Сломанный меч

XVIII

Фреда и Скафлок укрылись в пещере. Это была глубокая нора в скале, возвышавшейся над морем к северу от эльфийских холмов. За ней простирался заснеженный лес, который становился все гуще к югу, а к северу упирался в торфяники и нагорья. Это была темная и печальная земля, здесь никто не жил, ни из людского племени, ни из Волшебного народа, потому-то именно здесь лучше всего было укрываться от врагов.

Они старались не прибегать к волшебству, чтобы не навести врагов на след, но Скафлок немало охотился то в образе волка, то выдры, то орла, благодаря шкурам, которые ему принесла Фреда, и превращал морскую воду в пиво. Нелегкое это было дело — выжить такой холодной зимой, самой холодной в Англии со времен Великого Оледенения, и поэтому большую часть времени Скафлок проводил, гоняясь за дичью.

Пещера была холодной и сырой. Ветер завывал в ее устье, прибой бил о подножье скалы. И все же когда Скафлок вернулся со своей первой долгой охоты, ему на мгновение показалось, что он попал не туда, откуда ушел за несколько дней до того.

Огонь весело плясал в очаге, дым вытягивался в трубу, сплетенную из ивовых прутьев и шкур. Другие шкуры покрывали пол и стены, а одна закрывала вход от ветра. Лошади были привязаны в глубине пещеры и хрустели сеном, которое Скафлок сотворил волшебством из вереска. Оружие, начищенное до блеска, было развешано по стенам как в пиршественной палате. И под каждым клинком был прикреплен букетик из красных зимних ягод.

У огня на корточках сидела Фреда и жарила мясо на вертеле. Скафлок застыл на полпути. Его сердце рванулось к Фреде. На ней была только короткая туника, и вся она, хрупкая, длинноногая, казалась птичкой, готовой вот-вот вспорхнуть.

Фреда увидела Скафлока, и сквозь спутанные рыжие волосы на ее раскрасневшемся и перепачканном сажей личике вспыхнули от счастья огромные серые глаза. Она без единого слова бросилась к нему, и они замерли, припав друг к другу.

Скафлок, потрясенный увиденным, спросил:

— Как ты все это сумела сделать, милая?

Она мягко рассмеялась в ответ.

— Я ведь не медведь и не мужчина, чтобы спать на куче листьев и считать, что это подходящее жилище для зимовки. Кое-что из этих шкур и прочей утвари я привезла, кое-что добыла. О, я хорошая хозяйка. — И Фреда снова с дрожью припала к Скафлоку. — Тебя не было так долго, дни тянулись так медленно. Мне нужно было чем-то заполнить время и к тому же так устать за день, чтобы заснуть ночью.

Когда Скафлок обнял ее, у него задрожали руки.

— Здесь не место для тебя. Жизнь изгнанника тяжела и опасна. Я отвезу тебя к людям, чтобы там ты дождалась нашей победы или забыла о нашем поражении.

— Нет-нет, никогда.

Фреда обхватила его голову и прижала его губы к своим, потом, то ли плача, то ли смеясь, сказала:

— Я уже говорила, что никогда не покину тебя, Скафлок, нет-нет, тебе не удастся избавиться от меня.

— По правде говоря, — ответил ей Скафлок, — я и сам не знаю, что бы я без тебя делал. А с тобой — беда не беда.

— Тогда не покидай меня снова.

— Но, любимая, я должен ходить на охоту.

— Я буду охотиться вместе с тобой. — Она указала на шкуры и жарящееся мясо. — Видишь, я не такая уж неумеха в этом деле.

— Как и во всем остальном, — рассмеялся Скафлок и добавил, помрачнев: — Я ведь выслеживаю не только дичь, Фреда, но и троллей.

— И я буду делать это вместе с тобой. — Лицо Фреды посуровело, как и у Скафлока. — Ты думаешь, мне не за что им мстить?

Скафлок гордо вскинул голову, потом, целуя Фреду, наклонил, как орлан, клюющий добычу.

— Быть по сему! Орм Воитель может гордиться такой дочерью.

Она провела пальцами по его скулам и спросила:

— А ты не знаешь, кто твой отец?

— Нет. — Скафлок, вспомнив слова Тюра, почувствовал беспокойство. — И никогда не узнавал.

— Не важно, — улыбнулась Фреда, — кто бы он ни был, он тоже может гордиться тобой. Я думаю, что Орм Сильный отдал бы все свое добро, чтоб иметь такого сына как ты, а ведь ни Кетиль, ни Асмунд не были слабыми мужчинами. И уж конечно, он был бы счастлив тем, что ты женился на его дочери.

Чем суровей становилась зима, тем тяжелей им приходилось. Голод стал частым гостем в их пещере, и холод пробирался в нее, несмотря на занавешенный вход и очаг, так что Фреда и Скафлок согревались только прижавшись друг к другу под грудой медвежьих шкур. Целыми днями они не слезали с седла, гоняясь на резвых эльфийских конях, которые не проваливались в снег, за дичью по пустынным белым просторам.

То там, то тут они натыкались на пепелища и развалины эльфийских усадеб. Скафлок в такие моменты бледнел и потом еще долго оставался мрачен и молчалив. Изредка им попадался какой-нибудь эльф, исхудавший, одетый в лохмотья, но Скафлок даже не пытался сколотить отряд из таких беглецов. Такой отряд, не способный к настоящему отпору, только привлек бы к ним внимание врага. Вот если бы можно было рассчитывать на помощь из-за моря, тогда стоило бы начать собирать силы.

Часто Скафлок отправлялся выслеживать троллей, и, напав на след, они с Фредой мчались по нему галопом. Если это был большой отряд, они издали осыпали его стрелами, потом поворачивали коней и исчезали. Бывало, Скафлок, дождавшись дня, забирался в убежища, в которых спали тролли, укрывшись от дневного света, и перерезал им горло. Но если троллей оказывалось двое или трое, то он бросался на них в открытую, и тогда свист его меча, слившийся с пением стрел Фреды, было последнее, что им доводилось услышать в жизни.

Это была безжалостная охота с обеих сторон. Часто они хоронились в пещере или под буреломом, а вражья погоня пролетала мимо, и только тонкая завеса, воздвигнутая с помощью волшебной палочки, укрывала затаившихся людей от направленных прямо на них взглядов, прятала их следы. Едва им удавалось подстрелить двух-трех троллей и повернуть коней, как им вслед летели копья, стрелы и камни из пращей. Из пещеры, в которой они жили, они видели, как мимо идут длинные корабли троллей, да так близко, что можно было бы пересчитать заклепки на щитах, висящих по борту.

И все время было холодно, очень холодно.

Но именно среди этих невзгод они по-настоящему обрели друг друга. Они поняли, что их любовь — это нечто гораздо большее, чем плотская страсть. Скафлок теперь просто не понимал, как бы он мог сражаться без Фреды. Ее стрелы разили троллей, но гораздо опасней для них были придуманные ею дерзкие засады, а поцелуи, которые она дарила Скафлоку в их редкие мирные часы, вдохновляли его на бой, не говоря уже о том, что только уют, который для него создавала Фреда, помогал ему восстанавливать силы. А он для нее был самым сильным, храбрым и добрым мужчиной на свете, ее мечом и щитом, ее возлюбленным и побратимом.

Она иногда чувствовала себя немного виноватой за то, что оставляет в небрежении Святую Веру. Скафлок объяснил ей, что христианские речения и знаки разрушат волшебство, которое сейчас им так необходимо. Она, со своей стороны, тоже почитала богохульством прибегать к молитвам как к оружию в войне двух племен, лишенных бессмертной души; может быть, лучше, безопасней, чтобы они остались непроизнесенными. Но что касается самой войны — поскольку это была война Скафлока, постольку это была и ее война. Однажды, когда они победят, она отведет его к священнику, и, конечно, Господь не оставит без Правой Веры такого человека, как ее Скафлок.

Жизнь изгнанников была воистину тяжела, но Фреда в то же время ощущала, что теперь она лучше владеет своим телом, что чувства ее стали острее, мышцы более упругими, а дух более твердым. Ветер горячил до звона в ушах ее кровь; звезды, казалось, уступили свое сиянье ее глазам. Теперь, когда они жили, будто шли по лезвию меча, она научилась наслаждаться каждым прожитым мигом с неведомой ей до того полнотой.

Странно, думала Фреда, что несмотря на холод, голод, страх они не сказали друг другу ни одного резкого слова. Они думали и действовали как один человек, точно их отлили в одной форме. Разница была лишь в том, что каждый из них по-своему нуждался в другом.

— Я когда-то бахвалился перед Имриком, что мне неведомы страх, поражение и любовный недуг, — сказал как-то Скафлок. Он лежал в пещере, положив голову на колени Фреде, а она расчесывала его волосы, спутанные ветром. — В тот раз он ответил мне, что это три конца и три начала человеческой жизни. Тогда я не понял его, а теперь вижу, насколько он мудр.

— А откуда он это узнал? — спросила Фреда.

— Не знаю, ведь эльфам случается иногда потерпеть поражение, страх они чувствуют редко, а любовь — никогда. Но с тех пор, как я встретил тебя, любимая, я испытал все три эти чувства. Я был больше эльф, чем человек, а ты снова сделала меня человеком. Я чувствую, что эльфийское начало исчезает во мне.

— И в свою очередь, что-то эльфийское проникло в мою кровь. Я боюсь, что все реже думаю о том, что правильно и свято, и все чаще о том, что полезно и приятно. Мои грехи все тяжелей…

Скафлок притянул к себе ее лицо.

— И правильно делаешь. Эта болтовня о долге, законе и грехе не доведет до добра.

— Не богохульствуй… — начала Фреда.

Но он прервал ее речь поцелуем. Она попыталась вырваться, и они со смехом начали шутливую борьбу. Фреда вновь забыла о своих предчувствиях.

После того, как тролли закончили разорение эльфийских земель, они засели в их твердынях, редко отваживаясь выходить за стены замков, разве что большими отрядами. Скафлок, добыв несколько оленей и сделав большой запас мороженого мяса, погрузился в вынужденное безделье и уныние. Теперь он целыми днями, сидел в пещере, становясь все угрюмей.

Фреда попыталась приободрить его.

— Теперь мы в меньшей опасности, — сказала она.

— Что же в этом хорошего, если мы не можем сражаться. Нам осталось только ждать конца. Альфхейм умирает. Скоро вся Волшебная страна окажется во власти троллей. А я, я сижу здесь сиднем!

Однажды он вышел из пещеры и увидел ворона, который летел по ветру в низком зимнем небе. У ног Скафлока море билось о скалы, отступая с грохотом и воем перед каждым новым ударом, и снова накатывая на берег, рассыпая брызги, замерзающие на лету.

— Что нового? — окликнул Скафлок ворона на его языке.

Конечно, он спросил его не этими словами, ибо язык зверей и птиц отличен от языка людей, но смысл вопроса был именно такой.

— Я прилетел из-за пролива проведать родню, — ответил ворон. — Тролли завоевали Валланд и Вендланд, Сконе вот-вот падет, войско Короля Эльфов откатывается к границам его домена. У нас не прекращаются пиры, но воронам следует поспешить в те края, ибо война не продлится долго.

Скафлок вспыхнул от ярости и, натянув лук, подстрелил птицу. Но едва она упала к его ногам, как гнев покинул его, он почувствовал пустоту и нарастающее сожаление.

— Это было злое дело — убить тебя, братец, — тихо сказал он. — Ты не причинил никому зла, наоборот, ты делал добро, освобождая мир от падали его прошлого. Ты был приветлив со мной и беззащитен, а я убил тебя, вместо того, чтобы напасть на моих настоящих врагов.

Он вернулся в пещеру и неожиданно разрыдался. Рыдания чуть не разрывали его грудь. Фреда обняла его, успокаивая как ребенка, и Скафлок выплакался у ней на груди. В ту ночь он не мог заснуть.

— Альфхейм гибнет, — бормотал он. — До того, как растают снега, от Альфхейма останется только воспоминание. У меня нет иного выбора, как напасть на троллей и драться для того, чтобы захватить с собой в преисподнюю столько врагов, сколько сумею.

— Не говори так, — перебила его Фреда. — Поступить подобным образом значит глупо предать все свои надежды. Отважней и лучше жить, сражаясь.

— Чем сражаться? — спросил он горько. — Корабли эльфов потоплены или рассеяны, воины — погибли, попали в рабство или скрываются, как мы с тобой. В некогда гордых замках — лишь снег да ветер, да воют волки, враг сидит на троне наших древних владык. Эльфы — наги, голодны, безоружны…

Фреда поцеловала его. И в этот миг перед его глазами, точно молния, мелькнуло видение меча, рассекающего мрак. Ему показалось, будто молот разбил железные обручи, стянувшие его грудь, и он выдохнул во тьму:

— Тот меч… дар Асов в день наречения… да-да, тот меч…

Фреда почувствовала страх, непонятный ей самой.

— О чем ты? Что за меч? — спросила она.

Они лежали, тесно прижавшись друг к другу, чтобы не замерзнуть, и Скафлок принялся шептать ей на ухо, точно боясь, что ночь сможет его подслушать. Он поведал Фреде о том, как Скирнир принес сломанный клинок, как Имрик спрятал его под главной башней Эльфийского Утеса и как Тюр предупредил его о том, что близится время, когда ему понадобится этот меч. Заканчивая свой рассказ, он почувствовал, что Фреду в его объятиях бьет дрожь ужаса, а ведь она без боязни нападала на вооруженных троллей. Она заговорила, и голос ее прозвучал тихо и неуверенно:

— Мне все это не по душе, Скафлок. Это недоброе дело.

— Недоброе? — закричал он. — Почему? Это же последняя надежда, какая у нас осталась. Один, прозревающий будущее, должно быть, провидел день гибели Альфхейма и припас для нас этот меч. Безоружные? Ничего, мы еще покажем троллям!

— Опасно иметь дело с тем, что принадлежит богам, особенно, когда боги сами предлагают это, — стала оправдываться Фреда. — Из этого произойдет великое зло. О, мой любимый, забудь об этом мече!

— Конечно, у богов свои цели, — сказал Скафлок, — но это не значит, что они противоречат нашим. Я думаю, что Волшебная страна — это шахматная доска, по которой Асы и Ётуны движут эльфов и троллей, как фигуры в некой игре, чьи правила выше нашего понимания. Умный игрок заботится о своих фигурах.

— Но ведь меч спрятан в Эльфийском Утесе. Уж я его как-нибудь раздобуду. Кажется, я даже придумал, как.

— Меч сломан. Где ты… где мы найдем того великана, который, как было сказано, сумеет починить его? И как уговорить его это сделать, если меч будет направлен против троллей, с которыми он в родстве?

— Должны быть какие-то способы и для этого, — в голосе Скафлока зазвучали металлические ноты. — Даже сейчас я, кажется, знаю один, хотя это и опасно. Мы легко можем погибнуть на этом пути, но подарок богов — наша последняя надежда.

— Подарок богов! — теперь уже заплакала Фреда. — Я говорю тебе: ничего, кроме зла, не выйдет из этого. Я чувствую это точно холодный камень в груди. Если ты пустишься на поиски меча, Скафлок, дни нашей совместной жизни сочтены.

— Ты хочешь из-за этого покинуть меня? — в ужасе спросил Скафлок.

— Нет-нет, что ты, милый. — Она припала к нему, слезы душили ее. — Но мой внутренний голос говорит мне…

Он притянул Фреду к себе, страстно поцеловал и целовал до тех пор, пока у нее не закружилась голова и к ней не вернулись смех и радость. В конце концов она приписала эти страхи своей мнительности и решила, что они не достойны жены Скафлока.

И все же в ее любви теперь появилась какая-то жадность, ибо в глубине души она сознавала, что не долго им осталось быть вместе.