Слезы Брунхильды

5. Милосердие

Всю ночь бушевал ветер, но к утру стих. Хильперик проснулся среди такой давящей тишины, что ему потребовалось несколько мгновений, чтобы собраться с духом, узнать саманную[25] хижину, в которой он обитал последние три дня, и вспомнить, что он здесь делает. Со стоном потянувшись, он поднялся с убогой соломенной постели и резко встряхнул плащ, в который укутывался на ночь. Солома воняла и кишела паразитами. Вонял весь этот убогий поселок, вплоть до фруктового сада, где грудами лежали яблоки, предназначенные для приготовления сидра; эти фрукты и дали поселку его название — Авелу[26]. Поселок состоял всего лишь из нескольких стоявших среди деревьев хижин, при появлении войска брошенных жителями, слишком невежественными, чтобы знать, что это войско их собственного короля.

Далее, когда Хильперик откинул холщовый полог, заменявший в хижине дверь, и пригнулся, чтобы выйти, давящее ощущение смутной тревоги не оставило его. Что-то изменилось. Дело было не в том, что ветер внезапно стих, и не в том, что в воздухе висела ледяная морось, такая легкая, что казалась просто зимним туманом. Что-то еще…

Хильперик встретился взглядом с одним из стражников, стоявших у входа, и тут же отвернулся с глухим ворчанием — так он хотел придать самому себе немного уверенности. Выражение лица солдата не оставляло никаких сомнений: ему было страшно. Король сделал несколько шагов, чтобы оглядеть свой лагерь, простиравшийся вокруг, и почувствовал, как вся кровь отхлынула у него от сердца. Повсюду, перед каждой хижиной, каждой палаткой, люди стояли, глядя в одну сторону и прислушиваясь, неподвижные и молчаливые, похожие на статуи, словно далее переставшие дышать. Хильперик остановился, вглядываясь в горизонт, и тоже услышал. Только сейчас, почти в полной тишине, он понял, что его так насторожило сегодня утром. Вдалеке нарастал глухой гул, тяжелый и мрачный.

Тишина была недолгой. Через короткое время с другого конца лагеря донеслись крики и топот конских копыт — группа всадников отделилась от остальных и направлялась к нему. Когда они приблизились, Хильперик узнал во главе кавалькады своего коннетабля Хуппа. Тот соскочил на землю и подошел к Хильперику. Лицо коннетабля раскраснелось, дыхание было прерывистым.

— Ваше величество, они приближаются! Пять, а может быть, и десять тысяч человек!

— Не здесь…

Хильперик схватил Хуппа за руку и увлек за собой к хижине. Но это была уже напрасная предосторожность — новость распространилась по лагерю с быстротой лесного пожара. Так вот что означал этот гул — шаги тысяч воинов, готовых к битве…

Когда они вошли в хижину, король указал на кувшин, из которого Хупп тут же начал жадно пить. Потом, поскольку сесть было не на что, Хильперик со вздохом опустился прямо на землю и начал рассеянно водить по ней кончиком пальца. Коннетабль мгновение колебался, затем, откинув назад мокрые от пота пряди волос, прилипшие ко лбу, пригладил короткую бороду и опустился на одно колено, чтобы оказаться вровень со своим сувереном

— Десять тысяч — это невозможно, — Хильперик покачал головой, не глядя на коннетабля. — Не может быть ни пяти, ни даже двух! Большую часть своих войск Зигебер отправил в Прованс, против ломбардцев. Все мои лазутчики в Метце и Реймсе это подтвердили. Это войско не может быть таким огромным… Король презрительно хмыкнул и добавил:

— Да сейчас во всей Остразии не наберется столько солдат!

— Однако, сир, я их видел! Могу поклясться, они заполнили всю долину!

Хильперик хотел что-то сказать, когда в хижину один за другим вошли еще два человека, такие же красные и запыхавшиеся, как коннетабль. Первым вошел Берульф, один из наиболее надежных военачальников Хильперика, вторым — Годвин. Лицо его было угловатым, волосы, так же как у Хуппа и Берульфа, были коротко острижены сзади, а спереди свисали длинными прядями, но, в отличие от коннетабля и военачальника, бороды он не носил. Берульф выпил несколько глотков из кувшина, передал его своему спутнику и опустился на корточки. Годвин остался стоять. Он хмурился и казался отстраненным, как обычно. Годвин был не из людей Хильперика. Еще несколько недель назад он служил Зигеберу, и каковы бы ни были милости, которыми его осыпал Хильперик, и, несмотря на земли и золото, которые он получил в награду за свое предательство, в глазах остальных Годвин был изменник, недостойный их дружбы.

— Ты, как раз, вовремя! — воскликнул Хильперик, когда узнал его. — Ты говорил мне, что все войска моего брата отправлены в Прованс! А эти тогда кто?

— Сир, это не остразийцы…

Хильперик медленно поднял глаза, боясь услышать от своего шпиона то, о чем он сам уже смутно догадывался.

— Зигебер призвал войска с другого берега Рейна, — продолжал Годвин почти раздраженно, словно бросая королю упрек. — Я говорил вам, что он это сделает!

Хильперик смог лишь кивнуть. И сердце, и горло у него сжались одновременно, кровь застыла в жилах. Да, Годвин предупреждал его об этом не раз. Франки с другого берега Рейна, а также суабы, тюрингцы и саксонцы были вассалами Зигебера. По большей части это были дикие орды полуголых воинов, поклонявшихся Вотану и Тору, с радостью готовых обрушиться на богатые земли соседней Галлии, если пообещать им грабить и убивать вволю…. По отдельности они ничего не стоили, но, объединившись, они одним количеством могли победить любую армию. Хильперик вспомнил, что в Метце, во время свадьбы Зигебера, видел нескольких предводителей этих варваров. Они напоминали медведей — как из-за своих одежд, сшитых из звериных шкур, так и из-за развалистой походки и глухого ворчания — и выглядели одновременно жалкими и пугающими. Полудикари, как те, кто прогнал его из Парижа, вторгшись в королевский дворец бок о бок с его братом, потрясая окровавленным оружием. И вот теперь они снова отозвались на призыв Зигебера. Пять, может быть, десять тысяч…

Внезапно Хильперик осознал, что его военачальники по-прежнему ожидают его приказаний.

— Пусть армия готовится к сражению, — прошептал он.

Хупп пробормотал в ответ что-то, чего Хильперик не расслышал, и трое мужчин вышли. Оставшись один, король закрыл глаза, глубоко вздохнул и поднялся. Это не имело смысла, однако ему оставалось лишь готовиться к сражению и снова, в который раз, оказаться побежденным. Медленно, с отстраненным выражением лица, он облачился в кожаные доспехи с нашитыми металлическими пластинами, надел на руки широкие железные браслеты и подобрал с земли пояс с висевшим на нем мечом. Хильперик некоторое время пристально разглядывал оружие. По прошествии нескольких часов или даже меньше у него не останется ничего, кроме меча, чтобы сражаться — до тех пор, пока хватит сил или пока лавина врагов не сметет его со своего пути. А в Руане Фредегонда, должно быть, даже еще не проснулась…. Кем надо быть, чтобы предпочесть эту грязную, вонючую хижину, мягкой постели и теплу тела красивой жены?.. Хильперик улыбнулся, покачал головой и вышел наружу. Едва он ступил за порог хижины, как недавнее оцепенение сменилось лихорадочным возбуждением. Повсюду слышались крики и отрывистые короткие приказы; группы вооруженных людей занимали позиции, всадники во весь опор проносились мимо него. Пока приближалась группа военачальников, Хильперик поднял руки, чтобы слуги стянули доспехи ремнями и закрепили пояс и ножны. Гул нарастал — теперь можно было различить мерные тяжелые удары о землю сотен шагающих ног.

— Сколько у нас людей?

Краем глаза король заметил, как военачальники переглянулись. Вновь поднявшийся ветер трепал их голубые плащи и швырял им в лица пригоршни крошечных ледяных крупинок.

— Три сотни всадников, ваше величество, — ответил Хупп. — И пять или шесть сотен пехотинцев.

— Еще сотня лучников и пращников, — добавил Дезидерий, возвышавшийся над остальными на целую голову.

— Но это же галлы, — пожав плечами, заметил коннетабль. По его лицу было ясно видно, какого он мнения о боеспособности галлов.

Лицо Дезидерия окаменело. Он тоже был галлом и служил Хильперику гораздо дольше, чем большинство остальных военачальников.

— Хупп берет под командование конницу, — не давая разразиться ссоре, повелительно заговорил Хильперик. — Продвигайся вперед, пока возможно, чтобы оказаться на возвышении, откуда бы тебя все видели. Остальным собрать свои отряды и построить их в два ряда Дезидерий, поставишь своих лучников впереди. Из-за тумана они не смогут далеко стрелять, особенно если ветер усилится, но, может, сгодятся в рукопашном бою. Берульф, ты остаешься со мной…. Ступайте!

Он снова заметил их мимолетный обмен взглядами и отвернулся, прежде чем кто-нибудь осмелился бы сказать то, о чем они все думали: вступать в сражение — безумство. Чем умирать на этой мрачной равнине, проще было бы вступить в переговоры. Однако ни один из них даже не подумал о том, чтобы предать своего короля. Смерть, даже напрасная, даже неминуемая, была все же лучше подобного бесчестья.

С помощью слуги, подставившего ему руки для опоры, Хильперик вскочил в седло и, тут же пришпорив коня, поскакал навстречу войску противника Ледяной ветер, бивший в лицо, немного взбодрил его, заглушив неприятное, тошнотворное чувство, от которого скручивало все внутренности. Минуя ряды собственных воинов, Хильперик обнажил меч и вскинул его над головой; увидев это, солдаты отозвались довольно дружными криками. Однако всё, на что он мог надеяться, — это что Зигебер его выслушает…

Через полмили Хильперик придержал коня и вытянул шею, пытаясь хоть что-то различить сквозь пелену туманной мороси, скрывавшей окрестности. Видно было примерно на сотню локтей вперед, но король явственно различил тяжелый топот пехотинцев и хриплые голоса командиров, выкрикивавших приказы. Кажется, он слишком далеко заехал — нужно было дождаться Берульфа и его людей…. Из-за этой мерзкой туманной завесы Зигебер наверняка пошлет вперед отряды конницы, чтобы указать путь остальным Достаточно одному такому отряду наткнуться на него — и сражение, по сути, будет окончено — так же, как и его жизнь…. Впрочем, какая разница? Хильперик улыбнулся, стер с лица и бороды ледяные капли и снова пришпорил коня. Он все еще продвигался вперед, навстречу невидимой армии, идущей в бой, как вдруг события начали разворачиваться с невероятной быстротой. Сначала перед королем промелькнула группа всадников — не дальше чем на расстоянии полета камня, — потом резкий порыв ветра разорвал пелену тумана, а затем Хильперик услышал конский топот уже у себя за спиной. Он успел лишь развернуть коня и выхватить меч из ножен. Около десяти всадников окружили короля, но в тот момент, когда Хильперик уже готов был вступить в схватку, он узнал Берульфа. Военачальник громко отдал приказ:

— Kehrtim! De kinich heshidsenl![27]

Еще раньше, чем Хильперик осознал, что происходит, они все уже неслись навстречу вражеским всадникам, облаченным в кольчуги и защищенным щитами. На сей раз это были остразийцы, и, судя по их богатым доспехам, из личной гвардии Зигебера. После первого столкновения два человека рухнули на землю — Хильперик не разобрал, к чьему лагерю они принадлежали. Затем один из тех воинов, что был рядом с королем, глухо вскрикнул и откинулся назад — его торс был рассечен ударом топора. Когда солдат упал, Хильперик увидел вражеского всадника, потрясавшего своим дротиком, ango — лицо остразийца было искажено ненавистью. Враг выпрямился и метнул свое оружие. Хильперик не успел отклониться — острие вонзилось в его кожаный нагрудник. Однако нападавший почти сразу же упал под ударами мечей Берульфа и его людей. Еще несколько выкриков, проклятий, предсмертных стонов…. И вдруг сражение прекратилось так же внезапно, как и началось. Один из верховых воинов Хильперика, очевидно решив, что король ранен, схватил поводья его коня, и небольшой отряд, тесно сплотившись и погнав коней галопом, помчался назад. Они вернулись в свой лагерь прежде, чем Хильперик осознал, что совсем недавно избежал смерти. Несмотря на быструю скачку, ango по-прежнему оставался вонзенным в доспехи короля — дротик застрял в скреплявших их крючьях. Хильперик выдернул дротик и взглянул на острие. Крови не было. Бог не захотел его смерти…. Король отшвырнул дротик и взглянул на свои руки. Они дрожали.

— Ваше величество!

Хильперик несколько раз сморгнул — холодный пот струился по его лбу и капал на кожаные доспехи. Он снова почувствовал, как колотится сердце, чуть ли не в горле. Запоздалый ужас охватил Хильперика. Берульф уже соскочил на землю и протянул руки к стремени короля, чтобы помочь тому спешиться.

— Все в порядке, — проворчал Хильперик. — Я не ранен…

— Ваше величество, туман рассеивается.

Это было правдой. Можно было подумать, что перед ними распахнулся тяжелый занавес, словно в театре перед началом представления. Однако вместо плясунов и жонглеров перед ними были бесчисленные отряды Зигебера, заполонившие всю равнину, Хупп сказал правду. По меньшей мере, пять тысяч…

Зрелище было ужасающим. Даже одного из этих отрядов — а их было не меньше полудюжины — хватило бы, чтобы смести жалкое войско Хильперика. В центре выстроился конный отряд, над головами всадников развевались многочисленные знамена — яркие полотнища отчетливо выделялись на фоне сплошной пасмурной серости. Хильперик несколько раз глубоко вздохнул, чтобы справиться с приступом дурноты. Не хватало еще, чтобы он на глазах у всех лишился чувств, словно юная девица…

— Они высылают герольда, сир.

— Вижу.

Всадник в пурпурных одеждах отделился от вражеских рядов и выехал вперед. Согласно старинному обычаю, Зигебер приветствовал своего брата, бросая ему вызов. Герольд пустил коня галопом и остановился на расстоянии полета камня от войска Хильперика. Несколько мгновений он искал глазами короля, потом, очевидно, решил отказаться от этого намерения и лишь поднял руку в знак приветствия.

— Мой повелитель, король Зигебер, правитель Метца и Реймса, приветствует своего брата Хильперика всей мощью своего оружия! Пусть выйдет он на поле битвы и докажет свою храбрость, ибо еще до наступления ночи начнется сражение!

Герольд замолчал, но голос его эхом разносился над безмолвной равниной. Хильперик указал на герольда движением подбородка и обратился к Берульфу:

— Узнай, что он на самом деле хотел сказать…. Берульф кивнул и вскочил в седло. Прежде чем пришпорить коня, военачальник обернулся к королю:

— Я должен ему ответить? Хильперик вздохнул и прикрыл глаза в знак молчаливого согласия.

Когда они бок о бок вышли из шатра, наскоро воздвигнутого на пустом равнинном пространстве, простиравшемся между двумя армиями, их ослепил яркий солнечный свет, от которого заболели глаза. Пока шли переговоры, выпал легкий снег, и теперь вся равнина сверкала в лучах заходящего солнца. Зигебер, на мгновение, отвел взгляд. Когда он снова посмотрел на Хильперика, то увидел, что на лице младшего брата отражались все чувства, которые тот испытывал. Его глаза выражали отвращение, унижение и гнев — что ничуть не удивило Зигебера, — но читалось в них и нечто похожее на жалость. Это было настолько неожиданно и неуместно, что Зигебер буквально онемел от изумления и остановился, глядя вслед брату, который, опустив голову, возвращался к своим спутникам, державшим за поводья его коня.

Однако Хильперик без всяких условий согласился не вступать в сражение и отвести своих людей. Более того, он согласился распустить армию, освободить Аквитанию, занятую войсками его сына Теодебера, и вернуть захваченные города. И все это — ни за что, если не считать, что Хильперик сохранил собственную жизнь…. Хильперик не в первый раз был побежден, но на этот раз поражение принесло ему лишь стыд и бесчестье, потому что он сдался без боя. В таком случае, откуда же эта снисходительная жалость, промелькнувшая в его глазах?

Так и не найдя этому объяснения, Зигебер пожал плечами и повернул обратно, в то время как его брат в сопровождении своего эскорта уже направлялся к своим войскам. Одного взгляда в сторону собственных военачальников, выстроившихся перед шатром, в котором велись переговоры, Зигеберу оказалось достаточно, чтобы угадать их мысли.

— Я не собираюсь это обсуждать, — заявил он.

— Но как же так, монсеньор! — воскликнул герцог Лу. — Вы не должны были отпускать его так легко!

— Ты что-то хочешь мне сказать?

Несмотря на невысокий рост, из-за чего Лу вынужден был приподнимать голову при разговоре с королем, герцог держался непоколебимо, и если избегал смотреть в глаза своему суверену, то от ярости, а не от страха. Но гот Зигила не дал ему продолжить — сделав шаг вперед, он почти полностью заслонил своего друга.

— Ваше величество, это невозможно, — произнес Зигила своим спокойным глубоким голосом. — Как вы могли довериться вашему брату, когда он наверняка вас снова обманул? Да он и не говорил почти ничего, вы задавали вопросы и сами же на них отвечали. Вы видели глаза Хильперика, когда он уходил?

Зигебер молча кивнул. Ну, конечно…. Разумеется, брат солгал. Он лгал с самого рождения.

— Если вы не хотели его убивать, монсеньор, то и не убивали бы! — воскликнул Лу со своим певучим южным выговором. — Но, бога ради, вы должны были, по крайней мере, взять его в плен и велеть, чтобы его остригли — это было бы лучше всего!

Потрясенный такой дерзостью своего вассала, Зигебер метнул на него яростный взгляд, но увидел, что остальные, судя по их одобрительным кивкам, полностью согласны с Лу. Все. Даже Каригизель, его казначей, человек в возрасте, редко дававший волю чувствам. Даже этот грубиян Раушинг, один из многочисленных бастардов Хлотара, которому покойный король пожаловал небольшие владения неподалеку от Суассона и которому интриги Хильперика были совершенно безразличны — вплоть до сегодняшнего дня. Любому из них, да и самому Зигеберу вряд ли пришла бы в голову идея, предложенная Лу. Остричь Хильперика, чтобы лишить его королевского статуса, и потом заточить в монастыре… Его отцу и дядьям уже случалось применять такой способ в прошлом. Их жертвы неизбежно кончали одним и тем же: несколько лет спустя узников находили задушенными в собственных кельях…

— А все эти варвары, которые пришли с нами сюда, вы о них подумали? — добавил третий из военачальников, герцог Адовайр. — Если наши противники пообещают им сражения и добычу, они могут обратить оружие против нас!

— Да…

Зигебер отвернулся и окинул взглядом плотную массу своих войск. Больше двух третей воинов пришли с другого берега Рейна. Здесь были даже саксонские наемники итальянского происхождения и аламаны — одетые в звериные шкуры, с всклокоченными волосами и бородами, они походили на медведей. Адовайр был прав. Наемники не для того проделали такой долгий путь, чтобы уйти с пустыми руками.

— …И, однако, мы выиграли это сражение, не пролив ни капли крови. Хильперик не вынесет такого позора.

Король глубоко вздохнул, но постарался изобразить на лице беззаботно-веселое выражение. Он дружески положил руку герцогу Лу на плечо и увлек за собой, продолжая говорить и, в то же время, думая о наемниках. Золото, без сомнения, решит дело…

— …Я хорошо знаю моего брата, — продолжал Зигебер. — Его наглость, его гордыню… Ты думаешь, что мое милосердие вызвано слабостью? Нет…. Мы победили его еще вернее, чем если бы убили. Теперь он никогда не примется за старое.

— А если он не распустит свою армию? И не освободит Аквитанию?

— Тогда мы вернемся, и на сей раз прощения больше не будет. Но у Хильперика не хватит духа это сделать. Даже его смехотворный союз с Гонтраном не устоит перед реальностью: истинная опасность исходит с юга, и ты это знаешь лучше других, Лу! Ради чего нам терять людей в битве, победа в которой очевидна заранее, ведь нам потребуются все наши силы, чтобы оттеснить ломбардцев?

— А варвары? — снова подал голос Адовайр, последовавший за королем и герцогом Лу. Зигебер снова вздохнул, уже с трудом сдерживая раздражение.

— Я с ними поговорю.

Не дожидаясь, что скажет Адовайр, король подошел к своему коню рыжей масти, которого держал под уздцы один из его личных стражников, и вскочил в седло. Едва Зигебер пришпорил коня, остальные — Зигила, Лу, Адовайр — последовали примеру короля, готовые защитить его, несмотря на все возмущение, которое вызвала у них его неожиданная милость по отношению к Хильперику.

Пока длился этот разговор, король Руана уже вернулся в свой лагерь и сейчас отдавал приказы. Даже издалека было видно, что армия Нейстрии начинает отступление, действуя слаженно, как единый механизм, хотя наиболее отдаленные ряды тронулись с места самовольно, и беглецы, казавшиеся издалека просто черными точками, мало-помалу усеяли всю равнину. Тюрингские и суабские варвары, составлявшие большую часть воинов Зигебера, вначале смотрели на это передвижение с некоторым недоверием, но затем, когда окончательно поняли, что враг уходит, лишая их возможности сразиться, пришли в ярость и принялись выкрикивать:

— Khildl Khild![28]

Одновременно с этим они колотили мечами о щиты, и их огромная плотная масса колыхалась взад-вперед, словно морской прибой. Похоже, было, что они сами собираются искать сражения, в котором им отказали. Зигебер, пустив коня галопом, домчался до них и остановился на небольшом расстоянии от первых рядов, повернувшись спиной к отступающему войску Хильперика. Рядом с Зигебером застыли Зигила и Лу Аквитанский, положив руки на рукояти мечей и готовые в любой момент пожертвовать собой ради короля. Остальные военачальники во главе с Адовайром вернулись к своим отрядам, находившимся позади или с боков от массы наёмников-варваров.

Зигебер снова пришпорил коня и проскакал вдоль их нестройных волнующихся рядов, великолепный в своем пурпурном плаще, который он надел перед началом переговоров с братом. Сейчас ему предстояли переговоры куда более опасные — не с одним-единственным испуганным противником, а с разъяренной толпой, грозно ощетинившейся оружием и возглавляемой грубыми и жадными предводителями, которые смысл жизни видели в войне. Выпустив поводья, Зигебер поднял обе руки и не опускал их до тех пор, пока шум голосов и грохот оружия не стихли.

— Братья мои, послушайте меня! Вы видите, что ваша доблесть стала известна и здесь, в нескольких лье от древней столицы Хловиса! Одни лишь рассказы о вашей храбрости и силе способны устрашить самых несгибаемых воинов! Я призвал вас, чтобы вы помогли мне победить моего врага. Вы отозвались на мой призыв, и достаточно было вам появиться, чтобы мы оказались победителями. Никогда еще победа не была столь полной, а ваша слава — столь громкой! Вместе с вами мы одолеваем врагов, даже не вступая в сражение!

Зигебер перевел дыхание. Его рыжий конь, с которым король управлялся лишь легким нажатием колен, продолжал медленно идти вдоль рядов — достаточно близко, чтобы Зигебер мог видеть суровые враждебные лица, на которых все еще читалась ярость из-за несостоявшегося сражения. Но, по крайней мере, его слушали…

— Вы хотите войны?

Дружный гул голосов был Зигеберу ответом. Одной рукой он подобрал поводья и снова пустил коня галопом, другой выхватил из ножен длинный меч и вскинул его высоко над головой, устремив острие в небо. Когда король достиг края правого фланга, он узнал Гондульфа и Раушинга, командовавших построенными здесь отрядами франков. Солдаты Остразии стояли плотно сомкнутыми рядами напротив беспорядочной массы варваров. Не останавливая коня, Зигебер краем глаза увидел, как Гондульф слегка кивнул, и тут же догадался, что предприняли его военачальники. Адовайр на противоположном фланге, должно быть, также держит свои отряды наготове. Мысль об этом приободрила и одновременно слегка встревожила Зигебера. Он развернул коня и решительно поскакал обратно.

Достигнув центра первого ряда и оказавшись в самой сумятице, среди шума и криков, Зигебер спрыгнул на землю и приблизился к тюрингскому предводителю, который стоял немного впереди своих солдат. На плечи его был наброшен плащ из шкуры тура, узловатые руки тюрингца были от запястий до локтей унизаны широкими медными браслетами и сжимали боевой топор. Король остановился в двух локтях от тюрингца и пристально взглянул ему в глаза, словно давая понять, что собирается говорить в первую очередь с ним.

— Я тоже хотел войны! — громко произнес Зигебер. — Но, прежде всего, я хотел победы, и мы победили! Он подождал, пока возмущение уляжется, вплоть до самых последних рядов.

— Увы, — продолжил король и широко развел руки, — достаточно было вам появиться, и наши враги обратились в бегство, словно толпа девственниц при виде козла во время гона!

Тюрингец взглянул на Зигебера округлившимися от удивления глазами, но в следующее мгновение разразился громким хохотом, который подхватили и остальные наемники. Их веселость распространилась по рядам с быстротой лесного пожара и так же быстро утихла, сменившись прежним нестройным шумом — однако теперь уже гораздо менее враждебным Зигебер взял командира наемников за плечо и увлек за собой, негромко говоря ему что-то с дружеской улыбкой. Вдвоем они подошли к другому предводителю, который был чуть моложе тюрингца, но не уступал тому в свирепости и был таким же грязным. Судя по его татуировкам и шрамам от ритуальных надрезов, это был суаб. Когда Зигебер и тюрингец поравнялись с ним, король снова обратился к толпе:

— Вы хотите золота, добычи, рабов? У вас будет и золото, и скот, и все, что удастся захватить, и вы вернетесь домой богатыми и увенчанными славой!

На этот раз ответом королю был восторженный рев. Варвары, как и прежде, потрясали своими топорами и ango, но теперь — салютуя ему. Зигебер улыбнулся и взглянул на предводителя суабов. Голубые глаза того казались выцветшими на темном от загара и грязи на лице, полускрытом густой черной бородой и заплетенными в косички волосами. Суаб держал в левой руке деревянный круглый щит, обтянутый выкрашенной кожей, а все его вооружение, казалось, составляет один только дротик.

— Как тебя зовут?

— Оксо, сеньор…

— Слушайте все! — воскликнул Зигебер, отступая на шаг и вновь вознося меч над головой. — Я не могу воздать честь всем сразу, но пусть ваш командир, доблестный Оксо, примет в знак моей дружбы и в залог правдивости моих слов королевский меч!

От неожиданности суаб выронил дротик и заметно дрогнувшей рукой взял меч. Его лицо расплылось в глупую улыбку. Он повернулся к своим воинам и взмахнул мечом с победным кличем, тотчас заглушённым громкими воплями остальных. Отходя, Зигебер перехватил взгляд тюрингца, явно, недовольного тем, что такую честь оказали не ему.

— Сегодня вечером я устрою пир, — сказал король, обращаясь к тюрингцу. — Не мог бы ты стать моим посланцем и созвать остальных командиров от моего имени?

Тот ответил довольным глухим урчанием, и Зигебер направился к своему коню, провожаемый одобрительными восклицаниями варваров. Ему пришлось сделать над собой усилие, чтобы идти не слишком быстро.

Первый снег приглушил обычные городские звуки. Зимнее солнце неярко светило в бледно-сиреневом небе, и на горизонте все сливалось: земля, леса, деревушки. Только река четко выделялась среди тумана и инея, словно темная лента. Брунхильда уже отошла от города примерно на поллье. На ней был тяжелый плащ, подбитый медвежьим мехом, и меховая шапочка, из-под которой виднелись лишь несколько белокурых прядей и щеки, покрасневшие от холода. Королева была одна — лишь на расстоянии ее сопровождали два стражника, вооруженные копьями. Замерзшие дамы-компаньонки отстали одна за другой и поспешили спрятаться в следовавшей за ними вдоль реки крытой повозке: там была жаровня, возле которой можно было немного согреться.

Брунхильда невольно улыбнулась, прижимая руки к округлившемуся животу. О боже, как чудесно преобразилась под снегом эта унылая земля! Летом Метц был прекрасным городом, овеянным прохладой двух рек, но здешняя осень, с непрерывным дождем и ветром, была ужасна. Стены дворца и загородной виллы пропитывались сыростью, сухие травы и цветы, которыми устилали полы, покрывались плесенью за несколько часов, а постоянно чадящие факелы не давали почти никакого тепла — от них лишь щипало глаза. В Толедо осень была едва ли не самым приятным временем года — летняя жара спадала и долгие вечера становились мягкими и прохладными…. Вместе со своей сестрой Галсуинтой, Брунхильда любила подолгу сидеть на одной из террас королевского дворца, запасшись вином и фруктами…. Но снега в Толедо никогда не было — во всяком случае, Брунхильда его не помнила, — и если сплошное белое покрывало, расстилавшееся сейчас перед ее глазами, и не могло заставить ее забыть об Испании, оно, по крайней мере, делало окружающий пейзаж гораздо менее мрачным.

Толчок изнутри вызвал у нее вскрик — скорее удивления, чем боли. Ребенок бился, уже не в первый раз. Наверное, это мальчик…

— Да, ты прав, — прошептала Брунхильда, склонив голову. — Пора возвращаться…

Она повернулась, собираясь идти к повозке, и в этот момент заметила всадников, цепочкой поднимавшихся вдоль реки ей навстречу. Королева невольно ускорила шаг, чтобы быстрее оказаться возле стражников, но почти сразу узнала человека, ехавшего впереди. Это был Готико, дворцовый управитель и воспитатель юного принца Хильдебера, которого он сейчас держал перед собой на лошади; принц вцепился обеими ручонками в гриву, и на лице его было написано выражение абсолютного счастья. Когда Готико остановил лошадь, Хильдебер спрыгнул на землю и бросился к матери. Он был довольно рослым для своих пяти лет и обладал живым умом, что день ото дня проявлялось все ярче. Принц уже вполне бегло читал, самостоятельно объезжал жеребенка, подаренного отцом, и знал латынь достаточно, чтобы молиться на этом языке.

Брунхильда распахнула свой широкий подбитый мехом плащ, и сын прижался к матери, в то время как Готико приветствовал королеву глубоким поклоном.

— Вы привезли хорошие новости? — весело спросила королева.

Но, увидев выражение лица Готико, когда тот выпрямился, она перестала улыбаться и инстинктивно теснее прижала сына к себе.

— Нет, не бойтесь, все хорошо! — поспешно проговорил Готико. — Армия короля встретилась с войсками Хильперика, к югу от Парижа, и обратила их в бегство.

— А сам король?

— С ним все в порядке… на самом деле, никакого сражения не было.

Брунхильда нахмурилась, затем попыталась изобразить улыбку, но тут окончательно поняла, что означают слова Готико, а также его замешательство.

— Дорогой, ступай в повозку греться, — сказала она Хильдеберу, опускаясь на колени рядом с ним. — Там ты найдешь Розамонду, у нее всегда есть сладости для тебя.

Юный принц со всех ног помчался к повозке, провожаемый нежными взглядами матери и воспитателя. Затем Брунхильда резко отвернулась и медленно пошла вдоль реки. Ее лицо словно окаменело.

— Он снова его простил? — произнесла она, не глядя на Готико.

— Да… Его величество сказал, что в сражении нет необходимости, поскольку Хильперик признал себя побежденным и согласился вывести войска из Аквитании.

— И отпустил его… Это уже не милосердие, это — слабость!

Готико смущенно кашлянул и немного отстал, чтобы не отвечать. Ему не нравилось, что о его короле говорят такие вещи.

— Были и еще… некоторые обстоятельства, — подал он голос немного погодя. — Множество варваров под командованием некого Оксо отделились от королевского войска под тем предлогом, что их лишили военной добычи. Они опустошили все земли к югу от Парижа, сожгли деревни, разграбили церкви, угнали сотни жителей в рабство… Очевидно, король позволил им это сделать. Несколько дней спустя их предводители были схвачены и побиты камнями, но большинство вернулись за Рейн безнаказанными…

Брунхильда пристально смотрела на Готико, чувствуя, как в ней нарастает гнев. Когда Готико договорил, она прикрыла глаза, стараясь справиться со своими чувствами, потом коротко кивнула.

— А эти разграбленные земли принадлежали Хильперику или нам?

— Хвала Господу, не Хильперику и даже не нам… Гонтрану.

Брунхильда снова машинально кивнула. Стало быть, он считает, что это к лучшему?.. Но Гонтран, переменчивый, трусливый и завистливый, разумеется, не простит такого разорения…. И, в результате, нейтралитет, которого они добились от него с таким трудом, без сомнения, разлетится вдребезги…

— Вот, значит, каковы итоги этого бескровного похода? — прошептала она. — Мы взбесили Гонтрана, Хильперик свободен, его армия цела, и единственное, чего мы добились, — его обещаний, которых он все равно не сдержит…

— Что касается Аквитании, — вставил Готико, — я напомню Теодеберу о его клятве…, если король мне позволит.

— Я, я вам позволяю! — закричала Брунхильда, вцепившись в полу плаща Готико. — Позволяю, и более того — прошу вас об этом! Эти города — Пуатье, Тур, Лимож принадлежат мне после смерти моей сестры! Поскольку король отказывается признать мое право на них, поклянитесь, что вы прогоните этих псов и вернете мне мои владения, ради любви ко мне! Прошу вас…

Готико снова невольно отступил. Королева была так близко, что их тела почти соприкасались, и аромат ее духов опьянял его. Стражники были всего в тридцати шагах позади них и, конечно, могли все видеть, но ни за что на свете ему не хотелось, чтобы прервалось это мгновение.

— Честью клянусь вам, что… Ваше величество!

Внезапно Брунхильда пошатнулась, лицо ее побледнело. Готико успел подхватить королеву и осторожно уложить на землю, затем махнул рукой стражникам.

— Королеве дурно! — закричал он. — Позовите ее женщин!

Он попытался высвободить свою руку, которую Брунхильда еще прижимала к груди, но она удержала его.

— Не забудьте, что вы поклялись мне, — прошептала она.

Моя вторая дочь родилась в начале весны, и Зигебер. дал ей чудесное имя Хлодосинда — Дорога славы. Чуть позже я вспомнила, что так звали его исчезнувшую сестру, которая вышла замуж за короля лангобардов, Альбойна, и от которой после его убийства, случившегося год назад, не было никаких вестей. Без сомнения, это имя он выбрал не случайно.

Никогда не было столько разговоров о лангобардах, как в том году. Как только сошел снег, целых три армии хлынули с гор и обрушились на Прованс. Одна из них угрожала нашим южным владениям, но главным образом сражаться с лангобардами пришлось Гонтрану. Как всегда, он отправил против них своего патриция Муммола, и тот без труда разгромил эти орды грабителей и поджигателей.

По правде сказать, это не слишком нас беспокоило. Похоже, втайне мы даже радовались этому. Опустошения, которым подвергли наши саксонские наемники владения Гонтрана, чуть было не привели нас к войне с Бургундией. Вторжение «длиннобородых» пришлось как нельзя, более, кстати, чтобы отвлечь Гонтрана и войска Муммола. Подарки и извинения позволили довершить дело миром. Что касается войны с Хильпериком, она была закончена. По крайней мере, приостановлена, поскольку, Зигебер снова простил его, продолжая с упрямством мула верить обещаниям своего брата. Мы прожили в мире и покое почти целый год — за это время, как предполагалось, войска Нейстрии должны были оставить захваченные провинции. Однако этого не произошло. Я ничуть не была удивлена, но видела, до какой степени это ранило Зигебера.

Позже я на собственном опыте узнала, как предательство, трусость и вероломство кого-то из членов собственной семьи по отношению к посторонним ложатся несмываемым пятном на нас самих, даже если мы были совершенно ни при чем, даже если этот родич для нас ничего не значил. Зигебер должен был, наконец, решиться и уничтожить своего брата, как отсекают зараженный член от здорового тела — ибо иначе смерть неизбежна. Но после этого принудительного отсечения и все тело уже изменяется — в любом случае отсекаешь часть себя… Когда Зигебер в конце концов начал готовиться к решительному наступлению — уже не для того, чтобы разбить армию брата и освободить захваченные города, а чтобы покончить с ним окончательно и бесповоротно, — он испытывал глубокую горечь и отвращение. И с тех пор он уже никогда не был прежним.