Слепой гость. Повесть

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
Продолжение рассказа Ивана Алексеевича Чернокова.

Есть арабская сказка о духе, которого царь Соломон заключил в медный сосуд и бросил в море. Озлобленный дух поклялся убить всякого, кто его освободит, так велика была его ненависть ко всему, что живет и радуется под солнцем.

…Четвертый год их подполья подходил к концу. Мертруп говорил: меня поддерживала только ненависть. Он ненавидел всё - бабку твоей подруги Элико, старую грузинку, у которой он жил, прохожих на улице вашего зеленого городка, тебя, веселого мальчугана, такого почтительного и ласкового к старому, слепому корзинщику.

Это не было холодное презрение «настоящего» немца к людям, не стоившим его подметки, какими он считал нас с тобой. Это была злость, переходившая в бешенство, По собственному признанию, часто ему хотелось стрелять в первого встречного. Вместо этого он гладил Элико, хохотушку Гах-Гах, по кудряшкам и, выходя на улицу, жалобно гнусавил: «Добрые люди, помогите слепому старику перейти дорогу!»

Как случилось, что, вместо намеченных по плану двух - лет, они сидели в своих норах четвертый год? Все было очень просто: незадолго до срока их выступления Мертруп получил от полковника приказ - ждать. Ждать еще два года, потому что обстановка не благоприятствует.

«Нищета и развал», обещанные нам полковником, почему-то еще не наступали, как этого ему хотелось бы. И он приказывал ждать.

В этот день Мертруп пришел в бешенство. Ведь он был не один. Девять его агентов сидели с ним по соседству по разным городам и деревням - два азербайджанца, один перс, три таджика и три таких же, как он сам, «настоящих» немца. Отсрочка могла пошатнуть дисциплину.

В одном городе с ним он поселил своего старшего унтера Ветке. Это был, насколько я сам мог убедиться после, туповатый, однако отчаянный до наглости человек. В ранней молодости у него были и кражи со взломом и кое-что похуже. Не вскакивай, когда я назову тебе его имя, под которым ты его знал. А ты его хорошо знал. Ты спал с ним в одной комнате и ел с ним с одного стола. Твой отчим, глухонемой сапожник Сулейман, это был унтер Ветке.

Это он задушил твоего деда. Он боялся, что старик, может быть, знает имена людей, которые приютили всю эту шайку, когда она перешла границу. Он проник к нему в комнату через окно в то время, как все мы сидели рядом на улице, сделал свое дело и присоединился к нам и, вместе с нами вбежал к старику на крик твоей матери. Да, это был самый злой и самый хладнокровный мерзавец из всего десятка, если их вообще стоит сравнивать.

Так вот. четвертый год их подполья подходил к концу. Полковник как в воду канул. Они не получали от него никаких вестей, и Мертруп бесился на эту излишнюю, по его мнению, осторожность. Но дело было не только в осторожности полковника Шварке. Дело было в том, что мы крепко заперли свои границы и уже неплохо очистили свою страну от врагов и сомнительных людишек, которые могли бы нам напакостить. Приятелей нашего капитана, двух крепких мужиков из пограничной зоны, промышлявших не столько животноводством, сколько контрабандой, к этому времени и след простыл. Не зная еще о том, что за гости у нас гуляют мы позаботились о том, чтобы они остались без связей.

Настроение у них было так себе. Незадолго до наступления второго срока твой отчим принес слепому корзинщику Мамеду сапоги, которые он брал у него в починку. Хозяйка ушла за водой, и они были одни во всем доме. Сапожник Бетке-Сулейман спросил:

- Капитан, скоро ли все это кончится?

Мертруп ответил:

- Осталось два месяца.

Унтер угрюмо смотрел на своего начальника.

- Не понимаю, - сказал он в раздумье. - Я, разумеется, не политик, а рядовой агент. Но, клянусь, я не понимаю, за каким чертом мы здесь торчим. Ну, хорошо, какой-нибудь пройдоха-мулла снимет наконец вам ваши бельма, капитан, а мне развяжет язык. Ладно. Что дальше? Кто пойдет за нами? Неужели вы всё еще не видите, что здешней публике столько же дела до старого мусульманского бога, сколько нам с вами? Одна-другая дура, вроде моей нынешней супруги, не в счет. Все они сыты по горло, едят, пьют в свое удовольствие, и, говоря на чистоту, им живется совсем недурно. Вы возьмите меня, капитан. Я зарабатываю на жизнь только своим ремеслом, наше с вами жалованье дожидается нас в Германии на сберегательной книжке. И, клянусь вам, я бы хотел, чтобы по возвращении домой мне бы жилось не хуже. Черта ли кого-нибудь здесь соблазнят ваши призывы и обещания, которые со временем вы раздадите нам на шпаргалках? Когда людям живется спокойно и сытно, они не бунтуют, Настолько-то уж я разбираюсь в политике.

Мертруп говорил потом, что он растерялся и не знал, как ответить этому унтеру, который не хуже его понимал, что их игра - игра впустую. Поэтому он просто прикрикнул:

- Унтер Бетке! Что это за разговоры? Вам дан приказ, вы его исполняете! Марш!

Бетке поднес руку к своей широкополой войлочной шляпе (старые привычки были в нем еще живы), а потом вдруг отвел ее.

- Господин капитан, - сказал он шепотом и вплотную придвинул к начальнику свое перекошенное от злости лицо.- Господин капитан, дело может кончиться тем, что в один прекрасный день я проломлю голову своей бабе и ее сопляку. Я могу заговорить, не дожидаясь чуда. Мне все это очень надоело.

- Бетке, - ответил ему начальник, - что вы от меня хотите? Отменить всю эту затею, да? Ладно, отменим. Так просто и скажем: «Не вышло, ребята, обстановка не благоприятствует». Четыре года - кошке под хвост! Так?

Твой отчим помрачнел. Прости, Гамид, что об этом человеке я говорю иногда по-старому: «твой отчим». Он долго думал, а потом замотал головой:

- Нет, нет, это бросить нельзя. Если бы вы, капитан, даже приказали мне бросить, я бы.. .я не знаю, что сделал бы с вами. Я только тем и держусь, что, может быть, хоть один день мы разгуляемся в этой стране, а там будь, что будет. Нет, ждать четыре года, и вдруг. ..

- Уходите, Бетке, - с досадой сказал Мертруп. - Месяца через два, я вам говорю, мы начнем, а там будь, что будет.

Я нарочно так подробно вспоминаю этот разговор, чтобы было понятно, как они сами изверились к этому времени в свое подлое дело. У них ничего не оставалось за душой, даже копеечной болтовни о «величии немецкого духа», ничего, кроме страха, в котором им было стыдно сознаться, и злобы, которой они охотно щеголяли друг перед другом. И действовали они как заведенные машины. Один, их капитан, потому, что ему уже было на все наплевать - другой, твой отчим, тупоголовый убийца, потому, что в угрюмом житьишке этого выродка была единственная мечта - распоясаться хоть на один день, а там будь, что будет.

Итак, они начали.

Мертрупу нужен был мулла-изувер или жулик, который мог бы сойти за новоявленного имама Мехди. Ваш мулла как раз подходил для этого дела. Это был и изувер и жулик, все вместе. Правда, он был трусоват. И когда ты сидел на дереве и видел в окошке слепого корзинщика, кричавшего на муллу, ты видел капитана Мертрупа, который приказывал мулле до поры до времени сидеть смирно, а затем, не робея, начинать представление.

Здесь я должен сказать еще об одном человеке. Бандит с партийным билетом в кармане, Фейсалов, в это время работал у вас в городе, потому что мы еще не знали, что в своей ненависти к нам этот человек докатился до измены.

Слепой корзинщик Мамед поддерживал с ним тайную связь. То, что попадало в уши Фейсалову, становилось известным капитану германской разведки.

Когда по стране пошли гулять слухи о предстоящем явлении Мехди, нам не трудно было догадаться, что слухи эти были пущены не зря. В эти же дни наши пограничники сбились с ног, гоняясь за нарушителем, который четыре раза подряд пытался перейти границу. Это ему не удавалось, но всякий раз он с изумительным искусством ускользал от пограничников. Мастера узнают по работе - нам было ясно, что удостоить нас своим посещением хочет важный гость.

Кто был этот гость, мы не знали. Мы могли только догадываться. Кто были люди, распускавшие тревожные слухи, где скрывались они, мы тоже не знали.

Но мы были готовы ко всяким неожиданностям, и самое лучшее, что можно было сделать, - это ускорить события, облегчить нашим гостям их игру и вывести их всех на чистую воду. Мы так и решили.

В это время о Мехди говорили уже все. Как и следовало ожидать, большинство повторяло эти слухи с усмешкой. Затем объявился «пир» - священное место - и ваш мулла отправился туда, чтобы предстать перед народом. Машина была пущена та полный ход. И вот в один из этих дней Фейсалов дал знать своему другу-корзинщику о том, что на границе мы приготовили неизвестному гостю неожиданный для него подарок.

Мертруп не сомневался в том, что человек, так настойчиво пытавшийся перейти границу, это его начальник. Если сведения, полученные им от Фейсалова, верны, - полковника следовало ожидать к вечеру. Мертруп злорадствовал. Так и сяк, десятки раз подряд он представлял себе их встречу и все, что они на радостях скажут друг другу. Сидя в своей комнатушке один, он мысленно наслаждался растерянной физиономией своего начальника, глумился над ним и злорадствовал.

И тут он пришел.

Грим его и костюм, как всегда, были превосходны. Мертруп узнал его только по условленному между ними знаку. Вот что он рассказал об этой встрече:

Полковник разговор начал так:

- Вы - дурак, Мертруп. Вас нужно отдать под суд.

Мертруп усмехнулся. Он ждал такого начала.

- Вы все-таки заварили эту кашу. Неужели вы не могли прийти к самостоятельному выводу, что некоторые измерения во внешних обстоятельствах неизбежно должны были изменить и наш план?

(«Некоторыми изменениями во внешних обстоятельствах» он называл ту маленькую подробность, что вместо обещанных им «нищеты и развала» мы к этому времени подошли к изобилию.)

- На кой дьявол, - продолжал он, - вы выпустили все-таки этого болвана с рыжей бородой? Над пей хохочут во всех чайханах, я своими ушами слышал. Понимаете ли вы, что вся эта затея сейчас просто бессмысленна?

Мертруп охотно согласился:

- Да, бессмысленна.

- Так почему вы не убрали людей?-возмутился полковник. - Неужели вы сами не могли сообразить, что самое главное сейчас - это сохранить живую силу, переставить людей на другую работу: на транспорт, на фабрики, на продовольственные базы.

- Ступайте сами к ним!-крикнул Мертруп.- Попробуйте, скажите им, что вы заставили их зря, да, зря проторчать здесь четыре года калеками и эпилептиками! Объясните им, что вы немножко не договорились с историей. Вы полагали, что она пойдет так, а она взяла да и пошла эдак. Только, когда будете все это объяснять, держите маузер наготове. Я не поручусь за них.

- Судя по их офицеру, - угрюмо ответил Шварке, - ручаться за них, в самом деле, нельзя.

Он стал ругаться, что потерял столько времени на границе. Перейди он границу тремя неделями раньше, он не допустил бы такой глупости - начинать заведомо обреченное дело. Понадобилось все его искусство, весь его тридцатилетний опыт, чтобы на пятый раз перейти эти проклятые два километра по горам, поросшим лесом.

Вот этого-то Мертруп и ждал. Все, что ему удалось узнать от Фейсалова о наших планах, он тут и выложил.

- Вы перешли границу! - издевался он. - Представляю, как вы переходили ее со всеми вашими уловками и фокусами. Вас пропустили через границу, полковник! Собак держали за ошейники, пока вы там ползли на брюхе.

Шварке поднял брови.

- Вы хотите сказать, что за мной…

- Слежка, - отрезал Мертруп. - Вам дали погулять, чтобы на вас, как на живца, выловить нас всех поштучно. Это вам не приходило в голову?

Надо отдать справедливость господину полковнику, его подчиненному так и не пришлось увидеть его растерянной физиономии. Он только нахмурился еще больше, спросил, от кого эти сведения и верны ли они, и отвернулся к окошку. Он долго думал, потом, спросил:

- Когда начнутся чудеса?

- Завтра, - ответил Мертруп весело, - в присутствии всех властей и многих сотен благодушно настроенных зрителей. Впрочем, сотни полторы истеричек да десятка три отпетых бандитов я вам могу обещать. Эти-то будут ваши,

Шварке кивнул головой.

- Хорошо, полутора сотен достаточно.

- Чтобы поднять страну?

- Бросьте неумные шутки, - ответил он. - Достаточно, говорю я, чтобы спасти вас и меня от расстрела. О большем теперь не станем думать.