Слепое пятно

Глава XXXII Сквозь воды неведомого

«ПЯТНО Жизни»! А темой лекции доктора Холкомба, обещанной, но так и не зачитанной, было заявлено… «Слепое ПЯТНО»!

Уотсон был искренне изумлён, обнаружив, что эти двое — Холкомб и Авек — одновременно достигли темной завесы. Профессор сказал, что это «будет величайший день со времен Колумба». Так оно и оказалось — вот только мир этого не знал.

— И… Рамда Авек так и не вернулся? — спросил Чик.

— Нет.

— Но от него сюда дошло что-то спустя трое суток? — Уотсон думал, конечно же, о докторе, который исчез в день, когда, как услышал от Рамды Джером, Авеку самому пора было возвращаться.

Но Геос не ответил. Почему — Чику было не угадать. Он решил, что, пожалуй, лучше не давить на него в этом вопросе. В другой раз, если он будет осторожен, ему, возможно, удастся безопасно добиться своей цели. Сейчас нельзя вызывать подозрений. Он счел нужным спросить о другом.

— Авек ушел один?

— Нет. С ним была Нервина. Точнее, она последовала за ним спустя несколько часов.

— А!

Это вырвалось у Уотсона, прежде чем он смог себя сдержать. Рамда внезапно поднял глаза.

— Так вы видели Нервину! Вы знаете ее?

— Это имя… звучит знакомо! — Чик солгал, сейчас он не собирался брать на себя ничего, что могло бы оказаться компрометирующим или ограничивающим. — Кто такая Нервина?

— Она одна из королев. Я думал… мой дорогой сэр, она — одна из королев Томалии, наполовину коспианка, наполовину д’хартианка, дочь первой королевской линии, восходящей еще к дням Харадоса.

Чик поразмыслил минутку, прежде чем направить разговор в совершенно другое русло:

— Вы сказали, что Рамда и эта Нервина независимо друг от друга разгадали загадку «Пятна Жизни» — так, как я понял, вы его называете. И, по всей видимости, «пятно» ведет в потусторонний мир?

— Очевидно, если не определенно. Преимущественно этому помогла мудрость Авека. Он входил в связь с вашим миром с помощью средств, которые сам изобрел и научился применять. Всё это соответствовало пророчеству. С момента их с Нервиной исчезновения во всем мире началось брожение. Ведь было предсказано, что в последние дни мы свяжемся с той стороной, что кто-то придет, а кому-то придется уйти. Например, ваше прибытие было предсказано Харадосом с точностью почти до часа.

— Так это была счастливая случайность, — произнес Уотсон. — В моем случае НЕ БЫЛА замешана мудрость Авека или его учение.

— Верно. Однако это доказывает, что Рамды исполнили свой долг. Мы всё это время знали о «Пятне Жизни». Оно должно было оставаться закрытым до тех пор, пока мы путем объединения усилий разума и добродетели не сможем подняться до уровня высшего мира — вашего. Но мы не смогли бы открыть его сами. Рамде Авеку нужно было наладить связь с вашей стороной, прежде чем он смог бы применить открытые им законы.

Чик почему-то почувствовал восхищение этим Рамдой. Люди его склада были способны лишь на одну форму служения: экзальтированную и самоотверженную, посвященную развитию разума. Если Рамда Авек был таким же, его стоило уважать, а не ненавидеть. Что же до Харадоса… Уотсон никак не мог понять, кто это был — видимо, пророк или учитель, чье имя сияет из прошлого и чтится испокон веков.

«Слепое пятно» стало чуточку менее зловещим. Уотсон уже узнал о Храме Листа или же Колокола, Рамдах и их философии, огромном янтарном солнце, гигантских птицах, музыкальном кадансе благоуханного воздуха и заявлении Рамды Авека, которое можно было сравнить с работой и утверждениями доктора Холкомба.

Мир «Слепого пятна»!

Словно в ответ на напряженный ход мыслей, Уотсон внезапно почувствовал, что ужасно голоден. Он смущенно огляделся вокруг, и Рамда Геос, улыбаясь, понял значение этого взгляда. По его слову женщина покинула комнату и вернулась с одеждой темно-красного цвета, похожей на банный халат. Когда Чик надел его вместе с парой шелковых туфель, Геос предложил ему следовать за собой.

Они вышли в коридор.

По форме и окрасу стен он во многом напоминал комнату, которую они только что покинули, и вел в другое помещение; оно, будучи намного больше (около пятидесяти футов в ширину), было окрашено в глубокий, холодный оттенок зеленого. Его потолок, сомкнутый, как и предыдущие, казалось, был сооружен из материала, который светился сам по себе, излучая свет и тепло. Четыре или пять столов, по виду сделанных из черного дерева, были расставлены вдоль стен. Когда они сели за один из них, Рамда положил пальцы на некие круглые белые, цвета альны, пуговки, тянувшиеся вдоль кромки стола.

— В вашем мире, — извиняющимся тоном заметил он, — вас наверняка позабавили бы наши неуклюжие повадки, но пока что это лучшее, до чего мы додумались.

Он нажал на кнопку. В ту же секунду, без единого звука или любой другой подсказки, стол оказался уставлен золотыми блюдами с едой, а также парой кубков размером с кувшины, наполненных до краев темно-зеленой жидкостью, издававшей аромат почти что опьяняющий — не хмельной, несколько более утонченный. Рамда, не обращая внимания на изумление Уотсона или попросту не заметив того, какое впечатление все это произвело на последнего, поднял свой бокал, как и полагается радушному и щедрому хозяину.

— Можете пить, — предложил он, — и не бояться. Это не спиртное — если мне будет позволено употребить слово, которое, как я надеюсь, в ходу в вашем мире. Могу также добавить, что это — одно из лучших угощений, которые мы можем предложить вам, пока вы с нами.

И в самом деле, это было не спиртное. Уотсон сделал глоток и отметил про себя, что, если всё в Томалии наравне с этим напитком, то он определенно попал в мир, находящийся куда выше его собственного. Ибо одного глотка было достаточно, чтобы по его венам пронесся трепет, чем-то похожий на наслаждение от замечательной музыки, — искрящийся восторг, от которого рассудок сверкал чистотой и в блаженстве начинал работать со скоростью гениального.

Позже Уотсону не пришлось столкнуться с последствиями, которые бывают от алкоголя или наркотиков.

Это был самый странный прием пищи на памяти Уотсона. Еда была очень ароматна, безупречно приготовлена и подана. Только одно блюдо напомнило ему мясо.

— Вы едите мясо? — спросил он. — Это похоже на плоть.

Геос покачал головой.

— Нет. У вас по ту сторону есть плоть для еды? Мы создаем всю свою еду.

СОЗДАЕМ ЕДУ! Уотсон решил просто ответить на вопрос:

— Насколько я помню, Рамда Геос, у нас есть сорт мяса под названием говядина — плоть определенного сорта животных.

Рамда живо заинтересовался.

— Они большие? Кое-кто толковал Харадоса в этом духе. Скажите, они так выглядят? — он достал из кармана серебряный свисток и, приложив его к губам, выдул две короткие пронзительные ноты.

Немедленно из коридора донеслось характерное постукивание «ка-тук, ка-тук, ка-тук», какое зачастую издает бегущее копытное. Прежде, чем Уотсон успел что-либо предположить, нечто угольно-черное завернуло из коридора, буквально ворвалось в комнату и приблизилось к ним. Геос поднял животное.

Это была лошадь. Изумительно сложенная лошадь, прекрасная, как арабский жеребец, и не выше девяти дюймов в холке!

Да, Чик был в «Слепом пятне» и в сознании, хоть и не так долго. Он знал, что попал точно в такое же положение, в котором был Рамда Авек в то утро на пароме. Чик вспомнил картины, изображающие карликового оленя и миниатюрных котят. И все-таки он был безмерно удивлен.

Малютка заржала — это был тоненький, смешной звук, если сравнить с ржанием коня обычных размеров — и принялась бить копытом в край стола.

— Что он хочет?

— Пить. За это они что угодно сделают! — Геос нажал на кнопку и в ту же секунду получил еще один кубок. Он поднес его крохотной кобылке, которая засунула туда голову по самые ноздри и принялась пить так жадно, словно першерон весом в тонну. Уотсон похлопал ее по бокам: туловище было на ощупь как шелковая пряжа, ноги симметричные, великолепной формы. Начиная с путовых суставов, они были меньше обычных карандашей.

— Они все такого размера?

— Да, все. Почему вы спрашиваете?

— Потому что, — он не видел, чем такие сведения могут навредить, — насколько я помню, лошади по ту сторону раз в тысячу больше. Люди ездят на них верхом.

Рама кивнул.

— В книгах Харадоса так и сказано. У нас самих когда-то были такие звери. Были бы и сейчас, если бы не жестокость и глупость наших предков. Это самый большой грех на памяти Томалии! Когда-то у нас были животные, большие и маленькие, а с ними и вся милость Природы. У нас были лошади, и, я полагаю, то, что вы называете говядиной, тоже, как и тысячи других созданий, которые служили человеку едой, помощью и товарищами. И за всё содеянное ими благо наши предки их истребили!

— Почему?

— Это была небрежность, бездумная и самовлюбленная. Пришло время, когда развитие нашей цивилизации сделало возможной жизнь без этих созданий. Когда производство машин приобрело широкие обороты, мы сочли животных бесполезными. Тем, для кого у нас больше не было применения, мы отказали в праве на продолжение рода. На лесных обитателей охотились с помощью мощных орудий убийства, и они исчезли за пару столетий — их уничтожили. А с ними закончилась и эпоха высочайшего искусства — эпоха одомашненных животных. Наши лучшие картины, самые благородные скульптуры восходят к этому времени — все эти бесценные реликвии, которые мы называем классическими. Вместо этого наступила эпоха механизмов. Человек и сам превратился в механизм — лишенный чувств, лишенный любви к естественному. Мясо производилось искусственно, как и молоко.

— То есть даже коров не оставили?

— Именно так — коровье молоко стало считаться устаревшим. Люди относились к нему как к грязному, годному только для телят. Им хотелось исключительно стерильно чистого; они объявили войну бактериям, микробам и самой Природе в целом. Корова превратилась в пережиток прошлого, продукты которого никогда не были особо надежными. Не нуждаясь ни в мясе, ни в молоке, наши вегетарианцы и пуристы постепенно совсем их извели. Это было странное время — прагматичное, научное, эгоистичное…

И он принялся рассказывать, как человек начал терять возможность испытывать эмоции. Не было животных, что зависели бы от него и сдабривали бы его душу щепоткой милосердия; он думал теперь только о собственной славе. Он стал, точно одна из его машин, идеальной совокупностью безупречно подогнанных частей, но без высшего начала, без души, без чувства. Он опустился ниже скота. Животные исчезли одно за другим, уходя по тропе смерти в мир за «Слепым пятном», оставляя позади хрупких выживших — игрушки, которым отпустили срок дольше, чем остальным, ради пустой прихоти.

— Ваше учение о духах включает и животных?

— Само собой, всё, в чем есть жизнь!

— Понятно. Позвольте спросить: почему же Рамды не вмешались и не положили конец этому бессмысленному надругательству над природой?

Рамда улыбнулся.

— Вы забываете, — ответил он, — что эти события принадлежат дремучей древности. Рамд тогда не существовало. Это было еще до пришествия Харадоса.

Уотсон задумался. Как мог этот Рамда Геос (если только он человек) принять его, Уотсона, за духа? Осязаемая плоть не очень вписывалась в его, Чика, представления о неземном. Как это объяснить? Ему пришлось снова обратиться к Холкомбу. Доктор без вопросов принял естественность Авека, его тело, его потребности. Вполне разумно, что Геос отнесся к Уотсону точно так же.

И потом — Харадос: его имя всплывало ежеминутно. Кем он был? Пока что Чик не услышал ничего, что могло бы дать подсказку. Совершенно точно было одно: Рамда Геос принял его за духа, за факт и материю, обещанные Авеком. Но… где же доктор?..

Чик рискнул спросить:

— Мое прибытие было, как я понимаю, предсказано Рамдой Авеком. Совпадает ли это со словами Харадоса?

Рамда выжидающе поднял глаза и сказал с явным волнением:

— Вы можете что-то рассказать о Харадосе?

— Не будем об этом, — уклончиво ответил Уотсон. — Не исключено, что я сумею поведать вам немало такого, что вы хотели бы знать. Я же желаю выяснить, насколько хорошо вы подготовились к тому, чтобы встретить меня?

— Так вы пришли от Харадоса!

— Вполне вероятно.

— Что вы знаете о нем?

— Вот что: меня кто-то опередил! Факт и материя — вы и должны были получить их в течение трех дней! Разве не так?

Глаза Рамды горели от нетерпения.

— Так это ВСЁ-ТАКИ ПРАВДА! Вы от Харадоса! Вы знаете великого Рамду Авека… вы его видели!

— Видел, — признался Уотсон.

— В другом мире? Вы помните?

— Да, — сказал он. — Я видел Авека… в другом мире. Но скажите мне кое-что. Прежде, чем мы двинемся дальше, я хотел бы знать ответ на один вопрос: кто-нибудь прибывал сюда до меня?

— Нет.

Уотсон был обескуражен, но не подал виду.

— Вы уверены?

— Вполне, мой дорогой сэр. За «Пятном Жизни» неотрывно наблюдали с того момента, как Рамда оставил нас.

— Вы хотели сказать: он и Нервина?

— Именно. Она отправилась вслед за ним спустя несколько часов.

— Ясно. Но вы сказали, что меня никто не опережал. Кто именно стерег это… это «Пятно Жизни»? Рамды?

— Они и Бары.

— А! А кто такие Бары?

— Военное духовенство. Их предводитель — великий Бар Сенестро.

— И бывало ли, что эти Бары во главе со своим Сенестро сторожили «Пятно Жизни»?

Геос кивнул, и Уотсон продолжил:

— А кто такой этот Сенестро?

— Он — глава Баров и принц Д’Хартии. Он обручен с двумя королевами, Арадной и Нервиной.

— С ДВУМЯ?

Тут Уотсон узнал нечто довольно необычное. По всему выходило, что принцы Д’Хартии всегда женились на королевах. У этого Сенестро был брат, но он умер. А в таком случае по нерушимому обычаю оставшийся в живых брат должен был жениться на обеих королевах. До этого подобное в истории случалось только раз, но прецедент был железным.

— Стало быть, этому ничего не может помешать?

— Ничего, кроме разве что пророчества Харадоса. Теперь мы знаем (весь мир знает!), что День Жизни приближается всё стремительнее.

— Конечно, День Жизни! — Уотсон решил рискнуть еще раз. — Это связано с бракосочетанием двух королев!

— Вы ЗНАЕТЕ! — радостно воскликнул Рамда. — Расскажите мне!

— Нет. Сейчас я задаю вопросы.

Мозг Уотсона работал со скоростью молнии. То ли это сказывалось действие странного напитка, то ли не менее странная власть обыкновенного вдохновения, но сейчас он был более уверен в себе, чем когда-либо ранее. Кажется, настал день для отчаянного риска.

— Скажите мне, — потребовал он, — как День Жизни связан с двумя королевами и их помолвкой?

Рамда проглотил свое любопытство.

— Это одно из туманных мест в пророчестве. Некоторые ученые считают, что затруднение вроде этого есть предзнаменование конца и прихода избранного. Однако другие возражают против подобного толкования по причинам сугубо материальным, ведь, женившись на обеих королевах, Бар Сенестро станет единственным правителем Томалии. До сих пор у нас лишь однажды был единоличный властитель. На протяжении веков наших королев всегда было две: одна для Д’Хартии, другая — для Коспии.

Уотсон хотел бы узнать гораздо больше. Но ему показалось, что от его роли теперь ожидается действие, дерзкое и решительное.

— Рамда Геос… я не знаю, как вы трактуете пророчество. Но уверены ли вы, что никто до меня не проходил через «пятно»?

— Совершенно. Почему вы так упорно спрашиваете?

— Потому, — сказал он медленно, с предельной тщательностью подбирая слова, — что некто куда более великий, чем я, пришел сюда до меня!

Рамда взволнованно поднялся на ноги, затем снова рухнул в кресло. В его глазах не было ничего, кроме нетерпения и почтительного изумления. Он подался вперед.

— Кто он? Когда это было?

Голос Уотсона был тверже камня.

— Это сам великий Харадос!