дюралевых частей багажного отделения было обнаружено явление, именуемое специалистами „рассеивающее действие". Гладкие ранее дюралевые щиты стали волнистыми и синежелтыми. Ведь любой взрыв приводит к возникновению газов, распространяющихся с той или иной скоростью. Пороховые взрывы вели к сравнительно медленному образованию газа. Волна давления образовывала отдушины и разрывы в материалах, которые встречались на ее пути. Одновременно оставались следы огня. Но взрывчатые нитровещества, созданные на основе нитроглицерина, производили, напротив, такую невероятную взрывную волну, что она оказывала в буквальном смысле „рассеивающее" во все стороны действие и имела очень большую температуру. Внешний вид металла в данном случае свидетельствовал, что взорвалось или детонировало взрывчатое нитровещество. Однако еще не было ясно — какое.

Со времени изобретения Нобелем желатинированного динамита появилось множество новых видов динамита — желатинированный динамит, D1, форсит и аммонжелит.

Пепен и Пекле стали исследовать осевшие на остатках багажа и металлических деталях самолета химические частицы взрывчатого вещества и следы газообразных продуктов детонации. Если бы удалось установить химический состав этих осадков, то можно было бы сделать выводы относительно примененных взрывчатых веществ. С поступлением в Монреаль первых обломков самолета началась трудоемкая работа с лупой, микроскопом, спектроскопом и химическими реактивами. Сначала Пепен обнаружил вкрапления меди в обломках самолета. Так как медь испаряется при температуре в 2350, то, очевидно, она была распылена в жидком виде. Но, с другой стороны, на металлических и деревянных обломках имелись чернокоричневые отложения газов детонации. В них обнаружили бесцветные кристаллы. Обнаружение меди навело сначала на мысль, что капсюль взрывателя был медный, а так как медные капсюли, применяющиеся на рудниках, наполняются азидом свинца в качестве воспламеняющего вещества, то для завершения картины следовало поискать в отложениях следы свинца. Но Пепен прежде всего обратил внимание на бесцветные кристаллы, легко растворяющиеся в воде и имеющие горький вкус. Тщательный анализ указал на кристаллы нитрата натрия, или чилийской селитры, которая применяется во взрывчатых нитровеществах динамитов типа желатинированного D1 ив аммонжелите. С чувством, что след, ведущий к определению вида динамита, найден, Пепен продолжал свои исследования. Химические и спектрографические пробы черных и коричневых отложений обнаружили сначала следы свинца и подтвердили предположение, что для инициирования детонации был применен медный капсюль, заполненный азидом свинца. Следы других элементов, как кальций, нитриты и нитраты, а также сульфаты, сульфиты и сульфид, казались сначала столь нехарактерными, что по этому пути не пошли. Пепен решил иначе: взорвать в специальной камере те виды динамита, следы которых уже обнаружены, и проанализировать отложения взрывчатого вещества и газов. Кроме того, он хотел знать, полностью ли разрушаются под действием взрыва и температуры примеси „муки", по которой можно установить, какой фирмой изготовлен динамит, или есть надежда найти в обломках самолета остатки такой „муки". Так как подобные эксперименты нужно проводить в специальных помещениях, то Пепен обратился за помощью в Оттаву. Там оборудовали специальное помещение, которое воспроизводило багажное отделение самолета ДС-3-Д280. Затем с помощью медного капсюля с азидом свинца вызывали детонацию различных количеств разнообразных динамитов. Оказалось, что желатинированный динамит D1 оказывал такое же действие на металлы и части багажа, какое было обнаружено в остатках потерпевшего катастрофу самолета. Что же касается химических отложений, то тут присутствовали нитраты, нитриты, сульфаты, сульфиты, кальций, свинец и медь. Но ни разу не удалось обнаружить ни малейшего следа какой-нибудь „муки". Не помогли здесь и пятьсот химических и спектрографических анализов, проделанных Пепеном и Пекле в Монреале. Зато не осталось сомнения, что использован был динамит D1, который широко применяется в Канаде в технике, сельском и лесном хозяйстве. При этом преступник использовал не менее 10 фунтов взрывчатого вещества. Так как самостоятельное изготовление динамита было невозможным, то либо он приобрел динамит нелегально, либо украл. Это относилось также и к медному капсюлю.

Оставался еще открытым вопрос о применении дистанционного взрывателя. Электрические дистанционные взрыватели имеют батареи, металлические детали и часы, и планомерный поиск следов их составных частей помогает установить происхождение взрывателей. При рассматривании дюралюминиевых частей багажного отделения Пепен и Пекле обратили внимание на одно место, где имелся особенно концентрированный налет бело-желто-черного цвета. Создавалось впечатление, что в этом месте с большой силой нанесен удар твердым предметом. Пекле проанализировал водный раствор налета. Результат был ошеломляющий. Налет содержал следы цинка, углерода, марганца, свинца, олова, аммония, натрия, меди, кальция, т. е. следы почти всех составных частей сухих батарей. Пекле предположил, что одна такая батарея ударилась о стенку багажного помещения и оставила на ней следы. Но следующий шаг в этом направлении удался лишь тогда, когда с места происшествия доставили кусок металла, покрытый с двух сторон голубым лаком; его нашли висящим на дереве. Пепен попросил произвести сравнительные исследования со всеми видами сухих батарей, которые можно было купить в Канаде. Выяснилось, что в продаже имеется только одна батарея, у которой металлическое дно окрашено голубой краской, — „Эвриди батарея" № 10. Спектрограф Пекле показал, что составные части краски с куска металла идентичны составным частям краски с „Эвриди-батареи". Металлографическое исследование тоже доказало совпадение между многочисленными элементами, обнаруженными в бело-желто-черном налете на стенке самолета, и элементами „Эвриди-батареи", за одним исключением — олова. Однако Пепен предположил, что олово могло быть от часов, которые относились к устройству дистанционного взрывателя. Части самих часов найти не удалось.

17 сентября научные исследования шли полным ходом. В Квебеке все оставалось без изменений. Маргарита Питр из дома не выходила. Либо, прочитав „Ле Канада", она насторожилась, если, конечно, она виновата, либо тому имелась какая-то безобидная причина. Осторожные расспросы выявили, что она обычно избегала много двигаться, проводила целые дни в постели и муж обслуживал ее. Неопределенность и сомнения не исчезли.

Наконец вечером 17 и утром сентября подчиненные Мата и Гийомета собрали новую информацию, укрепившую уверенность в том, что след взят правильный. Они узнали, что Маргарита Питр во время войны работала в арсенале и там познакомилась с Альбером Гюэ. Он неоднократно давал ей взаймы крупные суммы денег. Парализованный брат Маргариты Питр Женере Рюэ работал часовщиком и выполнял заказы по ремонту часов, которые давал Гюэ. Конечно, это более чем смелое предположение, но не принимал ли Рюэ участия в создании взрывателя с часовым механизмом?

Эти поначалу фантастические линии взаимосвязи к вечеру 18 сентября стали более реальными. Николь Кот, очевидно, была не кто иная, как Мари-Анж Робитай, и долгое время проживала в квартире Питр. Во всяком случае, соседка Маргариты Питр описала внешность Николь Кот, полностью совпадающую с внешностью Мари-Анж Ро- битай. Уж не предоставила ли Маргарита Питр в распоряжение Гюэ любовное гнездышко, где он поселил под фальшивым именем свою возлюбленную и мог беспрепятственно посещать ее? Вечером 18 сентября Гийомет получил письмо рабочего Люсьена Карро, который писал, что Гюэ просил передать своей жене Рите бутылку отравленного ликера и обещал за это 500 долларов. Это было в апреле. Не исключено, что письмо продиктовано фантазией. Подобные письма появляются после любого преступления, как грибы после дождя. Но на следующий день, 19 сентября, произошло событие, встревожившее Белека и Гийомета. Гийомету позвонил хозяин одной гостиницы и взволнованно рассказал, что у него работает Тереза Ноэль, помолвленная с братом некой Маргариты Питр с улицы Монсеньора Гавро. В полном отчаянии Тереза Ноэль сообщила ему только что следующее: сегодня утром к Маргарите Питр явился ее давнишний знакомый, некий Альбер Гюэ, показал ей статью из „Ле Канада", в которой сообщалось, что пакет с взрывчаткой в аэропорт Ансьен Лорет доставила женщина. Спросив, знает ли она, что ее теперь ждет, передал снотворные таблетки и потребовал, чтобы она покончила жизнь самоубийством. Маргарита приняла часть таблеток. Вызвали врача, и он пытается получить для нее место в госпитале, которое обещают не раньше завтрашнего дня.

Это уже не выдумка, не порождение пылкой фантазии. Наконец стали вырисовываться приметы вероятного преступника. Белек и Гийомет сгорали от нетерпения. Пока Маргарита Питр не была идентифицирована с женщиной, привезшей тот пакет в аэропорт, они ничего не могли предпринять, но приказали своим сотрудникам, наблюдавшим за ее домом, быть особенно внимательными 20 сентября.

Наступило 20 сентября. Около 9 часов перед домом № 49 остановилась машина. Вскоре из подъезда дома вышла женщина с лицом пергаментного цвета. Ее с двух сторон поддерживали под руки. Пока она шла к машине, Пелетье хватило времени рассмотреть вышедшую. Он не сомневался ни минуты: женщина, которую сейчас увезли, была его пассажиркой 9 сентября.

Как только Белек и Гийомет узнали результаты идентификации, они не медлили больше ни минуты, установили наблюдение за больницей и приказали арестовать Маргариту Питр, как только она оттуда выйдет. Поводом для ареста пока была попытка совершить самоубийство, которое по канадским законам наказуемо. Одновременно за Гюэ было установлено тщательное наблюдение. Выяснилось, что Гюэ покинул свою квартиру, расположенную за магазином, и переехал к матери в предместье Квебека. В остальном же он продолжал заниматься своими делами, как будто ничего не произошло.

Прошли еще два тревожных дня. Затем Гийомет узнал, что после повторной попытки принять снотворное Питр приведена в чувство и 23 сентября может вернуться домой. Когда она покинула больницу, у входа ее встретили детективы и доставили домой. В квартире ее поджидали Белек, Г ийомет и Пелетье.

Маргарита Питр, которую пресса Квебека прозвала „вороной", долгое время была для всех неясной и странной личностью. То она казалась ограниченной, непорядочной в денежных делах мещанкой, которая со времени совместной работы с Гюэ в арсенале часто занимала у него деньги и так задолжала, что вынуждена была выполнять все его желания — от предоставления комнаты для его любовницы до убийства. То казалась наглой, испорченной с ранних лет жизни личностью и, видимо, сознательно участвовала в убийстве, чтобы избавиться от долгов.

И когда Гийомет стоял перед рыхлой, бледной женщиной невысокого роста с бегающими глазками, наполовину скрытыми толстыми полуопущенными веками, она все еще пыталась отрицать свою поездку в аэропорт Ансьен Лорет. Однако, когда инспектор пригласил в комнату Пелетье, она изменила свою позицию. Тяжело дыша, она опустилась на стул и призналась, что утром 9 сентября отвезла пакет в аэропорт. Но это признание было лишь маленьким трюком, так как она утверждала, что у вокзала Пале ее остановил незнакомый человек и попросил отвезти пакет в аэропорт, ему же нужно было ехать поездом. Он заплатил ей за услугу 30 долларов. Лишь, услышав, что Гийомет знает о ее отношениях с Гюэ, о пребывании Мари-Анж Робитай в ее квартире и о посещении ее Гюэ 19 сентября, Питр второй раз изменила позицию. Теперь она заявила, что Альбер Гюэ назначил ей свидание у вокзала Пале 9 сентября в 8 часов 30 минут. Там он вручил ей пакет и приказал доставить его к самолету на Бе-Комо. Затем последовали длинные лихорадочные объяснения вещей, о которых никто не спрашивал. Она рассказывала, что познакомилась с Гюэ в 1942 году в арсенале и распространяла среди служащих его товар. Затем, работая официанткой, выполняла те же поручения, потому что ее заработка не хватало и приходилось брать у Гюэ деньги взаймы. Она должна ему 600 долларов. Эти долги он давно уже использует, чтобы шантажировать ее. В 1947 году он заставил ее взять в свой дом — тогда она жила на улице Ришелье — его любовницу Мари-Анж, которой едва исполнилось шестнадцать лет. Мари-Анж Робитай убежала тогда от родителей и скрывалась под фальшивым именем Николь Кот. Гюэ не беспокоило то, что это называется сводничеством и что Питр боялась как полиции, так и суда по делам о несовершеннолетних. С той же бесцеремонностью он послал ее 9 сентября в Ансьен Лорет, объяснив, что пакет должен попасть к клиенту в Бе-Комо еще до конца недели и что в пакете антикварная статуэтка. Она не знала, что Рита Гюэ летит этим же самолетом. Это выяснилось лишь после катастрофы, и у нее возникло определенное подозрение, когда Гюэ пришел 16 сентября и приказал пригласить на квартиру Мари-Анж Робитай, не говоря ей, что он тоже придет. Она сказала девушке, что хочет сообщить ей кое- что важное. Так Гюэ встретился с Мари- Анж. И она слышала часть их разговора. Гюэ сказал ей, что не сможет видеть ее, по крайней мере, шесть месяцев, но что он теперь свободен и, как только ей исполнится двадцать один год, возьмет ее к себе навсегда. Затем 19 сентября он снова появился у Питр, швырнул на стол газету „Ле Канада" и набросился на нее, крича: „Кому ты передала пакет и разрешила вмонтировать туда бомбу? " Гюэ сказал, что не хочет разбираться в этом деле, что полиция найдет ее, если она не предпочтет сама покончить с собой. Он дал Маргарите лекарство и потребовал, чтобы она проглотила таблетки. Маргарита так и сделала, но тут появился ее брат и вызвал врача.

Рассказывая обо всем этом, полная Маргарита Питр буквально обливалась потом. Она клялась, что сказала все, что знает, и рада облегчить свою душу. Но по глазам Белек видел, что она лжет. Он холодно сказал, что она только тогда имеет шанс убедить его в том, что ее вовлекли в убийство без ее на то ведома, если скажет всю, абсолютно всю правду. Она отвернулась на некоторое время, провела потной рукой по лбу и, наконец, снова заговорила. В первый момент ее показания звучали неправдоподобно: 13 августа явился Гюэ и пообещал простить все долги, если она окажет ему одну услугу. Он дружит с миссис Кот, у которой в Ривьер-о-Пен имеется ферма. Миссис Кот нужно выкорчевать пни, а для этого необходим динамит. Гюэ нелегко его купить. А она, Маргарита Питр, мол, рассказывала однажды, что одна из ее соседок знакома с продавцом из магазина сельскохозяйственного инвентаря и легко могла бы достать динамит. И действительно, соседка миссис Парен помогла ей, узнав, какое значение для Маргариты Питр имеет это одолжение. Они вместе отправились к знакомому миссис Парен, Леопольду Жиро, который работает в фирме „Самсон и Фильон". Миссис Парен представила Маргариту Питр как миссис Кот и убедила Жиро, что речь идет о сельскохозяйственных нуждах и что у миссис Кот имеется сертификат на приобретение динамита, но она забыла его дома. Они купили десять фунтов динамита и девятнадцать капсюлей. Квитанцию Маргарита Питр подписала именем Кот. В девять вечера Гюэ зашел за пакетом в ресторан, где она работала. Но ее долговые обязательства он забыл захватить с собой.

Сообщение действительно прозвучало столь сомнительно, что Гийомет приказал привести миссис Парен. Она растерялась и призналась, что после попытки Маргариты Питр совершить самоубийство стала кое о чем догадываться, но не нашла в себе мужества сообщить в полицию о своем легкомысленном участии в афере. То же самое произошло и с продавцом Жиро.

Он сообщил подробные данные о типе динамита и капсюлей. Белек связался с Пепеном в Монреале и получил подтверждение, что желатинированный динамит, который Маргарита Питр приобрела в магазине, и медные капсюли совпадают с установленными исследованием.

Что бы Белек и Гийомет ни думали 23 сентября об истинных причинах показаний Маргариты Питр, у них были основания арестовать Альбера Гюэ. В 23 часа этого дня его арестовали на квартире у матери. Хотя они выбрали для ареста поздний час, все же вскоре собралась толпа людей, желавших взглянуть на человека, который подозревается в убийстве своей жены и двадцати двух незнакомых ему людей. Это был стройный, худощавый мужчина тридцати двух лет. Бледный, но с горделивой осанкой прошел он сквозь толпу, и, казалось, ничто не в состоянии сбить с него спесь.

Первый допрос окончился безрезультатно. Он отрицал какое-либо участие в гибели ДС-3-Д280. Он отрицал, что дал Маргарите Питр пакет, не говоря уже о том, что принуждал ее к самоубийству. Всю эту историю он назвал „детскими сказками". У него хватило ума не отрицать, что он давно знаком с Маргаритой Питр, что использовал ее иногда как посредницу в торговле и что ее больной брат работает на него. С безразличным видом он подтвердил, что Мари-Анж Робитай была его любовницей. Однако он утверждал, что „приключение с маленькой девочкой" закончилось еще до смерти его жены. Его жена знала об этой связи, и не было ни малейшей причины убивать ее. У него было одно желание — видеть жену живой. Пусть его оградят от обвинений таких выродков, как Питр и Рюэ.

В тот день возбуждение общественности резко возросло. Арест Гюэ и поразительные показания Маргариты Питр превратили катастрофу самолета в сенсационную тему. Спецнаряд полиции был вынужден охранять от натиска любопытных дом на улице Монсеньор Гавро. Тот факт, что Маргарита Питр не погнушалась получить от фоторепортеров 150 долларов за позирование перед их аппаратами, давал повод подозревать в ней не жалкую, подвергшуюся шантажу женщину, а корыстолюбивую соучастницу, которой Гюэ за помощь, может быть, пообещал часть страховой суммы. В то же время репортеры со всей Америки осаждали кафе „Монте-Карло", чтобы повидать Мари-Анж Робитай, сфотографировать и проинтервьюировать ее. Сотрудникам Гийомета пришлось потрудиться, чтобы избежать лишней сенсации и установить поточней, какие же отношения существовали на самом деле между девятнадцатилетней Робитай и Гюэ.

Мари-Анж Робитай, поняв бессмысленность и опасность молчания для нее самой, рассказала следующее. Когда в 1947 году Гюэ познакомился с шестнадцатилетней девочкой в кафе для танцев, ее заполняло юношеское чувство протеста против однообразия жизни Нижнего города и мещанской среды родительского дома и страсть к приключениям. Гюэ, рассказавший о своей карьере ювелира, владельца крупных магазинов, о путешествиях, показался ей тем человеком, который сможет разрешить все ее проблемы. Вместе с тем он оказался также и тем человеком, который разбудил в ней страсть, одержимость и слепую готовность к иллюзиям. Хотя она вскоре узнала, что он женат и что никакого солидного ювелирного магазина у него нет, она все же представила его своим родителям под вымышленным именем Роджер Энджерс, жила с ним в Монреале, но не в фантастическом великолепном бунгало, а в дешевых меблированных комнатах и променяла дом родителей на темную комнату у Маргариты Питр, пока Рита Гюэ не сообщила родителям Мари-Анж, что Энджерс в действительности является ее, Риты Гюэ, мужем. Месяцами Мари-Анж жила в квартире Питр, ничего не делая, ожидая только прихода Гюэ. Тогда на, пару часов их поглощала любовь и новые иллюзии.

Она жила в постоянном страхе перед судом по делам несовершеннолетних, месяцами сидела под запором, без денег и скрывалась под фальшивым именем Николь Кот. Когда ей, наконец, надоела такая жизнь, она решила расстаться с Гюэ. Попросив взаймы пятьдесят долларов, она поехала в Монреаль, чтобы позвонить своим родителям и узнать, можно ли ей вернуться домой. Но Гюэ, еще более сумасшедший, чем она, помчался следом за ней на машине, нагнал поезд, вытащил ее из вагона и привез обратно в Квебек.

Снова потекли месяцы в комнатке на улице Св. Анкелы. Это длилось до мая 1949 года. Однажды она уже была на пути к судье по делам несовершеннолетних, чтобы рассказать ему обо всем.

Гюэ вновь перехватил ее, привез в отель и обещал вскоре развестись с женой. В отеле она жила под именем госпожи Гюэ, но тоска вечных ожиданий снова одолела ее и, продав свою пишущую машинку, она убежала. На набережной ее остановил Гюэ. Она поддалась его уговорам и поехала с Гюэ в Сет-Иль. Когда он навещал ее, они жили как супруги. Но средства не позволяли Гюэ часто навещать любовницу.

В июне разочарование подавило страсть, сознание того, что она все время гналась за призраком, стало сильнее, чем любовь. Она вернулась к своим родителям и стала работать в кафе „Монте-Карло". Но Гюэ продолжал преследовать ее. Прямо на улице он грозил ей самоубийством, тогда 23 июня она попросила арестовать его. Но на следующий день, после того как его освободили, он снова пришел в кафе. И тут ему в последний раз удалось уговорить Мари-Анж поехать с ним в Монреаль. Но спустя несколько дней она снова вернулась домой. Стала получать от Гюэ страстные письма, в которых он заклинал подождать еще немного. С тех пор они виделись только один раз, в квартире Маргариты Питр после катастрофы.

Маргарита Питр поняла все правильно. Гюэ сказал девушке, что теперь он свободен. Но она ответила ему, что все прошло. Гюэ не поверил, хотя это была правда. В заключение Робитай сказала, что ничего не знала о его намерениях совершить убийство и, конечно, ничего о самом убийстве, которое, может быть, он осуществил.

То, как она употребляла слова „может быть", говорило об еще не умершем в ней чувстве к Гюэ, об остатке доверия к нему, которые не позволяли ей поверить в вину Гюэ. Так или иначе, но ее показания не оставляли никакого сомнения, что у Гюэ был достаточно определенный мотив для убийства своей жены.

Пока Гийомет заканчивал допрос Мари- Анж Робитай, Белек занялся Женере Рюэ. Он не мог избавиться от мысли, что Рюэ, вероятно, принимал участие в изготовлении взрывателя с часовым устройством. Он застал часовщика сидящим в кресле на колесах в жалкой мастерской на улице Св. Франсуа. Тут же, рядом с мастерской, находилась его не менее жалкая квартира. Рюэ работал за своим столом, как будто ничего не произошло, и встретил инспектора с миной терпеливого больного без следа волнения или нервозности. Да, он знаком с Гюэ. Он встречался с Гюэ каждую неделю, когда тот приносил или забирал часы из ремонта. Он читал о том, в чем обвиняют Гюэ. Рюэ также знал, что рассказала его сестра. Но его сестра никогда не посвящала его в свои тайны. Он просто одинокий и покинутый всеми инвалид.

После долгих запирательств и раздумий он все же вспомнил об одном случае. Примерно в двадцатых числах августа Гюэ пришел к нему и спросил, не знает ли Рюэ кого-нибудь, кто немного разбирается в динамите. Он купил в Сет-Иле земельный участок, и ему нужно выкорчевать пни. При этом он, Рюэ, вспомнил одного своего клиента, Овида Кота из Чарлзбурга, который уже двенадцать лет работает с динамитом на строительстве дорог. Только он назвал имя Кота, как открылась дверь и в мастерскую с испорченными часами в руках вошел сам Кот. Невероятный случай! Гюэ поговорил с Котом о динамите. Это все, что Рюэ слышал о динамите в связи с именем Гюэ. Инспектор спросил Рюэ, не приходилось ли ему когда-нибудь монтировать часы в электрический взрыватель. Рюэ с недоверием ухмыльнулся и спросил, как могла Белеку прийти такая мысль в голову.

А через несколько минут Женере Рюэ вспомнил еще один случай, который, как он утверждал, тоже неожиданно пришел ему в голову. В конце августа или в начале сентября Гюэ опять был у него. Гюэ дал ему в тот раз будильник и попросил просверлить дырочку слева' под цифрой двенадцать. При этом он объяснил, что с динамитом дела продвигаются и что теперь он занят созданием электрического взрывателя. После того как дырочка была просверлена, Гюэ исчез, а неделю спустя произошла катастрофа.

Оба воспоминания произвели на инспектора странное впечатление. Он стал подозревать, что Рюэ, хладнокровно обдумав обстановку, решил кое в чем сознаться добровольно, чтобы снять с себя более серьезные подозрения. Детективы, которые ездили в Чарлзбург, сообщили, однако, что Овид Кот подтвердил показания Рюэ и добавил, что отговаривал Гюэ от какого бы то ни было применения динамита. Но недоверие Белека не рассеялось, и он решил обыскать мастерскую Рюэ и посмотреть, не удастся ли найти следы работы над взрывателем. Он попросил приехать в Квебек Франшера Пепена и Бернара Пекле. Когда инспектор и ученые прибыли на квартиру Рюэ, хозяина не было дома. Дверь им открыла его свояченица. Таким образом у пришедших была возможность работать без помех. Обыск длился уже час и казался безуспешным, когда Пепен и Пекле наткнулись на безобидно выглядевший кусок волнистого картона, на который сотрудники уголовной полиции не обратили бы никакого внимания. Картон был поврежден во многих местах и обнаруживал так много странных для часовой мастерской черных наслоении, что они решили тотчас поехать в Монреаль и исследовать его в лаборатории. Там поставили опыты с капсюлями взрывателя из меди, наполненными азидом свинца, и с капсюлями из алюминия, наполненными гремучей ртутью. Вокруг взрывающегося капсюля они установили своего рода кулисы из волнистого картона. При взрыве маленького капсюля волнистый картон принимал на себя небольшую взрывную волну. После этого ученые исследовали возникшие при опытах наслоения на картоне, и выяснилось, что отложения, возникавшие при взрыве медного капсюля, наполненного азидом свинца (подобный капсюль был использован при взрыве самолета), точно соответствуют отложениям на волнистом картоне, обнаруженном в квартире Рюэ. Не оставалось сомнений, что Рюэ испытывал различные капсюли взрывателя и использовал волнистый картон для ограждения от воздействия взрыва.

Как только Белек получил это известие, он тотчас предъявил результаты расследования Рюэ. Белек не церемонился больше с „больным" и так насел на него, что тот признался в изготовлении взрывателя с часовым устройством и в том, что вместе с Гюэ испытывал его у себя на кухне. Плача и ссылаясь на свою беспомощность и слабость, Рюэ сказал, что боялся сознаться в создании взрывателя с часовым устройством, потом! у что не хотел, чтобы его считали сообщником Гюэ в страшном преступлении. Он клялся, что Гюэ принес ему все для изготовления взрывателя и уверял, что взрыватель ему нужен для сельскохозяйственных работ в Сет-Иле. Правду он узнал уже после авиакатастрофы, когда Гюэ явился в его мастерскую и, угрожая, заявил: „Смотри у меня. Если ты что-нибудь сообщишь в полицию о работе, которую для меня выполнял, то будешь иметь дело со мной".

И что бы Белек ни думал об истинной роли Рюэ и его сестры Маргариты Питр в этой истории, ни Рюэ, ни его сестра в последующие месяцы ни на йоту не изменили своих показаний. И нельзя было доказать, что они лгут, потому что Гюэ тоже неизменно отрицал свою вину в смерти жены. Чтобы разоблачить истинную роль Маргариты Питр и ее брата Рюэ, Гюэ пришлось бы признаться в совершенном им убийстве.

23 февраля 1950 г. Верховный суд и двенадцать присяжных слушали дело Гюэ. Они выслушали показания свидетелей и заключения экспертов, допросили Маргариту Питр и Женере Рюэ. Но не удалось выяснить, что побудило Гюэ отрицать все в суде, тем самым покрывая главных свидетелей обвинения. Была ли это та гордость, которая всю жизнь толкала его на авантюры как в вопросах любви, так и в вопросах жизни? Молча слушал он глубокомысленные слова прокурора Дориона, с которыми тот обратился к присяжным: „В таком деле, как это, где могли быть соучастники, вы должны оценивать показания вероятного соучастника с учетом ваших знаний человеческой натуры. Вообще же вам не следует опасаться, что закон не покарает тех, кого следовало бы покарать, кроме Гюэ, если таковые имеются… "

После семнадцатиминутного совещания присяжные объявили Гюэ виновным, что означало по канадским законам смертную казнь. И лишь в тюрьме Бордо под Монреалем, не имея надежды на спасение своей жизни, Гюэ 3 июля 1950 г. изложил на сорока страницах историю подготовки и осуществления преступления, где описал действия Маргариты Питр и Женере Рюэ, которые за обещанное им вознаграждение сознательно участвовали в преступлении. 12 января 1951 г., когда казнили Гюэ, он еще не знал, что оба его сообщника последуют за ним на виселицу. Они кончили на эшафоте в Бордо: в 1952 году Женере Рюэ и в 1953 году Маргарита Питр, которую в народе называли „мадам ворона".

Двумя годами позже, в августе 1955 года, в чикагском „Журнале уголовного права, криминологии и полицейской науки" появилась статья „Научная сторона дела Гюэ" Франшера Пепена и Бернара Пекле. Они описали в ней свои усилия по обнаружению следов на обломках самолета, по определению примененного в бомбе взрывчатого вещества и по разоблачению Женере Рюэ. Даже в том мире, где под сенью „холодной войны" и постоянно растущей преступности совершается каждым днем все больше и больше покушений и убийств, все больше взломов и ограблений с применением взрывчатых веществ, взрыв самолета был достаточно необычен, чтобы не привлечь внимания широкой общественности, поэтому криминалисты-химики взялись за определение взрывчатого вещества и реконструкцию бомбы.

Но через несколько месяцев, 1 ноября 1955 г., снова произошел подобный случай. Вблизи Лонгмонта в США, в штате Колорадо, упал четырехмоторный Дуглас ДС-6Б, транспортный самолет № 37 559 авиакомпании „Юнайтед Эрлайнз" с пятью членами экипажа и тридцатью девятью пассажирами на борту. Самолет потерпел аварию в результате взрыва. Лаборатория Федерального бюро расследований в Вашингтоне обнаружила в обломках самолета то же, что в свое время обнаружили Пепен и Пекле, — динамит. 14 ноября в Денвере был арестован двадцатисемилетний Джек Гилберт Грехем, мать которого находилась среди погибших пассажиров. Его уличили в том, что он подложил в чемодан своей матери бомбу, чтобы уничтожить ее и получить страховку в 37 800 долларов.

Несмотря на это, дело Гюэ сохранило свое значение не только потому, что оно было первым подобного рода, но и потому, что работа канадской лаборатории доказала, как далеко за пределы Европы шагнула криминалистическая и химическая наука о следах, ставшая общим достоянием. Лишь пять лет спустя это нашло свое подтверждение в раскрытии еще одного уголовного дела, происшедшего за тысячи миль отсюда, в другой части света. Только в центре внимания этого расследования находились не взрывчатые вещества и взрыватели, а следы растений, на которые полстолетия тому назад обратили внимание криминалистов фантазия Артура Конан Дойла и учебник по криминалистике Ганса Гросса.

Бонди, пригород Сиднея, иногда называют „пляжным раем" на Тихом океане. Однако это название не очень удачно выбрано, если под раем подразумевают роскошную жизнь, как, например, во Флориде. Желтый песок Бонди и морской воздух могут, конечно, соперничать с пляжами Флориды, но молочные бары и закусочные, где подают жареную рыбу и картофель, не идут ни в какое сравнение с ее отелями и магазинами.

Летом 1960 года в Бонди побывало больше двадцати тысяч человек. Среди них были также Бэзил и Фрида Торн, скромная супружеская пара, поселившаяся в начале года в двухэтажном доме на Эдвард-стрит. Торн работал представителем бюро путешествий. Один из двух его детей, восьмилетний Грэм, посещал, Скоте колледж", так называемую „общественную" школу Сиднея, которая на самом деле была традиционно частной. Каждое утро, в 8 часов 30 минут, Грэм, одетый в серый школьный костюмчик, проходил от своего дома по Эдвард-стрит до пересечения с Веллингтон-стрит. Там он сворачивал и шел вдоль сквера до угла, к которому присоединялась улица О'Брайен-стрит, где ждал Филлис Смит, приятельницу его родителей. Ее дети тоже учились в „Скоте колледже". Филлис Смит сажала его в свою машину и отвозила в Белвью-Хилл в школу.

Наверняка, этот ритуал еще долгие годы оставался бы неизменным, если бы Бэзил Торн не разбогател, так сказать, за один день. Будучи постоянным участником сиднейской оперной лотереи, он каждую неделю покупал лотерейный билет за три доллара. В тот день, 1 июня 1960 года, находясь в командировке, он узнал, что на его билет выпал главный выигрыш в сто тысяч австралийских фунтов. Репортерам, ожидавшим его в аэропорту Сиднея, Торн заявил, что не намерен швырять эти деньги понапрасну, а использует их для создания лучшего будущего. Торн продолжал вести скромный образ жизни и не задумывался над тем, что его богатство может вызвать зависть у окружавших его людей.

7 июля около 9 часов утра перед домом Торнов остановился автомобиль Филлис Смит. Она сообщила, что на углу Веллингтон-стрит и О'Брайен притормозила как обычно, но Грэма на месте не было. Фрида уверяла Филлис, что мальчик вышел из дома в 8 часов 30 минут. Сразу почему-то очень испугавшись, она все же попросила приятельницу съездить в „Скоте колледж" и узнать, не добрался ли Грэм в колледж каким-нибудь другим транспортом. Вернувшись Филлис сказала, что Грэм в школе не появлялся. И тут Фрида Торн вдруг вспомнила о статье, где речь шла об известном французском фабриканте, у которого в апреле 1960 года украли внука, Эрика Пежо. Так как Бэзил Торн находился в командировке в Кемпси, то она не долго думая позвонила в полицию Бонди.

Сержант полиции О'Шин, который вскоре после звонка Фриды Торн появился в ее доме для выяснения обстоятельств исчезновения ребенка, слышал, как зазвонил телефон. Фрида Торн сняла трубку и услышала голос с иностранным акцентом: Вы миссис Торн? " — „Да". — „Ваш муж дома? " — „Что вам от него нужно? " — „У меня ваш сын".

Фрида Торн так сильно испугалась, что чуть было не выронила из рук трубку. Охваченная паникой, она протянула трубку сержанту и попросила его продолжить разговор от имени Бэзила Торна. Голос в телефонной трубке заявил: „Ваш сын у меня. Мне нужны 25 000 фунтов сегодня вечером, до пяти часов".

О'Шин, который не знал еще, что Торн выиграл 100 000 фунтов, возразил: „Откуда мне взять такую уйму денег? " Голос ответил раздраженно: „У вас до пяти достаточно времени. Я не шучу. Если вы не доставите мне деньги, то вашего сына я скормлю акулам… " О'Шин крикнул: „Но где я вас найду? " Ответ прозвучал так: „Я вам попозже позвоню еще раз". Затем голос в трубке смолк… О'Шин сообщил обо всем в Третий спецдивизион полиции Нового Южного Уэльса. Там дело передали сержанту уголовной полиции Фримену. Никто еще не предполагал, что этим делом многие месяцы будет заниматься вся полиция австралийского штата Новый Южный Уэльс.

В отличие от Канады Австралийский союз никогда не имел полиции типа Королевской канадской конной полиции. Правда, с 1957 года в Австралии существовали Федеральные полицейские силы. Но область их действия лежала главным образом за пределами австралийских штатов Нового Южного Уэльса, Виктории, Квинсленда, Тасмании, Южной Австралии и Западной Австралии. Их полем деятельности были просторы Северной Территории с ее 523 620 квадратными милями, где проживало лишь 30 000 человек. Многие полицейские участки связаны между собой только радио и самолетами, и даже в 1960 году районы пустыни контролировались патрулями на верблюдах. Федеральная полиция действовала также на островах Науру, Норфолк и Новая Гвинея. Кроме того, имелась Полиция основной территории Австралии, деятельность которой ограничивалась столицей Канберрой. Вся остальная полиция, в том числе уголовная, была внутренним делом отдельных штатов, и полиция каждого штата имела собственную историю, полную приключений. Их родоначальниками были большей частью выходцы из кругов тех уголовных элементов, которых старая Англия с 1788 по 1868 год ссылала в свои австралийские колонии.

В Квинсленде, куда в 1824 году прибыли первые сорок ссыльных, а в 1839 году первые свободные переселенцы, полиция возникла вместе с появившимися здесь в 1842 году пятью полицейскими констеблями. Здесь были еще свежи воспоминания о кровавых схватках между колонистами и аборигенами. Западная Австралия, история которой началась с прибытием сорока восьми солдат и ссыльных в 1826 году, заполучила своих первых полицейских в 1829 году в лице шефа-констебля в Фримантле, шерифа в Перте и нескольких их помощников, которые были настолько беспомощны в борьбе с преступностью, что за годы с 1830 по 1832 от страха перед уголовными элементами из страны сбежало две тысячи переселенцев. Виктория, на землю которой Эдвард Ген ли высадил в 1834 году первых ссыльных, в течение двадцати пяти лет так мало делала для создания своей полиции, что в 1851 году, когда обнаруженное там золото вызвало наплыв международных авантюристов, настало время тяжелых испытаний. Так называемая банда Гэрретта в Мельбурне, население которого за десять лет выросло с 20 до 140 тысяч, могла без опасения ограбить корабль с 25 000 фунтов золотом на борту. Лишь в 1853 году, когда в Мельбурн прибыл лондонский инспектор Сэмюель Фримен и при помощи пятидесяти констеблей навел там порядок, появилось нечто похожее на полицию.

Самое раннее воспоминание о полицейской защите в Южной Австралии связано с военными моряками, любившими выпить, и с человеком по имени Уильям Уильяме, который в 1836 году был первым шеф-констеблем и тюремщиком одновременно. История его работы в полиции насыщена борьбой с нарушителями закона и грабителями, подобными Джозефу Стори из банды „черные маски". И, наконец, что касается Нового Южного Уэльса с его столицей Сиднеем, то ранний период истории его полиции связывают с ночными патрулями, которые состояли из арестантов „с хорошим поведением". История первых подразделений констеблей в Сиднее окутана мраком. В одном только 1828 году с мая по октябрь пришлось уволить 75 констеблей, которые обвинялись в проступках или преступлениях, и 25, спасавшихся в критические моменты бегством. И лишь в 1862 году, когда уже было слишком поздно, и, бушрейнджерс" подорвали порядок в отдаленных частях страны, началось упорядоченное развитие полиции.

Прошло полстолетия, прежде чем в Новом Южном Уэльсе появилась полицейская власть, которая навела порядок как в Сиднее, так и в самых отдаленных районах северо-запада. Еще пятьдесят лет прошли, прежде чем появилась современная полиция, которой в 1960 году командовал верховный комиссар при полицейском штабе Сиднея Коллин Джон Дилани и район действия которой охватывал весь Новый Южный Уэльс с почти четырехмиллионным населением и площадью, в два раза превышающей площадь Британских островов. Больше 6000 полицейских работало в Сиднее, в диких горах юга, в одиноких полицейских участках районов Уайт Клиффс и Тибубарры. Уголовная полиция (Отдел уголовного расследования), которая обслуживала Сидней и районы страны вплоть до Блю Маунтинз и в июле 1960 года возглавлялась суперинтендентами Уинсором и Уоденом, имела свою занимательную историю. Ее родоначальником был арестант Израэль Чэпмен, ставший в 1827 году „ловцом воров" в Сиднее. Однако в 1960 году подобное могло быть лишь воспоминанием о давно прошедших временах. Криминальная полиция Нового Южного Уэльса под названием Детективный отдел уже на ранней стадии своего развития пользовалась передовыми методами работы и в 1902 году создала первый регистр отпечатков пальцев, который с 1941 года превратился в дактилоскопическую картотеку для всей Австралии. Ее суперинтенденты с Сентрал-стрит в Сиднее постоянно следили за развитием полицейского дела в Европе и перенимали все то новое, что им было нужно.

Но каким бы работоспособным ни был Отдел уголовного расследования, в то утро 7 июля 1960 года, когда сержант уголовной полиции Фримен впервые переступил порог дома Торнов, у полиции Австралии не было никакого опыта в расследовании дел о похищении людей. Единственное подобное дело случилось двадцать восемь лет тому назад. В феврале 1932 года похитили скотовода Перрота и держали под стражей в квартире на сиднейской улице Роски. Там похитители заставили его подписать чек на 10 000 фунтов. Однако при попытке реализовать чек они были арестованы, а Пер- рот освобожден. В то время как уголовная полиция Соединенных Штатов Америки, начиная с похищения ребенка Линдбергов в конце двадцатых годов, неоднократно имела возможность обогатиться опытом (чаще всего печальным) по расследованию дел о похищении людей, Отдел уголовного расследования в Сиднее стоял перед совершенно новой для него проблемой. Множество полицейских машин съехалось к дому Торнов. Полицейские обыскивали улицы и сады. При этом было нарушено основное правило, вытекающее из опыта американской полиции, что любые действия полиции должны производиться при строжайшем соблюдении секретности. Похитители детей никогда не упускали случая предупредить родителей своей жертвы, что вмешательство полиции будет равносильно убийству ребенка. Если они и возвращали похищенного ребенка в обмен на выкуп, то лишь в тех случаях, когда чувствовали себя в полной безопасности. Обнаружив участие полиции, они предпочитали убить свою жертву, освобождаясь еще до начала преследования от „предательского балласта". Правда, даже осторожные действия полиции не всегда предотвращали убийство похищенного ребенка, и родители, уплатив выкуп, часто получали взамен лишь труп. И тем не менее считалось основным правилом не провоцировать убийство, а попытаться проследить за передачей выкупа похитителям и приступить к преследованию лишь в тот момент, когда похищенный ребенок будет находиться в полной безопасности.

Когда же активность полиции всполошила репортеров, то им разъяснили, что идут учения. Однако уже в 10 часов они знали, что исчез Грэм Торн и что какой-то неизвестный потребовал у родителей выкуп. В полдень появились уже первые сообщения в газетах, приблизительно в то же время, когда Бэзил Торн, возвращаясь из командировки, прибыл в аэропорт Сиднея Кингсфорд Смит, где о случившемся ему сообщил сержант уголовной полиции Уоркмен. Ни один ловкий репортер не упустил случая написать о событии. Таким образом, похититель Грэма Торна самое позднее вечером мог прочитать, что отец мальчика вернулся домой во второй половине дня и что утром по телефону он не мог разговаривать с Бэзилом Торном, а разговаривал, возможно, с полицейским. Но предпринять уже было ничего нельзя. Тем более, что первые же публикации вызвали волну возмущения. „На улицах, фабриках, в отелях, автобусах…бюро, магазинах, — писал некоторое время спустя сиднейский репортер уголовной хроники Билл Арчибалд, — только и было разговоров, что о похищении ребенка. Теории и версии, аргументы и дискуссии бушевали с такой страстью, какой не приходилось наблюдать со времени крупных политических и экономических потрясений первых послевоенных лет". Такое развитие событий 7 июля сделало бессмысленным как отступление полиции, так и проведение дальнейших мероприятий в секретном порядке. Верховному комиссару Дилани, когда ему сообщили о событиях, тоже ничего другого не оставалось, как форсировать поиски преступника и предпринять отчаянную попытку задержать его прежде, чем он убьет ребенка.

По указанию Фримена, телефон Торнов был взят под наблюдение, чтобы при повторной попытке похитителя связаться с родителями мальчика можно было бы установить, откуда тот звонит. В квартире Торнов дежурил сержант уголовной полиции Поль, чтобы прослушивать все телефонные разговоры. Контроль за пансионатами, мотелями, мостами, автобусами, вокзалами, пристанями и аэропортами распространился на весь Новый Южный Уэльс. Что касается Сиднея, то принятие там подобных мер заранее казалось бесперспективным. Ведь речь шла о таком городе, который простирался на 500 квадратных миль и, за исключением торгового центра, состоял из бесконечной цепи „предместий", которые располагались между длинными отрезками морского побережья, бесчисленными островами и рощами, на холмах и в долинах. Всю вторую половину дня и весь вечер по радио и телевидению передавали обращение Дилани к населению, в котором он просил сообщать обо всем подозрительном. Даже премьер-министр Нового Южного Уэльса Хеффрон призывал общественность к оказанию повсеместной помощи: „Мы никогда не думали, что в нашей стране может иметь место похищение ребенка и вымогательство выкупа". И наконец, сержант уголовной полиции Грей предпринял попытку подвести к телекамере Бэзила и Фриду Торн, которые растерянно наблюдали за происходящим и все время выражали готовность отдать за возврат ребенка весь свой выигрыш. Но мать Грэма отказалась отойти от телефона, и Грей с одним лишь Бэзилом Торном поехал в полицейский участок, где была оборудована временная телестудия. Торн обратился к* похитителю со словами: „Если тот, кто спрятал моего сына, сам является отцом и имеет детей, то прошу его ради бога вернуть мне Грэма живым".

Пока Торн отсутствовал, в его квартире зазвонил телефон. Был 21 час 40 минут! Сержант уголовной полиции Поль подошел к телефону, и состоялся следующий разговор: „Это вы, господин Торн? " — „Да". — „Вы один в двух лицах! " — „Подождите минуточку. Я хочу записать ваши условия точно, чтобы не сделать ошибки". Поль сказал это, чтобы затянуть разговор и дать возможность сотрудникам полиции засечь телефон, по которому говорил похититель. В ответ послышались малопонятные слова, и все смолкло. Вероятно, позвонивший что-либо заподозрил. Установить место, откуда он звонил, не удалось. Фрида Торн была в отчаянии и в первый раз обвинила полицию в том, что она отпугнула человека, в руках которого находится Грэм. Господин Торн был более сдержан, но и он тоже чувствовал, что полиция действует неуверенно, наугад и что это дает преступнику возможность без труда спрятаться. Он заявил, что сам будет иметь дело с похитителем, если тот еще раз позвонит. Так, поздно вечером 7 июля начался конфликт между родителями и полицией, который продолжался на протяжении почти всей этой истории, потому что с самого начала не была обеспечена маскировка участия полиции в поисках ребенка. Попытки похитителя связаться с родителями прекратились. Родители день ото дня все больше впадали в панику. Они предпринимали отчаянные меры и становились жертвами жуликов, которые утверждали, что ребенок находится у них. Но полиция не имела теперь возможности устраниться. И не только давление общественного мнения заставляло ее продолжать свою работу. Как только появлялись гиены в облике человека, которые использовали похищение ребенка, чтобы шантажировать родителей, полиция просто обязана была вмешаться. Так бывало раньше, так случилось и теперь, в ночь с 7 на 8 июля 1960 года.

Утром 8 июля Фримен и его сотрудники покинули квартиру Торнов и предоставили им возможность самим дожидаться третьего звонка. Однако вскоре Фримену пришлось заехать за Торнами и отвезти их в Вейк- херст Парквей на северо-востоке Сиднея. Один старик, собиравший пустые бутылки на месте свалки, обнаружил-школьный ранец. Это был ранец Грэма. Дилани послал 200 полицейских, чтобы они обыскали всю местность. Самолеты доставили из Южной Австралии полицейских собак, в поисках приняли участие вертолеты. Два дня работы ничего не дали. Затем, 11 июля, в одной миле от места обнаружения ранца нашли шапку, плащ, учебник математики и мешочек для завтрака, принадлежавшие Грэму. Но все дальнейшие поиски ничего не дали.

В это время телефон сиднейской полиции, предназначенный для вызова полиции в экстренных случаях, не умолкал ни на минуту. Уже упоминавшийся нами полицейский репортер Билл Арчибалд писал по этому поводу: „Подобного участий в работе полиции Австралия еще никогда не переживала. Даже во время погони за опасными преступниками Симондсом и Ньюкомбом в 1959 году большинство жителей страны предпочли остаться безучастными наблюдателями. Но в деле Торна, кажется, исчезло предубеждение против сотрудничества с полицией". И действительно, полиция чуть не „утонула" в потоке информации. За несколько дней Отделу уголовного расследования пришлось оборудовать в Бонди центральное бюро с сержантом уголовной полиции Фоли во главе, который принимал все сообщения и направлял детективов для их проверки. Фоли — человек аналитического ума, имевший в своем распоряжении сорок сотрудников, несмотря на это, просто „тонул" в тысячах сообщений, девяносто восемь процентов которых при проверке оказывались плодом человеческой истерии, тщеславия, фантазии, страсти к доносительству, алчности или помешательства. Фоли впервые пережил весь этот спектакль, который сделал еще до него многих служащих криминальной полиции циниками. Тот факт, что похититель говорил с иностранным акцентом, поставил под подозрение большое число людей, недавно переселившихся в Австралию. А иммигранты в свою очередь давали ложные показания и делали бессмысленнейшие заявления, чтобы оградить от дальнейших подозрений своих земляков. Сотрудники Фоли проделали тысячи миль пути, чтобы проверить поступившие сообщения. Они обыскивали старые дома, из которых якобы раздавались крики ребенка, и натыкались в конце концов на кошку с котятами. Или они обследовали целые корабли, как, например, „Касл Филис" в Мельбурне, на которых якобы видели подозрительную женщину с мальчиком.

И все же из бесконечного потока информации удалось выудить одно сообщение, которое показалось Фоли достойным внимания. Молодой человек Джозеф Ден- мид сообщил, что утром 7 июля, когда он проходил перекресток Веллингтон-стрит и Фрэнсис, ему бросился в глаза подозрительный вид автомобиля, который стоял так, что его пришлось обойти. Когда Денмид услышал о похищении, у него зародилось подозрение. Он описал машину — голубой „Форд" выпуска 1955 года. Сержанты уголовной полиции Дойль и Бейтмен устроили Денмиду серьезное испытание. Дойль заставил Денмида в потоке машин уличного движения называть ему все голубые „Форды" производства 1955 года, пока не убедился, что молодой человек правильно определил марку автомобиля. Лишь после этого он приказал изучить картотеку всех зарегистрированных в Новом Южном Уэльсе „Фордов" 1955 года. Из 270 000 машин марки „Форд" 5000 были выпуска 1955 года. Машины находились во всех частях Нового Южного Уэльса. Специально назначенные сотрудники полиции посетили каждого владельца, чтобы установить, где находилась машина утром 7 июля. Фоли, Дойль и Бейтмен заранее знали, что эта работа потребует нескольких месяцев.

Через десять дней после исчезновения Грэма Торна положение было так же неясно, как и в первый день. Бэзил и Фрида Торн по-прежнему напрасно ждали того момента, когда они еще раз услышат по телефону голос незнакомого человека. Опытные знатоки киднапа сделали отсюда вывод, что похититель потерял надежду получить выкуп и Грэм Торн уже давно убит им, потому что, учитывая волнение во всей стране, он представляет для похитителя слишком большую опасность. И они не удивились, когда вместо еще одного звонка похитителя начался отвратительный спектакль, сопровождающий каждый случай похищения. Люди-гиены почуяли шанс обогатиться за счет несчастных родителей и вылезли из своих нор в Новом Южном Уэльсе. Бэзил и Фрида Торн, а также священник Гудвин, который официально предложил свою кандидатуру в качестве посредника между родителями и похитителем, обещая хранить полную тайну, метались между людьми, пытавшимися обмануть и шантажировать их, то загораясь надеждой, то впадая в полное отчаяние. Незнакомые люди подводили к телефону подученных детей, выдавали их за Грэма и, ставя перед родителями множество условий, заманивали их с пачками денег даже в Брисбен и Квинсленд. Еще во второй половине дня 16 августа Торнам позвонил какой-то итальянец из Квинсленда. Он сообщил Торнам, что только что видел Грэма в машине, которая направлялась в Таунсвилл, и добавил: „Надеюсь, это известие осчастливит вас".

В тот же день, 16 августа, два восьмилетних мальчика, Филип Уолл и Эрик Кау- лин, в Грэндвью Гроув в Сифорте, который находится в десяти милях от Бонди, рассказали своим родителям, что на пустыре они видели узел подозрительного вида. Мальчики и их отцы, взяв факел, отправились на пустырь. В лощине они обнаружили описанный детьми узел. Развернув пестрое одеяло, перевязанное шпагатом, мужчины увидели труп мальчика со связанными руками. Они сообщили в полицейский участок в Мэнли о находке, и через час Сидней потрясло сообщение, что найден Грэм Торн, но не живым, а мертвым. На мальчике была все та же одежда, которую надела на него мать утром 7 июля. Его школьная курточка была застегнута на все пуговицы. В кармане брюк лежал аккуратно сложенный неиспользованный носовой платок, который он получил, уходя из дома. Все это позволяло предположить, что ребенка убили вскоре после похищения. Ноги тоже были связаны. Вокруг шеи обвивался шарф. По тому, как он был завязан, было видно, что им закрывали рот ребенка, чтобы он не мог кричать. Легкие и верхние дыхательные пути имели множественные кровоизлияния, что свидетельствовало о насильственном задушении ребенка. Но и на затылке имелось ранение — пролом черепа. Грэм Торн умер насильственной смертью и притом задолго до обнаружения.

Как писал один французский корреспондент из Сиднея, реакция Австралии на сообщение об обнаружении трупа ребенка была подобна „воплю, взывающему о возмездии". Полиция оказалась не в силах предотвратить убийство. Все надеялись, что она постарается во что бы то ни стало найти убийцу. Сотрудники полиции, собравшиеся утром 17 августа в Сиднее, под руководством Дилани и суперинтендентов Уин- сора и Уодена безуспешно пытались добыть какие-нибудь дополнительные сведения, опрашивая жильцов одного дома за другим. Вскоре пришлось признать, что полиция, как и прежде, ничего не знает о похитителе. Известно лишь, что тело ребенка нашли в десяти милях от дома его родителей, в то время как школьный ранец и другие принадлежавшие Грэму вещи были обнаружены совсем в другом месте, в северо-восточной части города, а также, что ребенок убит уже давно. Кроме этого не было ни одной зацепочки. Уже опросили несколько тысяч владельцев „Фордов" выпуска 1955 года. Насколько удалось выяснить, ни один из них не находился вблизи места похищения 7 июля. В этот момент бесперспективности и пессимизма Уинсор и Уоден обратили свои взоры на следы, которые преступник, может быть, оставил на трупе жертвы.

Австралийская уголовная полиция тоже не оставалась в стороне от естественнонаучной криминалистики. Еще в 1936 году по опыту Европы в Брисбене была основана Судебно-криминалистическая лаборатория. Двумя годами позже в Сиднее оборудовали еще одну лабораторию. Но эти лаборатории занимались почти исключительно исследованием следов ног, шрифтов, документов и следов от инструментов. И только после второй мировой войны естественнонаучная криминалистика получила широкое распространение. Развитию криминалистики способствовал и опыт раскрытия крупных преступлений, одним из которых было расследование убийства Бриджит Гю в Тин- гальпе под Брисбеном в 1946 году. Бриджит Гю исчезла тогда бесследно с фермы своего мужа Томаса Гю. Поисковая команда нашла только подозрительные остатки костра на принадлежавшем Томасу Гю участке леса, который расположен в нескольких милях от фермы. Разоблачение Гю стало возможным только благодаря совместной работе врачей и биологов из маленькой лаборатории в Брисбене, которые доказали, что в пепле находятся останки трупа женщины и что между костром и фермой Гю имеется след телеги, на которой Гю привез труп жены к костру.

Под впечатлением этого и других успехов естественнонаучная криминалистика привлекала все большее внимание. К 1948 году расширилось основанное в 1938 году Бюро научной криминалистики Сиднея. В августе 1960 года в нем работало 18 сотрудников во главе с сержантом уголовной полиции Аленом Кларком. Однако в бюро не было своих ученых, как в Европе. В основном здесь придерживались правил, характерных для Англии до 1938 года.

Сотрудники Кларка — все полицейские — обучались лишь осмотру места происшествия и обеспечению сохранности следов. Весь материал, связанный со следами преступления и нуждающийся в естественнонаучном исследовании, они передавали в научные институты, сосредоточенные в Сиднее. Но изъяны такой системы, заключающиеся в том, что ученые зачастую не были знакомы со специфическими криминалистическими проблемами, были не понятны в Сиднее.

Ален Кларк и его сотрудники утром 17 августа появились в Сифорте. Одни из них метр за метром осматривали место обнаружения трупа ребенка, другие занимались исключительно следами на теле, одежде и одеяле. Потом одеяло и вся одежда были доставлены в Бюро научной криминалистики на Сентрал-стрит в Сиднее. Здесь, к великой радости Уинсора и Уодена, Кларк зарегистрировал множество различных следов. На обеих сторонах одеяла обнаружили много волос человека и животного. Они прилипли также к спинке курточки и к брюкам Грэма. На шарфе, который послужил кляпом, тоже обнаружили волосы человека. Неоднократное и тщательное обследование ботинок, брюк, обратной стороны пиджака, завязанной части шарфа обнаружило большое число видимых под микроскопом прилипших кусочков почвы, которые имели одинаковую красноватую окраску. Каждый предмет, так же как и волосы, был упакован отдельно. На шарфе, брюках и пиджаке имелись другие следы — мельчайшие частицы растений и листики неопределенного происхождения. Другие составные части растений прилипли к внутренней стороне одеяла, частично там, где одеяло касалось спины Грэма, но главным образом — спереди, где оно лежало на груди убитого мальчика. И еще Кларк и его сотрудники обратили внимание на то, что на ботинках имелись отчетливо видные образования плесени, происхождение которой, как и странного жирного вещества, которым были покрыты шерстяные чулки Грэма, они не могли объяснить.

Обеспечение сохранности многочисленных следов отняло много времени. Но уже 18 августа Кларк обратился к профессору Невиллу Хьюлетту Уайту, который преподавал в университете Сиднея патологию растений, и передал ему ботинки и чулки с явно выраженными образованиями грибков и жира, попросив определить их вид, происхождение и время появления. 19 августа он связался с Кэймероном Оливером Крэмпом, который работал в Государственной полицейской лаборатории судебной медицины и занимался идентификацией волос. Его попросили исследовать обнаруженные волосы. Затем последовала передача красноватых кусочков почвы, прилипших к одежде мальчика, Горасу Фрэнсису Уитуэрту, работавшему уже двадцать четыре года в Музее геологии и горнорудного дела в Сиднее и часто осуществлявшему криминалистические исследования почвы. По поводу следов растений Кларк консультировался с ботаником Джонсоном и впоследствии с доктором Джойс Уинифред Викери, которые работали в гербарии ботанического сада в Сиднее. И наконец, он обратился за советом к Малькольму Чейкину, профессору текстильной техники при университете в Новом Южном Уэльсе, чтобы тот определил технические особенности текстиля одеяла и установил, где оно могло быть изготовлено. В момент начала всех этих исследований Кларк даже не представлял себе, какой они примут размах. Еще меньше он мог предвидеть, что именно следы невзрачных с виду растений, имевшие неказистый внешний вид, в конце концов укажут путь к убийце.

За семь десятилетий, прошедших со времени встречи литературного детектива Шерлока Холмса с частицами растений на месте преступления, ботаника постепенно вошла в криминалистику. В 1960 году звучало уже несколько неправдоподобно воспоминание о сенсации, которую вызвал Ганс Гросс описанием в „Руководстве для судебных следователей" довольно примитивных уголовных дел, раскрытых с помощью ботанических исследований. Одним из них было дело австрийского драгуна, который предавался возлияниям вместе со своими друзьями в саду трактира. Когда в вечерних сумерках мимо них проковылял какой-то пьяный и обругал солдат, то драгун выхватил саблю и рассек голову обидчику.

Так как солдаты держались солидарно и не выдавали виновного, то следователь поручил произвести микроскопическое исследование сабли. Он надеялся обнаружить следы крови. Но исследователь не обнаружил крови, зато он нашел в зазубрине лезвия сабли маленький фрагмент травяного стебля. Так как кусочек травы был совсем свежим, то он мог попасть на саблю только недавно, и виновный драгун признался, что после убийства вытер свое оружие травой.

К самым первым европейским энтузиастам химико-биологического исследования следов, которые широко использовали в своей работе ботанику, принадлежит все тот же Георг Попп. Число уголовных дел, раскрытию которых он способствовал проведением ботанических исследований, только за годы с 1910 по 1930 составляет несколько десятков. Некоторые из них относились к нашумевшим делам того времени. Другие не вышли за рамки провинций, но все же помогли посеять семена, которые дали хорошие всходы после второй мировой войны. К таким делам можно отнести дела Копмана, Маурера и Мигера.

В деле Копмана, которое произошло в 1913 году, речь шла о проникновении вора в крестьянский двор, откуда ему удалось скрыться незамеченным. Среди подозреваемых нашли все-таки виновного благодаря тому, что Попп обнаружил на его чулках частицы корнеплодов, отруби пшеницы и вереск, использовавшиеся как подстилка в свинарнике, через который преступник пробирался во двор, сняв ботинки, чтобы не шуметь.

Другие проблемы встали перед Поппом в делах Маурера и Мигера. Здесь он впервые имел дело со следами сена и травы и доказал, что анализ видов травы открывает чрезвычайные возможности, потому что, согласно исследовательской работе берлинского ботаника Виттмарка, известны больше сотни различных видов травы, которые различаются не только формой листа, но и расположением их „нервов", местом устьица, величиной и строением клеток. По поводу так называемого „дела Мигера" Поппа пригласили поздней осенью 1917 года в Кеп- перн в Таунусе. Там браконьер застрелил лесника. Его нашли в кормушке с сеном, которая была сооружена для подкормки диких зверей. Сена давно не подкладывали, и оно стало ломким и заплесневелым. Часть его скосили года два или три тому назад во время цветения, другая часть, более темного цвета, взята из второго покоса, и обе части сена резко различались. При каждом прикосновении к кормушке частицы сена разлетались во все стороны, и на одежде преступника, который спрятал лесника, должна была остаться пыль от сена. При расследовании был заподозрен рабочий по имени Мигер, работавший в расположенном поблизости гарнизоне. Подозревали, что он использовал свой отпуск для браконьерства. Однако он утверждал, что никогда не встречался с лесником. Попп обследовал суконную куртку Мигера и обнаружил на ней много мест, покрытых пылью от сена. Сравнивая под микроскопом эту пыль с пылью от сена из кормушки, удалось установить полную их идентичность благодаря своеобразной смеси двух сортов сена. Микробиологическим путем этот результат подтвердили, вырастив культуру плесени из пыли, собранной с куртки Мигера. Появившиеся микроорганизмы соответствовали культурам, которые можно было получить из сена в кормушке.

Невозможно проследить все этапы развития ботанического исследования следов в последующие годы. Но интересно, что еще в конце 1923 года один из первых американских ученых, распространявших в Америке европейские естественнонаучные методы расследования уголовных преступлений, Эдвард Оскар Хайнрик в Беркли применил ботанику в одном уголовном деле, ставшем классическим в американской криминалистике. 11 октября 1923 года поезд № 13 компании „Южный тихоокеанский экспресс" в туннеле Каскадных гор в Орегоне остановили бандиты. Персонал поезда убили, а почтовый вагон взорвали динамитом. Вагон загорелся, и бандиты собственными руками уничтожили то, чем стремились завладеть. Кроме того, на месте преступления они оставили синий изношенный замасленный комбинезон. Детективы и служащие почтовой инспекции США- не обнаружили никаких следов. Тогда решили послать комбинезон в Беркли. Хайнрик занимался всем, используя методы ранних лет криминалистики, — от расшифровки тайнописи и химических исследований до анализа следов. И хотя его экспертные заключения иногда носили утрированный характер и очень походили по стилю на высказывания Шерлока Холмса, за ними скрывалась обычно серьезно проделанная работа. В ноябре 1923 года он докладывал: „Присланный мне комбинезон носил дровосек, притом левша, который обычно работал в еловых лесах. Речь идет о белом, в возрасте до 25 лет, ростом не выше 5 футов 10 дюймов. У него каштановые волосы, светлая кожа лица, светло-коричневые брови, маленькие руки и ноги… Очевидно, он живет и работает на северо-западном побережье Тихого океана. Поищите такого человека". Диагноз Хайнрика, согласно которому хозяин костюма был лесорубом, левшой с северо-запада, был основан на том, что в правом кармане костюма он нашел мельчайшие частицы еловых хвоинок и различимые под микроскопом щепочки еловых деревьев. Так как они находились только в правом кармане, то это позволило Хайнрику сделать вывод (впоследствии подтвердившийся), что хозяин костюма левша. Работая левой рукой, дровосек стоял так, что его правый карман был обращен к обрабатываемому дереву. Такое положение, по мнению Хайн- рика, создало возможность попадания древесных щепочек в правый карман. Кроме того, увеличенные в 500 раз частицы хвоинок позволили определить, что речь идет о ели Дугласа, которая произрастает на северо-западе. Сорока годами позже ни один криминалист, использующий естественнонаучные методы, не решился бы дать столь категоричное заключение. Но так как в ходе дальнейшего расследования с использованием данных, полученных Хайнриком, были арестованы три брата Дотремон, совершившие это преступление, то работа стала своего рода легендой и способствовала развитию ботанических исследований следов преступлений в Соединенных Штатах Америки.

Одним из замечательных американских образцов стало дело Олмодовара, которое началось 2 ноября 1942 г. Утром того дня житель Нью-Йорка, который прогуливал свою овчарку, нашел в отдаленной части Центрального парка, расположенного вблизи так называемого „моря Гарлема" (или „озера 110-й стрит"), в высокой траве труп женщины. Казалось, что рукава ее кофты вырваны во время борьбы. Детективы Хэкетт и Кросби из Бюро пропавших без вести при нью-йоркской полиции идентифицировали погибшую женщину как Луизу Ол- модовар, двадцатитрехлетнюю официантку, которая пять месяцев тому назад вышла замуж за бывшего пуэрториканского моряка Анибала Олмодовара, но через несколько недель ушла от него, потому что он продолжал встречаться со своими прежними подружками. Исполняющий обязанности главного патологоанатома Нью-Йорка Томас А. Гонзалес констатировал, что Луиза Ол- модовар задушена, и подозрение пало на ее двадцатисемилетнего мужа, который и после разлуки устраивал Луизе жестокие сцены ревности. Его арестовали, и в отворотах его брюк Александр О. Геттлер, руководитель химико-токсикологической лаборатории главного патологоанатома, нашел семена различных видов трав. Он передал свою находку Джозефу Дж. Коп ленду, профессору ботаники и биологии при Сити-колледже, который установил, что речь идет о семенах тех трав, что растут вокруг места обнаружения трупа; во всем Нью-Йорке их можно встретить только в Центральном парке. Чтобы иметь возможность опровергнуть утверждения Олмодовара, будто семена трав попали в обшлага его брюк где-нибудь в другом месте, Копленд уточнил в своем заключении, что подобные виды трав произрастают только еще в двух местах на Лонг-Айленде и в трех местах Уэстчестер-Каунти. Сначала Олмодовар признался, что они с женой договорились встретиться в Центральном парке и между ними снова возник спор, тогда в припадке ярости он убил ее. Но вскоре одумался, отказался от своих показаний, заявив, что полицейские вынудили его признаться. Таким образом, семена стали главной уликой на суде в 1943 году, где пуэрториканца признали виновным.

Эти примеры наглядно демонстрируют, как далеко шагнула ботаника в роли вспо- могательной науки, в криминалистике и как в наступившие послевоенные десятилетия продолжалось дальнейшее ее развитие. Сержант уголовной полиции Кларк приступил к расследованию по делу Торна в августе 1960 года. В то время исследования в области ботаники уже получили распространение, но не в такой степени, чтобы удовлетворять растущие запросы криминалистики.

Первое, что Кларк получил из научных институтов, и в частности от доктора Кэймерона Оливера Крэмпа это результаты исследования обнаруженных волос. Было установлено наличие трех различных видов волос человека и значительное количество шерсти животного. Шерсть принадлежала собаке и была исключительно мягкой с рыжеватым оттенком. Крэмп считал, что порода собаки — спаниель. Обнаруженную шерсть невозможно было отличить от шерсти, которую в качестве пробы взяли у девяноста собак той же породы. Было высказано мнение, что, возможно, у преступника имеется спаниель.

Чрезвычайно интересными оказались результаты исследований патолога растений Невилла Хьюлетта Уайта. Они свидетельствуют, что культуры плесени на ботинках Грэма Торна являются четырьмя различными грибками. Самой примечательной среди них была культура желтовато-зеленого цвета, которая состояла из сагообразных шариков. Ее порождает грибок, известный с давних времен и развивающийся во влажной теплой среде при полном покое за определенное время. Невольно возникал вопрос, нельзя ли, зная сроки развития культуры, точнее определить время, когда труп ребенка завернули в одеяло и положили в то место, где его обнаружили. Может быть, таким образом подтвердится предположение, что преступник убил Грэма тотчас после его похищения.

Очень существенными для подобного рода заключения являлись спорангии грибка, в которых вызревали споры для воспроизведения грибка. Как только споры вызревали, спорангии открывались, споры высыпались и, попав на благоприятную почву, давали новые грибки. Спорангии на ботинках Грэма Торна только что открылись и начали высыпать споры. Так как время вызревания спор ровно три недели, то, следовательно, прошло три недели, пока на ботинках ребенка смогли вызреть споры. С другой стороны, от времени попадания спор на ботинки до образования спорангии тоже прошло от двух до трех недель. Таким образом, труп ребенка пролежал в Грэндвью Гроув по меньшей мере пять недель. Так как точное время от выпадения спор до образования спорангий зависит от питательной почвы, от температуры и влажности среды, то Уайт искусственно вырастил на стерильных частях кожи ботинок. Выращивание происходило в среде, воспроизводившей среду тюка, в котором обнаружили Грэма Торна. В первой половине сентября Уайт смог сообщить Кларку, что время развития плесени равно точно трем неделям. Следовательно, 20 августа, когда Уайт начал свою работу, плесени на ботинках Грэма Торна исполнилось шесть недель, а значит, Грэм Торн был убит сразу же после похищения.

Однако сколь ни была важна работа Уайта по установлению точного времени гибели Грэма Торна, все же она не содержала сведений об определенной, четко ограниченной среде, где следовало бы искать преступника. Такие сведения поступили от Гораса Фрэнсиса Уитуэрта из Музея геологии и горнорудного дела после того, как он исследовал красноватые кусочки почвы. Под микроскопом они обнаружили различные составные части: глину, желтые и коричневые частицы краски и несколько растительных волокон. Но основная масса состояла из крупиц песка, которые были перемешаны с красноватым веществом. Вещество растворилось, как только ввели несколько капель соляной кислоты, при этом с отчетливым шипением, что доказывает наличие извести. Значит, прилипшие кусочки почвы состояли из окрашенного в красный цвет раствора извести, какой обычно используют в Австралии при строительстве домов, и прежде всего частных, с полуподвалом. Грэм Торн лежалг видимо, в таком полуподвале или перед ним, и на него попали красные частички раствора. Это тоже была не очень обнадеживающая находка, потому что имелось бесчисленное множество домов, где использовался при строительстве красный известковый раствор. Она только тогда вдруг приобрела большое значение, когда подошли к концу ботанические исследования, в сентябре.

Микроскопические частички растений, которые Кларк и его сотрудники собрали в конце августа с различных частей одежды Грэма Торна и с одеяла, подразделили на пять типов следов. Первый тип состоял из частиц листиков и стебельков, собранных с одеяла; второй — из двух прилипших к шарфу Грэма растений; третий — из растительных частиц, прилипших к курточке Грэма со спины; четвертый — из таких же частиц, прилипших к брюкам; пятый — из особенно тонкого материала, который высыпался из курточки Грэма при выколачивании ее и, казалось, был растительного происхождения.

Перед экспертами были поставлены вопросы: можно ли по частям растений идентифицировать их вид? Растут ли идентифицированные растения в месте обнаружения узла с трупом? Если да, то дальнейшая работа не имела смысла, так как частицы растений могли попасть на одежду и одеяло на этом месте. Они не могли тогда указать путь к неизвестному еще месту, где Грэма могли убить, „хранить" или „упаковать". Ботаник Джонсон, к которому Кларк обратился прежде всего, 1 сентября предпринял первую попытку идентификации растений и поехал вместе с Кларком в Грэндвью Гроув. Там они вдвоем обследовали растительность с места обнаружения трупа, и после длительной работы Джонсон решил, что обнаруженные на одежде Грэма частицы листиков ни в коем случае не могут принадлежать дикорастущим растениям этой местности. Но он не хотел давать окончательного заключения и предложил, как уже говорилось, обратиться к доктору Джойс Виккери, которая с 1936 года занималась классификацией растений в Национальном гербарии.

6 сентября Джойс Виккери получила комплекс всех пяти типов следов, подобранных Кларком, и принялась за трудоемкую работу по составлению морфологической характеристики различных частиц листиков, стеблей, веток, плодов и семян. Виккери пришлось исдледовать также многие частицы анатомически и изготовлять с помощью бритвы или микротома микроскопические поперечные, продольные и радиальные разрезы отдельных частиц растений, чтобы заглянуть во внутреннее строение клетки растения. Лишь после этого она была в состоянии определить, к какому растению относятся отдельные частицы следов.

Задание оказалось таким трудным, что Джойс Виккери попросила куратора гербария созвать конференцию научного штаба. Совместными усилиями ученых к середине сентября удалось определить важные составные части всех проб. Некоторые растения были представлены только одним семечком или обнаружены не на всех предметах одежды Грэма, а на одеяле имелись, в основном, частицы только двух растений. Первое называется кипарис Савара и относится к можжевельникам, которые часто используют как декоративный кустарник в садах. Второе — Настоящий кипарис, который сильно отличается от можжевельника и в противоположность ему встречается очень редко.

По окончании определения следов Кларк и Джойс Виккери предприняли повторное обследование растительности Грэнд- вью Гроув. Опустившись на колени они осматривали один квадратный метр за другим. Джойс Виккери не нашла ни одного экземпляра кипариса Савара и других видов кипарисов. Но странная, необычная комбинация частей обоих видов кипариса так отчетливо выражена, что могла попасть на место обнаружения трупа только вместе с ним и, видимо, с места, где погиб Грэм Торн. Чтобы ничего не упустить, Кларк и Викке- ри обследовали также сады всех домов в местности, где нашли труп Грэма. Кларк возвратился на Сентрал-стрит с твердым убеждением, что на месте, куда затащили Грэма Торна или на котором его убили, должны стоять оба эти дерева или куста. Так как ботаник по опыту знала, что подобная комбинация этих растений встречается чрезвычайно редко, то Кларк считал необходимым осмотреть весь жилой район вокруг Сифорта, включая Клонтарф и Мэнли, в поисках дома, в саду которого растут оба вида кипарисов.

К 20 сентября сержанты уголовной полиции Коулмен и Шилл получили задание произвести поиски. Из гербария им дали для образца ветки обоих разыскиваемых деревьев и кустарников. Это была самая трудная работа, которую когда-либо приходилось им выполнять. Местные жители, и прежде всего почтальоны, которых они осторожно расспрашивали, часто посылали по ложному следу. Сержантов подстегивало сознание, что все прочие расследования пока не дали никакого результата. Правда, Кларк продолжал исследование других следов и установил место и время изготовления одеяла, его артикул. Но партия изготовленных одеял состояла из трех тысяч штук, и вначале казалось безнадежным занятием проследить путь каждого одеяла в отдельности. Тем напряженнее ждал Кларк каждое сообщение Коулмена и Шилла.

К концу сентября их поиски распространились на Клонтарф, поселок из одно- и двухэтажных домов и бунгало. И на этот раз почтальон указал им дом на Мур-стрит, 28, приблизительно в полутора милях от места обнаружения трупа Грэма Торна. Не раз пережившие разочарование, скептически настроенные, отправились они в путь и неожиданно оказались напротив „того самого" дома. Это был одноэтажный дом, построенный из обожженного кирпича, соединенного красным раствором. Он возвышался над полуподвалом с гаражом, и по обе стороны ворот гаража росли кипарис Савара и Настоящий кипарис. Кларк поставил Джойс Виккери об этом в известность и поспешил в Клонтарф. Джойс Виккери последовала за ним. Кларк установил, что почва перед гаражом и вокруг дома имеет вкрапления частиц известкового раствора, а ботаник подтвердила, что это именно те растения, которые они искали. Ветки и зелень кипариса Савара, который рос слева от ворот гаража, валялись на полу гаража и на пороге обеих дверей, ведущих в подвальное помещение. Там же нашли ветки Настоящего кипариса, растущего справа от ворот.

Известие прозвучало в Бонди, в „спеццентре Торн" и в Отделе уголовного расследования как сигнал тревоги. Напряжение возросло, когда Коулмен сообщил первые сведения о жильцах дома 28 по Мур-стрит. Теперешние жильцы дома въехали в него лишь в сентябре. Владельцы соседнего дома, Уильям и Кетлин Телфорд, сообщили, что до этого в доме 28 в течение шести месяцев проживал иммигрант по имени Штефан Лесли Брэдли с женой Магдой и тремя детьми. У них был спаниель. Насколько им известно, Брэдли родом из Венгрии, приехал в Австралию в 1950 году и работал галь- ванизатором. Несмотря на скудные доходы, у него в последнее время было две автома- иины, немецкий автомобиль и голубой „Форд", который он купил в начале июля. Утром 7 июля, т. е. в день похищения Грэма Торна, появились рабочие бюро обслуживания, упаковали мебель и освободили дом. Незадолго до этого, в то же утро, Магда Брэдли села с детьми в такси и поехала в аэропорт, чтобы якобы провести отпуск в Квинсленде. Брэдли не было дома во время отъезда жены. Он появился позже, когда рабочие упаковывали мебель, и попросил Телфордов подержать у себя пару картин, так как боялся, что в машине для транспортировки мебели их могут повредить. 17 июля он заехал за картинами на своем „Форде". Он не сказал Телфордам, куда едет. Но неожиданный отъезд 7 июля показался им столь странным, что они записали номер его машины и 19 июля заявили о своих подозрениях в полицию.

Сообщение Коулмена о заявлении Телфордов показалось в первый момент неправдоподобным. Однако проверка регистрационной картотеки Фоли в Бонди подтвердила этот факт. Сообщение Телфордов было зарегистрировано. Но в эти дни имело место одно обстоятельство. 21 июля сержанты уголовной полиции Келли и Этта- лонг, разыскивая „Форд", остановили на улице голубой автомобиль Брэдли и записали его адрес: Мэнли, Осборн-роуд, 49. 24 июля на работу к Брэдли явился сотрудник полиции и опросил его относительно 7 июля. Но он так любезно и спокойно объяснил, что из-за переезда не имел времени 7 июля посетить Бонди, расположенный в одиннадцати милях, что ему поверили и вычеркнули из списка подозреваемых.

У Фоли имелось еще одно сообщение относительно Брэдли. 26 сентября, т. е. всего восемь дней тому назад, некий Невилл Аткин Браун, сосед Брэдли, позвонил в полицию Мэнли. Он сообщил, что уже некоторое время с определенным недоверием наблюдает за Брэдли, видел, что тот распродал мебель, что голубой „Форд" исчез и что семья уехала куда-то 26 сентября. В бесконечном потоке ложных сообщений, которые поступали в полицию с 7 июля, сообщение Брауна затерялось и не произвело особенного впечатления. В конце концов с Брэдли в июле уже беседовали и посчитали непричастным к этому делу. Однако теперь не было времени думать об ошибках и промахах.

Утром следующего дня, 4 октября, топтавшийся на одном месте аппарат Отдела уголовного расследования смог, наконец, сконцентрировать свою работу на достижении определенной цели. В обращениях к общественности полиция просила содействия в поисках исчезнувшего „Форда", и вскоре агент по торговле старыми автомашинами из Грэнвила сообщил, что некий Бр. эдли продал 20 сентября голубой „Форд" за 28 фунтов. Кларк, Коулмен, Шилл и Бейтмен поспешили в Грэнвил, который находится в шестнадцати милях от Сиднея, и Кларк обследовал машину. В багажнике он сразу же наткнулся на щетку, полную волос, а на полу багажника и под ковриком, который покрывал часть пола багажника, кроме волос он нашел много частиц растений. Их тотчас отправили в Национальный гербарий. Там Джойс Виккери произвела анализ и установила, что в багажнике машины Брэдли имеются следы обоих растений, т. е. кипариса Савара и Настоящего кипариса. Либо ребенка везли в багажнике, после того как убили и упаковали в тюк в гараже Клонтарфа, либо Грэм Торн был убит в самом багажнике. Так как на его полу Кларк обнаружил следы почвы, в которых Горас Фрэнсис Уитуэрт нашел частицы известкового раствора того же вида, что и на одежде убитого мальчика, то можно Выло предположить, что с кустов возле гаража еще до убийства листья и другие фрагменты могли попасть в багажник и прилипнуть к одежде ребенка.

Вечером 4 октября не было больше сомнений в том, кто похититель и убийца Грэма Торна, или, по крайней мере, один из преступников. Бейтмен застал квартиру № 6 дома № 49 на Осборн-роуд совершенно пустой. Он поговорил с управляющим, Гарри Пичи, и узнал, что тот получил письмо Брэдли из Мельбурна, в котором сообщалось, что Брэдли, вынужденный срочно уехать, в свою квартиру больше не вернется. Стало ясно: Брэдли сбежал.

Негодование общественности, порожденное событиями 16 августа, постоянно нарастало. 5 октября стало известно, что убийце, который два месяца водил за нос полицию, может удастся покинуть австралийскую землю и уйти от расплаты. В течение четырех дней, до 8 октября, сообщения из транспортного агентства, от старьевщиков, торговцев автомашинами и директоров школ восстанавливали картину подготовки

Штефана Лесли Брэдли к побегу, планомерно проводившуюся им с 25 августа. В тот день Магда Брэдли появилась в „Юнион Стимшип Компани" в Сиднее и заказала для себя и своего тринадцатилетнего сына Петера билеты на пароход „Гималаи" до Англии. Спустя четыре дня Брэдли заказал билеты на тот же пароход для себя и своих детей, Эллен и Роберта. Еще через несколько дней он появился у скупщика мебели на Ливерпуль-стрит и продал ему за 260 фунтов всю мебель. При этом он сказал, что уезжает в Лондон, чтобы посетить там одного врача. 20 сентября в руки торговцев автомобилями перешел „Форд". 23 сентября он забрал своего глухого сына Роберта из школы для глухих детей в Касл-Хилл и сказал там, что переезжает в Брисбен, где обеспечит Роберту лучшую медицинскую помощь. Затем он посетил некоего Джорджа Уитмена в Лоре, первого мужа своей жены Магды, чтобы „попрощаться с ним перед отъездом". Очевидно, этим слабо мотивированным посещением он пытался получше замести свои следы. 24 сентября он отправил в ветеринарную больницу своего спаниеля и поручил доставить его в Лондон. 26 сентября он сел с семьей на пароход „Гималаи", который теперь, 8 октября, после короткой стоянки в Мельбурне. и Фримантле, пришел в Коломбо на Цейлоне. Пока Бейтмен, Коулмен, Дойль и другие служащие полиции бегали с места на место и собирали информацию, сотрудники Кларка привезли собаку Брэдли к доктору Крэмпу, установившему, что шерсть с одежды мертвого ребенка и с одеяла похожа на шерсть спаниеля. В то же время Кларк со своими помощниками обыскал покинутый Брэдли дом в Мэнли. Среди хлама он нашел негативы фотоснимков, на которых изображен Брэдли с семьей во время пикника. На фотокарточках виднелось одеяло, по внешнему виду точно соответствовавшее одеялу, в котором нашли Грэма Торна. Последний пробел в цепи доказательств исчез, когда Кларк нашел за домом Брэдли в Клонтарфе оборванную кисть от одеяла, полностью совпадающую по материалу, форме и цвету с кистями на одеяле, в котором лежал труп Грэма Торна.

Вечером 8 октября Верховный суд в Сиднее отдал приказ об аресте Брэдли. Австралийский посол на Цейлоне обратился к полиции Коломбо с просьбой арестовать Брэдли. Одновременно ее поставили в известность, что два сержанта уголовной полиции вылетели в Коломбо с приказом об аресте Брэдли. Бейтмен и Дойль прибыли в Коломбо 14 октября. Брэдли сняли с рейса, а его семья продолжала свой путь в Англию на борту парохода „Гималаи". Прошло много времени, прежде чем оба детектива после бесконечных переговоров о выдаче преступника вернулись со своим пленником 19 ноября в Сидней. До дня передачи Брэдли в руки австралийцев он упорно уклонялся от встречи с обоими сержантами уголовной полиции. Они познакомились с ним лишь во время полета в Сидней. Это был маленький толстенький человечек с лицом землистого цвета и с редкими жирными черными воло сами — одним словом, с внешностью, не выражающей ни злости, ни жестокости. Ему была свойственна неуемная словоохотли вость коммивояжера. Во время полета по своей собственной инициативе он описывал прожитую им жизнь, не заботясь о грамматике и произношении английского языка. Когда самолет летел уже над территорией Австралии, он вдруг заявил: „Это дело с мальчиком Торнов сделал я. Что мне за это будет? " Остолбенев от неожиданности, Дойль сказал: „Относительно этого заявления я должен Вас предупредить: все, что Вы скажете теперь, имеет силу доказательства и может быть использовано против Вас". Брэдли ответил: „Да, я знаю. Но мне нужно с вами поговорить".

Бейтмен предложил ему подождать до приземления в Сиднее. Если он не раздумает заявить о признании своей вины, то сможет это сделать в предписанном законом порядке. И в самом деле, по прибытии Брэдли тотчас написал признание, в котором сообщил следующее. Он прочитал в газете о большом выигрыше Бэзила Торна и решил похитить его сына ради получения выкупа. Несколько дней он наблюдал, каким образом Грэм добирается до школы, а утром 7 июля поставил свою машину на Веллингтон-стрит. Незадолго до приезда Филлис Смит он подошел к мальчику, сказал, что миссис Смит сегодня занята и что он отвезет Грэма в школу. Мальчик спокойно последовал за ним. Некоторое время он ехал по городу, остановился около телефона-автомата и позвонил Торнам, чтобы в первый раз потребовать 25 000 фунтов. Затем через портовый мост поехал домой. Тем временем его жена и дети уехали в Квинсленд, а упаковщики мебели должны были появиться с минуты на минуту. Поэтому он поставил машину в гараж и сказал Грэму, чтобы он на минуточку вышел. Затем он схватил мальчика, связал и сунул в багажник, чтобы рабочие его не увидели. Когда стемнело, он открыл багажник, желая вынуть Грэма, и увидел, что ребенок задохнулся. Тогда он завернул мальчика и отвез на то место, где его нашли 16 августа.

Брэдли подписал признание. Под каждым из вопросов, которые поставили перед ним и запротоколировали („Вы сами написали признание? Вы прочитали его? Вы написали свое признание по собственной воле? Вас предупредили, что вы не обязаны были писать признание и что оно может служить доказательством вашей вины? "), он поставил „да". Под вопросом „Вам угрожали или давали обещание, чтобы побудить вас написать это признание? " он написал „нет".

Бейтмен и Дойль приняли подобные меры предосторожности не случайно. Болтливость Брэдли внушала все большее недоверие к нему. Они подозревали, что своим признанием он лишь пытается избежать обвинения в убийстве, утверждая, что Грэм задохнулся по несчастной случайности и тем самым нарушил план возвращения его родителям. Однако пролом черепа ребенка уличал Брэдли во лжи, и можно было предположить, что он откажется от признания, как только узнает, что его надежда не оправдалась.

Когда же с 20 по 28 марта 1961 года в Центральном уголовном суде Сиднея рассматривалось его дело и ему предъявили обвинение в убийстве, то Брэдли заявил, что невиновен, и утверждал, что написал признание в паническом страхе. Он пытался вызвать сочувствие описанием истории своей жизни, которую ни при каких условиях проверить было невозможно. Это была история мальчика Иштвана Баранам, которого в тринадцать лет немцы приговорили к расстрелу, но он спасся, прыгнув в Тису. Затем он попадает в Италию. Но переживания в немецких тюрьмах оставили такой след, что каждая встреча с полицией, даже в 1960 году, приводила его в такой ужас, что он готов был подписать любое самое нелепое признание.

Если ему и верили, то вскоре он разбил эту веру холодным расчетом, с которым впоследствии оперировал ложью, отказом от данных им показаний и потерей памяти; он сам опроверг свой тезис о перенесенной душевной травме. Та часть его жизни, которую можно было проверить, т. е. с момента его появления в Австралии, разоблачала его, наконец, как человека, большие запросы которого стояли в противоречии с его трудолюбием. Погоня за деньгами и „признанием" вела его от одной экономической катастрофы к другой, пока сообщения в газетах о похищении Эрика Пежо не навели его на мысль последовать примеру похитителей и одним махом стать богачом. Его первая жена Ева, на которой он женился, эмигрировав в 1953 году в Мельбурн, погибла в автомобильной катастрофе, и Брэдли унаследовал ее имущество, в том числе дом. Обстоятельства ее смерти были так же не понятны, как и причина пожара хорошо застрахованного пансионата, который Брэдли содержал с 1956 по 1959 год и привел на грань банкротства.

29 марта 1961 года суд признал Брэдли виновным, и судья Кленси приговорил его к пожизненному заключению в каторжной тюрьме.

Так завершилось самое, может быть, сенсационное дело в истории австралийской криминалистики. И не случайно было появление в печати работы о возможностях использования ботанических знаний в криминалистических целях, которую спустя пять лет после завершения дела Брэдли опубликовал сержант уголовной полиции Ф. Б. Кокс из научного бюро южноавстралийской полиции в Аделаиде. Приведенные им примеры затрагивают случаи воровства, взлома, ограблений сейфов и доказывают значение ботанического исследования следов в повседневной криминалистической работе. Одновременно он требовал объединения криминалистического и ботанического исследования в международном масштабе.