Слова и смыслы. Мировоззрение и картина мира: ассоциативный словарь

А

«А» – это и буква, и слово, и звук. В нашем словаре найдут свое место самые разные части речи. «А» как звук – это междометие, восклицание: «А-а-а, так вот ты какая!» Звук этот весьма многосмысленный: «А?» – означает вопрос; краткое «А!» – испуг, опасность; «А-а-а» с понижательной интонацией означает – «теперь я понял, догадался, наконец» и т. д. Звук «а» относится к самым первым, естественным звукам, издаваемым младенцами всех стран и народов. «А» как графический символ выглядит одинаково и является первой буквой алфавита в очень многих языках, использующих латиницу, кириллицу или греческий алфавит. О захватывающе интересной и исключительно важной теме письменности см. Алфавит, Буква, Письменность.

Говоря об истории начертания буквы «А», воспроизведем традиционную (что, однако, не означает, верную или неверную) версию. Буква «А» введена в кириллицу и в латиницу из греческой письменности, а в греческую она попала из финикийского письма, в котором играла роль согласной и записывалась так: . Называли эту букву «алеф», «альфа». Древние евреи первую букву своего алфавита на иврите тоже называли «алеф», но записывали ее так: א. Существует множество разного рода предположений, домыслов и фантазий на тему прототипов буквы , возводящих ее, в частности, к символу в виде бычьей головы в египетском письме.

Если посмотреть на оглавление, окажется, что в словарь вошли только два плода – абрикос в начале и яблоко в конце. Коль скоро я в этой книге замахнулся на картину мира, то почему из всего многообразия фруктов я выбрал абрикос и яблоко? Где слива, груша, апельсин, банан, где важнейшие овощи, составляющие основу нашего питания: картошка, морковка, лук, капуста, свекла?.. Да, их нет, и я не могу дать этому хорошего объяснения. Поделюсь теми сумбурными и сбивчивыми мыслями, какие есть.

Прежде всего – никого приоритета – смыслового, мировоззренческого или автобиографического – в этом выборе нет. Это произошло почти случайно: я начал со слов на букву «А», и естественным образом всплыли «абрикос», «арбуз», «алыча», «ананас» и т. д. Стало ясно, что, если я с такой полнотой откликнусь на каждую букву алфавита, получится фруктово-овощной справочник. Так что надо себя ограничить. Абрикос вызывал у меня довольно богатые ассоциации, давал немало поводов для рассуждений. Он был первым и дожил до окончательного текста. От большинства других овощей и фруктов я отказался. Некоторые были описаны, но отброшены. Хотя в картине мира – и моей, и вашей – все они и множество неназванных присутствуют, причем на правах очень важных персон. Помня о них, я пишу про абрикос.

Абрикос. Вкусное слово. И красивое. Сравнение женской красоты с абрикосом – традиционный прием восточных культур и народов. Цветущее абрикосовое дерево – символ девственной красоты, бархатистая кожица абрикоса – символ женской нежности, цвет абрикоса – образец смуглой прелести девичьего лица. Вот, например: «Эх, пролечу я птицей счастливой мимо цветущих яблонь и роз, мимо кудрявой и шаловливой девочки смуглой, как абрикос», – это из ставшей до неприличия аполитичной песенки «Мальчик веселый из Карабаха». Азербайджанско-армянский конфликт в Нагорном Карабахе вывел эту песенку за рамки культурного обихода. А раньше она часто звучала по радио в исполнении Рашида Бейбутова. Раз уж я о ней вспомнил (почему-то в связи со словом «абрикос»), расскажу историю ее создания, опираясь на воспоминания Михаила Панченко о своем отце – поэте и переводчике П. М. Панченко. Вот что он пишет:

Павел Михайлович – переводчик, только уж очень своеобразный. Написал, например, текст гимна Азербайджана. Показал Самеду и Сулейману – те дружно перевели текст на азербайджанский язык. Вскоре (в том же 47-м) появились красочные плакаты с текстом гимна. Читаю: авторы текста – Сулейман Рустам и Самед Вургун, перевод на русский – Павел Панченко. П. М. объясняет, не огорчаясь: так было нужно партии. Всё же гимн – дело национальное. В 1948 году, после поездки в Ленкорань, привез текст «Мальчик из Ленкорани», покоренный увиденным там эпизодом.

Сверхжаркий день. Идут красивые девушки в национальных одеждах. Раскрасневшиеся от внешнего и внутреннего жара лица. К ним подбегает мальчишка лет десяти – с чайником холодной воды и стаканом. Предлагает освежиться. Те с радостью соглашаются. Выпивают по целому стакану и спрашивают о цене. Мальчонок смущенно улыбается и говорит: «С вас, яхши кыз, ничего. А с других – одна копейка. Всё-таки вода – шолларская, только что из родника…»

Павел Михайлович прекрасно знает язык. Простота ситуации умиляет и… потрясает душевной обыденностью. Текст пришел там же:

Пейте воду мою, пейте воду мою! Вот Вам, Гёзель-ханум, чудная вода, Ах, чудная вода, холодная вода, Холодная вода! Этой водичке нету названья: Слаще щербета, крепче вина. Мальчик веселый из Ленкорани Вас угощает – пейте до дна. Пейте воду мою, пейте воду мою! Вот вам, Гёзель-ханум, чудная вода, Холодная вода, Шолларская вода… и т. д. Однажды пришел к Павлу Панченко знакомый композитор, кажется, Тофик Кулиев, и с ним известный исполнитель Рашид Бейбутов.

– Павло, – говорит Кулиев, – у тебя не найдётся текста на русском языке – озорного, жизнерадостного?

П. М. протягивает ему рукопись «Мальчика из Ленкорани». Тофик читает. И вдруг лицо его растекается в улыбке.

– Павел, это же готовая песня! – Напевает ее, подыгрывая на пианино.

Подзывает Рашида – пой с текста! И тот поет. Чудесно поет! Через неделю песня уже была на радио. В течение 1948–1949 гг. песню узнали все, даже в… ЦК КПА. Павла Панченко вызвали на ковер к Самому.

– Что ж такое получается? – спрашивает Мир Джафар (Мир Джафар Аббасович Багиров, первый секретарь ЦК компартии Азербайджана). Что ты русских с Сабиром познакомил – это хорошо, гимн на русский перевел – неплохо! Нашим языком овладел – прекрасно! Но ты оклеветал азербайджанских мальчишек, наделив их замашками загнивающего капитализма. Немедленно измени текст, чтобы всем было ясно, что наши ребята не торгуют водой!

Павел Михайлович категорически отказался от переделки, но через пару недель появился «Мальчик из Карабаха», в жаркий день надевший папаху, поскольку она удачно рифмуется с Карабахом, а девушек… – превратили в коней.

Вот о какой судьбе песенки, сочиненной его отцом, а потом «обработанной», рассказал Михаил Павлович Панченко.

Но вернусь-ка я к абрикосам. Если у вас есть знакомые армяне, которых вы не хотите обидеть, не подвергайте сомнению следующие утверждения: родина абрикоса – Армения, лучшие в мире абрикосы – армянские, лучший сорт – шалах. Пусть кто-то считает, что родина абрикоса – Китай, пусть кому-то больше всех сортов нравится узбекский ахрори – зачем спорить? Лучше молча кушать спелый, сладкий абрикос и не знать, какого он рода, как его зовут. А насчет армянского происхождения абрикоса можно сомневаться, но при этом знайте, что на латыни абрикос называется Malus armeniaca. Абрикос – символ Армении, даже кинофестиваль в Ереване называется «Золотой абрикос». И цвет одной из полос флага Армении, который все называют желтым, следует называть абрикосовым.

Полудикий сорт абрикоса на юге Украины и в Молдавии называют жердёла или жердёля, а в Молдавии еще и за́рзары. Они мельче культурных сортов, не такие вкусные, зато очень выносливые. Их высаживали в качестве лесозащитных полос в степной местности. И они себе там плодоносили, давая бесплатные урожаи все желающим. Спелые жердели вполне вкусны, а уж для варки варенья они просто замечательны.

Есть также любители зеленых неспелых абрикосов – я знавал таких немало, часто и сам грыз кислый, жестковатый плод незрелого абрикоса.

Отдельного упоминания заслуживает косточка абрикоса. Она красива сама по себе, кроме того, внутри нее содержится вкусное ядрышко-семечко. У него специфический аромат и вкус, напоминающий миндаль. Семечко приятно настолько, что многие, поедая абрикосы, не выбрасывают косточки, а раскалывают их чем-нибудь тяжелым, чтобы полакомиться. Есть еще одно применение абрикосовой косточки. Из нее можно сделать отличный свисток. Для этого косточку трут о ровную поверхность твердого камня, спиливая небольшую часть – до появления отверстия, входа во внутреннюю полость. На этом месте надо остановиться и выковырять чем-нибудь мякоть ядрышка. Образовавшаяся полость и будет резонатором свистка, а дырочка – отверстием примитивной свистковой флейты-окарины. Звук извлекается очень громкий, высота зависит от размеров косточки, полости и отверстия.

Абрикос, понятно, не только плод, но дерево. Древесина абрикоса отличается высокой твердостью, из нее в Армении делают народные музыкальные инструменты – дудук, зурну.

Плоды абрикоса сушат для длительного хранения. Если засушили с косточкой – получится урюк, если без косточки – курага или кайса. Отличие между ними в том, что курага – это половинки разломленного перед сушкой плода, а кайса – целый засушенный плод, из которого косточку выдавили через место прикрепления плодоножки. Полезно знать, что в наше время над курагой проделывают такое, что лучше ее не покупать вообще. Ярко-оранжевая курага, которой завалены прилавки современных рынков, обработана сернистым ангидридом, и это не самое плохое: она может быть просто подкрашена. Естественным образом высушенный абрикос не может оставаться желтым или оранжевым, он непременно потемнеет, приобретет сероватый невзрачный вид. Но зато сохранит все свои полезные свойства и не приобретет свойств вредных.

Наконец, из абрикоса, как и из любого фрукта, можно сделать вино и самогон. В Китае абрикосовые вина производятся в промышленных масштабах.

И последнее: абрикос стал «исходным материалом» для русской фамилии Абрикосов. Одна из ветвей этой фамилии прославила свой род, как минимум, трижды. Наиболее известный представитель – выдающийся физик Алексей Алексеевич Абрикосов, советский (теперь американский) физик, лауреат Нобелевской премии по физике (2003). Его отец тоже был весьма известен в научных кругах – академик медицины, видный патанатом Алексей Иванович Абрикосов, он делал первое бальзамирование тела В. И. Ленина и составил заключение о его смерти. Не менее популярен и заслуживший добрую память современников дедушка патанатома (тоже Алексей Иванович) – купец Абрикосов, продолжатель дел своего отца Ивана Степановича и родоначальника фамилии деда Степана, основатель кондитерской фабрики «Товарищество Абрикосова и сыновей». По семейному преданию, бывший крепостной Степан Николаевич получил прозвище Абрикосов за мастерское изготовление сладостей из абрикосов. После революции фабрика Абрикосовых была национализирована и переименована, теперь известна как «Бабаевская». Купец А. И. Абрикосов прославился еще и тем, что построил и содержал на свои средства и средства жены Агриппины Александровны «Родильный дом Абрикосовой» на Миуссах. После революции его тоже переименовали – в «Родильный дом № 6 имени Н. К. Крупской», что, на мой взгляд, выходит за рамки логики даже революционных переименований, поскольку Надежда Константиновна была бездетной и это обстоятельство было бы лучше принимать во внимание. В роду Абрикосовых еще много известных и славных имен, подвизавшихся на самых разных поприщах – от дипломатии до театра Вахтангова.

Сто лет тому назад самолеты были символом прогресса, символом могущества человека, научившегося летать. Картины будущего, нарисованные художниками того времени, обязательно перегружали небо разнообразными летательными аппаратами. Возможность перемещаться в пространстве как птица казалась образом счастья.

Документально подтвержденная история воздухоплавания началась с полета на шаре братьев Монгольфье в 1783 году в Париже. Потом стали появляться дирижабли, в том числе и с двигателями. Но все это были аппараты «легче воздуха». Попытки взлететь на аппарате тяжелее воздуха – прототипе самолета – предпринимались на протяжении всего XIX века. Сто лет прошло от первого аппарата англичанина Джорджа Кейли, на котором ему удалось взлететь в 1804 году, до общепризнанно первого управляемого полета с двигателем, совершенного братьями Райт в 1903 году.

История авиации блистательна и драматична. В ней сплетено всё: гений человеческого ума, незаурядная воля и смелость первопроходцев и вечный спутник прогресса – совершенствование способов убийства людей, развитие вооружения и военной техники. Именно и прежде всего эти – военные – возможности авиации стали критерием могущества государств, их способности и права на собственное развитие. Не создай Россия и Советский Союз мощной авиации и авиационной промышленности, страна была бы завоевана более развитыми в этом отношении государствами Европы и Америки.

Советский Союз создал мощнейшую отрасль самолетостроения – как военного, так и гражданского. Огромная страна покрылась сетью аэродромов. Построены сотни предприятий, конструкторских бюро и смежных производств, учебных заведений всех уровней, обеспечивавших непрерывный цикл развития отечественной авиации. Причем это были не просто «рабочие места», это были пространства мечты, романтических и прагматических устремлений, высочайшего развития и взлета человеческих ума и духа, нашей гордости и славы.

Романтический героизм, которым были окружены летчики и самолеты, в нынешние времена полностью погашен. И дело не только в том, что о самолетах и летчиках вспоминают практически только в связи с катастрофами. Авиация не исчезла из картины мира, но ее эмоциональный образ изменился: это или средство транспорта, или инструмент ведения войны. Наверное, еще есть детишки, которые мечтают стать летчиками, но их явно меньше, чем во времена моего детства. И в их мотивациях куда меньше романтики и гордости.

В начале 90-х мне довелось участвовать в создании одной из первых в России частных авиакомпаний, пришлось погружаться в мир самолетов, аэропортов, авиазаводов, познакомиться и подружиться с летчиками, авиаинженерами, авиаконструкторами, узнать изнутри весь сложный механизм создания, производства и обслуживания самолетов, организации авиаперевозок. Авиация стала для меня не просто близка – она превратилась в личное дело, которому отдано несколько лет жизни.

Я вошел в этот мир в период, когда вся грандиозная система авиапромышленности и авиаперевозок СССР была еще цела, когда ее разрушение и разграбление только начинались, когда еще не было ясно, что конечный результат этого процесса вовсе не развитие самолетостроения, а почти полное его уничтожение. Сегодня гражданское авиастроение в России являет собой жалкий, едва видимый ошметок былого величия, а авиаперевозки осуществляются в основном на самолетах зарубежного производства. В общем, авиация в России сегодня находится в состоянии, не способном вызывать ту гордость, тот энтузиазм, тот престиж, какой был во времена советские. Надежда на ее возрождение не умерла, и потому я оставляю это гордое, красивое, вдохновляющее слово – авиация – в своем словаре. И пропою знаменитый «Марш авиаторов», написанный в 20-е годы (муз. Ю. Хайта, слова П. Германа):

Мы рождены, чтоб сказку сделать былью, Преодолеть пространство и простор, Нам разум дал стальные руки-крылья, А вместо сердца – пламенный мотор.

Припев:

Всё выше, выше и выше Стремим мы полет наших птиц, И в каждом пропеллере дышит Спокойствие наших границ.

С тревогой думаю о том, что в России вырастает поколение, которому, как жителям какой-нибудь слаборазвитой страны, быть может, уже и в голову не приходит, что самолеты могут быть не иностранного, а своего собственного производства. И быть при этом лучшими в мире. Что можно стать авиаконструктором, придумывающим свои самолеты и двигатели… Именно этот аспект «авиации» важен для формирования особой картины мира – картины мира гражданина большой, сильной, самодостаточной державы.

Если «взглянуть» на картины мира большинства людей, то автомобили в них окажутся на одном из центральных мест. Есть страна – США, – в которой автомобиль одновременно и божество, и совершенно необходимый даже не инструмент, а практически часть тела. В других странах зависимость от автомобиля не столь велика, но роль автомобиля всё равно значительна. И повседневная жизнь граждан, и экономика многих стран существенно зависят от автомобильной промышленности, от торговли автомобилями и их обслуживания. В менталитете людей автомобиль всегда не просто средство передвижения, но и символ успеха (см. Успех), а также объект некого сложного влечения сродни сексуальному. Престижная марка автомобиля способна на время снизить мучающие его владельца комплексы неполноценности.

В моей картине мира автомобиль тоже присутствует, но с годами во мне развилось весьма критическое к нему отношение. Так что переключаюсь на обличительный пафос и не побоюсь показаться ретроградом и мракобесом (см. Мракобесие).

Автомобиль – это зловещее слово пронизало всю нашу жизнь, жизнь всего человечества. Это чудовище, в жертву которому ежегодно приносится более миллиона человеческих жизней, это монстр, пожирающий невосполняемые, невозобновляемые природные запасы нефти, это гигантский паук-паразит, опутавший всю землю.

На заводах по производству автомобилей трудятся миллионы здоровых, сильных, умных людей, которые могли бы посвятить свою жизнь чему-то менее вредному. На рождение этих тварей тратятся металлы, природа отравляется их отходами, трупы автомобилей и их частей засоряют свалки, питая землю и воздух грязью своего разложения, а живые автомобили выблевывают из своего нутра ядовитые газы и взвеси, убивающие всё живое.

Автомобилям нужны нефтепродукты, и они посылают людей на войны, ведущиеся ради обладания нефтью: 75 % всей добытой нефти идет на топливо для двигателей.

Автомобили требуют строительства безумно дорогих дорог, отвлекая на это людские и материальные ресурсы, которые могли бы сделать жизнь миллионов счастливой и спокойной, будь они потрачены на дела добрые.

Почти всё спалённое в утробе автомобиля топливо тратится на перевозку его самого и на нагревание окружающего пространства – только полтора процента энергии, произведенной при сгорании топлива, идет на перевозку человека!

98,5 % всего автомобильного топлива мира уходит «в никуда» – вот плата за ложные ценности, за потакание тщеславию, утоление неутолимой зависти, насыщение ненасытной алчности и бесплодное соитие с собственным комплексом неполноценности.

Автомобили разрушают города и нормальный жизненный уклад, требуя все больше места для своего движения и своего стояния, автодороги искромсали землю, сформировав зоны заболачивания, нарушив равновесие и в мире растений, и в мире живых существ. Автомобили исказили смысл жизни и формы расселения человечества, пожирающего пространства естественной природы.

Призываю ли я к запрету автомобилей? Нет. Я призываю к существенному ограничению количества автомобилей, прежде всего – тех самых «личных», на которых ездят миллионы автовладельцев по всему миру. Я призываю к максимально полной замене личного транспорта общественным, особенно в больших городах. Я призываю к распространению знаний о той цене, которую платит человечество за ложно понимаемые «успех в жизни», «комфорт» и «удобство».

Человек может и должен пользоваться всем, что он изобрел, создал и придумает в будущем. Но среди множества способов пользования созданным есть те, которые ведут к опасной степени воздействия на природу, к ее гибели. И голос разума должен быть сильнее чувства зависти и комплекса неполноценности, а именно они есть основной движитель автовладельцев.

Автомобилизация – в той форме и с тем этическим содержанием, в котором она осуществляется, – тупиковый путь, ведущий человечество к умножению проблем и тяжелому конфликту с природой.

Завершу если не оправданием, то хотя бы тем положительным, что имеется «в связи с автомобилем». Отдаю должное инженерно-технической мысли, создавшей двигатель внутреннего сгорания, систему управления и всё прочее, что есть в устройстве машины. Не могу не восхититься и особой красотой этих изделий на протяжении всего периода существования автомобилей. Соглашусь с тем, что ездить, а также управлять и кататься приятно. Ну, и главное «оправдание автомобиля»: в той жизни, которую мы построили, он сыграл важную роль и во многих случаях стал незаменимым. Автомобиль – важная часть того, что мы называем «прогресс» (см. Прогресс). А в прогрессе есть и положительные стороны, как его ни осуждай. Что касается меня, то я скорее поборник прогресса, нежели борец с ним. И мои «гневные филиппики» не призыв к отказу от прогресса, а призыв к тому, что «прогрессировать» надо правильно, взвешивая широкий спектр обстоятельств и факторов.

Я – автор. Особенно выпукло я это осознал однажды, находясь за границей. Мой знакомый – англичанин – представлял меня своему приятелю и, сообщая о моей профессии или о роде занятий, сказал: «He is Author» – «Он автор». Я был в некотором недоумении, поскольку так и не дождался совершенно необходимого, на мой взгляд, продолжения фразы: «Он автор такой-то книги и т. п.». А никакого продолжения не требовалось, просто я недостаточно знал английский. По-английски author – то же самое, что по-русски «писатель». Или почти то же самое: нюансы я не очень-то улавливаю… Есть, конечно, в английском и более знакомый мне синоним – writer. Но «автор» звучит более значительно, вроде как «Сочинитель», «Созидатель» и даже «Творец».

Именно Авторы, они же Творцы, создают мир человеческий: всё пространство культуры да и реальное пространство нашей жизни, поскольку мы в большинстве своем живем не в природе, а в домах, городах, а почти всё, чем мы пользуемся, – творение рук и умов человеческих. Творцы натворили немало: непосредственно природным не остается почти ничего, потому что воздух в городах загрязнен нами же, а чистая природная вода бывает доступна очень редко.

Мы чтим и помним – и правильно делаем – авторов, изобретателей, ученых. Следует знать, кто придумал радио, электрическую лампочку, самолет, телефон, компьютер, аспирин, Анну Каренину, свадебный марш, противогаз, ракету, колыбельную, арифметику, пиджак, вальс…

Мировая история – это история созданий, изобретений, сочинений. Это история развития человека. Вместо этого историки – тоже авторы! – преподносят нам перечень событий, среди которых первое место занимают войны, революции, перемены персон, дорывающихся до власти.

История авторов и созданного ими – вот что следует считать мировой историей, историей человека и человечества. Во всяком случае, одной из важнейших линий этой истории. И все мировые коллизии рассматривать с точки зрения действий авторов, их творческих достижений. При этом я не склонен впадать в «прогрессизм» и считать всякий «прогресс» безоговорочным благом (см. Прогресс). Нет-нет, не только отдельные люди, но и человечество в целом вполне может необратимо изменить свою судьбу так, что рано или поздно возникнут сомнения: был ли этот выбор, этот исторический поворот благом? И что же есть благо? В качестве такого – возможно, и ошибочного – поворота истории указывают (я имею в виду книги Юваля Ной Харари – «Sapiens» и «Homo Deus») на переход человека от собирательства к оседлому образу жизни, скотоводству. Высказывается мысль, что собирательство обеспечивало более безопасный и более биологически, физиологически приемлемый образ жизни и питания, нежели всё последующее в нашей жизни.

И хотя мы не всегда знаем, благо или «не благо» приносят открытия и изобретения, но именно они направляют историческое движение человечества, благодаря им не только открываются новые возможности (машины, механизмы, устройства, технологии) но и новые цели и смыслы жизнедеятельности.

Думаю, что эта моя мысль об истории – как истории изобретений, открытий – вполне революционна. Я был бы рад, если бы кто-нибудь когда-нибудь написал мировую историю, исходя из таких принципов. Многое уже сделано, но фрагментарно: есть история науки и ее отдельных отраслей, есть история искусств, архитектуры, музыки… Есть даже замечательная работа Фридриха Энгельса «Роль труда в процессе превращения обезьяны в человека», в которой прослеживается роль изобретения орудий и как бы косвенно – безымянных изобретателей. Есть исследования о значении научно-технических революций, технологий в процессе развития человечества, это и может стать одной из основ той истории, о которой я тут мечтаю. Но ее – обобщенной истории человечества как истории авторов – нет.

Причем в такой истории нашлось бы место не только ученым и изобретателям, не только художникам, писателям и композиторам, но и политикам. Потому что не только Джеймс Уатт, Исаак Ньютон или Майкл Фарадей были авторами изобретений и открытий, изменивших судьбу человечества, но и политики: революцию – и теорию, и технологию – тоже надо придумать… Маркс, Энгельс, Ленин, Сталин – тоже авторы. Но завершу я эти свои перечисления другими именами: Рафаэль и Леонардо, Моцарт и Чайковский, Пушкин и Толстой… Мир после Пушкина и Толстого стал иным. Причем на все времена, и, как я полагаю, он стал лучше.

О чем я не сказал? Я не сказал о сотрясавшей умы философов-структуралистов середины XX века проблеме «смерти автора», сформулированной в одноименном эссе Ролана Барта, французского писателя и критика. Он критиковал сложившийся в литературоведении подход, при котором анализ текста литературного произведения обязательно включал в себя личность автора, его биографию, обстоятельства написания произведения и пр. Он говорил, что текст отделяется от автора и живет своей жизнью: с читателем разговаривает уже сам текст, а не его автор.

Полагаю, что это не просто возможно, а часто именно так и бывает. Особенно в отношении древних текстов, авторство которых неизвестно. Не вижу тут предмета спора: есть один подход – «с автором», есть и другой – «без автора»… Противопоставлять их не надо, а использовать – надо. И тот и другой.

Еще одна мысль: читатель становится соавтором, текст при каждом прочтении рождается заново. Хлестко, но неверно. Верно то, что в воображении читателя прочитанное обретает его собственные образы, формирует индивидуальные эмоции и мысли. В этом смысле читатель становится «соавтором» того продукта, которые возник в нем после обработки текста сознанием. Но продукт этот не выходит за пределы индивидуального сознания читателя и поэтому не становится «творением». Это похоже на физиологию: я не соавтор съеденного мною апельсина, хотя мой организм и превратил его в нечто совершенно новое…

Отличие между творцом (автором) и потребителем не стирается. Потребитель (читатель) при этом не «ниже» автора, и они нужны друг другу. Это две стороны одного процесса.

Ну и напоследок. Подумайте о том, что у каждого из нас есть то, что может стать объектом и результатом творчества, – наша жизнь. Ее можно не только «потреблять» и «читать», но и творить. Быть может, стоит взглянуть на жизнь глазами ее автора? Проникнитесь мыслью о том, что вы – Творец собственной судьбы, и жизнь заиграет новыми красками!

К сожалению, я не верю в существование Ада и Рая. Ни в их христианской интерпретации, ни в каких-то иных. Наверное, мне было бы легче жить, если бы я во что-то подобное верил. Не уверен в этом, но быть может… Однако пока такого мироощущения у меня не сложилось, хотя я и не препятствую формированию в моем сознании, в моей картине мира соответствующего информационного и эмоционально-образного базиса, наоборот, активно этим интересовался и до сих пор интересуюсь. Рассказывая и размышляя здесь об Аде и Рае, я буду попеременно говорить и о том и о другом, нарушая алфавитную последовательность слов. Писать и то и другое слово я буду с большой буквы, исходя из того, что это «важные религиозные понятия» и я использую эти слова именно в религиозном, а не бытовом контексте.

Слово «Рай» – персидского (иногда говорят – древнеиранского, древнеиндийского, авестийского) происхождения, и означает оно «сокровище», «богатство», «дар», «счастье». Представления о Рае – как о месте, в котором всё и все пребывают в блаженстве, достатке, счастье, – формировалось у всех народов, во всех культурах и религиях. Поскольку вероучения не только объясняли устройство мира, но и являлись инструментами управления людьми, возникала некая нравоучительная схема, алгоритм, позволяющий оказаться в Раю при соблюдении определенных правил. Почти во всех культурах она выглядит так: после смерти душа человека, соблюдавшего предписанные правила, может попасть в Рай, где ее ждет блаженство; души же тех, кто эти правила не соблюдал, оказываются в другом месте, где их подвергнут мучениям. Это Ад. Слово «Ад» происхождения более очевидного, оно напрямую заимствовано из древнегреческой мифологии, согласно которой человек после смерти попадал в некое невидимое (a eidō) царство Аида, расположенное под землей, где вечная тьма. Аналог Рая у древних греков тоже был и назывался Элизиум. Это часть загробного мира, в котором живут герои и где царит вечная весна: Елисейские поля – это именно они, а не только улица в Париже, названная «в их честь».

Считается, что Елисейские поля – более поздняя по времени греческая интерпретация древнеегипетских «полей камыша» – Поля Иалу или Иару. Это та часть загробного мира, в которой праведники обретают вечную жизнь и блаженство после суда Осириса.

В мифах древних славян тоже была часть загробного мира, выполняющая функции Рая. Это Ирий, куда улетают на зимовку птицы (а птицы это и есть воплощения душ умерших), где море всегда теплое.

У древних германцев роль Рая играли Вальхалла (Валгалла) и Фолькванг. Вальхалла – это дворец, накрытый золотыми щитами, в котором пребывают павшие воины. Их туда доставляют валькирии, но не всех, а лишь половину. Вторая половина отправляется в Фолькванг – «народное поле». Распорядок каждого дня в Вальхалле неизменен: с утра – битва (это, напомним, подлинное удовольствие для настоящего викинга), завершающаяся всеобщей гибелью (высокая доблесть и честь), затем – воскресение и обильное застолье, а ночью – красавицы в неограниченном количестве. В Фолькванге всё попроще: женщины в достатке, но никаких битв.

В индийской мифологии существует много вариаций на тему Рая и Ада. Изначально, в наиболее древних верованиях, в Рай попадали все без исключения и без каких-либо условий. Грехи сгорали в погребальном огне, и чистая душа отправлялась в мир, где есть только радости, удовольствия, где их встречают ранее умершие предки. Со временем такой коммунистический Рай перестал устраивать общество, в котором возникла жесткая социальная иерархия и в котором всё более осознавалась роль религии как инструмента управления. Возникли условия, на которых душа попадала в Рай, и, соответственно, проступки, за которые душа оказывалась в Аду (который вовремя был придуман). То есть сформировалась – как и во всех прочих культурах – схема воздаяния после смерти, поскольку несправедливость жизни была очевидной. И если у христиан эта технологическая цепочка реализуется один раз, то у индусов, в связи с многократным переселением душ, операция повторяется раз за разом. Интересно, что часть функций Ада человек может испытать и в земной жизни, если его душа воплотится, скажем, в тело нищего-калеки и т. п. Но зато на другом обороте сансары (круговорот рождений и смерти) его может ждать и награда.

Иудаизм вобрал в себя и интерпретировал существовавшие у предшественников (Шумер, Египет) представления о Рае и Аде, сведения о которых можно найти в Ветхом Завете. Позднее на этой основе выстроены концепции ислама и христианства.

Иудейские проповедники, отвечая на вопросы о Рае и Аде, подчеркивают, что в самой Торе об этом говорится «приглушенно», «неясно», что нет развернутого описания ни Ада, ни Рая. Более того, они настаивают на том, что описание Рая и Ада дать невозможно. Да и не нужно. Важнее верить, что они в каком-то виде существуют, что «в раю хорошо», а «в Аду плохо» и что праведники попадают в Рай, а грешники – в Ад. Но тут иудеи увеличивают сложность постижения, указывая, что никто, кроме самого Б-га (так стыдливо иудеям предписано письменно намекать на слово «Бог»), не знает, кто есть праведник, а кто – грешник.

Основная канва рассуждений об Аде и Рае в иудаизме такова. Рай называется Ган Эден, и у него двойное, так сказать, предназначение. Прежде всего, это пространство, мир, в который Бог поместил созданных им Адама и Еву. Он является образом изначально совершенного мира, в котором Адам, Ева и прочие существа, созданные Богом, должны пребывать в вечном блаженстве. Оно бы так и было, если бы не Змий, Древо познания… Они согрешили и лишились Рая. Но спустя какое-то время этот опустевший Рай оказался востребованным.

Дело в том, что в соответствии с религиозными представлениями человек создан Богом как бы из двух сущностей – материальной (тело) и нематериальной (душа). После смерти тела бессмертная душа отделяется и идет именно туда – в «бывший Рай». Но это пространство в иудейском мировосприятии уже преобразовалось и состоит как бы из двух разрядов: один для душ праведных – это таки тот Рай, в котором «все хорошо», где души наслаждаются райскими блаженствами, и другой разряд – для тех, кто при жизни праведником не был, это вроде как Ад и есть. В нем души мучаются. Вернее, их там мучают. Но муки душ грешных продолжаются не вечно, а лишь какое-то время. В некоторых источниках пишут, что ровно 12 месяцев; другие источники сроков не указывают. Главное, что душа проходит процесс «исправления». А потом души перемещаются в хороший разряд и там ждут. Чего они ждут? Конца времен, когда души соединятся со своими телами: тела сперва должны разложиться, превратиться в прах, а потом возродиться вновь. И наступит жизнь, исполненная вечного блаженства. Но важно – очень важно! – подчеркнуть, что жизнь эта в иудейской интерпретации будет протекать на земле, а не в каком-то эфемерном потустороннем пространстве. И начнется эта жизнь с приходом Машиаха (Мессия – идеальный царь, посланник Бога): не будет войн, болезней, будет отстроен Храм, а все мертвые воскреснут. Но должен предупредить читателей: этот праздник – только для иудеев! Остальным нечего губу раскатывать. Судьба «остальных» после прихода Машиаха не вполне ясна. Одни мудрецы говорят, что неиудеев не будет вообще, они исчезнут с лица земли. Более практичные мудрецы не столь категоричны, они утверждают, что какое-то количество неиудеев останется: надо же кому-то работать, обслуживать счастливых воскресших иудеев!

В исламе исходные начальные условия те же: Создатель (Аллах), Адам (он же Абу аль-Башар – «отец человечества») и Ева (Хавва́), Рай (Джа́ннат), изгнание. Но есть свои примечательные особенности. Адам исламский был изгнан один, без Евы. И изгнан не вообще «куда-то на землю», а конкретно на остров Цейлон, где оставил след своей стопы, который до сих пор показывают туристам. Ева же была низвергнута в Аравию, в Джидду. Некоторое время они были разлучены, но Адам пришел из Цейлона сперва в Аден, а потом и в Джидду, где возле горы Арафат они и встретились. А оттуда направились в Мекку, совершив первый в истории хадж. Аллах же исламского Адама не только не покинул, но даже ему покровительствовал, послав ему Черный камень (Хаджар альасвад), для которого была построена Кааба. Адам – первый из исламских пророков (Мухаммед – последний). Когда он умер, его душа вознеслась на небеса, а тело сперва было похоронено вблизи Мекки, а после Потопа перенесено в Иерусалим. Ева похоронена недалеко от Джидды, и это почитаемое место до сих пор называется Могила нашей матери Хаввы (Мукбарат умна Хавва). Адам прожил 2000 лет, Ева – на 40 лет больше. Они нарожали 39 детей, от которых и произошло всё человечество. Представления о Рае (Джа́ннат) в исламе похожи на иудейские: это райский сад, в котором после Судного дня (киямат) будут вечно пребывать праведники. Важное отличие – представления о райских блаженствах. Если у иудеев и у христиан все наслаждения духовные, то у мусульман вполне плотские. В Раю есть еда, питье, прохлада, покой, роскошные одежды, вечно молодые супруги из райских дев и из собственных жён. Супружеская жизнь будет существовать во всей полноте, но только дети рождаться не будут. Однако вершина райских благ – чисто духовная: возможность «лицезрения Аллаха». Неверующие же попадут не в Рай, а в Ад на вечные муки. Мусульмане-грешники тоже туда попадают, но не на вечный срок, а лишь на некоторое время, продолжительность которого знает лишь Аллах.

Знакомясь с тем, как описываются Рай и Ад в разных религиях, стоит обращать внимание не на сходство – оно очевидно, – а на отличия: они важны, поскольку в значительной мере определяют смысл жизни своих последователей.

Христианство остается самой влиятельной религией в мире. Считается, что на земле проживает один миллиард людей, исповедующих христианство. Но не в численности дело: мусульман тоже около миллиарда. И в Индии исповедующих широкий спектр нехристианских религий не менее миллиарда. Дело в том, что европейская культура, наука, технологии выросли в христианском мире. Современные влиятельные страны Европы и обеих Америк – христианские по преимуществу. Поэтому базовые представления христианства о добре и зле (и связанные с ними представления о Рае и Аде) пронизывают всю мировую культуру (см. Добро и Зло). Лично я, повторю, не верю в Ад и Рай, но ясно вижу, что образ Ада существенно влияет на жизнь всего человечества. И не потому, что он существует, а потому, что в его существование верят миллионы (миллиарды). Христиане и те, кто использует христианство как инструмент, уверены или надеются на то, что страх попасть в Ад удерживает людей – если не всех, то большинство – от дурных, безнравственных поступков, от греха. Описанию мучений и способам причинения страданий посвящено море произведений литературы и живописи – как религиозной, так и светской. Наиболее распространенная – она же, видимо, наиболее примитивная – версия, которой пугают обычно маленьких детей, это жаренье грешника на сковородке. Муки грешникам обещаны вечные, что по-любому не соразмерная ни с чем жестокость, поскольку что угодно «вечное», то есть бесконечное во времени, не может определять меру чего-либо: «мера» по своему изначальному смыслу должна быть конечной, иначе ею ничего измерить нельзя (см. Вечность). В католическом варианте предполагается возможность выхода из Ада через Чистилище – некоего промежуточного исправительного учреждения. В этом отходе от радикализма есть компромисс, вселяющий надежду, дающий шанс на избавление от мук и тогда, когда уже, казалось бы, поздно каяться.

Вопрос об Аде (и Рае), разумеется, глубже и серьезнее упрощенных представлений о наказании грешников огнем и сковородкой, хотя именно эти образы и распространяются церковью через поучения, иконографию и религиозную живопись. На чуть более глубоком – философско-мистическом – уровне образ Ада и Рая выводится за пределы материального мира, удаляется из трехмерного пространства и описывается как часть духовного нематериального мира, который мы не можем ни увидеть, ни ощутить, ни описать, ни представить. Эти свойства нематериального мира постулируются как некая данность, лишающая возможности как-либо рационально его осмыслять и оценивать. В него надо «просто верить» и строить свою жизнь так, как будто этот мир существует, что туда возносятся наши души – тоже нематериальные сущности, – где и пребывают вечно. И вот там, в этом мире, который мы не можем ни описать, ни представить, и осуществляется то самое воздаяние «за грехи» и награда «за праведность». И не сковородками и огнем это наказание осуществляется, а некими страданиями души бестелесной, о которых мы можем и должны догадываться, когда испытываем муки совести.

Вопрос о том, как «в действительности» выглядят Ад и Рай, не должен, по мнению, например, Иоанна Златоуста, особо интересовать верующих, поскольку каждый с неизбежностью это увидит в загробной жизни. Святитель, видимо, полагал, что упрощенных образов достаточно для воздействия на людей самой идеи Ада и Рая. Размышления об этом и сопутствующие переживания должны служить нам нравственным регулятором: грех – наказание и воздаяние, праведность – награда. Эффективен ли этот регулятор? Мировая история показывает, что нет, не эффективен. Люди массово веками нарушают все и всяческие нравственные нормы. В том числе и те, что в христианстве обозначены как «грех». Тем не менее каждый для себя может ввести в действие христианский (или свой собственный) нравственный регулятор, в котором будет главное: идея воздаяния за свои поступки.

Христианский Рай – это тот самый Ган Эден (Эдем), из которого Господь изгнал Адама и Еву после грехопадения. Рай в христианстве – это тоже не только то место, откуда первые люди вышли, но и то, куда у всех есть шансы попасть уже после смерти. И именно это является краеугольным камнем христианства – учение о «Царствии небесном», которое открылось для всех, благодаря победе Иисуса Христа над Адом. То есть – в отличие от иудаизма – царствие, в котором ожидается жизнь вечная и благая, не на земле, а на небе. Но важнейшее отличие не в этом, а в особой роли Христа в деле «спасения душ наших», чего в иудаизме и быть не может, поскольку иудеи не признали в Христе Машиаха и распяли его как самозванца.

После распятия Иисус Христос спустился в Ад и, сокрушив его врата, освободил заключенные там души. Христос искупил первородный грех прародителей, «смертию смерть поправ и сущим во гробех живот даровав», как поется в пасхальном тропаре. Хочется здесь привести фрагмент гениального – и по силе, глубине мысли, и по литературному совершенству – текста Иоанна Златоуста из «Огласительного слова на Пасху»:

– Никто не бойся смерти, ибо освободила нас Спасова смерть! Объятый смертью, Он угасил смерть. Сошед во ад, Он пленил ад и огорчил того, кто коснулся Его плоти… Огорчился ад, ибо упразднен! Огорчился, ибо осмеян! Огорчился, ибо умерщвлен! Огорчился, ибо низложен! Огорчился, ибо связан! Взял тело, а прикоснулся Бога; принял землю, а нашел в нем небо; взял то, что видел, а подвергся тому, чего не ожидал! Смерть! где твое жало?! Ад! где твоя победа?!

То есть именно и только Иисус Христос своей искупительной жертвой дал возможность всем верующим в него «спастись», то есть обрести жизнь вечную в Царствии Небесном после смерти бренного тела. Эта возможность реализуется, разумеется, лишь при соблюдении определенных условий – праведной жизни. Праведная она или нет, решится на Страшном суде, который неизвестно когда, но будет. А до этого душа пребывает то ли в Раю, то ли в Аду. Где именно – решает некий «предварительный суд». Вопрос о сроках и порядке перемещения души в загробном мире обсуждался заинтересованными лицами многие столетия. Разночтения не устранены, но некая рекомендованная схема большинством православных священников используется. Согласно ей, первые три дня после смерти душа пребывает возле тела или посещает полюбившиеся ей места на земле, потом улетает на небеса, где ей ангелы показывают Рай. На девятый день она возвращается на землю, но ненадолго. Следующий период – с 9-го по 40-й день – ей показывают Ад. В отличие от Рая, Ад устроен гораздо сложнее, у него много разных «отделений», поэтому и на ознакомление отводится больше времени. На сороковой день душа предстает перед Господом, и ей назначают место пребывания до Страшного суда: в Раю или в Аду, смотря по степени праведности земной жизни.

А пока мы – и телом, и душой – в мире земном, мы вольны размышлять о том, что будет после смерти и будет ли что-нибудь. Можем размышлять как неверующие, как материалисты, но можем – и как верующие, принимая ту или иную вероучительную версию «загробной жизни» либо придумывая свою собственную. Кто-то при этом будет пытаться узнать: а как правильно? Кто-то будет делать выбор из множества версий, исходя из собственного текущего психологического состояния… Кто-то – как я, например, – попытается описать и донести до читателей то, что ему удалось узнать, а кто-то придумает и опишет нечто свое. Ну, а кто-то обо всем этом не думал и думать не собирается: живет себе и живет. А потом умирает и не успевает это осознать. Может, это тоже неплохой вариант?

(См. также Буква). Азбука и Алфавит – слова, конечно, из главных. Просто не сразу и представишь, как мы жили бы без азбуки. Без алфавита. Стоп: а в чем отличие алфавита от азбуки? Ведь это одно и то же: наши буквы, расположенные в определенном, одинаковом порядке. Зачем нужно иметь два слова, обозначающие одно и то же? А затем, вернее, потому так получилось, что слово азбука – русского происхождения, а слово алфавит – греческого. Азбука от названия первых букв кириллического письма: Аз-Буки, а алфавит – от названия греческих букв: альфа-бета. А букварь? Букварь – это вовсе не азбука, а учебник, с помощью которого азбуку изучают. И последовательность букв в нем не такая, как в азбуке. Буквы в букваре учат по мере возрастания их сложности для восприятия маленькими детьми.

Наши буквы произошли от греческого письма. Принято считать (об этом также рассказано в главе «Буква», но и здесь это не будет лишним), что произвели эту операцию знаменитые Солунские братья Кирилл и Мефодий в 863 году. Произошло это во время пребывания братьев в некогда существовавшем государстве Великая Моравия, занимавшем территорию современной Венгрии, Чехии, Словакии, часть Западной Украины и Польши. Биографии Кирилла (это имя было дано ему в Крещении, а в миру его звали Константин) и его старшего брата Мефодия не только известны, но и канонизированы, поскольку сами братья причислены к лику святых.

Родились они в греческом (тогда византийском) городе Салоники (Солунь – по-славянски) в богатой семье, получили первоклассное образование в Константинополе, знали много языков. Начиная с 860 года братья начали совершать миссионерские поездки с целью распространения христианства. Первой была поездка в Херсонес Таврический, то есть, как бы мы сейчас сказали, в Крым. Целью поездки был Хазарский каганат, земли которого находились неподалеку. Каганат находился в постоянных трениях и военных столкновениях с Византией, чьим форпостом здесь и был Херсонес. Византийский император Михаил III надеялся с помощью этой дипломатической миссии наладить отношения с Каганатом, уговорить его правителей принять христианство. Хазарская миссия Константина успехом не увенчалась. Пишут об этом так: «Диспут Константина с мусульманским имамом и еврейским раввином, состоявшийся в присутствии кагана, согласно Житию, кончился победой Константина, однако каган Захария веру не поменял. Арабские источники и "Письмо Иосифа" дают иную картину: победителем в диспуте был признан раввин, который стравил Константина с имамом и, выждав, когда они дискредитируют друг друга перед Каганом во взаимном споре, затем доказал Кагану преимущества иудейской веры».

В 862 году Кирилл и Мефодий отправились в Моравию, где и столкнулись с необходимостью создания богослужебных книг на славянском языке. Взяв за основу греческий алфавит, братья сопоставили звуки славянской речи греческим буквам, слегка изменяя начертания некоторых из них. Появились первые христианские книги на славянском языке. В 886 году братья были, однако, изгнаны из Моравии и продолжили свою деятельность в землях, относящихся сейчас к Болгарии. Там эта новая азбука утвердилась и впоследствии распространилась среди других славянских народов. На Русь азбука пришла вместе с христианством только через сто лет, в 988 году. На этом краткое изложение канонизированной легенды завершим, сделаем одно уточнение и сформулируем некоторые невыясненные до сих пор вопросы.

Первое: известно, что было создано две разных славянских азбуки – глаголица и кириллица. Многие специалисты склоняются к мысли, что братьями была создана глаголица, а кириллицу создал то ли их ученик Климент Охридский, то ли болгарский монах Черноризец Храбр.

Второе и существенно более важное замечание состоит в том, что у славян имелась письменность и до появления кириллицы и глаголицы. Вопрос о ее существовании и о том, какой именно она была, давно стал настолько политизированным, что его беспристрастное научное исследование встречает энергичное сопротивление. Мотивов здесь несколько. Один – общеполитический: любое удлинение славянами своей истории противоречит сложившейся политической парадигме в самых ее основаниях, согласно которым есть народы? развитие, ведущие человечество по пути цивилизационного развития, а есть народы ведомые, догоняющие. В рамках этой парадигмы славянам следует быть в обозе, догонять и учиться у Запада. Второй мотив – церковный: христиане принесли свет истины диким языческим племенам, поклонявшимся идолам, стоявшим на низшей ступени развития и не имевшим никакой письменности.

Борьба продолжается, попытки доказать существование докириллической, дохристианской письменности предпринимаются, удается расшифровать многие ранее нерасшифрованные надписи как написанные на славянском (древнерусском) языке, но все они яростно отвергаются оппонентами, считающимися официальной наукой. (Немного подробнее об этом в главе «Буква».) Думается, что спор далеко не окончен, а аргументов в пользу древности и славянской культуры, и славянского языка, имевшего собственную письменность, становится все больше и больше.

Споры – спорами, а азбука с нами? это само по себе – великое счастье! Вспомним-ка – просто для поднятия настроения – «Веселое путешествие от А до Я» Самуила Маршака. Немало остроумных ассоциаций найдено Маршаком в этом назидательном сочинении, призванном помочь детям изучать азбуку.

Вот два столба наискосок, А между ними – поясок. Ты эту букву знаешь? А? Перед тобою буква «А». А вот и буква «Д» сама На самоварных ножках. Эта буква широка И похожа на жука. Да при этом, точно жук, Издает жужжащий звук. То вниз, то вверх бежит перо, Рисуя букву «М», ― Как бы спускаешься в метро И вверх идешь затем.

И так далее, до самой последней буквы:

А эта буква оттого Считается последней, Что ты себя же самого Не ставишь в ряд передний.

Вот таким назиданием Маршак завершает свое путешествие. Это не единственная азбука в стихах, сочиненная Маршаком. Есть у него еще «Живые буквы» (Алик – авиатор, это значит – летчик: // алым самолетом режет облака. // Боря – барабанщик, Влас – водопроводчик, // Глеб – гранатометчик, меткая рука…). Или «Автобус № 26»:

Автобус номер двадцать шесть, Баран успел в автобус влезть, Верблюд вошел, и волк, и вол. Гиппопотам, пыхтя, вошел…

Стихотворные азбуки создавались многими поэтами. Среди них есть шуточные, хулиганские, ёрнические и даже абсолютно непристойные, сочиненные чаще всего неизвестными авторами. Я тоже когда-то сочинил нечто подобное. Показывать это нельзя по двум причинах: во-первых, это совершенно нецензурно, во-вторых, мне стыдно…

Вы можете предположить, что это слово отнесено мною к «главным» по каким-то личным мотивам. Нет, я не актер. И жена – не актриса, и дети… К «артистам» я себя еще могу с натяжкой отнести. Поскольку «артист» – это человек, занятый искусством в широком смысле, так что хоть и с натяжкой, но то, что я порой делаю, можно считать относящимся к сфере искусства. Актер же понятие более узкое: это человек, играющий роли в театре и кино, на эстраде и т. п. Ну, еще и цирковые артисты всех жанров, включая дрессировщиков, – тоже актеры.

Слово это могло бы оставаться на развлекательно-второстепенной периферии моей жизни, если бы не политическая пропаганда. Политики этих «артистов» суют во все дыры, от них никак не спрячешься – я имею в виду пользование телевизором. Те счастливые мудрецы, кто телевизор не смотрит, они и про артистов, можно сказать, ничего не знают. А те, кто смотрит ТВ, будут бесконечно лицезреть их, и не только при исполнении каких-то ролей или рассказывании анекдотиков, но и при обсуждении самых сложных проблем общественного развития. Популярный артист может так повлиять на выборы очередного политического охламона, что ему за это деньги платят. Ну, еще и за то, чтобы он обсмеял и вывалял в грязи соперников продвигаемого политика или проклинаемую им политическую систему. Тут и собственную судьбу можно оболгать и дерьма похлебать: артисту за деньги ничего делать не стыдно! После этого он ощущает себя как знаток, мудрец, гуру и готов уже не по бумажке, а «от себя» объяснять всем смыл жизни.

После того как я легонько пнул актерскую братию, повинюсь, ведь у меня тоже есть любимые артисты. И сыгранные ими роли, созданные образы живут во мне. Хорошие артисты именно за это и пользуются искренней любовью народа и не торгуют ею на политическом рынке.

Хороший актер – драгоценность, большая редкость. Его воздействие на зрителей и слушателей сродни гипнозу. Он вроде бы делает то же самое, что мы все: говорит, двигается, улыбается и моргает… Но его «моргание» способно что-то в нас изменить, включить/выключить… Так что слава артистов, любовь к ним вполне заслуженно переживает их самих.

Аллах – на арабском языке то же самое, что Бог на русском. (см. Бог.) Иногда говорят, что «Аллах» происходит от «Аль Илях» – «тот, кому поклоняются, достойный поклонения», – но чаще указывают, что этимология слова до конца неясна.

В Коране слово Аллах используется 2697 раз. Кроме того, сказано: «Воистину, у Аллаха девяносто девять имён, сто минус один. Каждый, кто запомнит их, зайдёт в рай». Имена Аллаха – это описание его различных свойств и качеств: Милостивый, Всеблагодетельный, Милосердный, Сострадательный Пречистый, Дарующий мир и благополучие, Миротворец, Исключительный, Превосходящий, Размеряющий и т. д.

Особым статусом пользуется фраза, с которой начинаются все суры Корана (кроме девятой) и с которой должны начинаться любые официальные документы и устные выступления: «Би-сми-Лля́хи-р-рахма́ни-р-рахи́м» – «Во имя Аллаха, Милостивого и Милосердного».

Широчайшую известность приобрело восклицание «Аллаху акбар» – «Аллах велик», хотя это лишь одно из трех восхвалений, которыми 33 раза завершается молитва. Два других: «Субхана л-Лах» – слава Аллаху, Аль-хамду ли-ль-Лях – «хвала Аллаху».

Аллах – или шире – ислам – вовлечен в контекст русской культуры давно, и это неудивительно, поскольку мусульмане всегда жили бок о бок с русскими и являлись немаловажной частью России. Со времен Древней Руси контакты и взаимодействия с миром ислама были тесными. Разумеется, не только мирными, торговыми, но и военными. (Одни только русско-турецкие войны чего стоят!) Но войны проходят, а культурный обмен, произошедший однажды, остается навсегда.

Гениальный цикл Пушкина «Подражание Корану» («…в пещере тайной, в день гоненья, // читал я сладостный Коран…») не только поэтический, но и этический образец отношения к исламу, к его приверженцам, к Корану и Пророку со стороны русского, православного человека:

Творцу молитесь; он могучий: Он правит ветром; в знойный день На небо насылает тучи; Дает земле древесну сень. Он милосерд: он Магомету Открыл сияющий Коран, Да притечем и мы ко свету, И да падет с очей туман!

Пушкин написал стихотворение «Олегов щит», про то как князь Олег «пригвоздил свой щит булатный на цареградских воротах». А Тютчев в своем одноименном «Олеговом щите» писал как бы от чужого имени:

Аллах! Пролей на нас Твой свет! Краса и сила правоверных! Гроза гяуров лицемерных! Пророк твой – Магомет!.. О наша крепость и оплот! Великий Бог! Веди нас ныне, Как некогда Ты вёл в пустыне Свой избранный народ! Глухая полночь! Всё молчит! Вдруг… из-за туч луна блеснула ― И над воротами Стамбула Олегов озарила щит!

Ислам в русской поэзии – обширная тема. В этой связи надо вспомнить и Лермонтова, и Гоголя, и Тютчева, и Толстого, и Бунина и многих других. Вот, например, что писал Иван Бунин в 1903 году в одном из стихотворений своего исламского цикла – «Зеленый стяг»:

И не ты ли царишь над Востоком доныне? Развернися, восстань ― И восстанет Ислам, как самумы пустыни, На священную брань! Проклят тот, кто велений Корана не слышит. Проклят тот, кто угас Для молитвы и битв, – кто для жизни не дышит, Как бесплодный Геджас. Ангел смерти сойдет в гробовые пещеры, ― Ангел смерти сквозь тьму Вопрошает у мертвых их Символы веры: Что мы скажем ему?

Не проводя никаких политических параллелей с днем сегодняшним, отметим, что проникновение в глубины исламской мудрости со стороны русских писателей было глубоким, бережным, искренним, уважительным. И это отношение сохранилось – но только у подлинно русских писателей, а не вообще у всех, кто использует русский язык для изложения своих взглядов, – и сейчас, несмотря на массированную антиисламскую пропаганду.

А во времена былые виртуозный Николай Гумилев писал:

В ночном кафе мы молча пили кьянти, Когда вошел, спросивши шерри-бренди, Высокий и седеющий эффенди, Враг злейший христиан на всем Леванте. И я ему заметил: «Перестаньте, Мой друг, презрительного корчить денди В тот час, когда, быть может, по легенде, В зеленый сумрак входит Дамаянти»…

Стихотворение Гумилева называется «Ислам». А Дамаянти – «из другой оперы»… Дамаянти – прекрасная и верная супруга, воспетая в Махабхарате в ставшем популярным и в Европе эпизоде «Наль и Дамаянти», ставшем символом верности супруги. Но это никакого отношения к исламу не имеет, это – индуизм… Зато – полнозвучная рифма: Леванте – Дамаянти. Но не только рифма, но и повод для гнева этого эфенди:

Но он, ногою топнув, крикнул: «Бабы! Вы знаете ль, что черный камень Кабы Поддельным признан был на той неделе?» Потом вздохнул, задумавшись глубоко, И прошептал с печалью: «Мыши съели Три волоска из бороды Пророка».

Я не буду вспоминать переводы исламской прозы и поэзии на русский язык – просто в силу ее огромности. «Восточных» поэтов в России и особенно в СССР переводили и издавали массовыми тиражами, и все это становилось частью русской культуры, оказывало свое влияние на ее развитие. Для меня с самого раннего детства мир образов «Востока» стал близким благодаря сказкам. В СССР издавали много сказок разных народов, в том числе народов исламской культуры. Это и «Тысяча и одна ночь», и «Туркменские», «Таджикские», «Узбекские» и многие другие сказки, с которыми в сознание входили и персонажи, типа Ходжи Насреддина, Ярты-Гулока, Безбородого Обманщика, и особенности витиеватых речевых оборотов: «О свет души моей!», и восклицания-обращения к Аллаху, и мир темных сил, где властвует шайтан… И это не было тем пропагандистским «восточным колоритом», который высмеивали Ильф и Петров: «Цветет урюк под грохот дней, дрожит зарей кишлак, а сред аулов и полей идет гулять ишак», а естественное и доброжелательное формирование сложного синтетического мира русской-советской культуры, сотканной из культур разных народов.

Красотку шейх корил: «Пьяна совсем, Сегодня этим бредишь, завтра – тем…» – «Я такова, – сказала, – ты таков ли, Каким желаешь показаться всем?»

Это Омар Хайям (пер. Ц. Бану). А при чем тут ислам? – спросит читатель, если вспомнит, с чего и о чем я начал. Смущенно соглашусь: может, и ни при чём… Это Хайям увел меня в сторону. А он – мусульманин. Переводчица – Цецилия Бенциановна Бану, возможно, сама мусульманкой и не была. Но вот ее супруг – классик таджикской литературы Абулькасим Ахмедзаде Лахути – мусульманин.

Вернусь, однако, к Аллаху. В исламской литературе есть удивительно глубокие слова о Создателе. Меня к ним тянет, я нахожу в них высокое наслаждение и метафизическое переживание. Вот некоторые из мудростей ислама.

Всевышний Аллах не является каким-либо материальным телом, имеющим форму, величину и занимающим место в пространстве. Он не состоит из каких-либо частей или частиц. То есть Творец не похож ни на одно из Своих творений. К Аллаху неприменимы пространственные и временные ограничения.

По отношению к Аллаху нельзя пользоваться такими пространственными ориентирами, как верх, низ, правая и левая стороны, перед, назад и т. д. Бессмыслен вопрос «где Аллах?», ибо само слово «где» указывает на какое-то определенное место в пространстве, что противоречит Сущности Всевышнего.

Всевышнему Аллаху не присущи ни динамика, ни статика, Аллах чист от этих и других несовершенных качеств, уподобляющих Всевышнего Его созданиям и не достойных Его. Кто бы и в каком бы образе ни пытался представить Аллаха, Он абсолютно не похож на этот образ. Он един в сущности, в качествах и в делах.

Аллах не подвергается временным изменениям, то есть Он не становится молодым, старым, для Него нет ни ночи, ни дня, ни зимы, ни лета, ни осени, ни весны. Аллах обладает всеми прекрасными качествами и чист от всяких недостатков. Истинно верующие, праведные люди увидят Его в Раю, что является для них самым большим даром от Всевышнего Аллаха. Но каким образом Аллаха можно будет созерцать, мы не сможем понять на этом свете, ибо наш разум, как и все другие качества, создан и ограничен.

Происхождение слова связывают с греческим «адамас», что означает «несокрушимый», и произошедшим от него арабским «алмас». В русский язык слово «алмаз» пришло от Афанасия Никитина, употребившего его в своем «Хождении за три моря» при описании индийских диковинок. Индия долгое время для всего мира была источником алмазов. Самое старое месторождение в мире – Голконда – находится в Индии.

Алмаз в обыденном сознании синоним и символ самого твердого материала. А вот бриллиант, то есть ограненный алмаз, несет уже совсем иные смыслы и образы: красоты, богатства, магического воздействия и – смерти! Да, смерти. Потому что ради обладания бриллиантами люди шли и продолжат идти на смерть, на войны и на убийства. О бриллиантах мы поговорим в статье «Бриллиант». А здесь – про алмазы.

Начнем с того, что алмаз – не самый твердый материал. Есть по крайней мере два материала тверже алмаза. Это лонсдейлит, он на 58 % тверже алмаза, и фуллерит – в два раза тверже. Фуллерит на сегодняшний день – самый твердый из известных науке материалов. Все они – и алмаз, и лонсдейлит, и фуллерит – являются модификациями углерода. Отличаются друг от друга они тем, что атомы углерода, упаковываясь в кристаллическую решетку, укладываются по различным схемам.

Геологический возраст алмазов от 100 млн до 2,5 млрд лет. Указать время, когда люди обратили внимание на алмазы и стали ими пользоваться, трудно. Лучше известна история бриллиантов, особенно знаменитых бриллиантов, но об этом расскажем в статье про бриллианты.

Хорошо известно, когда был найден первый в России алмаз. Это случилось 4 июля 1829 года на Урале. На Крестовоздвиженском золотом прииске четырнадцатилетний крепостной Павел Попов нашёл кристалл весом в полкарата, промывая золото в шлиховом лотке. Он привёл участников экспедиции, а среди них был знаменитый немецкий учёный Александр фон Гумбольдт, на то место, где он нашёл первый алмаз (сейчас это место называется Алмазный ключик – по одноимённому источнику), и там было найдено ещё два небольших кристалла. За это Павел получил вольную. Впоследствии за 28 лет поисков в этих местах был найден только 131 алмаз общим весом в 60 карат.

Другая судьба ожидала сибирские алмазы, но «успех» тоже пришел не сразу. Первый алмаз в Сибири был найден в 1897 году, а следующий – лишь в 1948-м! И только после того, как 21 августа 1954 года геолог Лариса Попугаева нашла первое крупное месторождение – кимберлитовую трубку, названную «Зарница», за которой последовали «Мир» и «Удачная», началась промышленная добыча алмазов в СССР.

В 1958 году журналист «Комсомольской правды» Валерий Осипов написал очерк об открытии сибирских алмазов. Через год по мотивам его очерка был написан сценарий художественного фильма «Неотправленное письмо». В аннотации фильма сказано: «После долгой, напряженной работы, когда все запасы продовольствия были уже на исходе, наступали первые осенние холода и не оставалось никаких надежд, были найдены наконец алмазы. Но утром разметался по тайге пожар и отрезал геологам путь к лодкам с продовольствием и снаряжением. Их было четверо в пылающей тайге. И геологам надо было не только спасти друг друга, но и передать знания о найденных алмазах на Большую землю…»

Съемочная группа состояла из будущих звезд советского кино: режиссер – Михаил Калатозов, соавтор сценария – Виктор Розов, исполнители главных ролей – Иннокентий Смоктуновский, Василий Ливанов, Евгений Урбанский, Татьяна Самойлова. Сюжет фильма был выстроен предельно драматично, даже трагично. Съемки проходили в тайге, на морозе минус сорок, актерам приходилось плавать в ледяной воде и мерзнуть… и даже озвучивать фильм – на ветру. В ходе съемок Смоктуновский получил сотрясение мозга, Ливанов заболел и его голос охрип на всю жизнь. Но все остались живы – в отличие от персонажей, которых они играли.

Фильм произвел большое впечатление не только на современников, но и – спустя почти сорок лет – на великого американского режиссера Френсиса Форда Копполу, посчитавшего это фильм великим, в связи с чем он профинансировал реставрацию и прокат фильма в США в 1995 году.

Сейчас алмазов в России очень много. Недавно – в сентябре 2012 года – рассекретили сведения о крупнейшем в мире месторождении алмазов, расположенном на границе Красноярского края и Якутии. Как утверждают, это месторождение содержит триллионы карат.

Россия находится на втором после Ботсваны месте в мире по продаже необработанных алмазов. По оценке компании «Де Бирс», в 2004 году добыча алмазов (в стоимостном выражении) составила в Ботсване 2,9 млрд долл., в России – 2 млрд долл.

Напоследок о самых крупных природных алмазах. Начнем, как это делается в развлекательных журнальчиках, с конца списка, отобрав для него пять самых крупных алмазов.

На пятом месте – алмаз, названный по имени реки в Западной Африке, вблизи которой он был найден в 1945 году: «Река Уойе». Его изначальная каратная масса составляла 770 карат (154 г). Его разрезали и сделали 30 бриллиантов, вес самого большого из которых составил 31,35 карат.

На четвертом – «Великий Могол», добытый в 1650 году в Индии. Его масса 787 карат. В бриллиант весом 279 карат его превратил венецианец Гортензио Боргис. Последним владельцем бриллианта был повелитель Ирана Надир-шах, убитый в 1747 году. После этого бриллиант исчез навсегда. Предполагают, что он мог быть распилен и из него изготовили знаменитый «Кохинур» или «Орлов».

На третьем месте – «Звезда Сьерра-Леоне» найденный в 1972 году. Его масса была 969,8 карата, первый бриллиант, из него изготовленный, имел вес 143,2 карата. Однако из-за внутреннего дефекта было принято решение разбить его на 17 более мелких камней, самым крупным из которых стал бриллиант в 53,96 карата.

На втором месте – алмаз «Эксельсиор», найденный в 1983 в Южной Африке. Его масса составила 971,75 карата. Камень обладал уникальным голубоватым оттенком и обладал исключительно высокими характеристиками, из «Эксельсиора» изготовили 21 бриллиант, вес самого большого из которых составил 70 карат.

На первом месте – «Куллинан», подлинный гигант, превосходящий «Эксельсиор» более чем в три раза. Этот самый крупный алмаз в мире был найден в 1905 году и поразил весь мир своей величиной. Его масса составляла 3106,75 карата (621,35 грамма), а размер – 10 х 10 х 10 см. Название он получил в честь владельца рудника Томаса Куллинана. Камень был подарен английскому императору Эдуарду VII. Из «Куллинана» изготовили 9 крупных и 96 мелких бриллиантов, причем самый крупный, «Большая звезда Африки» (или «Куллинан I»), вмонтирован в скипетр короля, а второй («Куллинан II») – украшает корону английских королей.

Алкоголь – штука важная, с какой стороны ни подходи. И как приятный соблазн, и как мировое зло… Интересно, что это одно из самых «международных» слов: практически на всех языках звучит одинаково. Интересно также, что пришло это слово во все языки из арабского – вот уж совсем не тот мир, где винопитию придают большое значение. Однако происходит слово именно от арабского аль-кохль, что означает сурьма. Но не тот химический элемент сурьма (Sb – Стибиум), который стоит в таблице Менделеева под номером 15, а либо его сернистые соединения, либо вовсе сернистый свинец – вещества, использовавшиеся с глубокой древности для косметических целей – подкрашивания бровей, ресниц и глаз. В русском языке даже глагол такой, хоть и устаревший, есть: «сурьмить». «Насурьмила брови» – значит, подкрасила брови, причем не обязательно именно сурьмой.

Как и почему арабская порошковая сурьма стала обозначать спиртовое соединение, я не знаю. Возможно, среди множества способов перегонки, получения спиртов как-то использовалась и сурьма. Как бы то ни было, но арабское слово «аль-кохль» стало, видимо, голландским и/или немецким, обозначающим то, что им и теперь обозначают: широкий класс напитков, содержащих спирт: вино, пиво, брагу, водку, коньяк, виски, ром и так далее почти до бесконечности. Все народы мира так или иначе производят продукты брожения. Даже невинные папуасы разных пальмовых островов знают, что кокосовый орех, закопанный в песок в теплом месте (а другого-то у них и нет), через некоторое время преобразует свое кокосовое молоко в алкогольный напиток: оно забродит и перебродит, выделяя спирт. Так что попытка приписать русским особую тягу к спиртному, основывая это на сказке то ли летописца Нестора, то ли кого-то другого («…веселие Руси есть пити, не можем без того быти» – или нечто подобное), есть либо порочащий вымысел, либо мания величия, смотря по тому, от кого исходит и кем воспринимается этот тезис. У всех без исключения народов мира «веселие есть пити», ни особых заслуг, ни особого порока у русских в этой связи нет и никогда не было. Сказать по правде, у русских – в отличие от огромного большинства народов – даже своего национального алкогольного напитка нет. «Как?!! – возмутится читатель. – А водка!!! Думай, что говоришь!» Я тоже раньше так думал, точнее, не думал, а некритически воспринимал расхожую болтовню. Изменил мой взгляд один очень знающий тему человек – Э. Т., автор книг о крепких спиртных напитках, сомелье, журналист, битломан… В общем, дело было так. На одном «корпоративчике» мы с ним не просто оказались за одним столом, но вскоре оказались теми двумя последними за этим столом, кто еще мог разговаривать друг с другом. Остальные уже уснули. А корабль – дело было на корабле, бороздившем Неву ввиду Петропавловской крепости и Зимнего дворца, – продолжал ходить туда-сюда, не выпуская никого на берег. Нам ничего не оставалось делать, как продолжать начатое… И когда мы достигли необходимой ступени просветления, Э. Т. объяснил мне, что национальным может считаться лишь тот напиток, который простой народ, например крестьянин, может делать и делает у себя дома. Француз или итальянец – вино, шотландец – самогон-виски, мексиканец – самогон-текилу и т. д. Водку в домашних условиях приготовить невозможно, для этого нужна ректификационная колонка, получение чистого спирта – это высокая технология. Так что простой домашний самогон мог бы стать национальным напитком, а водка – нет. Я как-то сразу согласился с таким подходом, и когда корабль все-таки пристал к ступеням Эрмитажа, я вернулся на сушу совершенно другим человеком. (Смех в зале.)

Тему алкоголя следовало бы раскрыть в следующих аспектах: алкоголь и традиционная культура – элемент ритуала, общения, пищевой продукт слабонаркотического действия; алкоголь и бюджет – во всех странах, где потребляют алкоголь, с помощью различных механизмов акцизных сборов заметно пополняют государственную казну. Ну и, конечно, не забыть о вреде пьянства, о пагубном влиянии алкоголя на здоровье, на психику и вообще на личность и процесс ее распада и деградации. Поскольку все эти темы уже раскрыты и продолжают раскрываться в сотнях или тысячах книг на всех языках мира, то мне незачем терять на это свое и ваше время.

На этом я прекращаю говорить об «алкоголе», но не закрываю тему алкогольных напитков, многие из которых станут вдохновенным поводом для моих воспоминаний и ассоциаций: вино, виски, коньяк, пиво…

Америка – серьезный претендент на одно из важнейших слов современности, что и говорить. Ясно, что я здесь под «Америкой» понимаю только США, а не то, что открыл Колумб, не два континента со своими странами.

Когда Америка «вошла в мою жизнь»? Могу сказать довольно точно: в 1956 году, когда появились первые номера журнала «Америка». Самый первый я не видел, а вот начиная со второго оказался приобщен. Несколько номеров в течение года мой отец приносил домой, и они впоследствии так и оставались частью семейной библиотеки. А потом он решительно и навсегда отказался получать этот журнал как «пропагандистский». Разумеется, журнал таким и был, для этого и задумывался. Получить к нему доступ могли только избранные: начальники достаточно высокого уровня и, соответственно, члены их семей.

Вспомню мой первый (по порядковому номеру издания – второй) журнал «Америка». Жаль, что его сейчас нет перед глазами, но детская память крепка. На обложке – цветная фотография Центрального парка в Нью-Йорке, а на последней – какой-то танцор (тоже цветное фото) в прыжке. Содержание статей меня мало интересовало, я разглядывал картинки. Много черно-белых фотографий из жизни фермеров: быки, коровы, сельхозорудия, трактора… Помню также статью о каком-то человеке с необычайно острым слухом, он выпускал грампластинки. Помню страшные картинки про операцию на открытом сердце, но больше всего запомнилась статья про Уолта Диснея с цветными картинками. Кто это такой и что такое его мультфильмы, я понятия не имел. Нарисованные Микки Маус, Утенок Дональд, Пес (то ли Плуто, то ли Гуфи), Белоснежка и все прочие не вызывали у меня никаких ассоциаций. Да и сами по себе совершенно не понравились: уроды какие-то. На развороте была раскадровка мультика «Петя и волк» – тоже сплошь из уродов. Но разглядывать было интересно. Особенно фото, на котором художник, рисующий оскал волка, срисовывает его, глядя в зеркало на собственный оскал.

Потом были и другие номера, среди которых самым запоминающимся был тот, где напечатали подборку цветных фото «Джаз в красках» со знаменитой фотографией Луи Армстронга с трубой и выпученными глазами. Кто он такой, я тогда не знал и ни одного звука из его творчества не слышал. Но картинка была замечательная, за ней отчаянно охотились любители джаза всей страны.

Важно если не понять, то хотя бы зафиксировать тот факт, что в сознании советских людей сформировано много разных Америк, хотя воздействующее информационно-пропагандистское поле было примерно одинаковым для всех. Но отношение к Америке получалось разным у разных людей, и это было одной из линий раскола общественного сознания. Не слишком важным, но расколом.

Один из парадоксов состоял в том, что власть стремилась обнажить негативные стороны жизни и качества Америки как страны и как политической системы, а в сознании многих это каким-то образом превращалось или в прямое, хотя и скрытное поклонение, или хотя бы в молчаливо-суровое осознание ее фактических или мнимых преимуществ. Людей, которые там побывали и могли судить по собственным впечатлениям, было немного. Поэтому любые не откровенно-пропагандистские материалы пользовались огромным успехом. Так, книга «Деловая Америка», написанная заместителем министра внешней торговли СССР Николаем Смеляковым, была очень популярным чтением. Или серия репортажей «Земля за океаном» в «Комсомольской правде», написанных журналистами В. Песковым и Б. Стрельниковым. Не теряли своей популярности и довоенные «Одноэтажная Америка» Ильфа и Петрова и даже вполне агрессивный «Город желтого дьявола» Максима Горького. Об Америке хотелось знать побольше, ее хотелось увидеть.

Оглядываясь назад, начинаешь понимать, что в позднесоветское, «предперестроечное» время власть просто-таки нещадно пиарила Америку. Один за другим шли фильмы, в которых формально американские порядки как бы порицались, но при этом формировались симпатии к Америке и ее демократии. Можно назвать такие фильмы, как «Вся королевская рать», «Рафферти», «Богач, бедняк» и др. А по поводу фильма «Последний довод королей» есть и вовсе примечательные факты. Создание картины курировал Генеральный секретарь ЦК КПСС Юрий Андропов. Фильм был снят в 1983 году и выпущен на экраны в начале февраля 1984 года. «Наверное, в СССР что-то происходит новое, если делают такие фильмы», – сказал президент США Рональд Рейган.

«Америка» – сущность многомерная. Самое, быть может, привлекательное ее измерение – географическое. Природа Америки разнообразна и величественна: Ниагарский водопад, Большой каньон, секвойи, гейзеры в Йеллоустонском парке, Миссисипи, горы, леса, озера, долины…

Но есть у Америки и другой «магнит»: ее техническое, технологическое развитие. Меняются технологические уклады, от эпохи машин и механизмов мы перешли к эпохе Интернета, а лидерство Америки продолжает оставаться неоспоримым. Но магнит – напомню – такая штука, которая не только притягивает, но и отталкивает: у технического прогресса есть и свои негативные стороны.

Есть у Америки и третий «магнит» – устройство общества. Первое, что говорят про Америку, что это «страна равных возможностей». И верно: коридор возможностей для каждого человека тут, видимо, самый широкий и самый высокий. Эти возможности никак нельзя назвать «равными» – как это настойчиво вдалбливает политическая самореклама, – но они все равно велики для каждого. Ясно, что у сыновей Рокфеллера или Билла Гейтса возможностей больше и стартовые условия лучше, чем у сына малограмотного нищего беженца из африканской страны. Но они действительно имеются как потенция, а иногда и могут быть предъявлены в виде состоявшейся судьбы. Кто-то считает Америку в целом страной справедливости, а кто-то – нет. Если все ваши личные устремления и привязанности, ваши оценки и суждения находятся в гармонии с теми «правилами игры, которые установлены в американском обществе, то вы ощущаете это общество как «справедливое». Если вы стремитесь к тому, что этими «правилами игры осуждается или запрещается – например, коммунистическая идеология, – то вы почувствуете себя ущемленным и страна вам не покажется «справедливой». И дело далеко не ограничивается коммунистической идеологией: масштабы, глубина и всесторонность разного рода ограничений и неотвратимое промывание мозгов велики настолько, что многие сейчас говорят об американском тоталитаризме.

Что для меня – как для русского, гражданина и патриота России – самое, быть может, неприятное в Америке? Думаю, то, что она основывает свою политическую стратегию – и внутреннюю и внешнюю – на образе России как врага. Я понимаю, что другого способа социального строительства не придумали: все социумы консолидируются, опираясь на образ врага, отталкиваясь от разного рода «зла», позволяющего осознать себя как «добро», борющееся за светлые идеалы. Более того, я вижу, как Россия, отказавшись в последние десятилетия от образа внешнего врага, распадается, диссоциирует, не может обрести своей идентичности. Так что «умом понимаю», зачем Америке Россия в качестве «империи зла», но ум – одно, а сердце – другое. Злобная ненависть к России и русским, довольно часто истекающая из Америки, как минимум, неприятна.

Когда я начинал писать эту книгу, Америка была для меня страной, в которой сам я никогда не был. Прошли годы, и я там побывал, причем не один раз. Теперь это доступно всем: купи билет да лети. От этой доступности и открытости Америка стала нам ближе, понятнее. Не скажу, что Америка (в восприятии) стала «лучше». Но не скажу – и «хуже». Просто стало понятно не в теоретическом плане, а в собственных ощущениях, что в этой стране более привлекательное, чем у нас, а что – менее. Но на этом банальном наблюдении точку я не поставлю. Потому что Америка – это не просто страна со своими особенностями, это модель мироустройства. Модель, в этой стране в основном и созданная, хотя корни ее в Европе, а плоды и ветви простираются на весь мир. Эта модель переживает сейчас очередной кризис, некоторые говорят, что даже приближается ее конец. Может, и так, но по моим ощущения – вряд ли… Как бы то ни было, конец модели не означает конец страны: так Октябрьская революция в России не была концом страны, хотя и была концом одной, началом другой социально-политической модели. Чем станет Америка через десяток-другой лет, не знает никто. Но я верю в социально-политический инстинкт американцев, который позволит им преодолеть возникшие проблемы, сломать, если надо, отжившую систему и не только придумать, но и построить новый мир. Хотелось бы, чтобы он был в некоторых аспектах более привлекательным…

См. также Болезнь. Слово, конечно, важное… Крепкая ангина может не просто испортить две-три недели жизни – она может оставить неизгладимый след в организме, который аукнется лет через 10–20 – 30 сердечными болезнями… Что означает это слово, от чего оно произошло? Оказывается, все очень просто: от латинского «ango» – сжимаю, сдавливаю. Действительно, когда болят и распухают миндалины, когда трудно глотать ощущается сдавленность гортани. Сейчас это слово – ангина – из официальной медицины ушло. Заболевание называют чаще всего «острый тонзиллит». Но в быту, особенно среди людей пожилых, оно еще в ходу. Впрочем, чаще в виде воспоминаний о своих детских болезнях и о применяемых тогда методах лечения и лекарствах. Полоскали горло содой и фурацилином, миндалины – их тогда чаще называли гланды – смазывали люголем, а из таблеток в ходу были стрептоцид – не только белый, но и красный, – сульфадимезин, аспирин… Еще пили горький до ужаса хлористый кальций…

Теперь много новых и весьма действенных лекарств. Но старый рецепт мощного средства, о котором мне рассказали когда-то суровые профессиональные спортсмены, напомню. Одна чайная ложка соли, одна чайная ложка соды и пять капель йода на стакан теплой воды. Этим полоскать горло как можно чаще в течение одного-двух дней. Очень противная на вкус штука, но помогает.

Говоря о «картине мира», надо несколько расширить круг образов и понятий, близких к слову «ангина». Я бы в этой связи «окружил» ангину всеми прочими недомоганиями, которые часто называют обобщенно: ОРВИ (острые респираторно-вирусные инфекции), ОРЗ (острое респираторное заболевание, на бытовом языке – «простуда», «кашель», «горло болит»), а также грипп, насморк, гайморит, трахеит, бронхит и т. д. В общем, весь тот перечень болезней, которые нас с регулярностью посещают. Ясно, что с медицинской точки зрения это разные болезни и лечить их надо по-разному. Но в «картине мира» они вполне могут соседствовать.

Необходима преамбула – в духе той, что написана в эссе «Абрикос»: надо объяснить сделанный выбор слова. Да не просто «слова», а названия целого народа! Из оглавления следует, что в словарь попали только армяне, евреи, русские и немцы. И это при том, что я описываю «картину мира». Куда, спросит читатель, подевались остальные не менее достойные народы? Где братские народы СССР: азербайджанцы, белорусы, грузины, казахи, киргизы, латыши, литовцы, молдаване, узбеки, украинцы, таджики, туркмены и еще много десятков других? С чего это вдруг именно армяне из великого множества наций и народностей стали так для меня и моей книги важны? Естественное предположение, что я – армянин хоть на какую-то долю крови, неверно. Не было в роду армян. И в роду жены не было армян. И не жил я никогда в Армении, и лишь совсем недавно впервые побывал там как турист.

Объяснение у меня политически незрелое, похожее на оправдания в связи с «абрикосом»: начал книгу писать с буквы «А» и про армян в голове уже была забавная история (я ее далее расскажу, хотя кто-то справедливо скажет, что она не про армян, а про азербайджанцев).

По правде сказать, знакомых армян у меня по жизни было и есть совсем немного. Азербайджанцев – еще меньше, грузин – почти не было… Но это не оправдание, тем более что украинцев и особенно молдаван среди друзей у меня было и есть не просто много, а очень много. А эссе про них я не написал. И не напишу: для целей книги мне нужно несколько примеров, несколько объектов моего анализа разных народов, проживающих со мной в России бок о бок, являющихся не только согражданами, но и субъектами русской культуры, сохраняющими при этом и свою национальную идентичность. Я при этом не этнолог, и мой жизненный опыт ограничен. Объем книги тоже ограничен, так что, что написал, то написал. А об остальных народах упомяну с чувством искреннего почтения.

Итак, армяне. Что совершенно определенно, так это то, что я отношусь к ним с симпатией и уважением. Даже после того, как однажды бригада армян, ремонтировавшая мне квартиру, крепко меня подвела, а напоследок еще и обворовала, я не изменил своей странной внутренней симпатии к этому народу. Мне интересно самому как-то понять эту привязанность…

Быть может, мне симпатично в них то, что они упорно ткут нить своей армяноцентричной истории, уводя ее в седую древность? Или то, как отдельные армяне веками не просто сосуществуют с русскими, а являются мощной частью большой русской культуры, становясь бок о бок с русскими во время войн, вливаясь в русскую культуру, науку? Все это так, но то же самое я вижу и среди остальных «народов СССР». А уж на уровне личного опыта таких «представителей народов СССР», ставших частью русской культуры, я встретил куда больше, чем армян.

Все-таки симпатия – штука иррациональная… И это надо просто принять как данность. Можно же просто любить свою симпатию – не объект симпатии, а само чувство, которое внутри меня, – как нечто для меня ценное, дорогое, полезное, в конце концов? А вот с антипатией так поступать не надо. Антипатия, вероятно, тоже бывает иррациональна. Но просто принять ее и не беспокоиться – неверно. Потому что она разрушает покой, она вредна. Стало быть, с природой антипатии надо попробовать разобраться, попытаться перевести ее из иррациональной, немотивированной эмоции в рациональную причинно-следственную связь. И тогда не она будет властвовать над вами, а вы над ней. Вы уже не просто будете испытывать негативные эмоции по отношению к чему-то или кому-то, а ясно понимать, за что и почему вам это (человек, люди, целые народы) несимпатичны.

(Вот вам и армяне – как повод для самоанализа… Вроде не в них дело, но размышления привели к полезным умозаключениям.)

Книги пишутся долго, и эта – не исключение. Когда я начинал писать эссе об армянах, я еще ни разу не побывал в Армении. Прошло время, и вот в январе 2018-го я почти неделю провел там. Многое удалось посмотреть. Кроме Еревана – Гарни, Гегард, Эчмиадзин, Звартноц, Хор Вирап, Нораванк, Севанаванк… Это названия древних монастырей Армении. И многое другое: горы, долины, ущелья, реки, селенья… Разглядывал армян, слушал… Ел армянскую еду, пил армянское вино. И коньяк, конечно.

Если раньше я испытывал симпатию к армянам, то теперь – и к Армении. Она – симпатия – возникла не на ровном месте. Много-много лет тому назад я, будучи еще юношей – купил в магазине книгу незнакомого автора – Геворга Эмина. Книга называлась «Семь песен об Армении». Прочитал взахлеб и, возможно, уже тогда начал складываться некий позитивный образ. К тому же дома была роскошно изданная книга (ею, кажется, наградили старшего брата в школе) «Давид Сасунский» – ее я взахлеб не читал, но полистывал и что-то в памяти отложилось. Свою роль сыграл и Андрей Битов с его «Уроками Армении». В общем, как-то Армения проникала в сердце советского русского, живущего в Молдавии… А музыка: Арам Хачатурян и Арно Бабаджанян! Не говоря о таких (забытых уже), как Жак Татлян и Жан Дувалян. Или совсем не позабытые Павел Лисициан и Гоар Гаспарян. Остановлюсь: перечень имен может быть продолжен, но любой читатель неармянин будет параллельно складывать ряд из не менее знаменитых и великих имен, представляющих «его народ». И мысленно спросит: «А почему про мой народ не написал, а про армян написал?»

Почему из многих видов искусств и профессий я выделяю как «главное» слово именно архитектуру? Не потому ли, что она суть синтез многих знаний и умений? Не потому ли, что семью чудесами света названы именно архитектурные сооружения, а не природные объекты, каковыми по праву могли бы считаться великие горы и водопады, могучие реки, вулканы и гейзеры? Не от того ли, что почти весь мировой туризм вращается вокруг и во имя посещения и осмотра памятников архитектуры? Нет, не по этим причинам, хотя любой одной из них хватило бы, чтобы архитектура была упомянута в сколь угодно коротком перечне дел человеческих. А потому, что мы, горожане особенно, живем не в пространстве, созданном природой, Богом, а в архитектурной среде. Мы редко, в виде награды и отдохновения, либо в виде приключения или нарочитого исследования, позволяем себе оказаться в естественной, нетронутой человеком природе. А большую часть жизни мы окружены «архитектурой» и находимся «внутри архитектуры». Именно архитектура, её качество, её стиль, её техническое наполнение и исполнение определяют наше настроение и наши привычки, наше здоровье и образ действий.

Архитектура вседовлеюща. Звучное, значительное слово: вседовлеюща. Предполагаю, что смысл этого редкого для наших дней словечка во всей своей полноте может не быть призван воображением читателя. Довлеть – означает быть достаточным для кого-нибудь или чего-нибудь, удовлетворять. Довлеть себе – означает не зависеть ни от чего, иметь самодовлеющее значение. «Архитектура вседовлеюща» – означает, что она обладает ценностной полнотой сама по себе, а не только как нечто, нужное как инструмент, как средство достижения чего-либо. Созвучие со словом «давление» современного читателя может сбить с толку. А современных авторов уже давно сбило. В нынешних текстах часто можно встретить, например, такое словоупотребление – «вопреки всем довлеющим над нами законам». Или «вседовлеющее чувство», «вседовлеющее влияние», «вседовлеющая идеология и религия», имея в виду всеохватность, неотвратимость и т. п. «Довлеть» никакого отношения к «давить», «подавлять» не имеет. Но вернусь к архитектуре.

«Архи-тектор» означает «главный строитель», если перевести это слово с исходного греческого языка. Многие века архитектор «довлел себе», то есть был одновременно и специалистом во всех инженерно-строительных специальностях: расчет всех конструкций, водоснабжение и водоотвод, технология всего процесса сооружения здания и прочее. Хороший современный архитектор и сейчас владеет всеми аспектами строительства, но привлекает специалистов по отдельным элементам. Проект строительства здания состоит из многих разделов, включающих в себя и проектирование всех коммуникаций, и организацию территории, и планировочное решение всех помещений и, конечно, внешний облик здания, его фасады. Именно эту часть проекта мы обычно и воспринимаем как архитектуру.

Архитектура с древнейших времен выполняла две важнейшие задачи: обеспечивать заданные функции и отвечать необходимым эстетическим требованиям. Крепостные сооружения должны быть препятствием для врагов, пытающихся в них проникнуть, и одновременно наводить на них страх своей мощью, пробуждать во врагах неуверенность в своих силах. Жилище должно быть удобным и привлекательным. Даже совершенно утилитарные сооружения – мосты или мельницы, например, – тоже создавались как объекты, радующие глаз. Так что формула, объединяющая три важнейших качества архитектуры: «польза – прочность – красота» имеет очень давнюю историю.

Самым древним сооружением в мире считается…

Пришлось поставить многоточие, потому что на сей счет имеются разные сведения. И не только потому, что в одних речь идет о зданиях, а в других – о любых рукотворных сооружениях, включая могильники и т. п. Но и потому, что… Снова многоточие, поскольку причин, по которым пишут разное, много. Есть нормальные научные разногласия по поводу датировок, а есть и политические мотивы: народам и их правителям хочется вести свою историю от самых древних артефактов. Ну и коммерческий мотив тоже никуда не деть: чем древнее объект – тем больше любопытных туристов, тем выше доходы у местных жителей.

Покопавшись в литературе, я составил список наиболее древних сооружений, который, быть может, будет опровергнут быстрее, чем я закончу писать эту книгу, потому что и обнаружение новых сооружений, и уточнение датировок продолжается. Сооружения перечислены – для сохранения интриги – в обратной последовательности.

1. Храм-алтарь Монте Д’Аккоди или Сардинский зиккурат (Monte d’Accoddi), Италия, Сардиния. Возраст 6 тыс. лет.

2. Курган Сен-Мишель (Saint-Michel tumulus), Франция. Возраст 6,5 тыс. лет.

3. Курган Бугон или Бугонский некрополь (Tumulus of Bougon), Франция. Возраст 6,8 тыс. лет.

4. Курган Барненес (Barnenez Tumulus, Barnenez Mound), Франция. Возраст около 6,5 тыс. лет.

5. Йонагуни (Yonaguni Monument) – подводная пирамида, Япония, Окинава. Возраст 10 тыс. лет.

6. Гёбекли-Тепе (Göbekli Tepe) – храмовый комплекс, Турция. Возраст 12 тыс. лет.

В список включены все известные сооружения, возраст которых оценивается в 6 и более тысяч лет. Сооружений, чей возраст от 4 до 6 тысяч лет, уже довольно много. Наиболее старые находятся в Шотландии (Нэп-оф-Хауар, Оркнейский архипелаг, о. Папа-Уэстрей – 5,7 тыс. лет), на Мальте (Джгантия, о. Гоцо – 5,7 тыс. лет), а также в Англии, Ирландии, Уэльсе… Чаще других называемые в путеводителях как самые старые сооружения на планете Нью-Грейдж в Ирландии и пирамида Джосера в Египте в этом списке выглядят совсем молодыми: 5 и 4,5 тысячи лет от роду.

Ну, а в России? Пожалуй, самыми старыми сооружениями у нас являются дольмены – мегалитические сооружения не вполне ясного предназначения. Их можно увидеть на Кубани и на Северном Кавказе, им около 4–5 тысяч лет. Самым старым зданием, принято считать храм Иоанна Предтечи в Керчи, в древнем Пантикапее. Он построен не позднее середины VIII века н. э.

В общем, ясно, что профессия архитектора не просто одна из древнейших, а быть может, и самая древняя. Смотря по тому, как определить, что такое профессия. Древние люди охотились, собирали плоды, выращивали детей – эти и многие другие навыки выживания можно не считать профессией. Профессия все-таки такой навык, которым овладевает человек, специально этому обученный и в таком качестве востребованный. Архитектор (строитель), несомненно, претендует на роль одного из древнейших профессионалов.

Мне в жизни повезло во многом. Одно из таких везений – мой старший брат Александр (у меня, впрочем, три старших брата). Он – архитектор. Разумеется, его роль в создании той части моей картины мира, в которой пребывает мировая архитектура и ее история, весьма существенна. И его рассказы, и его книги, альбомы, и его друзья – все вошло в мою жизнь и сделало ее существенно более прекрасной, нежели она протекала бы без этого. Я так или иначе время от времени соучаствовал, сопереживал даже в проектной работе, погружаясь в нее изнутри, и это тоже очень важно. Повезло мне и в том, что в глубоком детстве наш отец, прогуливая меня по улицам Ярославля, не просто обращал внимание на окружающие дома, но и рассказывал об их архитектуре. В дошкольном возрасте я уже знал о существовании коринфского, ионического и дорического ордеров, знал такие слова, как архитрав, фриз и карниз… Так что архитектура – как область знаний, культуры – является одной из важнейших частей моего внутреннего мира, моего мировоззрения.

Как-либо логично закончить эссе про архитектуру я не смогу, потому что мое эмоциональное отношение к миру архитектуры так насыщенно, так безгранично, что не останови я себя усилием воли – писал бы и писал, рассказывал бы и рассказывал: об архитектурных стилях, об архитекторах, о выдающихся постройках…

Но – нельзя: слов много, а я один.

Мы не смотрим на звезды! Мы перестали ими интересоваться. Даже если вспомним о них и поднимем взгляд к небесам, мы почти никогда их не увидим. Потому что живем в городах, где много света от фонарей, окон, витрин. Возникает световая завеса, которая вместе с пылью, испарениями и прочими помехами скрывает от нас звезды. Фраза «звездное небо над головой» воспринимается как некое идиоматическое выражение, как часть высказывания Иммануила Канта про «нравственный закон внутри нас». Мы напеваем слова песенки – «звездочка моя ясная», но в реальной жизни у нас не возникает подобного личного образа, ласкового сравнения любимой со звездочкой…

И, лишь оказавшись ночью в деревне, в горах, на берегу моря, мы вдруг вовлекаемся в этот прекрасный, таинственный, бесконечный мир космоса, звезд, планет. И пытаемся вспомнить хоть что-нибудь, пробуем опознать Большую Медведицу, отыскать Полярную звезду… Самые продвинутые могут опознать созвездие Ориона с пояском из трех звезд или Кассиопею, похожую на букву W… На что-то более сложное мы уже и не замахиваемся. Хотя память хранит множество названий созвездий: Близнецы, Возничий, Лира… А уж зодиакальные созвездия у всех в памяти: Телец, Рак, Рыбы, Скорпион, Лев и так далее – все 12 знаков зодиака теперь знает каждый. Но почти никто не умеет находить их на звездном небе.

Приведу один нелепый, как мне казалось, пример из собственной жизни. На военной кафедре университета, в котором я учился, в одном из учебных классов на стене висел плакат со стишком, зная который солдаты и офицеры могли найти Полярную звезду. Вот он:

На небе ковшик золотой, Зовут Медведицей большой. Секрет узнать, где Север, прост: По направлению крайних звезд, Где с ковшика ты воду пьешь, Дорожку прямо проведи. Как пять шагов по ней пройдешь, Так и Полярную найдешь. Стань прямо, на звезду гляди ― И Север будет впереди.

Тогда мне это казалось полным идиотизмом: мало того что и без стишка все это знают, но еще упоительнее было представить себе описанные в стишке действия в боевых условиях… Но как бы то ни было, а спустя полвека я этот стишок помню, «значит это кому-нибудь нужно»…

Можно, конечно, предположить, что в современном мире астрономия не так важна, как в древности, когда наблюдение за звездами было единственным способом определять время, находить путь на суше и на море. Сейчас все эти знания переплавлены в карты, часы, справочники. Можно подумать, что у большинства людей нет нужды, глядя на небо, различать хоть что-то, кроме светящихся безымянных звездочек да Луны. А это занятие – астрономию – оставить узкому кругу чудаковатых профессионалов: пусть смотрят, пусть наблюдают. И время от времени развлекают нас сообщениями об открытии новых звезд, планет, комет, астероидов, галактик…

На самом же деле астрономия, хоть и получила свое название от греческого άστήρ (aster), что значит «звезда», давно не ограничивается «подсчетом звезд», она развилась до науки обо всей Вселенной, изучающей не только звезды, но прочие объекты, их возникновение, строение, свойства. В астрономии сформировались самостоятельные научные направления: астрофизика, изучающая строение, физические свойства и химический состав небесных объектов; космогония занимающаяся происхождением и эволюцией небесных тел, в том числе и нашей Земли; космология, изучающая общие закономерности строения и развития Вселенной. Вопросы о происхождении и эволюции Вселенной вывели человеческий разум на самый высокий уровень размышлений о смысле бытия.

Но и «просто звезды», «просто Луна», продолжают свою работу: светят нам с небес, пробуждают эмоции, обостряют чувства… Я же продолжаю верить и надеяться на то, что жизнь моя – хоть бы и на закате – станет такой, что я смогу любоваться звездным небом, буду различать созвездия и с благодарностью вспоминать свою жизнь и всех тех, с кем встречался…

Хочу сперва уточнить, что именно является предметом астрофизики, какие направления науки к ней примыкают и что из всего этого я отношу к «главным» словам. Пересказывать астрофизику «в двух словах» я, разумеется, не буду. Но обозначить присутствие этого слова и этой области знаний в нашей картине мира мне представляется важным. Важно также напомнить, что астрофизика и физическая астрономия – разные науки или науки о разном. Физическая астрономия – наука о движении небесных тел, ее еще иногда называют небесной механикой.

Астрофизика же – наука о физических свойствах звезд и планет. Ее инструменты – спектральный анализ, фотометрия. Ее цель – изучение состава, строения небесных тел. Есть и так называемая теоретическая астрофизика, разделами которой, а также самостоятельными «науками» являются изучение межзвездной среды, физика черных дыр, есть, наконец, – космология (см. Космология), изучающая свойства и эволюцию Вселенной как целого. Космологии посвящена отдельная статья, потому что она погружается в фундаментальные мировоззренческие вопросы.

Астрофизика изучает спектры звезд, планет и межзвездной среды как в оптическом (видимом) диапазоне, так и во всех остальных участках электромагнитного излучения. Соответственно, существуют подразделы: радиоастрономия, оптическая, инфракрасная, ультрафиолетовая, рентгеновская астрономии и т. д.

Важнейшие результаты астрофизики состоят в определении химического состава и физических свойств небесных тел и межзвездной среды, выявлении и исследовании протекающих процессов. Это позволило создать теорию рождения и эволюции звезд, которую по своему значению сравнивают с теорией эволюции Дарвина. В основе современной Космологии (См.) лежат эти данные.

Атеизм – это очень серьёзно. Немало голов полетело из-за споров на атеистические темы. И продолжает лететь, и будет лететь… Атеизм возник позже, чем религия. Не надо при этом отождествлять дорелигиозную эпоху, стадию развития архантропа, древнего человека, с атеизмом как системой взглядов. Сперва должны возникнуть представления о богах или о едином боге. И лишь как реакция на это возникает отрицание бога, атеизм. Прямой перевод этого слова – безбожие. Но не исчерпывается этим сложный мир атеистических взглядов. Он не так разнообразен, как мир религий. На вопрос: сколько в мире религий? – можно получить цифры, отличающиеся друг от друга в 10, 100 и даже тысячу раз. Как бы ни считать, но религий множество. Атеизм же вроде бы как один. Это не совсем так. Во-первых, безбожие может существовать, как минимум, в двух вариантах: в форме твердой уверенности, «знании» отсутствия бога, и в форме «неверия», когда человек не знает, не уверен ни в том, что бог есть, ни в том, что его нет. Первая форма атеизма присуща людям, не склонным к философствованиям, людям рационального склада ума и решительного характера. Из них иногда формируются воинственные атеисты, борцы с «религиозным дурманом». Ко второй форме в действительности относятся почти все остальные, в том числе и считающие себя верующими, ибо и им время от времени присущи сомнения.

Кроме этого, атеизм в реальной жизни почти всегда «окрашен» в цвета той или иной конфессии. Если человек родился и вырос в христианском мире, то, став атеистом, он будет «христианским атеистом». Целью его отрицания, неприятия или сомнений будет христианство, конкретные церкви, Ветхий и Новый Заветы, жизнь и дела Иисуса Христа, мистические события, связанные с ним. Такой «христианский» атеист может быть приверженцем какой-то иной формы метафизического осмысления мира («верю по-своему», верю в Природу и т. д.), но может быть и «подлинным» атеистом-материалистом. Точно так же «исламский атеист» сосредоточен более всего на отрицании Аллаха, индуистский – Вишну и всей остальной честной компании и т. д. Так что атеистов много разных видов, и не факт, что они во всем друг с другом солидарны и близки.

Природа религии в научном дискурсе определена, социальные и гносеологические корни выявлены и обоснованы. (См. Религия.) Описаны социально-психологические функции (роли) религии: мировоззренческая, компенсаторная, коммуникативная, регулятивная, политическая, культурная и т. д. По поводу атеизма подобного анализа я почти не встречал. Я знаю лишь одну работу на близкую тему – «Психология атеизма». Ее автор, профессор Нью-Йоркского университета Пол Витц рассматривает вопрос с позиции верующего, пытающегося понять, что мешает некоторым людям «прийти к Богу». Сам Пол Витц с детства был верующим, потом, с 18 до 38, неверующим, затем снова верующим. На собственном примере он и пытается понять природу и причины атеизма, копаясь во фрейдистских комплексах и устремлениях карьерного характера. Я бы не отнес его рассуждения к особо ценным, это типичная профессорско-пропагандистская работа. Другой, хотя и тоже накалённо-пропагандистской, была деятельность протоиерея А. А. Осипова – профессора Ленинградской духовной семинарии, отрекшегося в 1959 году от религии и церкви, ставшего активным автором антирелигиозных статей, широко распространяемых в тот период, названный впоследствии периодом хрущевской антирелигиозной кампании. Но и это – «не то»… Содержательные размышления и рассуждения бывают плодотворны только вне всякой пропаганды – атеистической или религиозной. Возможно, для выяснения природы атеизма достаточно того, что он является скептическим ответом на религиозные вероучения, деятельность верующих и церквей, и все. А вот в теме анализа его функций – мировоззренческих, социальных и пр. – стоило бы покопаться поглубже.

Начать можно с анализа слов: безбожник, атеист, агностик. Назову «безбожником» того, кто уверен в том, что бога нет. Атеист может быть как безбожником, так и агностиком. Агностики бывают разных сортов, но главное у них то, что они ни в чем не уверены: ни в том, что бога нет, ни в том, что бог есть. Большинство агностиков считает, что знать это невозможно: то ли пока невозможно, то ли вообще в принципе невозможно. Английский зоолог, профессор Томас Гексли, предложивший этот термин в 1869 году, говорил так: агностик – это человек, который не отрицает существование богов, но и не принимает сторону какой-либо религии или веры. Термин агностик связывают с Гексли, но само направление мысли существовало во времена античной Греции, и мы его описываем как скептицизм. Существуют ли верующие агностики? – да, существуют. Это те, которые допускают существование бога и в рамках этого допущения верят в него. Но готовы от этого и отказаться, если кто-то докажет, что бога точно нет.

В общем, в мире агностиков совсем не скучно, там тоже есть свои интеллектуальные игры. Есть и вовсе прелестные люди – игностики. Их позиция по-настоящему игровая: они не могут ответить на вопрос, атеисты они или теисты. Покуда спрашивающий не опишет своего бога. В зависимости от описания игностик ответит, верит он именно в этого бога или нет…

В атеистическом обществе, каким был Советский Союз послевоенного периода, люди не «становились атеистами», а изначально формировались, воспитывались как атеисты. Причем атеистом в одном-единственном варианте: безбожник-материалист. На сей счет имелось высказывание Ленина: «Агностицизм есть колебание между материализмом и идеализмом, то есть на практике колебание между материалистической наукой и поповщиной». Быть атеистом-материалистом считалось нормой, поощряемой всеми средствами. А вот быть верующим – значит быть отсталым, неполноценным. Религия и церковь находились на далекой периферии общественной жизни и для большинства людей уже практически не существовали. То есть «проблемы бога» не было как таковой. Картина мира большинством ощущалась как вполне гармоничная, полная и «научная». Все те функции и роли религии, которые она выполняла в иных обществах, вполне успешно исполнялись другими формами общественного сознания, идеологией, моральными принципами и прочим. Лишь одна функция – компенсаторная, то есть утешительная, (См. Утешение), – не всегда и не для всех исполнялась атеистическими взглядами. Осознание отсутствия загробной жизни, отсутствия души некоторых людей тревожило, порождало дискомфорт. А возникший дискомфорт искал разрешения и либо находил его в мужественном признании смерти с последующим распадом тела на молекулы, атомы и электроны и т. п., либо приводил к более или менее явному верованию в метафизику бытия, обретая неустойчивое равновесие в разнообразных мистических и шарлатанских псевдоучениях, так или иначе замешивающих «науку и религию» в единый ком словесно-эмоциональной мешанины.

Вопрос о том – а что же «там», что после смерти, куда девается душа? – основной якорь и цепь, привязывающая сознание и психику человека к процессу поиска связи с метафизикой бытия, а эта связь и есть религия (см. Религия).

Атеизм (безбожный) отказывается от поиска связи с тем, чего, по его мнению, не существует. Но еще раз подчеркну, что атеизм – явление малоизученное и многоликое. Часто атеизм принимает не только форму, но и содержание борьбы с церковью, а не с религией или с богом (антиклерикализм). Это явление и чувство я бы отнес ко вполне естественным: церковь нередко многими способами вызывает желание с ней бороться. Это и конкретные поступки конкретных священнослужителей, и политическая позиция церкви, значение которой возрастает в периоды политических противостояний, и многое другое. Не задумываясь о метафизике бытия, но видя перед собой церковную организацию как социального (политического врага), человек объявляет себя атеистом. При этом в какие-то моменты своей жизни он, быть может, и придумывает какую-то «свою» религию, пытаясь обрети душевное равновесие. Раздражать его могут не мысли о боге, а конкретные попы.

Подлинный, «чистый» безбожный атеизм бескомпромиссно отрицает существование и бога, и дьявола, и души, и загробного мира со всеми его ангелами. С физической смертью прекращается всё, мыслительные процессы более не существуют, образы не рождаются и не отделяются от мертвого тела. А вопрос о воздаянии после смерти решается в виде людской памяти об умершем, о его делах. Суд божий заменяется суждением людей. И в этом атеисты видят подлинную основу морали. Морали, освобожденной от страха перед судом божьим, от страха за так называемые грехи. Нет греха в христианском смысле, есть поступки, которые оценивают сам человек и окружающие его люди. И это высшая мораль: не ворую не потому, что бог накажет, а потому, что мне самому стыдно это делать. У безбожного атеиста нет и не может быть страха перед смертью, в то время как у христиан именно он является едва ли не основным регулятором нравственности.

К сожалению, научный атеизм в той форме и с тем содержанием, в котором он был зафиксирован в университетских учебниках советского времени, весьма политизирован и догматизирован. Он прекратил свое внутреннее развитие как часть философии еще тогда и практически не существует сегодня. Советский научный атеизм сформирован как достаточно цельная система сведений, методов, умозаключений и выводов. К его слабостям я бы отнес очевидные «родимые пятна» эпохи политической, идеологической борьбы, отстаивания права на строительство социализма. И не только права, но и его «исторической неизбежности» и всего прочего, что составляло важнейший логический алгоритм догматического марксизма-ленинизма, исторического материализма. Важнейшая мысль, восходящая к знаменитому 11-му тезису Маркса о Фейербахе: «Философы лишь различным образом, интерпретировали мир, но дело заключается в том, чтобы изменить его», – трансформировалась в концепцию о «покорении природы», – как великой миссии человека. И, рассматривая религию в этом контексте, «научный атеизм» настойчиво противопоставлял религиозное мировоззрение как то, что требует от человека покорности перед силами природы (Богом, Творцом), и научное мировоззрение, дающее возможность овладеть силами природы и поставить их на службу человеку. Нельзя сказать, что это совсем неверно. Важно не сводить отличия научного и религиозного мировоззрений только к этому. И еще важнее – то, что было осознано человечеством лишь во второй половине XX века, – не стремиться к «покорению природы», а осознать роль и место человека в хрупком равновесии природных явлений. Современное экологическое, холистическое сознание могут и должны быть включены в современный атеизм, как легко и естественно их вплетают в религиозный взгляд на мир, особенно в современных синкретических вероучениях.

Часто встречается такая точка зрения: атеизм научно доказывает (или стремится доказать) отсутствие бога. Эта точка зрения неверна, но для нее, к сожалению, существует обильная почва в виде разного рода материалов атеистической пропаганды, равно как и отталкивающейся от нее религиозной пропаганды. Атеизм – особенно во взглядах агностиков – ничего не стремится доказать. Ни научно, ни ненаучно. Атеизм в его безбожной форме не принимает идею бога, а не доказывает отсутствие бога. Это разные вещи. Безбожный атеизм не видит ни необходимости, ни оправдания в гипотезе бога и не принимает ее. Вот и все, никаких доказательств для этого не нужно. Прямым следствием неприятия гипотезы существования бога является отсутствие веры в него.

К сожалению, современного атеизма – как оформленной системы взглядов – вроде как бы и вовсе нет. И это нехорошо: необходимость в нем, как развивающегося направления мысли, имеется, и весьма острая. Мировоззренческое место атеизма незаменимо, но это должен быть обновленный («научный» или какой-то иной – философский, например) атеизм, осмысляющий в том числе и свое собственное место и роль в современном сложносоставном обществе, в котором место религии и церкви вполне очевидно, значимо, не провозглашается тем, от чего следует побыстрее и навсегда избавиться. Религиозная форма познания есть данность, и считать, что ее не существует, является ошибкой. К сожалению, от крайностей «безбожной эпохи» общество российское качнулось в подобие клерикализма. Если в коммунистические времена стыдно было быть верующим, то теперь вроде как не подобает быть атеистом.

Для современной жизни еще одним важным вопросом является общественная позиция атеистов. Если во времена коммунистические, особенно в первые десятилетия после революции, от атеистов-безбожников требовалась так называемая активная позиция: бороться с религией и с церковью, вплоть до полного исчезновения и того, и другого (вспоминаем Н. С. Хрущева, обещавшего «показать по телевизору последнего попа»), то в современном обществе и от атеистов, и от верующих ожидается иной уровень взаимопонимания и терпимости. Атеисты должны осознавать, что хоть Бога, по их мнению, и не существует, но и религии, и церковь – реальность, важный фактор (и не стопроцентно негативный!) влияния на многие сферы жизнедеятельности. Верующие и религиозные организации также должны найти иную форму и содержание, иное чувство в отношении и к атеизму, и к атеистам.

(См. также Воздух.) Доказывать важность атмосферы нужды нет, а вот несколько не столько полезных, сколько занимательных сведений привести здесь можно.

Ну, например, сколько весит атмосфера? Физики определили: масса атмосферы примерно 5х10¹⁸ кг или 5 квинтиллионов килограммов. Состоит атмосфера из смеси газов, пыли, воды и пр. Больше всего в атмосфере азота: 75,5 %, на втором месте – кислород: 23 %.

Четкой верхней границы у атмосферы нет, концентрация газов с высотой падает, но формально отельные атомы наблюдаются на высотах в сотни километров, и их тоже считают атмосферой, ее самыми удаленными областями: термосфера (100 и более километров), в ней возникают полярные сияния, там же летают космические аппараты, и экзосфера – области, отдаленные от земли на 700 и более километров. С практической точки зрения – а она определяется, видимо, такими факторами, как способность человека дышать и способность самолетов летать, – атмосфера, пригодная для дыхания, завершается на высоте 5–6 км, хотя альпинисты и поднимаются на высоты более 7 км. А для полетов самолетов высоты свыше 20 км хоть и достижимы, но относятся к области предельных достижений.

Важным свойством атмосферы является ее способность поглощать опасное для жизни ультрафиолетовое излучение, исходящее от Солнца. Основную роль в этом поглощении играет так называемый озоновый слой, располагающийся на высотах 20–30 км. В этом слое содержится много молекул обычного кислорода O₂ и трехатомного кислорода O₃, называемого озоном. Именно эти молекулы поглощают наиболее опасные ультрафиолетовые лучи (с длиной волны от 100 до 280 нм).

И еще одним хочется поделиться: как возникла атмосфера? Ответ на это вопрос, который дает современная наука, мне показался неожиданным. На протяжении столетий наука давала на него и другие ответы. Самой, как мне казалось, устоявшейся, известной была гипотеза, согласно которой атмосфера формировалась вследствие вулканических процессов, происходивших на Земле в первые миллиарды лет ее существования: планета извергала из своих недр летучие вещества, они и образовали атмосферу. Но современная наука не могла считать эту гипотезу безупречной теорией из-за анализа состава атмосферы и тех газов, что производили вулканы: они не совпадали весьма существенно, и этим несовпадениям не находилось объяснения. Наиболее удовлетворительный ответ сегодня дает модель, согласно которой атмосферные газы возникали в ходе так называемой ударной газификации. Ударная газификация – это превращение твердых веществ в газообразные при и столкновении с Землей на скоростях в десятки километров в секунду: именно такие скорости набирали метеориты и прочие объекты, попадавшие в поле притяжения Земли в поздние периоды процесса ее формирования – примерно 4,5 миллиарда лет тому назад, – когда масса Земли была уже достаточно велика, чтобы с такой силой притягивать твердые объекты и удерживать газообразные.

А про загрязнение атмосферы, парниковый эффект, про круговорот воды в природе, облака и ветры, климат и даже про оптические эффекты, создаваемые атмосферой (закаты и восходы, радуги и гало – благодатная среда для романтически настроенного писателя), я здесь писать не буду. Оставлю на потом…

Б

Фамилия обязывает… Итак, белка. Не то чтобы «кстати», а просто так: напомню, что белка до революции писалась иначе: бѣлка. И фамилия наша тоже выглядела иначе: Бѣлкины. Фамилия эта из большой группы «звериных» фамилий: Волков, Медведев, Зайцев…

Существует несколько версий о происхождении таких фамилий. Наиболее обоснованным мне кажется предположение о том, что прежде – в дохристианскую эпоху – названия животных и птиц служили именами. А уж гораздо позднее, когда стала возникать надобность в родовой идентификации, из имени отца сотворялись фамилии: дети Лося стали зваться Лосевыми и т. д. А в связи с чем люди давали имена по названию животных и птиц? Тут тоже есть несколько версий. Согласно одной, это связано с тотемным животным, птицей или рыбой данного рода. Может, конечно, и так… Согласно другой, это связано со стремлением как-то описать желательные положительные характерные черты: силу – как у медведя, выносливость – как у коня или лошади… Или же «наградить» именем-прозвищем уже взрослого человека или взрослеющего юношу, подмечая то или иное сходство с животным или птицей. При этом использовались как отрицательные возможные черты поведения или характера, так и положительные. Например, ёжик – запасливый, домовитый. Это положительные характеристики. Он же – колючий, недоброжелательный. Или, скажем, волк. С одной стороны, он – сильный, смелый, осторожный, разумный. Это положительные черты. Но есть и отрицательные: кровожадный, жестокий, коварный, скрытный, опасный и т. д.

А что про белку? Положительное: запасливая, ловкая, проворная, осторожная, красивая… Отрицательные: суетливая…

В общем, все эти размышления довольно умозрительны. Маловероятно, мне кажется, чтобы родители своих детей называли, исходя из подобных мотиваций и «таблиц-характеристик». Уверен, что таблиц таких – ни на бумаге, ни в головах – не было в природе.

Но надо отметить, что давать имена, буквально совпадающие с наименованием животных и птиц – факт, распространенный у всех народов. Можно, для пущей важности, и к древнееврейским книгам обратиться. Там тоже полно людей со «звериными» именами: Арье – лев, Цви – олень, Зэев – волк и т. п. Кстати (тут, действительно, «кстати»), о якобы еврейском происхождении фамилии Белкин.

Цитирую Википедию.

1. Белкин – еврейская фамилия Белкин является матронимической – образована от уменьшительной формы женского имени Бейлэ (Бейлке). Этимологически родственна фамилиям Белкис, Белков, Белкинд, Белкер, Бейлис, Бейлин и ряду других.

2. Белкин – русская фамилия. Судя по родословным книгам, родоначальником Белкиных надо считать «дивного мужа Аманда Бассавала, честью маркграфа», выехавшего из Пруссии к великому князю Даниилу Александровичу в 1267 году. В крещении он назван был Василием и был наместником. Правнук этого Аманда, Пётр Бассавал, имел сына Алексея, прозванного Хвостом, от которого пошли Хвостовы. Алексей Петрович был боярином и в 1347 году ездил за невестой великого князя Симеона Иоанновича Гордого. 3 февраля 1357 года убит неизвестно кем на площади, находясь в должности московского тысяцкого. Правнук Алексея Петровича, Фёдор Борисович Отяй (родоначальник Отяевых), имел сына Ивана Белку, от которого и произошли Белкины. Один из Белкиных, Андрей Иванович, убит при взятии Казани 2 октября 1552 года, и имя его помещено в синодике Московского Успенского собора на вечное поминовение. Некоторые Белкины тоже были убиты в разных боях.

Обе версии в Википедии то появляются, то исчезают. Про еврейскость фамилии Белкин мне время от времени напоминают бдительные граждане: присылают соответствующую цитату из Википедии. Евреи присылают потому, что я им нравлюсь и они дают мне об этом знать: типа, мы понимаем, почему ты такой умный! Неевреи, которым я не нравлюсь, решают свою задачу, находя объяснение, почему я такой плохой: еврей потому что! Насчет этого прусского Аманда Бассавала ничего сказать не могу. Может, он кому-то и родственник, но вряд ли мне.

«Баня» – ласковое, приятное слово… В моей жизни было много бань, очень уж я любил их посещать. Впрочем, когда я стал жить в доме с горячей водой и всеми прочими удобствами, любовь как-то постепенно перешла из разряда привязанностей в разряд воспоминаний.

Моя первая баня – в Ярославле. Мы выходили из нашего дома на улице Гражданской (ныне – проспект Октября), шли направо до угла, пересекали Гражданскую и двигались по Мологской (теперь – ул. Победы) вдоль окон махорочной фабрики, за которыми были видны автоматы по набивке сигарет. Потом сворачивали налево внутрь застройки – там и была наша баня. Теперь ее нет, и что на ее месте стоит, точно сказать не могу. В общем, это где-то рядом с нынешней мечетью, но тогда, в первой половине 50-х годов, мечети не было. А баня – была. Теперь – наоборот: бани нет, а мечеть есть. А еще внутри этой застройки на пустошах люди сажали картошку. Проходя мимо нее, отец, обучая нас, своих деток, говорил: «Солянум туберозум». Ибо таково ботаническое название сей наиважнейшей для России культуры: Solanum tuberosum. Смутно припоминаю интерьеры и устройство бани. Хорошо помню лишь буфет, потому что в нем после бани отец мне покупал так называемую коврижку: два слоя из плотного пряничного теста, склеенные повидлом. Кажется, отец в этом буфете пил разливное пиво… Настоящее постижение, изучение бань и правил банного поведения началось позднее, в другом городе и в другом возрасте.

Итак, баня коммунальная, она же общественная.

Начинается поход в баню со сбора необходимых вещей. У меня в голове еще жива вбитая навечно формула со времен занятий в детской спортивной секции плавания: «мыло – мочалка – полотенце – плавки – шапочка». Да, еще и «пропуск». В баню из этого перечня надо было брать только мыло-мочалку-полотенце. Мыло я предпочитал кусковое. Все равно какое: «Земляничное», «Лесное», «Хвойное» или «Банное». В общем, какое оказывалось под рукой, то и брал. Существовало и так называемое жидкое мыло. Я его не любил, да и пользоваться им в общественной бане было неудобно, потому что оно было в стеклянном флаконе, а со стеклом входить в помывочную нельзя. Что касается шампуней для волос, то ими я иногда пользовался. Чаще других – «Яичным» в запечатанном в квадратную пластиковую упаковку примерно 3 на 3 см, которую надо было надорвать или надрезать. Я вскрывал ее зубами, и мне нисколько не мешало то, что при этом капелька шампуня попадала на губы и язык. Кроме названного, надо было взять чистое белье: трусы, носки, майку, рубашку. И обязательно – газету: ее подкладывали на пол в процессе одевания после мытья.

Придя в баню, надо было в большинстве случаев встать в очередь. Очереди бывали очень большими: в субботу – на час, два и более. Норма пребывания в общем отделении бани первого разряда была полтора часа. В бане второго разряда – один час. Вот и стоят люди, ждут, когда кто-то выйдет, освободит шкафчик, только тогда следующий зайдет. И зайдет он в раздевалку. В больших банях верхнюю одежду надо было сдавать в гардероб в вестибюле, в банях попроще верхнюю одежду снимали уже в общей раздевалке, помещая пальто в выделенный шкафчик. Раздевалки были устроены так: все помещение перегорожено рядами шкафчиков и скамеек, вдоль стен по периметру – тоже шкафчики и скамейки. Каждому посетителю отводился шкафчик и с полметра общей скамьи, примыкающей к шкафам. Если бы все приходили и уходили одновременно, уместиться было бы трудно, но чаще всего рядом с каждым было свободное место, так что умещались. Вдоль скамеек по полу были проложены деревянные настилы из реек, а остальной пол был покрыт плиткой. На ней оставались следы уличной грязи от вновь прибывших, поэтому банщик шваброй с тряпкой часто протирал пол. Шкафчики были деревянными, запирались на щеколду изнутри. Щеколду-шпингалет отпирал и запирал банщик. Для этого у него был крючок из толстой проволоки, наподобие небольшой кочерги. В дверце шкафчика имелось отверстие, в которое запускался крючок, достигал щеколды и поворотом сдвигал ее влево-вправо: закрыть-открыть. Без такого крючка дверца не открывалась: пальцами в дырку пролезть можно, но до щеколды не достанешь. Банщик проверял наличие билета и отводил к освободившемуся шкафчику. Билет стоил, кстати сказать, 15–17 копеек, в разных городах по-разному. Отдельная душевая кабина – 20 коп, номер с ванной – копеек 35–40.

Банщик обычно был в халате, в руках он держал свой крючок и по мере надобности открывал-закрывал шкафчики. В шкафчике была верхняя полка – для белья и принадлежностей, на задней стенке – крючки для одежды, дно шкафчика – обычно решетчатое – предназначалось для обуви. В помывочное отделение надо было еще взять с собой тазик. Тазики – кое-где их называли шайками – были сделаны из оцинкованного железа. В некоторых банях строго следили за использованием тазика для мытья ног – на них масляной краской писали «для ног» или просто «ноги». Но в большинстве бань этим пренебрегали. Тазики лежали прямо на шкафчике, туда же надо было класть их в конце, когда вернешься.

Раздевшись донага, взяв в руки мочалку, мыло и тазик, крикнув банщику: «Закрывай!», переходили в помывочное, «мыльное» отделение. Устроено оно было следующим образом. По всему пространству расставлены бетонные или каменные скамьи-столы размером, скажем, около двух с половиной метров сантиметров на семьдесят. Такая скамья-стол предназначалась для троих посетителей. Бывали скамьи и поменьше – на двоих. Войдя внутрь, надо было присмотреть себе свободное место. Это при заполненной до отказа бане сделать непросто. Бывало так, что человек уходил, освобождая место, а его сосед быстренько клал на освободившуюся поверхность стола-скамьи тазик или мочалку, чтобы захватить себе побольше пространства. Так что для вычисления свободных мест надо было обладать и навыком, и проницательностью, и наглостью, и сноровкой.

После захвата места надо было набрать в тазик кипятка и обмыть свою поверхность – «для дезинфекции». В разных местах помывочного отделения были оборудованы краны с горячей и холодной водой. Краны обычно были не в виде маховика, а в виде деревянной рукоятки, которую надо было поворачивать влево-вправо. Под кранами имелась тумба, на которую ставили тазик. Наполнив первый тазик кипятком, надо было донести его до своего места, не поскользнуться, никого не ошпарить. Цементный пол был мокрым, по нему текли потоки грязной мыльной воды, стекавшей с моющихся тел. Где-то в полу была решетка, куда все стекало. Худшим место в помывочном отделении было то, которое рядом с этой решеткой. Потому что решетка забивалась листьями от веников, и вода переставала стекать, образовывая большую грязно-мыльную лужу. В ней и приходилось стоять, пока либо сам не выдержишь и отыщешь что-нибудь типа швабры или метлы, либо банщик не придет и не соберет мусор, дав воде ход.

Эти экстремальные условия возникали не всегда, а только в дни и часы пик, когда баня действительно была заполнена до отказа. Обычно такое бывало по субботам и воскресеньям. А скажем, в понедельник с утра на все это пространство могло быть два-три человека.

Когда вы утвердились на своем месте, обмыли его, потом принесли второй тазик чистой воды, можно приниматься и за мытье. Тут у каждого были своя метода и свои привычки. Большинство приходило в баню – именно в это общее отделение, а не в отдельные душевые кабинки, которые тоже были в каждой бане, – из-за парного отделения. Парная – вот что привлекало, а не все те неудобства, о которых я до сих пор рассказывал.

Заход в парную у каждого был свой. Один считали, что это надо делать в первую очередь, до всякого мытья; другие считали, что разок с мылом надо пройтись, «чтобы поры открылись». Как бы то ни было, идем в парное отделение. Перевидал я их великое множество в разных городах. Большинство устроено так: большая печь, заслонку которой можно открыть и плеснуть в нее воды или какого-нибудь травяного настоя, а остальное пространство занимают полки. Чаще – деревянные, но видал я и цементные. Топится печь не из этого помещения, кочегарка и кочегар проникают в нее с другой стороны, с банным отделением не соединенным.

Описывать процесс паренья, с вениками и без, с натираниями и без, не буду. Это большая самостоятельная тема, написано об этом много и будет написано еще немало. Я тут пишу не о паренье и не о мытье, а о бане. Причем не о современных комфортабельных банях и саунах, а об уходящих в прошлое коммунальных банях советского быта.

Выйдя из парной, можно было окатить себя из шайки холодной водой, а можно было и под душ встать: тут же в мыльном отделении у стен всегда было несколько душевых. Их, правда, при заполненной бане не хватало, тут тоже образовывалась своя очередь.

После нескольких заходов в парную начиналось собственно мытье.

Я всякий раз вспоминаю фразу, прочитанную однажды моим батюшкой вслух из журнала «Крокодил». В нем был фельетон, посвященный сатирическому высмеиванию глупых тем диссертационных исследований. В качестве примера рассматривалась и цитировалась диссертация о мытье в русской бане. Вероятно, то, что я пишу «про баню», чем-то похоже на ту диссертацию. Итак, цитировалась фраза: «Мытье в русской бане обычно начинается с головы, затем следуют плечи, руки, туловище; мытье обычно завершается ногами». Почему это должно было вызывать смех – догадываюсь. Именно тогда вызывала хохот юмореска в исполнении Аркадия Райкина, в которой его персонаж – проходимец и аферист – вспоминает одну из своих жен словами: «Вот такая толстая (разводит руки в области задницы пошире) диссертация. Про что-то там в носу». Была, в общем, традиция над учеными подсмеиваться. Но к цитате про «мытье в русской бане» у меня нет претензий: все верно. Именно так и мылись. Намылил голову – смыл, ополаскивая из тазика или под душем. Намылил все тело, растер мочалкой – смыл.

Полутора часов вполне хватало и для парилки, и для мытья.

Ополоснувшись «начисто», возвращались в раздевалку, осторожно ступая по холодному цементному полу, обходя грязные следы от вновь прибывших. Дойдя до своего шкафчика надо крикнуть «Банщик!» или же позвать его по имени, если знакомы. Он откроет дверцу, проследит за возвратом тазика на свое место и уйдет. А нам надо достать газетку и постелить ее на деревянную решетку. Можно половину газетки использовать сейчас, пока мокрый, а вторую потом – когда вытрешься и надо будет надеть носки и стоять в них на чем-то сухом, пока не наденешь обувь.

Состояние после бани – особое. Что делать после бани, а чего не делать – большая, содержательная тема. В современных комфортабельных банях для этого есть все условия. Раньше тоже можно было предаться расслабляющему отдыху, что-то пить и закусывать. Но не в тот экстремальный день, о котором я вспоминаю, когда баня забита битком, а снаружи уже два часа стоят люди, которые тоже хотят помыться. Тут не до разносолов, надо одеться – и уходить. Вот в буфете – а при каждой бане был буфет – можно и пива выпить, и постоять…

А потом неспешно отправиться домой.

О чем важном я не рассказал, говоря о бане? О посетителях. Об их разговорах, ритуалах. И особенностях внешности. А это интересная тема, поскольку я застал особое, послевоенное поколение, среди которых было много увечных, со шрамами и культяшками вместо рук и ног. Еще одна тема – татуировки. Это были не современные «высокохудожественные» образы, изготовленные специальными инструментами в тату-салонах, а самодельные, в основном тюремные, наколки. Еще одна тема – сорта мыла, типы мочалок. А запахи! А общий туалет с дырой в цементном полу и слоем мочи, по которой пробирались босиком, ступая на пятки (банные тапочки появились гораздо позднее и выглядели сперва и как чудачество, и как элемент роскоши).

Расскажу и об этом, но как-нибудь в другой раз…

(См. также Демон, Дьявол, Сатана, Чёрт) Поскольку книга построена по алфавитному принципу, Бес оказался первым в ряду прочих бесовских сущностей. Но если знакомиться с этими понятиями во всей полноте, то лучше, наверное, начинать с Дьявола и Сатаны. Впрочем, можно с Беса, а потом добраться и остальных.

Бес отличается от черта, дьявола и прочих близких персонажей. Он вызывает в нашем сознании все-таки свой собственный образ и издает свое, так сказать, звучание. Есть, например, хорошее, веселое русское слово «беситься», то есть играть, шутить, валять дурака – и все в подвижной форме. Но нет слова «дьяволиться». А если появится, то с определенно негативным смыслом. Возможно, слово «бес» ко многим в жизни впервые приходит с глаголом беситься: «Дети, кончайте беситься!» И где-то вскоре появляется Пушкин с его «Сказкой о попе»: «…Вот из моря вылез старый Бес: "Зачем ты, Балда, к нам залез? "». А потом еще и это:

Бедненький бес Под кобылу подлез, Понатужился, Понапружился, Приподнял кобылу, два шага шагнул. На третьем упал, ножки протянул. А Балда ему: «Глупый ты бес, Куда ж ты за нами полез?»

Бесы и бесёнки у Пушкина совсем не страшные, вполне приручаемые и побеждаемые. Причем не попом, то есть священнослужителем, а простым «работником Балдой»: «Бесенок оторопел, хвостик поджал, совсем присмирел…» Бесов у Пушкина мы встречаем и менее покладистых, даже опасных: «В поле бес нас водит, видно, и кружит по сторонам». Но в целом пушкинские бесы сродни скорее таким персонажам, как лешие и кикиморы с русалками, они не олицетворяют ни серьезную опасность, ни тем более мировое зло. Потому что бес существовал в славянской дохристианской мифологии именно в семействе и содружестве с остальными нечистыми духами. А вот с приходом христианства, с появлением «демона», «дьявола» – как падшего ангела, как средоточия мирового зла, – бес был приравнен к ним. Стало считаться, что бес – это как бы русский эквивалент демону-дьяволу. Пушкин же сохранял языческий дух в своей поэме, чего никак нельзя сказать о Достоевском. Его бесы и «Бесы» – это уже прямое и весьма политизированное обращение к христианской концепции добра и зла, единобожия и персонификации зла.

В дореформенной орфографии сию персону писали красиво: «бѣсъ». Бесы, существовавшие в дохристианской славянской мифологии, связывались с понятиями «вызывающий страх», «ужасный». Будучи злыми духами, дохристианские бесы естественным образом соединились со злыми духами христианства и стали в одних случаях просто синонимами слов «дьявол» или «демон», в других им было назначено стать слугами дьявола. Христианство, борясь с язычеством, обозвало бесами всех славянских богов – Велеса и прочих. При переводе Библии с греческого на славянский язык греческий «демон» (δαίμων – даймон) переведен как «бес». При переводе на английский – как «дьявол (devil). В Библии говорится, что бесы могут вселиться в человека и он становится «одержим бесами», описывается также, как Иисус Христос изгонял бесов. Слово «бешенство» – тоже от беса, как и глагол «бесить»…

Еще одно звучное слово: бестиарий. Но оно, строго говоря, происходит не от «беса», а от «бестии», то есть зверя: bestia – «зверь» на латыни. Бестиариями назывались книги по зоологии, в которых описывались различные реально существующие животные, птицы, рыбы, а также вымышленные существа: альвы, берегини, василиски, драконы, упыри, шишиги и множество прочих.

Ну, а читателю, увлекшемуся рассказом о бесах, желающему продолжить знакомство с нечистой силой, рекомендую перейти к главам о Дьяволе, Демоне, Сатане и Чёрте.

(См. также Бессмертие, Вечность, Время.) Бесконечность придумали люди? Или это свойство мира? Я считаю, что бесконечность – свойство мира, а люди это свойство опознали. Почему я так считаю? – По тем же самым основаниям, по которым кто-то считает иначе, то есть «от фонаря».

Люди осознали бесконечность, научились о ней размышлять и даже ею оперировать. Но это все работа ума, а не органов чувств. Бесконечность в ощущениях нам недоступна.

Так секундомер не понимает, что такое метр, а весы не знают, что такое секунда. Человек не создан для ощущения бесконечности и вечности, его органы чувств фиксируют лишь часть мира, представляющуюся имеющей начало и конец. Умом человек добрался до концепции бесконечности, но не чувством.

Отсюда возникает масса противоречий. Чувства требуют от ума не слишком им противоречить, поэтому приводят его к утверждению о необходимости «начала всему», в том числе и существованию Бога. Чувства «успокаиваются» осознанием Бога-Творца, но могут успокоиться и без него, достаточно хотя бы гипотетической концепции «начала» в виде Большого взрыва.

Бесконечность в математике – практически полезный, важный инструмент, можно даже сказать, величина не представляющая сложности для понимания, поскольку бесконечный ряд натуральных чисел выглядит естественным, да и знак бесконечности выглядит мило: ∞. И придумал его симпатичный человек – Джон Валлис. Сейчас его по-русски назвали бы Уоллис (John Wallis), но, поскольку жил он давно, в XVII веке, и известен стал тоже очень давно, за ним сохраняется именно такое написание фамилии. Он был английским математиком, старшим современником Ньютона, с юности отличался феноменальными математическими способностями: мог, например, в уме извлекать корни из 53-значных чисел. Он внес огромный вклад в математику, в зарождавшийся тогда математический анализ. А в отношении бесконечности он не только придумал символ, но и написал книгу «Арифметика бесконечного».

Надо отметить, что рассуждения о бесконечности наиболее плодотворным образом развивались именно в математике. Вторая сфера – философия, в которой о бесконечности размышляют более двух тысяч лет, то утверждая, что ее нет и быть не может, то провозглашая обратное, то отдавая свойства бесконечности только Богу, лишая этого свойства пространство и время… Все великие философы всех времен и народов высказались по вопросу о бесконечности, продолжают высказываться и современные философы. Окончательного вывода на сей счет пока нет, да и неясно, в чем бы он, этот «вывод», мог состоять. Так что мое обоснование выбора точки зрения «от фонаря» выглядит вполне пристойно, даже почти научно. Только язык у меня нарочито простецкий. А вот Бертран Рассел эту же мысль упаковал в превосходный научный переплет. Вот как об этом рассказывают ученые мужи: «Рассел постулирует существование бесконечности посредством введения аксиомы бесконечности, притом отказывает в возможности выведения бесконечности из других априорных понятий, не считает выводимым понятие бесконечности сугубо аналитически из принципа недопущения противоречий. Также Рассел не считает возможным изыскать апостериорное обоснование бесконечности, основываясь на здравом смысле и опыте, особо отмечая, что нет никаких оснований веры в бесконечность пространства, бесконечность времени или бесконечную делимость предметов. Таким образом, бесконечность, по Расселу, гипотетический императив, которым в разных системах можно пользоваться или нет, но который невозможно обосновать или опровергнуть».

Мне кажется, мое «обоснование» выбора точки зрения на бесконечность не хуже. И уж точно – понятнее. Короче и честнее, по крайней мере. Но удовольствие от научных размышлений не только в достижении какой-либо формулировки, а в самом процессе рассуждения. Ну, например, таких, как вот эти, известные со времен Аристотеля.

Бесконечность «достигается», если к чему-то что-то все время прибавлять. Такую бесконечность Аристотель назвал экстенсивной. А если что-то делить на все меньшие и меньшие части и производить это без конца, получится интенсивная бесконечность. И вот тут-то Аристотель сам перед собой запротестовал и сказал, что все это – только мысленные эксперименты. Мир, заявил он, в реальности таков, что бесконечно делить на все более мелкие части невозможно, потому что есть самая маленькая, далее не делимая частичка. Он ее так и назвал: атом, по-гречески – неделимый. В общем, более двух тысяч лет философы ловят кайф от размышлений о бесконечности, подтаскивая к разговору разные метафоры, за которыми стоят глубокие и содержательные следствия: «актуальная и потенциальная» бесконечность, «дурная и истинная» бесконечность… Следовало бы упомянуть ряд имен гениальных мыслителей, чьи рассуждения о бесконечном вывели человечество на высочайший уровень познания мира, продемонстрировали невероятную мощь разума. Ограничу себя в стремлении назвать многих и вспомню лишь Гегеля, указавшего на то, что рассматривать бесконечность можно только в непосредственной связке с конечным, вводя эти категории как дуальную диалектическую пару.

Все многообразие философских суждений о бесконечности или конечности Вселенной может быть классифицировано по двум фундаментальным, непримиримым подходам: материалистическому и идеалистическому. (См. Материализм и идеализм.) Во всех вариантах идеализма наряду с материей рассматривается и действует, как минимум, с ней на равных духовное начало: Бог, Абсолют, Логос, Творец, Мировой Разум и т. д. Наличие такого нематериального (субъекта ли, объекта ли) позволяет «загнать в него» любые противоречия и парадоксы, возникающие в связи с рассуждением о конечном и бесконечном. Бесконечен, беспределен Бог, Мировой Дух, а созданный им мир может, по мнению одних, быть по воле Творца бесконечным, либо лишь казаться таким, по мнению других.

Материалистический подход отрицает существование нематериального Творца, считая, что материя, как объективная реальность, несотворима и неуничтожима, вечна и бесконечна, являя себя в бесконечном разнообразии форм, объектов, связей.

Вопрос о конечности или бесконечности Вселенной либо постулируется тем или иным образом в религиозно-философских учениях, либо становится предметом научного анализа, результатом которого являются такие направления современной науки, как космология и смежные разделы: космо- и астрофизика, теория относительности, физика элементарных частиц и др. В научном анализе проблемы бесконечного мы опираемся на строгий математический анализ и определение границ применимости тех или иных моделей. Такой подход позволяет сформировать понятия математической и физической бесконечностей, оперировать ими как величинами, сравнивать бесконечности друг с другом и т. д. В математике, в отличие от философии (хотя часто источниками и тех, и других рассуждений были одни и те же люди), в результате размышлений о бесконечности было произведено множество практически важных результатов. Достаточно сказать, что именно на рассмотрении бесконечно малых и бесконечно больших величин построено дифференциальное и интегральное исчисление, на использовании которого как на фундаменте покоится весь научно-технический прогресс – все машины, механизмы, здания, сооружения. Вся современная мировая цивилизация, короче говоря.

Несмотря на это вопрос о бесконечности остается предметом размышлений и исследований не только в философии, но и в математике. Быть может, в математике в большей степени, чем где бы то ни было. Причем речь идет не о некой стадии развития теории множеств или иных разделов математики, а о самих фундаментальных основаниях, о факте существования или несуществования бесконечности в реальном мире, той самой бесконечности, которую еще Аристотель назвал «актуальной». Современное разъяснение этого понятия таково: «…под актуальной бесконечностью понимается бесконечная совокупность, построение которой завершено и элементы которой представлены одновременно». Ей противопоставляется потенциальная бесконечность: «…потенциальная бесконечность есть безграничный процесс построения объектов, такой процесс, у которого нет последнего шага». Математики работают и с той и с другой бесконечностями, а вот некоторые философы (и философствующие математики) обращают внимание на то, что в реальном мире не существует актуальной бесконечности: «…бесконечному нет места ни во Вселенной, ни в микромире, ни в человеческом мышлении». Это утверждение лежит в основе философского учения – финитизма, то есть учения о конечности всего сущего и в пространстве, и во времени. Сторонники этого подхода ввели даже свой символ: « », означающий «не бесконечность» или «нет бесконечности». Ни пространство, ни время не могут быть бесконечно большими или бесконечно малыми, то есть ни расширяться без предела, ни дробиться на сколь угодно малые части. Основываясь на этом принципе (принцип « »), знаменитая апория Зенона о том, что «Ахиллес никогда не догонит черепаху», получает свое разрешение через запрет сколь угодно долго делить отрезок на сколь угодно маленькие части. Мир устроен иначе, пространство-время дискретно: существует и самое маленькое время – квант времени, и самое маленькое расстояние – квант пространства. Финитизм, в конечном счете, как мне кажется, становится тождествен идеалистическому креационизму, только пытается облечь все свои рассуждения в научные или наукообразные одежды. Близко к финитизму такое, например, рассуждение: любой процесс, протекающий «в действительности» бесконечно долго, для человека конечен, поскольку жизнь человека ограничена.

И все-таки философствование на тему бесконечности прекрасно. Козьма Прутков тоже остался не чужд мыслям о бесконечном, написав следующее: «Однажды, когда ночь покрыла небеса невидимою своею епанчою, знаменитый французский философ Декарт, у ступенек домашней лестницы своей сидящий и на мрачный горизонт с превеликим вниманием смотрящий… некий прохожий подступил к нему с вопросом: "Скажи, мудрец, сколько звезд на сем небе?" – "Мерзавец, – ответил сей, – никто необъятного объять не может!" Сии с превеликим огнем произнесенные слова возымели на прохожего желаемое действие». С тех пор мы часто повторяем эту мысль в разных формулировках, чаще всего так: «Нельзя объять необъятное!»

Рассуждения о бесконечности привлекают своей… бесконечностью! Вот сказали «необъятное», и тут же в голове возникает вопрос: является ли «необъятное» точным синонимом слова «бесконечное»? Ответ поспевает тут же: конечно же нет – что для одного необъятное, для другого вполне «объятное», а бесконечность должна быть таковой абсолютно для всех и всегда. Иначе она не бесконечность.

Мы готовы бесконечно говорить о бесконечности, но придется их прерваться. И не потому, что «жизнь конечна», а по более приземленной причине: начавши писать книгу, надо ее закончить. Хотя бы и оборвать на полуслове, но – самому!

(См. также Бесконечность, Время, Смерть). Бессмертие – это бесконечная жизнь. Если поделиться с вами моим внутренним миром, мироощущением, то вопрос о бессмертии не занимает в нем заметного места. Я не хочу бессмертия и, признаться, никогда об этом надолго не задумывался. Но, как автор, пишущий эту книгу, я не могу не считаться с тем, что для очень многих бессмертие (в первую очередь, разумеется, сама смерть) является проблемой и занимает их умы и сердца. Да и не только умы и сердца, но и реальные часы, дни и ночи, эта озабоченность вовлекает в разнообразные дела, разговоры и прочее. Принято считать, что люди хотели бы обрести бессмертие, что об этом они слагали сказки, создавали мифы и религиозные вероучения. Это действительно так. Люди сформировали представление о смерти как о самом страшном зле, поручили «вопросы смерти» различным, но всегда страшным существам – типа скелета с косой…

А. А. Проханов, развивая концепцию «Русской мечты» (и вовлекая меня лично в процесс ее дальнейшего развития и популяризации), в качестве одного «уровней» нашей многомерной национальной мечты указывает на мечту о бессмертии. Я с этим не согласен, но мысли Проханова перескажу. Он считает, что (якобы. – С. Б.) присущая русскому народу мечта о бессмертии воплотилось в философской концепции т. н. «русского космизма» Николая Федорова. Н. Федоров, будучи православным христианином, всерьез воспринимал слова Христа о грядущем телесном воскрешении и победе над «последним врагом», то есть смертью. Федоров полагал, что задача науки именно в том и состоит, чтобы овладеть искусством собирания заново всех атомов и молекул, составлявших тела умерших людей, для восстановления полноценного тела живого человека. Разработанная им философия «Общего дела» легла в основу целого направления – «русского космизма», приверженцами или симпатизантами которого стали многие известные люди: Л. Н. Толстой, В. И. Вернадский, А. Л. Чижевский, В. С. Соловьев, Н. А. Бердяев, С. Н. Булгаков, П. А. Флоренский и др. Философская концепция не сводилась лишь к проблеме бессмертия, ее основой была идея активной эволюции, то есть целенаправленных действий по изменению человека. Они считали, что человек может изменить себя сам, что он не является вершиной эволюции.

Похожие – по своему целеполаганию – идеи разрабатывались не только в России, но и за рубежом. В современном трансгуманизме – ставшем не только дискурсом, но и общественным движением – одним из основных направлений является проблема бессмертия, которую предлагают решать разными способами: от замораживания пока еще смертных тел до их размораживания во времена, когда проблема бессмертия будет решена, до постепенного превращения человека сперва в биоробота, а потом и в постчеловека, некий гибрид со свойствами и человека и компьютера, обладающего возможностью бесконечной регенерации, развития и пр.

Все это интересные направления и мыслей и действий, но я хотел бы вернуться к утверждению Проханова о присущем нам стремлении обрести бессмертие. Мне не кажется, что это стремление когда-либо носило заметный уровень активности. Отдельные люди об этом думали, но как народный архетип этого не было. Бессмертный сказочный персонаж – это Кащей Бессмертный, существо крайне отрицательное. Бессмертием народное сознание наделяло только представителей нечистой силы. Мечталось о долгой жизни, о продлении молодости, но не о бессмертии. Бессмертие лишает жизнь смысла. (А смерть – придает жизни смысл.) Быть может, это излишне радикальные высказывания, но – с некоторыми оговорками и смягчениями – они, думаю, верны. Во всяком случае, наполнить бессмертную, бесконечную жизнь смыслом – задача непростая…

Тема бессмертия в разных вариациях наполняет собой и вероучения, и мифы, и поэтическое творчество в самых разных культурах. В тех религиях, которые мы называем авраамическими, бессмертием наделена душа. Она возносится после смерти смертного тела «на небо», после чего ее ожидают либо вечные муки в аду, либо вечное блаженство в раю. Тем самым сконструирована модель, позволяющая человеком управлять, диктовать ему определённые рамки поведения, соблюдая которые он может надеяться на попадание души в рай. А если не будет соблюдать – то в ад, на вечные муки. Особенным элементом этой модели является именно вечность – души и ее посмертной судьбы. Нельзя не восхититься также и тем, что человек, верящий в эту модель как в реальность, никогда не ускользнет от расплаты или награды: смерть не спасает, потому что умирает только тело, а душа отправится на суд Божий. Другую – более комфортную – судьбу бессмертным душам предлагает модель переселения душ, развитая в индуизме и некоторых других «восточных» религиях. Это выглядит даже привлекательно и несет в себе немало романтики. Как сказал об этом поэт В. Высоцкий: «Хорошую религию придумали индусы». Я с ним согласен и готов в качестве забавы и самопсихотерапии фантазировать на тему о своих предыдущих жизнях, равно как и о жизнях последующих. И вообще: я не считаю, что человек – это «душа плюс тело», я в этом вопросе последовательный материалист: никакой нематериальной души нет. Но вот образ этой нематериальной, бессмертной души – есть! Не только у верующих, но и у меня. Я его частично заимствую у других, частично придумываю сам, но, главное, я им охотно пользуюсь. Представления о собственной душе для меня не какая-то там «объективная реальность», а конкретная моя, сугубо субъективная, но все-таки реальность. И она может в моих фантазиях и – если угодно, медитациях – быть бессмертной.

Мир прагматичного субъективного идеалиста привлекателен и многокрасочен.

Есть еще одно представление о бессмертии, описываемое с помощью понятия ноосфера – не того, которое вводил Вернадский, а того понятия, которое превратили в эзотерический конструкт его как бы последователи. Идея состоит в том, что человеческие сознания – в том числе и мое, и ваше и т. д. – наполняют собой ноосферу как некое вместилище, в котором пребывают вечно. Полагаю, что эта чушь хуже, чем переселение душ. Попытка «онаучить» – ахиллесова пята современной эзотерики.

Продолжая размышлять о человеческом бессмертии, я скажу, что оно для меня существует в той самой форме, о которой писал Маяковский: «…чтобы, умирая, воплотиться в пароходы, строчки и другие долгие дела». Мне представляется вполне достаточным и прагматичным утверждение типа: Шекспир (Толстой, Моцарт и т. д.) жив, покуда мы его читаем (слушаем). Это наиболее реальная и приятная во всех отношениях форма практического бессмертия (да, не бесконечного: и Шекспира когда-нибудь могут позабыть, но ведь и солнце будет светить не вечно).

И последний вариант бессмертия, который мне тоже по нраву. О нем говорит Х. Л. Борхес в своем эссе «Бессмертие». Вот несколько выписок.

Мы вправе верить в бессмертие.

Все мы, так или иначе, сотоварищи по этому миру. Каждый хочет, чтобы мир был лучше, и, если он вправду становится лучше, наши надежды крепнут. Если родина чем-то прославится (почему бы и нет?), в этой славе будет частица нашего бессмертия, и неважно, вспомнят наши имена или нет. Это пустяк. Важно другое – бессмертие. Оно – в делах, в памяти, оставленной другим.

Остаться может совсем немного, фраза, не больше. Скажем, такая: «Ну и парень, повстречаешь – не разойдешься». Кто ее выдумал, не знаю, но, произнося, всякий раз чувствую себя автором. И разве важно, что того куманька давно нет на свете, если он в эту минуту живет во мне и в каждом, кто повторяет его фразу?

То же самое – с музыкой или с языком. Язык – это общий труд, а потому бессмертен. Я говорю по-испански. Сколько умерших испанцев живут во мне? Что я думаю и как сужу, не важно, имена ушедших тоже не так важны, если все мы день за днем помогаем осуществиться будущему, бессмертию, нашему общему бессмертию.

Это бессмертие вовсе не обязано быть твоей собственностью, оно обойдется без случайных фамилий и имен, обойдется без наших воспоминаний. Зачем считать, что возьмешь в другую жизнь свою память и я, скажем, так и останусь в собственном детстве, в Палермо, Адроге или Монтевидео? Зачем всегда цепляться за прошлое? По-моему, это литературщина. Я могу все забыть и остаться собой, и все это будет жить во мне, даже безымянное. Может быть, самое главное как раз то, что вспоминаешь неточно, как раз то, что вспоминается безотчетно.

В заключение скажу, что верю в бессмертие, но не индивида, а мира. Мы бессмертны, были и будем бессмертными. Исчезает тело, но остается память. Исчезает память, но остаются дела, труды, поступки – вся эта чудесная частица мирового целого, о котором мы так и не узнаем, и хорошо, что не узнаем.

Думаю, что и Маяковский и Борхес размышляли верно. Ну и я получил в их лице поддержку собственным размышлизмам…

Конечно, лучше, наверное, «The Beatles», но не хочется перестраивать оглавление, перемешивая слова на кириллице со словами на латинице.

Beatles для моего поколения не просто нечто очень важное – это почти сакральное. Магическое слово. Быть может, я преувеличиваю, говоря от имени всего поколения – есть среди нас и те, кто никогда не только не любил Битлов, но даже терпеть их не мог. Но таких как я – настоящих любителей их музыки, – мне кажется, большинство.

Эти Битлы и на свет-то появились именно для меня, для моих сверстников. Потому что именно мы были тинейджерами в середине 60-х, а музыка этого жанра на таких вот подростков и рассчитана.

Несмотря на железный занавес, окруживший СССР после речи Черчилля в Фултоне, его «железность» была не столь уж надежной. Даже при том, что на занавес, опущенный западными странами, чтобы изолировать СССР и его союзников, советские руководители выстроили еще один со своей стороны, оберегая нас, советскую молодежь, от «тлетворного влияния Запада», сквозь оба занавеса пробивалось многое. В том числе и модная музыка. Она достигала наших ушей и по радио, которое удавалось поймать радиоприемниками, но основной ресурс обеспечивали магнитофонные записи, которые мы переписывали друг у друга. Проникавшие в страну грампластинки – именно тогда их стали называть «дисками» – кто-то первый записывал на магнитофон, а потом уже эта запись тиражировалась в десятках, сотнях копий.

Музыка Битлов захватила нас с ходу – без всякой рекламы, без подогрева. Думаю, что в моей жизни Битлы появились году в 1964-м. Мы толком сперва даже не знали, сколько этих Битлов, на чем они играют и даже откуда родом. В провинциальной столице, где проходили мое детство и юность, из уст в уста передавались какие-то легенды… Но довольно быстро информационное поле вокруг Битлз упорядочилось, мы знали не только все имена, но и названия песен и альбомов. В 1965 году среди моих друзей и знакомых уже были настоящие знатоки, уже ходили по рукам фотографии. А выход великого альбома «Sergeant Pepper’s Lonely Hearts Club Band» я встретил день в день и даже час в час со всем «прогрессивным человечеством» в 1967 году. Кажется, это было летом… Я слушал по Би-би-си программу «Полуночный попс» (Midnight Pops) с ведущим Барри Холландом, выходившую по пятницам в половине двенадцатого ночи. «Вражьи голоса», конечно, глушили, но музыкальные – не политические! – программы иногда удавалось послушать в качестве, допускавшем даже запись на магнитофон «с эфира». Что я и делал время от времени. В «ту самую» пятницу Барри начал программу словами: «Я долго и угрюмо сидел в студии, не зная, что для вас подготовить – давно нет никаких интересных новинок. Но вот чудо: мне в студию присылают только что вышедший альбом Битлз…»

А за год до этого произошло эпохальное событие: первая песня Битлов вышла на советской грампластинке фирмы «Мелодия». Это произошло в 8-м выпуске популярной серии «Музыкальный калейдоскоп». Последней песней на первой стороне пластинки шло вот что: «"Девушка", муз. и сл. народные. Квартет Битлс». Именно так, через «с»: «Битлс». Это была та самая «Girl» Леннона-Маккартни. Пластинка хранится у меня до сих пор. Выдержав немыслимое количество прослушиваний, она и сейчас в приличном состоянии.

О Битлз написаны тома исследований – музыкальных, философских, политических, социологических. Мне, наверное, нечего к ним добавить чего-то «научного», да этого от меня никто и не ждет. Могу лишь напомнить своим сверстникам, а для более молодых просто рассказать, что написанное или процарапанное «The Beatles» можно было встретить на столах во всех школьных и студенческих аудиториях, на заборах, на стенах, на учебниках, на тетрадках… Хотите понять смысл этого действия? Да никакого, это и есть сакрализация, поклонение, идолопоклонство, если угодно. И я чернильной ручкой зачем-то написал на кожаном часовом ремешке «The Beatles». Это было не «круто», а просто… Просто не знаю что: был подростком и зачем-то сделал.

Да-да, я все знаю про то, что «Битлз» – это специальный проект разных спецслужб, что это – подготовка «молодежной революции», осуществленной на Западе в 60-х, знаю и про Теодора Адорно и про Тавистокский институт… Почитайте, кто не знает. Я прочитал – и это ничего не изменило.

И сейчас, спустя полвека, Битлз не ушли из моей жизни. Я довольно часто слушаю их музыку и всякий раз абсолютно гарантированно мое настроение улучшается, тонус поднимается, молодость возвращается!

(См также Ад и Рай, Аллах, Бес, Грех, Душа и Дух, Духовность, Дьявол, Зло, Материя, Материализм, Идеализм, Мировоззрение, Наука, Религия, Сатана, Черт.)

Ни о чем так много не написано, как о богах. О том, каковы они, что они требуют от людей, как с ними связаться и т. п., говорится в вероучениях, на которых построены религии. Бог и религиозная вера – важнейшие мировоззренческие вопросы. Их не надо избегать, не стоит и упрощать. Размышления о Боге и вере не только «полезны», но и невероятно привлекательны, захватывающе интересны. Не лишайте себя этого счастья – думать о религии, не перепоручайте это никому: это ваш внутренний мир, и заполняйте его своими мыслями.

Природа была (и остается) могущественной и во многом непонятной, непознанной. Человеку были более или менее видны и понятны свои действия, действия животных, их мотивы и их последствия. Чтобы в рамках той же логики объяснить и явления природы, в глубокой древности их приписывали стоящим за ними невидимым могущественным существам – богам. Придумав богов, люди вступали с ними во взаимодействия, пытаясь установить какие-то понятные и удобные отношения. Явления природы воспринимались как действия, как сигналы и знамения, как «речь» богов, обращенная к людям. Окружающий мир заполнялся существами, отвечающими за самые важные процессы и явления: боги воды, дождя, засухи, ветра, света и тьмы, жизни и смерти… Пришло время – очень давно, не позднее времен Древнего Египта и Вавилона, – когда Бог был осознан как все сущее, во всем его многообразии. Именно такая формулировка «я есть сущее», встречается во многих древнейших текстах. В этом виде она вошла и в Библию. Такое представление о Боге – это уже философское обобщение довольно высокого уровня. На таком уровне могут размышлять люди образованные, «продвинутые». В древности ими были жрецы, узкий слой знати. Народу же следовало дать что-то более простое и прагматичное. Высокие философские обобщения сами по себе трудно сделать инструментом политики. Для создания вероучения, религии – а религия всегда есть одна из форм существования политики – нужна понятная интерпретация, нужен некий нарратив: история с завязкой, кульминацией и развязкой, с персонажами, моделирующими реальный мир человеческих взаимоотношений, характеров, проблем, ценностей и всего прочего. Правильно оформленное вероучение позволяет наполнить жизнь (политическим) смыслом и оговорить правила надлежащего и ненадлежащего поведения. Так появляются сонмища богов в политеистических религиях, так возникает разделение на Бога-отца, Сына и Святого духа, на ангелов и бесов, на Божью Матерь и святых угодников в религиях, считающих себя монотеистическими.

Есть бог или нет бога? – неправильный вопрос. Неправильный и, честно говоря, малосущественный. От этого мало что зависит. Большинство не просто не согласится с этим моим утверждением, а подумают: в своем ли я уме, если, конечно, не пытаюсь шутить? Шутить я, конечно, всегда хочу, и часто в моих словах есть ирония. Присутствует она и в этом случае, но есть и вполне серьезное размышление о том, стоит ли тратить время и силы на поиски ответа на вопрос: есть ли бог? Думаю, что слишком много времени на это тратить не стоит, поэтому я и назвал этот вопрос «неправильным». Правильный и существенный вопрос иной: есть вера в бога или нет веры?

А что такое вера?

Вера – слово, конечно, ключевое… Особенно в своем наиважнейшем – религиозном аспекте. Есть и нерелигиозная вера, она выражается, например, виде доверия к чему-то, чего нельзя, условно говоря, потрогать прямо сейчас, но мы верим, что это существует. Например, какая-нибудь Австралия, в которой лично я не был, «потрогать руками» ее мне не довелось, но я верю в то, что она существует. Потому что доверяю многочисленным свидетельствам и доказательствам ее существования. Есть и нечто, похожее на веру, в науке – постулаты, предположения, принимаемые за истинные. Но это – не вера, потому что я осознанно задаю условность этой истинности (в рамках гипотезы, теории, но не за их пределами) и обязательно рассмотрю и противоположные предположения, другие постулаты. Без такого моделирования научной теории не построить. Религиозная вера не допускает одновременного существования двух противоречащих, взаимоисключающих догматов, постулатов и пр. – «двух истин»: другой постулат – другое вероучение. И еще одно важное отличие научного предположения: обязательность экспериментальной проверки, воспроизводимости результатов, их достоверности и пр. (См. Наука).

Религиозная вера обращена к объектам, которые «потрогать» нельзя, увидеть нельзя и никакими научными методами нельзя подтвердить их существование. То есть религиозная вера – это чувство, очень похожее на уверенность в существовании чего-то «сверхъестественного», что нельзя никаким способом потрогать, увидеть, попробовать… Но зато можно себе многое «сверхъестественное» представить в воображении, так рождаются и воспринимаются как иллюзорная реальность образы «иного мира». Их можно не только представлять в своем воображении, о них можно не только думать, но к ним можно обращаться и от них можно ожидать ответного воздействия. Сила образа может быть такой, что возникают явственные телесные ощущения «живого присутствия» воображаемого объекта, могут быть слышны издаваемые им звуки, даже речь, его запах, могут возникнуть тактильные ощущения от прикосновения… И это не галлюцинации сумасшедшего, а нормальная работа здорового организма. Представьте себе лимон, представьте, что вы его разрезали, что из него начинает стекать сок… Почти наверняка у вас даже от чтения этих строк начнется слюноотделение! Настоящее, «слюнями», а не воображаемое! Чуть ниже я еще раз вернусь к образу лимона… Такими же реальными, взывающими соматические, физиологические реакции являются религиозные образы и переживания для верующих людей. Они готовы свидетельствовать о реальном общении с Богом, ангелами.

Доказательство бытия Божьего.

Очень часто можно встретить утверждения о том, что «наука доказала существование Бога». Это всегда является неправдой! Такой же неправдой является утверждение «наука доказала несуществование бога». Как говорится – ныне, присно и во веки веков! Наука этим не занимается! (См. Наука, Религия.) Еще важнее то, что вера вообще не нуждается ни в каких доказательствах существования предмета веры: она либо есть сама по себе, – либо ее нет. Если же то, во что верилось, удалось научно доказать, то это уже не предмет веры, а знание. Это простое и понятное утверждение. Почему же много столетий вплоть до дня сегодняшнего столько копий ломается в спорах о доказательстве существования Бога или каких-то иных объектов, явлений, событий, персон и т. п., описанных в разного рода «священных книгах»?

Тут в игру вступает та самая персональная картина мира – обыденная, сложенная из противоречивых мировоззренческих паттернов (см. Картина мира, Мировоззрение). Эти противоречия и толкают к поиску доказательства бытия Божьего. Думаю, что большинство т. н. «верующих» в Бога-то не верят… Думают, что верят, говорят, что верят, но простая, наивная, детская вера встречается очень редко. А вот умствований о Боге» – много. Вот и алчут они «доказательств».

Порассуждаю об этом…

Вера как чувство рождает образы, представления о мире, о его устройстве, о причинах явлений и т. д. А образы формируют чувство: это процесс двухсторонний. Люди в своем развитии от первобытного до современного состояния обменивались своими ощущениями, мыслями, идеями, предположениями о мироустройстве, формировали общее для племени представление о происходящем, создавали образы невидимых, но влиятельных существ. Возникало эмоциональное отношение к этим существам: одних надо бояться, других – просить… Складываясь в описание мира, в некую историю взаимоотношений людей и явлений природы, возникали религии, религиозные мифы: взгляды на устройство мира и приемы взаимодействия людей и невидимых существ – богов и иных сущностей, наделенных разными качествами и свойствами. Религиозные мифы становились вероучениями – строгими описаниями мироустройства и правил поведения людей, которым надлежит следовать. На основе вероучений формировались организационные структуры – церкви, – призванные передавать вероучения из поколения в поколение, следить за выполнением предписанных правил.

Возникает не сразу заметный разрыв между верой «в нечто сверхъестественное» и верой в вероучение. Для веры в сверхъестественное никакие доказательства не нужны: это мое личное чувство, я его сам и переживаю. И чувство это – живое, как жизнь может быть изменчивым и противоречивым: то – верю, то – сомневаюсь… Но и когда сомневаюсь, общаюсь с предметом чувства, объектом веры, а не ищу доказательств его существования: если есть чувство, то есть и объект. А вот для веры в вероучение все время нужны доказательства того, что вероучение – правильное и даже единственно верное. Кому нужны? Адептам вероучения, его хранителям: жрецам, священникам. Им надо сохранить в людях веру именно в то, что они проповедуют: в вероучение. И тогда приходится искать доказательства не чего-то «сверхъестественного вообще», а именно «Бога нашего», выдавая его, разумеется, за «Бога вообще» и «Бога единственного». В конце концов, вера в Бога заменяется «верой в веру», в соблюдение ритуалов и правил церковной жизни. С практической точки зрения это вполне оправданно: не всем нужно забивать свою голову философскими и теологическими размышлениями, а вот найти утешение и успокоение нужно многим и, по возможности, прямо сейчас. Поэтому все «трудные» вопросы пусть решают священники, философы, богословы, а «простому человеку» хочется прийти в церковь и помолиться. Он верит и в Бога, непостижимого и всемогущего, и в силу молитвы, и в благодать, и в свою церковь. И я не призываю таких людей отказаться от найденной ими формы и способов обретения душевного покоя и смысла жизни. Просто у меня он – другой, я им и делюсь, продолжая при этом пребывать в комфортном поиске и в комфортных сомнениях. Мои писания вовсе не призваны кого-то отвратить от церкви или разуверить в Боге. Я не богоборец, не воинствующий атеист. Я – философствующий скептик. Я – критик и аналитик антиклерикального толка. Но ни в коей мере не антицерковный активист или агитатор, хотя, конечно, в моей критической позиции немало того, что может быть именно так воспринято. Понятно также, что ничем не замутненное «чисто философское» восприятие церкви и религии невозможно, хоть и желательно. В действительности мы погружены в мир политических и идеологических страстей, противоборств, в которых участвуют и церкви, и церковные деятели, да и политики активно привлекают для придания себе и свои целям привлекательности и религиозные образы, и аргументы, и авторитет церкви. Эффект при этом может оказаться обратным: неприемлемый (по идеологическим, этическим и др. причинам) политик или политическая партия, опирающийся на «авторитет церкви», снижает этот авторитет.

Возвращусь к вопросу «доказательства бытия Божьего». Как только задан вопрос «есть ли Бог?», вы оказываетесь в пространстве логики, в пространстве рацио. А в этом пространстве нет и быть не может Бога. Бог, так сказать, «по определению» (в большинстве вероучений) есть то, что не может быть увидено, ощупано, измерено… Бог не есть предмет научного доказательства. Всякая попытка «доказать Бога» на самом деле есть безбожие и безверие. Более того, если кому-то когда-нибудь удастся доказать существование Бога и это станет «научным фактом», все религии исчезнут в тот же миг. Верить будет не во что и не в кого, будет уже не вера, а – знание надо/можно в то, чего в познаваемом мире быть не может никогда. А вот то, что может быть познано хотя бы «в принципе», это лишь пока непознанная часть природы. В мире гипотез тоже нет места религиозной вере. Гипотеза может быть правдоподобной, можно верить в то, что она рано или поздно будет доказана, но это не религиозная вера, а форма эмоционального настроя на продолжение исследования или ожидание такового. Это предположение, которое может быть и отвергнуто. Это – доверие (чаще всего временное и условное), а не религиозная вера. Доверие методу исследования или доказательства, доверие к авторитету, личному опыту, опыту «хороших людей» и т. д. Религиозная вера – это абсолютная убежденность в чем-то, что принципиально никогда не может быть ни познано, ни доказано. Ясно, что такая позиция рискует обрушить полностью и безвозвратно не только все три авраамические религии (иудаизм, христианство, ислам), а с ними и все их производные, но и прочие вероучения, оставляя в стороне только некоторые направления буддизма, обходящиеся без концепции бога и рассуждений о вере как основе вероучения. Потому что в рамках этих вероучений, особенно в рамках религиозной, церковной практики, людям все время заботливо предлагают «каверзные вопросы» и разного рода «авторитетные» свидетельства бытия Божьего. Церковь считает, что паству надо обеспечивать «доказательствами» и ссылками на Священное Писание, что паства не может верить, следуя формуле «верую, ибо абсурдно». В действительности в тексте Тертуллиана, которому эту «формулу» приписывают, высказано иное, гораздо более глубокое суждение: «Это достоверно, потому что невозможно». Так он рассуждал о крестной смерти, погребении и воскрешении Христа, противопоставляя веру христианина языческим представлениям о богах и божественном. Он говорил о чуде, полагая, что именно чудо и может лежать в основе вероучения.

Есть, однако, люди, которые говорят, что они не «верят» в бога, а просто-таки «знают» его. Он для них не какой-то там вымысел или образ, а существо (или сущность), с которым они общаются «в реале». Как правило, такие люди обладают не вполне здоровой психикой и весьма специфическим кругозором. При этом неважно, какой у них уровень образования. Они могут быть кандидатами и докторами разных наук, исследовать и измерять бога, его присутствие и т. п. с помощью весьма изощренных опытов, использовать сложную аппаратуру. У них, как правило, обнаруживаются признаки некой одержимости – с психиатрической точки зрения. Но не о них я склонен размышлять в первую очередь, а о людях вполне здоровых, верующих, исповедующих ту или иную религию.

Вера в несуществование?

Распространенное (благодаря фильму «Берегись автомобиля») высказывание: «Все люди верят. Одни верят, что Бог есть, другие – что Бога нет. И то и другое недоказуемо». И фильм замечательный, и высказывание неплохое – примиряющее. Но для ищущего скептика – неприемлемое: интуитивно чувствуется, что верить в существование – это одно, а верить в несуществование – другое. (См. Атеизм.)

Да, другое. Потому что во втором случае просто нет предмета, объекта веры. А если нет объекта, то нет и чувства (вера – это, прежде всего чувство, а не логические построения). Чтобы как-то распределить атеистов «по сортам», иногда предлагают отличать «слабый» атеизм от «сильного». (См. в главе Атеизм ― агностики и безбожники.) «Сильный» атеизм (безбожники): я убежден, что Бог не существует; «слабый» атеизм (агностики): я не верю в существование бога. Нюансы становятся яснее, если «слабую» позицию высказать чуть-чуть иначе: «я не убежден (не уверен) в существовании Бога».

Важнее, чем различение этих позиций, на мой взгляд, умение учитывать то самое «исключенное третье»: ни то, ни это. На самом деле нет альтернативы: или ты веришь в Бога, или ты не веришь в Бога. Эти «третьих» позиций немало. От «а мне до лампочки» до простой неосведомленности о существовании/несуществовании проблемы Бога или же гибкой позиции: «когда как: то верю, то не верю». И я не могу не подчеркнуть, что позиции «верю/не верю» – догматические, статичные, а, скажем, позиция «когда как» – вполне динамичная, живая, диалектичная и, главное, реалистичная.

Религиозность и религиозное чувство – в чем разница?

От «верю – не верю» перейду к религии, то есть «верю».

Для начала подчеркну следующее:

– Существует религиозность, религиозное чувство.

– Существуют вероучения.

– Существуют религии.

– Существуют церкви, конфессии.

Все это разные вещи: религиозность и вероучение – не одно и то же; вероучение и церковь – не одно и то же…

Я не буду описывать смыслы всем знакомых слов так, как это делается в словарях и тем более в вероучительной литературе. Я опишу собственные смыслы, свое понимание и свои ощущения.

Религиозность – это не воцерковленность, не знание священных писаний, не следование религиозным правилам. Это даже не мысли о Боге. Религиозность – в моем понимании, с которым я хочу вас познакомить, – это состояние эмоциональной открытости по отношению к мирозданию, ощущение себя как органической части целого мира. Я не просто связан со всем сущим, я и есть все сущее. В описании, осознании этого ощущения мне помогает знание физики: электромагнитное и гравитационное поля не только соединяют меня со всем, что есть во Вселенной, но и я сам являюсь этими полями. Мне для описания этого не нужен образ Бога-творца, тем более такого, который не есть я, который отделен от меня, не нужны слова и образы традиционных религий. Единственное слово, которое я возьму оттуда, – «божественность»: образ Божественности мироздания в целом и меня самого как его части вполне уместен. Чувство, которое я испытываю по отношению к этой Божественности мироздания, и есть религиозное чувство. Оно не является каким-то особым, специальным чувством, оно складывается из самых обычных человеческих чувств: любовь, восхищение, страх, радость, счастье, блаженство…

Надеюсь, что после этого разъяснения мое высказывание: «Я неверующий, но я религиозен» – наполняется смыслом. Есть ли у меня в этой связи своя религия? Ответить можно (и нужно) уклончиво: и да, и нет. Да – в том смысле, что я переживаю то самое состояние религиозности, целостности мироздания и моей связанности с ним, которое я только что описал. Нет – в том смысле, которым понятие «религия» наделено во всех мировых культурах и практически совпадает с понятиями вероучение, воцерковленность, конфессия и церковь. См. Религия.

И хоть я назвал вопрос «есть ли бог?» неправильным, он от этого никуда не делся. Он был, есть и будет одним из самых распространенных во всем белом свете. Сомнения в существовании бога появились одновременно с первым заявлением о его существовании. Ясно, что «первое заявление» – фигура речи, а не отсылка какому-то событию. И те, кто верили в существование некоего божества, и те, кто в этом сомневались, непременно задавали вопрос – каков он, этот бог? Одни – с благоговейным интересом, другие – с насмешливой самоуверенностью… Третьи – это мы с вами – с доброжелательным интересом.

См. также Ангина. Ну, уж болезнь-то по праву занимает свое место среди важных слов. Понятий, образов и смыслов.

«Когда я был маленький…» – эта фраза прекрасна, она может служить и служит одним из наилучших зачинов, предвещающих что-то очень приятное. Для меня, во всяком случае. Потому что у меня было то самое счастливое детство, о котором песни слагали. Покойная матушка говорила, что мы – ее дети, трое мальчиков, – очень любили болеть. Потому что можно валяться в кровати, играть друг с другом, а о тебе все заботятся, приходит врач…

Хорошо, когда в семье имеется архив, а в архиве – дневниковые записи. Вот, например, запись из тетради, в которую матушка записывала важные события из жизни детей. На первом месте были, конечно, болезни. «Заболел Сашенька ангиной 6 марта 1953 года. Давала стрептоцид по 0,3. Температура держалась сутки. Три дня была нормальная, гулять не выходил, а 9 марта т-ра опять повысилась до 39,2. В среду, 10 марта, была врач Тимофеева З. А., определила ангину. Потом три дня была температура нормальная. В субботу, 13 марта, съездили к врачу в поликлинику, обратно возвращались домой, гуляли. Вечером я всех троих мальчиков искупала».

В этой записи немало примечательного. Например, то, что благодаря ей сохранилось имя нашей любимой детской «врачихи» Зои Александровны. Когда заболевал один из нас – в записи это мой брат Сашенька, – она приходила и заодно осматривала, а при необходимости и лечила всех остальных. Поскольку, как я сказал, болеть мы любили, то ее приход встречали шумными криками: «Ура, Зоя Александровна пришла!» – и подпрыгиваниями на кроватях, благо были они с панцирными сетками. Для тех, кто не знает, сообщу, что панцирные сетки – это, в сущности, натянутые и сплетенные друг с другом пружины, так что на таких кроватях можно было вести себя как на батуте. Услышав такие радостные приветствия, Зоя Александровна улыбаясь говорила: «И где же тут больные дети? Эти на больных не похожи!»

Второе примечательное обстоятельство состоит в том, что «заболел Сашенька 6 марта 1953 года, а накануне, 5 марта, умер Сталин. Событие, прямо скажем, историческое, эпохальное. Причем сообщили об этом по радио именно 6 марта, впервые – в 6 часов утра: «Говорит Москва. Дорогие товарищи и друзья! Центральный комитет Коммунистической партии Советского Союза, Совет Министров СССР и Президиум Верховного Совета СССР с чувством великой скорби извещают партию и всех трудящихся Советского Союза, что 5 марта в 9 часов 50 минут вечера после тяжелой болезни скончался председатель Совета министров Союза ССР и секретарь Коммунистической партии Советского Союза Иосиф Виссарионович Сталин». Так что, похоже, что мама врача не вызывала в те трагические для большинства людей дни, а давала лекарства сама, исходя из собственного опыта. Но на четвертый день все-таки вызвала…

В моей последующей жизни болезни посещали меня примерно так же, как и большинство в целом здоровых людей: время от времени в виде простуд, которые называли иногда ангинами, гриппом, ОРВИ, а одни раз даже положили в больницу с подозрением на дифтерит. Было это в 1956 году. Что-то серьезное случилось со мной уже в пятьдесят лет – инфаркт. Несмотря на это, мне всегда казалось и до сих пор – скоро уже двадцать лет после инфаркта – кажется, что я совершенно здоровый человек.

Сочиняя книгу «про счастье» («Искусство жить, или Как быть счастливым несмотря ни на что»), я, размышляя о болезнях, написал главу с названием «Болезнь». Вот ее слегка отредактированный текст.

Болезнь может быть не только источником несчастья, что очевидно, но и… счастья, что совсем не очевидно. Болезнь как источник счастья – это, конечно, преувеличение. Болезнь, как ни крути, несчастье. Болезнь лишает нас того, к чему мы привыкли, лишает многих радостей бытия. И с утверждением «лучше быть богатым и здоровым, чем бедным и больным» спорить трудно. Но парадокс в том, что болезнь позволяет нам по-иному взглянуть на собственную жизнь – переоценить некоторые ценности, оценить недооцененное. А это знание и понимание помогает нам найти дорогу к счастью.

Болезни с древнейших времен преследуют человека, мешают жить и работать. Люди во все времена задумывались о природе болезней, искали способы излечения и основания для психологической самозащиты в период заболевания.

Ни одна религия не только не оставила без внимания вопросы о недугах, более того, зачастую тема болезни и исцеления становилась одним из краеугольных камней вероучения, а основателям религий, пророкам и святым всегда приписывались способности к исцелению больных. Сама болезнь часто объявлялась следствием несоблюдения религиозных предписаний, расплатой за грех. А чтобы объяснить болезни новорожденных, то есть не успевших еще никак согрешить, некоторые религии объявляли, что младенец мог согрешить еще в утробе, другие верили в переселение душ, а поэтому новорожденный ребенок мог нести за собой проступки в предыдущих жизнях, третьи считали, что проклятие за первородный грех лежит на всем человечестве и т. д.

Развитие науки позволило определить многое в причинах возникновения болезней, в способах их лечения, установила правила гигиены и профилактики болезней. Но заболевший человек по-прежнему нуждается не только в лекарствах или хирургическом вмешательстве, он нуждается в психологической поддержке и – как это было тысячелетия назад – в ответе на вечный вопрос: за что? Даже неверующие люди спрашивают себя: ну за что мне такая напасть, – когда причина болезни неочевидна или когда принятые меры не помогли ее избежать. Мы тогда задумываемся о «неправильном образе жизни», о «наследственности», плохой экологии или психосоматике[1]… Ну и как-то складываем некое подобие понимания «причины». Но помимо знания причин болезней и способов их исцеления, стоит позаботиться о том, как «правильно» пережить состояние болезни.

Христианские проповедники убивают двух зайцев: и утешить стараются и нравоучение дать, говоря, что все от Бога – и болезнь, и здоровье. А все, что от Бога, то нам во благо. Преподобный Макарий Оптинский говорил, что «ум после болезни бывает чище и прозрачнее, она же заменяет и недостаток дел наших. Мы не знаем судеб Божиих, Он все творит на пользу; мы привязаны к здешним благам, а Он хочет даровать нам будущее благо здешними краткими болезнями. Любвеобильный Отец наш все творит на пользу нашу: иногда телесными болезнями врачует душевные недуги, а иногда посылает болезни для испытания нашего терпения и для вящей награды душевными дарованиями, здесь или в будущем веке, и многие есть причины, кои мы постигнуть не можем».

Болезнь – это время размышлений, время переосмысления своей жизни, время покаяния. Святитель Игнатий Брянчанинов так утешал страждущих: «Похворай, батюшка, похворай с терпением и самоукорением. Болезнь многому доброму учительница; сверх того, она – послание Божие взамен и в пополнение наших недостаточных подвигов… Блаженны те, которых Бог приготовляет к вечности болезнями и другими скорбями…» При этом всегда подчеркивалось, что Господь не пошлет каждому из нас испытаний сверх наших возможностей, и христианину следует проявлять терпение и смирение, а не ропот, протест, озлобленность на всех и вся, которые лишь разрушают душу и усугубляют страдания. Такой видится возможность счастья в болезни верующим христианам. Но я неслучайно столь обильно привел здесь слова, обращенные к верующим, потому что их глубокий смысл найдет отклик и в сердцах неверующих.

Сказанное не означает отказа от борьбы с болезнью, от врачебной и медицинской помощи, как для верующих, так и для неверующих. Хорошие врачи помогут нам не только в диагностике и правильном подборе курса лечения, но и в надлежащей психологической реакции на случившееся. Хороший врач подбодрит, настроит на борьбу и веру в благополучный исход. И эта борьба сама по себе может стать «формой счастья». Да, повторим еще и еще раз: счастье индивидуально и неповторимо. Не только у каждого свое счастье, но и у одного и того же человека много разных видов и форм счастья, обретаемых при различных состояниях и в разных обстоятельствах.

Иногда счастье – нырнуть в глубину моря, а иногда счастье – вынырнуть…

В период болезни мы тоже можем наслаждаться. Можем испытывать счастье оттого, что не случилось худшее, наслаждаться каждодневными маленькими победами над болезнью, наслаждаться мечтой о выздоровлении. А уж когда оно придет!..

Вот такие размышления о возможности изыскивать счастье и в период болезни пришли мне в голову. Но если не пытаться «найти счастье в несчастье», то ничего приятного в болезнях нет. Что-то условно полезное – типа «укрепления иммунной системы», – возможно, и есть. Но лучше бы болезней не было вообще: жил, старел, состарился – и помер, особо и не хворая. Ведь бывает же так? Бывает… И мы о таких людях говорим: «счастливая смерть», «отошел, как праведник».

Почему из множества типов парусных судов я выбрал именно это? Конечно, потому что именно это даже не судно, а просто слово стало символом молодежной романтики шестидесятых. Из-за строчек «В флибустьерском дальнем синем море бригантина поднимает паруса…» в песенке, ставшей популярной именно в эти годы. Сама песня была написана еще в 1937 году 19-летним поэтом Павлом Коганом, написавшем стихи, и его 18-летним приятелем Георгием Лепским, сочинившем мелодию. Через два года Коган поступил в Литературный институт, учился, писал стихи, а потом началась война. В 1942 году он в звании лейтенанта, военного переводчика войсковой разведгруппы погиб под Новороссийском. Георгий Лепский прожил долгую жизнь он умер в 2002 году на 83 году. Был он художником, педагогом, написал еще много песен, но ни одна из них не стала популярной.

Стихи Павла Когана при жизни опубликованы не были, хотя в литературной среде и были известны. В 1960 году вышел сборник «Гроза», в котором была и «Бригантина», и другие его стихи, среди которых популярным стало его «Лирическое отступление». В нем воспето революционное время и поколение: «Есть в наших днях такая точность, что мальчики иных веков, наверно, будут плакать ночью о времени большевиков. И будут жаловаться милым, что не родились в те года…». И еще из этого стихотворения: «Я – патриот. Я воздух русский, я землю русскую люблю, я верю, что нигде на свете второй такой не отыскать, чтоб так пахнуло на рассвете, чтоб дымный ветер на песках… И где еще найдешь такие березы, как в моем краю! Я б сдох, как пес, от ностальгии в любом кокосовом раю. Но мы еще дойдем до Ганга, но мы еще умрем в боях, чтоб от Японии до Англии сияла Родина моя».

Современный читатель, искушенный геополитическим образованием, приподнимет брови, удивляясь экспансионистским мечтам молодого советского поэта: дойти до Ганга? Захватить Индию, что ли? А это «…до Англии» – это ж откровенный захват Европы!

Именно так. Со времен 1917 года существовала и пропагандировалась идея мировой революции, победы социализма во всем мире, что, разумеется, означало наступление добра, справедливости и счастья для всех. Об этом и думал искренний, талантливый юноша Павел Коган в своем «Лирическом отступлении». Ну, и в «Бригантине» – тут, мне кажется, очевидной перекличка, скажем, с Гумилевым – его стихами о дальних странах и о капитанах, с революционной романтикой Багрицкого, Уткина и прочих и даже с «Девушкой из Нагасаки» Веры Инбер.

«Бригантине» Когана – Лепского оказалась уготована долгая жизнь. Именно в песенном виде она оказалась не просто востребованной поколением шестидесятых, но превратилась в символ целого направления культуры (или субкультуры, ежели об этом станут писать культурологи) – самодеятельной или бардовской песни. С конца пятидесятых этот жанр, существовавший прежде в узких дружеских кругах, вырвался на простор всего СССР в связи с распространением магнитофонов. (Подчеркну: я считаю именно эту причину самым главным фактором распространения жанра, а не только его «оттепельную» привлекательность.) По всей стране зазвучали голоса Визбора, Окуджавы, позднее – Высоцкого и многих других. Но именно «Бригантина» стала символом времени и, пожалуй, жанра. Возникавшие повсюду клубы самодеятельной песни (КСП) часто называли «Бригантина». Если вникать в смысл песни, откровенно и однозначно воспевающей пиратскую романтику, то есть романтику грабителей, насильников и убийц, понять ничего будет невозможно. Кругом строгая идеологическая коммунистическая цензура, и на тебе: «Вьется по ветру "Веселый Роджер", люди Флинта песенку поют». И уверяю вас, что никакой «фиги в кармане», никого политического подтекста в этом не было. Но было ощущение романтики как таковой, романтики путешествий, неоткрытых миров и дальних странствий. А вот эта сумма эмоций была характерна для молодежи того времени, и властью она тоже поощрялась. Потому что страна строила новое счастливое коммунистическое общество, потому что куда-то ехать и что-то строить было и модно и нужно с точки зрения развития государства. В то же время родились и песни Пахмутовой из цикла «Таежные звезды»: «Главное, ребята, сердцем не стареть», «ЛЭП-500», «Усть-Илим», «Девчонки танцуют на палубе» и другие. Совпадение с «Бригантиной» было не смысловое, а интонационное, эмоциональное.

Но песни Пахмутовой о таежной романтике – это другая ветвь, уходящая корнями в шестидесятые. Да и вряд ли стоит песни Пахмутовой связывать с чем-либо: они самодостаточны и проистекают сами из себя, «из Пахмутовой». От «Бригантины», да и от существовавших где-то рядом с ней «грибниц» песенного творчества произрастали разные – и по смыслу, и по настроению – песни. Одни продолжали и развивали «романтику путешествий», став жанром «туристической песни»: например, многие песни Визбора, Кукина; другие – как, прежде всего, исключительные по своей мелодической привлекательности песни Окуджавы – сформировали грустно-меланхолический, упадническо-критический взгляд на жизнь-Третьи – как, скажем, Галич и Высоцкий – погрузились в социальную сатиру… Давать, однако, одно-, двухсложные оценки, определения творчеству этих и многих других неназванных авторов – дело неблагодарное. Ошибешься всегда, неточность оценки станет очевидной любому, а для кого-то и вовсе обидной.

Сегодня этот жанр – бардовской песни – не умер. Но и не очень-то и жив. Собрав свой урожай на российском телевидении, он добирает остатки на провинциальных гастролях и, думается, скоро прекратит свое существование в такой форме. Другая его форма доживает в русскоязычных землячествах разных стран. Там собираются теперь уже пожилые романтики шестидесятых, переселившиеся в другие страны и стремящиеся не утратить общение друг с другом, а если получится, то и передать детям и внукам если не любовь к этим песням, то хотя бы знание о том, что «такое было».

Ну, а бригантина – ежели без кавычек – это двухмачтовое судно, у которого передний парус прямой, а задний – косой. Его действительно любили использовать пираты: за маневренность и способность ходить по мелкой воде. Потому так судно и называлась: brigante по-итальянски – «разбойник, пират».

(См. также Алмаз.) Был такой очень видный большевик, революционер, борец с царизмом – Григорий Яковлевич Сокольников. После революции он был наркомом финансов, считался выдающимся специалистом, а потом его свои же посадили в лагерь по делу «Параллельного антисоветского троцкистского центра», где он был то ли убит уголовниками, то ли расстрелян. Настоящая его фамилия была Бриллиант, Гирш Янкелевич Бриллиант. Но в этом эссе мы будем говорить не о нем, а об обработанных алмазах.

Большое счастье – быть равнодушным к блеску бриллиантов. Я – таков. И большинство моих знакомых – тоже таковы. Или почти таковы. Есть среди них, конечно, сдержанные ценители красоты этих камней или ювелирных изделий, в которые вставлены бриллианты. Есть женщины, которые и не должны быть совсем уж равнодушны при взгляде на «эти штучки». Это все тревоги не вызывает. Тревожно, когда человек подпадает под гипнотическую власть бриллиантов над собой, над своей волей и помыслами. Такое бывает, и не без участия подобных людей соткалась мировая история бриллиантов и связанных с этим трагедий. Но кроме истории алчности и преступлений бриллианты породили историю технологии их огранки. А это уже не история алчности и преступлений, а история творчества, мастерства и смекалки.

История огранки бриллиантов не так уж и продолжительна. Известно, кто, когда и где начал это делать впервые. Фламандский гранильщик камней Лодевик ван Беркем – иногда пишут ван Беркен (Lodewyk van Berquem или Bercken) – из Брюгге изобрел метод обработки алмазов на шлифовальном круге, состоящий в том, что поверхность круга (он был известен и до ван Беркема) покрывалась смесью алмазной пыли с оливковым маслом. Именно эта смесь и стачивала грань алмаза при быстром и длительном вращении круга. Устройство называлось скайф (scaif). Событие первой полировки ван Беркемом датируют 1454 (по другим источникам – 1456) годом. До этого алмаз обрабатывали инструментами типа стамески, которым скалывали кусочки алмаза. В результате скола образовывалась ровная поверхность. В случае удачи – при ударе в правильное место под правильным углом – получался «идеальный разлом». Он прекрасно отражал свет как плоскость. Но таким методом получить те самые сложные поверхности, состоящие из граней, расположенных под строго заданными углами по отношению друг к другу, было невозможно. Именно ван Беркен и стал тем первым – несомненно, великим – изобретателем, который не только придумал, как шлифовать/полировать грань алмаза, но и разработал ту самую геометрию поверхности, которая превратила алмаз в бриллиант. Историческая справедливость, однако, требует уточнить: первым он был в Европе. В Индии некие безымянные мастера делали это и раньше.

Бриллиантовая огранка имеет много видов, возникавших по мере развития технологий и точности контроля за обработкой. Количество граней (фацетов) может быть сравнительно небольшим (для мелких алмазов) – 17 граней. Более крупные алмазы гранят 57 фацетами («классическая» огранка), 86 фацетов – «королевская», 102 – «величественная» огранка. Существует еще много других геометрий огранки, применяющихся к камням различной формы.

Историй о знаменитых бриллиантах, имеющих имена собственные: «Кохинур», «Шах», «Орлов», «Флорентиец», «Дрезденский зеленый», «Тиффани» и других, – написано немало, и я не буду эти истории пересказывать своим словами. Я хочу поделиться другой, более современной и актуальной историей: как бриллианты стали массовым товаром, захватившим весь мир. Ведь на протяжении веков они были частью мира богачей и монархов, а сейчас трудно найти семью, в которой не было бы хоть маленького, но настоящего бриллиантика.

Пожалуй, до середины XX века рынок бриллиантов оставался довольно замкнутым, можно сказать – аристократическим. Тем временем добыча алмазов росла, стремление к росту прибыли у производителей бриллиантов тоже не уменьшалось. Возникла ясная коммерческая цель – расширить рынок сбыта бриллиантов. И цель эта возникла там, где и могла возникнуть: в компании «Де Бирс», добывавшей большую часть мировых алмазов. К середине XX века мастерство торговцев и искусство рекламы достигли уже того расцвета и обладали такими возможностями, что по заказу «Де Бирс» рекламное агентство «Айер и сын» (Ayer & Son) разработало всемирную стратегию создания нового рынка, оказавшуюся успешной.

Основу стратегии составляла не продажа бриллиантов, а продажа идеи! Идеи о том, что бриллианты – это не просто «хорошо, красиво, престижно» и т. д. А о том, что колечко с бриллиантом – обязательный подарок жениха невесте, что это, и только это – символ и залог подлинной любви. Задача состояла в том, чтобы бриллиант, о котором подавляющее большинство вообще никогда не задумывалось и никакой потребности во владении им не испытывало, чтобы это большинство стало осознавать бриллиант как потребность! Рекламная кампания проходила под лозунгом «Бриллианты – это навсегда» (Diamonds Are Forever). Был создан миф – легенда о бриллиантовом колечке как непременном атрибуте свадьбы и замужества. Для этого в ход пошла подлинная история пятисотлетней давности.

У императора Священной Римской империи Фридриха III Габсбурга (1415–1493) был сын-наследник Максимилиан. А у Карла Смелого, герцога Бургундии, была дочь Мария. Считается, что Максимилиан и Мария были хороши собой, умны и богаты (Мария-то – несомненно, а вот Максимилиан – не вполне: Габсбурги были, похоже, в долгах по уши), так что их династический брак стал не формальным актом, а естественным результатом взаимной симпатии. Свадьба – несмотря на многочисленные трудности и препятствия – состоялась. Ей было 20, ему – 18. Она ему подарила цветок, спрятанный на ее теле, который ему при первой же встрече предложено было отыскать самостоятельно. А он ей – кольцо с бриллиантом! Дело-то было в 1477 году в Генте, неподалеку от Брюгге со всеми своими ювелирами и новыми технологиями. Счастью, увы, не суждено было длиться долго: через пять лет Мария упала с лошади и умерла.

Эту историю любви и свадебного подарка дальновидные владельцы «Де Бирс» и опытные рекламщики превратили в легенду, а легенду – в инструмент продажи идеи об обязательном свадебном подарке – колечке с бриллиантом. «Мы стремимся к тому, чтобы укрепить традицию кольца с бриллиантом в знак помолвки, сделать его психологической необходимостью, способной успешно конкурировать на уровне ритейла с полезными товарами и услугами» – вот что написали рекламщики в своей записке заказчику «Де Бирс» в начале 1940-х годов.

Ну и пошло-поехало! Каждая девушка-подросток вскоре знала как непреложную истину, что единственная настоящая помолвка – это та, в которой было подарено кольцо с бриллиантом. И юноша знал, что он предложения не сделал и вообще не проявил себя достойным претендентом, пока не подарил кольцо с бриллиантом.

Так возник тот гигантский всемирный рынок, на котором все еще царит компания «Де Бирс», на котором многомиллионная армия уже третьего или четвертого поколения покупателей приобретает то, что их прадедам и прабабкам и в голову не приходило. А теперь без этого как бы и жить нельзя.

Ну а история о том, как две дамы – Дороти Дигнем и Фрэнсис Джерети, бывшие основным мозговым центром рекламного бюро «Айер и сын», – придумали не только эту идею, но и последующее ее сопровождение с помощью Голливуда и множества иных ухищрений, остающихся в арсенале современного продвижения товаров и услуг, уже другая история. О ней написаны книги и учебники по рекламе. А мы в свое время (да и сейчас) смотрим фильм с Джеймсом Бондом под названием «Бриллианты навсегда» (1971) и не подозреваем, что и это – часть той самой легенды и стратегии. В самом начале фильма на вопрос: «Разбираетесь ли вы в бриллиантах?» – Бонд отвечает: «Бриллианты дарят на свадьбу и вообще они заменили собак, став лучшим другом женщин».

Узнаете стратегию? «Бриллианты – лучшие друзья девушек» (Diamonds Are a Girl’s Best Friend) – это слова из песенки, впервые прозвучавшей в бродвейском мюзикле в 1949 году, но ставшей всемирно известной после того, как она была спета Мерилин Монро в фильме «Джентльмены предпочитают блондинок» (1953). Слова там, конечно, уже никого не поразят своим цинизмом, но своей прямолинейности не утратили до сих пор. Вот несколько строчек:

Французы готовы умереть за любовь на дуэли,

Но я предпочитаю человека, который дарит дорогие

драгоценности.

Поцелуй может быть великолепен,

Но им нельзя оплатить арендную плату...

Мужчины охладевают, когда девочки стареют,

Мы теряем все наши прелести в конце...

Но вот эти камушки — «квадратный» или «грушевидный» —

Свою форму не теряют никогда.

Бриллианты — лучшие друзья девушек.

См. также Азбука, Числа. Письменность прошла довольно долгий путь, прежде чем появились современные буквы и алфавиты. Обычно историю письменности излагают так: сперва была предметная, потом пиктографическая, затем иероглифическая и так далее, вплоть до появления буквенного письма. Я тоже это перескажу, но своими словами. Сначала, однако, о другом: прежде всего появились способы записи чисел, и лишь потом стали создаваться способы записи чего-либо иного: мыслей, действий и прочего. У древнего человека не было потребности в письменной передаче сообщения типа «я тебя люблю». Довольно долго – многие тысячелетия, десятки и сотни тысячелетий – у него не было потребности вообще хоть что-то записывать. Каждый все, что нужно, знал и помнил: какие растения можно есть, а какие нет, где находится вода и каких зверей надо опасаться… И лишь с ростом количества людей в племени, с переходом к земледелию и скотоводству, с формированием представлений о собственности, разнообразием форм и объемов меновой торговли возникла потребность оперировать большими числами и вести учет. Для этого были изобретены знаки, описывающие количество, сроки и, возможно, имена. Так что первыми буквами были записи чисел. Мы сейчас четко разграничиваем понятия «буква» и «число» – и правильно делаем. Но в рамках моих дальнейших рассуждений о развитии письменности, говоря «буквы», я буду иметь в виду и числа. Тем более что они часто изображались одними и теми же знаками.

Видимо, самой ранней письменностью была так называемая предметная, в которой рисовались объекты, с помощью которых передавалась некая информация, мысль. Перескажу традиционный пример, показывающий и то, как это выглядело, и то, насколько это неудобно. Легенда (рассказанная Геродотом) о персидском царе Дарии I гласит, что как-то раз он получил послание от кочевников-скифов. Послание включало в себя следующие четыре предмета: птицу, мышь, лягушку и стрелы. Царь Дарий решил, что скифы отдают себя в его власть и в знак покорности принесли ему землю, воду и небо, ибо мышь означает землю, лягушка – воду, птица – небо, а стрелы означают, что скифы отказываются от сопротивления. Однако один из мудрецов возразил Дарию. Он истолковал послание скифов совершенно иначе: «Если вы, персы, как птицы, не улетите в небо, или, как мыши, не зароетесь в землю, или, как лягушки, не поскачете в болото, то не вернетесь назад, пораженные этими стрелами». Как оказалось в дальнейшем, этот мудрец был прав.

Следующий этап развития письменности – пиктографическая. Суть ее в формировании условных изображений – предметов, действий, идей. Пиктограммы естественным путем развились в иероглифы, существующие и по сей день в Китае и Японии. Недостаток иероглифического письма в том, что оно не связано с устной речью, со звуками.

С помощью таких видов письменности можно передавать информацию, но нельзя передать речь. Для разработки способов письменной передачи речи человечеству понадобились тысячелетия. Считается (хотя и многими оспаривается), что первое слоговое (консонантно-звуковое) письмо сформировалось в IV тысячелетии до н. э. в Древнем Шумере и/или Древнем Египте, потом слоговую систему использовали финикийцы, затем на ее основе возникли арамейское письмо и многие другие: древнееврейское, греческое и др. Принято считать, что первую звуковую систему письма создали финикийцы около XII века до н. э. Этот подход переняли и другие племена, создавшие еврейское, сирийское, арабское, персидское, согдийское, уйгурское, монгольское и т. п. системы письма. Греки, в сущности, завершили процесс создания фонетического алфавита в VIII–IX веке до н. э. Западный вариант греческого письма послужил основой для латиницы, возникшей лет на 100 позднее, в VII веке до н. э. Восточный вариант лег в основу византийского, древнеготского и славянского (кириллического) письма.

Сколько сегодня в мире букв или алфавитов? Прежде чем ответить на этот вопрос, надо кое-что предварительно уточнить. Начнем с количества языков: их в мире более семи тысяч. Далеко не у всех имеется письменность, а, стало быть, и буквы: только треть всех языков имеют письменность.

На сегодняшний день в мире используются около сорока систем письма. Основными (по распространенности) являются: латинская, китайская, арабская, кириллическая, индийские (деванагари и брахми), а также греческая, грузинская, армянская, еврейская, бирманская, тибетская, корейская, японская кана, тайская, лаосская, кхмерская, эфиопская и др. Системой письма на основе латиницы пользуются около 36 % населения мира, китайской – около 18 %; индийской (деванагари) и арабской по 14 % каждой, кириллической системой около 4 %, индийской (брахми, друидская) – 3,5 %…

Народы, берущие в качестве базового алфавита латиницу или кириллицу, добавляют к базовым наборам свои буквы и специальные значки, призванные передать специфические звуки того или иного языка. Поэтому количество букв в алфавитах разных языков отличается. Наибольшее количество букв в убыхском алфавите (составленном как на основе латиницы, так и на основе кириллицы): 92 буквы. Убыхский язык, относящийся к абхазо-адыгской языковой семье, видимо, умер. Считается, что последний носитель языка скончался в 90-х годах XX века. Наименьшее количество букв в алфавите племени ротокас с острова Бугенвиль, Папуа-Новая Гвинея. Их всего двенадцать (a, e, g, i, k, o, p, r, s, t, u, v), из них семи согласных. Считается, что всего в мире 46 алфавитов, то есть систем записи звуков языка.

Самые первые буквы (напомню, что я имею в виду и запись чисел), придуманные человеком, появились в… Тут снова придется приостановиться, потому что имеются разные точки зрения.

Самая распространенная, она же самая старая точка зрения, вошедшая в большинство учебников и справочников, состоит в том, что древнейшая письменность возникла у шумеров в Месопотамии около 6 тысяч лет тому назад. Можно встретить и другие утверждения. Есть, например, мнение, что пиктограммы на т. н. тэртэрийских табличках (найдены близ села Тэртерия в современной Румынии) были начертаны 7 тысяч лет тому назад. Сравнительно недавно в научный обиход вошли знаки древнекитайской культуры Джиаху, относящиеся к 6600 году до нашей эры, то есть им более восьми тысяч лет. Но и это далеко не рекорд древности. Некоторые исследователи относят пиктограммы на фигурке богини Макоши (Костенковская культура, Воронежская обл.) к 42 тысячелетию до нашей эры…

Гораздо ближе к нам – и по времени, и по родству – латинский, греческий и кириллический алфавиты. Взглянув на финикийский алфавит, представители практически всех народов мира увидят в нем много знакомых букв, похожих на их письменность. В этой связи финикийское письмо считают прародителем большинства письменностей мира. Благодаря такому сравнению можно также выявить самую старую букву из всех, ныне употребляемых: ей оказывается буква «о», потому что она единственная, практически без изменений дожившая до наших дней.

Кириллический, славянский алфавит появился в IX веке нашей эры. История появления славянского алфавита существует в нескольких вариантах. Основная версия, которая дала ему название «кириллица», гласит, что в IX веке христианские проповедники, миссионеры, братья Кирилл и Мефодий, разработали для славян (речь сперва шла о разных племенах, живших вокруг города Салоники, из которого родом были братья) специальный алфавит, на котором ими же был осуществлен письменный перевод Библии. Почти каждое утверждение в этом предложении оспаривается, но мы продолжим изложение, упомянув, что Кирилл и Мефодий много путешествовали, в том числе в Корсунь (Херсонес Таврический в современном Крыму), в Моравию и другие земли, населенные славянскими племенами. Считается «почти доказанным», что Кирилл и Мефодий придумали не кириллицу, а глаголицу – алфавит совершенно иного начертания, состоящий из 38 букв. А то, что называют кириллицей (из 43 букв), придумал то ли их ученик Климент Охридский, то ли болгарский монах «черноризец Храбр», написавший трактат «О письменах» и работавший чуть позднее: в конце IX – начале X века. В своем каноническом виде создание кириллического алфавита приписывают «солунским братьям» Кириллу и Мефодию, возведенным в ранг равноапостольных святых. Существует и «официальный год рождения» письменности – 863-й, назначен и день празднования славянской письменности – 24 мая.

Современный русский алфавит состоит из 33 букв, но в прежние времена он состоял из 49, а потом из 43. Алфавит из 43 букв приписывают Кириллу. В процессе развития письменности некоторые буквы отпадали, что закреплялось реформами. Так, после реформы, произведенной при Петре Первом, в алфавите осталось 37, а потом и 35 букв. Последняя реформа (1918 года) оставила нам 33 буквы, использующиеся по сей день.

У каждой из букв кириллицы в дореформенной азбуке (до 1918 года) было свое название: А – Азъ, Б – Буки и т. д. Если прочесть эти названия подряд, получится такой текст: «Азъ буки веде. Глаголъ добро есть. Живите зело, земля, и, иже како люди, мыслите нашъ онъ покои. Рцы слово твердо – укъ фърътъ херъ. Цы, черве, шта ъра юсъ яти». Думаю, что он изначально носил не более чем дидактический характер, облегчал запоминание азбуки. Но некоторые считают, что это некое «послание»! И придумывают переводы, дают трактовки… Вот пример одной из них:

«Я знаю буквы: письмо – это достояние. Трудитесь усердно, земляне, как подобает разумным людям, постигайте мироздание! Несите слово убеждённо: знание – дар Божий! Дерзайте, вникайте, чтобы сущего свет постичь!»

Мне это кажется надуманным. И, признаться, довольно глупым…

Важный и интересный вопрос – о докириллической письменности. Существовала ли она, и если да, то какой она была? К сожалению, эта тема уже очень давно стала полузапретной и чрезвычайно политизированной, поскольку христианство на Руси насаждалось насильственным путем, причем важнейшей частью этой экспансии было уничтожение всех следов существовавшей древней религии, т. н. язычества. Было важно язычество искоренить и объявить его страшным, постыдным заблуждением диких народов, а христианство представлять как свет истины. Тотально уничтожались все письменные источники и иные артефакты дохристианской культуры. Долгие годы – века – насаждалась (и в массовом сознании, и в подконтрольной официальной науке) мнение, что письменности у славян не было вообще никакой. Это весьма маловероятное предположение. Хотя бы потому, что все народы, окружавшие славян, народы, с которыми они тесно общались, письменностью обладали. Кроме того, имеется немало свидетельств в различных письменных источниках, в которых упоминаются «русские письмена». Например, в упомянутой рукописи «О письменах» сказано: «Прежде убо словени не имеху книг, но чертами и резами чьтеху и гадааху». Имеются и другие свидетельства о существовании славянской письменности и книг до Кирилла и Мефодия. Нет, однако, «официально признанного» подлинного текста на этом языке. Все, что в качестве такового предъявляется и исследуется, объявляется «скорее всего, фальшивкой» – именно в такой терминологии. Политизированный подход, согласно которому славяне просто «обязаны» быть дикими и неграмотными до прихода христианства, продолжает господствовать. Тем не менее процесс исследования этой проблемы продолжается уже более ста лет.

Гигантский скачок и в вопросе поиска древней славянской письменности и самого понимания мировой истории совершил чешский ученый Бедржих Грозный, который в 1915 году расшифровал древнейшие надписи на хеттском языке. Хеттское царство располагалось в Малой Азии, в глубине современной Турции и северо-западных районов Сирии, период его расцвета приходится на XIV–XIII века до нашей эры, то есть три с половиной тысячи лет тому назад. С середины XIX века в распоряжении ученых оказались сотни глиняных табличек с клинописью, которая долгие годы не поддавалась расшифровке. Бедржих Грозный выполнил эту работу и доказал, что, во-первых, хеттский язык относится к индоевропейской группе, то есть родствен всем европейским языкам, а во-вторых, имеется очень много совпадений со славянским языком. Содержание хеттских табличек открыло многое из древней истории и дало толчок к поиску славянских корней.

Но любая попытка «удлинить» славянскую историю и хоть как-то наполнить ее содержанием, противоречащим представлению о славянах как о диких племенах, встречала твердое и последовательное сопротивление как в Австро-Венгерской империи, так и в Российской. И причины этого были не только в стремлении удержать за христианством первенство в вопросах просвещения, культуры, морали, но и в политических разногласиях между славянскими государствами и остальными европейскими державами. Даже после Октябрьской революции в России, когда церковь из положения доминирующей силы была отброшена в положение преследуемое, идеи славянской древности не получили возможности развития. Первые годы, десятилетия советской власти были изрядно пропитаны русофобией, поскольку шла смертельная борьба с «царизмом и его наследием», которые воспринимались как русская власть, как машина подавления всех других народов. В последующие десятилетия менялись мотивации, по которым развитие исследований славянской дохристианской культуры не поддерживалось, и по сути не изменилось ничего. Такое положение сохраняется и сейчас, когда нет ни СССР, ни его идеологии. Исследования, однако, продолжаются, публикуются статьи и книги, открываются все новые и новые страницы славянской древности, в том числе и докириллической письменности.

Я здесь лишь упомяну некоторые работы. Прежде всего, исследование Г. С. Гриневича «Праславянская письменность», в котором представлены результаты дешифровки большого массива непрочитанных древних текстов, в том числе и таких знаменитых, как этрусские надписи и Фестский диск. Гриневич восстановил праславянскую письменность – как слоговое письмо, – открыв перед нами огромный, поэтичный, впечатляющий мир древних славян и их истории. Отношение к работам Гриневича оказалось ожидаемым: крайне враждебным. Все ошибки, допущенные Гриневичем, недостаточно убедительные гипотезы и т. п. – без чего не обходится ни одно исследование, вторгающееся в сферу незнаемого, – в критике выпячены на первое место, а часто и вовсе вся его работа в пересказе критиков сведена к перечислению неточностей и ошибок. Добросовестное научное исследование и доброжелательная полемика в связи с работами Гриневича, а также других исследователей и энтузиастов-любителей пока еще не состоялись. Зато состоялась массированная критическая атака, настойчиво ведется даже регулярная цензура (в таких, например, интернет-источниках, как Википедия), направленная вновь на то же самое, что было и сто лет тому назад: на отрицание существования докириллической письменности и культуры. К сожалению, все сложности развития этого направления исследований усугубляются ростом большого количества действительно поверхностных, спекулятивных, в худшем смысле любительских текстов, статей, книг, сайтов, а также появлением разного рода обществ и религиозных групп, заполняющих информационное пространство низкопробными материалами на эту тему. Так что пока все это зыбкое пространство сведений не позволяет сформировать по-настоящему научно обоснованную и аргументированную позицию. Будем ждать и, как можем, способствовать непредвзятому анализу проблемы.

Вернемся к буквам. Основная «историческая» функция букв – передавать, «кодировать» звуки. В русском языке 33 буквы и 42 звука: 6 гласных звуков, 36 согласных звуков, 2 буквы (ь, ъ) не обозначают звука. Несоответствие в количестве букв и звуков (не считая Ь и Ъ) вызвано тем, что на 10 гласных букв приходится 6 звуков, на 21 согласную букву – 36 звуков (если учитывать все комбинации согласных звуков глухие/звонкие, мягкие/твёрдые).

То, что в английском «написано одно, а произносится совсем иное», знает всякий, кто изучал английский. В принципе, то же самое можно сказать и обо всех других языках: ну не передают письменные знаки подлинные звуки речи. Они лишь нечто неточно обозначают. Поэтому для более точной передачи звуков используются «правила чтения» и диакритические знаки над и под буквами (типа ă, ą, č, ĩ и т. п.) и транскрипции (ə, ʌ, ð и др.). Те, для кого русский язык родной, не знают или редко вспоминают о том, что и в русском языке вовсе не так все просто. Очень часто и русское слово произносится не совсем так, как пишется. Ну, например, слова «часы» или «к сожалению» мы произносим почти как «чисы», «к сожилению».

Не менее важная функция букв – быть кирпичиками, составляющими слова, а также и числа. Есть у них еще одна важная роль: они остаются «картинками», графическими символами, обладающими как особой формой зрительного воздействия, так и самостоятельной эстетической ценностью. Часто буквы используются как символы целых слов или понятий, например, буквами «М» и «Ж» принято обозначать мужскую и женскую туалетные комнаты, а, скажем, буква «Р» на дорожном знаке означает стоянку и т. д. Разработка шрифтов, способов начертания букв стала и высоким искусством, и серьезной наукой.

По мнению некоторых мыслителей древности, буквы не только «кирпичики слов», но и кирпичики мироздания. По мнению Платона, дело обстоит именно так и алфавит есть модель Универсума. Близкая точка зрения лежит в основе каббалы: Творец построил весь мир из букв еврейского алфавита – иврита. Каждое слово не только обладает содержанием-смыслом, не только его числовым эквивалентом – гематрией, – но и несет в себе некие «энергии», которыми можно управлять и с их помощью воздействовать на бытие. Та или иная форма и степень обожествления алфавита характерна не только для каббалы, но и для многих других культурно-мистических традиций.

«Пиши, писатель, буквы, из букв составь слова, слова управь рядами, чтоб стала мысль права…» – это я когда-то сочинил.

И в жизни, и в картине мира все то, что мы называем «бытом» – квартира, уклад жизни, одежда, мебель, домашние вещи, пища и многое другое, – играет важную роль. Собственно, большинство основных каждодневных ощущений связано именно с бытом. Быт – не только мир предметов, это и мир наших отношений в семье. То, как устроен наш быт, и то, как нас призывают его устраивать – а это целенаправленное действие осуществляют все социальные организмы, – определяет базовые мировоззренческие основы. «Домострой» – книга об организации жизни семьи, быта – выражает и предписывает вполне стройную систему мировоззрения. В советское время тому, как следует жить в быту, посвящалась большая литература и многие кинофильмы: они задавали образцы должного и показывали примеры недолжного. Сейчас такого прямого назидания нет, напротив, принято подчеркивать право на разнообразие, на собственные стандарты, вкусы и привычки. Тем не менее мы, разумеется, далеко не свободны: и кино, и телевидение продолжают подвергать нас воздействию «образцов» – то из жизни миллионеров, то из жизни бандитов… Ну и реклама не оставляет нас ни на минуту. Я в этом эссе «про быт» предлагаю две короткие новеллы о деталях быта, ныне почти исчезнувших: абажур и фикус. Что касается такой важной части быта, как пища и питье, см. эссе Алкоголь, Еда, Застолье, Какао, Чай, Шпроты, Штопор. К теме быта примыкает и эссе Баня, в определенном смысле – эссе Болезнь, Врач и Здоровье, а также Ёлка. Полагаю, что эссе Женщина, Мужчина, Любовь, Семья, а также Рыбалка и Футбол во многом относятся к бытовым вопросам. (Как не вспомнить предсмертную записку Маяковского: «…Любовная лодка разбилась о быт».) Ну и, кстати сказать, эссе Могила и Смерть ― тоже части этой важнейшей картины в картине.

Абажур – колпак для лампы. Слово это попало сюда, можно сказать, «по протекции». Не будь оно одним из первых слов, с которых начинаются словари и буквари, не стоять бы ему и тут. Хотя в моей картине мира абажуры все еще висят, работают, окрашивают в мягкие теплые тона комнаты с комодами, украшенными салфетками, со столами, накрытыми скатертями, диваном с высокой кожаной спинкой и цилиндрическими валиками… Конечно, в современном мире абажуры существуют, однако это совсем не то, что было прежде, и не то, что для меня является устойчивым образом слова «абажур». У каждой современной лампы имеется какой-либо рассеиватель света, нечто защищающее глаза от прямых лучей, направляющее поток света в нужном направлении и т. д. Всё это тоже можно называть прелестным французским словом «абажур», но… Настоящий абажур делается из ткани – шелка, например; украшается вышивкой и бахромой с кистями, он обладает вычурной формой, дает окрашенный цветом шелка цвет, наполняющий комнату особым уютом. Старинный абажур может быть подлинным произведением искусства, он может стать центральной деталью интерьера, «держать» на себе пространство. В общем, жизнь с абажуром лучше, чем жизнь без абажура. Но и сложнее: абажур из ткани труднее очищать от пыли, вообще с ним хлопот, конечно, больше, чем с современными светильниками.

Замечательное растение, хорошо прижившееся в наших северных широтах в качестве домашнего, распространившееся во многих домах и квартирах и возведенное каким-то болтуном-писателем в символ мещанства.

Видов фикуса множество. Но в моем сознании на слово «фикус» всплывает один-единственный образ, тот самый, что рос когда-то и в нашем доме и во множестве других домов и квартир, в которых мне приходилось бывать. Его большие, плотные и крепкие листья нравилось трогать, а когда такой лист опадал, жалко было выбрасывать, хотелось с ним и поиграть и вообще попробовать из него сделать что-то полезное. Сейчас я знаю, что этот вид фикуса называется фикус каучуконосный или фикус эластика. А тогда и почти всю жизнь это был просто фикус – один-единственный.

То, например, что мой любимый инжир, он же – фига, он же – смоква, тоже из семьи фикусов, я узнал совсем недавно и делюсь этим с вами.

Но еще большее на меня впечатление произвело то, что священное у буддистов дерево Бодхи тоже один из видов фикуса: фикус религиозный или священный. Это под ним сидел Сиддхартха Гаутама и, достигнув просветления, стал Буддой.

Вот вам и мещанский символ…

Быть – наиболее часто употребляемый глагол русского языка, если суммировать все его формы: был, буду, будете, были и т. д. Ну и существительное, с которым он связан – бытие, – в той же ячейке.

Слова эти и понятия, ими описываемые, конечно, одни из наиглавнейших. Из тех, что отделяют человека от всего остального мира. Осознав собственное существование человек или его предок перестал быть животным. Осознание этого привело в конце концов к появлению слова, то есть к закреплению понятия в звуковой, а потом и в письменной форме.

Слова и понятия – быть, бытие – такие простые, так очевиден их смыл, что и говорить-то вроде бы не о чем. Тем не менее…

Тем не менее за две с половиной тысячи лет непрерывных размышлений, разговоров и сочинения текстов на эту тему можно смело поручиться. Существование философии и философов обусловлено если не на 100 %, то в значительной мере именно этим: размышлением на тему «что такое бытие».

Так что же такое «бытие»? Бытие – это существование. А что такое существование? Это э-э-э… Это – «бытие»… Приостановимся на минутку и молча самим себе зададим вопрос: а зачем нужно растолкование такого простого и понятного на бытовом и почти на всех прочих уровнях (кроме философского) слова – «бытие»? Но с поиском ответа спешить не будем. Сперва посмотрим, что там эти философы навыдумывали за эти тысячи лет.

В любом учебном курсе философии есть глава с примерно таким названием: «Философский смысл понятия бытия». В ней самым первым будет упомянут Парменид, греческий философ, живший в IV–V веках до нашей эры. Принято считать, что именно он впервые стал анализировать понятие «бытие» как философскую категорию. Будут также упомянуты почти все известные философы мира, потому что никто из них не упустил возможности поразмышлять над очевидным, сделать его совсем неясным, а потом снова попытаться его прояснить – теперь уже для всего человечества. Пересказать «в двух словах», что же на эту тему написали за столь длительное время величайшие умы человечества (именно так: Платон, Аристотель, Декарт, Кант, Гегель, Фейербах, Маркс, Хайдеггер…), задача слишком смелая, и я не рискну за нее браться.

Я, конечно, несколько ёрничаю, но оправдывает меня то, что я не составляю ни реферат по философии, ни учебник, ни – боже сохрани – научную статью по философии для реферируемого журнала. Что я пишу – в смысле жанра, – мне неведомо (в таких случаях прячутся за спасительное «эссе»), а вот зачем я пишу – знаю: мне приятно это делать. Заодно попробую сам понять и другим по мере сил рассказать хотя бы о том, какие вопросы ставились и каков был ход философской мысли.

Представим себе: сидит себе древний философствующий грек и размышляет:

«Вот передо мной море, а по морю плывет корабль моего друга Одиссея. Он уже вдали и скоро скроется из глаз. Сейчас, пока я его вижу, он существует. А когда уйдет за горизонт, он не будет виден. Смогу ли я тогда с уверенностью считать, что он существует? И вообще: есть то, что я вижу, есть то, что я могу потрогать и поэтому считаю все это существующим. Есть также то, что я помню, могу себе представить, но в данный момент не могу ни увидеть, ни потрогать. Например, корабль Одиссея – он уже скрылся – или моя сварливая жена, которая, скорее всего, сидит дома и ждет меня. Должен ли я их данный момент считать существующими в действительности? Или они пока существуют лишь в моем воображении? Но в моем воображении много чего существует… Боги, нимфы и вообще всякая всячина, которую я могу прямо сейчас придумать: арбуз с куриными крыльями, летящий над головой давно умершего старика Прокла. Я их создал в своей голове, я их ясно вижу – существуют они или нет?»

Так или примерно так рассуждал древний грек, произнося по мере надобности греческое слово όντος – онтос: сущее, бытие. Впоследствии суждения по поводу бытия объединили, привели в порядок и сформировали целое направление мысли о бытии. Назвали его онтология – учение о бытии. А простое слово из разговорного языка – онтос, бытие – перестало быть просто словом и превратилось в философскую категорию.

Приведение суждений в порядок заключалось, прежде всего, в том, чтобы разделить бытие на два пространства, на две сферы: материальную и идеальную (духовную). Это два вида бытия. Есть еще и формы бытия: мир вещей, предметов, явлений – как природных, так и сделанных человеком; человек, его бытие в природе и в обществе считается самостоятельной формой бытия; мир идей, идеального. Условившись о таком разделении категории «бытие» на виды и формы, стали усложнять, вводя следующую ступень детализации. Например, бытие идеального можно разделить на индивидуализированное идеальное и объективизированное идеальное и т. д.

Здесь я приостановлюсь, поскольку онтология и ее проблемы до сих пор остаются предметом анализа и размышлений. В учебниках по философии подчеркивается, что «нет более фундаментальной по значимости и сложной по решению проблемы, чем выяснение сущности бытия» и что «в настоящее время в мировой философии нет единой точки зрения по вопросу о том, что такое бытие».

Ну, нет, и ладно… Хорошо все-таки, что бытие не очень-то (впрочем, как считать?) зависит от того, что о нем думают (философы). Зависит или не зависит, а читать их мысли интересно. Вот два знаменитых высказывания на тему бытия.

Первое принадлежит Рене Декарту: «Я мыслю, следовательно, я существую», или в не менее популярном латинском варианте – «Cogito, ergo sum». И сам Декарт, и его последователи, исследователи творчества подчеркивали, что это высказывание надо воспринимать как констатацию самодостаточности самообнаружения: я обнаружил мышление в самом себе и тем самым обнаруживаю самого себя, факт собственного существования. В разных сочинениях Декарт по-разному формулировал эту мысль. Считается, что наиболее полным образом эта мысль передается в таком русском переводе: «Я сомневаюсь, значит я есть».

Ну, и в чем тут фишка? Такая очевидная, едва ли не банальная мысль считается каким-то откровением и живет вот уже лет пятьсот… В чем тут дело?

А дело вот в чем. В те времена, когда об этом говорил и писал Декарт, мысль была не просто не банальной, но совершенно революционной. В ней утверждается, что основанием бытия человека является его собственное мышление, причем им самим осуществленное как свободный волевой акт. Это был вызов церкви, ее авторитету, утверждавшей, что все духовно-мыслительные процессы, происходящие в человеке, есть действие высших сил. От Декарта начался рационализм как метод мышления и как способ существования: мои усилия, мой труд приведут меня к развитию. Его тезис «Cogito, ergo sum» в краткой афористичной форме обозначает фундаментальную основу того, что впоследствии назовут методом Декарта, состоящего из четких требований, только соблюдая которые можно продвигаться по пути получения достоверного знания.

Второе знаменитое высказывание – «бытие определяет сознание» – принадлежит Карлу Марксу. Вряд ли в мировой истории найдется высказывание, послужившее опорой для столь грандиозных преобразований жизни всего человечества на долгие времена и во всех аспектах. Потому что этот тезис стал одним из краеугольных камней марксизма, породившего мощнейшие политические движения, идеологии, революции, разрушение сложившихся и построение совершенно новых систем государственного устройства. Эта мысль Маркса после Октябрьской революции в России трактовалась и активно внедрялась как обоснование борьбы с религией и церковью. Тем более что у Маркса к сему случаю нашлась еще одна цитата: «Религия – опиум народа».

Несмотря на все издержки социалистического строительства, я до сих пор считаю высказанную мысль верной: да, бытие определяет сознание. Отрицает ли это высказывание само по себе возможность существования бога, как это утверждали богоборцы и составители книг по атеизму? Нет, говорю я, не отрицает. Мои рассуждения на сей счет просты. Предположим, что речь идет о христианском боге, который творец всего сущего и так далее. Согласимся с верующими: бог – есть, он существует. То есть бытийствует. Его бытие и определяет ваше (мое и всех прочих) сознание, господа верующие! Так что не надо взвизгивать на весь зал, перебивая докладчика, процитировавшего это высказывание: «Это же марксизм!» – как это сделал на одной конференции некий ректор некоего богословского института…

Маркса не надо бояться, лучше его читать и думать. Но, увы, богословам без чувства страха как основного руководящего чувства никак не обойтись. Вот страх к ним и приходит в самые неподобающие моменты.

Вначале мы задали вопрос – зачем же нужно растолковывать такие простые и понятные слова как «быть» и «бытие»? – но решили сразу на него не отвечать. Теперь вроде и отвечать не нужно: многое если не стало совсем ясным, то частично прояснилось.

В

О религиозной вере и связанных с этими аспектами см. Бог и вера, Религия. Здесь немного о других значениях слова и его этимологии. Помимо религиозной веры (или просто синонима слова «религия») слово Вера используется как русское женское имя, как географическое название (например, река в Германии), как название кратера на Луне или имя астероида.

В справочниках пишут, что имя Вера – старославянского происхождения (с этим я не стану спорить), но далее утверждают, что оно является калькой с др. – греч. Πίστις (Пистис), имени раннехристианской святой, вошедшее в русский именослов вместе с именами Надежда и Любовь. Вот к этой версии у меня есть вопросы…

Вера, Надежда, Любовь (Пистис, Элпис, Агапе) и матерь их София – христианские святые, почитаемые в лике мучениц. Жили во II веке в Риме (ум. 137). Легенда гласит, что София, вдова из Милана, прибыла в Рим и остановилась у богатой дамы по имени Фессамния. Дочери Софии воспитывались в христианском благочестии. Когда император Адриан узнал об этом, он попытался совратить их с христианского пути и заставить поклониться богине Диане – сначала обещанием богатых подарков, а затем угрозами. Но они твёрдо исповедовали свою веру в Христа. Император повелел подвергнуть дочерей Софии жестоким пыткам, но они чудесным образом перенесли их и погибли, только будучи обезглавленными или зарубленными. На день смерти Вере было 12 лет, Надежде – 10 и Любови – 9. Император отдал истерзанные тела дочерей Софии, она с почестями похоронила их и сама умерла через три дня.

Что вызывает у меня вопросы в связи с обоснованием появления русского имени Вера? То, что имена решили перевести на русский язык, это еще куда ни шло: любопытно же знать, например, что Петр – это камень. Но вот объявить переводы именами – это чересчур. Прикиньте: апостол Камень… Борец Годунов, Борец Пастернак (вместо Борис), Богоравный Глинка, Богоравный Горбачев (вместо Михаил)…

Впрочем, чего только на свете не бывает. Но я подозреваю, что имя Вера существовало у славян давным-давно, потому что слово это очень древнего происхождения, означает «истинный», «настоящий», «правда» и т. д., существует в этом значении не только в славянских языках, но в санскрите, и в латыни, и в испанском, и в итальянском… Думаю, что у славян это слово существовало и в качестве имени задолго до вышеприведенной трагической истории с ранними христианами Пистис, Элпис, Агапе и матерью их Софией, да пребудет память о них в веках!

(См. также Материя.) Вещество и поле относятся к самым главным понятиям. Невозможно обладать сколь-нибудь последовательным мировоззрением, не зная, не чувствуя «всем нутром», что такое вещество, поле и материя. Не боюсь выглядеть банальным переписчиком общеизвестного, потому что не раз встречался с иллюзией понимания этих «простых вещей» в среде людей неглупых и образованных.

Вещество и поле – две формы, в которых существует материя. На бытовом уровне обычно полагаются на простое ощущение: вещество – это то, что можно пощупать, увидеть, в крайнем случае – понюхать. Поле мы не видим, оно не имеет запаха, и потрогать его тоже нельзя, но после изобретения радио представление о поле получило яркую аудиовизуальную интерпретацию: радиоволны идут от радиостанции в радиоприемник. Радиоволны – это и есть поле, конкретно: электромагнитное поле. Оно распространяется на большие расстояния, передает нужные сигналы. Свет – от чего бы он не исходил: от Солнца, лампочки или свечи – тоже электромагнитное поле. Кроме электромагнитного поля мы вполне «телесно» ощущаем действие другого поля: гравитационного. Это поле «отвечает» за то, что земля притягивается Солнцем, а мы притягиваемся к Земле и ощущаем это как собственный вес.

Для среднего уровня образованности такого понимания, что такое вещество и поле, обычно бывает достаточно. Важно только при этом не забывать, что поле – тоже материя, а не некие невидимые нематериальные «флюиды», «волны», «потоки» или – что совсем уже тревожно – «энергии», коими обильно питаются эзотерики, экстрасенсы и прочие «любители необъяснимого». Подробнее об этом в статье Материя: в ней я попробую объяснить, что есть материя и что – энергия и почему это два совершенно разных понятия, относящиеся к абсолютно разным классам.

Перейдем на чуть более высокий (или глубокий – как пожелаете) уровень сложности. Сделаем это для того, чтобы слегка отодвинуть занавеску на окошке, за которым открывается вид на величественное и прекрасное здание под названием «Физика». Мы лишь взглянем… Углубляться не будем.

В физике понятия вещества и поля определены достаточно точно. На это ушли столетия развития всех наук, постигающих устройство окружающего мира. Без выработки точных и всеми одинаково понимаемых понятий познание не обретало бы никакого результата, кроме некоего воодушевления от вовлеченности в процесс, не достигающий поставленных целей.

Но если мы воспользуемся физическим определением вещества, то столкнемся с непонятными словами: «вещество – одна из форм материи, состоящая из фермионов или содержащая фермионы наряду с бозонами; обладает массой покоя, в отличие от некоторых типов полей, как, например, электромагнитное». Придется разбираться: что такое фермионы и бозоны? Желающие могут это сделать и, уверяю вас, смогут получить достаточно внятное для простого человека (не физика) представление об этом. А здесь нам хватит упрощенного понимания того, что фермионы и бозоны – это два разных типа элементарных частиц. Из фермионов складываются атомы, молекулы и – в более сложных сочетаниях – все то, что мы на бытовом уровне называем веществом. Из бозонов, которые являются переносчиками взаимодействий, складываются различные поля.

Про вещества мы немало помним из школьных курсов физики и химии: вещества бывают твердыми, жидкими, газообразными (агрегатные состояния), они обладают массой, могут сжиматься и расширяться и т. д.

Про электромагнитное и гравитационное поле мы тоже помним из школы. В физике рассматривают еще другие поля, действующие в микромире: сильное и слабое.

Не усложняя картину описания свойств полей, скажем, что поля способны распространяться в пространстве, переносить энергию и импульс, обладают измеряемыми характеристиками, которые можно фиксировать прямыми или косвенными измерениями.

И последнее: на микроуровне, там, где рассматривается жизнь элементарных частиц, различия между частицей и полем стираются (корпускулярно-волновой дуализм) и становится ясно, что поле и частица суть две формы проявления, существования материи.

(См. также Алкоголь.) Я люблю вино. (Вином я именую лишь тот хмельной напиток, который получен из виноградного сока. Все «плодово-ягодные вина» в этот круг не входят; равно как и пресловутое «хлебное вино» – водка.) И разбираюсь в этом. Без претензии на роль сомелье или знатока-эрудита, но для повседневных запросов потребителя – вполне. Я бы так определил свой уровень знаний: я всегда могу определить, что из предложенного я пить буду, что – нет. Звучит иронично, но на самом деле это важный навык.

Огромную роль в моих отношениях с вином сыграли десятилетия жизни в Молдавии – республике винной. Доступность вина и традиции винопития, так или иначе существующие в каждой тамошней семье, не могли не сказаться. Я в Молдавии человек пришлый, приехавший из России, то есть не имеющий, как у большинства, родственников в деревне или в пригороде, не вовлеченный в традиционный семейный процесс изготовления вина в домашних условиях. Но как друг-товарищ и я частично приобщился. Лет, наверное, с 11–12 я вино «пробовал», а лет с 15 уже пил и покупал для собственного употребления. В молдавских семьях, особенно деревенских, приобщение к вину начинается гораздо раньше. И далеко не всегда это проходит благополучно. Винный алкоголизм и заболевания внутренних органов – печени, прежде всего, – большая региональная проблема. Но, как мне кажется, большинство пьют в умеренных дозах всю жизнь не становясь алкоголиками.

О винах написаны десятки книг, справочников, энциклопедий, издаются журналы и газеты. Вино и виноделие романтизированы и коммерциализированы. Вино с одинаковой страстью (и убедительностью) и воспето и осуждено. Сказать в этой связи можно лишь нечто очевидное: меру надо знать. И не пить некачественное вино. Распознать его вовсе не так сложно, если у вас имеются вкусовая память и вкусовой слух. Чаще всего достаточно на вино взглянуть, понюхать его, чтобы было ясно: это пить нельзя. Если же бутылка еще не откупорена, то легко стать жертвой мошенничества. Наклейка (название, производитель и пр.) может внушать доверие, и вы напиток приобретаете. А внутри окажется гадость. Чтобы снизить вероятность такого исхода, можно «включить» такие фильтры: место покупки (хороший, проверенный магазин, заботящийся о репутации) и подозрительное название. К «подозрительным» я отношу все, типа «Исповедь грешницы» или «Арбатские зори». Вино не может так называться, так называют суррогаты. В придорожных магазинчиках (я имею в виду, видимо, Подмосковье и, возможно, другие регионы страны; в других государствах может быть – и бывает – иначе) спиртные напитки не следует покупать никогда и никакие.

Воздержусь от желания пересказать общеизвестное и легкодоступное о сортах винограда и видах вин. Тема замечательная, мне близкая, но об этом уже так много и так хорошо написано, все это стало доступным в мгновение ока благодаря Интернету… Начну писать – не остановлюсь, а текст-то получится, скорее всего, вполне банальный. Реферат, изложение, а не «мысли художника».

Поскольку совсем уж ничего об этом не сказать я не смогу (ну, прёт изнутри!), выберу из сведений о винах то, что мне кажется и важным и не таким уж общеизвестным: параметры «содержание спирта» и «содержание сахара». Важны оба, но не на всех наклейках оба указаны. Сначала про спирт и про то, почему его измеряют в «объемных процентах», а не «просто в градусах» или «просто в процентах». Дело в том, что при смешивании спирта с водой наблюдается так называемый эффект контракции, заключающийся в том, что объем смеси меньше суммы двух исходных объемов. Водно-спиртовая смесь в прямом смысле слова сжимается: «молекулы спирта в результате химических взаимодействия с молекулами воды ассоциируются за счет полярных водородных связей, образуя при этом соединения типа гидратов». Если смешать 50 л спирта и 50 л воды получится не 100 литров, а только около 96,4 л. Поэтому доля спирта в смеси будет не 50 %, как в исходной ситуации, а почти 52 %. «Объемный процент» и «градус» – одно и то же, просто раньше в старой отечественной фармакопее использовали термин «градус», так он и продолжает жить в бытовой лексике. Содержание сахара измеряется в граммах на литр.

Эти два параметра и определяют разделение вин по типам и видам. Приведу параметры, соответствующие российским стандартам, указывая и стандарты Евросоюза.

«Сухими» (Dry) называют вина, в которых сахар в процессе брожения полностью («досуха») или почти полностью «израсходовался». В сухих винах содержание сахара не более 4 г/л (в европейских странах не более 3 г/л); иногда указывают в процентах: 0,4 % (0,3 %) на литр. Содержание спирта в сухих винах не должно быть выше 11 %. Тем не менее можно довольно часто увидеть на этикетках: вино сухое; крепость 8-12 %; а то и до 14 %. Следует насторожиться: тут что-то не так – считается, что естественным брожением получить крепость более 11 % нельзя.

Полусухие вина (Semi-Dry, Dry-Off) содержат сахар в пределах от 4 до 18 (г/л), а спирта – до 18 %.

Полусладкие (Semi-Sweet): сахар от 18 до 45 (г/л), спирт до 15 %.

Сладкие (Sweet): сахар не менее 45 (г/л), спирт до 15 %.

Эти четыре типа вин, отличающиеся тем, что содержание спирта (градус) в них не превышает 15 %, образуют группу так называемых столовых (натуральных) вин.

В винах, составляющих группу крепленых, градус спирта обычно несколько выше, чем у сухих, но главное их отличие от столовых – более высокое содержание сахара. Креплеными их называют потому что в процессе брожения добавляют спирт (бренди, коньяк). Крепленые вина тоже подразделяются на виды по степени сладости.

Может ли крепленое вино быть сухим? Может. Такое вино получается, если спирт добавляют в самом конце брожения, когда весь сахар уже переработался. Если спирт добавить раньше, то процесс брожения останавливается и процент сахара фиксируется на заданном уровне. Среди популярных крепленых вин такие марки, как херес, портвейн, вермут, мадера и пр.

Крепкие: спирт – 17–21 %, сахар – 30-120 г/л

Сладкие: спирт – 14–20 %, сахар – до 150 г/л

Полудесертные: спирт – 14–16 %, сахар – 50-120 г/л

Десертные: спирт – 15–16 %, сахар – 160–200 г/л

Ликерные: спирт – 12–16 %, сахар – 210–300 г/л

На этом остановлюсь, иначе превращу эссе в справочник. Скажу лишь, что помимо приведенной классификации вин важными характеристиками являются те, которые характеризуют вкус и качество вина: продолжительность его выдержки, год урожая, место производства и множество других параметров, отличающихся от страны к стране.

И еще один факт про вино. Где находится самая старая винодельня в мире? В Армении! Вблизи селения Арени на берегу реки Арпа в пещере, названной Арени-1, археологи в 2007–2010 гг. обнаружили винодельню возрастом 6100 лет! В винодельне были найдены бродильные бочки, винный пресс, кувшины для хранения и горшечные черепки. В этой же пещере найдена самая старая обувь в мире: радиоуглеродный анализ показывает, что ей 5,5–5,6 тысячи лет.

Неподалеку от пещеры имеется винодельческий завод, называемый, разумеется, «Арени», на котором производится вино – ну, конечно же «Арени», выделываемое из древнейшего автохтонного винограда сорта – вы уже догадались! – арени. Вино неплохое, но… Не хочется обижать кавказские вина (в том числе грузинские – самые у нас раскрученные), но я не являюсь их поклонником. Вероятно, потому, что с детства (ну, если не преувеличивать, то с подросткового возраста) впитал и уловил особый стиль европейских вин. И это оказалось любовью на всю жизнь. Европе много превосходных вин – и в Австрии, и в Германии, и в Греции, и в Испании, и в Италии, и в Молдавии, и в России… На вполне приличные вина можно натолкнуться и в других странах: виноград вызревает практически во всех странах Европы (кроме, кажется, Норвегии и Финляндии, хотя я в этом не уверен, поскольку на юге Швеции он точно вызревает). В перечне, сложенном в алфавитном порядке, не оказалось Франции. И это не только из-за ее места в алфавите, а потому что хоть тресни, но французское вино – по совокупности всех признаков и критериев, – остается (на мой вкус, конечно) лучшим в Европе и, разумеется, в мире.

Считается, что вода по важности в человеческой жизни стоит на втором месте после воздуха. (См. Воздух.) Потому, мол, что без воздуха человек может прожить лишь несколько минут, и то если хорошо тренирован, а без воды можно жить несколько дней. Говорят, один румын, заваленный бухарестским землетрясением 1977 года, прожил 11 дней без пищи и воды и остался жив, а некий заключенный в Австрии, оказавшийся просто забытым охранниками, не умер через 18 дней без пищи и воды. Описаны также случай выживания травмированных людей, находившихся в состоянии комы до момента их обнаружения, более 20 дней. Но я бы не стал пользоваться этим критерием для определения степени важности воды и воздуха. Да и вообще не стоит их в таком отношении сравнивать: и то и другое важно одинаково.

Воздух – понятие химически неопределенное, а вода – это все-таки H₂O. Впрочем, в повседневной лексике и вода тоже понятие растяжимое: чего только в реальной «воде» не бывает… Однако именно из этого химического соединения мы почти на 70 % состоим, именно в воде зародилась, жизнь и «все мы вышли» вовсе не из гоголевской «Шинели», а из воды. Именно вода – и символ жизни, и признак возможной жизни на других планетах. Экзюпери высказал свое восхищение водой в поэтический, экспрессивной форме: «Вода, у тебя нет ни цвета, ни вкуса, ни запаха, тебя невозможно описать, тобой наслаждаются, не ведая, что ты такое. Нельзя сказать, что необходимо для жизни: ты сама жизнь. Ты исполняешь нас с радостью, которую не объяснишь нашими чувствами. С тобой возвращаются к нам силы, с которыми мы уже простились. По твоей милости в нас вновь начинают бурлить высохшие родники нашего сердца».

Вода во все времена и у всех народов входила в перечень того, из чего «все состоит». Древнегреческие философы говорили о четырех первоэлементах (стихиях), из которых все состоит: вода, воздух, земля, огонь. В Древней Индии считали, что первоэлементов пять: кроме тех четырех, что и у греков, добавлялся эфир – мистическое пространство, не имеющее ни времени, ни объема. В древнекитайской философии первоэлементов тоже пять: Дерево, Огонь, Земля, Металл, Вода.

Поверхность Земли на 3/4 сформирована из воды. Объем всей воды на планете, называемой гидросферой (включая не только моря, реки, озера, но и атмосферную влагу), составляет более миллиарда кубических километров (1,385х10⁹ км³), а масса – 1,4х10¹⁹ т. Большая часть земной воды – соленая: 97,5 %. Пресной воды не только мало, но она еще и «не видна», т. к. почти вся (99 %) сосредоточена в ледниках и подземной влаге.

Вода «явлена нам» в трех ипостасях: жидкой, твердой (лёд) и газообразной (пар). Неверующие могут поразмышлять над аналогией с концепцией троичности Бога. Впрочем, верующие тоже, но с благословения духовника.

Кроме этих трех «ипостасей» или агрегатных состояний, вода бывает еще «тяжелой» и «сверхтяжелой». Это тоже H₂O, только в молекуле участвуют другие разновидности водорода. Ядро «обычного» водорода состоит из одного протона, поэтому его иногда называют «протий», а обычную воду – «протиевой». Иногда ядро водорода состоит из протона и нейтрона. От этого он становится тяжелее. Эту разновидность водорода называют «дейтерий», а воду, сформированную из таких молекул, – «тяжелой». Третий вид атома водорода – «тритий». В его ядре три частицы: протон и два нейтрона. Вода, образованная из молекул с тритием, называется сверхтяжелой. В природе тяжелых вод очень мало – сотые доли процента. Но, поскольку дейтерий нужен для работы ядерных реакторов, тяжелую воду производят, и стоит она дорого.

Кроме трех видов водорода известно 8 разновидностей атомов кислорода: две существуют в природе, а еще шесть научились изготавливать искусственно. Так что теоретически сегодня может существовать 135 разновидностей H₂O, обладающих разными свойствами…

Вода, ее течение – одна из самых популярных метафор, описывающих ход времени; «много воды утекло с тех пор», говорим мы о чем-то в прошлом. Одни из самых ярких строк Державина построены на этом образе:

Река времен в своем стремленьи Уносит все дела людей И топит в пропасти забвенья Народы, царства и царей. А если что и остается Чрез звуки лиры и трубы, То вечности жерлом пожрется И общей не уйдет судьбы.

Образ воды – как «жидкое, а не твердое», как некое пространство, вместилище – используется в выражениях «что у нас в сухом остатке?», «в его выступлении было много воды». Сейчас, когда мир приближается к катастрофе из-за нехватки питьевой воды, последнее сравнение следует признать неточной метафорой, ибо много воды – благо и ценность.

См. также Атмосфера. Если продолжить тему, затронутую в статье «Вода», то большинство людей гибнет без воздуха в пределах 5 минут, но специально тренированные люди, проводя особую подготовку – гипервентиляцию легких чистым кислородом по 30 минут перед экспериментом, – довели рекорд уже до 20 минут. 1 апреля 2010 года фридайвер Стиг Северинсен поставил новый мировой рекорд Книги Гиннесса: в исследовательском центре Kattegatcentret, города Грена (Дания), в океанариуме тропических акул он провел на дне аквариума 20 минут 10 секунд. Так что «ты мне нужен, как воздух» – действительно самая высокая степень необходимости. В этой связи упомяну (только упомяну, пересказывать не буду!) увлекательный роман Александра Беляева «Продавец воздуха».

На вопрос, из чего состоит воздух, можно ответить правильно, но неточно, а можно утонуть в уточнениях, впрочем, важных и интересных. Правильно и неточно: воздух – это смесь газов, главным образом кислорода (20–22 %), азота (75–78 %), а также аргона, углекислого газа, метана и др. Уточнения повлекут за собой расшифровку этого «и др.», а также необходимость учета реалий в конкретном месте в конкретное время, поскольку примеси бывают разными. Среди примесей имеется и пыль, тоже состоящая из самых разных веществ.

Воздух, как и вода, относится к одной из «стихий», составлявших базис мироздания в представлении многих древних культур. Мы упоминали набор из четырех: вода, огонь, воздух и земля, а также два набора (китайский и индийский) из пяти стихий: земля – металл – дерево – огонь – вода, и вода – воздух – земля – огонь – эфир.

Не могу не поиронизировать над практически религиозным культом воздуха, характерным для москвичей. Все они – во многих поколениях – знают, что «в Москве нечем дышать», и в этой связи либо выезжают на дачи, либо мечтают выехать на дачи. Сложилась эта фобия давно, не позднее XIX века, когда о загрязнении воздуха, скажем автомобилями, и речи не шло: не было автомобилей. И ТЭЦ не было, и мазутных печей… Но фобия была, и культ «подышать свежим воздухом» был. У коренных жителей Подмосковья против москвичей всегда имеется козырь: «И как вы там в этой вашей Москве живете? Там же дышать нечем!» При этом сам «замкадыш» (так называют тех, кто живет «за МКАД» – Московской кольцевой автодорогой, долгие годы отделявшей Москву от Подмосковья) может мечтать в Москву переехать, да и воздух в его «замкадье» может быть более чем грязен, пострашнее, чем в Москве вдоль Садового кольца или, скажем, Варшавского да Рязанского шоссе.

Ирония иронией – она с моей стороны совершенно беззлобная, – а проблема чистого воздуха, конечно, есть и все эти «фобии» возникают не на ровном месте.

…И немного поэзии со словом «воздух». Вот пример моцартианской – то есть необъяснимой – гениальности. Высочайший профессионализм, феноменальная звукопись, филигранная вязь слов – и без малейшей уступки смыслам и эмоциям, точности образов. Это – Сергей Есенин.

Воздух прозрачный и синий, Выйду в цветочные чащи. Путник, в лазурь уходящий, Ты не дойдешь до пустыни. Воздух прозрачный и синий. Лугом пройдешь, как садом, Садом в цветенье диком, Ты не удержишься взглядом, Чтоб не припасть к гвоздикам. Лугом пройдешь, как садом. Шепот ли, шорох иль шелесть ― Нежность, как песни Саади. Вмиг отразится во взгляде Месяца желтая прелесть, Нежность, как песни Саади. Голос раздастся пери, Тихий, как флейта Гассана. В крепких объятиях стана Нет ни тревог, ни потери, Только лишь флейта Гассана. Вот он, удел желанный Всех, кто в пути устали. Ветер благоуханный Пью я сухими устами, Ветер благоуханный.

(См. также Воскресенье)

Глагол «воскресать» происходит от старославянского «крѣсати» или «воскрешать». Корень слова «кресѣ» – оживление, здоровье. В современном русском языке этот корень сохранился еще и в слове «кресало»: от «кресати», то есть «ударом сотворять огонь». Этот же корень существует в других индоевропейских языках, удерживаясь в них благодаря латинскому creo – «создаю, творю, вызываю к жизни», а также cresco – «расти». Слово «креационизм» тоже опирается на этот корень.

Надежда на возможность воскрешения мертвых присуща людям с момента их становления людьми, с момента, когда они, в отличие от животных, стали хоронить умерших, испытывая при этом печаль утраты. Умением воскрешать люди наделяли придуманных ими богов. Мифы и легенды, созданные народным творчеством, полны «событий», описывающих воскрешение мертвых, в русских сказках это часто делалось с помощью, например, «живой воды». Поскольку в реальной жизни «воскрешение мертвых» наблюдалось очень редко (по крайней мере, до развития средств современной реанимации), его стали относить к разряду чудес, то есть невероятных событий, которые, однако, возможны для потусторонних, божественных сил или для лиц, ими «уполномоченных». В христианской литературе описаны десятки случаев воскрешения умерших, призванных «свидетельствовать» о силе веры и святых.

Несмотря на многочисленность историй о воскрешении мертвых, случай с Иисусом Христом занимает особое место и называется не воскрешение, а воскресение. Это событие является краеугольным камнем христианского вероучения. В пятом члене Символа веры сказано: «И воскресшего на третий день по Писанием». Именно это событие является смыслом Пасхи – «праздника праздников»: «Христос воскресе из мертвых смертию смерть поправ». Именно это – а не что-либо иное – даёт христианину веру и надежду на спасение и утешение.

Дает – и слава Богу! Но не все так просто… Потому что всякое вероучение сочинено людьми, создающими религиозную организацию, у которой появляются свои цели и задачи. Возникает и конкуренция, борьба мнений. А поскольку ничего, кроме «мнений» нет, то неизбежны и конфликты и разночтения. Создатели христианского вероучения не случайно в его основу положили Воскресение Христа, понимая, какой огромной силы надежду они дают своим адептам. Ничего нового, по сути, в этой идее не было – ожидаемый приход Божества и последующие благодатные для людей события описываются практически во всех религиях, начиная с наиболее древних. Докатились эти идеи и образы и до иудаизма, в котором приход Мессии – центральной событие. Христианство, выросшее целиком и полностью из иудаизма, привнесло лишь одно – очень важное для создания новой организации – расширение. Иудейский мессия воскресит иудеев, а в отношении остальных народов программа действий совершенно иная и крайне неблагоприятная. Христос и особенного последователи – создатели христианства именно своим расширением спасительных действий Мессии и привлекли на свою сторону все прочие народы. «Нет ни эллина, ни иудея» – это именно об этом: спасутся не только иудеи, но и эллины и вообще все, кто уверует в Христа. Но тут же началась и борьба мнений относительно важных частностей воскресения. Вернее, последствий Второго пришествия Христа – «Грядущаго со славою судити живым и мертвым, Егоже Царствию не будет конца». Борьба развернулась вокруг важного вопроса: все ли действительно воскреснут? Что будет с теми, чьи души обречены на «вечные муки»? Идея «вечных» мук столь очевидно несоразмерна ни с какими мыслимыми и немыслимыми грехами, что ее хотелось как-то образумить. Появились мнения Отцов Церкви, трактовавших грядущее воскресение именно как «всеобщее» с полным «восстановлением всего». «Восстановление» по-гречески – апокатастасис. Учение об апокатастасисе получило некоторое развитие, но было осуждено и церковью (в лице нескольких Вселенских соборов) не принято. Это и понятно: принцип управления, на котором построена деятельность церкви, основан на внушении страха. А «вечные муки» – это сверхстрах, это «абсолютное оружие». От такого не отказываются. Однако идея апокатастасиса столь привлекательна и естественна, что она продолжает жить в протестантских конфессиях. Да и среди православных христиан она не редкость, хоть и считается не более чем частным мнением некоторых Святых Отцов (Григория Нисского, например).

Богословских вопросов, связанных с воскрешением, много. Погруженные в проблему размышляют и о времени и о формах грядущего воскрешения: будет ли оно телесным (как в иудаизме) или бестелесным (души воскреснут, а тела будет другие, новые) и т. д.? Надеюсь, что они это делает с радостью и надеждой. Мне остается лишь радоваться их радости, ежели она возникает.

(См. также Воскресение). Люди хорошо чувствующие тонкости русского языка, отлично понимают, в чём состоит отличие «воскресенья» от «воскресения»: окончание «-нье» определяет существительное, а «-ние» – глагол, то есть процесс, явление. Кажется, только один народ во всём белом свете – русский – назвал день недели в честь и в память о воскресении Иисуса Христа. В родственных славянских языках этот день назван иначе: «недiля» – то есть день «неделанья», отдыха от трудов. В романских языках этот день называют просто «день Господа» от латинского Dominicus. А вот в германских языках сохраняется традиция поклонения Солнцу: Sunday (англ.), Sonntag (нем.) и др. Потребность иметь день отдыха возникла в глубокой древности как естественная физиологическая потребность организма. Видимо, еще у шумеров это стало общепринятой нормой и возникла точная периодичность. С развитием религиозных культов этот день стали связывать с различными религиозными преданиями и правилами. Постепенно именно религиозный аспект стал, условно говоря, не следствием, а причиной. В результате возникли и правила – как надо вести себя в этот день, что можно, а чего нельзя делать, о чем надо думать и так далее.

В русском языке есть синоним слову «воскресенье» – «выходной». Происходит это от того, что в свободный от работы день можно «выйти в свет» – на какое-то праздничное мероприятие и т. п. Воскресенье является выходным, нерабочим днем у большинства народов. Исключение составляют иудеи – у них нерабочий день суббота, что закреплено законодательно в Израиле, и мусульмане – для них выходным днем является пятница. Немало экспериментов в процессе поиска советского выходного дня было проведено в 30-е годы в СССР. Сперва (1930) ввели четырехдневку с индивидуальным, плавающим пятым выходным днем, что привело к такой неразберихе и падению производства, что вскоре (1931) от этого отказались и ввели шестидневку: пять дней рабочих, шестой – выходной, но у всех одинаково. Следы этого можно наблюдать в кинофильме «Волга-Волга», когда крупным планом проворачиваются лопасти колесного парохода и вслед за ними плывут по экрану надписи «второй день шестидневки», «третий день шестидневки» и т. д., отмечая ход времени внутри кинокартины. Причина подобного «поиска» была, видимо, в стремлении особо ретивых деятелей новой власти удалить из всех аспектов жизни старые традиции и ввести новые. А уж религиозным традициям, таким как «воскресенье», и вовсе не место в сознании граждан. В 1940 году, однако, семидневная рабочая неделя восстановилась, воскресенье было возвращено как выходной день.

Воскресенье день, конечно, всеми любимый, можно сказать, воспетый. Английский парнишка Питер Грин, взявший себе псевдоним Дэниел Бун (был такой легендарный американский первопоселенец, охотник, можно сказать, партизан в период Гражданской войны), написал ставшую мировым хитом песенку «Beautiful Sunday». В СССР она была переведена на русский, вернее – к ней был написан русский текст (М. Беляков) и она стала одной из самых популярных песенок в исполнении ансамбля «Голубые гитары»: «Воскресенье – радостный день! Пусть исчезнет ссор наших тень. Эй, эй, эй, ты выйди скорей!» Воскресенье – именно как день недели – нашло свое отражение в литературе и поэзии, хотя и в гораздо меньшей степени, чем воскресение. Лично я отдал поэтическую дань каждому дню недели, написав цикл из семи сонетов на каждый день. Вот воскресный сонет:

VII День седьмой, конец ты иль начало? Может, нам неделю начинать лучше с воскресенья? Пива взять не много и не мало; но сначала точно свои силы рассчитать. Чтоб начать седмицу (иль окончить) на своих ногах. Не клянчить у соседа стольник. Не канючить у жены рассолу… Книжку также можно почитать, или посидеть с друзьями, пообщаться, на прощанье песню спеть, обняться. Самому домой прийти и лечь, сохранив притом и слух, и речь. А потом, глаза закрыв, мечтать…

Пока лекарь не нужен, и врач ни к чему. Это (афоризм, однако!) я сам только что придумал. По-моему, вполне можно выдать за народное творчество. Но слово это включено мною в перечень «главных» не ради игры в слова, а потому, что врачи меня спасали от смерти, лечили и лечат. Ругать врачей стало почти нормой, но я этого делать не буду. Я готов ругать систему здравоохранения, я готов признать, что есть плохие и очень плохие врачи – я сам с ними встречался и пожинал плоды их несовершенства, – но главное мое чувство по отношению к врачам – благодарность. Она сформировалась в детстве. В главе Болезнь я вспоминал про «нашу» Зою Александровну. И еще с детства: «Появился детский врач – Глеб Сергеевич Пугач. Смотрит строго и сердито: "Нет у Юли аппетита? Только вижу, что она, безусловно, не больна!"…» Это – Сергей Михалков. Возможно, что и Корней Чуковский с «Айболитом» тоже поспособствовал уважению к врачебной профессии. В школьной самодеятельности – классе четвертом, наверное, – я играл доктора Айболита.

Я не забываю, что врачи сопровождают нас от рождения до самой смерти. Кто еще выступает в такой роли? Кажется, никто… Впрочем, в традиционных семьях – еще и священники.

В картине мира не столько врач, сколько медицина занимает важное место. Хотя, конечно, именно врач ее и представляет. Мы часто путаем понятия «медицина» и «здравоохранение». Медицина – это отрасль знаний, умений, технологий, предметом которой являются болезни и здоровье. Медицина – одна из древнейших систематизированных отраслей знаний и умений. Здравоохранение – сфера деятельности государства и общества по организации медицинского обслуживания населения. Когда мы ругаем медицину, мы на самом деле ругаем здравоохранение. Медицина, медицинское знание – это все возможности, достигнутые людьми, а здравоохранение – это тот уровень доступа к медицине, который удалось обеспечить в конкретной стране, городе, районе.

Этому слову – и этому понятию – нет равных в смысле неразрывного сочетания в себе чего-то абсолютно понятного, простого и совершенно непонятного, таинственного. И я не тщусь надеждой на то, что распутаю этот сложный клубок рассуждений и фактов. Я лишь укажу на некоторые направления мысли, относящиеся к слову и понятию «время». Среди них не окажется многих тем и вопросов, связанных с понятием и словом «время», просто потому, что мне их в границах избранного жанра не объять.

Чаще всего мы представляем себе время как шкалу, линейку, на которой нанесены века, годы, месяцы, дни, часы… Линейка эта уходит в такое прошлое, которому у нас не всегда находится привычное название. Сперва мы еще как-то обзываем периоды времени: наша эра, до нашей эры, такое-то тысячелетие до нашей эры… На этом то, что мы охватываем понятием «история», как правило, заканчивается. Дальше, вглубь, для обыденного сознания все расплывается.

Если же об этой глубокой древности говорят археологи, то тут шкала времени просто исчезает – они говорят о «культурах»: костенковская, фатьяновская, луженецкая и т. д. При этом, разумеется, у каждой культуры» есть свой временной интервал, но все в целом охватывают период времени от 10 до 30 тысячелетий тому назад.

Со школьных лет помнятся слова «каменный век», «бронзовый век», а как их привязать к шкале времени – обычно забывается. Путаница возникает потому, что этими «веками» отмеряется тоже не время, а типы культур, отличающиеся освоением древними людьми различных орудий. Одни освоили производство железа раньше, другие – позднее, поэтому на планете одновременно сосуществовали все эти «века», но в разных регионах. Эти периоды человеческой истории простираются от момента, когда древний человек – или не совсем еще человек – стал делать первые каменные орудия. Это примерно 1,8 млн лет тому назад. А потом, развиваясь, освоил бронзу, железо, а затем и «все остальное».

О временах, отстоящих от нас в прошлое на миллионы лет, говорят уже языком не истории, не археологии, а геологии, точнее, геохронологии, ибо речь идет о периодах возраста Земли: кайнозой, начавшийся 66 млн лет тому назад, мезозой, палеозой – и так далее вплоть до катархея – начального периода существования Земли, его первые 600 млн лет, начавшиеся примерно 4,6 млрд лет тому назад; считается, что таков возраст нашей планеты.

Вот так, более или менее понятно, мы можем себе представить прошлое: Земли и заведшихся на ней людей.

А что было еще раньше? А об этом имеются неплохие научные гипотезы, описывающие возраст Вселенной. (См. также Космология.) Возраст Вселенной определяют, оценивая возраст имеющихся химических элементов, возраст звезд и звездных скоплений. Исходя из гипотезы Большого взрыва и расширения Вселенной из начальной, «нулевой» точки, современная оценка такова: Вселенная появилась около 13,75 ± 0,11 млрд лет назад. Тут уже надо уточнить, что понимается под возрастом Вселенной. В современном представлении возраст Вселенной – это максимальное время, которое измерили бы часы с момента Большого взрыва до настоящего времени, попади они сейчас нам в руки.

С неизбежностью возникает совершенно естественный и самый, видимо, сложный вопрос: а что было «до того», до этого Большого взрыва или как там все начиналось? И вот с этого места начинаются серьезные проблемы с нашими попытками понять устройство мира… Размышления об этом – см. в главе Вселенная.

Если не уходить в глубину, к «началу времен», то люди выработали несколько вполне удобных, рациональных объяснений-ассоциаций, отвечающих на вопрос «что такое время?». Причем «работают» эти объяснения в своих областях применения достаточно хорошо.

Хронология

Скажем, для историка время – это шкала описания последовательности событий мировой истории. При этом сами события могут быть более или менее точно описаны, их последовательность может быть как верной, так и ошибочной, но само «время» остается вместилищем событий и имеет направление из прошлого – в настоящее. Современная историческая шкала времени состоит из двух частей: до нашей эры и «от Рождества Христова» – наша эра. Шкала разбивается на века, годы и т. д. Если шкала, как таковая, не вызывает больших нареканий или неудобства, то расположение на ней событий, особенно происходивших в древние времена, во многом носит приблизительный, предположительный или спекулятивный характер. В своем целостном виде расположение исторических событий на временной шкале называется хронологией. Создание единой общепринятой шкалы исторических событий произошло в XVI–XVII вв. благодаря трудам Ж. Скалигера и Д. Петавиуса. Им удалось привести имевшиеся в разрозненных источниках исторические сведения к единой последовательности событий, и именно эта шкала используется до сих пор без существенных изменений. Сомнения в ее точности возникли одновременно с ее появлением, и надо сказать, что на протяжении столетий удалось уточнить и изменить очень многие хронологические данные. Продолжается этот процесс и в наши дни. Сегодня уже, пожалуй, нет сомнений в условности и неточности скалигеровской хронологии, выявлены многочисленные натяжки и подтасовки, указано на расхождения сведений из источников с современными данными, включая точные астрономические расчеты. Тем не менее, в своей основе хронология Скалигера – Петавиуса остается основным каркасом при изложении истории как в учебно-педагогической литературе, так и в политической и религиозной практиках. Последнее особенно важно, поскольку любое существенное изменение дат и последовательности событий, лежащих в основе политической истории стран и народов или в основе вероучений, может привести к их недопустимому для деятелей церкви или политиков повреждению. Что и стараются не допустить, маргинализируя все попытки внести изменения в хронологию, как бы доказательны они ни были.

Календарь

Со шкалой исторического времени тесно связан календарь – одна из форм представления времени. Общеупотребительный современный календарь – григорианский. В нем счет годам ведется от Рождества Христова, обычный год состоит из 365 дней (366 по високосным годам), разбит на 12 месяцев и т. д. Это солнечный календарь, его базовая величина – годовой оборот Солнца, происходящий примерно за 365 дней (365,24220). Существует еще несколько календарей, сохраняющих свое применение в наши дни: юлианский, иудейский, исламский. Они отличаются точкой отсчета начала календаря: от Сотворения мира, от дня хиджры – переселения пророка Мухаммеда из Мекки в Медину, а также своей базовой основой – движение не только Солнца, но и Луны либо только Луны. Перевод дат из одной системы счисления (календаря) в другие особых трудностей не вызывает, если знать базис и алгоритм каждого.

Нельзя не упомянуть о вялотекущем, но долгоживущем споре о том, какой календарь точнее: юлианский или григорианский. Причина этого спора не в неудовлетворительной точности одного из них, а в том, что православная церковь придерживается юлианского календаря, в то время как государственный календарь в России – григорианский. В этой связи приверженцы православия время от времени напоминают и доказывают всем прочим, что юлианский календарь лучше и «точнее» григорианского. «Доказательство» обычно зиждется на двух утверждениях: фактическая смена времен года – приход зимы, весны и т. п. – почти всегда оказывается ближе к юлианским датам: на григорианское 1 марта весной в России теплом, как правило, не начинает и веять, а вот числу к 13–14 марта (а это и есть 1 марта по юлианскому календарю) весна уже чувствуется более явственно. Пожалуй, это верное наблюдение. Второе доказательство не столь очевидно и связано с различными способами определения понятия «год». Самое распространенное, к которому привязаны оба календаря, это интервал между двумя точками равноденствия, так называемый тропический год. Он равен 365,242199 солнечных суток. При этом юлианский год – 365,25 суток, а григорианский календарный год – 365,2425 суток; казалось бы, совершенно очевидно, что григорианский календарь точнее. Однако, кроме распространенного тропического года известно еще несколько способов определения понятия «год»: например, не по вращению Земли вокруг Солнца от одного равноденствия до другого, а по циклу движения относительно т. н. «неподвижных звезд». Этот год называется сидерическим, и его продолжительность 365,25636556 суток. Если сравнивать с этой величиной, то юлианский год к этой величине ближе, чем григорианский. Никакого практического значения это, однако, не имеет, но служит аргументом в споре желающих по этому поводу спорить.

Часы

С обыденной точки зрения время – это, пожалуй, календарь и часы. Всякие философские глубины «сути времени», всякие сомнения в точности исторических событий для большинства людей практического значения не имеют. Нам важно более или менее точно представлять события своей жизни и жизней близких в прошлом, иметь возможность планировать свои действия в настоящем, синхронизируя свои действия с действиями окружающих (не опаздывать, например, на самолет) и обсуждать прошлое и будущее на одном языке с другими. Для всего этого достаточно пользоваться одинаковым календарем и уточнять работу своих часов по общей службе точного времени.

В строгом инженерном мире, мире техники, время есть точно измеряемый параметр, равномерно изменяющийся, связанный с природными периодическими явлениями. С древнейших времен такими повторяющимися процессами были движения Солнца, планет, звезд. Есть и приборы, фиксирующие время, – разнообразные часы. Есть и устройства, способные производить повторяющиеся сигналы с необычайно высокой точностью. Современные возможности науки позволяют измерять колебания в атомах. Так, в атоме цезия-133, выбранного в качестве эталона, происходят постоянные колебания – переходы между его энергетическими уровнями, за которыми можно наблюдать. За тот период времени, который принято называть секундой, в атоме цезия-133 совершается 9 192 631 770 колебаний. Созданы специальные устройства – эталоны времени, в которых ведется непрерывное наблюдение за этими колебаниями. Они есть в России, США, Великобритании, Франции и Канаде. По этим эталонам настраиваются все часы в мире, сверяются они и друг с другом. Российский государственный эталон времени весьма точен, его относительная погрешность не превышает 5 10–14, то есть 0,00000000000005 секунды. За полмиллиона лет эталон даст погрешность в одну секунду.

Стоит, однако, помнить, что необходимость знать точное время и «сверять часы» возникла, пожалуй, только в XVIII веке в бурно развивавшейся тогда Англии. К этому времени механические часы уже были достаточно широко распространены. В пределах одного города можно было, отбивая звуковым сигналом колокола на городской ратуше, вводить условно точное, единое для всех, кто слышит этот сигнал, время. В других городах тоже были свои ратуши и свои часы. Между ними имелась разность хода, но не было нужды стремиться к их точной синхронизации. Толчок дали почтовые кареты, которые стали ходить по расписанию. Первый способ синхронизации состоял в том, что в каретах имелись походные механические часы, то есть «время развозили» по городам, что позволяло сравнивать и настраивать часы. Но еще долго не было общей для всех точки отсчета времени. Серьезный толчок к его поиску дала железная дорога между Манчестером и Ливерпулем, проложенная в 1830 году. Поезд мчался намного быстрее кареты и те расхождения в показаниях часов, которые прежде не слишком мешали, стали уже неприемлемыми. К тому же вскоре появился телеграф, все шире стали вводиться в практику железнодорожные расписания. После многолетних споров и обсуждений в 1847 году почтой, железной дорогой и телеграфистами было принято совместное решение повсеместно применять Гринвичское время, то есть то время, которое определено обсерваторией в Гринвиче – Лондонском пригороде. В 1883 году это решение было принято на уровне парламента, а потом и узаконено во всем мире. С тех пор и до сего дня повсеместно применяется «среднее гринвичское время» (Greenwich Mean Time, GMT).

Физика глубже других областей знаний разработала взгляд на время, определила его свойства и единицы измерения.

Время в классической физике не зависит ни от чего и ни с чем не связано. Поэтому его называют абсолютным или математическим временем. На абсолютное время никакие процессы и явления не оказывают никакого влияния. Исаак Ньютон писал: «Абсолютное, истинное математическое время само по себе и по самой своей сущности, без всякого отношения к чему-либо внешнему, протекает равномерно и иначе называется длительностью… Все движения могут ускоряться или замедляться, течение же абсолютного времени изменяться не может». Важным свойством абсолютного времени является его необратимость: время «течет» равномерно и непрерывно из прошлого в будущее. Именно это время используется нами в обыденной жизни, именно такое представление о времени лежит в основе большинства механизмов и простых устройств, а также календарей.

Физика выяснила, что свойства пространства и времени зависят от того, с какой скоростью друг относительно друга движутся наблюдатель и объект. Пока это движение происходит с не слишком большой скоростью – намного меньше скорости света, – мы пребываем в сфере действия законов классической физики, вернее, законы классической физики описывают происходящее достаточно точно. Если движение осуществляется со скоростями, приближающимися к скорости света, это описывается законами релятивистской физики, законами теории относительности. Количественная мера, отделяющая области классической и релятивистской физики, определена достаточно точно.

При высоких скоростях движения, а так движутся не только ракеты или элементарные частицы, но и электромагнитные сигналы в электронных устройствах, время изменяется и сравнивается по особым правилам. Эти правила и соответствующие формулы образуют основу так называемой релятивистской физики, теории относительности. Еще одной областью, в которой время нельзя считать абсолютным, это область микромира, подчиняющаяся законам квантовой физики. Здесь, наряду с необходимостью учитывать высокие скорости движущихся частиц, надо учитывать и вовсе удивительное, но при этом глубоко фундаментальное свойство микромира (принцип неопределенности), заключающееся в ограничении возможности одновременного измерения местоположения частицы и ее скорости, или же, что одно и то же, ее энергии и времени события: точность, с которой мы можем указать время начала и конца изучаемого события ограничена.

Упомянем и важнейшее из представлений современной физики – пространственно-временной континуум: объединение пространства и времени в единый четырехмерный комплекс. Развитие этих идей в начале XX века связано с именами Хендрика Лоренца, Германа Минковского, Анри Пуанкаре и Альберта Эйнштейна. Сравнительно недавно «обнаружились» работы Митрофана Семеновича Аксенова, издавшего еще в 1896 году свой труд «Трансцендентально-кинетическая теория времени». Изданная в Харькове, она осталась практически незамеченной современниками, хотя в ней и были предвосхищены идеи А. Эйнштейна и Г. Минковского о времени как четвёртом измерении. Биография Аксенова до сих пор мало изучена, неизвестны годы его рождения и смерти. Последняя книга Аксёнова «Нет смерти. Новое учение о времени» вышла во время Гражданской войны, в 1918 г., в Изяславле (теперь Заславль в Белоруссии). В дальнейшем следы философа теряются.

Физики не ограничились вышеназванными «видами времени» и вовсе не остановились в своих разработках этого важнейшего вопроса. Не пытаясь втиснуть в краткое эссе хотя бы и беглый обзор проблематики, сошлюсь на существование многих научно-популярных книг и интернет-сайтов, в которых об этом рассказано. Здесь же скажу лишь о трех (из множества) проблемах времени, волнующих физиков (и философов). Первая – это проблема обратимости времени: действительно ли время следует описывать «стрелой времени», летящей непрерывно из прошло в будущее? Или же возможна обратимость времени, пусть хотя бы в каких-то особых условиях, на очень короткие промежутки? Вторая проблема: действительно ли время непрерывно или оно так же, как и все остальное в мире, состоит из «кирпичиков», элементарных частиц? Существуют ли «кванты времени»? Третья проблема связана с именем выдающегося физика и авиаконструктора Роберта Людвиговича Бартини, высказавшего гипотезу о трехмерности времени. Первое измерение времени – длительность – и есть то самое время, которое применяется в физике. Два других измерения времени можно себе представить как набор иных возможностей, иных временных траекторий, которые имеются в каждой точке нашего движения по стреле времени. Сказанное не выглядит ни понятным, ни наглядным. Бартини в этой связи говорил: если мы что-то себе не представляем, то это не значит, что он не существует. Как математическая абстракция ни трехмерное время, ни шестимерный «мир Бартини» (три пространственные и три временные координаты) не представляют собой чего-то необычного или невозможного. Математика вполне уверенно оперирует n-мерными пространствами. Но наше воображение затрудняется себе это представить. В то же время наш аналитический ум справляется с подобными условностями без особых затруднений, когда «разговаривает» на языке формул (см. Формула).

Эти и многие другое «проблемы времени» не только «волнуют», но и находятся в режиме активного обсуждения и анализа. «Окончательного» ответа на эти вопросы, который «закрыл» бы тему, нет. И мне кажется, не будет еще очень долго или вообще никогда: научный поиск бесконечен.

И последнее «из жизни физиков». Есть два представления о времени, их называют субстанционные и реляционные. Говоря упрощенно, реляционные – это представления о времени как о самостоятельной, ни от чего не зависящей сущности, «пустой шкалы отсчета» или вместилища событий; субстанционные – это представления о времени как о некой субстанции, которая «течет» и наполняет собой всё. История этих представлений уходит в Античность, к именам Аристотеля и Демокрита, а если принять во внимание религиозно-эзотерические учения, в которых всегда присутствует изложения взглядов на время и его сущность, то история удлинится на несколько тысяч лет и уведет нас во времена Древнего Египта, Шумеро-Вавилонии, Древних Индии и Китая. Не завершилась судьба этих представлений и в наши дни: есть приверженцы и тех и других взглядов.

Было дело, и я как-то очень воодушевился мыслью о том, что в мире нет ничего, кроме времени. Все, что есть на свете, – это формы времени: и пространство, и энергия, и вещество, и поле… Само же время есть та исходная сущность или субстанция, которая лежит в основе всего. Или, наоборот: время – функция, определяемая, скажем, массой или другими величинами…

В общем, побыв некоторое время приверженцем то одних, то других представлений о времени – причем со своим особенным мнением, – я решил пока не относить себя ни к одной из групп, оставаясь то ли «над схваткой», то ли вообще вне общества культурных и образованных людей. (Шутка…)

Но, «сходя с дорожки» (жаргон бегунов-легкоатлетов), я оставляю читателя с замечательными людьми – доктором физико-математических наук астрофизиком Николаем Александровичем Козыревым и доктором технических наук теплофизиком Альбертом Иозефовичем Вейником, оставивших нам много статей и мыслей, посвященных природе времени. Маргинализация их идей и теорий в академической науке имела место во времена их активной научной деятельности, продолжается она и сейчас. Но для философически настроенных персон – типа меня – сей факт не является препятствием для знакомства с их взглядами: они не менее важны и содержательны, нежели рассуждения любого из цитированных мною в этом эссе авторов.

Самоуспокоение в связи с грандиозностью и непостижимостью предмета размышлений: возможно, рассуждая о таких фундаментальных вещах, надо время от времени напоминать самому себе, что все сказанное и написанное есть лишь попытка как-то описать и осмыслить нечто то ли объективно сущее в реальной действительности, то ли рожденное лишь нашим сознанием. Время просто есть (или его нет) и существует (или не существует) во всей своей полноте и сложности. Оно и неизменное и релятивистское, и непрерывное и квантовое, и реальное и плод нашего ума – оно сразу всё. А мы пытаемся с разных сторон подойти к нему и описать то, что нам открылось, или то, что мы себе представили как существующее. И от этих попыток ловим настоящий кайф!

Циклическое время

Часто (скажу с тревогой: все чаще и чаще) встречаются утверждения о «цикличности времени». Обычно это преподносится (разного пошиба современными эзотериками) как ощущение, которым люди обладали в древности и которое утрачено в связи с наступлением рационального знания. Затем рассказывается о разных временных циклах и календарях – майя, египетских жрецов, китайских мудрецов и т. д. В качестве обоснования цикличности времени используется перечисление видимых периодических явлений: дни и ночи, времен года, движения планет и т. д. Тем самым осуществляется подмена: реально существующие периодические явления и процессы объявляются свойством времени. Отсюда делается следующий «логический» шаг: все события в мире являются циклическими, повторяющимися. Далее встраиваются различные мировоззренческие религиозные концепции. Скажем, условно «европейская»: от Античности через Средневековье (алхимический змей Уроборос, пожирающий собственный хвост) к различным концепциям «вечного возвращения», определяющим годовые циклы богослужений во всех авраамических религиях («Что было, то и будет» – Екклесиаст) и в философских системах (Шопенгауэр, Ницше и др.). Более глубокое понимание времени и в рамках религиозного мировоззрения состоит в сочетании линейного и циклического движения, образующего движение спиралевидное. Условно «азиатская» концепция цикличности времени предстает в виде бесконечного цикла повторений-перерождений (колесо Сансары) в индуизме, повторяющихся циклов китайского календаря и т. п. При этом в ставшем популярным китайском календаре каждый одноименный год (Петуха, Свиньи и т. д.) несет в себе повторяющиеся, ему присущие особенности и свойства. И индийские и китайские представления о времени и о цикличности явлений, разумеется, гораздо глубже, чем коммерциализированные празднования «китайского Нового года» и игры в соответствующие символы. Соответственно, и разговор об этом требует более глубокого погружения, которое я здесь совершать не планирую. Мне хотелось подчеркнуть лишь одну важную мысль: из наблюдаемой повторяемости каких угодно процессов и явлений не вытекает никаких «свойств времени». Речь может идти о свойствах этих явлений и процессов, но не о «свойстве времени». Не «время циклично», а «явления бывают цикличны».

Подспудно (а иногда и открыто) противопоставление «утраченного людьми» свойства ощущать «цикличность времени» представлению о линейности времени является проявлением мировоззренческой (и политической) борьбы «консерваторов» с концепцией «прогресса». И в той и в другой позиции немало верного, оправданного. Но в своих радикальных формах «консерватизм» выглядит как мракобесие и религиозно-фанатичный фундаментализм, а «прогрессизм» – как циничное оправдание нахрапистой алчности и порабощения одних людей другими.

Философия времени

Философы, в том числе и те, которые пользуются часами, не удовлетворены описанием «технического», или «физического», времени. Они хотят понять его философскую, онтологическую суть. Выше мы этого слегка коснулись, теперь продолжим. Процесс постижения природы времени растянулся на тысячелетия и далеко еще не завершен. От Аристотеля до Гуссерля, Хайдеггера, от Ньютона до Эйнштейна, Минковского и Козырева – и еще многих и многих мыслителей волновала и продолжает волновать природа времени. Меня это тоже волнует. Но прежде чем поделиться своими волнениями, приведу довольно длинную цитату.

«…Что же такое время? Кто смог бы объяснить это просто и кратко? Кто смог бы постичь мысленно, чтобы ясно об этом рассказать? О чем, однако, упоминаем мы в разговоре как о совсем привычном и знакомом, как не о времени? И когда мы говорим о нем, мы, конечно, понимаем, что это такое, и когда о нем говорит кто-то другой, мы тоже понимаем его слова. Что же такое время? Если никто меня об этом не спрашивает, я знаю, что такое время; если бы я захотел объяснить спрашивающему – нет, не знаю. Настаиваю, однако, на том, что твердо знаю: если бы ничего не происходило, не было бы прошлого времени; если бы ничто не происходило, не было бы будущего времени… И если бы настоящее всегда оставалось настоящим и не уходило в прошлое, то это было бы уже не время, а вечность; настоящее оказывается временем только потому, что оно уходит в прошлое. Как же мы говорим, что оно есть, если причина его возникновения в том, что его не будет! Разве мы ошибемся, сказав, что время существует только потому, что оно стремится исчезнуть?

Если и будущее, и прошлое существуют, я хочу знать, где они. Если мне еще не по силам это знание, то все же я знаю, что, где бы они ни были, они там не прошлое и будущее, а настоящее. Если и там будущее есть будущее, то его там еще нет; если прошлое и там прошлое, его там уже нет. Где бы, следовательно, они ни были, каковы бы ни были, они существуют только как настоящее. И, правдиво рассказывая о прошлом, люди извлекают из памяти не сами события – они прошли, – а слова, подсказанные образами их: прошлые события, затронув наши чувства, запечатлели в душе словно следы свои. Детства моего, например, уже нет, оно в прошлом, которого уже нет, но когда я о нем думаю и рассказываю, то вижу образ его в настоящем, ибо он до сих пор жив в памяти моей.

Мы измеряем время, пока оно идет, и можем сказать, что этот промежуток времени вдвое длиннее другого или что они между собой равны, и вообще сообщить еще что-то относительно измеряемых нами частей времени. Оно измеряется, следовательно, пока проходит; когда оно прошло, его не измерить: не будет того, что можно измерить. Но откуда, каким путем и куда идет время, пока мы его измеряем? Откуда, как не из будущего? Каким путем? Только через настоящее. Куда, как не в прошлое? Из того, следовательно, чего еще нет, через то, в чем нет длительности, к тому, чего уже нет.

Время, становясь из будущего настоящим, выходит из какого-то тайника, и настоящее, став прошлым, уходит в какой-то тайник».

Эти цитаты взяты из текста, написанного более 1600 лет тому назад! В 397–398 году н. э. в Северной Африке в Нумидии, в городке Тагаст, которому суждено было исчезнуть, как и самой Нумидии. Теперь это земли Алжира, а город, возникший спустя столетия на руинах Тагаста, называется Сук-Ахрас. Могиле автора этих строк повезло больше, чем городу и государству. Аврелий Августин – так звали автора – родился в Тагасте в 354 году, а умер неподалеку в городе Гиппон (Hippon), поэтому его после смерти стали называть Аврелий Августин Иппонийский, но более всего он известен как Блаженный Августин. Он причислен к лику святых и Католической, и Православной церковью. Согласитесь, что вышеприведенный текст не может не восхищать – и ясностью мысли, и стилем. Жизнь и труды Блаженного Августина достойны и памяти, и изучения, и почитания. Его мать – христианка (Св. Моника), отец – язычник, римлянин, землевладелец. Жизненный путь Августина был достаточно извилист и насыщен разными событиями, изменением взглядов и образа жизни. Жил он и в Карфагене, и в Риме, и в Медиолане (Милане). Неподалеку от Милана и упокоились его останки, которые сперва были захоронены в Сардинии (Гиппон в те дни, когда он умирал, был взят варварами, и ученики Августина ради спасения тела от поругания вывезли его на остров), а три столетия спустя выкуплены королем лангобардов Лиутпрандом и захоронены в Павии близ Милана. Блаженный Августин оставил после себя немало трудов, среди которых наиболее известными считаются «Град Божий» и «Исповедь». Он был, несомненно, человеком огромной эрудиции, ума и таланта, и то, что память о нем священна, совершенно справедливо. Вышеприведенные рассуждения о времени – цитата из «Исповеди». Но не упустим возможность привести еще одну его цитату, совершенно не относящуюся к делу, но показывающую, быть может, ускользающую из распространенных знаний о нем широту его натуры: «Добрый Боже, дай мне целомудрие и умеренность… Но не сейчас, о Боже, ещё не сейчас!»

Вот что сказал выдающийся немецкий философ Эдмунд серль о рассуждениях Августина, касающихся времени: «Анализ (о)сознания времени – давний крест дескриптивной психологии и теории познания. Первым, кто глубоко ощутил огромные трудности, которые заключены здесь, и кто бился над ними, доходя почти до отчаяния, был Августин. Главы 14–28 книги XI "Исповеди" даже сейчас должны быть основательно проштудированы каждым, кто занимается проблемой времени».

Мы, быть может, и не проштудировали, но прикоснулись. Так что – пойдем дальше!

Есть любопытная точка зрения: время неподвижно, оно вообще никуда и ниоткуда не «течет». «Это не время идет куда-то – это мы приходим и мы уходим. Время остается там, где оно есть, где оно было всегда. Это не ручей; мы – ручьи. Время не может быть ручьем, потому что оно не вещество» – так пишет Ошо. И еще: «Подумайте о пространстве… вы никогда не думаете о пространстве как о ручье. Пространство есть всегда: вы приходите и уходите… но пространство остается на месте… Если время – четвертое измерение пространства, то это значит, что ни пространство не идет никуда, ни время не идет никуда». Ошо, размышляя о времени, приводит мысли Махавиры о том, что душа («самайя» на санскрите) – это и есть время. Душа – самая сокровенная суть нашего существа, это то, что никогда не изменяется, это единственное, что всегда остается, все остальное продолжает течь. Наша душа, наш глубинный наблюдатель – это и есть время. Единственная реальность на свете – это «сегодня», это «здесь и сейчас». В этом самом мгновении содержится вся вечность, все прошлое и все будущее, и это мгновение – внутри нас. Мы просто не всегда осознаем его необъятность.

Здесь я себя остановлю, чтобы не превращать свои размышления в попытку реферата по философии – и неуместно и не по силам. Упомяну – и для демонстрации каких-то своих сведений об этом и для тех, кто настроен более серьезно, чем я, – несколько философских трудов, в которых обсуждается время. Например, Мартин Хайдеггер «Бытие и время» и многочисленные комментарии его переводчика Владимира Бибихина; Джеральд Уитроу – «Естественная философия времени». Скажу, что с 1966 года существует Международное общество по изучению времени, издается журнал «KronoScope» (США). У нас в стране на базе МГУ существует Институт исследований природы времени, есть целое направление в науке – темпорология.

Ощущение времени

Когда-то я размышлял надо мною же заданной задачей: придумать такую способность или умение, которое было бы уникальным, но при этом бесполезным. Я придумал такое: внутреннее свойство автоматически определять точное время – без часов, без взгляда на солнце и т. д. Этот ответ удовлетворял условиям поставленной мною же задачи: умение уникальное, а пользы, в общем, никакой.

В тот момент я еще не думал о довольно глубоких вещах, лежавших рядом. То, что у человека нет «органа времени»[2], я фиксировал как данность. Но я тогда не знал о двух фактах. Первый – рассуждения И. М. Сеченова: «В самом деле, только звук и мышечное ощущение дают человеку представление о времени, притом не всем своим содержанием, а лишь одною стороною, тягучестью звука и тягучестью мышечного чувства. Перед моими глазами двигается предмет; следя за ним, я двигаю постепенно головой, или глазами, или обоими вместе; во всяком случае зрительное ощущение ассоциируется с тянущимся ощущением сокращающихся мышц…» Второй факт – эксперимент французского геолога Мишеля Сифра, который в 1962 году провел два месяца в пещере на глубине 135 м с главной целью, как он писал, «познать, уловить самое неуловимое и наименее познаваемое – время…». Он знал, что в условиях изоляции длительность циклов «сон – бодрствование» изменяется, и, находясь в пещере, пытался рассчитать прошедшее время с учетом вероятного, но чувственно им не воспринимаемого изменения длительности своих субъективных суток по отношению к суткам астрономическим. Тем не менее, когда 14 сентября в 6 ч 30 мин ему сообщили о завершении эксперимента, то, по его расчетам, было еще только 8 ч утра 20 августа. То есть на чувственном уровне прошло чуть более месяца, в то время как в действительности – два.

Этот и многие другие эксперименты, и наблюдения показывают, что «индивидуальное время» течет со своей индивидуальной скоростью, мерилом которой являются собственные ощущения и эмоции. Философы в этой связи ввели два, так сказать, сорта времени: физическое и антропологическое, то есть то, в котором мы просто живем.

Как я выше писал, стало модным приписывать людям древности наличие свойства ощущать время не линейным – из прошлого в будущее без остановок, – а цикличным, каковым оно проявляет себя в смене времен года, дня и ночи, рождения и смерти. Думаю, однако, что люди в древности были и умны и проницательны, они вполне улавливали отличие времени сакрального от бытового. У древних греков, достигших высочайших высот и бездонных глубин в философии, было два слова для обозначения двух разных типов видов времени: хронос и кайрос. Хронос – это практически то же самое, что и просто время, имеющееся во всех остальных языках: мера последовательности событий, количественная мера, именно от этого греческого слова происходит хронология. Что касается кайроса, то это не способ что-то измерять, это особое качественное состояние мгновения, в которое нужно действовать, чтобы достичь удачи: благоприятный момент, миг удачи. Эти мгновения возникают и исчезают непредсказуемо, ничто не предвещает их появления, и надо быть начеку, надо успеть сориентироваться и «схватить удачу». Поэтому античные греки изображали бога Кайроса с лысой головой, украшенной одной прядью на лбу – наподобие хохла запорожских казаков. Смысл этих деталей в том, что ухватить Кайроса можно только за эту прядь, а если он уже пролетает мимо, повернувшись лысым затылком, то схватить его будет не за что. Да, мы нередко «упускаем шанс» и «теряем время». Неплохой афоризм в этой связи придумал французский писатель Жюль Ренар: «Только время не теряет времени». Есть и русская пословица с несколько иной дидактикой: «Если всюду торопиться, так ни на что времени не хватит».

Помимо «практической возможности», которую Кайрос предоставляет людям, в самой концепции этих двух типов отражено представление о двух ипостасях времени: количественном и качественном. В ходе непрерывного течения хроноса все время или время от времени рождается некое «иное время» с особым качеством, дарующим новые возможности, перспективу развития. То есть время не только бесконечно, но и обновляет само себя в качественном отношении.

Вечность

Вечность – это бесконечность самого времени и бесконечность существования во времени. Вроде бы это очевидно и просто. Но не совсем уж это «просто», учитывая многочисленные вариантами ответа на вопрос: что такое время? Я бы хотел обратить внимание на самое, быть может, распространенное использование понятия «вечность» в христианском вероучении. В нем есть «муки вечные» и «жизнь вечная». Вот что я в этой связи думаю: жизнь «вечная» (та, которой награждаются праведные души после смерти, по окончании земной жизни) лишена смысла! Потому что она – вечная. У вечной, бесконечной жизни просто не может возникнуть смысла. Это какое-то растительное, предельно примитивное состояние вечного блаженства – какой уж тут смысл. И про «муки вечные» тоже хочется сказать: их не может быть – пребывание «в вечности» лишает чувства времени; «времени нет» и «время бесконечно» – практически тождественные понятия. Вечное не ощущается как длящееся.

А теперь я приведу цитату из эссе Х.-Л. Борхеса «Время»:

«Итак, мы поставили проблему времени. Возможно, мы сейчас не решим ее для себя, но мы можем сравнить предлагавшиеся решения. Самое древнее из них принадлежит Платону, у которого его заимствовал Плотин, а затем и Святой Августин. Эта идея – одно из самых прекрасных изобретений человека. Я полагаю именно человека, но, если вы религиозны, вы, должно быть, думаете иначе. Это прекрасное изобретение – вечность. Что такое вечность? Вечность – не сумма всех наших вчера. Вечность – это все наши вчера, все вчера всех разумных существ. Все прошлое, все неизвестно когда начавшееся прошлое. И настоящее. Мгновение, охватывающее все города, все миры, межпланетное пространство. И наконец, будущее. Еще не сотворенное, но тоже существующее во времени.

Теологи считают вечность мгновением, в котором чудесным образом объединены эти разные времена. Воспользуемся словами Плотина, глубоко прочувствовавшего проблему времени. Плотин говорит: существуют три времени, и все три – настоящее. Одно – непосредственное настоящее, мгновение, когда я говорю. То есть мгновение, когда я говорил, ведь это мгновение уже относится к прошлому. Другое время – настоящее прошедшего, оно называется памятью. И третье – настоящее будущего, то, что видится нашим надеждам и страхам.

А теперь перейдем к тому решению, которое дал Платон; оно кажется произвольным, но я надеюсь показать вам, что это не так. Платон говорил, что время – текучий образ вечности. Он начинает с вечности, с Вечного Существа, желающего отразиться в других существах. Но в вечности это невозможно. Отражение должно осуществиться последовательно. Время становится текучим образом вечности. Как сказал великий английский мистик Уильям Блейк, "время – дар вечности". Если бы нам было даровано все бытие!.. Бытие больше Вселенной, больше мира. Если бы нам лишь однажды показали все бытие, мы были бы раздавлены, сломлены, уничтожены. Мы бы погибли. Время – дар вечности. Вечность позволяет нам жить в последовательностях. У нас есть дни и ночи, часы и минуты, у нас есть память, есть сиюминутные ощущения, и, наконец, у нас есть будущее, будущее, которого мы еще не знаем, но предчувствуем или боимся.

Все это нам дано в последовательности, потому что мы не вынесли бы безмерной тяжести совокупного бытия Вселенной. Таким образом, время становится для нас даром вечности. Вечность позволяет нам жить в последовательности. Шопенгауэр сказал, что, к счастью для нас, наша жизнь делится на дни и ночи, бодрствование прерывается сном. Утром мы встаем, проводим день, а потом засыпаем. Если бы не было сна, жизнь стала бы невыносимой. Мы не были бы хозяевами наших наслаждений. Целостность бытия для нас невыносима. Поэтому все, что нам предоставляется, дается постепенно.

Со схожими идеями связана концепция переселения душ. Возможно, как верят пантеисты, мы растворены во всех минералах, всех растениях, всех животных, всех людях. Но, к счастью, мы этого не знаем. К счастью, мы верим в индивидуальности. И если бы мы не были обмануты, эта цельность раздавила бы нас».

Прокомментирую. Прежде всего, просто призову получить вместе со мной удовольствие от встречи с Борхесом. Он мне – и миллионам почитателей во всем мире – нравится. И его рассуждения, и его эрудиция поучительны и благотворны. В этом фрагменте важной является, прежде всего, отправная точка: идея вечности, существующая «в формате» платоновской идеи, то есть сродни некой бестелесной сущности, витающей «где-то там» и живущей своей жизнью. Этой идее вечности приписано желание: отразиться в других существах. Не вижу решительно никаких оснований приписывать какой-либо платоновской идее желаний. Платоновские идеи «по идее» самодостаточны, и до всего прочего у них нет (не должно быть) дела. Однако это – ошибочное, на мой взгляд, – предположение не отменяет прекрасной метафоры: «время – текучий образ вечности». Просто это не образ, возникший в связи с «желанием» идеи, а образ, созданный человеком (Платоном), размышлявшем о вечности и о времени.

С размышлениями о вечности тесно связаны размышления о бесконечности (См. Бесконечность) и о бессмертии (См. Бессмертие).

Время для писателя, сочиняющего сложный роман, такой, например, как «Война и мир», это довольно гибкий инструмент, позволяющий мгновенно перемещаться из одной эпохи в другую, из сферы переживаний одного персонажа в мир размышлений другого. И при этом у всех описываемых событий своя скорость движения времени: для нетерпеливого, томящегося ожиданием, время течет медленно, для страшащегося приближения неприятного события – быстро… Эти особенности людской психологии писателям известны, и они их красочно описывают, стремясь к полноте раскрытия чувственно-образного мира своих персонажей. Загадочную фразу произнес Валентин Катаев в «Святом колодце»:

«…Я мог приказать разбудить себя в определенное время, хотя времени, как такового, в общем, не существует». К этой мысли он вернулся и в «Алмазном венце»: «Только что я прочел в черновых записях Достоевского: "Что такое время? Время не существует, время есть цифры, время есть отношения бытия к небытию…" Я знал это уже до того, как прочел у Достоевского. Но каково? Более чем за сто лет до моей догадки о несуществовании времени! Может быть, отсюда моя литературная «раскованность», позволяющая так свободно обращаться с пространством».

Мне эта броская мысль «в свое время» (было мне, наверное, лет 16–17) понравилась, как нравился вообще Катаев. То, что это не просто броская фраза, а нечто, уходящее в философскую глубину, стало мною осознаваться гораздо позднее.

Вот еще один пример рассуждений о существовании и несуществовании времени. Их автор – Петр Демьянович Успенский, выдающийся исследователь «таинственного», «чудесного», эзотерического. Вот что он пишет в своей книге «Новая модель Вселенной», написанной в эмиграции на английском языке и изданной в Лондоне в 1930 году. Приведу довольно длинную цитату, благо избранный жанр моего сочинения (эссе) это вполне допускает.

«Проблема времени – величайшая загадка, стоящая перед человечеством. Религиозное откровение, философская мысль, научное исследование и оккультное знание – все сходятся на одном, на проблеме времени, и все приходят к ее одинаковому решению. Времени нет! Нет непрерывного и вечного возникновения и исчезновения явлений. Нет вечного фонтана являющихся и исчезающих событий. Все существует всегда! Есть только вечное настоящее, Вечное Теперь, которого не в силах ни охватить, ни представить себе слабый и ограниченный человеческий ум. Но идея "вечного теперь" вовсе не есть идея холодной и беспощадной предопределенности, точного и непременного предсуществования. Совершенно неверно сказать, что раз все уже существует, раз уже существует далекое будущее, раз наши поступки, мысли и чувства существовали десятки, сотни и тысячи лет и будут существовать всегда, то значит нет жизни, нет движения, нет роста, нет эволюции. Люди говорят так и думают, ибо они не понимают бесконечного и хотят измерить глубины вечности своим слабым, ограниченным, конечным умом. Разумеется, они получат самое безнадежное решение, какое только может быть. Все есть, ничто не может измениться, все существует заранее и извечно. Все мертво, все неподвижно в застывших формах, среди которых бьется наше сознание, создавшее себе иллюзию движения, движения, которого в действительности нет. Но даже такое слабое и относительное понимание идеи бесконечности, которое доступно ограниченному интеллекту человека (при условии, что оно развивается в правильном направлении), достаточно для того, чтобы разрушить "этот мрачный фантом безнадежной неподвижности". Мир есть мир бесконечных возможностей! Наш ум следит за развитием возможностей всего в одном направлении. Но фактически в каждом моменте есть множество возможностей, огромное их число. И все они осуществляются, только мы этого не видим и не знаем. Мы видим только одно из осуществлений; в этом и заключается бедность и ограниченность человеческого ума. Но если мы попробуем представить себе осуществление всех возможностей настоящего момента, затем следующего момента и т. д. и т. п., мы почувствуем, как мир бесконечно разрастается, непрерывно множится и делается неизмеримо богаче, совершенно не похожим на тот плоский и ограниченный мир, который мы себе нарисовали. Представив себе это бесконечное многообразие, мы ощутим на мгновение "вкус" бесконечности и поймем неправильность и невозможность подхода к проблеме времени с земными мерками. Мы поймем, какое бесконечное богатство времени, идущего во всех направлениях, необходимо для осуществления всех возможностей, возникающих в каждый момент. И поймем, что сама идея возникновения и исчезновения возможностей создается человеческим умом потому, что иначе он разорвался бы и погиб от одного соприкосновения с бесконечным существованием. Одновременно с этим мы ощутим нереальность всех наших пессимистических выводов перед громадностью раскрывающихся горизонтов. Мы почувствуем, что мир бесконечно велик, и всякая мысль о какой-либо ограниченности, о том, что в нем чего-нибудь может не быть, покажется нам просто смешной».

Время является весьма гибким инструментом не только в литературе, но и в театре, в кино. Управление темпом повествования – важнейшее умение режиссера и актера. Состояние тревожного ожидания (саспенс) – вот что так мастерски формируют у зрителя хорошие режиссеры. Захватывающее действие, от которого невозможно оторваться, тот самый экшн, на котором построены все современные боевики и фильмы-катастрофы.

Сакральное время

Сакральное, священное время – особый вид времени. Я его себе представляю скорее как пространственно-временной континуум: так мне легче оперировать образами, создавать их в своем воображении. Я, как, наверное, и все, кто соприкасается с понятием сакрального, прямо или опосредованно оказываюсь в мире Мирчи Элиаде. Он с аккуратностью ученого ввел и разъяснил понятия сакрального и профанного. В том числе сакрального времени, рассмотрев и описав историю его, можно сказать, «применения» в ритуальной, религиозной практике с древнейших времен до наших дней. Напомню смысл слов, введенных и широко использованных Элиаде. Сакральное – священное, религиозное, волшебное, магическое, иррациональное и т. д. Профанное – обычное, обыденное, мирское, рациональное. Есть еще одно слово из словаря Элиаде: иерофании. Так он называет проявления божественного, сакрального в мирском, профанном. Речь идет не о каких-то особых явлениях, а о восприятии явлений. Сами явления могут быть какими угодно: движения планет, звезд, природные явления и т. д., воспринимаемые (в силу той или иной формы и степени религиозности человека) как проявления божественного, магического и т. п. Для кого-то молния – электрический разряд, а для кого-то – действия и сигналы потусторонних сил и богов.

Попробую теперь описать сакральное время не только своими словами и образами, но и опираясь на собственные переживания, ощущения. При этом я буду так описывать, как будто я не сомневаюсь в существовании сакрального времени: на некоторое время я перестаю быть сторонним наблюдателем с сухим, рациональным, научным взглядом.

Есть два вопроса: само сакральное время и наше взаимодействие с ним, то как мы его ощущаем, как в нем оказываемся и из него выходим.

Профанное время – это то обычное время, которое мы воспринимаем как «вместилище событий», как протяженность, длительность. Сакральное время не «длится», оно существует как вечная неизменность. Оно начинается тогда, когда начинается какое-то священное действо, событие и продолжается, вернее, существует вечно. Мы из своего обычного профанного времени можем, при соблюдении определенных условий и ритуалов, оказаться в этом сакральном времени и вновь пережить все священнодействие так, как будто оно происходит не только в действительности, но и как бы впервые, здесь и сейчас, на наших глазах и с нашим участием. По окончании ритуала (литургии, например) мы возвращаемся в обычное, профанное время. Важно понимать, что то, что с нами было, не воспоминание о прошлом, а непосредственное попадание в эту вечную современность, в священное, сакральное время, которое «всегда рядом».

Не следует считать, что сакральное время «вложено» в профанное или наоборот. Они вообще не связаны друг с другом. Можно считать, что даже не соприкасаются, хотя для того, чтобы как-то представить себе наш переход из одного времени в другое, можно вообразить себе и некие точки-моменты соприкосновения без перемешивания.

Мы можем попадать в сакральное время, если у нас есть миф, есть вера в сакральность событий: Сотворение вселенной Творцом, например, или борьба Мардука с Тиамат, или распятие и вознесение Христа, или наступление и отступление Всемирного потопа, или слияние с тотемным животным, его силой, храбростью и ловкостью… Веря в эти события, в их божественное, сакральное «качество», владея определенным ритуалом (молитва, танец, песнопение, заклинание, употребление нужных напитков, действия магов, шаманов, использование иерофаний: фазы луны, приливы и отливы, священные камни, деревья, горы, могилы, книги, предметы и пр.), можно слиться с событием, происходящим в сакральном времени, стать его частью, участником.

В главе Музыка я пишу о том, что музыка обладает силой, способной переносить нас в сакральное время. У меня нет возможности обсудить эту идею с Мирчей Элиаде, поскольку я пока не научился переходить в то сакральное время-пространство (и главное – возвращаться обратно!), в котором он пребывает ныне, после своей телесной смерти в 1986 году. Так что в ожидании этой встречи я вправе фантазировать и создавать соответствующий миф. Ритуал уже существует: исполнение музыки и ее глубокое прочувствование. Осталось поверить в миф (я, как его автор, верю), и тогда музыка проделает всю нужную работу с легкостью: вы окажетесь в сакральном времени. Но я должен еще придумать – что там при этом будет происходить, в чем состоит действо и зрелище? Этого я пока не написал. Пока я считаю, что ощущения важнее и самодостаточны: без картинок и видимостей телесных превращений можно обойтись… Всякая ли музыка обладает такой силой? Нет, разумеется… Список приводить пока не буду, но некоторые имена назвать можно: Бах, Бетховен, Вагнер, Гендель, Григ… В общем те, кого мы чтим как великих, гениальных классиков.

Отсебятина

Придумаю обращенный ко мне вопрос: «Ну, а вы-то, уважаемый автор, что обо всем, что тут наплели, думаете?» А я вот что думаю… По крайней мере сейчас, в эти дни и месяцы. Накануне своего 69-летия буквально за два дня, я написал в Интернете, на своей странице в Фейсбуке, следующее.

Праздное философствование между ужином и футболом…

«У меня нет времени» – какая глупость!

Время – единственное, что у нас – у каждого из нас – есть всегда!

У нас может не быть пространства. Может не быть имущества, семьи, друзей, денег. Может не быть воды и пищи. Может не быть зрения, слуха, обоняния и осязания. Может не быть сухого и мокрого, громкого и тихого, сладкого и кислого, твердого и мягкого, холодного и теплого, ароматного и вонючего. Может не быть радости, горя, наслаждения, боли, страха, зависти, обиды, гнева.

Единственное, чего у нас не может не быть, – времени!

Мне кажется, ясно, что я имел в виду: ресурс времени, отпущенный каждому из нас от рождения до смерти. Потом (после футбола) я вновь погрузился в размышления о времени и представил себе модель, напоминавшую то, что я прежде думал, «играя» с субстанционной сущностью времени. Я представил, что время и есть то единственное, что было «в начале». Не «слово» и не «Бог», а – время. Можно было бы его себе представить как точку, но за этим возникнет ошибочный образ «точки в пространстве». Ошибочный, потому что в придуманной мною модели пространства еще нет: время только начнет разворачиваться «во времени и пространстве», вернее, порождать и время как длительность, и пространство, как свои собственные измерения. Время без пространства представить себе сложно, но, мне кажется, можно. Просто нужно подобрать, а еще лучше, придумать самостоятельно некий зрительный (еще лучше – звуковой) образ…

Пространство – это дополнительные измерения времени. Пространственно-временной континуум – это «просто» четырехмерное время.

Время без пространства может существовать, во всяком случае, это можно себе представить. Пространство без времени – невозможно, даже если мы всего лишь мысленным взором его окидываем. Если мы движемся по оси Х, Y или Z, то мы движемся! То есть реализуем некую последовательность. А последовательность – любая – это и есть время.

Время – первично, пространство – вторично. Время – единственный первоэлемент. Все сущее – формы существования времени. Время – материально (я так хочу! То есть постулирую!). Можно, конечно, представить себе нечто вроде платоновской «идеи времени» и объявить его нематериальным архетипом времени… В сущности, тогда время (идея времени) станет Творцом всего сущего. С этой моделью тоже можно жить и работать, но мне, как правило (но не всегда), комфортнее считать время материальным.

Любой разговор о времени бесконечен. Я не смогу в этом кратком эссе даже очень поверхностно рассказать хотя бы основных направлениях мысли, развивавшихся в прежние времена и бурно ветвящихся ныне, в которых обсуждается «проблема времени». Остановлю себя и закончу текст вопросом, который я себе задал, но ответа пока не нашел. И не хотел бы слишком быстро найти, а хотел бы подольше искать и размышлять. Вопрос, или предположение, таков: время придумано потому, что есть смерть; не было бы смерти – не было бы и нужды во времени.

Так это или нет – не знаю… Может, все-таки и в вечности, в бессмертии зачем-то нужно располагать события во времени?

Кто знает, Ватсон, кто знает?..

Похоже, лет 150 тому назад словом «вселенная» обозначали весь населенный людьми мир, нечто очевидное (оче-видное), а не абстрактное понятие: «Всю-то я вселенную проехал, нигде милой не нашел. Я в Россию возвратился, сердцу слышится привет» – вот так бесхитростно пелось в русской народной песне. Такое же слово и понятие было и у других народов, например у греков: ойкумена. На этом основании в нашей околонаучной литературе можно прочитать вполне рабское суждение о том, что слово «вселенная» появилось в русском языке как перевод с греческого. Это, похоже, настоящая академическая глупость. У меня нет ни малейших сомнений – без всяких ненужных доказательств, – что слово это родилось в русском языке само по себе самым естественным образом и входило в бытовую лексику.

Не знаю, когда именно в русском языке под вселенной стали понимать весь материальный мир – Землю, планеты, галактики, космос, но вот Пушкин, как мне кажется, имел в виду только земной мир, когда писал «Анчар, как грозный часовой, стоит один во всей вселенной».

А вот потом, когда размышления и познание природы, развились, это слово ввела в свой оборот наука и наполнила его иным содержанием. Теперь, похоже, только это содержание и осталось. Поэтому, если современные слушатели вдруг задумываются над содержанием народной песни – что, конечно, маловероятно, – то могут в недоумении приподнять бровь: «Вот заливает! Вселенную он, грит, всю проехал!»

Кстати, важно подчеркнуть, что вселенная с научной точки зрения – это только материальный мир. Мир ментальный, вымышленный, мифологический в рамках науки понятием «вселенная» не охвачен. Впрочем, у некоторых философов и особенно – эзотериков (см. Эзотерика) на сей счет иное мнение: умозрительная (вымышленная) Вселенная является частью «полной» Вселенной. Поскольку такой подход без оговорок и пояснений распространен в разного рода популярных и пропагандистских текстах, оказалось, что на уровне масс-культуры о Вселенной говорят как о состоящей из неразрывно связанных пространств: наблюдаемого и умозрительного. Ну и ладно… Можно считать и так, особенно если этот составной характер понятия осознается.

Представление о Вселенной для меня не просто элемент общей культуры, а часть профессиональной подготовки: я окончил физический факультет университета по кафедре теоретическая и математическая физика. Я не специализировался по направлениям астрофизика или космология, но базовые представления о том, чем в этих направлениях занимается наука, я получил. А в дальнейшем старался просто быть в курсе хотя бы на том уровне, которого придерживались такие, например, журналы, как «Наука и жизнь: научная достоверность при популярном изложении.

Что, на мой взгляд, важно в собственных размышлениях о Вселенной наедине с самим собой: психологический комфорт, некая познавательная гармония (противоположность когнитивному диссонансу). У меня такой комфорт был и есть. Я многого не знаю, не понимаю, но это нормальное для меня состояние. Еще раз повторю: незнание – нормальное состояние. Для ученого – единственно возможное. Иначе он перестанет исследовать, познавать и превратится в догматика, схоласта. Для меня существующий уровень сведений о Вселенной – ее происхождении, динамике, структуре и прочем – психологически комфортен при всей его ограниченности и неполноте. Поскольку я стараюсь собственным комфортом делиться с окружающими, попробую здесь изложить какие-то важные вещи.

Важным является вопрос о происхождении Вселенной. На него есть множество ответов, высказанных во всех вероучениях, отличающихся деталями, но едиными в одном: Вселенная создана неким Творцом, Создателем, Мировым Разумом. В разных религиях у Творца отличающиеся имена и свойства, варьируются также цели, мотивы, характер взаимодействия Творца с сотворенным миром и его обитателями. Религии не оставляют без ответа ни один вопрос, приходящий людям в голову, не боясь противоречий. Они заявляют о «непостижимости замыслов Творца», и тут же формулируют его ожидания и требования по отношению к людям, некие условия взаимодействия (осуществляемые, как правило, через церковь), ссылаясь на пророков и священные книги, через которых Творец сообщил, что посчитал нужным. Религии не просто готовы отвечать на вопрос «зачем?», но ставят его в центр всех рассуждений и предписаний, формулируя, тем самым то, что относится к «смыслу жизни».

Наука не ставит вопрос «зачем?» и, соответственно, не пытается на него ответить. Наука ставит вопрос «как?» и по мере своего развития находит ответы с большей или меньшей точностью, не забывая указать меру этой точности. Наука не отвечает на вопрос «зачем тело массы т, вылетело со скоростью v под углом α к горизонту»? Она может ответить на вопрос «на каком расстоянии от точки вылета тело пересечет линию горизонта?» или описать траекторию полета строгой формулой. Наука может также объяснить, почему тело полетит именно так, а не иначе. Может указать, что если скорость тела будет сравнима со скоростью света, то в уравнения, описывающие движение тела, надо ввести дополнительные члены и параметры и т. д.

То же самое относится и ко Вселенной. Зачем она создана – если она кем-то создана, – вопрос не к науке. Это удел религий и философии. (Считать или не считать философию наукой – вопрос забавный, и время от времени его стоит задавать, хотя бы для того, чтобы дружелюбно подразнить молодых и старых философов, стремящихся к получению ученой степени либо уже обладающих ею. Но если вынудить самого себя кратко на него ответить, то можно сформулировать несколько тезисов.

– Философия не отказывается ни от рационального, ни от иррационального способа постижения мира.

– В отличие от религии она не догматизирует свои методы и результаты.

– В отличие от науки философия бесстрашно погружается в метафизику, не отказывая себе в праве исследовать «метафизическое» любыми способами, в том числе и рациональными.

– Для религии истина – это ее базис, это то, чем следует овладеть и на чем стоять.

– Для науки истина – это проверяемый результат.

– Для философии истина – это то, к чему следует двигаться, сознавая при этом ее недостижимость.)

Научный метод исследования Вселенной состоит в наблюдении за ней, за происходящими в ней процессами, движениями и в попытках построить модель, которая включала бы в себя эти процессы, устанавливала бы причинно-следственные связи между ними и позволяла бы прогнозировать то, что может произойти, и описывала то, что происходило в прошлом. За последние лет триста возникало несколько таких (научных) моделей Вселенной. В последние лет сто возникло несколько космологических гипотез: о так называемом Большом взрыве с различными вариациями, о стационарной Вселенной, об инфляционной Вселенной и др. Иногда – по небрежности, либо по неграмотности (а то и с умыслом) – говорят не о гипотезе, а о теории Большого взрыва. Так говорить нельзя. Теории – то есть системы знаний, устранивших внутренние противоречия в рамках избранной модели, – нет. Есть гипотезы и модели, каждая из которых более или менее хорошо описывает целые комплексы наблюдаемых процессов. Но при этом остаются такие наблюдения и факты, которые одной моделью не описываются (по крайней мере, с удовлетворительной точностью), но описываются другой моделью, имеющей уже свои собственные недостатки и неточности. И это нормальное положение дел для научной парадигмы, для научной методологии. Научное познание всегда в процессе, в поиске. Каждое новое достижение, новое наблюдение, новое знание порождает несколько новых вопросов, загадок, «незнаний». Граница, отделяющая «знание от «незнания», все время растет: чем больше «знания», тем больше пространство «незнания». Это можно представить себе как раздувающийся воздушный шар, внутри которого – «знание, а вне его – мир непознанного. Шар раздувается, и площадь его поверхности (пространство или множество заданных вопросов) увеличивается. Чем больше вопросов – тем больше мир непознанного, «незнание».

Я не стану составлять научно-популярный обзор существующих теорий и гипотез: это уже сделано многими другими, и сделано, иногда, неплохо. Но ничей ум при этом «не успокаивается»: не удовлетворены авторы теорий, недовольны и их потребители. Вызывают восхищение сила и изворотливость человеческого ума, придумывающего все новые и новые ответы на вопрос о происхождении Вселенной и о том, что же было «раньше». Но вслед за восхищением исходный вопрос возвращается…

Я не смогу – даже для самого себя – ответить на вопрос: что было до возникновения Вселенной? (См. Время.) Успокоить себя в этой связи можно, быть может, лишь тем, что никто в мире не может на этот вопрос ответить. В наших силах лишь думать об этом и знакомиться с мнениями других людей и результатами науки, упорно «долбящей» этот вопрос. Моделей возникновения Вселенной много, и они продолжают развиваться. Их можно разделить на две группы: те, в которых время когда-то «началось», – гипотеза Большого взрыва и ее разновидности; и те, в которых время «было всегда», – гипотеза стационарной Вселенной и ей подобные, а также самые современные (инфляционные) модели «мультивселенной».

Вариант Большого взрыва, в котором время «возникло» в момент взрыва, а до этого не существовало ни времени, ни пространства, а была лишь некая «сингулярность», развивается около ста лет и неплохо согласуется со многими экспериментально наблюдаемыми явлениями во Вселенной. Но от изучения самого момента времени «нуль» и даже интервала от нуля до 10–43 сек гипотеза уклоняется, поскольку нет ни сносной модели происходящего, ни аппарата исследования: высказывается предположение, что на этом промежутке известные законы физики и их математические интерпретации не работают. О том, что было «до нуля», то есть в «отрицательное время», и говорить не приходится. В курсе теоретической физики сказано, что решение уравнений Эйнштейна нельзя продолжить в область отрицательного времени, и потому в рамках общей теории относительности вопрос «Что было до рождения Вселенной?» не имеет смысла. Популяризаторы науки и журналюги, описывая проблему «самого начала» в тысячах публикаций, произносят слова, типа «физических законов тогда не существовало» или «они не действовали». Это неверно. Надо хотя бы намекнуть, что по каким-то законам что-то там все-таки происходило, но мы их пока не смогли ни познать, ни сформулировать в рамках обсуждаемой модели Большого взрыва. А сама Природа не бывает «беззаконной».

В общем, у модели Большого взрыва есть большая проблема: начало – причина «взрыва» и модель динамики первых мгновений. Житейская логика не может и не хочет себе представлять состояние, до которого «ничего не было» – даже времени. А вот религиозные люди охотно принимают этот подход. Папа Римский Пий XII еще в 1951 году провозгласил, что у католиков нет возражений против модели Большого взрыва. И немудрено: «тайна» первых 10^–43 сек – то, что им надо! Пусть тайной и остается: Бог именно тогда и запустил весь процесс. На самом деле верующие тоже не знают, как возникла Вселенная. Только они это свое незнание делегируют Богу, который, типа, знает, а нам не положено.

Кроме модели Большого взрыва есть и другие. В каждой из них какие-то проблемы снимаются, но какие-то появляются. Что-то хорошо объясняет модель Большого взрыва, а что-то – другие. Пока не создано модели, удовлетворительно совпадающей со всеми экспериментальными данными.

В 1979 году советский физик А. А. Старобинский предложил так называемую инфляционную модель Вселенной. Немного позднее близкую идею высказал Алан Гус (Alan Guth) из Массачусетского технологического института. В этой модели предполагается, что в период с 10^–35 до 10^–32 доли первой секунды расширение происходило быстрее, чем по модели Большого взрыва. Эта стадия быстрого расширения и была названа инфляцией (раздуванием) Вселенной.

Одним из вариантов инфляционной Вселенной является модель Мультивселенной (multiverse). Вселенная представляется в виде бесконечного пространства, в котором на расстояниях, превышающих т. н. горизонт событий возникают и эволюционируют Вселенные. Друг с другом они не пересекаются, не взаимодействуют. В каждой из них формируются свой собственный мир и свои собственные законы, в том числе и законы физики. У гипотезы Мультивселенной есть как сторонники (среди них стоит назвать сверхпопулярного Стивена Хокинга и нашего соотечественника Андрея Линде), так и противники. Многие считают эту гипотезу пока скорее философской, нежели научной (поскольку ее пока нельзя опровергнуть с помощью научного эксперимента). Однако «с бытовой точки зрения» она вполне комфортна: мы описываемую картинку легко можем себе представить. И такого тупикового образа «несуществующего времени», как в модели Большого взрыва, здесь вроде бы нет. Но это на бытовом уровне его нет. Физики этим уровнем не удовлетворяются и копают глубже и дальше. В результате возникают новые вопросы, на которые нет ответа. Критик инфляционных моделей Роджер Пенроуз и вовсе назвал их «заметанием сора под ковер», то есть проблемы не разрешены, а лишь отодвинуты и запрятаны.

Пенроуз предложил одну из наиболее «умиротворяющих» моделей возникновения Вселенной. «Умиротворяющей» в смысле того психологического дискомфорта, который вызывает вопрос «что было до Большого взрыва?». Эта модель называется «конформная циклическая космология». Описать ее простыми словами довольно затруднительно, но кое-что я попытаюсь сделать. Модель Пенроуза не отрицает ни взрыв, ни расширение Вселенной. Но говорит о взрыве как о переходе из одного состояния вселенной в другое, из одного «Эона» в новый «Эон». Это словечко из древнегреческой философии перетекло в гностическую эзотерику и наполнено там своим метафизическим смыслом. Пенроуз использует его упрощенно, как синоним некого огромного интервала времени, в течение которого Вселенная как-бы рождается и как бы умирает, переходя в новой эон, где она снова рождается. Полезным зрительным образом могут служить картинки Мауриса Корнелиуса Эшера на тему «Вверх по лестнице ведущей вниз»: двигаясь по этой лестнице все время вниз, мы вновь оказываемся в начале, то есть снова вверху. Пенроуз к этим картинкам имел в свое время непосредственное отношение: он придумал именно эту «лестницу Пенроуза», а Эшер ее нарисовал. Вот такая «невозможная» конструкция и предлагается в качестве реальности, в которой мы существуем. Для обоснования этого нужно погружаться в математику, в так называемую конформную геометрию, чего мы делать не станем. Попробуем ограничиться тем, что смогли представить. И в дополнение к этому наше воображение и сведения о разных восточных религиях привлекут концепции вечного преобразования, перевоплощения Вселенной и наших душ, Колесо Сансары и прочие вполне утешительные образы.

Не хочется завершать в слишком серьезном тоне. Размышления о Вселенной должны нас радовать, а не повергать в уныние. Думаю, вполне уместными здесь будут афоризмы Козьмы Пруткова.

– Рассуждай токмо о том, о чём понятия твои тебе сие дозволяют. Так, не зная законов языка ирокезского, можешь ли ты делать такое суждение по сему предмету, которое не было бы неосновательно и глупо?

– Где начало того конца, которым оканчивается начало?

– Человек! возведи взор свой от земли к небу, – какой, удивления достойный, является там порядок!

Г

«Береги пуще глаза своего» – этой присказкой подчеркнута особая роль глаз, зрения. Нет нужды доказывать эту очевидность (оче-видность, то есть то, что видно очами, глазами).

Человек, разумеется, опознает окружающий мир не только с помощью зрения, но и всеми прочими органами чувств. Но зрению в этом отводят опять же особую по важности роль. Часто можно встретить ставшие расхожими утверждения, типа: известно, что 80 процентов информации, которую мы воспринимаем, получено нами с помощью органов зрения. Иногда вместо 80 процентов указывают и 90, и 60, и даже «83» или «91»…Сие есть печальный факт популяризаторства, опирающегося не на конкретное научное исследование, а на журналистские штампы. Не стану докапываться до научного первоисточника, чтобы узнать, кто, когда и по какой методике измерил и сравнил объем информации, получаемый визуально. Предположу, что подобные исследования имели место, а «точная цифра» (вряд ли она вообще существует, поскольку восприятие индивидуально, к тому же зависит от обстоятельств, характера информации и много другого) меня не особо интересует. Понятно, что во многих жизненных ситуациях мы – «визуалы». Об этом хорошо знают рекламщики и очень эффективно «вбивают» нам в голову нужную им информацию – и даже линию поведения! – с помощью «правильно» подобранной картинки.

Удержу себя от соблазна описать устройство глаза, еще раз (в школе-то это все изучали) упомянуть про «палочки» и «колбочки», про частотный диапазон зрения («видимый» спектр), про теории механизма цветового зрения, про пределы чувствительности и остроты зрения… Об этом написано немало, и, как правило, увлекательно.

А сколько цветовых оттенков» различает человеческий глаз? Как ни странно, разброс данных во множестве источников, в которых об этом говорится, невероятно велик: от 150 оттенков до 7 и более миллионов оттенков!

Например, в авторитетном и уважаемом издании «Физическая энциклопедия» сказано: «Наблюдатель с нормальным цветовым зрением при сопоставлении различно окрашенных предметов или разных источников света может различать большое количество цветов. Натренированный наблюдатель различает по цветовым тонам около 150 цветов, по насыщенности – около 25, по светлоте – от 64 при высокой освещенности до 20 при пониженной».

А в книге Б. И. Степанова «Введение в современную оптику» пишется: «Эмпирически установлено, что глаз воспринимает не только семь основных цветов, но и огромное множество промежуточных оттенков цвета и цветов, полученных от смешения света разных длин волн. Всего насчитывается до 15 000 цветовых тонов и оттенков».

В «Физиологии человека» (под ред. Р. Шмидта и Г. Тевса, 1996) сказано: «Цветовое пространство нормального человека содержит примерно 7 млн различных валентностей, включая небольшую категорию ахроматических (серых, бесцветных) и весьма обширный класс хроматических. Хроматические валентности поверхностной окраски объекта характеризуются тремя феноменологическими качествами: тоном, насыщенностью и светлотой. В случае светящихся цветовых стимулов (например, цветного источника света) "светлота" заменяется "яркостью". В идеале цветовые тона – это "чистые" цвета. Тон может быть смешан с ахроматической валентностью, что дает различные оттенки цвета. Насыщенность оттенка – это мера относительного содержания в нем хроматических и ахроматических компонентов, а светлота определяется положением ахроматического компонента на шкале серого».

Известный антрополог и популяризатор науки Стивен Джуан в книге «Странности нашего тела» пишет: «Человеческий глаз способен различать 10 миллионов цветов. При этом он способен различить примерно 500 оттенков серого цвета».

Вот такой разброс мнений о возможностях наших глаз.

Уместно, пожалуй, упомянуть о цифровом формате цвета и современных мониторах компьютеров и пр. Их возможности в формировании и передаче цветовых оттенков выглядят фантастическими: 16 777 216 оттенков цветов и 256 градаций прозрачности. И совершенно ясно, что это не предел, как ясно и то, что дальнейшее увеличение выглядит бессмысленным с точки зрения разглядывания картинок. Но не с точки зрения каких-то специальных исследований, измерений и пр.

Ассоциативный разговор «о глазах» вызовет в памяти и образ «всевидящего ока». «Всевидящее око» или «Око Провидения» – христианский образ, который довольно часто можно встретить в храмах в виде изображения глаза, вписанного в треугольник. Его главное предназначение – напоминать прихожанам, что «Бог всё видит» и неустанно следит за делами людскими.

Образ божества, наблюдающего за людьми, оформляемый в виде рисунка глаза, гораздо старше христианства. Например, «соколиный глаз Гора» или «Уаджет» – один из важнейших символов, амулетов Древнего Египта.

Христианское «Всевидящее око» взято на вооружение масонскими ложами, где его иногда называют «Лучезарная дельта». Его каноническое графическое оформление можно встретить, например, на однодолларовой купюре или на Большой Печати США.

В этой связи вспоминается и оруэлловское «Big Brother is Watching You» («Большой брат следит за тобой)…

Особое значение глазу придается во многих мистических учениях и магических практиках. Издревле считалось, что глаза могут излучать некую энергию. У злых колдунов, магов, чародеев и различных представителей нечистой силы эта энергия может быть «черной», приносящей вред или даже смерть. Представления о людях с «дурным глазом» весьма распространены повсеместно, глагол «сглазить» имеет широкое хождение, а выражение «глаза – зеркало души» воспринимаются как аксиома.

Глаза связывают не только с возможностью обычного, физического зрения, но рассматривают и как орган «духовного видения». Иногда говорят о «внутреннем зрении», в индуистской традиции и современных эзотерических учениях – о «третьем глазе». Для этих взглядов есть очевидное основание: мы создаем зримые образы в нашем воображении даже с закрытыми глазами. Поверхностное размышление о природе таких зрительных образов легко приводит к мысли о способности «видеть незримое» и т. п., вплоть до ясновидения, дальновидения и пр. Сказав об этом, я подошел к большой теме: паранормальные способности людей, то есть такие явления, как телепатия, телекинез, экстрасенсорика, левитация, полтергейст и многое другое, включая ясновидение и способность «видеть руками». К паранормальным эти явления относят в связи с отсутствием научных доказательств их существования. Мое отношение ко всему этому понятно какое: опираясь на научную картину мира, я не могу не признать, что все эти «паранормальные люди» (ясновидящие, экстрасенсы и т. п.) либо мошенники и шарлатаны, либо люди, добросовестно заблуждающиеся о своих способностях, либо, – что оказывается довольно часто – психически больные. А что до многочисленных «свидетельств» и «примеров из жизни», то все это в моем мире относится к сфере либо чего-то забавного, либо криминального, либо того, что лично я объяснить не могу, но это не превращает описываемое событие в мистический факт. Для оценки проверки таких явлений существовало и существует немало комиссий, фондов и пр. Среди весьма известных – Фонд Джеймса Рэнди в США. Фонд был создан в 1996 году бывшим иллюзионистом Джеймсом Рэнди, многие годы занимавшимся разоблачением разного рода «чудес», связанных с мистикой, сверхъестественными явлениями, экстрасенсорными способностями, НЛО и тому подобным.

Деятельность фонда связана с пропагандой скептицизма и научных принципов познания как основы мировоззрения. Фонд поддерживает образовательные программы, направленные на формирование научного мировоззрения. Фонд известен тем, что официально гарантирует премию любому, кто сможет продемонстрировать паранормальные способности в условиях корректно поставленного эксперимента. Первоначально предлагалась премия в 1000 долларов США, позже – в 10 000 (из личных средств Рэнди), а с 2002 года благодаря пожертвованию некоего частного лица фонд поднял размер премии до 1 000 000 долларов. В Положении о премии, в частности, сказано: «Фонд выплатит премию в сумме 1 000 000 (один миллион) долларов США (Приз) любому лицу, которое продемонстрирует какие-либо экстрасенсорные, сверхъестественные или паранормальные способности в условиях корректного эксперимента».

Несмотря на десятки претендентов и проведенные испытания: около полусотни в год, – премия до сих пор никому вручена не была.

Чтобы разговор о глазах не завершился на теме паранормальных явлений, вспомню иное, куда более важное и прекрасное: «Только у любимой, могут быть такие необыкновенные глаза». Это строка из песни Андрея Бабаева на слова туркменского поэта Кары Сейтлиева в русском переводе А. Кронгауза. А вот слова Омара Хайяма:

Глаза умеют говорить. Кричать от счастья или плакать. Глазами можно ободрить, с ума свести, заставить плакать. Словами можно обмануть, глазами это невозможно. Во взгляде можно утонуть, если смотреть неосторожно…

Можно почти бесконечно приводить стихи поэтов великих и малых, воспевающие очарование и магическую власть глаз… В главе Картина я цитирую знаменитое стихотворение Заболоцкого: «С портрета Рокотова снова смотрела Струйская на нас…»

Вы никогда не задумывались, какое существительное в русском языке употребляется в письменной речи чаще других? А вот лингвисты не только задумывались, но и составили частотный словарь русского языка. Например, этот: О. Н. Ляшевская, С. А. Шаров, Частотный словарь современного русского языка (на материалах Национального корпуса русского языка) (М.: Азбуковник, 2009). Возможно, вы удивитесь, но на первом месте по частоте употребления находится слово «год». Я, во всяком случае, удивился. На втором месте – «человек», а на третьем – «время». А дальше: дело, жизнь, день, рука, раз, работа, слово. Такова первая десятка самых употребительных существительных.

О происхождении, этимологии слова «год» есть несколько суждений. Несомненной является однокоренная связь (но не происхождение) слова «год» со словами «годный», «пригодный», «погоди», «погода», «выгода» и др. Среди них – «угода»: угодить, удовлетворять, подходить и т. п. В связи с этим делается предположение, что «год» – это что-то желанное, хорошее, подходящее. Вторая линия размышлений основана на том, что в других славянских языках (польский, чешский) «год» (hod) означает «пир», «праздник». Третья линия соотносит русское «год» с английским (германским) God (Gott) – Бог. Отметим, что, скажем, в исландском языке gott означает «хорошо». Да и немецкое/английское «гут» недалеко ушло. Четвертая линия опирается на то, что у древних славян год начинался в день весеннего равноденствия и означал всякий раз рождение нового бога. Рождение бога, разумеется, вполне отвечает таким характеристикам, как «годный», «праздник» и т. п. Все эти линии, отражая разные аспекты, не противоречат друг другу и складываются во вполне приемлемое ощущение понимания происхождения слова.

Отметим еще одну филологическую особенность употребления слова «год» в русском языке. Определяя возраст, мы говорим: 1 (2, 3, 4) – год. Но 5 (6, 7, 8, 9, 10…) – лет.

Год как единица времени тоже имеет несколько значений. Все они связаны со способом измерения цикла вращения земли вокруг Солнца.

Имеется три астрономических года. (См. также Календарь.)

Тропический (несколько упрощенно) – период между двумя последовательными прохождениями Солнцем точки весеннего равноденствия. Из-за более сложного (нежели точный эллипс) движения планет продолжительность тропического года зависит от того, когда именно его измеряют. Например, в период 1985–1986 год он состоял из 365 суток, 5 часов, 48 минут, 58 секунд. А в период 1989–1990 – из 365 суток, 5 часов, 51 минут, 06 секунд.

Сидерический (звездный) – период обращения, измеренный относительно неподвижных звезд. Он составляет 365,2564 суток.

Аномалистический – период обращения Земли вокруг Солнца относительно особых точек ее орбиты (перигелий и афелий). Он тоже изменяется с течением времени. Его средняя продолжительность 365,259636 суток (365 суток, 6 часов, 13 минут, 52,6 секунд).

Есть еще несколько «годов», охватывающих другие промежутки времени. Например, т. н. Платонический год (он же – Великий год) равен 25 920 годам: промежуток, за который точка весеннего равноденствия совершает полный оборот по небесной сфере.

Календарных годов множество. В Википедии, например, приведено более полутора десятков. Средняя продолжительность года в григорианском календаре – 365,2425 суток. В юлианском – 3651/4 = 365,25 суток. (Об их сравнении см. главу Время.)

Календарный год в большинстве стран начинается в ночь с 31 декабря на 1 января. Новый год по восточному календарю, которого придерживаются такие страны, как Китай, Вьетнам, Сингапур, Корея, Монголия, Малайзия и т. д., начинается в первое новолуние после 21 января (то есть он оказывается в промежутке от 21 января до 20 февраля). В ночь с 21 на 22 марта Новый год приходит в страны, живущие по персидскому календарю: Афганистан, Таджикистан, Иран, Пакистан, Азербайджан. 22 марта там называют навруз – первый день Нового года. В Таиланде 13 апреля празднуется тайский Новый год Сонгкран. Ну и так далее, практически каждый месяц где-нибудь на планете празднуется свой Новый год. Самыми последними Новый год встречают гавайцы: 18 ноября.

Голод – это чувство и состояние. И даже – процесс. Как чувство голод есть важное и полезное свойство нашего организма, сигнализирующее о том, что пора бы и поесть. Грамотно пользоваться этим чувством мы разучились. Да что там, по-настоящему здорового чувства голода мы и не испытываем. Мы приучили себя есть не тогда, когда проголодались, а по расписанию: завтрак – обед – ужин. Вместо чувства голода у современного человека имеется аппетит. Аппетит же сродни немотивированным покупкам: продавцы умело выставляют и рекламируют свой товар, побуждая нас покупать то, что мы вовсе не планировали. Так и аппетит – он просыпается при виде пищи, при ощущении определенных запахов, в процессе или в предчувствии привычного ритуала и т. д.

Голод как состояние бывает разным: полезным, если речь идет о лечебном голодании, и вредным, если это следствие жизненных обстоятельств.

Большую часть человеческой истории массовый голод был обычным явлением, обусловленным периодическими неурожаями. Кажется, нет страны и народа, в истории которых не было бы ужасающих картин смерти от голода, поражающего десятки и сотни тысяч людей. Да и сейчас есть целые регионы (преимущественно в Азии и Африке), где массовый голод не прекращается. По данным ООН, число людей, страдающих от хронического голода, составляет около миллиарда. И это при том, что современные технологии производства, хранения и транспортировки продовольствия могут обеспечить достаточное количество еды для всех землян и при засухах, и при неурожаях. Политико-экономические причины, однако, не позволяют людям просто делиться друг с другом едой. Более того, не так редко политики и военные используют искусственную организацию голода как фактор воздействия на врага или собственное население. Примеров много – от блокады Ленинграда во время Великой Отечественной войны до зловещего сочетания естественных (неурожай) и искусственных (блокирование регионов с изъятием «излишков» продовольствия) причин в двадцатые – тридцатые годы в России.

Голод – это страшно! А все, что страшно, может быть использовано и используется как инструмент управления. В стихотворении «Железная дорога» Некрасов писал:

В мире есть царь: этот царь беспощаден, Голод названье ему. Водит он армии; в море судами Правит; в артели сгоняет людей, Ходит за плугом, Стоит за плечами Каменотесов, ткачей.

«Царь-голод» стал сильным политически заостренным и распространенным образом (писатель Леонид Андреев даже написал пьесу с таким названием). Надо сказать, что Некрасов был, конечно, прав, указывая на социально-политическую роль голода, точнее, угрозы голода как инструмента управления обществом. А революционер Че Гевара так обозначил роль голода: «Голод – вот что делает людей революционерами. Свой или чужой. Но когда его чувствуют, как свой…».

Осознание этого факта уходит не просто в глубокую древность, а если обратиться к библейской истории возникновения человека, сей инструмент появился с самого начала. Изгнание Адама и Евы из рая сопровождалось таким напутствием: «Проклята земля за тебя; со скорбью будешь питаться от нее во все дни жизни твоей; терния и волчцы произрастит она тебе; и будешь питаться полевою травою. В поте лица твоего будешь есть хлеб, доколе не возвратишься в землю, из которой ты взят; ибо прах ты, и в прах возвратишься» (Быт. 3, 17–19). То есть утоление голода ради поддержания жизни станет причиной труда «в поте лица своего», а сам труд ради еды – формой наказания человека за совершение «первородного греха».

Человечество сегодня испытывает две продовольственные проблемы: недоедания (у одной части населения мира) и переедания (у другой части). Ресурсов, повторим, хватило бы на всех, но, к сожалению, страны (правительства, политики, власть имущие, капиталисты и пр.) не могут найти общий язык. Алчность превосходит разум, а уж про сострадание и совесть и говорить не приходится. В результате одни переедают, другие – недоедают.

У голода, однако, имеется и позитивная сторона, если им правильно воспользоваться. На этом основано лечебное голодание.

О лечебном голодании читали миллионы, обсуждают это десятки миллионов, на себе опробовали, вероятно, лишь тысячи. Лично я из тех, кто много об этом читал, относится к этому вполне доброжелательно, но на себе пока так и не проверял. Я, разумеется, не считаю отказ от пищи на сутки – осознанно или по обстоятельства – опытом лечебного голодания. Это мне приходилось делать неоднократно, но ничего интересного в этой связи рассказать не могу.

Я всегда верил (и сейчас верю), что «при необходимости» (в чем она состоит эта необходимость?) у меня есть радикальный метод лечения чуть не всех болезней: голодание. Кажется, время пришло: болезней с избытком, старение, дряхление организма очевидно, избыточного веса – с избытком, – чего же ждать еще? Но нет, увы… Глотать лекарства проще. Я, однако, продолжаю верить, что, «когда надо», я это сделаю! Сознавая печальную двойственность своей позиции, я все-таки хоть несколько слов скажу о лечебном голодании и истории его развития.

Первые несколько тысяч лет изучения и применения голодания в лечебных целях я пропущу: Древняя Индия, Древний Египет, античная Греция, Будда, Платон, Пифагор, Гиппократ, Асклепий, Плутарх – все они знали и применяли голодание для исцеления и омоложения. Систематическое исследование лечебного голодания началось в XIX. Первым в этой связи должен быть упомянут российский физиолог, начальник Императорской Военно-медицинской академии В. В. Пашутин (1845–1901). Он выяснил, что во время голодания расходуются ткани патологически измененные («тканевые запасы»), именно освобождением организма от старых, больных, мертвых, слабых, дряблых, разлагающихся клеток и тканей определяется мощный терапевтический эффект при самых различных заболеваниях. Большой вклад в развитие методики практического применения внес А. А. Суворин. Его книга «Лечение голоданием. Моя метода» была издана в Белграде в 1931 году, где Суворин жил после эмиграции. Жизнь Суворина было нелегкой, порой трагичной: революция и Гражданская война, эмиграция, тюрьма по ложному доносу, наконец, трагическая смерть (вероятно, самоубийство, хотя есть и другие точки зрения) в возрасте 75 лет. Популярность метода Суворина была велика, многие люди, действуя по его методу, поправили свое здоровье, однако Суворин все время сталкивался как с открытыми недоброжелателями, так и излишне усердными, но невнимательными последователями, дискредитировавшими его метод. Разработанная им метода актуальна по сей день.

Интересующихся более подробной историей развития лечебного голодания я отошлю к книгам А. А. Суворина, Герберта Шелтона, Арнольда Де Вриза, Ю. С. Николаева, Ю. П. Гущо. Достоверными и научно обоснованными являются разработки доктора медицинских наук, профессора Ю. С. Николаева (1905–1998), автора системы, названной им «разгрузочная диетотерапия». Им отработаны методики голодания: вхождение в состояние полного голодания (эндогенное питание), проведение голодания и контроль за его течением и выход из голодания – это тоже особый режим. Методики Николаева официально внедрены в медицинскую практику в России.

Существует и масса популярных книг на эту тему. Быть может, самая известная – «Чудо голодания» Поля Брэгга. В этом талантливо написанном мировом бестселлере описывается много невероятных случаев продолжительного голодания, якобы имевших место. Сам Брэгг тоже фигура во много полумифическая. Во всяком случае, то, что он умер в 96 лет от перелома позвоночника во время занятий серфингом на высокой волне, является легендой. Умер он, по-видимому, от рака в больнице в возрасте менее 70 лет. Но и этот факт сомнителен: «правильный» миф о Поле Брэгге поддерживается его наследниками, получающими доход от переизданий книги.

Думаю, будет правильным завершить эссе о голоде не кошмарными картинами массовых голодных смертей во времена разного рода несчастий, а вполне позитивным упоминанием о лечебном голодании. Поэтому завершаю!

Человеческий голос, возможно, самый главный инструмент передачи эмоций. Не речь, а именно голос, то есть инструмент интонирования, пения. (См. также Пение.) Этот инструмент есть и у птиц, и у животных: мы чувствуем различные интонации, издаваемые кошками и собаками, мы улавливаем эмоции гнева, опасности. Голос человека может передать и вызвать у слушателя все существующие у нас эмоции. Именно поэтому существуют пение и его вершина – академический вокал, опера.

Когда я написал эти строки несколько лет тому назад, черт меня дернул углубиться в тему вокала настолько, что я написал брошюру с описанием различных типов голосов и их классификаций в разных системах: итальянской, немецкой, русской и пр. Это было увлекательно, и результат получился познавательный, поучительный, но запредельно превосходящий тот формат, который уместен в этой книге. И я теперь в дурацком положении: брошюра не издана, поэтому просто дать на нее ссылку не могу, а вставлять текст сюда, как я сказал, неуместно: слишком уж он велик и специфичен. Ну и бог с ним… Может, когда-нибудь издам или просто в Интернете опубликую. Здесь же сообщу читателям нечто весьма для меня важное: у меня баритон. Или бас-баритон. Но он так и остался для домашнего употребления, хотя случалось мне петь и со сцены.

Вспомню, но не буду здесь пересказывать, рассказ «Голос» русского советского писателя Севера Феликсовича Гансовского (1918–1990). Это вымышленная история о театре Буондельмонте и о певце Джулио Фератерра, у которого от природы голоса не было, но бельгийский хирург Алляр «сделал» ему певческий тенор редкой красоты. Историю рассказывает парикмахер своему клиенту, а дело происходит в городке Монте-Кастро. По ходу повествования сказано немало весьма точного и интересного о певческих голосах. Север Гансовский – писатель-фантаст, участник Великой Отечественной войны. Советую найти его книги в Интернете или в библиотеках и прочитать.

Слово «грех» когда-то было просто синонимом слов «ошибка», «путаница»… В некоторых славянских и даже романских (молдавский, румынский) это слово (греша́лэ/greșeală) до сих пор присутствует в значении «ошибка».

Но христианство наполнило это слово особенным содержанием, придав ему исключительное значение. И это значение меня печалит… Печалит, потому что считаю концепцию первородного греха, являющуюся краеугольным камнем христианского вероучения, одним из самых тяжких деяний христианства перед многими поколениями людей, так или иначе воспринявшими эту доктрину как руководство в собственной жизни.

Если бы «грех» был просто синонимом ненадлежащего поведения, если бы он указывал на «что такое хорошо и что такое плохо», он был бы нормальным и полезным регулятором социального поведения в соответствии с принятыми нормами. Если бы ко грехам были отнесены наиболее неприемлемые человеческие пороки: чревоугодие, прелюбодеяние, алчность, печаль, гнев, уныние, тщеславие, гордыня, зависть, – это тоже было бы удобным средством обобщенной классификации нежелательных, неприемлемых пороков. И даже принятую в восточном христианстве концепцию смертного греха – то есть такого поступка, после которого душа уже не может быть прощена и спасена после смерти, если только человек не успеет при жизни надлежащим образом покаяться, можно хоть как-то с оговорками принять…

Но вот о концепции «первородного греха», то есть своевольного поступка Адама и Евы, совершенного ими в ослушание Божьей воли, я думаю с чувством глубокого сострадания к той части человечества, которая эту концепцию разделяет. Согласно этой концепции, последствиями нарушения запрета «вкушать плод с древа познания» стали поврежденность мироздания и природы человека, изгнание из Рая (см. Ад и Рай), утрата доступа к древу жизни и смертная жизнь. При любых вариантах толкования этой библейской истории суть ее во внедрении наихудшего инструмента социального управления: формирование у людей чувства вины за то, чего они не совершали, что позволяет ими управлять, управлять их страхами, формируя при этом циничный рынок обмена страхов на соблюдение ритуалов.

В мой монолог вступает Ошо (Бхагван Шри Раджниш), высказывая весьма близкую позицию:

Истинная религия совершенно не нуждается в концепции греха. Псевдорелигия не может жить без концепции греха, ведь грех – это метод возбуждения чувства вины в людях.

Вам нужно будет понять целую стратегию греха и вины. Если не возбудить в человеке чувства вины, его невозможно поработить психологически. Невозможно заключить его в тюрьму определенной идеологии, определенной системы веры.

Но когда в уме человека создано чувство вины, тем самым у него забирается вся смелость. В нем уничтожается все рискованное. В нем подавляется всякая возможность быть когда-либо индивидуальным по-своему.

С понятием вины в нем почти убивается человеческий потенциал. Он никогда не сможет стать независимым. Чувство вины будет держать его в зависимости от мессии, от религиозного учения, от Бога, от концепции ада и рая и от многого другого.

И чтобы возбудить чувство вины, нужна всего лишь одна простая вещь: нужно начать называть ошибки, заблуждения грехами.

Это просто человеческие ошибки. Если кто-то допускает ошибку в математике: дважды два, а у него получается пять, – не говорят же, что он совершил грех. Он невнимателен, он не смотрит на то, что делает. Он не подготовился, он не выполнил домашнего задания. Он, конечно, делает ошибку, но ошибка – это не грех. Она может быть исправлена. Ошибка не возбуждает в нем чувства вины. Самое большее, она заставит его почувствовать свою глупость.

Я согласен с Ошо. Концепция греха – очень вредная вещь! Вся эта жуткая в своей провокативной мстительности история про Адама, Еву, их грехопадение и последующую вину всего человечества – очень плохая история. Ее цель – в буквальном смысле: «ухватить человека за яйца» для управления им. Церкви надо было взять под свой контроль самое сильное, самое естественное стремление: инстинкт продолжения рода. Церковники объявили неустранимое, инстинктивное (Богом данное!) влечение «греховной страстью», а женщину – «сосудом греха». Отказ монахов от половой жизни – целибат – объявлен «чистотой», и даже естественные мысли и чувства, порождаемые здоровой гормональной системой, названы грехом, за который надо каяться, отрабатывать этот грех при жизни с надеждой, что в загробной жизни несчастный будет прощен и не окажется в аду. Мысли о сексе становятся психологической доминантой в головах монахов и священнослужителей: они думают об этом непрестанно, потому что такова человеческая природа – запрети человеку думать о чем-либо, он именно об этом думать и будет. А стало быть (раз ты думаешь о запретном), надо будет каяться «в грехах», в «греховных мыслях»…

Так что, граждане, я вас приглашаю в свой мир, в котором нет греха в религиозном смысле. Есть ошибки, есть нравственные нормы и безнравственные поступки, есть стыд и совесть, но нет чувства вины и ответственности перед церковью и священниками за Еву с Адамом, за сексуальное влечение и половую жизнь. Нет и других грехов, тем более «смертных». А вот совесть и нравственная жизнь – есть.

Я не ворую и не убиваю не потому, что перед Богом отвечать придется, а потому что стыдно. Мне самому стыдно перед самим собой: так меня воспитали – не церковь и не батюшка, а папа с мамой, родственники и друзья. Короче говоря, семья и школа – тех далеких лет в уже несуществующей стране, – прививавшие соответствующие ценности.

Гуманизм – в переводе с латыни то же самое, что «человечность», поэтому с человека и начнем.

Нетрудно пуститься в реферирование разнообразных источников, в которых дается определение человека, изложены версии возникновения человека… Есть и огромные пространства гуманитарных наук, названных так от латинских слов humanus – человеческий и homo – человек: все они – о человеке. Есть и отдельное направление – антропология, названная так от греческого «антропос» – человек. Но не для реферирования энциклопедий и словарей пишу я эту книгу, так похожую на словарь. А для более важной и сложной мировоззренческой задачи.

Словарь мой ассоциативный. Первичные ассоциации прямолинейны, то есть первыми всплывают образы и созвучия из масс-культуры, сидящие в ближних зонах памяти. Например, к слову «человек»: «Человек – это звучит гордо!», «Человек – мера всех вещей», «Человек – венец природы», «Человек человеку друг, товарищ и брат», «Человек человеку – волк», «Человек из дома вышел…», «Дорогой мой человек», «Человек-свисток, человек-свисток, его не мучает тяжелый рок»… Но погрузимся в более сложные и заранее непредсказуемые ассоциации и размышления.

Если бы не было человека, то можно считать, что ничего бы не было вообще, ибо некому было бы зафиксировать наличие и отсутствие, свет и тьму, сущее и не сущее, бытие и небытие. Людям свойственно «думать за Бога» и давать ответы от его имени. Позволю себе это и я, не теряя, однако, чувства юмора. Стал бы Творец создавать мир, в котором нет человека? Зачем ему эти бирюльки – Вселенная, галактики, звезды и планеты, воды и суши, растения и животные, если все это с ним не общается? Как создал, так и уничтожил: р-раз – и появилось! два-с – исчезло. Человек – другое дело. Он непослушный, непоседливый, своенравный, пытливый, неблагодарный, непредсказуемый! С ним не заскучаешь! За ним наблюдать интересно.

А сколько он – человек – всего создал! Причем человек не ограничился миром материального, хотя и в нем наворотил изрядно, а наполнил воистину бесконечным содержимым мир духовный, ментальный, мир мысли, образов, чувств… Да, я восхищаюсь человеком и человечеством. У меня не вызывают сочувствия многочисленные рассуждения о мерзости рода человеческого, о повреждении природы человека, о том, что человек – самое отвратительное и подлое животное на свете и т. п.

Недавно я узнал гаденько звучащее слово: антрополатрия. Это из религиозной сферы. Религиозные деятели весьма чувствительны ко всяким сопоставлениям человека и Бога. Им главное, чтобы никто не посмел приравнять человека и Бога или, не дай Бог, возвысить человека над Богом. На этой почве разворачиваются весьма страстные и многословные рассуждения, в которых и рождаются такие понятия, как антрополатрия. Сложено оно, как водится, из двух греческих слов: anthropos – человек и latreia – служение, услужение. Сперва я подумал, что это слово понадобилось христианам для того, чтобы потоптать язычников, боги которых так похожи на людей: встретишь какого-нибудь Гефеста или Артемиду в горах или в лесу – не распознать. Но, похоже, не только – и не столько – для этого. В христианнейшей Европе завелось нечто, пострашнее язычников: гуманизм и гуманисты! Их стараниями роль человека – в мире, в природе, – его права, предназначение и прочее возвысилась до антропоцентризма. Человек ими объявлен центром мира, высшим достижением природы. С точки зрения христианства это – человекопоклонение. Что по-гречески как раз и будет антрополатрия.

В моем лексиконе и в моем калейдоскопе ассоциаций гуманизм несет в себе нечто, несомненно, позитивное. Как и производное от него – гуманность. Для меня стало в свое время неожиданностью то, что не все так тепло принимают и это слово, и это явление. Оказалось, что в религиозной среде отношение к гуманизму (пресловутой антрополатрии) крайне негативное. Многие верующие считают, что гуманизм является не вопросом этики, а вопросом онтологии и религиозной догматики.

Суть неприятия антрополатрии – в недопущении взгляда на человека как на «венец природы», как на центр мира. В центре – Бог, а не человек, считают они, а человек хоть и создание Божье, но с поврежденной природой. Страстно топчут гуманизм и гуманистов и «просто мизантропы», которыми управляет их психотип, черта характера, а не верования. Верования и мнения религиозных мыслителей служат им не более чем подспорьем и помогают, презирая человека и человечество, возноситься над ними. Христианский философ А. Лосев, осуждая гуманизм, играет созвучием слов homo и humus (гумус, почва), стремясь унизить человека, увидев в нем возомнивший о себе гумус. Гумус – хочется сказать великому кабинетному философу – это плодородная часть почвы, это источник жизни. Сравнение с гумусом культурного, образованного человека никак не унизит. Гумус – это не то, во что превратится философ после смерти, это то, что создает условия для порождения и обеспечивает продолжение жизни. Другой философ – Мирча Элиаде – мне кажется в этом вопросе куда более глубоким: «Связь межу homo и humus не следует понимать упрощенно: человек – это земля, потому что он смертен; смысл еще и в том, что человек живет, потому что рожден от Terra Mater и вернется в нее». Ясно, что они никогда не договорятся: «рожден от земли» и «создан Богом» – разные мировоззренческие базисы. Н. Бердяев, как мне кажется, и вовсе попытался поставить себя где-то между презренным гуманизмом и Богом, чтобы над гуманизмом возвыситься и потоптать его чуть ли не от имени Господа.

Гуманизм не есть перемещение человека по какой-то несуществующей вертикали куда-то там «выше Бога». Во всяком случае, не обязательно именно и только так. Гуманизм – это, прежде всего, земное, посюстороннее. Это осознание права человека на доброе, нравственное отношение к себе и к другим; это право и обязанность самостоятельно складывать нормы морали, модели нравственного поведения и следовать им в жизни. Церковники против этого, потому что хотят сохранить свою монополию на посредничество между человеком и Богом в области морали: упрощенно говоря, для них важно, чтобы люди не воровали не потому, что им стыдно это делать, а потому, что это грех, за который Бог накажет. Ну, а священник знает, как это наказание можно смягчить…

Я – гуманист. Почему я о себе так думаю? Почему вообще возможно выделить себя в таком качестве, если вокруг все (как мне казалось) тоже гуманисты? Ну, кроме каких-то там садистов, преступников, отличающихся особой жестокостью, психически больных… А так все гуманисты. Или нет? Вор, например, может быть гуманистом? Он никого не бил, не мучил – просто украл. Но обворованный-то страдает, мучается. Если мучается, значит, с ним поступили негуманно, а тот, кто поступает негуманно, не гуманист. Логично? А те, кто не карманные или квартирные воры, а люди, ворующие из государственного бюджета, присваивающие себе заводы, нефтяные скважины, банки? Они – гуманисты? Ведь в личном качестве, по отношению к своим близким, это могут быть очень милые, отзывчивые, гуманные люди. Ну, а «народ» – ограбленный, униженный – это совсем другое дело. Фактическое равенство уровней жизни невозможно и несправедливо, считают они. Формальное равенство перед законом – этого достаточно, это справедливо…

В общем, вопросов подобных множество. То, что впоследствии назовут «гуманистическими идеалами», существовало – высказывалось, формулировалось – с глубокой древности. Гуманистические идеалы описывались в сказках, мифах и легендах всех народов, потому что люди всегда хотели счастья, справедливости, хотели жить так, что все друг к другу хорошо относились. Эти мечты и чаяния переходили от поколения к поколению, и долгие века оставались лишь мечтами и чаяниями. Понадобились Средние века с их тотальным давлением со стороны церкви, чтобы человечество наконец не выдержало и восстало, предъявив миру эпоху Возрождения. Те, кого потом назовут основателями гуманизма, были не просто передовыми мыслящими людьми своего времени. Это были гении! Величайшие гении культуры всего человечества: Петрарка, Данте, Боккаччо, Леонардо да Винчи, Микеланджело, Пико делла Мирандола… А позднее – Джордано Бруно, Галилей, Коперник, Рабле, Монтень, Шекспир, Бэкон, Сервантес, Эразм Роттердамский…

Суть основного гуманистического посыла состояла в том, что гуманисты провозгласили человека венцом мироздания, отстаивали его естественное стремление к земному счастью, утверждали, что человек свободен, может и должен развиваться, в том числе и нравственно, духовно. Эти мысли – кажущиеся сегодня очевидными – были в то время открытым вызовом всевластной церкви и ее требованию посвящать земную жизнь искуплению своих грехов. Важным в гуманизме было не только это, но и взгляд на устройство общества: насколько хороши созданные общественные системы с позиций гуманизма? Вернее, позиция гуманизма и заключалась в том, чтобы оценивать социальное устройство, взвешивая его на весах сочетания интересов личности и общества. Это было радикальным вызовом глубоко укоренившейся идеи о «божественном» устройстве монархий и феодализма. Здесь корни того, что стало либерализмом, того, на чем выстроено здание капитализма: свобода личности, индивидуализм.

Иммануил Кант (XVIII век) выразил сущность гуманизма так: человек может быть для другого человека только целью, но не средством. Этот принцип был и остается лишь благим пожеланием. Идея абстрактного «человека вообще» и попытка вписать его в реальность была не более чем умозрительной. Марксисты подвергли ее критике, указав, что в обществе нет «человека вообще», а есть представители разных классов. А у разных классов – разные интересы, ценности и цели. Поэтому и гуманизм бывает буржуазный – у буржуазии, пролетарский – у пролетариата и т. д.

В мире существуют не только гуманисты и гуманистические движения, но и исследователи гуманизма, предлагающие различные определения гуманизма. Вот одно из них: «Гуманизм – это прогрессивная жизненная позиция, которая без помощи веры в сверхъестественное утверждает нашу способность и обязанность вести этический образ жизни в целях самореализации и в стремлении принести большее благо человечеству». «Без помощи веры» – вовсе не означает атеистической позиции. Хотя атеистический гуманизм как одно из течений существует. Существует, однако, и теистический гуманизм. Размежевание светского и религиозного гуманизма произошло довольно давно, и признаков их сближения пока не наблюдается. Но это относится к области сравнения систем знаний. В обыденной жизни два гуманиста – светский и религиозный – найдут гораздо больше общего, легко сойдутся в сердечном взаимодействии и будут вести себя одинаково нравственно, не погружаясь в глубинные различия в понимании истоков их нравственных систем. Фактическая близость морали куда важнее теоретических построений. Мне всегда казалось, что при всей критике гуманизма со стороны религиозных мыслителей особой вражды, переходящей на конкретных живых людей, в наши дни не наблюдается: ни гуманисты на церковь слишком рьяно не нападают, ни батюшки не анафематствуют гуманистов.

Описание деления общества на различные страты с помощью классового подхода сейчас несколько видоизменилось, слова «пролетариат» и «буржуазия» используются редко, но главный принцип различения интересов, ценностей и целей у разных общественных групп лишь подтвердил свою состоятельность. Гуманизмы действительно бывают разными. Наше поколение видит собственными глазами, как отличаются принципы «социалистического гуманизма» – причем в их реальных воплощениях в жизнь в СССР – от принципов и реалий вернувшегося в Россию гуманизма буржуазного, капиталистического: одни люди вновь стали средством для других людей, расслоение общества по имущественно-властным критериям произошло. Капиталистический гуманизм продолжает делать свое разрушительное дело. Чтобы нам не заскучать, «прогрессоры» придумали «постгуманизм», «трансгуманизм» и «постчеловека». Получились замечательные социогуманитарные страшилки, поводы для аналитики и дискуссии, а также, как это у человеков давно заведено, способы перераспределения денег, в просторечии называемых «заработок».

Все крутится вокруг идеи и стремления «улучшить» человека. То есть наделить его такими возможностями, которыми он от природы не обладает. Тут речь идет и о продлении жизни, молодости, вплоть до бессмертия, а также о развитии уникальных физических и умственных способностей. Достигать этих результатов нужно с помощью развития новых технологий и такого их слияния с человеком, что, шаг за шагом, чип за чипом, человек становится все более и более биороботом. А в конце концом может и вовсе перестать быть прежним человеком, станет постчеловеком.

В этих захватывающих фантазиях, реализованных в романах и кинофильмах, обсуждаются различные моральные проблемы. Начиная с главной: а будет ли у этих постлюдей вообще какая-то мораль, нужна ли они им, если они – роботы, «искусственные интеллекты»? Не уничтожат ли они когда-нибудь за ненадобностью всех обычных людей? В общем, выстраиваются, как говорят экскурсоводы, «красивая древняя легенда», только пока это – легенда о будущем.

А гуманизм-то тут при чем? Почему «транс-» и «пост-» гуманизм? А вот в чем…

Человек возник (или создан – тут отличия между типами гуманистов не существенны) в том мире, в котором мы живем. Он для этого мира приспособлен, он – хорош. Но процесс «научно-технического прогресса» набрал такие обороты, что уже не приспособления, облегчающие труд человека в этом мире, создает, а меняет сам этот мир! Меняет его на такой, в котором «традиционный» человек уже «не хорош»: не приспособлен к новому миру и, разумеется, не является «венцом природы». Постарел «венец», отстал от прогресса… Ну, а ежели человек больше не «венец», то и антропоцентризм вместе с гуманизмом – ложные системы взглядов. Венцом теперь становится «постчеловек», а идеологией – «постгуманизм». Побыл человек «венцом», но продолжается, и теперь человек стал просто одним из ее звеньев. Вопрос об отличиях понятий «трансгуманизма» и «постгуманизма» продолжает обсуждаться и к уровню «учебного» материала еще не подошел. В общих чертах можно говорить, что «постгуманизм» – это в большей степени философия, доктрина, противопоставляющая себя гуманизму, ставящая в центр не человека (как он есть), а то существо, которое из него можно сделать, улучшая технические характеристики. Трансгуманизм можно в этой связи считать не столько философией, сколько программой действий по улучшению человека, качества его жизни, ее продления, использованию для этих целей новых технологий и достижений науки.

История повторяется, поскольку неизменны именно антигуманистические (с точки зрения социальной справедливости) свойства капитализма. В XIX веке технический прогресс, который мог бы сделать более счастливой жизнь всех, делал при этом и иное: формировал массы обездоленных, несчастных людей, лишавшихся работы. «Мы видим, что машина, обладающая чудесной силой сокращать и делать плодотворнее человеческий труд, приводит к голоду и изнурению. Вновь открытые источники богатства благодаря каким-то роковым чарам становятся источниками лишений» – это слова, сказанные Марксом на юбилее «Народной газеты». В самых богатых современных государствах безудержную алчность «хозяев жизни» удается кое-как сдерживать, существуют средства смягчения негативных последствий прогресса. В более бедных странах процесс алчного обогащения дорвавшихся до власти сметает с лица земли не какие-то там фабрики, заменяя ручной труд станками, а выметает целые отрасли, лишая работы и всякой возможности развития миллионы квалифицированных специалистов в высокотехнологичных отраслях. Так, например, произошло в России: в результате «реформ» 90-х уничтожены целые отрасли – микроэлектроника, станкостроение, тяжкий урон нанесен гражданскому авиастроению и многим другим. В центр нашего российского мироздания поставлен не «человек вообще» и даже не «россиянин», а «конкретные пацаны» и их хозяева во власти.

Повторю, что считаю себя гуманистом. Но что это означает? Ведь гуманизм (в моем понимании, в моем мировоззрении) не догматическое учение, не онтология бытия, не идеология, а этическая позиция, которая обязывает всякий раз заново выстраивать и формулировать принципы гуманистической политики и гуманистического поведения, исходя из понимания сути конкретно-исторического момента. Вероятно, все или почти все современные государства, придерживающиеся самых разных моделей общественного устройства, считают себя гуманистическими. Важно уметь распознавать подлинную суть этих общественно-политических систем, видеть их «тонкую структуру», выявлять и оценивать меру и масштабы социальной несправедливости, творимой под вывеской гуманизма. А коли так, то мой гуманизм включает в себя и борьбу за социальную справедливость. (См. Справедливость.)

Д

Двор – пространство земли возле дома или производственного помещения (хозяйственный двор). Есть еще и другое значение слова: свита, приближенные высокопоставленной особы – герцога, короля, царя. Они формируют «придворное сообщество» и я. К своему стыду и ужасу, вижу, что в современной России это пакостное сообщество вновь образовалось и наряду с карикатурным «бомондом» формирует и влиятельные рычаги власти. Но не о них мне хочется говорить…

В моей памяти важным и сохраняющимся долгие годы является, конечно, первое значение. Я рос во времена, когда дворы существовали и образовывали не только пространственную единицу, но и социальную: «ребята с нашего двора». В городах, где многоквартирные дома выстраивались друг за другом вдоль улицы, позади каждого дома было свое пространство – двор, отделенный от двух соседних заборами. Так было в первом городе моего детства, в Ярославле, такую же картину я видел в Москве или, например, в Харькове – это города, тоже знакомые с раннего детства. Похожим образом был структурирован и второй город моей жизни – Кишинев. Но здесь уже была своя особенность. В многоквартирных домах все было так же, а в одноэтажной застройке – иначе. Фасадами на улицу выходили два дома, между которыми были ворота, проход во внутреннее пространство. А оно являло собой более или менее искривленный проход сквозь малоупорядоченную застройку другими одноэтажными домишками, лепившимися друг к другу. Такая структура формировала соседскую среду, уже практически не отличающуюся от семейной общности. Окна и двери выходили в общее пространство, в котором не только играли дети, но и готовилась пища, стиралось и сушилось белье… Всякий мелкий ремонт: одежды, утвари, любое рукоделие – все, по возможности, делалось возле своих дверей, на виду у всех. Все запахи и звуки были общими. И семейные неурядицы, разговоры на высоких тонах и семейные радости – все становилось общим достоянием. Кто что приготовил и ел на завтрак, обед или ужин – известно каждому. Кто и когда купил обновку, не просто знали, но и обсуждали…

Я в таком одноэтажном дворе-коммуне не жил, но часто бывал в гостях у друзей. Сам же жил в многоквартирном четырехэтажном доме, но у нас тоже сформировалась домовая общность. Такой степени открытости, как в одноэтажной застройке, конечно, не было, но элементы симбиоза были. Разумеется, все знали всех. В 55 квартирах проживало, наверное, от 150 до 200 человек. Лет двадцать тому назад я восстановил по памяти имена и фамилии очень многих, а тогда, когда жил в этом втором доме моего детства, я, конечно, знал всех до единого. И меня тоже знали все соседи: и как меня зовут, и из какой я квартиры, и кто мои родители и братья. Соседи знали, кто, где и кем работает, кто и где учится. В общем, племя не племя, но, несомненно, ячейка общества, социальная единица.

Сейчас такого нет уже почти нигде. В новых домах люди не знакомы порой даже с ближайшими соседями по лестничной площадке, не говоря о большем. И в старых домах, там, где такое было, разрушается. Сейчас я живу (в Москве) в старом доме, где еще живут люди, вселившиеся в него «с самого начала», с 1952 года. Их уже немного, они еще помнят, как было. Но жильцы в доме не один раз сменились, новые ведут жизнь «по новым правилам», то есть могут не только не знать друг друга по именам, но даже и не здороваться при встрече на лестнице.

Сейчас я осознаю, каким важным элементом формирования традиционного общества были эти общности: «из нашего двора», «из нашего дома». Индивидуализм и «прайвеси» ослабляют социум, разрывают внутренние связи, отчуждают людей друг от друга.

(См. также Бес, Дьявол, Сатана, Чёрт.) В статьях, посвященных бесу, дьяволу, сатане и черту – существам, близкородственным Демону, – сказано немало того, что можно отнести и к Демону. На бытовом уровне все они воспринимаются как синонимы, хотя чуть более углубленное знакомство с ними выявляет различия. Что касается Демона, то он, при несомненном родстве, стоит все-таки особняком. Потому что, в отличие от прочих названных, Демон не всегда являет собой зло. Он может быть и добрым.

Демон пришел к нам из Античности, в которой его звали по-гречески – даймон, что означало «дух», «младшее божество». От него было образовано понятие «даймоний». Сократ и его последователи считали, что даймоний – некий внутренний голос человека, его совесть. Даймоний выполняет ту же роль, которая впоследствии в христианстве была назначена ангелам-хранителям. А чтобы искоренить всех античных («языческих») богов, христиане обозначили как демонов, приравняв Демона к Дьяволу.

В древнегреческой классике сплошь и рядом встречаются «добрые демоны» – добрые духи. Но они же могли быть и злыми. В римском пантеоне демоны назывались «гениями»: genius – «дух» на латыни. До нашего времени дожили некоторые такие «гении»: Злой гений в балете «Лебединое озеро», а также многочисленные гении места (genius loci) – так метафорически называют, например, людей, прославивших свой город. Хотя изначально речь идет буквально о духах, проживающих в определенных местах.

То, что Демон не есть зло абсолютное, позволяет использовать его как метафору в целом ряде нейтральных случаев. Например, когда описывается некий мысленный эксперимент: «демон Максвелла» или «демон Лапласа» в физике.

В строгой христианской традиции Демон – существо отверженное Богом, падший ангел, творящий зло. Лермонтовский Демон – из таких: «печальный Демон, дух изгнанья…». Врубелевский вроде бы «с него списан», но, глядя на него видишь, что врубелевский Демон – существо, мягко говоря, «неоднозначное»: может, в нем что-то доброе и осталось…

И еще об одном надо сказать в связи с Демоном: о демонологии. Это не просто описание различных представлений о демонах, их свойствах, повадках и возможностях. Это еще и раздел магии, мистической традиции, направленной на достижение связи с Демоном, описывающей обряды вызывания демонов. Во многих обрядах и магических практиках речь идет не только о Демоне как таковом, но и обо всей прочей «нечисти»: от чертей, бесов, суккубов и прочих шайтанов до эльфов, гномов, леших, водяных и домовых. Демонология – как оккультная мистическая практика – существует «рядом» и с христианством, и с иудаизмом, и с синтоизмом – практически со всеми религиями. Опираясь на соответствующий вероучительный базис, в котором всегда имеются «силы зла» и персоны, этими силами управляющие, формируются соответствующие обряды и манипуляции по практическому вызыванию их в мир посюсторонний.

Гораздо лучше, однако, не обряды проводить и не искать личной встречи с демонами, а сочинить что-нибудь «эдакое»: «Вий» там, или «Фауст», или «Мастер и Маргарита»… Мне кажется, что созданные в этих книгах образы, рассказанные истории принесли немало разнообразной пользы людям – уж куда больше, чем религиозные ужастики… (См. также Добро и Зло.)

И слово, конечно, важное, и предмет им обозначенный…

Когда-то я написал книгу: «Что делать с деньгами, если они у вас есть, что делать, если их нет, и чего не делать в обоих случаях». Да-да, с таким вот длинным названием. Книга вышла в 2006 году в издательстве «Олимп-Бизнес». В ней я рассказал о многом: о происхождении и о функциях денег, о философии денег, об устройстве банковских систем и многом другом. В этой книге – взгляд на деньги другой. Это пособие не для персонального финансового планирования, а для формирования мировоззрения. Поэтому на первое место выходит философский и психологический аспект нашего взаимодействия с миром денег.

Восприятие денег у каждого свое. Роль и значимость денег в жизни каждого весьма индивидуальна. На это влияют многие факторы: этика, в том числе религиозная, национальные особенности, индивидуальная психология, жизненные обстоятельства. Поэтому мы и видим вокруг себя самых разных людей: скупых и щедрых, скопидомов и мотов, азартных игроков на деньги и равнодушных к казино и лотереям, любящих деньги настолько, что про них говорят «за три рубля мать родную продаст», и вполне к ним равнодушных.

Проблемам психологии денег и финансового поведения посвящено немало исследований. В упомянутой моей книге есть глава «Психология денег», в которой приводятся сведения о различных аспектах денежного поведения: отношение к деньгам мужчин и женщин, стариков и детей, национальные и религиозные отличия, особенности восприятия денег богатыми и бедными, влияние идеологических установок и многое другое. Многочисленные исследования, проведенные в разное время и в разных странах, выявили немало полезных закономерностей и ярко проиллюстрировали то, насколько по-разному мы относимся к деньгам. Желающих познакомиться с весьма любопытными данными отсылаю к своей книге, а здесь отмечу, что разное отношение к деньгами определяет не только финансовое поведение, но и мировоззренческие установки. Влияние именно этого – денежного – аспекта на мировоззрение и картину мира – огромно! Причем отличаются не только картины мира бедного и богатого, игрока-транжиры и любителя копить деньги. Существенно отличаются картины мира, например, миллионеров разных стран: американского, немецкого или русского. Различны представления людей из разных стран и из разных слоев общества о том, что такое богатство и что такое бедность, причем не в денежном измерении, а в ценностном, философско-религиозном, и отличаются и весьма существенно.

В частности, много данных свидетельствуют о том, что мужчина и женщины по-разному смотрят на деньги. Женщины чаще мужчин по поводу денег тревожатся, впадают в депрессию, безнадежность или гнев, завидуют, негодуют, паникуют, страшатся, стыдятся, испытывают чувство вины, злобы или печали. А вот мужчины чаще женщин испытывают по поводу денег сомнения, уважение, почтение и любовь. У женщин преобладает эмоциональное, а не рациональное восприятие: женщины больше мужчин беспокоятся о деньгах вообще. В целом же мужчины придают деньгам больше ценности, чем женщины, хотя среди некоторых народов, где роль прямого мужского соперничества весома, ценность денег в глазах таких мужчин снижается: силовое соперничество важнее.

Поучительны выявленные исследователями расхождения в оценке роли денег в будущем. Люди постарше сильнее обеспокоены будущим, чем люди молодые. Более состоятельные сильнее обеспокоены будущим, чем те, кто победнее. Политические взгляды тоже на это влияют. Данные, например, по Великобритании показали, что политические консерваторы видят будущее более ярким и светлым, нежели представители «левых», лейбористских кругов, считающих, что все будет только хуже. О таких вещах полезно знать и не забывать, что «здесь и сейчас» люди действуют в соответствии со своими представлениями о будущем. А это, в частности, выражается в том, как они тратят, сберегают и вкладывают деньги. Итальянцы, например, 18 % своего дохода откладывают про запас, а голландцы только 2 % дохода приберегают ежемесячно «на всякий случай». Ясно, что картины мира и мировоззрения у них в этой части существенно отличаются.

Еще один «денежный» измеритель – отношение к тому, каким путем были добыты деньги. В США, например, человек, честно зарабатывающий деньги каким угодно непрестижным трудом, вправе рассчитывать на ничуть не меньший почет в обществе, чем видный ученый или крупный политик. Француз же явно предпочтет гонорар писателя жалованью прислуги, даже если второе значительно больше первого.

Отличаются и реакции, мотивации, при виде чужого богатства, выявленные социологическими исследованиями. Американец при виде миллионера, проезжающего в роскошном автомобиле, думает о том, как бы побольше заработать денег, чтобы оказаться на его месте. А француз в аналогичной ситуации – как бы вытряхнуть миллионера из авто и заставить идти по улице, как все. Речь идет, разумеется, о каком-то статистическом большинстве в проведенном опросе, а не обо всем населении поголовно. В глазах большинства французов проблема успеха в жизни неоднозначна: только треть из них верят, что успех является результатом честолюбия и ловкости. Почти половина французов испытывают недоверие к тем, кто нажил состояние. Большинство русских считает так же. В русской традиции скромность, нестяжательство являются добродетелью, в то время как богатство – это нечто сомнительное и осуждаемое, противоречащее идее аскезы, вошедшей в живую ткань культуры русского народа.

Вот выводы из исследования ИСПИРАН 2003 года:

– большинство бедных не считают честный, праведный труд основой благополучия и богатства, а богатые думают именно так;

– большинство бедных считает, что бедность есть синоним щедрости, доброты, а богатство – скупости и жадности; богатые не согласны видеть в бедных людях источник добродетели.

Люди наделяют деньги разными смыслами, ожидают от них обеспечения таких возможностей, как безопасность, власть, любовь, свобода.

Эмоциональная безопасность – ощущение защищенности – очень важна. Кое в чем в этом отношении деньги могут помочь, но не надо обольщаться. Деньги не могут гарантированно обеспечить безмятежное состояние безопасности. Многие люди думают, к сожалению, иначе. В психике тех, кто считает деньги гарантом безопасности, изначально заложена мина: чем больше денег для обеспечения безопасности накоплено, тем больше страх потерять их. Нередко этот страх захватывает человека целиком, и он полностью лишается ощущения безопасности, к которому стремился.

Могут ли деньги дать власть? Да, конечно: включите телевизор и дождитесь ближайшей сводки новостей. Там будут непременно названы фамилии людей, вся деятельность которых, как бы она ни называлась, сводится к переплавке власти в деньги и денег во власть.

Можно ли купить любовь? Нет! Можно купить услужливость, вежливость, выражение почтения, лесть, можно купить секс, можно купить женщину или мужчину, собаку или лошадь, но настоящую любовь купить нельзя. Однако на свете немало людей, которые считают иначе. Для них деньги – это именно то, чем можно заменить привязанность, верность, любовь и уважение. Их подразделяют на типы:

– покупатель любви. Это не только те, кто покупает проституток. К этой категории относятся и те, кто напоказ занимается благотворительностью, «покупая» эмоциональный отклик – благодарность и любовь. Пусть и не искреннюю, но открыто проявленную;

– продавец любви. Это, опять же, не только проститутки и сутенеры. Гораздо больше продавцов любви среди тех, кто хочет продать свое расположение, свою преданность и ласку, «незаменимую дружбу». Такие люди часто окружают богатых, состоя при них помощниками, советниками, порученцами, слугами и пр.

Обеспечивают ли деньги свободу? Приравнивание деньги к свободе – очень распространенный и не лишенный оснований взгляд. За деньги можно избавиться от многих препятствующих обстоятельств жизни, с их помощью покупается свободное время, за деньги можно избавиться от рутины повседневности и посвятить себя увлечениям, отдыху или творчеству. О том, «что есть свобода» (См. Свобода), размышляли многие, и сказано по этому поводу немало. И в основном правильно: подмечено множество важнейших и второстепенных качеств этого ёмкого понятия – свобода. Один из весьма привлекательных признаков свободного состояния человека – возможность не делать, чего не хочется делать. Поскольку деньги очень часто могут дать возможность откупиться от того, чего делать не хочется, их и отождествляют с самой свободой. Однако, как утверждают психоаналитики, нередко покупатели свободы и независимости, верящие в возможность купить освобождение от чьих-то приказов и распоряжений, в своей подлинной сути подсознательно борются с собственным желанием, стремлением как раз быть зависимым, быть подчиненным и управляемым. Именно страх перед этими желаниями они пытаются вытеснить верой в освободительную силу денег.

В теме «деньги и свобода» присутствует еще один аспект, прямо противоположный предыдущему: деньги – это рабство. Разделяющие эту точку зрения люди отвергают деньги и материальные ценности как причину порабощения многих людей, часто такие люди становятся революционерами, политическими радикалами и даже экстремистами. Впрочем, и великим мыслителям древности такой взгляд не чужд: «В мире нет ничего хуже денег. Деньги опустошают города; они заставляют мужчин скитаться вдали от дома; они соблазняют и развращают честных людей и превращают целомудрие в товар; они учат подлости и нечестивости». Это слова Софокла, афинского драматурга V века до н. э.

Не стану здесь касаться еще многих вопросов, связанных с психологией и философией денег. Вновь сошлюсь на свою книгу «Что делать с деньгами», при написании которой использовано много разных источников, среди которых научная монография А. Фернама и М. Аргайла «Деньги. Психология денег и финансового поведения», исследования А. Б. Фенько и др.

В моей картине мира в молодые годы, во времена СССР, деньги, разумеется, были, но где-то далеко на периферии. Они были не просто не на первом месте, а со всей определенностью чем-то второстепенным, никогда не являлись целью, а воспринимались мною как инструмент. Это, в принципе, и есть «советское воспитание». На первом месте – дело: профессия, высокие цели, отношения между людьми, творчество… Не все, конечно, так считали. Были люди, нацеленные на деньги как на главную цель. Их жизненная философия была иной: если у тебя есть деньги, то тебе доступно все. Эти люди осуждались, высмеивались в кинофильмах, пьесах, книгах. Чрезмерная тяга к материальному достатку считалась мещанством, «вещизмом». В советском обществе были как те, так и другие люди, как бессребреники, так и озабоченные деньгами. Люди двух систем ценностей сосуществовали, причем одна из них считалась правильной, а вторая – нет. Считалась, что людей-бессребреников будет все больше и больше, а нацеленных на деньги – меньше и меньше. А при коммунизме деньги и вовсе исчезнут из жизни, они не будут нужны ни для экономики, ни для чего-либо иного.

Сейчас это считается утопией…

Теперь я живу в стране и обществе, в котором система ценностей перевернулась: деньги – главное. И как цель, и как мерило успеха, достоинства. Можно это внутренне не принимать, но жить всем приходится в этой парадигме и играть по этим правилам.

Как «холодный философ», к тому же сполна переживший этот переворот системы ценностей, я пытаюсь извлечь из произошедшего не только страдания и разочарования, но и пользу. Видимо, путь к ценностному равновесию не может идти иначе, как по синусоиде: от общества, в котором «деньги не главное», к обществу, в котором «деньги – это всё!». Пожив в обществе, нацеленном на деньги, я не только ощутил и осознал его внутреннюю суть (в которой мне многое не нравится), но и увидел силу денег как мотиватора, как регулятора, как меры и т. д. Место денег в моей картине мира изменилось: они «пододвинулись» с периферии поближе к центру. Но центр пока не заняли. Увидел я и то, к каким нравственным трансформациям общества и личности ведет такая «перемена ценностных полюсов». При этом я вовсе не идеализирую советское «деньги не главное», вижу издержки и того подхода. Так что, видимо, надо пройти через эти метания из крайности в крайность, чтобы когда-нибудь нащупать баланс «добра и зла», производимого деньгами как в обществе, так и в собственном мировоззрении.

Еще об одном, видимо, следует сказать, коль скоро книга «о мировоззрении» и о «картине мира». Есть расхожее выражение «деньги правят миром». Ясно, что это метафора, призванная подчеркнуть особую роль денег в управлении. Сразу надо оговориться: говоря об «управлении миром», мы подразумеваем, что мир управляем. (В этом стоит усомниться, но – предположим.) Отсюда делается вывод, что есть и те, кто миром управляет. Обычно в этой связи говорят про «мировое правительство» и «теорию заговора». Как только в разговор вводится эта лексика, начинается вакханалия: одни пропагандистские лозунги борются с другими. Не хочется полностью в эту тему погружаться, но и совсем ничего не сказать нельзя. Согласиться надо с тем, что управляемость мира возрастает, если взглянуть на этот процесс за последние лет сто. Появление Лиги Наций, потом ООН и множества других международных организаций, несомненно, претендует именно на эту роль – управлять миром, регулировать отношения, предлагать те или иные стандарты поведения, нормы и пр. Есть и другие факторы: мировая экономика внутренне взаимосвязана, и эта связь сама по себе есть фактор управления миром, во всяком случае – мировыми экономическими процессами. Деньги в экономике играли и играют роль незаменимого многофункционального инструмента. Давным-давно известно, что с помощью денег люди могут побуждать или вынуждать друг друга что-то делать, а чего-то не делать. Поскольку деньги используют все люди во всем мире, то это инструмент всемирный. А с тех пор как – тоже около ста лет тому назад – среди разных денег появился самый влиятельный и широко распространенный доллар США, то на его основе возник действительно мировой рычаг управления. Не стоит преувеличивать его роль, но не стоит и преуменьшать. Ожидания того, что доллар уступит часть своего влияния другим валютам, существуют, но пока прямой угрозы исключительному положению доллара США не видно. Впрочем, есть и другие мнения.

Важно, однако, и иное: чем деньги не управляют. Очень многим и, в общем-то, самым главным. Я даже не стану говорить о духовной жизни верующих людей, в которой деньги вообще не нужны (если, конечно, общаться с Богом напрямую). Я имею в виду те отношения между людьми, которые не основаны на обмене, торговле и пр. Любовь, искренняя дружба, братские отношения и многое другое существует без денег и не ради денег. И еще одна огромная сфера человеческой деятельности – творческие посылы – возникают и существуют без денег. Да, художник хочет свою картину продать и получить за нее деньги. Но творческий порыв – тот самый, что был у первобытного художника из пещеры Ласко – возникает сам по себе, без денег. У древнего художника, разумеется, были какие-то свои мотивации, возможно ритуального характера, но точно не денежного: денег тогда не было. И «рыночного спроса» на его росписи, скорее всего, тоже. Не надо путать творческий порыв и заказ. И артист, и художник, и ученый продают свои знания и умения, их выходу на сцену и «приходу в лабораторию» часто предшествуют торг с заказчиком и получение аванса, за которым может последовать как «просто выступление», так и творческий порыв, возникающий на сцене в ходе контакта со зрителями-слушателями и с исполняемым произведением… Вспоминается: «Не продается вдохновенье, но можно рукопись продать».

Мир мотиваций мало изменился. А вот общество выработало разные формы отклика на эти мотивации, в том числе и на денежные мотивации. Эти формы мы называем общественно-экономическими формациями (в духе марксизма) или разного рода «укладами», «системами» и т. п. Самая влиятельная форма – капитализм (см. Капитализм). Он и реализовал наиболее последовательную модель общественного устройства, в которой денежная мотивация главная. Целью деятельности человека при капитализме являются в первую очередь материальные блага, а наилучшей формой их оценки и обмена – деньги. Капитализм – царство денег. Социализм (см. Социализм) откликается на другую – нематериальную – мотивацию: справедливость. Но и при социализме деньги остаются важным инструментом, хотя и не «мерой всего». И одно это кардинально меняет суть дела, жизненные цели и средства их достижения, смысл жизни и нормы взаимоотношения людей. Так что отношение к деньгам, их место в иерархии ценностей, в картине мира и мировоззрении (см. Картина мира, Мировоззрение) определяет очень многое. Одним комфортнее жить при социализме, другим – при капитализме. См об этом подробнее в главах (см. Социализм и Капитализм).

Дерево – как растение, дерево – как материал и дерево – как символ.

Ценность деревьев не просто велика, без них не было бы жизни. Во всяком случае, нашей жизни. Представьте себе нашу планету, лишенную деревьев, лесов… Земля лишилась бы не только важного функционального элемента кругооборота веществ в природе, но и животного мира – обитателей лесов. Среди них и наши предки – человекообразные. А еще не было бы той бесконечно изысканной красоты, которая есть у деревьев.

Дерево как материал, как «вещество» – одна из пяти стихий (первоэлементов), из которых образован мир в китайской философии (У-син): Дерево, Огонь, Земля, Металл, Вода. Интересно, что в других натурфилософских системах среди первоэлементов дерево не встречается. Так, в индуизме рассматривают Землю, Воду, Огонь, Воздух и Эфир, а в учении Аристотеля – Земля, Вода, Воздух и Огонь…

Для меня слово «дерево» (как, я думаю, и для большинства моих современников) рождает простые ассоциации: или как материал из которого что-то сделано: мебель, дом и пр., или как вид многолетнего растения. И отношение к этому слову и к образам, им вызываемым, всегда теплое, доброе… Мы осознаем и свою связь с деревом как материалом, благодаря которому человечество смогло развить свои цивилизации, и как к важнейшей части природы, источнику кислорода, «легким планеты». Интересно, что для современных горожан – по крайней мере, в России – дерево перестало восприниматься как дрова, как источник тепла. В деревнях это не так, да и во многих других странах (включая даже такую технологически развитую страну, как Германия) тоже не так. Там сохранились и печи, и камины, отапливаемые (причем вовсе не «для романтики») именно дровами.

Есть еще один образ дерева – как сложносвязанной и взаимообусловленной живой, развивающейся системы: генеалогическое дерево, дерево графов (в математике), дерево целей…

Наконец, Древо познания и Древо жизни!

Поделюсь собственными наблюдениями об изменчивости образа «древа познания». Для меня, советского школьника, студента и так далее, образ «древа познания» всегда был символическим представлением бесконечного, взаимосвязанного знания и процесса его постижения. Взаимосвязь наук – прежде всего таких, как физика – математика – химия – биология, – их переплетение и те пути-дорожки, которые следует пройти, преодолеть в процесс постижения, – вот как мною воспринимался образ «древа познания». И это был мощный, действенный, зовущий к росту и развитию образ.

И только в зрелые годы, когда страну стал накрывать мрак невежества и суеверий, я стал замечать, что все большее и большее число людей, говоря о «древе познания», имеют в виду «персонаж» Библии, за которым прятался змей-искуситель, соблазнивший Еву на вкушение запретного плода…

«И произрастил Господь Бог из земли всякое дерево, приятное на вид и хорошее для пищи, и дерево жизни посреди рая, и дерево познания добра и зла» (Быт. 2: 9).

То есть там два разных дерева было: «Древо жизни» и «Древо познания добра и зла». Причем с первого – «Древа жизни» Адаму и Еве плоды брать не возбранялось: оно было, типа, полезным: «двенадцать раз приносящее плоды, дающее на каждый месяц плод свой; и листья дерева – для исцеления народов» (Откр. 22:2). Но как только эти отступники вкусили плод «Древа познания», возник запрет и на «Древо жизни»:

«И сказал Господь Бог: вот, Адам стал как один из Нас, зная добро и зло; и теперь как бы не простер он руки своей, и не взял также от дерева жизни, и не вкусил, и не стал жить вечно» (Быт. 3:22).

Но вырвемся из тесного и затхлого мира иудейской мифологии, в которой действует мстительный и завистливый божок-провокатор, на мировой простор – к Мировому Древу. Представления о Мировом Древе, конечно, тоже неоднократно упаковывались в иудеохристианскую обертку (Arbor mundi), хотя сам по себе этот мифологический архетип намного старше и христианства, и иудаизма. Представления о нем рассыпаны по разным фольклорным традициям, в том числе в славянской:

Вырастало одно дерево, Одно дерево лавровое, Сколь высокое, столь красивое; Корни его в земле, Ветви его в солёном море, Вершина его в синем небе.

Мировое Древо – образ целостности Мироздания как такового. Тесно с ним связан – а по сути, тождествен – образ Мировой Оси, связывающей различные «миры» в единое целое. В том или ином варианте образ Мирового Древа существует во всех древних культурах: древнеегипетской, шумеро-аккадской, китайской, индийской и др.

А вот несколько просто любопытных сведений о деревьях.

Самое старое дерево в мире: Мафусаил – экземпляр сосны в Национальном лесу Инио, на востоке штата Калифорния (США). Приблизительная оценка времени прорастания семени, из которого оно выросло, 2831 год до нашей эры (по состоянию на 2020 год примерный возраст дерева, таким образом, составляет 4849 лет). Впрочем, недавно появилось сообщение, что титул старейшего дерева на Земле теперь принадлежит секвойе «Вечный Бог», которая растет в национальном парке «Прейри-Крик» в Калифорнии. По разным оценкам возраст долгожителя составляет от 7 до 12 тысяч лет.

Самое высокое дерево в мире: Гиперион – экземпляр секвойи, растущий в национальном парке «Редвуд» в Северной Калифорнии, США. По состоянию на 2015 год является самым высоким живым деревом на Земле (высота – 115,61 м).

Самое толстое дерево в мире: Дерево Туле – экземпляр таксодиума мексиканского, растущий на площади рядом с церковью в городе Санта-Мария-дель-Туле (Мексика). Диаметр его ствола 11,62 метра.

Еще одна большая тема – образ дерева в художественной литературе. Не стану эту тему развивать: она слишком велика. Лишь напомню о самых разных деревьях в сказочном фольклоре («Съешь мое яблочко, тогда скажу…») и о, например, «Старом дубе», с которым беседовал князь Андрей, приезжая к отцу в Лысые Горы… Ну и еще несколько строчек «про деревья» из стихов разных поэтов: «У лукоморья – дуб зеленый»; «На севере диком стоит одиноко сосна»; «Анчар, как грозный часовой, стоит – один во всей вселенной»; «Белая береза под моим окном»; «Что шумишь, качаясь, тонкая рябина»; «Белой акации гроздья душистые»; «Клен ты мой опавший»; «Я спросил у ясеня»… И еще много-много стихотворений «про деревья»: то к ним обращенных, то ими вызванных к жизни. Нельзя не вспомнить и об «образе дерева» в мировой живописи: возможно, именно деревья окажутся самым часто изображаемым объектом, вздумай кто-нибудь подобное подсчитать.

По улицам городов иногда бродят распространители эзотерической литературы и прочие «ловцы душ» из религиозных сект. Не раз и ко мне подходили, пытались завязать беседу. Один случай запомнился.

Женщина лет сорока – пятидесяти неожиданно, но проникновенно спросила: «Скажите, откуда в мире столько зла?» Поскольку дело было в Измайловском лесопарке, по которому я прогуливался, то не отогнал ее, а немного подурачился. Сказал ей примерно следующее:

Вопрос вы задали серьезный, глубокий… Позвольте мне, раз уж вы спрашиваете, сперва уточнить кое-что. Предполагаю, что вы неслучайно задали такой вопрос. Вы размышляли над ним, искали ответ, но не находили… И решились выйти на улицу, дойти до парка, углубились в лес и лишь тут, на безлюдной затененной дорожке, увидев меня, решились задать его. Я для вас человек незнакомый… Быть может, я просто дурак, но вы, руководствуясь каким-то неведомым мне чутьем, донесли свой сакральный, сложнейший вопрос именно до меня. Я озадачен и обескуражен… Я теперь размышляю не об ответе на ваш вопрос, а о вас, об особенностях вашего мышления, о непростой и рискованной модели поведения, которой вы последовали вследствие попыток анализа фундаментальной проблемы бытия. Вовсе не факт, что вы страдаете обсессивно-компульсивным расстройством, и не в этом главное. Боюсь, что в принципе недостаточно оснований, чтобы рассчитывать на сколь-нибудь убедительные идентификаторы достоверности возможного ответа на вопрос от незнакомого пожилого человека в трусах, блуждающего по лесу с очевидным отсутствием цели…

В общем, она сама ушла… Отгонять не пришлось. Возможно, она хотела мне просто продать «Бхагават-гиту». Но я подвел ее, не откликнулся ожидаемым образом на вопрос, задавать который ее, видимо, научили на «курсах по распространению».

Она ушла, а вопрос-то остался! Я – и вопрос. Как от него отделаться? Можно, конечно, придумать ответ, но неплохо также задать еще кучу вопросов…

«Откуда в мире столько зла?..» Ясно, что размышлять надо о дуализме добро – зло. Что-то люди считают добром, а что-то – злом. В обыденной жизни никаких особых проблем с оценкой – добро это или зло? – не возникает. Для этого достаточно здравого смысла и жизненного опыта. Размышлять тут особо не о чем и придумывать определения типа «зло – это то-то и то-то» вовсе не к чему. Сегодня «это» – зло, завтра то же самое – добро…

Другое дело – религии и философии. Для философов размышления о добре и зле прямо-таки нескончаемое удовольствие. А для религиозных деятелей и вовсе хлеб насущный, один из важнейших источников существования, наилучший из товаров, неиссякаемый и дорогой. В большинстве вероучений зло персонифицировано (Дьявол, Шайтан, Ракшас, Дэв, Бес, Черт и т. д.). Происходящее в мире описывается как борьба сил добра с силами зла. У Достоевского: «Здесь диавол с Богом борется, а поле битвы – сердца людей». Более глубокие религиозные философы с этим, разумеется, не согласны: Бог не борется с дьяволом. В христианстве дьявол уже Богом побежден, да и ресурсов, возможностей у дьявола бороться с Богом маловато будет, а вот с человеком дьявол борется, и началось это с Адама и Евы, обманутых, соблазненных Змием (он же дьявол). С этого, как считается в христианстве, все проблемы и начались: зло вошло в мир, прежде бывший миром добра.

В торговле злом и средствами для избавления от него есть два важных принципа. Первый – приватизация права оценки, что есть зло, а что – добро, знаем только мы! Второе – незаметное, «по умолчанию» превращение оценочной категории в вещество, материализация и персонификация зла: бог – добро, дьявол – зло.

Тогда в мире сразу оказывается много-много зла, причем оно управляется очень могущественными силами, с которыми человек сам совладать не в силах. Но ему во спасение есть церковь и священнослужители, которые знают, каким правилам надо следовать, что и как делать, чтобы избежать «козней диавола».

Посей страх – пожнешь власть!

Так и живем…

А жить надо бы не так!

Добро и Зло – оценочные моральные категории, это (мое или чьё-то) отношение к чему-то или кому-то в данный момент. Ни Добро, ни Зло – не «вещество», не «поле» и не «персона». Добро и Зло не «возникают», не «распространяются».

Иногда говорят об «уничтожении в мире зла», мечтают о мире, в котором «не будет зла». Это был бы ужасный мир – мир без зла. Это означало бы, что мы утратили способность различать хорошее и плохое, добро и зло. Такая утрата одного из важнейших свойств человека привела бы в конце концов к гибели человечества: как если бы человек лишился возможности ощущать страх. Казалось бы, это же прекрасно – бесстрашный человек! Вовсе нет, страх – важнейший инстинкт! Он необходим, он сигнализирует об опасности. Страх очень нужен человеку. Другой вопрос – поведение в состоянии страха. Одно дело – паралич, незащищенность, порожденная страхом; другое – мобилизация на действия по защите, преодолению, нейтрализации опасности, осознанию ощущений страха как конкретной угрозы.

Умение оценивать что-либо как добро и зло – важный поводырь в мире морали. Каждый всегда действует с оглядкой, с ощущением нравственных норм, которые ему близки. С детства и на протяжении всей жизни мы постигаем (и переоцениваем), «что такое хорошо и что такое плохо». Мы живем не только в мире, где есть дома и улицы, деревья и реки, небо и горы, люди и бабочки, но и в мире морали, наполненном нравственными нормами, ориентирами. Они к нам приходят разными путями: и от родителей, семейного воспитания, и через религию, и через литературу, и от политических пропагандистов, и от растлителей и соблазнителей… Наше индивидуальное сознание содержит в себе множество моральных ориентиров. В зависимости от обстоятельств мы выбираем то один, то другой вариант поведения, считая его в данный момент оправданным, соответствующим некому ощущению «общей правоты». Да, красть нельзя, это аморально, но если я разведчик, посланный с заданием выкрасть у врага секретные документы, то это уже не аморальная кража, а высокий подвиг… Каждый день мы сталкиваемся с подобным личным выбором – к счастью, не столь радикальным и драматичным.

Этический мир – вовсе не застывший «парк памятников», ландшафт из монументов. Это непрерывно изменяющаяся среда обитания, как снег и ветер, как дождь и сушь. На нас обрушивается не только внезапный ливень, но и революции, «перемены курса», мы живем в мире, где все время происходит ломка моральных норм: что считалось плохим и недозволенным вчера, сегодня становится обыденной нормой. Принципы, на которых строилось государство и жило несколько поколений граждан, объявляются ошибочными: только что бывшие «Добром» они объявляются «Злом»…

В чем же все-таки слабость подхода, в котором Зло персонифицировано? Что плохого в том, чтобы человек опасался козней Дьявола, чтобы считал свои пагубные стремления следствием действий «сил зла», под чье влияние он угодил? Какая разница, человек не будет совершать дурные поступки потому, что вовремя распознает «дьявольские наущения», умеет с ними бороться, или же он их не совершает по каким-то иным, не религиозным – гуманистическим, научным – основаниям? Главное – не твори зла! В поисках ответа важно не перегнуть палку…

Для общества, для сограждан вроде бы и неплохо, если кто-то живет в соответствии с моральными нормами, предписанными вероучением. И пусть он не совершает зла, на которое его толкает коварный дьявол, потому что знает, как с ним бороться (постом и молитвою, например), потому что он «Бога боится» и страшится Страшного суда и не забывает об ответственности за все свои грехи… Пусть так будет, что ж тут плохого? Плохого-то вроде бы и нет?

Во-первых, очень уж невысокая эффективность у такого «управления совестью». Тысячелетиями люди живут, руководствуясь разными вероучениями, в которых под теми или иными именами есть и «силы Зла» и «силы Добра», есть и воздаяния за содеянное… Эти предписания, несомненно, работают: люди хоть и убивают, обманывают, обворовывают друг друга, не прекращая свои злые дела ни на один день, но не истребились же при этом полностью. И много чего придумали, понастроили, создали… Причин, по которым люди сами себя не истребили, разумеется, много, но я считаю, что выделять из них религиозную мораль как самостоятельный фактор надо. Но вот приписывать этому фактору главенствующую роль нет оснований.

Во-вторых, метод управления страхом – когда человека мотивируют к определённым действиям одновременно и поощрением (за «правильное» поведение) и наказанием (за «неправильное») – не самый эффективный. Выяснилось, что метод поощрительного управления (награда за надлежащее поведение и достижение результата есть, а за недостижение нет ни поощрения, ни наказания) во многих случаях гораздо эффективнее. Позитивная цель может мотивировать сильнее, чем страх.

В-третьих, технология, построенная на неверных предположениях, может какое-то время работать, но гораздо лучше полагаться на верные основания. Тогда технология будет развиваться, обретет адаптивность, способность к совершенствованию. Так, понимание механизмов психики, побуждающих человека к совершению тех или иных поступков, дает куда более надежное основание для выработки базиса моральных мотиваций, нежели выведение «Зла» за пределы личности. Если «зло» совершаю не я, а вселившийся в меня «злой дух» («одержимость бесами»), то я лично вроде как и не очень виноват (ну, недоглядел что-то где-то), надо просто изгнать этого «злого духа» из тела – вроде как изгнать глистов, – и все наладится. И ведь так и делают: экзорцизм, изгнание дьявола, применяют в некоторых церквях наподобие платной медицинской процедуры. Современная психология уже довольно глубоко проникла в понимание алгоритмов формирования эмоций, в том числе и тех, которые порой приводят к аморальным поступкам: зависть, алчность, ненависть, обида, ревность и пр. Более того, наработаны методики работы с собственным эмоциональным миром, позволяющие избежать ситуации, когда человеком управляет эмоция, способы оставаться хозяином своих эмоций. Эти методы гораздо эффективнее, надежнее попыток отогнать дьявола с помощью молитвы и иных ритуальных или магических действий, типа оберегов или троекратного плевания через левое плечо. Где и как этим методам научиться? Могу порекомендовать свою книгу «Искусство жить» – она именно об этом. А также книги психолога Ю. М. Орлова, разработавшего метод «саногенного» мышления.

Однажды меня пригласили для участия в философских беседах в ТВ-программе «Что делать?» на канале «Культура». Тема беседы «Почему и зачем существует зло?» практически совпадает с темой этой главки книги. В передаче участвовали философы – профессор и доцент философского факультета МГУ, сотрудник института философии Академии наук – и социолог. Ведущий и автор программы – Виталий Третьяков, известный журналист, декан Высшей школы телевидения МГУ. Передачу при желании можно найти в Интернете и посмотреть.

Участники говорили много и в основном предсказуемо. К сожалению, чаще всего профессора – люди, безусловно, умные и очень образованные, – куда бы их ни пригласили, будут читать учебно-просветительскую лекцию. По содержанию это почти всегда будет обзорная лекция: кто и что говорил о зле от Аристотеля и Платона до Ницше и Хайдеггера. Интересно, но от реальной жизни оторвано. Я говорил примерно то, о чем написал выше.

Разговор, размышления о зле имеют два важнейших аспекта: мировоззренческий и общественно-политический. Мировоззренческий – о «природе зла». И здесь с ходу возникает водораздел материалисты – идеалисты, верующие – неверующие. Для верующих (христиан в первую очередь, а их вокруг нас большинство) природа зла очевидна: дьявол и грехопадение Адама и Евы. Есть и вечная «проблема зла.

«Проблема зла» – это поиск ответа на вопрос о причинах одновременного сосуществовании зла и благого всемогущего Бога. Ответ на вопрос требует разрешения ряда взаимоисключающих противоречий, сформулированных, например, таким образом.

1. Бог существует.

2. Бог всемогущий, всеведущий, и всеблагой.

3. Всеблагой хочет уничтожить зло.

4. Всезнающий знает, откуда берётся зло и как его можно уничтожить.

5. Всемогущий способен противостоять злу.

6. Богу известны все причины появления зла, он способен препятствовать появлению зла и желает его уничтожить.

7. Если всемогущий, всеведущий, и всеблагой Бог действительно существует, то существование зла невозможно.

8. Но зло существует (логическое противоречие).

Противоречие разрешается таким, например, утверждением: всемогущего, всеведущего и всеблагого Бога нет. Или другим: зла нет (с чем в силу каждодневно совершаемого, наблюдаемого и переживаемого зла согласиться сложнее). Или какими-то более сложными рассуждениями, способными объяснить и примирить доброго Бога и злое Зло. Размышлениям на эту тему много веков: только в письменном виде они существуют около 2,5 тысячи лет… За столетия накоплен огромный массив толкований, осуществленных едва ли не всеми философами и религиозными мыслителями всех времен и народов.

Зло – это страдания, несправедливость, смерть, болезни, войны и т. д. От могущественных сил люди ждут справедливости – возмездия за совершенное зло, утешения за зло перенесенное. Но проходят год за голом, век за веком, а зло не наказывается, утешение не приходит. К могущественным силам возникают вопросы. И придумываются ответы. Есть религии, в которых воздаяние за страдания и пережитое зло, не наступившее при жизни человека, или переносится на другие жизни, «воплощения», или эстафетой передается следующим членам рода. Есть концепции, в которых зло составляет суть самого бытия: всякое существование – мучительно; в этом состоит путь сансары, цикла рождений – смертей, который можно остановить определенным способом и достичь нирваны…

В христианстве всеблагой Бог должен, по мнению людей, в него верящих, как-то объяснить допущение им – всемогущим и вездесущим – зла, несправедливости. Поэтому одним из главных направлений христианской мысли стали различные способы «оправдания» Бога, сформировалась концепция теодицеи («богооправдания») – ряда доктрин, призванных, несмотря на наличие зла в мире, оправдать Создателя. Оправданий придумано немало. Есть доктрины, в которых пытаются оправдать зло, представив его как необходимую составную часть мира, нужную для всемирной гармонии. То есть предлагается считать, что мир Божий прекрасен, а «отдельные частные недостатки» (то есть зло) лишь усиливают и подчеркивают совершенство мира «в целом». Есть и те, в которых ответственность за зло с Бога снимается и переносится на человека: Бог зла не создал, и не Он его виновник; это люди, злоупотребляя дарованной им свободой, совершили и продолжают творить зло.

Сказанным далеко не исчерпываются направления размышлений о «проблеме зла» в различных религиозных традициях.

С точки зрения философии религии (не религиозной философии, а философии религии) проблема зла рассматривается только в контексте того или иного вероучения: предметом философии религии являются религии, религиозные воззрения, а не Бог и Божественное.

Религиозные воззрения следует разделить на три разных подхода: теизм, пантеизм и деизм. Теизм не только признает существование Бога-Творца, но во главу угла ставит его присутствие в жизни людей как «личности», возможность общения с ним (посредством молитв и т. п.). Большинство религиозных систем, включая все т. н. мировые религии, теистичны. Именно в теистической картине мира возникает и продолжает мучительно существовать «проблема зла».

Пантеизм – наделение всей природы, всей Вселенной качествами божественности. Человек в пантеизме – такая же часть божественного мира, как и все остальное. Бог как «личность», отделенная от всего остального – не существует. Постановка «проблемы зла» в рамках пантеистического мира лишена смысла: нет необходимой для постановки вопроса оппозиции Бог – Зло.

Деизм – система взглядов, в которых существование Бога как Творца, Создателя мира признается, не его участие во всей дальнейшей жизни Вселенной отрицается. Он «запустил процесс», задал правила, законы существования, но остался при этом «за кадром»: он непознаваем в принципе, полностью трансцендентен, и никакое общение человека с ним невозможно. Ясно, что ни о каком участии Бога в «проблеме зла» в такой картине мира речь идти не может, да и «проблема зла» становится исключительно моральной проблемой самих людей.

В атеистической картине мира «проблема зла» также является проблемой этики, существующей как исключительно светская мораль, правила и формы которой устанавливаются людьми без участия несуществующих богов.

В практической жизни большинства людей «проблемы зла» в ее религиозно-догматическом варианте не существует. Существуют проблемы морали, существует оценочная категория «зла», которой мы наделяем то, что считаем злом, исходя из множества различных обстоятельств жизни. В этих оценках всегда сочетаются как объективные для конкретного социума, его культуры признаки «зла и добра», так и индивидуальные, субъективные идентификаторы того, «что такое хорошо и что такое плохо». «Проблему зла» в том мучительном и неразрешимом противоречии, в которое его загнало религиозное теистическое мировидение, лучше отдать на откуп теологам.

Ну, а если побыть «атеистическим теологом», то есть атеистом-агностиком, не принимающим Бога, но и не отрицающим возможность его существования, то можно попытаться придумать и «атеистическую теодицею» (подумать над этим мне предложил Д. А. Андреев). Думаю, что агностик пойдет по пути логики, а не чувства. Сама его позиция есть следствие логических размышлений в связи и по поводу религиозных представлений (сами религиозные представления идут не от логики, а от эмоций, чувств). Ну, а логические построения при размышлении о всемогущем Боге исключат возможность альтернативы ему в виде Зла (Дьявола). Агностик не сможет сформулировать проблему теодицеи в силу ее логической противоречивости. Сие возможно только в парадигме Тертуллиана: верую, ибо абсурдно.

Для материалистов – то, о чем написал я выше: зла как субстанции или явления нет, носителей зла нет, есть лишь наша оценка тех или иных явлений и поступков людей. Оценки переменчивы и определяются этической системой и обстоятельствами.

Общественно-политический аспект приводит к двум «наболевшим» вопросам: какова допустимая мера «зла» при построении нового, более счастливого и справедливого общества (тут обычно обрушиваются на «тоталитарные режимы», поминают жертв революций и репрессий) и какова мера (оправданность) зла в демократическом обществе? Последняя тема блуждает вокруг тезисов: вор должен сидеть в тюрьме (но тюрьма должна быть нормальной, добавит «либерал», если он участвует в разговоре; и еще добавит, что смертная казнь недопустима) и «зло рождает только зло» (поэтому из революций не может вырасти хорошее общество и т. д.). И тот и другой вопросы вечные, и ценность состоит не в отыскании окончательного, единственно верного ответа, а в самом процессе обсуждения. Процесс благотворен сам по себе, он порождает в каждом длительные размышления и переживания. Помогает уточнит собственную позицию и яснее увидеть сущностные характеристики оппонентов.

Хочу воспроизвести мою реакцию на высказанный одним из участников упомянутой ТВ-дискуссии тезис: «Смерть есть абсолютное зло!» Это уже чушь полная, хотя, похоже, чрезвычайно распространенная. Уж не знаю, кто в этом виноват, но вновь подозреваю авраамические религии в их бытовой интерпретации.

Сказать «смерть – это зло» то же самое, что сказать «жизнь – это зло». Смерть – часть жизни, неотъемлемая часть. (См. также Смерть.) Смерть «существует» (как неизбежно реализуемая потенция) в нас с первого мгновения рождения, даже ранее: зарождения жизни. Отделить, разделить жизнь и смерть невозможно и главное – совершенно не нужно. «Жизнесмерть» – целостность! Сказавший «смерть есть абсолютное зло», человек (конечно, верующий – других нынче среди гуманитариев, поди, и не сыскать), который сам мыслить диалектически не умеет. И не пытается. Поэтому безрассудно рассекает целостность ненадежным скальпелем этики. Ненадежным – потому что «этик» много, а он об этом не подозревает, ибо у него есть Истина…

В общем, абстрактная смерть – как явление, как неотъемлемая часть жизни – ни зло, ни добро. Конкретная смерть конкретного человека – горе, а обстоятельства или люди, вызвавшие чью-то смерть, могут кем-то оцениваться как «зло» (но кем-то другим эти же обстоятельства и люди могут рассматриваться как вполне оправданное или даже доброе деяние). Но есть и более глубоко запрятанная философская, онтологическая проблема, которая, возможно, и проявляет себя в этих рассуждениях о смерти как зле. Проблема эта в представлении о конечности всего сущего, а не только конкретного человека. При определенном типе мышления (но только при таком типе мышления!) стремление это понять, объяснить, оправдать и с этим примириться рождает идею о неотъемлемом изначальном возникновении и сосуществовании добра и зла как компонентов сущего… Полагаю это одной из допустимых игр ума, но никак не опорой разума.

Существует много банальнейших притчеобразных историй о сложном этическом выборе, есть и так называемые задачи о моральном выборе. Ну, например. Мчится поезд, у которого сломались тормоза, а на пути стоят пять рабочих, которые поезд не видят и не слышат (типа, слепоглухонемые). Стрелочник может направить поезд на запасной путь, где есть только один, а не пять таких рабочих. Как ему поступить? Спасти пятерых ценой жизни одного? Есть и более эмоционально насыщенный вариант. Поезд с десятком пассажиров мчится к пропасти (ну, скажем, мост только что обрушился, а машинист об этом не знает). Стрелочник может направить его на запасной путь, но на том пути лежит ребенок. Как поступить? Спасти десяток пассажиров ценой жизни одного ребенка или нет?

Эти и им подобные задачи не имеют «правильного» решения. В этом смысле они вовсе не задачи, а некие модельные ситуации, позволяющие поразмышлять над проблемой. Проблема сводится к попытке взвесить, оценить меру «зла», совершаемого во имя «добра», и провести сравнение: полученное «добро» стоило совершенного «зла» или нет? Поразмышлять и повзвешивать, быть может, и не вредно, но вот выработать некий шаблон «правильного» поведения на будущее (представив, например, себя на месте стрелочника) невозможно. В реальной ситуации морального выбора человек руководствуется не теоретическими схемами, не этическими нормами, вернее – не только этим. Находясь в конкретной ситуации человек подвергается сотням неосознаваемых факторов, каждый из которых может оказаться решающим, даже самый мелкий, самый малозначащий, который ни в каких писанных правилах поведения не учитывается. И в это мгновение – момент принятия решения – вы посчитаете, что то «зло», которое придется совершить, оправдано тем добром, которое должно получиться в результате. И еще, вы непременно учтете внешний фактор: узнают ли об этом выборе и вашем решении другие люди, видит ли это Господь Бог, простит ли он этот грех на Страшном суде, отпустит ли вам грех священник на исповеди, допустит ли до причастия (эти соображения близки верующим христианам, коих на свете довольно много)?..

Есть и другой уровень погружения в онтологию зла, в котором не говорится про смерть человека, но говорится про конечность «всего»: Вселенной, Мироздания… И на этом основании утверждается, что Добро и Зло существуют изначально, с момента возникновения всего сущего, что именно борьба этих двух начал обеспечивает, с одной стороны, развитие, но с другой – конечность. В неявном виде здесь присутствует мысль о том, что «конечность есть победа Зла». (А хоть бы и «Добра»…) Снова укажу на то, что эта мысль не более чем оценка некоего гипотетического исхода процесса, о котором мы мало знаем (хотя и много думаем). Возводить ее в ранг онтологического принципа или аксиомы нет оснований.

И ещё (тема и впрямь неисчерпаемая)… В качестве вступления пропою строку из серенады Мефистофеля «Выходи, о друг мой нежный» из оперы Шарля Гуно: «Мой совет: до обручения не целуй его…» Запел я, в общем-то, просто так (у меня такая привычка: я всегда что-нибудь пою-напеваю, если не просят молчать), ну и, возможно, под влиянием «темы зла».

Выскажу «оправдание Фауста» (тут я снова играю с образованным читателем в аллюзии: есть «Осуждение Фауста» – опера Гектора Берлиоза). Негатива в связи с персонификацией зла я высказал немало, теперь скажу о пользе: мировая литература и музыка, размышляя о Фаусте и Мефистофеле, поднялась до таких высот (Гёте, конечно, и Булгаков: в «Мастере и Маргарите» тема та же, хоть и персонажи другие), что выдумка оказалась не только оправданной, но и полезной. А фраза «Я часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо» должна была бы в ходе передачи хотя бы упомянута. В ней сокрыта (или выявлена, что одно и то же) диалектика добра и зла, добрых и злых дел. Мефистофель далее, разъясняя этот тезис, говорит: «Я отрицаю всё – и в этом суть моя». И ещё: «Всё, что злом ваш брат зовёт, – стремленье разрушать, дела и мысли злые – вот это всё моя стихия». Некоторые рассматривают процессы разрушения как часть процесса очищения, который, в свою очередь, есть часть процесса развития… Об этом же размышляют многие мистики – например, Ошо в своей книге «Пока вы не умрете» и других сочинениях. Он обращается, в частности, к суфийской метафоре: зерно, чтобы прорости, должно умереть…

Хватит, наверное, «про зло»… Напоследок, пожалуй, вот еще что: «творить добро» – столь же неопределенная, абстрактная композиция из слов, что и «не совершайте зла». И при этом оба высказывания «правильные». Да и полезные – при всех «неопределенностях». Ну да, все относительно… (Для «ботанов»: дополнительно можете еще изучить тему «Моральный релятивизм».)

Добро и зло – тема, обсуждающаяся во все времена и во всех культурах. Следствием этого являются, в частности, замечательные высказывания разных мыслителей, отделенных друг от друга веками.

Всякое в мире добро можно во зло обратить

Овидий.

Нет худа без добра

Плиний Старший.

Не знаю, что лучше – зло ли, приносящее пользу, или добро, приносящее вред

Микеланджело.

Причинять людям зло большей частью не так опасно, как делать им слишком много добра

Ларошфуко.

Когда Добро бессильно, оно – Зло

О. Уайльд.

Зло не может позволить себе роскоши быть побежденным; Добро – может

Р. Тагор.

Добро должно быть с кулаками

Ст. Куняев.

И все-таки недосказанность осталась… На то, конечно, жанр эссе и существует, чтобы допустить и даже обеспечить недосказанность. Но если у автора есть желание «подвести итог», то это сделать надо.

При всей очевидности «морального релятивизма» – как явления – каждый из нас в каждый момент времени «морально определен». Осознавая существование множества «моралей», мы в каждый конкретный момент действуем в соответствии с уже сделанным (осознанно или подсознательно) выбором. Нам нередко приходится выбирать «меньшее из двух зол», когда мы оцениваем возможные последствия тех или иных своих действий. И каждый такой выбор основан на моральной оценке, на нравственном сравнении возможных последствий. Борется ли при этом в вашем сердце «Бог с Дьяволом» – решайте, конечно, сами, но я бы советовал иногда брать ответственность на самого себя целиком, вспоминая о свободе воли, дарованной Господом (если вы в Него верите). И не забудьте прекрасную русскую пословицу, в которой глубочайшим образом вскрыта диалектика обсуждаемой проблемы: «Не по хорошу мил, а по милу хорош».

По религиозным представлениям душа – это нематериальная сущность, которая совместно с телом и образует человека. Тело умирает, душа вечна. Душой наделяет Бог, к Богу душа и возвращается. У разных религий по-разному складываются представления о том, что происходит с душой после смерти тела. Как писал в этой связи Владимир Высоцкий: «Хорошую религию придумали индусы…» Он имел в виду индуистское представление о том, что душа многократно возвращается, вновь вселяется в тела (увы, не всегда в человека) и проживает еще много разных жизней. Христианские представления о душе принципиально иные, потому что душа каждого индивидуальна, всей своей жизнью, своими поступками и мыслями мы наполняем свою душу и «хорошим» и «дурным», поэтому, когда душа после смерти тела предстает перед Господом, именно она и несет ответственность за нашу земную жизнь, именно душа может попасть в ад на муки вечные или в рай для вечного же блаженства.

Вопросы о душе – ее происхождении, ее последующей судьбе и прочем – составляют важные и непрерывно пополняющиеся рассуждения и размышления богословов и религиозных философов. Значительное пространство размышлений о душе сформировали многочисленные эзотерические учения. В некоторых из них душа вполне материальна, в связи с чем имеется немало гипотез о материале, веществе из которого изготовлена душа. Я встречал занимательную концепцию (в которую и сегодня верят адепты), согласно которой каждая душа после смерти попадает на обратную сторону Луны, где находится специальная фабрика по, так сказать, переработке душ с целью получения очищенного вещества, из которого делаются новые души, вселяющиеся во вновь рожденных детей…

В общем, сколько религий, столько и представлений о душе. А религий, напомню, от нескольких сотен до нескольких тысяч.

Понятием «душа» оперируют и современная (нерелигиозная) философия и психология. Психология и вовсе наука о душе (греч. psyche – душа, logos – учение). Под душой понимают не некую нематериальную сущность, а весь комплекс наших внутренних ощущений, чувств, переживаний, стремлений и пр. И в культуре в целом – в ее светской части – тоже широко используется понятие души. Когда мы предлагаем поговорить по душам или называем песнь задушевной, мы вовсе не имеем в виду какие-либо религиозные представления.

Есть еще одно близкое слово: дух. В христианском вероучении разными способами пытаются пояснить различие между душой и духом. Чаще всего это оказывается не слишком понятно. Потому что и в самом богословии это вопрос остается предметом споров и размышлений. Основная сложность состоит в попытке указать, что душа и дух – это не две разные сущности… Но при этом дух и душа – не одно и то же…

Сложность возникает в связи с попыткой описать «дух» как некое свойство, способность души, ее «высшую сторону», которая обеспечивает связь души с Богом. Иногда для наглядности говорят, что дух – это «вертикаль», а душа – «горизонталь», то есть все то, о чем мы говорили, описывая философское, психологическое описание души: мир наших чувств и эмоций. А дух «есть образ существа Божьего; свойства духа человеческого служат в состоянии непорочности своей, подобием свойств Бога» (Игнатий Брянчанинов). «Дух, как сила, от Бога исшедшая, ведает Бога, ищет Бога и в Нем одном находит покой» (Феофан Затворник).

В этой связи люди религиозные, говоря о «духовной жизни», имеют в виду исключительно религиозные чувства, мысли, стремления и т. д. Люди же светские употребляют это понятие в весьма широком спектре смыслов и значений, обозначая практически всю нематериальную деятельность человека и его ума: эмоции и чувства, знания, науку, искусства и пр. Подробнее об этом – в главе Духовность.

Самое важное – в конце. Разделение человека на тело и душу как две разные сущности, разумеется, антинаучно. Человек целостен, души – как некой отдельной сущности – не существует. Это выдумка, позволяющая построить вероучение, создавать церкви и соответствующие ритуальные действия. Но эта выдумка позволяет не только вероучения создавать… Употреблять понятия «душа» и «дух» можно и должно, используя их как метафоры, описывающие эмоционально-психический, ментальный мир человеческого сознания. Метафора – попытка хотя бы частично описать то, что не поддается описанию. Определить то, что не поддается определению. Многие пытались и будут пытаться дать определение понятию «душа». Вот и я тут что-то понаписал… От сказанного я не отказываюсь, но должен признаться, что сказанное – лишь попытка выразить невыразимое. И дело, как мне кажется, вот в чем: в жажде жизни. Мы не хотим исчезнуть полностью, даже когда умрем. И это желание сильнее разума. Поэтому все рациональные определения понятия «душа» (как и понятия «Бог») если и верны, то лишь частично. Наша страсть к жизни вечной блокирует в нашем сознании островок, защищенный от логики: это лазейка в «иной мир», в бессмертие души. Мы хотим, чтобы после смерти тела оставалось «живым» (существующим) нечто, в котором сохраняемся «мы», какая-то частичка нас. Что именно от нас в этом «нечто» продолжит существование? На это ответит благодатная фантазия, которой мы вправе и любим предаваться. Или послушаем/почитаем чужие фантазии, если сами не склонны к подобной игре. Я не считаю важным поиски точного ответа на вопрос, что такое душа. Определения не нужны: от них в данном случае мало проку. Прок (польза, ценность) конкретен. Есть конкретный человек в определенных обстоятельствах, который ищет помощи: не ответа на вопрос о душе, а помощи в обретении состояния душевного, психологического комфорта. Если эту помощь ему можно оказать, наполняя его сознание рассказами о душе и ее бессмертии, так и надо поступать… Но если ищущий человек таков, что его успокоит «научное определение души», надо дать ему это определение. Истина – состояние человека, а не ответы на его вопросы.

(См. также Бес, Демон, Сатана, Чёрт.) Дьявол – персонаж христианского вероучения, христианской мифологии. У Дьявола много разнообразных названий. Кроме Сатаны (в иудаизме и христианстве), Иблиса (в исламе), есть еще Аваддон, Люцифер, Вельзевул, Мефистофель, лукавый, нечистый, искуситель, отец лжи, князь мира сего, князь бесовский, злой ангел, красный дракон, демон, бес, анчутка, черт, шайтан, суккуб… В общем, множество и множество самых разных имен и прозвищ, возникающих в том числе и потому, что, по поверью, не следует произносить имя дьявола (черта, беса и т. д.), а то он придет.

Дьявол – очень эффективное изобретение христианских воспитателей рода человеческого. Дьявол – как воплощение «сил зла» – основной инструмент управления, мировое пугало. Он – властелин Ада (см.), повелитель злых духов и всего подземного мира. Ему подчиняются черти, бесы и прочие «младшие» силы зла. Интересно, что христианство, выросшее непосредственно из иудаизма, сформировало в Дьяволе свой собственный, оригинальный образ. Сатана, часто используемый как синоним, как другое имя Дьявола, существует в иудаизме как второстепенный и не очень влиятельный персонаж. В Ветхом Завете – в некоторых его книгах – Сатана и вовсе не персонаж, а качество, которое относится и к людям: это тот, кто мешает, препятствует и клевещет. Собственно, Дьявол – это греческий перевод с арамейского «сатана» – клеветник. К нам слово «дьявол» пришло из древнегреческого языка, в котором ό διάβολος (diavolos) переводится как клеветник, а глагол διαβάλλω (diavallo) – клеветать, оговаривать, вводить в заблуждение.

В других книгах Ветхого Завета Сатана выступает в разных эпизодах как самостоятельный персонаж. В том числе и как падший ангел, восставший против Бога (Книга пророка Исаии). Именно этот образ и был развит в Новом Завете до образа Сатаны, соблазняющего Иисуса: «Тебе дам власть над всеми сими царствами и славу их, ибо она предана мне, и я, кому хочу, даю её». О Сатане пишет и Апостол Павел: он «князь, господствующий в воздухе», а его слуги – «мироправители тьмы века сего», «духи злобы поднебесные». Апостол Павел также предупреждает, что Сатана коварен и может преображаться в ангела света. А в Откровении Иоанна Богослова сказано, что в Судный день Сатана сразится с Ангелом, владеющим ключом от бездны, после чего будет скован и низвергнут в бездну на тысячу лет. Через тысячу лет он будет на короткое время освобожден, будет еще одна битва, после которой его навечно низвергнут в «озеро огненное и серное».

Воспитательная роль образа Дьявола не ограничивается ролью устрашающего пугала, жестокого властителя загробного мира. Он действует и в мире этом, подталкивая человека на совершение греховных поступков. Именно по причине распространения всевозможных пороков дьявола еще называют «Князь мира сего». Верующих призывают быть бдительными. Дьявол хитер и коварен, он творит ложные чудеса и легко может обмануть, заманить человека в свои дьявольские сети. И если ему это удается, душа человека может погибнуть, стать пленницей Дьявола, и нет тогда ей спасения и ждут ее муки вечные. Чтобы избежать козней Дьявола, надо соблюдать правила, установленные церковью: жить праведно, не нарушать заповеди, молиться, поститься, исповедаться, причащаться, не поддаваться на дьявольские искушения.

С точки зрения церкви неверие в существование Дьявола – одно из опаснейших заблуждений. Для отрицающих существование Дьявола у них имеется непробиваемый «аргумент»: «Величайшая хитрость дьявола в том, что он заставил поверить людей в то, что его не существует!» Иногда пишут про «хитроумный трюк», «лучшую уловку» и т. п. Я не знаю, кто автор этой мысли. Чаще всего ссылаются на новеллу Шарля Бодлера из «Цветов зла», в которой описывается, как Дьявол, беседуя с персонажем, откровенничает: «Он никоим образом не жаловался на дурную репутацию, которой пользуется во всех частях света, уверяя меня, что сам является лицом, наиболее заинтересованным в разрушении всякого рода суеверий, и признаётся, что только однажды испытал страх за свое могущество: это было в тот день, когда он услышал, как один проповедник, более проницательный, чем его собратья, воскликнул с кафедры: "Братья мои, когда вы услышите хвалу просвещению, не забывайте никогда о том, что самая лучшая из всех выдумок дьявола – убедить нас в том, что его не существует!"».

Исключительно важна роль образа Дьявола и в определении смысла жизни. Содержание жизни – в борьбе сил света и сил тьмы, Бога и дьявола. (См. также Добро и Зло.) А смысл жизни человека – в обретении высоких духовных, «богоподобных» качеств еще в этой, земной жизни. Иные же качества, «всё, что в мире: похоть плоти, похоть очей и гордость житейская, не есть от Отца, но от мира сего». Так что образ Дьявола и приписываемая ему роль должны помочь человеку жить нравственно – из-за страха быть наказанными «вечными муками».

Сама по себе идея разделения всего сущего на добро и зло, персонификация добра и зла никакого отношения к постижимым свойствам объективного мира не имеет. Но как методический, дидактический прием, позволяющий людским сообществам выстраивать взаимоотношения, она весьма эффективна.

В той или иной форме подобное разделение существовало и существует не только в христианстве, но и в некоторых других религиях. В исламе имеется Иблис – джинн, созданный Аллахом из огня. Его история воспроизводит уже знакомый нам стандарт: ослушался Аллаха и был изгнан с небес. Потом поклялся мстить людям, чем и занимается по сей день. У него в помощниках имеются шайтаны.

В египетской мифологии роль злого начала играл Сет – бог ярости, разрушения, войны и смерти. У зороастрийцев главой сил тьмы, зла и смерти был Ахриман. В индийской мифологии на эту роль может претендовать Равана – царь демонов. У шумеров был Нергал – владыка подземного царства, повелитель засухи, болезней и прочих несчастий. В ирландской мифологии воплощением всего плохого, борющегося со всем хорошим, является одноглазый Балор, обладавший смертоносным взглядом. В скандинавском эпосе имеется Сурт – главный среди огненных великанов. В античной мифологии ярко выраженного, какого-то единого средоточия зла нет – там каждый из богов по мере надобности творил то добро, то зло, но могущественное чудовище Тифон, олицетворявшее огненные силы, а также вредные испарения земли, был вполне адекватным прообразом. Вполне близкая к христианской, схема разделения борьбы добра и зла существовала и в славянской мифологии. Пожалуй, она даже поглубже, «диалектичнее» будет. Потому что воплощение зла – Чернобог не просто противостоит богу добра Световиду, а является вместе с ним сотворцом Мира и человека.

И только в буддизме – если говорить о мировых религиях – нет персонифицированного средоточия зла. Что неудивительно, поскольку в буддизме нет и бога. Впрочем, и у буддизма имеются направления, смыкающиеся с индуизмом и другими местными религиями, в которых появляется некто Мара – демон-искуситель, соблазнявший Будду видениями красивых женщин… Важно отметить, что только буддийское мировоззрение смогло сформировать философскую, мировоззренческую концепцию целостности мира, взаимосвязанности всего со всем. В пространстве христианской дихотомии этого не произошло. Лишь современная физика вывела интеллектуальную часть цивилизованного (христианского в основном) мира на этот уровень.

Думается, что дихотомия, раскол сознания, представления о мире, состоящем из устойчивых противоположностей: добро и зло, свет и тьма, Создатель и Им созданное, – это проблема, ловушка, в которой оказалось человечество. Следуя этим представлениям, мы оказываемся на двухколейном пути, в котором «рельсы никак не сходятся». Человечеству, особенно представителям западной культуры и авраамической традиции, пришлось пройти многовековой путь и поубивать множество людей, чтобы начать осознавать мир как нечто неразрывное, неразделенно целостное. Те выводы, к которым приходят современная физика и некоторые направления современной философии и психологии, говорят о целостности мира и об ошибочности сведения сложного (интегрального) феномена к какому-либо одному своему аспекту. Пока, однако, эти идеи оказывают слабое влияние на массовое мировоззрение и на формирование политических, социально значимых парадигм. Мы все еще живем в мире, в котором едва ли не главным инструментом не только политики, но и жизненной стратегии является представление о противостоянии, необходим образ врага, соперника, конкурента. Дьявол конечно же всегда рядом с политиками, надежный, безотказный. Апробированный многовековой традицией. Без Бога политики еще как-то обошлись бы, а вот без Дьявола – вряд ли.

Можно считать, что ни Бога, ни Дьявола не существует. Но нельзя не осознавать исключительную роль этих образов в жизни людей во все времена и во всех культурах.

(См. также Дух и Душа.) За последние лет 20–25 слово «духовность» стало практически синонимом слова «религиозность». Это печально… Это обедняет язык и настолько упрощает понимание важнейших смыслов, что они утрачивают сами себя. У понятия «духовность» имеется вполне содержательный и устоявшийся светский аспект. Из научной литературы он никуда и не уходил: философы, культурологи и психологи всегда под духовностью понимали не то, о чем говорят проповедники и их паства. Упрощенно линия различения духовности и религиозности может быть проведена между двумя аспектами, двумя источниками наших переживаний, ценностей, морали: внешним (это религиозность) и внутренним (духовный опыт человека). Эта линия не является непреодолимой или непроницаемой. Духовный опыт человека состоит из всей полноты его переживаний независимо от источника.

Говоря о духовности, мы имеем в виду тот уровень, ту степень развития человека, когда он в своих делах руководствуется не простыми инстинктами (голод, жажда, размножение, страх и пр.), а некими идеями, принципами и ценностями, порожденными культурой в широком смысле. Духовность – это то, что выделяет человека из всего животного мира как существо, способное руководствоваться не одним лишь удовлетворением простых жизненных потребностей, но и сформированными им самим ценностями, целями и нормами.

Духовность – это один из инструментов, способов существования человека. Глубже всех и дольше всех проблему духовности с научной точки зрения исследуют психологи, изучающие мотивации человека, способы формирования смыслов, целей, ценностей. Духовные мотивации человека – в светском, нерелигиозном смысле – это потребность познания, созидания и творчества, а также стремление жить не ради одного себя, своего биологического существования. Духовность обобщает разные стороны деятельности человека: познание окружающего мира, формирование представлений о взаимодействии с ним, формирование ценностных характеристик и их иерархий, общение людей друг с другом во всех доступных формах. Духовность может быть символически описана и в таких категориях, как знание, нравственность и искусство, а носителями духовности могут выступать ученый, праведник и художник.

Когда мы с тревогой говорим о том, что наша страна скатилась в пучину бездуховности, мы выражаем озабоченность излишним возвышением роли материальных потребностей, деформацией этических норм, разгулом алчности и эгоизма, сведением образа желанного будущего к материальному достатку.

Важно понимать, что никакой замены светской трактовки понятия «духовность» у общества нет. Поэтому настойчивое стремление некоторых использовать слово «духовность» только в религиозном смысле вредно. Нам просто нечем заменить это сложное, комплексное понятие «духовность», а потому следует почаще говорить о светской духовности. Не говоря об этом, мы лишаем себя ясного понимания природы человека и общества, причин их деградации, размывания нравственных идеалов и высоких целей.

Е

Для меня слово «евреи» – одно из очень и очень важных слов, потому что им обозначается один из самых загадочных и самых влиятельных народов в мире. Влияющих не только на мир вообще, но и на меня лично самым непосредственным образом. Сложись моя жизнь иначе, возможно, я бы так не считал, но уж как сложилась, так сложилась…

Мне кажется, что это слово я узнал довольно поздно, лет в восемь-девять, когда судьба перебросила меня из города Ярославля, где это слово мальчику до восьми лет можно было и не знать, в город Кишинев, где не знать это слово совершенно невозможно, потому что большинство – без всяких преувеличений, просто арифметическое большинство – окружающих тебя людей, – евреи, желающие так себя называть, таковыми быть и чувствовать себя в этом качестве естественно. Так я и жил, окруженный евреями и еврейками, рос вместе с ними, учился, познавал мир, обретал систему ценностей, вырабатывал навыки общения и взаимодействия друг с другом. Нет, я не говорю, что никого, кроме евреев, я вокруг себя не видел, были люди разных национальностей, и каждый вносил свою ноту в общую музыку жизни. Но здесь я говорю о евреях.

У нетерпеливого читателя уже наверняка возникли вопросы, по крайней мере, один: как автор относится к еврея? Сразу же на него и отвечу с еврейской юмористической находчивостью – никак: автор относится к русским. А если без шуток, то автор относится к евреям со страстной заинтересованностью, потому что всю жизнь их познает, многое о них знает, еще больше – ощущает, испытывая сложную гамму чувств. Среди этих чувств есть все: от любви до неприязни, от полного слияния до ясного размежевания. И ни я ничего окончательного не могу обрести и какое-то определенное отношение зафиксировать и сформулировать, ни евреи не могут обрести какую-то одну форму и какое-то однозначное содержание. Мы – я и евреи – меняемся непрерывно… Как и все сущее – бесконечный и непрерывный танец Шивы…

Евреи, с одной стороны, вполне определенная сущность, нечто целостное; с другой – при всей целостности это очень неоднородная масса с огромными внутренними противоречиями. Внутренние противоречия – вплоть до вражды – проходят по разным линиям. И религиозной, и политической, и страновой и даже этнической. Да-да, этнической: существуют этнически различающиеся евреи. История евреев сложилась так, что в результате многих войн, пленений, переселений евреи расселились по разным странам, образовав со временем различные этнические группы, крупнейшими из которых стали вавилонская (Месопотамия, Ирак), сефардская (Испания – Португалия) и ашкеназийская (Центральная и Восточная Европа), а также несколько более малочисленных: эфиопские, йеменские, грузинские и пр.

Порой возникает путаница из-за смешения понятий иудей и еврей (хотя для такого смешения имеются основания, и само по себе оно в обыденной жизни не ведет к большим ошибкам). Иудей – это характеристика вероисповедания. Еврей – по идее – характеристика генетическая: это этничность, национальность. Согласно еврейской традиции, евреем считается тот, кто рожден от матери-еврейки; эта генетическая линия непрерывна, она уходит в библейскую древность, восходит к так называемым коленам израилевым: потомкам двенадцати сыновей библейского патриарха Иакова, – которые в совокупности и составляют, согласно Священному Писанию, «народ Израиля», то есть евреев. Подчеркнем, это библейская мифология, а не научный факт. В науке – истории, этнологии и пр. – никаких «колен израилевых» нет.

В Советском Союзе евреем мог считаться также и тот, у кого отец еврей, а мать нет. Но мог себе выбрать и национальность матери, что вписывалось в соответствующую графу в паспорте. С распадом СССР эти правила, как и вообще юридическая фиксация национальности, исчезли: каждый может считать себя, кем захочет, без всяких ограничений и без какой бы то ни было связи с национальностью родителей и вообще с чем-либо.

Долгие годы ответ на вопрос – кто кем себя считает? – искали или в традиции, или в юридических нормах. После развития научного метода – ДНК-генеалогии – стало возможным в буквальном смысле измерять «состав крови», то есть определять, из каких этнических групп сложен генеалогический портрет конкретного человека. Неудивительно, что евреи всего мира с особым вниманием отнеслись к этому методу. Получено много результатов ДНК-исследований евреев разных стран. А потом в игру снова вступили «толкователи» – политики, религиозные деятели, публицисты – и начали тянуть новое одеяло каждый на себя. В результате в информационном пространстве имеется множество публикаций с противоположными, порой взаимоисключающими утверждениями, опирающимися, как хотят внушить читателю, на «объективные научные данные». Читатель же, сбитый с толку лавиной непонятных терминов: гаплогруппы, гаплотипы, митохондриальные ДНК, мутации, аллели, субклады, группы J1, R1a, J2 и так далее – пропускает все «научные аргументы» и читает только выводы. И воспринимает как истину те из них, которые ему близки – по политическим, национальным, религиозным или вовсе случайным причинам. На самом же деле никаких сенсаций, в общем-то, не произошло. Евреи, как и все остальные этнические группы на свете, состоят из смеси различных этнических линий. В этих смесях имеются преобладающие линии (гаплогруппы), которые могут служить условными маркерами этнической принадлежности. Можно также указать, когда (и даже где географически) происходило слияние разных групп. Ясно, что, как только такие данные стали доступны, возникло «соревнование» между носителями разных составов гаплогрупп с разными доминирующими группами в них на предмет особой древности и чистоты. Не рискну здесь приводить какие-то выводы и даже более подробные описания, этот материал доступен, в Интернете полным-полно сайтов, книг, статей на эту тему. Я лишь указываю направление, но при этом предупреждаю, что самостоятельно разобраться в этом будет непросто, а доверять выводам, как я выше писал, следует с большой осторожностью. Для себя из этого большого и сложного информационного пространства я вынес немало важного, относящегося к истории человечества, путям миграции, выявлению общих признаков и общего предка в этнических группах.

Что касается евреев, то вроде бы на начальном этапе были выявлены характерные для них гаплогруппы, но по мере расширения исследований и накопления новых данных началась «борьба мнений» и всё вошло в привычное русло: кто громче кричит, тот и прав. И еще: те, кто хочет, опираясь на «объективные научные данные», подтвердить незыблемые устои еврейской религиозной истории, находят подходящие аргументы. А те, кто не связан этой доктриной, видят перед собой более сложную и не такую исступленно «правильную» картину нормальной жизни различных этносов, вступавших друг с другом во взаимодействия на протяжении тысячелетий.

Сегодня организованные еврейские общины существуют в 110 странах мира, всего в мире около 14 млн евреев, из них примерно 6,5 млн живут в США, около 6 млн – в Израиле. В России – менее 200 тыс.

Есть несколько существенных особенностей, отличающих евреев от остальных народов мира. До недавнего (1948 год) времени у евреев не было государства. Не было у них и общего для всех национального языка. (См. также Язык.) Евреи говорили на языке страны пребывания, но иногда использовали и еще какой-то свой язык для внутриеврейского общения, как, например, распространенный среди евреев-ашкенази идиш, корневая основа которого взята из немецкого языка. Стремясь сохранить свою этно-религиозную общность, не раствориться и не ассимилироваться в народе, их окружающем, евреи формировали замкнутые общины, гетто. Это, в свою очередь, сформировало и ментальные особенности еврейского мироощущения: быть рядом, но отдельно. Восприятие еврейства как некого целого, отличного от всего остального, – восприятие, присущее как самим евреям, так и народам, с которыми они проживали в одном городе, в одном государстве, – в значительной мере определило (и продолжает определять) многие аспекты взаимоотношений.

Будучи не слишком многочисленным – в мировом масштабе – народом, евреи оказывают непропорционально сильное влияние на многие мировые процессы. Их присутствие в экономике и финансах, в политике, в науке, многих видах искусства более чем заметно. Сами евреи это объясняют просто: считают, что они генетически наделены теми способностями и талантами, которые у других народов тоже, конечно, встречаются, но не с такой силой и регулярностью. К этой генетической предрасположенности добавляется и воспитание, развитие стремления к успеху, к достижению результата. А к этим факторам добавляется еще и пресловутая еврейская солидарность – взаимоподдержка, род командной игры, позволяющий еврею получить дополнительное преимущество в конкурентной борьбе с неевреями. Неевреям кажется, что именно и только этот фактор: сетевая организация евреев, их сплоченность – и есть причина успешности.

Как бы то ни было, отношения евреев с неевреями во все времена и во всех странах и культурах не являлись примером взаимной любви и уважения. И сейчас не являются. Антисемитизм существовал и существует во все времена, во всех странах, при любых политических устройствах общества. Существует и та или иная степень и форма отчужденности евреев от народа (нации), внутри которой и в государстве которого они пребывают: от гетто в прошлом евреи пришли к современной «сетевой» приверженности неким общим ценностям, противопоставляемым ценностям всех прочих.

В России к этому явлению добавилась исключительная роль евреев в революциях XX века, Гражданской войне, внутренней политической борьбе и процессе строительства социализма в СССР. Этот процесс сопровождался столь чувствительными издержками, столь глубокой ломкой мировоззренческого и ценностного базиса, столь сильным идеологическим прессингом, распространившим свое влияние и на межнациональные отношения, трансформируя и загоняя их в искусственную модель «пролетарского интернационализма», что противоречия между евреями и неевреями приняли свою особую, причем во многом загнанную вовнутрь (этого требовала идеология пролетарского интернационализма) форму. Этот социальный нарыв продолжает не просто существовать, но и время от времени демонстрирует усиление воспалительного процесса – особенно в такие переломные моменты истории, как пресловутая «перестройка», последовавший распад СССР, падение качества жизни, обострение всех, отношений – внутренних и внешних. В ходе этих сложных явлений евреи снова оказались в авангарде, многие из них стали бенефициарами трагических для большинства населения процессов, евреи, по ощущению большинства населения, не только самая богатая и влиятельная часть общества, но еще и род некой экстерриториальной группировки, обладающей гражданством нескольких стран, проживающей сразу «на два» или «на три» дома и, соответственно, лишенной того радикального российского патриотизма, который до сих пор считается единственно возможной нравственной нормой для русского менталитета. Надо отметить различное понимание, вернее, ощущение патриотизма. (См. Патриотизм.) Русский патриотизм в первую очередь относится к стране: земле и государству, а также к культуре, языку. К этничности («крови») – «русскости» – русский патриотизм практически не привязан, «русскость» кое-как проявляется у русских в эмиграции, и то в первую очередь как религиозная и культурная общность. Еврейский патриотизм – сначала привязан к «еврейству», потом к культуре, в которой он существует (русской, немецкой, французской и т. д.), и лишь потом к стране: государству и территории. И не надо к этому относиться с осуждением, не надо требовать от евреев «стать как все»: это равнозначно требованию ассимиляции, а евреи не хотят ассимилироваться. Достаточно это понять и принять, чтобы социально-политическое равновесие между евреями и неевреями было более устойчивым и более продуктивным.

Необходима оговорка: во все времена и во всех странах были ассимилированные евреи. Можно назвать грандиозный каскад имен великих людей, деятелей европейской и мировой науки и культуры, принявших христианство и тем самым вышедших, отошедших от этнорелигиозного сообщества. Особо важная страница в истории еврейской ассимиляции – советский период. Советские евреи, видимо, в большинстве были или атеистами, или арелигиозными людьми русской культуры. Думаю, для прикосновения к этой большой теме будет достаточно цитаты из статьи видного ученого-антрополога, историка и археолога Льва Самуиловича Клейна, написавшего отклик на публикацию израильского журналиста Алека Эпштейна «Русско-еврейские интеллектуалы первого советского поколения: штрихи к портрету». Эпштейн называет имена «14 интеллектуалов-гуманитариев», в отношении которых высказывает озабоченность, поскольку они «не отождествляли себя с еврейством и не связывали своей судьбы с государством Израиль, не интересовались еврейской культурой, не говорили на еврейском языке (ни на идише, ни на иврите) и их атеистические семьи в нескольких поколениях не придерживались иудейской религии. Более того, воспитанные в русской культуре, они явно считали своей родиной Россию, отождествляли себя с русским народом и жили его интересами».

Поскольку Лев Клейн был упомянут в списке «14 интеллектуалов», он счел нужным откликнуться на публикацию обстоятельной статьей, в которой, в частности, пишет:

«Теперь о главной идее статьи Эпштейна. Идея эта важна не только при анализе еврейского вопроса. В аналогичном положении оказываются русифицированные грузины, армяне, немцы, поляки, украинцы, расселившиеся по России татары, корейцы, да и расселяющиеся ныне таджики, молдаване и т. д. Эпштейн сетует по поводу нашего самоотречения, нашего отказа вернуться в лоно "своего" народа. Мне кажется, здесь у него ошибка определения. Если определять народ по биологическому происхождению, по расе, тогда всё так. Тогда прав он и правы те антисемиты, которые настроены против того, чтобы признавать нас соотечественниками. Если же определять этнос по языку, культуре и самосознанию, то мы должны признать себя результатом ассимиляции. Можно осуждать или не осуждать ассимиляцию инородцев средой, основным населением, но она есть реальность. Она обычно протекает в течение ряда поколений, какие-то ранние поколения, еще явно евреи, следующие, испытав влияния среды, становятся всё более русскими, и за каким-то пределом переход осуществлен. Остается всё меньше следов еврейского происхождения… Полагаю, что большинство нынешних евреев в России представляет собой не отдельный этнос, а нечто вроде касты внутри русского народа. Их отличают от остального русского населения только узнаваемые (и то не всегда) фамилии, предпочитаемые профессии и физические особенности.

Самоотречение? Но я ни от чего не отрекался, я таким воспитан. Я здесь рожден, здесь много поколений жили мои предки. Я не православный и не иудей. Но вопреки утверждениям РПЦ, большинство образованного русского народа далеко от православия, по крайней мере в официально декларируемых формах. Отречением для меня был бы отказ от русского языка, русской культуры, русской судьбы. Вернуться к своим истокам? Мои культурные истоки здесь, а к биологическим истокам возвращаться что-то не хочется – так можно очень далеко зайти».

Полагаю, что и мысли и позиции – как Эпштейна, так и Клейна, – очень важны.

И еще одна важная штука. Предлагается воспринимать евреев всего мира как некую общемировую целостность, сами евреи именно так себя, то есть всех евреев вообще, и воспринимают. Но с формальной точки зрения евреи целостность весьма условная. Вот иудеи целостностью являются – по признаку общности вероисповедания. (Разумеется, в рамках иудаизма сосуществуют разные течения, порой остро конфликтующие.) А евреи (как этнос) живут в разных странах, говорят на разных языках, не все являются иудеями, привержены разным политическим платформам, идеологиям, ценностям культуры. Если и есть что-то, что является общим, что может служить идентификатором евреев, отличительной чертой, то это в какой-то мере внешний вид и некоторые типические поведенческие инстинкты. Вероятно, очень многие с этими рассуждениями согласятся: ну да, евреи, конечно, похожи друг на друга – и внешне, и поведенчески. Но при более внимательном рассмотрении этой похожести оказывается, что личный опыт и наблюдения опираются на знание евреев какого-то одно «сорта»: например, ашкеназов Восточной Европы. А при встрече с евреями другого «сорта» – сефардами или еще более экзотических групп – могут их и не распознать.

Евреи выработали уникальный – ни у кого в мире больше не применяющийся – способ самоидентификации: этничность плюс религия. И то и другое возникает по факту рождения (плюс, конечно, религиозный ритуал). Конечно, наряду с этим с древнейших времен существует способ принятия иудаизма для представителей других национальностей, вроде как тесть самого Моисея был обращен в иудаизм. Есть процедура (гиюр), пройдя которую любой становится иудеем. Пройти ее непросто. Получить на это разрешение еще сложнее, да и отношение к таким «искусственным» евреям-иудеям со стороны «природных» евреев настороженное: «своими» они далеко не всегда становятся. Примерно как у христиан к крещеным евреям в грубовато звучащей народной поговорке: «Жид крещёный, вор прощёный, конь лечёный – одна цена».

Важно осознавать ту систему координат, в которой формируется взаимодействие и, соответственно, отношение к евреям. От того, в какой системе координат вы это рассматриваете, очень многое зависит (прямо как в релятивистской физике). Если вы рассматриваете оппозицию «евреи и мой народ» (довольно часто встречающаяся система отсчета), то весьма вероятно проявление неприязненного отношения к евреям. В случае русских и других народов России (в широком смысле: от империи до СССР и РФ) вспоминается особая – преимущественно негативная – роль евреев в революционные и постреволюционные годы, в годы репрессий… Неприязнь вызывает и выше отмеченная успешность евреев во многих сферах жизни, воспринимаемая как их сплоченные, скоординированные действия против «моего народа»… В общем, оппозиция «евреи и мой народ» самим фактом существования разделяет народы, а разделение всегда ищет причины своего возникновения. Столь же (иногда и более) острая оппозиция – евреи и моя страна. Для русских и большинства других народов СССР Россия – Родина, в которой есть и ареал «малой Родины», воспринимаемый как сакральная сущность. Родина – единственная. Родина – это то, за что можно и жизнь отдать. Евреи же – особенно после и в связи с их массовой эмиграцией, начавшейся в середине 70-х годов XX века, – стали восприниматься как «предатели», как космополиты, как чужаки и паразиты на теле Родины. То, что евреи – в большинстве своем – трудились и созидали эту самую Родину, многие и воевали за нее, не то чтобы в расчет не принималось, но как-то отходило на второй план. Это мнение о евреях не только не развеялось, но и, пожалуй, усилилось после перестройки – в связи с особой ролью в ней евреев и в связи с небывалыми результатами – для евреев во многих сферах жизни. Сам по себе отъезд-переезд в другую страну перестал быть экзотикой и привилегией одних только евреев, но их отчужденность от Родины-матери едва ли не усилилась. Даже на уровне распространившихся словесных оборотов («эта страна», «страна пребывания» и т. п.) именно такое мнение о евреях лишь подкреплялось.

Может ли этой оппозиции не быть? С этим есть, как говорится, проблемы. В частности, потому что сами евреи довольно часто – осознанно или инстинктивно – осознают свое сообщество как нечто отдельное. Они при этом могут всецело жить жизнью «этой страны», повторю: созидать ее, развивать культуру и науку, воевать за нее на военных фронтах и погибать… Формально они – «как все». Но если тут «станет плохо», то они готовы будут эту страну покинуть и переехать туда, где «хорошо». Они никогда не утрачивают ощущения «отдельности», своей специфической целостности, а народы, среди которых они существуют, это чувствуют. Почему так?

Возможно, срабатывает объективный фактор исторической связанности (или ее отсутствия) народа с землей. Одни народы – коренные (у них – Мать-Земля, Фатерланд), другие – пришлые. И как тут ни крутись, полностью своим пришлому, хоть и поселился здесь предок двадцать поколений тому назад, без достаточно глубокой ассимиляции стать не получается. Да и стремления стать своим часто не возникает. Обретение этой «земельной», весьма важной точки опоры лежит в основе идеи сионизма, создания государства Израиль. Опора на три столпа: этничность, религия, земля предков – дает перспективу устойчивого существования и общепринятую основу идентификации. На внедрение этой мысли в сознание еврейства ушли многие десятилетия, удалось создать государство, обеспечить приток в него евреев… Но значительная часть евреев осталась в странах своего пребывания или переехала в богатые, благополучные государства вроде Америки. При этом саму идею они вроде бы и разделяют, и помогать Израилю готовы, но… Сами при этом остаются жить в США, Германии и т. д., образуют более или менее влиятельные еврейские общины, продолжая жить с коренными (там, где они есть; для США это понятие применимо с оговорками) народами по принципу «рядом, но отдельно».

На что еще, на мой взгляд, стоит обратить внимание… Среди большинства русских не формируется (само по себе) какое-либо «отношение к евреям». Русским свойственно формирование отношения к конкретному человеку, а не к народу: если, конечно, нет или недавно не было с этим народом войны. Вот если война идет или еще живет в памяти, тогда формируется отношение «к немцам», «к туркам» или «французам». И то – с массой оговорок… В обычной жизни русские работают бок о бок со всеми, знают, что этот – еврей, а тот – грузин, что у них есть свои особенности, отличия, привычки. Отношение к конкретной личности не перерастает в отношение к целому народу, так уж устроена «загадочная русская душа», здесь корни той самой «всемирной отзывчивости», о которой говорил Достоевский. Важно также, что у русских не возникает мысли о том, что если кто-то к нему, русскому плохо относится, то причиной является его «русскость». Интересно, что этим свойством евреи не обладают. Если вы плохо относитесь к конкретному еврею, то он, как правило, не будет считать, что плохое отношение продиктовано тем, что он как-то не так поступил по отношению к вам лично. Он будет подсознательно, но совершенно искренне и глубоко уверен: это вы – обычный антисемит, а не он поступил как-то там подло. В еврейском менталитете оппозиция «евреи и весь мир» устойчива невероятно. В самой обычной ситуации евреи всегда будут не просто учитывать свою этничность, но и исходить преимущественно из нее и «на автопилоте» прислушиваться к своей бортовой системе распознавания «свой – чужой».

Скажем, в период разрушения СССР и возникновения независимых государств на базе республик ССР, повсеместно появились организованные и поддерживаемые государствами националистические партии, движения, а потом и органы власти. Среди политических лозунгов той поры были и такие: «Утопим евреев в русской крови». Как на это реагировало большинство евреев? Да, никак… Спокойно реагировало, считая происходящее проблемой русских и молдаван, русских и латышей и так далее. А в отношении самих себя они анализировали стратегии либо переезда в другие страны, либо адаптации и врастания в новые политические системы (как это произошло, например, на Украине). Всегда ли и все ли евреи именно такие? Есть ли хотя бы исключения из этого правила? Да, конечно, есть. Были яркие исключения, появились борцы за русский язык и права русскоязычного населения, такие, например, как Евгений Коган в Эстонии.

Для меня лично евреи – важная среда общения, которую я ценю. Те евреи, с которыми я общаюсь по жизни – а их много, очень много, как в силу особенностей моей биографии, так и в силу тех профессиональных сфер, в которые я был и остаюсь вовлеченным, – люди, как правило, неглупые и образованные. У них, разумеется, разные характеры, разное воспитание и политические взгляды. Их взгляды часто не совпадают с моими, но в большинстве случаев мы находим такие форматы общения, при которых эти разногласия не становятся проблемой. Мне близки и еврейский юмор, и быстрота реакции, и превосходная, парадоксальная смесь пессимизма с оптимизмом. Мне дорого и близко отношение евреев к книге, к культуре, к знанию вообще. У меня с евреями общий язык общения, причем не только формально-смысловой, но и эмоционально-чувственный: мимика, интонация, вплоть до пластики жестов или поворотов головы. Вероятно, это все вошло в меня в детстве, когда я жил и рос в «очень еврейской» среде в городе, в котором процент еврейского населения был, как я говорил, весьма высок.

Еще об одной важной особенности еврейского психотипа следует знать. Как бы это странно ни звучало, но евреям (необходима оговорка: не всем евреям поголовно, разумеется) психологически комфортно не терять ощущения гонимой жертвы. Не быть гонимой жертвой – они не мазохисты, – а периодически «включать» это состояние. Эдакий victim building. Еврейская история прямо таки соткана из эпизодов их притеснений, гонений и пр. Дело не в том, что этих гонений не было – они были. Дело в том, что об этом надлежит не просто помнить, но и непрерывно об этом напоминать самим себе и окружающим. Видимо, это важная психологическая парадигма, помогающая чувствовать себя целостным народом с общей судьбой. Причем судьбой нелегкой, в которой они все-таки выстояли и не просто выжили, но и добились очевидных успехов. Казалось бы, что в этом плохого? Каждый народ строит свой менталитет по-своему, опираясь как на факты, так и на свои мифы и легенды. Плохого в этом, наверное, ничего нет, а вот неприятное для других народов есть. Это возникает, например, тогда, когда евреи, покинувшие СССР, с особой неприязнью – тут уж действительно порой (на разных интернет-площадках) отдает «садо-мазо» – вспоминают свою жизнь в «проклятом совке». Когда они это делают в своей среде – никаких проблем обычно не возникает и это даже имеет успех – как рутинный мем, как дежурное воспоминание. А вот когда это слушают/читают оставшиеся в стране «другие народы», то возникает иная реакция. Поскольку у «других народов» есть свои воспоминания и свои оценки происходившего. Они расходятся настолько, что не может не возникнуть довольно резких оценок в адрес «отъехавших».

Завершая, вспомню о третьей книге более чем популярного современного автора – Юваля Ной Харари, профессора Иерусалимского университета. В книге «21 урок для XXI века» он пишет о роли евреев и иудаизма в мировой истории, полемизируя с тем гипертрофированным значением, которое придают этому в израильских школах и вообще в еврейской среде. Он считает нужным подчеркнуть, что если влияние евреев на мировую историю и культуру велико, то влияние иудаизма весьма незначительно и почти целиком исчерпывается порождением христианства. Целую главу («Скромность») он посвящает этому вопросу, разбирая его разные аспекты и предлагая при этом не вполне комфортные для иудеев высказывания. Видимо, для него – коренного израильтянина и гомосексуалиста – полемика с иудаизмом очень важна. Отмечу, что по ходу этой полемики он, как человек, несомненно, талантливый и образованный, пишет немало интересного и для людей, находящихся вне того поля напряжений, в котором находится он сам.

О евреях невозможно написать что-то завершенное: они неисчерпаемы и изменчивы. Можно лишь начать, продолжить и прекратить, то есть решительно оборвать себя, что я и делаю.

Картина мира прекрасна тем, что это не свод знаний, а – картина! То есть в ней содержатся эмоционально-чувственные образы, а не только «информация». Причем образы живые, меняющиеся при всяком взгляде на свою собственную картину. Позиция (идейная, этическая, религиозная и пр.) не должна быть двойственной и слишком неопределенной. Картина мира может быть сколь угодно противоречивой, поскольку отражает в динамике как переменчивый и противоречивый мир, так и моментальный срез» нашего внутреннего состояния. «Моя» Европа – хорошая иллюстрация этого тезиса.

Прекрасная, величественная, манящая, любимая – вот что такое моя Европа! Вся мировая культура – архитектура, градостроительство, живопись, графика, музыка, театр, наука, техника, медицина – все родилось в Европе, развилось в ней и из нее пришло ко мне лично и в мою благословенную страну – Россию. Да, Россия тоже немало произвела на свет, в том числе и вполне самобытного, и Америка не бесплодная пустыня, но я – о Европе и об истоках.

Все самое омерзительное, что смогло породить человечество, родилось в Европе. Все подлости, преступления, жестокости, все пороки, бесчисленные войны, изуверские религии и мракобесие, пытки, казни, газовые печи и концлагеря – все рождалось в Европе, развивалось, поглощало страны и народы. Все самые гнусные идеологии родились в Европе, все несчастья моей страны приходили из Европы, все действия, направленные на торможение развития, на уничтожение России и истребление русского народа, совершала Европа.

Но как же прекрасно это лоскутное одеяло, возникшее после столетий взаимной ненависти и истребления друг друга европейскими народами! Какие волшебные пространства созданы в городах, построенных вследствие безмерной тяги к наживе, к грабежам, к одурманиванию религиозными проповедями и мессами! Какие шедевры живописи, созданные по заказу бесчеловечных феодалов и тщеславных церковников, украшают интерьеры дворцов и музеев! Какой необыкновенной красоты храмы выстроены для подавления в человеке чувства собственного достоинства и формирования «страха Божего»! В какие немыслимые дали и глубины проник человеческий ум, создавший науку и технику, построивший машины, арбалеты, самолеты, пулеметы, гильотину, пароходы и паровозы, отравляющие газы, радио и телевидение, мины, электродвигатели и телефоны! Как глубоко и низко пала человеческая совесть и мораль, погрузив Европу на самое дно мерзких пороков, и какие высочайшие образцы жертвенности, порядочности, чести, достоинства, скромности, целомудрия и честности она предъявила миру!

Европа – величайшее достижение человеческой истории, подлинная драгоценность. Исчезни все страны, но если останется Европа – все возродится вновь.

А каковы границы Европы в моей картине мира? С чувством стыда должен признаться, что все выше сказанное относится к Западной Европе. Там – истоки, там – матрица мировой культуры. Я знаю, о чем мне напомнят: как минимум, об Античности, о Древней Греции, о Византии. Не стану спорить и даже могу предъявить свою статью на эту тему с характерным названием: «Византия – видимая и невидимая». И сам первым скажу, что слово «Европа» – греческое. Но все это и многое другое, что может быть сказано, информация. Я же сказал о синтетическом образе, о моей картине мира и о той ее части, в которой расположился мой субъективный образ Европы. Но Боже вас сохрани сравнивать меня с Версиловым – персонажем Достоевского, в чьи уста он вложил ставшее популярным высказывание: «Русскому Европа так же драгоценна, как Россия; каждый камень в ней мил и дорог. Европа так же точно была Отечеством нашим, как и Россия… О, русским дороги эти старые чужие камни, эти чудеса старого божьего мира, эти осколки святых чудес; и даже это нам дороже, чем им самим!» Чушь! Не мои это слова, мысли и чувства! Россия для меня – сакральная ценность, Европа – профанная. Кто имеет уши слышать, да слышит.

Я люблю еду. Я очень люблю еду. В еде я знаю толк. Быть может, умей я готовить, написал бы поваренную книгу. Но не повар я, и я не кулинар. Я – едок. Так что мне впору писать не о том, как приготовить, а о том, как есть. «Записки едока» – пожалуй, надо будет когда-нибудь к этой мысли вернуться. И с точки зрения концепции книги слово «еда», разумеется, должно быть, ведь это же источник – нет, не жизни, а поддержания жизни. И важный элемент картины мира. Говоря о воздухе и воде, мы рассуждали о сроках, в течение которых без них человек может жить. У еды тоже есть такие сроки. Только вот достоверно установить предельные, рекордные периоды голодания довольно сложно, потому что описано очень много случаев, которые нельзя считать документально точными. (См. Голод.)

С едой связан и аппетит – сильное и приятное чувство. Я наслаждаюсь отличным аппетитом со дня своего рождения. Матушка моя отмечала, что я, в отличие от подавляющего большинства новорожденных, не имел так называемой физиологической потери веса: некоторого снижения массы в первые дни после появления на свет. Я вес начал набирать с первого часа, с первого дня, отличаясь неукротимым аппетитом. Могу отметить, что и аппетит никогда не утихал, и набор веса тоже не испытывал заметных падений. Сейчас, во времена, когда стремление похудеть охватило миллионы, когда процветает целый околомедицинский и околофармацевтический бизнес «похудения», аппетит как таковой стал объектом нападок, разрабатываются методики и средства подавления аппетита. Думаю, что это опасная, вредная тенденция. Я не призываю обжираться и согласен с тем, что вес бывает лишним. Но аппетит лишним не бывает! Есть с аппетитом – полезно и приятно. Принимать пищу без аппетита – вредно и неприятно.

Я не хочу пускаться в банальности и пересказывать сведения о балансе жиров, белков, углеводов, витаминов, микроэлементов и прочего. Избави меня боже и от разбора всяческих «диет для похудения». Я хочу поговорить о еде как о позитивном социальном факторе. Можно сказать и попроще: люди любят собираться за столом, им нравиться угощать друг друга. Конечно, люди встречаются, чтобы пообщаться, повидать друг друга, а не просто пожрать, но привлекательность совместного застолья несомненна. Во всяком случае, в нашей русской традиции, да и у многих других народов это тоже так. Легче указать пальцем на исключения из этого правила – есть народы, в чьей культуре общения не предполагается обильное застолье. Но не о них речь.

Русское застолье.

Советское застолье.

Есть сложившийся порядок нашего (русского, советского, российского и т. п.) застолья. Две особенности надо выделить: форма застолья и сложившийся порядок подачи блюд. Форма застолья состоит, прежде всего, в том, что к приходу гостей стол уже накрыт и гости садятся вокруг общего стола. Фуршет, аперитив – это не в русле нашей традиции, мы заимствуем эти формы только в официальных мероприятиях.

Опишу традиционное меню праздничного застолья обычной советской интеллигентной семьи со средним достатком образца 70–80 годов XX века.

Прежде всего, застолья, как правило, проходили дома, а не в кафе и ресторане. У большинства к тому времени уже имелись хорошая посуда, сервизы, столовые приборы и прочие мелочи. Разумеется, вся сервировка не являла собой образец единого стиля – с накрахмаленными салфетками в платиновых кольцах и фарфоровыми подставками для ножей и вилок. Все гораздо проще и, чаще всего, разностильно. Салфетки бумажные, посуда фарфоровая или фаянсовая, бокалы стеклянные или хрустальные, приборы стальные или мельхиоровые. Одноразовой посуды тогда практически не было, а появись она на столе, это показалось бы весьма странным.

Редко у кого в доме могла быть, скажем, дюжина одинаковых стульев, не говоря уж «гарнитуре генеральши Поповой гамбсовской работы». Рассаживались на том, что было, включая и табуретки, и диваны. Довольно часто – при большом стечении гостей – приходилось брать стулья у соседей, что было делом вполне обычным. На стол старались стелить тканевую (а не бумажную, хотя и такое бывало) скатерть.

Количество гостей определялось значимостью события. Больше всего, конечно, приходило на свадебные торжества, отличавшиеся в масштабах страны большим разнообразием. Лишь упомяну о традиционных деревенских свадьбах, на которых гуляет все село. Скажем, для хорошо знакомой мне молдавской традиции количество гостей на свадьбе всегда измеряется сотнями. Для средней городской интеллигентной советской семьи количество гостей редко доходило до нескольких десятков, обычно домой приглашали десять – двадцать человек. Молодежные компании более многолюдны, компании возрастные обычно не превышали дюжины человек. Перечень поводов для застолий был вполне устоявшимся: Новый год, Пасха, Первое мая, День Победы, Седьмое ноября, дни рождения, свадьбы, поминки. Ну и редкие события типа окончания школы, вуза, защиты диссертации или получения государственных наград.

Меню включало в себя закуски, основное блюдо, называвшееся в обиходе «вторым», десерт или «сладкое», чай. Ну и спиртные напитки, разговор о которых и в этом разделе, да и в других (см. Вино, Водка) я поддерживаю с удовольствием.

Отмечу также, что в большинстве советских семей блюда готовились самостоятельно. Мало что приобреталось или заказывалось в готовом виде – так было принято, да так было и дешевле и, главное, доступней. Немногие готовые блюда можно было покупать в кулинариях, но они были не того качества, которым можно потчевать гостей. К тому же у большинства хозяек были свои «фирменные» блюда, которыми хотелось и порадовать и похвалиться.

Закуски обычно состояли из винегрета и салатов, среди которых был и всеми любимый «Оливье», а также более простые, начиная от квашеной капусты и соленых огурчиков до помидоров с огурцами и луком, но это строго по сезону: в те времена помидоров зимой, весной, да и в начале лета просто не было. Часто делали популярную до сих пор «сельдь под шубой». Хороша была печень тески с творогом и яйцами. К столу всегда подавали сыры. Их или просто выкладывали нарезанными, или делали разные пасты типа натертого сыра с чесноком. Любима была селедочка с луком. Не забуду упомянуть и маринованные или соленые грибочки, а также консервированную баклажанную или кабачковую икру. В южных регионах страны эти блюда делались дома и отличались разнообразием рецептов. Если при этом советская семья была, скажем, грузинской, то к столу подавались и лобио, и зелень, и много всякой иной национальной снеди. Так же было и на столах армян, татар, азербайджанцев, молдаван и так далее. Я же сейчас говорю о некой вненациональной кухне, с которой в период позднего СССР фактически отождествлялась кухня русская, что было нехорошо для русской культуры, но было. Почти обязательными считались шпроты или другие рыбные консервы, скажем сайра или печень трески. Красная или белая рыба в качестве домашних закусок встречалась, но не слишком часто, поскольку была не всегда доступна. В этой же категории была и красная и черная икра. Красная предлагалась чаще, обычно подавалась в виде уже готовых бутербродов. Разумеется, среди обычно подаваемых закусок были и колбасы, и ветчина, и буженина, их нарезали и раскладывали веером на общей тарелке. Во многих семьях были и свои нетрадиционные закуски, требующие порой много времени на приготовление. Например, грибная икра или холодец, он же студень. За закусками традиционно должно следовать первое блюдо: суп, борщ, щи или уха. В реальной практике такое бывало редко. Разве что хозяин увлекается рыбной ловлей и хочет похвастаться уловом. Обычно закуска плавно переходила во «второе». Переходным элементом могла быть, например, отварная картошка с маслом и укропом, подаваемая на большом блюде. Она была чем-то средним между горячей закуской и вторым. Сливочное масло могло быть подано отдельно – на блюдечке или в масленке. В простоватых семьях могли подать и в бумажной упаковке.

Второе блюдо, по возможности, должно быть мясным. И это было главное угощение – и по своей роли в застолье, и потому, что мясо в магазинах не всегда было хорошего качества, да оно попросту не всегда было в продаже. Качественное мясо можно было купить только на рынке, но это было дорого. Тем не менее люди старались порадовать себя и гостей и готовили мясные блюда: жаркое или гуляш, бефстроганов, котлеты, отбивные, наконец, шашлык. Популярность последнего, впрочем, не была столь всеохватной, как теперь. Мясо употребляли то, какое «достали»: говядина, свинина, баранина. Готовились также блюда из курицы, реже из индейки или кролика. Очень, скажем, достойным и желанным блюдом была жареная куриная ножка с гарниром из пюре. Популярным вторым блюдом были разнообразные голубцы, фаршированные перцы. Рыбные блюда в качестве второго подавались редко: и готовить хлопотно, и есть за общим столом неудобно. Разумеется, в непритязательных застольях считалось возможным отварить гостям сосиски или магазинные пельмени.

Очень важной, незаменимой частью еды был хлеб. Его подавали нарезанным и уложенным в хлебницу. Хлеб, как правило, предлагался трех сортов: черный, серый и белый. Хлеба ели много, с хлебом ели всё. Во многих семьях пекли пирожки с разными начинками, а также большие пироги, разрезаемые на порционные куски.

Специи и соусы не отличались особым разнообразием, с тем, что сейчас предлагают в любом магазине, и не сравнить. На стол ставились горчица, хрен, майонез, соль и перец – практически обязательно. Кетчупы появились в более поздние времена. Самодельные острые приправы делались во многих семьях. В Молдавии, например, популярен был (и есть) соус «муждей»: чеснок протертый с солью с добавлением растительного масла, иногда – бульона, красного или черного перца.

«На сладкое» чаще всего предлагались торты, причем в большинстве случаев домашнего приготовления. Конечно, можно было подать и торт из булочной – бисквитно-кремовый или шоколадный, – но это было для гостей скорее разочарованием. Особенно в тех случаях, когда хозяйка уже была им известна как мастерица в приготовлении тортов. Самым, наверное, распространенным был торт «Наполеон», отличавшийся разнообразием кремов и способом пропитки коржей: одним нравилось, чтобы коржи пропитались, другим – чтобы они хрустели. Было много и других популярных рецептов домашних тортов: разнообразные сметанники, блинные торты, торт из магазинного печенья и т. п. Кроме тортов, традиционными были выпечки: рулетики, печенья, «хрустики» и прочее кулинарное многообразие. На стол также ставили конфеты – в коробках или в вазочке. Могли подать варенье, джемы. Иногда гостей угощали покупным мороженым – самостоятельное его изготовление кануло в Лету.

Фрукты также подавались к столу, но здесь все определялось региональными особенностями и сезонными возможностями. Если застолье происходит осенью, то будет и виноград, и яблоки-груши, и арбузы-дыни, и сливы… Зимой – зимние сорта яблок, цитрусовые – апельсины и мандарины, а также бананы, хотя это и большая редкость, не во всех городах доступная. В исключительных случаях на столе мог быть даже ананас. Весной же фруктов может не быть вообще или что-то из неисчезнувшего зимнего репертуара. Весной зато могли подать редиску, клубнику.

К десерту подавался чай. И нарезанный лимон в блюдечке. Того безграничного разнообразия сортов чая, что сейчас, разумеется, не было. Думаю, мало кому в голову мог бы прийти заурядный для наших дней вопрос: вам черный или зеленый? Справедливости ради надо сказать, что зеленый чай в советские времена тоже был, были и его ценители, но, как мне помнится, он не был особо популярен. Чай мог быть хорошим или не очень, крепким или слабым, с сахаром, лимоном, молоком и т. д. Гостям старались подать, конечно, «хороший», например популярную чайную смесь «Бодрость». Чая «в пакетиках» не существовало. Кофе также подавали – как вареный, так и растворимый. Разумеется, кроме чая-кофе была и «сладкая вода»: «Дюшес», «Ситро», «Крюшон», «Лимонад», «Тархун», «Байкал», «Буратино» – возможно, я не исчерпал весь список, но в памяти освежил. Соки не относились к столь популярным продуктам, как сейчас: не было бумажных упаковок-пакетов, соки продавались в стеклянных банках, и пользоваться этим продуктом было не всегда удобно. Да и разнообразием они не отличались: томатный, яблочный, вишневый, березовый… Зато не содержали никаких современных химических консервантов. Минеральные воды, как правило, к столу тоже подавались. Разумеется, газированные. Если бы кто-то предложил к столу негазированную воду, возникла бы неловкость: это означало бы, что что-то случилось с водоснабжением, к тому же, возможно, наступила эпидемия холеры. Бутилированной питьевой воды не существовало никакой, нигде и никогда – она не была нужна. Воду брали из-под крана, кипятили – и все.

Наконец, о спиртных напитках. Тут, конечно, все было по-разному. Одно пили в русской провинции, другое – в грузинской или молдавской, одно пили в столицах, другое – в деревнях. Про грузинское и молдавское винопитие стоит говорить отдельно, здесь лишь скажу, что там на столах обязательно были вина, и им отдавалось предпочтение перед крепкими напитками, которые тоже имели место. Для обычной московской семьи винный репертуар определялся ассортиментом московских гастрономов или винным магазином в Столешниковом переулке. А в нем были, кроме грузинских и молдавских – «Мукузани», «Алазанская долина», «Каберне», «Алиготе» и прочих, – еще и болгарские (скажем, «Гамза», «Мелник»), венгерские («Токай»), крымские («Черный доктор», «Мускат» и др.), ну и разнообразные отечественные «портвешки» и, не к ночи буди помянуты, плодово-ягодные «Солнцедары». Знатоков вин было мало, да и сейчас их в Москве немного. Для большинства главным напитком была все-таки водка, реже (потому что дороже, труднодоступнее) – коньяк. Что касается пива, то к праздничному столу его подавали очень редко.

Закончил ли я тему еды? Нет, конечно… Она неисчерпаема. И тему застолья я тоже не охватил, не раскрыл. Совсем забыл о такой яркой странице в жизни многих людей, как еда в дороге: в поезде, например, или где-то на привале в турпоходе. Про важное: разговоры и застольное пение – я не сказал ни слова. Но хотя бы упомянул, что они были – и были в чем-то главнее еды.

Несколько смыслов несет в себе это слово, и все смыслы важные.

Первый смысл: форма глагола «быть» – существовать, являться, иметься в действительности (присутствовать, наличествовать).

Второй смысл: форма глагола «есть» – питаться, принимать пищу.

Третий смысл – еще несколько назначений глагола «есть»: разъедать (в химии), раздражать («дым ест глаза»; «мучить, изводить кого-либо»).

Есть еще одно «есть»: междометие, ответ-восклицание у военных, означающее принятие указания к исполнению. Есть мнение, что в военный лексикон это вошло от английского «Yes!», что означает «Да!». Что-то я в этом сомневаюсь…

Попытаюсь пошутить. Коль скоро вспомнился английский язык, то можно с ним поиграть еще. «Есть» – форма глагола «быть». «Быть» по-английски – «to be». Вспоминаем монолог Гамлета: «To be, or not to be…» – и делаем наконец правильный перевод: «Есть или не есть – вот в чем вопрос!»

Ё

Ёлка – тоже детское слово. Для меня (думаю, что и для большинства) – слово новогоднее. Уже взрослым я поинтересовался, как же называется дерево ель в ботаническом смысле на европейских языках: английском, немецком, французском… Интернет-словари и переводчики на запрос «ёлка, ель» дают только «рождественское дерево»: Christmas tree, Weihnachtsbaum, Arbre de noёl… Надо специально уточнять вопрос – акцентирую ботаническое значение, – чтобы получить Spruce, Fichte, Sapin…

«На автопилоте» же 10 из 10 опрошенных переведут слово «ёлка» как «рождественское дерево». Попробуйте проверить на своих знакомых.

Ёлки моего детства… Так хочется снова оказаться под ёлкой, снова затеять длинную игру со своими постоянными игрушками и с игрушками, приходящими только раз в год – Дед Мороз, Снегурочка и те ёлочные украшения, которые я вовлекал в свои игровые фантазии: ослик из папье-маше; девочка в белом платьице со скакалкой, за которую ее подвешивали к ветке; лимон из ваты, укрепленный застывшим слоем клея, обсыпанным слюдой; картонный петушок; Кот в сапогах; дедушка-рыбак из «Сказки о золотой рыбке» с сетью, переброшенной через руку; Шемаханская царица, она же – Шахерезада, в красно-золотых шароварах; воздушный шар зеленого стекла, с корзиной из стеклянных трубочек, скрепленных мягкой проволокой; серебристый дирижабль с надписью на боку «СССР»; самовары – их было два: один сверкающий «зеркально-серебряный», с краником из молочного стекла, и крашеный, расписной бело-фиолетовыми разводами; такие же чайники к ним «в пандан»: конический зеркальный с носиком и ручкой и расписной – тоже с ручкой и носиком, но пузатоокруглый… Остановите меня, а то я уйду в мир своих ёлочных игрушек и – не вернусь… Потому что там – лучше, чем тут.

«В лесу родилась ёлочка, в лесу она росла…»

Ж

(См также Мужчина.) «И навел Господь Бог на человека крепкий сон; и, когда он уснул, взял одно из ребр его, и закрыл то место плотию. И создал Господь Бог из ребра, взятого у человека, жену, и привел ее к человеку. И сказал человек: вот, это кость от костей моих и плоть от плоти моей; она будет называться женою, ибо взята от мужа [своего] (Быт. 2: 21–23).

Ну, ей-богу, ерунда какая-то, глупость… Даже для сколь угодно метафорического, символического восприятия Ветхого Завета… Нет-нет, я не буду здесь обсуждать историю создания Библии и погружаться в ее критику. Это делалось многократно на протяжении многих столетий. И будет делаться впредь. При этом, разумеется, качество и глубина критики получилась разной, от бестолковой до убедительной.

Но я не о Библии и не о Еве. Я о женщинах – реальных земных существах.

Чем дольше живу, тем больше ими восхищаюсь, тем больше их ценю.

Пять ипостасей женщины определяют смысл жизни человека: бабушка, мать, жена, дочь, внучка. (Конечно, есть еще и другие истинно женские роли: музы и любовницы, сестры, тетушки, а также другие «полезные функциональные предназначения женщин». Но смысл жизни определяют те пять, о которых я сказал.)

Несомненно, мать – определяющий фактор человеческого существования как такового. А определяющим фактором жизни на всем ее взрослом протяжении является, конечно, жена. (Ничего не могу с собой поделать: мыслю и пишу с точки зрения мужчины; такова моя природная ограниченность…)

Жена – это то, что сделает вашу жизнь либо хорошей, либо плохой. Все прочие факторы, влияющие на жизнь человека, менее важны.

Дочь – это то, что позволит вам понять женщину как явление природы.

Внучка – это то, что откроет вам смысл жизни.

А если в вашей жизни была еще и бабушка, то вы самый счастливый человек на свете: вы соприкоснулись с Мудростью!

В свой 29-й день рождения Пушкин написал: «Дар напрасный, дар случайный, жизнь, зачем ты мне дана?». А в двух следующих строчках формулирует еще и второй вопрос: «Иль зачем судьбою тайной ты на казнь осуждена?»

Далее следует еще две строфы. В первой из них Пушкин задается вопросом, который можно было бы, учитывая и его время, и его религиозное воспитание, считать риторическим: «Кто меня враждебной властью из ничтожества воззвал, душу мне наполнил страстью, ум сомненьем взволновал?..» Можно было бы, если бы не эпитет «враждебная»… Потому что «правильный» ответ, который ему был преподан и который является «официальной истиной», есть только один: Бог! Но Бог никак не «враждебная власть», Бог – это любовь! Враждебен дьявол. Но не дьявол дарует жизнь. Впрочем, Пушкин, видимо, не дарование жизни и души имеет в виду, а «наполнение души страстью и сомнением». Тогда, пожалуй, можно трактовать этот вопрос «в пользу дьявола». А коли так, коль уж душа «под властью дьявола», то и заключительная строфа, исполненная пессимизма и безысходности, говорит о том самом «унынии», которое в библейской традиции отнесено к смертным грехам: «Цели нет передо мною: сердце пусто, празден ум, и томит меня тоскою однозвучный жизни шум».

Это стихотворение спустя два года после написания было опубликовано и породило вот уже почти двухсотлетнюю традицию анализа философской поэзии Пушкина. Не дерзну пересказывать эти размышления, хоть они и глубоки и интересны. Я вспомнил о стихотворении в связи с размышлениями о жизни вообще, о происхождении и о смысле жизни. Пушкин дал мне толчок и оправдание.

Вопрос о происхождении жизни – один из самых фундаментальных мировоззренческих вопросов. Он непосредственно примыкает к основному вопросу философии: что первично – материя или сознание? И так же как ответ на этот основной вопрос разделяет человечество на две мировоззренчески несовпадающие группы (материалистов и идеалистов), так и вопрос о происхождении жизни тоже сводится к альтернативе: либо жизнь так или иначе возникла сама, совершая некую последовательность преобразований неживого в живое; либо жизнь появилась по воле какой-либо высшей силы: Бога, Создателя, Мирового разума и т. п. Первая точка зрения обычно называется научной, вторая – религиозной. Сразу скажу, что научная точка зрения на происхождение жизни, согласно которой жизнь(органические, белковые молекулы) возникает из неорганических молекул в ходе самоорганизации под влиянием энергетических и селекционных факторов, вовсе не настаивает на отсутствии или наличии Бога как такового. Просто для объяснения происхождения белковых тел привлекать гипотезу о воздействии, влиянии Бога на этот процесс, как и вообще о его существовании, нет необходимости. Есть при этом где-либо Бог или нет его – значения не имеет. Если не ограничивать представления о Боге библейскими вероучениями, то вполне мирно могут сосуществовать такие религии, в которых Бог «всё создал», то есть запустил процесс возникновения и дальнейшей эволюции Вселенной и больше в него не вмешивается (деизм). Библейским вероучениям, согласно которым Бог не просто во всё вмешивается, но даже волос с головы не упадет без воли Его, трудно согласиться с моделью, в которой Бог самоустранился.

Вера в Сотворение мира и человека является догматом, краеугольным камнем религии. О происхождении жизни и человека, наделенного душой по воле, по замыслу Божьему, говорится в Ветхом Завете, в его первой книге «Бытие». По мере развития научного знания изменяется и трактовка сказанного в Библии: ее поэтический, метафорический язык предлагается не воспринимать буквально. Ну, а возможность так или иначе интерпретировать библейский текст позволяет худо-бедно сглаживать противоречия между научным знанием и библейской мифологией.

У библейской картины Сотворения мира есть преимущество перед научными теориями: она доступна любому, даже ребенку, не требует никакой специальной подготовки. Современные научные теории для своего постижения требуют от человека многих лет упорной учебы, освоения сложных методов и понятий. Научно-популярное изложение многих положений современной науки оказывается возможным, но и оно подчас не так уж просто для понимания. Не буду здесь сочинять свой вариант рассказа о «самоорганизации молекул»: надеюсь, что интересующиеся самостоятельно найдут что-нибудь об этом. Скажу лишь, что лично у меня нет никаких сомнений насчет того, что живое (сперва белковые молекулы, а потом и человек) возникает из неживого в ходе собственной эволюции, без какого-бы то ни было вмешательства божественных сил. Может, когда-нибудь такие сомнения и появятся, но пока их нет.

Нельзя ничего не сказать о душе. Потому что во многих религиях и некоторых философских учениях именно душа и есть начало всякой жизни. Душа – некая нематериальная сущность, которая вместе с телом и составляет человека. Тело – смертно, душа – бессмертна. Подробнее о душе в главе Душа.

Вспомним еще одного нашего классика, Льва Толстого: Жизнь есть всё. Жизнь есть Бог. Все перемещается и движется, и это движение есть Бог. И пока есть жизнь есть наслаждение самосознания божества. Любить жизнь любить Бога. Труднее и блаженнее всего любить эту жизнь в своих страданиях, в безвинности страданий». Так размышлял Пьер Безухов, вспоминая Платона Каратаева… (Война и мир, том 4, часть 3.)

Не менее важен, чем вопрос о происхождении жизни, вопрос о ее смысле. И на этот вопрос я тоже не нахожу ответа в вероучениях, прежде всего – в христианских, которые я лучше знаю. Мне не близки мысли о «спасении души» или о том, что «земная жизнь является не самодовлеющей ценностью, но необходимым условием, преходящей формой бытия личности для достижения ею совершенной жизни в Боге». Мне близки иные идеалы, цели и смысли жизни.

Я снова могу обратиться к Пушкину: «Нет, весь я не умру – душа в заветной лире мой прах переживет и тленья избежит…» Казалось бы, Пушкин говорит о душе, ее бессмертии, а это одно из основных положений христианства. Но при этом Пушкин не отсылает душу в мир горний, где ее ожидает «спасение», а отправляет ее в «заветную лиру», то есть в свои стихи, книги… Вот где и вот почему его душа может быть бессмертна, может пережить умирающее тело.

Еще один поэт – Маяковский: «…Чтобы, умирая, воплотиться в пароходы, строчки и другие долгие дела». И у Пушкина, и у Маяковского похожие мысли: смысл жизни в делах, в памяти, которую о себе оставляет человек. Или даже целое поколение: «Пускай нам общим памятником будет, построенный в боях социализм!»

Оба ответа – и Пушкина, и Маяковского – принимаются, но мне этого мало. Хочется более глубокого размышления…

Разобью вопрос о смысле жизни на два: есть «смысл Жизни» и «смысл мой жизни», то есть выделю смысл жизни как явления, как способа существования белковых тел, включая животных и человека, и как содержательный (небиологический) смысл конкретной жизни конкретного человека.

Жизнь как явление – это процесс возникновения белковых тел и их последующая эволюция, развитие в рамках того процесса, который мы воспринимаем как динамику Вселенной. Можно ли ставить вопрос о «смысле», то есть цели, назначении этого процесса, о его ожидаемых, предполагаемых результатах? Можно, конечно, никто не запрещает. Но надо при этом осознавать, что наука такой вопрос не ставит. Не ставит вполне осознанно, не отмахиваясь от него, как от ненужного, а оценив его как вопрос, на который не может быть дан научно обоснованный ответ. В рамках научной парадигмы (логики, метода) мы можем и должны задать иной вопрос: как возникла Вселенная, как она изменяется, что будет происходить дальше, есть ли конец у этого процесса и каков он? Аналогичные вопросы в рамках науки правомочны и в отношении жизни: как возникла, как эволюционирует? А вот вопрос – зачем все это происходит? – мы можем (хотим и должны) обсуждать в пространстве философии, в том числе и философии религиозной. В любой религии именно этот вопрос – один из самых главных, ответ на него – краеугольный камень всякого вероучения. В конечном счете религиозный «ответ» (ответа-то, на самом деле, нет) можно свести к следующему утверждению: Вселенная создана Богом, и Он только знает – зачем, какова цель и смысл Его действий. Есть и светский, «безбожный» вариант ответа, которым стремятся удовлетвориться философы и ученые: если Бога (Творца, Мирового разума и т. п.) не существует, следует признать, что и возникновение Вселенной (или множества Вселенных) есть процесс самопроизвольный, вызванный некими взаимодействиями разных форм материи, из которых нам известны частицы и поля; все последующая динамика Вселенной тоже обусловлена этими взаимодействиями; об исходе динамики Вселенной мы можем и должны строить предположения, предлагать и осмысливать различные модели, но для обоснованных прогнозов, тем более однозначно указанных исходов, у нас пока нет необходимых знаний.

Те же самые рассуждения применимы к Жизни как процессу возникновения живого из неживого и последующей эволюции от простейших до человека. Наука много знает о том, как это возникло и по каким законам эти процессы протекают. Наука знает также и то, как жизнь в своих высших формах закрепила механизмы собственного воспроизводства, адаптации и выживания. Это знание позволяет нам ответить на вопрос о смысле Жизни: он сводится к стремлению самовоспроизводиться. (Здесь, конечно, широкий спектр содержательных нюансов понятия «смысл» сужается почти до одной узкой полоски под названием «цель» или чуть более широкой – «стремление». «Почти», – но не до степени тождественности.) Эволюция выработала и закрепила в нас инстинкты поддержания и воспроизводства жизни: голода, размножения и пр. В этом отношении жизнь как способ существования белковых тел, и моя жизнь и моего кота или герани на подоконнике имеют одинаковый смысл (стремление): свое собственное продолжение; в виде белковых цепей, семян, котят или детей – это уже технические детали, не в них суть.

Герань не размышляет об этом, а просто цветет. Мы же размышляем, да еще с такой страстью, что довольно часто (почти непрерывно) убиваем друг друга в нескончаемых войнах, вызванных мировоззренческими несовпадениями. Способность к размышлению, фиксации и передаче знаний и опыта позволила почти беззащитным существам, каким были наши первопредки, выжить, размножиться, заселить всю планету. Она же позволила нам поставить вопрос о смысле жизни и отделить в этом вопросе сферу биологического от сферы духовного (См. Душа; Духовность.)

Размышляя о смысле жизни в сфере духовного, мы можем рассмотреть несколько уровней: личный, общественный и вселенский. Поскольку человек – существо общественное, представить себе абсолютного эгоиста, который смысл (цели и результаты) своей жизни видит вне всякой связи с окружающими людьми, можно только теоретически. Даже самый последовательный индивидуалист свой эгоизм помещает в пространство, населенное другими людьми, которые нужны хотя бы для осознания собственной индивидуальности, как различения «я» и «они». Большинство людей свои жизненные цели осознают в общественном пространстве, в тех ценностях и целях, которыми живет его общество – племя, народ, страна. И здесь смысл жизни часто становится примерно таким, каким его видел еще Аристотель: «Служить другим и делать добро». Сложнее обстоит дело с осознанием смысла жизни некоего сообщества: нации, государства. Здесь тоже возникает синтез биологического и духовного. Народ, нация стремится выжить и продлить свое существование именно как эта нация, этот народ – на генетическом, родоплеменном уровне. Но к этому добавляются и все прочие идентификаторы: язык, культура, артефакты, земля предков… На уровне государства, объединяющего несколько разных народов, смысл жизни (государства) перестает быть столь очевидным и зачастую с трудом поддается осмыслению. Особенно когда этого на должном уровне элита государства этого не осознает, не формулирует, а потому и не следует в своей стратегии выживания тем критериям, которые должны существовать для выживания как целостности. Совсем далек от осознания и практического применения вопрос о (духовном) смысле жизни человечества в целом. Человечество пока еще не является субъектом собственной целостности. Пока мы наблюдаем (и являемся соучастниками) процесс конкурентной борьбы с кажущимся неиссякаемым источником взаимной ненависти, стремления уничтожить друг друга. Возникающие время от времени ситуативные альянсы и контральянсы дают надежду, что какие-то объединительные силы существуют и когда-нибудь человечество осознает себя как целое и сможет сформулировать соответствующий небиологический смысл существования.

Несколько слов об индивидуальном смысле жизни. Очевидный – и правильный – указатель состоит в банальном напоминании о том, что «у каждого – своя жизнь». Здесь имеются в виду, прежде всего, конкретные обстоятельства: кто-то влюблен, кто-то – болен, кто-то прячется в подвале от бомбежки, кто-то гибнет от голода, кто-то ожирения… У всех возникают разные смыслы жизни, обусловленные обстоятельствами времени и места. Но есть и более устойчивые индивидуальные факторы: психотип личности. Существует много способов описания психологических типов (экстраверты, интроверты, индивидуалисты, коллективисты, эгоисты, альтруисты и т. д. и т. п.). У каждого из них смысл жизни будет или отчетливо индивидуальный, или хотя бы окрашенный особенностями психотипа.

Смысл жизни – очень обтрепанный вопрос… Уверен, не стоит слишком серьезно к нему относиться. Фрейд (человек не слишком авторитетный, но все-таки…) прямо говорил: «Если человек начинает интересоваться смыслом жизни или ее ценностью, это значит, что он болен». Быть может, это был просто маркетинговый ход Фрейда?..

Есть и другие высказывания – и серьезные, и шутливые. Всегда серьезный Достоевский сказал: «Надо любить жизнь больше, чем смысл жизни». Ну и еще два суждения.

Два важнейших дня в жизни – день, когда рождаемся, и день, когда узнаем зачем.

Возможно, весь смысл этой жизни сводится к тому, чтобы быть нужным хоть кому-то. Ведь если о тебе никто не думает, то, значит, тебя как бы и нет.

А неизвестный автор шутит: «Жизнь не так проста, как кажется. Она проще».

З

Увы, но «зависть» – это чувство, оказывающее чрезвычайно сильное влияние на всю нашу жизнь. Даже если вы сами независтливы, даже если вам персонально никто не завидует, все мы находимся в поле действия сил, вызванных чьей-то завистью.

В древние времена обычным делом было, когда вождь племени или феодал шел на соседа войной, позавидовав то ли его красивой жене, то ли породистой лошади или собаке, то ли рыбному клеву в его прудах… И гнал на войну своих соплеменников, и они гибли сами и убивали своих соседей, а порой и родственников.

Никуда не исчезла зависть как фактор и из современной политики. Быть может, несколько усложнились мотивации, изменились объекты зависти и способы ее удовлетворения, но, по существу, мало что изменилось.

Относится ли властолюбие к одному из проявлений зависти? Думаю, да.

Является ли алчность формой зависти? Не сомневаюсь.

А ведь именно властолюбие и алчность приводят в движение мировую политику и мировую экономику. Так что именно зависть – управительница мира. Во всяком случае, одна из управительниц.

В христианстве зависть поименована в перечне семи смертных грехов. Это, конечно, неплохо как констатация вреда, приносимого завистью. Но не приносит ощутимой пользы на протяжении многих столетий. Почти вся мировая цивилизация не просто охвачена завистью как распространенным явлением, а использует в том числе и зависть в качестве двигателя прогресса! Да-да, именно так! Только вместо зависти используют и упоминают ее производные, назвав их «экономическими мотивациями», «свободой конкуренции» и пр., но внутри них есть место и для самой обычной зависти.

Независтливый человек в современном обществе, как правило, не достигает успеха, он – по теперешним меркам – неудачник. Человек завистливый стремится к успеху и иногда его достигает. Обычно в таких случаях возникает более сложный состав чувств и эмоций: это зависть в союзе с тщеславием, с целеустремленностью. Есть и другие варианты союзов между личной завистью, алчностью и стремлением к богатству и обществом.

Зависть мешает нам жить и на самом простом – житейском, бытовом – уровне. И не просто мешает, но становится порой серьезной проблемой, которую как-то надо решать Большинство из нас пытается справиться с этим самостоятельно или путем обсуждения с самыми близкими людьми, что случается крайне редко: признаваться в зависти удается очень редко. Да и осознать ее как существующую, как причину дискомфорта – трудно. Люди верующие обращаются к священникам, и те стремятся помочь своими средствами. Кому-то это, возможно, и помогает. Все больше людей и у нас в стране обращаются к психотерапевтам. Тоже, говорят, иногда помогают. По идее, именно психологи и должны помогать, но найти такого – знающего и умеющего – непросто. Я вновь упомяну свою книгу «Искусство жить», в которой есть довольно большая глава «Зависть», в которой описываются механизм возникновения чувства зависти и методика работы с этим.

Если мы страдаем по поводу успеха и благополучия других людей, если мы к тому же желаем не только иметь то же самое, но и явно или подспудно считаем, что он этого не заслуживает, хотим, чтобы этого не было у объекта наших сравнений, досадуем: «Ну почему у него/нее все есть, а у меня нет» – это зависть. Зависть – это всегда результат сравнения. Но не холодного, «бухгалтерского» сравнения, а эмоционального. Не точного количественного «больше – меньше», а неопределенного – «лучше – хуже». «Лучше – хуже» может быть что угодно: внешность, машина, дом, судьба, жена, муж, работа и т. д. до бесконечности. Нет ничего, что не могло бы стать предметом сравнения.

Если вы всего лишь хотите иметь то же самое, но вовсе не желаете лишений другому, не страдаете от мысли «Ну почему у него это есть, а у меня нет» – это может быть и не зависть, а оценка чужих результатов и возможностей. Она вполне может стать побудительной причиной к стремлению достичь не менее того, чего достиг другой. Сравнение само по себе полезная вещь: без сравнения не будет роста, развития. Сравнивать и приходить к выводу о том, что «лучше» и что «хуже», необходимо, а вот после этого у нас есть два пути. Здоровый, нормальный и полезный путь – решать, нужно ли стремиться к тому, что показалось лучше вашего, возможно ли этого достигнуть в реальности и т. д. Это путь рациональной оценки, путь здравомыслия. Второй путь – путь вредный, болезненный. Это путь негативной эмоции, путь зависти. Зависть отличается от сравнения тем, что возникает отношение не только к объекту зависти – автомобилю, платью или внешности, – но и к субъекту, к человеку, у которого есть то, чего вам захотелось.

Зависть часто складывается из двух других эмоций: страха и обиды. Страх того, что вы оказались или окажетесь ниже на ступеньках социальной лестницы, чем объект вашей зависти. Страх быть неадекватно оцененным окружающими вас людьми. Обида от ощущения обманутых надежд и ожиданий. Разберите свою зависть «по косточкам», и это поможет вам от нее избавиться или, по крайней мере, смягчить или даже перекрасить: «черную» сделать «белой».

Проблемой, однако, является не только – порой и не столько! – зависть, которую мы испытываем. Проблемой и даже угрозой является зависть, которую испытывают по отношению к вам. Это может стать реальной опасностью, завистливые люди нередко идут на подлости, гадости и даже тяжкие преступления. Так что, во-первых, не стремитесь вызывать зависть в других. Это отвратительно само по себе и к тому же опасно. Современные социальные сети в Интернете стали просто заповедником для лиц, стремящихся вызвать зависть. Фотографии из зарубежных поездок, курортов, ресторанов и прочего – нормальная вроде бы вещь. Сам грешен: сообщаю о поездках и посещениях Большого театра на своей ленте в Фейсбуке. Оправдываю себя тем, что рассказываю об интересных событиях и местах… Но вот иное: сообщаю, что нахожусь в ВИП-зоне аэропорта такого-то и собираюсь лететь на Лазурный Берег. Увы мне! Следует признать: желание «рассказать» сильно разбавлено желанием выделиться, показать, какой я крутой… То есть вызвать зависть!

Если же вы заметили чью-то зависть по отношению к вам, которую вы вовсе не хотели вызвать, то я бы рекомендовал вести себя нейтрально и присматриваться: не переходит ли эта зависть в потенциальную агрессию. Не надо ее ни разжигать, ни усмирять. Всякие ваши попытки объяснить, что завидовать нечему или что у вас вовсе не так все хорошо или даже плохо, вызовут, скорее всего, обратный эффект. Лучше, думаю, не пытаться как-то справиться с чужой завистью. Своих негативных эмоций хватает.

Земля вращается, солнце встает, люди просыпаются и начинают свой новый день – по планете идет волна завтраков…

Первыми завтракают японцы: суп-мисо с тофу и водорослями, рис с рыбой и сырое яйцо, овощи…

Просыпается материковая Азия. У китайцев чаще всего на столе будут рис, лапша, кусочки курятины и знаменитый вареный рисовый хлеб – димсам, который бывает с начинкой и без начинки, с приправами и без приправ; китайцы будут также есть пирожки на пару – баоцзы, кашу – рисовую или пшенную, салатики и пить соевое молоко. Индийцы утром пьют масалу – чай со специями, едят рис, лепешки во фритюре, тушеные овощи. Арабы едят фалафель и хуммус, лепешки и оливки, запивая айраном или йогуртом…

На этом я остановлюсь, а остальная планета пусть спокойно завтракает, приятного всем аппетита и хорошего дня. А я – о себе.

Люблю завтракать. Я вообще люблю еду (см. Еда), и аппетит у меня отменный. И утром, и днем, и вечером – всегда. Но завтрак, пожалуй, стоит выделить в особую категорию. Потому что это не просто один из дневных приемов пищи, это не просто привычка или ритуал, это запуск всего дня во всех его аспектах. Завтрак задает тон и тонус на целый день, он его во многом предопределяет. Поэтому психологическая и эстетическая атмосфера завтрака важнее того, что именно вы на завтрак съедите.

Нам много и усердно морочат голову разными диетологическими рекомендациями. Начиная с древнейшей формулы «завтрак съешь сам, обед подели с другом, ужин отдай врагу», авторство которой приписывают и Суворову, и китайской мудрости, и Авиценне, и многим другим, на кого вдруг захотелось сослаться для убедительности, до бесконечного разнообразия рекомендаций на темы жиры-белки-углеводы-витамины-микроэлементы-калории…

Мой домашний завтрак давно устоялся и годами не надоедает: горячая свежесваренная овсяная каша на молоке, к ней подается сыр твердый и брынза. Иногда к этому может добавиться блинчик со сметаной и джемом, но это я и сам воспринимаю как обжорство и излишество. После еды пью чай с какими-нибудь сладостями: конфеты, зефир, пастила и т. п. Примерно через час – кофе. Разумеется, сваренный, зерновой. Сорта кофе, производители, виды обжарки – разные. С кофе – снова сладости: пирожное, меренги или что-то подобное.

Почувствовал, что вы уже подумали что-то про углеводы и их баланс со всеми прочими премудростями диетологии и готовы дать мне совет по сбалансированному питанию.

На этом обо мне хватит. Обратимся к «общечеловеческим ценностям». К ним относятся вполне определенные виды завтраков, упоминаемые в описаниях большинства отелей на свете: английский, американский и континентальный завтраки.

Итак, знаменитый English breakfast, английский завтрак, он же – полный (full) или традиционный завтрак. В его состав может входить все или существенная часть из следующего набора блюд: зерновые или крупяные каши, отварные яйца или бекон жареный с яйцом, жареная рыба, сосиски, приготовленные на гриле, жареные грибы, помидоры – тушеные или сырые, поджаренный хлеб, джем, мармелад и чай или кофе, распаренный чернослив, дыня, йогурт. Ну, так чтобы поджарый английский джентльмен или высохшая, как прошлогодняя вобла, английская леди сжирали все это в один присест в своем викторианском поместье – так не бывает. А вот в дорогих отелях все это может быть предложено, и дело постояльца – что из этого выбрать?

Существенно более скуден популярный «за океаном» американский завтрак: два яйца (жареные или вареные), нарезанный бекон или сосиски, нарезанный хлеб или тосты с джемом, желе или маслом, блинчики с кленовым сиропом, кукурузные или овсяные хлопья, кофе, чай, апельсиновый и грейпфрутовый соки.

Следующий по скудости – континентальный, или европейский, завтрак. Он включает в себя сыр, нарезку колбасы или иного вида мясных изделий, хлеб, круассаны, пирожные, булочки, фруктовые соки, чай, кофе, а также сливочное масло, джем и мед. Да, еще и дьявольское изобретение швейцарских немцев – мюсли: смесь злаков, семян и сухофруктов, которую можно залить молоком или даже просто кипятком.

Подчеркну еще раз: эти три вида завтраков – отнюдь не подлинные национальные традиции, это не более чем некий стандарт, распространившийся в отелях мира. Дальше всех от реальности отстоит «континентальный» завтрак. Хотя бы потому, что «на континенте», то есть в Европе, сосуществуют десятки самостоятельных пищевых культур и кулинарных традиций: французская, немецкая, итальянская, греческая и так далее.

В реальности большинство французов на завтрак выпивают чашечку кофе с круассаном или булочкой, похожим образом завтракают и итальянцы, хотя их кухня существенно отличается от французской. Немец-традиционалист завтракает более обстоятельно: кроме кофе и булочки (или бретцель – род бублика), будут присутствовать и масло, и джем, и ветчина и яйцо всмятку, и сосиска, у шведов будет что-нибудь рыбное, у испанцев – шоколадный крем, у турок – мед…

Ну, а теперь о явлении непознанном, таинственном, хотя его изучению и описанию посвящены многие тома: традиционный русский завтрак. Один из вариантов я описал как мой завтрак. Можно встретить немало других вариантов. Например:

«В России вообще не принято много есть утром. Обычный завтрак включает омлет, бутерброды, кукурузные хлопья или что-то в этом роде. Но, конечно, и здесь существуют традиционные русские блюда. Например, сырники. Сырники готовят из теста, содержащего большое количество творога, на сковороде. На стол их подают со сметаной и сахаром. Другими утренними блюдами являются блины, обильно смазанные маслом и сметаной. Подают и блинчики с начинкой. Существует множество разных начинок. Например, блинчики с творогом, мясом, повидлом, наконец, с икрой – самый роскошный вариант этого блюда. Русские вообще очень любят икру и часто подают ее на стол».

Описатели русских завтраков не забывают рассказать и о кашах, особо выделяя несуществующий за рубежом вид каши: гречневая. Ну и про то, что русские за завтраком пьют чай, тоже не забывают указать. Самые глубокие знатоки русской кухни упоминают кисели и квасы.

Все, в общем-то, верно, но реальная жизнь современного городского жителя в России сводит его утреннюю трапезу к той же самой малоинтересной процедуре приема пищи, что и в большинстве урбанизированных стран: овсянка, яйца, бутерброд, булочка, «что-нибудь сладенькое», чай-кофе. Рассказывая о своем завтраке иностранцам, иной русский позабавится упоминанием стакана водки, который он выпивает еще в постели, только проснувшись. В этой связи не грех привести цитату из воспоминаний академика А. Н. Крылова, имение семьи которого до революции было рядом с имением Сеченовых:

«Известно, что Иван Михайлович Сеченов по окончании курса Инженерного училища, прослужив недолго в саперах, вышел в отставку и поступил на медицинский факультет Московского университета. Здесь он сблизился и подружился с С. П. Боткиным. О чем была докторская диссертация Боткина, я не знаю, но диссертация Ивана Михайловича была на тему: "О влиянии алкоголя на температуру тела человека". Не знаю, служил ли ему его родной братец объектом наблюдений, но только через много лет, в конце 80-х годов, Иван Михайлович передавал такой рассказ С. П. Боткина:

– Вот, Иван Михайлович, был у меня сегодня интересный пациент, ваш земляк, записался заранее; принимаю, здоровается, садится в кресло и начинает сам повествовать:

– Надо вам сказать, профессор, что живу я давно почти безвыездно в деревне, чувствую себя пока здоровым и жизнь веду очень правильную, но все-таки, попав в Петербург, решил с вами посоветоваться. Скажем, летом встаю я в четыре часа и выпиваю стакан (чайный) водки; мне подают дрожки, я объезжаю поля. Приеду домой около 61/2 часов, выпью стакан водки и иду обходить усадьбу – скотный двор, конный двор и прочее. Вернусь домой часов в 8, выпью стакан водки, подзакушу и лягу отдохнуть. Встану часов в 11, выпью стакан водки, займусь до 12 со старостой, бурмистром. В 12 часов выпью стакан водки, пообедаю и после обеда прилягу отдохнуть. Встану в 3 часа, выпью стакан водки… и т. д.

– Позвольте вас спросить, давно ли вы ведете столь правильный образ жизни?

– Я вышел в отставку после взятия Варшавы (Паскевичем в 1831 г.) и поселился в имении, так вот с тех пор; а то, знаете, в полку, я в кавалерии служил, трудно было соблюдать правильный образ жизни, особенно тогда: только что кончили воевать с турками, как поляки забунтовали. Так, вот, профессор, скажите, какого мне режима придерживаться?

– Продолжайте вести ваш правильный образ жизни, он вам, видимо, на пользу"»…

Вот так…

Напоследок поделюсь своим представлением об идеальном завтраке.

Место: пятизвездочный пляжный отель где-нибудь в тропиках, например в Таиланде. Умопомрачительной красоты вид на море и на островок, «весь покрытый зеленью», в форме ёжика, а слева и справа залив окаймляют скалы… Легкий утренний бриз, пение тропических птиц, шуршание волн прибоя… А что в меню? А в меню десятки и десятки всего того, что было выше перечислено, и того, что не было упомянуто. Ну и, конечно, рядом со мной семья: жена и дети.

И такое было в моей жизни, причем не один раз! (см. также Счастье.)

(См. также Коммунизм, Социализм.) Менее всего меня интересуют те законы, которые определяют нормы поведения – всякие там Кодексы, Указы и прочее. Меня устраивает поверхностное знакомство с ними, и я принимаю формулу: незнание законов не освобождает от ответственности за их нарушение. Ответственность нести готов наравне с остальными невиновными.

Гораздо важнее и интереснее другие законы: законы природы и законы общественного развития. Первые изучает наука, физика – прежде всего. (См. Наука.) Вторые изучает философия, социология и, как мне кажется, еще все, кому не лень.

И в том, и в другом случае важно всякий раз обращать внимание на объективность законов или их частный характер, на ограничения, условия их применения. Границы и условия применимости – важная вещь, и в физике об этом никогда не забывают, а вот в т. н. общественных науках забывают или даже вообще не учитывают. Поэтому некоторые разделы общественных наук носят квазирелигиозный характер и даже принимают наименование «учений», а выявленные закономерности поднимают до уровня «объективных», ставя их в один ряд с законами природы.

Это печально, потому что вредно.

Особенно меня удручает упоминание о так называемых законах экономики… (См. Экономика.) Это не просто устойчивое понятие, это один из основных догматов, преподаваемых во всех университетах мира. Каждый знает про «закон возвышения потребностей», про «закон спроса и предложения», «закон конкуренции» и пр. Полагаю, что ни одного из них в действительности не существует, сколь бы ни был высок авторитет этой догматики, сколь бы титулованные персоны не утверждали обратное. То, что эти т. н. законы не являются объективными – то есть не зависящими от воли людей, – понимают, мне кажется, даже самые узколобые экономисты, хотя в современных учебниках продолжают писать обратное. Очевидную необъективность экономических законов пытаются сгладить оговорками о том, что они могут меняться в зависимости от исторической эпохи, от цивилизации, в которой они действуют, от культуры, религии, уровня развития и т. д. Любая из этих – справедливых! – оговорок делает очевидным, что законы эти не только не объективны, но и вовсе не законы и даже некими частными закономерностями в рамках особым образом сложившихся обстоятельств бывают редко.

Разумеется, связь между многими категориями («спрос», «предложение», «стоимость» и пр.) существует. И этой связью можно управлять, что и происходит всегда и везде. Очень много факторов влияет на экономическое поведение действующих лиц, и факторы эти «включаются» и «выключаются» людьми, имеющими такую возможность, а вовсе не некими объективными законами. «Свободная конкуренция» и «свободный рынок» существуют лишь в идеализированных моделях несуществующих обществ, сложенных из нереальных квазилюдей. Вместо конкуренции действуют запугивания, протекционизм, коррупция и т. п. – все то, что называют нечестной конкуренцией. Но ведь никакой другой создать нигде, никому, никогда не удавалось. И если нас интересуют не модельные явления, а реальная жизнь конкретной страны, то толку от этих «законов экономики» немного (хотя он и есть, если тщательно учитывать степень реалистичности моделей, способных указать лишь на наличие взаимосвязей, но не на их объективный характер). А вред от неверного представления о происходящем есть.

И еще об одних «объективных» законах. Немалым, но непродолжительным разочарованием для меня, не просто изучавшего исторический материализм и научный коммунизм, но и воспринявшего их как достаточно верный взгляд, общественное развитие, стало осознание того, что и «законы общественного развития» – краеугольный камень марксизма – не существуют. По меньшей мере они не «объективны».

Нет неизбежности в смене формаций. Капитализм может возникнуть внутри феодализма, если для этого возникнут причины (промышленное развитие и пр.). Но этого может и не произойти: одного фактора текущего времени недостаточно. Еще очевиднее отсутствие неизбежности в «закономерной» смене капитализма социализмом.

Можно сказать, что наблюдаются лишь частные, локальные причинно-следственные связи (типа промышленной революции и т. п.), приводящие в движение некие социальные процессы, силы. И – всё! Еще не факт, что эти силы приведут к ожидаемому (кем?) или неожиданному результату. Куча всяких условий и обстоятельств должна возникнуть, множество факторов включиться, чтобы произошло то, что происходило (в Англии возник капитализм, в России пала монархия и т. п.).

Главное мое разочарование (я, конечно, преувеличиваю меру своей наивности и эмоций) в этом смысле: коммунизм не неизбежен! Но не исчезают при этом надежда и утешение в том, что он может быть построен (во всяком случае, есть основания к этому стремиться), и это немало. Да, видимо, никакой объективной закономерности, тем более «закона» смены общественно-экономических формаций нет. Я не ищу ошибок в марксизме или в тех его догматизированных версиях, которые мне преподавали: так глубоко мои посягательства не распространяются. Я лишь пытаюсь что-то понять для самого себя, формулируя свои предположения и ощущения на уровне гипотез. И еще об одном – важном для меня – деле я думаю: о культуре мышления и словоупотребления. Мне не просто не нравится, когда называют законом то, что законом не является. Нравится – не нравится, дело, в конце концов, личное. Беда, когда судьбу миллионов людей, государства начинают ломать через колено, вгоняя жизнь в некие правила, ошибочно объявленные объективным законом, которому надо соответствовать, против которого идти бессмысленно и вредно, потому что он – объективный, как закон природы. А он на самом деле вовсе не объективный и не закон, а лишь ширма, за которой прячется чья-то алчность, властолюбие или одержимость. Именно эту трагедию мы пережили в 90-е годы (и продолжаем переживать): нас обманули, используя ссылки на «объективные законы развития», «общечеловеческие ценности» и возвращение в мировую цивилизацию. А на самом деле захватившие власть люди хотели страну ограбить и обогатиться. А наше возможное сопротивление нейтрализовали мантрами про «законы» развития…

(См. также Еда, Завтрак.) Из обихода это слово почти ушло. Мне кажется, что оно осталось преимущественно в литературе. Само явление в какой-то мере осталось: мы по-прежнему любим собираться за одним столом, что-то при этом есть и пить… Но интуитивно мы не называем поход в ресторан или в кафе застольем. И это верная подсказка интуиции.

Застолье – это домашняя трапеза, пир, званый обед или ужин. Для застолья нужны повод и достаточно обильная и разнообразная по составу и количеству еда и выпивка. Это не рядовые завтрак – обед – ужин. Застолье – это действо. Почти спектакль. Ну, путь не спектакль, а перфоманс… У традиционного застолья, несомненно, имелась и некая ритуальная составляющая, были свои правила и поведения и беседы. Когда вся семья, «весь род» собирался за столом, это было важным событием, на котором обсуждались важные вопросы, давались наставления и оценки. Незримо присутствовали и умершие члены рода, они были молчаливыми, но важными соучастниками, перед ними тоже как бы давался отчет, демонстрировались достижения, достаток и приверженность традициям, сохранению и приумножению рода.

Описывать застолье в виде некоего сценария я не стану: не справлюсь, наверное. Но некоторые элементы «правил» вспомню.

Застолье начинается (то есть гостей приглашают к столу), только когда «все соберутся». При этом возможно начинать и без некоторых опоздавших, но некие «главные», особо уважаемые гости должны присутствовать: без них начинать неприлично. Традиции аперитива в формате «фуршет», когда перед посадкой за стол или столы гости бродят по фойе с бокалами чего-то в руках, у нас прежде не было. Да в домашних условиях это и затруднительно: просто нет для этого места.

Рассадка имеет свои негласные правила: места рядом и вблизи к хозяевам дома или виновникам торжества считаются особо почетными. Их самовольно не занимают, ждут приглашения.

Тосты произносятся непременно, и начинать должен кто-то из старейшин. Среди тостов есть некий набор почти обязательных: за виновников торжества, за хозяев, за семью, близких родственников и непременно – но не в самом начале – за покойных (родителей или других близких), ежели таковые имеются.

Несколько первых тостов – пять, десять, а то и более – произносятся в благопристойной манере «под закуски», то есть до первой перемены блюд. Гости в этот период еще слушают тостующих и говорить друг с другом стараются потише. Первой переменой может быть подача супов, ухи, щей и прочего из числа первых блюд. Вторая перемена наступает, когда подают горячее или второе: мясо, птица, рыба с гарнирами. К этому времени выпитое спиртное и общий ход застолья позволяют всем расслабиться, выйти из-за стола «покурить», не слишком внимательно слушать общие тосты и, – главный признак этой стадии – возникают локальные тосты, в которых объединяются уже не все, а рядом сидящие или просто образовавшие свой кружок. Часто к этому времени – а это бывает часа через два после начала – возникает желание попеть песни. Здесь тоже есть период общего пения и формирования локальных посиделок. И еще один важный формат: танцы. Раньше без этого не обходились. Танцевали и под пианино, и под гармонь, но постепенно всех победил граммофон – проигрыватель – магнитофон… Танцы были не просто традиционным развлечением, но и важнейшим элементом знакомства и сближения юношей и девушек, мужчин и женщин. Именно парные танцы были в судьбе, можно сказать, почти всего населения тем событием, которое давало впоследствии жизнь следующему поколению.

Застолье – в том виде, в каком я его описал: домашнее, семейное – уходит из жизни. Это растворяющаяся во времени картина мира прошлых поколений. Теперешние посиделки в ресторане начисто лишены очень важного: ощущения дома, квартиры, находящихся в ней предметов быта, вещей хозяев, картинок на стенах, фотоальбомов, книг, старой посуды, мебели, запахов и атмосферы семейного гнезда, «расползания» гостей по комнатам и всего того богатства эмоций, воспоминаний и прочего, что несет в себе домашнее застолье.

Произнося слова «картина мира», мы внутренним взором окидываем «изображение», но ведь там – в мире – есть и звук. «Картина мира» – звуковая!

Мы, жители современных городов, все реже и реже слышим звуки природы. Ну, разве что в качестве звукового сопровождения видового фильма «про природу». «Натуральные» звуки непосредственно от источника: шелест листьев, морской прибой, пение птиц, шум дождя в лесу – окружают нас редко… А ведь они нам нужны, очень нужны. И не только для психологического комфорта, сеанса медитации, но и для более глубоких переживаний, для ощущения своего единства с природой. Мне это кажется очень важным – погружать себя в мир природных звуков. К сожалению, удается этого достичь очень редко.

Зато других звуков, – называемых нами «шум» – в избытке. Основной источник шума в городах – автомобили (см. Автомобиль). На основных городских магистралях Москвы (типа Садовое кольцо или радиальные трассы) уровни шума достигают 80–85 дБА. Этот шум накрывает жилые зоны вдоль трасс, действует более 18 часов в сутки. В результате шумовой дискомфорт от автомобильного шума испытывают более 50 % населения Москвы. Много или мало 80–85 дБА? Под трассами пролета самолетов на территории жилой застройки создается шум с эквивалентными уровнями 87–90 дБА. Шум от железной дороги достигает 75–78 дБА, так что автомобили ничуть не лучше и даже хуже. Потому что действуют не время от времени, а непрерывно, создавая давящий фон.

Кроме автомобильного шума, есть еще и шум от соседей. Он, пожалуй, пострашнее «шума городского», потому что вам лично известен его источник: сосед! Если он делает ремонт и долбит стену, это еще какое-то время терпеть можно. Но если это подросток, который врубил на полную мощность низкочастотный вуфер и слушает свой рэп, это невыносимо!

Шум мешает жить. Порой очень сильно мешает. Несмотря на это, мы не согласимся оглохнуть и погрузиться в мир вечной тишины. Умение слышать – дар бесценный! Речь – гигантское преимущество, которым мы обладаем, возвышаясь над всеми прочими собратьями из живого мира. Да. У них тоже есть и слух, зачастую намного лучше нашего, и система звуковых сигналов. Но наша человеческая речь, возможно, и есть самое выдающееся достижение человека.

Нельзя, говоря о звуках, ограничиться упоминанием только шумов. Или даже только речи. Потому что существует еще множество важнейших видов звука, производимых людьми: от производственно-технологических (звучат заводы, фабрики, теплоэлектроцентрали и прочее, без чего мы уже не можем обойтись, стучит клавиатура, на которой я набираю этот текст) до музыкальных.

А музыка – это вообще целый мир, о котором я наверняка что-нибудь возвышенное скажу в статье про музыку. (См. Музыка.)

Здесь скажу лишь об одном таинстве – таинстве «приготовления звука», которым владеют композиторы, ну и музыканты-исполнители. Особенно ярко и выразительно это происходит при оркестровке для симфонического оркестра. Мы и не замечаем, как в тот «итоговый» звук, который до нас долетает, вплетены скрипки и альты, виолончели и контрабасы, медные и деревянные духовые, ударные и все прочие инструменты, участвующие в этом «приготовлении» того звука, тех тембров, которых композитор хотел добиться, окрасить музыку и произвести внутри нас некое преображение…

Будучи немного занудой, упомяну, что мы слышим не все звуки (акустические колебания среды), а лишь те, что лежат в диапазоне примерно от 16 Гц до 20 кГц (при передаче звука по воздуху). Но это не значит, что звуки за пределами этого диапазона никак на нас не влияют. Влияют, и еще как. Инфразвуки – ниже частоты 16 Гц – могут быть очень опасными. Существует даже инфразвуковое оружие: при звуковом давлении свыше 180–190 Дб инфразвук убивает человека, хотя мы его и не слышим. Опасными могут быть и ультразвуки (звуки с частотой выше 20 кГц), если их звуковое давление превышает 90-100 Дб. С менее интенсивными ультразвуками все мы встречаемся при обычных медицинских УЗИ – ультразвуковых исследованиях.

Мир звуков велик и разнообразен. Я не коснулся многих направлений изучения и применения звуков. Но о двух из них хотя бы упомяну: архитектурная акустика и музыкальная акустика.

Архитектурная акустика – это наука, изучающая законы распространения звуковых волн в помещениях (закрытых, полуоткрытых, открытых), отражение и поглощение звука поверхностями, влияние отражённых волн на слышимость речи и музыки, методы управления структурой звукового поля, шумовыми характеристиками интерьеров и т. п. В последние годы все шире распространяются приемы и методы электронной акустики, корректирующей акустические параметры зала. Это позволяет улучшить акустические свойства зала, однако непревзойдёнными, выдающимися по своей акустике по-прежнему остаются залы, в которых использованы только архитектурные решения.

Музыкальная акустика изучает музыкальные звуки с точки зрения их восприятия слухом и воспроизведения музыкантами-исполнителями на различных инструментах. Анализируются высота, динамика, тембр музыкальных звуков, восприятие интервалов и пр. Изучаются особенности психофизиологического восприятия звуков нашим слуховым аппаратом.

М-да… Что уж важнее! А для людей моего психотипа, про которых недаром (за глаза) говорят, что они «любят лечиться», тема здоровья занимает место исключительное. Еще в ранней молодости я пошутил, развлекая своих братьев: «Единственная мысль, которая меня посещает, это мысль о моем здоровье».

Шутки-шутками, но ни у кого в семье нет и не было такой толстой медицинской карточки, как у меня. И никто столько раз в своей жизни не посещал врачей, не сдавал анализов, как я. И я вовсе не такой уж мнительный. И не такой уж больной.

Так что же, честный ответ действительно таков: люблю лечиться?

В советские времена я внимательно читал журнал «Здоровье», в постсоветские долгие годы выписывал и от корки до корки читал газетку «ЗОЖ» – «Здоровый образ жизни». На моей книжной полке стоят десятки книг о народной медицине, о методах оздоровления, самолечения. Имена Гущо, Николаева, Залманова, Мигулина, Горена, Амосова, Малахова, Неумывакина, Брэгга, Шелтона, Семеновой, Бутейко, Стрельниковой и многих других мне знакомы давно, и время от времени их книги мною перечитываются. Бег трусцой, йога, вегетарианство и сыроедение, дыхательные гимнастики и медитации, системы и методы очищения организма, макробиотика, аюрведа и система Ниши, натуропатия, раздельное питание… Короче, – все знаю, обо всем читал. Следующая правдивая фраза: и ничего не применяю на практике.

Ну, ладно, преувеличиваю. Кое-что все-таки применяю, пробую. Но ничего не делаю регулярно. А смысл любой системы здоровья – в регулярности. Иначе без толку.

Я болею, наверное, не чаще других – простудами и прочими ОРЗ. Из серьезного у меня был инфаркт. Спустя 14, кажется, лет мне установили стент. Есть и другие, возрастные, вообще говоря, болезни. Но я не о болезнях – это на букву «б» надо смотреть. Я тут о здоровье. Так вот, здоровье, как я считаю, это: работоспособность, настроение и позитивные мысли о будущем. Все три компонента у меня в превосходном качестве. Вкалываю каждый день по многу часов, настроение почти всегда хорошее, и ощущение наличия «светлых перспектив» и прямо-таки конкретных планов на будущее меня не покидает.

Ну а мое увлечение этими специфическими книжками и готовность регулярно ходить к врачам, сдавать анализы и прочее – это, как мне кажется, вполне рациональная тактика, стремление «заметить вовремя», «не проморгать». И, видимо, желание сохранить работоспособность и настроение на максимально продолжительный срок. Потому что живется мне хорошо, интересно – так почему бы и не продлить удовольствие?

Земля – многозначное слово.

Земля – это наша планета.

Земля – это почва, то есть источник плодородия, то, что обеспечивает растениям жизнь. Да и людям тоже: «мать сыра земля», «из земли вышли, в землю и уйдем».

Земля – это Родина, «Фатерланд» – «Земля Отцов».

Земля – это суша, берег, материк.

Земля – это важнейшая политическая и экономическая категория.

У древних, дохристианских русских земля входила в состав четырех элементов мироздания: земля, вода, воздух и огонь. В восточных культурах земля – одна из пяти стихий, из которых состоит «все», и взаимодействие которых тоже определяет «всё»: земля, вода, огонь, металл, дерево. И первое, и второе утверждение (и множество им подобных) с научной точки зрения полная чушь. Из чего состоит окружающий нас мир, известно достаточно хорошо. Но для разговора, то есть праздного времяпрепровождения (приятность и даже необходимость которого я не отрицаю), сойдут и разного рода гороскопы, гадания, представления о стихиях, дошах, энергиях и прочей забавной белиберде.

Земля – это почва. Наша жизнь – всего человечества на протяжении всей его истории – зависит от почвы, от ее плодородия, от растущих на ней растений и живущих на ней животных, от флоры и фауны. Представление о почве как о сложном природном образовании, обладающем свойствами как живого, так и неживого ввел в науку Василий Васильевич Докучаев. Это был очень важный научный прорыв: до него почва считалась неживой, объектом геологии. Исследование сложных процессов внутреннего обмена, строения почвы, ее состава и всего прочего составляет предмет науки почвоведения. Мой отец был почвоведом-агрохимиком, и на полках нашей домашней библиотеки стояли книги Докучаева, Прянишникова, Костычева, Глинки, в почтовый ящик ежемесячно поступал журнал «Почвоведение», и вообще это слово с самого раннего детства вошло в мой лексикон. А с ним и сопутствующие слова: гумус, чернозем, глинозем, супесь, суглинок, солонцы и солончаки… Я знал такие словосочетания, как «кислотность почв», «физика почв», «химия почв»… Ну и, конечно, про такие важные факторы, как содержание азота, фосфора и калия… Моя жизнь могла сложиться иначе, если бы я пошел по стопам отца: увлекся бы биологией, а не физикой, поступил бы на биологический факультет, а не на физический… Но физика была в моде и сложилось все иначе. А потом все и вовсе круто изменилось: рухнуло государство, и жизнь пришлось начинать заново, обретать новые профессии.

Слово «почва» тоже многосмысленнно. Есть смыслы, связанные с понятиями плодородия земли, а есть и смыслы, связанные с социальной значимостью, с категориями «кровь и почва». Близкий к последнему «куст смыслов» таится в словосочетании «писатели-почвенники», «почвенная» литература. Теперь у меня слово «почва» в качестве первой ассоциации вызывает не почву, а оппозицию «кровь и почва», играющую важную роль в политике, в антропологии, в этнологии. Об этих и смежных вопросах я поразмышлял в соответствующих главках этой книги. См. Евреи, Кровь, Народ, Немец, Родина, Русский.

«Знаки и символы правят миром, а не слово и закон». Чаще всего это высказывание приписывают Конфуцию. Есть, однако, и возражения: некоторые китаисты пишут, что так и не смогли этой фразы отыскать в каких-либо источниках на китайском языке.

Пусть ищут… А я пока поразмышляю над смыслом самой фразы, кто бы ее ни произнес первым. Смысл вроде бы очевиден. Во всяком случае, в пространстве общественно-политическом: если на башнях Кремля красные звезды – одно дело, если двуглавые орлы – совсем другое… Если где-то изображена свастика – ясное дело: фашист, а если пятиконечная звезда «вверх ногами» – сатанист, а если звезда шестиконечная – сионист…

Политики действительно активно пользуются знаками и символами: флаги, гербы, определенные национальные цвета – все это существует, применяется и работает. Но я бы не стал утверждать всерьез, что знаки и символы правят. Они обозначают, визуализируют многое из того, что связано с политической властью, но не правят, не обладают ни властью, ни волей, ни целеполаганием. Так что высказывание (то ли Конфуция, то ли не Конфуция) следует воспринимать не буквально, а как метафору. Возможно, и удачную, но – метафору.

Когда какой-либо знак – графический, цветовой и пр. – становится символом (то есть наполняется конкретным содержанием, получает некое «духовное» измерение), то он может использоваться вместо словесного изложения этого содержания. Это удобно и эффективно: мы в большинстве своем – «визуалы», то есть картинку воспринимаем легко, быстро и эмоционально. Последнее очень важно: высокая эмоциональность восприятия символа. Текст еще надо прочитать, осмыслить (рационально), понять – и лишь потом, быть может, возникнет некая эмоция. В этом смысле, символы действительно могут управлять: шарфики футбольных фанатов сбивают их в стаю, готовую подчинится общему инстинкту и начать бить морды другим «шарфикам».

От высокого я уже двинулся к… Нет, не так чтобы к низкому, но всё же… Я об обозначениях на дверях туалетов. Когда-то, во времена моего детства-юности, все было просто и понятно: буквы «М» и «Ж». Мужской и женский туалеты. Потом пошла всякая бредятина и пошлятина: то треугольники острием вверх или вниз, то писающий мальчик и хотящая пописать девочка, то зверюшки какие-то… Я это воспринимаю как дебилизацию народа. В младших ясельных группах персональные шкафчики для деток двух-трех лет обозначают картинкой: вишенка, ромашка, зайчик и т. д. Потом, по мере развития и обретения навыков чтения, пишут «Петя Иванов» или «Маша Петрова»… В общем, что-то глупое и гадкое в этом – в обозначениях на дверях туалетов – точно есть. Я не ворчу по-стариковски, я выражаю озабоченность.

Я не испытаю чувства собственной ущербности, если в эссе на тему «знак и символ» останусь на уровне разбора табличек на дверях туалетов. Но современный интеллектуально развитый читатель с самого начала ждет, когда же я выйду на уровень проблематики, заданный Мишелем Фуко и Умберто Эко, Мирчей Элиаде и Фердинандом де Соссюром, Хорхе Луисом Борхесом и Жюлем Делёзом, Юрием Лотманом и Клодом Леви-Строссом… Размышления о знаках, символах и их связи с реальностью приводят философов в увлекательный мир, в котором практически всё – даже, собственно, язык, не говоря уж о мифах, религиях и пр., – есть лишь более или менее отвлеченные символы действительности… Сказав это, я приблизился к большой науке – семиотике. В ее предметную область как раз и входит проблематика знака и символа, значения и смысла. Не буду пытаться дать какое-нибудь краткое описание этой науки. Полагаю, что я недостаточно хорошо в этом разбираюсь. Заинтересованный читатель самостоятельно погрузится в эти непростые, но увлекательные размышления о знаках и знаковых системах. Для моей книги достаточно будет указать на то, что любой знак – слово или графический символ – предполагает, что какие-то люди договорились приписывать ему какое-то значение. То есть за знаком, его восприятием всегда стоит какая-то договоренность. У каждого знака имеется сложная структура. Он несет в себе как имя, так и стоящие за ним смыслы (см. Значение и смысл). Эта книга являет собой многослойную знаковую систему, структурно собранную из слов и ассоциативно связанных с ними смыслов. Картины мира, о которых я здесь говорю, и моя картина мира, которую я частично здесь раскрываю, также являются знаковыми системами. (См. Картина мира.) Процесс нанизывания мною ассоциативных образов есть процесс интерпретации знака (слова), порождения значения. Этому процессу придумано название: семиозиз. Семиозис и делает знак знаком: знаком может быть то, что так или иначе интерпретировано. На этом я должен остановиться. Поскольку началось превращение свободного творческого полета, праздника ничем не сдержанной фантазии – именно так книга и пишется – в научное или наукообразное описание. А это может убить во мне художника. А я этого не хочу. Я хочу быть не скучным ментором, а веселым собеседником. Так что вернитесь лучше к размышлениям о табличках на дверях туалетов…

См. также Неизвестное. Существует большой раздел философии, изучающей, что такое знание. Это направление называется по-разному: теория познания, гносеология, эпистемология. Различия между ними есть, но для целей этого эссе они малосущественны. На уровне общей культуры, не углубляясь в тонкости, можно эти понятия использовать как синонимы. Есть и научное направление – когнитивистика (от лат. cognitio «познание») – междисциплинарное научное направление, исследующее процесс познания с разных сторон. Разумеется, в научной литературе даны определения того, что есть познание и что есть знание:

– познание – совокупность процессов, процедур и методов приобретения знаний о явлениях и закономерностях объективного мира;

– знание – результат процесса познавательной деятельности.

Все кажется логичным, простым и понятным. Но возникают ситуации, когда мне не все понятно и хочется кое-что уточнить.

У познания имеются различные формы: научное, художественное, философское, мифологическое (см. также Мировоззрение). Когда я размышляю о том, что является результатом процесса художественного познания, я не готов назвать это знанием: не знания я обретаю, слушая, например, музыку. Обретаю я эмоции, чувства, некие образы, порожденные моим сознанием. То же самое справедливо и при актах мифологического, религиозного познания. То есть хотел бы уточнить: знание конечно, результат познавательной деятельности, но всегда результатом познавательной деятельности является знание. Этот нюанс очень важен при обсуждении религиозной веры и религиозного «знания». Я нередко встречаюсь с утверждения типа: «вера – это уверенное, т. е. надежное, достоверное знание о чем-то» или «вера – это знание, это познанное».

Не могу с этим согласиться. Вера – это комплекс эмоций, ощущений, образов. Вероучение, на основе которого складываются и функционируют церкви, это набор неких утверждений, сведений, суждений, предписаний и пр. – вот это уже может быть сведениями и знанием.

Важно прояснить отличия сведений, информации от знаний. Знания – это те сведения (информация), которые позволяют человеку (группе людей) «принимать решения, определяющие эффективные действия этих или иных лиц».

И еще хочу добавить. Знание противоположно незнанию: незнание не есть результат познания. А вот оппозиция «знание – вера» иная: и то и другое – результаты познания, но качественно разные.

Разумеется, возможно (и оно встречается) расширительное толкование «знания», в которое включают вообще все, что я знаю, чувствую, воспринимаю, представляю и т. п. Такого толкования следует избегать, поскольку оно лишь вносит путаницу.

В действительности каждый из нас оперирует некой иллюзией о собственном уровне знаний, причем – чаще всего – иллюзией комплиментарной по отношению к самому себе. Мы переоцениваем уровень собственных познаний, и это не мое предположение, а результат многочисленных исследований. Этим занят упомянутый раздел науки – когнитивистика, то есть наука о знании. В ней разработаны методы оценки и сравнения подлинных, настоящих знаний и нашего ощущения, оценки этих знаний. Методик много, вот пример одной из них.

Задают вопрос: оцените (скажем, по шкале от 1 до 10 баллов) ваш уровень знаний о том, как работает застежка-молния. После того как человек выставил оценку своим знаниям, его просят описать поподробнее, как конкретно в деталях работает застежка-молния. Большинство людей с этим заданием справляются не просто неудовлетворительно, а настолько неудовлетворительно, что сами охотно изменяют ранее выставленную себе оценку, снижают ее. Какой вывод из этого? Вывод можно сформулировать, используя известное высказывание Стивена Хокинга: «Главный враг знания – не невежество, а иллюзия знания».

Желающим погрузиться в эту проблематику могу порекомендовать весьма живо написанную книгу «Иллюзия знания», написанную Стивеном Сломаном и Филипом Фернбахом, вышедшую в русском переводе в 2017 году.

Рассуждения об отличиях «смысла» и «значения» привели к возникновению нескольких научных, философских направлений. Каждое из них развилось до уровня довольно высокой степени сложности, и понять все тонкости бывает непросто. Спасает то, что большинству людей эти тонкости и не нужны. Но общее представление об этом иметь не просто полезно, но, пожалуй, необходимо. Особенно в контексте главных тем этой книги: картина мира, мировоззрение, смысл жизни…

Упрощенно, но понятно: значение слов – это то, что о каждом слове написано в толковых словарях. Слово является как бы представителем, знаком предмета, явления, действия и т. п. Значение – это то знание, те признаки предмета, которые всеми понимаются или должны пониматься примерно одинаково. Смысл же непременно наполняет слово индивидуальными аспектами, субъективным восприятием и ассоциациями. Все эта книга – иллюстрация, собрание примеров взаимосвязи значений и смыслов слов. Например, в главе «Абрикос» я привожу значение слова: плод дерева, латинское название Malus armeniaca и т. д. Но наполняю это слово многими смыслами, которые возникли и существуют в моем сознании, в моей голове. В этот большой смысловой образ вовлечены разнообразные ассоциации, рожденные увиденным, услышанным, прочитанным и пережитым.

То же самое – ассоциативное раскрытие смыслов слов – относится ко всем остальным словам книги. Поэтому и словарь назван мной ассоциативным. Это словарь не значений, а смыслов. Причем моих смыслов. Знакомя читателя с моими смыслами, я пробуждаю в нем работу своего генератора смыслов, возбуждаю в его воображении и памяти волну, цепочку его собственных ассоциаций. Я оживляю, вдохновляю, взываю к жизни его собственную картину мира, что делает жизнь яркой и о-смысленной.

Существует и обратное движение: от смысла – к слову. Этим постоянно заняты писатели, журналисты, ученые, политики. Они ищут подходящие слова для выражения мысли, для описания предмета или явления. Потому их и называют мастерами слова.

Есть обыденный, каждодневный процесс использования слов как результат опознания предмета или явления. Ярко он описан в знаменитом «утином тесте»: «Когда я вижу птицу, которая ходит, как утка, плавает, как утка, и крякает, как утка, я называю эту птицу уткой». На этот тест ссылаются, когда хотят без лишних рассуждений объявить что-либо очевидным. Появилась у теста и негативная коннотация, поскольку им активно пользовался сенатор Маккарти, организатор репрессий против коммунистов в период с 1940 по 1957 год в США. Благодаря ему нелишенная ироничности фраза, которую впервые употребил американский поэт Джеймс Уиткомб Райли (1849–1916), призванная дать образ простой мысли о том, что сущность какого-либо явления можно идентифицировать по типичным внешним признакам, превратилась в политический жупел.

Необходимо сделать ремарку о здравом смысле. Я бы описал это так. Здравый смысл – это наша способность оценивать явления и принимать решения, исходя из накопленного нами опыта и доступного уровня логического мышления, анализа причинно-следственных связей. Чувство здравого смысла помогает (не всегда, конечно) отсекать какие-то идеи, варианты поведения и оценки, предложенные нам извне. Причем это не знание, а именно чувство – интуитивная эмоциональная оценка чего-либо как верного, справедливого и пр.

То, что связь между значением и смыслом неоднозначная и дает возможность вести «смысловые войны», формировать и использовать оружие «мягкой силы». Любое социально-политическое конструирование – это всегда смысловое конструирование, любая идеология – это работа со смыслами, создание влиятельных композиций «понятие – смысл», «значение – смысл». Так что всем, кто заинтересовался собственным мировоззрением и картиной мира, важно понимать, что он живет в пространстве борьбы смыслов, подмены понятий, игры знаков и символов.

В картинах мира большинства людей слово «золото» вызывает ассоциации с ювелирными украшениями, драгоценностями и с деньгами, стоимостями, выраженными через золото.

С точки зрения физики или химии золото – всего лишь один из химических элементов. Его свойства не более и не менее уникальны, нежели свойства всех остальных элементов: каждый из них уникален. Слово происходит от названия цвета золота в его природном состоянии: жёлтое, зеленоватое. Из-за того, что золото не окисляется и почти не взаимодействует с кислотами и щелочами, его относят к группе т. н. благородных металлов. Это же свойство обеспечивает высокую сохранность золота в неизменном виде в самых обычных, в том числе природных, условиях. Высокая пластичность и красота золота сделали его одним из самых любимых материалов для изготовления украшений. Вкупе со стойкостью эти качества превратили золото и изделия из него в средство накопления, а потом и в меру ценности/стоимости.

За всю историю человечеством добыто около 161 тысячи тонн золота. Из любопытства я посчитал объем всего золота: это куб со стороной всего-навсего в 60 м… То есть все золото, добытое за историю, уместится на любом стадионе, а в современном городе такой кубик будет стоять, ничем не выделяясь среди прочих высотных зданий.

В справочной литературе указывают следующие данные (оценка на 2003 год) по распределению запасов золота:

– государственные ЦБ и международные финансовые организации – около 30 тыс. тонн;

– в ювелирных изделиях – 79 тыс. тонн;

– изделия электронной промышленности и стоматологии – 17 тыс. тонн;

– инвестиционные накопления – 24 тыс. тонн.

Лидерами по ежегодной добыче золота (данные на 2017 год) в порядке убывания являются: Китай, Россия, Австралия, США. По размерам золотых резервов страны распределились иначе (МВФ, сентябрь 2018): США, Германия, Международный валютный фонд, Италия, Франция, Россия, Китай.

Золото в чистом виде в ювелирных изделиях не используется: оно мягкое и плохо полируется. Ювелирное золото всегда состоит из смеси золота с какими-то примесями: медь, серебро и др. Существует несколько систем обозначения чистоты золота (т. н. проб). Британская – в каратах – означает следующее: 1 британский карат равен 1/24 массы чистого вещества в общей массе сплава. Это означает, что 24-каратное золото (24K) является чистым, без каких-либо примесей, а, скажем, 18-каратное золото (18K) означает содержание в сплаве 18 частей золота и 6 частей примесей. В России общепринятыми считаются пять проб золотых ювелирных сплавов:

– 375 проба. Основные компоненты – серебро и медь, золота – 38 %.

– 500 проба. Основные компоненты – серебро и медь, золота – 50,5 %.

– 585 проба. Основные компоненты – серебро, медь, палладий, никель, золота – 58,5 %.

– 750 проба. Основные компоненты – серебро, платина, медь, палладий, никель, золота – 75,5 %. Соответствует 18-каратному золоту.

– 958 проба. Содержит до 96,3 % чистого золота.

– 999 проба. Чистое золото.

В силу своей высокой и устойчивой ценности не только золото как таковое, но и само слово – метафора, эпитет – несут в себе позитивную коннотацию: «золотой человек», «золотые годы», «молчание – золото» и т. д.

И

Я не игрок, если иметь в виду спортивные и азартные игры. В моей жизни эти игры занимали очень скромное и малозначительное место. Детские игры – другое дело. Я, как и все дети, любил играть и сам с собой, со своими игрушками, в выдуманном мною мире, и с другими детьми, и со взрослыми. Настольные игры меня тоже привлекали, но лишь как способ общаться с родителями и братьями. Выиграть, конечно, хотелось, но победа в игре не была чем-то очень важным, процесс был привлекательнее результата. Может быть, поэтому я ни в какие игры так и не научился играть хорошо. Средне играл в карты: чаще проигрывал, чем выигрывал. В шахматы играл совсем уж слабо, а игру в шашки и вовсе, можно сказать, не освоил.

Спортивные игры мне давались тоже не слишком успешно: ни в футболе, ни в баскетболе я не представлял никакой ценности как игрок. О хоккее и речи быть не могло: для этого я слишком плохо катался на коньках. Плоховат был в настольном теннисе, а в большой и вовсе не играл… Короче, зачем перечислять: ну не игрок я – и точка!

Мне не были интересны комбинаторные размышления и рассуждения, а именно они составляют основу многих игр. Да и не только игр, но порой и жизненной стратегии: как лучше, как выгоднее поступить, так или эдак? Я не то чтобы был слаб интеллектуально, мне просто неинтересно было об этом размышлять. Мои мотивации были какими-то иными, не вполне рациональными, что ли. В общем, как бы то ни было, а игры прошли мимо меня, точнее, я мимо них. В том числе, разумеется, и современные компьютерные игры, однако, штука очень серьезная. Потребность в игре имеется даже у животных, что хорошо известно всякому. Дети хотят играть на уровне инстинкта, их не надо побуждать к игре, они легко придумывают воображаемые миры, населяют их своими героями, игрушками, сочиняют сюжеты, проигрывают всевозможные ситуации, имитируют конфликты… Игра есть важнейшая ненавязчивая форма обучения многим навыкам. Игры бывают спортивные, азартные, познавательные, создаются целенаправленные игры призванные решить реальные проблемы, так называемые деловые игры или игры с целью подготовки к возможным ситуациям – скажем, военные игры.

Игра как форма взаимодействия людей, подчиненная своим правилам, целям и мотивациям, является предметом глубоких, многолетних научных исследований. Развилось целое научное направление в математике – теория игр. Это система методов по выработке оптимальной стратегии достижения результата в конкурентных условиях. Результаты математической теории игр применяются в экономике, биологии, социологии, политологии, причем сфера их применения постоянно расширяется.

Мы сами можем ни во что не играть, совершенно не интересоваться игровой тематикой в каких-либо ее формах и сферах, но при этом нам никогда не избежать участия в игре. Потому что многие аспекты жизни носят определенно игровой характер. Можно перефразировать известную конструкцию и сказать так: можете не интересоваться игрой, но игра непременно будет интересоваться вами. Мы все – объекты экономических, политических и всяких иных социальных процессов. Нами играют независимо от того, понимаем мы это или нет.

Рассматривая мировую политику или экономику как игру, я не придаю этому суровому, беспощадному процессу признаки просто забавы, я лишь подчеркиваю, что в этих сферах действуют определенные правила и стратегии, присущие играм. Ведь игры могут быть не только невинно-детскими или агрессивно-азартными, они могут быть и беспредельно жестокими. Реальные войны, в которых люди убивают людей, следуют игровым законам, таковы же и экономические войны, в которых люди ограбляют людей.

В этих «больших играх» каждый из нас не игрок, а объект игры мы – фишки, пешки, мячики… Политологи любят этот игровой образ. «Великая шахматная доска» – так говорят и пишут о пространстве мировой политики, используя название книги Збигнева Бжезинского. Противостоять в одиночку глобальным процессам невозможно, а приспособиться к ним и выработать оптимальную линию личного поведения – можно.

После того как я открестился от всех игр и низвел себя до уровня человека, ни во что не умеющего играть, скажу прямо противоположное: я очень хороший игрок. Игрок «в жизнь». В собственную жизнь. Игра в жизнь – это такой процесс, в котором правил то нет совсем, то они появляются, но этого можно и не заметить; это процесс, цель и смысл которого ускользают, расплываются, как только попытаешься их увидеть.

Но в чем состоит выигрыш, как отличить победу от проигрыша? Не может же быть игры без цели, без критериев, позволяющих отличить поражение от победы?

Хм… Таких игр действительно не может быть там и тогда, где и когда игры придумываются людьми именно для того, чтобы бороться за победу, статус которой заранее определен. Но жизнь не придумана, и в ней нет на-перед заданных ситуаций проигрыша и выигрыша. «Никогда не знаешь, где найдешь, где потеряешь». Смысл жизни или цель жизни (см. Смысл жизни) трудно определить, это величина переменчивая… Вероятно, лишь у людей одержимых (то есть психически находящихся вне нормы) может быть одна цель, к которой стремятся всю жизнь, а достигнув, готовы и умереть. Жизнь – процесс, в котором каждая точка на траектории, каждое мгновение есть точка ветвления, в которой имеется множество вариантов дальнейшего шага. Некие локальные, промежуточные цели возникают, достигаются или не достигаются, вслед за ними или даже одновременно сосуществуют и осознаются и разные другие цели… Я утверждаю, что жизнь – игровое пространство, в котором и мы ведем себя как «игроки с жизнью», и все остальные – тоже. Мы всегда являемся также и объектами – пешками, фигурами, элементами – в чьей-то игре. Тамерлан, Наполеон или Гитлер играли жизнями целых народов… Народы и отдельные граждане, вовлеченные в эти глобальные игры оставались в пространстве собственных игр, хотя бы и ограниченных реальными возможностями и побуждениями простого человека.

Мне скажут: если относиться к своей жизни, к совершаемым поступкам как к игре, можно превратиться в безответственного, праздного человека, которому ничего нельзя доверять и который прожигает свою жизнь напрасно. Да, соглашусь. Такое возможно. Но можно и не впадать в крайности. Можно оставаться и целеустремленным, и результативным, сохраняя при этом свой внутренний взгляд на все происходящее как на элементы игры. Зачем? А чтобы веселее было. Чтобы не впадать в одержимость целью, не создавать разрушительных (и для себя, и для других) привязанностей. В общем, без фанатизма. И еще: такой взгляд делает жизнь интереснее, разноцветнее, сложнее. И когда эта красота и сложность раскрывается, возрастают и комфорт, и безопасность. Совершенствуется и способность достигать-таки целей, причем оптимальным путем.

И еще: важное и серьезное. Мы живем в пространстве мифов. Все наши представления о должном, о справедливости, об успехе, о добре и зле, о правах и обязанностях и о многом другом почерпнуты из какого-то мифа, в котором каждый из нас оказался воспитан и который принял в качестве некой объективной реальности, типа: мир так устроен. И человечество в целом, и отдельные народы на протяжении истории многократно меняли этим мифы, называя их то религий, то политическим устройством, то парадигмой развития. Все эти феодализмы и капитализмы, древние царства и племена, общество модерна и постмодерна, социализм и диктатура, демократия и абсолютизм – все описания того, как устроено общество, как оно должно и хочет быть устроено, – мифы. Мифы в том смысле, что они не являются некой объективной реальностью, как законы движения планет или распространения электромагнитных волн, они не открыты и познаны, а придуманы людьми. Это плод человеческого воображения и некоего сговора: считать царя царем, убийство и кражу – грехом и т. д. «Мы рождены, чтоб сказку сделать былью» – это именно об этом, о воплощении некой социальной идеи, мифа в реальной жизни. Наша жизнь протекает в пространстве, в котором придуманы и правила поведения, и признаки добра и зла, цели и смыслы. Поэтому наши действия – почти все, кроме, быть может, некоторых, продиктованных физиологией организма, – являются игровой стратегией, в которой определены цели и задачи, расставлены препятствия и ловушки. Это игра в которой принимают участие все сразу. Порой мы боремся за достижение одних и тех же целей, порой мы боремся друг с другом, а иногда объединяемся. Правила этой игры не прописаны в исчерпывающем виде, наподобие футбольных, но в какой-то мере и они расписаны в письменном виде: законы, кодексы, уставы, инструкции… Пространство игры не ограничено, подобно шахматной доске, и действия людей не подчинены строгим правилам, но тем не менее – это игра. И наши стратегии – игровые, хотя мы этого чаще всего и не осознаем. И даже сердито протестуем, говоря, что мы тут не играем, а занимаемся серьезным делом…

Кстати сказать, противопоставление игры и серьезности – ложное. Противопоставление смеха и серьезности (Бахтин, Лосев, Аверинцев, Кожинов, Кургинян…) – не ложное. Но в этом противопоставлении можно увидеть самые разные вещи, как в пятнах теста Роршаха. Кто-то увидит «унижение» христианства смеховой культурой, кто-то – разрушение государства СССР («серьезность») через осмеяние, вышучивание и, в конце концов, превращение форм. Но можно и играть, причем не «за белых» или «за черных», а «белыми» и черными», оставаясь игроком, а не пешкой, не фигурой, не шахматной доской и не часами…

Греки, придумавшие это слово, произносят его как «идэа». У современных греков есть устойчивое словосочетание и соответствующий политический конструкт: «Мегалэ идэа» – «Великая идея». Это проект воссоздания Великой Греции, будораживший умы греческого политикума в конце XIX – начале XX века. Немало жизней унесла неудачная попытка реализации этого проекта в столкновении с Османской империей периода ее угасания, перешедшая в столкновение с Турцией Ататюрка, ставшее поводом (во многом и причиной) кошмарной резни греков и армян…

Это мне вспомнилось, видимо, для того, чтобы сразу поднять слово «идея» на уровень высочайшей ответственности за судьбы человечества. Достаточно произнести словосочетание «идея расового превосходства», чтобы перед глазами встали картины работорговли и фашизма…

Считаю, однако, важным кое-что в употреблении слова «идея» уточнить и разграничить. Те примеры, с которых я начал, – не идеи как таковые, а политические доктрины, идеологии (которые, конечно, базируются на неких идеях, но сами по себе идеями в своем первозданном смысле не являются).

Мне недавно довелось участвовать в обсуждении высказывания одного крупного политического деятеля (президента России В. В. Путина) о том, что «либеральная идея себя изжила». «Изжила» – это, строго говоря, не «умерла». Но обсуждалась возможность смерти идей как таковых, поскольку разговор был на семинаре скорее философском, нежели политическом. Я тоже высказался по этому поводу. Свои рассуждения приведу в конце, а сперва вспомню кое-что из истории философии (имея в виду не соответствующий университетский курс – я его не изучал, – а то, что с той или иной степенью хаотичности имеется в моей памяти, в моем интеллектуальном багаже, складывавшемся несколько бессистемно).

Говоря об истории понятия «идея», вспоминают имена Демокрита, Платона, Аристотеля, потом – Декарта, Локка, Юма, далее – Канта и Гегеля… В нашей стране – в советский период – завершением разговора о том, что такое идея, были цитаты из Маркса-Энгельса и Ленина. Думаю, что подобная линия и «опорные имена» и сегодня могут лежать в основе лекции об истории понятия «идея». Боюсь, однако, что нынче это в отечественных вузах излагают не так: о классиках марксизма могут и не вспомнить, а могут и так помянуть, что лучше бы не вспоминали. Опасаюсь, что сегодня массовый характер (если не диктат) носит односторонняя, религиозная или квазирелигиозная трактовка. Мы же видим, как из вполне научного – квалификационного – подхода Вернадского в головах его слушателей (в Сорбонне) Леруа и Тейяр де Шардена сформировался махрово идеалистический неоплатонический конструкт: «ноосфера» – как сущность вне нашего сознания… (В этом месте профессор упомянул бы Бергсона и древнего грека Плотина с такими примерно рассуждениями: «Сначала Единое выделяет из себя мировой Ум, заключающий в себе мир идей, затем Ум производит из себя мировую Душу, которая дробится на отдельные души и творит чувственный мир; материя же возникает как низшая ступень эманации».) После этого студентов безжалостно сбросили бы в ставшее привычным и почти (к сожалению) не причиняющим дискомфорта пространство в системе координат «душа – тело». Любимое занятие преподавателей гуманитарных дисциплин – жонглировать именами. Тут и возможность эрудицию продемонстрировать, и студентов запугать переизбытком информации и, главное, спрятаться за авторитетами, скрыть нехватку аргументации, исходящей «из первых принципов».

Если кратко и без имён, то есть нормальное словарное определение: идея – это мысленный прообраз какого-либо действия, предмета, явления, принципа, выделяющий его основные, главные и существенные черты. Сейчас «идея» стала практически синонимом слова «понятие».

Споры продолжаются там, где обсуждают материальность или нематериальность мысли. Но еще горячее споры там, где обсуждают политическую жизнь идей, там, где сталкиваются идеологии и – главное – последствия внедрения идеологий в жизнь то есть конкретные социально-политические и экономические модели существования государств и живущих в них людей. Людям, скажем, не нравятся дороговизна жизни и социальная несправедливость. Они ищут и находят причины этого в неудачной или даже зловредной модели жизнеустройства. И если при этом устроители этого жизнеустройства – власть, политики – декларирует свою приверженность той или иной идеологии (коммунистической, либерально-демократической и пр.), то причина неудовлетворительной жизни видится в несовершенстве (ошибочности) этих идеологий (что, как правило, верно) и в ошибочности (нежизнеспособности) лежащих в основе идей (что, как правило, неверно).

В упомянутой дискуссии я позволил себе ироничный спич, озаглавленный «Песнь о мертвых идеях». Приведу здесь его, а также некоторые фрагменты обсуждения.

Повод, подтолкнувший меня к сложению слов из букв, понятен: Путин сказал, что либеральная идея мертва (в действительности он сказал – «изжила». – С. Б.). И возрадовалось всё живущее! Кроме того, что опечалилось.

Я из той популяции, которая положительно оценивает этот политический дрейф, но не может не озаботиться интеллектуальными неточностями. Они для президентов не так уж важны, но наше дело – прокукарекать.

Итак, Владимир Владимирович, идеи не умирают. Никогда вообще. Просто формы жизни идей бывают разными. Одни живут на книжной полке или в мудрствующих головах, другие – вовлекаясь в метаморфоз. Из яйца-идеи формируется политическая доктрина-гусеница, из доктрины-гусеницы – в политическое движение (куколку); из куколки, пришедшей к власти, вылупляется очаровательная бабочка – политическая система, живущая, как и всякая бабочка, в соответствии со своими мотивациями, целями, пользуется своим, а не куколкиным инструментарием…

Жизнь бабочек складывается по-разному…

Плохо (тут, конечно, важно уточнять, по каким индикаторам «плохо», но я же на семинаре, а не в кочегарке, где за слова отвечать надо) функционирующая (тем более рухнувшая) монархия дискредитирует монархическую идею. Плохо живущий социализм – социалистическую; проигравший мировую войну фашизм – фашистскую… Но дискредитация – это не смерть: все идеи остались жить! Государств, воплощавших (во всяком случае, так об этом думали их политические лидеры) эти идеи, уже нет, а идеи-то – есть!

Так и с т. н. либеральной идеей.

Время, когда правило политического поведения в России могло звучать как «Чубайсом можешь ты не быть, но либералом быть обязан», быть может, и пройдет… И хорошо бы, именно это ожидание и сформировало тот самый – позитивно оценивший слова Путина о смерти либеральной идеи – политикум и общество. Хорошо также, что Путин не объявил необходимость очистить либерализм от искажений, вернуться к ленинским, пардон, гайдаровским нормам подлинного либерализма… Ну и дальше – по проверенной перестроечной колее… А ведь это не просто могло бы произойти, это еще и может произойти! Но пока – что сказано, то сказано.

А дальше – «будем посмотреть»…

Среди комментариев и вопрос был один, показавшийся мне интересным. Его задал проф. З. А. К-ов: «А идеи рождаются? Если они рождаются, то тогда и умирают».

Мой ответ был таков.

…У нас может появиться две линии размышлений, два дерева графов.

У основания одного сидят Демокрит и Платон. Это древо – не просто «мир идей», это «идеальный мир идей», это нематериальный мир идей… В нем все однозначно, просто до очевидности, как во всяком идеалистическом концепте, доведенном до формата вероучения. Взбираясь по этому дереву, мы промчимся мимо Вернадского, который заорет: стойте, мракобесы, вы меня вообще не так поняли, – но мы пробежим мимо, и на вершине нас снова встретит Платон с бессмертными идеями, никогда не рожденными, а лишь кое-кем иногда уловленными и никогда не умирающими…

Второе дерево – суровый материализм, в котором всякая мысль, идея в том числе, хоть тресни, материальна и являет собой некую конфигурацию-комбинацию материальных частиц, связанных взаимодействиями. Собралась комбинация – идея родилась, разрушилась комбинация – идея умерла. Но комбинация эта обладает свойствами вируса, заразы. Поэтому, родившись в одном носителе (башке), она в этой башке умерла, но точь-в-точь такая уже сложилась и продолжает существовать в другой башке (книге, флешке, скрижалях…). Она статистически бессмертна. Ее бессмертие условно: вроде как бесконечность актуальная и потенциальная – и обусловлено неясным, но возможным концом мироздания.

Тезис: что родилось, то и умирает – выглядит как постулат. Как аксиома. Никто не мешает построить логику на другом аксиоматическом базисе, в котором родившееся не умирает… И продолжить рассуждения на новой ветке нашего дерева.

И еще об идее. Идея – важнейший элемент любого материального действия. Сперва возникает идея, потом – замысел, образ цели, потом – цель и порядок действий по ее достижению. На этом пути идея, обретая образ желаемого результата, становится идеалом, то есть тем образцом, к которому устремлены действия, и тем, с чем надо все время соотносить промежуточные и конечный результаты действий. Именно это ощущения связи желаемого с действительным отражено в обиходном выражении «по идее»: «По идее, я сегодня должен был быть в Питере»…

Я не буду сдержан в поиске эпитетов, прославляющих Интернет: это величайшее из изобретений человечества. Его влияние на судьбу всего живого и неживого мира трудно с чем-то сравнить. Ну, пожалуй, что-то из серии огонь, колесо, письменность… Интернет в значительной мере упразднил границы между странами, облегчил или даже устранил одиночество, доставил всю ноосферу прямо на дом или даже в карман, где лежит айфон.

Я «живу» в Интернете лет двадцать с небольшим. Наверное, впервые я в нем оказался году в 1997-м, и, если мне память не изменяет, моим первым провайдером был ORC – Online Resource Center. Вход в сеть осуществлялся через модем «по дозвону». Интернет-кабелей тогда еще не было. Первая поисковая система, которую я увидел в своей жизни, была Yahoo. Вскоре я купил толстенный справочник – типа «Желтых страниц», – в котором были «все сайты», распределенные по рубрикам. Сейчас подобная мысль – собрать «все сайты» и издать их в виде книги и в голову не придет в силу очевидной абсурдности самой идеи…

Интернет не просто вписался в наши картины мира. У меня создается ощущение, что Интернет для многих людей уже отождествился с картиной мира, заменил (подменил) ее! Виртуальная реальность Интернета в картине мира таких людей сильнее и реальнее настоящей реальности. Писатели-фантасты, кинематографисты и политические публицисты эти факты превратили в апокалиптические картины ближайшего будущего, в котором отличить виртуальное от реального становится почти невозможно. В этом же направлении развиваются концепции трансгуманизма, постчеловека и пр. (См. Гуманизм и человек.)

В общем, интернет – «очень главное» слово, одно из важнейший явлений современности.

Гипотеза о существовании инопланетян – замечательная идея. Еще более вдохновляющая фантазия – о том, что они некогда посещали землю («палеоконтакт» называется). Есть еще несколько разновидностей веры в инопланетян: НЛО – неопознанные летающие объекты, как правило, увязывают с «Пришельцами», рядом с ними контактеры, утверждающие, что вступали с инопланетянами в контакт. Есть и вполне научный интерес к изучению этой возможности, так называемая «проблема SETI Search for Extraterrestrial Intelligence» – Поиск внеземного разума. Исследователи размышляют над самой возможностью жизни где-то в космосе, пытаются установить контакты с внеземными цивилизациями, прослушивая космос и посылая туда радиосигналы и даже отправляя таблички с символами с помощью ракет в надежде, что их там кто-нибудь поймает и поймет.

Есть еще и художественная литература! Кино! Огромный пласт мировой фантастики (и ее младшего дебиловатого братца – фэнтези) связан с разработкой идеи о существовании иных миров, населенных разумными существами. В общем, для психически здорового человека с чувством юмора инопланетяне как вымышленные персонажи – это клёво! Ну, а как для нездорового – не знаю. Со стороны выглядит тревожно. Их картина мира фантастична, их мировоззрение шатко. В общем, это, как минимум проблемная субкультура, от которой всегда можно ожидать неадекватной реакции и поведения. К сожалению, ими пользуются манипуляторы разных видов: от мошенников, вытягивающих из них деньги, до политиков, выводящих верящих в рептилоидов, «макаронного монстра» и прочих «кастрюлеголовых» на политические митинги. Как социальный фактор они малозначимы, а вот в личной жизни подобные «увлечения» пользы не приносят.

Инородцы – иного роду-племени. Это понятие почти вышло из употребления, и если используется, то с ироничной или негативной коннотацией. До революции это было нормальным понятием и юридическим термином. В 1882 году в Российской империи вышел «Устав об управлении инородцев», в котором они были перечислены и подробно описаны особенности предписанного уклада для каждой этнической группы. В обиходе инородцами называли вообще всех неславян, хотя в Указе были точно поименованы конкретные азиатские народы: самоеды (ненцы), те, кого сейчас называют казахи, киргизы, калмыки, ногайцы, туркмены, горцы и пр., а также евреи. Интересно, что еврей, принявший христианство, согласно закону переставал считаться инородцем. А вот принятие восточными инородцами христианства не влекло за собой выход из состояния инородцев, поскольку их принадлежность к инородцам была обусловлена только этническим, а не религиозным происхождением. Управление инородцами входило в ведение Министерства государственных имуществ, формировались и местные, инородческие органы: улусные и аймачные сходы, аульные старосты, ханы и т. п.

Если бы я решил сегодня «поиграть» этим понятием (сохраняя все-таки иронический оттенок), я бы предложил считать инородцами всех неславян, живущих в России. При этом получилось бы, что инородцы, которые живут в других странах, иностранцы. Например, молдаванин, живущий в России, инородец, а молдаванин, живущий в Молдавии, иностранец, хоть и бывший соотечественник.

Что касается моей картины мира, то в ней, пожалуй, существует нечто, похожее на инородцев. На уровне эмоционально-чувственных образов все они для меня как некие пятна: «азиатское лицо», «кавказское лицо», «прибалт», «чукча»… На умственно-аналитическом уровне я, разумеется, достаточно хорошо знаю и фиксирую отличия разных племен и народов, даже таких близких, как кумыки или аварцы, чукчи и эскимосы, не говоря об эстонцах или латышах. Но на уровне образов – повторю – они существуют как некие неопределенные формообразования. Не я один так воспринимаю окружающее этническое разнообразие, в ходу такие народные словечки, как «чурки», «хачи» и т. п., отражающие подобные «обобщения».

Отдельных эссе в этой книге удостоились такие «инородческие народы», как армяне, евреи и немцы. Вполне могли быть мною описаны молдаване – как народ, среди которого я прожил более трех десятилетий своей жизни, сохранил о них добрые чувства и прекрасные воспоминания. Но пока такого эссе я не написал, может, еще случится…

Та волна русофобии, которая поднялась в конце 80-х во всех союзных республиках и подтолкнула к возвращению в Россию, не изменила моего ровного, доброго и уважительного отношения к молдаванам. Я просто больше узнал о жизни, о стране, о людях… Я имею в виду не только Молдавию, а СССР в целом.

Проблема инородческого населения стоит в России достаточно остро, и пока не видно, к чему это приведет. Очевидны сильные тенденции распада государства по этническим границам, очевидна политическая, идеологическая слабость власти, не способной и не желающей вдумчиво решать проблему по существу. (См. Русские.) Действия власти пока выглядят как рефлексивные поверхностные компромиссы, а не глубокое погружение в саму проблему.

Можно встретить – в Сети, в книгах – немало советов на тему «инструменты жизни». Само выражение, как пишут, пришло из англоязычной литературы на тему личностного роста и т. п.: life tools. Наверное, так и есть. Но я его придумал сам, когда искал, как озаглавить это эссе. Но так часто бывает: придумать-то придумал, а оказалось, что до меня уже это было придумано. Однако, как я подчеркиваю на протяжении всей этой книги, одно дело – слова, значения, другое – смыслы. То, что «они» назвали инструментами жизни, не имеет ничего общего с тем, о чем я тут пишу. «Их» инструменты жизни – это некие действия, которые рекомендуют совершать для достижения «успехов»: карьера, деньги, здоровье, отношения с людьми, знания, навыки прочее. Я не стану с этими рекомендациями спорить, хотя неточность в словоупотребелнии тут очевидна: описаны цели и действия, а не инструменты.

Что же можно считать «инструментами жизни» (лучше, наверное, инструментами жизнедеятельности)? В нашем распоряжении имеются «инструменты», данные от природы: тело, руки-ноги, органы чувств – глаза уши и пр. Но мы не просто Homo habilis (Человек умелый), а уже давно – Homo Sapience (Человек разумный). То есть наряду с телесными инструментами у нас есть инструменты ментальные: ум, мышление, память, эмоции и пр.

Как интеллектуальный, так и эмоциональный аппараты у всех людей разные от природы. В течение жизни мы этими инструментами не только пользуемся, но и непрерывно их изменяем: усовершенствуем или ухудшаем. Чаще всего и то и другое: что-то улучшим, а что-то ухудшится… Очевидным является то, что наш интеллектуальный инструментарий – ум-разум – совершенствуется, если мы развиваемся, овладеваем знаниями и навыками, обретаем опыт использования и т. п. Развивается и эмоциональный инструментарий: мы улавливаем все более широкую палитру эмоций, обучаемся искусству управления своими чувствами.

Я хочу подчеркнуть особую роль мировоззрения – осознанного мировоззрения! – в процессе использования и развития наших инструментов жизни: ума и эмоционального аппарата. Знание особенностей своего мировоззрения, которое может дать эта книга, исключительно важно. Эффективно пользоваться инструментами жизни можно только тогда, когда вы знаете, как и когда следует применять ту часть своего синтетического персонального мировоззрения, которая опирается на научный базис, и способны легко, не теряя контроля над ситуацией, переключиться на другие, доступные вам мировоззренческие основания – религиозные, мифологические и пр. Вот где ваша сила, ваше владение всеми возможностями ваших собственных инструментов! Не зная этого, не управляя этими мировоззренческими базисами, вы никогда не станете «мастером собственной жизни», вы будете влекомы обстоятельствами, неконтролируемыми эмоциями и чужой волей.

Столь же важна и картина мира. (См. Картина мира.) Наша собственная картина мира не только инструмент, но и ресурс жизнеобеспечения. Она может быть источником энергии, воли, из нее мы обретаем способность стремится к целям и достигать их.

Поэтому надо заботиться о своей картине мира как о самой большой ценности в жизни, как о сокровище. Ее надо «разглядывать» и «распознавать», приводить в порядок, систематизировать и пополнять. Наша картина мира – это то, в чем и с чем мы реально проживаем каждый миг, день и всю жизнь. Мировоззрение – это наш набор оптических устройств, органов зрения и набор анализаторов, с помощью которых мы распознаем мир, обретаем способность к постановке жизненных целей и обретению средств их достижения. Картина мира и мировоззрение – это то, что мы видим, отражаем в сознании, и то, как это интерпретируем, наполняем смыслами. Осознав свою картину мира и мировоззрение, мы можем эффективно взаимодействовать с другими людьми, «сопрягать смыслы».

Полнота и гибкость картины мира и мировоззрения определяют ваши адаптивные возможности, способность преодолевать препятствия, выживать и развиваться в любых условиях. В то же время скудость и догматизм картины мира и мировоззрения делают вас плохо приспособленным к жизни, превращают в раба обстоятельств и чужой воли.

Картина мира и мировоззрение – важнейшие средства жизнедеятельности, воистину «инструменты жизни».

Первое, что в связи со словом «истина» многим приходит на ум, это вопрос: «Что есть истина?» Для меня этот вопрос вспоминается, прежде всего, в виде одноименной картины Николая Ге, репродукция которой и название знакомы с детства. Содержание разговора между Иисусом Христом и Понтием Пилатом мне известно не было, и долгие годы взросления мало интересовало, как и вообще библейские сюжеты живописи. Живопись интересовала, а многочисленные персонажи и истории их жизни – нет.

Яркий свет, падающий извне на неровные плитки каменного пола, туника стоящего спиной Пилата и почти неразличимый – и из-за качества репродукций тоже – силуэт Христа, стоящего в тени, в полумраке помещения. Контрасты света и тени – это мне было и интересно, и впечатляло эмоционально. А о чем они там говорили, да и было ли это вообще, долгие годы мне было как-то все равно.

Потом был М. А. Булгаков, «Мастер и Маргарита», где я – вместе с миллионами советских читателей, никогда не читавших Евангелия, – прочитал вот такой ответ персонажа романа по имени Иешуа: «Истина, прежде всего, в том, что у тебя болит голова, и болит так сильно, что ты малодушно помышляешь о смерти. Ты не только не в силах говорить со мной, но тебе трудно даже глядеть на меня. И сейчас я невольно являюсь твоим палачом, что меня огорчает. Ты не можешь даже и думать о чем-нибудь и мечтаешь только о том, чтобы пришла твоя собака, единственное, по-видимому, существо, к которому ты привязан. Но мучения твои сейчас кончатся, голова пройдет».

Мне такой ответ понравился: совершенно материалистичная, трезвая реакция без всяких там религиозных фигли-мигли. А вопрос Пилата: «Что есть истина?» – выглядел как высосанный из пальца вопрос дурака, пытающегося выглядеть умно. Потому что нет ничего мудрёного в этом вопросе: истинно то, что не ложно, и всё тут. Если высказывание соответствует действительности, оно истинно, если не соответствует – ложно. Вот и всё, и с этим знанием жить не просто можно, а даже вполне комфортно. Если еще добавить, что «практика – критерий истины», то картина приобретает завершенность.

Ну, а потом… Потом жизнь текла, наполнялась событиями и размышлениями, эмоциями и чувствами. Нет, вопрос «Что есть истина?» передо мной не вставал. Просто однажды захотелось понять: а что же их мучало-то, о чем был разговор-то? Ну не просто же так и этот вопрос, и этот эпизод из жизни Христа стали такими важными?

Да, не просто так… Как не «просто так» существуют вероучения, прежде всего – иудаизм и христианство. Вне вероучений вопрос «Что есть истина?» сводится к проблеме логики – хотя бы в том виде, как я сформулировал выше, сопоставляя «истинное» и «ложное». При этом сверх того остается большое пространство для рассуждений о том, что значит «соответствовать действительности» и каковы особенности применения правила «практика критерий истины». Это не только большое, но и весьма живое пространство науки и философии. Оставаться в этом пространстве, как я уже сказал, весьма комфортно.

А вот в пространстве вероучений достичь комфорта – и интеллектуального, и эмоционального – сложнее. Сам вопрос об «истине» вырывает вас из пространства логического и формирует неясное недоумение, неопределенный дискомфорт. Предположение о том, что «истина» – то ли некий таинственный объект, то ли какое-то высказывание, то ли некий секрет, который… Который – непонятно что: то ли надо стремиться его узнать, то ли надо, наоборот, осознать, что «секрет есть секрет»…

Жизнь каждой религии есть борьба за выживание своего вероучения среди прочих учений. Поэтому в христианстве «истиной» считается, собственно, сам Иисус Христос. «Аз есмь путь, и истина, и жизнь», – говорит Иисус. То есть в христианстве, во-первых, утверждается, что есть нечто, являющееся «Истиной». И истина эта – одна, и ее следует искать, к ней стремиться. В стремлении к ней – смысл жизни. На вопрос «Что есть Истина?» имеется ответ: это образ бытия Божия воплощенный в личности Христа. Важно и последующее расширение понятия истины: церковь Христа есть «столп и утверждение истины», и что, наконец, в православии содержится «вся полнота истины».

Вопрос Пилата не об этом, но он в те времена не мог бы быть ни праздным, ни глупым. Речь могла бы идти о сравнительном анализе разных вероучений. Христианства тогда еще не было (но был живой Христос), были «язычество» Пилата и иудаизм, представителем которого и одновременно критиком являлся Иисус. А в иудаизме, который, разумеется, задолго до появления Иисуса Христа, сформировал понятие «истины», утверждается, что истина – это заповеди, которые Бог дал людям через Моисея. То есть истина в иудаизме – это правила, идеи, а не «кто-то». Поэтому претензии Иисуса на особый, «божественный» статус были неприемлемым выпадом против основ иудейского вероучения. Но вряд ли Понтия Пилата интересовали эти внутриеврейские философско-религиозные разногласия. Не в этот спор он встревал, задавая свой вопрос Христу. Он вообще ни в какой спор не встревал, а бросил риторический вопрос, вовсе не ожидая никакого ответа. Причем открыто не стал его дожидаться: развернулся и ушел.

Так – в Евангелии. Иначе – у Булгакова. Булгаковский Иешуа отвечает, а булгаковский Пилат слушает. Иешуа не просто в своем ответе редуцирует высокий смысл вопроса до уровня бытового, а ясно показывает непричастность Пилата к сокровенному смыслу проблемы, он понимает, что Пилат просто отмахивается от умствования, и Иешуа подхватывает эту игру.

А что имел в виду сам Иисус, когда говорил «Аз есмь путь, и истина, и жизнь?» Он ведь не создавал христианство, он оставался иудеем, но вносил в иудаизм нечто революционно новое: не тексты и их толкования есть истина, а живой Бог-Отец и он – Его сын! Это, разумеется, радикальная, революционная позиция, подрывавшая основы не столько иудаизма, сколько церкви. И первосвященники это ясно понимали и потому требовали у Пилата казни человека, разрушающего их церковную организацию. Слова и дела Иисуса следует признать протестантскими и антиклерикальными: верить Богу и Сыну Божьему – достаточно! Пафос и смысл, наполнившие этот сюжет в последующие века, состоят в том, что не правила и идеи есть истина и не через них может прийти «спасение» – важнейшая концепция христианства, – а через веру в спасительную личность Иисуса Христа.

А если все это знать, да еще во все это верить, тогда… Тогда картина Николая Ге, осознаваемая в христианском контексте, не пробуждает уже более или менее трепетное созерцание световых и цветовых контрастов и даже не восприятие эмоционально наполненных образов персонажей, а вызывает чувство ужаса, непоправимой трагедии человека, который разговаривал с Сыном Божьим, но не понял этого, не осознал, не ощутил и не воспользовался уникальной возможностью спасения и обретения жизни вечной и благой.

(См. также Память.) История – это не то, что было в действительности, а то, что мы об этом рассказываем. Я эту мысль сформулировал еще и так: история – это собрание историй. Тем самым я выношу за скобки вопрос о достоверности этих историй, о подлинности происходивших событий, об их причинах и следствиях. То есть я «выношу за скобки» содержание того, что называется «исторической наукой», отказывая ей в праве считаться знанием научным. Заявление мое довольно резкое и безапелляционное. Почему я так «суров и нагл»? Потому что «историческая наука», то есть весь тот корпус сведений, который к ней отнесен, весь тот арсенал инструментов анализа, весь тот дискурс сомнений, критики, постоянного уточнения и опровержения еще вчера бывших бесспорными сведений, все то, во что вложены многие человеческие судьбы, страсть, бескорыстие, честность и высокие идеалы, все это многократно искажено, опошлено и превращено в политически обусловленное «собрание историй», каковое и внедряется в общественное сознание идеологами, политиками и прислуживающими им «историками». То есть за «историческую науку» нам выдают пропагандистские выборки и подтасовки, а огромное подлинное «историческое знание» и «историческое сомнение» безмолвствуют, продолжая существовать только в пространстве архивов и во фрагментах профессиональной, академической деятельности, всю полноту которых донести до широкой публики невозможно.

Таким образом, то, что мы знаем как «историю» – своей или иных стран, – то, чем наполнены учебники, публицистические статьи и телевизионные передачи, является инструментом политики, и в этой связи «то, что было на самом деле», может то приукрашиваться, то обезображиваться, то преувеличиваться, то преуменьшаться…

К

Это – признание, явка с повинной: я очень люблю какао. С детства и до сих пор. Когда я был маленький, какао варила мама. Именно варила, а не просто заливала порошок чем-либо. Точный рецепт я не воспроизведу, просто не знаю. Ясно, что варилась смесь из молока, воды, какао-порошка и сахара. Но в какой последовательности надо было смешивать и в каких пропорциях, вовремя не поинтересовался.

Большинство, как мне подсказывает опыт наблюдений, заливают какао-порошок кипятком, добавляют молока, сахара – и все. И считают, что пьют какао. Неплохой вариант, конечно. Главное, сваренный, очень все просто. Но вкуснее.

Советую такой вариант: какао на чистом молоке, сливках или их смеси. Сперва приготовим, так сказать, раствор какао: в небольшом объеме, скажем около стакана горячего молока, растворяем, перемешивая, несколько ложек какао-порошка, уже перемешанного с сахарным песком: тогда легче добиться однородности, избежать комочков. Затем надо влить полученный концентрат какао в остальное молоко – лучше, если оно тоже будет теплым или горячим. Помешивая, доводим до кипения. Можем дать закипеть, но не слишком долго: секунд 5-10. Все, какао готово. Количество ингредиентов может быть разным, но отправная точка такова: на поллитра готового продукта – две столовых ложки какао порошка и столько же сахара. От этой точки можно двигаться как в сторону «погуще и послаще», так и в обратную: «пожиже». Каждый подберет пропорции на свой вкус, большинство, как я думаю, станет подбирать вариант «пожиже»: поменьше порошка и поменьше сахара. Я так думаю, потому что знаю свои вкусы: люблю густое, крепкое и сладкое. Многое зависит от сорта и качества какао-порошка. От молока тоже, конечно, зависит. Я, например, предпочитаю жирное молоко или сливки.

Сортов какао сейчас в продаже довольно много. А раньше было, кажется, только два варианта: «Золотой ярлык» фабрики «Красный Октябрь» и «Серебряный ярлык» фабрики «Рот Фронт». «Золотой ярлык» – лучше и дороже. «Серебряный» – подешевле, вкус у него попроще, и вообще оно относится к так называемым «препарированным», то есть обработанным щелочами, сортам.

В магазинах теперь немало и других сортов – как отечественных, так и зарубежных. И если погрузиться в мир зарубежных сортов какао, то нам придется много нового узнать и многому научиться.

Кое-что я сейчас расскажу, но вообще-то какао и его сорта – это целый мир, не вмещающийся в краткую заметку.

Для начала я отброшу в сторону все виды и сорта смесей с какао: какао с сахарной пудрой, с сухим молоком и т. п. Это не для нас – знатоков и ценителей. Для нас существует мир «сырого» и «органического» какао. Строго говоря, настоящее «органическое» какао – это то, которое растет в дикой природе, а не на плантациях. Это самый дорогой и редкий вид какао.

«Органическим» называют и какао, растущее на плантациях, но с соблюдением органических технологий: без удобрений и прочей химической обработки. Большинство сортов какао в мире не относятся к «органическим», все массовые сорта – среди них и оба вида наших «Ярлыка» – производятся из какао-бобов, снятых с деревьев, подвергавшихся разным воздействиям: гербицидами, пестицидами и др.

Судьба какао-порошка, сделанного из созревших какао-бобов, разделяет их на «сырые» (Raw cacao powder) и все остальные в зависимости от способа их обработки. Но сперва все бобы сушат на плантации, раскладывая их прямо на солнце. «Сырыми» называют те, которые не подвергались термообработке, превышающей 110 градусов по Фаренгейту (около 43,3 градуса Цельсия), что иногда является лукавством, поскольку в тех странах, где растет какао, температура воздуха порой превышает эти самые 110 градусов. Пока какао-бобы, извлеченные из стручков, лежат и сушатся на солнце (ферментируются), они часто нагреваются до более высоких температур. Да и на следующей после обжарки стадии – отжим какао-масла – жмых нагревается просто от оказываемого прессом давления. По идее, пресс надо в процессе отжима охлаждать, что в реальных условиях перуанских или эквадорских, не говоря об африканских и азиатских плантациях, не делается. И еще один фактор: какао-масло застывает при 100 градусах по Фаренгейту! Так что, чтобы и его текучесть обеспечить и температуру не превысить, нужно весьма строгое соблюдение технологии. Чаще всего единственное, что реально контролируется по температуре, это процесс обжарки бобов, после чего их измельчают, отжимают масло, потом снова измельчают оставшийся жмых, доводя его до состояния пудры, того самого какао-порошка, который мы употребляем. Так что в реальности термин «сырое какао» в значительной мере маркетинговый прием, позволяющий продать товар подороже. Тем не менее сорта какао, при производстве которых все параметры обработки действительно строго выдержаны, существуют, и это самые дорогие сорта. Считается, что они содержат антиоксиданты во много больших количествах, нежели в более доступных по цене сортах.

Есть еще одна технологическая стадия, разделяющая все сорта какао на две группы. Мы это частично упомянули, говоря о «Золотом» и «Серебряном» ярлыках. Это ощелачивание или алкализация. В зарубежной литературе и на этикетках можно встретить вместо «алкализация» название «Dutch-process» – «голландская обработка». В результате обработки поташом (карбонатом калия) снижается кислотность порошка, что, по мнению одних, улучшает, а по мнению других, ухудшает вкус и свойства какао.

Есть, наконец, еще одна тонкость, на которую я не советую обращать серьезного внимания. За рубежом можно встретить два варианта написания: «cacao» и «cacoa». Погрузившись в выяснение отличий, вы попадете в атмосферу бурной, непрекращающейся дискуссии, в ходе которой вам несколько раз объяснят, чем отличаются эти два типа какао, и столько же раз докажут, что они ничем не отличаются.

Напоследок про «горячий шоколад» и его отличие от «просто какао». Знать это надо хотя бы для того, чтобы не позволять себя слишком нагло обманывать во многих кафе, где под видом и по цене горячего шоколада подают жиденький раствор какао-порошка.

Ясно, что и все сорта какао, шоколада и горячего шоколада делают из какао-бобов. Если из размельченных какао-бобов не отжимать масло, а растереть их до сметанообразного состояния, получится какао-крупка. Это и есть основа шоколада. То есть шоколад отличается от какао-порошка тем, что в нем сохранено какао-масло. Если какао-крупку, содержащую собственное масло, продолжать растирать и добавить в нее сахарную пудру, получится шоколадная масса. А вот теперь из нее можно делать десятки и сотни сортов шоколада, внося в нее самые разные добавки. Но не только добавки влияют на результат, но и, как ни неожиданно, способ и продолжительность перемешивания шоколада, так называемое конширование.

Чтобы приготовить настоящий горячий шоколад, нужен – шоколад! А не какао-порошок! Классический горячий шоколад состоит из шоколада, молока и сахара: в горячем молоке растворяют сахар, поддерживая высокую температуру – но не кипятят, – добавляют размельченный шоколад. Соотношение примерно 1: 3, то есть на 100-граммовую плитку шоколада – 300 мл молока или сливок. Можно для густоты в самом конце добавить немного – не более 1 чайной ложки – крахмала. Сахар – по вкусу, примерно 2–3 чайные ложки. Должна получиться густая ароматная жидкость. Чем более высокого качества исходный шоколад, тем лучше, но в любом случае надо брать плитку, в которой не менее 70 % чистого шоколада. Лучше – 99 % черный. Многие добавляют для вкуса и аромата и ваниль, и кофе, и перец, и корицу… Но можно поступить и совсем иначе – только шоколад и молоко: 200 граммов черного шоколада на 50 мл молока – и все! Очень круто получается!

Способов фальсификации горячего шоколада, изготовленного из какао-порошка, сахара, крахмала и разных добавок, множество. И вкусно может получиться… Но помните: в шоколаде – и горячем и холодном – есть какао-масло. А в какао-порошке его нет! В этом вся разница, и разница существенная. Какао-масло – самое ценное и самое дорогое, что есть в какао-бобах. Поэтому при производстве сотен разных сортов шоколада так охотно добавляют другие масла, среди которых и то самое пальмовое.

Но мы его не любим.

(См. также Социализм, Коммунизм.) Как же часто его – капитализм – поминают! И до какой-же степени смысл этого слова расплывчат! Если использовать его как обозначение типа экономического и государственного устройства, то сейчас под основные признаки капитализма могут подпасть практически все государства, даже те, которые называют себя социалистическими. Словом «капитализм» обозначают идеальную, не существующую в реальности модель: это «экономическая система производства и распределения, основанная на частной собственности, юридическом равенстве и свободе предпринимательства». Ясно, что в действительности собственность всегда смешанная (и частная, и кооперативная, и государственная и т. п.); что юридически формальное равенство на практике реализуется не так, как хотелось бы, а о свободе предпринимательства, как и о свободе конкуренции, всерьез говорить не приходится. Тем не менее даже таким неопределенным понятием, как «капитализм», пользуются широко, и особых трудностей не возникает, потому что люди «на автомате» учитывают всю его условность и неточность.

Думаю, что продуктивным – для отличения капитализма от других систем – подходом может быть тот, в котором рассматриваются не инструменты (тип экономики или вид демократии – это инструменты, а не результаты), а цели. Тогда капитализмом следует считать такую политико-экономическую систему, которая нацелена на удовлетворение стремления к увеличению капитала, к получению прибыли. А социализмом – такую, которая в качестве цели и идеала выдвигает осуществление принципов социальной справедливости, свободы и равенства, при котором «свободное развитие каждого будет условием свободного развития всех».

Очень важно сознавать, что не только формы государственного устройства отличаются друг от друга. Столь же радикально отличаются мировоззрения и картины мира (см. Мировоззрение, Картина мира) разных людей. Можно выявить людей с одним типом мировоззрения и упрощенно назвать его «капиталистическим», равно как и мировоззрение людей другого типа назвать «социалистическим». Мировоззрение первого типа в большей степени опирается на индивидуализм и материальные цели и стимулы, второго – на коллективизм и стимулы моральные. Люди и того, и другого типа есть всегда и живут во всех типах государств. Соответственно, у каждой из этих групп возникают и ощущения комфорта и дискомфорта, непонимания и противостояния.

Исходя из этих критериев, можно приступать к оценкам как самих целей капитализма и социализма – принять их или отвергнуть, – так и того, кто и как к этим целям двигался и двигается. К сожалению, вместо такого подхода преобладает пропагандистский, в котором только и исключительно конкретные (негативные или позитивные) эпизоды «пути капитализма» и «пути социализма» привлекаются для доказательства состоятельности одного пути и несостоятельности другого. Набрав жутких примеров (бесчеловечной эксплуатации, колониализма и империализма при капитализме, отсутствия свобод и репрессий при социализма и т. п.), пропагандисты заявляют о полной – даже идейно-теоретической – несостоятельности капитализма или социализма – в зависимости от того, что пропагандисту заказали «развенчивать».

Разумеется, на фоне этой борьбы – борьбы жестокой, в том числе и в формате мировых войн на уничтожение, – были и есть люди, ищущие совмещения сильных сторон той и другой модели. Так развилась «теория конвергенции» («схождения»). Нечто похожее на конвергенцию реализуется сейчас, например, в Китае. В это связи следует ожидать – как мне кажется – обратного процесса: расхождения, отказа от каких-то элементов одного подхода в пользу другого. Логично этот процесс назвать дивергенций (расхождением) – как процесс, противоположный конвергенции.

Думаю, что мое поколение – прожившее половину жизни при социализме, а половину при капитализме – наиболее ценный материал для исследования и сравнительного анализа преимуществ и недостатков того и другого строя. Каждый из нас, конечно, субъективен. Но на то мы и должны стать объектом исследования (а не субъектом, выносящим вердикт), чтобы появилась максимально объективная оценка. Но, увы, этого никто не делает. У власти те, кто достиг власти благодаря уничтожению социализма и разграблению страны. Они не хотят ничего хорошего знать про социализм, объективные исследования им не нужны. Субъективные рассуждения имеются: как позитивные, так и негативные. Из них, в принципе, можно сложить какую-то относительно объективную картину. Я, например, чаще социализму даю позитивную оценку, а окружающему меня капитализму – негативную. В том числе и в этой книге. Меру субъективизма осознаю и полагаю, что в нем есть объективная польза. Окружающее информационное пространство ощущается как несущее преимущественно негативную оценку социализма, и в этой связи мои положительные оценки следует оценивать как важный и полезный «луч света во мраке злобной пропаганды». А мудрый читатель все это увидит и взвесит на своих весах.

Разумную, мировоззренчески сбалансированную картину мира может сформировать взгляд, который ясно различает цели и инструменты, видя в экономических моделях («план» или «рынок») прежде всего инструменты, влекущие за собой, однако, и важные социальные и моральные следствия. Столь же ясно надо различать цели: экономические, политические, этические и пр. Тогда прежде черно-белая картина «капитализм/социализм» обретет цвета, оттенки и оживет: станет видно направление социального движения, его содержание и последствия.

Здесь я хочу поговорить не о «картине мира» (см.), а о картине – предмете изобразительного искусства. Потому что я люблю живопись. И графику. И вообще изобразительное искусство.

Судьбе не было угодно сделать меня художником, но я до сих пор иногда думаю: может, все-таки попробовать, рискнуть? В голову приходит Поль Гоген, который, говорят, лишь в сорок лет стал художником. Я, конечно, существенно старше, ну и что?.. Превзойду Гогена хоть в этом (тут должен быть смайлик).

Но пока не рискнул. Порисовать мордочки и еще что-нибудь во время заседаний – это я делаю давно. Иногда получается забавно. Но это не то и вообще несерьезно.

А что серьезно?

Научиться рисовать «похоже», чтобы на картине все было «ну прямо как живое»?

Это было бы неплохо. Мастерство никому не помешало. Я люблю реалистическую живопись, и если бы смог, то был бы художником-реалистом. Хотя всегда ценил и то, что называют абстрактной, беспредметной живописью.

Реализм может создать новый мир, подобный существующему в действительности, и в этом его сила. Беспредметные композиции, ансамбли цветовых отношений способны создавать, производить в нас эмоции и чувства. И в этом их сила. Впрочем, реалистическая живопись искусством создания эмоций у зрителей владеет в еще большей мере. Образы, из которых сложена реалистическая картина – люди, пейзаж, природа, машины и механизмы, птицы и животные, – все вместе и каждый в отдельности пробуждают сложные ассоциации, рождают чувства, побуждают к размышлениям – вполне предметного, как правило, характера. «Просто краски» и геометрические объекты, абстракции рождают как бы «чистую» эмоцию – наподобие действия музыки: звуки грустные и веселые, бодрящие и расслабляющие и т. п.

Живопись старых мастеров не была свободна в той мере, в какой свободны современные художники. Одна из «несвобод» – та функция, которую потом взяла на себя фотография – воспроизводить конкретную действительность: портрет, пейзаж, любимую лошадь или собаку… Вторая «несвобода» – тематический тоталитаризм. Веками писались картины на библейские сюжеты. Практически все эти сюжеты давным-давно не действуют на зрителя как призванные эмоционально подкреплять иллюстрациями библейские рассказы и нравоучительные истории. Но заказ именно на это – иллюстрирование Библии – был, и он рождал продукцию. Святые Себастьяны, Юдифи и Олоферны, Вирсавии и Магдалины, Поклонения волхвов и Благовещения… Их много, очень много. Во всех церквях и дворцах висели – и до сих пор висят – бесконечные вереницы огромных холстов в тяжеленных, вычурных рамах.

Этот христианский тоталитаризм, призванный возвеличивать не столько Бога, не столько вероучение, сколько саму церковь, породил побочный результат. Самовыражаясь в рамках заданного сюжета, художники довели живописную технику до абсолютного совершенства. То есть развивали, в сущности, формализм, хотя он имел внешность реализма с ярко выраженной религиозной, идеологической направленностью. Но при этом тональные отношения, композиционная гармония – все это было предметом заботы и собственной внутренней задачей у всех великих мастеров прошлого задолго до, условно говоря, Малевича. На полотне при этом было изображено, скажем, «Святое семейство с агнцем» Рафаэля, или «Тайная вечеря» Леонардо да Винчи, или «Отречение апостола Петра» Рембрандта. Несомненно, и сам сюжет не был для художников лишь оправданием, поводом для «игры в краски и линии». Нет, он исполнялся не только в соответствии с требованиями заказчиков, но и на уровне личного погружения авторов в глубинные философско-религиозные переживания.

Между прочим, некоторую параллель можно и должно провести с периодом советского реализма. И портреты классиков марксизма, и рабочих и колхозниц, и виды строек и заводов тоже были как пространством «игры в краски и линии», так и музыкально-эмоциональной машиной, живописным органом, погружающим зрителей в свои звуки, образы и чувства.

Живопись легко и вполне определенно выражает отношение автора к тому, что изображено: восхищение или осуждение, радость или отвращение, ирония или искренность – все это видно и улавливается зрителями.

Есть картины, призванные висеть во дворцах и других общественных зданиях, а есть и те, которые являются элементом интерьера жилища – дома, квартиры. Их функция не только в удачном – с композиционной, «интерьерной» точки зрения – размещении в пространстве комнаты, но и в том, чтобы быть источником определенных эмоций живущих здесь людей и их гостей. Чаще всего люди хотят покоя и гармонии в собственной душе, нежели тревожного состояния. Чтобы быть «успокоителем и гармонизатором», картина должна иметь соответствующую цветовую гамму и, если она относится к фигуративной живописи, быть натюрмортом, пейзажем или портретом любимых и любящих людей. Что касается меня лично, то картинам резким, возбуждающим гневные, осуждающие и т. п. негативные эмоции, не место в моем кабинете или спальне. Даже в моей гостиной я бы не повесил многое и многое из знаменитых работ великих художников: они слишком мощны! Как прожектор или звуковая сирена! Для них нужно отводить специальное помещение и общаться с ними тоже не мимоходом. Еще более резкое мое неприятие вызывают картины, где главным, а то и единственным содержанием и целью является политический плевок в адрес то ли страны, то ли идеологии, то ли какого-то народа или персоны. Для этого есть жанр карикатуры, а когда карикатура или политическая сатира исполнены в живописном формате, это вызывает у меня отторжение. Примеров такого рода много, особенно в позднесоветской и постсоветской живописи. Сказанное не означает, что политически заостренная живопись для меня всегда плоха, вовсе нет. В общем, придется повторить давно известное: нет плохих жанров, есть плохие художники…

И еще. Из всех искусств живопись и графика – самые долгоживущие. До нас дошли наскальные рисунки, но не дошли ни музыка, ни танцы, ни литература того же времени: 15–18 тысяч лет тому назад – как в пещере Ласко, например. Да и то почтение, с которым человечество относится к великим художникам, выделяет не только их личную гениальность, но и особое место живописи в мировой культуре. Есть в ней особая магия! Помимо эстетизации окружающего нас пространства, помимо «визуальной информации», донесенной до нас сквозь века, на нас с огромной и непреходящей силой воздействует «нечто», какие-то сложные эманации, исходящие от полотен… Поэтому миллионы людей охотно тратят свое время и немалые средства на то, чтобы ездить по картинным галереям мира и вбирать в себя, в свою душу эти ничем не заменимые волшебные флюиды.

Как тут не вспомнить Николая Заболоцкого:

Любите живопись, поэты! Лишь ей, единственной, дано Души изменчивой приметы Переносить на полотно. Ты помнишь, как из тьмы былого, Едва закутана в атлас, С портрета Рокотова сноваСмотрела Струйская на нас? Ее глаза – как два тумана, Полуулыбка, полуплач, Ее глаза – как два обмана, Покрытых мглою неудач. Соединенье двух загадок, Полувосторг, полуиспуг, Безумной нежности припадок, Предвосхищенье смертных мук. Когда потемки наступают И приближается гроза, Со дна души моей мерцают Ее прекрасные глаза.

Когда мы сами, не заглядывая в «умные книжки», задумаемся о своей «картине мира» и попытаемся ее представить или описать словами, то мы вспомним об очень многих вещах. Мы своим внутренним взором увидим и нашу Землю, и нарисованные на ней, как на глобусе, моря, океаны, континенты, страны, раскрашенные в разные цвета, как на картах, мы увидим небо, космос, планеты, звезды… Перед нами проплывут лица людей – родных и знакомых, незнакомых, но известных… Мы догадаемся или вспомним, что в понятие «картина мира» входят наши представления об устройстве мироздания, о его начале и о причинах непрерывного движения «всего», вспомним о законах физики, химии, биологии, о микромире и элементарных частицах, вспомним о Моцарте и Алле Пугачевой, о рыбалке и телевизоре, о любимой женщине и вкусной еде, о молитве и Боге, о дыхании моря и своем автомобиле, о птицах и рыбах, о компьютере и о лошадке в цирке… Мы ощутим, что наша личная картина мира – это вообще все, что мы знаем, видели, слышали, придумывали… И начнем догадываться, что как-то эту картину можно и нужно приводить в порядок, раскладывать по каким-то полочкам, структурировать и систематизировать, потому что нам всюду желательно иметь упорядоченную информацию; даже эмоции, и те лучше как-то различать и давать им имена: это – зависть, то – обида…

Если мы заглянем в умные книжки, то узнаем немало полезного о том, как понятие «картина мира» разложено по полочкам. Я, однако, хочу предупредить читателей: повсюду будет написано о картине мира как о целостном образе мира. Это не так. К этому можно стремиться, целенаправленно работая со своей картиной мира, но в реальности у каждого из нас именно целостности – логической взаимосвязанности предметов и явлений – в нашей индивидуальной картине мира нет. Не существует и образца – кем-то уже написанной картины мира, которую остается просто изучить, сравнить со своей и внести какие-то исправления. Вернее, они существуют и описаны в литературе: научная, религиозная, мифологическая и пр. картины мира, – но в нашем сознании все эти мировоззренческие подходы, все эти формы познания перемешаны, от каждого у нас имеется какая-то часть, но мы не приводили все эти фрагменты в целостную систему, они сосуществуют в голове, несмотря на их взаимную противоречивость и даже несовместимость. Мы опираемся то на одно, то на другое, в зависимости от обстоятельств нашей жизни. Наша картина мира – вполне гибкий, изменчивый живой инструмент, а не параграф из учебника. (См. также Европа.)

Индивидуальная картина мира формировалась сама по себе, по мере нашего жизненного опыта, увиденного, услышанного, познанного из книг или на основе личного опыта. В понятие «картина мира» входят не только образы предметов и явлений, но и наше отношение к ним. А наше отношение к чему-либо всегда индивидуально. Так что персональная картина мира состоит из пятен, мазков, линий, точек не всегда связанных друг с другом, не всегда вписанных в какую-то систему знаний. О целостности индивидуальной картины мира можно говорить лишь в том смысле, что она индивидуально окрашена и принадлежит нам.

Центральной составной частью картины мира является мировоззрение. (См. Мировоззрение.) Мировоззрение – это не предмет, не деталь картины, а то самое отношение к миру, с помощью которого мы объясняем причины явлений. Часто отождествляют понятия «мировоззрение» и «картина мира» – и кажется, что это не приведет к большой ошибке. В англоязычной литературе эти понятия описываются одним и тем же словом: worldview (иногда – world outlook). В русской интеллектуальной традиции сложилась потребность отличать эти понятия. Возможно, эта потребность обусловлена длительным использованием понятия мировоззрение в заостренно политизированном смысле, приближающем его к понятию «идеология». В советский период, когда во все сферы жизни внедрялся марксистско-ленинский, классовый подход (порой весьма неуклюже), не избежали этого воздействия и понятия «мировоззрение» и «картина мира», вернее, не столько сами понятия, как практика их употребления, смысловой контекст. При известных издержках этого процесса идеологизации в результате мы, по сравнению с англоязычными странами, развили более тонкий интеллектуальный слух, обогатили свою палитру понятий и достаточно уверенно улавливаем отличия картины мира от ее важной части – мировоззрения. За пределами мировоззрения, но являющимися элементами картины мира, находится очень многое, что наполняет нашу память. В частности, в нашей памяти и картине мира имеются сведения не только о достоверных фактах, но и об ошибочных теориях. В мировоззрение мы включаем то, что считаем верным, а то, о чем знаем, но считаем ложным, остается в рамках картины мира, хотя и не является базисом мировоззрения. Так, например, я знаю, что существуют представления о Земле как о плоской фигуре и о Земле как фигуре шарообразной. Мировоззренческим базисом является представление о круглой земле, а плоская Земля, покоящаяся на слонах и черепахе, лишь украшает мою картину мира. Элементами картины мира становится все, из чего складывается образ собственной жизни. А образ собственной жизни – это важная часть образа мира в целом. Более того, наш индивидуальный характер, наш психотип во многом определяет то, как мы воспринимаем мир и какова, вследствие этого, явленная нашему внутреннему взору картина мира. В этой связи уместно вспомнить картинку, на которой изображены муха и пчела. По пчелой – надпись: «Весь мир – это цветы!» Под мухой: «Весь мир – кучи дерьма и навоза».

Важной частью картины мира (и мировоззрения) является нечто, называемое нами «смысл жизни». Это один из самых сложных объектов и для его складывания, и для осознания. Подробнее в главе Смысл жизни.

В этой книге я показываю, из каких элементов (предметов, эмоций, сведений) складываются эти образы и, соответственно, картина мира. Вся книга – описание элементов картины мира автора; она, разумеется, не является и не может быть полной. К тому же ее описание я пытаюсь давать в легком, игровом стиле, а не в назидательной манере.

В научной литературе можно встретить два прямо противоположных утверждения. Первое: мировоззрение – это часть картины мира; и второе: картина мира – это часть мировоззрения. В рамках этой книги я придерживаюсь первого подхода. Существующая неразбериха показывает, что общепринятого определения, строго установленных границ и содержания этих понятий пока нет. Происходит это потому, что большинство авторов говорят не о реальных картинах мира, существующих в головах людей, а об абстрактных, теоретических схемах. При таком подходе, разумеется, религиозное мировоззрение рождает религиозную картину мира, а научное – научную. Только ни того, ни другого, ни третьего за пределами научных статей и учебников не существует. Впрочем, в статьях и учебниках они должны быть. В философской литературе проблемы картины мира и мировоззрения рассматриваются как отвлеченно-теоретические вопросы, и этот этап постижения – создание абстрактных моделей – необходим, без него к осмыслению реальности не подойти.

Картины мира и мировоззрения классифицируются как некие идеальные системы знаний и взглядов: научная, религиозная, мифологическая, философская… Религиозные подразделяются на христианские, исламские, иудейские, буддийские и т. д. мировоззрения и картины мира, христианские – на католические, православные, протестантские… Все это приведено в достаточно стройную систему и позволяет нам распознавать фрагменты той или иной картины мира и мировоззрения в наших собственных, скроенных из всего на свете. У каждого из нас найдутся элементы и научного и религиозного подхода к осознанию окружающего мира. Трудно (думаю, что невозможно) встретить человека с «химически чистым» мировоззрением определенного типа, еще маловероятнее, что даже у такого фанатика картина мира не будет содержать чуждых его мировоззрению элементов. (См Мировоззрение.) Наши персональные, личные субъективные картины мира не являются предметом рассмотрения учеными, это каждый должен сделать сам.

Вот деталь моей картины мира: Кишинев. Город, в котором я жил, учился и работал, в котором возникла моя семья, родились дети. Здесь формировались и моя картина мира и мое мировоззрение. Роль города и в том, и в другом велика.

Я о нем не только помню, но и немало написал. Думаю, что вообще все мое литературное творчество началось с рассказов про Кишинев. Потому что я люблю его. Первая книга – «Говорящая муха» – частично связана с Кишиневом и описанием моих знакомых: соучеников, учителей, соседей. Вторая – «Корректор жизни» – уже целиком про Кишинев. От обложки и форзаца, до каждой странички. И место действия, и герои – все оттуда.

Много мною сказано об этой «провинциальной столице», но как источник не только воспоминаний и многих более сложносоставных переживаний Кишиневе иссякает. Что о нем сказать здесь, в этой специфической книге, напоминающей то авторский словарь, то сборник коротких эссе?

Вот что скажу.

Сейчас принято считать, что Кишинев существует (впервые упомянут) с 1436 года. В те времена, когда я там жил, «датой рождения» города считался иной год: 1466-й, что позволило в 1966 году очень пышно отпраздновать 500-летие. Как бы то ни было, а город довольно старый. Он, конечно, не претендует на тысячелетние воспоминания о самом себе, но полтыщи – тоже срок немалый.

Из них 157 лет он был русским: с 1812-го по 1918-й и с 1940-го по 1991-й. Ну, можно отсюда вычесть три года, когда он был оккупирован румынско-немецкими войсками в период Второй мировой войны. Остальные столетия он, оставаясь, разумеется, на одном и том же месте, входил в состав разных государств. В середине XV века, к которой относятся обе даты рождения города, эти земли относились к Молдавскому княжеству, в разных формах и границах существовавшему с XIV до XIX века. Народ, населявший эти земли, был разноплеменным, но христианизированным. Среди древних названий народа самое распространённое – валахи (влахи), а самоназвание страны – Руссовлахия. «Руссо» – от русских, карпатских русин, одного из самых древних народов не только региона, но Европы вообще.

Кишинев возник не в центре страны, а на ее восточной окраине, вблизи естественной границы – Днестра. За Днестром была Золотая Орда, потом вместо нее – Речь Посполитая, потом – Российская империя. Молдавское княжество делилось на несколько частей: Верхнюю, Нижнюю и Бессарабию. Кишинев всегда оставался окраиной для любой из этих частей, формально пребывая в Нижней – «Цара де Жос», – а после централизации Молдавского княжества при господаре Стефане Великом, во второй половине XV века, это деление было упразднено.

Кишинев тогда был «селением у колодца» – так о нем писали в летописях. С середины XVI века эти земли попали в зависимость от Османской империи, существенно утратив свой суверенитет. Поэтому после победы в серии русско-турецких войн XVIII–XIX вв. судьбу территории решают русские и турки. Так, с 1806 года «по факту», а с 1812 года – по условиям русско-турецкого договора земли между Прутом и Днестром переходят во владение Российской империи и получает название Бессарабия.

По переписи 1774 года в Кишиневе проживало 600 жителей, из которых 162 человека являлись налогоплательщиками. За 38 лет население существенно возросло: в 1812 году в Кишиневе проживало около 7 тысяч человек, то есть это уже не «селение у колодца», а довольно большой населенный пункт. После вхождения в состав Российской империи город продолжает расти с высокой скоростью: за сто лет его население увеличивается в 17 с лишним раз и к 1912 году составляет более 121 тысячи человек. И проживали они в 10 тысячах домов, на 142 улицах и в переулках, прогуливались по 12 площадям и по 5 садам и скверам. Примерно таким город достался Румынии, оккупировавшей Бессарабскую губернию в 1918 году. В 1940 году, накануне возвращения Бессарабии России (Советскому Союзу), население города несколько уменьшилось и составлял 110 тыс. человек.

Драму XX века Кишинев выхлебал, что называется, целиком. Все войны и все революции прокатились по нему. В 1944 году после освобождения Кишинева в городе проживало 25 тысяч жителей. Разрушения были ужасны: около 70 % всего жилого фонда было утрачено. Но город удалось быстро восстановить и отстроить заново. К 1950 году в нем проживало уже 134 тыс. человек. Открылись учебные заведения, больницы, театры и кинотеатры, создана Академия наук, высшие учебные заведения. Город стал вполне красив и благоустроен. К моему приезду сюда в 1958 году все, что мне могло и должно было понадобиться для жизни и полноценного развития, уже было.

Я учился в школе, в которой получил не просто хорошее, а очень хорошее образование, потом – в университете, где стал физиком, затем я работал и в университете, и в Академии наук. Занимался спортом – на стадионах, в бассейнах и спортзалах. Ходил на концерты и спектакли в театры, филармонию, концертные залы, видел и слышал всех выдающихся артистов Советского Союза той эпохи, смотрел все фильмы, посещая десяток кинотеатров, читал книги… В общем, в этом городе можно было не просто жить, но и обрести любую профессию, достичь в ней успеха. А какие люди меня окружали! «Таких теперь не делают»… Нет, правда: и умные, и красивые, и образованные… Да, с разными взглядами на многое, но нам было интересно жить, мечтать о будущем, к чему-то стремиться, расти… И верили в светлое будущее. Быть может, не все, но многие.

Прекрасное время, удивительная страна, замечательный город.

Кишинев был связан со всей страной. До Одессы, до Черного моря можно доехать за три часа и три рубля 10 копеек на дизель-поезде, до Москвы – за 24 часа на поезде или за 2 часа на самолете. Самолеты и поезда доставляли напрямую в очень многие города всей огромной страны СССР. Да и в Европу через нас шли поезда: в Румынию и Болгарию. Правда, так же запросто, как в Киев или Львов, не поедешь – нужна виза, причем как выездная, так и въездная. Но и это было, в принципе, доступно, хоть и не без трудностей.

Ну и про население, раз уж я начал приводить эту статистику. В 1963 году проживало 263,5 тыс., в 1991 – 676,7 тыс.

А потом я уехал… 22 июня 1992 года я покинул свой город, оказавшийся уже не в СССР, в связи с его разрушением, а в независимом государстве Республика Молдова, в котором русским – а я русский – жить, конечно, не запрещалось. Но направление политической трансформации нового государства, провозглашенные цели и методы их достижения, предлагаемое будущее для меня и моей семьи было неприемлемым.

И я вернулся на Родину – в Россию. В которой тоже шла неприемлемая политическая трансформация и тоже были провозглашены чуждые мне ценности и цели, в которой всё отвратительнее становилось настоящие, всё ужаснее представлялось будущее. Здесь я – со своими ценностями и взглядами – тоже был чужд власти. Но власть мне не была чуждой: здесь я готов был бороться. И побеждать!

См. также Литература. Книга заслуживает воспевания, поклонения и защиты. Книга – явление многогранное. Это и изделие, это и источник: информации, эмоций, смыслов. Кроме того, книга – это еще и то, что можно написать, сделать. Думаю, что именно это ее свойство – самое главное, и это свойство книгу породило, придав ей все остальные качества и возможности.

Когда-то кто-то написал, изготовил первую книгу… Быть достаточно точным при ответе на вопрос – кто и когда это сотворил? – невозможно. В том числе и потому, что само понятие – книга – не вполне точно, если обращаться к глубокой древности. Но мы любим все классифицировать и систематизировать. Поэтому решили, что, скажем, древние рукописи, выполненные в форме рулона – свитки, – это еще не книга. А вот когда рулон стали разрезать на удобные части и сшивать вместе (так называемый «кодекс») – это уже прообраз книги.

Как бы то ни было, но книга в человеческом обиходе существует не одну тысячу лет. Если считать все-таки книгами те пространные и цельные повествования, которые запечатлены на глиняных табличках с клинописью, то можно считать, что пять тысяч лет тому назад в Месопотамии книги уже были.

Самая старая печатная книга в мире из тех, коими мы располагаем, это «Библия» Иоанна Гуттенберга, созданная в 1456 году.

Самой большой книгой в мире является Кодекс Гигас (Codex Gigas) – грандиозный рукописный свод начала XIII века: 640 страниц, размер переплёта 92 см в высоту, 50 см в ширину; толщина книги – 22 см, а вес – 75 кг.

Самой маленькой книгой в мире является «Хамелеон» А. П. Чехова размером 0,9 х 0,9 мм. Она содержит 30 страниц по 11 строк текста на каждой, 3 цветные иллюстрации. Книга была отпечатана и переплетена Анатолием Коненко в 1996 г. в г. Омске, РФ.

Разговор о книгах вообще – это одно. А разговор о книгах в своем доме, о конкретных книгах – другое. Настолько другое, что Пушкин, умирая, обратился к своим книгам на окружавших его полках домашней библиотеки: «Прощайте, мои друзья…»

Я вырос в семье, где книга не просто почиталась, а была едва ли не главным членом семьи. Мои родители любили, ценили и пополняли нашу домашнюю библиотеку, у которой была непростая история и судьба. Настолько непростая, что частями этой истории стала, например, судьба погибшей библиотеки семьи моего деда.

Библиотека собиралась еще до революции и была довольно большой: занимала целую комнату в доме. В период Гражданской войны – а семья деда жила в Мариуполе – все книги были постепенно сожжены в домашней печи, поскольку другого топлива не было. Моя мама, бывшая тогда уже довольно большой девочкой, впоследствии вспоминала, как они плакали, отправляя книги в печь. Последним было сожжено подарочное издание Лермонтова в голубом шелковом переплете. Им был награжден в гимназии старший сын Василий, убитый в 1918 году.

Если библиотека деда стала лишь воспоминанием, то от библиотеки моего отца, собранной в двадцатые – тридцатые годы, кое-что сохранилось до сих пор. Библиотека тоже была большой: несколько тысяч томов художественной, справочной и профессиональной литературы. Перед войной отец был доцентом, заведующим кафедрой, а потом и директором Днепропетровского сельхозинститута, поэтому располагал возможностью покупать книги и комплектовать личную библиотеку. Книги чаще всего приобретались на развалах – стихийных базарах, куда время от времени крестьяне привозили самые разные вещи, доставшиеся им в годы революционного лихолетья. В том числе привозили полные телеги книг из библиотек разграбленных усадеб. Книги продавали так: выбирай, что хочешь, связывай и подвешивай на безмен. Цена устанавливалась за фунт веса. Так удалось собрать, по словам отца, весьма обширное и ценное собрание самых разных книг. Когда началась война, из Днепропетровска пришлось эвакуироваться. Брать книги с собой в эвакуацию отец не мог, поэтому всё перевязал в аккуратные связки и сложил в подвале дома под лестницей. Когда они вернулись в Днепропетровск после освобождения, библиотеки, естественно, на месте не оказалось. Лишь несколько книг впоследствии обнаружились в букинистическом магазине – их опознали, благодаря экслибрису, папины студенты. В букинистическом были найдены такие, например, книги, как «Физическая и коллоидная химия» Глесстона, «Основы химии» Менделеева, второй том «Истории искусств» Гнедича и кое-что ещё. Слава Богу, теперь они у меня, в целости и сохранности.

Но эти остатки семейной библиотекой не назовешь… Когда после войны семье пришлось переехать в Ярославль, библиотека была невелика, хотя ее восстановление началось сразу после возвращения в Днепропетровск в 1944 году. С тех пор и по сей день история семейного собрания непрерывна, хотя и не вполне целостна: частично библиотека разделилась между тремя братьями.

Библиотека художественной литературы восстанавливалась медленно – хорошие книги не так-то просто было купить, – но продуманно. Первоочередное внимание уделялось русской классической литературе. Еще из Днепропетровска был привезен Пушкин – однотомник большого формата, изданный в 1936 году, а также четвертый том из шеститомного собрания сочинений Пушкина – письма. Из старых довоенных книг с экслибрисами сохранились, кроме названных, «Стихотворения» С. Я. Надсона – роскошное издание 1912 года в красном «сафьяновом» переплете; «Рудин» Тургенева, без обложки; «Ярмарка тщеславия» Теккерея, издание 1933 года; второй том «Русских сказок» под ред. Азадовского, издательства Academia, 1932 года; А. Барбюс, «Огонь», 1935 года; «Похвальное слово глупости» Э. Роттердамского, Academia, 1932; «Новый органон», Ф. Бэкон, 1935; «Космогония», Р. Декарт, 1934; «Философия духа», Гегель, 1864; «Фацетии», П. Барчолини, Academia, 1934 и др. Сохранилось также несколько маленьких, дешевых брошюр, типа: Шарль Диль, «Византийские портреты», книгоиздательство «Польза», 1913 г.; Ги де Мопассан, «Бродяга», издательство «Сеятель», или «Зоя» Маргариты Алигер, изданная в 1943 году.

Уже после войны были приобретены собрания сочинений Горького, Гоголя, Тургенева, Лермонтова, Белинского, Писарева, однотомники Островского, Грибоедова, Тютчева, Фета и многие другие. По крайней мере, все годы обучения в школе ни я, ни мои братья не только не прибегали к помощи библиотеки, но и обеспечивали книгами школьной программы всех друзей, соседей и т. д.

Когда в начале шестидесятых годов маме – с огромным трудом – удалось оформить подписку на ныне знаменитое издание «Библиотека всемирной литературы» в 200 томах, папа внимательно просмотрел проспект издания и, к моему огромному изумлению, прокомментировал все (!) произведения, включенные в это издание. Он их не только читал, но и судил о том, оправдано или нет включение именно этого, а не другого произведения того или иного автора в Библиотеку. (То есть и другие произведения он тоже читал.) И пусть мое удивление и восхищение не покажется наивным. Книгочеев и эрудитов у нас в стране достаточно, но не каждому пришлось начать процесс чтения только в 18 лет, тратить почти все время на профессиональную деятельность, да еще война, да административная работа, да переезды… В общем, папенька был большой молодец и, помимо прочего, любовь и уважение к книге детям привил. Но и матушка тут сыграла никак не меньшую роль! Она книги знала, любила, ценила и берегла. Я еще раз вспомню об этом издании в главе Литература.

Ну и я теперь храню, сберегаю, пополняю… Не знаю точно, сколько сейчас книг в моей домашней библиотеке. Тысяч пять, наверное… С грустью понимаю, что век бумажных книг проходит. Во всяком случае, им придется потесниться, уступить место книгам электронным. Хотя несомненно, что они не исчезнут полностью. Не только те, которые уже существуют и представляют ценность, но и новые еще долго будут печать. В том числе и потому, что печатная книга хороша собой, ее приятно держать в руках, перелистывать, обнюхивать…

Вот и этот текст, что я сейчас пишу: хочется, чтобы он стал книгой! Бумажной, в хорошей обложке, чтобы стоял на полке и, конечно, кем-то читался.

Перелистывался…

Если вы это читаете, значит, сбылось!

Колесо… Ну, разумеется, слово из «главных»: изобретение колеса – скачок в развитии человечества и все такое. Где, когда и кто изобрел колесо, неизвестно и никогда известно не будет, потому что это происходило в разных местах планеты, среди разных племен. Можно говорить лишь о самых древних находках. Как ни странно, самые древние колеса нашлись не в Месопотамии или в Египте – как это обычно с разными древностями бывает, – а в Европе, в Румынии. Найдены были глиняные игрушечные повозки с колесиками. Датировка показала, что сделаны они были в последней четверти V тысячелетия до н. э, то есть им более 6 тысяч лет. Колесики помоложе лет на тысячу найдены уже во многих местах – и в Краснодарском крае, и в Словении, и в других регионах Европы, и, конечно, в Месопотамии.

Колесо стало не только важнейшим элементом транспортных средств, но и средством технологического прорыва во многих ремеслах: гончарный круг, мельница, прялка, позднее – лебедки, водяные колеса, часы, токарные станки и прочее, и прочее, и прочее… Уместно быть высокопарным: мы живем в цивилизации колеса! Его впору было бы обожествить.

Само колесо, кажется, не обожествили, но как символ оно вполне вписано в религиозный контекст. Само слово (в русском языке) происходит от общеславянского «коло», что означает «круг», «вращение», «поворот». Коло (а также – хоро) – круговое движение Солнца (Хорса) по небосводу и подземному морю мрака. Коло Сварога – небесное царство, сотворенное Сварогом: солнце, звезды и весь небесный свод, вращаемые Перуном. Родственные слова: кол – ось вращения, коловрат – символ вращения Солнца, ну и колесо – тоже отсюда.

Не только в русской (славянской) культуре колесо является символом космических явлений. Колесо Сансары – круговорот рождений и смертей в индийской философии, колесо Фортуны – богини судьбы и удачи у древних римлян. В общем, колесо часто используется как символ различных повторяющихся, циклических процессов.

(См. также Социализм, Идея.) Я – строитель коммунизма: такова была роль, функция, судьба моего поколения. Мое поколение – это те, кто родился в военные и послевоенные полтора десятилетия. Мы начинали со Сталиным в букваре, а во взрослую жизнь входили где-то на пересменке Хрущёв – Брежнев или чуть раньше – под «вынос тела» (я имею в виду Сталина в Мавзолее).

«Строительство коммунизма» – как программа деятельности, как проект – началось в 1961 году. На XXII съезде КПСС была принята Третья программа КПСС, целью которой было построение коммунизма в СССР. В жизнь вошел Моральный кодекс строителя коммунизма. Именно тогда появился лозунг «Нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме», было заявлено, что «коммунизм будет в основном построен к 1980 году». Когда это срок пришел, появился анекдот: «Вместо ранее объявленного коммунизма в Москве состоятся Олимпийские игры этого слова – «коммунизм» – представляется мне несправедливой. Карл Маркс и его последователи этим словом обозначали прекрасное общество будущего. Почти сто лет слово существовало в основном в философско-политической лексике, его распространение в обычной среде было минимальным. Даже после победы Октябрьской революции 1917 года в России долгие годы чаще употреблялись слова «социализм», «большевизм», и даже «советизм». Слово и образ коммунизма популяризировались уже в послевоенный период, наверное, после переименования ВКП(б) в КПСС в 1952 году.

Я несколько раз принимался писать эту главу, это эссе на тему «коммунизм». И всякий раз мне не нравилось то, что получалось. Проблема состояла в том, что, по идее, надо бы раскрыть содержание понятия «коммунизм» так, как оно раскрывалась в основополагающих трудах классиков марксизма, и так, как оно закреплялось в руководящих документах КПСС. Это следовало описать потому, что вырастает уже второе поколение, которое этого не знает, они этого не изучали.

Но меня раз за разом постигала неудача: я не мог описать основные принципы научного коммунизма так, чтобы это было интересно читать и чтоб это было достаточно кратко. Думаю, что это возможно, но у меня не получается. Стремясь к точности, я не могу не описывать многие скучно звучащие, но необходимые вещи: производительные силы и производственные отношения, способ производства и общественное разделение труда и тому подобное. Но в результате получается не эссе, а попытка реферата… Отказаться от этого важнейшего слова – «коммунизм» – я тоже никак не могу. Так что, получилось или нет – не знаю, но написал, как смог. Попытался передать не политико-экономическую суть понятия, а его эмоциональное восприятие. Нынешним поколениям стремятся разными способами привить пренебрежительное отношение к самой идее коммунизма как к вредному утопическому заблуждению и крайне негативное – к попытке его построения в СССР, подчеркивая всяческие «ужасы тоталитаризма»… А я хочу сказать, что сама идея прекрасна и жива, и что проблемы построения социализма – коммунизма в СССР не сводятся к «ужасам тоталитаризма», к «пустым прилавкам» и «отсутствию свобод», что жизнь наша была светлой, радостной, оптимистичной (См. также Социализм.)

Коммунизм – общество, в котором «человек человеку друг, товарищ и брат». То есть такое общество, в котором найден способ взаимоприемлемого разрешения конфликтов между отдельными людьми и социальными группами, между личностью и обществом. Сто и более лет тому назад основной конфликт виделся между эксплуататорами и эксплуатируемыми, между капиталистами и рабочими. И суть конфликта заключалась в ощущении несправедливостей: в сословном разделении общества, в несправедливых законах, судах, в ощущении духовной и всякой иной несвободы, в распределении результатов труда, материальных благ.

Образ «общества справедливости», разумеется, у разных сегментов общества (классов) был разным: «Сытый голодного не разумеет», «У одного жемчуга мелковаты, у другого щи пустоваты». В сущности, это объективно возникающий взгляд на жизнь, если вы голодны, вам хочется есть; если вы сыты, вам хочется чего-то другого. Поднявшись на одну ступень общественной иерархии, хочется двигаться дальше. Эту закономерность образно представляют в виде пирамиды потребностей: сперва удовлетворяются первичные, потом человек устремляется к более высоким. Не могу по ходу не отметить важную, практически всегда упускаемую особенность этой пирамиды (Маслоу): на самом деле она не для всех одинакова, иерархия и значимость потребностей всегда индивидуальны и зависят как от внешних обстоятельств, так и от свойств личности.

Идея коммунизма не противоречит и не борется с этой пирамидой потребностей, более того, она в какой-то мере кладет ее в основу. «От каждого по способностям, каждому по потребностям» – такова одна из «формул коммунизма», закрепленных в советских учебниках. Коммунизму предшествует его первая ступень – социализм, аналогичная «формула» которого такова: «от каждого по способностям, каждому по труду». Разумеется, «формулы» не описывают многого очень существенного из того, что составляет суть и социализма, и коммунизма. Материальный взаимообмен (я – обществу, общество – мне) важен, но этический важнее: «человек человеку друг, товарищ и брат» – это, как мне кажется, куда более важная «формула коммунизма».

И еще один аспект, составляющий суть коммунистической доктрины, не должен быть упущен: осознание строительства коммунизма как целенаправленного процесса, осуществляемого людьми. То есть коммунизм сам по себе – как времена года – не наступает! Хотя из поверхностного восприятия догматизированного марксизма-ленинизма можно, пожалуй, извлечь представление о неизбежности наступления коммунизма как результата действия объективных законов общественного развития, в котором подчеркивается как бы природная заданность поэтапного процесса: гибель капитализма – возникновение социализма – перерастание социализма в коммунизм. Сейчас я думаю, что этот «закон общественного развития» – смены формаций – не является объективным. Произойдет или нет смена формаций, целиком и полностью зависит от воли людей и многочисленных иных факторов, лежащих как в материальной сфере, так и в культуре конкретного общества. (См. также Закон.) Как бы то ни было, но в сознании моего поколения «диалектически» сосуществовали две идеи: о том, что наступление коммунизма объективно и неизбежно, и о том, что сам по себе он не возникнет, его надо строить упорно и самоотверженно.

Переходный период от социализма к коммунизму стал предметом исследования и формирования научной и учебной дисциплины «научный коммунизм». Его ввели как учебный предмет в начале 60-х годов. В нем содержалось во многом разумное моделирование изменений, необходимых для формирования материально-технического базиса коммунизма, формирования личности и общества, разделяющего ценности коммунизма и осознанно вовлечённого в его строительство. Научный коммунизм описывал то, чего хотелось бы достигнуть, и то, как это сделать.

Отмечу, что самым главным была как раз не «плановая экономика», которой сейчас пугают. Самым главным в образе коммунизма были отношения между людьми, отношение к труду и формирование высоких целей и смыслов жизни, состоящих в духовном, творческом развитии, а вовсе не в примитивном «удовлетворении возрастающих материальных потребностей». В учебниках об этом говорилось примерно в таких выражениях: «Свободное всестороннее развитие каждого члена общества и всего общества в целом – такова высшая гуманистическая цель коммунистического преобразования общества. Человечество совершает скачок из царства необходимости в царство свободы».

Приближалась ли страна (СССР) к коммунизму? Думаю, что в последние десятилетия своего существования – нет. Нерешенные – зачастую даже не осознанные – проблемы тормозили развитие во всех сферах – и экономической, и духовной. Да и «прицел сбился»: не только «не туда шли», но и «не туда» стремились. Не буду в кратком эссе даже пытаться анализировать содержание этих проблем: это сложно, это предмет обстоятельного профессионального исследования, которое пока никем не проведено. (Могу сослаться на свою статью 2015 года «Обдумывая "Уроки СССР"», в которой я откликаюсь на работу С. Никанорова.) Кое-что кажется очевидным, многое – не столь понятно. В любом случае: процесс строительства коммунизма у нас в стране (по существу – и в мире) прекращен. В этом эссе я говорю о том, что уже прошло, и о своем ощущении явления в целом. А анализ ошибок нужен тем, кто совершит новую попытку. И это точно не мое поколение. Мое поколение может и должно рассказать о том, что помнит, о том, что делали, к чему стремились, может попытаться осознать совершенные ошибки и, несомненно, должно описать то, чего удалось все-таки достичь.

Скажем, «уверенность в завтрашнем дне» – не пустой лозунг, а реальное чувство, с которым мы жили. А вот с «удовлетворением материальных потребностей» дело обстояло неважно. Уровень жизни, несомненно, рос, и люди жили все лучше и лучше, и большинство населения жили с радостью и оптимизмом в душе, хотя этот самый уровень жизни был весьма невысок. И это становилось серьезной проблемой, причем не только материальной, но и идеологической: социализм как модель общественного развития не справлялся с поставленными задачами. Сейчас кажется, что уровень жизни вполне мог бы быть выше при более эффективной организации экономики, причем без нарушения баланса между стремлением к высоким идеалам и достойным бытом.

Как показали годы перестройки, образ потребительского рая (на примере заграницы) очень быстро вскружил головы советским гражданам и стал путеводной звездой, целью, ради которой можно отказаться от всех завоеваний социализма, да и от самой идеи. Не мгновенно, но в исторически короткий срок представления людей о нравственности, об отношении людей друг к другу тоже претерпели фундаментальные изменения. Принцип «человек человеку друг, товарищ и брат» не стал, условно говоря, «генетически» воспроизводиться в последующих поколениях. А мещанское «хочешь жить – умей вертеться» расширяло ряды сторонников. Стремление к богатству, к «удовлетворению потребностей» и оправдание соответствующего этому стремлению поведения победило солидарность и взаимовыручку, ощущение соучастия в общем деле. Коммунистическая идеология не стала той самой «идеей, которая, охватив массы, становится материальной силой». Важно, конечно, отличать идею как таковую от идеологии.

Коммунистическая идеология – не такое простое понятие. Она тоже исторически обусловлена. Об одной идеологии говорили ранние марксисты, новыми задачами и целями наполнилась эта идеология периода строительства социализма, и нечто снова во многом иное стало писанными и воплощаемыми в жизнь догматами позднего СССР. Именно это – последняя идеология и, главное, ее практическое воплощение – стало могильщиком коммунизма.

Коммунистическая идеология позднего СССР не призывала к аскезе, к отказу от материального достатка. Напротив, она к нему призывала и на него нацеливала. «Принцип удовлетворения потребностей» был заложен в основу проектировщиками строительства коммунизма в СССР, провозглашенного на XXII съезде КПСС. По мнению некоторых аналитиков, именно это в конечном счете сгубило и СССР, и строительство коммунизма. Высокая идея социальной справедливости как цель и смысл жизнедеятельности была заменена прозаической идеей сытости и комфорта: произошла «продажа первородства за чечевичную похлебку» (метафора С. Кургиняна). Думаю, что это наблюдение и диагноз отражает умонастроения не столько «народа в целом», сколько его наиболее влиятельной части: партийной и советской номенклатуры, руководителей силовых ведомств и, разумеется, какой-то части народа. В обществе всегда были люди, для которых критическое отношение к идеям социализма было важной особенностью их мировоззренческого, нравственного базиса: «доставалы», спекулянты, «цеховики» и прочие «умеющие жить». Они не хотели строить ни социализм, ни коммунизм, они хотели личного благополучия и достатка. Этих людей критиковали, велась пропаганда против вещизма и мещанства, о них снимали сатирические фильмы, писали фельетоны, а время от времени и в тюрьму сажали за разного рода нарушения закона, которые были неизбежным риском для тех, кто стремился к личному обогащению. Но была и другая – значительно большая – часть народа, которая, конечно, тоже хотела достатка, но была готова продолжать строить если не коммунизм в его довольно примитивно подаваемых образах-лозунгах, то более совершенный и справедливый социализм. А коммунизм вполне годился как некий идеал, к которому можно стремиться. Хотя над этим и посмеивались: «Коммунизм – на горизонте! А линия горизонта недостижима».

Думаю, что понимание необходимости реформирования и политического устройства, и экономики страны созрело задолго до перестройки. По всей видимости, имелось несколько проектов (если не проектов, то подходов) таких реформ, и мы не можем сказать, какой из них был «правильным», а какой – нет. Прежде всего потому, что ни один из подходов, содержащих идею «улучшения социализма», так и не был реализован. Инициатива – и власть – была перехвачена людьми, стремившимися не к «улучшенному социализму», а к личному богатству в каком угодно обществе – хоть капиталистическом, хоть феодальном или рабовладельческом.

Высший слой политического руководства страны (в какой-то момент) решил вести страну и общество не к коммунизму, согласившись с его оценкой как вредной утопии, а к буржуазному благополучию «развитых стран». Товарное изобилие, высокий уровень жизни населения, идеология «свободного общества» – все это прельстило активистов «эпохи Горбачева» (среди них были и всё понимающие алчные циники, стремящиеся к личному обогащению, и романтики, верящие, что делают нечто ради общего блага), и они приняли участие в демонтаже – не идеологии даже, а самого государства. Оно и рухнуло.

Могло ли оно не рухнуть? Разумеется, да. Вариантов, моделей развития и целенаправленной деятельности – и в экономике, и в идеологии – было немало. Можно было продолжать строить социализм – коммунизм, решая накопившиеся проблемы в экономике и иных аспектах развития общества. Можно было и «обуржуазить» страну и общество (как в Китае, например), не отказываясь от стремления к коммунизму как идеалу, к обществу справедливости, уточняя и его образ, и отдельные характеристики.

Почему этого не произошло? Причин немало, но нельзя не указать на «умственную слабость»: необходимое для этого развитие самой «теории коммунизма» не происходило. А специфика строительства социализма и капитализма в том, что это не природное, а рукотворное явление, это – проект, осуществляемый методом проб и ошибок. Проект, в котором более или менее ясны некие отдаленные цели и образы будущего, но после каждого шага в направлении этих целей надо заново оценивать и изменившиеся условия – материальные и нематериальные: производить замер «реакции среды», то есть общества на производящиеся перемены. Надо также своевременно уточнять образы и параметры будущего. В этой связи руководствоваться «единственно верной теорией» не просто неверно или неэффективно, а губительно. Путь первопроходца, открывателя новых земель и планет существенно отличается от движения по известному маршруту, проложенному по карте, с опорой на прогноз погоды и ресурсно-логистическое обеспечение движения. Строительство нового, никогда прежде не существовавшего общества – самое сложное из всего, что когда-либо предпринимало человечество.

Однако в действительности, к сожалению, идеи марксизма-ленинизма были догматизированы и превратились в эрзац-религию, вызывающую оскомину как у народа, так и у самих «идеологов». Нельзя, наверное, говорить, что людей, не только понимающих, что происходит и что должно происходить, но и готовых действовать, не было вообще, но то, что их недоставало в высшем руководстве, очевидно. Кроме того – и это многими оценивается как решающий фактор, – еще на стадии замысла «перестройки» среди высшего руководства страны и ее ключевых государственных служб оказались люди с мышлением мародеров: они увидели возможность быстрого личного обогащения в ходе и в результате декоммунизации и соединения себя с финансово-политической элитой Запада. Они почуяли: то, на что у Ротшильдов ушли столетия, у Рокфеллеров – десятилетия, можно сделать буквально за год-два! И стать частью элиты, которой принадлежит весь мир!

Они не ошиблись: все у них получилось. Вот уже три десятка лет они «на вершине», и не они «служат России», а Россия их обсуживает, Россия – их ресурс и инструмент удержания личных позиций. И поскольку именно декоммунизация возвела их на вершины, они будут поддерживать ее во всех формах и на всех уровнях.

А что же с самой идеей коммунизма? Идеи же живут иной, «духовной» жизнью? (См. также Идея, Духовность.) Их же убить невозможно, можно лишь ограничивать их влияние на людей, можно их извращать и дискредитировать: типа, не декоммунизаторы виноваты, а сам коммунизм! Вроде как не преступник виновен, а жертва, ибо она изначально обладала свойствами жертвы.

Строительство коммунизма в СССР можно и нужно назвать неудачей. Но это ни в коей мере нельзя считать подтверждением ошибочности самой идеи коммунизма и тех блистательных интеллектуальных прорывов, которые совершили Маркс и Энгельс, Ленин, Сталин и многие практики реализации этой сложной синтетической модели развития у нас в стране и в других странах. Коммунизм – это попытки, это процесс поиска социальной гармонии, справедливости. Тот откат к капитализму, который мы наблюдаем (и в России, и в других странах), на редкость убедительно подтверждает и свойства капитализма, и силу тех рычагов (отмена частной собственности и соответствующих ей этических систем), с помощью которых теоретики марксизма и практики строительства социализма двигали историю вперед. Но Россия – многофакторная, нелинейная среда (если использовать понятия и метафоры современной физики). Россия не управляется одним параметром – даже таким мощным, как «частная собственность». Россия как общество, как социальная среда намного сложнее, чем почти линейно организованные общества протестантской этики. У нас иррациональные факторы никогда не исчезают. И дело не сводится к религиозно-мистическим учениям. Сейчас наши правители уповают на церковь, на православие снова как на рычаг, с помощью которого… Однако не получится, как не получается с рычагом собственности. То есть рычаги-то эти есть, они действуют, но их одних мало. Среда (российское общество) реагирует на это воздействие не так, как ожидают «акторы». Среда легко и в любой момент отвернется и от религии и церкви, и от собственности и богатства. Она (среда) может захотеть атеизма и научно-технического прогресса, захочет лететь в космос и осваивать глубины океана, слушать Чайковского, Битлз и Марка Фрадкина одновременно… И все это не «надстроечные» факторы, а самые что ни на есть базисные. Инструментарий марксизма применительно к России нужно заново «затачивать» и существенно развивать и дополнять.

Верной была мысль теоретиков о необходимости создания материально-технической базы коммунизма в процессе перехода от социализма к коммунизму. Сегодня мы можем, опираясь на опыт собственных ошибок и достижений, сказать, что сейчас, при современном уровне развития технологий – прежде всего компьютерных и средств связи, – можно ставить вопрос о строительстве социализма в России с гораздо большим основанием и уверенностью в достижении результата, чем это делалось сто лет тому назад. Те потенциальные преимущества, которыми обладал советский социализм, сегодня дали бы взрывной эффект стремительного развития. Причем поворот России в сторону строительства социализма (и коммунизма) не повлечет за собой никаких существенных, тем более драматических социальных потрясений. Пока еще нет нужды в разрушении бесчеловечных и антигуманных сословных систем (контуры создания которых уже просматриваются), нет губительного сращивания церкви с государственным аппаратом насилия (что тоже с каждым днем становится явственным). Высокая степень концентрации богатства в руках нескольких сотен персон позволит провести национализацию – там, где это целесообразно, – с минимальными нравственными издержками. И что еще важно: умонастроения людей гораздо более содержательны и полноценны, нежели это было еще недавно. Люди научились сравнивать и считать, они во много разочаровались, а это – незаменимый жизненный опыт.

Нельзя не сказать о ставшем в некоторых кругах популярным сопоставлении христианства и коммунизма. Можно, например, прочитать, что «Христос был первым коммунистом». Мне понятны упования такого рода, и я не стану активно в этом разубеждать, но не отметить важные и глубокие отличия христианской и коммунистической идей не могу. Прежде всего, соглашусь с тем, что внешняя сторона оформления коммунистической идеи и ее распространения, внедрения в общественное сознание откровенно и недвусмысленно скопирована у христианской церкви. Аналогия полная, включая даже такие вторичные признаки, как Моральный кодекс или «иконостасы» из портретов членов Политбюро ЦК КПСС и т. п. Можно, разумеется, трактовать проповеди Иисуса Христа как призывы к справедливости, хотя при более внимательном чтении натяжки станут видны: Христос не занимался социальным переустройством общества, он апеллировал к душе и ее спасению. Важно также, что человек в христианстве – существо порочное, «поврежденное»; в коммунистической идее человек, напротив, носитель и источник справедливости, человек сам кузнец своего счастья. Для христианства такая мысль просто кощунственна. Можно ли соединить христианскую и коммунистическую идею? Я считаю, что нет, нельзя. Но я считаю, что и не нужно. Важно четко осознавать и разграничивать предметные области и сферы применения религии и социальной технологии. Тогда сосуществование христианской религии и коммунистической идеологии в неком государстве, строящем коммунизм, станет возможным и бесконфликтным.

Подводя резюме: коммунистическая идея жива, хоть и пребывает в «платоновском» состоянии. Она еще не проросла в новое время на новой почве, мы ее пока не можем «пощупать» и «осмотреть». Ей еще предстоит воплотиться в «земные» формы. И тогда строительство социализма и коммунизма может стать реальной и вполне прагматичной задачей.

Космос – таинственный, бездонный… Он в нашей жизни присутствует каким-то странным образом: не прячется, но невидим; влияет, но неощутим… Неудивительно, что всех богов человеческая фантазия отправляла куда-то туда: на небеса и в космос.

Мировоззренческая роль космоса – одна из важнейших. Его восприятие, наполнение его смыслами и содержанием сродни водоразделу материя/дух. Религиозно-мистическое сознание так или иначе, но наполняет космос разными нематериальными сущностями, порой и Космос, как таковой, определяется как такая сущность. Научное, материалистическое сознание формируется на основе многовековых исследований космоса, а не на основе фантазий и предположений. Сформировалось целое научное направление – см. Космология.

Попробую написать что-то личное… Что-то о том, как космос входил в мою жизнь, в мою картину мира. Я человек самого счастливого поколения не только в истории своей страны – СССР, России, – но и, наверное, мировой истории. Так считаю по многим причинам, одна из которых – космос. И слово такое, и, соответственно, понятие существовали с глубокой древности. Но вот в обыденный мир простого человека и слово, и понятие вошли на моей памяти. Когда я был маленьким мальчиком, потом – подростком, человечество вышло в космос, а космос вошел в каждый дом. Спутник, Гагарин, космический корабль – все это мое, мой детский и подростковый мир. Причем не в той эмоциональной обертке, как сейчас: теперь это нечто обыденное, рутинное, – а как открытие, прорыв, событие исторического масштаба, которому я был свидетелем, современником! Я был из тех первых в мировой истории подростков, которые смотрели на небо, на звезды и ощущали космос как освоенное пространство. Как то, куда уже можно слетать! Это ощущение кардинально меняет мировосприятие: принципиальная недоступность космоса, в которой тысячелетиями жило человечество и которая была одним и столпов мировоззрения, культуры, устранена!

Огромный толчок получило космическое направление научной фантастики. Романы, повести и рассказы о полетах к иным мирам стали одним из самых популярных жанров. Почти сразу в них возникло и особое философское – критическое по отношению к разным аспектам земной действительности – содержание. Жизнь на других планетах, в других мирах описывалась как критическая антитеза земной жизни. Другие миры служили модельной лабораторией для придумывания разнообразных типов обществ – как прекрасных, так и отвратительных, – которые могут только существовать. Часто эти были антиутопии, представляющие возможный результат развития земных социальных пороков, это был литературный вариант футурологии, социальная фантастика. Жанр существовал и до полета Гагарина – Герберт Уэллс, Жюль Верн, Алексей Толстой, Александр Беляев, Евгений Замятин и многие другие успешно и талантливо его развивали. Но после полета Гагарина произошел фундаментальный перелом: вымышленное стало явью. Началось формирование мифологии космической эры. Рэй Брэдбери, Айзек Азимов, Роберт Хайнлайн, Станислав Лем, Иван Ефремов, братья Стругацкие, Кир Булычёв, Александр Казанцев, Николай Носов и многие другие писатели создали этот миф о Космосе, который до сих пор остается одним из важных разделов нашей культуры, нашей картины мира и мировоззрения.

Сейчас фантастика развивается в нескольких направлениях, мало связанных с идеями той старой «космической научной фантастики» (литературоведы называют ее «твердая фантастика»). Тут и научное фэнтези, и киберпанк, и стимпанк, и хронофантастика, и апокалиптика/постапокалиптика, и альтернативная история… Не могу поручиться за все, что в этих жанрах сочиняется, но по моим поверхностным ощущениям космос – как таковой, как фактор, объект и субъект – из этой литературы исчез. Он остается лишь как освоенная среда обитания, но не как самостоятельное действующее лицо.

Хоть и зарекался (чуть не на каждой странице, чаще – молча) не писать справочник, несколько небанальных фактов о космосе приведу.

Зона от 20 до 100 км над Землей считается ближним космосом. 100 км – официальная международная граница между атмосферой и космосом.

До высоты 22 км еще можно встретить живые существа: споры и бактерии, занесенные туда ветрами. Поэтому граница биосферы принимается равной 22 км.

37 650 м – рекорд высоты полёта турбореактивных самолётов установил 21 августа 1977 года лётчик-испытатель Александр Федотов на самолете МиГ-25М.

41 422 м – рекорд высоты стратостата, управляемого одним человеком, а также рекорд высоты прыжка с парашютом. Его совершил американец Роберт Алан Юстас 24 октября 2014 года. В свободном падении (в специальном скафандре) он пролетел 37 592 м, развив при этом скорость 1320 км/час.

260 000 км – радиус сферы тяготения, где притяжение Земли превосходит притяжение Солнца.

363 104–405 696 км – высота орбиты Луны над Землёй.

21 000 000 км – принято считать, что гравитационное воздействие Земли на пролетающие объекты начиная с этого расстояния ничтожно мало.

40 000 000 км – минимальное расстояние от Земли до ближайшей большой планеты Венера.

149 597 870,7 км – среднее расстояние от Земли до Солнца.

4 500 000 000 км (4,5 миллиарда км, 30 а. е.) – радиус границы околосолнечного межпланетного пространства – радиус орбиты самой дальней большой планеты Нептун.

20 000 000 000 км (134 а. е.) – расстояние до самого дальнего на сегодня межзвёздного автоматического космического аппарата Вояджер-1 по состоянию на 5 января 2016 года.

9 460 730 472 580,8 км (ок. 9,5 трлн км) – световой год – расстояние, которое свет со скоростью 299 792 км/с проходит за 1 год. Служит для измерения межзвёздных и межгалактических расстояний.

ок. 40 000 000 000 000 км (40 трлн км, 4,243 св. года) – расстояние до ближайшей к нам известной звезды Проксима Центавра.

ок. 1 000 000 000 000 000 000 км (1 квинтлн км, 100 тысяч св. лет) – диаметр нашей Галактики Млечный Путь, в ней находится 200–400 миллиардов звёзд. За её пределами простирается межгалактическое пространство.

ок. 5 000 000 000 000 000 000 км (ок. 5 квинтиллионов км) – размер подгруппы Млечного Пути, в которую входят наша Галактика и её спутники – карликовые галактики, всего 15 галактик.

ок. 250 000 000 000 000 000 000 000 км (ок. 250 секстиллионов км, свыше 26 млрд св. лет) – размер пределов видимости вещества (галактик и звёзд) в наблюдаемой Вселенной (свыше 500 миллиардов галактик).

ок. 870 000 000 000 000 000 000 000 км (870 секстиллионов км, 92 млрд св. лет) – размер пределов видимости излучения в наблюдаемой Вселенной.

В общем, мы живем в довольно большом мире… И хотя занимаем в нем очень скромное место, но зато тут у нас очень интересно!

Космология, вернее, некоторые темы, к ней относящиеся, занимают достаточно важное место в жизни рядовых, обычных граждан. Вопрос о происхождении Вселенной интересует всех, поэтому в обыденную жизнь перетекают и такие таинственные и вдохновляющие вещи, как темная энергия и темная материя, черные дыры и многое другое. Мир звезд и галактик всегда был палитрой, с помощью которой писатели фантасты живописали свои полотна, строили социальные утопии, обрушивались с критикой на окружающую действительность, маскируя ее под жизнь внеземных цивилизаций.

Одновременно с научной космологией сосуществуют религиозные представления о возникновении мира. Попытки хоть как-то устранить противоречия, найти некое компромиссное описание Вселенной и ее истории, удовлетворяющее и религию и науку предпринимаются давно. На мой взгляд, безуспешно. А на взгляд некоторых религиозных деятелей, успешно. В тех рассуждениях верующих, с которыми я знаком, снять проблему происхождения Вселенной (сотворена Творцом или возникла сама) не удается. Удается лишь так или иначе «приспособить» отрывочные сведения о современной космологии и ее нерешенных проблемах к «обоснованию» креационистского подхода. Ссылка «на науку», якобы подтверждающую религиозные представления, умиротворяюще действует на паству и вообще на публику не слишком хорошо знакомую с физикой, космологией и научной парадигмой вообще.

Современная научная космология родилась в XX веке. Круг фундаментальных вопросов, составляющих предмет космологии, по сравнению с предыдущими веками, не изменился: как и когда Вселенная возникла, из чего она состоит, как изменяется со временем? К началу XX века о Вселенной наука знала немало, благодаря астрономии, выявленным законам движения и закону тяготения Ньютона стали известны уравнения, описывающие движение небесных тел. Были также осознаны масштабы Вселенной, место Земли в космосе и единство природы – в смысле единства физических законов и химического состава как на Земле, так и повсюду за ее пределами. Вопросы космологии из умозрительных стали научными, перешли в разряд исследовательских задач. Этот период – до XX века – называют периодом классической или ньютоновской (ньютонианской) физики и космологии. Последующий период – в связи с развитием теории относительности и релятивистской механики (описывающей движение тел со скоростями, близкими скорости света) называют релятивистским, соответственно, и космологию называют релятивистской, однако сейчас необходимость в этом эпитете отпала и говорить об этом стоит только при описании этапов исторического развития.

Предметом современной космологии является Вселенная в таком широком интервале явлений, который был невозможен в прежние века: от «космических» расстояний взаимодействия до микромира, физики элементарных частиц. Возникновение Вселенной в модели Большого взрыва – это микромир, квантовая физика; взаимодействие галактик, искривление пространства и времени в связи с распределением масс в космосе – это теория относительности и релятивистская механика. Временные интервалы, которыми оперирует современная космология, впечатляют: от 10–43 сек (т. н. планковское время) с момента гипотетического начала (Большого взрыва) до 14,8 миллиарда лет – возраст Вселенной. Пространственные интервалы столь же грандиозны: 1,6 10–35 метров (планковская длина), до десятков световых лет (один световой год равен 9,6 1013 км).

Я не склонен составлять здесь даже краткое научно-популярное изложение современных космологических представлений. Возможно, когда-нибудь это попробую сделать, а сейчас лишь обозначу некие ключевые понятия, не углубляясь в их разъяснение: искривленное пространство-время, эволюция Вселенной, реликтовое излучение, ускоряющееся расширение, размер Вселенной, темная материя… Эти ключевые слова обозначают разделы, направления дальнейшего знакомства с космологией для тех, кому это захочется это делать, а для остальных – некие «маркеры» в сознании, дающие ощущение хотя бы в общих чертах структурированных сведений. Современная космология – одна из наиболее захватывающих областей современной науки, переживающая устойчиво растущий интерес и развитие на протяжении последней сотни лет. Не обойду вниманием лишь один – быть может, самый мучительный – вопрос современной космологии. Мучительным он, однако, становится за пределами науки, когда попадает в пространство спекулятивных рассуждений журналистов, популяризаторов, пропагандистов и пр. Вопрос этот – что было до Большого взрыва? В рамках научного обсуждения это обычный вопрос, на который нет удовлетворительного ответа. Ответы предлагаются, но с оговорками, ограничивающими область возможного применения ответа той или иной моделью. Так, в гипотезах Большого взрыва обычно говорят, что модель описывает происходившее начиная с момента 10–43 секунд после начала. А что было до этого, от 0 до 10–43 секунд, мы описать можем только общими словами: происходит рождение Вселенной из сингулярности. А уж про то, что было до начала взрыва и вовсе говорить нельзя. Потому что «времени еще не было», время рождается вместе с рождением Вселенной.

Избежать глубочайшего психологического дискомфорта от такой картинки не может никто, включая физиков, занимающихся этой проблемой. Поэтому наряду с моделью Большого взрыва разрабатываются и другие модели, в том числе и те, в которых никакого взрыва не было. Подробнее об этом в главе Вселенная.

Несколько слов о «проблеме ВЦ» – внеземных цивилизаций. (См. также Инопланетяне.) Строго говоря, это имеет к космологии лишь опосредованное отношение, но дело тут в ином – в моих воспоминаниях.

Одна из первых лекций, которую я когда-то давным-давно прочитал населению, была лекция о внеземных цивилизациях (ВЦ). Я ее подготовил по просьбе своего друга, преподавателя музыкального училища. Хорошо помню аудиторию, глаза студентов-музыкантов (особенно, конечно, игривые глазки студенток…). Выражение «есть ли жизнь на Марсе?» стало настолько устойчивым штампом благодаря яркой роли Сергея Филиппова в «Карнавальной ночи», что всякий, кто соглашался читать лекцию на близкую тему, становился персонажем из того же ряда. Причем бессмертный финал: «есть ли жизнь на Марсе, нет ли жизни на Марсе – науке неизвестно» – остается прежним. Это, однако, не лишает разговор о проблеме ВЦ ни занимательности, ни пользы с общекультурной точки зрения. Хоть и нет окончательного ответа, зато есть увлекательный рассказ о методах рассуждения и исследования, о философском значении процесса познания и т. д.

Вряд ли мне стоит говорить о той суспензии, которая циркулирует в нашем организме, составляя 6–8 % массы тела, хотя она и является жизненно важной, а потому вправе относиться к «главным» словам. Можно, наверное, повторить какие-то более или менее известные сведения из области биологии, медицины и т. д., но в контексте этой книги более важной кажется роль представлений о крови в социальной жизни и в религиозных верованиях, в магических обрядах.

«Кровное родство», «кровь и почва», национальность, нация – вот те направления мысли, которые меня не просто интересуют, но и волнуют в связи с темой «кровь», вернее с тем ее аспектом, который проявляется в словосочетаниях «русская кровь», «немецкая», «украинская», «еврейская» и т. д. «Кто ты по национальности?» и «кто ты по крови?» – вот вопросы, отличия в понимании которых, приводят к весьма значительным социально-политическим последствиям. Я об этом говорю в соответствующих главках этой книги. Здесь выскажу одну – весьма, на мой взгляд, важную, – вещь.

Евреи (иудеи) считают, что душа находится в крови. (В других религиях и мистических учениях душу располагают то в голове, то в сердце, то в определенном участке мозга, то в ДНК и т. п.) Отсюда, возможно, исключительная роль этничности в еврейском менталитете: еврейская кровь – еврейская душа. Есть и радикальные религиозные взгляды: душа есть только у евреев, прочие народы лишены души (потому что лишены еврейской крови). Не знаю, как решается вопрос с наличием души при смешанной крови: если есть хоть капля еврейской крови, то есть, наверное, и душа, причем, разумеется, еврейская? Или нет? Капли будет недостаточно?

Оставлю вопрос без ответа, чтобы было чем занять мозг в (возможно приближающийся) период старческого слабоумия. А о роли крови в проблеме этничности и национальности см. Евреи, Народ и нация, Немцы, Русские.

Л

Видите ли, дорогие друзья, в чем дело…

Лазер – это не просто одно из многих физических устройств. Лазер для представителей моего поколения, особенно для тех, кто стал технарем, больше чем просто прибор. Это – символ! Символ величия физики и техники вообще и советской науки в частности. Потому что за создание лазера советские физики Басов и Прохоров были удостоены Нобелевской премии, и мы этим страшно гордились. А потом, став физиками, мы гордились тем, что понимаем, как лазер устроен, что такое когерентное излучение, как «работает» двухуровневая система в специально созданном кристалле, как осуществляется накачка лазера, как в оптическом резонаторе возникают стоячие волны и как формируется лазерный луч… Это удивительно прекрасно – понимать все это! А потом судьба подарила еще полвека наблюдений за развитием лазерных технологий, за превращением лазеров в бытовую домашнюю технику.

А писать здесь нечто вроде научно-популярного очерка об устройстве лазера и его применениях я не буду. Мне кажется, что это давно изучают в школе. Здесь я лишь зафиксирую исключительную роль лазера в моей картине мира и в картине мира моего поколения.

Многие названия книг, фильмов, опер и балетов становятся самостоятельными знаками, сливаются в одно слово и создают огромные агрегаты ассоциаций. К таким относится и «Лебединое озеро».

Думаю, лет тридцать – пятьдесят тому назад в стране не было человека, который не знал бы о существовании балета «Лебединое озеро». Не все его видели, но все о нем знали. Не все, быть может, знали, что «танец маленьких лебедей» – это сцена из третьего действия, но сам «танец», конечно, знали.

Немалую роль в популяризации балета сыграли такие, например, вещи, как сюжет из «Кавказской пленницы», где мрачный и одинокий «товарищ Саахов» смотрит по телевизору именно этот балет, не зная, что скоро над ним попытаются учинить самосуд: «Не беспокойся – в морге тебя переоденут…» Или включение по всем каналам телевидения «Лебединого озера» в период политической смуты во времена позднего ССР…

Популярность популярностью, но и сам балет действительно бриллиант русской и мировой культуры. Балету – музыке П. И. Чайковского 140 лет, хореографии Иванова – Петипа почти на 20 лет меньше. Именно она жива до сих пор.

«Лебединое озеро» – идеальный, «самый классический» балет. Уверен, что приобщать детей к искусству хореографии надо с «Лебединого озера» и «Щелкунчика». (Впрочем, это до банальности очевидно. Так что вместо «уверен» надо бы писать «все знают».) Согласен, что в этом отношении очень хороша и «Баядерка» со своими «Тенями» в третьем акте, но музыка Людвига Минкуса – при всем уважении – никак не гениальный, волшебный, загадочный мир Чайковского. Вот «Жизель», пожалуй, надо включить в список.

Надо ли пересказывать сюжет балета, описывать словами музыку и движения? Точно – не надо! Это настолько доступно, да и хорошо всем известно, что никакого смысла это мне делать нет.

Поэтому я именно это и сделаю.

Балет состоит из двух действий, в каждом из которых по две картины. В первой картине – довольно продолжительной – никакой сказочной легенды и никаких лебедей еще нет. Мы присутствуем на так называемом деревенском празднике по случаю совершеннолетия принца Зигфрида. Перед Зигфридом, а потом и перед его подошедшей позднее матушкой – Владетельной принцессой – танцуют крестьяне. Танцы самые разные, и их много: вальс, танец для троих (па-де-труа), танец для двоих (па-де-де), полька, мужской танец, танец-действие (па д’аксьон), танец с кубками и тому подобное. Лишь в самом конце первого действия и праздника в вечернем небе пролетает стая лебедей и звучит «тема лебедя». На Зигфрида находит грусть и задумчивость.

В зависимости от постановки танцевальные номера и весь праздник могут проходить не в деревне, а во дворце или на лужайке перед дворцом. Соответственно, костюмы и образы меняются. Неизменны лишь музыка Чайковского и сюжетная линия. Завершиться первая картина может не просто «грустью» Зигфрида, а его стремлением пойти, побежать за лебедями…

Вторая картина (действие) происходит ночью, в лесу, на берегу озера. Сказка начинается! Музыка вступления раскрывает все основные музыкальные темы балета, в том числе и грозные, тревожные звуки «темы злого волшебника». Поэтому во многих постановках во время интродукции, открывающей второе действие, на сцене устрашающий злой гений Ротбарт машет черными крыльями (в другой своей ипостаси он типа как филин) и всячески демонстрирует, что и этот лес, и это озеро, и часовенка на его берегу – все в его коварной колдовской власти!

По озеру плавают лебеди. Это заколдованные Ротбартом девушки. Принц Зигфрид с луком или арбалетом в руках выбегает на берег и собирается выстрелить – он охвачен страстью к охоте. Но тут появляется Одетта и просит его в лебедей не стрелять, рассказывает ему, что все они – заколдованные девушки во власти колдуна Ротбарта: днем они лебеди и лишь ночью на некоторое время снова становятся девушками. Зигфрид влюбляется в Одетту, готов убить колдуна и освободить девушек от злых чар. Но Одетта объясняет ему, что не это поможет, а лишь беззаветная, искренняя и первая в жизни любовь может развеять чары. Зигфрид клянется в вечной любви, но их разговор подслушал сам злой колдун Ротбарт!

Вторая картина наполнена изысканной, чувственной музыкой – любовным дуэтом Зигфрида и Одетты («белое» адажио) и танцами лебедей, среди которых в некоторых постановках и знаменитый «танец маленьких лебедей». Впрочем, в большинстве постановок этот номер переносят в четвертую картину.

Третья картина возвращает нас во дворец Владетельной принцессы, устроившей бал, на котором ее сын – принц Зигфрид – должен выбрать себе невесту. Кордебалет в полном составе и пары танцуют вальс (вальс невест), появляются гости, и среди них злой гений под видом «графа Ротбарта» со своей дочерью – Одиллией. Одиллия как две капли воды похожа на Одетту, и коварный план колдуна состоит в том, чтобы обмануть влюбленного принца и вырвать у него клятву вечной любви, обращенную к ненастоящей девушке – лебедю Одетте, а лишь похожей на нее Одетте. Бал выстроен наподобие концертного дивертисмента, хореографического ревю. Сменяя друг друга, гости показывают номера: венгерский танец, русский танец, испанский, неаполитанский, польская мазурка. А потом начинается танец Зигфрида и Одиллии («черное» па-де-де), в котором обманутый принц целует ей руку, а его матушка и Ротбарт живенько возглашают их женихом и невестой. Гремит гром! В окне мелькает образ настоящей девушки-лебедя – Одетты, – которая теперь навеки останется заколдованной, ибо принц нарушил данную ей клятву. Коварный план злого гения удался! Одиллия «выдает» 32 фуэте в знак торжества.

В четвертой картине мы снова на берегу лесного пруда. Девушки ждут возвращения Одетты и развлекают себя танцами. Одетта возвращается и в отчаянии рассказывает подругам об измене Зигфрида. Вскоре появляется и он сам – несчастный принц. Одетта хочет видеть его в последний раз, а принц хочет вымолить у нее прощение. Вскоре появляется и Ротбарт. Он властно напоминает Одетте, кто в доме хозяин, но неожиданно встречает сопротивление Зигфрида. Причем принц готов умереть ради любви к Одетте. К этому злой гений не готов! Более того, он сам умрет, если Зигфрид ради любви пожертвует жизнью. Ротбарт нагоняет тучи, вызывает бурю, стремясь разлучить влюбленных, но тщетно! Зигфрид и Одетта прыгают со скалы в воды озера, Ротбарт умирает, а жених и невеста попадают в приветливый подводный мир, где их встречают наяды и нимфы, а потом уносят в храм вечного счастья. В некоторых вариантах постановки обходятся без подводного царства, герои просто радостно встречают восход солнца на берегу озера.

Ну а музыку словами не передать. Слушать надо.

См. также Книга. В начале еще раз вспомню о «Всемирной литературе». Дело было так. Мой старший брат тогда (в середине 60-х годов XX века) учился на физфаке МГУ. Именно он первым из нашей семьи узнал о готовящемся 200-томном издании «Библиотеки всемирной литературы» и предложил оформить на нее подписку. Это оказалось делом не слишком простым (запланированного тиража в 300 тысяч экземпляров на всех желающих, конечно, не хватало), но в какой-то «дополнительный список» попасть удалось. Запомнилось, как отец прокомментировал буклет, предваряющий издание. В нем перечислялись все двести будущих томов с именами авторов и названиями произведений, включенных в серию. Батюшка неторопливо прочитал весь список вслух – мне и маме, – комментируя каждое имя и название. Я и до этого знал, что папа – человек образованный и много всего читал. И вообще, он профессор и доктор биологических наук. Но тут – художественная литература, причем не только Пушкин – Толстой, но и множество разных зарубежных и древних авторов! Папа, оказывается, читал практически все, что было в списке. И более того – рассуждал в отношении подборок произведений некоторых авторов, выражая удивление по поводу «невключения» каких-то сочинений… Я был просто поражен! Уважение к начитанности было неотъемлемой частью тогдашней культуры. А потом прошло десять лет (1967–1977), в течение которых это издание выходило том за томом. Мы все тома выкупили, и теперь они украшают библиотеку старшего брата. Об этом эпизоде и о нашей семейной библиотеке я немного рассказываю в главе Книга.

Не скажу, что я прочитывал все, что выходило. К сожалению, я этого не делал и не сделал до сих пор. Мне вообще кажется, что я читал непростительно мало. Вернее, что не прочитал многое из того, что надо читать обязательно (но – в оправдание, – похоже, прочитал немало того, что можно было бы и не читать).

Помню я также самую первую прочитанную мною книгу. Это произошло в 1954 году – мне было 4 годика. Читать меня никто целенаправленно еще не учил, но книжки мне читали и буквы я в основном уже знал. Читать начал самостоятельно, на первых порах лишь уточнял какие-то трудные для чтения слова. Первой книгой стала сказка «Медведь – липовая нога» из серии «Мои первые книжки». Тоненькая, в мягком переплете с медведем на обложке. С тех пор всё читаю и читаю…

Про нашу страну и культуру часто говорят, что они литературоцентричны. Обычно имеют в виду, что именно в литературе – в художественной литературе – ставились важнейшие вопросы бытия, смысла жизни, будущего и прошлого страны и народа. Переход литературы (или в более широком смысле – письменного слова) от религиозной к светской, секулярной в России стал особенно заметен начиная с XVIII века, после Петровских реформ. Считается, что русская литература «заменила», исполнила роли, скажем, философии и политической идеологии, в то время как в Западной Европе они как самостоятельные направления мысли сложились раньше. В нашей культуре идеологические, политические и даже религиозные вопросы наиболее глубоко и всесторонне рассматривались именно в литературе. Пушкин, Лермонтов, Гоголь, Толстой, Тютчев, Достоевский, Чехов и другие наши классики создавали не просто художественные образы, но формировали то, что мы сейчас можем назвать ценностной матрицей русской культуры. Роль литературы исключительна как в культуре в целом, так и среди остальных искусств. Даже такое «абстрактное» искусство, как русская музыка, весьма глубоко пронизана литературой и вдохновлена ею: достаточно взглянуть на развитие русской оперы.

Место литературы в развитии культуры – и мировой, и русской – от века к веку изменялась. При этом до второй половины XIX века ареалом обитания литературы были аристократические слои, в последующие годы и круг авторов, и круг читателей начал расширяться, а после Октябрьской революции 1917 года, ликвидации неграмотности и создания всеохватной системы общего образования литература стала не просто доступна всему населению, но и оказалась глубоко внедренным базисом культуры.

К началу XX века литературоцентричность стала настоящей художественной идеологией. В последующие годы в советский период этот факт был осознан властью и принят на вооружение: «к штыку приравняли перо». Советская литература целенаправленно формировалась как идеологически выверенная, призванная воспитывать нового советского человека и новое советское общество, формировать представления о том, «что такое хорошо и что такое плохо» во всех сферах жизни: и в поведенческих нормах, и в мировоззренческом базисе. Окруженная «неустанной заботой партии», русская советская литература просуществовала семь десятилетий. Несмотря на идеологическую заданность, принимавшую порой форму прессинга, литература продолжала развиваться, обогащая русскую и мировую культуру высочайшими образцами прозы и поэзии. При этом русская классика продолжала работать на российское общество в целом, оставаясь фундаментом образования: 70–80 процентов времени в школьных курсах литературы отводилось на изучение русской классической литературы, и только 20–30 процентов – на изучение литературы советской.

Писатели в СССР были буквально обласканы властью, находились на особом положении – и в материальном отношении, и в смысле своего социального статуса. «Поэт в России – больше чем поэт» – формула Евгения Евтушенко, весьма точно отражающая реальное положение дел. Причем как в своем «высоком» – духовном – смысле, так и в приземленном материально-статусном. Разумеется, не каждый писатель получал дачу в специально созданном писательском дачном поселке Переделкино, но тот или иной уровень государственной поддержки был доступен каждому члену Союза писателей СССР. Та исключительная роль и влияние писателей на политическую жизнь страны, которую придумала и реализовала Советская власть, с неизбежностью породила и свои негативные стороны. Так, «в писатели» стремились не только по внутреннему зову богоданного таланта, но и по приземленным меркантильным мотивам. Кроме того, писатели, не поддерживающие государственную идеологию, соответственно, отлучались от государственной поддержки. В особо напряженные периоды политической борьбы это превращалось в прямые преследования, вплоть до тюремных сроков и расстрелов. Так бывало не только в Советской России: сила литературы и художественного слова таковы, что в истории любой страны найдется не просто «немало», а очень много примеров расправы с неугодными власти поэтами и писателями. Да, литература – как инструмент, орудие и продукт культуры – обладает огромной силой, способной действовать веками и влиять на миллионы умов и сердец.

В современной России литература продолжает оставаться важным фактором и культуры и политики. Политические трансформации, смена идеологии породили и соответствующие последствия в том, что мы называем литературным процессом. Есть процесс создания, сочинения текста, как правило, неразрывно связанный с закреплением его в письменной форме. Есть процесс превращения его в печатное издание – книгу, брошюру, журнал (в том числе и в электронном виде). Есть процесс распространения текстов (и/или их содержания – чтение вслух, например). Основной канал – книготорговля, включая Интернет. Есть и бесплатное распространение текстов: раздача текстов (книг, журналов, электронных файлов) друзьям, знакомым, размещение в социальных сетях и пр. Но это еще не весь литературный процесс, в него следует включить такое важное явление, как толкование (оценивание) написанного: литературная критика, составление рейтингов, раздача премий и прочие наиважнейшие элементы продвижения книг и раскрутки авторов.

Но если прежние власти на каждом фазисе своего исторического метаморфизма выступали с некой консолидированной и озвученной позицией (цензура, «линия партии» и пр.), то нынешняя власть сама в себе неоднородна и консолидированной позиции не имеет, равно как нет и государственного органа, отправляющего функцию идеологического надзора. Произошло переструктурирование пространства литературного процесса. Структурные границы пролегают по линиям ценностных (идеологических, религиозных и т. п.) предпочтений и коммерческих факторов, отражающих сосуществование кланово-олигархических подсистем, в каждой из которых могут быть своя ценностная (идеологическая) матрица, свои агитационно-пропагандистские центры, обладающие ресурсами поддержки и продвижения «своей» литературы; есть и линии чисто коммерческих коллизий, возникающих в процессе борьбы за продукцию и ее сбыт. Так что в пространстве литературного процесса есть свои акторы, свои субъекты и объекты. Сохраняется и важнейший смысл управления этим процессом: идеологическая борьба, борьба за умы и сердца, борьба за власть. А не только борьба за деньги, как хотят это иногда представить скрывающие свои подлинные мотивы и намерения участники процесса, действующие по прежним шаблонам: «своих» – поддержим, «чуждых» – «мочить и не пускать», а «ничьим» – дикое поле книжного рынка.

В этом бурном алхимическом процессе рождаются разнообразные продукты. Появляются, разумеется, писатели и произведения, получающие известность потому, что приносят хороший доход своим издателям и книготорговцам. Но есть такие, которые обладают известностью и различным наградами постольку, поскольку их поддерживает (быть может, и скрытно) определенная политическая сила, способная и желающая из чего угодно «отлить пулю». Есть и те, кого раскрутили потому, что за это они сами или их спонсоры заплатили пиарщикам и рекламщикам, мастерам продажи любых товаров, хоть зубных щеток, хоть книг, хоть артистов, хоть политиков или писателей…

Так что современный литературный процесс, в котором должна рождаться и воспроизводиться литература как важнейшая часть культуры, протекает в весьма сложных многофакторных условиях. Перед каждым автором стоит непростой выбор: писать «в стол», «для себя» и т. п. в надежде на неизвестно что, или научиться писать и продавать издателям коммерческую литературу, или «лечь» под некие «политические» заказы, или так или иначе раздобыть денег на «раскурутку»… Таков взгляд на литературный процесс глазами автора, то есть не вполне субъекта этого процесса: автор является субъектом лишь на этапе сочинительства, потом он – объект. Есть и другой взгляд – взгляд подлинных субъектов литературного процесса: заказчики-спонсоры, издатели, торговцы и «оценщики». «Оценщики» – повторю – важная субстанция литературно-алхимического действа. Это те, кто обеспечивают рейтинги, пишут рецензии, осуществляют ввод автора и его произведения в информационное пространство, обеспечивают рекламу и пиар, делая это в интересах заказчиков, политико-идеологических или коммерческих.

Ну и еще об одной составляющей литературного процесса не следует забывать (по идее – она едва ли не главная): процесс чтения книг. В условиях, когда основным результатом создания текстов и книг является их продажа с целью получения прибыли или с целью продвижения какой-то идеологии, системы ценностей или просто имени, которое по тем или иным причинам надо раскрутить, процесс чтения заменен процессом потребления и измеряется не тем, что текст произвел в душе человека, в его ментальном мире, а измеряемыми политико-экономическими величинами: объемы продаж и т. н. рейтинги.

Литературоцентричность вовсе не умерла. Хотя книгу давно теснил театр, кино, потом телевидение, теперь – Интернет. Но все это лишь формы, в которые облекается процесс создания вымысла, текста, его фиксации и распространения. Старомодную «литературу вымысла» из высоких сфер «делателей смыслов» сегодня выталкивает нон-фикшн: публицистика, политическая и идеологическая продукция. Художественную литературу гонят «вниз», в сферу развлечений, ее сводят к книготорговле – и немало в этом преуспели.

Не столь нова мысль: если книга – товар, то и литература, ставшая книгой – товар. Такой же, как сметана или майонез. Книжная торговля и обращается с книгами уже точно так же, безжалостно выкидывая с полок книгу позапрошлого года издания: у нее как бы истек срок годности. И нет тут никаких сантиментов: просрочено – так просрочено! Отличие от майонеза одно: мы не знаем, кто автор майонеза «Слобода» или таблеток «Эспумизан» (а у них есть именно автор: тот, кто разработал рецептуру и технологию производства), но знаем имена авторов других товаров – от «Акунин», «Браун», «Дашкова» до «Улицкая», «Устинова», «Яхина». Я вовсе не стремлюсь принизить талант и роль персон, чьи имена стали хорошо продаваемыми торговыми марками, я лишь подчеркиваю сходство подходов к их распространению, продаже. Не исключено, что маркетологи начнут прописывать и соответствующим образом рекламировать книги определенного рода, как медицинские средства, рассматривая политические пристрастия покупателей, как своего рода заболевания, а книги – как лекарства от них: испытываешь неприязнь к политику П – принимай, то есть читай писателя Б-ва, ненавидишь такой-то период отечественной истории – помогает писатель С-ин и так далее.

В чем же предмет моей озабоченности, что мне не нравится в происходящем? На чьей я стороне?

Я на стороне культуры как фактора развития не только самой себя, но и общества в целом. Причем развития в том направлении, которое я считаю верным, в котором отношения между людьми описываются формулой «человек человеку друг, товарищ и брат», в котором живется безопасно и счастливо, в котором развитие личности, творчество стоят на первом месте… Это общество и такие люди не возникают сами по себе, не возникают они и как следствие торжества т. н. принципов свободного рынка или либеральных ценностей, опирающихся на примат индивидуализма. Я уверен, что для движения в этом направлении, у литературы есть своя важная, незаменимая функция – воспитание морали, воспитание нового человека. Такая литература в рамках существующего литературного процесса с описанными выше определяющими факторами и мотивациями успешно существовать не сможет. И я обеспокоен тем, что такая литература оказывается в весьма тревожном положении. У нее остаются очень небольшой ареал обитания и, соответственно, очень тихий голос, слабое влияние. Ей осталось одно – внутренний порыв автора, пишущего «в стол». Здоровое общество, заботящееся о своем будущем, должно обеспечить такого рода литературе специальные меры защиты, поддержки на государственном уровне.

Не предлагаю ли я повторить советский опыт государственной поддержки идеологически правильной литературы со всем издержками такого подхода? Нет, не предлагаю. Я также не предлагаю изменить тот самый литературный процесс, о котором я писал не без издевки и сожаления. Надо искать другие критерии и новые способы их применения. Я хотел бы, чтобы осуществилась поддержка некоммерческой и идеологически разнообразной литературы и ее авторов. Самыми узкими местами я считаю систему распространения книг посредством книготорговли и систему продвижения (если угодно – рекламы) этой литературы.

Механизмы поддержки понятны, и большая часть из них в той или иной форме была испробована в советские времена. Поддержка государства нужна как в прямой материальной форме, так и в обеспечении доступа к дорогостоящим СМИ – таким, как, например, центральные ТВ-каналы. Сейчас туда пробиваются информация и реклама только той литературы, которая идеологически близка руководству (владельцам) каналов. Идеологически неблизкая или непроплаченная литература и ее авторы на экранах не появятся. Это надо изменить. Надо также помочь нераскрученной литературе дойти до читателя. С книжной торговлей этот вопрос может быть решен сочетанием коммерческого подхода (дотировать распространение таких книг) и административного. Важную и самостоятельную роль в этом могут сыграть имеющиеся Союзы писателей разного идеологического толка.

Союз писателей (какая-то новая ассоциация Союзов или новый Литфонд) должен заниматься ролью литературы в жизни общества и государства, возвышать эту роль, делать ее фактором развития. Хотелось бы, чтобы Союз писателей обрел влиятельные рычаги влияния на литературный процесс. Наделить его этими рычагами должно государство. Разумеется, у самого государства в лице его органов власти должно быть понимание значимости этого самого «литературного процесса» и более или менее осознанное видение спектра ценностно-целевых установок своего развития, но этого, к сожалению в достаточной мере пока не просматривается.

Не просматривалось это и во времена Некрасова, мечтавшего, что настанут времена, «…когда мужик не Блюхера и не милорда глупого – Белинского и Гоголя с базара понесет». Времена настали, но потом «что-то пошло не так», и «милорд глупый» вернулся, да не один, а с глупыми же бабами.

А чтобы пошло так, как надо, следует об этом хотя бы думать.

Но непременно вслух!

Луна – она же месяц (или полумесяц, когда находится в соответствующих фазах). О Луне – как о планете, спутнике Земли – можно ничего тут и не писать, поскольку всё это либо известно (в школе учат), либо забыто, потому что не очень-то и нужно. Нет необходимости помнить, что расстояние от Земли до Луны – около 385 тысяч км, что отраженный Луной свет доходит до нас примерно за 1,2 сек. Можно также не помнить о том, что космический корабль «Апполон», доставивший (теперь в этом принято сомневаться) американских астронавтов, летел к Луне 72 часа, то есть трое суток. Можно также прожить счастливую и содержательную жизнь, не зная, что диаметр Луны почти 3,5 тысячи км, то есть Луну можно разместить аккурат между Москвой и Барнаулом. Если не хотите пристраивать Луну на этом участке, можно ее втиснуть между Москвой и Барселоной…

Луну исследуют и измеряют не одну тысячу лет, и этот процесс продолжается. Совсем недавно – в течение последнего десятилетия – несколько раз уточнялся возраст Луны. Стареет на глазах: в 2011 году считали, что ей 4,32 млрд лет, а с 2017 года утверждают, что 4,52 млрд. Исследование Луны, несомненно, одно из самых увлекательных и полезных занятий. Наша страна – СССР – в XX веке совершила самые главные открытия и прорывы в этой области: мы первыми сфотографировали обратную сторону Луны, мы первыми взяли и доставили на Землю пробы лунного грунта. Американцы первыми высадили на Луну человека, что открытий не принесло, но стало выдающимся событием само по себе.

При всем заслуженном восхищении научными и техническими достижении свою главную роль Луна играет вовсе не в связи с нашими знаниями о ней, а в связи с нашими легендами и мифами о ней. Эмоциональная и религиозно-мистическая роль Луны непреходяща. В культурах всех племен и народов, населявших и населяющих нашу планету, сложены увлекательные мифы о Луне, о Луне и Солнце. И это естественно, потому что и Солнце и Луна всегда рядом и всегда недостижимы. Их обожествление – самый естественный акт человеческого ума. Их движение по небосводу не может не привести к мысли о том, что они – настоящие живые божества, причем божества парные, «работающие» в связке. В этой связи столь же естественно приписать этим светилам парные качества, среди которых наиглавнейшими являются мужское и женское. При этом единообразия в этом вопросе – если рассмотреть все мифы всех народов – не возникло: у одних (большинство) Солнце олицетворяет мужское начало, у других – Луна, но есть и наоборот. Цикличность движения Луны и Солнца, ежедневное их «исчезновение» породило мифы о «смерти» и «воскрешении», о похищении Луны и ее спасении…

Месяц-полумесяц является одним из символов во многих религиях, прежде всего – в исламе, но и в христианстве он тоже «в почете». Месяц в русском языке сохраняет свой коренной «планетарный» след, ибо «месяц» – это не только особый облик Луны, но и календарная часть года. Во многих странах мира до сих пор широко распространен лунный календарь.

Мифы и легенды всегда имели не столько развлекательное, сколько дидактическое значение, Луна и Солнце назначались управителями различных сторон жизни людей, соответственно, придумывались определенные ритуальные и магические действия, обеспечивающие связь человека с Луной и Солнцем. Не стану перечислять все имена «лунных» божеств, придуманные в разных культурах. Упомяну лишь некоторые: у древних славян – Дивия; у греков – Селена; у египтян – Тот; у римлян – собственно, Луна и есть…

Очевидно и непосредственное влияние планеты Луна на нашу жизнь. Это и управление приливами и отливами, и ночное «освещение», и весьма часто встречающиеся недомогания, совпадающие с теми или иными фазами Луны. Я, например, заметил (впрочем, только к старости), что на полнолуние или новолуние я себя чувствую неважно (сердце пошаливает, давление скачет, нарушается сон, возрастают нервозность и тревожность и т. п.). Это наблюдается не всегда, но в большинстве случаев возникает. На фазы Луны рекомендуют обращать внимание и народные приметы. Например, – поведение в первой фазе Луны, при новолунии. Отличить молодой нарождающийся узенький месяц от точно такого же в последней фазе просто: из молодого получается буква «Р», если провести линию через рожки. Народная примета, усвоенная мною от бабушки, предписывает незамедлительно после того, как первый раз увидел очередной молодой месяц, прикоснуться к деньгам: чтоб деньги были. Примета верная, рекомендую. (Смайлик.)

Есть и еще один фактор непосредственного влияния Луны, связанный с астрологией. Я не имею в виду все те занимательные рекомендации, которые астрологи дают каждому знаку Зодиака в связи с его взаимодействием с Луной. Это другая, как говорится, тема и ей тут не место. В астрологию можно верить или не верить, но, бесспорно, существенным фактором могут являться действия людей, руководствующихся астрологическими предсказаниями. Об этом подробно рассказано в увлекательной книге Отто Ноегарда «Тринадцатый знак Зодиака» (1997). Автор проанализировал большой массив исторических событий и обнаружил, что во все времена многие влиятельные монархи, полководцы, политики и т. п. явно руководствовались астрологическими рекомендациями. Во всяком случае, он обнаружил выходящую за рамки обычного вероятностного распределения аномалию, касающуюся присутствия Луны в т. н. тринадцатом знаке Зодиака – созвездии Змееносца. Это такой период времени, когда Луна продолжает свой путь по зодиакальному кругу в промежутке между Скорпионом и Стрельцом, который на звездной карте относится к площади созвездия Знаменосец. С точки зрения астрологии это обстоятельство следует учитывать, поскольку такое расположение звезд и планет имеет свои особенности. Они могут быть для одних дел благоприятными, а для других, соответственно, неблагоприятными. Ноегард показал, что к этому промежутку времени (Луна в Змееносце) оказались приурочены многие важнейшие события мировой истории. В частности:

– царский Манифест от 17 октября 1905 года (ст. стиль) о введении представительства в России;

– открытие I Государственной думы;

– назначение П. А. Столыпина премьер-министром;

– объявление Германией войны России (начало Первой Мировой войны);

– отречение Николая II от престола;

– принятие «Декларации прав народов России» (от 2.11.1917 г.);

– принятие Первой Конституции СССР;

– подписание советско-германского договора о ненападении (пакт «Молотова – Риббентропа»);

– начало работы XIX партконференции (28. 06. 1988 г.), принявшей решение о реформе политической системы в СССР;

– визит Горбачёва в ГДР (6. 10. 1989 г.), с которого началась череда «бархатных революций» в Восточной Европе;

– объявление по радио и ТВ о создании ГКЧП (утро 19 августа 1991 г.);

– начало гайдаровских реформ – либерализация цен (2 января 1992 г.);

– объявление Ельциным указа № 1400 по ТВ (о роспуске Верховного Совета РФ);

– завершение выборов в Думу и референдума по ельцинской конституции (17.12.1993 г.).

Я не собираюсь давать оценку ни самой идее, ни этой выборке, сделанной Отто Ноегардом. Я сохраняю ко всему этому ироничное отношение. Но для кого-то это все не забавно, а вполне серьезно…

Для меня же гораздо серьезнее любование лунной дорожкой на море, озере или реке… Не мне одному это нравится: этому посвящены многие картины – Куинджи, Саврасова, Брюллова, Айвазовского и других художников. И в музыке Луна оставила ярчайший след: от «Лунной» сонаты Бетховена до «Лунного света» Дебюсси… А уж в песенной традиции Луна – одна из главных героинь. Выдерну из памяти наугад что-то про Луну, например то, что застревает в ней в виде строчек из популярных песен.

«Светит месяц, светит ясный, светит полная Луна…»

«Луна над городом встаёт опять, уже троллейбусы уходят спать…»

«В лунном сиянье снег серебрится, вдоль по дороге троечка мчится…»

«Луна, луна, над ласковым берегом светит…»

«Луна, луна, цветы, цветы…»

Из высокой поэзии тоже многое хочется вспомнить, например, вот это:

Сияла ночь. Луной был полон сад. Лежали Лучи у наших ног в гостиной без огней. Афанасий Фет

Или это:

Будет луна. Есть уже немножко. А вот и полная повисла в воздухе. Это Бог, должно быть, дивной серебряной ложкой роется в звезд ухе́.

Маяковский, конечно.

А вот Есенин:

Месяц рогом облако бодает, В голубой купается пыли. В эту ночь никто не отгадает, Отчего кричали журавли.

Или – из совсем другого материала – Анна Ахматова:

Из перламутра и агата, Из задымленного стекла, Так неожиданно покато И так торжественно плыла, ― Как будто Лунная Соната Нам сразу путь пересекла.

От высокого и изысканного – к ироничному. Козьма Прутков: «Если у тебя спрошено будет: что полезнее – солнце или месяц? – ответствуй: месяц. Ибо солнце светит днём, когда и без того светло; а месяц – ночью».

Продолжу песенно-поэтический настрой.

«Говорите мне о любви, говорите мне снова и снова, я без устали слушать готова…» – танго Оскара Минца из репертуара Клавдии Шульженко. Слова написал Владимир Захарович Масс, автор песенок, эстрадных скетчей, сценариев и др. И тут же – антитеза из репертуара той же исполнительницы: «О любви не говори: о ней все сказано…» Эту песню написал Моисей Феркельман на стихи Наума Лабковского.

Впрочем, я, похоже, как-то уж очень быстро, с ходу опустился на бытовой, невзыскательный уровень… А речь-то идет о самом прекрасном чувстве – о любви. Попытаюсь поднять планку с помощью великой поэзии.

Мой голос для тебя и ласковый и томный Тревожит позднее молчанье ночи темной. Близ ложа моего печальная свеча Горит; мои стихи, сливаясь и журча, Текут, ручьи любви текут, полны тобою. Во тьме твои глаза блистают предо мною, Мне улыбаются, и звуки слышу я: «Мой друг, мой нежный друг… люблю… твоя… твоя!..» Александр Пушкин

О, как убийственно мы любим, Как в буйной слепоте страстей Мы то всего вернее губим, Что сердцу нашему милей! Федор Тютчев

Смерть побеждающий вечный закон Это любовь моя, это любовь моя… Рабиндранат Тагор

Остановлю себя: бесконечное это дело – цитировать стихи о любви.

Любовь, конечно, относится к «главным» словам. Более точное суждение – к «главным» чувствам, но как в этом чувстве бывают важны слова!

Именно и только любовь людей друг к другу обеспечивает существование рода человеческого. От любви мужчины и женщины рождаются дети, любовь к ним позволяет им вырасти, их любовь к родным и близким обеспечивает целостность семьи, общества…

В русском – и большинстве других языков – для обозначения всех этих чувств есть одно слово: любовь. В греческом языке для разных видов любви – разные слова: эрос, филос, агапе, строге. Эрос – эротическая сексуальная половая любовь, влечение; филия – дружественность, расположение; агапе – бескорыстная любовь к ближнему и к богу; строге – любовь родителей к детям, любовь между близкими родственниками. Однако русское слово «любовь» объединяет в себе все эти смысловые оттенки, и мы не испытываем проблем для различения «видов» любви. Отмечу также важный, на мой взгляд, оттенок: любовь в русской ментальности – чувство, а не действие. У англичан, похоже, действие: make love – делать любовь, то есть заниматься сексом. У русских, разумеется, и действие соответствующее совершается, но все-таки «любить» и «делать любовь» (равно как и русские глаголы, отнесенные к сфере обсценной лексики) – иное…

Для меня остается, несмотря на многочисленные толкования и пояснения, не вполне понятным евангельское словосочетание «Бог есть любовь, и пребывающий в любви пребывает в Боге, и Бог в нём» (1 Ин. 4:16). Думаю, что это какая-то ускользающая от меня антитеза Нового Завета – Ветхому Завету. Мое предположение на сей счет состоит в следующем. Ветхозаветный бог не дает оснований даже для предположений о существовании у него по отношению к людям каких-то добрых чувств, не говоря о любви. Ветхозаветный бог – существо довольно мстительное, жестокое и коварное.

Христос же – и своей жертвой и, главное, содержанием и целью этой жертвы – продемонстрировал иное отношение Бога к людям: желание спасти души людские. Именно эту ипостась Бога (по идее – того же самого, ветхозаветного) открыл Христос и принесло человечеству христианство. Об этом, думаю, и говорит Апостол Иоанн Богослов, причем для его современников эти послания несли совершенно актуальный смысл и эмоциональный контекст. Настойчивое и повсеместное повторение фразы «Бог есть любовь» в наше время лишает, как мне кажется, ее подлинного смысла. Многими (молодежью в особенности) фраза воспринимается как проповедь земной любви, именно так ее и трактовали, например, хиппи 60-х…

О «божественной» любви образно, но очень точно говорит в Послании к коринфянам ап. Павел: «Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине; все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит. Любовь никогда не перестает, хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится» (1 Кор. 13: 4–8). И там же: «Если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею, то я – медь звенящая или кимвал звучащий. Если имею дар пророчества, и знаю все тайны, и имею всякое познание и всю веру, так что могу и горы переставлять, а не имею любви, – то я ничто. И если я раздам все имение мое и отдам тело мое на сожжение, а любви не имею, нет мне в том никакой пользы» (1 Кор. 13: 1–3).

К сожалению, последующее развитие христианства – вернее, церкви христианской – ополчилось на любовь плотскую ради возвышения любви духовной. Говорили и писали об этом с удивительным усердием и постоянством все Святые Отцы, повторяют за ними и по сей день и час все священнослужители. Вот, например: «Любовь плотская – вина, а духовная – похвала; та есть ненавистная страсть души, а эта – радость, веселие и лучшее украшение души; та производит вражду в уме любящих, а эта уничтожает и существующую вражду и водворяет в любящих великий мир; от той не бывает никакой пользы, но еще великая трата денег и какие-то неразумные издержки, извращение жизни, всецелое расстройство домов, а от этой – великое богатство правых дел, великое изобилие добродетелей» (святитель Иоанн Златоуст).

Почему и зачем это делается – понятно. Потому что церковь – инструмент управления людьми. Найденный алгоритм управления основан на представлении о грехе и способах его замаливания, о возможности спасения души и возможности мук вечных. Поэтому, управляя мощным, природным, необходимым и неустранимым половым влечением, объявляя его «виной», священники управляют и всей остальной жизнью «провинившегося» человечества.

Но Бог с ними… Религиозное чувство, религиозность – это одно, религия, вероучение – другое, церковь и ее деятельность – третье… И отношения между ними – далеко не безоблачные.

Со стороны науки по любви тоже «нанесен удар». И удар этот называется «окситоцин».

То, что все наши эмоции – это просто химические реакции в организме, наука утверждала давно. И шаг за шагом удавалось выявлять те вещества, которые «отвечают» за определенные эмоции. Настал черед и чувству любви…

Томас Инсел, директор Национального института психического здоровья (США), искал фармацевтические средства, помогающие при психических расстройствах, характеризующихся тревожными состояниями. Как это принято в современной науке, сперва проводились исследования на мышах и крысах. Объектом особого изучения стали две группы крыс одинаковой породы, но при этом существенно отличающие своим поведением. Крысы одной группы отличались супружеской верностью и добропорядочностью, они создавали семейные союзы пары на всю жизнь растили детенышей и заботились друг о друге. Рядом с ними жила другая группа крыс, отличавшаяся полной беспорядочностью в своих половых связях и равнодушием к судьбе потомства. Отличия между ними удалось установить далеко не сразу. Но в конце концов они были выявлены: обнаружена разницу в количестве двух гормонов, вазопрессина и окситоцина. У крыс с хорошим поведением уровень окситоцина был высоким, а у плохих крыс – низким. Настоящий научный прорыв произошел тогда, когда «плохие» крысы превращались в «хороших» после введения им дополнительного окситоцина! И наоборот, достаточно было заблокировать производство окситоцина у «хороших» крыс, как они превращались в «плохих» и начинали вести тот же самый беспорядочный образ жизни и так же точно побросали своих детей, к которым до этого относились с заботой и любовью. Вот оно – полное крушение всех наших возвышенных, одухотворенных представлений о высокой любви, будь то любовь материнская или же мужчины и женщины: нет окситоцина – нет любви! Есть окситоцин – есть и любовь, и материнская самоотверженность. Исследования окситоцина выявили еще немало весьма важных и порой обескураживающих явлений.

Окситоцин самым прямым образом определяет взаимоотношения родившей и кормящей матери с младенцем, отношения супругов в семье. Поведение в коллективе тоже во многом определяется количество окситоцина: те, у кого его много, добрее, щедрее, отзывчивее, чем те, у кого его мало. Выявлена и обратная связь: окситоцин вырабатывается от проявления нежности, от поцелуя, секса… Так что, повышайте друг у друга окситоцин, граждане. А то, неровён час, можно и в депрессию впасть: установлено, что в состоянии депрессии уровень окситоцина очень низок.

Не хочется раздел «о любви» завершать такой жуткой, прямо-таки химической прозой. Окситоцин окситоцином, а музыка и поэзия никуда тоже не деваются:

…О любви в словах не говорят, О любви вздыхают лишь украдкой, Да глаза, как яхонты, горят. Поцелуй названья не имеет. Поцелуй не надпись на гробах. Красной розой поцелуи веют, Лепестками тая на губах. От любви не требуют поруки, С нею знают радость и беду. «Ты моя» сказать лишь могут руки, Что срывали черную чадру. Сергей Есенин

М

См. также Вещество и поле. Речь не пойдет о материи в смысле ткани, из которой делают одежду. Хотя это очень важная часть жизни. И не только в утилитарном смысле: наготу приукрасить и тепло удержать, но и в социально-политическом, поскольку ткачество как род деятельности повлияло на развитие всего человечества. В нем многое возникало и умирало – от хитроумных технологий, станков, от промышленных отраслей и развития моды до восстаний и гибели ткачей. Но я хочу говорить о другом: о философских, мировоззренческих понятиях. И, конечно, о том, что такое материя в физике.

В физике материя – это вообще все содержимое пространства-времени. Упрощенно, но понятно: всё на свете – материя, нет ничего, кроме материи. Материя – это та объективная реальность, не зависящая от сознания, которую физика изучает. Признаюсь, что лично мне никаких других толкований или представлений о материи и об окружающем мире и не нужно. Мое мировоззрение – в той его части, в том наборе инструментов, которые опираются на научный базис, – не нуждается в наличии чего-либо не материального. Мое психологическое состояние может, когда надо, прибегать к образам нематериальных объектов и взаимодействий. Такое раздвоение позиции (материалист или идеалист) может показаться непоследовательным или даже невозможным, но я чувствую себя вполне комфортно – понимаю, как это во мне устроено и как оно функционирует. Подробнее об этом далее (см. Материализм и идеализм), а пока еще несколько добавлений к понятию материи в физике.

Материя существует в различных формах: вещество, несколько видов полей (электромагнитное, гравитационное и др. – подробнее в статье Вещество и поле), а также в пока еще недостаточно изученной и поэтому малопонятной гипотетической форме т. н. темной материи.

Важно дать разъяснение в связи с путаницей в употреблении понятий «материя» и «энергия». Энергия не есть форма материи, и материя не есть форма энергии. Эти понятия относятся к совершенно разным классам понятий: энергия – это то, чем обладает материя (вещество и поле), но этим не является. Энергия вообще не является объектом, это – характеристика. Путаница вносится двумя способами. Один способ перепутать понятия проистекает от Эйнштейна, предложившего свое знаменитое уравнение Е = mc². Оно как бы приравнивало, ставило в один ряд энергию Е и массу m, то есть вещество. Мало того, он еще и написал: «Материя и излучение, согласно специальной теории относительности, являются только особыми формами энергии, распределенной в пространстве; таким образом, весомая масса теряет своё особое положение и является лишь особой формой энергии». Ясно и недвусмысленно. А с самим Эйнштейном вроде как спорить нельзя.

Кому нельзя – пусть не спорит. А мне – можно. Более того, и спорить не стану: высказывание Эйнштейна неверно, масса не является «всего лишь формой энергии». Масса обладает энергий, которую можно вычислить по формуле Эйнштейна, – это высказывание почти безупречно. «Почти», потому что некоторые историки науки указывают, что эту формулу, вернее, эту взаимосвязь между массой и энергий намного раньше Эйнштейна сформулировал физик Генрих Шрамм (в 1872 году), а также Николай Алексеевич Умов (в 1874 году). Но Эйнштейн эту зависимость вывел достаточно строго и не для «эфира» (как Шрамм и Умов), а для всех видов материи. Но – повторю, – к сожалению, эта формула сопровождается (даже в некоторых учебниках физики) неверным утверждением об эквивалентности массы и энергии. Повторю еще раз: материя и энергия относятся к разным смысловым группам. Материя объективно существует в природе, в то время как понятие энергии придумано людьми для описания наблюдаемых процессов и явлений: сама по себе энергия в природе не существует.

Второй источник путаницы понятий материи и энергии – в философии и смежных областях всяческого мудрствования (религиозных, эзотерических и пр.), но подлинный фонтан (лучше сказать – прорыв канализации), заливающий общественное сознание, выдают всевозможные «паранауки», а также психи и аферисты, подвизающиеся на ниве целительства, экстрасенсорики и пр. У них есть и «тонкие энергии», и «энергоинформационный обмен», и много всего прочего, формирующего язык общения этих специфических сообществ.

Я вовсе не против фантазий разного рода, в том числе и фантазий о мироустройстве, о человеческом сознании, о Мировом мозге и всем таком прочем. Я против одного: нельзя все это выдавать за науку. Гораздо честнее говорить об этом, не выходя за рамки литературного творчества, личных фантазий или «откровений, ниспосланных свыше» и в этом жанре рассуждать о невидимом мире, о чудесах и о действиях неких нематериальных сущностях. «Космический разум», инопланетяне, гуманоиды и рептилоиды – отличный антураж для полета фантазии, коль скоро она стремится куда-то лететь. И пока все это остается в пространстве литературы или даже суеверий или квазирелигий, «мистического знания», эзотерики и т. п., нет ничего особо страшного. Рациональный и здоровый ум с этим легко справляется, переключая свой внутренний тумблер с одних правил игры на другие и не без интереса и даже не без пользы может читать «Живую этику», «Розу мира», «Диагностику кармы» и т. п. Если человек с неустойчивой психикой начинает верить в это как в единственную правду, если он при этом выращивает в себе неприязнь или даже ненависть к науке, которая «все отрицает», «не может объяснить» и т. п., то это уже как минимум – неприятность, а как максимум – личная трагедия. Социально значимой трагедией это может стать, если эзотерики придут к власти и начнут всех загонять в лоно своей «истины».

Надеюсь, этого никогда не случится. Что до меня лично и моих взглядов, то я живу в материальном мире. Я – материалист! А слова «материя» и «мать» – однокоренные.

Так кто я: материалист или нет? (Напоминает анекдот: «Доктор, скажите, моя жена родила мальчика? – Нет. – А кого?») Ответ такой: в зависимости от предмета размышлений, от цели, от обстоятельств и психологического состояния я могу быть и бываю как материалистом, так и идеалистом. Для меня эти две ипостаси – инструменты, с помощью которых я живу, а не некий раз и навсегда установленный выбор, коего следует придерживаться, как воинской присяге.

Наступили времена, когда надо разъяснять, что означают понятия «материализм и идеализм», поскольку это, к сожалению, перестало быть общеизвестным – во всяком случае, у меня именно такое ощущение. Поэтому повторю то, чему меня – и «весь советский народ» – в свое время учили в курсах диалектического и исторического материализма, составлявших учебный предмет под названием «марксистско-ленинская философия».

Проблема формулировалась в виде вопроса: что первично: сознание (иногда говорили – дух) или материя? И в качестве ответа на этот вопрос приводили высказывание Энгельса: «Философы разделились на два больших лагеря сообразно тому, как отвечали они на этот вопрос. Те, которые утверждали, что дух существовал прежде природы… составили идеалистический лагерь. Те же, которые основным началом считали природу, примкнули к различным школам материализма». Сам вопрос получил название «основного вопроса философии». Существовала и оценочная коннотация: материализм – это правильно и хорошо; идеализм – ошибочно и плохо, в частности потому, что идеализм с неизбежностью приводит к той или иной форме религиозного мировоззрения: если сознание (дух) первично, то всё создано этим сознанием-духом, то есть Творцом, что и описано в той или иной вероучительной форме.

Научная картина мира базируется на материализме как на своей мировоззренческой основе. (См. Мировоззрение.) Это означает, что единственной субстанцией бытия считается материя, существующая в различных формах. Всё на свете является материей, и только материей. Даже сознание – мысли, чувства эмоции, представления и образы о чём угодно, включая Бога и какие угодно «нематериальные сущности» и прочие фантазии, пребывающие в головах в это верящих, – есть продукт взаимодействия материальных элементов.

У материализма как философского направления есть своя долгая история, восходящая к глубокой древности. В истории европейской мысли это эпоха Античности, в Индии и Китае материалистические воззрения формулировались еще ранее. Вершиной материализма стал в XIX веке марксизм, на основе которого сформировалось два направления: диалектический и исторический материализм. Диалектический материализм – это соединение материалистических представлений об устройстве мира с идеалистической диалектикой Гегеля, что позволило рассматривать процессы, происходящие в материальном мире, как явления «единства и борьбы противоположностей». Применение этого подхода к рассмотрению процессов общественного развития привело к пониманию исторического процесса как процесса материального (а не творимого по воле богов и т. п. источников движения), несущего в самом себе причины и движущие силы. Материалистическое (марксистское) понимание истории изложено в виде учения под названием «исторический материализм». Отмечу, не останавливаясь на этой теме надолго, что превращение этого научного направления, призванного непрерывно развиваться, отрицая самое себя, в «учение», да еще и закрепленное в догматизированных формулировках квазирелигиозного толка, да еще и ограниченное политическим цензурированием (как это произошло в СССР), с неизбежностью привело сперва к утрате обществом важнейшего интеллектуального ресурса (развивающегося, а не омертвелого научного направления), а потом – как следствие – способствовало и гибели общества, решившего на него опираться в своем собственном развитии.

Идеализм – не менее, чем материализм, почтенная и древняя философская концепция. Оба термина были введены Лейбницем в XVIII веке, но широкий спектр представлений, которые можно отнести к идеализму или материализму, существовал намного раньше и прошел немалый путь в своем развитии и породил много разнообразных идеалистических концепций. Не буду здесь даже пытаться их перечислить или тем более изложить. Для интересующихся этим вопросом доступно море литературы, а для моих последующих рассуждений вышеприведенного «критерия Энгельса», позволяющего различать идеализм и материализм, достаточно.

Материализм и идеализм представляют как непримиримую мировоззренческую дихотомию: вы или материалист, либо идеалист. Этот подход вызывает дискомфорт у многих. Поэтому и в философии, и в различных учениях появились варианты поиска компромиссов, создания эклектичных композиций, пытающихся как-то примирить две эти позиции. Пусть этот процесс, протекающий где-то в философии идет как идет… Энгельс прямо сказал: «Философы разделились на два лагеря…», – но мы же не философы. Во всяком случае, не всегда философы. Нам, находящимся в обычном житейском мире, вовсе не обязательно раз и навсегда ответить на «основной вопрос философии» и стать членом одной из двух философских школ. У нас есть возможность умозрительного, созерцательного отношения к этой проблеме, мы можем «играть» этими понятиями, подходами и собственным отношением к ним в довольно широких пределах. Сказанное не означает, что я призываю к отказу от определенной мировоззренческой основы или позиции. Сказанное означает право каждого на сомнение, на поведенческую гибкость, на пользование философскими концепциями как интеллектуальными инструментами, с помощью которых наше сознание может по-разному работать в разных обстоятельствах: то мы исследуем явления природы и общества, то мы решаем свою личную текущую психологическую проблему и пытаемся обеспечить состояние комфорта… И это не беспринципность, а гибкость, адаптивность, рациональное, разумное поведение.

Разумное поведение, помимо прочего, означает осознание того, где вы находитесь, в каком интеллектуальном (эмоциональном) пространстве, каковы его свойства, и главное, для чего вы в нем сейчас пребываете. Поясню на примере.

Предположим, что вы переживаете смерть близкого человека. Вы охвачены скорбью, быть может, горе настолько сильно, что вы просто не знаете, как его пережить. И при этом вы человек неверующий, для вас не существует ни бессмертной души, ни загробной жизни. Помогает ли вам эта твердая материалистическая позиция пережить горе? Если – да, то хорошо. А если нет, если вы видите или вам кажется, что видите, как людям верующим эти представления о жизни после смерти, о пребывании душ в раю, о возможной встрече с ними «на небесах», помогают пережить боль утраты? Если так, не бойтесь, попробуйте, побудьте и вы верующим! Представьте себе тот идеалистический образ жизни после смерти, который вы сами себе можете создать, тот, который возникнет на основе ваших знаний и представлений, вашей общей культуры. Позвольте этим образам помочь вам пережить сложный период жизни. И вовсе не обязательно выходить на площадь с манифестом «Я теперь идеалист!». Пусть все это происходит в вашем внутреннем мире, но ничто не мешает вам и на отпевании в церкви постоять, и перекреститься, и помолится… Если «душа просит» (то есть вы переживаете сильный психологический стресс, смятение), то и не отказывайте ей. Кто-то скажет: это позорная уступка клерикалам, церковникам! Да, уступка. И что? Если вы воинствующий безбожник и взяли на себя соответствующие общественные или служебные обязательства, тогда, конечно, надо что-то другое придумать. Но в реальной современной жизни подобных проблем у большинства нет.

Могу описать и другие обстоятельства, при которых мировоззренческий материалист может (если он уже достаточно для этого интеллектуально развит и, как следствие, свободен) использовать «махровые» идеалистические приемы. Например, это не просто допустимо или возможно, а прямо-таки часто встречающаяся технология в творчестве. От простого «Господи, помоги!», как восклицания «в начале всяких дел», до погружения самого себя, своего сознания в мир вымышленных персонажей, образов, отношений… Вы уже не ставите себе преград в виде формулы «бытие определяет сознание», ваше сознание уже родило образы и эмоции, которые стали с вами сотрудничать, порой управлять, определять ваше бытие и вместе с вами созидать мир ваших персонажей (если вы писатель, художник и т. п.) или мир эмоций, вызываемый музыкой (если вы музыкант). С вами в эти моменты могут быть все боги мира, а вы в этом состоянии творческого переживания самый настоящий идеалист, подчинившие свое бытие некой «идее».

То есть поведенческий идеализм может быть инструментом (психологической адаптации) в арсенале мировоззренческого материалиста. Разрушает ли при этом материалист фундаментальную основу своего мировоззрения? Предал ли он самое святое: материя первична, сознание вторично? Никак нет, если это правильно препарировать и проанализировать. Потому что созданные нашим сознанием образы (неважно чего: Бога, пирожного или красивой обнаженной женщины), став идеями, воздействуют на нас, а мы – взаимодействуем с ними. В эти моменты (в этой системе координат или системе отсчета) нас можно идентифицировать как субъективных идеалистов. Но моменты проходят, система отсчета меняется – меняется и наш идентификатор, коли это кому-нибудь нужно фиксировать.

Кроме противопоставления материализм – идеализм, есть и бытовое, вполне романтическое, позитивное понимание идеализма. О человеке наивном, верящем в идеалы, говорят: он идеалист. А противоположность ему вовсе не материалист, а – циник. Так что идеалист – это хороший человек, а вовсе не какой-то там религиозно-мистический мракобес.

А возможен ли поведенческий материализм у настоящих, последовательных идеалистов? Еще как! – скажу я. Нет более радикальных материалистов, чем глубоко верующие и накрепко воцерковленные люди. Особенно масштабно это существует в христианстве.

Христиане, если разобраться, в массе своей вообще не верят в идею как таковую. Никому на свете не нужно столько сугубо материальных, телесных, осязаемых и бесконечных доказательств бытия Божьего, способов общения с Богом, как это нужно им. Им нужны чудеса, святые мощи, Священные книги, прикосновение к которым придает силу клятвам, им нужен крестик, им нужны иконы и целование икон, им нужно причастие, в котором уже до терминальной материалистической стадии доходит сама суть общения с Богом в форме прямого физиологического потребления божественного «тела и крови». Даже в той части христианства, где формируются этические нормы и правила, основу их составляет абсолютно материальный, телесный базис: наказание в виде адских мук за нарушение предписаний. Невротическое внимание к телу составляет, фактически, краеугольный камень этой части вероучения. Все вращается вокруг греховного тела и греховных помыслов. С философской точки зрения трудно найти что-то более материалистическое, чем иные религиозные обряды. С другой стороны, сугубо принципиально материалистическая физика вполне осознанно и безбоязненно оперирует идеальными формами. Физика (и любая другая наука) построена на идеализированных категориях, коими являются многие физические величины: в природе нет не сил, ни скоростей, в природе есть движение и взаимодействие. Силы и скорости выдумали люди, это идеальные образы-инструменты, с помощью которых удобно описывать явления.

Мы все живем в мире идей и руководствуемся ими. Какой-нибудь гуманист-атеист ведет себя прилично (не ворует, не убивает, не изменяет жене и т. д.) просто потому, что принял идею такого вот нравственного поведения. Идею! Получается, что он, этот атеист, насквозь идеалистичен – поведенчески идеалистичен! Он соблюдает заповеди не потому, что Саваоф до смерти запугал весь народ Израилев и этого атеиста заодно, вручая Моисею скрижали на горе Синайской, а потому, что ему стыдно поступать иначе – эту Идею ему внушили семья и школа, с ней он по жизни шагает, твердо при этом веря, что после смерти ни ему, ни всем остальным ничего не будет потому, что не будет ничего.

Моя ирония в адрес верующих материалистов вовсе не означает призыва что-либо в этом изменить. Пусть все так и будет, пусть верующие остаются насквозь материалистичными в своей повседневной религиозной жизни. Я в этом усматриваю как раз то, о чем тут и пишу: диалектику материального и идеального, диалектически противоречивое взаимодействие поведенческой практики и доктринальной убежденности. Этому конфликту много столетий, именно он рождал и продолжает рождать всевозможные протестантские движения, например в христианстве: отказ от ритуалов, атрибутов, священников и т. п. В этом проявляется стремление к личному и прямому взаимодействию с Богом, с идеей.

Хочу поделиться еще одним важным соображением… Когда мы обращаемся к своему внутреннему миру, к миру переживаний, чувств, мы вынуждены использовать тот язык – слов и образов, – который выработан людьми для описания мира внешнего и для взаимодействия друг с другом. Для взаимодействия с нашим внутренним миром у нас нет языка. И это составляет большую проблему. Эта проблема осознана давно и получила свое развитие в восточных учениях – буддизме, дзен-буддизме. То, что называют медитацией, и есть способ безъязыкого общения со своим внутренним миром. Самым важным тут является то, что это именно внутренний мир, это наша сущность, а не нечто внешнее по отношению к нам. В европейской культуре не развилось подобного способа общения со своим внутренним миром. Все попытки обратиться к нашему субъективному миру на языке, предназначенном для описания объективного мира, ни к чему не приводят. Ну а замена субъективного мира образами из мира внешнего – Бог, душа и пр. – приводят к невозможности постижения собственной сущности и замене подлинного «я» его суррогатом: личностью, индивидуальностью, измеряемой и описываемой рациональным языком.

Свои размышления о материализме и идеализме я завершу утверждением, что в высказываниях типа «я, слава Богу, атеист» или «я, с Божей помощью, материалист» вовсе нет непреодолимого противоречия: и звучит весело, и не так уж глупо! Более того, у меня есть ощущение того, что мы живем в некий переходный период «прорастания» противоположностей друг в друга (быть может, это следует рассматривать в гегелевском формате единства и борьбы противоположностей). Пытаются возникнуть синкретические религии и философские системы. К чему это приведет, мы не знаем: то ли такие религиозно-философские системы окажутся влиятельными и смогут «окормлять» умиротворенное человечество длительный срок, то ли процесс завершится новым глубоким размежеванием на очередном витке развития мысли. Поживем – увидим, не доживем – увидят другие.

Про металл можно говорить серьёзно, не слишком серьёзно и совсем несерьёзно. Серьёзно – это с точки зрения, физики, химии, металлургии. Интересны и полезны также сведения об истории освоения железа и других металлов человеком. Образованный человек должен хотя бы в самых общих чертах знать эти вещи. Ну, хотя бы то, что металлы – это простые вещества, проводящие электричество. К этому надо добавить, что простые вещества – это вещества, состоящие исключительно из атомов одного химического элемента. Скажем, кислород O₂ и водород – простые вещества, а образованная из них же вода – H₂O – вещество сложное. Кроме электропроводности, металлы обладают теплопроводностью, расширяются при нагревании, обладают ковкостью и пластичностью. Понятие «металл» даже в науке не так уж точно определено. К ним, например, то относят, то не относят полупроводники и полуметаллы. Есть и более сложные случаи: при определенных условиях водород, например, обладает металлическими свойствами. Так что с оговорками, но к металлам, возможно, относится 94 элемента из всех 118 открытых.

На бытовом уровне слово «металл» используют еще менее строго, чем в науке. К нему, во-первых, добавляется слово «железяка», обозначающее нечто металлическое, а во-вторых, вводится нелепое с точки зрения физики и химии отличие золота от металлов. Золото, несомненно, металл, но любой ювелир, определяя материал, из которого сделано украшение, будет стремиться установить, это золото или «металл» (то есть что угодно, только не золото).

Еще веселее со словом «железяка» и «железо» вообще. Всякий знает, что железякой можно назвать какую-нибудь непонятную металлическую деталь, обломок чего-либо, даже если она с очевидностью сделана из меди или алюминия. На бытовом уровне такая степень неточности вполне допустима. Что касается железа, то, как нас учили в школе, в виде химического элемента Fe, или простого вещества, оно не встречается ни в природе, ни в виде изделий. Все, что мы видим вокруг себя железного, это сплавы железа с чем-то или разнообразные окислы железа, явленные нам в виде ржавчины.

Окружающие нас «железяки» – это в подавляющем большинстве случаев или чугуны, или стали.

Чугун отличается от стали процентом содержащегося углерода: если более 2 % – это чугун, если менее – сталь. И чугунов, и сталей – великое множество! Это целая большая, непростая и очень нужная наука – металловедение и материаловедение – и связанные с этим технологии. Большинству из нас, быть может, достаточно знать, что крышка канализационного люка и старые радиаторные батареи в квартирах – это чугуны. Для эстетов добавлю: изящные фигурки т. н. каслинского литья – тоже чугуны. Любители русской литературы прошлых веков вспомнят, что в деревнях в печь ставили чугунок, а железная дорога называлась чугункой. Из чугуна раньше делали мосты и лестницы, сковородки, печи и утюги. Любители экономики должны знать, что Россия всегда входит в тройку мировых лидеров по производству чугуна.

Про стали писать не буду – огромная тема, в которой мы утонем, даже если ограничимся одним очень узеньким вопросом: ножи, клинки, мечи, сабли – словом, холодное оружие из стали. Одного этого хватит на толстую и увлекательную книгу и про булат, и про дамасскую сталь, и про технологии выплавки сталей, и про великих ученых, разрабатывавших эти технологии, и про многое другое…

Теперь о забавном. Знаменитый, выдающийся Московский институт стали и сплавов (МИСИС) в своем названии содержит нелепость, поскольку сталь является сплавом! Но название как-то так сложилось…

Продолжу о забавном.

В китайской натурфилософии металл объявлен одним из первоэлементов, или стихий, из которых состоит «всё». Какой именно металл – не уточняется, и для дальнейших игр в гороскопы это неважно. Стихий всего пять: дерево – огонь – земля – вода – металл. Они сложным образом взаимодействуют (друг друга созидают и разрушают). У каждого человека есть управляющая им стихия, которая определяется по году рождения. Мне, например, выпало родиться (1950 г. р.) не только в год Тигра, но и в год активного (Янь) металла. А вот те, кто родились на год позже, они тоже «металлические», но – пассивные, Инь. Узнав это можно погрузиться в забавы по чтению гороскопов, по организации жизни в соответствии с правилами Фэн-Шуй и т. п.

Выпишу кое-что из вычитанного – исключительно для смеха.

«Энергия этой стихии (металла) традиционно связывается с любым предметом из металла, будь то золото, серебро, нержавеющая сталь или кованое железо. Металлу соответствует белый цвет, а из времен года – самый конец осени, когда погода становится холоднее и суше. Земля со временем становится все более твердой, превращаясь в Металл; при этом то, что Земля обнаружила в реальном мире, благодаря Металлу обретает конкретику и словесную форму (во как! эта фраза, мне кажется, способна остановить работу целого института философии на долгое время. – С. Б.). Именно поэтому стихия Металла не только несет в себе силу знания, но и символизирует его. Белый цвет знаменует собой чистоту, отсутствие всякой окраски. Любой объект, принадлежащий к стихии Металла, будь он в форме золотого или серебряного украшения, стального листа, автомобиля, самолета, кухонной плиты, каминной решетки или мебели, является великолепным талисманом. Энергия Металла ассоциируется с трансформацией, справедливостью и продвижением вперед как в финансовом, так и в духовном смысле».

В общем – бред полный, но если кому-то это доставляет удовольствие… Главное, не воспринимайте эту чушь всерьез!

Начну с вывода, к которому я пришел после нескольких неудачных попыток написать эту главу. Вывод состоит в понимании невозможности (мною, разумеется, от имени всего рода человеческого говорить не уполномочен) написать краткое, понятное, достаточно (для каких целей?) полное эссе о метафизике. В этой связи я хотел бы немногого: чтобы и я и читатель смогли время от времени распознавать те вопросы – среди великого множества вопросов и неясных ожиданий, посещающих нас на протяжении жизни, – которые следует или можно назвать метафизическими и тем самым как бы – хотя бы пассивно, а не целенаправленно – формировать для самих себя то пространство смыслов и эмоций, которое люди, интеллектуально неосторожные или более знающие, уверенно называют метафизикой.

Большую часть моей жизни слово «метафизика», хоть и присутствовало в моем словаре, но никаким уважением не пользовалось. Оно играло роль антитезы к понятию диалектика. Причем диалектика – это хорошо, это шаг вперед в познании природы, это осознание целостности мироздания, взаимосвязанности и взаимообусловленности как предметов и явлений в мире природы, так и идей в мире ментальном. Метафизика же казалась неполноценным предшественником диалектики, описательным методом познания природы, в которой отсутствуют взаимосвязи. Метафизика – это плохо.

На самом же деле метафизика сложнее, богаче и полезнее, чем то представление о ней, которое я вынес из поверхностного знакомства в период формального изучения марксистско-ленинской философии, включенной в программу обучения на физическом факультете университета.

Слово «метафизика» введено в оборот две тысячи лет тому назад, и возникло оно в связи с разбором и систематизацией рукописей Аристотеля, умершего за три столетия до этого, в 322 году до н. э. Судьба рукописей Аристотеля драматична. После его смерти личная библиотека философа, включая и его рукописи, была разделена между двумя ближайшими учениками: Евдемом и Теофрастом. Большая часть досталась Теофрасту, меньшая – Евдему, который увез ее на свой родной остров Родос. Библиотека Теофраста после его смерти досталась другому ученику Аристотеля – Нелею, который ее почти целиком передал в Александрийскую библиотеку, где она и сгорела в знаменитом пожаре в 47 году до н. э. Посчастливилось лишь тем немногим рукописям, которые Нелей в память об учителе и друге увез в свой родной город Скепсис. Потом рукописи были куплены торговцем, затем ими завладел не кто иной, как император Сулла, завоевавший Афины в 86 г. до н. э. Он перевез библиотеку в Рим, там она вызвала интерес, с ней ознакомился вывезенный из Греции пленный ученый Тиранион, от которого рукописи попали его ученику Андронику, увезшему их на Родос, родной и для него тоже. Так, уцелевшие части наследия Аристотеля встретились вновь, а Андроник навечно вошел в историю как человек, вернувший человечеству имя Аристотеля, собравший, систематизировавший и издавший его рукописи в период между 20 и 40 годами н. э. Распределив рукописи по общепринятым тогда разделам (логика, физика и этика), Андроник сформировал также том, который не включил ни в один из них, но не предложил никакого тематического, смыслового названия. Поместив его после томов из раздела «Физика», он назвал его по месторасположению: «То, что после физики», по-гречески – «та мета та физика» (τά μετά τά φυσικά). Так и появилось слово «метафизика». А я стал еще одним из сотен других, пересказавших эту историю, историю про рукописи Аристотеля, историю, которая ни на йоту не приблизила нас к ответу на вопрос, что такое метафизика.

В рукописях, собранных под общим названием «Метафизика», Аристотель рассуждает о первоначалах, высших первопричинах бытия. Он говорит, что люди от природы стремятся к знанию, при этом нельзя знать всё, но можно знать причины всего. За две тысячи лет метафизика превратилась в весьма густонаселенное мыслителями пространство. В истории метафизики выделяют различные периоды – от античного до современного. Все гении и звезды мировой философской мысли значительную часть своих размышлений посвятили именно метафизике: Кант, Гегель, Фихте, Шеллинг, Ницше, Маркс, Хайдеггер, Гуссерль… И сегодняшнее состояние философской мысли можно охарактеризовать как нарастающую тягу и интерес к метафизике, к метафизическим вопросам.

Вот несколько признаков метафизичности вопросов. Если вопрос уводит нас за пределы чувственного опыта, за пределы возможности, скажем, измерить, ощупать и т. д., а предлагает просто поразмышлять о чем-то, чего, быть может, и не существует, мы или на пороге или уже внутри метафизики. «Есть ли бог и каков он?» – вопрос, разумеется, метафизический. Вообще, все религиозные представления о мироустройстве, о мире невидимом, потустороннем, о душе и пр. – вопросы метафизические. Если мы на подобные вопросы даем мифологизированные ответы, которые к тому же объявляем истиной, то у нас получается религия, вероучение. Если мы не будем ответы догматизировать, а продолжим рассмотрение, не боясь противоречий, отказа от предыдущих ответов, мы остаемся в сфере метафизической философии.

В религиозной практике встречаются такие явления, как вполне чувственный опыт общения с «потусторонним»: с Богоматерью, Ангелами и т. п. Переживший подобное считает все произошедшее явью. А не галлюцинациями или чем-то подобным. Он «реально» видел, слышал, разговаривал, ощущал… Он не согласится считать все это какой-то там метафизикой, а назовет это религиозным опытом и даже знанием Бога (а не просто верой в Бога). Я соглашусь с такой постановкой вопроса: она глубоко материалистична. Христианская церковь вообще – пример последовательного материализма во всей практической деятельности. Церковь предпочитает «работать» не с миром идеального, а с миром телесным. Вся ритуально-обрядовая сторона деятельности церкви – таинства и повседневная жизнь – непременно тактильны и аудиовизуальны. Теоретически возможность общения бестелесной души с бестелесным Богом в идеальном мире не отрицается, но на практике осуществляется иное.

Многие философские вопросы, «не ставшие религиями», типа взаимосвязи между идеей предмета и самим предметом или вопрошания о том, что есть начало всех начал или причина всех причин, и многие другие, призывающие выйти за пределы опыта, метафизичны. Метафизический вопрос несет в себе нечто идеальное, какую-то мыслеформу в реальности в виде предмета не существующую.

Но даже в такой принципиально материалистической науке, как физика, этой самой метафизики полным-полно. Все математические модели, описывающие реальные явления и процессы, метафизичны: основаны на идеализированных образах реальности. От системы координат, в природе не существующей, от точки, прямой, отрезка и т. д. до представлений об электромагнитных и гравитационных полях, о корпускулярно-волновом дуализме, о волновой функции и т. д. – сплошная метафизика, ибо она оперирует несуществующими абстракциями, заменяя ими реально существующие природные явления. Математическое моделирование природных явлений – вполне себе метафизический прием, хотя об этом как-то говорить не принято. Метафизика в обыденном понимании находится все-таки где-то рядом с религиозными мракобесами, чертями и ведьмами, а не рядом с уравнениями Максвелла и осциллографом. Но нет, метафизика присутствует повсюду. Это мы ее замечаем лишь тогда, когда начинаем о ней спрашивать. Есть метафизический вопрос – появилась и метафизика!

Метафизические вопросы – это и есть главное. Именно сами вопросы! Ответы – это увлекательный процесс размышлений, в котором сам процесс важнее искомого ответа. Собственно, метафизика – это вопрошание о метафизике. Возможно, эту мысль высказал не я, а Хайдеггер, но какие могут быть счеты между метафизиками?

Читатель, надеюсь, вы осознали, что ваша жена или муж глубоко метафизичны и вас вовлекают в этот таинственный мир, когда задают вам, возвратившим домой позднее обычного, глубоко метафизический вопрос: «Где ты был (была)?»

«Каждый метафизический вопрос всегда охватывает всю проблематику метафизики в целом» (Мартин Хайдеггер, Лекции о метафизике).

Мечта – это размышление о чем-то хорошем, желанном и переживание соответствующих эмоций.

Чаще всего о мечте говорят как о некоем образе будущего. Это, я бы сказал, терминальная стадия мечты. Еще шаг – и мечта превратится в цель. На самом же деле формированию более или менее конкретизированного образа будущего предшествует неопределённое состояние: «Мечта прекрасная, еще неясная…» (Это из «Марша энтузиастов» – муз. Дунаевского, слова д’Актиля.)

Как только о мечте начинают писать ученые – психологи, политологи, социологи и пр., они, прежде всего, отмечают, что мечта – важное средство пробуждения некого стремления к цели. И приводят примеры из области политики, например «американская мечта», как специально сформированная политическая технология, объединяющая людей, дающая им цель и способ ее достижения. Я тоже в свое время написал статью «Четыре мечты», в которой рассматривал и сравнивал мечты: американскую, европейскую, китайскую и русскую. Про русскую мечту я написал, что ее – как политического конструкта – сейчас нет. Но был период – советский, – когда она была в форме мечты о коммунизме и программы его построения.

Прошли годы, и тема мечты неожиданно вернулась в сферу моих профессиональных интересов. Известный русской писатель, редактор, основатель Изборского клуба А. А. Проханов сформулировал концепцию русской мечты, которую он сам характеризовал как «религиозно-философское учение». И пригласил меня совместно заняться и распространением его проповедей, и углубленным исследованием русской мечты, создав для этого Академию русской мечты. Чем мы и занялись… В период, когда я пишу эти строки, проект в самом начале пути. Что с ним будет тогда, когда эти строки увидят читатели, не знаю… Но уже сейчас могу указать на исходные противоречия между моими взглядами и воззрениями Проханова. Проханов считает, что мечта – это вроде как некая субстанция. Существующая вовне человека, сообщества, народа… Это явление божественно-мистическое. Она может прийти и уйти, вселиться в душу народа или покинуть ее. Будучи писателем с поэтическим глазом и языком, Александр Андреевич облекает свои представления о мечте в весьма экспрессивные выражения и описывает ее экстравагантными образами. Не буду здесь пересказывать его «учение» – оно доступно и широко растиражировано.

Я же полагаю, что коллективная мечта – продукт не просто культуры, а целенаправленных действий людей. Если их нет, то индивидуальные или даже коллективные мечты не образуют явление того масштаба, которое можно назвать именем всего народа – «русской мечтой». Эти различия во взглядах нами обоими осознаны и, надеюсь, не будут мешать нам сотрудничать, а мне – организовать всесторонне междисциплинарное исследование явления мечты, применительно к народу. Сославшись на проект А. А. Проханова, сошлюсь и на себя, на свою статью «Четыре мечты», которая вышла задолго до появления проповеди писателя. Она опубликована в альманахе «Развитие и экономика», в № 13 за 2015 год. В ней я сравниваю американскую, европейскую, китайскую и русскую мечты. При этом первые три являются политически организованными и идеологически обеспеченными проектами. Русская же мечта объявлена мною несуществующей. Отдельно я размышляю на тему «русской идеи», показывая ее глубокое отличие от того, что в политическом контексте может быть названо мечтой.

В любом случае, индивидуальная мечта, мечтательное состояние присущи каждому, и они очень важны для нормальной жизни. И я не согласен с массовым тиражированием утверждений о том, что «бесплодные мечтания, грезы, не имеющие связи с реальной действительностью, насущными задачами, лишь расслабляют энергию человека, делают его пассивным членом общества, уводят в сторону от действительности». Фигня! Это с точки зрения того, кто хочет «население мобилизовать», быть может, и так, и то сомнительно. А для самого себя это категорически не так! Бесплодные мечтания и грезы, оторванные от действительности, прекрасны! И полезны чрезвычайно – и душе, и телу.

Людвиг Фейербах был и вовсе категоричен: «Исчезают мечты – исчезает человек». Раз уж дошел до цитирования великих, то – Вольтер: «Человек должен мечтать, чтобы видеть смысл жизни». Ну и, для ровного троичного счета, приведу высказывание острослова Бернарда Шоу: «У оптимистов сбываются мечты. У пессимистов – кошмары».

У Толстого – «Война и миръ». А вот у Маяковского есть на это отклик: «Война и мiр».

Мир – это отсутствие войны. Мiръ – это вселенная, народ. «На мiру и смерть красна – это про народ, про чувство общинности. Мимоходом отметим, что в переводах Толстого на другие языки ошибок не возникает: на французский название романа всегда переводится как «La guerre et la Paix», а не «…et la Monde»; по-немецки также название переводится как «Krieg und Frieden», а вовсе не как «Krieg und Weltall».

То, что после реформы грамматики 1918 года это видимое глазом различие исчезло, одна из потерь, издержек этого, в целом нужного, дела. Получился новый омоним: слово одинаково звучащее и пишущееся, но имеющее разные смыслы в зависимости от контекста, как «лист», «ключ», «ручка», «коса» и т. д.

Но вот на что я обращаю внимание: на исходное внутреннее единство этих двух миров. В этом единстве есть и диалектическое противоречие. Хочется (мне и многим другим) считать, что естественное состояние вселенной – мир, отсутствие войны, что война – искаженное, испорченное, противоестественное состояние. В нас говорит некая этическая программа, желание видеть мир добрым и счастливым. В то же время мы осознаем, что всякое развитие есть следствие преодоления противоречий, в том числе и в такой форме, как война. В этой связи находится немало людей (и даже философско-политических доктрин), которые со всей страстностью оправдывают и войну и прочие формы жестокого противостояния людей, объявляя их естественным, неотъемлемым свойством мироустройства. Обращу внимание, это всего лишь две разные субъективные оценки, два мнения, а не констатация чего-либо объективного. Следующий шаг размышлений в этом направлении – вопрос о моральности природы. (См. Мораль.)

Миро-здание! Вот как русский язык – беспредельно мощный, философичный, играющий мириадами смысловых и звуковых оттенков – формирует божественное слово: мироздание!

Интересно – и это случай довольно редкий, – что можно проследить примерное время появления этого слова и, возможно, его истоки. Как пишет в своей «Истории слов» В. Виноградов, «в толковых словарях русского языка до 1847 года это слово не встречается». Но в текстах на русском – например, у Карамзина – неоднократно. В статье «Прогулка» (1789 г.) Карамзин, говоря о людях, пишет: «Они погружаются часто в произвольном невежестве, слишком много занимаются горстию земли, на которой живут, не рассматривая прилежно прекрасного мироздания».

Истоки слова еще древнее и со всей очевидностью тянутся из церковнославянского. В церковно-славяно-российских лексиконах имеются «миросозидание», «миросотворение», «Мирозиждитель» – Творец мира и т. д. А в лексиконы эти слова попали, я думаю, из греческих богослужебных текстов.

Напоследок о знаменитом советском лозунге «Миру – мир!». Он получил массовое распространение с 1951 года, его размещали на фасадах и крышах домов, на транспарантах и вообще повсюду. Ясно, что в дореформенной орфографии он писался бы так: «Міру – мир!» Истоки этого – нет, не лозунга, а смысловой конструкции – в христианских молитвах. В православной «Великой ектении» возглашается: «Мир мирови даруй», да и в «Просительной ектении»: «Мира мирови у Господа просим». Так что не стоит удивляться тому, как сформулировал свой призыв А. Ф. Керенский в мае 1917 года: «Бросимся ж вперёд, за мир всего мира!»

Вот пример того, как важно тщательно размежеваться, прежде чем объединиться. Это я не про меньшевиков-большевиков-эсеров. Это я про слова «мир» и «мiр».

См. также Знание, Картина мира, Сознание, Ценность. Одна из главных задач этой книги – мировоззренческая. Весь ее текст – это моя работа над своим собственным мировоззрением: его распознавание, постижение, корректировка. Но это не только самоанализ, но и учебный пример того, как можно постигать и изменять мировоззрение и картину мира. Десятки эссе на самые разные темы – как и те, что выглядят как рассказики мемуарного характера, так и вторгающиеся в сложные научные или религиозные сферы – все они создают ту самую мозаику представлений, которую называют картиной мира, важнейшей частью которой является мировоззрение.

Это оказалось одной из самых непростых задач – написать эссе о мировоззрении. Ну, напишу я про то, что мировоззрение бывает научным и религиозным, материалистическим и идеалистическим… Напишу также, что мировоззрение складывается из знаний, ценностей и убеждений, что у него есть несколько функций: познавательная, аксиологическая и праксеологическая… И еще много всего подобного – и что? Все это – справочный материал, доступный всем, кто этим заинтересуется. Что своего, личного, я могу в эту тему привнести, чем это личное может быть интересно другим? Что изменится – во мне и в мире – после того, как я напишу, а вы прочитаете? Ведь если ничего не изменится, то и писать незачем!

После того как много вариантов текстов «про мировоззрение» оказалось мною отброшено, я, кажется, смог нащупать нечто важное и, как мне кажется, новое. Суть в том, что не академическая классификация разных типов мировоззрения важна, и даже не мое собственное ощущение того, какое у меня мировоззрение. Важно мое психологическое состояние «здесь и сейчас»: именно это и есть реальность в которой я живу и в которой проявляется и определяющим образом сказывается многое из того, что формирует базис того или иного мировоззрения. Я понял, что в реальной жизни, оставаясь один на один с самим собой, со своими проблемами, я могу не только исходить из своего «базового» мировидения, но и пользоваться другими базисами как подходящими в этой психологической ситуации инструментами. За пределами какой-то конкретной психологической ситуации – в «обычной», так сказать, жизни – я буду придерживаться неких твердых убеждений. Стану их придерживаться и при рассмотрении множества проблем общего, не личного характера. Так, например, я, несомненно, придерживаюсь научного мировоззрения в своих взглядах на природу и природные явления. Скажем, вопрос о происхождении Вселенной для меня – вопрос сугубо материалистический. Гипотеза Бога или какого-то иного разумного начала мне здесь не нужна: мне вполне комфортно в рамках научных гипотез. То же самое и в отношении многого, относящегося к понятию «картина мира». Но я понимаю, что есть люди – и их немало, – для которых элементарный психологический комфорт недостижим, если у всего сущего нет первопричины. Подчеркну: это не вопрос силы или слабости логических обоснований, это – чистая психология. Более того, у меня тоже бывают состояния, когда я – осознанно или подсознательно – оперирую тем, что ни в какой материализм не укладывается!

Но прежде чем я перейду к самокопаниям в психологически сложных ситуациях, прежде чем начну связывать те или иные поведенческие особенности с мировоззрениями (мировидениями, миропониманиями и мироощущениями), я попытаюсь кратко напомнить, что такое мировоззрение и чем оно отличается от кажущегося более простым понятия «мои взгляды». Мировоззрение – это, конечно, тоже часть «наших взглядов». Заглянем в словарь: «Мировоззрение – система взглядов, оценок и образных представлений о мире и месте в нём человека, общее отношение человека к окружающей действительности и самому себе, а также обусловленные этими взглядами основные жизненные позиции людей, их убеждения, идеалы, принципы познания и деятельности, ценностные ориентации». То есть мировоззрение – это не просто взгляды, а взгляды, приведенные в некую систему, к тому же относящиеся лишь к определенному кругу вопросов. Мировоззрение состоит из: картины мира, его описательной модели; объяснения устройства мира, его возникновения и развития, его начала и конца; отвечает на вопрос – «что хорошо и что плохо», «что и как следует делать», определяя этику и ценностный мир; отвечает на вопрос «что является правдой, как отделить истинное от ложного»; наконец, мировоззрение отвечает на вопрос о самом себе: из чего и как оно складывается? Я бы смело отнес все эти вопросы к метафизическим. (См. Метафизика.) Быть может, я бы даже обобщил: мировоззрение – это сумма ответов на метафизические вопросы.

Сочиняя это эссе, я, как человек обстоятельный, заглядывал не только в словари, но и в современную научную и учебную литературу. Признаюсь, что не все мне там понравилось, хотя надо признать, что некоторые базовые вещи отражены в целом верно, но зачастую с каким-то ненужным шлейфом сведений, которые лишь запутывают картину и сбивают с толку. Например, когда говорят о типах мировоззрения, правильно указывают на три варианта: обыденное, мифологическое и научное. Но во многих источниках наряду с мифологическим вводят как самостоятельный тип религиозное, в то время как все религии и есть некие мифы. Ясно, что мифов больше, чем религий, организовавшихся в вероучения и конфессии, но это не меняет сути дела: тип мировоззрения одинаковый. Или вдруг, как дополнительные к трем названным, указывают на «философское мировоззрение», «гуманистическое мировоззрение»… Не тратя слов и времени на критику этой неоправданной путаницы, кочующей из учебника в учебник, предложу ясный и точный подход, в основе которого лежит тот водораздел, на принципиальную важность которого указывали многие философы с древнейших времен: отношение духа и материи. Об этом я уже писал в главе «Материализм и идеализм». Повторю еще раз, здесь это оправданно. Фридрих Энгельс описал проблему так: «Философы разделились на два больших лагеря сообразно тому, как отвечали они на этот вопрос. Те, которые утверждали, что дух существовал прежде природы… составили идеалистический лагерь. Те же, которые основным началом считали природу, примкнули к различным школам материализма». Последствия ответа на вопрос «что первично – материя или сознание (дух)?» столь велики, что его называют «основным вопросом философии». Вся наука и, соответственно, научное мировоззрение исходят из первичности материи. (См. Наука.) Все мифы и основанные на них религии исходят из первичности духа, соответственно, на этом базисе стоит и мифологическое, религиозное мировоззрение. Наконец, обыденное мировоззрение почти всегда состоит из поверхностно воспринятых сведений, часть из которых может быть научной, а часть – религиозной, вымышленной, фантастической, суеверной и пр. Обыденное мировоззрение – самый распространенный тип во всем мире и во все времена. Самый редкий тип мировоззрения – научный, поскольку он предполагает весьма глубокий образовательный уровень, необходимость постижения непростых знаний из области естествознания – физики, химии, биологии и пр.

Можно ли как-то избежать этого разграничения на материалистов и идеалистов? При строгом научном подходе – нет. При рассмотрении не самого вопроса, а тех последствий, которые возникают в головах людей, с этим вопросом просто не знакомых, – да. Они на вопрос «что первично?» отвечают, в зависимости от общей культуры и воспитанности, либо «понятия не имею», либо «мне на это наплевать». И спокойно живут, пользуясь своим обыденным мировоззрением.

Я когда-то пытался найти третий вариант ответа, размышляя в таком духе: ничто не первично, и материя и дух появились одновременно. Никаких научно-философских трудов в развитие такого подхода я не написал, потому что ничего путного придумать не получилось: не возникает приемлемого образа причинно-следственной связи между одномоментно возникшими духом и материей…

Есть (скажем, в дзен-буддизме) и такой вариант ответа – в духе «не то и не это»: не только ничто не первично и ничто не вторично, но нет и такого вопроса, потому что ставить его не следует. Вернее, не следует искать на него рациональный ответ. Таковы дзенские коэаны – вопросы, призванные вывести сознание за пределы ума: «что есть хлопок одной ладони?», например… Но давайте пока не будем сливаться с Абсолютом в состоянии самадхи, побудем еще в мире рацио.

В общем, избегать ответа на основной вопрос философии можно, избежать – нельзя. Как бы мы – большинство из нас – ни пренебрегали этим, как бы мы ни прятались за различные маски и ширмы, наш реальный мировоззренческий статус будет в той или иной пропорции складываться из научного и мифологического базиса, являться обыденным и состоять из более или менее комфортной смеси материализма и идеализма. Какой из этого вывод и выход?

Я пришел – для самого себя – к следующему. Я перестал относиться к мировоззренческой парадигме как к сакральной святыне, как к чему-то, чему я принес клятву верности и готов отдать жизнь за отстаивание этих ценностей как высших идеалов. Я перевел эти важнейшие фундаменты в инструменты. По крайней мере, один из них: мифологический. И все пришло некоторое подобие гармонии: с психологической точки зрения. Я не страшусь и не стесняюсь пользоваться технологиями (психотерапевтическими в конечном счете), развитыми в рамках мифологического, религиозного мировоззрения. На практике это означает, что я не отказываюсь с мольбой и надеждой вслух или про себя произносить «Господи, помоги!». При этом я могу пойти дальше чистой психотерапии и физиотерапии – ритуальные действия, производимые верующими в храме, обладают не только психотерапевтическими, но и физиотерапевтическими свойствами. Я могу ввести себя в состояние глубокой и искренней веры в мною же самим созданного Бога, видеть Его, слышать Его, общаться с Ним и т. д. «Так вы просто латентный верующий, и нечего нам тут голову морочить» – скажут мне многие. Не стану спорить, но на самом деле моя сиюминутная, «временная» вера ни одной церковью не будет признана настоящей, а – справедливо – будет названа притворной. Моя «вера» – инструмент психологической защиты примерно того же уровня, что и стакан воды в минуту волнения. В те моменты, когда я «становлюсь верующим», я становлюсь субъективным идеалистом, считающим, что рожденные его сознанием образы реальны во всей полноте. (См. также Молитва, Пение.)

Психологическая защита не есть поиск истины! Это чаще всего даже не терапия, а скорая помощь: надо купировать приступ, а уж потом установить диагноз и назначить лечение.

Но и помимо психологической защиты, в которой я лично, признаться, очень редко нуждаюсь, можно пользоваться этим расширенным инструментарием для погружения в метафизическую проблематику. Метафизическое философствование не может обойтись без своего предмета (в сущности – вымышленного) и должно обходиться с ним как с изучаемой реальностью. А это удобно делать с позиции субъективного идеализма, в том числе и потому, что подключаются сразу все формы познания, а это позволяет получить полнокровный, многомерный результат – как симбиоз рационального знания и эмоций, художественных впечатлений. Подчеркну важную вещь, ускользающую от большинства попавшихся мне на глаза авторов. А может, и не ускользающую, а осознанно вплетенную в контекст с целью замаскированного протаскивания ошибочных идей.

Про то, что существует научное и религиозное познание, говорят все. Кроме этого или наряду с этим говорят еще и о мифологическом (уточним и здесь: религиозное – частный случай мифологического), философском (при этом делается попытка приписать «философскому познанию» всю полноту и рационального, научного знания, и некоего «умозрительного» постижения) и художественном познания. Дальше часто осуществляют подмену: если – «познание», то его результатом является «знание»! (См. Знание.) И возникают огромные пространства полной ерунды, в которой разного рода чувственно-эмоциональный опыт выдается за «знание». Именно здесь и проживают «пророчества», «откровения», постижение Бога до уровня «знания Бога», паранормальные явления с парапсихологией, ясновидением, телепатией и прочей поп-эзотерикой. Важно не забывать, что знание – это сведения об объективной реальности, это тот, и только тот результат познания, который может быть логически или фактически обоснован и допускает эмпирическую или практическую проверку. Художественное и религиозное познание дает нам не знание, а образы, эмоции, чувства. Мы при этом можем, как и надлежит поступать художникам, поэтам, музыкантам, не только предъявлять миру возникшие в нашем воображении образы, но и усиливать эмоциональную силу собственного творчества, патетически заявляя, как Анна Ахматова: «Мне голос был. Он звал утешно, он говорил: "Иди сюда, оставь свой край, глухой и грешный, оставь Россию навсегда"…» Но если про «голос был» всерьез, а не в порядке художественного приема говорит не сумасшедший, переживающий галлюцинацию, а психически здоровый человек, то, скорее всего, он – аферист, сколачивающий секту своих последователей ради собственной наживы.

Попытки выдать эмоционально-художественные переживания за знание которое следует принимать на равных с научным знанием, чаще всего ратуют верующие ученые. Их сознание расколото, и им без вышеописанной подмены не удается примирить две стороны своей души: верующую, иррациональную и научную, рациональную.

Личное мировоззрение, о котором вы никогда не задумывались, никогда не пытались сравнить его с разными типами теоретического мировоззрения, не разглядывали свою картину мира, пытаясь опознать, из чего она сложена, является обыденным мировоззрением. Таким мировоззрением обладает большинство людей, и жить с ним, разумеется, можно, но оно не обеспечивает достаточный для нашей сложной жизни уровень самозащиты, устойчивости и адаптивности. Обыденное мировоззрение легко подвергается манипуляциям. Иногда говорят и об эмоциональном мировоззрении, основу которого составляют и вовсе чувства. Человека с таким мировоззрением несложно вовлечь в весьма вредные и опасные политические или религиозные организации, ему можно внушить что угодно и это может стать уже не личной, а социальной проблемой.

В научной литературе рассматривается вопрос о субъектах мировоззрения. Утверждается, что, кроме индивидуума, в качестве субъекта мировоззрения может выступать «социальная, профессиональная, религиозная и национальная общность, человечество в целом». Не могу с этим согласиться. У социальных групп могут быть общие идеология, религия, политические и моральные убеждения и установки, общие взгляды по тем или иным вопросам. Но все это – не мировоззрение, а отдельные компоненты общественного, коллективного сознания.

Мировоззрение все-таки индивидуальная форма мышления, познания. Путаница происходит, я думаю, из-за смешения понятий «идеология» и «мировоззрение». Социальная группа действительно может объединиться на основе общей идеологии, а идеология может быть частью мировоззрения отдельного человека, но не быть его заменой. Идеология и мировоззрение – не просто разные, а фундаментально отличающиеся вещи. Мировоззрение – взгляд на мир в целом, идеология – руководство к действию в конкретных условиях и обстоятельствах. В идеологии всегда есть описание социального устройства, и в этой своей части она похожа на соответствующие элементы мировоззрения, но главное в любой идеологии – целеуказание, что надо делать, чтобы изменить общество в соответствии с теми ценностями, которые в идеологии обозначены как правильные. Идеология может отражать интересы какой-то социальной страты – классовой, национальной, религиозной и пр. Влияние личного мировоззрения на выбор, на приверженность той или иной идеологии неоднозначно. Очень часто люди с совершенно несовпадающими мировоззрениями оказываются приверженцами одной и той же идеологии. При этом углубленный анализ и сопоставление конкретной идеологии и мировоззрения может однозначно указывать на фундаментальную несовместимость, тем не менее человек этого не замечает или осознанно игнорирует. Так, например, верующий человек, чье мировоззрение глубоко религиозно, поддерживает, скажем, такую политическую партию, как КПРФ, находя ее политическую позицию, ее борьбу с тем, что человеку не нравится, более важным, чем атеистическая история строительства социализма в СССР, к которому коммунистическая идеология имела самое непосредственное отношение. Но может произойти – и происходит – прямо противоположное: человек осуждает выстроенный в России грабительский капитализм, готов бороться и борется с социальной несправедливостью, но к таким партиям, как КПРФ, относится неприязненно. Если его ценностные и идеологические установки проанализировать, станет ясным их практически полное совпадение с ценностями КПРФ, но он ни за что эту партию не поддержит, апеллируя к своему православному мировоззрению и к той «обиде», которую нанесли большевики церкви в советский период… Так что повторим: причинно-следственная связь между мировоззрением и идеологией, проявляющаяся в выборе последней отдельным человеком, неоднозначна. Но если взглянуть на идеологию как таковую, то ее связь с той или иной мировоззренческой платформой окажется вполне очевидной. Скажем, коммунистическая идеология самым прямым образом опиралась и происходила из научного материалистического мировоззрения.

В советское время функция формирования нового человека – его мировоззрения! – не была пущена на самотек, а стала важнейшей задачей государства, всей системы образования и воспитания, важной (идеологической) частью которой была марксистско-ленинская философия в виде разных предметов, преподаваемых в школах, вузах и системе политического просвещения. Компонентами марксистско-ленинского мировоззрения советского человека были: диалектический и исторический материализм, политическая экономия, научный коммунизм, научный атеизм, обществоведение. Важными элементами формирования научной картины мира были такие предметы, как физика, химия, биология. Особую роль играли история и литература, изложенные как эмоционально окрашенные иллюстрации исторического материализма. Мировоззрение советского человека должно было быть идеологией, сформированной на специальной платформе: материализм, атеизм, естественно-научный базис.

Такой подход считался целесообразным в связи с реализацией проекта строительства социализма и коммунизма. Был он и в чем-то полезен для развития людей: глубокое и всесторонне знакомство с системным знанием приносит незаменимую пользу, даже если те или иные мировоззренческие принципы не всегда и не всеми принимаются. Сам процесс постижения того, как устроено это грандиозное системное мировоззренческое здание оставляет свой полезный след в интеллектуальном развитии. Целенаправленное постижение мировоззренческой парадигмы оказывает огромное влияние и на судьбу каждого члена общества, и на судьбу народа, государства, цивилизации.

Учебников по мировоззрению нет. В стародавние времена их тоже не было. Малограмотная часть населения дореволюционной России ограничивалась стихийным мировоззрением, складывавшимся их неполных сведений о христианском вероучении, полученных из проповедей, жизненного опыта, разговоров и т. п. У образованной части эту роль частично играл школьный или гимназический курс «Закона Божьего». Остальное тоже давала сама жизнь – личная и общественная: обсуждения, обучение, чтение, раздумья…

В постперестроечной России усилия были направлены на разрушение советской системы формирования мировоззрения, что удалось сделать в кратчайшие сроки. Но вот созданием какой-либо новой системы вроде как и не озаботились. Связано это частично с тем, что в то время понятие «мировоззрение» отождествилось с понятием «идеология» и оба эти понятия были наполнены одним-единственным содержанием, созданным в советский период. Отказ от господствующей идеологии, бывший важнейшим принципом «перестройки», автоматически привел к отказу и от какой-либо заботы о формировании системного, «государственного» мировоззрения у каждого гражданина. Кроме того, изменился смысл самого государства: для капиталистической системы народ является не целью развития, а средством, ресурсом. Стихийно (на самом деле эта «стихия» вполне осознанно поддерживается) складывающееся мировоззрение объекта (народ) должно быть не более чем удобным, приемлемым для социально-политических субъектов (власть – в широком смысле) состоянием умов. Быть «грамотным потребителем» – совсем не то, что «быть строителем коммунизма».

В общественном сознании сосуществуют различные идеологии, фрагментарно воспринимаемые населением, но не всегда осознанно идентифицируемые. То же самое в отношении мировоззрения: преобладает обыденное мировоззрение, складывающееся весьма причудливым и внутренне противоречивым образом.

Головы граждан стали заполняться бессистемной мешаниной из политических и идеологических симпатий и антипатий, пропагандистских лозунгов, обрывков научных сведений, смеси религиозных знаний с кинофильмами в жанре фэнтези, суеверий, поп-эзотерики и всего прочего, чем заполнено коммерциализированное информационное пространство.

А что при этом происходит с мировоззрением? Оно не формируется? Вовсе нет, оно формируется в любом случае. Мировоззрение есть всегда и у каждого. Просто оно стихийное, обыденное, не опознанное даже самим его носителем. Когда человек не осознает структуры, природы и базиса своего мировоззрения, его легко соблазнить поверхностными, вторичными ценностями, идеями и идеологиями.

Не только наше, но и любое общество мировоззренчески неоднородно, оно соткано из личностей, обладающих не слишком точно определенными, изменяющимися мировоззрениями. Мировоззрение, будучи трудно уловимым, сложно распознаваемым, тем не менее, является важным фактором, определяющим (порой подсознательно) цели и характер деятельности людей. В результате мы оказались в неустойчивой и, быть может, опасной ситуации: не заботясь о мировоззрении, мы и не понимаем, из чего и как оно складывается. Но, независимо от того, можете ли вы описать собственное мировоззрение или нет, оно у вас имеется. Оно имеется у каждого человека.

Мировоззрение является невидимым и не всегда осознанным базисом любого общения: от обычных людей друг с другом до управленческих систем любого уровня: от корпорации до государства. И если мы не задумываемся, не знаем, из чего и как сложилось мировоззрение тех, с кем я общаюсь, если мы воспринимаем лишь вторичные – пусть и влиятельные до одержимости – свойства личности (политическую принадлежность, вероисповедание и пр.), то мы ограничиваем возможности диалога и сотрудничества и можем просто не достичь желаемых результатов. Хотя было бы достаточно просто понимать, из какого «материала», на основе каких исходных мировоззренческих принципов сформировалась эта «одержимость», чтобы увидеть и возможности сотрудничества и пространства компромисса.

Надо сказать и о словах, похожих на «мировоззрение», которые часто используют как синонимы: мировидение, миросозерцание, мироощущение, мировосприятие, миропонимание. Они кажутся довольно близкими по смыслу, но важные отличия имеются и на них полезно обратить внимание.

Сперва приведу цитату из неожиданного источника – статьи Максима Горького «О пьесах» (1933), в которой сказано: «Отношение людей к миру удобно – хотя это будет несколько грубовато – разместить в четыре формы: мироощущение, т. е. пассивное ощущение действительности, как цепи различных и устранимых противодействий росту и движению человека; миросозерцание – настроение равнодушное и "объективное", доступное только тем, кто еще обеспечен сытостью, покоем, безопасностью и уверен, что на его век всего этого хватит; мировоззрение – система "радикальных" взглядов, усвоенных в семье и школе, дополненных чтением разнообразных книг, – о человеке, обладающем такими универсально гибкими взглядами, прекрасно и метко сказано: "Что ему книга последняя скажет, то на душе его сверху и ляжет". А самым драматическим героем современности является человек миропонимания – он стремится изучить и понять мир в целях полного освоения его, как своего хозяйства. Он – человек нового человечества, большой, дерзкий, сильный». Алексей Максимович, несомненно, был человеком проницательного ума… Отмечаю, что он трактует мировоззрение почти так, как оно трактовалось в советское время: получается, что мировоззрение, по Горькому, почти то же самое, что идеология.

За прошедшие десятилетия вопрос этот обсуждался и отшлифовывался философами разных направлений, и вот какие укороченные формулировки мы можем сегодня предложить. Между мировидением и миросозерцанием отличия не велики, но я бы сказал, что мировидение – более поверхностный, менее углубленный взгляд на мир, чем созерцание, хоть бы и пассивное. (Впрочем, можно трактовать и наоборот, считая, что «созерцание» может быть и таким: смотрю, но не вижу.) Результат того и другого – «картинка» (а не полнокровная, динамичная «картина») мира. Мироощущение – это уже не просто «картинка», а наше эмоционально-психологическое отношение к окружающей действительности, оно проявляется через настроение, чувства. Его важным фактором является не только мир, но и наш психотип. А разного рода образы, участвующие в этом процессе, можно назвать мировосприятием. Мироощущение и мировосприятие, однако, пока еще в включают те интеллектуальные конструкции, которые мы используем, обдумывая внутренние связи между предметами и явлениями, составляющими картину мира. Как только они включены, мы оказываемся на уровне мировоззрения. Интеллектуальные построения сами по себе – это миропонимание.

Статья Горького начинается с примечательной фразы: «Наиболее трудно и плохо усваиваются простые мысли». Не упущу возможности этой фразой завершить текст о мировоззрении. Однако при этом подумаю, что высказанные мысли о мировоззрении не были такими уж простыми. Так что усвоятся, надеюсь.

(См. также Смерть.) Могила, разумеется, очень важное слово, понятие и образ. Почти такое же, как смерть. В детстве и юности я жил недалеко от старинного городского кладбища, о котором я впоследствии написал рассказ, ставший весьма популярным («Армянское кладбище»). Так что могилы были для меня привычным объектом, а кладбище – местом праздного времяпрепровождения, в основном, говоря языком милицейского протокола, «с целью распития спиртных напитков» с друзьями. Поэтому, наверное, могилы не внушали мне избыточного мистического ужаса. Уважение к ним, конечно, было. Например, мы никогда не позволяли себе встать ногами на могильный холмик, даже если он давно сровнялся с землей и зарос густой травой. Все-таки это место захоронения, упокоения, место, куда приходят вспоминать покойного. Не будучи человеком верующим, я, тем не менее, этически воспринимаю кладбища и могилы как места сакральные.

Связанное, но существенно другое слово – надгробие. Это большой мир архитектуры малых форм, памятников и скульптур, эпитафий, растений, символов и всему прочему, что формирует кладбища. Мы – любители кладбищ – называемся тафофилами. Впрочем, лучше этим не хвастаться. Потому что с медицинской точки зрения это иногда рассматривается как патологическое влечение к похоронам и всему с этим процессом связанному.

Размышляю ли я о собственной могиле, представляю ли я ее, думаю ли я о том, как родные и близкие будут ее посещать? Признаюсь, нет, никогда такого не было. А пришло мне это в голову потому, что я наблюдаю это у других людей. Первым был друг детства Коля Б-в, с которым мы и посещали то самое кладбище, о котором я упомянул в начале. У Коли там была похоронена мать, умершая, когда он был подростком. Отец женился на другой, и для Коли все это было довольно болезненной травмой. Мы регулярно ходили на кладбище, чтобы посетить могилу его матери и попить вина. Выпив, мы прогуливались по этому обширному и насыщенному великолепными дореволюционными надгробиями кладбищу, разглядывали их, читали надписи… Среди прочих была весьма любимая Колей могила с запоминающимся, богатым надгробием, установленным в конце XIX века. На высоком постаменте – мраморный пьедестал, на котором парила беломраморная скульптура скорбящей женщины. На боковой поверхности пьедестала лаконичная надпись: «Жена – мужу». Коля всякий раз тяжело вздыхал и говорил: «Как же она его любила…».

Сегодня все шире распространяется кремация усопших. Изменяются и могилы, причем изменения касаются не столько внешнего вида, сколько смысла. То место, куда помещается урна с прахом, и называется иначе: колумбарий. Колумбарий, между прочим, переводится как «голубятня». Потому что выглядит это набор из ниш для урн, как голубятни, строившиеся еще в Древнем Риме. Есть и еще один вид – уже, пожалуй, не захоронения, а хранения костей скелета и черепов: оссуарий. В русском языке существует синоним этого слова – ко́стница. Еще одна форма похорон – развеивание праха, состоящая в рассеивании праха умершего после кремации либо на специальном участке на кладбище, либо в другом месте: над водной поверхностью, лесом, горами и т. п. В Индии это наиболее распространенный способ: 78 % похорон заканчиваются развеиванием праха. Наиболее почётным считается быть кремированным в городе Варанаси с последующим развеиванием праха в священной реке Ганг. С 2004 года начато коммерческое развеивание праха в космосе: останки в специальной капсуле выводятся в открытый космос. Православие и католицизм кремацию не запрещают, но к развеиванию праха относятся негативно, а иудаизм и ислам запрещают саму кремацию: тело должно быть предано земле.

Вспоминается эпизод моей молодости, когда я пел в одном полупрофессиональном хоре. Хормейстер – назову его Ефим Моисеевич – пытался добиться от нас нужной выразительности при исполнении «Реквиема» Габриеля Форе и все никак не мог найти нужные слова, тем более что речь его была весьма своеобразна. Он не просто картавил и шепелявил, в его рту и гортани формировались совершенно невообразимые нечленораздельные звуки, непригодные для говорения на любых языках… В общем, понимать его не всегда было просто. Надо еще добавить, что времена были атеистические и религиозная составляющая даже «Реквиема» воспринималась большинством из нас как «просто текст», к тому же не на русском языке. Музыка-то воспринималась нами, как казалось, во всей полноте, а слова – просто как дополнительные инструментальные краски. И вот однажды, отчаявшись добиться нужного звучания, Ефим Моисеевич впал в гнев и выбросил из себя в пространство звуки, которые должны были обозначать фразу: «Да вы когда-нибудь у Бога просили?!!»

За сим последовала напряженная пауза. Потом еще одна попытка спеть как надо, потом еще и еще – в общем, обычная репетиционная работа. А я с той минуты и на всю жизнь запомнил его искренний вопль, крик человека, который знает, к чему взывает, который не раз просил у Бога и понимает, в каком эмоциональном состоянии надо петь. Я же до того момента и еще много лет после ничего у Бога не просил, потому что его же вообще нет! С кем разговаривать? Что я, сумасшедший или старушка какая-нибудь темная?

Спустя годы я узнал, что Ефим Моисеевич в сороковые годы потерял в Кишиневском гетто всю семью: мать, отца, сестру. А сам спасся, потому что был призван в Красную армию и воевал. О гибели семьи узнал уже после освобождения города от фашистов. Ему было о чем поговорить с Богом…

А вот у меня молитвенные отношения с кем-либо не сложились. Из-за воспитания? Из-за неверия в Бога, в обряды и их магическую силу? Наверное… При этом я, конечно, готов молить кого угодно о, скажем, здоровье и жизни моих детей и близких по принципу: хуже-то от этого не будет. «Отче наш», например, наизусть помню…

Видимо, молитвы помогают человеку (в том числе и неверующему) защитить себя словами: я сделал все, что мог. Ну, это тоже немало. Вообще, «молитва неверующего» – не оксюморон, не бред. Неверующий, если он живой человек, не догматизировавший свой атеизм, не превративший его в род религии отрицания, вероучения со своими обрядами и нормами, способен к молитвенным состояниям. «Неверующий диалектик» – вот что я придумал и чем пользуюсь. «Неверующий субъективный идеалист» может генерировать какие угодно сущности, образы, обращаться к ним и общаться с ними. Он в эти мгновения подобен верующему по своему психологическому состоянию.

Во всех великих мировых религиях молитве отводится исключительная роль. Кроме буддизма, в нем молитвы как таковой, как обращение к богу, нет. Да и бога в буддизме нет, обращаться не к кому. Во всяком случае, нет существа, которое было бы ответственно за дела людей и как-то могло бы и хотело бы на них повлиять. Природа беспристрастна. Иногда – по незнанию – медитацию воспринимают как молитву. Это не так. В медитации человек обращается, в сущности, к самому себе и у самого себя – себя глубинного – ищет отклика… То есть буддийский подход весьма близок к моему «неверующему диалектику». Вернее, наоборот: «диалектика неверующего» подобна буддийскому мироощущению.

Но что мне буддизм, если у меня есть Лермонтов!

В минуту жизни трудную,Теснится ль в сердце грусть, Одну молитву чудную Твержу я наизусть. Есть сила благодатная В созвучьи слов живых, И дышит непонятная, Святая прелесть в них. С души как бремя скатится, Сомненье далеко ― И верится, и плачется, И так легко, легко…

Немало исследователей пыталось «угадать», о какой именно молитве писал Лермонтов. Чаще всего высказывались предположения, что это либо «Отче наш…», либо «Богородица, Дево, радуйся». Возможно, это так… Стихи посвящены княгине Марии Щербатовой, и были подарены ей лично. Уже после гибели Лермонтова Щербатова опубликовала стихотворение. Я, как «неверующий диалектик» или «субъективный идеалист», воспринимаю это стихотворение Лермонтова как самодостаточную молитву и как идеальное описание того, что ощущает молящийся: «И верится, и плачется, и так легко, легко…»

По Интернету гуляет картинка с портретом Бернарда Шоу и якобы ему принадлежащим высказыванием: «Научитесь никому ничего не рассказывать, и тогда все у вас будет хорошо». Трудно поверить в то, что это всерьез мог говорить человек, написавший за свою жизнь 250 тысяч писем, более шести десятков пьес, несколько романов и к тому же отличавшийся исключительной общительностью и остроумием. Впрочем, шутник-алкоголик может с серьезным лицом – шутки ради – произносить спичи о вреде алкоголизма… А Шоу был большой шутник (но вовсе не алкоголик – надо уточнить, а то неловко получилось…).

Если думать не об авторе фразы, а о ее смысле, то что-то в этом есть… Интроверты с этим смыслом согласятся легко и естественно. Экстраверты – такие, как я, – не станут спешить… Они почувствуют в этой позиции что-то болезненное, неприятное, несовершенное. Скрытность – не та черта характера, которую люди открытые сочтут хорошей. Однако есть – скрытность, а есть – молчание.

Одна из первых ассоциаций в связи с «молчанием»: «Слово – серебро, молчание – золото». Это, в общем, призыв не быть излишне болтливым, не молоть чепуху. Хорошо об этом у Омара Хайяма:

Хоть и не ново, я напомню снова: Перед лицом и друга и врага, Ты – господин несказанного слова, А сказанного слова – ты слуга.

Молчание, однако, это не только антоним болтовне. Это более содержательное многозначное состояние. В этой связи еще одна цитата, из Грэма Грина: «Молчание – не всегда признак спокойствия. Иной раз оно означает смятение духа». Впрочем, эту важную, но очевидную мысль вовсе не было нужды подкреплять цитированием. Но я уже завелся… Вот Пифагор: «Молчи или говори что-нибудь получше молчания».

А вот тут надо приостановится и подумать о самой возможности высказывать мысли (которые «получше молчания»). И тогда наши мысли приходят к мыслям о мыслях в гениальном «Silentium!» Тютчева:

Молчи, скрывайся и таи И чувства и мечты свои ― Пускай в душевной глубине Встают и заходят оне, Безмолвно, как звезды в ночи, ― Любуйся ими – и молчи. Как сердцу высказать себя? Другому как понять тебя? Поймет ли он, чем ты живешь? Мысль изреченная есть ложь. Взрывая, возмутишь ключи, ― Питайся ими – и молчи. Лишь жить в себе самом умей ― Есть целый мир в душе твоейТаинственно-волшебных дум; Их оглушит наружный шум, Дневные разгонят лучи, ― Внимай их пенью – и молчи!..

Поразительная глубина и точность! Ощущение встречи не просто с великим поэтом, мыслителем, а с каким-то космическим разумом… Фраза «мысль изреченная есть ложь» – базис целого научного направления… Написано не позднее 1830 года, то есть поэт (родившийся в 1803 году) еще очень молод: ему нет и тридцати! Анализу этого текста посвящено много работ. Проведены параллели с реалиями жизни автора в этот период (он собирался жениться в первый раз), но, в конце концов, это важно только для литературоведов. Перед нами самоценное произведение, продолжающее магически завораживать всякого, кто к нему приблизится.

Невыразимость чувства словом встревожила многих поэтов. Осип Мандельштам оттолкнулся непосредственно от тютчевского стиха и даже сохранил название, убрав, однако, при этом восклицательный знак, что весьма показательно: Тютчев – призывает (самого себя), Мандельштам – фиксирует, дает определение. (Но, заметим, вовсе не молчит – он пытается все-таки выразить чувства через слова, который призваны сплести некий образ.)

Silentium Она еще не родилась, Она и музыка и слово, И потому всего живого Ненарушаемая связь Спокойно дышат моря груди, Но, как безумный, светел день, И пены бледная сирень В черно-лазоревом сосуде. Да обретут мои уста Первоначальную немоту, Как кристаллическую ноту, Что от рождения чиста! Останься пеной, Афродита, И, слово, в музыку вернись, И, сердце, сердца устыдись, С первоосновой жизни слито!

Кто это – «она»? «Она» – это та самая мысль, изрекать которую есть ложь. Потому что слово передаст смысл, но не донесет эмоцию: «она и музыка» – эмоция, и «слово» – смысл. Синтез смысла и эмоции и есть жизнь. Жизнь – это любовь, и синтез per se – тоже есть любовь. И Афродита, рожденная из пены морской, – любовь. Выразив все это словами (местами, на мой взгляд, довольно неуклюже), поэт осознает тщетность усилий и риторически взывает обратному превращению рожденного слова. Интересно, что стихотворение датировано дважды: началом жизни юного поэта (1910) и ее последними годами (1935).

Молчание – это не просто тишина. Это – осознанное сдерживание речи. Или прочувствованное отсутствие необходимости в ней: «О любви сказать лишь могут руки, что срывали черную чадру…» Или: «Ты – говоришь, я – молчу, только тебя слушать хочу…»

Напоследок еще одна из множества мудрых мыслей и крылатых выражений про молчание: «Если тебе ответили молчанием, это еще не значит, что тебе не ответили» (Сократ). В общем, к молчанию иных людей стоит внимательно прислушиваться… Молчание может быть невербальной коммуникацией. А в отношении самого себя не мешает время от времени вспоминать народное: «Молчи – за умного сойдешь». Но если уж невтерпеж, если есть что сказать – говори.

Или пиши…

«Лучший город Земли»!

…Я – трех- или четырехлетний – иду с мамой по улице Горького. Мама левой рукой держит меня за мою правую руку. Я держусь с удовольствием и тяну, отклоняясь влево. Я занят двумя важными делами: мне надо прошагать по фигурным решеткам из чугуна, окружающим стволы деревьев, а не обходить их, как делает большинство взрослых. Второе дело – я во всю свою уже тогда могучую глотку распеваю: «Москва моя, страна моя, ты самая любимая!» И прохожие мне улыбаются.

Да, самая любимая! Я ее так воспринимаю, а всё иное не имеет значения. Во всяком случае: все прочие «объективные» сравнительные оценки разных городов, тоже субъективны, хоть и привлекают для этого кажущиеся объективными критерии: экономические, политические, эстетические и прочие. Эти сравнения интересны, полезны, поучительны, но для каждого конкретного человека главным является его личное ощущение. Кто-то несчастен в Париже и Лондоне, а кто-то безмерно счастлив в… Ну, скажем, в городе Кампала, что в Уганде, чтобы никого из близких не обидеть неудачным сравнением.

А Москва – для тех, кто ее любит, – не просто город, в котором не так уж просто жить, а важная часть того ядра смыслов и эмоций, который существует где-то в недрах подсознания и души. Москва воспринимается не вне времени, как любят писать иные, а во всей полноте времени: вся вёдомая мне история присутствует здесь и сейчас. Дома и улицы, стоящие и лежащие на земле и под землей, равно как и те, что были некогда и исчезли, – все вместе со мной, всех их вижу, ощущаю, живу в них, они влияют на меня.

Конечно, особую роль играют личные воспоминания. Жизнь города особенно хорошо чувствуется, когда, проходя по одной и той же улице, вспоминаешь, что раньше тут стоял другой дом, а в этом месте был не банк, а булочная, а на углу продавали не шаурму, а газировку, когда за окнами домов живут не просто кто-то, а кое-где и твои знакомые, ну и так далее. В общем, когда Москва – «твой город».

Мои воспоминания о Москве уходят в далекое детство, когда я, маленький мальчик, в сопровождении родителей ежегодно проезжал через Москву из Ярославля в Харьков к родственникам на все лето. Иногда в Москве останавливались на день-другой у московских родственников. Воспоминания раннего детства обрывочны: помню вокзалы, ГУМ, ВДНХ, улицу Горького, кафе «Мороженое»… Помню проезд на такси марки «ЗИМ» по ночным улицам: я полулежу на мягком заднем сиденье и изучаю лучи света от уличных фонарей, образующие вращающийся крест, если смотреть на них сквозь ресницы. Прошло лет шестьдесят с лишним, а вот помнится же.

Хорошо помню Москву 60-х, когда я уже один бродил по городу и самостоятельно в него приезжал и прилетал. Помню, как многое строилось и ломалось: в 1962 году стоял на месте будущего, прокладываемого проспекта Калинина (теперь – Новый Арбат) и смотрел, как доламывают остатки домов на месте Собачьей площадки… И вовсе не сокрушался: новое ведь точно будет лучше этого старья! Да, я так тогда думал, да не я один! Я помню – и бывал в них – и бассейн «Москва», и «Современник» на площади Маяковского, и ресторан «Славянский базар», и пустую просторную Манежную площадь, и старые автобусы, троллейбусы и трамваи, их маршруты и исчезнувшие остановки, я помню утренние и вечерние часы пик в метро, когда рабочие исчезнувших ныне заводов ехали на работу и с работы, я помню грандиозный ЗИЛ и станкостроительный завод на Орджоникидзе, я помню названия станций: «Площадь Свердлова», «Площадь Ногина», – помню Герцена, Горького, Дзержинского, Качалова – как улицы, а не как исторических персонажей, помню демонстрации – Первомайскую и Ноябрьскую, помню очереди в кинотеатры в дни премьер, помню советские магазины, помню рынки – Савеловский, Коптевский, Калитниковский…

А потом были десятки приездов в этот город в разном возрасте, по разным поводам, и всегда в душе вспыхивали чувство восторга и устойчивая мечта стать когда-нибудь москвичом. Мечта сбылась в возрасте за сорок. Думаю, что у таких, как я, у тех, кто любил Москву с детства, мечтал о ней, но полжизни прожил за ее пределами, особое чувство: Москва – как награда, как достижение цели!

Я переехал в Москву в начале 90-х, в период страшного упадка всей страны, ее развала. Я впервые увидел людей, копающихся в мусорных баках в поисках пропитания, проходил, как сквозь строй, вдоль цепочки людей, вышедших возле метро продать свои вещи, видел, как приходил в запустение великий город, как нищали одни и сказочно обогащались другие, как порок захлестнул все общество и воцарился на его вершине, как власть продавалась и подкупала, лгала и изворачивалась, грабила и покрывала воровство, как боролась с народом и как победила его…

Москва была, есть и долго будет жизненно важным органом, центром жизни большой страны с изменяющимися границами, населением, идеологий, целями, ценностями и идеалами… А я – часть организма, называющегося «Москва». Но и Москва – часть меня, причем именно организменная! И не только лишь в смысле моего «ментального тела», но и совершенно материального, чувственного, функционального «я», которым я пользуюсь ежедневно.

Стихи и песни о Москве всегда в памяти, причем ближней. Стихи классиков: «Москва, люблю тебя, как сын, как русский…», «Город чудный, город древний…», «Москва… как много в этом звуке…»… Я начал со слов из песни «Лучший город земли», ставшей популярной в начале 60-х, ее потом стали называть «первый советский твист». Вот навскидку еще несколько песенных цитат: «Хорошо на московском просторе…», «Дорогая моя столица, золотая моя Москва…», «Мы не дрогнем в бою за столицу свою…» «Зори московские, звенят-поют часы кремлевские…», «… Московских окон негасимый свет», «Песня плывет, сердце поет, эти слова о тебе, Москва», «А я иду, шагаю по Москве»…

Пока еще шагаю… И хочу, чтобы это длилось и длилось…

Я знаю, что не только для меня, но и для очень многих людей море – символ чего-то притягательного, радостного, символ отдыха и вообще приятного времяпрепровождения. «Жить в домике у моря…» – это если не мечта, то вполне завершенный образ благополучия.

Мое первое море в жизни – Азовское. Свидание с ним произошло в дошкольном детстве, но отчего-то не это море стало для меня образом «настоящего» моря, а море Черное, в которое я впервые погрузился вблизи Одессы в возрасте лет девяти. Потом были и другие его берега: от Вилково – места, где впадает Дунай, до Батуми, где заканчивалась тогда моя страна. Сейчас я уже могу сравнивать моря на цвет и на вкус, в моем багаже их много: Балтийское, Средиземное, Эгейское, Адриатическое, Ионическое, Критское, Лигурийское, Красное, Южно-Китайское, Андаманское, Балеарское, Персидский залив и даже Внутреннее Японское море, а также Индийский океан, Атлантический океан, Тихий океан…

Когда я погружаюсь в воды теплого моря, я ощущаю не просто удовольствие, а совершаю фазовый переход в иное состояние души и тела: уходят все печали и тревоги, исчезают границы между мной и окружающим миром. Я сливаюсь с вечностью, меня и всех нас породившей. Я ныряю к самому дну, касаюсь песка, камней или водорослей, я наполняю рот чистой соленой водой, я открываю глаза… Вижу рыб, рачков и крабов, морских ежей, ракушки, живых моллюсков: скафарку, венус и других, чьи названия я не знаю. Вообще-то названия большей части того, что я вижу в подводном мире, я не знаю: просто «рыбки», просто «водоросли». Стыдно, а что поделать, надо будет когда-нибудь все-таки разузнать…

Я знаю, что соленость морской воды близка к солености слёз и плазмы нашей крови, и принято считать, что это говорит в пользу того, что мы – живые существа – вышли из моря и в ходе эволюции стали сперва земноводными, а потом, шаг за шагом, восходили до стадии человека. Еще я знаю про осмотическое давление: процесс выравнивания концентрации соли внутри глаза и в воде. В пресной воде разница солености велика, к тому же давление направлено внутрь глаза, поэтому в пресной воде глаза «режет». В морской этого или нет совсем, или не так остро ощущается, в зависимости от солености конкретного моря. И еще одно, видимо, уже для меня бесполезное знание: соленость воды в Красном море самая высокая. А в Балтийском (особенно в Финском заливе) – одна из самых низких. Оно и понятно: Нева несет много пресной воды. Еще я запомнил, прочитав подростком книгу Алена Бомбара «За бортом по своей воле», что, вопреки общераспространенным страшилкам, морскую воду в экстремальных ситуациях пить можно. Не слишком долго – дней 5–7, но можно.

А уж сколько песен о море звучит в моей памяти! Не буду перечислять: конца не видно! А в классической музыке! «Океан море синее» – вступление к опере «Садко», «Море» Глазунова, Чурлёниса, Дебюсси… А сколько полотен мировой живописи несут нам образы морей: теплых и холодных, ласковых и грозных, спокойных и штормовых. Море, несомненно, один из самых любимых художниками всех времен и народов объектов. А в литературе? Несть числа романам, повестям и рассказам, в которых море играет, прямо скажем, одну из центральных ролей. От Гомера до Майн Рида и Джека Лондона, от Пушкина до Гончарова, от Станюковича и Чехова до Грина и Паустовского…

Но жизнь сложилась так, что живу я вдали от всех морей: от Москвы до Балтийского (ближайшее) – 800 км. И нет в этом печали и сожаления – тем ярче каждая встреча с морями.

Моя бабушка очень любила мороженое. Однажды, весной или в начале лета 1959 года, мы с ней славно покутили! Недалеко от нашего дома была синяя деревянная будочка, в которой продавали мороженое. Не помню, какие сорта там были еще – наверное, пломбир и молочное, – но мы брали фруктовое. Розовое. По 65 копеек порция (старыми, до реформы 1961 года деньгами, разумеется). Рядом с будкой под узловатой акацией была деревянная лавочка, на которую бабушка присела для поглощения – угу, именно так – порции за порцией. Съела она тогда кряду то ли чуть больше, то ли чуть меньше килограмма. Я тоже постарался, но, думаю, уплёл не более чем граммов четыреста: маленький был. А бабушка была совсем не маленькой. В сентябре того года – последнего года ее жизни – ей исполнилось 78 лет.

В своей любви к мороженому мы с бабушкой не оригинальны. Мороженое обожают миллионы и миллионы людей во всем мире. Говорят, что каждые три секунды кто-нибудь в мире покупает порцию мороженого.

Историю возникновения мороженого обычно начинают со стандартной байки об изобретении мороженого в Китае 5 тысяч лет тому назад… И привез информацию об этом бесконечный источник всех сведений о Китае – Марко Поло в XIV веке. Это, конечно, легенда. Скорее всего, Марко Поло вообще никогда не был в Китае, но даже если и был, его рассказы нельзя считать историческими свидетельствами и документами. Но разве нам всегда обязательно иметь документальное подтверждение? Чем плохи сказки и легенды, если они занимательны, поучительны, поэтичны? Марко Поло – так Марко Поло, Китай – так Китай…

В общем, так… В самой древней китайской книге «Ши Цзин» – «Книга песен и гимнов», – в которой собрано 305 произведений разных лет, есть упоминание о том, как сохраняли зимний лед в летнее время для использования в приготовлении и хранении пищи. Даты сочинения этих текстов лежат в широком интервале: от XI до VI века до н. э. А сам древний манускрипт, содержащий эту поэтическую антологию, записанную на полосках бамбука, датируют III в до н. э. Про мороженое – то есть тот продукт, который знаком нам под этим именем, – там, честно говоря, не сказано ни слова, но все-таки, быть может, и замораживали они тогда молоко с рисом и медом… Как бы то ни было, но вы не найдете ни одного описания «истории мороженого», где не утверждалось бы, что рецепт этого блюда был известен в Китае две или пять тысяч лет тому назад.

Об использовании льда в летнее время для охлаждения напитков (но, опять же, не о приготовлении мороженого) имеется немало разных свидетельств, относящихся к древним временам. Воины Александра Македонского таскали ему лед с ледяных вершин гор, – а это IV век до н. э., император Нерон (I в н. э.) гонял на горные вершины рабов с той же целью: охлаждать льдом в жару воду и вино. Рекомендаций применения льда и рецептов охлажденных напитков и блюд накоплено множество. Но если говорить именно о мороженом, похожим на наше современное, то его научились делать, видимо, не ранее XVI века и, скорее всего, в Италии.

Чтобы приготовить мороженое, надо научиться решать непростую задачу: избежать кристаллизации при температуре ниже нуля. Если просто брать молоко с сахаром и охладить, то из воды, входящей в состав молока, образуются ледяные кристаллы и мягкой однородной пасты не получится. Чтобы ее получить, надо смесь молока, сахара и других ингредиентов непрерывно помешивать в процессе охлаждения. Если охлаждать с помощью льда – например, чашу с ингредиентами помещать в миску со льдом, – то из-за медленного таяния льда ничего может не получиться. Чтобы ускорить процесс таяния, да еще и добиться более низких, чем нулевая, температур, ко льду научились добавлять соль. Так была найдена технология изготовления мороженого.

В 1565 году ко двору Медичи во Флоренции был приглашен профессиональный кулинар, Бернардо Тиманте Буонталенти, признанный мастер во многих искусствах. Оттого он и был прозван «буон таленти» – «хороший талант». Он был настоящей знаменитостью своего времени, причем не только как кулинар, но и как архитектор, создатель костюмов, инженер-гидротехник, организатор празднеств и фейерверков. Он первым начал угощать гостей Медичи экзотическим холодным лакомством собственного приготовления. Так что у Флоренции есть некоторые основания претендовать на звание родины мороженого. Мне довелось – уже без бабушки – не только насладиться превосходным качеством флорентийского джелато – так итальянцы называют мороженое – но и получить урок весьма навязчивого сервиса. Захотелось мне отведать джелато в лавочке рядом с Понте-Веккьо, где, разумеется, полным-полно туристов со всего света. А турист для итальянца, особенно для флорентийца, это кошелек с деньгами, которые надо попытаться вытянуть в как можно большем количестве. Поэтому, когда я попросил порцию мороженого, выбрав большой вафельный конус, продавец с улыбкой стал наполнять его шариками разных вкусов. Нагрузив на удивление большое их количество, он передал рожок мне в руки и, не обращая внимания на мои крики «баста, баста!», продолжал с невероятной ловкостью подгружать и подгружать шарик за шариком, слепив в конце концов шар размером… ну не с футбольный мяч, конечно, но чудовищно большой! Я не мог ни увернуться, ни остановить его… Он остановился сам, удовлетворенно назвав стоимость полученного мною объема, которого хватило бы на 10–12 нормальных порций.

Мороженое я, конечно, слопал – при моей-то биографии и закалке с детства, – но денег из меня вытянули много больше, чем я полагал истратить на эту забаву.

Долгие века – вплоть до начала XIX века, мороженое оставалось деликатесом для элиты. По мере того как сахар становился дешевле, мороженое начало проникать в чуть более широкие слои, чем королевские семьи. А настоящие прорывы мороженого к людям произошли после преодоления двух «вершин». Первая – изобретение и распространение мороженицы – машинки с ручным приводом. Ее запатентовала англичанка Нэнси Джонсон в 1843 году. Но сама она патентом воспользоваться не смогла, продав все права предприимчивым американцам. Ручная мороженица позволяла получить продукт всего за 45 минут вместо нескольких часов, охлаждение в ней по-прежнему обеспечивалось льдом с солью. Первую фабрику по производству мороженого, а также первые кафе-мороженое открыл Джекоб Фассел в Балтиморе в 1851 году. Мороженое набирало популярность, в 1904 году в американском Сент-Луисе прошла международная выставка мороженого.

Но вторая «вершина» на пути к подлинной массовости была еще далеко. Только с развитием электричества и холодильных установок мороженое стало поистине недорогим и массовым лакомством. Стремительный рост производства и потребления мороженого начался в 20-е годы XX столетия. Не отстала от мирового шествия мороженого и наша страна. В 30-е годы в СССР начинается массовое производство мороженого, сопровождавшееся его популяризацией.

Но не стоит забывать, что мороженое было популярным еще до революции. Оно уже тогда производилось в промышленных масштабах. По улицам ездили мороженщики, развозя в тележках обложенные льдом баки с мороженым разных сортов. О популярности мороженого может косвенно свидетельствовать стихотворение Игоря Северянина 1912 года. Вот его первые строфы:

Мороженое из сирени! Мороженое из сирени!

Полпорции десять копеек, четыре копейки буше.

Сударышни, судари, надо ль? – недорого – можно без

прений…

Поешь деликатного, площадь: придётся товар по душе!

Я сливочного не имею, фисташковое всё распродал…

Ах, граждане, да неужели вы требуете крем-брюле?

Пора популярить изыски, утончиться вкусам народа,

На улицу специи кухонь, огимнив эксцесс в вирелэ!

Тут, конечно, надо приостановить рассказ о мороженом. Поскольку привлечение Игоря Северянина неизбежно требует разъяснений…

Рецептом «мороженого из сирени» мы закончим, а сначала пробежимся по трудным или неясным местам. Начнем с «буше». Это от французского bouchée, что означает глоток или кусок. В общем, за четыре копейки торговец предлагает мороженого, что называется, «на один укус». Слову «популярить» мы внимания не уделим – оно понятно, но, несомненно, это пример пошловатого словотворчества. А смысл словосочетания: сделать изысканное популярным. Впрочем, по сравнению со следующими вывертами Северянина, это почти норма. «Огимнив эксцесс в вирелэ» – это, что называется, шикарно! Настоящая «поэза» и подлинная пошлость. «Огимнив» – превратить в гимн или выразив в форме гимна, «вирелэ» – название «одной из форм лирической поэзии во Франции в XIV–XVI веках». Кавычки здесь потому, что я процитировал Иванова-Разумника, современника Северянина, разразившегося весьма резким откликом на это и остальные стихотворения, вошедшие в сборник «Громокипящий кубок». Со многими эмоциями Разумника (это его настоящее имя) Васильевича Иванова (а это – настоящая фамилия, которую он приукрасил именем, сложив псевдоним Иванов-Разумник) можно и нужно согласиться: Игорь Северянин, несомненно, выпендривался сверх всякой меры. Об этом и написал Разумник-Иванов в своем эссе, названным по первым словам стихотворения: «Мороженое из сирени», в котором он, впрочем, не отрицает талантливости «эго-футуриста» Северянина.

Уходя от Северянина и начала XX века надо все-таки пояснить: а «эксцесс»-то в чем? Тот, который надо «огимнить в вирелэ»? А в том, что автор предлагает «площади» и «улице» то, что было «изыском», «специями кухонь»: «поешь деликатного, площадь». Он предлагает самого себя, а не всяких там «крем-брюле»… Разумник Иванов под этими «крем-брюле» от поэзии предполагает Бальмонта, Брюсова или Апухтина.

А теперь – снова к мороженому. (К слову сказать, моей бабушке в 1912 году был 41 год и она была уже матерью пятерых детей… И про дореволюционное мороженое, равно как и про шоколад, она мне успела рассказать.)

Обещал ведь еще и рецепт «мороженого из сирени». Вот два варианта.

Первый.

Ингредиенты на 4 порции:

– лимон – 2 штуки

– сухое белое вино – 250 г

– сахар – 200 г

– соцветия сирени – 6 штук

– желатин – 1 пакетик

Способ приготовления:

1. На мелкой тёрке натереть кожуру лимонов. Лимоны разрезать пополам и выжать сок.

2. Сухое белое вино, 250 мл воды, 150 г сахара, лимонный сок и лимонную стружку прокипятить, остудить.

3. Отделить цветочки от 5 соцветий сирени, добавить в отвар и дать настояться. Пропустить отвар через мелкое сито.

4. Замочить желатин в холодной воде на 20 минут. Подогреть часть отвара, растворить в нём желатин, смешать с оставшимся отваром.

5. Налить получившуюся жидкость в неглубокую миску и оставить на 4 часа в морозильнике. После чего тщательно взбить венчиком в течение 10–20 минут.

Для карамели:

1. Противень выложить бумагой для выпечки. Растопить оставшиеся 50 г сахара на сковороде. Аккуратно переложить столовой ложкой на противень и дать растечься.

2. Сорвать цветочки с последнего соцветия сирени, посыпать карамель и дать застыть.

3. Разложить мороженое по вазочкам, подавать с карамельными палочками.

Как видим, в состав не входит ни молоко, ни яйца. В общем, это не мороженое. Это – сорбе, или сорбет. Охлажденный фруктово-ягодный десерт.

Сам я этого не пробовал, но, по отзывам тех, кто делал и угощался, вкуса сирени не чувствуется совсем.

Второй. О нем пишет Виктор Енин, шеф-повар кафе «Чайная высота» в Москве на Покровке:

Теперь про развитие промышленного производства мороженого в СССР.

В тридцатые годы в стране стремительно и мощно развивались все отрасли промышленности, в том числе и пищевая. С 1934 года наркомом пищевой промышленности был назначен Анастас Иванович Микоян, до этого уже почти десять лет возглавлявший Народные комиссариаты – предтечи отраслевых министерств. С 1926 года – тогда ему был всего-то 31 год – Микоян был наркомом торговли, с 1930-го – наркомом снабжения. Так что руководитель он был опытный и, как подтвердила вся его жизнь, талантливый.

В 1936 году он был направлен Сталиным в командировку в США, где не только изучал опыт организации пищевых производств, но и заключил договора на поставку необходимого современного оборудования. В числе прочих направлений внимание было уделено и производству мороженого. Впоследствии Микоян вспоминал: «Большую пользу принесло нам знакомство с производством мороженого. У нас со стародавних времён повелось изготовление мороженого кустарным, ручным способом. Задача состояла в том, чтобы развить машинное производство и сделать мороженое дешёвым и доступным. Спрос на него у нас повсеместный, его с удовольствием едят теперь дома и на улице, в кино и театрах, летом и зимой. В результате мы привезли из США всю технологию промышленного производства мороженого».

Накануне празднования 20-летия Великой Октябрьской Социалистической революции, 4 ноября 1937 года, в продаже появилось первое советское мороженое. Еще в Америке делегация во главе с Микояном попробовала и отобрала спектр сортов мороженого: пломбир сливочный и молочный, крем-брюле, эскимо, ванильное, фруктовое. В 1941 году был принят ГОСТ 117-41, ставший одним из самых жестких нормативов в мире. Советское мороженое производилось только из натуральных ингредиентов, без консервантов. Даже вафельные стаканчики по всей стране производились по единому рецепту, в который входили только молочные жиры.

Упоминание об этом сейчас не просто любопытный факт истории, а вполне актуальная информация: нынче подавляющее большинство производителей мороженого используют растительные жиры и консерванты, пищевые добавки и красители химического происхождения. Однако отход от строгостей ГОСТа 117-41 начался раньше – еще в 1966 году, когда разрешено было разрабатывать региональные ГОСТы. С того времени стало снижаться и качество мороженого, появились региональные отличия не только по производимым сортам, но и по вкусу одного и того же сорта, изготовленного в разных республиках.

Несмотря на то что в мире сейчас существует несколько сотен сортов, или, как иногда говорят, вкусов мороженого, существует три базовых типа, или стандарта. Это пломбир, сливочное и молочное. Основное отличие между ними – жирность.

Жирность пломбира от 12 до 20 %, доля сахара в нем – 14 %. Жирность сливочного от 8 до 10 %, при том же содержании сахара: 14 %. Молочное мороженое имеет жирность от 1 до 6 % массовой доли молочного жира, а сахара в нем может быть до 15,5 %. Есть еще и такой параметр как взбитость, характеризующий воздушность готового продукта. Максимальная взбитость у пломбира: 100 %, у сливочного и молочного – 75 %.

Все прочие отличия между многочисленными сортами определяются ароматическими и иными добавками.

Название «пломбир» никак не связано с пломбами и пломбированием. Оно происходит от французского города Пломбьер-ле-Бен (Plombiéres-les-Bains), которому приписывают славу места происхождения этого сорта. В этом городе во времена ручного изготовления мороженого пломбир делали так.

Любимое всеми эскимо в своем классическом варианте – это сливочное мороженое, покрытое шоколадной глазурью. Историй его происхождения три.

Первая: его придумал американец Кристиан Кент, владелец фабрики по производству сладостей для детей, случайно облив брикетик мороженого шоколадной глазурью. Случайный образец Кенту и его партнеру Расселу Стоверу понравился, они придумали технологию массовой заливки брикетов шоколадной глазурью и дали новому продукту название «Eskimo Pie» – «пирожок эскимоса». Первая промышленная партия, объёмом 25 тысяч штук, была выпущена в 1920 году.

Вторая версия отличается от первой именем создателя. В ней утверждается, что рецепт мороженого эскимо первым разработал американец Христиан Нельсон в 1920 году. Остальное сходится: первое эскимо представляло собой брикет мороженого в шоколадной глазури и называлось «эскимо пай». В 1922 году Х. Нельсон запатентовал своё изобретение.

Наконец, третья версия, в Европе считающаяся единственной, такова. Шарль Жерве, производивший в основном сыры, придумал насаживать мороженое на палочку и обливать его шоколадом. В 1919 году (в 2019 году можно праздновать 100-летие эскимо) он начал продавать свою выдумку в одном из кинотеатров Парижа, где в те времена шёл документальный фильм об эскимосах «Нанук с Севера». Кто-то из посетителей начал называть этот сорт «эскимо», а потом подхватили и остальные. Сегодня компания «Gervais» (Жерве) принадлежит концерну «Danone».

Я не забыл про бабушку и фруктовое мороженое. Но не могу не сказать, что то, что мы называли и называем фруктовым или фруктово-ягодным мороженым, строго говоря, вовсе не мороженое, а все-таки сорбе. Потому что в нем нет ни капли молочных продуктов и совсем нет жира.

Расскажу еще несколько забавных сведений о мороженом.

Самый большой торт-мороженое в мире изготовили, естественно, в Китае в 2006 году. Длина его составляла 4,8 метра, ширина – 3 метра. В высоту торт-мороженое достигал 1 метр, а весил он 8 тонн.

Самое дорогое мороженое называется «золотое». Порция может стоить от нескольких сотен до тысяч долларов. Дело в том, что оно украшается лепестками тончайшей золотой фольги, которую можно есть.

Самое большое количество сортов мороженого – более семисот – можно попробовать в Венесуэле, в кафе «Coromoto».

А в США в штате Вермонт есть кладбище мороженого. Там установлены надгробия, на которых размещены потерявшие популярность или просто неудачные вкусы мороженого.

В Древней Руси употребляли мелко наструганное замороженное молоко. В Сибири и по сей день в деревнях хранят молоко, заморозив его. На масленицу приготовляют смесь из замороженного творога, сметаны, изюма и сахара.

Кафе «Прокоп» (Café Procope) в Париже – одно из старейших заведений во Франции. Его в 1686 году открыл сицилианец Франческо Прокопио деи Кольтелли, привлекший посетителей тем, что подавал новинку – мороженое.

Маргарет Тэтчер в молодости принимала участие – как химик-технолог, в разработке технологии мягкого мороженого, содержащего вдвое больше воздуха, чем обычное. Результат был достигнут: мягкое мороженое производится во всем мире.

Сведения, связанные с мороженым, его сортами, объемами продаж в разных странах, производством вафельных рожков и аксессуаров неисчерпаемы.

Напоследок поделюсь рецептом экзотического блюда, о котором мне пришлось впервые услыхать и довелось попробовать в ресторане Свято-Данилова монастыря в Москве: мороженое из черного хлеба.

Ингредиенты:

– 2 ч. л. лимонного сока

– 210 мл кедрача (водка, настоянная на кедровых орешках);

– 230 г квасного сусла

– 22-3 листика мяты

– 210 г клубники

– 210 г кедровых орешков

– 20,5 ст. л. взбитых сливок

– 250 г бородинского хлеба

– 2 сахар

Способ приготовления:

Шаг 1

Хлеб нарезать на куски, обжарить, залить кипятком. Настаивать 20 мин. Затем добавить сусло, кедрач, сок лимона, сахар.

Шаг 2

Измельчить в блендере до однородной массы и заморозить в форме или машине для приготовления мороженого. Выложить в креманку три шарика мороженого, украсить взбитыми сливками, клубникой, мятой, нитями карамели и кедровыми орешками.

Ну, вы теперь, прочитав все вышенаписанное, конечно, не дадите себя провести так же просто, как провели меня лет двадцать тому назад. Ясно, что это не мороженое из черного хлеба, а сорбе с добавлением черного хлеба и многого другого в качестве вкусовых добавок.

Но не хочу остаться в вашей памяти занудой! Пусть и это будет называться мороженое! И с бабушкой мы ели тоже мороженое! И слова такого «сорбе» не знали и знать не хотели!

Слово важное хотя бы потому, что я его стал часто употреблять. А употребляю потому, что кругом мракобесы и мракобесие (важно, однако, сохранять самоиронию: такая фраза может отражать и психопатическое мировосприятие говорящего). Так что есть нужда в том, чтобы явление описать, термин – уточнить, а то возникает путаница (вариант: а то психопатия останется нераспознанной).

Словарное толкование слова «мракобес»: противник просвещения и прогресса. (См. Прогресс.) Как синоним приводят теперь уже редко используемое слово обскурант: от лат. obscurans – затемняющий.

Итак, мракобес – противник прогресса. Как только произнесено слово «прогресс», рядом с ним появляются его спутники: «развитие», «успех», «модернизация», но не отстают и «упадок», «регресс», а также «традиция» и «консерватизм»… (См. Развитие; Успех; Традиция.) Кроме того, вокруг самого слова возникает аура, да не одна, а с коннотациями. Светлая аура, позитивная, обозначающая положительную сторону и результаты прогресса – как движения вперед, от худшего к лучшему; «прогрессивный» – это хороший, правильный, способствующий развитию. Но и темная аура тоже тут как тут: прогресс – это разрушение традиционных ценностей, это движение если и вперед, то к обрыву, к гибели; прогрессисты опасны для общества. Мгновенно возникает почва и координаты для бесконечной дискуссии (время от времени переходящей не просто в политическую борьбу, но даже в гражданские войны).

Частным следствием многообразия взаимно исключающих взглядов на содержание самого понятия прогресса и его оценку является невозможность определения мракобесия по каким-то одним, общим для всех критериям, поскольку одно и то же прогрессивное явление для одних – развитие и созидание, для других – регресс и разрушение. Поэтому мракобесом может быть – в зависимости от позиции говорящего – назван как тот, кто тормозит этот прогресс, так и тот, кто его всячески продвигает, что-то при этом, разумеется, разрушая: заменяя старое – новым. Ведь любая замена старого на новое означает отказ от чего-то старого, то есть торможение, остановку какого-то движения, которое его сторонниками считалось правильным путем и средством развития…

В общем, перед нами не то чтобы замкнутый круг, но путь извилистый и часто пересекающийся сам с собой. На живых примерах, однако, не так уж и сложно выявлять, кто тут мракобес.

Классикой – овеянной столетиями противоборства – является борьба церкви и науки, церкви и всяческих прогрессивных социальных свобод, ярко проявлявшая себя во времена Средневековья. Упрощенно это описывается так: церковники – они же обскурантисты и мракобесы – препятствовали развитию науки, травили ученых, не давали развиваться демократии, ограничивали всяческую свободу и т. п. На самом деле все было гораздо сложнее: из некогда единого древа всяческих знаний отпочковывалось и формировалось научное знание не только отделявшее себя от религии, но и противопоставлявшее себя ей. А религия была против такого сепаратизма. Далеко не всегда этот процесс протекал болезненно: в истории науки и религии немало страниц вполне продуктивного взаимодействия. Накал борьбы со временем угасал, борьба поутихла, и в XX веке в большинстве стран борьба науки и религии – как социально значимый фактор – практически сошла на нет. Сейчас религиозные мракобесы – как влиятельная сила – заметны лишь в некоторых религиозных государствах, религиозных общинах, сектах или военно-религиозных структурах. Проникают, однако, они и в общественную жизнь светских государств. В современной постперестроечной России запросто можно услышать и прочитать мракобесные статьи, проповеди и призывы, исходящие от людей, считающих себя верующими и говорящими «от имени всех». Тут и борьба с теорией эволюции, и с «цифровым рабством», и с «бесовским зиккуратом в сакральном сердце нашей Родины»… Есть и такая форма неочевидного мракобесия – ссылки на «науку, подтвердившую существование Бога». (Повторю сказанное в главе Бог и вера: если кому-то когда-нибудь удастся доказать существование Бога и это станет научным фактом, все религии исчезнут в тот же миг: верить будет не во что и не в кого, будет уже не вера, а знание.) Есть и наиболее, на мой взгляд, вредное религиозно-политическое мракобесие. Суть его в предвзятой интерпретации как исторических, так и текущих политических событий и процессов, цель которой – поставить религию, церковь и самого Господа Бога на службу своим политическим пристрастиям и текущим мирским, материальным задачам, выдавая их при этом за цели духовные.

Реально достигаемый результат, однако, печальный: в бытовой и общественно-политической лексике два слова «верующий» и «мракобес» стали использовать как равнозначные. А это неверно: мракобес и верующий – не синонимы! Не всякий верующий – мракобес, и не всякий мракобес – верующий. Политическое мракобесие – это вообще вся огромная агитационно-пропагандистская машина, манипулирующая сознанием населения с целью внедрения своей идеологии, захвата или укрепления власти. При этом практически всегда важной частью пропаганды является или откровенная ложь, или такое искажение фактов, такая их интерпретация, что назвать это обскурантизмом («затемнением») и антипросвещением вполне можно. Совершенно не имеет при этом значения, ведется ли эта лживая пропаганда с позиции атеизма или с точки зрения вероучения, это мракобесие! Примеров такого политического мракобесия немало. Например, настойчивая интерпретация истории СССР – не только на публичных политических акциях, но и на уровне академической «науки» и даже школьных учебников – как самого мрачного периода жизни людей, «половина которых сидела в лагерях, а вторая половина их охраняла», сведение истории страны к истории «подавления свобод», к «истории бедности и дефицита» и т. д. Так что к словарному определению мракобесия (препятствие прогрессу и просвещению), добавим: сокрытие и искажение исторической правды – политическое мракобесие.

Разумеется, у такого рода агитации и пропаганды есть разные мотивации: от алчного властолюбия до глубинных расхождений на ценностном уровне. В частности, во взглядах на смысл прогресса. (См. Прогресс – здесь подробнее говорится о том, что такое прогресс, всегда ли т. н. прогресс является благом.) Каждый из нас, обладая собственным взглядом на смысл и цели прогресса, не должен упускать из виду, что не так уж редко то, что объявлено прогрессивным, несет столь негативные для своей системы ценностей последствия, что против такого «прогресса» стоит выступать. И не считать при этом себя и своих сторонников мракобесами и обскурантами.

Вернемся к словарю: «мракобес – противник просвещения». Ситуация, связанная с просвещением, тоже непроста. Если во времена не столь отдаленные и само понятие просвещения, и содержание этого процесса, и его направленность не вызывали трудностей и существенных разночтений, то сейчас это не так. Скажем, во время и после перестройки в наше информационное пространство хлынули потоки того, что находилось под цензурным запретом: что-то в прежние времена запрещалось или ограничивалось из идеологических соображений, многое из соображений охраны нравственных норм и устоев. Реакция на эти новые информационные потоки была, разумеется, различной. Кто-то наслаждался запретным прежде плодом, кто-то видел в этом опасность как для себя и своих близких, так и для общества в целом. А кто-то, ясно понимая пагубность воздействия чего-либо, цинично потворствовал или сам продвигал это в общественное сознание, занимаясь целенаправленной его манипуляцией. Ясно, что в произошедшем расколе общества одних стали называть других противниками прогресса, мракобесами и обскурантами. Разбираться в тонкой структуре явления: что из «нового» полезно, что – вредно, и с каких точек зрения – не стали. Власть вполне устраивали процесс безапелляционной раздачи ярлыков, раскол и переструктурирование общества. Ясно, что все, кто так или иначе симпатизировал уничтоженному Советскому Союзу, его идеалам, позитивно оценивал достижения, объявлялись врагами перестроечного прогресса, «совками», «недобитками» и «красно-коричневыми». Тут-то и стала во весь рост проблема консерватизма и сохранения традиций. (См. Традиция.) И уже расколовшееся общество раскололось еще раз. А потом – еще и еще… Потому что возникло многообразие «охранителей»: одним хотелось сберечь все то хорошее, что было в советские времена, другим – возродить дореволюционные ценности, третьим важнее всего был христианский ценностный базис… Лозунги и маску «прогресса» захватили те, кого стали называть «либералами», а проходившие в стране преобразования получили наименование «либеральные реформы». Консерваторы и охранители традиции оказались в оппозиции к «либералам». Большинство из них, однако, как и «либералы», стремилось даже не к трансформации советского общества и строя, а к его полному уничтожению. Поэтому их политическая позиция весьма вялая, ограничивающаяся публицистикой, критикой разнузданной клептократии, в которой погрязла действующая «либеральная» власть. Системной борьбы с властью они предложить не могут, т. к. у них общая икона: антисоветизм. Просоветские элементы тоже имеются, но на практике они не смогли выстроить политической, идеологической платформы борьбы за построение социализма в новых условиях, их взгляды можно характеризовать как ностальгический консерватизм, а не консерватизм политического действия. Они не смогли хотя бы для самих себя сформулировать нечто вполне очевидное: наше прошлое – социализм, наши традиционные ценности – социалистические, подлинные консерваторы – мы… Сегодня бывший «авангард рабочего класса» переживает, как мне кажется, глубокий интеллектуальный кризис, хотя ход истории дал им в руки исключительную возможность развития социалистических идей на основе уникального опыта побед и поражений.

Ярлыки «мракобесов» во всей этой мешанине весьма в ходу, т. к. у каждого своя правда, свои традиционные ценности, свои образы прошлого и модели будущего: прямо-таки карнавал мракобесов всех мастей.

Что касается просвещения, то его врагов (подобных Средневековью) сейчас, вроде бы, нет. Все – «за просвещение», но вот кто и как это понимает – другой вопрос. Борьба идет на глубинном ценностном базисе, из которого проистекает содержание того образования, которое должно стать предметом просветительской работы. Соответственно, и мракобесы теперь люди образованные. Так, один из наших министров образования – сын академика и сам доктор физико-математических наук, профессор – настоящий мракобес, поскольку высказал и продвинул в жизнь программный тезис о том, что наша система образования должна готовить «не творцов, а грамотных потребителей». Подобных примеров множество! Все те, кто разрушал и разрушил высокотехнологичные отрасли (станкостроение, самолетостроение и т. п.) – мракобесы. Те, кто вместо развивающих, просвещающих программ наполнили телевидение пошлостью, мракобесы. Те, кто искажает историю, интерпретируя ее в угоду разрушителям государственности, мракобесы.

Завелся и новый вид – прогрессивные мракобесы. Это не парадокс, это те, кто с помощью современных технологий тормозят подлинное развитие человека и общества и даже отбрасывают его назад (например, с помощью современного мракобесного кино, цифровых технологий и пр.).

В общем, на мой взгляд, вся действующая в стране система власти, ее базовые принципы и действующие лица стоят на пути прогресса и, следовательно, мракобесы. (См. Прогресс, Развитие.) Звучит радикально, но внимание обычно пытаются привлечь чем-то необычным: громким выкриком, яркой одеждой. Или радикальными высказываниями.

Мудрость – пассивна, ум – активен.

Вот написал эту фразу и остановился… Остановился потому, что, когда эта мысль пришла мне в голову, когда я ее формулировал, мне казалось, что я придумал, осознал, понял что-то важное и новое. Я не вычитал это откуда-то, а придумал сам. Но решил проверить, полез во всезнающий Интернет и понял, что про это уже написаны тысячи слов. И про отличия мудрости от ума – тоже. И мой огонь стал угасать: повторять общеизвестное и кому-то поддакивать не хочется. А то, что мне казалось своим собственным, уже сотни раз высказывалось до меня.

Но сработало-таки свойство, описанное в первом предложении: пассивная мудрость не торопилась и ждала, пока мой импульсивный ум все раскопает, осмыслит, сравнит, взвесит, отдаст кучу противоречивых команд… И подустанет, успокоится. И тогда мудрость тихим голосом объяснит, что она – мудрость – в том и состоит, чтобы регулировать, корректировать действия беспокойного ума и решать, когда им надо воспользоваться и как именно, а когда стоит просто молчать, созерцать и ничего не оценивать, не сравнивать…

Где-то когда-то прочитал: мудрость – это когда ты все понимаешь, но уже от этого не огорчаешься.

Давным-давно я начал придумывать рассказ с названием «Муженщина». Фишка там была в том, что однажды (кажется, утром после жесточайшей пьянки) главный герой неожиданно обнаружил – причем на ощупь! – что его привычные половые органы отсутствуют, а вместо них… А вместо них – женский половой орган! После ощупывания он со страхом взглянул – и обомлел! Его охватило столь сильное и необычное чувство, что описать его я не смог. Рассказ так до сих пор и не написан. И не будет написан: в замысле мною самим явно чувствуется что-то неприемлемо пошловатое… Это сейчас операции по смене пола стали едва ли не обыденностью, трансвеститов показывают по телику, да и повстречать такое чудо можно не только где-нибудь в Паттайе. Я вот недавно в лондонском метро за одним/одной такой наблюдал. Что сказать: хорошенькая. Если б не Адамово яблоко, так и не подумал бы ни о чем таком. Впрочем, и сейчас думать об этом не хочу.

Я – мужчина, и никакого иного состояния или взгляда на жизнь у меня нет и не было. У «настоящих» писателей, говорят, бывает иначе. Я не про патологии, я про «Мадам Бовари – это я». Так сказал Гюстав Флобер о придуманной им героине. То есть настоящий писатель способен перевоплотиться в женщину до такой степени, что описываемые им чувства и ощущения реальным женщинами признаются как абсолютно точные. В этой связи можно вспомнить, наверное, почти всех классиков мировой литературы: от Льва Толстого, Шекспира и Диккенса до Мопассана, Чехова и многих других. Я писатель «ненастоящий», и моя неспособность (впрочем, я никогда этого не пробовал: может, это еще случится?) чувствовать себя женщиной и писать от ее лица – простительна.

Мне кажется, что мужчиной быть очень хорошо, а женщиной – как-то не очень… Они мне кажутся слишком зависимыми: они – объекты, а не субъекты. Я, разумеется, знаю: есть такие бой-бабы, что хоть в генералы. Но большинство женщин все-таки – объекты, и в этом их сила: их – хотят, но выбирают – они. То есть вроде бы и объект, но с правом отказа.

Но главное в женщине не это, не «быть объектом». (Гляди-ка, пишет главку «Мужчина», а думает-то о бабах… Типичный мужик! Может быть, даже сексист!) Главное – с точки зрения отношений с мужчиной – уметь создавать и поддерживать в мужчине состояние… мужчины. Не в сексуально-физиологическом отношении, а в психологическом. Женщина дарит мужчине не столько саму себя, сколько его собственное психологическое состояние, в котором он чувствует себя мужчиной – и сильным, и смелым, и умным, и красивым, и благородным, и жертвенным… Сам мужчина всего этого обрести не может, даже если он конченый эгоист-нарциссист. «Настоящим» мужчина становится только тогда, когда необходимые магические действия произвела женщина.

Муза, творчество, вдохновение…

Для человека пишущего, сочиняющего – очень важные вещи. И сказано об этом немало, хотя после Пушкина можно было бы уже и не писать ничего: «Веленью божию, о муза, будь послушна, обиды не страшась, не требуя венца; хвалу и клевету приемли равнодушно, и не оспоривай глупца».

Сколько поколений утешало себя этими строками. И я – тоже среди них.

Прагматичный мир соединяет людей, как правило, под воздействием смеси из чувств и рациональных соображений. Чувства со временем чаще всего приходят в некое стационарное состояние, мало – вернее, пассивно – влияющее на повседневность. Прагматика же либо подпитывается материальными факторами разного рода, либо отношения разрушаются.

Если творческий человек не обретает среди самых близких людей – жена, муж, дети, – того чувства, которое несет в себе пресловутая Муза, то он либо находит Музу «на стороне» – и семья переходит в режим разрушения, либо сохраняет семью – и тогда разрушается Творчество.

Творчество при этом может умереть полностью, но может и мутировать в какой-то иной, неполнокровный вид. Строки Пушкина именно в этом случае позволяют продолжать существовать, что-то сочинять, во что-то верить…

Трудно при этом не грустить, не думать о том, сколько ты мог бы сделать и каким бы вдохновенным, талантливым было бы это, если б «огонь творчества» поддерживался Музой. Муза – это не обязательно любовница. Это может быть и некий образ, созданный почти на ровном месте воображением – впрочем, такой случай (Беатриче – Данте), быть может, один-единственный в истории. Большинству людей нужны все-таки осязаемые проявления: слова, прикосновения, взгляд, улыбка…

Если твои книги не читают твои близкие, ты никогда не ощутишь себя полностью счастливым. Даже большой читательский успех не заменит того драгоценного чувства признания, полноты жизни, какое могут дать жена/муж и дети.

Так что, дорогие читатели, если вам случилось жить рядом с творческим – в широком смысле – человеком, то не скупитесь на искреннее внимание к его делам, на похвалы. Читайте им/ею написанное, сопереживайте, вживайтесь в им/ею создаваемые миры и образы. Не стремитесь стать для близкого человека «суровым умным критиком» – этого ему в избытке предоставят другие; не стремитесь показать свой ум и свою «тоже талантливость», реагируя на его творчество: это разъедает, а не соединяет. И это не поддакивание, не снисходительное потакание слабостям, а целительная, вдохновляющая сила любви.

Вам же воздастся сторицей.

См. также Пение. Встретить человека, не любящего музыку, довольно сложно: музыку любят почти все. Разумеется, у каждого свои вкусы и предпочтения. Они могут настолько отличаться, что не каждый сочтет музыкой те звуки, которые другому приятны.

Какие звуки считать музыкой, а какие – просто шумом или чем-то еще, люди, в общем, договорились, хотя разногласия и остаются.

Видимо, основным отличием музыки от никак не организованных звуков является наличие ритма. Поэтому простое ритмичное постукивание одним предметом о другой, похлопывание или притоптывание, а также звуки работы механического устройства довольно многие полагают возможным считать музыкальной формой. Большинство, однако, настаивает на том, что из всего сонмища звуков можно выделить специфические, довольно точно идентифицируемые как музыкальные. Музыкальные звуки имеют определенную частоту колебаний, различную тембральную окраску и не должны быть слишком громкими – во всяком случае, не должны достигать болевого порога. Ритмически организованные музыкальные звуки вкупе с интервалами тишины и есть музыка – в этом контексте тишина тоже становится частью музыки.

Разумеется, этот формальный аспект – что есть музыка и музыкальные звуки, а что – просто шум – представляет лишь академический интерес. А что же представляет простой, человеческий интерес, то, ради чего люди слушают музыку? Обычный ответ: для настроения. Музыка создает настроение, то есть формирует внутри каждого слушателя эмоции. Какие эмоции? А вот тут начинаются разногласия и разночтения. Потому что отклик каждого из нас на одну и ту же музыку индивидуален. Индивидуален настолько, что его может не быть вообще, точнее, то, что у одних вызывает сильные эмоциональные переживания, для других – нейтральный шум.

Тем не менее существует заметное большинство людей, схожим образом эмоционально откликающееся на те или иные мелодии, музыкальные произведения. Они соглашаются с описанием музыки как «веселой», «грустной», «трагической» и т. д. Именно это обстоятельство позволяет ощущать музыку как особый язык, способный передавать эмоции от композитора через исполнителя к слушателям. Великие композиторы потому и великие, что владеют тайной управления нашим эмоциональным состоянием, «включая» внутри нас огромную палитру сложных эмоций, трудно выразимых словами. Великая, «серьезная» музыка отличается от простой песенки широтой, глубиной и сложностью возникающих эмоций и ассоциаций. Кроме того, та музыка, которую мы считаем классической, вызывает в нас желание слушать ее еще и еще раз на протяжении всей жизни, порождая при этом всякий раз новые оттенки эмоционального состояния.

Музыка – величайшее и самое таинственное достижение человека. Таинственно здесь, прежде всего, то, что звуки столь сильно и определенно влияют на эмоции. Механизм этого явления остаются во многом непонятым. Таинственным остается и искусство создания музыки. Все, что могло быть на сегодняшний день технологизировано, сделано: компьютер сочиняет музыку. И для невзыскательного слушателя все выглядит «так же, как у людей». Однако подлинной глубины воздействия, целенаправленно осуществляемой великими композиторами, компьютерам достичь пока не удается. Видимо, потому, что парадоксальные явления плохо поддаются алгоритмизации. А музыка построена на парадоксах и контрастах, а не на рутинном следовании найденным закономерностям. Впрочем, будущее покажет, сможем ли мы разложить сложный психо-эмоциональный процесс на элементы и взаимосвязи, поддающиеся программированию.

А пока мы этого не сделали, я могу позволить себе говорить о волшебстве и тайне. Вот что мне пришло в голову: музыка способна перенести нас в пространство сакрального времени! Сакральное время и время земное, то, которое мы проживаем вместе с часами и календарем, не одно и то же. Подробнее об этом – см. в главе Время. Музыка – не любая, далеко не любая – творит это волшебство, эту магию. Мы прямо-таки оказываемся там и тогда, где и когда Моцарт, Россини или Чайковский сочиняют свою музыку, она исполняется и вовлекает всех в сопереживание. Чудо священнодействия состоит еще и в том, что мы в этом сакральном континууме оказываемся не одни, а вместе со всеми, кто побывал в нем до нас. Все слушатели музыки Бетховена, Шопена или Свиридова – рядом с нами, наши флюиды свободно текут-перетекают в этом иллюзорном мире священного пространства-времени. Оно – вечно, как вечны наши души, прошедшие инициацию Бахом, Моцартом и другими небожителями.

При моем несомненном пиетете к музыке, не могу не сказать и об огромном вреде, приносимом музыкой – плохой музыкой. Плохая музыка заполняет собой все доступное ей пространство, а доступным оказывается все, что относится к сфере массовой культуры, к тому, что называют «попса». Признак «попсы» – вовсе не в одной лишь мере популярности, как вытекало бы из корня слова «популярный», сокращенно – «поп», поп-музыка. Хотя, конечно, коммерческий успех – а именно это составляет смысл поп-культуры как сферы деятельности – в значительной степени определяется именно популярностью продаваемого продукта. Продаваемым же продуктом является и поп-музыка, к ней, как и ко всякому объекту продажи, предъявляются требования снижения себестоимости и устойчивого массового спроса. Массовый спрос определяется рекламой и уровнем запросов покупателей. Если не воспитывать у населения музыкальный вкус, не требовать от него музыкальных знаний, общей культуры, не ориентироваться на людей с развитой эмоциональной сферой, а производить дешевый примитивный продукт, который невзыскательная толпа станет под воздействием рекламы потреблять, то коммерческий успех будет устойчивым, а ничего другого «деятелям поп-культуры» и не надо. Если при этом политическое, духовное руководство народа не опасается дебилизации населения (а даже видит в том определенную выгоду), то возникает надежный союз мерзавцев, ведущих народ к вырождению, к превращению его в покорную массу потребителей. Подобные опасения не лишены оснований, но и сопротивление этому тоже имеет место.

Классическая музыка бывает непроста для восприятия. Часто говорят: я ее не понимаю. Тут надо сделать уточнение: слово «понимаю» не вполне уместно. Понимание – процесс логического постижения чего-либо. Музыка же этого не требует, ее воспринимают эмоционально, а не логически. Так что, когда говорят «я не понимаю» или «ты не понимаешь», допускают серьезную неточность. Правильно говорить – я ее не воспринимаю, у меня не возникает приятных эмоций и т. п. «Приятных» – тоже упрощение: трагическая музыка повергает в такую скорбь, что слово «приятная» неуместно. Но, несмотря на колоссальной силы эмоции, повергающие нас в слезы, в полное смятение чувств, мы хотим еще и еще раз пережить их вместе с этой музыкой. Так что музыка – это не просто и не только звуки и ритмы для развлечения и танцев.

Я уверен, что в хорошем обществе, в «правильном» государстве количество людей, любящих и знающих сложную классическую музыку, должно быть достаточно большим и постоянно возрастать. Государство, его элита должны об этом заботиться, стремиться к массовому восприятию высокой классики. При этом всегда будут оставаться совсем не массовые – сверхсложные по языку и форме, новаторские и т. п. – произведения и жанры. Они будут оставаться уделом элиты, профессиональной музыкальной среды. Но на слуху у большинства населения должно быть две-три сотни популярных произведений (Баха, Моцарта, Бетховена, Чайковского, Шопена – всех не буду перечислять), которые знают, слушают и получают от этого удовольствие.

В качестве примера приведу собственную деятельность. В 2013 году я написал книгу «Узнаваемая классика», в которую включил около трехсот произведений мировой классической музыки. Список произведений составил сам, исходя из собственных предпочтений и ощущения популярности произведений. Именно ощущения, то есть я не полагался на какие-либо исследования, их просто не было под рукой, хотя, скорее всего, они существуют. Я также сам отобрал наилучшие (тоже субъективно) исполнения и составил компакт-диск, прилагающийся к книге. Таким образом, получился некий «концерт» (длительностью более суток) из инструментальных классических произведений, о каждом из которых в книге имелись описания и комментарии. Я осуществил это, желая внести свой вклад в дело просвещения, распространения музыкальных знаний и любви к музыке. Денег мне это не принесло, да это и не планировалось. Хорошо, что расходы на издание оплатил один банк, с руководством которого я был в дружеских отношениях.

Книга не продавалась в магазинах: чтобы ее запустить в продажу, надо было урегулировать отношения с фирмами звукозаписи, с обладателями авторских прав и т. д., а этого не делалось – на это не было выделено необходимых ресурсов. Книгу дарили клиентам банка, друзьям и знакомым. Так распространилось несколько сотен экземпляров. Отклики на книгу были более чем положительные, часто – восторженные. Спустя пять лет одна радиостанция предложила мне на базе этой книги вести радиопрограмму. Я с удовольствием согласился и теперь могу сказать, что этот мой проект оправдан, он любим и популярен уже не у сотен знакомых, а у тысяч радиослушателей. И я этому искренне рад – и как автор, и как человек, сделавший что-то хорошее для народа, для страны.

Н

Не слово «нагота» важно, а сама нагота. Нагота человеческого тела – женского и мужского. Я рос во времена, когда нагота женского тела была (мне – мальчику, юноше…) недоступна. Вернее, не была так доступна, как сейчас. Нагота – как зрелище – была невероятной силы магнитом, запретным плодом. Порнографии просто не было. То есть она где-то там, в криминальном мире была, но я-то жил в другом мире. И в кино тогда «боролись с голизной» – было такое жаргонное выражение у кинематографических начальников, следивших за общественной нравственностью. В общем, времена были пуританские.

Нагота была доступна в живописи, на полотнах старых мастеров. Признаться, эротических ощущений у подростков и юношей моего поколения большинство этих голых теток не вызывало. Память подсказывает: «Венера» Боттичелли – пожалуй, одно из немногих исключений. Она была, видимо, вполне во «вкусе времени».

Яркая и весьма эмоциональная эротика советских живописцев существовала, но во всем своем полнокровном многообразии она стала мне известна и доступна лишь в последние десятилетия. А в те времена репродуцировалось весьма немногое: из Дейнеки, Пластова… На выставках можно было увидеть, конечно, несколько больше.

Сейчас стало ясно, что любование наготой никогда не прекращалось во всех видах изобразительного искусства, в том числе и в фотографии. Теперь в Интернете доступны большие подборки «эротического искусства в СССР».

Говорить о созерцании и тем более контакте с телесной наготой «вживую» я тут не буду: и жанр не тот, и вообще… Есенин предупреждал, что «о любви в словах не говорят».

Равновесие между степенью эротического переживания или даже возбуждения, производимого созерцанием наготы, и несколько иначе эмоционально окрашенного эстетического любования наступает, как правило, с возрастом, с обретением гармонии и полноты собственной гормонально-физиологической жизни.

Нагота – и стыдливая, целомудренная, и откровенная, эротичная – прекрасна, но у каждой из них есть свое время и место, свои обстоятельства, при которых она или уместна, или неуместна. Я из тех, кто не считает совместное – зрительским залом – созерцание наготы чем-то нормальным. Публичность разрушает, искажает мою индивидуальную эмоцию, создает для меня дискомфорт. Так рождается пошлость. А могло бы родиться высокое чувство. Нагота и ее созерцание интимны.

Да, это гениальный и бесконечно мною любимый Ярослав Гашек, «Похождения бравого солдата Швейка», та сцена, когда к фельдкурату Отто Кацу приходит «строгий пожилой человек, седой и прямой, как палка» с требованием возврата долга.

Смех смехом, но надежда, пожалуй, действительно придает человеку силы в его житейской борьбе. И не только: надежда порой возбуждает радость и даже наполняет жизнь смыслом. Потому так просто и естественно в нашу современную жизнь вошли слова поэта Николая Добронравова из песни Александры Пахмутовой: «Надежда – мой компас земной, а удача – награда за смелость…».

А почему Отто Кац говорит о «трилистнике»: вера, надежда, любовь? Потому что он читал Первое послание апостола Павла к Коринфянам, в котором сказано: «А теперь пребывают сии три: вера, надежда, любовь; но любовь из них больше. (1Кор. 13:13)

Написал он его в середине первого века нашей эры в городе Эфесе – это неподалеку от современного турецкого города Измира, бывшей греческой Смирны. В Послании есть глава 13, называющаяся «Дар любви». Она совсем короткая, так что я приведу ее здесь целиком.

За прошедшие две тысячи лет появилось множество толкований и разъяснений этого текста. Вера, надежда и любовь возведены в ранг главнейших христианских добродетелей, появилось и почитание трех святых, почитаемых в лике мучениц.

Жила-была в Милане вдова по имени София и было у нее три дочери: Постис, Элпис и Агапе. В 137 году нашей эры она вместе с дочерями прибыла в Рим и остановилась у богатой дамы по имени Фессамния. Дочери Софии воспитывались как христианки, а император Адриан, правивший Римом, был язычником и с христианством боролся. Сперва он пробовал отговорить дочерей Софии от христианства и поклониться языческой богине Диане, потом – запугать, затем принялся их жестоко пытать и в конце концов – отрубил им головы. Греческие имена дочерей – Постис, Элпис и Агапе – в переводе на русский и означают: Вера, Надежда и Любовь. С этими именами они и вошли в нашу историю и память. София в переводе означает мудрость, но имя матери сохранилось у нас в своем греческом звучании.

На день смерти Вере было 12 лет, Надежде – 10 и Любови – 9. Император отдал истерзанные тела дочерей Софии, она с почестями похоронила их и умерла через три дня. Память о них Православной церковью совершается 30 сентября.

Надежда – как чувство ожидания блага, чего-то хорошего – существовала и имела свое словесное обозначение, разумеется, задолго до христианства. Из той же Античности до нас дошло Dum spíro, spéro – «Пока дышу, надеюсь». Знаменитому Диогену, жившему лет на триста с лишним раньше апостола Павла, приписывают живущее до сих пор высказывание «Надежда умирает последней».

Но не всем в голову приходят одни лишь возвышенные чувства в связи с переживанием надежды. Человек, чей портрет неслучайно украшает 100-долларовую купюру, неслучайно же и высказал: «Кто живет надеждой, рискует умереть голодной смертью». Он же – ясное дело, что я вспомнил о Бенджамине Франклине, – автор афоризма «Время – деньги». Он довольно много чего еще полезного придумал. Например, кресло-качалку, а также предложил обозначать два типа электрических зарядов как «+» и «―».

Рассуждения и сведения о надежде могут быть и забавны, и интересны, а вот сама надежда – как чувство, как ожидание чего-то хорошего или вполне определенного результата, является очень важным элементом нормального существования человека.

Род, племя, народность, этнос, нация… Почему я решил об этих понятиях что-то написать? Ведь это учебный материал средней школы, который «учили все». Можно, конечно, еще раз его освежить в памяти, изложить «своими словами», но надо ли это делать в моей весьма личностной книге? Разве может быть «личное» отношение к научным понятиям – метр, килограмм, секунда и т. п.? А если даже такое и возникает, то всегда ли оно настолько интересно, чтобы этим делиться с окружающими?

Я задавал эти вопросы самому себе – и раз уж написал то, что написал, стало быть, решил, что оно того стоит: очень уж теперь запутались все эти – прежде для меня простые и ясные – понятия. И не только запутались, а стали глубоко личными.

Сложилась большая отрасль знаний, претендующая на статус научной дисциплины: этнология. У нас в стране есть целый академический институт, который раньше назывался Институтом этнографии, а теперь – этнологии и антропологии. Когда-то, в самом начале, он и занимался в основном описанием племен и народов. Этому посвятил жизнь и человек, чье имя институт носит до сих пор – Н. Н. Миклухо-Маклай. По мере развития этнографии возникали вопросы происхождения этносов, наций и поисков максимально точного определения – что есть нация, этнос, народность, как они возникли, как изменяются и взаимодействуют и пр., – появилась этнология: наука об этносах. Довольно быстро стала отрастать «ненаучность» этой «научной» дисциплины, обусловленная, видимо, прежде всего чрезвычайной близостью проблем этнологии к политической жизни, политической борьбе внутри государства и на уровне стран и народов. Такие «острые» политические проблемы как национализм, нацизм, расизм и пр., нуждаются в научном обследовании и оправдании или осуждении «с научной точки зрения». А поэтому этнология – хочет или не хочет – становится служанкой политики или даже «продажной девкой», обсуживающей порой сиюминутные, порой долгосрочные интересы политиков, идеологов и прочих действующих лиц мировой истории.

Так, например, политический лозунг о праве наций на самоопределение пережил довольно долгую историю собственного существования и развития – лет сто – двести – до того, как он стал одним из весьма эффективных инструментов политики большевиков. Ясно, что для реализации этой идеи нужно было дать определение, что такое нация. И его дали – задолго до революции, в 1913 году, в статье Сталина «Марксизм и национальный вопрос». На этот вопрос теперь можно ответить несколькими способами: «наука» не дремала и выдала за столетие не одно определение нации. Но, прежде чем их тут приводить, я задам другой вопрос: а зачем они нужны, эти определения? И кому?

Вопросы вовсе не праздные, а очень важные, потому что поиск «правильного» определения нации – вовсе не поиск истины и никак не научное исследование. Это всегда, во все времена и во всех странах, политический заказ. Ранжирование – кто есть нация, кто – этнос, кто – народность или национальность – важно, как правило, в связи с какими-то политическими требованиями, с борьбой, с разработкой и внедрением некой модели социального устройства. Одни будут считаться нацией и получат свою долю пирога, другие – народностью, и их доля может оказаться поменьше. Но возникают и нюансы: малую народность надо» защищать, и тогда возникнет интерес к тем финансовым потокам, которые направят на эту защиту… Или еще круче: право наций на самоопределение! Если ты – нация, можешь претендовать на самостоятельное государство или хотя бы автономию…

То, что вопрос о национальной (что бы этим словом не обозначалось – о смысловых нюансах скажу далее) идентичности является, во-первых, очень важным, во-вторых, политически актуальным, подтверждает недавно (2018) вышедшая книга знаменитого политического философа Фрэнсиса Фукуямы «Идентичность. Стремление к признанию и политика неприятия». По-видимому, она вызвана к жизни победой Дональда Трампа и проигрышем Хиллари Клинтон. Эта коллизия в США воспринимается как победа консерваторов-националистов и проигрыш либерал-демократов. Вот Фукуяма и взялся объяснить роль фактора идентичности (этнической, религиозной, политической и пр.) в жизни вообще и в жизни государства в частности. (Прежде чем двинуться далее, уточню: если слово «национальность» употребляется в связи с цитированием зарубежных источников, то практически всегда речь идет о политической нации, то есть гражданстве, а не этничности; в русской культурной традиции это иначе, и об этом я скажу позднее.) Рассмотрев множество аспектов идентичности, приведя немало примеров – как из истории, так и из современной жизни, – Фукуяма формулирует два тезиса. Один достаточно банальный и очевидный: личная идентичность (этническая, религиозная и пр.) важна и хорошее, «правильно» устроенное общество ее охраняет. Второй выглядит как прямой политический заказ: «национальную идентичность можно строить на либеральных и демократических ценностях и общем опыте». И делается вывод: «В конце концов, задача национальной идентичности заключается в том, чтобы сделать возможной саму либеральную демократию».

Подчеркнем смысл сказанного: целью (конструирования нации) является определенный общественный строй, в данном случае – либеральная демократия. В этом смысле Фукуяму следует, видимо, признать, марксистом – с точки зрения методов социального строительства: каждому типу общественного устройства своя нация, социалистическому – социалистическая… Либерально-демократическому, стало быть, какая-то либерально-демократическая нация со своей особой идентичностью. В общем, повторю: поиск того, что есть нация и как ее называть, часто никакого отношения к науке (как области человеческой деятельности, направленной на выработку и систематизацию объективных знаний о действительности) не имеет. То, что до нас, простых граждан, в этой связи долетает, – чистой воды политические инсинуации.

Но если вернуться к этнологии, то принято считать, что есть два разных подхода, два направления в науке (временно соглашусь считать этнологию наукой). Одни считают, что нации исторически «складываются», другие – что их целенаправленно создают, конструируют. Мне кажется очевидным, что в генезисе наций всегда сосуществуют оба фактора: и исторически обусловленное «складывание», и целенаправленные действия. Иногда бывает так, что одно из них на каком-то отрезке истории превалирует над другим. Но это не повод для абсолютизации какого-либо фактора и объявления, скажем, именно и только конструктивизма единственным способом формирования наций.

Странно, конечно, что эти «направления» превратились в «научные школы», борющиеся друг с другом. Сейчас, например, в России вот уже лет 30 как «конструктивисты» правят бал. Понятно почему: новой (антисоветской) власти позарез нужно на обломке большой страны (в которой проживал – тоже сконструированный – советский народ) слепить новую политическую нацию. Самым естественным было бы действовать в соответствии с охватившей их целью разрушения всего советского и назвать новую общность «антисоветский народ», но это с очевидностью выглядело бы комично и политически бесперспективно. Решили попробовать ввести нейтральное «россияне». В результате одним из аспектов нашей жизни стала борьба за то, чтобы навязать всему народу определение: вы, граждане России, есть политическая нация под названием «россияне». Тридцать лет над этим работает упомянутый академический институт, поддерживаемый всей государственной властью. Власть же промывает нам мозги. А «тупой» народ сопротивляется… Каждый из нас про себя думает, что он – русский, татарин, чеченец, еврей… И не «россиянин», а гражданин России. Ладно: даже и на «россиянина» многие согласятся, но не в качестве нации! У нас, в нашей культуре устоялась связь между понятием «нация» и этничностью, языком, культурой, и разрывать ее мы не хотим, не видим в этом ни смысла, ни оправдания. И то, что в международном праве нацией называются граждане одного государства (например, «Организация объединенных наций»), никогда нам не мешало и никаких недопониманий не рождало: да, в ООН мы – СССР, Россия – нация. И по-английски мы все – Russian Nation. Ну и ладно, не переносите это толкование в наш внутренний обиход. Нам вполне хватает слов и словосочетаний «многонациональный народ», «граждане России», «сограждане», «соотечественники», просто народ, наконец.

Очевидно, что проблемы использования понятия «народ» порождаются фундаментальными политическими проблемами – уровня модели государственного устройства, его онтологии. У нас не существует русского государства, есть многонациональное государство, в котором живет и русский народ, причем в большинстве. И это – большая политическая проблема. Особенно если ее не решать, а усложнять и запутывать. Когда мы говорим, например, «татарский народ» – все ясно: это этнические татары. А когда говорим «русский народ» – возникает немало неопределенностей. Потому что русские определяют себя, как правило, не по «крови», а по некой сумме признаков, ни один из которых не является доминантным: тут и этничность, определяемая на уровне самооценки, и язык, и культура, и гражданство, и отечество… Причем не обязательно, чтобы все эти признаки присутствовали одновременно. Скажем, т. н. русскоязычные в бывших союзных республиках считают себя русскими. Встречаются и русские (считающие себя таковыми), не родившиеся и не живущие в России, не являющиеся ее гражданами, не знающие русского языка и даже в этическом отношении имеющие весьма отдаленное, а то и никакого отношения к русской крови – типа какого-нибудь американца, заявляющего, «я – русский», потому что «моя прабабушка была из России». Прабабушка при этом могла быть еврейкой из под польского Белостока, покинувшей Российскую империю в XIX веке… Впрочем, хочет считать себя русским – пусть считает.

В СССР действовала юридически закрепленная национальная идентификация: по национальности отца или матери, указанной в паспорте. В мире широко распространена национальная идентификация по гражданству: француз – это любой гражданин Франции, хоть бы он был африканским негром, алжирцем, русским и т. д. Это в чистом виде формирование политической нации. Похожим образом поступают, например, в Румынии: гражданство Румынии может получить каждый, чьи предки проживали на территории, бывшей Королевством Румыния, до 1940 года. Сюда попадают жители современной Молдавии и Украины в тех ее регионах (часть Одесской области, например), которые были некогда Бессарабией в составе Румынского королевства.

Иной подход – идентификация по этническим корням: немец – это тот, у кого родители немцы и он сам себя считает немцем. Похожим образом поступают в Польше, выдавая т. н. паспорт поляка гражданам других стран. Действуют подобные программы и в Греции. Этническая идентификация сегодня практически повсеместно превратилась в культурную: немец (русский, голландец и т. п.) – это тот, кто существует в немецкой, русской, голландской и т. д. культурах. Прежде всего – языковой культуре.

Величественным и древним исключением из всех правил являются евреи (см. Евреи), у которых самоидентификация основана только и исключительно на крови, в первую очередь – по материнской крови, но при мягком подходе – и по крови отца. Кровь – это не эквивалент этнической принадлежности, во всяком случае, для всех, кроме евреев. Русский по крови, укоренившийся во французскую культуру, в лучшем случае знает о своем русском происхождении, но с каждым последующим поколением все меньшее значение этому придает. Евреи же, существуя во всех культурах мира и во все времена, никогда не теряют собственной кровной идентичности. Есть, разумеется, частные случаи ассимиляции евреев, утраты ими подобной самоидентификации, но как народ в целом, евреи демонстрируют исключительную устойчивость и твердость в сохранении кровной самоидентификации. Возможно, здесь важно и то, что религия евреев – иудаизм – в основе своей сохраняет кровный признак: иудеем можно родиться, хотя существуют и определенные обряды. Однако, чтобы принять иудаизм не рожденному евреем, нужно пройти длительный и весьма недружелюбный обряд (гиюр). Думаю, однако, что главным фактором является то, что душа в представлении иудеев (и евреев) находится в крови. Душой наделяет Бог. Кровное единство евреев обеспечивается именно этим – еврейской божественной душой, передающейся и связывающей всех в единое метафизическое целое.

С «нашими» евреями вообще весело получается. Они, несомненно, не русские – в этническом отношении – и не хотят себя считать таковыми. Они дорожат своей еврейской этничностью и идентичностью. Но при этом и по месту рождения, и по родному языку, и по гражданству, и по культуре, и по «исторической судьбе» они – часть русского народа. Но при этом всегда возникает ощущение двусмысленности…

В советское время эту двусмысленность обходили, используя термин «советский». В энциклопедиях писали: П. Л. Капица – русский советский физик; Э. Л. Андроникашвили – грузинский советский физик; Л. Д. Ландау – советский физик – то есть (читаем между советских строк) еврей. А почему не писали «еврейский советский физик»? Были объяснения и на этот счет. Вроде как евреи сами этого не хотели, но была и формальная причина: у евреев нет национальной союзной республики и, соответственно, национальных институтов: Академии наук, Союза писателей и т. п. По тем же причинам не могли написать, например, «удмуртский советский физик». (Хотя при этом «удмуртский поэт» писали, идентифицируя его по языку его сочинений.)

В общем, мысль об оправданности использования этой злосчастной «политической нации россияне» (вместо «советский народ») при идентификации отдельных персон возникает. Можно подумать, что именно ради этого ее так настойчиво и пытаются внедрить. Хотя на самом деле цель покруче: вписаться в мировое либерально-демократическое политическое пространство на его принципах, правилах и понятийном базисе, вписаться в качестве политической, либерально-демократической нации «россияне».

В конце я все-таки напомню тот самый учебный материал, о котором сказал в самом начале. Слова, приведенные в начале, описывают разные формы социальной (этнической) организации. Племя складывалось из семей – общностей, состоящих в прямом кровном родстве: дедушки, бабушки, отец, мать и дети. Группа семей, объединившихся по соображениям практического порядка, образовывала род, и это тоже было кровнородственное родство. Несколько родов могли образовать клан – обычно по признаку общего предка и принадлежности к определенному участку территории, который мог считаться «своим». Несколько кланов формировали племя – это уже достаточно многочисленное объединение, в котором формировались общие организационные принципы и нормы жизни. В основе объединения племени стоял общий предок, от которого «все произошли». Предком мог быть как реальный человек, так и животное или мифическое существо. Племя – это все еще кровнородственная единица. А вот следующая структура – народность – формировалась уже с учетом не только кровного родства. Объединение племен – именно так складывается народность – происходило под влиянием и иных факторов: экономических, военных и пр. Народность говорит на одном языке, живет в пределах своей территории и имеет общую организацию и нормы жизни. Несмотря на возможность объединения не только кровных родственников, принято считать, что народность в основе своей все еще кровнородственная форма социальной жизни.

В этом месте нам – если бы мы претендовали на учебный текст – надо было бы ввести понятия этноса и нации, чтобы описывать объединения народностей в более крупные структуры. Тут-то и начинаются проблемы: существует много различных подходов к определению этих понятий. Как я выше написал, особую роль начинает играть политическая заданность, но есть и объективные (условно – научные) проблемы классификации, выявления типических признаков и пр. Это – нормальный процесс углубленного описания сложного явления: по возможности – строгого, по возможности – принятого большинством и пр. Не углубляясь в эту проблематику, упомяну о существовании таких направлений, как теория этногенеза, таких понятий, как этнос – суперэтнос – субэтнос, не прекращаются споры об отличии (или его отсутствии) между понятиями этнос и нация, предлагаются различные «наборы» идентификационных признаков этносов и наций и т. д. Есть, однако, и то, что можно считать устоявшимся взглядом. Скажем, признаками этноса являются общий язык, наличие самоназвания и некая общая версия своей истории, происхождения, ареала обитания (территории). А вот откуда берутся этносы – возникают сами, исторически, объективно или их конструируют целенаправленно, – имеются, как я отмечал, противоборствующие теории. Настоящий разнобой возникает при использовании понятий «народ» и «нация». Иногда «народ» используют как синоним понятия «этнос», имея в виду культурно-историческую и/или «кровную» составляющую, а иногда – как синоним слова «нация», имея в виду политический аспект, гражданство. Такой же – только более острый, конфликтный – разнобой существует при использовании понятия «нация». Нельзя не привести знаменитое «сталинсткое» определение нации, которое он не просто дал, а как бы «вывел» из объективных рассуждений: «Нация есть исторически сложившаяся устойчивая общность людей, возникшая на базе общности языка, территории, экономической жизни и психического склада, проявляющегося в общности культуры». Теперь это определение пытаются то отвергнуть, то улучшить… В общем, споры и «исследования» продолжаются. Есть, например, такой критерий «народа» (можно его и к «нации» применить): способность к самоорганизации, коллективному выживанию и т. д. В общем, наличие некой субъектности. Критерий не лишен смысла, но весьма суров и, вероятно, лишает права считаться народом и нацией очень и очень многих, даже имеющих собственную государственности, ибо она может быть формой внешнего управления и пр.

Проблему составляет не исследование и научный поиск как таковой, а те конфликты, которые на этой почве возникают и в политике и в быту. Жизнь настолько тесно сближает людей разных рас, этносов, культур, религий и т. п., что конфликты не просто возникают, но становятся неизбежным и весьма негативным фактором жизни почти повсеместно. Человечество пока не только не нашло практически осуществленной модели бесконфликтного сосуществования разных людей, но и на теоретическом уровне не предложило чего-то обнадеживающего. Ни американский «плавильный котел», переросший уже к формату «салатницы», ни европейский мультикультурализм и надсадное требование толерантности не дали удовлетворительного результата. На мой взгляд, лучшим из всего, что было придумано и осуществлено, являлся опыт Советского Союза с его идеей «новой общности – советский народ» и практикой разрешения конфликтов на основе коммунистической морали и пр. Опыт СССР был, разумеется, не идеальным, более того, его расчленение происходило с использованием в том числе и межэтнических напряжений. Но при всем при этом какие-то подходы и принципы организации совместной жизни «многонационального народа» могут быть востребованы вновь. Не менее важно учесть и причины неудачных, неприемлемых подходов и принципов. В самых общих чертах понятно, что наднациональная (надэтническая) общность может быть сформирована на базисе общей, принимаемой большинством ценностной матрицы. Чтобы она «сработала», она должна быть органична сложившемуся по факту мировосприятию социума, а не быть тупым заимствованием – вплоть до терминов – чужого опыта.

Как же это нам сделать?.. Ведь пока мы движемся не в направлении межэтнической гармонии, а в направлении обострения конфликтов и распада: сперва – социума, потом – государства. Проблему смысла (см. Значение и смысл) слов «нация» и «народ» для самого себя я решаю так. Нация – это прежде всего (а может, и на сто процентов) политическое понятие, объединяющее какой-то народ или народы в государство на основе определенной идеологии, имеющей свою ценностную матрицу, цели и смысл существования. «Советский народ» – идеальный пример, раскрывающий такой смысл. Народ – этнокультурное понятие, смысл которого достаточно хорошо описывается современным вариантом Сталинского определения нации. «Многонациональный народ» – опасный, неустойчивый конструкт: это некая общность, составленная из разных политических субъектов (наций), у каждого из которых свои ценности, цели и идеология. Они могут какое-то время идти вместе, но внутренние противоречия могут их и разорвать – в СССР нечто подобное имело место. Да и в современной России противоречия такого рода существуют, и процесс распада страны может продолжиться. Как нам сложить «многонародный», а не «многонациональный» народ – не знаю. Ясно, что для этого народам надо иметь общий ценностно-целевой базис и умелыми действиями на этом базисе строить общую политику. Тогда, быть может, этот многонародный народ образует и политическую нацию, укрепляющую и развивающую общее государство, которое им досталось, именно – досталось, а не было ими самими построено.

(См. также Знание, Религия.) Я вырос в семье, в которой наука – то, чем занимался мой отец (он был доктором биологических наук), – почиталась как наиважнейшая система знаний, как самое лучшее, чему можно посвятить жизнь. Да и в окружавшем меня советском обществе статус науки и ученых поддерживался на высочайшем уровне. Быть научным работником считалось почетным и полезным делом. Научные знания и научное мировоззрение (см. Мировоззрение) были базисом и содержанием всей системы образования и просвещения.

Сейчас этого нет. Представления людей о том, что такое наука, формируются случайным образом. Большинство утратило знание того, как отличать достоверные сведения от недостоверных, многие легко верят в любую чушь, существующую в информационном пространстве. А уж если она, эта чушь, предваряется фразой типа «британские ученые доказали…», то сомнения в истинности высказывания у некоторых и не возникают.

В головах многих размыта грань, отделяющая религиозно-мистические, бытовые, сказочно-мифологические и т. п. представления о мироустройстве от научных. Умы поглотила жуткая смесь псевдонаучных рассуждений то о «научном доказательстве» существования Бога, то о ниспровержении науки, которая «ничего не знает»…

Попробую «внести свой вклад» в дело просвещения и рассказать то, считаю «главным» в вопросе о науке.

Наука – это система достоверных объективных сведений, знаний и методов об окружающем мире и человеке. Английский философ Фрэнсис Бэкон, считающийся одним из основоположников научного метода как такового, еще в XVI века сказал: «Наука есть не что иное, как отображение действительности».

Наука не сразу стала наукой. Человечество с древнейших времен накапливало сведения об окружающем мире. По мере их накопления возникла необходимость установления правил: как отделять факты от предположений, истинные знания от ложных, объективные данные от субъективных ощущений? Так сформировался научный метод познания, сложились отдельные направления знаний и методов: анатомия и медицина, астрономия и математика, физика и химия…

И хотя научный метод сформировался давно и его, что называется учат в школе, отличать научное знание от ненаучного не могут многие. Как ни прискорбно, это множество включает порой и людей образованных, и ученых со степенями и званиями. Неспособность отличать научное от ненаучного распространена не потому, что это как-то особенно сложно понять. Проблема скорее в том, что это кажется понятным само собой, без малейших усилий и дополнительных размышлений, поэтому многие не то что не могут, а и не помышляет отличать научное познание от обыденного, художественного, религиозного, мифологического, эзотерического, философского и иных подходов к постижению мира. В результате очень часто не распознают субъективный опыт или смесь субъективных и объективных знаний и ощущений, не отличают их от того специфического знания, которое прошло через горнило научного метода.

Объем сведений о научном методе, достаточный для образованного человека, излагается в вузовском курсе «Концепций современного естествознания», но его зачастую не читают, поскольку в образовательный стандарт в качестве обязательного этот предмет не всегда включен. Попробую здесь дать некий, как мне представляется, минимум знаний, без которых в голове будет царить путаница и любой манипулятор сможет легко завладеть сознанием.

Что такое факт? В естественных науках (физика, химия, биология) факт – это объективное и проверяемое наблюдение. Фактом является такое явление или описывающее его утверждение, которое может повторить любой человек, воспроизведя в точности определенные условия. «Вода кипит при 100 градусах по Цельсию» – это «почти научный факт». Настоящим научным фактом это утверждение станет при уточнении целого ряда деталей, относящихся к условиям: атмосферное давление должно быть нормальным, вода должна быть дистиллированной и пр. В других отраслях знаний, по традиции часто считающихся науками (история, филология, психология и пр.), фактом принято считать не то, что можно в точности воспроизвести (Куликовскую битву воспроизвести нельзя), а то, что некое «научное сообщество» договорилось считать фактом. Поскольку никакое научное сообщество не является объективным (и внутри и вне его имеется много разных точек зрения, к тому же составы научных сообществ меняются со временем), никакой вердикт не является бесспорным. К тому же те сведения – археологические, архивные и пр., которые вводятся в оборот, постоянно изменяются, пополняясь новыми. В этой связи фактологический базис т. н. гуманитарных наук не столь прочен, как у наук естественных (хотя и в естественных науках происходит непрерывный процесс уточнения и пересмотра фактов или деталей наблюдения).

В общественном и личном сознании немало конфликтов, проистекающих от признания или непризнания чего-либо фактом. Особенно остро это проявляется в отношении событий, положенных в основу вероучений или политико-идеологических доктрин. Разногласия на этой почве часто выходят за рамки дискуссии и переходят во враждебные столкновения – вплоть до физической расправы с оппонентами. Достаточно вспомнить конфликты на почве жизнеописания Иисуса Христа или каких-то политических событий.

Самым главным, что отличает научный факт от всех прочих является то, что он не только может, но и должен подвергаться сомнениям, проверке и перепроверке, уточнениям: это важнейшая особенность научного метода как такового. В догматизированных системах знания – вероучениях, идеологиях – имеются незыблемые факты, которые нельзя подвергать сомнению.

Образованному человеку неплохо бы также различать понятия гипотеза и теория. Гипотеза – это недоказанное, но правдоподобное утверждение или догадка. Теория – это такая система знаний, утверждений, которые не только описывают наблюдаемые явления, но и позволяют предсказывать то, что может произойти. Проверка истинности теории – эксперимент, то есть набор определенных действий, направленных на получение результатов, подтверждающих или опровергающих теорию. Не всякую теорию можно проверить экспериментально (например, теорию возникновения жизни). Тогда экспериментальной проверке подвергаются некие следствия, вытекающие из теории.

Все науки, что бы ни являлось объектом их изучения: человек, Вселенная, земля, микромир, экономика, – изучают свой предмет на основе неких модельных представлений об объекте исследования. Невозможно изучать окружающий мир как таковой. Чтобы что-то узнать о наблюдаемом явлении, ученые всегда разлагают сложное явление, сложный объект на составные, более простые и доступные для изучения части. Потом более или менее упрощенно пытаются описать взаимодействия этих частей друг с другом и с окружающим миром. В результате вместо самого явления во всей его бесконечной полноте и сложности появляется некая модель, упрощенно описывающая какие-то важные особенности его сущности и поведения.

Еще одним важным понятием является понятие научного закона. Научный закон – это высказывание (словесное или в виде математических формул), описывающее соотношение, причинно-следственные связи между фактами и явлениями. Важно не забывать, что научные законы всегда имеют ограниченную область применения и ограниченную точность. Важно также не упускать из виду, что те величины, понятия и факты, которыми оперирует закон, должны быть сами по себе строго и точно описаны: что такое «сила», что такое «ускорение», что такое «масса», «скорость» и т. п. следует знать, используя, например, законы Ньютона.

Не следует считать, что научная деятельность сводится к установлению научных законов. В гуманитарных отраслях знаний не законы устанавливаются, а производится систематизация сведений. Поэтому часто (на мой взгляд, только так и следует поступать) эти отрасли называют «дисциплинами»: это дисциплинированное, классифицированное знание К ним я бы отнес историю, языкознание, литературоведение, социологию и т. д. и т. п. У нас в стране по давно сложившейся традиции эти направления считают науками и присуждают научные степени и звания. Ничего плохого в этом нет, но улавливать отличия следует. Быть может, резкие (свойственные, скажем, мне и многим другим представителям «настоящих» наук типа физики-химии) заявления: история, философия и прочие гуманитарные изыскания – не науки, следует считать радикальными и эмоционально слишком яркими. Но совсем не замечать этих отличий хуже, чем быть радикалом. Еще одна оговорка: и в истории и в прочих гуманитарных дисциплинах имеется огромное множество научных – без всяких оговорок – методов: от радиоуглеродного анализа до электроэнцефалограмм при исследовании психики человека. Но это не превращает эти огромные и уважаемые отрасли знания в полноценно научные (напоминаю: я – радикал!).

Приведу так называемые «принципы научного знания»:

– принцип верификации, означающий, что каждое научное высказывание должно быть принципиально проверяемо опытом;

– принцип фальсификации, означающий, что научным знанием может быть лишь то, что в принципе опровержимо (критерий Поппера).

Если первый принцип понятен без пояснений, то второй почти всегда вызывает недоумение в связи с очевидным созвучием: фальсификация – это подделка! Как же можно говорить, что научная теория должна быть фальсифицируема?

Здесь слово «фальсифицируема» имеет несколько иное значение. False означает не только фальшивый, но и неправильный, ошибочный, ложный, обманчивый. Фальсифицируема – то есть может быть «сделана ошибочной». Любое научное утверждение, закон справедливы лишь при определенных условиях, которые должны быть осознаны, сформулированы, указаны. И если эти условия изменить – хотя бы в мысленном эксперименте, – утверждение перестает быть истинным. В научной теории обязательно должно содержаться условие, при котором она становится неверной. Теория, верная при любых мыслимых обстоятельствах и предположениях, ненаучна: скорее всего, это религиозная или религиеподобная доктрина, учение.

Смысл фальсифицируемости можно пояснить, сравнивая религиозные принципы с научными. Религиозные принципы являются неопровержимыми, священными. Их смысл в том и состоит, что они неопровержимы, что они – истина вечная и неизменная, исходящая от Бога. Ссылаясь на «волю Божью» и «промысл Божий» (к тому же недоступный человеческому разумению), можно объяснить любое непонятное явление.

Ни одна научная теория не может быть на 100 % неопровержимой. Карл Поппер, предложивший этот принцип, утверждал: теорию нельзя считать научной, руководствуясь лишь тем, что есть один или какое-то множество подтверждающих ее экспериментов – наличие подтверждений ещё нельзя считать показателем научности теории. Проверять теории необходимо не посредством поиска доказательных фактов, а посредством поиска фактов опровергающих.

Приведу пример. В теории относительности имеется принципиально важный постулат: скорость света (в вакууме) неизменна. Математическая модель, описывающая, например, движение луча света в космическом пространстве, приводит к выводу, что луч света должен искривлять свою траекторию, проходя вблизи массивных космических тел. Это предсказание теории подтверждено экспериментально. Однако, если предположить, что скорость света не является величиной постоянной, то мы получим иное предсказание, не совпадающее с экспериментальными данными, то есть теория (построенная на непостоянстве скорости света) окажется неверной. Существование предположения, делающего теорию неверной, и есть ее фальсифицируемость.

Согласно теории эволюции Дарвина в процессе развития происходит изменение биологических видов – от простых к более сложным. За многие десятилетия изучения эволюции сформировалась огромная база данных, произведена классификация видов и т. д. После открытия ДНК и развития генетики теория эволюции получила подтверждение: в ходе эволюции действительно происходит изменение генетического состава и при этом выявляется родственная связь видов. Если бы анализ ДНК показал, что виды не являются генетическими родственниками, то теория эволюции была бы опровергнута. Наличие конкретных критериев опровержимости говорит о том, что теория эволюции – научная теория. А вот креационизм (все создано Творцом) – в противоположность теории эволюции – нефальсифицируем и, следовательно, не является научной теорией. Можно ли, оставаясь в рамках креационизма, указать на такие условия, на такие критерии, при которых утверждение о том, что мир в целом и жизнь в частности не созданы Творцом, становится верным? Разумеется, нет.

Наивным верующим кажется: вот и хорошо, нашу теорию опровергнуть невозможно! На самом деле их «теория» в связи с нефальсифицируемостью является религиозным домыслом, а не научной теорией: если теория не может указать те условия, при которых она ошибочна, то значит, нет и условий, при которых она верна – это не научная теория.

Основа науки – опыт, эксперимент. Основа религии – вера в сверхъестественное, мистический опыт. Наука должна все подвергать сомнению, переосмыслению. В религии сомнения или недопустимы, или строго ограничены. Наука доступна не для всех, она требует развитого интеллекта, долгой и упорной учебы. К религии может обратиться каждый.

Наука старается ответить на вопросы «Как?» и «Почему?». Религия пытается дать ответ на вопрос «Зачем?». Наука хочет понять, как устроен мир, религия же стремится к познанию смысла существования нашего мира. Вопросы о «замысле Божьем», о том, «зачем Господь создал этот мир и человека», и т. п. в рамках религиозно-философского дискурса уместны и оправданны, но в рамках научного анализа они категорически неуместны. «Как устроен мир?» – это вопрос к науке, «Зачем, почему, откуда и куда движется мир?» – вопрос к религиозным философам и проповедникам.

Сравнивая науку и религию, следует, в частности, сравнивать соотношение разума и веры в этих отраслях культуры. В науке преобладает разум, но и в ней имеет место подобие веры, вернее, предположительное доверие, без которого ученому трудно было бы приступить к научному исследованию и еще труднее оставаться в нем. Невозможно «собственноручно» подвергнуть экспериментальной проверке все научные результаты, полученные другими исследователями. Ученые выработали правила (например, тщательный отбор и рецензирование публикуемых статей), позволяющие максимально повысить уровень взаимного доверия, но оно при этом остается доверием, то есть чувством, похожим на веру.

В то же время разум и рациональные обоснования веры и бытия Бога привлекаются в теологических исследованиях (этому посвящен раздел основного богословия – апологетика). Чтобы доказать существование Бога, традиционно применяются космологическое доказательство, телеологическое доказательство, нравственное доказательство и онтологическое доказательство. Основываются эти доказательства, соответственно, на космологии, на мироустройстве, на нравственном законе и на идее абсолютно совершенного (или необходимого) Существа[3]. При всех весьма изощренных и небесполезных с философской точки зрения доказательствах бытия Божьего этот вопрос продолжает оставаться вполне живой отраслью интеллектуальных упражнений, потому что на свет пока не родилось окончательное доказательство, которое примирило бы всех. (Третий раз повторю сказанное в главе Бог и вера: если кому-то когда-нибудь удастся доказать существование Бога и это станет научным фактом – все религии исчезнут в тот же миг: верить будет не во что и не в кого, будет уже не вера, а знание.) Моя точка зрения по этому поводу «доказательств существования» такова: поиск рационального доказательства бытия Бога есть форма неверия в Него. Я придерживаюсь радикальной позиции: либо есть религиозная вера – и тогда никакие доказательства не нужны и даже вредны, либо веры – в ее искренней и благодатной простоте – нет, а стремление «верить» заменено стремлением «доказать». В некотором смысле эта позиция близка высказыванию Тертуллиана: «Верую, ибо абсурдно». «Абсурдно» в этом высказывании следует воспринимать не как синоним чепухи и ерунды, а как невозможность логического доказательства.

Огромную путаницу вносит поверхностное понимание того, что является результатом познания. Самоочевидный, но неточный ответ: результатом познания является знание (см. Знание). С этим можно согласиться лишь в одном случае: когда речь идет о научной форме познания. Но мы различаем и пользуемся несколькими формами познания: научной, философской, художественной, мифологической (религиозной)… Важно понимать, что результатом художественного познания является не знание, а эмоция, чувство. Эмоционально-чувственные впечатления не следует называть «знанием». То же самое относится к религиозному познанию: результатом религиозного познания становится религиозное чувство, эмоция. Однако нередко, в том числе и в научной литературе можно встретить утверждения о существовании «религиозного знания». Это неверное утверждение часто маскируют вполне верным: ссылкой на огромный корпус сведений, текстов религиозного содержания, постижение которых дает знание. Дает, конечно, но это не религиозное знание, а знание религиозных текстов, обрядов, истории религии и пр.

Только такое – аккуратное и выверенное – пользование понятием «знание» (см. Знание) позволяет бесконфликтно развести формы познания и получаемые результаты по своим предметным областям. Каждая из этих областей нам необходима, каждая ценна. Человек постигает окружающий мир всеми органами чувств, формируя сложные, комплексные образы картины мира, позволяющие ему выживать и жить, адаптироваться к природе и преобразовывать ее, осознавая свои возможности и ограничения.

Картина мира – важное понятие, о котором надо непременно иметь общее представление. Картина мира есть у каждого человека, даже если он не знает об этом и не знает, что это так называется. Сумма наших представлений, знаний, эмоционально-чувственных (в том числе и интуитивных) ощущений об устройстве мира, о человечестве, о нашем месте и роли в мироздании, о смысле жизни складывается в то, что называют картиной мира. Наша индивидуальная картина мира всегда полна противоречий, она даже не соткана из разных сведений (ткань – система взаимосвязанных нитей), а скорее напоминает свалку из всякой всячины. Полезно время от времени о ней думать, что-то упорядочивать (см. Мировоззрение). И всегда важно не забывать: научная картина мира – строгое понятие, она сформирована на основе научных знаний. Наша с вами индивидуальная (она же – реальная или актуальная) картина мира – смесь (чтоб не сказать – мешанина) самых разных сведений и эмоционально-чувственных образов и ощущений.

Сказанное указывает на формат, в котором наука и религия не только могут сосуществовать, но и должны взаимодействовать, сотрудничать. Сотрудничать не только ради познания окружающего мира, но и ради социальной гармонии. В обществе есть как верующие, так и неверующие. Их взаимодействие составляет социальную проблему (порой очень острую, мешающую жить и развиваться и тем и другим), которую и науке и религии надо решать совместно. Основой этого решения является разъяснение того, что у науки и религии разные предметные области, разные формы и цели познания и что это не конфликт, а многообразие способов, которым человек познает сущее. Полагаю и надеюсь на то, что гармония рационального и иррационального в человеке и в обществе достижима.

Наука – это не только система знаний и методов, но и отрасль, система организации научной деятельности. Важно всегда иметь в виду и не путать научное знание как таковое с деятельностью институтов и ученых. Разговор о современной системе организации научных исследований – в мире и в России – в моем исполнении довольно быстро свернет на критическую стезю. А мне сползать на нее здесь не хочется.

См. также Знание. Как бы слышу голос читателя: «Здорово это вы придумали, хитрый автор, писать о неизвестном. Не мошенник ли вы, любезный?» Отвечу: сами сейчас – после прочтения – решите…

Вопрос сразу в лоб: влияет ли на вас неизвестное? Волнуетесь ли вы, ожидая встречи с неизвестным? Может ли вас страшить неведомое, неизвестное? Хотите ли вы, чтобы неизвестное стало известным (или же наоборот: никогда и никому не стало известным)?

Мой ответ: неизвестное на нас влияет; волнения, кажется, уже нет; постигать неизвестное по-прежнему хочется.

Еще один дурацкий вопрос: существует ли неизвестное? Ответ: ну, если влияет, то существует… Существует либо как объективная материальная реальность, либо как нечто воображаемое – но существует. Некоторые размышления о разных формах и видах существующего, «сущего» – в статье «Бытие».

А коли так, то надо же как-то научиться работать с этим неизвестным, взаимодействовать с ним так, чтобы не нанести себе вреда, а принести пользу. Вы где-нибудь читали о подобном, о «работе с неизвестным»? Я не читал. Приходится самому обдумывать, приходить к умозаключениям и рассказывать о них другим.

Попробуем вообразить себя учеными и начнем все раскладывать по полочкам.

Первая полочка. Неизвестное как возможное событие: то ли произойдет, то ли нет. Неизвестно: дождь пойдет или нет? Хватит денег до зарплаты или возникнут непредвиденные расходы? Доживу я до 80 лет или Господь пораньше приберет?

С этим классом неизвестностей все мы, так или иначе, умеем «работать», никакой особой подготовки тут не требуется. Достаточно житейского опыта и здравого смысла.

Есть другая неизвестность – религиозная. Неизвестное во всех религиях занимает наиважнейшее место. Лиши религии принципиального незнания – и нет религии. Именно принципиального, в принципе не достигаемого, непознаваемого, как сам Бог и его сущность, как Страшный суд и его исход, как сроки Апокалипсиса и Второго пришествия Христа. Как «работать» с этой неизвестностью сказано в правилах церковной жизни, об этом говорят священнослужители, об этом написано в религиозной литературе: как следует жить, чтобы заслужить милость Господню и Царствие небесное.

Есть третья неизвестность – объект научного познания. Исходная позиция ученого-исследователя: что сегодня не познано, будут познано завтра. То есть мир принципиально познаваем, мы шаг за шагом отвоевываем у неизвестного куски его территории. В рамках этой парадигмы – научного познания – неизвестное (уже ставшее объектом постижения) мысленно расчерчено на участки, на области, подлежащие «завоеванию», сконцентрированы необходимые ресурсы и идет планомерная работа. Напрашиваются ассоциации с военными действиями, но я бы использовал образ археолога, слой за слоем углубляющегося в грунт в поисках новых открытий.

Есть четвертая неизвестность – самая таинственная. Она похожа на первую, но у нее иная природа. В первой речь идет о событиях возможных, уже нёкогда происходивших. В четвертой неизвестности речь идет о событиях и результатах никогда не бывших и о которых нет возможности говорить как о «точно возможных» или «наверняка невозможных». Я говорю о классе сложных явлений с непредсказуемой динамикой. Такие явления встречаются и в природе, и в обществе. Современная физика изучает широкий класс нелинейных явлений, исход которых либо непредсказуем, либо составляет некий спектр возможностей. Никаких психологических трудностей (у физиков) в связи с изучением этих явлений не возникает, потому что физики хорошо вооружены, их психика (у сообщества в целом, а не у отдельных особей) устойчива. Развились соответствующие отрасли – нелинейная механика, оптика и пр., синергетика. Работа идет и всем от этого хорошо.

Совершенно иная картина в сфере социальных явлений. Степень их предсказуемости низка, а последствия чувствительны для миллионов.

Взялись в феврале 1917 года в Российской империи устроить революцию. Царя скинули, армию распустили. Хотели разных свобод! Получили. Свободы докатили страну до октября того же года, и вот вам еще одна революция. Ожидаем ли был этот результат? Нет, разумеется. И Февраль был для времен ему предшествующих неизвестным, и Октябрь. Это не означает, что никто не желал революционных изменений и к ним не стремился. Стремились и желали. И как-то себе представляли желанный результат. Но то, что произошло, его форма и содержание были далеки от фантазий и образов протагонистов революций.

Так называемые движущие силы истории, несомненно, действуют. Маркс их описал по-своему, с опорой на диалектику, выявляя активные действующие силы – классы, и разгоняющие исторический процесс противоречия. Есть и другие взгляды на проблему: что и кто является движущими силами истории. Но даже «самое верное» знание о движущих силах не делает неизвестное – известным. И никто ничего вразумительного о целях исторического процесса сказать не может. Кроме религий, разумеется, которые потому и состоялись, что сразу сформулировали конечную цель бытия (и личного, и социального): спасение, просветление, слияние с Абсолютом, Апокалипсис, Суд Божий и Царствие Небесное для одних, вечные муки в аду – для других и т. д. И не надо ставить вопрос о цели истории, надо сразу дать ответ и закрыть тему.

Но мысль остановить не удается даже в коматозном состоянии. Поэтому неизвестное окружает нас как бесконечное пространство, позволяет себя познавать, увеличивая и увеличивая границу, площадь поверхности, отделяющую познанное от непознанного.

И если Вернадский придумал «сферу знания», «сферу разума» – ноосферу, то я вот прямо сейчас объявляю о существовании «сферы незнания», окружающую этот маленький шарик ноосферы. И дам ей название: агниосфера, от греческого агния (άγνοια) – незнание.

Можно поиграть образами и представить себе некое историческое неизвестное как существо, имеющее свои собственные планы, цели, возможности воздействия на процессы… Образ может получиться ярким, но довольно быстро он будут заменен образом Творца Вседержителя, и исследование завершится, субъект исследования перейдет в режим рутинного исполнения ритуала в надежде на описанную и так или иначе представимую награду с вечными потребительскими свойствами (в просторечии – Рай).

Так стоит ли выполнять бесконечную работу постижения незнаемого, которая не может завершиться результативно, поскольку никто не знает, в чем этот результат состоит и может ли состоять хоть в чем-то в принципе?

Да, стоит. Потому что цель и смысл человеческой жизни состоит в возможности предаться этому бесконечному и безрезультатному процессу познания неизвестного. Именно это и есть блаженство, а вовсе не отключка ума, которой тщится достичь дзен-буддист, и не мелочно-меркантильное стремление к «жизни вечной».

И еще об одном, нравящемся мне образе неизвестного. Если представить себе область познанного, известного, как круг или сферу, а область непознанного, неизвестного, как то, что находится вне их, то окажется, что граница между познанным и непознанным (окружность или поверхность сферы) по мере увеличения знания растет. Можно сказать, что масштабы, размеры, объем непознанного (агниосферы – вверну придуманное мною, Сергеем Белкиным, словечко) растет вместе с ростом области познанного! Мне этот парадокс нравится.

Еще одна забава со словами: неизвестное и таинственное. Как близки эти слова и понятия: раз таинственное, то есть содержащее тайну, стало быть, оно – неизвестное. Но сколь же очевидны и ощутимы отличия в эмоциональной окраске этих слов! И главное состоит в том, что тайна – это не просто неизвестное, а неизвестное именно вам, но совершенно точно известное кому-то. Тайна, неизвестная вообще никому – даже в прошлом, – вовсе не тайна, а нечто непознанное.

И напоследок. Со школьных лет в голове сохраняются какие-то слова и образы из числа тех, что проходили в школе. У меня среди них живет фраза «езда в незнаемое». Фраза эта – из стихотворения Маяковского «Разговор с фининспектором о поэзии»:

Не только поэзия, но и проза, в общем, тоже езда в незнаемое… Так что закруглюсь на этом: пора ехать дальше – в эту манящую, светящуюся тьму. Запомните: неизвестное – важная часть картины мира и мировоззрения. О нем надо помнить, думать, с ним взаимодействовать.

На свете тьма-тьмущая разных народов, но лишь некоторые становятся постоянно действующим фактором сознания. Немцы, несомненно, на одном из первых мест в сознании русского человека. И не только из-за двух войн XX века. Представление о немцах вошло в русский менталитет гораздо раньше: первые упоминания о немцах на Руси относят к IX веку. Немцы поселились в России и вошли в ткань русской жизни давным-давно, и многие из них и их потомков глубоко обрусели, сохраняя лишь фамилии. А многие – как, например, Романовы царской династии, – сохраняя русскую фамилию и имена, по крови довольно быстро стали преимущественно немцами. По состоянию на 1913 год в Российской империи проживало около 2,4 млн немцев. И даже после Великой Отечественной войны, по данным переписи 1959 года, – немцев было 1,6 млн, а к 1989 году – снова свыше 2 млн.

В период Первой мировой войны антинемецкие настроения были очень сильны, распространилось мнение, что у нас «повсюду засели немцы» и от них надо бы избавиться. В 1915 году были и немецкие погромы, и Указ об обязательном увольнении всех немцев с московских предприятий и прекращении деятельности в городе немецких фирм, и применение «ликвидационных законов» об экспроприации земель к поволжским немцам. Многое – выселение немцев из Республики немцев Поволжья – повторилось и в связи с нападением Германии на СССР в 1941 году. Так что история русских немцев весьма насыщенна и не лишена драматичности.

На мой – да и не только на мой – взгляд, немцы принесли России немало пользы в самых разных областях деятельности. Несмотря на войны, в период которых слова «немец» и «фриц» заменяли слова «фашист» и «враг», в душе русского человека нет никакой неприязни к немцам. Напротив, мнение о немцах как о народе, у которого можно и нужно многому учится, сохраняется. Есть также устойчивое ощущение близости наших народов. Есть, наконец, довольно глубокое понимание того, что союз между Россией и Германией принес бы огромную пользу обеим странам и создал бы самый сильное и успешное межгосударственное объединение в мире. Видимо, так считают и другие ведущие мировые игроки (США, Великобритания), а потому делают все возможное, чтобы такой союз не возник. И пока им это удается. А вот русским и немцам, точнее, Германии и России это не удается. А жаль…

Слово «ночь» в словарях растолковывают как «часть суток с вечера до утра», или «от захода до восхода солнца». То есть, наполняют ночь только одним качеством – качеством времени, временного промежутка.

Это, конечно, важное качество. Ночь, однако, это не просто отрезок времени, а особое состояние природы и человека. Это богатейший мир эмоциональных красок, оттенков. Ночь – таинственна, маняща, тревожна, страшна, желанна… Ночь бывает темная и чёрная, белая и светлая, теплая и холодная, дождливая и ясная, ветреная и тихая. Не перечесть эпитетов, призываемых поэтами и писателями для характеристик ночи. Ночь – это состояние особой близости человека к мирозданию. И не только ночные сумерки способствуют отвлечению наших глаз от мирской суеты, наших ушей от слов и шумов. Есть что-то в нас самих, что «действует» именно ночью. Ночью мы соприкасаемся с вечностью и бесконечностью бытия. И с любимыми женщинами…

Ночь – важный объект, да и субъект тоже, представлений о мироустройстве. Ночь фигурирует во всех мифах всех народов, но в наиболее полном виде нам известна картина мира в древнегреческих мифах. Вот один из вариантов изложения чрезвычайно запутанной истории античных богов и их взаимоотношений. Богиня ночи – Никта (иногда – Нюкта или Никс) родилась от Хаоса. От Хаоса родились также Эфир – вечный свет, и Эреб – бог мрака. От Эреба и Никты рождена Гемера – богиня дневного света, образ Дня (Dies), противопоставляемого Ночи. То есть ночь – это то, откуда, из чего рождается день.

Не вполне ясна, так сказать, генеалогия самого Хаоса. В большинстве вариантов древнегреческой мифологии Хаос – это начало и источник всего, это первоначальное состояние мира. Существует, однако, вариант мифа, согласно которому Хаос порожден Мглой. А уж от Хаоса и Мглы родилась Никта.

Никта произвела на свет не только Гемеру, но еще много богов и богинь, в том числе и очень важных, таких как Танатос (Смерть), Гипнос (Сон), Герас (Старость), Эрида (Раздор), Кера (насильственная смерть), Мор, а также не столь важных: Немезида (Месть), Апата (Обман), Онир (бог вещих и лживых сновидений), Мом (бог насмешек), Мойры (богини судьбы) и др.

У всех древнегреческих богов имеется место постоянного нахождения, есть оно и у Никты. Такое, что гаже и не придумать: живет Никта в Тартаре. А Тартар – это не просто темная бездна, это пространство, находящееся под царством Аида, страной мертвых.

Тартар настолько же удален от поверхности земли, насколько земля удалена от неба: медная наковальня летела бы от поверхности земли до Тартара в течение 9 дней. (Если подсчитать это расстояние по формуле h = gt2/2, получится около 3810 км. Это примерно середина так называемого внешнего ядра Земли, царство расплавленных металлов, в основном железа и никеля, температура – около 5 тыс. градусов. Читатель, надеюсь, понимает, что я тут прикалываюсь, сводя воедино миф с данными современной науки.) Тартар окружён тройным слоем мрака бога Эреба и медными стенами с медными воротами бога Посейдона. Тартар, между прочим, это не просто некое пространство, а тоже бог. Причем рожденный, по одним данным, от Никты и Аэра, а по другим – от Эфира и Геи.

Ну, в общем, неудивительно, что после такой безмерной неразберихи, которая царила в представлениях о мироздании не только у античных греков, но и у многих других народов (в индуизме, например, многие тысячи богов), утвердилась простая и ясная иудео-христианская модель единобожия. Впрочем, и она стала постепенно пополняться святыми, ответственными за отдельные сферы жизни людей: тот покровительствует торговцам, этот – морякам, у того надо просить о здоровье, у этого – об успехе в делах и т. д.

Но вернемся к ночи. Ночь – это темнота, а темнота – это Тьма. А Тьма – это начало начал, исток всего: примордиальная тьма, тот самый первоначальный Хаос или его аспект. То есть Ночь в разных ипостасях воспринимается как первоначало всего сущего. Да и без лишнего философствования большинство людей, оставшись наедине с ночью – а это во всей полноте возможно, скажем, ясно-звездной ночью в летней степи и на берегу моря, в общем, там, где перед вами распахнется бесконечное небо и звезды, когда на вас надвинется всей таинственной тревогой Космос, – в эти минуты любой человек ощутит восторг и трепет перед безмерностью Вселенной, и если он достаточно преуспел в своем эмоциональном, а не умственном развитии, ощутит себя единым с ней, сольется этой целостностью и утратит границы собственной формы и собственного содержания. Ну, а если он просто умный, то осознает себя как пылинку во Вселенной, как частицу мироздания и т. п. – в общем, чем-то отдельным, что есть печальный результат работы ума, воспринятый нами от царства логики и анализа.

Ночь в мире искусства занимает куда более значительное место, нежели в точных науках или даже философии с религиями вместе. Ночь не только постигается как явление природы средствами искусства, но и сама по себе является источником, ресурсом, продуцирующим творчество.

В музыке имеется самостоятельная форма: ноктюрн (nocturne – фр., notturno – ит., означает «ночное»; в немецком языке гораздо определённее: nachtmusik – ночная музыка). С XVIII века – с легкой руки английского композитора и пианиста Джона Фильда – так стали называть небольшие произведения, предназначенные для исполнения ночью на лужайках возле дворцов знати, а намного раньше этого в католических церквях так называли ту часть ночного богослужения, которая в православных храмах называется заутреней. Ошеломляющего уровня воздействия ноктюрны достигли благодаря Шопену, написавшему 21 произведение в этой форме. Одним из гениальных шедевров Шопена является до-диез минорный ноктюрн, так называемый «Посмертный» (№ 20). За 4,5 минуты Шопен вызывает в слушателях палитру эмоций, в которых «описана» не только вся жизнь человека, но вся жизнь человечества. Здесь и трагедия, и светлая грусть, и бесцельная цель, и бессмысленный смысл бытия… И оправдание, и надежда…

Можно вспомнить и «Маленькую ночную серенаду» Моцарта, и «Лунную дорогу» Свиридова, и «Лунную сонату» Бетховена… А уж песен, в которых ночь является главным персонажем, просто не перечесть: от народной «Ох ты, ноченька» до «Ночью звезды вдаль плывут по синим рекам…» Аркадия Островского на стихи Льва Ошанина.

В живописи ночные пейзажи привлекали художников во все времена – и сложностью задачи, и красотой ночной природы. Ну, и не в последнюю очередь востребованностью этого жанра у публики, у заказчиков. В России нет, наверное, человека, не знающего «Лунную ночь на Днепре» Архипа Куинджи, в мире не так уж много людей, не знающих «Звездную ночь» Ван Гога… Можно вспомнить еще немало полотен, упомяну лишь ещё два: «Ноктюрн в черном и золотом» Джеймса Макнейла Уистлера и волшебную игру-мистификацию дня и ночи Рене Магритта в «Империи света».

Ну а к «теме ночи» в мировой поэзии даже прикасаться боязно – столь она грандиозна и значительна! Лишь несколько имен и строчек:

Ночь и любовь – к этому союзу нас ведет «ночная» поэзия. Связь, разумеется, самая прямая:

Философический Тютчев ощущает ночь как бездну, прикрываемую покровом дня по воле богов:

Среди всех 364 или 365 ночей годового цикла имеются ночи особенные. Назовем некоторые из них.

Ночь с 30 апреля на 1 мая. Наиболее распространенное её название – Вальпургиева ночь – закрепилось из-за почитания святой Вальпурги в день 1 мая. Сама Вальпурга (Вальбурга, Вальтпруде) жила в VIII веке. Родилась в Англии, с детства воспитывалась в монастыре Уимборна графства Дорсет. Отправившись проповедовать христианство в языческую Германию, Вальпурга совершила ряд чудес: умиротворила шторм при переправе через Ла-Манш, успокоила бешеных собак, исцеляла больных и оживляла мертвых – в общем, производила обычные для всякого святого чудеса. Став настоятельницей крупного монастыря Хайденхайм в Баварии, она приобрела большое влияние на христианскую Европу.

Популярность Вальпургиевой ночи, однако, совершенно никак не связана с самой Вальпургой. Персонажи этой ночи – ведьмы, черти и прочая нечисть – существовали в народном сознании задолго до возникновения христианства. Это ночь, когда на землю приходят души усопших, а ведьмы устраивают свой шабаш. Люди же в это время встречают весну, и их задача в эту ночь – отогнать ведьм путем возжигания костров. Сохраняются и иные названия этой ночи: Бельтайн – у кельтов и их последователей, Майская ночь, Ведьмин костер, Ночь ведьм и др. Этот праздник распространен в Западной и Центральной Европе.

У восточных славян в этот день был похожий праздник Родоница. В этот день поминали умерших предков, посещали их могилы, принося с собой поминальные дары: блины, овсяный кисель, пшённую кашу, крашеные яйца. С появлением христианства часть этих традиций вплелась в празднование Пасхи. Родоница (от слова Род – языческое божество) превратилась в Радуницу, отмечающуюся во вторник второй недели после Пасхи. Ночью с 30 апреля на 1 мая Родоница переходила в весенний славянский праздник Живин день (Жива – богиня весны, жизни, плодородия). В эту ночь надо было зажигать костры и плясать вокруг них с метлами, очищая пространство от всякой нечисти. Сама ночь между Родоницей и Живиным днем называлась Велесовой. В эту ночь Чернобог передает бразды правления Белобогу. Ночь считается чародейной.

Самая популярная в славянском мире праздничная ночь – Иван Купала. Есть две даты празднования: в день летнего солнцестояния с 22 на 23 июня или 7 июля в привязке к христианскому празднику Рождества Иоанна Предтечи. Изначально же праздник был связан с годовым солнечным циклом, его содержание в дохристианской традиции описывалось как событие соединения Неба (Отца) и Земли (Матери) и связанным с этим соединением стихий – Огня и Воды, а также мужа с женой.

У праздника есть и другие, кроме Ивана Купала, названия: Кресь (старорусское), Иван добрый, любовный, Иван-травник, Ярилин день, Сонцекрес на Украине, Духов день в Болгарии и др.

Христиане связывают происхождение слова Купала с Иоанном Крестителем, который «купал» людей в обряде крещения. Однако обращение к санскритской этимологии слова позволяет привнести и иную трактовку: ku – на санскрите означает «земля, край»; pala – «сторож, хранитель, защитник, повелитель». То есть смысл названия праздника – Защитник Земли или Повелитель Земли.

В эту ночь тоже возжигаются костры, вокруг них водятся хороводы. Через костры прыгают, очищаясь от всякой скверны. Важная роль отводилась и воде: следовало купаться в открытых водоемах. В волшебную ночь целебную силу обретали травы, особая роль отводилась папоротнику, который, по поверью, лишь на мгновение расцветал в эту ночь, указывая место спрятанного клада. Существовало еще множество обрядов и поверий, наиболее известный среди них – плетение венков и отпускание их на волю вод в реку. Но главное, что более всего возбуждает почитателей праздника, это его эротическое содержание. В эту ночь снимались все моральные запреты на половые отношения, то есть не только жены и мужья могли свободно, беспрепятственно выбирать себе любых партнеров, но и девственницы были вправе вступить с кем угодно в половую связь. Общий настрой ночного праздника: горящие костры, купание в водоемах, блуждания по лесу – все это превращало действо в массовую оргию. Но это сейчас мы описываем происходящее, используя слова с негативной, осуждающей коннотацией. В те времена подобное свободное поведение в волшебную ночь не являлось ни безнравственным, ни предосудительным: мораль была иной.

Наряду с летним, отмечалось и зимнее солнцестояние: самая длинная ночь в году, 21 или 22 декабря. У древних славян этот период назывался Корочун (самый короткий день). В эту ночь тоже было принято гадать, поминать предков и – веселиться! Потому что с этого дня Солнце поворачивает на лето, день начинает прирастать. От этого дня начинался отсчет остальных древних праздников, этот день был началом годового цикла.

Еще одна «волшебная» ночь должна быть упомянута – та, которую Шекспир увековечил в своей «Двенадцатой ночи». Принято считать, что двенадцатая ночь – это ночь, наступающая на двенадцатый день после Рождества. В Европе Рождество приходится на 25 января, соответственно, двенадцатая ночь – это ночь с 6 на 7 января, а в России Рождество празднуется 7 января и 12 ночь – это 19 января, Крещение, оно же – Богоявление. Есть и иная точка зрения, привязывающая «двенадцатую ночь» к германо-скандинавскому празднику Йоль – это то же самое, что Карачун у славян. При этом для северных народов число 12 не было случайным: именно на 12 ночей солнце заходило за горизонт, как бы пребывало в ином мире (Йольтаде). Его возвращение отмечалось как праздник. В любом случае, этот день знаменовал собой окончание зимних праздников, отмечавшееся особо буйным веселием.

Что касается названия пьесы Шекспира, бытует мнение, что оно вообще никак не связано со смыслами этих праздников, а просто выход пьесы был приурочен к этому веселому дню. В оправдание этой точки зрения ссылаются на полное название пьесы: «Двенадцатая ночь, или Что угодно». То есть Шекспир как бы предлагал публике считать пьесу чем угодно. Вспомнив Шекспира, не позабудем указать и на другую его «ночную» пьесу: «Сон в летнюю ночь». Там тоже имеется в виду не абы какая, а вполне конкретная летняя ночь: название пьесы в этой связи переводили в том числе и как «Сон в Иванову ночь» (пер. М. М. Тумповской, 1937 г.).

Но вообще-то ночь нужна совсем не для того, о чем написано выше. Ночь нужна, чтобы спать.

О

Слово «обида», быть может, и не такое «главное», а вот чувство обиды – очень важно! Я, например, человек обидчивый (хотя, как мне кажется, научился с этим справляться). Но даже люди не слишком обидчивые страдают. Когда я работал над книгой «Искусство жить», я погрузился в метод управления эмоциями, разработанный психологом Ю. М. Орловым и названный им «саногенное мышление». Среди прочего им были обстоятельно рассмотрены вопросы о таких неприятных, портящих жизнь чувствах, как зависть, страх, стыд, вина и обида. Процитирую фрагмент брошюры, посвященной обиде: «Не нужно иметь особую проницательность, чтобы понять, что обида возникает, когда другой ведет себя относительно меня не так, как я привык или как я ожидаю от него, а иначе, хуже. Это рассогласование между моими ожиданиями, то есть умственными привычками приписывать заранее определенное поведение другому человеку, и реальностью общения с ним как раз и вызывает неприятное переживание. Общение человека с другим человеком состоит из серии последовательных актов предвидения того, как другой должен вести себя в данной ситуации. Чтобы приспособиться к другому человеку, наш ум автоматически строит прогноз о поведении его, приписывает ему определенную программу поведения. Ошибка в таком акте приписывания программы и вызывает боль. Любое рассогласование ожиданий и реальности, действия и результата вызывает неприятность, порождает страдание».

Орлов разработал методику «размысливания», то есть анализа того, как возникают чувства и что надо сделать, чтобы его «утолить», то есть снизить уровень негативной эмоции. Рассматривая структуру мыслительного процесса, вызывающего эмоцию обиды, можно выделить три элемента:

A) мои ожидания относительно поведения другого человека, ориентированного на меня; нам уже ясно, что в этих ожиданиях мой ум моделирует то, как этот человек должен был бы вести себя применительно ко мне;

Б) акт восприятия поведения другого, которое отклоняется от моих ожиданий в неприятную для меня сторону;

B) умственное действие сличения моих ожиданий и реальности, то есть оценка, этого поведения путем сличения с моими ожиданиями; в результате – рассогласование, несовпадение ожиданий реальности. Именно это причиняет страдание, именуемое обидой. Следовательно, ум сам вырабатывает эту эмоцию.

В упомянутой книге «Искусство жить» я на нескольких примерах разбираю формирование чувства обиды и выделяю эти элементы. Работа над эмоциями состоит в осознании этих элементов – иногда одного этого хватает, чтобы эмоция утихла, – а также в поиске «ключей» каждого из элементов. Скажем, осознание неоправданности моих ожиданий существенно снизит уровень эмоции: тот, кто меня обидел, ведет себя так, как для него привычно, а вот я напрасно ожидал, что он должен вести себя иначе. Типа – продавщица не обязана быть вежливой (хотя мы все считаем, что обязана, и мы, как члены нравственного общества правы). Но дело-то не в том, чтобы изменить общество и сделать всех продавщиц вежливыми, дело лишь в моей собственной эмоции, от которой я хочу избавиться, тогда легче принять как факт: не ожидай вежливости от продавца.

Подобный анализ собственных эмоций очень часть помогает. Я на себе это много раз проверял.

Есть, конечно, и такие обиды, которые не забываются годами, порой – всю жизнь. Они мгновенно могут «всплыть» из глубин памяти и охватить весь организм: и голова «запылает», и сердце» всколыхнется»… С этим тоже надо попробовать «поработать» по методике Орлова. Быть может, не удастся стереть обиду из памяти полностью, но наверняка получится снизить эмоциональный уровень. Уверен, что этот подход лучше, чем «утолять» свою обиду актом мести (даже если он мысленный) или стаканом водки.

У Достоевского есть высказывание, ставшее популярной цитатой: «Не засоряйте свою память обидами, а то там может просто не остаться места для прекрасных мгновений». Совет-то неплохой, но вот как это осуществить, придумал не Федор Михайлович, а Юрий Михайлович – Орлов. А вот мой проницательный коллега, вдумчивый первый читатель рукописи Дмитрий Александрович Андреев, обратил внимание на еще одну важную «функцию» обиды: обида подталкивает к действиям, которые могут быть «креативными», но могут быть и разрушительными (как у графа Монте-Кристо). Частично соглашусь: чувство обиды, как и всякое чувство (в отличие от эмоции), имеет направленность, объект, на который это чувство направлено. Если оно направлено на кого-то (на того, кто вас обидел), то либо вы с ним справитесь по методике «размысливания» или как-то иначе, либо оно перерастет в чувство мести, как у Эдмона Дантеса, графа Монте-Кристо. Разрушителем, однако, становится уже не чувство обиды, а заместившее ее чувство мести. Если же это чувство будет направлено на самого себя (обижаюсь не на учительницу за двойку, а на самого себя, потому что я действительно урок не выучил), то можно пойти и «креативным» путем: выучу и еще раз расскажу.

Вот уж в каком слове соединились «добро» и «зло», так это в слове «огонь». Источник тепла, света, приготовления пищи и – одновременно – источник пожара, гибели, символ войны. Недаром древние греки наделяли только богов правом и способностью владеть и управлять огнем. А когда один из родственников главного бога – Зевса – титан по имени Прометей украл огонь у бога огня Гефеста и подарил его людям, то его наказали так, что мало не покажется: приковали к скале, куда к нему прилетал орёл и выклёвывал его печень, которая каждый раз снова отрастала. Длились эти мучения очень долго: то ли одну, то ли тридцать тысяч лет, – пока Геракл не убил стрелой орла и не освободил Прометея. Ну и Зевса уговорил простить Прометея. Произошло это незадолго до Троянской войны. А спустя тысячелетия Прометей в европейской культуре стал символом «борца за интересы людей» и естественным образом проявился в виде метафоры при описании революционеров. К нему же примкнул и горьковский Данко со своим пламенным сердцем…

У всех народов, во всех культурах были придуманы боги и духи огня. У индусов – Агни, бог огня и домашнего очага. Он и сам – домашний бог, осуществлявший связь людей с другими, менее доступными богами. В славянской мифологии есть и духи огня и боги, связанные с огнем: Перун распоряжался громом и молниями, Хорс – Солнце, Сварог – искусный кузнец, который «сварганил» вообще весь этот мир, Сварожич – возможно, сын Сварога, воплощенный непосредственно в огне, Семаргл – олицетворял небесный огонь, и др. В христианстве отдельного бога огня, разумеется, нет: на то оно и единобожие, произведенное на основе монотеистического иудаизма. Но огонь как персонаж христианской мифологии присутствует. Причем в двух ипостасях, и как «зло» – адское пламя, и как «добро» – «благодатный огонь», нисходящий на Пасху.

Но я не могу не вернуться к Прометею… Если вы сами еще не догадались почему, то сейчас поймете. Древнегреческие мифологи (так я назвал тех, кто сочинял мифы) были ребятами талантливыми, знали толк и в создании занимательного сюжета, и в нравоучениях. Поэтому наказания одного лишь Прометея им показалось маловато, и они решили, что людей – получивших огонь, надо как-то тоже наказать, они должны чем-то поплатиться. То, что этим авторам пришло в голову, не может не вызывать восторга, восхищения их гениальностью. И остроумием, конечно, хотя это остроумие «на грани фола». Судите сами: боги в наказание людям создали женщину! (Каково?!) Зевс распорядился, и Гефест, смешав глину с водой, создал первую женщину. Афродита тоже участвовала и наделила ее красотой, Гермес – сладкоречием, хитростью и коварством, а Афина научила ее одеваться и сама нарядила в привлекательные одежды. Имя ей дали – Пандора, что переводится как «подарок» или «одаривающая». Но посмотрите, что за «подарочек» получился. Первым делом она соблазнила брата Прометея, отбывающего наказание на скале, и, поселившись в его доме, обратила свое любопытство на сосуд, открывать который ей было запрещено. И не просто тупо «нельзя», а с объяснением: если ты его откроешь, оттуда вырвутся все несчастья и человечество навеки будет погружено во всяческие беды. Ясно, что она так и поступила (потом у Чехова со Станиславским будет сценический персонаж с подобной функцией – ружье, которое обязательно должно выстрелить, коли уж его на сцене повесили). Так что несчастья вырвались наружу, и до сих пор никто их загнать обратно не смог, а словосочетание «ящик Пандоры» до сих пор очень любят политические журналисты.

Огонь до сих пор не только функционально важное явление: и как позитивный фактор в различных технологиях, и как негативный – в стихийных бедствиях. Он по-прежнему является важным символом. Причем не только у огнепоклонников или в каких-то других религиозных сектах, но и во вполне секуляризированных современных обществах, например в виде мемориалов «вечного огня» в память о погибших воинах.

Огонь остается и одним из любимых зрелищ – и в виде фейерверков и всяких иных «фаер-шоу», и как вполне интимное созерцание костра или пламени камина. Вспомните афоризм: «Есть три вещи, на которые можно смотреть бесконечно: огонь, воду и…» Третьим членом изначально выступало наблюдение за работающими людьми, а потом возникла целая серия вариантов: «паркующаяся блондинка», «глаза любимой» и т. д.

Вот таков огонь, овладев которым первобытные люди превратились в людей современных. Огонь изменил, создал человека как новое биологическое существо, отличное от других животных. Огонь, можно сказать, создал, по крайней мере заложил основы нашей цивилизации. Неслучайно во многих мифологиях (китайской, славянской) огонь входит в состав стихий, из которых создан мир: Огонь, Вода, Земля, Дерево, Металл. Предприимчивые люди используют это себе во благо: дают платные советы по организации жилища на основе правил фэн-шуй, в которых эти стихии играют важную роль, а роль Огня и вовсе определяюща.

Напоследок приведу первые строки (два «члена» из семи) длиннющего стихотворения Константина Бальмонта «Гимн огню».

1

2

Все-таки без иронии к выспренному Бальмонту относиться трудно…

Ах, опера!

На всю жизнь запомнилось начало юмористического эссе Юлиана Тувима об оперетте: «Велики и неисчислимы мерзости сценического зрелища, именуемого опереттой. Нищета идиотского шаблона, тошнотворной сентиментальности, дешёвой разнузданности, убийственных шуточек, хамство "безумной роскоши", бездонная чёрная тоска извечных ситуаций, банальность унылых "эффектов" – весь этот протухший торт, начинённый мелодраматическими сладостями, политый приторными сливками, каким-то кремом с малиновым сиропом, то бишь "мотивчиками", всё это неприличие, сладострастно облизываемое кретинами из партера и мелобандитами с галёрки, весь этот театральный организм, именуемый опереттой, должен быть, наконец, пнут в соответствующее место столь основательно, чтобы всё в нём перевернулось».

Безжалостно как-то… Хотя про «очаровательные недоразумения», присущие оперетте, Тувим пишет заразительно и точно: «Отец не узнаёт дочку, поскольку та в новых перчатках; целующаяся пара не замечает входящего в комнату полка тяжёлой артиллерии и т. д.».

Я не так строг по отношению к оперетте, хотя она моей любовью не пользуется. Другое дело – опера! При мысли о ней я легко сбрасываю с себя противоестественную накидку объективности: обожаю!

Подозреваю, что я дожил до времен, когда слово «опера» для многих (верю, что еще не большинства) означает название популярного интернет-браузера. Не стану ворчать по этому поводу: ничто уже не повредит мои отношения с оперным искусством.

Принято считать, что опера возникла как разновидность аристократических забав, переросших в популярное зрелище для народа, и относят ее рождение в XVII век, в Венецию, потому что первый публичный оперный театр возник именно там и тогда. Про театр – это, вероятно, правда, а про рождение жанра, думается, нет. Если попытаться узнать, когда люди стали друг перед другом петь, излагая с помощью пения, декламации и игры на музыкальных инструментах какие-то сюжеты, то окажется, что все это было в античной Греции, Древнем Египте, в Древней Индии и Китае. Что способ изложения и передачи из поколения в поколение народных эпосов и религиозно-мистических сюжетов был в точности таким, как и в современной опере: пение и мелодекламация. Музыкально-драматургическая усложненность, вовлечение в единый сюжет многих действующих лиц, разделение «на голоса», ансамбли, хоры и участие большого оркестра, сложные декорации и костюмы – все это, в конечном счете, не более чем метаморфозы, развитие исходного древнего жанра мелодекламации.

Если бы я писал статью об опере для какого-нибудь словаря, я должен был бы написать, что опера – это синтез слова, музыки и сценического действа, что слово «опера» появилось в XVII веке, но широко употребительным стало ближе к веку XIX, потом следовало бы изложить краткую историю оперы, назвать ее жанры, перечислить наиболее известные оперы и их творцов. Но я не пишу статью для словаря…

Если бы я писал об опере что-то просветительское, для начального самообразования, то следовало бы все-таки сказать, как развивалась опера, проходя путь от мадригалов и пасторалей к появлению арий, дуэтов, терцетов, как усложнялось музыкальное оркестровое сопровождение, возникли инструментальные увертюры и антракты, как совершенствовалась техника пения, как все большее значение приобретали либретто, его смысловое содержание и характеры персонажей… Я написал бы о том, как параллельно в разных странах развивался оперный жанр, о том, что в конце концов сложились великие самостоятельные оперные традиции: итальянская, французская, немецкая и русская… Я бы вспомнил имена Монтеверди, Люлли, Пёрселла, Скарлатти, Перголезе, Генделя, Глюка, а дойдя до Моцарта, я уже не знал бы, что делать дальше. Потому что написано было бы много, а самое главное – только начинается: впереди весь XIX век, в котором было написано вообще почти все, что мы называем оперой, и то, что до сих пор составляет основной репертуар оперных театров мира: Россини, Верди, Доницетти, Беллини, Масканьи, Берлиоз, Гуно, Бизе, Сен-Санс, Массне, Вагнер, Глинка, Бородин, Мусоргский, Чайковский… А еще я должен был бы рассказать о типах певческих голосов.

Но я не пишу брошюру для просвещения юношей и пенсионеров…

Я пишу нечто иное и странное: самовыражаюсь в жанре эссе, признаюсь в любви к опере. Вот и все.

Нет, не все. Я хочу и вас заразить оперой, ибо болезнь сия прекрасна и доставляет немало удовольствий.

Среди людей не только моего поколения, но и, как мне кажется, и среди нынешней молодежи советские комедии остаются популярными. У этих фильмов появилась новая – мировоззренческая! – роль: они приоткрывают окно в ушедший мир, в другую цивилизацию, основанную на других ценностях. И мир этот оказывается привлекательным! Хотя современная пропаганда вот уже тридцать лет пытается его очернить и внушить, что ничего ужаснее Советского Союза не было…

«Операция Ы» – один из фильмов, оказавших столь мощное воздействие на русскую культуру, что место ему не только в моем перечне, но и в пантеоне величайших шедевров кинематографа. Да-да, ничуть не менее значительное, чем фильмы Бондарчука, Тарковского, Кончаловского, Михалкова и прочих признанных мэтров.

Количество зрителей, посмотревших «Операцию Ы» в кинотеатрах Советского Союза в первый год проката – а фильм вышел в прокат 16 августа 1965 года, то есть речь идет лишь о 4,5 месяцах, оставшихся до конца года, – стал рекордным для всего года: почти 70 млн зрителей! Сколько зрителей его посмотрело за всю историю существования – точно сказать не берусь, но думаю, что все жившие в это время люди, понимавшие русский язык, и изрядное количество тех, кто смотрел фильм с переводом. Наверное, не меньше, чем полмиллиарда. Эти же слова можно сказать и о других шедеврах Гайдая: «Кавказская пленница», «Бриллиантовая рука», «Иван Васильевич меняет профессию» и др.

Весной 1964 года Леонид Гайдай, снявший к тому времени очень успешные короткометражки «Пес Барбос и необычный кросс», «Самогонщики» и черно-белую кинокомедию «Деловые люди», взялся за новый фильм, утвердив на «Мосфильме» сценарий Якова Костюковского и Мориса Слободского под названием «Несерьезные истории». Подключившись в качестве третьего соавтора к доработке и переработке сценария, в результате чего изменилось и количество новелл, и их содержание, а также введены новые персонажи, Гайдай уже летом начал кинопробы и в течение года закончил работу над фильмом.

Я не преувеличу, если скажу, что фильм просто потряс всех нас – советских кинозрителей 1965 года! Мне тогда было 15 лет – возраст самых верных поклонников кино. Разумеется, всем жанрам такие, как я, предпочитали комедии и боевики. Ни тем, ни другим мы обделены не были. Если вспомнить фильмы, шедшие на экранах именно в 1965 году, то даже несколько названий подтвердят сказанное: «Добро пожаловать, или Посторонним вход воспрещен», «Тридцать три», «Спящий лев», «Бей первым, Фреди!», «Лимонадный Джо». Кажется, в том же году вышел и «Разиня» с Луи де Фюнесом и Бурвилем. В общем, толк в комедиях мы – зрители 60-х – знали…

…Даже первый кадр – стандартная заставка киностудии с поворачивающимся лицом к зрителю памятником «Рабочий и колхозница» – в этом фильме приводил в состояние радостного ожидания, поскольку сопровождался совершенно немыслимыми звуками: какой-то свист, какие-то постукивания по тарелочкам. Потом из нарисованной груды чего-то непонятного формировалась надпись, сделанная «смешным» шрифтом: «Операция Ы», следом за ней надпись «Дети до шестнадцати лет – допускаются!», одновременно раздавался дикий закадровый вопль, после чего хохот в зале начинался, чтобы не умолкнуть до самого конца!

Но кроме бесконечного каскада шуток, гэгов, фильм воспринимался как очень близкий, совершенно «родной», поскольку герои были узнаваемыми, «типичными», детали их быта в точности совпадали с тем, что нас окружало в реальной жизни. Одежда, интерьеры, поведение героев, их мотивации и ценности – все соответствовало эпохе. И даже выбор именно технического ВУЗа для героев «Наваждения» отражал общий настрой времени.

Цитатами из фильма обменивались тут же, в зале, затем выходя из кинотеатра и потом в течение всей жизни. Не могу не доставить себе удовольствие процитировать хотя бы самую малость любимых фраз, способных вызвать улыбку и улучшить настроение практически любому человеку.

Из первой новеллы – «Напарник»

– Если я встану, ты у меня ляжешь!

– Она готовится стать матерью! – А я готовлюсь стать отцом!

– Ах, ты – зрячий?! Сейчас будешь слепой!

– В то время, когда наши космические корабли бороздят просторы Вселенной…

– …Чем в Америке.

– Какой-какой матери? – Парижской. Бога-матери.

– Ну, граждане алкоголики, хулиганы, тунеядцы… Кто хочет сегодня поработать?

– Огласите весь список, пожалуйста.

– Влип, очкарик?!

– Скоро на тебя наденут деревянный макинтош, и в твоём доме будет играть музыка. Но ты её не услышишь!

– А компот?!

– Правильно! И мух отгоняй.

– Пойми, студент, сейчас к людям надо помягше. А на вопросы смотреть ширше.

– Надо, Федя, надо!!!

Из новеллы «Наваждение»

– Нет никаких конспектов, никаких конспектов нет!

– А что ты слушаешь?

– Ван Клиберна! Иди, не мешай!

– В основу работы синхрофазотрона положен принцип ускорения заряженных частиц магнитным полем… пол-лл-ем-мм. Идём дальше.

– Горчички!

– Угу!

– Экзамен для меня всегда праздник, профессор!

– Билет номер девять. Приём!

– Что вы сказали? Какой «приём»?

– Я сказал не «приём», а «при нём». Билет номер девять, а при нём задача.

– А я не могу! У меня горло.

– Горло… И голова?

– И голова.

– Без мозгов?

– Без мозгов.

– У вас случайно колбасы с собой нет?

– Есть, только докторская.

– Была докторская, стала – любительская.

– Там чудеса, там леший бродит, русалка…

– Постойте, какая русалка?

– …на ветвях висит… лежит.

– Шурик! Так вы телепат!!!

– У-у-угадал?

– П-почти…

Из новеллы «Операция Ы».

– Граждане новосёлы! Внедряйте культурку! Вешайте коврики на сухую штукатурку! Никакого модернизма! Никакого абстракционизма! Спасает стены от сырости, вас от ревматизма! Налетай, торопись, покупай (сморкается) живопи́сь!

– Сворачивайтесь! Дело есть.

– Где этот чёртов инвалид?!

– Это несерьёзно!

– Нет, не пойдет!

– Я на русалках больше заработаю!

– Курам на смех!!!

– Ваши условия.

– Триста… тридцать!

– Каждому!

– Почему «Ы»?

– Чтоб никто не догадался.

– До шести лет. Нет, не пойдёт.

– Всё уже украдено до нас.

– Извините, не нам, а вам.

– Нет, на этот раз именно вам!

– Я вам денежку принёс, за квартиру, за январь.

– Вот спасибо, хорошо, положите на комод!

– Бабуля! Закурить есть?

– А где бабуля?

– Я за неё.

– Вы не скажете, где здесь туалет?

– Нашёл время!

– Спасибо!..

– Проклятый! Расхититель социалистической собственности! У мерзавец!

Что еще, как мне кажется, надо сказать, вспоминая советские комедии. В лучших из них сочетались юмор и сатира. Сатира – как жанр – сегодня просто исчезла из жизни. Попытки ее как-то оживить – можно вспомнить усилия такого мастера жанра, как М. Жванецкий, долгие годы ведшего на ТВ рубрику «Дежурный по стране», – удачными не стали. Что-то изменилось в самой жизни. Думаю, тут действуют следующие факторы. Один – второстепенный: отсутствие цензуры не понуждает к иносказанию, «фига в кармане» не нужна, ее можно просто поднести прямо к любому носу. Второй фактор, думаю, главный: нет той социальной надежды на изменения к лучшему, на борьбу с недостатками, которая была в обществе в те годы. После всего произошедшего со страной и народом, после активного участия юмористов-пересмешников в разрушении государства и жизнеустройства у народа нет ни прежних ожиданий, ни оснований… Сатирой в сегодняшней жизни ничего изменить нельзя. А вот старые фильмы, утратив злободневность прежней сатиры, донесли до нас свой юмор и человечность эпохи.

Мы нередко ошибаемся, ошибочно используя слово ошибка, в том числе и в этой игровой фразе. Смысловые тонкости открылись мне благодаря Спартаку Петровичу Никанорову (1923–2015), гениальному мыслителю, автору и разработчику метода концептуального проектирования. В одной из своих работ он обращает внимание на следующее.

Значение слова «ошибка» понимают как несоответствие фактического результата некоторого действия ожидаемому результату. При этом причина, вызвавшая несоответствие, не рассматривается. Никаноров указывает, что действия, приводящие к этому несоответствию, могут быть разделены на две противоположные группы: к первой группе относятся действия, которые определены установленным бесспорным нормативом, правилом, порядком действий, а ко второй – те, для которых норматива не существует (быть может, и в принципе не может существовать). Отсюда следует правило: «ошибкой» следует называть только такое несоответствие фактического результата ожидаемому, которое возникло при наличии норматива, алгоритма действия. Например, есть метод извлечения квадратного корня; если им правильно воспользоваться, то корень из 144 будет равен 12. Если же 12 не получилось, значит, была допущена какая-то ошибка по ходу вычисления.

В случае, когда норматива на действие (алгоритма, правил, технологической карты и т. п.) не имеется, несоответствие между фактическим и ожидаемым результатами следует называть неудачей.

Для чего Никанорову понадобилось это разъяснение? Для того, чтобы опыт строительства социализма в СССР не называли ошибкой, поскольку изначально никто не знал, ни что именно должно в конце концов получиться, ни как к этому идти: «норматива» не существовало. А вот неудачей этот опыт назвать можно, потому образ того, что хотелось получить, имелся, но достигнут он был лишь частично и на ограниченное время. «Обвинение может быть предъявлено только лицу, совершившему ошибку, то есть отклонившемуся от нормы. А "неудачник" может сделать вторую попытку или может быть заменен на "удачника"», – пишет Никаноров.

Так что говорить, например, что «женитьба на ней была моей ошибкой» можно лишь в тех случаях, когда, скажем, было обещано приданое, но его не дали и т. п. А вот тогда, когда жизнь друг с другом не сложилась в силу каких-то трудноформализуемых причин, типа «любовь прошла», говорить можно о неудаче, но не об ошибке.

А вот если вы в незнакомом городе проложили маршрут, определив его с помощью карты, но не попали туда, куда хотели, – это ошибка: где-то не там свернули и не свернули там, где было нужно.

Взаимоотношения людей – вещь сложная, чаще всего прогнозировать результат с высокой точностью затруднительно или невозможно. Фраза «я в нем/в ней ошибся» чаще всего выдает желаемое за действительное: скорее всего, не было достоверных, «математически точных» оснований ожидать от другого человека строго определенного поведения, отклика и т. д. Да и по отношению к собственной жизни тоже не следует злоупотреблять оценкой «я ошибся». Лучше довольствоваться оценками «не повезло», «постигла неудача»: так и точнее, и для самолюбия куда приятнее, поскольку ответственность уже не только на вас лично, но и «на обстоятельствах»…

П

(См. также История.) Вот уж действительно «главное» слово: не будь у человека памяти – не был бы он человеком. Я не спорю: у животных тоже есть память, и очень неплохая: собаки особенно явственно это нам демонстрируют. Или рыбы, вылупившиеся из икринок в одном месте, из века в век находят одну и ту же дорогу по морям и рекам от мест нереста к местам иной своей жизни – тоже память особого рода. Но это не то… Свою собственную жизнь животные (и рыбы, и птицы) не помнят, таблицу умножения и стихи – тоже. Хотя вполне можно научить собаку выполнять определенные действия при произнесении таблицы умножения и своими глазами убедиться, что звуки, в которых воплотилась таблица умножения, ей знакомы и памятны. А вот смыслы – нет.

Как устроена память человека – непонятно до сих пор. Вернее, недостаточно понятно: многое исследовано, изучено, объяснено, но многое пока находится в стадии постижения.

Моя память иногда мне кажется бездонной. Нет, я не способен, как уникум Соломон Шерешевский, с ходу и навсегда запоминать практически любые объемы бессмысленных слов, символов и т. п. Но я помню собственную жизнь со многими подробностями, мелкими деталями. Я могу нырять в свои воспоминания, уходя в глубь собственного микромира, восстанавливая все новые и новые подробности. Я не помню, конечно, вообще все, что со мной происходило, но того, что помню, достаточно, чтобы плавать, парить и копаться в собственной жизни, не испытывая ограничений и пределов. И это мне доставляет огромную радость, потому что жизнь моя была радостной, счастливой и в ней было совсем немного того, о чем вспоминать бы не хотелось, от чего делается стыдно. Такие моменты есть, но их мало.

Кстати сказать – забывание травмирующих воспоминаний – серьезная и важная задача, для решения которой какого-то общего рецепта не найдено. Не найдено потому, что механизм памяти еще во многом остается непонятым.

Исследователи знают о молекулярном механизме памяти очень много, и в общих чертах картина представляется выясненной. Известно, какие молекулы участвуют в процессе запоминания и извлечения из памяти, какова роль нейронов, синапсов, аксонов, различных белковых молекул, участвующих в работе всего аппарата памяти. Выяснены роли отдельных участков мозга, удалось во многом прояснить механизмы краткосрочной и долгосрочной памяти. Высказаны гипотезы о механизме сохранения образов в течение промежутков времени, превышающих время жизни белковых молекул, которые являются их носителями. И при всем при этом механизмы долгосрочной памяти остаются пока во многом непонятыми.

Успехов науки, изучающей память, тем не менее, немало. Так, например, удалось (пока на крысах) искусственно внедрить ложную память: то есть крыса начинает вести себя так, как будто она помнит о событии, которого с ней не происходило. Это важный результат. Поскольку показывает не только саму возможность помнить то, чего не было, но и перспективу создания насильственного внедрения в память любых чужих образов, событий, ощущений, которые станут своими. Для людей власти и политических манипуляторов открываются безграничные возможности. Впрочем, они и сейчас, используя пропаганду и навязанные через СМИ и систему образования исторические мифы, весьма эффективно манипулируют общественным сознанием и поведением.

Политическая память – думаю, что такой метафорой можно назвать историю – важнейший инструмент политики, управления народами. Буквально на наших глазах целым народам в короткий срок – жизнь одного поколения – внедрили комплексы жертв соседнего народа-оккупанта. Я имею в виду народы бывших союзных республик, чей объективно измеряемый расцвет и развитие в годы СССР заменен на внедренную в сознание модель жертвы русской оккупации и коммунистического террора. И в России произошла и продолжает происходить подмена одного образа прошлого другим. К сожалению, этот алгоритм «вали на предшественников» остается эффективным на протяжении веков и используется практически всем народами.

Вот и получается, что «история» и «память» не то что не синонимы или близкие по смыслу понятия, а скорее едва ли не антонимы…

См. также Сад. Мне в жизни повезло во многом. Вот и с парками тоже везло, причем неоднократно. Родившись и проведя первые годы в одном городе, прожив потом не одно десятилетие в другом, я имел возможность проводить довольно много времени в их замечательных парках. Переехав жить в Москву, я поселился рядом с Измайловским парком, ставшим для меня местом и отдыха и вдохновения.

И это еще не все везения: мой брат – архитектор, специализировавшийся в области ландшафтной архитектуры, защитивший на эту тему диссертационную работу. По этой причине в доме всегда было и есть до сих пор много литературы о садах и парках. И я не только эти книжки прочитал и перечитываю, но и имею счастливую возможность слушать замечательные рассказы и суждения моего брата о парках, о ландшафтной архитектуре. Так что я оказался вовлечен в этот прекрасный мир и стал слегка поднаторевшим в этом любителем.

Когда я бываю за границей, то непременно стремлюсь в тамошние парки. За долгие годы накопился немалый багаж впечатлений от парков Лондона, Парижа, Рима, Вены, Праги, Берлина, Цюриха, Токио, Пекина, Бангкока, Сайгона, Дели, Нью-Йорка… И многих других городов. Об одном из них – парке Коракуен в Токио – я даже написал фотоочерк. Намереваюсь когда-нибудь написать и о других.

А пока – эмоциональный отклик, посвященный Измайловскому парку.

«Я люблю тебя, мой старый парк, и твои аллеи над рекою…»

На проигрывателе крутится пластинка и звучит голос Клавдии Шульженко… Пластинка – 78 оборотов в минуту, черная, «шеллачная», бьющаяся. «Долгоиграющие (виниловые) только-только стали появляться. Проигрыватель уже электрический, обтянутый красным дерматином. Его купили году в 1958-м, наверное, когда мы были в гостях у харьковских родственников, на даче в поселке Южный. Там, в поселковом магазине, в отделе «Культтовары», его и купили, а потом везли через всю страну. Воспоминания о пластинке относятся к тем самым годам – концу 50-х – началу 60-х. Я – подросток – сам ставлю пластинку, осторожно опускаю звукосниматель со съемной иглой и слушаю. Сперва слышно шипение первых пустых дорожек, потом звучат кларнет и аккордеон, а после вступает Шульженко: «Сияет солнце ярко, и по аллеям парка брожу, я словно много лет назад…» Я представляю себе этот «Шульженкин» парк. Он, конечно, в моем представлении какой-то особенный, московский. Очень, конечно, хороший, как и все московское.

«А в нашем парке старом все также ходят пары и бабушки с внучатами сидят. Вы помните, когда-то мы были все внучата и в этом тихом парке над рекой возили нас в колясках, рассказывали сказки, а парк шумел зеленою листвой…»

Вот тут наступал диссонанс – когнитивный, разумеется. Не водила меня моя бабушка по паркам и никогда никто не катал меня в коляске: не было у нас в семье колясок. Трое детей (я и мои братья) в семье были, а вот колясок не было. И не только у нас в семье, но и у подавляющего большинства. Так что не о моем детстве поет Клавдия Ивановна… Оно и понятно: Москва же! Она – в Москве, а я…

Не в Москве, короче.

Шульженко вместе с авторами песни (муз. А. Островский, сл. В. Бахнов и Я. Костюковский) сформировали во мне ощущение таинственности, которой обладает «их» парк. Таинственность, конечно, исходит не от текста, а от музыки, тембра голоса Шульженко, ее вкрадчивой манеры пения. И это как-то перенеслось и на другие – уже реальные – парки, встреченные мною в жизни. Во многих парках это ощущение откуда-то ко мне прилетает, и я прислушиваюсь и принюхиваюсь, вглядываюсь в каждый куст и в каждое дерево так, как будто они какие-то живые, но не только как растения, а и как сказочные персонажи, способные двигаться и протягивать ко мне свои ветви.

К сказанному добавлю: однажды, прогуливаясь по ошеломляюще красивому берегу Индийского океана на острове Цейлон, я поймал себя на мысли: скорее бы домой, в Измайловский парк. И вовсе не шучу: так и было.

Ну, а о самом Измайловском парке?

Сперва о его выдающихся размерах: примерно 6 на 3 км, в гектарах указывают цифру около 1600 га и прибавляют, что это самый большой городской парк в Европе. Затем надо сказать, что он разделен на две части: собственно Парк культуры и отдыха, с аттракционами, Колесом обозрения и прочими увеселениями, и лесопарк, в котором нет никаких построек, сооружений, кафе и прочего – чистая природа! «Культурная» часть занимает около 300 га, соответственно, все остальное – лесопарк. «Моя» часть – лесопарковая зона. Она покрыта густым могучим лесом, в основном лиственным. Протекает речка Серебрянка и несколько в нее впадающих ручьев: Липитинский, Косинский, Черный и всякие безымянные. Главное украшение в этой части – пруды. Самый большой – Лебедянский, затем – Красный, Совхозный, Собачий, Декоративный. Их берега красоты неописуемой!

У парка богатая и долгая история, восходящая ко временам царя Алексея Михайловича. Здесь были и пруды – не те, что сейчас, но их следы – Просянская плотина, например, – видны до сих пор. Были тут и сады, и зверинец, и сокольничий двор, разные производства: льняной двор, пасека и пр. Здесь, на Просяном пруду и плавал ботик, ставший знаменитым «дедушкой русского флота» – ботиком Петра Первого, который тут жил в детстве.

Последние лет тридцать тут живу и прогуливаюсь я. Ну и еще некоторое количество москвичей и гостей столицы. Большая часть там, где Колесо обозрения и увеселения, но и в нашей лесной зоне по дорожкам всегда кто-нибудь прогуливается, сидят на лавочках, бегают, катаются на велосипедах, самокатах, зимой – на лыжах. В общем, как я писал в главе Москва, это лучший город Земли, а лучшее место в этом городе – Измайловский лесопарк.

Скажете – субъективизм? Отвечу: на том стою!

См. также Родина, Народ и нация. Патриотизм – это чувство. Описывать чувства словами – дело безнадежное, но другого пути у меня нет – не музыку же сочинять?! А даже если сочинить и ноты тут написать, то маловато будет: надо, чтобы они зазвучали. Но тогда это будет не книга, а аудиозапись. Я же пока книгу пишу…

Чувство патриотизма – это просто любовь и привязанность к родине. «Патрия» (Patria) по латыни – Родина, земля отцов (Pater – отец). Привязанность важна: любовь без привязанности – это эмоция, а не чувство, это любовь, но не патриотизм. Патриотизм предметен: это чувство по отношению к существующей, а не вымышленной родине. Просто любить можно и вымышленную родину, а быть привязанным можно к чему-то, что реально существует. Привязанность к объекту фантазийному – за пределами психической нормы.

Важно, однако, сознавать, что по отношению к любой конкретно существующей родине (стране, государству) у нас формируется некий образ, в той или иной мере отражающий реальную страну. Так что в формировании чувства патриотизма участвуют три компонента: любовь, привязанность, и образ любимой страны! Образ может (думаю, и должен) быть субъективным, как образ любимой женщины. Он может (наверное, и должен) быть идеализированным: ясно же, что нашу любимую женщину ее, скажем, врач, начальник или сосед видят существенно иначе. Этот – очевидный! – момент упускается всеми, кто говорит о патриотизме. А говорят все кому не лень, и более других – политики и политизированные граждане.

Политический патриотизм (увы, но надо ввести такое понятие) уже трудно назвать просто чувством: это некий комплекс общественно-политических взглядов, это гражданская позиция. Разумеется, в этом комплексе есть место и эмоциям, но наряду с ними существует и рациональная составляющая, воспринятая нами извне – как следствие образования, воспитания, пропаганды и практического расчета. Тот политический патриотизм, которому одни нас учат, другие от него отучают, – это некий комплексный продукт. Это уже портрет, фотография или кукла любимой женщины, а не сама женщина. О фотографии проще говорить вслух. О любимой женщине, как и о любимой Родине, говорить вслух сложно, тем более откровенно. Открывая свои глубинные чувства, вы снимаете защиту, обнажаете весьма чувствительные зоны вашей души, и нет уверенности, что кто-то не захочет грубо ткнуть в них, причинить вам боль. Более того, можно быть уверенным, что кто-то именно это захочет сделать и сделает, причем с необъяснимой жестокостью и неясной мотивацией. Почему так? Потому что мы все давно выведены из зоны человеческих отношений и содержимся политической агрессивной среде в качестве политических персонажей, объектов, субстрата, который надлежит обрабатывать и канализировать в нужном (субъектам политики) направлении. От нас ожидают, чтобы мы любили не женщину, а ее портрет, причем написанный именно этим, «каким надо» художником. И хотят, чтобы мы были/не были патриотами: были – «правильными», не были – «неправильными».

Оказывается, что чувство патриотизма – это одно, а патриот – это нечто иное. Тут вновь начинаются усложнения. Патриот – это… Логично было бы написать: патриот – человек, переживающий патриотические чувства. Так это и было бы, если бы не существовало политического патриотизма, а это уже не личное чувство, а общественная позиция. В пространстве «общественных позиций» начинаются уже не просто расхождения в силе чувств или в деталях описания/восприятия любимой Родины, а безжалостная и бескомпромиссная борьба за образы «правильной» родины в прошлом, настоящем и будущем, за принадлежность и/или признание «настоящим» патриотом. Патриоты весьма существенно отличаются друг от друга по своим базовым, онтологическим, ценностным основаниям. Их отношение к родине – «патрии» – можно распределить по шкале от «люблю», до «кушать люблю, а так нет», но при этом все считают себя настоящими патриотами.

Прежде мне казавшееся простым, это понятие обнажило свою безмерную глубину и противоречивую сложность на рубеже 80-х и 90-х годов XX века, в период приснопамятной «перестройки». Сколько же чуши успели наговорить о патриотизме наши тогдашние «властители дум». И про то, что «патриотизм – последнее прибежище негодяя», и про то, что «чувство патриотизма есть и у кошки». Почему это произошло? Зачем это произошло? Ведь патриотизм – чувство любви к свой стране, к своей Родине, такое естественное, такое положительное чувство, что не сразу поймешь: кому оно помешало? Понять это, однако, не так и сложно. Во времена, предшествующие перестройке, существовало стандартное и уже почти лишенное эмоциональной окраски словосочетание «советский патриотизм», означавшее не просто «любовь к Родине», а любовь к советской Родине, то есть к России, построившей социализм и строящей коммунизм. Абстрактная любовь к родным местам, к ландшафтам обозначалась как любовь к родному краю, к «малой родине» и т. п. Наделение родины – как объекта, предмета чувства патриотизма – весьма насыщенным политическим содержанием давным-давно и не в России стало использоваться как важный инструмент политики.

Я не возьмусь описывать все типы патриотов, это задача для серьезного исследования. Для моих целей и в рамках избранного мною жанра эссе, думаю, будет достаточно лишь указать на некоторые фундаментальные основания, влияющие на особенности патриотического чувства и патриотической общественной позиции.

Сперва я разделил бы патриотов России на две большие группы: живущие в России и живущие за ее пределами.

Патриоты России, живущие за ее пределами, также подразделяются на разные группы. Одни чувства у эмигрантов первой, послереволюционной войны и их потомков – теперь уже в третьем поколении. Другие чувства, например, у тех, кто оказался за границей, не выезжая из своего города: это граница отъехала, а не люди. Таковы десятки миллионов советских граждан, живших в союзных республиках и не по своей воле оказавшихся иностранцами по отношению к Российской Федерации. В их сердцах долгие годы патриотизм (по отношению скорее к СССР, чем к теперешней России) будет «советским», но уже почти без той классово-политической нагрузки, которой он был наделен в СССР. Нынешний «остаточный» советский патриотизм – это позитивное отношение к большой стране и ее ценностям, к собственной жизни и жизни своих отцов и дедов. И он примерно одинаков у всех бывших граждан СССР, в том числе и тех, кто жил и продолжает жить в России. У тех, кто оказался от нее отрезан, чувства сложнее и острее. Они, наряду с ностальгическим советским патриотизмом, обретают и чувства иного рода: отношение к России современной и отношение к своей республике, ставшей независимым государством. Нередко эти оба чувства не конфликтуют и вполне мирно уживаются. Но иногда и конфликтуют – благодаря прямому «перевоспитанию» со стороны властей, суть которого сводится к формированию двух ненавистей: ко всему советскому вообще и к современной России в частности. Важными инструментами в этом деле являются: силовая языковая экспансия – вытеснение русского языка; переписывание истории, в которой коренной народ должен быть представлен как угнетенный (на словах – «тоталитарным режимом», но по сути – Россией, русскими), как боровшийся и победивший; формирование образа современной России как враждебного государства, как источника и причины всех жизненных проблем. Эта политика срабатывает в отношении довольно многих, особенно среди тех, в ком вспыхивает – до умопомрачения – национальное самосознание. Их патриотизм принимает черты местного национализма, нередко и нацизма. Русские граждане новых независимых государств квалифицируются новыми властями как русскоязычные, их положение становится второсортным, а проявление любви к России – неуместным, нежелательным чувством. Публичное проявление патриотических по отношению к России чувств может считаться и вовсе даже криминальным.

И тем не менее таких людей в бывших союзных республиках много, очень много. Они остаются патриотами России и русской культуры – по крайней мере, в сердце. И, несмотря на оказываемое на них давление, упорно борются за свое право быть русскими и любить Россию.

Есть еще и третий тип граждан, уехавших из СССР и России по собственной воле. Руководствуются они разными, но в основном прагматическими соображениями: едут жить туда, где «лучше». «Лучше» – в самых разных смыслах: в материальном или бытовом, в карьерно-профессиональном, политическом, национально-религиозном и т. п. У этих людей чувство патриотизма или отсутствует, или находится далеко не на первом месте среди тех чувств, которыми они руководствуются в определении собственной жизненной стратегии. Чувство любви к Родине (СССР, России) для них – помеха, усложняющий жизнь балласт. Они вовсе не стремятся испытывать дискомфорт и страдать от разлуки с Родиной, от неутоленной любви «к русским березкам». Они стремятся к другим целям, и им гораздо естественнее помнить (и даже лелеять в душе) весь негатив, все проблемы, которые способствовали или даже подтолкнули их к эмиграции. Чтобы быть в новой жизни успешным, чтобы добиться своих целей, надо поддерживать в себе уверенность в правильном выборе, а для этого «полезнее» помнить о том плохом, от чего удалось уйти, покинув родину. О хорошем тоже можно иногда вспоминать, но как о чем-то личном, а не как о прекрасной покинутой Родине. К сожалению, часто эта подсознательная психологическая парадигма принимает форму неуемной ненависти к покинутой стране и населяющему ее народу. Это происходит в том числе и под внешним (политическим, идеологическим, религиозным и пр.) влиянием. Внутренняя «почва» – как естественная психологическая самозащита эмигранта – имеется, поэтому на ней легко вырастить плоды ненависти.

В России тоже живут люди, ее ненавидящие. О них размышлять не хочу: неинтересно. Интереснее поговорить о разных типах патриотов. Патриоты, живущие в России, разделены по нескольким линиям: политико-идеологическим, экономическим, этническим.

Патриот России – скажем, этнический татарин – отличается от патриота России этнического еврея или этнического русского: их ощущения роли России в жизни и судьбе каждого неодинаковы. Например, у русских этническая идентификация далеко не на первом месте, она включается не сразу и не всегда. Русский живет с ощущением (не осознанием, а именно ощущением), что «все говорящие по-русски и живущие в России – русские». Поэтому для этнического русского Россия просто «должна быть» – и должна быть государством всех граждан. (Есть, конечно, русские националисты, считающие, что «Россия – для русских» и т. п. Я, однако, не считаю, что их влияние достаточно заметно, тем более, что значительная часть из них не являются этническими националистами, а идентифицируют себя по религиозной принадлежности: православные.) Для татарина Россия тоже «должна быть», но еще должна обеспечить существование татарского народа. Для еврея Россия тоже несомненная ценность, о которой стоит заботиться как в стране пребывания, она, разумеется «должна быть» и должна (как и для татарина и пр.) обеспечивать существование еврейского народа, причем именно как еврейского, без ассимиляции. Здесь, конечно, важны нюансы: у татар (башкир, чеченцев и т. п.) есть выделенная и наделенная определенным статусом территория, на которой они – коренной народ, их язык – главный и родной. Россия в целом – важный и полезный фактор и инструмент их выживания и развития, но мысль о том, что без нее не только можно обойтись (отделиться), но и жить лучше не только существует, но и получает, как мне кажется, все большее распространение. Возрастает, к сожалению, и стремление к вытеснению русских и русского языка из ареалов обитания этих народов. Это не просто печально, это – трагически опасный процесс порочного развития политического национализма. Если этот процесс не остановить, страна развалится на еще более мелкие фрагменты, по всем национальным административным границам. У евреев своей территории нет (Биробиджан – не в счет, это не сработало), поэтому ощутить себя коренным народом им в России просто негде. При этом евреи и по языку, и по культуре, и по общей судьбе многих поколений являются полноправной частью народа (в политическом смысле – русского народа, пресловутых россиян; подробнее см. Нация и Народ). Но они сохраняют и берегут свою этническую идентификацию и при этом – что важнее – сохраняют осознание и ощущение себя как части иной целостности (еврейский народ), распределённой по всему миру, имеющей свою государственность (Израиль). В этой связи чувство патриотизма у таких народов не столь цельное и бескомпромиссное, как русских, идентифицирующих себя таковыми по культуре, языку, общей судьбе и территории, охватывающей, как минимум, всю Россию целиком.

И еще о политическом патриотизме. Есть среди политических патриотов такие, которых этим словом называть вообще-то затруднительно. Это люди, испытывающие сильную привязанность к России в связи с желанием ее переделать, превратить в другое, иначе устроенное государство и даже, при необходимости, заселить ее другим народом. Они тоже по-своему патриотичны (привязанность есть, а любви – нет), но Россия для них не «мать» и не «отец», а политико-экономический объект, используя который они хотели бы добиться неких своих целей (политических, экономических и просто личных). При этом для них нет никаких базовых ценностей России и населяющих ее народов (включая само государство, его суверенитет, границы и т. п.), через которые нельзя переступить, от которых нельзя отказаться. Ради своих целей они готовы, в сущности, на убийство России с созданием на ее месте (и в материальном и во всех иных смыслах) чего-то иного. Справедливо будет усомниться в применимости по отношению к таким людям понятия патриотизм, но и не замечать того, что они не уезжают туда, где «лучше», а упорно «реформируют» именно эту страну, не следует. Быть может, это можно назвать анти- или контрпатриотизмом. Мне порой кажется, что существенная часть наших политиков, чиновников и вообще лиц «либерально-западнической» ориентации именно таковы.

Политический патриотизм – как общественная позиция – в наших мыслях и чувствах часто выходит на первое место, заслоняя собой просто любовь к своей стране. Но у «настоящих» патриотов любовь и привязанность при этом не исчезают. Стремление к изменениям и реформам само по себе не является признаком отсутствия патриотизма. Большинство из нас стремится к тем или иным изменениям в стране, в том числе и весьма существенным, но не доходящим до утраты базовых ценностных основ, утраты государства. Такие люди и есть патриоты России. Среди них тоже существуют разные группы, различающиеся отношением к прошлому и его оценкой (упрощенно – «красные и белые»), у них разные образы желанного будущего. Среди образов как те, которые называют «капитализмом», так и те, которые называют «социализмом». Есть образы, в которых «правильная» Россия не просто вписана в глобализированный мир, а и ассимилирована в нем. Есть и такие мечты, в которых Россия успешно служит своим «национальным интересам», сохраняя самобытность. Существует и множество других концепций будущего. Соответственно разделены и патриоты, считающие друг друга – в связи с несовпадающими образами будущего и/или оценками прошлого – не просто соперниками, а врагами. Здесь надо добавить: к сожалению. Потому что конфликт между разными патриотами губителен для России и любых проектов по реализации любого из проектов будущего. Кроме проекта гибели, уничтожения России, а такой проект у тех, кто является врагами России или «контрпатриотами», существует. Противостоять ему может лишь какое-то единство патриотов, пусть и компромиссное. Но его нет, причем не то что «на деле», но и на словах, на уровне описательных моделей.

Еще одно важное – фундаментальное – измерение патриотизма: отношение ко внешнему миру и взаимоотношения с внешним миром. Есть патриотизм изоляционистский, охранительный, видящий со стороны внешнего мира преимущественно угрозы – экономике, культуре, самобытности и т. д. Есть другая крайность: видеть благо для своей страны только в максимальном слиянии с внешним миром. Во все времена в России есть и те и другие типы патриотов. И во власти, в стратегической линии страны тоже бывают то те, то иные. Есть, однако, и люди – их большинство, – стремящиеся к балансу заимствований и охранительства: «Смотрите на мир без очков и шор, глазами жадными цапайте все то, что у нашей земли хорошо и что хорошо на Западе». С таким призывом обратился к молодежи поэт Маяковский в 1927 году. Видимо, чтобы придерживаться этой «средней» линии, нужны «края»: и в общественных настроениях, и в пространстве дискурса о путях развития должны быть и переживаться как настроения изоляционные, так и настроения благорастворения в зарубежных, инородных судьбах и моделях. Но на уровне реально осуществляемой стратегии государства всегда надо стремиться к «средней» линии, лишь по мере необходимости склоняясь то влево, то в право в поисках и обретении каких-то идей, технологий, культурных достижений и пр. Следует быть острожными, но без фобий и ненависти, следует быть дружелюбными и восприимчивыми, но чувствовать пределы допустимых влияний и изменений.

Важно видеть, что патриотизмов – много. И что далеко не любой патриотизм плодотворен на этом этапе существования России. На каждом отрезке своей истории России надо решать специфические задачи, отвечать на текущие вызовы времени, требующие патриотизма определенного качества. Патриотизм – и как чувство отдельного гражданина, и как общественная позиция – один из важнейших (думаю, наиважнейший) ресурс развития страны. Разноголосица патриотизмов лишает этот ресурс силы. Способность различать патриотизмы и умение сложить из них компромиссную, но общую позицию большинства – единственный путь развития страны. Но ни способности, ни умения, к сожалению, нет. Общество – по любым измерениям – расколото. И раскол этот в значительной степени институирован. Неясно, от кого можно ожидать действий по «сборке субъектов патриотизма»? У нас нет источника воли, способной такую сборку осуществить. Надеяться можно либо на то, что он есть, но я/мы его пока не видим; на то, что он появится; ну, и на то, что произойдет чудо.

См. также Музыка. Для меня пение – такой же естественный и почти такой же важный процесс, как дыхание. Я пою или напеваю (мычу-мурлычу) что-нибудь очень часто. Часто не в смысле каждую неделю или каждый день, часто – в смысле каждый час или даже минуту. Хорошо или плохо я пою, для рассуждений о пении в этой книге значения не имеет. Прошу читателей считать, что пою я хорошо: книга эта все равно не звуковая, так что риска слушать меня против вашей воли нет, а мне будет приятно. Обо мне на этом все, если чего-то важного вдруг не вспомню.

Я вот о чем хочу поразмышлять… Когда-то давно один мой друг – профессор, между прочим, – признался, что никак не может понять и разделить мою любовь к опере. И даже не к опере, а к любому оперному пению. Как он выразился: «Ну почему они не поют своими нормальными голосами, а воют как-то утробно». Под «нормальным» голосом он понимал то, как поет он сам, как пели его дедушка и бабушка, родители и гости во время застолий… Короче, народ так, как в опере, не поет!

Мысли моего друга-профессора вовсе не глупые и не какие-то редкостные. Народ действительно «так, как в опере», не поет. Ни народ русский, ни даже народ итальянский, имеющий к опере самое близкое, прямо скажем – родственное отношение.

Попробую высказать что-нибудь полезно-разъясняющее.

У пения есть два, так сказать, объекта воздействия: мы сами (поющие) и все остальные (слушающие). То есть поем для самих себя, буквально – в одиночестве, или поем для других, вместе с другими и т. п. Разные цели существенно обусловливают и то, как именно мы поем. При пении для самого себя мы получаем удовольствие от самого процесса, то есть процесс ритмической вибрации голосовых связок, звуковых колебаний, возникающих в гортани и распространяющихся за ее пределы, нам приятен сам по себе. Мало того, мы напеваем какую-то знакомую мелодию, песенку, и это уже иной уровень удовольствия: возникает эмоциональный отклик на саму музыку, которая звучит не только как реально воспроизводимый звук, но и как образ этого звука в вашем сознании, извлеченный из памяти. Даже если вы, например, фальшивите, воспроизводя какую-то мелодию, это может и не иметь для вас значения, потому что внутренний образ – например, исполнение этой песни каким-то певцом – будет «звучать» идеально. И вы будете «слышать» не столько самого себя, сколько любимого исполнителя. Вы можете даже ощущать себя этим исполнителем и переживать весьма яркую, глубокую гамму чувств, представляя себя на сцене… Если вы поете просто так, не вызывая образов никаких исполнителей, то ваше пение или мурлыканье-мычание будет осуществляться без всякой «вокализации», то есть попытки петь «профессионально». Если вы мысленно подпеваете каком-то исполнителю – будь то Элвис Пресли, хор Пятницкого или Шаляпин, – вы будете в той или иной мере подражать, и тогда придется включать какие-то свои возможности воспроизведения шаляпинского, скажем, голоса.

А Шаляпин, поет, как говорил мой друг-профессор, «не своим голосом». Тут же скажу, что не только Шаляпин и другие академические вокалисты поют «не своим голосом», но и все прочие, включая деревенских бабушек, исполняя песни, поют по-особенному: управляют голосом, высотой и громкостью звучания, темпом, тембром и всеми прочими характеристиками. И вот тут-то и оказывается, что иная песня не требует от исполнителя чего-то слишком сложного – взять очень высокую или очень низкую (для этого исполнителя) ноту, а другая – требует. И если человек поет сам для себя, он эти сложные ноты возьмет, как сможет (то есть попросту – не возьмет, а издаст другой, по возможности близкий, звук), и спокойно пойдет дальше. А если поет на публике или с кем-то вместе, ему скажут, что ты либо не пой, раз тебе сложно или голоса нет, либо научись.

«Научись» и означает овладение такими приемами управления голосом, которые позволяют пропевать те звуки, те нотки, которые имеются в песне или ином вокальном сочинении – в опере, например. Эти приемы искались годами и закреплялись как вокальные школы. Причем есть не только оперные вокальные школы и традиции, но и народные: исполнение народных песен со сцены, а не просто за столом с друзьями, тоже требует специфического мастерства. Здесь нужны и достаточная для зала или открытого пространства громкость, и умение очень точно интонировать (петь именно те ноты, которые написаны в нотах) и не выпадать из ритма, вовремя набирать воздух в легкие, не делая для этого неуместной паузы, и играть тембральными красками, а также передавать те эмоции и смыслы, которые несет в себе каждая строка, каждая фраза. Чтобы все это сделать, простого мычания себе под нос или даже умения спеть простенькую песенку под гитару у костра не достаточно. Нужно овладеть академической вокальной школой и научиться петь тем самым «утробным», «не своим» голосом. И вот тогда голос становится музыкальным инструментом, равноправным со всеми прочим инструментам оркестра, и даже стоящим выше их – по выразительным возможностям. Голос может не только «пропеть ноты», но и нести словесные – смысловые и чувственные – образы.

От академического вокала вернусь к просто пению. Во времена, когда я учился в школе, у нас был такой предмет: пение. Эта традиция существовала и в дореволюционной школе. Не «музыка», как теперь, а именно пение. Я поддерживаю расширение музыкальной образованности и преподавание не только пения, но и музыкальной культуры, но не могу не сказать, что в пении – хоровом пении – есть нечто совершенно особенное, незаменимое. Неслучайно традиционный уклад (который тоже уходит из нашей культуры) предполагает пение как естественную часть жизни. И не только во время застолья, что сохраняется и до сих пор, но и во время работы, а также в общении с детьми – пение колыбельных, например. Я по собственному опыту знаю, что совместное застольное пение приводит участников в особенное состояние: единения, сотворчества. Это позволяет на самом глубинном уровне ощутить целостность народа, общую корневую систему. «Песня – душа народа» – не знаю, кто первым это сформулировал, но мысль абсолютно точная.

Вот еще о чем хочется сказать: о взаимодействии музыки и слова. Музыка бывает «со словами» (песни, романсы, оперы и пр.) и «без слов» – инструментальная. Композиторы и музыкальные теоретики проблемой взаимодействия музыки и слова занимаются давно, очень многое в этой связи высказали и написали. Пожалуй, центральным был вопрос о балансе между смыслом пропетого слова, текста, и его чисто фонетическим звучанием, ролью голоса как одного из музыкальных инструментов оркестра. История оперы переживала и продолжает переживать уход и в ту и в другую крайность: одна крайность – совершенно неважно, о чем и на каком языке поют, важно – каково качество самого звука; другая крайность: опера – это музыкально-драматический спектакль, в котором персонажи должны донести до зрителя-слушателя не только общий ход сюжета, но и все нюанса отношений героев, их характеры, переживания, а одной музыки для этого недостаточно, важен смысл пропеваемых слов и драматургия спектакля, ради которой и музыкой можно пожертвовать. В действительности важны оба фактора и впадать в крайности вовсе не следует. Остается, однако, предметом спора и борьбы вопрос об исполнении оперы на языке оригинала. Те, кто считают, что должно быть, так и только так: на том языке, на котором писал оперу автор, – впадают, на мой взгляд, в первую из упомянутых крайностей. Полагаю, что в такой стране, как Россия, с ее богатейшей музыкальной традицией, в том числе традицией исполнения всех опер на русском языке (в советский период это было скорее нормой), следует исполнять оперы и на языке оригинала и на русском – благо имеются весьма квалифицированные переводы почти всей мировой оперной классики. Мы – достаточно богатая и взыскательная страна, для того чтобы позволить себе такое «дублирование». Исполнение на русском обогащает восприятие – и не только с точки зрения возможности следить за развитием сюжета, за содержанием каждой мизансцены (хотя одного этого достаточно), но и с точки зрения музыкальной: звук зависит от языка исполнения. Когда это сделано квалифицированно, происходит обогащение музыкального материала, что мы можем услышать в многочисленных записях исполнителей прошлого, в том числе и великих итальянцев, исполнявших, скажем, французские оперы на итальянском языке.

Есть еще один волнующий меня вопрос на тему «музыка и слово»: роль текста, слова в песне. Песня – не оперный жанр. Она рождалась как жанр народный, развилась и стала предметом профессиональной деятельности – и авторов, и исполнителей. Здесь я тоже вижу две похожие крайности: в одной на первом месте – слово, в другой на первом месте – музыка. Ясно, что в идеале (попросту во всех удачных, хороших песнях) нет очевидного предпочтения: и музыка и слово сосуществуют на равных. Но есть – и немало – превосходного по качеству музыкального материала, особенно среди подлинного фольклорного пения, в котором слово играет как бы вспомогательную роль, мы порой и разобрать не можем, что поют деревенские бабушки, пользующиеся своими областными говорами, а музыка их пения завораживает. Есть и другие – как народные, так и профессиональные – песни, в которых слово на первом месте, в них рассказываются истории или обыгрываются краткие сюжеты (в частушках, например). Музыка при этом становится достаточно простой, повторяющейся и основное внимание переносится на слова, содержание. К этому жанру кроме куплетов и частушек следует отнести т. н. блатной или тюремный фольклор, а также современный вариант его полного вырождения, существующий под вывеской «русский шансон»: в нем выхолощена уже не только музыка, но и слова, содержание текстов.

Приведу примеры песен, в которых (не только для меня, но и для миллионов слушателей во всем мире) смысл слов не имеет никакого значения, хотя порой они и вполне содержательны: это большинство песен популярных рок-групп – Битлз, Ролинг-Стоунз и прочих. Для моего поколения – тинейджеров шестидесятых – понятным не было вообще ничего: мы не знали, не понимали английского языка. И это не мешало нам (и нашим сверстникам во всех неанглоязычных странах) обожать эту музыку и эти песни. Спустя годы нам, постаревшим, стало доступным понимание текстов (и тексты и их перевод достигаются одним кликом в Интернете). Но ничего не изменилось: песни не стали от этого ни лучше, ни хуже. То же самое могу сказать и о любимой нами итальянской эстраде, всех этих Челентано, Моранди и прочих искренне любимых исполнителей. Музыки в этих песнях было вполне достаточно, содержание не имело значения.

Более удивительный факт был мною зарегистрирован при восприятии произведений в таком принципиально смысловом жанре, как авторская песня. Я, например, не сразу, но понял, что песенки Окуджавы мне нравятся именно и только как мелодии. Смыслы, подтексты, поэтичность – все на втором плане, а то и не имеют значения вообще. А вот песенки Высоцкого – другое дело: каждая из них – история, сюжет, нарратив, так сказать. За исключением, быть может, популярнейшего «А у дельфина взрезано брюхо винтом» – тут, полагаю, сам звук, эмоция на первом месте, а содержание (если оно есть вообще) – на втором.

Если говорить в целом, то пение – род медитации, достижения особого состояния души и тела. В том числе молитвенного. Это может быть делом как индивидуальным, так и коллективным. Причем медитируют, пребывают в особом состоянии как те, кто поют, так и те, кто слушает. Заменить это состояние или достичь его каким-то иным путем невозможно. Поэтому пение – уникальный и весьма благотворный инструмент, средство постижения и проживания жизни как таковой.

Особые слова и мое особое отношение – к церковному пению. При том, что по всей этой книге то там то сям рассыпаны критические замечания в адрес религии и церкви, мое отношение к церковному пению к православной литургии – восторженное. Причем я не «извлекаю» церковное пение из религиозного обряда для взгляда на него как на произведение искусства. Такой подход тоже возможен: с удовольствием слушаю исполнение духовных сочинений в концертном зале. Но я говорю о молитве, об измененном состоянии молящегося в храме: с глубоким почтением и радостью душевной погружаюсь в это действо… Подчеркну, что именно русское православное песнопение охватывает меня со всей глубиной и полнотой. Скажем, католические мессы, реквиемы, хоралы и пр., написанные гениями европейской музыки, прекрасны. Но с ними я – слушатель. Греческое православное пение ближе, но и оно не обладает той всеохватной силой, какая есть у русской молитвы. Только в русском храме я погружаюсь в сакральное время и сопереживаю всю тысячелетнюю жизнь моего народа, растворяюсь в нем, он – во мне… Думаю, что в этом одна из причин, по которой русские храмы становились главными центрами русской жизни для эмигрантов, вынужденно покинувших Россию после революции. Только там, в русском храме, можно оплакать и свою судьбу, и судьбу Родины и получить хоть маленький, не больше теплящейся лампадки, но – свет надежды.

Здесь есть два направления размышлений и исследований. Первое – письменность вообще, то есть когда, где и как люди начали звуки своей речи записывать, обозначать какими-либо знаками. Второе – возникновение письменности славян, прежде всего докириллической, поскольку с кириллицей все более или менее понятно, если не считать открытым вопрос: что именно создал Кирилл (Константин) Солунский – кириллицу или глаголицу, какова роль Черноризца Храбра?

Про возникновение «письменности вообще» в большинстве учебников и справочников говорится так: самая древняя письменность – шумерская клинопись, она возникла примерно 5 тысяч лет тому назад. Новейшие исследователи (Г. С. Гриневич и многие другие) оспаривают это утверждение, изменяя не только время возникновения, но и место, а также тот протоязык, который стал первым письменным языком. Согласно расшифровкам Гриневича самая древняя письменность (Тэртерийские надписи) обнаружена в районе села Винча в современной Румынии, она записана не позднее 7,5 тысячи лет тому назад. Причем надписи сделаны, по утверждению расшифровщика, на славянском языке.

Вопрос о «возрасте» славянской, русской письменности донельзя политизирован. Долгие годы в сознание внедрялось – и это, в общем, продолжается, – что славяне получили письменность в связи с принятием христианства из рук Кирилла и Мефодия, а до этого у них письменности не было. Сегодня такая точка зрения уже настолько очевидно неверна, что иначе как пропагандистской ее и не назвать. Кирилл и Мефодий сделали свое благое дело во второй половине IX века, их заслуги бесспорны и несомненны. Подробнее об этом в главе Азбука. Но до появления созданной ими кириллицы славяне уже много веков как писали и читали, разработав не одну, а несколько вариантов систем письма, как своих собственных, типа «черты и резы», так и письменностей, в которых видны черты влияния других культур и народов.

О письменности и ее истории я пишу в разных местах книги, начиная с самого первого эссе о букве и звуке «А». См. также Азбука и Буква.

Важное слово – покой. (Я имею в виду не физический покой, а покой психологический, эмоциональный.) Это и безмятежность, и душевное спокойствие, и умиротворение… Пребывание в этих состояниях вовсе не означает обязательного сидения в позе лотоса, в какой-то особой отрешенности от мира – в состояниях самадхи, нирваны или каких-то иных формах измененного сознания. Можно вполне энергично – и умственно и физически – что-то делать, но быть при этом в покое, в безмятежности, в «состоянии удовлетворения состоянием». Достаточно не испытывать терзаний, неудовлетворенностей, зависти, досады, обиды, страха, горя, утраты… Достаточно уметь контролировать все так называемые негативные эмоции, и тогда покой, душевное спокойствие наступят сами собой. Вернее, они проявят себя как то естественное состояние, в котором вы пребываете всегда, покуда что-либо не выведет вас из него.

Так что обрести покой – просто: надо лишь не впадать в беспокойство.

Несколько ассоциативных откликов «из внутреннего мира»:

«На свете счастья нет. Но есть покой и воля…»

«Я ищу свободы и покоя…»

«Покой нам только снится…»

«Он не заслужил света, он заслужил покой».

Ну и две картины: «Над вечным покоем» Левитана и «Покой» Чурлениса.

См. Вещество и поле. У «нормальных» людей слово «поле» вызывает «сельскохозяйственные» ассоциации, у политически озабоченных на первое место могут выйти такие представления как «информационное поле», «общественно-политическое поле» и тому подобное. У натур поэтических в памяти всплывут строки: «Полюшко-поле», «Поле, русское поле…», «На поле Куликовом», «О поле, поле! Кто тебя усеял…» – еще многие и многие десятки строк русской поэзии. Любители эпатировать (заранее подготовленной) демонстрацией своей эрудиции и псевдоизысканности вспомнят вечно выпендривающегося Северянина:

Ну а я, «онебесенный» физическим образованием, буду рассуждать о веществе и поле как о двух формах материи в вышеупомянутой статье «Вещество и поле».

Необходимая и отвратительная штука. Едва ли не все основные человеческие пороки являются базовым инструментарием политики: ложь и обман, насилие и жестокость, безнравственность, властолюбие и алчность, унижение и оскорбление людей, убийства, грабежи, дискриминация по всем мыслимым признакам и поводам, попрание свобод и едва ли не всех возможных возвышенных чувств: от любви и сострадания до искренности и религиозных чувств.

Политика – худшее, что создано человеком. Но обойтись без нее человечество не может и не сможет во веки веков. Разве что когда на всей планете останется несколько человек, живущих на разных континентах и не знающих о существовании друг друга…

В своем никогда не существовавшем идеале политика – способ учета интересов и противоречивых устремлений множества людей, взаимодействующих друг с другом в пределах некой общности – такой, например, как государство или, скажем, город или регион. И на самом деле истоки политики – как системы инструментов и методов учета интересов многих людей – в этом и состояли. Но довольно быстро все превратилось из поиска некоего гармоничного консенсуса в стремление обмануть друг друга и добиться собственных целей в ущерб или без учета интересов остальных.

Вот так мы все и живем: в мире манипуляций фактами, одурманивания сознания, идеологических и религиозных диктатов, – на фоне непрекращающихся провозглашений «честной и открытой политики, направленной на благо всех».

Есть мизантропическая позиция: политика столь грязна потому, что человек – как таковой, как существо – грязен и мерзок. Часто как бы для доказательства этого утверждения приводят цитату из Марка Твена: «Из всех животных человек единственный, кто действительно жесток. Он единственный, кто причиняет боль из удовольствия делать это». Эта фраза и ряд других на ту же тему вырваны из контекста: они являются сатирами Марка Твена, а не выражением его философской позиции. Он никогда не был мизантропом, напротив, отличался исключительным жизнелюбием и чувства юмора не терял. Но есть натуры мрачные, человеконенавистнические или просто депрессивные, претерпевающие какие-то жизненные невзгоды. От них-то мы и слышим подобные эмоциональные, но бездоказательные утверждения. На самом же деле человек как существо прекрасен и нацелен на добро, на радость. Отдельные люди могут быть и мерзкими, и подлыми, и жестокими. Даже если их вдруг оказывается много, не они составляют суть человека как такового. Печально, что в политике их влияние велико, что им удается реализовывать свои пагубные устремления через политику… Политика – как и человек – плоха не по своей природе, а по факту конкретной ее реализации. Я не теряю надежды на то, что «добрая» политика будет встречаться чаще «злой» и в конечном счете именно она и победит. Тогда я напишу другое эссе и начну его словами: политика – одно из самых прекрасных изобретений человека, это его самый эффективный инструмент распространения добра и справедливости. Впрочем, не будь я столь критически настроен, я вполне мог бы привести множество примеров разумной и эффективной политики – как в мировой истории, так и в истории России, которая была основным фактором движения человечества «по пути прогресса» (со всеми оговорками – см. Прогресс).

Состояние похмелья – штука безрадостная… Но в моей жизни похмелье занимает важное место. Раньше оно настигало меня довольно часто, особенно в возрасте до тридцати, теперь это случается очень редко, потому что пью теперь понемногу. А вот раньше… (Не могу не отослать читателей к моему рассказу «А фост одатэ…» – «Было когда-то»; молд./рум., в котором я описываю период своего обучения в аспирантуре, отличавшийся регулярными возлияниями.)

Интересно было бы знать: почему люди нередко пьют «больше, чем нужно»? Взять, к примеру, меня. Я пил «больше, чем нужно» просто за компанию. Я человек общительный и компанейский, мне нравилось пьяное общение – вот и пил, пока все пили, пока вино есть, пока разговор есть с кем поддерживать и т. д. К тому же я был довольно крепок, алкоголеустойчив и всегда оставался в состоянии корректного общения, не только поддерживал, но и инициировал интересные разговоры. А вот наутро… Описывать симптомы похмелья я не буду: если читатель этого сам не знает, то… То и читать ему это незачем.

Почему с перепоя болит голова, я так до конца и не знаю. Много об этом написано: и про алкогольно-гидрогеназный цикл, и про какие-то сигналы, идущие по аксонам через синапсы… Большинство людей, заинтересовавшись, что же там в пьяном организме происходит, дойдут до фразы типа «в печени происходит промежуточное превращение (окисление) этилового спирта в ацетальдегид с помощью фермента алкогольдегидрогеназы, а затем идет превращение ацетальдегида в уксусную кислоту с помощью фермента ацетальдегиддегидрогеназы» и на этом от дальнейшего чтения откажутся. Я не отказывался и читал дальше, тем более, что мое образование вполне позволяет достаточно глубоко понимать суть происходящих химических реакций. Но даже глубокое проникновение в физико-химические процессы, происходящие в организме, перерабатывающем алкоголь, не делает картину окончательно ясной. Тем не менее кое-что практически полезное из теоретического курса извлечь можно. Я для себя усвоил – как из теоретических исследований, так и на основе собственного практического опыта – следующее.

В организме, напоенном алкоголем, протекают три основных процесса: обезвоживание, закисление, отравление. Каждый из них дает свой эффект. Что касается именно головной боли, то она вызывается суммой факторов. Первое – отток воды из мозга, поскольку она срочно нужна в других местах организма. Мозг, теряя воду, сокращается и деформирует внешнюю мозговую оболочку, связанную с волокнами, имеющими чувствительные рецепторы, формирующие болевые сигналы. Второе – процессы кислородного голодания, возникающие в клетках головного мозга, под воздействием этилового спирта. Для устранения кислородного голодания организм начинает интенсивно выводить из клеток «забивающие» их эритроциты, погибшие при встрече со спиртом, для этого сосуды «надуваются» жидкостью, отводящей эти шлаки из клеток, что и формирует болевые сигналы, сообщающие нам о росте кровяного давления в сосудах. Таким образом, в мозге протекают противоречащие друг другу процессы оттока и притока жидкости, не способные компенсировать и уравновесить друг друга, поскольку идут по разным каналам и вследствие разных команд, поступающих от центральной нервной системы. Выявлен еще целый спектр факторов, вызывающих головную боль в процессе усвоения организмом алкоголя и сопутствующих веществ: локальные дефициты глюкозы, магния и других веществ.

Сказанное провоцируется поступлением в организм чистого алкоголя, этилового спирта. Однако в обычной жизни мы пьем не чистый спирт, а напитки, в которых помимо спирта имеется еще много всего, придающего им вкус, цвет и запах. Все это может привести – почти всегда и приводит – к той или иной степени отравления организма. Симптомы и механизм отравления более понятны, нежели факторы, вызывающие головную боль, поэтому я на эту тему рассусоливать тут ничего не буду и перейду к главному: смягчение похмелья.

Народный опыт предлагает широкий спектр средств, проверенных поколениями. У каждого пьющего не в меру складывается собственный набор приемов выхода из тяжкого состояния. Начинающим следует рекомендовать следующее: пить много воды. Пить ее надо и во время пьянства, и непосредственно перед тем, как «отрубиться», и во время тягостных ночных пробуждений, и, разумеется, с утра. Из классических средств утреннего восстановления сил наилучшим следует признать рассол – капустный, огуречный и т. д., но именно рассол, а не маринад, содержащий уксус. Если сильны симптомы отравления, принимайте активированный уголь и прочие адсорбенты, не курите и не находитесь в накуренном помещении. В общем, всеми доступными средствами помогите организму очиститься от токсинов: прогулка на свежем воздухе, дыхательные упражнения, баня. «Запустите» жизненный цикл организма, предложив желудку начать переваривать пищу. Лучшими продуктами для этого являются чай с медом, кисломолочные продукты, многим хорошо помогают наваристые бульоны. Репертуар для «похмельного меню» велик, я бы на первое место поставил горячие первые блюда: щи, борщ, уха, солянка, рассольник, томатный суп, армянский хаш, молдавская чорба, венгерский бозбаш – все они хороши. Не стесняйтесь и применяйте также таблетки от головной боли – аспирин, цитрамон, пенталгин и т. д. Что уж теперь мучить себя или не вовремя принимать решение «не отравлять себя лекарствами».

Что касается распространенного совета опохмелиться, то есть выпить стопочку водки или чего-то подобного, то я сам так никогда не делал и другим не рекомендую. Подпадать под обаяние сцены встречи Воланда со Степой Лиходеевым из «Мастера и Маргариты» М. Булгакова, в которой это средство рекомендуется и применяется, не надо. А вот запомнить блистательное описание состояния похмелья в этой же сцене стоит: «Если бы в следующее утро Степе Лиходееву сказали бы так: "Степа! Тебя расстреляют, если ты сию минуту не встанешь!" – Степа ответил бы томным, чуть слышным голосом: "Расстреливайте, делайте со мною, что хотите, но я не встану". Не то что встать, ему казалось, что он не может открыть глаз, потому что, если он только это сделает, сверкнет молния и голову его тут же разнесет на куски. В этой голове гудел тяжелый колокол, между глазными яблоками и закрытыми веками проплывали коричневые пятна с огненно-зелёным ободком, и в довершение всего тошнило, причем казалось, что тошнота эта связана со звуками какого-то назойливого патефона».

Но я все равно спрашиваю: зачем это наказание Природе? Природа не моралист, она не станет лечить от пьянства таким или иным способом. Остается лишь один ответ: видимо, это действительно вредно для организма, вот он и сигналит. Так что похмелье – полезное явление, а вот опохмеление – вредная привычка.

«Прогресс» – это конечно же что-то хорошее. Чаще всего мы это слово воспринимаем позитивно. В городе моей юности сеть мастерских по ремонту бытовой техники называлась «Прогресс», и это было правильным маркетинговым ходом. Таким же, как, например, название кинотеатров: «Восход», «Взлет», «Заря», а не «Закат» или «Посадка»…

Прогресс – движение от хорошего к лучшему, движение к развитию, к успеху. Вроде бы все с этим согласны, но в нашей жизни все время появляются «враги прогресса», мракобесы (см. Мракобесие). В чем тут дело, в чем причина?

Причин немало, одной из них является то, что понятие прогресса определено неточно, поэтому всякий, кто хочет навязать вам какой-то порядок действий или воодушевить к движению к какой-то цели, назовет и этот порядок действий и эту цель прогрессом, то есть движением к лучшему. А на самом деле может оказаться, что он ошибался или, хуже того, имел в виду свои узкокорыстные цели и просто обманывал окружающих, побуждая их неосознанно действовать себе во вред. Есть и более сложная ситуация, когда несомненный прогресс в технике (например, создание радио – телевидении – Интернета и пр.) оборачивается и своей негативной стороной: новые возможности, призванные улучшить жизнь вносят в нее и нечто негативное.

Размышления о прогрессе ставят разные вопросы. Первый, видимо, состоит в попытках определить, описать – что такое благополучие, каковые его признаки и критерии, чтобы можно было говорить о движении от хорошего – к лучшему. Вторая группа вопросов – о причинах и способах такого движения. Здесь – как только от проблемы личного развития переходят к вопросам социального развития – распахиваются ворота в грандиозный мир самых, быть может, сильных страстей, охватывавших человечество, обсуждающее природу исторического развития. Достаточно вспомнить, что в центре этого интеллектуального цунами стоят такие титаны, как Гегель, Маркс и многие другие. Но главные события развернулись не в интеллектуальном пространстве, а буквально на баррикадах революций и на полях сражений. Так что в борьбе за эти идеи полегли даже не сотни тысяч, а миллионы… Но главный ужас в том, что, несмотря на жертвы, ответа на вопрос о природе и критериях прогресса, который был бы принят большинством и всех успокоил, так и не получено. Ответить на вопрос – что есть прогресс? – до сих пор сложно, если пытаться предложить что-то такое, что должны принять условно все. Думаю, что это пока невозможно. Ситуация упрощается, если разговор ведется со «своими», то есть с теми, кто уже объединился, распознал друг друга по ценностным (ценностно-целевым) основаниям.

Но снова все становится весьма непростым, если говорить с самим собой и о самом себе… Непросто, а надо хотя бы к концу собственной жизни взглянуть на нее «с точки зрения прогресса».

Если говорить про тело, про физиологию, то тут сложностей нет: сперва – развитие и прогресс: ребенок растет, развивается, юноша взрослеет, тело обретает необходимые для дальнейшей жизни возможности и функции/опции. Потом в дело вступают два фактора. Один – осознанный, совершаемый самим человеком: пить-курить, есть вредную пищу и т. д. Эти действия не ведут к прогрессу тела, а ведут к его разрушению. Второй – неотвратимый процесс естественного старения. По отношению к нему прогрессивным можно считать поведение, способствующее замедлению старения, смягчению его последствий и т. п. В целом жизнь тела от рождения до смерти складывается из двух фаз: подъема (собственно, прогресса) и неизбежного спуска (деградации).

Другое дело – жизнь сознания, духовного развития. А я к этому добавлю еще и социальную жизнь человека, то есть наше взаимодействие друг с другом. Тогда с точки зрения прогресса моя жизнь (как и жизнь большинства) содержит в себе очевидные траектории развития: учеба, овладение знаниями и навыками; работа, в которой продолжается и накопление знаний и освоение навыков, но главным становится их использование, отдача. А результатом является… Результатом является результат труда! Мой профессиональный рост и духовное (в широком смысле) развитие воплощаются в результатах моего труда, в произведенном «продукте». Не менее важна и частная жизнь семья, родители и дети, дети и внуки, родственники и друзья, коллеги и соседи – все те, с кем жизнь сводит. В них остается нечто, произведенное мною. И в этом тоже есть мера прогресса и мера регресса. Это не всегда очевидные и не так просто замеряемые вещи, но в целом можно говорить и о мере добра, которое ты посеял вокруг себя, и мере любви, и простой помощи и сочувствия и всего прочего, что люди ценят во взаимоотношениях друг с другом. Есть мера и нанесенным обидам, оскорблениям, обманам, подлостям, воровству… Человек, оставивший о себе добрую память, человек, которого уважали при жизни и почитают память о нем после смерти, – такой человек, несомненно, прогрессировал сам и способствовал прогрессу общества (да человечества – что уж тут мелочиться!).

Такой взгляд на самого себя, оценка свой жизни с точки зрения прогресса можно описать и в других терминах, использующихся, например, в теории систем. Развитие (или прогресс) сложной системы характеризуется увеличением степени ее сложности, увеличением количества внутренних связей. Каждый из нас – сложная система, овладевающая знаниями и навыками, устанавливающая возрастающее количество внутренних (в том числе и ассоциативных) связей внутри собственного ментального мира (его отражением может служить, например, эта книга: она соткана из моих внутренних ассоциаций). Более того, как существа общественные, мы устанавливаем связи друг с другом, тем самым усложняя объект более высокого уровня – социум. Чем больше этих связей, чем они содержательнее, тем более развитым является общество. Но и человек и тем более общество, – системы чрезвычайно сложные, отказывающиеся свое развитие характеризовать только по количеству связей. Мы обязательно рассматриваем еще и качество этих связей, формируя представления о должном и не должном, об этике и этических нормах. Именно этический критерий является главным при оценке развитости человека и общества. Однако этот аспект пытаются подменить другими, например уровнем жизни или иными экономическими, материальными показателями. В этом состоит смысл деятельности манипуляторов сознанием, действующих в интересах собственной или чей-то наживы. Тогда вместо этической ценности социума «человек человеку друг товарищ и брат» на первое место в общественное сознание внедряются экономические показатели типа количества сортов пива в магазинах или ВВП на душу населения. Соответственно, прогрессом объявляется движение к тому типу, устройству общества, в котором уже по факту имеются четыреста сортов пива, а тот тип устройства, который этого не обеспечивал, объявляется ошибкой, регрессом, откатом от магистрального пути развития. Именно это под названием «перестройка» и было произведено в СССР. «Прогресс» состоялся: пиво в магазинах появилось. Но, как пелось в песне, «что-то главное пропало»…

Так что «социальный прогресс» – как глобальное движение от уровня дикости до уровня цивилизованного состояния – не является ровной, прямой дорогой. На этом пути немало поворотов «в сторону» и «вспять»… И никогда людей думающих не покидает вопрос: а туда ли мы идем? Куда надо идти? Что такое «хорошее общество»? Быть может, дикарь, проживший жизнь в поисках съедобных кореньев в африканской саванне, прожил – по его собственным ощущениям – более счастливую жизнь, чем Джон Рокфеллер (по собственным ощущениям самого Рокфеллера)? Стоит поразмышлять об этом, и необязательно на примере таких крайностей.

А есть ли такие, кто отрицает прогресс как таковой? Были и есть, причем их немало. Самый простой и устрашающе понятный ответ дает, разумеется, христианство. Христианская эсхатология расписала все от «А» до «Я»: и про «повреждение человеческой природы» Адамом и Евой, и про «спасение души»… Оперируя разделением «планов» бытия на материальный и духовный, ставя духовное выше материального, Церковь Христова предлагает единственный путь прогресса: путь спасения души через следование христианским идеалам. И. С. Аксаков в этой связи сказал так: «Прогресс, отрицающий Бога и Христа, в конце концов становится регрессом; цивилизация завершается одичанием; свобода – деспотизмом и рабством. Совлекши с себя образ Божий, человек неминуемо совлечет – уже совлекает с себя – и образ человеческий и возревнует об образе зверином». Это высказывание профессор Московской Духовной академии А. И. Осипов прокомментировал следующими мыслями:

Следует, на мой взгляд, согласиться с наблюдениями и оценками пороков современного общества, данными Осиповым. Связывать или не связывать эти «язвы общества» с отпадением от Христа, – личный выбор, обусловленный мировоззренческим базисом каждого (см. Мировоззрение).

Есть и другие критики прогресса. Наиболее яркие и последовательные – современные постмодернисты, не только критикующие, но и хоронящие, т. н. модернистскую парадигму в целом, существенным элементом которой является именно понятие прогресса.

Но я не могу не вспомнить об одном не очень понятной, но, как мне кажется, очень важной и уместной в рассуждениях о прогрессе мысли Спартака Никанорова о «подъеме сознания». (Подробнее см. Сознание.)

Я выше описывал развитие общества, предлагая в качестве идентификатора прогресса этический критерий (человек человеку – волк; человек человеку – друг). Никаноров «возносится над суетой», стремится к бесстрастной оценке, не опирающейся на критерии «добра и зла», а исходящей лишь из критерия развитости сознания как такового. Это по меньшей мере интересно.

Нельзя завершить разговор о прогрессе, не подчеркнув фундаментальную (неустранимую) условность этого понятия. Эволюция природы позволяет нам многое трактовать как «развитие» и «прогресс». Но известные нам законы природы вовсе не запрещают возникновение и попятных движений: деградации, вырождения. Доказательств того, что «поступательное развитие человека является нормой или единственным направлением происходящих изменений – нет. В поступательное движение, разумеется, можно верить, и похоже, что вера в прогресс есть в прямом смысле религиозное чувство, это религия XX и XXI веков. А религиозное чувство и выстроенные в связи с ними умозаключения в доказательствах не нуждаются.

Какая у вас, читатель, первая ассоциация в связи со словом «пространство»? Быть может, перед мысленным взором всплывет картина природы – луга, поля, дали?.. Или морской простор? Или бесконечный космос? Или огромный зал?

А может быть, вы любитель фантастики и вам вспомнятся параллельные пространства – параллельные миры? Миры писателей-классиков являют нам замечательно устроенные и заселенные пространства литературных героев и сред их обитания. От литературных ассоциаций легко перейти к самой современной научной гипотезе о мультивселенной. Оказавшись в «пространстве науки» мы окажемся в таком количестве «пространств», что дух захватывает и глаза (вернее, ум) разбегаются: n-мерные пространства, топологическое пространство, нормированное пространство… Множество разных «именных» пространств: Банахово, Евклидово, Гильбертово, Минковского… Это я постоял рядом с пространством математики. А если я поверну голову в сторону философии, то на ее стыке с физикой окажусь среди идей и взглядов, сопоставляющих пространство и время. (См. Время.) Оглядываться в сторону пространства религий не буду. Не потому что смотреть не на что, а потому что я достаточно много в этой книге говорю о потустороннем мире, о Рае, и Аде и многом прочем, что может описываться словами «религиозные пространства».

А пространства живописцев! А пространство музыки!

Похоже, никакие параллельные миры и мультивселенные не следует считать выдумкой: вот они, вокруг нас! И все – прекрасны!

Взять хотя бы пространство этой моей книги – чего в ней только нет!

Р

Вспоминается давнишний – более чем полувековой давности – разговор с пожилой родственницей, прожившей всю жизнь в маленьком поволжском городке. Ей было тогда за восемьдесят. Она сказала, что телевизор смотреть не любит, а вот радио – любит. Я был удивлен. Но вот дожил и могу сказать не то же самое, но близкое: радио слушаю регулярно, а телевизор – редко.

Радио было в моей жизни всегда. В каждой квартире была радиоточка. Знаменитую «тарелку» я уже не застал, хотя она тоже была у нас в семье, но в моей памяти уже компактные «ящички» разных фасонов с регулятором громкости сбоку. Потом – после 1962 года – их сменили трехпрограммные радиоточки.

По радиоточке передавали музыку, новости, радиопостановки. Начинались передачи в 6 часов утра с исполнения Гимна СССР, заканчивались в 12 часов ночи. Если забыли выключить, то в 6 утра звучал «писк»: непрерывный сигнал (частотой 1000 гц, о чем я узнал уже став взрослым), затем – прерывистый сигнал точного времени, а потом – Гимн.

Среди передач в начале дня были «Утренняя гимнастика» и «Пионерская зорька». Утренняя гимнастика начиналась с бодрого голоса ведущего: «Доброе утро, товарищи! Приготовьтесь к выполнению упражнений. Встаньте прямо, ноги на ширине плеч. Начинаем с ходьбы на месте». И дальше под аккомпанемент рояля выполнялся комплекс упражнений. Завершался он призывом: «Переходим к водным процедурам» – и сообщением, что занятия вел преподаватель Гордеев. Были и другие ведущие, но мне помнится именно этот.

Радиоточка у многих – и нас в семье, случалось, тоже – располагалась на кухне. Когда я подрос, то соорудил удлинитель с наушником, чтобы слушать радио лежа в постели в своей комнате. Ну а еще позднее – в середине 60-х – у нас появился радиоприемник! В семьях моих друзей радиоприемники были гораздо раньше, но у нас он появился только тогда, когда я смог уговорить родителей. Купили радиолу «Ригонда», в ней кроме радиоприемника был и проигрыватель.

О, сколько мне мгновений чудных принесло это чудо техники! Я прошаривал все радиодиапазоны. На длинных волнах звучала главная программа страны: 1-я программа Всесоюзного радио из Москвы. Она же шла и по радиоточке, но по радиоточке в нее время от времени включали местное (кишиневское – мы тогда жили в Молдавии) вещание. Еще на длинных волнах можно было слушать Бухарест – главную программу Румынии, по ней передавали в том числе и популярную легкую музыку, которой на наших станциях не хватало. Еще можно было поймать Киев и иногда Варшаву.

На средних волнах станций было много. Это и главный местный – кишиневский – Первый канал, 3-я программа Всесоюзного радио, Радиомаяк и довольно много радиостанций из близлежащих стран: Румынии, Чехословакии и т. п. – на разных языках.

На коротких волнах толпился весь мир! Для многих точками притяжения были русскоязычные «Голос Америки», Би-би-си, Радио Свобода (Свободная Европа). На русском вещали еще Радио Тирана из Албании, Радио Ватикана, Международное радио Китая, Немецкая волна, возможно, что-то еще. Был еще много всякой всячины на разных языках. Несколько лет кряду радовал непрерывный радиомаяк откуда-то из Европы, передававший без пауз песню Битлз «She Loves You, Ye-Ye». Именно поп-музыка, конкретно – Битлз, были основной целью моих поисков в эфире. «Вражьи голоса» мало интересовали: там говорили про политику, а меня это не интересовало. К тому же их глушили и не всегда удавалось поймать разборчивый сигнал. Другое дело – «Полуночный попс» из Лондона, по пятницам в половине двенадцатого ночи, который вел Барри Голланд! Это не только слушали, но и записывали на магнитофон со всеми помехами, которые всегда были на коротких волнах. «Глушилка» эту передачу не глушила, поскольку в ней не было антисовесткой пропаганды.

Без помех радио работало только на УКВ, но там было мало станций: 1-й канал, 3-й канал и «Маяк». Сейчас изменилось многое. Точно не знаю, но, похоже, все диапазоны, кроме УКВ, просто молчат. Нет там никаких станций, кроме технических.

Не могу, говоря про радио, не вспомнить, что мое первое место работы – Гостелерадио, и первая запись в трудовой книжке: «техник РВА» (радиовещательной аппаратуры). Было это зимой 1968/69 года, когда я бросил Политехнический институт, чтобы потом поступить в Университет. В мои обязанности входило в назначенное время (те самые 6 часов утра, минут на 10 раньше) включить аппаратуру. Проверить тракт вещания (из кабинки диктора что-нибудь сказать типа «раз-два-три»), а потом в течение дня заправлять в магнитофоны ленты с записями согласно составленного редакторами списка. Одно произведение (песня или иная композиция) – одна бобина. Их поднимали к нам в студию из хранилища в подвале в запечатанных коробках. Коробку надо вскрыть, бобину вынуть, пленку заправить и включить. Потом перемотать, поместить в свою коробку, заклеить ее и расписаться, чтобы в следующий раз, когда запись снова используют, было ясно, кто был последним пользователем на случай обрывов и прочих дефектов.

Хорошая была работа, я ее любил, но мечтал-то я о другом: о физике! Потому и отказался, когда мне предложили (услышав хорошую речь и голос, «ложащийся» на запись) стать диктором-стажером, а потом дорасти и до диктора самой высокой – всесоюзной – категории. Физика победила, но я очень много всего узнал: и о работе радио и телевидения, и о людях, и о жизни и о музыке… Очень полезный и памятный был опыт. Так что радио занимает весьма важное место в моей картине мира.

Если уж говорить о месте радио в картине мира «вообще», то его роль не ограничивается «передачами новостей и музыки», более того, они не самое главное. Радиосвязь обеспечивает движение самолетов, пароходов, поездов, автомобилей. Радиосвязь – это вся современная телефония: все наши айфоны-смартфоны, весь наш вай-фай – это радиосвязь. Телевидение (см. Телевидение) – тоже радиосвязь. Спутники, ракеты, – вообще вся армия и все полиции мира – жить не смогут без радиосвязи. Так что радио заслужило свой праздник – День радио, отмечаемый 7 мая – в день, когда Александр Степанович Попов на заседании Русского физико-химического общества в Санкт-Петербургском университете представил своё изобретение. Произошло это 25 апреля (7 мая по новому стилю) 1895 года.

Вспомню шутку из записных книжек И. Ильфа: «В фантастических романах главное это было радио. При нем ожидалось счастье человечества. Вот радио есть, а счастья нет». Над шуткой усмехнусь, но с мыслью не соглашусь: и счастье есть, и радио, и роль радио в счастье тоже вполне заметна.

Могу начать с радикального заявления: если для вас радость – не главное, то вы неправильно живете!

И это не лозунг эпикурейцев, гедонистов, эвдемонистов и прочих искателей удовольствий, к которым я отношусь с пониманием. Я к ним близок, но все-таки отличаюсь. Они – об удовольствии, я – о радости. Радость – это, конечно, удовольствие, но не всякое удовольствие (по моему мнению) радость. Есть такие (физиологические, например) удовольствия, при переживании которых чувство тревоги или стыда, хоть и оставаясь на каких-то дальних планах, не покидает. А тогда радости – нет. Удовольствие, вернее – физиологическое удовлетворение, быть может еще и есть, а радости нет. Радость – очень чистое, безупречное чувство. Это чувство доверчивого, искреннего ребенка. Счастлив тот, кто может переживать подобное и во взрослом возрасте.

Русский язык – и русский понятийный, этический корпус – выработал еще одно понятие: злорадство! Любой русский человек отлично чувствует смысл, эмоциональное содержание этого понятия. А вот в словарях дают, на мой взгляд, неточное толкование. Вот что пишут: злорадство – радость, связанная с чужой неудачей. Или так: злорадство – чувство удовлетворения, испытываемое при неудаче или несчастье кого-либо другого. Такие определения похожи на правду, но мне в них не нравится описание эмоции как некой модификации «радости» или «удовлетворения». При злорадстве не возникает ни радости, ни удовлетворения. И радость и удовлетворение – позитивные эмоции, а эмоция злорадства – одна из самых негативных и разрушительных. Это эмоция кажущегося (именно кажущегося, сиюминутного, поскольку удовлетворения не наступает!) насыщения чувства зависти, чувства мести. В этой эмоции нет никакой радости, хоть бы и «злой», как тоже пишут в словарях. В общем, я хотел бы уточнить, что чувство, так похожее на радость, которое испытывает завистник или мстительный злодей при виде чьей-то неудачи или несчастья, лучше бы не называть радостью.

Обратимся к великой литературе. Вот, например, «Руслан и Людмила» А. С. Пушкина. Несколько раз в поэме встречается слово «радость», и всегда в позитивном контексте: «В залив отчизны дорогой мы с гордой радостью влетели» или «… привычной думою стремится к Людмиле, радости своей…» Но однажды Пушкин приписывает это чувство злому волшебнику Черномору: «Злодей от радости дрожит и мнит: свершилось, я на воле!» Здесь нет неточности: Черномор действительно в этот миг переживает радость, потому что решил, что освободился из плена: это его чувство вполне искренне. Неточность появляется в знаменитом «Рондо Фарлафа»:

О радость! Я знал, я чувствовал заране,

что мне лишь суждено свершить столь славный подвиг!

Близок уж час торжества моего: ненавистный соперник уйдёт далеко от нас!

Витязь, напрасно ты ищешь княжну,

до неё не допустит волшебницы власть тебя!

Неужто Пушкин приписал злобному, завистливому, подлому Фарлафу чувство радости, когда колдунья Наина пообещала ему устранить Руслана и выкрасть Людмилу? Нет, это сделал не Пушкин. Пушкин либретто оперы не сочинял. Это сделали либреттисты, коих было человек пять… Фрагменты пушкинской поэмы тоже были включены в оперу, но многое было ими придумано и дописано самостоятельно. Да и, согласитесь, этот убогий – в поэтическом смысле – текст Пушкин не стал бы писать даже ради гениальной музыки Глинки. Но, к несчастью, когда Глинка принялся за оперу, Пушкин уже погиб…

Впрочем, как музыкальное произведение, рондо Фарлафа безупречно и любимо публикой, несмотря на весьма неуклюжие строки. И доставляет-таки подлинную радость! В общем, мое резонерство сводится к простой мысли: не надо путать радость и злорадство, не надо путать эмоции от удовлетворения чувства мести с радостью. Радость – чиста и невинна! Злодей не радуется: он злорадствует. От подлинной радости в нас расцветают цветы любви и счастья, злорадство наполняет душу ядом и никогда не насыщается.

На определенном этапе жизни слово стало для меня не просто «одним из главных», а предметом моих размышлений, направлением анализа. Ради складывания коллективного размышления я придумал и вот уже несколько лет редактирую журнал «Развитие и экономика», в каждом номере которого есть и мои статьи.

Большую часть жизни это слово в моем лексиконе было самым обычным, не требующим размышлений понятием. «Развитие» было наполнено интуитивно ясным содержанием – как некое движение от хорошего к еще лучшему, от неполного к полному, от неумения к умению, от незнания к знанию… Никаких сложностей и – главное – противоречий в связи с использованием этого понятия не возникало.

Именно появление противоречий послужило для меня толчком к размышлениям. Я не мог согласиться, например, с тем, что проводимые в СССР, затем в России реформы («перестройка» после нее) служат развитию. Мне довольно скоро стало ясно, что они ведут к деградации (деградации того, что до этого так или иначе, но развивалось), однако официальная точка зрения и перебивающие друг друга пропагандисты от политики и от науки утверждали иное. Когда я понял, что под «развитием» одни понимают одно, а другое – другое и что порядка в этой классификации нет, мы с коллегами учредили и на протяжении почти десяти лет издавали научно-общественный альманах «Развитие и экономика», в котором удалось опубликовать много глубоких статей на эту и смежные темы.

Разумеется, я в этой главе говорю о социальном развитии, а не о развитии, скажем, растения от семени до терминальной стадии существования. Но сравнение с развитием растения очень важно, потому что оно позволяет поставить принципиальный вопрос. Развитие растения подчинено заложенной в его генетику программе: семя, росток, стебли, корни, листья, цветы, плоды, семена… А вот развитие человека уже не столь запрограммировано. И если тело ведет себя подобно растению, то умственное развитие – культурное, духовное и всё прочее, что связано с накоплением знаний, обретением навыков и умений, – уже никак не запрограммировано. (См. также Прогресс.) Казалось бы, сообщество таких «незапрограммированных» людей, то есть просто «общество», тоже лишено какого-либо предопределенного алгоритма своего развития. Но люди выдвигали и продолжают выдвигать теории, концепции и учения, в которых приписывают развитию общества наличие закономерностей, объективных движущих сил и конечных состояний. В религиозных, вероучительных концепциях этому вопросу всегда уделено первостепенное внимание: красной нитью через вероучения проходит тот или иной рассказ о «начале» и «конце», о причинах «начала», о причинах движения от «начала» к «концу», и о самом «конце» (эсхатология). Из светских, не основанных на религиозных представлениях, а ищущих причину развития в природе самого общества, наиболее последовательным является, вероятно, марксизм – по крайней мере, в том его виде, в каком он вошел в учебники исторического материализма, принятые в Советском Союзе. Есть и современные взгляды, исходящие из иных, немарксистских оснований – например, различные теории «циклов», «укладов», «стадий роста» и т. п.

Но в любых концепциях человеку и человечеству оставляют, как минимум, достаточный промежуток исторического времени и достаточную степень свободы для того, чтобы оно могло придумывать разнообразные модели развития, цели развития и т. д. на том отрезке истории, на котором им пришлось жить. Так что с практической точки зрения, оперирующей конечными величинами, вопрос о путях и целях развития остается актуальным, даже если над этим будет явно или неявно витать метафизика бытия или эсхатология конца миров.

Я постараюсь в этой главке книги избежать соблазна погружения в замечательный мир публицистики, в котором обсуждаются модели «капитализма» и «социализма», «либерализма» и «чего-то иного», критикуются взгляды Фукуямы о «конце истории», сравниваются экономические показатели развития разных стран, обсуждаются методы достижения «экономического роста» и осуждаются подходы, возносящие этот самый рост на уровень главного фактора развития вообще, рассматриваются и оцениваются неэкономические факторы (культура, традиции, верования), превозносится или отрицается «духовное развитие» человека… В этом прекрасном и весьма эмоциональном мире я пребываю последние десятилетия, и мне это продолжает нравиться. Но здесь я отвлекусь от актуального контекста и поразмышляю и попробую структурировать свои размышления следующим образом.

В одну группу я соберу все, что изменяется «по плану»: растение (по генетически заложенной программе), стройка (по проекту), развитие бизнеса: от фабрики или магазина до транснациональных корпораций и глобальных сетей и т. п. Отличительные особенности явлений, отнесенных к этой группе: наличие программы изменений, заданного алгоритма, проекта; возможность сравнения состояния объекта с неким образцом, принятым, с той или иной степенью точности, за норму. В другую группу помещу все те явления и процессы, в отношении которых наличие или отсутствие программы изменений, алгоритма, проекта и т. п. неизвестно; неизвестны также какие-либо объекты или параметры сравнения, принимающиеся за норму или образец. К этой группе следует отнести, скажем, стихийные явления природы. Но не только: ход человеческой истории в целом тоже следует относить к явлениям, протекающим без известного людям плана и без познанной людьми цели, если предполагаемые план и цель вынести за пределы человека и человечества (Бог, Мировой Разум и т. п.). У нас также нет оснований считать, что человечество само разработало некий план собственного развития на столетия и тысячелетия вперед. Хотя это не представляется невозможным в принципе…

За пределами такой классификации явлений остается важнейший вопрос: о движущих силах, о причинах явлений. Он не снимается, но просто «выносится за скобки»: мы о нем помним и, когда можем, пытаемся дать ответ. Но в качестве классифицирующего параметра он в силу широкой неопределенности нами не принимается.

Такое разделение явлений позволяет мне дать ответ на вопрос «что есть развитие?» По отношению к одной из групп – а это уже немало! По отношению к явлениям первой группы развитием следует признать изменения, происходящие в соответствии с планами, известными образцами. Вырос «нормальный» арбуз – осуществился цикл развития арбуза из семени. Вырос «уродливый» арбуз (не соответствующий норме: помологическому или иному стандарту) – произошел сбой, вырос уродец, дегенерат, деградант. Аналогия сохраняется (до известной степени) в отношении строительства дома, завода, города и даже более сложных явлений, таких как, например, футбольная команда, перемещающаяся в турнирной таблице с нижних строчек к верхним. Если же команда надолго зависает на самой верхней строчке, вопрос о том, развивается она, стоит на месте или деградирует, нуждается в дополнительном исследовании.

В отношении явлений второй группы говорить о «развитии вообще» или «развитии в целом» не представляется возможным. Каждое из явлений следует рассмотреть, стремясь выявить измеряемые параметры. Если они имеются, то можно, руководствуясь какими-то актуальными на момент анализа соображениями, объявить изменения выделенного параметра в определенном направлении – развитием. Например, ураган зародился где-то в Атлантике и начинает свое движение; скорость его перемещения и скорость ветра внутри урагана возрастают, мы в таком случае говорим: ураган развивается. Потом он достигнет максимума и в конце концов затихнет. В этом примере мы выделили измеряемый параметр: скорость ветра.

В отношении всех явлений из этой группы говорить о развитии можно, только выделив какой-то параметр и какие-то объекты сравнения. Так, «развивающиеся страны» объявлены таковыми на основании ряда измеряемых политико-экономических показателей. Показатели эти определены группой лиц, желающей проводить эти сравнения и классификации. То есть оценка развития или неразвития страны, общества субъективна. Это некая договоренность группы лиц (или стран), кого считать развивающимся.

Есть и «общепринятые» классификаторы, описывающие мировую историю (стран и народов) как процесс возникновения, развития, достижения некого максимума и последующего угасания. Здесь применяются сразу несколько параметров, характеристик стран и народов, описывающих все стороны их жизни: экономическую, культурную и т. п. Возникновение письменности, ремесел, рост численности и территории, увеличение количества и качества связей и отношений и т. д., – все это складывается в некий интегральный показатель (цивилизационного) развития. (См., например, концепции этногенеза Ю. Бромлея и Л. Гумилева.)

Актуальные сложности и споры возникают, однако, не в отношении истории людей, а в отношении выбора пути и модели развития сегодня. Да что там споры, идут войны на полное взаимное истребления в связи с выбором моделей развития, с оспариванием права на самостоятельное развитие!

Модель развития общества (государства) характеризуется измеряемыми количественными параметрами, качественными эмоционально-чувственными оценками текущего и желанного состояния и обязательно включает в себя образ цели – конечной и промежуточных. Только при наличии у общества (государства) подобной модели можно говорить о развитии или деградации, об успехе или неуспехе, о прогрессе или регрессе и пр. Если у общества нет модели своего развития, оно бессубъектно и является объектом чьего-то чужого субъектного развития. Такое общество, такое государство становится или ресурсом чужого развития, или помехой на его пути. Постперестроечная Россия превратилась именно в такое бессубъектное образование, однако в последние годы наблюдаются признаки появления, возрождения тех процессов, которые могут привести к становлению собственной модели жизни. Но могут и не привести… Для безоглядного оптимизма оснований, к сожалению, пока недостаточно: все может, что называется, «пойти не туда». И для этих тревожных ожиданий основания как раз имеются: все те люди и те социальные группы, которые привели Россию к глубокой деградации и утрате смысло-жизненных основ бытия, все еще остаются у власти. Их взгляды, их жизненные ценности и цели мало изменились, и это представляет угрозу. Те ростки, которые можно воспринимать как признаки некоего возрождения, пока еще беззащитны, как трава, пробившаяся сквозь асфальт: ее легко затоптать.

Ну, а если забыть о России и вознестись к проблемам человечества? Можно ли утверждать, что оно в целом развивается? С учетом сказанного выше – отсутствие образца для сравнения и оценки динамики изменений – нет таких оснований. Мы можем лишь постфактум оценивать уже произошедшее с чьими-то (своими, прежде всего) ожиданиями. В отношении будущего мы можем придумать его образ и сравнивать ход вещей с нашими ожиданиями, описанными в этом образе. Совпадение ожиданий и достижений мы назовем развитием, несовпадение – отклонением, деградацией, движением вспять и пр. Но не следует забывать, до какой степени эти оценки и ощущения условны и неточны

Слово «религия» образовано от латинского religare – связывать, соединять. Речь идет о соединении человека с потусторонним миром, со сверхъестественными силами, с Богом. В мире существует множество религий, их общее число назвать затруднительно, особенно если попытаться учесть различные секты, религиеподобные учения и т. д. Говорят о нескольких сотнях, иногда – о нескольких тысячах религий. Заметное влияние на мир имеют мировые религии: буддизм, христианство, ислам.

Описание мироустройства – картины мира – как часть всех вероучений возникла давно, когда все эти вопросы не являлись предметом науки, да и науки в ее современном понимании не было: научное знание и научный метод еще не сформировались. (Подробнее см. Наука.) Религия же смело отвечала на все возникающие вопросы, фиксировала это в вероучениях. Картины мира – возникновение и устройство всего сущего – описывались в шумеро-аккадских и ассиро-вавилонских мифах, восходящих к III тысячелетию до нашей эры. Позднее на их основе складывались различные источники, некоторые из которых становились священными книгами своих религий: Авеста, Веды, Книга мертвых, Танах, Библия и др.

Наука, развивавшаяся – сперва внутри, потом параллельно (и «перпендикулярно») вероучениям и церквям – сформировала свою картину мира, существенно отличающуюся от мифологических представлений. Согласно современным представлениям, мир возник, устроен и существует не так, как написано в Эпосе о Гильгамеше, Ведах, Библии и прочих мифах и священных писаниях. Основания считать научные представления о мироустройстве достоверными считаются убедительными. В этой связи познавательная (гносеологическая) функция религии утратила свою роль. Но религия не утратила свои другие функции. Среди них мировоззренческая, социальная, психологическая, коммуникативная, культурная. Если мировоззренческая функция в той свое части, которую мы называем картиной мира (см. Картина мира, Мировоззрение), уступила место науке, то в остальном пространстве мировоззрений ее роль и значение по-прежнему значительны. Религия отвечает на вопрос о смысле жизни, о ценностях, о роли и месте человека во Вселенной. Социальная роль религии по-прежнему очень велика, она продолжает оставаться регулятором отношений людей между собой, людей и власти. Религии и порожденные ими вероучения и – главное – церкви остаются важнейшими средствами управления как отдельными людьми, так и целыми народами. Психологическая функция религии не просто важна, а во многих случаях незаменима: религия утешает (см. Утешение), помогает справиться с душевными и жизненными невзгодами. Религия и ее институты (церкви, общины и пр.) обеспечивают своим членам важную коммуникативную функцию, общение людей, объединённых общими ценностями и пониманием смысла жизни. Культурная роль церкви просто незыблема: она сама является величайшим объектом культуры и наследия многих веков, выраженных и в архитектуре, и в изобразительном искусстве, и в музыке.

Рождение религий – неизбежное, неотменяемое свойство человеческого разума, психики, метода выживания, приспосабливаемости. Это весьма благотворное свойство, качество ума, появившееся в ходе эволюции. Появление религий – важный и продуктивный скачок в развитии человека. Он научился самому совершенному, недоступному другим существам способу сплочения, коллективного взаимодействия, в том числе и благодаря религиям. С помощью религиозных представлений о природе, о человеке, о людях вообще и их предназначении, их месте во Вселенной люди выработали нормы поведения, сформулировали правила, по которым следует жить, очертили границы дозволенного и запретного. Способность человека придумывать несуществующее и сделала его человеком. Эта способность породила не только искусства, науки и религии, она породила, собственно, человека разумного, Homo sapiens. Религии – величайшее достижение человека.

Религиозные представления о мире складывались в вероучения; на основе вероучений формировались религии и церкви – социальные институты. А у институтов всегда имеются собственные цели, задачи собственного выживания, укрепления, усиления. То, что с помощью представлений о божествах можно управлять другими людьми, стало понятно на самом раннем этапе существования человеческих сообществ. Вожди племен, а потом и выделившиеся в отдельную касту жрецы довели до совершенства метод устрашения и наказания со ссылкой на божественный авторитет и якобы некую позицию богов по тому или иному поводу. Оказалось более чем достаточным рассказать своему племени о богах, об их роли в жизни людей, о способах взаимодействия с ними (закрепив за собой особое право и возможность прямого общения с богами, духами и прочими невидимыми, но влиятельными существами). В результате даже самые простенькие верования становились отличным способом управления племенем.

С годами – веками! – эти методики достигли своего могущества, что позволяет так называемым мировым религиям управлять практически всем человечеством, всеми расами, народами, культурами, социальными системами – как в целом, так и на уровне отдельного человека. Религии и церкви не просто стали инструментами политики, они росли совместно и укреплялись, помогая друг другу.

Мир устроен так, что любая система, развиваясь, рождает внутри себя некие противоречия. Именно они и становятся двигателями, источником изменений. Одни конфликты и вызванные ими изменения ведут к деградации и гибели, другие – к выживанию и дальнейшему развитию. Так происходит естественный отбор. Человечество как система развивалось, рождая и преодолевая противоречия: конфликты между религией и наукой, религией и культурой, между церковью и властью, между стремлением к разного рода свободам и регламентациями, налагаемыми вероучениями. Эти противоречия существуют и сейчас, борьба (идущая не одно столетие) скорее нарастает, нежели утихает. Вопрос лишь в том, какие из конфликтов способствуют выживанию и развитию, а какие ведут к вырождению, ослаблению и в конечном счете к гибели. В истории взаимоотношения общества и церквей есть как то, что вело к развитию, так и то, что становилось тормозом. Осознание негативной роли религии и церкви – в конкретные периоды истории конкретных стран и народов, перед которыми история очень остро поставила вопросы выживания и развития, – формирует соответствующие действия, аналитику, призывы, оценки: типа «Религия – опиум для народа».

Человечество – и на уровне личности, и на уровне некоторых государств – уже давно осознало, что и без религий, и без представлений о боге можно жить и развиваться. Стало ясно, что религии во многом «свое отработали», общество может и без них устанавливать нормы поведения, управлять, объяснять явления природы, находить утешение и смысл жизни. Для одних людей (и сообществ) именно такой способ жить оказывается удобным, естественным, эмоционально и интеллектуально насыщенным, полноценным. Для других это кажется неприемлемым…

Так нужны ли религии? Нужно ли представление о Боге? Мой ответ: да, нужны. Можно ли без всего этого обойтись? Мой ответ: да, можно.

Так нужны или можно обойтись?

Я родился и сформировался в атеистическом государстве – СССР. К тому же по образованию и по первой профессии я – физик. Моя картина мира, мое мировоззрение – как я всегда считал – научные, а не религиозные. Окружали меня в основном такие же люди. Были и верующие, но в основном это были старушки. Среди моих сверстников верующих практически не было. Вспомнить могу лишь одного из сотен – он был из семьи баптистов. Потребности в концепции Бога и в религии у меня не было. Моя мораль, в том числе и такие запреты, как «не убивай», «не кради» и т. п. были мною восприняты весьма глубоко, но вовсе не из-за того, что это – «грех», за который придется отвечать перед Богом на том свете. Светская мораль не просто возможна, но и, на мой взгляд, гораздо крепче и, несомненно, более нравственна сама по себе – как конструкция, основанная не на страхе перед воздаянием, а на основе приятия ее как правильной, находящейся в гармонии и под контролем собственной совести.

Но неужели, спросят меня, вам никогда не хотелось обратиться к Богу? С мольбой, с благодарностью, с просьбой отвести беду от своих детей, наконец! Хотелось. И я делал это. И в церковь ходил, и крестным знамением себя осенял, и иконы целовал, и молитвы возносил. Не боюсь при этом «обвинений» в латентной религиозности или в чем-то еще подобном. Не стыжусь ни своего атеизма, ни своих религиозных эмоций. Замечаю ли я собственную противоречивость? Конечно, замечаю. И живу с этой противоречивостью, не утомляя себя попытками ее устранения. Жизнь вообще противоречива. Противоречив и я… Ну и что?..

Да, у человека бывают разные жизненные обстоятельства, сложные психологические состояния. И не всегда человек знает, как с этим справиться. Существуют технологии управления собственными эмоциями и чувствами. Кое-чем из этого арсенала владею и я, даже книгу об этом написал: «Искусство быть счастливым». Я не исключаю из своего арсенала и те возможности, которые дает нам религиозный опыт, практика взаимодействия человека и Бога. Многим, конечно, хочется обращаться за помощью к существу могущественному, способному разрешить все проблемы, и это естественно. Образ такого существа дают нам религии и церкви.

Субъективная религиозность

Иногда выбор между «я прав» и «я счастлив» стоит сделать в пользу счастья… Предлагаю некий компромисс между теизмом и безбожием, вполне удобный и непротиворечивый на уровне личного употребления, вроде как игра с самим собой.

Сперва напомню несколько понятий из классической философии. Существует так называемый основной вопрос философии (см. также разделы Материализм и Идеализм): что первично – материя или сознание? На этот вопрос дают два ответа. Одни считают, что материя первична, что материя развивалась и на каком-то этапе своего развития сформировала живые существа, обладающие сознанием. Об этом явлении говорят как о самопознании материи. Тех, кто так считает, называют материалистами. Второй вариант ответа на основной вопрос философии: первично сознание, или некая Идея, Дух. Те, кто с этим согласен, идеалисты. Идеалисты бывают двух сортов: «объективные» и «субъективные». «Объективные» – это те, кто считает, что существует независящая от человеческого разума и воли некая сущность – Мировой разум, Бог-творец и т. п. Субъективные идеалисты с этим не согласны и считают, что ничего такого, независимого от воли и сознания субъекта нет, а вот совокупность наших ощущений, переживаний есть, и они являются такой же частью реального мира, как и все прочее. Есть и крайняя форма субъективного идеализма (солипсизм), в котором реальным признается только сам мыслящий человек, а все остальное – плод его воображения.

Субъективный идеализм – шикарная штука! Порой бывает очень удобно побыть им. Вообще-то я себя привык считать и по большей части считаю материалистом, а не идеалистом. И потому, что меня так учили на протяжении всего того периода жизни, когда человек учится в школе, в университете, после университета; и потому также, что мне эта мировоззренческая база комфортна в психологическом (и онтологическом) смыслах. Именно эта мировоззренческая база побуждает и обязывает меня быть честным, исследуя и постигая что бы то ни было, включая самого себя. Честный же взгляд фиксирует, что я не всегда ощущаю себя безоговорочным материалистом. Более того, не только в ощущениях, каковые суть игра с самими собой или игра обстоятельств со мною же, но и в поведении – ментальном, бестелесном – я легко, порой охотно впадаю в состояние, погружаюсь в мир, в котором вполне естественно существует Бог.

Это воистину – мой и только мой Бог. Он создан моим воображением, и с самого первого момента своего появления в моем ментальном мире он является такой же реальностью, какова любая другая. Он, разумеется, вполне материален, хоть его и нельзя потрогать рукой. Сила воображения (у всех она разная, конечно) порождает комплекс физико-химических процессов в организме, итогом которых является мысленный образ чего-то. Так, образ разрезанного лимона (я обещал к нему еще вернуться) с капельками сока на его поверхности вызывает слюноотделение и даже гримасу на лице. Хоть «живого» лимона-то нет и в помине – ни в руке, ни на столе передо мною. При этом мыслеобраз лимона вполне материален, постольку поскольку являет собой комплекс физико-химических взаимодействий, происходящих в моем организме, в моем сознании.

Точно так и с моим Богом. Взаимодействие меня с лимоном – с образом лимона – было реальным, слюноотделение тоже было совершенно реальным, материальным, физиологичным. И мое взаимодействие с созданным моим воображением Богом такое же. Если и когда он мне нужен – пусть и подсознательно, – он приходит, является в каком-то образе. Нередко я создаю образ похожий или совпадающий с теми, которые созданы в христианстве и распространены по всему миру, которые введены в мое (и миллиарда современников) сознание и подсознание. Спас Нерукотворный – вот вполне естественный для меня, для моего культурного базиса образ. Но облик и образ может быть и совсем иным, особенно если я об этом подумаю и стану генерировать нечто иное, что сделать легко и что весьма ярко, правдоподобно до мельчайших деталей способно выдавать наше сознание. Тем более что оно упражняется в искусстве создания зрительных, слуховых и обонятельных ощущений как минимум каждую ночь, сочиняя для нас удивительные сновидения.

С моим Богом мне всегда хорошо. Если я мысленно или вслух говорю: «Господи, помоги!», у меня нет ни малейших сомнений, что он поможет. Во всяком случае, сделает, что может, безо всяких условий и оговорок. Если я прошу: «Спаси, сохрани и помилуй!», я не сомневаюсь в нем и его реакции на мою эмоцию. Да, эмоцию! С моей стороны – эмоция, а не деловое предложение, не сделка. У меня нет договора с Богом, каковой имеется в иудаизме и всех вышедших из него религиях. Мой Бог действительно Любовь. С моей стороны – эмоция, с его – чувство, с его – эмоция, с моей – чувство. Ни я перед ним ни в чем не виноват (не грешен), ни он мне ничем не обязан. Так и живем, в любви и согласии.

Я и в храм (мечеть, синагогу и пр.) могу прийти, неся в своем сердце своего Бога. Или не неся ничего: разные бывают состояния в моем эмоционально-ментальном мире. В храме может быть много других людей, «пришедших к Богу». И допрежь в нем перебывали тысячи. И каждый так или иначе думал о Боге. Большинство думало о том Боге, поклоняться которому их учили. В христианском храме – по заветам и канонам христианства, в мечети – согласно исламской традиции, в синагоге соответственно: «Шма Исраэль, Адонай Элоэйну, Адонай эхад!» Большинство при этом представляет себе образ некого объективно, вне сознания и тела существующего Всевышнего, каждый думает, что обращается к кому-то, кто существует как объективная реальность, как Творец всего сущего и так далее. Я же полагаю, что каждый в своем воображении рождает своего собственного Бога. Просто опирается воображение большинства на общую для этой конфессии матрицу. Матрицу изображений (там, где таковые имеются, – в христианстве, например), или матрицу образов, созданных иными средствами. Но в душе каждого возникал свой собственный образ и свой собственный Бог. Обменяться ими и тем более их отождествить возможности нет, даже если я не только расскажу, но и нарисую, спою и станцую образ Бога. Да, я им поделюсь с другими, но лишь образом, а не Богом. В этом смысле единобожие – насильственная логическая конструкция, а не естественное чувство. Эта конструкция весьма эффективна для создания организации, церкви. Она позволяет отделять своих от чужих и объединять своих в паству (если неохота пользоваться словом «стадо»). Ну и так далее со всеми блистательными и трагическими последствиями, которые пожинает человечество на протяжении тысячелетий. Потребность человека прибиться, присоединиться к той или иной общности естественна. И не только в психологическом смысле – хотя и этого достаточно, – но и в прямом житейском. Но это уже разговор не о Боге, а о церкви и ее роли в жизни человека и общества.

Считая себя неверующим, я не могу не признать, что мои размышления о религии носят устойчивый и очень многоаспектный характер. Мое отношение к этим вопросам меняется, можно сказать, непрерывно. Лишь спустя многие годы размышлений, обсуждений, чтений, слушаний, наблюдений, путешествий и т. п. я понял, что эта изменчивость моих взглядов, эта их неустойчивость есть благо и является наиболее полноценным переживанием всей проблематики.

Я свободен и податлив, как вода, как воздух… Но что сильнее океана и ветра?

У меня нет твердых убеждений, и понадобилось прожить долгую жизнь чтобы понять, осознать и – главное – ощутить на глубинном эмоциональном уровне, что это и есть свобода, это и есть то прекрасное, что нам дарует жизнь еще одной важной мыслью хочется поделиться: о священном. (В других местах я использую синонимическое понятие – сакральное.) Точнее, о чувстве священного. Я улавливаю это чувство в самом себе без всякой связи с религиями, вероучениями. Это чувство непросто описать словами… Это и трепет, и восхищение, и любование, и тревога, и страх, и радость… Ощущение «священного» возникает, когда я соприкасаюсь даже не с какими-то объектами – мать, дети, внуки, любимая женщина; ночное небо или море, но с другими собственными эмоциями, воспоминаниями об ушедших людях, событиях… Священный трепет, священная память, священная радость. Думаю, именно в этой эмоции и есть зародыш того, что я называю религиозным чувством. В нем, в этом чувстве еще нет никакого бога и никакого нарратива о нем или о мироздании. Есть я – и мои же эмоции.

Все рассуждения о религии мало чего стоят без приятия «священного» как факта эмоционального мира человека. Это уже потом «священными» могут стать роща и камень, небеса и воды, гром и ветер, дерево, устройство или могила. После этого возникает религия как система взглядов, а вслед за этим – богословие, религиоведение и все прочее. Можно что-то из этого принять как свою веру, стать членом церкви, можно рассматривать это с точки зрения науки, изучающей религиозные взгляды. Но хорошо бы при всем при этом помнить об эмоции «священного», не сводя ее ни к божественному влиянию, ни к гносеологическим корням познания мира человеком. Место и для того и для другого пусть останется, но пусть в глубине самоанализа теплится огонек того детского восхищения и того трепета, который, быть может, возникал в душе хоть однажды при долгом взгляде в прекрасное звездное небо…

Религия и наука

Мне часто встречаются (на просторах Интернета они просто толпятся!) люди, так и сяк «примиряющие» науку и религию. Чаще всего они пытаются «поставить науку на службу религии» и «научно» доказать существование бога. Я же давно развел религию и науку на безопасное расстояние и спокойно оперирую и тем и другим, не испытывая никаких затруднений. Напротив, я стал гармоничнее, сильнее, полнокровнее.

Наука и религия – две разные формы познания мира и человека в мире. У науки свое предметное поле, свои методы и цели, у религии – другие, у художественного творчества – это тоже форма познания – третьи. (Говоря о науке, я имею в виду – прежде всего или даже только – естественные науки, а в отношении так называемых гуманитарных наук предпочитаю говорить как о «дисциплинах», об упорядоченном знании. Такой подход: отделение гуманитарного знания от наук не нов и остается предметом разногласий. Подробнее см. Наука.) У некоторых (многих, к сожалению) ревнителей веры можно часто встретить такие, как им кажется, каверзные и убийственные вопросы-утверждения: «А вот наука не может ответить на вопрос, зачем, для чего происходит то-то и то-то или почему мир устроен именно таким образом и т. д.» В чем тут лукавство? А в том, что наука принципиально не ставит вопросы типа «зачем?» и «для чего?». Эти вопросы задает религия и такие разделы наших знаний, как, например, психология или философия. Наука ищет ответ на вопрос «как?», а не «зачем?». Зачем яблоко падает на землю – вопрос не к физике или химии. Физика может рассказать, как именно происходит падение, по каким законам, может создать математическую модель движения яблока и его притяжения к Земле. А вот рассуждение на тему «зачем» оно упало, распадается либо на продолжение рациональной логики (упало на почву, чтобы семена могли прорасти и т. д.), либо уходит в метафизику: упало по воле Божьей.

Вот еще один пример кажущейся каверзы, используемой религиозными спорщиками. Утверждается, что религиозные догматы – утверждения, принимающиеся как абсолютная истина, – и научные аксиомы – это одно и то же с точки зрения базиса и методологии построения системы знаний. Это не так: догмат не может быть подвергнут сомнению, изменен или заменен. Если это сделать, вероучение рухнет и либо исчезнет, либо выстроится на новых основаниях как другое вероучение. Аксиомы в науке (в математике, например) осознанно и изначально формулируются лишь как возможные основания для построения разного рода следствий. Аксиомы не только можно, но и должно подвергать и сомнению, искать им замены и строить множество систем уже иных конструкций, систем знаний и пр. Математика при этом не только никуда не исчезает, не разрушается, а, напротив, именно так и развивается, живет.

Возникновение религий и вероучений естественный во всех смыслах элемент развития человечества. Если угодно, это часть общего прогресса (см. Прогресс) человеческой цивилизации. Мы – люди, человечество, – так познавали и постигали мироздание. Создание и развитие религиозных представлений об окружающем мире было максимумом возможного! В этом непрерывном процессе познания внутри религиозных представлений и образов наряду с практическими знаниями и навыками формировалось то, что на каком-то этапе стало наукой. Неудивительно, что был период конфликта между нарождающейся наукой и всем прочим (до этого целостным) постижением мира, опиравшимся на все формы познания. Прошли столетия, прежде чем выработалось понимание сути научного метода, определилась его собственная – отличная от религиозной – предметная область и методология. Важно это понимать и не забегать на «чужую» территорию. Сказанное – важная мировоззренческая позиция и рекомендация. Не обращайтесь к науке и научным методам для разрешения своих метафизических, религиозных вопросов. Или отбросьте их как мракобесную идеалистическую чушь, или «поиграйте» со своим внутренним миром в поисках утешения, используются иные, ненаучные представления и образы. Подумайте, что вам в эту минуту нужнее: утешиться и жить дальше, или, как говорил Дени Дидро, «повесить последнего монарха на кишках последнего попа»?

Религия и Родина

См. также Народ, Родина, Патриотизм. Мне не спрятаться от внутреннего голоса, который время от времени зовет меня в какую-то заманчивую страну русских, славянских древностей. Я прикасаюсь к этим сказаниям, скольжу взглядом по именам, по руническим письменам… Всегда что-то для себя новое узнаю, но нет во мне желания слиться со всем этим миром, с этими мифами. Слиться если не как со своей плотью, то сутью.

Что настораживает или делает мое восприятие строгим? Не знаю, но, думаю, что, прежде всего, мой атеизм или специфическая религиозность. Для меня это всего лишь мир сказок, в котором есть Род, Сварог, Макошь, Лада и прочие божества – более родные, нежели Саваоф, Моисей или Христос и их помощники, но все равно сказочные. Я готов к погружению умственному, даже эмоциональному, но не готов ощутить себя «сыном Рода». (Впрочем, как и сыном какого угодно другого божества.)

Но я понимаю особую роль этнической религии. Я понимаю, что принятие таким исключительным по своей исторической роли народом, как русские, чужой религии – христианства – развернуло весь ход русской истории. То, что народная память хранит как формулу бытия «Авраам родил Исаака, Исаак родил Иакова…», а не собственную линию рода от момента его зарождения, печально. Это ослабило народ, лишило его национального, этнического мифа. «Свет христианства» – это тьма над тысячелетней собственной (дохристианской) историей. Попытка восстановить ее – размозженную тысячелетней православной стерилизацией – предпринимается далеко не первое десятилетие. Лет, пожалуй, сто с лишним в разных формах возрождается интерес к славянским древностям, к докириллической письменности, к пантеону славянских богов, к сокровищнице русских сказок… Я считаю этот интерес оправданным и плодотворным. Но при этом я вовсе не считаю оправданным и «запрещение» христианства и насаждение вместо него неких эрзац-религий изготовленных из обрывков сохранившихся мифов.

Я, разумеется, скептик, философствующий, неверующий. Базис моего мировоззрения – научная (а не религиозная) картина мира. В моих взглядах достаточно определённо слышны критические по отношению к вере и церкви ноты. Но я говорю и о том глубоко и искренне позитивном отношении и к вере и к церкви, которое меня никогда не покидает, хотя и может, в зависимости от обстоятельств, изменяться. В этой связи высказанная мною критика в адрес христианства (православия), насажденного на русскую почву и погрузившего во тьму дохристианскую историю русского народа, не отменяется, но нуждается в уточнении. Тьма тьмой, но и свет христианства тоже имел место, причем во всей своей цивилизационной полноте! Так что при всей моей симпатии к этнорелигиям, при всей высокой оценке такого стержня, сохраняющего народ даже в агрессивно-неблагоприятных условиях (на примере евреев-иудеев), я не уверен, что русский народ достиг бы сопоставимого с нынешним уровня цивилизационного развития, если бы и последнюю тысячу лет продолжал поклоняться Роду, Сварогу, Макоши и всем прочим прекрасным, поэтичным представителям мира славянских божеств. Да, это всего лишь предположение, которое невозможно ни подтвердить, ни опровергнуть. Но косвенно оно подтверждается разительно отличающимся уровнем развития стран и народов, не вовлеченных в драматический процесс саморазвития христианской цивилизации. История пошла так, как пошла, и я не хочу подвергать смещению некую неизвестную мне целесообразность происходящего (ежели таковая имеется). Но я и не хочу отказываться от своего права творить историю, строить настоящее по своим проектам и конструировать будущее.

Ни один период истории русского народа (к другим народам я это тоже отнесу) не был ошибочным или напрасным. Дохристианская история ценна так же, как и православная, как и атеистическая в период СССР. И тот, и другой, и третий периоды нашей истории позитивны! Надо, наконец, перейти на новый уровень осознания своей истории: перестать – как это делала православная власть Российской империи – описывать «ужасы язычества»; перестать – как это делала советская власть – описывать ужасы царизма; перестать – как это делает современная антисоветская власть – вымазывать черным цветом период строительства социализма в СССР. Наш род (можно и Род) непрерывен и вбирает в себя всю историю без изъятий и отвержений.

И еще об одном хочу сказать. Я не стремлюсь к поиску окончательных ответов на многие религиозные вопросы. Для меня процесс размышления об этих вещах хорош и сам по себе, и как средство, инструмент познания. Иногда я использую простенькие «формулы», с помощью которых я отмахиваюсь от излишне назойливых собеседников, я как бы предлагаю некую нейтральную и социально приемлемую позицию для разговора в обществе, в котором есть и верующие, и неверующие: Бога, быть может, и нет, а религия (церковь) есть; Бога, быть может, и нет, а религиозное чувство возникает.

А к своим чувства и эмоциям я отношусь по-доброму.

Мы разделяем речь на устную и письменную. Но, в основном, слово «речь» описывает, конечно, устную, звуковую форму нашего языка, нашего средства общения.

Речь не только «средство общения», не только способ передачи информации и выражения эмоций. Это еще и важнейшая, характерная часть нашей личности. У каждого человека своя речь. И по тембру голоса, и по манере звукоизвлечения, и по интонационным особенностям, и, разумеется, по содержанию, по словарному составу, по манере построения фраз, по способности передать мысль.

Встречаются люди, речь которых бедна и примитивна, они с трудом выражают самые простые мысли, едва справляются с передачей информации… Для многих трудность возникает при необходимости описания чего-либо, причем такого описания, которое надо составить самостоятельно. Мне в этой связи вспоминается один знакомый шофер. Речь его была вполне нормальной, даже бойкой, но один яркий эпизод запомнился. Его попросили описать планировку квартиры, в которой жила его теща. Он закрыл глаза и начал руками рисовать в воздухе: «Тут коридор, потом тут – ванна и туалет, здесь проход на кухню…» Это было и трогательно и поучительно: его речь выстраивалась лишь как описание видимой (внутренним взором) картины. Еще один пример. Когда я был студентом, одна из наших преподавательниц забавы ради попросила нас описать словами, что такое волна. Все по очереди подбирали слова и образы, и все поголовно совершали при этом волнообразные движения руками, рисовали волны. И лишь один-единственный из нас не шелохнулся, а сухо, безэмоционально попытался описать, что такое «волна». Этот человек всего через год оказался в психиатрической клинике с диагнозом «шизофрения», а на тот момент был еще просто «странным парнем»… Ну и еще один пример, и снова «из жизни шоферов». Один водитель настолько густо уснащал свою речь матом, что даже другие водители и начальник гаража удивлялись. И однажды начальник спросил: «Петя, ну зачем ты так материшься?!» И получил мгновенный ответ: «Так это для того, чтобы понятно было. Вот тебя, Сан Саныч, люди все время переспрашивают. А меня хоть раз кто-нибудь переспрашивал, ты такое видел? То-то и оно!»

Но мы, слава богу, встречаем и людей, чья речь красива, образна и полнозвучна. Красота речи формируется из нескольких «кирпичиков». Тут и построение самих фраз: они должны не только передавать информацию, но и нести в себе эмоцию, да еще быть и благозвучными. Тут и манера произнесения фраз и слов: тембр голоса, отсутствие дефектов речи, внятность и разборчивость. Важно интонирование: изысканная русская речь подчинена вполне определенной интонации. Южнорусская, например, речь, которую иногда характеризуют как «певучую» (чтобы порадовать носителей этой традиции), зачастую интонирована настолько специфическим образом, что уже перестает восприниматься как русская и становится сродни малороссийским говорам. Экзотическими говорами обладают и многие областные речения. Костромское, например, «оканье» само по себе интересно и выразительно, но оно не является эталоном той предельной красоты речи, которую можно достичь, говоря на русском языке. В поисках образцовой речи мы обращаемся к театральной традиции: пока еще в наших театрах можно услышать идеальную русскую речь. А вот на радио и телевидении уже слишком много плохо говорящих людей, причем не только среди приглашенных гостей, но и среди тех, кого раньше называли дикторами, а теперь зовут ведущими.

Завершая, приведу цитату из энциклопедии. «Членораздельная речь появилась в ходе эволюции человека между 1,7–2 миллиона лет назад, именно в это время сформировался речевой аппарат. По данным антропологии, основным признаком наличия речевого аппарата у ископаемого индивида является шиловидный отросток височной кости, он редко присутствует у черепов ардипитеков и есть почти у всех черепов ранних homo. Речь определяется не только шиловидным отростком, но им в том числе, и он легко идентифицируется в ископаемых останках».

А я вот не знаю, где этот «шиловидный отросток». Можно ли его прощупать? Наверное, нельзя… Он, думаю, где-то внутри…

А вдруг его у меня нет, а? А я тут болтаю!..

Ритм – это определенно нечто очень важное. В сущности, ритм – это почти то же самое, что время (см. Время), это если пуститься в философические размышления. А если просто взять и вновь себя почувствовать юношей, то начнутся ритмические подергивания в такт той музыке, что всегда готова зазвучать в памяти. И если это, скажем, что-то рок-н-рольное, то настроение сходу улучшится. Да в любом случае улучшится! Потому что ритмические движения – любые – приносят радость. Приходят в голову слова из знаменитого джазового «стандарта» Джорджа Гершвина: «I got rhythm, I got music, I got my man, Who could ask for anything more?» (У меня есть ритм, у меня есть музыка, у меня есть мужчина – что еще можно желать?)

Я пишу эти строки в день начала полнолуния. С возрастом я стал замечать реакции своего организма на фазы Луны. Разумеется, реакции негативные: на позитивные мы не то что не обращаем внимания, мы просто не ищем причины своего хорошего настроения и состояния. Вот если что-то заболит или вообще «как-то не так», тогда мы задаемся вопросом: в чем дело? И с удовлетворением находим причину, лежащую вне нас, вне нашего поведения: она снимает с нас личную ответственность. Я себя плохо чувствую не потому, что выпил лишнего накануне, не потому, что постарел, а потому что я – метеочувствительный и, вообще, все мы подвержены биоритмам.

Повальная «мода на биоритмы» распространилась начиная, пожалуй, со второй половины семидесятых годов XX века. Во многих НИИ и КБ были ЭВМ, и всякий мог рассчитать собственные кривые биоритмов. Простенькие программки, рисовавшие синусоиды, отражающие «физический», «эмоциональный» и «интеллектуальный» уровень, стали доступны каждому и довольно широко распространились. В те же годы вышла книга А. Л. Чижевского «Земное эхо солнечных бурь», в которой была представлена корреляция максимумов солнечной активности и массовых катаклизмов на Земле, сделан вывод о влиянии 11-летнего цикла солнечной активности (периодического увеличения и уменьшения количества пятен на Солнце) на климатические и социальные процессы на Земле. Оживились поклонники астрологии, которая в СССР была не то что под запретом, но никак не популяризировалась и при любом удобном случае упоминалась как форма шарлатанства. Влияние «космических ритмов» на человека (а движения планет и прочих комических тел подчинено строгим периодическим закономерностям) не отрицалось, но ему отводилась вторичная роль. В том числе и потому, что – согласно постулатам марксизма-ленинизма – движение истории определяется действиями людей, производящими смену общественно-экономических формаций. А не какими-то внешними, не зависящими от воли человека силами. Бог в этом качестве отрицался напрочь, а влияние космических факторов на человека не отрицалось. Но как только возникал соблазн распространить их влияние не на отдельного человека, а на большие группы людей, на общество в целом, на «движущие силы истории», включался марксистский ограничитель. Революции, борьба пролетариата с буржуазией происходят не потому, что «Луна в пятом доме» или «Марс в Змееносце», а потому, что имеется диалектическое противоречие между трудом и капиталом, которое при возникновении революционной ситуации может проявить себя в радикальной форме.

Ну, а как все происходит на самом деле, можно рассказать, не впадая ни в какую догматику, оставаясь диалектичным по свой собственной сути. Полагаю, что факторы («движущие силы истории»), описанные Марксом и его последователями, имеют место. Они видоизменяются, поскольку в мире меняется буквально все. Давно возникло понимание ограниченности использования понятий «пролетариат» и «буржуазия», существенно – по сравнению с временами Маркса – Энгельса, – усложнились структуры и суть собственности на средства производства. Произошли еще многие и многие изменения в мире. Но сама суть «метода Маркса»: материалистическое понимание истории, выявление причин происходящего в действиях и отношениях людей – остается актуальной и востребованной. В этом смысле марксизм не сводится к описанию истории как смене общественно-экономических формаций. Это лишь один из многих возможных подходов к материалистическому описанию. Смена общественно-экономических укладов или стадий роста, или разного рода циклов (Кондратьева, Кузнеца, Жюгляра, Китчина), – все они рассматривают явления человеческой деятельности, оставаясь в рамках материализма. Ни божественное присутствие, ни фазы Луны или Солнца в рассмотрение не включены.

Те подходы, в которых главными факторами социально-политических и прочих изменений считаются движения планет и галактик, обретаются в той сфере наших размышлений, которые мы относим к эзотерике, метафизике или религиям. Эти сферы – царство ритмов: эпоха Кали Юга, Эра Водолея, Коло Сварога и многие другие ритмические структуры, являющиеся следствием фактического движения астрономических объектов, не просто вводятся в оборот, но и наполняются конкретным влиянием на судьбу людей.

Прецессия Земли приводит к смещению точки весеннего равноденствия на зодиакальном круге, которое происходит со скоростью 1 градус в 72 года (космический день), проходя, таким образом, один знак за 2160 лет (космический месяц или Эра), а весь Зодиак – за 25 920 лет (платонический или космический год). Эра Овена, например, это период времени, в течение которого точка восхода Солнца в день весеннего равноденствия оказывается на фоне созвездия Овена: 2332 г. до н. э. – 166 г. до н. э.

Взаиморасположение планет побуждает людей не только к определенному типу действий (Великое переселение народов в эру Овена), но и к определенному ходу мыслей и формированию характерных именно для этой эпохи ценностей и картины мира. Неслучайно, по мнению эзотериков, в этот период зарождаются эпосы (Гильгамеш, Веды, И Цзин), появляются первые своды законов (Хаммурапи). Возникают религиозные «первоисточники» и их авторы (пророки, получатели Откровений): Моисей, Зороастр, Будда, Конфуций.

Разумеется, имеются и другие (в том числе научные) взгляды на возникновение стран и народов, учений и легенд, пророков и царей… Но нельзя отказать эзотерическим построениям в увлекательности и романтизме. И конечно, в глубокой, последовательной приверженности разного рода космическим ритмам.

Но ритм, или повторяемость, есть там и тогда, где и когда имеется не только начало чего-то, но и его окончание. И не только конец чего-то, но и новое начало. И так раз за разом…

А потому и эту главку надо, найдя в себе мужество, завершить. И начать следующую, ибо все мы, покуда живы, подвержены разным ритмам.

Для большинства людей понятие и образ Родины – один из центральных в картине мира. В связи с чувством Родины (см. Патриотизм) формируются и преломляются очень многие фундаментальные мировоззренческие смыслы.

Что такое Родина? Вроде бы просто: где родился – там и Родина. Родина, разумеется, пространственно как-то очерчена, и пространство это, как правило, совпадает с границами деревни, города (малая Родина) и государства, в котором человек появился на свет. Но эти границы изменяются, так что территория Родины всегда более или менее условна.

Не менее важным смыслом понятия Родина является и то, что мы называем его историей, исторической судьбой и т. п. Это сложное и большое ментальное образование, в которое входят и история, и культура, и нечто, объединяющее всё в некий целостный образ, некий миф о Родине. Чувство Родины – это чувства по отношению к этому образу, к этому мифу. В нем – всё: и родители, семья, и родительский дом, и друзья детства, и школа, и учителя, и события всей жизни, и события в жизни родных и близких, и книги, и музыка, и картины, и запахи, и любимые женщины, дети, внуки… В нём – горе, боль, стыд, позор, разочарования, обиды… В нём – достижения и поражения, преодоленные трудности и пережитые радости, в нем могилы предков и слава Отечества…

Вот это сложное и внутренне противоречивое чувство и есть любовь к Родине. Это и есть – Патриотизм (см.)

Есть и другие взгляды на понятие Родина. Например, метафорические: когда человек называет своей Родиной то место (город, государство), в котором состоялся или начался его профессиональный рост. Или солдат, выживший в сражении за какой-то город, называет это событие и место своим вторым рождением, второй Родиной. Ну и евреи: они часто оказываются исключением из правил. У них есть религиозно-политический конструкт, объявляющей подлинной – духовной, исторической – родиной всех евреев, независимо от места и сроков появления на свет, страну Израиль. Пишу – страну, а не государство, потому что концепция эта существовала задолго до появления на карте государства Израиль в его весьма спорных границах. Она так и называется – Эрец Исраэль – Земля Израильская.

Моя Родина – СССР, город Ярославль. Именно СССР – так называлось государство в котором я родился. Разумеется, СССР – это Россия, это ее наименование на одном историческом промежутке времени. Российская империя также моя Родина, родина моих предков и «родина Советского Союза». У государств, как и у людей, есть своя родословная. Сейчас моя Родина называется Россия, Российская Федерация. А как же та часть России (СССР), в которой я прожил тридцать с лишним лет? Та, которая оказалась вне России и называется теперь иначе? Как же Молдавия? Молдавия, конечно, остается любимым, теплым и светлым воспоминанием. Но не Родиной. Пока она была частью СССР, она была частью Родины. Теперь – нет… Теперь она для меня некий образ, в котором смешались реальные и вымышленные объекты, выдуманные и пережитые эмоции… Молдавия не является для меня местом, куда надо непременно вернуться, хотя бы чтобы умереть и быть похороненным. А Россия являлась бы, если б судьба меня ее лишила. Но пока я тут, и Россия тут, за моим окном. Простирается во все четыре стороны и со всех сторон смотрит на меня и днем и ночью.

Приведу дневниковую запись композитора Г. Свиридова: «Понятие Родины – очень объёмно, оно – всеобъемлюще, грандиозно. Оно включает не только все, чем ты живешь, но и самый воздух, которым человек дышит, его прошлое, нынешнее и грядущее, где суждено жить и нам (как и людям прошедших поколений) своими потомками, своими делами, хорошими и дурными. Родина – это совсем не только симпатичное и приятное, но и горькое, и больное, а иногда и ненавистное. Всё есть в этом понятии, в твоём чувстве к ней, без которого жизнь почему-то теряет смысл. Во всяком случае, для меня… а между тем многие люди (русские) живут совсем без Родины, видимо, она составляла лишь малую часть их жизни, и, потеряв её, они мало потеряли».

Мои мысли и чувства оказались созвучны мыслям и чувствам Георгия Васильевича, и это не удивительно: мы оба – русские, и Родина у нас – одна, общая.

В очень многих языках страна, где человек родился, его родина называются «по отцу» – «земля отцов», отечество, отчизна: Fatherland (англ.), Vaterland (нем.), patrie (фр.), батьківщина (укр.). Так уж сложилось, что понятия «Земли-матери» не возникло. Вероятно, в этом проявила себя общецивилизационная патриархальная парадигма. А вот, скажем, родной язык часто обозначают «по матери»: langue maternelle (фр.), lingua materna (ит.), mother tongue (англ.). И в этом тоже отражаются отличия в роли отца и матери: мать выращивает человека, снабжает его физическими и первичными коммуникативными навыками, а отец – социальными качествами, идентификацией по месту рождения.

Отечество, земля отцов… Это очень значительный и глубокий образ, который, как мне кажется, каждый должен в себе выращивать, хранить. Мне в этом отношении легко: предки по отцу жили в России на протяжении многих и многих веков. Поименно я знаю их с конца XVIII века, но у меня нет сомнений, что эти костромские крестьяне обитали примерно на тех же землях давным-давно. Мы – оседлые, коренные, укорененные. Мы – не кочевники и не искатели счастья в других землях. Таких – оседлых – в России очень много, думаю – большинство. Есть и другие русские – казаки, например, среди которых были и просто беглые, но были и первопроходцы, осваивавшие новые пространства. Но большинство русских, как мне кажется, жило по принципу «где родился, там и пригодился». Я, понятное дело, имею в виду не конкретную деревню или городок, а Россию. Движение в крупные города в столицы не отрицает моего понимания укорененности.

Понятие «отечество» вводит очень важное ценностное измерение. Страна рождения, родина привязывается к отцу, отец – к деду… В ценностном измерении родина оказывается приравненной к родителям: Родина-мать или Отечество.

Еще одно концентрированное ощущение Отечества – Отечественная война. Именно Отечество можно и нужно защищать, хотя бы и ценой своей жизни: и как пространство, землю, и как соотечественников во всей полноте, и как свою историю и свой способ бытия, и как систему ценностей, верований, и как культуру – материальную и духовную… Отечество – это не только государство и даже не столько государство. Это огромный пространственно-временной континуум всего, что связано со своим народом, включая метафизику его бытия.

И еще об одном смысле, цепко ухваченном Маяковским: «Отечество славлю, которое есть, но трижды – которое будет!». Так поэт верил в светлое будущее, в успешное строительство социализма как общества справедливости. Эти строки он написал к 10-летию Октября, в 1927 году, когда контуры светлого будущего были, в общем-то, еще не видны. В этой же поэме он пишет: «Я вижу – где сор сегодня гниет, где только земля простая – на сажень вижу, из-под нее комунны дома прорастают». Он не был «слепым» пропагандистом: «Я пол-отечества мог бы снести, а пол – отстроить, умыв». Его пафос был искренним, в нем жила не только надежда, но и убежденность: «Я планов наших люблю громадьё, размаха шаги саженьи». На долгие годы остались его великие, вдохновенные и вдохновляющие строки: «И я, как весну человечества, рожденную в трудах и в бою, пою мое отечество, республику мою!»

Свою веру в «весну человечества» поэт передал и мне, родившемуся спустя десятилетия… Прошла ли эта моя вера в светлое будущее? Повреждений, конечно, избежать не удалось, но полностью вера в счастливое будущее моего Отечества не прошла. Образ будущего, скорее всего, иной, не тот, что был у Маяковского, и не тот, что был у меня полвека тому назад, но оно – будущее – все равно «светлое». Я – оптимист.

Быть может, рука – самое близкое, что у нас есть. (Странная, однако, мысль… А другие части тела дальше, что ли? От чего – дальше, к чему – ближе? Но продолжу: самому интересно, куда «увлечет меня свободный ум»…) Не самое, быть может, главное, но самое близкое. Мы не только ею «всё делаем», не только ею «всё осязаем», но мы ее видим, смотрим на нее, разглядываем. А скажем, мозг, сердце или желудок – нет. Хотя они, с точки зрения поддержания жизни, наверное, главнее руки.

Рука – часто рассматриваемый и самый, наверное, изученный объект нашего тела. С самого раннего детства мы рассматриваем свои руки, пальцы, ногти, обводим руку карандашом, оставляя навечно контур ладони в разном возрасте. Мы моем руки чаще, чем что-либо иное, как минимум, остригаем ногти, а некоторые делают и маникюр, так что руки – предмет неустанной заботы.

Рука – объект украшений: кольца, перстни, браслеты, драгоценные металлы, камни, изыски художников и ювелиров – все отдано руке.

Рука может так много! Она так эмоциональна, что ее можно назвать органом чувств. Рука ласкает, успокаивает, возбуждает…

Рука эстетизирована в искусстве не менее, чем лицо. Красота руки всегда подчеркивалась и демонстрировалась – достаточно вспомнить изысканно красивые руки скульптур Микеланджело или Родена или завораживающе прекрасную кисть левой руки художника В. М. Васнецова на портрете работы М. В. Нестерова.

Рука выразительна. Ее пластика и жесты позволяют актерам и танцовщикам передать сложнейшую гамму чувств, а для глухонемых – рука является органом речи.

Руки иллюстрируют фундаментальное свойство мироздания – хиральность (от греческого χειρ – рука). Понятия «левое» и «правое», так ясно заданные симметрией ладоней, присущи миру молекул и, как следствие, всему мирозданию. Есть объекты хиральные, то есть такие, которые не эквивалентны своему зеркальному отображению, как не совмещаются левая и правая руки, есть также ахиральные, которые полностью идентичны как с той, так и с другой стороны зеркала, подобно, скажем, шару. Нужда во введении этого понятия возникла в химии, когда обнаружилось (Луи Пастер), что совершенно одинаковые по своему составу молекулы могут иметь различное пространственное устройство и вследствие этого могут иметь отличающиеся химические свойства.

Рука была самым первым измерительным устройством и первым эталоном длины: «пядь», «ладонь», «локоть» – эти меры длины использовались на протяжении столетий.

Именно десять пальцев на руке стали причиной и базисом десятичной системы счисления. Более того, со времен глубокой древности пальцы служили калькулятором, своеобразной счетной машиной. Причем не только для простого счета от одного до десяти, но и для сложных вычислений – умножения и деления – больших чисел. Техника так называемого пальцевого счета позволяла производить сложные вычисления очень быстро и очень точно.

Рука является и вечным календарем, по которому легко можно было рассчитать месяц, число и день недели на любой срок вперед или назад. Эта техника называется «вруцелето» – «в руке лето».

Рука – это музыка! Рука играет на музыкальных инструментах рукой. Ее возможностями и особенностями обусловлена палитра звуков, доступных музыканту-исполнителю.

Рука – это живопись, скульптура…

Рука несет на себе следы нашей жизни, более того, по мнению хиромантов, по линиям руки, ладони можно предсказывать судьбу.

Учитывая мою публицистическую вовлеченность общественно-политический процесс, неудивительно, что попытка написать короткое эссе на тему «русские» обернулась написанием брошюры, объемом в три печатных листа. Эссеист во мне был побежден публицистом. Будет ли эта брошюра завершена и опубликована – не знаю. Но эссе пришлось писать заново. Избежать публицистичности я все равно не смогу, но хотя бы постараюсь снизить градус злободневности и сократить объем до разумного.

Оговорюсь в самом начале: то, что я делаю, художественно-философское, авторское размышление. У меня нет желания (да и оснований) претендовать на научность и новизну того, что я тут пишу. Нет и стремления положить свой камушек в фундамент политико-идеологического обоснования той или иной позиции, хотя подспудно какие-то симпатии и антипатии будут меня направлять: от этого никуда не деться. Так что сперва попробую описать, что я имею в виду, используя понятие «русские».

Русские – это явление природы и общества. Русские, конечно, не только «явление», но и некое понятие, то есть «система мыслей, выделяющая и обобщающая неких людей по общим и в своей совокупности специфическим для них признакам». Всякое явление обладает разными смыслами, в зависимости от того, с какой стороны на него взглянуть. А что такое «смысл» (см. Значение и смысл) применительно к такому явлению, как «русские»? Один смысл русских как явления: это место и роль русских людей среди других народов. Второй смысл лично мой: русские – это моя среда обитания. Есть и другие точки зрения и смыслы.

Отличительные признаки явления «русские»: язык; культура; этика; предназначение (судьба); внутренняя связность (взаимодействия и взаимоотношения); территория (государство). Сказанное напоминает определение нации, которому учили в школе (см. Народ и нация). Но дело в том, что эти определения (что есть нация) дают теперь все кому не лень и делают это с такой частотой, что не уследишь. Да и незачем: мы и сами с усами.

Среди названных мною признаков есть очевидные: язык, культура, территория (государство). А есть и те, о которых мне хочется сказать несколько разъясняющих слов.

Первое – этика. Я считаю, что у русских есть своя специфическая этическая система, то есть не только какие-то моральные заповеди – они есть у всех и во многом совпадают, – а некие специфические способы определения, что такое хорошо и что такое плохо, некие внутренние подсказки, указывающие на надлежащее и ненадлежащее поведение. Хочу подчеркнуть, что эти правила не сформулированы в виде заповедей и кодексов, это – внутреннее ощущение, сродни интуитивному осознанию, которое каким-то образом сохраняется и передается из поколения в поколение.

Одним из главных понятий русской этики надо, видимо, признать «справедливость». (См. Справедливость.) Русские часто понимают (ощущают) справедливость и несправедливость не так, как другие народы. Именно в этой сфере – в сфере русской этики – лежит многое из того, что обозначают как «загадочная русская душа», многое из того, что прочие народы воспринимают как экономически иррациональное поведение, многое из того, что изумляет врагов, сталкивающихся с русскими воинами, жертвующими собой на поле брани. Они потом гадают, придумывают: о чем же русский в тот момент думал, за что же он жизнь отдал? А русский в тот момент не думал: он поступал в соответствии со своей совестью, что и есть этика. Вся та «всемирная отзывчивость», вся та «богоносность», вся наша солидарность и коллективизм, часто встречающееся нестяжательство и бессребреничество – проявление этой самой специфической русской этической системы, русской совестливости, русской скромности, жизни «по правде», готовности «отдать жизнь за други своя» и спокойно принять неизъяснимое для других: «На миру и смерть красна». Кто-то скажет, что я идеализирую русских, и будет прав, именно это я и делаю: описываю этические идеалы русских. И не тщусь описать их во всей научной полноте. Мне достаточно указать на существование самого явления и привести хоть один пример. Остальное домыслят без меня.

Разумеется, не все русские и не всегда с идеальной точностью следуют этим и другим идеалам. В реальной жизни мы часто поступаем «не по совести», часто и не слышим ее – совести – голоса, не распознаем подсказки. И тем не менее я уверен, что русские улавливают друг в друге сходство в понимании должного и недолжного, улавливают и иное понимание должного другими, нерусскими. Факт того, что мы улавливаем нечто нам неприятное в поведении представителей других народов, живущих рядом с нами, говорящих на русском языке, вовлеченных в русскую культуру и являющихся гражданами России, и есть несовпадение русских с нерусскими по этическим критериям. Им не стыдно поступать так, как нам стыдно. И справедливость у них – другая.

Второе – судьба. Судьба – это, прежде всего, то, что с народом уже произошло, его история. Те, кого я считаю «настоящими русскими», воспринимают историческую судьбу народа как непрерывную, этически оправданную линию развития целостности под названием «русский народ». Это – органические русские. Они ощущают себя и свой род как непрерывную линию, живой побег, одну из ветвей, образующих древо русского народа. Это древо никогда не росло «не в ту сторону», никогда не «ошибалось» и никогда не хотело быть другим деревом, другим живым организмом, другим природным и историческим явлением. Органический русский смотрит на пройденный путь с благодарностью к предкам, с любовью и восхищением оценивает любой отрезок русской истории. У него нет и не может быть повода для отрицания пройденного, для покаяния или стыда.

Третье – предназначение, то есть еще не состоявшаяся часть судьбы, наши мечты, идеалы, образы будущего. Это очень важное метафизическое ощущение. Оно намного значительнее, чем цель или проект. Предназначение – это скорее чувство, чем знание. Предназначение – предмет веры, а не следствие логических сопоставлений. Мы можем (и, наверное, должны) придумывать разные мифы о самих себе, создавать образы нашего будущего, складывая их из самых разных материалов: научных, религиозных, художественных… Но все эти средства лишь помогают, но не заменяют веру в предназначение и ощущение предназначения русских – как особого, «неотменяемого» народа среди остальных народов. И при этом органический русский ощущает и самого себя, свою семью, своих детей и внуков как неотменяемую часть этой великой и бесконечной миссии: быть русским.

Есть ли у нынешних русских объединяющая мессианская идея? Нужна ли она? Мессианской, наднациональной идеей, несущей в себе помимо прочего и некую важную метафизическую, трансцендентную составляющую, у советских русских была идея построения социализма – коммунизма. В американском обществе, его менталитете имеется нечто подобное: быть образцом демократии и распространять ее по всему миру.

Мне кажется, что русскому народу всегда нужна наднациональная идея – объединяющая и мобилизующая. Созидание некоего нового типа государства, новой модели развития – вот, как мне кажется, то, что может эту роль играть. Новый вариант социализма, государство справедливости – в этом направлении надо развивать объединяющую идею. Начать надо с пересмотра концепции и практики строительства социализма, но не путем очернения собственного опыта, а опираясь на тот позитив, на который следует опереться.

Государство остается одной из высших ценностей для русских (неважно каким способом себя осознающих таковыми). Это все еще – Родина, Родина-Мать и т. д. Перед угрозой исчезновения государственности русские способны – и идут – на многие компромиссы во внутренней политике. Компромиссы порой превращаются в слабости: русские согласились с антинародной политической и экономической системой, согласились с передачей значительных богатств и многих управленческих рычагов в нерусские руки, они согласились с наплывом мигрантов, с необходимостью особого уважения и, соответственно с уступками по отношению к разным «титульным» народам… Возникает вопрос о существовании предела у этого процесса. Президент России как-то задал афористичный вопрос: «Зачем нам такой мир, в котором не будет России?» Я задаю похожий вопрос: согласны ли русские сберечь государственность, Россию, в которой не будет русских? С юридической, конституционной точки зрения по факту так уже и есть… И я ощущаю, что многие из нас это приняли – в надежде, что спасение формы оставляет шанс на наполнение ее содержанием. Как бы не ошибиться!

Проблемы с государственностью у русского народа очевидные. Никогда в истории не провозглашалось «государство русского народа». Были русские княжества, было царство русского царя, была Российская империя, был СССР, теперь вот один из обломков называется Российская Федерация. Ни одно из этих образований не называло себя «государством русского народа». На уровне ощущений, восприятий так было, в статьях и книгах писалось про «государствообразующую роль русского народа», но как политическая, программно-целевая установка – не было и нет.

Можно ли это осуществить и надо ли к этому стремиться? – вопрос открытый. Каковы ожидания той части русского народа, которая этого хочет? Считают важным указать на уровне, скажем, Конституции, что Россия – единственная родина русского народа. При этом подчеркивают, что русский народ – разделенный, то есть проживает в разных странах, но общей и единственной для всех родиной является Россия. (Каковы ее исторические границы – вопрос важный, но в данном контексте – второстепенный.) В этой позиции просматривается аналогия с Израилем, не только объявившим Израиль исторической родиной всех евреев, но и реализовавшей на практике юридический механизм и его практическое воплощение в виде предоставления гражданства всем евреям независимо от страны проживания. Попытка внедрить такой же подход в отношении России и русских упирается в отсутствие хоть какого-то идентификатора «русскости», который мог бы быть формализован и переведен в юридические нормы. Размышления в этом направлении идут, некоторые из них отражены в этом эссе, но до практического результата пока далеко. Юридическая норма должна опираться на исчерпывающий перечень измеряемых однозначных признаков. Их можно, разумеется, придумать и ввести, как это было сделано в СССР: ввели паспорта в которых была графа – национальность. На первых порах ее заполняли «как придется»: то со слов гражданина, то по решению заполняющего работника. А уже впоследствии национальность определялась по документам отца или матери – на выбор. Будет ли что-то подобное сделано в современной России, посмотрим…

Связность – важное и специфическое свойство явления «русские». Язык, культура, общая территория и пр. – средства, обеспечивающие наше взаимодействие друг с другом, наше сродство. Связность – понятие более широкое и глубокое, нежели «коммуникация», «общение». Общение – важный элемент, но ощущение целостности народа не обеспечивает. Связность, – это когда я приезжаю впервые в незнакомый город и, просто перекинувшись взглядом с встречным человеком, с ходу определю, что он – «свой». Это и есть – сродство. Связали нас те самые культура и общая судьба, язык и телесное сходство, но то, что с помощью всего этого возникло – связность, – есть новая, самостоятельная ценность. Быть может, и метафизического свойства. Русские обладают этой связностью. Связность обеспечивает целостность. Мы – свои друг другу. А «не свои» – нам чужие. Просто? В общем, да… Но – важно!

Среди признаков явления «русские» я не упомянул этничность, но об этом скажу позднее. Сперва хотя бы несколько слов о тревогах, которые и привели меня к публицистичности и полемичности в отвергнутых (но написанных же!) вариантах текста. Тревога в краткой формулировке: опасение, что русские исчезнут, перестанут быть русскими. Наша политическая история дает основания для подобных тревог.

Судьба русских эмигрантов, коих за столетие было несколько миллионов, печальна, но вполне ожидаема и типична. Судьба же русских, внезапно и не по своей воле оказавшихся иностранцами в новых независимых государствах, трагична, несправедлива и продолжает переживаться прямо сейчас, кровоточит.

Русские, проживающие в России, пока еще сохранились как русские, но именно их проблемы и есть моя главная тревога. Русские все еще демонстрируют невероятную живучесть: после всех пережитых трагедий и целенаправленных воздействий на русский народ он не исчез, но против него продолжают применять все более опасные и изощренные методы изменения глубинной сердцевины.

В этой связи отмечается немало симптомов. Указывается на то, что русские не являются хозяевами своей судьбы, что они подчинены чужой воле и действуют в чужих интересах. Говорят, что одним из слабых мест является отсутствие закрепленного статуса русского народа как такового и определения России как государства русского народа. Одни обращают внимание на отпадение от религии, другие – наоборот: на поглощение религиозным мракобесием. Очевидно то, как расчленяют нашу целостную историю на куски, разрубая тем самым и современное общество, разводя его по противоборствующим частям, отвергающим целые периоды истории как «ошибочные». Опасностью представляется встраивание России в глобальный мир с навязыванием несвойственных русской ментальности форм хозяйствования и обыденной жизни. Проблем немало, и опасения небеспочвенны. Главная среди них – с точки зрения сохранения русского народа как русского – не в наличии зловредных факторов и намерений, а в его разобщенности, причем не в организационном смысле, а в смысле осознания, ощущения своей целостности, ответственности за эту целостность и за предназначение русского народа.

А теперь – про этничность.

С этим словом – просто беда: уж очень неточный термин. Даже в рамках самой этнологии – науки об этносах – количество разночтений таково, что любой рискует нарваться на резкие замечания и обвинения в неправильном использовании этого понятия. Если повезет, то этнолог из другого лагеря возьмет вас под защиту, но может найтись и третий, который всех троих объявит неграмотными. Максимум возможного согласия ограничен следующей бессмысленностью: этничность – это характеристика этноса. А что такое этнос? Это сообщество людей с общей этничностью. Да, это тавтология. Но что поделать?..

Погружаясь в учебную, справочную и научную литературу, можно увидеть много разногласий и разночтений. Я это проделывал, но пересказывать не буду: не нужно. Выделю существенное. Весь сыр-бор происходит от наличия двух полюсов: главным в этничности считать биологическое родство, «кровь», генетику или определяющим является комплекс социокультурных и политических факторов. (См. также Народ и нация.) На все это накладывается еще некоторое количество слов, описывающих примерно то же самое и несущих в себе примерно те же разногласия: нация, народность, племя и т. д. В общем, путаница и борьба школ там такая, что под любую политическую идею можно мобилизовать оправдывающий ее научный институт. В нашей стране на современном этапе ее существования торжествуют те научные направления, которые всеми способами принижают биологический, генетический идентификатор этноса, возвышают культурно-социальный и настаивают на конструировании нации как политической задаче, соотнесенной с политическими целями. В душе русского народа этот подход не встречает теплого приема. Русские чувствуют, что их снова «кидают».

На уровне бытовой (да и общественно-политической) лексики широко распространено использование понятия «этничность» именно в качестве биологической, генетической характеристики. Например, в таком контексте: «я – русский, то есть этнический великоросс». Тем самым подчеркивается идентификация «по крови». Далее я буду использовать понятие «этничность», имея в виду идентификатор «крови», биологическое родство, не уточняя (до поры) механизм его определения или ощущения (осознания). И не стану погружаться в нервную тему триединства русского народа: великоросс – малоросс – белорус.

Русский народ складывался на основе единства (сходства) языка, параллельно с формированием общей государственности в разных формах: от объединения княжеств – к империи и Советскому Союзу. Скреплялось это ощущение целостности дополнительными факторами: единая армия, единые деньги, объединяющая религия и идеология. Фактор биологического родства, «кровности» как нечто объединяющее в масштабах всего народа не существовал, его роль играли язык и религия. Хотя в неявном виде понимание родства было и выражалось хотя бы в оперировании понятием «инородец». «Инородец» – это, прежде всего, человек другой веры и говорящий на другом, не русском языке. То, что инородцы были еще и другого роду-племени, отличались антропологически, тоже было вполне осознанно. На официальном уровне они признавались «своими» – как подданные Империи, – но в переписях указывались как инородцы. В армии, например, формировались инородческие воинские подразделения.

Русские никогда не были этнической нацией. В балансе «кровь – почва» на первом месте была «почва» (не только территория, но и культура в широком – в том числе и метафизическом – смысле). Для имперской нации, у которой в этом ее качестве и в этой ее миссии не было внутренних конкурентов, именно «почва» была тем, что она созидала (на протяжении столетий) и что она продвигала, распространяла, «несла народам». В советский период на первое место в пакете «русской почвы» вышли идеи социальной справедливости, описанные в образах социализма и коммунизма, в дореволюционный период на первом месте была (с оговорками) триада «православие – самодержавие – народность». В постсоветский – современный – период в «пакете почвы» не осталось никаких специфически русских идей, никакой метафизики. Попытка вернуть православие в качестве идентификатора и объединяющей субстанции ошибочна изначально и провалена, на мой взгляд, с очевидностью. В современной России у русских нет никакой актуальной функции и никакой роли. Я имею в виду функцию и роль не в качестве «россиян» (граждан России), а в качестве русских, осознающих себя русскими, а других – не русскими и ставящими перед собой особую – русскую – цель. Оставаясь – по инерции – в роли как бы имперского народа, ка бы государствообразующего народа, русские с этой задачей (да и поставлена ли такая задача?) не справляются по ряду причин, являющихся следствием «разрыва шаблона национального самосознания».

Один из разрывов шаблона в том, что русские и внутри России оказались в ситуации борьбы в том пространстве смыслов, в котором они просто никогда не существовали: в пространстве борьбы этничностей. Этнически объединенные народы противостоят этнически дезорганизованному русскому народу на всей территории России, а не только в национальных регионах (хотя там это принимает характер юридически и организационно оформленной политики). Русские практически лишены этнической идентификации по принципу крови. Чем могут русские ответить в конфликте этнос против этноса? Нарастающие конфликты этнос против этноса (кровь против крови) будут, видимо, подталкивать русских к поиску кровной идентичности, ее осознанию и структуризации по этому признаку. Это противостояние уже находится на уровне столкновения глубинных архетипов (мы – чеченцы, они – русские; мы – русские – они евреи и т. п.) с размывающимся культурным флером современной «русской» культуры, которая вполне бодро и даже залихватски себя чувствует и без участия этнических русских. Надо это понять и как-то определиться: мы идем в направлении этнической, кровной идентификации и спайки русских или у нас есть другие варианты?

Если стремиться к идентификации русских по крови, по генетической линии, то возникают проблемы. Главная состоит в отсутствии метода ее определения, каких-либо принятых правил, алгоритмов. И об этот острый камень разбиваются многие умствования и призывы. Механизм «по папе» или «по маме» официально отменен, на бытовом уровне он существует как вторичный и не очень значимый фактор. Значимые факторы – язык и культура, они видны без дополнительного анализа. А как определить, что я русский по крови, да еще на столько-то процентов? Аналитические возможности популяционной генетики теоретически могут быть положены в основу некой договоренности: объявить, например, что некий состав маркерных генов является признаком идентификации русских по крови. Это, однако, весьма субъективно: считать некую принятую за эталон смесь гаплогрупп или других показателей определяющим фактором установления идентичности в режиме русский – нерусский. Внедрить такой подход, конечно, можно, но вряд ли это приведет к чему-то хорошему…

Важно определиться, есть ли необходимость идентификации граждан России по этническим признакам, необходимость отделять русских от не русских и, так или иначе, учитывать это в государственной политике. Но, прежде чем затевать нечто подобное, хорошо бы дополнительно убедиться еще и в том, что стремление к этнической идентификации (каким-либо способом) присуще большинству русских, а не какой-то группе энтузиастов.

Я не стал бы делать скоропалительный вывод о том, что биологическая этничность и для русских была бы хороша, потому что придала бы им стойкость и целостность. Что-то, наверное, и придала бы, но чего-то и лишила. Та самая «всечеловечность» русских, та их способность создавать надэтнические общности, позволяющие веками удерживать за собой неоднородные в этническом отношении пространства, вероятно, связана с второстепенной ролью биологической, кровной этничности. В общем, дело обстоит, мне кажется, так: еврейство передается половым путем, а русскость – нет.

В любом случае, мы – русские – сами должны осознавать из чего складывается наша система ценностей, в чем цель и смысл существования русских. Какие места в нашем мировидении занимают так или иначе измеренные ценности: «русскость», язык, судьба, этическая система, «почва», культура, государственность, определенные особенности государственного устройства и др.

Хорошо было бы определить, что именно в этих огромных, сложных, динамичных, меняющихся системах – язык, культура и традиция – надо защищать, охранять, а что может изменяться в ходе трансформаций. При всем согласии с естественностью каких-то изменений, полагаю, что есть мера, превышение которой равнозначно утрате идентификационного признака, за пределами которой русские – уже не русские. Какова эта мера и в чем ее измерять – никто не указал. И я не укажу. Но выскажу предположение, что мера такая, в принципе, существует и может быть определена.

Опасность состоит в том, что эти базовые ценности можно модифицировать и даже полностью поменять на другие. Именно к этому и стремятся те, кто в ходе процесса так называемых реформ превращают большой, сильный, талантливый, творческий, умелый народ в ведомый, управляемый электорат.

Есть ценности и приверженность ценностям, а есть – действие! Приверженность может быть условно пассивной: вы стараетесь жить и в личной жизни поступать в согласии со своими ценностями. Но может пробудиться и проактивная позиция: борьба за право следовать своим ценностным установкам, борьба с попытками внедрить чуждые ценности. Это и есть действие! У меня такое ощущение – опасение, – что мы, русские, утратили что-то, что делает народ способным к действию. Мы откликаемся – мыслями, переживаниями, словами, текстами и пр., на какие-то тревожащие нас события, факты. Мы с чем-то не согласны, но действовать – не готовы. А народ бездействующий, народ созерцательный исчезнет! Потому что есть другие народы – действующие. Этим народам нужны ресурсы – не только те, что лежат в недрах или в золотых слитках, а – люди, народы. Они знают, что чужие народы можно превратить в свои ресурсы. Русский народ сегодня во многом уже стал ресурсом для отечественной и международной олигархии. Продолжается работа по изменению его свойств, по приданию нужных характеристик и стиранию ненужных.

Но я не хочу этого! Я не хочу, чтобы русский народ был чьим-либо ресурсом, кроме ресурса самого себя – народа в целом, народа – хозяина своей судьбы. Вот и размышляю, делюсь этими размышлениями. Как поделился ими наш великий композитор Георгий Васильевич Свиридов: «Я русский человек! И дело с концом. Что еще можно сказать? Я не россиянин. Потому что россиянином может быть и папуас. Во мне течет русская кровь. Я не считаю, что я лучше других, более замечательный. Но вот я такой, как есть, – русский человек. И этим горжусь… Надо гордиться, что мы – русские люди!»

И снова – созвучие мыслей… А уж что музыка Свиридова делает с моей русской душой – тут слов не найти.

Я-то как раз совсем не рыбак, но для миллионов граждан это дело почти святое! Я, конечно, тоже несколько раз в жизни ловил рыбу. Есть даже фотография, на которой я в возрасте лет пяти стою на берегу речки с самодельной удочкой… Я помню это событие, но удалось ли мне тогда что-нибудь поймать – не помню. Было еще два-три таких случая. Расскажу об одном из них.

На рыбалку меня пригласил школьный товарищ. Сам он заядлым рыбаком не был, а вот его старший брат слыл специалистом. Мы приехали ранним летним утром на берег водохранилища, на котором все мы бывали не раз: я туда ездил купаться и загорать, они – рыбачить. Так что место для ловли рыбы было известно заранее: небольшой пустующий причал. Вернее, причальчик: он был так мал, что троим можно было сесть только вплотную друг к другу. Мне вручили удочку, помогли насадить червячка и наказали сидеть тихо, не мешать другим и следить за поплавком.

Я сидел тихо, не мешал, за поплавком следил и через некоторое время решил посмотреть – как там червячок? Оказалось, что червя на крючке нет. То ли «уплыл», то ли рыбы отгрызли – не знаю. Мне насадили нового червя, и я снова сидел тихо и не мешал. Так повторилось еще раза два. Надо сказать, что у моих друзей тоже ничего не ловилось и клева не было.

А потом мне это надоело, и я пошел по бережку прогуляться. Друзья мои, думаю, были рады: и посвободнее стало и вообще – не клюет же, так не во мне ли дело? В общем они сидят и ждут, я брожу по берегу. Бережок частично порос травой, а частично был просто земляным. Вернее, глинистым. На берегу не было ни души. Да и место это было такое, куда отдыхающие – если бы они были – не ходят. До пляжа метров, наверное, пятьсот… И тем не менее видать кто-то сюда недавно приходил, потому что в траве лежали мужские часы с браслетом! Я огляделся по сторонам: ну нет никого и не было с утра! Значит, часы – мои! Ну я их и взял… И пошел к друзьям, чьи согбенные спины продолжали изображать терпение, а нависающие над водой удочки – надежду на рыбацкое счастье…

Я показал часы. Описать реакцию друзей я не в силах. Потому что они молчали и вроде бы вообще ничего не делали – ни руками не махали, ни междометий не выкрикивали. Что-то они потом, конечно проговорили, из чего я понял, что мир отныне прежним не будет: я вызвал зависть и сопутствующую ей неприязнь.

Ну, пожалуй, про еще одну рыбалку расскажу. Это было намного позднее, я был уже женатым. Тогда к нам в гости из Москвы приехал дядя – старший брат моей матери. Бывший военный инженер, в то время пенсионер. Ему было уже под восемьдесят. Он и попросил меня съездить с ним на рыбалку. Удочки он выпросил сам у кого-то из наших соседей, с которыми успел познакомиться. И мы поехали на водохранилище, но уже другое, которое ему эти же соседи посоветовали.

Мы лежали на подстилке снова в полном одиночестве. Водохранилище выглядело не просто безлюдным, но даже безжизненным: практически никакой растительности по берегам и земля вокруг как выжженная. Но ни мне, ни ему это не мешало. Удочки были заброшены. Какие-то хлебные мякиши на крючки насажены, и началось главное: немного водочки с закуской и разговоры… Говорил дядя. Я слушал. Говорил он на самые разные темы: от политики до сравнительных характеристик минно-торпедных аппаратов. Любая тема вскоре после начала сводилась к воспоминанию о какой-нибудь бабе, которую он трахнул… В сущности, его кроме этого, ничего и не интересовало. Это было довольно интересно слушать. Особенно удивительным было то, что он помнил не просто все подробности, но и называл точные даты события: «23 октября 1931 года вызывают меня к главному конструктору…» Потом, после краткого введения, в котором обозначался повод, в связи с которым его вызвали, начиналось главное: «А у конструктора в приемной работала машинистка – Зоя…»

Тоже хорошая была рыбалка. Помню также наставление, полученное от дяди: «Ты с возрастом обязательно увлекись рыбалкой. Это же просто спасительная штука! Как ты иначе от жены будешь прятаться? Она же тебе скоро надоест до смерти, ты уже мне поверь…»

Я ему верил. Но он ошибся – жена мне не надоела. И рыбалкой я пока не увлекся.

С

См. Парк. Отличие сада от парка, в общем-то, незначительно и весьма условно: сад – посажен, а парк – необязательно, хотя может быть и полностью создан руками человеческими. Отличие скорее в основной функции: сад существует в основном для того, чтобы в нем выращивать что-то, регулярно высаживать какие-то растения. Парк предназначен в основном для прогулок и созерцания. И еще одно отличие: сад, как правило, меньше, чем парк.

Про сад говорят, что это образ рая на земле. Эта метафора возникла по отношению с монастырским садам и несла в себе, прежде всего, ассоциативную связь с Раем Господним, который в Библии описан как сад, созданный самим Господом.

«И произрастил Господь Бог из земли всякое дерево, приятное на вид и хорошее для пищи, и дерево жизни посреди рая, и дерево познания добра и зла».

«И сказал Бог: да произрастит земля зелень, траву, сеющую семя. И стало так».

«И увидел Бог, что это хорошо».

Люди тоже поняли, что «это хорошо» и стали создавать свои сады, сочетая практические цели – выращивание фруктов и овощей – с эстетическими.

А остальное, что я хочу в этой связи поведать миру, – в статье Парк.

(См. также Бес, Демон, Дьявол, Чёрт.) Сатана – персонаж Библии. В разных книгах Ветхого Завета он и его роль описываются по-разному и не вполне определенно. Какой-то цельный образ и определенную функцию Сатаны приходится домысливать, что и было сделано многими поколениями толкователей библейских текстов. В одних книгах Ветхого Завета Сатана (или Сатан) упоминается не как некая «личность», а как некое качество, как имя нарицательное: этим словом описывают того, кто препятствует, является оппонентом или обвинителем, противником и даже предателем. В других – Сатан описан как один из «сынов Божьих», выступающий обвинителем на Божьем суде, или как тот, кто подвергает сомнению праведность Иова и предлагает Господу испытать его. В Ветхом Завете Сатана может предводительствовать народами и низводить огонь на Землю, а также влиять на атмосферные явления, насылать болезни. Но в любом случае Сатана не может действовать без Божьего позволения.

Образ Сатаны в иудаизме не ограничивается сведениями из ветхозаветной части Библии. Вполне определенно Сатана описан в Талмуде. Талмудический Сатана может принимать любой облик – человека, птицы, зверя. Он соблазняет человека, подталкивает его к совершению греха, и, тем самым «вынимает его душу», то есть является ангелом смерти. Именно Сатана изобличает человека перед Богом, поэтому люди должны быть очень осторожны в словах и поступках: Сатана не упустит ни малейшей возможности для обвинения. Сатана толкает человека на зло и сам является в этом смысле воплощением зла. Сатана участвует во многих эпизодах священной иудейской истории, от грехопадения Адама и Евы до соучастия в подготовке указа Амана об истреблении всех евреев в один день: указ был написан на пергаменте, доставленном Сатаной. Талмудический Сатана смертен: его низвергнет Машиах – Мессия.

В Новом Завете, в христианстве Сатана и Дьявол (См.) – одно и то же лицо, это синонимы, происходящие от арамейского (сатана) или греческого (диаволос). Смысловое отличие невелико: греческое «диаволос» переводится как «клеветник», то есть в греческих и произошедших от них русских текстах именно лживость Сатаны-Дьявола подчеркивается еще и семантикой слова. В Новом Завете и основанной на нем христианской традиции Сатана также описан со всей определенностью: он – обманщик, коварный искуситель. Это Сатана предлагает Иисусу Христу: «Тебе дам власть над всеми сими царствами и славу их, ибо она предана мне, и я, кому хочу, даю её». В Откровении Иоанна Богослова Сатана/Дьявол описывается как «большой красный дракон с семью головами и десятью рогами, и на головах его семь диадем», а за ним следуют часть ангелов, называющихся в Библии «нечистыми духами» или «ангелами Сатаны». Там же говорится о том, что Сатана/Дьявол будет низвержен на землю в битве с архангелом Михаилом.

В христианстве фундаментальная функция Сатаны/Дьявола, его космогоническая роль возводится до уровня воплощения всего мирового Зла. (См. Добро и зло.) Подробнее об этом и многом другом в статье Дьявол.

Образ Сатаны через авраамические религии глубоко проник в массовое сознание и вполне естественным – с точки зрения природы религиозных верований и психологии – образом стал основой сатанинских вероучений и культов. Сатана в этих культах могущественнее Бога, да и вообще, Зло сильнее Добра. У сатанизма, или более широко: поклонения «темным силам», «черным богам» – весьма долгая история, уходящая в дохристианский период. В Средневековье сатанизм уже сложился как массовый культ, а в наши дни во всем мире существует немало официальных, открыто действующих сатанинских церквей. Кроме религиозных организаций сатанистов распространены и молодежные субкультуры, в которых считается модной соответствующая символика, взгляды, мораль.

Рассматривая «свет» в паре с «тьмой», я назову «более главным» свет. Надеюсь, мои ирония читателем распознана. «Тьмы» не существует, бывает отсутствие света. А вот свет существует как материальная сущность. Хотя в Библии говорится что сначала была «тьма» и лишь потом Творец отделил свет от тьмы: «Земля же была безвидна и пуста, и тьма над бездною, и Дух Божий носился над водою. И сказал Бог: да будет свет. И стал свет. И увидел Бог свет, что он хорош, и отделил Бог свет от тьмы. И назвал Бог свет днем, а тьму ночью. И был вечер, и было утро: день один».

«…И отделил свет от тьмы…» Очень, конечно, поэтично, но никакого отношения к реальности не имеет. Впрочем, и не должно иметь: книги довольно часто не описывают реальность, а создают образы, в том числе и чего-то несуществующего и даже невозможного. Библия тут далеко не последняя.

Похоже, однако, что можно коан для дзен-медитации предложить: что будет, если смешать свет и тьму?

Со времен древности и до XVII века свет представлялся как поток мельчайших частиц. При этом считали, что эти частицы исходят из глаз (Эмпедокл в V веке до н. э., Евклид в III веке до н. э.) и пытались в этой связи разными способами объяснить, почему тогда днем глаз видит хорошо, а ночью – плохо и каким образом эти частицы мгновенно достигают звезд, ведь мы их видим сразу, как только взглянем. Лукреций в 55 году до н. э. высказал гипотезу, что частицы эти исходят от Солнца и Луны, но, похоже, эта его идея долго оставалась незамеченной.

В XVIII веке о свете стали говорить уже не только как о частицах, но и как о волнах (Декарт, Гук, Гюйгенс), а после открытия дифракции (Юнг) и объяснения поляризации света с волновой точки зрения взгляд на свет как на волну укрепился. До самого конца XIX века волновая теория торжествовала, хотя оставались сторонники и представлений о свете как потоке частиц (корпускул).

Электромагнитные волны наполняют собой пространство всегда и везде. Электромагнитные волны обладают разной длиной волны (или частоты), и в зависимости от этого их условно делят на несколько диапазонов. Волны с очень короткими длинами волн (от 0,01 нм до 10 нм) называют рентгеновским излучением, волны с длинами от 10 до 380 нм ультрафиолетовыми, волны с длинами от 380 до 780 нм и есть «свет», то есть видимая часть спектра электромагнитных волн. Еще более длинные волны – инфракрасные, далее идут микроволны и радиоволны.

Изучение света – одна из самых ярких и успешных страниц развития науки. Важнейшими этапами следует считать открытие волновой природы света, осознание единства природы электромагнитных волн, их математическое описание, введение понятий частоты и длины волны. Ключевой вехой следует считать выявление двойственной природы света, понимание того, что свет – это и волна и частица одновременно. Это явление получило название «корпускулярно-волновой дуализм». Идея существования частицы света (волнового излечения вообще) была высказана Максом Планком в 1900 году, термин «фотон» появился в 1922 году, и только в 1926 году его существование было подтверждено экспериментально. Именно эти открытия стали основой для развития квантовой механики, а квантовая механика изменила наши представления об устройстве мира, а т. н. скорость света – одной из фундаментальных величин.

Близкая, но самостоятельная тема – восприятие света нашим глазом, поиски ответа на вопрос «как мы видим то, что видим?» В этом смысле свет – это не столько нечто внешнее, по отношению к нам, а сколько – не более (но и не менее) – свойство наших глаз, системы зрения, мозга. Именно они преобразовывают часть спектра электромагнитных волн в некие сигналы, импульсы для мозга. Видеть свет – это «умение» мозга воспринимать и расшифровывать электромагнитные сигналы, придавать им значение и опознавать тем самым окружающий мир.

Так что «свет» нужен нам не только для того, чтобы все видеть, но и для того, чтобы в процессе его изучения познать свойства нас самих и мироздания в целом.

Одно из тех распространенных слов, смысл которых кажется всем понятным без нужных и ненужных разъяснений. А это не так: разные люди в это слово вкладывают существенно разные смыслы. Из-за этого – порой незаметно и неосознанно – возникают неверные действия и реакции. Но даже не в смыслах дело: мы ведь живем не в мире смыслов, а в мире ощущений, эмоций. Ощущение свободы, а еще чаще и важнее ощущение отсутствия несвободы у всех разное. И по-разному себя проявляет, по-разному «включается/выключается». Два человека в одних и тех же обстоятельствах могут чувствовать себя на разных полюсах: один – как в тюрьме, другой – как птица в небе.

Хочу об этом поразмышлять… При этом постараюсь не соблазняться банальностями типа «свобода – это не вседозволенность». Или «абсолютной свободы не бывает». Впрочем, бывает: у Бога, если его таковым описывать. Можно даже претендовать на обратное определение: тот, кто обладает абсолютной свободой, Бог. Еще одно – не банальное, но часто повторяющееся: «Свобода – это осознанная необходимость» – упомяну, но надолго задерживаться не стану. Изложу эту мысль в виде фразы из письма мудрого Белинского горячему Бакунину: «Свобода есть не произвол, но согласие с законами необходимости». О связи свободы с необходимостью говорили многие, например, Спиноза, и Карл Маркс, и Гегель… Кому интересно, может попробовать докопаться до первоисточника, я же не думаю, что это важно. Я пока выложу на стол еще несколько замечательных суждений о свободе, накопленных поколениями мудрецов, а потом перейду к главному: о самом себе и моей свободе.

Поколения мудрецов разложили понятие свободы по разным шкафчикам и полочкам: философскому, религиозному, экономическому, правовому, политическому… По ним разложены определения и рассуждения о свободе воли, о позитивной и негативной свободе («свобода от» и «свобода для»), о правах человека и политических свободах, свободе слова и вероисповедания, свободе творческой и сексуальной… На этих полочках можно встретить рассуждения об ограничениях, установленных Богом, природой, людьми, законами. Или о соотнесении цели и свободы: свобода – это возможность деятельности и поведения в условиях отсутствия внешнего целеполагания.

Неизбежна встреча со Львом Толстым, который высказывался на тему свободы много раз и всегда глубоко (хоть порой и коряво): «То, что не было бы свободно, не могло бы быть и ограничено. Воля человека представляется ему ограниченною именно потому, что он сознает её не иначе, как свободною».

О том, как зависимость от денег лишает свободы, думали и неплохо высказались Пушкин и Ленин: «Наш век – торгаш; в сей век железный без денег и свободы нет» (не Ленин); «Свобода буржуазного писателя, художника, актрисы есть лишь замаскированная (или лицемерно маскируемая) зависимость от денежного мешка, от подкупа, от содержания» (не Пушкин). Так, дорвавшийся до власти алчный хам подвел замечательного физика и популяризатора наука С. П. Капицу к следующей мысли: «Свобода должна быть ограничена ответственностью». Сергей Петрович имел в виду действия продюсера ТВ-канала, закрывшего «Очевидное – невероятное» за отказ впустить лженауку в его программу как нечто «нормальное», чтобы повысить рейтинг и «поднять» побольше бабла от рекламы. Но новый хозяин канала не озабочен ответственностью перед обществом, он готов его превращать в малограмотное быдло ради личной наживы. Добавлю к справедливым словам Капицы: свобода, конечно, должна быть ограничена ответственностью – социальной, юридической, – но также и совестью – ответственностью моральной. Что мне очевидно (и вовсе не невероятно): общество наше запуталось в интерпретациях свобод. Но «запуталось» как-то так ловко, что алчные насыщаются.

Как же хорошо подмечено у дзен-буддистов: человек по-настоящему обретает свободу лишь в том случае, если у него нет даже догадок о том, что он свободен и что вообще есть такие понятия, как «свобода» и «несвобода»! В общем, похоже, что есть еще два аспекта свободы: свобода «моя» и свобода «наша». «Моя» свобода – сродни буддийскому уходу от всех и всяческих желаний, включая отсутствие желания не иметь желаний. Когда сами понятия «свобода» и «несвобода» (и связанные с ними ощущения) просто не существуют, это – уход от общества в его максимальной степени. «Наша» свобода – это свобода единомышленников. При этом никуда не денется и моя свобода в коллективе единомышленников – индивидуальное ощущение, соотнесенное с обществом, апеллирующее к нему. Брошу еще несколько камешков, от которых пойдут круги ассоциаций:

…свобода выбора, целеполагания…

…свобода делать, что хочу, и не делать, что не хочу…

…свобода в познании, движении туда, куда «влечет свободный ум»…

…свобода от моральных норм…

…свобода внутренняя и внешняя…

…свобода либерала, коммуниста, фашиста, националиста…

…свобода христианина, иудея, мусульманина, буддиста…

…свобода художника…

…свобода ученого…

…свобода ребенка, подростка, старика…

…свобода мужчины и женщины…

…свобода в одиночестве…

…свобода в семье…

…свобода в коллективе…

…свобода в пространстве…

…свобода во времени…

В общем, видов свобод много… Столько же и видов несвобод. Так что оснований для того эмоционального разнообразия переживаний, о котором я упомянул вначале, предостаточно.

Встречаются и парадоксальные переживания. Если для одного свобода – это отсутствие ограничений, стеснений и притеснений, давления чужой воли, а для другого на первом месте, прежде всего, возможность достигать поставленной цели, то второй и в тюремной шарашке будет упоенно и внутренне свободно созидать ракеты, а первый глубоко страдать даже наделенный и богатством, и положением, и множеством возможностей из-за того, что политический режим, в котором он, на взгляд прочих, благоденствует, воспринимается им как невыносимая тирания, поскольку препятствует отправлению, скажем, его религиозных потребностей.

Если я не ощущаю несвободы, стало быть, я свободен, я ощущаю – свободу?! Означает ли это, что свобода не есть некая объективная характеристика или состояние, но не более чем индивидуальное ощущение?

Да, есть еще те, для которых никаких поводов для сложных размышлений нет. Это лица твердо и на собственной шкуре постигшие, что «свобода» – это когда не сидишь в тюрьме…

Мне, как русскому, важно еще несколько слов сказать о воле: зачем-то же у нас есть два слова, говорящих как бы об одном и том же. Слово «воля» и «свобода» в русском языке обозначает понятия почти противоположные. С одной стороны, это синоним полной свободы, с другой – это инструмент управления своими эмоциями и намерениями. Но так не бывает: если язык оперирует двумя словами (свобода и воля), то они чем-то отличаются по смыслу, по нюансам. Отличие тут существенное: свобода (и несвобода) – это то, что вне меня, то, в чем я пребываю. Воля – это то, что внутри меня, это мое качество, моя способность принимать решения, ставить цели, добиваться их. Не следует считать, что «воля» и «неволя» – антонимы, пара противоположностей. Противоположностями являются «воля» и «безволие». «Неволей» называют физическое ограничение свободы: наручники и тюрьма. Безволие, то есть ограничение, сковывание волевых усилий, способности управлять собой, своими эмоциями, достигается разными путями: от внушения страха и гипноза до химического воздействия и болезней. Так что «воля» и «свобода» – далеко не одно и то же. Есть, наконец, и такое словосочетание: «свобода воли». Свобода воли как психофизическое действие может быть скована, свобода воли как потенция, как возможность (верующие уточнят: дарованная Создателем) – неотменима. Если хотите подлинной свободы, то ищите ее внутри себя, в пространстве воли. Выбегая во внешний мир, мир, где есть не только идея свободы, но и вполне материальная, грубая и жестокая неотъемлемая ее спутница – несвобода, – мы попадаем именно в ее колючие лапы. Внешняя свобода – это чьи-то правила, а правила – это ограничения, то есть несвобода. Пойдешь «по свободу» – найдешь несвободу.

Теперь о себе. Я долго не ощущал тягот несвободы. Большую часть жизни не ощущал. Я родился при Сталине и далее по порядку… Сейчас, во времена антисоветские, настойчиво вдалбливают, что раньше свободы не было. И для иллюстрирования этого тезиса находится немало как абсолютно достоверных фактов и свидетельств, так и «художественной лжи».

Сомнений нет в том, что в идеологическом государстве, каковым был Советский Союз, существовала масса ограничений в этой – идеологической – сфере. Некоторые взгляды (политические, религиозные, философские, этические) считались неверными, вредными и осуждались. Если наряду с этими взглядами на их основе человеком осуществлялись и какие-то действия, то они уже могли служить основанием для разного рода наказаний: от проработки на комсомольском или партийном собрании до судебного преследования. Впрочем, чтобы дело довести до этого, надо было проявить незаурядную активность в деле «антисоветской пропаганды и агитации». Существовали ограничения в чтении и распространении книг, включенных в перечень запрещенных, а такие были. Я и мои знакомые, однако, эти книги читали и друг другу давали почитать: риск осознавали (распространение антисоветской литературы каралось по закону), но последствий не особо боялись, потому что они не были ни неотвратимыми, ни особо страшными. Тут надо оговориться: вероятно, для тех, кто хотел делать карьеру, то есть продвигаться вверх по служебной административной лестнице, риск был выше. Сведения (в сущности – доносы) о том, что некто читает что-то запрещенное, могли партийно-комсомольской карьере повредить. А те, кто об административной карьере не думал, а думал о научных результатах и довольствовался продвижением по другой лестнице – научные степени и звания: кандидат наук, доктор наук и пр., – о последствиях беспокоились меньше. Еще одна оговорка: я был физиком. Так же дело обстояло и в других «настоящих» науках: химии, математике, в инженерно-технических дисциплинах и т. п. направлениях. А вот разные гуманитарии жили иной жизнью. Их мировидение было другим. Они сами – хотели того или нет – были, в сущности, идеологическими работниками. И для них, конечно, существовало куда больше и запретов, и ограничений, и рекомендаций, часто похожих на диктат. Так что, помножьте это всё на определенный психотип – и вы получите советского диссидента, для некоторых из которых даже блеяние соседской козы воспринимается как направленная именно против него дразнилка, травля: «Кэ-ге-бе-е-е…» (Это я цитирую популярный анекдот того времени.) Я сочувственно и с пониманием отношусь к судьбам этих людей, но моя жизнь была иной и вспоминается она, соответственно, как светлая, радостная и свободная. Сейчас я уже могу разложить природу моего мировидения по полочкам.

Есть два вида свободы. Одна свобода – преимущественно поведенческая, другая – преимущественно ценностная. Мой ценностный мир не вступал в серьезные противоречия с теми ценностями, которые проповедовались в то время и считались нормой. (См. Ценность.) Я не был антисоветски настроен, у меня сложилось материалистическое мировоззрение, меня не интересовали ни религии, ни церкви, я не хотел иметь свой магазин и вообще становиться богатым. В мире моих ценностей не было ни «преклонения перед заграницей», ни особой тяги к модной одежде и материальному богатству в целом. Материально скромная, но насыщенная интеллектуально жизнь была для меня нормой. Разумеется, чего-то всегда хотелось: и пресловутых джинсов, и пластинок «Битлз» и путешествий, – но эти желания не руководили мной, не становились смыслами жизни. А у некоторых моих сверстников становились. И их охватывало ощущение «несвободы». Теперь многие из них, проживая в эмиграции, со сладострастным мазохизмом угощают друг друга воспоминаниями об ужасах советского общества тотального дефицита. Я же предаюсь неизменно радостным, позитивным воспоминаниям, хотя не позабыл и о дефиците и об ограничениях.

О поведенческой несвободе мне тоже легко вспомнить и согласиться с тем, что она была. То требовали (в школе и в университете на военной кафедре) остричь длинные волосы, то к одежде придирались… Но это – мелочи. У других был совершенно иной уровень противостояния с государством: евреи требовали свободы эмиграции, националисты – независимости, поэты, писатели, художники – отсутствия цензуры, права на опубликование и проведение выставок и т. д. Кого-то тяготила «пятая графа», кого-то мучила практическая невозможность зарубежных поездок, владения валютой, не нравились вступление в партию ради карьеры или необходимость сокрытия своей религиозности… Много всего можно вспомнить, в том числе и весьма существенного, неоправданно жесткого и несправедливого. Но я вспоминаю не об эпохе в целом, а о самом себе: в этом сложном мире я оставался, в сущности, аполитичным инвариантом текущих событий. Оглядываясь в прошлое, я понимаю, что многие из тех ограничений направили мою жизнь именно в то русло, в котором она протекала: не будь их, я бы прожил жизнь иную. Уж не знаю, лучше или хуже, но – иную. Однако при этом я не особо ощущал все со мной происходившее как следствие ограничений и несвобод. Важно не то, был ли я прав в своих ощущениях и оценках; важны сами ощущения. А они были в основном вполне оптимистичные. Я всегда видел множество возможностей: не получается одно – у меня есть другое! И, оказываясь на другой колее жизни, я не страдал из-за того, что «так получилось». Я снова жил полнокровной жизнью и снова видел множество возможностей и перспектив…

Но вот – рубеж, Рубикон: распад СССР. Приходится бежать из бывшей союзной республики в остаток России. Страна из советской становится антисоветской. На смену старым ограничениям приходят новые. И вот тут-то мой природный оптимизм, неистребимое ощущение свободы подвергаются куда более серьезным испытаниям. Я утрачиваю практически все подлинные, значимые для меня свободы, спектр возможностей, выбора «траекторий жизни» сузился невероятно. Да и выбрав какой-то вариант, я не оказываюсь полноценным субъектом своей судьбы: все чаще и чаще я вынужден делать то, чего мне делать не хотелось бы. Я должен не жить и развиваться, а выживать, зарабатывать деньги, чтобы обрести крышу над головой, еду и одежду для своей семьи. Моя поведенческая свобода ограничена небывалым прежде образом. Моя ценностная матрица уходит в глубину сознания и не может найти чего-то близкого вовне. Пришедшие к власти жесточайшим образом подавляют, уничтожают все то, с чем у меня был высокий уровень согласия, и навязывают то, что мне глубоко чуждо. С оговорками, неприятиями, но с прежними общественно-государственными ценностями у меня был компромисс, а не борьба. Теперь я – ценностно-идеологический партизан, подпольщик… Я не веду открытую борьбу с режимом, потому что лишен материальной независимости, свободы. Я – терплю. И лишь уход в себя, чтение книжек и осознание происходящего как неясной тропинки через минное поле, по которой я должен вывести свою семью и детей, поддерживает мой сильно притихший природный оптимизм. Долгие постперестроечные годы передо мной стояла одна задача: просто выжить. Потом, когда стадия выживания показалась достигнутой, да и срок жизни подошел к завершению, появились другие задачи, и среди них: осознание, спасение и сохранение той моей внутренней ценностной матрицы, которую действующая власть стремилась уничтожить. Захотелось сохранить ее внутри себя, передать детям, а также транслировать и во внешнюю среду путем написания текстов…

Кажется, я именно это сейчас и делаю.

Я считаю, что семья должна быть самым главным в жизни каждого человека. Семья играет определяющую роль во всех самых главных сферах человеческой жизни на всем ее протяжении. И даже до и после. Очевидными функциями семьи являются рождение детей, их выращивание и воспитание. Не менее понятными – обеспечение возможности любящим друг друга людям жить вместе, строить и проживать совместную жизнь. Быть может, менее очевидными являются образовательные функции семьи, многим кажется, что для этого есть школа и т. п. Я считаю, что роль семьи в образовании и воспитании выше всех прочих форм обучения: семья формирует мотивацию, влияет на выбор цели, поощряет и утешает. Утешение – во всех смыслах, включая религиозный, – исключительно важная функция семьи. (См. Утешение)

Семья наполняет жизнь каждого смыслом – понятным, простым и несомненным. Семья – микрокосм, в котором человек может реализоваться полностью. Семья – незаменимая, абсолютная ценность.

Не каждому удается создать свою семью – крепкую, основанную на долгой любви. Но большинство остается членами семьи своих родителей и того, что можно назвать «большая семья». Большая семья – это: два дедушки и две бабушки, а также все их дети, среди которых и ваши родители, а также ваши братья и сестры, ваши дети и внуки, а также дяди, тети, двоюродные братья и сестры, внучатые племянники и племянницы… Вот такое подобие «родо-племенного союза» образует большую семью. Если предположить, что у каждой пары по два ребенка, то общее количество людей в большой семье, охватывающей три одновременно живущих поколения (включая правнуков и правнучек), 34 человека. На примере большой семьи моих дедушек и бабушек могу сказать, что, например, на конец 50-х годов XX века в живых было 43 человека: трое дедушек-бабушек (один дед уже умер), 10 их детей, соответственно 9 их жен-мужей, 20 внуков-внучек и один правнук. И хотя мы жили в разных городах, но отношения поддерживались регулярно, так что ощущение большой семьи у меня было вполне развитым. Разветвленные родственные отношения дают – помимо эмоциональных впечатлений – исключительный опыт постижения своей страны, народа, его истории на фактическом материале, из опыта жизни родных и близких. Это тот субъективизм, без которого не может возникнуть мало-мальски объективный взгляд на сложный процесс жизни страны и народа.

Кроме большой семьи, которая формируется далеко не у каждого, есть просто семья, состоящая из мужчины, женщины и их детей, из отца, матери, сына и дочери. Ее мы и называем ячейкой общества.

Папа

Разумеется, не папа Римский… К этим должностным лицам (включая нынешнего, их 266 человек!) я не испытываю ни почтения, ни интереса. Мне посчастливилось родиться и прожить первую половину жизни в светском государстве, в котором атеистическое мировоззрение считалось нормой и поощрялось, а религиозное считалось пережитком прошлого, от которого следует избавляться. Вторую половину жизни я проживаю в тоже светском государстве, в котором религиозное – точнее православное – мировоззрение, в общем, поощряется. Кто-то скажет, что недостаточно поощряется, кто-то, что избыточно, но, как бы то ни было, атеизм (см. Атеизм) приравнен если не к экстремистским, то уж точно не к благонадежным взглядам. В любом случае, места для почтения к католицизму и его руководителю у меня в сердце не появилось. Другое дело – наши Патриархи. Но они не «папы», а «батюшки». Так что, несмотря на исключительную роль католицизма и Римского папы в мире, в мой словарь я его не включаю.

Для меня папа – это отец, мой родной отец. Я своего отца называл «папа». И когда мои дети так меня называют, мне приятно. Слово «папа» очень сильно воздействует. И для всех остальных людей это слово, прежде всего, означает родителя, отца.

Отец и мать

Здесь я не стану пересказывать биографию своего отца – об этом мною уже написано: в 2002 году я написал очерк – к 100-летию со дня его рождения. К тому времени его уже 32 года не было в живых: он родился в 1902 году, а умер в 1970-м.

И о себе как об отце я тоже писать не стану: не готов, видимо. Отец – как смыслообразующий корень бытия: вот о чем хочу сказать. И указать на метафизическое отличие представлений о мироустройстве у разных народов: у одних превыше всего, источник всей жизни – мать, женское начало, а у других – отец, мужское начало.

Отец почти равнозначен матери. Почти – но все-таки его значимость, да и роль не то что поменьше, чем у матери, но – другая. В чем-то, разумеется, поменьше, потому что мать вынашивает ребенка, потом выкармливает его и прививает ему первичные навыки. Роль отца в этот период вспомогательная. Потом значимость отца может возрасти, значение приобретают и его поведение, и его статус, и прочие вещи скорее социального, нежели биологического или семейного плана.

Мать-Природа, Мать-Земля – такими образами наполнена культура большинства народов в древности. В античном пантеоне – Гея, она же – Земля, богиня, породившая титанов, циклопов и всех богов Олимпа. В славянской ведической («языческой») культуре в роли женского божества выступают многие: Лада, Макошь (Мокошь), Дива, Рожаницы…

Авраамические религии сформированы в представлении о почитании мужского начала, в которых Творцом всего выступает именно Бог-Отец. «Отче наш иже еси на небеси…» – так к Богу обращаются христиане, «Авва», что тоже означает «отец», говорят иудеи, «Аллах» – говорят мусульмане. Представления о «мире горнем» отражали сложившуюся иерархию жизни земной: патриархальное племенное устройство, особая роль мужчины в жизни племени экстраполировались на мироустройство в целом. (См. Мужчина.) Но что значит «особая роль»? С точки зрения продолжения жизни, рождения детей роль женщины была очевидно первостепенной. (См. Женщина.) Более того, только мать каждого человека была известна точно, а отец определялся «по договоренности». В сущности, так остается до сих пор, и только появление генетической экспертизы позволило ввести в оборот дополнительные возможности. Тем не менее особой была признана роль именно мужчины – из-за его преимуществ в силе, умении воевать, охотиться. Так оно, в сущности, остается и до сих пор. Мужчины придумали и возвели в ранг закона имущественные и многие другие права, приписав их мужчинам, а не женщинам. О проблемах, связанных с этим, много сказано и написано, в том числе и разного рода феминистами и феминистками. Тем не менее человечество в целом продолжает сохранять ту или иную форму и степень патриархального, мускулинного жизнеустройства, и пока это устраивает большинство людей.

При всем при этом мне кажется, что существуют тонкие ментальные отличия у народов близких по культуре и религии в отношении, быть может даже инстинктивном, к почитанию мужского и женского начала, к формам этого почитания.

Например, в России христианско-православного периода ее истории весьма распространен культ Богородицы. Отмечают, что в какой-то мере это есть адаптация дохристианских культов. При этом в католических странах почитание той же Богоматери, чаще встречается в виде культа Девы Марии. Отличие в нюансе: почитание «уже родившей» и почитание «еще не родившей».

Исследованиям мужских и женских божеств в культурах разных народов посвящено много работ. Накоплен большой объем сведений, зачастую противоречивых, об иерархии божеств. Большинство мифов так или иначе приходит к возведению на высшую роль именно мужского начала. И в то же время вполне заметно, как сквозь устоявшиеся религиозные трактовки и правила то там, то сям пробивается архаическое ощущение верховенства женского первоистока всего сущего.

Возвращаясь к понятию «отец», отметим еще одну его функцию: имя отца формирует отчество – Сергей Николаевич, например. Это встречается у многих народов, хотя и не у всех. Русские до сих пор сохраняют отчество не только как традицию, но и как юридическую норму. В этой связи возникают такие неблагозвучия, как, например, советский поэт Джеймс Ллойдович Паттерсон – тот самый мальчик-негритёнок из кинокартины «Цирк». Или Ирина Муцуовна Хакамада. Можно встретить и таких деток от африканских отцов, как Анастасия Идоууовна (отца звали Идоуу), или Фелициата Ннамдиевна (папашу звали Ннамди) – и так далее.

Понятие «отец» определяет и такую важную во всех отношениях концепцию, как «земля отцов». (См. Родина, Народ и нация.)

Синонимический ряд к слову «отец» весьма велик. Опуская бесчисленные уменьшительно-ласкательные формы (папулечка и т. п.), вспомню лишь некоторые: родитель, папаша, батя, тятя, отче, предок и, наконец, вычурное: виновник дней моих.

Образ матери – цельное, обобщенное чувство, а вот отцы, как мне кажется, – конкретны и разнообразны. Возможно, и в этом проявляется то самое «архаическое ощущение верховенства женского первоистока всего сущего», которое позволяет формировать образы-символы. Причем не литература формирует этот образ-чувство, а некая неосознанная эмоция. В русской литературе какой-то традиции формирования обобщенного образа матери в общем-то нет. Да, есть «Мать» Некрасова и «Мать» Горького, есть персонажи любящих, страдающих, жертвенных матерей и в «Капитанской дочке» Пушкина, и в поэзии Есенина… Образ отца в русской литературе тоже представлен: Тарас Бульба, старый князь Болконский в «Войне и мире» Толстого, Кирсанов у Тургенева («Отцы и дети»), Карамазов-отец у Достоевского – в общем, персонажей множество.

И последнее: отцовство. Отцовство – это многогранный ролевой комплекс. Лет сто и более тому назад можно было говорить о нескольких ролевых комплексах отцовства, различающихся от сословия к сословию. Если в дворянской среде роль отца включала в себя и кодекс чести и истории рода, и обязанность быть источником норм поведения для всей семьи, и многое другое, то в крестьянской семье функция отцовства состояла, прежде всего, в обучении последующих поколений всем необходимым знаниям и навыкам, в экономическом обеспечении семьи, в исполнении роли авторитета по всем вопросам. Ясным и целостным, одинаковым для всех слоев (социальных классов) был образ отцовства в советское время: отец – это труженик и воин, это источник материальной и моральной поддержки семьи, отец должен воспитывать всех членов семьи в духе патриотизма, советской морали и т. д. Сегодня функция отцовства как нечто целостное утрачена. Мне кажется, что утрачивается и сакральная магия эмоционально-чувственных комплексов «Отечество». Все вытеснено прагматичным и сухим «гражданством» и даже утилитарным понятием «паспорт».

Мать – главнее слов, чем «мать», «мама», нет… Как правило, именно оно – «мама» – становится первым словом в жизни. А мама – первым человеком. Стилистка этой книги сложилась (мною же самим) так, что исповедальное воспевание матери для меня здесь как-то неуместно… Сухой «разбор понятия» неинтересен в первую очередь мне самому… Вот об отце мне писалось легко – и в этой книге, и в очерке, посвященном его столетию. А о матери ничего не писал и вряд ли напишу. Видимо, я внутри самого себя сталкиваюсь с каким-то пограничным слоем, мембраной между профанным и сакральным, преодолевать которую страшусь. Или не могу. Или – не хочу… «Мать вообще» – это профанное, об этом можно и написать что-то, а «моя мама» – сакральное. «Моя мама» – это нечто настолько глубинное, личное, иррациональное, что языка для этого не придумано, вернее, не придумано слов. Язык эмоций существует, но он невидим и беззвучен. Поэтому слова о «моей маме» – тем более сказанные вслух или написанные – неуместны. А профанное о матери – сказано выше.

Дочь и сын

Как-то повелось о сыновьях писать больше, чем о дочерях. Или мне так кажется? Может, меня сбивает с толку тот самый маскулинный контекст культуры, против которого борются феминистки? (См. Мужчина, Женщина) Впрочем, это неважно. Я, конечно, не могу быть вне культурного контекста, но я могу думать о себе как о пребывающем вне его (если мне это зачем-то надо).

Сейчас, когда я скорее старый, чем не старый, когда у меня уже взрослые дети – и сын и дочь, – я понимаю и чувствую всем своим существом, что каждый из них одинаково мощный, ценный, наполненный канал связи меня с будущим…

Нет, что-то не то говорю… Не туда меня ведет «свободный ум»… Как-то упрощаю, технологизирую то живое и сложное, что чувствую, свожу к механике.

Но готов ли я к обнажению чувств, к исповедальным интонациям в этой книге? Снова нет, как и в случае с матерью. Не нахожу это уместным: где-то есть неясная граница между искренностью и вынесением интимного на всеобщее обозрение. И поскольку дочь для меня не является абстрактным понятием, а существует в единственном виде – в виде моей «конкретной» дочери, – я эту незримую границу хорошо ощущаю и преступать ее не буду. Дочь – это моё: сокровенное, прекрасное, тайное, жизненно важное…

И хватит об этом.

Сын… Да-да, важнейшая часть триады смысла жизни, той самой, в которой «построить дом, посадить дерево и вырастить сына»… Кажется, это перепев фразы из Талмуда: «Человек должен сначала построить дом и посадить виноградник, а потом жениться». А может, и из чего-то иного – точно не знаю, да это и не так важно. Не так важно и другое: сына вырастить или дочь. И то и другое равно замечательно. Совсем хорошо, когда есть и сын, и дочь, как у нас с женой и сложилось.

Но про сына принято говорить как о продолжателе рода – такова традиция патриархального мира, формирующегося вокруг идеи собственности и ее наследования по мужской линии.

В главе «Дочь» я пояснил, что не хочу (и не могу) абстрактно говорить о дочери вообще, потому что накрепко всеми своими мыслями и чувствами привязан с собственной дочери. С сыном вроде бы то же самое, но отвлеченное понятие сына вообще гораздо более широко распространено и укоренено в культуре. Тут и «сын Божий» и «сынки» – как обращение к последующему поколению… «Доченьки», впрочем, тоже используется…

Спрячусь за иронию и расскажу одни старый анекдот. Перескажу его в армейском варианте, но в собственной редакции.

Собираясь в Офицерское собрание, подполковник спрашивает поручика Свистунова:

– Господин поручик, а не расскажите ли вы мне какую-нибудь шутку или анекдот: тщусь друзей в Собрании позабавить. Вы человек молодой, наверняка что-нибудь свеженькое у вас имеется.

– Постараюсь, господин майор… Ну вот, скажем, загадка. Подойдет?

– Загадка? Отлично, очень даже подойдет!

– Загадка такая… Кто таков: моего отца сын, а мне не брат?

– Хм… Звучит волнительно… И каков же ответ?

– А ответ таков: да это же я сам и есть!

– Ха-ха! Замечательно! Превосходно! Благодарю. Услужил ты мне братец, услужил… Как тебя, Свистунов?

– Так точно, господин майор!

– Ну, молодец, молодец… Не забуду. Ступай.

Пришед в Офицерское собрание, подполковник первым делом приблизился к полковнику и, желая отличиться, с ходу начал с загадки:

– Отгадайте-ка загадку, господин полковник.

– Извольте…

– Кто таков: моего отца сын, а мне не брат?

– Эге-с… С подковыркой загадка-то, не иначе… И каков же будет ответ?

– Да я и сам, признаться, не сразу разгадал. Ответ, однако, довольно прост: это же поручик Свистунов!

Анекдот сей излагают и в иных редакциях. Вместо поручика-майора-полковника задействованы Брежнев-Подгорный-Косыгин, Горбачев-Рейган-Миттеран либо некие абстрактные евреи с характерными «смешными» именами…

На этом оставлю сбивчивые попытки писать что-либо о сыновьях и дочерях. Вот если мои дети до этого места когда-нибудь дочитают, а я в это время буду еще жив, и они скажут: папаша, «пеши исчо», – вот тогда я, быть может, и продолжу.

А также его производные: Серёжа, Серёга, Сержик, Сергуня, Серёня, Сережка, а также его иностранные варианты – Серджио, Серж, Серхио, равно как и церковнославянский Сергій, а также прозвища, от него образующиеся, типа Серый, – все это есть мое имя в разных ипостасях. Есть, конечно, и другие люди с именем Сергей, но вот это имя Сергей, то есть то, о котором я тут разглагольствую, только мое и ничье более. (Это я шутить пытаюсь, если что…)

Редкий случай среди имен: имя Сергей никак не переводится. Не имеет смыслового содержания. О нем обычно пишут некую невнятицу: «Сергей – римское родовое имя». В детстве мне это нравилось, а сейчас перестало вызывать какие-либо эмоции.

Вообще-то имя – это, прежде всего, звук. То, что его можно еще и изобразить буквами, лишь дополнительная возможность, не более того. Сущность имени – в звуке. На всю жизнь в каждом из нас остается звук имени, произнесенный матерью.

Я помню его во всех интонациях, со всеми оттенками настроения и оценки ситуации: ласковым, гневным, произнесенным с обидой, с укоризной, с благодарностью… Но всегда – с любовью, ибо это звуки материнского голоса.

Звук «сергей» устроен исключительно удобно, правильно: две одинаковые гласные «е» в обкладках из внятных согласных. Пропевать и проговаривать эти звуки, во-первых, весьма удобно для привычного к русской речи; во-вторых, они открывают довольно много возможностей для разнообразного интонирования, позволяющего вкладывать в мелодию имени разнообразные эмоциональные оттенки.

«И краткое» в конце звукоряда обеспечивает весьма определенное мужское начало, в смысле – конец. Ну, вы, короче, поняли. Лично я не знаю – и представить себе не могу – женское имя, оканчивающееся на звук «й». Разумеется, в мире много экзотических культур и языков, наверняка там можно отыскать все что угодно. Мне вот однажды говорили об одном языке, в котором женский половой орган – слово мужского рода… Черт-те что! Но лучше об этом не думать, а думать о других Сергеях, которым, так же как и мне, повезло с именем.

Вот мои «10 лучших Сергеев» (в алфавитном порядке).

Сергей Бондарчук.

Сергей Вавилов.

Сергей Есенин.

Сергей Капица.

Сергей Королев.

Сергей Лемешев.

Сергей Михалков.

Сергей Прокофьев.

Сергей Рахманинов.

Сергей Филиппов.

Кто-то, конечно, вспомнит других замечательных Сергеев – и будет прав: нас – «замечательных Сергеев» – больше, чем десять; быть может, нас даже двадцать!..

(См. также Алфавит; Знак и символ; Значение и смысл; Письменность.)

Одна из прямых ассоциаций: «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог» – так начинается евангелие от Иоанна. В тексте на греческом, который принято считать оригиналом, говорится не о «слове», а о «логосе», но так решили перевести первые переводчики (Кирилл и Мефодий) и так это дошло до наших дней. Причем не только на русском, но и на некоторых других европейских языках: на английском, например (Word). Но, скажем, на немецкий «логос» перевели иначе: Verbum, то есть «Глагол». Отсюда тянется словосочетание «божественный глагол». В действительности «логос» логичнее (неожиданная тавтология!) было переводить как «разум», «знание» – в общем, как некий закон всеобщего развития. Именно это и делают китайцы, переводя «логос» из евангелия как «Дао».

В повседневном, да и в научном обиходе слово «слово» обозначает кирпичик, из которого строится язык, речь. Слова опознаны и распределены по группам, видам, классам (существительные, прилагательные, междометия и т. д.), исследуются связи между словами, докапываются до смысловых первоисточников слова, до их происхождения. Развились целые отрасли знания, изучающие слова: лексикология, семантика, морфология, стилистика и так далее.

В общих чертах понятно, как появились слова. Сперва в виде звуков речи, призванных обозначать предмет, действие, направление и т. д. Потом в виде знаков – символов объектов, действий и др. Знаки прошли путь от условных картинок до письменности с помощью алфавита. Теперь для нас слово – это всегда и письменный и звуковой образ, он же – символ всего, о чем мы хотим сообщить друг другу.

Предметом заботливых размышлений остается поиск соответствия между мыслью, живущей в нашем воображении, сознании, и ее словесным оформлением: «Мысль изреченная есть ложь» (Ф. Тютчев).

Иногда нам кажется, что мы мыслим вербально, то есть словами. На самом деле мысль обретает вербальную форму лишь, когда мы ее осознали и хотим передать другим, формулируем ее словесно – устно или письменно. Представьте себе, что случайно на улице в толпе прохожих мелькнуло красивое женское лицо. Ваш взгляд моментально выхватил его из толпы. Ваш мозг мгновенно дал этому лицу оценку, и ваше сердце, точнее, ваш эмоциональный аппарат запустил те эмоции, которые лично вам свойственны в аналогичных ситуациях. Но мысль в виде фразы «вот красивая девушка» не возникла, покуда вы не подумали об этой мысли, не сформировали ее для самого себя или для своего друга, идущего рядом. То, что словесному оформлению мысли предшествует некий «предвербальный образ», было ясно еще Тютчеву. Но, как бы то ни было, как бы ни были неточны наши высказывания, мы общаемся с другими людьми – и даже с самими собой – с помощью слов. Отсюда: «в начале было слово», отсюда: «мир – это текст»…

Процитировав эти слова, мы вступили на захватывающую тропу размышлений, направленных вовне нас: поиск соответствий между словами и реальностью. На этом пути произошли величественные интеллектуальные события, которые можно обозначить словами: структурализм, семиотика, постмодернизм и др. – или именами: де Соссюр, Деррида, Леви-Стросс, Фуко и др. Сложись моя жизнь иначе, я, возможно, погрузился бы в эти захватывающие умствования, разобрался бы в содеянном и, не исключено, смог бы добавить что-то свое… Но коль скоро этого не случилось, мой удел скромнее: почитываю кое-что. И этим «кое-чем» удовлетворяюсь. Надо сказать, что даже капельки из этого интеллектуального водоема – то есть весьма скромные по своему объему и глубине знания – доставляют радость и пробуждают фантазию.

Например, процитированная мысль французского философа Жака Дерриды о том, что «мир – это текст». Он имел в виду, что все, что мы знаем об окружающем мире, что мы о нем думаем, можно считать неким текстом, поскольку так или иначе, но мы мыслим и общаемся друг с другом с помощью слов. Процитирую его: «…для меня текст безграничен. Это абсолютная тотальность. Нет ничего вне текста: это означает, что текст не просто речевой акт. Этот стол для меня текст. То, как я воспринимаю этот стол – долингвистическое восприятие, – уже само по себе для меня текст».

Важными мыслями мне кажутся следующие. Любой текст, любое слово – не просто знак, а целый набор смыслов и значений, поскольку каждый воспринимает слова, генерируя свою собственную систему ассоциаций, образов и т. п. Думаю, что эта книга – «Слова и смыслы» – яркая (ну, надеюсь, что яркая) иллюстрация этого рассуждения. Вторая мысль состоит в том, что мы имеем дело не с реальностью, как таковой, а с ее словесным описанием. Именно в этом смысле «мир – это текст». Помножив первую мысль на вторую, мы обнаружим бесконечное многообразие миров! Это и есть краеугольный камень философии постмодернизма. От этого камня отходит тропинка в темный лес, в котором смыслы утрачивают смыслы, подлинная реальность исчезает, а «текст» становится единственной и всевластной типа реальностью. Но от этого камня отходит и множество других тропинок, не возносящих «Текст» на пьедестал Демиурга. На одной из них можно встретиться с Мишелем Фуко и ощутить все происходящее (в том числе и с «текстами» Дерриды) как дискурс, как развертывание мышления в определенном социокультурном контексте… А где-то совсем неподалеку – ашрам, «Касталия», в котором величественно возлежат и восседают гении Франкфуртской школы, ставшие великим даром и великой потерей для судьбы моей Родины и всего человечества…

Думается, что потребность время от времени составлять тезаурус употребляемых слов, выявляя их изменяющуюся многосмысленность, оправданна. Важно время от времени вновь указывать, каким сейчас значением слова наделяются, кто и какой смысл в них вкладывает, какие ассоциативные образы от этого слова рождаются. Этим мы обогащаем друг друга: познав мир чужих образов, смыслов, ассоциаций, мы и свой мир делаем полнее, богаче, разноцветнее. Не обмениваясь собственными смыслами и значениями общеупотребительных слов, мы будем неточно воспринимать друг друга: я буду хотеть передать одно, а у воспринимающего слушателя или читателя будут возникать другие образы и эмоции. Но мы при этом можем считать, что полностью понимаем друг друга, поскольку произносим всем знакомые, общие для всех слова, что эти слова порождают друг в друге именно те образы и те эмоции, которые мы хотим друг другу передать. На самом деле часто это бывает совсем не так. Когда эти «разночтения смыслов» происходят в быту, возникают недопонимания с самыми разными бытовыми последствиями. Когда это происходит в общественном информационном пространстве, последствия куда как важнее. В науке и технике разночтения понятий стараются не допускать: за точностью терминологии следят, – а вот в политике, например, эта понятийная вольница становится порой весьма драматичной! Призывы к свободе и демократии часто вводят в заблуждение, потому что у каждого свое понимание свободы и демократии, но каждый думает, что у остальных – такое же, как у него. В действительности оказывается, что, пойдя за политиками в «царство свободы», можно оказаться в обществе, воспринимаемом вами скорее как тюрьма: просто у вас и у политиков были разные смысловые наполнения слова «свобода».

И еще одно рассуждение – о письменном слове. Китайцы и другие народы с иероглифической письменностью, не воспроизводят фонетику слов. У них запись слов как таковых просто отсутствует, вместо слов используются иероглифы, каждый из которых несет в себе целый набор ассоциативных образов, с помощью которых передаются смыслы, отображаются слова. У нас и большинства других народов сложился иной подход: буквы передают звуки, из которых сложены слова. Но элемент графической образности все-таки у нас тоже присутствует, некоторые слова мы воспринимаем, так сказать, целиком, причем с целым шлейфом зрительных и эмоциональных ассоциаций. Так, например, те слова, которые использовались в плакатах и транспарантах советского времени, или те, что повторяются в современной рекламе, несомненно, несут синкретический заряд и информации, и эмоций. «Мир – Труд – Май!» или какой-нибудь «Twix» – гораздо больше, чем просто слова, это приближается к графическому символу сродни иероглифам.

Слова сложным образом связываются с разными смыслами. Именно в этой связи мы говорим о многозначности слов и об ассоциативности мышления. Горсть слов, брошенная на чистую поверхность сознания, порождает бесконечное множество непрерывно изменяющихся миров. И не только каждое индивидуальное сознание рождает свои миры, но и один и тот же индивидуум в разные мгновения жизни генерирует бесконечное разнообразие образов, смыслов, ассоциаций.

Смерть, несомненно, одно из важнейших понятий. Не знай люди о смерти, не осознавай ее, как не осознают смерть некоторые животные, люди не были бы людьми. Не будь смерти – как осознания конца жизни, – и сама жизнь перестала бы так цениться Осознание собственной смерти как неизбежности – вот что является тем рубежом, после которого появился «человек разумный», после которого появились религии, боги, науки…

Сразу уточню сказанное о животных: высшие животные осознают факт смерти, им свойственны и эмоции в связи со смертью близких сородичей. Но у них нет осознания смерти как неотвратимого конца жизни, нет ожидания смерти, нет и размышлений о том, что будет «потом». Человек же именно на этом фундаменте построил всю свою цивилизацию. Смерть (ожидание смерти) – базис цивилизации. Причем главным инструментом строительства цивилизации является не просто осознание неизбежности смерти, а страх смерти. Освободи человека от страха смерти – рухнет весь сущий мир, все институты управления обществом. Эту перспективу следует рассмотреть отдельно, погрузившись, в частности, в то направление – и мысли и дела, – которое называют трансгуманизмом. Быть может, я это и сделаю, но не в этой главе.

Вся модель жизни и смерти, созданная в христианской (она же – западная) цивилизации, построена на противопоставлении жизни и смерти, на формировании устойчивого представления о том, что жизнь – это благо, а смерть – это самое худшее, что с человеком происходит (см. также Жизнь, Добро и зло). Смертью пугают, угрожают, смертью казнят. Смерть, вернее, угроза смерти – основной инструмент управления всеми процессами.

Можно ли изменить эти представления? Нужно ли их изменять?

То, что можно, очевидно хотя бы при взгляде на некоторые «восточные» цивилизации. Например, на концепцию переселения душ, циклического возрождения души в новых телах. Русская солдатская поговорка «двум смертям не бывать» в Индии не работает: смертей может быть очень много и благом является не сама по себе цепь перерождений, а возможность прервать ее, умереть «окончательно», что даровано лишь просветленным личностям.

Вопрос о смерти, точнее, «жизни после смерти» – основной вопрос не только философии, но и любой политической доктрины, любого социально-политического устройства. Марксизм-ленинизм в своем советском воплощении, похоже, обломал себе на этом зубы, не разработав и не внедрив с достаточной надежностью собственное представление об утешительной метафизике бытия, хотя подходы к светскому утешению разрабатывались, внедрялись и кого-то (меня, например) удовлетворяли. (См. Утешение.)

Перед завершением – две цитаты, два высказывания умных людей:

Кто умер, но не забыт, тот бессмертен (Лао Дзы).

Смерти меньше всего боятся те люди, чья жизнь имеет наибольшую ценность (И. Кант).

А разговор о смерти хорошо, наверное, завершить словами Эпикура (342–271 гг. до н. э.), автора философии счастливой жизни: «Смерти не надо бояться, ибо пока мы есть, смерти еще нет, а когда приходит смерть, нас уже нет».

Смех важнее слова «смех». Смеяться, хохотать, ржать, гоготать, хихикать… Очень это полезное дело. И приятное, само собой. А что может быть лучше такого сочетания: приятно и полезно. В общем, смех как физиологический процесс и как психологическое состояние я объявляю высшим благом.

Я также отменяю отныне и во веки веков действие глупой детской поговорки «смех без причины – признак дурачины». Смех без причины – счастье! У китайцев и японцев есть такой образ – толстый, смеющийся лысый человечек. В Японии он называется Хотэй – один из семи богов счастья. Фигурки этого человечка очень популярны и в виде нэцке есть в каждом доме, любят их покупать и туристы. Повсеместно распространены и большие статуи Хотэя. Туристы часто называют их «смеющийся Будда», хотя на самом деле это не Будда.

Считается, что прообразом Хотэя послужил живший в X веке китайский монах Ци Цы, не живший в монастыре, а пребывавший в странствии по людным местам. Мешок для подаяний, называемый хотэй, стал его прозвищем. Хотэй всегда был весел и дарил свое веселье людям. И не только веселье, но и здоровье: его большой живот был источником жизненной энергии ци! Так что и фигурку Хотэя и статую надо потереть по животу, чтобы получить благословение и исполнение желаний. Ну, а поскольку желание богатства – одно из самых распространенных, то Хотэй еще и бог богатства.

А я скажу так: смех и есть подлинное богатство!

У нас – русских – в ходу выражение: «Смеяться, право, не грешно…» А вот откуда оно – не все знают. Напомню, это строка стихотворения «Послание к Александру Алексеевичу Плещееву» Николая Михайловича Карамзина:

Тут мы приблизились к большой теме: смеховая культура. Она существует у всех народов, хотя надо признать, что народы не всегда одинаково воспринимают смешное. Что смешно одним, у других может вызвать недоумение. Вопрос этот довольно хорошо изучен, и можно привести немало иллюстраций. Но я хочу напомнить не о том, что нас отличает, а о том, что объединяет. Полагаю, что над популярными кинокомедиями смеются во всем мире. (См. «Операция Ы») То есть в природе смешного есть что-то общее для всех нас.

А почему все-таки (вспоминаю Хотэя) не сложилось ни одной смешной религии? И не только христианство совсем никак не смешное, но и Будда никогда не смеялся… Кажется, только в античном пантеоне можно найти веселые эпизоды, но эпизоды – не религия… А, мне кажется, хорошая была бы религия – и церкви, и службы, и проповеди, в которых все время хохочут, радуются! Может, надо такую религию придумать?

«Смысл» – сам по себе, как объект размышлений не лишен смысла. Хоть я и сказал об этом в шутливой форме, но вопросы о смысле понятий, слов, знаков, вопросы семантики – одни из важнейших при размышлениях о мировоззрении и картине жизни. Подробнее об этом см. также Значение и смысл, Знак и символ. Здесь речь пойдет о «смысле жизни» – словосочетании, за которым безбрежная широта, бездонная глубина и бесконечная высота. (См. также Жизнь.)

Обладаю ли я достаточной мерой наглости и глупости, чтобы предложить окончательный ответ на вопрос: в чем смысл жизни? Надеюсь, что нет; верю, что чувство меры и чувство юмора мне не изменят. Во всяком случае, не забудем шутку про объявление в поликлинике: «Пациентов, познавших смысл жизни, врач принимает без очереди».

Вопрос о смысле жизни люди задают самим себе и друг другу, мыслители пишут огромные трактаты, как философско-созерцательного, так и назидательно-политического содержания. Когда этот вопрос возникает спонтанно и обсуждается не в профессиональной среде философов, социологов и т. п., а среди простых людей, чаще всего вопрошающие на самом деле хотят получить ответ не на вопрос «в чем смысл жизни?», а на более понятный вопрос: для чего мы живем? В чем цель существования человека вообще или хотя бы меня конкретно? Второй оттенок, который тоже часто скрывается под бирочкой «смысл жизни», это качественная оценка прожитой жизни, ее соответствие чему-то, что осознается как цель жизни.

«В чем смысл жизни?» – в подлинно научном знании этот вопрос вообще не ставится, потому что так поставленный вопрос не является правомочным в сфере научного знания. Наука может исследовать вопросы, в которых содержится запрос на поиск причин чего-либо, условий возникновения, протекания и прогнозирования чего-либо. «В чем смысл жизни?» – вопрос не научный, и ответ на него наука давать не должна. Эта мысль часто искажается до неверного утверждения, что якобы «с научной точки зрения жизнь не имеет смысла». Повторим еще раз: наука не утверждает, что смысла жизни нет, не утверждает, что смысл жизни есть, и вообще этим вопросом не занимается и заниматься не должна.

Но человек и мучающие его вопросы не исходят из требований и правил научного знания, они исходят из сердца, возникают «просто так», без всяких правил. Поэтому за дело принимаются философы, религиозные мыслители, писатели и поэты – в общем, все, кто не смотрит на вопрос о смысле жизни как на предмет научного анализа, поскольку либо им не владеют, либо владеют настолько хорошо, что уже понимают, что сей предмет не входит в сферу научного знания. И тогда рождаются религиозные и моральные доктрины, постулирующие и цель жизни, и правила жизни. То есть человеку предписывают, как и зачем ему жить, а для тех, кто не удовлетворится этим и продолжит вопрошать, для тех имеется безотказный дидактический прием: а это лишь одному Богу известно и нам не дано знать его замыслы. Для тех, кто в Бога не верит, выстраиваются светские этические и идеологические доктрины и кодексы.

От религии к религии, от эпохи к эпохе, от культуры к культуре схема ответа на вопрос о смысле жизни существенно не меняется, изменяются лишь предметные образы, предлагаемые в качестве цели и правил жизни. Например, целью может быть объявлено достижение счастья, а правилом – добродетель. А можно препарировать вопрос иначе: объявить, что цели жизни у человека быть не может, потому что им управляет «мировая воля», и незачем ему пытаться понять ее цели. А можно еще и вот так: отделить жизнь конкретного человека, наполненную событиями, поступками, вещами и прочим, и «жизнь вообще». После этого легко утверждать, что «жизнь вообще» смысла не имеет, а жизнь конкретного человека вполне измеряется теми самыми делами, событиями, вещами и т. п.

Мы не хотим – пожалуй, даже и не можем – примириться с абсолютностью утверждения: у жизни смысла нет. Когда-то я написал такой сонет:

В чём смысл жизни? В бытии, не боле.

Нет в жизни цели, в ней и смысла нет.

Живём мы по своей, а не по Божьей воле,

Зачем и для кого я вновь пишу сонет?

Свободны мы всецело, без остатка.

За гробом только тьма и жизни прах.

Бесспорна только смерть. И жить так сладко,

Когда отринешь перед смертью страх.

Не бойся: смерть тебя не подведет!

Она – конец без продолжений,

Там нас никто и никуда не поведёт,

Там нету никого и никаких движений.

Никто не станет нас судить и осуждать,

Лишь наши атомы рассеются опять.

Ясно, что я в тот период или момент (2005 год) размышлял о «загробной жизни», смело принимая ее полное отсутствие, отстаивая сугубо материалистический взгляд на сей счет. А взгляд этот не плох и не хорош, не верен и не ошибочен. Он просто есть. И кому-то, быть может, в какие-то периоды жизни он близок и кажется истиной. А в другие моменты – просто глупостью. Или – вредной глупостью.

Для последовательного материалиста смысл жизни состоит в делах и поступках, в достижении земных целей. А «жизнь после смерти» существует как содеянное человеком, живущее после него, как память о нем. Вот как эту мысль высказал Владимир Маяковский: «…чтобы умирая, воплотиться в пароходы, строчки и другие долгие дела». И не нужен для оценки моей жизни никакой «Высший суд», не нужна бессмертная душа, которой предстоит отвечать за мои земные дела. Есть я – и остальные люди. Им меня и судить, как при жизни, так и после смерти. (Снова приходят в голову поэтические строчки, на этот раз из песни «Команда молодости нашей» Пахмутовой и Добронравова: «…тебе судьбу мою вершить, тебе одной меня судить, команда молодости нашей, команда, без которой мне не жить».)

Большинство, как мне кажется, живет именно так: соотнося и поверяя свои дела, свою жизнь с окружающими людьми и теми, кто останется и придет после нас. О бессмертной душе, чья судьба должна определить, измерить и взвесить «смысл жизни», думают не все. Да и те, кто думают, вспоминают об этом чаще всего как о части ритуала, обряда, когда находятся в церкви и т. п. Очень немногие люди, прежде чем что-то сделать, поставить какую-то жизненную цель, оценивают ее с религиозной точки зрения, с точки зрения спасения души, если речь идет о христианах. Хотя, разумеется, есть и такие – искренне верующие и заботящиеся о душе. Вопрос о смысле жизни для них снабжен ответом. Несмотря на это, они тоже не перестают об этом думать и волноваться.

В общем, надо признать, что ни один другой вопрос не породил (и продолжает порождать) столько бесконечно умных, содержательных, виртуозных размышлений. При этом особое удовольствие от процесса этих размышлений и от полученного в виде гигантской библиотеки текстов результата состоит в том, что все они мало связаны друг с другом, каждое рассуждение живет само по себе, образуя порой самостоятельное направление религиозной или философской мысли. Все они, отрицая друг друга целиком и полностью, сейчас уже прекрасно уживаются, поскольку мало контактируют и тем более полемизируют друг с другом. Каждый волен избрать себе на время или навсегда ту или иную «одежду» и считать себя экзистенциалистом, позитивистом, нигилистом, эпикурейцем или стоиком, христианином, иудеем или мусульманином, коммунистом или буддистом, гностиком, конфуцианцем, даосистом и так далее, и так далее, и так далее… И каждая из этих «одежд» обязательно даст соискателю истины ответ на вопрос о смысле жизни, поскольку именно вокруг этого вопроса и строились все эти системы взглядов.

Жизнь – живая. Она переменчива во всем, во всех качествах, которые ей присущи. Это лишь наш косный ум пытается зафиксировать что-то, придумать параметры, которые не изменяются. Живое – значит переменчивое.

Вопрос «в чем смысл жизни?» – очень активный, действенный вопрос. Как только он прозвучит, как только наш ум начинает над этим размышлять и тем более узнавать, а что по этому поводу думали другие, мы оказываемся в состоянии расколотой целостности. Как только мы ввели понятия цели и способов ее достижения, так мы и попались на удочку логики, выдумав существование некой внешней по отношению к нам цели, переведя собственную жизнь и деятельность в разряд средств достижения этой цели. Мало того, мы начинаем размышлять о «смысле жизни», оценивая ее, сравнивая ее с какими-то чужими, где-то придуманными образцами, возводя их в ранг собственных целей и смыслов.

Уверен, что такие размышления нельзя отбрасывать, отказываться от них, хотя бы постольку, поскольку это нам свойственно. К тому же общество упорно пытается сформировать нас такими, какие нужны политикам, проповедникам и всем прочим, кто мнит себя «властителями дум» и социальными реформаторами. Важно уметь не бояться собственных размышлений и не прятаться от чужих наставлений. Главное, не становиться адептом тех или иных «учений о смысле жизни», потому что все они – ошибочны. Жизнь не только переменчива в каждый миг бытия, она и неуловима средствами ума. Жизнь – это сфера не умствования, а чувствования. Чувствуйте жизнь во всей её безумной (именно так!) полноте и красоте, наслаждайтесь каждым мгновением, страдайте в каждое мгновение, умирайте и вновь возрождайтесь, не заботясь о смысле. Жизнь не измеряется такой величиной как «смысл», она проще и сложнее. Наполняйте свою жизни смыслами – вот достойное поприще и путь. «Смысл жизни» – как схема, как доктрина – омертвляет жизнь, превращая ее из божественного дара, из таинства, из праздника в скучное и малоприятное обязательное плановое мероприятие.

У жизни как явления (способ существования белковых тел) смысла (в смысле – конечной цели), конечно, нет. Жизнь живет своей жизнью, а мы мыслящие существа, пытаемся это о-смыслить, то есть не просто наблюдать, но и придать смысл, каковой нам видится в наличии цели у всех протекающих процессов. И если к физико-химическим процессам в неживых системах мы легко относимся как к «бессмысленным», то есть протекающим в силу сложившихся условий и действующих законов природы, то к физико-химическим процессам, протекающим в живых системах, мы уже начинаем приглядываться с прищуром: а нет ли в этой сцепке белковых молекул, в этом образовании упорядоченных структур, в этом ритмическом взаимодействии чего-то иного, метафизического, ноосферного, божественного, наконец?

Ну а уж о действиях в социуме и движениях самих социумов мы категорически не хотим думать как о бесцельных, поскольку сами в этом участвуем и имеем собственные цели, подчиняемся установленным правилам и нормам или бунтуем и т. д.

Так что есть жизнь как явление природы, а есть жизнь – как деятельность людей. И тогда… Тогда – не-е-ет! Жизнь наша не бессмысленна и не бесцельна! Я вот, например, в эту самую минуту хочу написать книгу – и пишу ее. И смысл этого отрезка моей жизни – в написании текста. И общий, так сказать, конечный смысл моей жизни мне понятен, как понятна мне роль и ответственность отца, мужа, сына, брата, гражданина: весь спектр моих социальный ролей и функций я должен и хочу исполнить наилучшим образом, так как мне это дано понимать и ощущать. (См. также Игра.)

Зачем я живу? Ну, например, потому, что это мне самому интересно и приятно… А еще потому, что я нужен своим детям и жене, родным и близким. Иногда бываю нужен и людям незнакомым, например тем, кто читает мною написанное. Все это вполне может складываться в нечто, позволительное считать смыслом жизни, ее оправданием и предназначением. Есть и обратное воздействие на меня всего, что существует и это делает осмысленным этого самого существующего. В такой же мере осмысленности находятся и остальные люди.

Есть еще и такой подход: смысл жизни состоит в поиске… смысла жизни.

«Человек – мера всех вещей» – это часто цитируемое высказывание приписывают древнегреческому философу Протагору, жившему две с половиной тысячи лет тому назад. Мысль эта очень хороша, недаром она так долго живет. Она светится как кристалл, испуская множество смысловых лучей. Ну, например, такой: если бы людей не было вообще – есть же в космосе необитаемые планеты?! – кто бы смотрел на Луну и звезды. Кто бы назвал реку – рекой, небо – небом, кто бы сравнивал предметы? Исходит из этой фразы и другой смысл: все на свете столь переменчиво, что реально существует лишь то, что именно в это мгновение схвачено человеком, его органами чувств. И тут же всё схваченное перестает быть реальным, становится прошлым. Неправда ли, тут же нам вспоминается другое древнее изречение: «Все течет, все изменяется» и «Нельзя дважды войти в одну и ту же реку» – это Демокритовы высказывания. Неудивительна их близость со словами Протагора: Демокрит был учителем Протагора.

Утверждение об отсутствии в жизни смысла, которое я выше вполне радостно формулировал, не каждому по вкусу, да и, по правде говоря, не каждому по плечу. Многие люди испытывают не просто дискомфортные, но и болезненные состояния от ощущения бессмысленности жизни. Эти состояния простираются от устойчиво плохого настроения и ворчливости до депрессии и фрустрации. Нередко эти состояния принимают такие формы, что людям уже бывает нужна медицинская помощь – психиатров и психологов. И в ряде случаев людей удается вернуть к нормальной жизни именно рассуждениями о смысле жизни. Эту методику разработал выдающийся психолог Виктор Франкл, проведший несколько лет в нацистском концлагере как заключенный. Этот страшный личный опыт помог ему создать метод, названный им «логотерапия», то есть «смыслотерапия», лечение смыслом. Когда человека охватывает ощущение утраты смысла жизни, Франкл советует начать его поиск и даже борьбу за обретение смысла жизни. Таким образом, смыслом жизни становится поиск смысла жизни. При этом Франкл, стремясь помочь конкретному человеку, а не построить еще одну абстрактную теорию, указывал, что надо искать не смысл жизни вообще, а смысл жизни конкретного человека в конкретных обстоятельствах. Это действительно важное, точное и эффективное указание. Франкл находит прекрасную метафору в подтверждение своей мысли. Спрашивать о смысле жизни вообще, говорит он, это все равно что спросить чемпиона мира по шахматам – какой шахматный ход самый лучший в мире? И еще одну важную мысль подчеркивает Франкл: человеку от природы свойственно искать смысл жизни. То есть это не придурь больного или неудачника, а самое естественное для человека умственное занятие.

Виктор Франкл написал много хороших книг, еще больше книг написано в развитие его теорий и методик, так что при желании можно в эту тему погружаться и погружаться. Но я не стану этого делать, а, наоборот, остановлюсь сам и приостановлю читателя. Почему? Потому что человек действительно волен искать смысл жизни, у него для этого есть все. Но счастье человека также и в том, что он может не искать смысл жизни, вообще никогда об этом не задумываться, а просто жить и быть счастливым. Погружение же в мир идей Виктора Франкла у многих формирует состояние заданности: я тоже должен искать смысл жизни. Вот я и предупреждаю заранее: не должен! Никто не должен! Франкл стремился помочь людям, для которых эта проблема уже возникла, уже стала болезненной, тем же, кому до всего этого дела не было и нет, сюда погружаться не стоит. Мысли и рекомендации Виктора Франкла – это лечение, терапия, «логотерапия». А людям здоровым лечиться не нужно. Вот когда заболеют – милости просим.

Слово и понятие «смысл» связывают с логикой, с умственными построениями, призванными раскрыть внутреннее содержание чего-либо, его значение и т. п. (См. Значение и смысл.) Я же большую, чем логике, роль в наполнении смыслами слов, понятий, моментов жизни и жизни в целом отвожу эмоционально-чувственной сфере. Вся эта книга – парад ассоциативных смыслов, стоящих за словами. А такая сфера, как музыка, на мой взгляд, почти полная противоположность миру логического, умственного. (См. Музыка.) Музыка – это мир эмоций, а не умствований. Хотя и океан чернил извели на описание «содержания произведения», рассуждая о музыке. «О чем эта соната? – сей вопрос еще не повсюду считают идиотским. Я же его считаю именно таковым. И в этой связи размышляю о смысле жизни и смысле музыки как о явлениях родственных: и там и там следует растворяться в эмоциях и чувствах, стараясь поменьше морочить себе и окружающим голову логическими предметными рассуждениями.

Музыка! Моцарт, Бетховен, Чайковский, Рахманинов – впустите их в себя, и с бесплодными поисками «смысла жизни» будет покончено, наступит ясность чувств и эмоций, покой ума и безмятежность совести…

В итальянской, скажем, поэзии часто говорится о солнце: «О соле мио!» – ну, и так далее. А в русской не забывают и о снеге: всё-таки с ноября по март природа нас довольно устойчиво радует удивительным этим явлением! Снег красив сам по себе, но еще краше он как покрывало, как способ украшения всего, на что он ложится. У нас, живущих в северных широтах, есть огромная привилегия – видеть свой мир в таком немыслимо прекрасном убранстве, которое дарует нам природа «за просто так». Поэты умели чувствовать и замечать снег в жизни.

Снег как устойчивый не только поэтический, но и мифологический образ, как некий концепт играет несколько ролей в формировании образно-чувственного мира. Снег белый, искрящийся – символ чистоты. Падающий снег может символизировать как покой и умиротворение – если это медленно ниспадающие снежинки, так движение как хаос и предвестье перемен – если говорится о метели. Само по себе выпадение снега, обволакивание природы в снежное покрывало символизирует мифологическую смерть, сон природы, который завершится пробуждением с наступлением весны.

Интересно, что со всё большим вовлечением человека в процессы, присущие современной цивилизации, возникает и углубляется пропасть между человеком и снегом, человеком и природой. Снег для современного человека – это уже не символ чистоты, а просто уличная грязь, от которой хорошо бы избавиться. Снег – это помеха и пешеходу и автомобилю. Снег – это холод, дискомфорт. Человек современной (западной) культуры отделяет себя от природы вообще и от снега в особенности. Русский человек по мере восприятия и прорастания в нем западных ценностей формирует такое представление о комфортной жизни, в котором нет снега, как это и бывает в основном в «развитых» странах. И это процесс тревожный, ибо бессмысленный: природу не обманешь. Надо со спокойной благодарностью принимать (да-да – Эльдар Рязанов: «У природы нет плохой погоды…») тот климат, в котором живешь, или же сменить его на иной. Жить и ворчать на климат, а тем более возводить его в ранг жизненного несчастья – не просто глупо, а и подловато как-то. И вредно для здоровья.

Пессимистическое предположение Малыша из фильма о Карлсоне: «Похоже, так всю жизнь и проживешь без собаки» – в отношении меня пока сбывается. Я люблю собак, но никогда не заводил себе пёсика. Котики и кошечки были и есть, а собак не было и нет. Но из всех животных на свете собаку, видимо, следует признать главной. Потому что она была самым ранним одомашненным животным. Археология показывает, что собаки были при людях еще до аграрной революции, до скотоводства. Когда первобытный человек был охотником и собирателем, рядом с ним уже была и собака.

Как именно происходило приручение, мы не знаем. Но пытливые умы ученых-исследователей построили несколько теорий и происхождения собак (вероятно, от волков) и процесса их одомашнивания. По одной из версий, первобытный человек приручил волка, превратив его в собаку, по другой – сами волки, начав подкармливаться вблизи стоянок древних людей, выделили из себя тех особей, кто более покладист и дружелюбен, и одомашнили себя сами: не человек обзавелся собакой, а собака человеком. Предположительно, период, в который произошло одомашнивание, отстоит от нас на 20–30 тысяч лет. Археологические находки собачьих останков показывают, что уже в глубокой древности было много различных пород собак. Методам эволюционной биологии, изучающей митохондриальные линии ДНК собак, построена впечатляющая карта появления, распространения и родственных связей между собачьими породами. Сейчас в мире существует около 500 пород собак. А сколько всего в мире собак? Оценки делаются постоянно, но разброс величин очень велик, поскольку подсчитать всех собак невозможно, можно указать лишь коридор значений: от 450 до 550 млн особей.

Самые маленькие собаки в мире – из породы чихуахуа, выведенной в Мексике. Недавно чемпионом был некто Туди из Польши, его вес составлял всего 300 г, а рост 6 см. А самых больших собак в мире всегда несколько. Одни – чемпионы по весу, чаще всего это собаки из породы мастифов – английских или тибетских (свыше 110 кг), другие – по росту, здесь в чемпионы выходят доги: в 2012 году немецкий дог Зевс занесен в книгу рекордов Гиннесса, его рост в холке составил 112 см. А самая старая собака? Есть и такая. Ее звали Блу, она пасла в Австралии овец и прожила почти 30 лет.

Спектр использования собак очень широк: охотничьи, пастушьи, сторожевые, караульные, розыскные, ездовые, боевые, крысоловы, целители, спасатели, помощники, поводыри. К выдающимся качествам собак следует отнести преданность и обоняние. И то и другое качество просто беспрецедентно в животном мире. Среди насекомых встречаются существа с более чувствительным нюхом, чем у собаки например моль. Но среди животных 125 миллионов обонятельных рецепторов в собачьем носу делают их чемпионами. А о собачьей преданности и говорить нечего – это общеизвестно, и примеров тому множество. Некоторые собаковладельцы, отвечая на это, часто вообще выходят за рамки разумного, не просто любя своих питомцев, но и ставя собак выше как конкретных людей, так и всего человечества в целом. В общем, люди отвечает собаке порой с не меньшей пылкостью и благодарностью, чем сами животные. Пышные похороны и богатые захоронения собак известны, как минимум, со времен Древнего Египта. Собакам ставят памятники, их награждают боевыми наградами.

Собаки являются персонажами мифов, сказок, легенд и художественных произведений. Вспомним хотя бы «Муму», «Джульбарс» или «Белый клык». А в какого мудрого собеседника возвел Сергей Есенин собаку артиста Качалова: «Дай, Джим, на счастье лапу мне…»

Напоследок еще одна история – из позапрошлого века. Дело происходило «где-то в Средней Азии». Русские войска туда пришли, расположились среди степей, поставили свои палатки, сторожевые посты… Вскоре к ним стали осторожно, с опаской приближаться местные собаки: на запах пищи. Русские солдаты их охотно подкармливали. Собаки это оценили и стали убегать от своих хозяев к военным. Хозяева вскоре стали приходить за своими собаками, пытаясь вернуть их обратно. И вот что выяснилось: собаки не только не хотели возвращаться, но и агрессивно набрасывались на своих хозяев, да и вообще на любого человека «в халате». Оказалось, что в этих краях обращение с собаками было традиционно очень жестоким, и собаки из поколения в поколение ничего иного не видели. Достаточно им было однажды встретить человечное к себе отношение, как собаки быстро сориентировались и выбрали себе других хозяев. В дальнейшем, когда местные жители приходили с жалобами и требованиями: «Русский, отдай мою собаку», им отвечали: «Пожалуйста, иди забирай». После этого приходилось спасать «хозяев» от остервенелых псов…

Даже не задумываясь о том, что такое сознание, как оно устроено, – ясно, что это очень важное – важнейшее! – свойство человека. Быть «без сознания» почти равнозначно смерти.

«Я мыслю, следовательно, я существую» – знаменитое высказывание Рене Декарта. Этим высказыванием Декарт сформулировал самоочевидный факт: обнаруживая свое мышление как таковое, я обнаруживаю самого себя как существующего. Суждение, однако, с возможностью глубочайшего развития, в том числе и в таком направлении: мысль (а не тело!) идентифицирует факт существования. А вот с этим уже не все согласятся.

«Мысли о мыслях» за многие века составили одну из самых увлекательных страниц интеллектуальной истории человечества. Можно условно обозначить три основных сферы размышлений о сознании: религиозная, философская и психологическая. Можно углубиться и выделить различные философские направления и сложившиеся системы взглядов на природу сознания.

Важным – фундаментальным – водоразделом является, пожалуй, все тот же основной вопрос философии, разветвляющий размышления о сознании на материалистическое и идеалистическое направления. Материалистическое исходит из того, что мыслительная деятельность человека есть функция его организма: это некие физико-химические процессы, продуцированные материей и являющиеся материальными, как и то, что мы называем мыслями.

Идеалистические направления предлагают наши мысли и образы считать отдельной (не материальной) формой бытия, существующей в том или ином виде. Они считают, что наше сознание принадлежит душе, а не телу. Рене Декарт, а до него Платон и многие другие полагали, что существует две разновидности субстанций: сознание и физические объекты, причем сознание не сводится к материальному миру.

Есть и еще одна фундаментальная проблема, которая состоит в поиске ответа на вопрос: отражает ли наше сознание реальность, и если да, то в какой мере? Через какие «фильтры» (влияние культуры, других людей и пр.) проходят сигналы из внешнего и внутреннего мира, формирующие образы и понятия нашего сознания? Насколько искажается картина подлинной реальности в результате ее обработки сознанием? В какой мере наше сознание индивидуально, а в какой мы являемся одним из элементов коллективного разума? Каковы механизмы процесса сознания? На что и как мы можем влиять? Можем ли мы создать искусственный интеллект, подобный сознанию человека?

Вопросы могут быть не только продолжены, но почти бесконечно разветвлены на целые научные направления. Тот грандиозный объем достижений, которыми располагает современная наука, позволяет вновь повторить восклицание Шопенгауэра, назвавшего сознание «загвоздкой Вселенной», и признать, что тайна сознания остаётся одним из самых загадочных и тёмных мест во всем корпусе человеческого знания.

Одной из волнующих (меня, прежде всего, но, к сожалению, не общество) идей, касающихся проблемы сознания, я считаю мысль, высказанную С. П. Никаноровым о «подъеме сознания», вводя в рассмотрение так называемые «уровни сознания». Переход с одного уровня на более высокий уровень сознания Никаноров называет подъемом сознания.

«"Сознание" называют знанием о знании. Сознание может иметь различную структуру. Основным элементом сложной структуры сознания являются уровни сознания, называемые "рефлексией": первый – знание о знании (сознание), второй – знание о сознании, третий – знание о сознании о сознании…»

Мне кажется удачным проиллюстрировать это рассуждение Никанорова фразой из популярной песенки: «Я оглянулся посмотреть, не оглянулась ли она, чтоб посмотреть, не оглянулся ли я». Здесь описано несколько уровней рефлексии.

Продолжу цитирование работы С. П. Никанорова «Уроки СССР», в которой, как мне кажется, содержится важное размышление о сути общественного прогресса как процесса развития (подъема) сознания:

Прежде чем перейти к следующим мыслям Никанорова, касающимся уже не отдельной личности, а общества, общественного сознания, важно принять во внимание его оговорки, уточнения. Под «сознанием» он предлагает понимать только продуктивную, то есть направленную на некое действие, рефлексию. Непродуктивная рефлексия может называться «размышление», «мечта».

А теперь приведу ту мысль Никанорова, которая меня волнует: «Подъем сознания членов развивающегося общества является главной задачей общества, меняющей ход истории». Размышления Никанорова о «подъеме сознания» вызваны его анализом того, что он назвал «Уроки СССР» в одноименной работе. Никаноров утверждает, что «какими бы ни были исторические события, они все и всегда имеют единственный продукт – подъем сознания человека и общества, что ведет к улучшению понимания роли эпохи, в которой живут люди, а также понимания смысла возникновения человечества». Тезис оптимистический, и хочется верить, что дело обстоит именно так…

Волнует меня также, видимо, то, что многие понятия, которыми я и другие оперируют как «ценностями», «убеждениями» и даже «фактами», могут являться не таковыми, а лишь определенным уровнем нашего сознания, нашего осознания действительности… А наше сознание не только подвержено влиянию множества факторов, но и не всегда может заметить, оценить факт этого влияния. В результате мы почти никогда не «живем своим умом»: ум у нас коллективный. Мы не можем «знать все», мы, в лучшем случае, знаем, где и как получить нужную информацию. Мы не можем формировать сложных умозаключений – уровня идеологических, мировоззренческих убеждений, – исходя, что называется, «из первых принципов», мы доверяем авторитетам, которые сформулировали некие выводы, призывы, констатации…

В той же работе Никаноров дает важную методическую подсказку: выводы об исторических событиях следует делать, исходя не из фактов, как таковых, а из постижения и анализа причин, породивших те или иные исторические проблемы. Сперва надо осознать историческую проблему, а потом анализировать, как ее решали те, кому довелось это делать. Тогда сложные, драматичные события нашей истории, такие как коллективизация или индустриализация, рассматриваются как меры по решению исторически обусловленной проблемы, а не как следствие чьих-то недостатков, ошибок, интриг и т. п., каковые тоже есть, но они не причина, а следствие попыток наличных людей решить историческую проблему.

Несмотря на то что каждый из нас обладает всего лишь каким-то небольшим фрагментом представлений об окружающем мире, о происходящих в нем процессах и их причинах, несмотря на то что и этот фрагмент весьма неточно отражает реальность, – мы все как-то все-таки двигаемся по дороге, называемой «человеческая история». Мы ставим какие-то цели и иногда их достигаем, мы изменяемся, и часто результат оказывается для нас неожиданным, мы не умеем предвидеть будущее, хотя и строим разнообразные предположения, мы не очень-то хотим друг с другом сотрудничать, но делаем это непрерывно… Мы придумываем себе какие-то признаки, позволяющие нам отличать друг друга не только по внешним признакам, но по полностью вымышленным идейным, религиозным, культурным основаниям. Мы дорожим этой разделенностью и не только готовы убивать друг друга из-за этого, но и непрестанно это делаем. Наше сознание усложняется, наполняется все новыми и новыми образами, причинно-следственными умозаключениями, мы понимаем все больше и больше, но мы ни на йоту не приблизились к пониманию того, – зачем, для чего мы существуем. Причину нашего появления мы худо-бедно в разных вариантах придумали. Цель и смысл этого – нет. А то, что мы пытаемся выдать за ответ на этот вопрос, сами же и отвергаем, понимая его искусственность.

Чтобы «успокоить ум» у нас не так много вариантов. Один дают разные религии, перекладывая бремя человека (поиск ответов на вопросы: откуда, куда и зачем мы движемся?) на придуманного бога или богов. Другой, выглядящий атеистическим, приписывает осмысленность происходящего не богам, существование которых отвергается, а Природе, Мирозданию, Космосу… Но это просто замена слова «бог» на слово «природа». Есть и третий путь «успокоения ума»: у происходящего нет никакой целесообразности. (См. также Смысл.) Ни у богов, которых нет, ни у природы, которая есть, но целей никаких не ставит. Движение – частиц, атомов, молекул и всего прочего – подчинено только тем взаимодействиям – гравитационным, электромагнитным и пр. – в которые они вовлечены. Результаты этого движения образуют различные формы бытия, ни одна из которых не есть результат целеполагания, но ни одна не есть и результат случайного слипания молекул. Эти «слипания», включая человека и его способность мыслить, не случайны, а закономерны. Они есть следствие законов природы, законов взаимодействия элементов материального мира. Сами законы тоже «сложились» как результат взаимодействия… Могут, в принципе, сложиться и какие-то другие…

Есть ли люди, чей ум такое представление о сущем успокаивает? Да, есть. Я себя чаще всего ощущаю именно таким. Но заметьте: «чаще всего», а не всегда и неизменно. Я – живой, изменяющийся, эмоциональный… Могу поиграть и в другую реальность: для этого у меня есть сознание. И я им люблю пользоваться.

Легко обосновать, что «солнце» – вообще самое главное понятие и слово. Потому что «Солнце дарует жизнь». Солнце – источник тепла, света и важнейший фактор тех физико-химических реакций, которые составляют то, что мы называем существованием белковых тел, то есть – жизнью.

Вот немножко общеизвестных банальностей – для затравки. Солнце – единственная «наша» звезда: Земля и остальные планеты вокруг него вращаются, образуя Солнечную систему. От нас до Солнца – примерно 150 млн км. Если идти пешком, понадобится около 2 тысяч лет, на машине – лет 200, на самолете – лет 20, на ракете – 7–8 месяцев. Свет от Солнца доходит до земли минут за 8. Диаметр Солнца – около полутора миллионов километров, масса – 2 х 10³⁰ кг (два, умноженное на 10 в тридцатой степени) килограммов. У этого числа есть название: нониллион (в нашей, «короткой», шкале). Земля легче Солнца в 333 тысячи раз. Возраст Солнца – около 4,5 миллиарда лет. Жить ему осталось примерно столько же. Каждую секунду около 4 миллионов тонн «солнечного вещества» превращается в лучистую энергию: солнечное излучение и поток солнечных нейтрино. По мере этого процесса Солнце становится горячее и светит все ярче и ярче. Поэтому нам на Земле досмотреть драму гибели Светила до самого конца не удастся: примерно через 3,5 миллиарда лет излучение Солнца будет на 40 % интенсивнее, чем сейчас, так что все живое на Земле сгинет задолго до этого. Ну, а Солнце пройдет все стадии эволюции: станет красным гигантом, расширится, часть его превратится в туманность, а оставшаяся часть станет белым карликом и в этом виде долго будет угасать и остывать.

С глубокой древности Солнце было объектом поклонения. Культ Солнца – явление естественное, поскольку его роль в жизни вообще и в каждодневном существовании человека очевидна и определяюща.

Интересно (и подталкивает к размышлениям), что в разных языках Солнце разного рода. У нас Солнце – среднего рода, в английском (и многих европейских) – мужского, а, скажем, в скандинавской мифологии Солнце (Суль) – женское божество…

Все это и прочие сведения о Солнце – его состав, температуру, строение, спектр излучения и прочее все учат в школе, а позабыв, можно узнать в любом справочнике. Но я не мог не включить это слово в свой ассоциативный словарь… Тем более что на слуху и в сердце – «О Соле мио!». А знаете, про что там поется? Ну да, про Солнце… Только там любимая женщина сравнивается с Солнцем: «Твое лицо – это мое Солнце», а музыка превращает все вполне невинные слова в эротическое повествование…

Сон – это, с одной стороны, процесс. С другой – некий визуально-чувственный информационный поток, генерируемый и воспринимаемый нами в ходе этого процесса. Первое, что хочу сказать, это обругать за ошибочность расхожую мысль о том, что «на сон мы тратим треть жизни». В ней содержится некое сожаление о якобы потерянном времени. Иногда даже так и говорят: на сон мы теряем треть жизни. Моя позиция иная. Причем не прагматично-соглашательская: да, организм так устроен, что ему необходимо восстановление сил и т. д. Я радикален: сон – это одна из высших целей и смыслов жизни! Ради спокойного благодатного, захватывающего сна мы остальное время работаем, обустраиваем жизнь – свою, общества, государства – всё для того, чтобы спокойно и счастливо спать. Вот так!

(См. также Капитализм, Коммунизм.) Если охарактеризовать XX век каким-то одним словом, я бы предложил слово «социализм». Это одно из самых известных, часто употребляемых и одинаково звучащих почти на всех языках слов. Его философский и политический смысл нуждается в уточнении, поскольку XX век дал миру несколько самых разных вариантов социализма, сделав тем самым слово весьма многозначным.

Социализм – это не тип экономики, не «план вместо рынка». Это другое целеполагание, другой смысл существования государства и общества. Это стремление к справедливости, равенству, свободе, к тому самому, при котором «свободное развитие каждого будет условием свободного развития всех». Следует также отличать теоретические модели социализма (их тоже несколько) от практической реализации. Социализм имеет несколько существенно отличающихся вариантов воплощения. Когда на свете была только одна социалистическая страна – СССР, – было проще: ее особенности и были главными критериями – отмена частной собственности, плановая экономика, диктатура пролетариата. Потом появилось много разновидностей социализма со смешанной экономикой и вариантами демократий.

Для меня социализм, прежде всего, не некая абстрактная доктрина, а личный опыт даже не просто «жизни при социализме», а опыт строительства социализма в СССР, в котором я принимал осознанное участие. Опыт исключительно важный и позитивный. Главная ценность социалистического образа жизни была в его смыслах, целях и идеалах. То, что я делал, к чему стремился и о чем мечтал, не определялось стремлением заработать побольше денег, обрести материальные блага. Профессию я выбирал – именно выбирал из большого разнообразия, – ориентируясь на собственные увлечения, предпочтения, наличие или отсутствие природных данных. Я не втискивался в «коридор возможностей», не ориентировался на «перспективный спрос». Социализм в СССР полностью освободил меня от заботы о деньгах и материальном благополучии, поскольку определенный уровень благосостояния был гарантирован практически всем. И меня этот уровень – как некая гарантированная стабильность – вполне устраивал. То, чем за это так или иначе пришлось расплачиваться – ограничения каких-то свобод или возможностей потребительского рынка, – меня не очень-то беспокоило (хотя были люди и с другими иерархиями ценностей). Возможности улучшать материальный уровень, становиться более обеспеченным тоже имелись, и я от них не отказывался. Тем более что эти возможности могли реализоваться в рамках избранной профессии и существующей в ней социальной лестницы. Я хотел быть физиком, заниматься наукой – и стал им, окончив физический факультет университета, затем аспирантуру, защитил диссертацию… Дальнейший путь был, в общем, ясен и предполагал различные возможности для развития и роста. Я не говорю, что все было идиллически гладко, что не возникало проблем. Противоречия, неприятие многих социально-политических реалий – все это было и тоже составляло содержание жизни. Но главный – ныне утраченный – подход к выбору жизненного пути: по способностям, по интересу, по моде и т. д., а не исходя из перспектив найти работу и заработать денег – был исключительно позитивной особенностью этого строя. При этом спектр возможностей – профессий, видов деятельности, ступеней социальной лестницы, форм общественного признания и личного самоудовлетворения – был необычайно широк. Ныне он оскорбительно узок.

Позитивным было и стремление к построению общества социальной справедливости. Социализм в СССР решал, например, задачу отказа от сословно-конфессионального общества, полагая это устройство несправедливым, и решил ее. (О содержании понятия «справедливость» я размышляю в отдельной статье: Справедливость.) Подчеркну: я говорю о стремлении, а не о достижении обществом «окончательной справедливости». Далеко не все на этом пути удалось, далеко не со всем следует соглашаться, но цель такая была, движение к ней было, и результаты тоже имелись вполне очевидные. Исключительным по важности и наблюдаемым последствиям был опыт устранения из жизни фактора частной собственности на средства производства. Это чаще всего и считают отличительным признаком социализма. Несомненно, опыт СССР свидетельствует, что этот фактор кардинально изменяет содержание жизни, жизненные мотивации, расширяет и обогащает возможности управления экономикой, позволяет достигнуть небывалых экономических целей.

О негативных сторонах социализма и их последствиях написано и без меня, причем в несоразмерных с этими последствиями количествах и с гипертрофированной пропагандистской страстностью. Поэтому я об этом говорить не буду, равно как и не буду полемизировать с многочисленными агитаторами, живописующими «ужасы тоталитарного режима». Я же говорю о прелестях и преимуществах «тоталитарного режима», коль скоро кому-то охота использовать это словечко, придуманное, кажется, Ханной Арендт для запихивания в один идеологический короб нацистского режима, расцветшего в ее Германии, и советского строя, разгромившего и уничтожившего этот самый абсолютно чуждый и враждебный ему национал-социализм Третьего рейха.

Я настаиваю на позитивной коннотации понятия «социализм» именно благодаря опыту его строительства в СССР. Этот опыт показал уникальные возможности социализма, продемонстрировал многие черты возможного общества будущего. Показал иную модель развития человечества, альтернативную инерционному западному движению в сомнительном направлении с тревожной перспективой. Этот опыт выявил также и ограничения советской модели социализма, неспособность ее решить ряд исторических задач, приведшую к остановке самого опыта в форме распада СССР и погружения страны в период трагического поиска своего места в мире. Не повторяя здесь высказанные ранее рассуждения на сей счет, упомяну свою статью «Обдумывая уроки СССР», опубликованную в № 14 альманаха «Развитие и экономика» в 2015 году.

Крах социализма в СССР не означает ошибочности самой идеи социализма, не означает запрета или невозможности поиска путей построения общества социальной справедливости. Неудача, постигшая нас, может стать удачей. Но для этого надо захотеть еще раз попробовать построить социализм, проанализировать собственный и мировой опыт и решиться на новую попытку. Я бы этого хотел…

Во что я перестал верить, обретя опыт строительства социализма и опыт его разрушения, – в неотвратимость смены общественно-экономических формаций, в неизбежность прихода и победы социализма (и вслед за ним – коммунизма). На этой неизбежности настаивали учебники исторического материализма, которые все мы изучали в школах и университетах. Утверждалось, что эта смена – следствие объективных (то есть не зависящих от воли людей) законов общественного развития. Возможно, закономерности общественного развития и существуют… Постфактум, оглядываясь на прошедшее и описывая его, обращая внимание на те или иные характеристики обществ, можно выстроить логически обоснованную закономерность, что и сделали Маркс и марксисты. Но экстраполяция этой закономерности в будущее, предсказательная сила формул исторического материализма, как мне кажется, невелика, степень точности этих предсказаний неудовлетворительна. Сквозь фон как бы объективных закономерностей с решающей силой пробиваются как бы частности, круто меняющие ход истории. Такое поведение сложной системы, каковой является любое общество, описывается гораздо более сложными закономерностями, нежели прямые или кривые, но определенные причинно-следственные связи. Развитие современной нелинейной динамики, теории систем, синергетики открыло нам более глубокое понимание мира неустойчивостей, бифуркаций, непредсказуемостей. Похоже, что общественное развитие – нелинейный мир, в котором система переходит в иное состояние непредсказуемым заранее образом: в лучшем случае мы можем знать набор возможных состояний, но в каком из них окажется система, мы знать не можем. При этом никакие объективные законы природы, законы физики не отменяются и не нарушаются. Мы лишь научились (в рамках нелинейной физики) работать на ином уровне сложности. В социальных науках такого аналитического уровня пока не достигнуто, да и неясно, возможно ли его достигнуть. Но зато там была высказана (Гегелем и Марксом) глубокая мысль о «диалектическом снятии». Применительно к процессу смены формаций это означает, что социализм должен «вырасти» из капитализма. Видимо, следует ожидать, что следующая попытка перехода от русского капитализма к русскому социализму осуществится путем такого «снятия», сохранения всего хорошего из старого, встраивания его в еще лучшее новое.

Я же думаю, что строительство социализма – это не попытка жить в ладу с предсказаниями и предписаниями учебников исторического материализма, а практическая задача, проект, который можно задумать и реализовать.

Еще одно слово, которым наряду со словом «социализм» можно характеризовать век XX это слово, вернее, имя – Ленин. Что ни говори, но понятие «социализм» оторвать от Ленина невозможно. Так что напишу несколько слов о Ленине, хотя бы потому, что в моей картине мира он есть. Ленин, как никто другой в истории, дает и повод, и серьезные основания для размышлений о том, как можно, как нельзя и как должно оценивать роль политиков в истории, в судьбе страны, народа, отдельного человека. Но сделать это чрезвычайно сложно. Потому что Ленин не просто политик, оставивший след в истории, не просто человек, осуществивший преобразования, последствия которых ощущаются веками и во всем мире. Он – для русских, для советских – человек, превращенный в миф, он подобен лицам из сонма религиозных персонажей, сродни пророкам, святым, мученикам и прочим, если апеллировать к христианской номенклатуре. Борец с религией, он был превращен коммунистической пропагандой в одного из основателей коммунистической квазирелигии. Я думаю, что та сусальная мифологизация Ленина, производимая усилиями «историков КПСС» и создателей художественных образов «Ильича», принесла немало вреда «делу социализма». Есть – особенно сейчас, после грандиозного по своей силе пропагандистского вала «разоблачений ужасов социализма» и зловредной роли «немецкого шпиона Ленина» – и те, кто к Ленину испытывают прямо-таки личную ненависть. В общем, как мне кажется, о Ленине и о социализме пока не написано ни одного беспристрастного, научного исследования. И я не возьмусь за такую задачу даже на уровне краткого эссе. Я не беспристрастен. Я не могу, подобно китайцам, взвесить на весах дела Ленина и заявить, как они о Мао Цзедуне: «На 70 % был прав, на 30 % не прав». Нет у меня таких весов, да и русскую историю и дела ее исторических личностей двумя параметрами: «прав» и «не прав» – не опишешь, она сложнее.

Если мы живем в России, любим ее во всей ее противоречивой сложности, хотим, чтобы она развивалась, чтобы тут продолжали жить наши дети и внуки и чтоб жилось им все лучше и лучше, тогда нам нужна в целом позитивная история. Главная эмоция, которую должно вызывать в человеке-патриоте обращение к истории своей страны, – гордость! Не сусальный миф о непрерывно-благостной стране, народе и ее вождях, но все равно гордость. Не забывая об ошибках – стратегических и персональных, – о преступлениях и о горестях, рассматривать исторический путь народа как непрерывный поиск пути к справедливому устройству жизни. В этом корневая движущая сила русских: жажда справедливости! И тогда и ошибки, и искривления исторической траектории станут отражением той сложности, с которой непрерывно сталкивается русский народ и его вожди – избранные, назначенные, узурпировавшие власть или получившие ее по наследству. И тогда дела их мы сможем оценивать с точки зрения их целей: хотел он – вождь – справедливости для всех или хотел власти и богатства для себя и своих подельников. И если он хотел справедливости, но двинулся сам и повел за собой страну и народ в неверном направлении и негодными путями, то он ошибся. И дела его – ошибки, нанесшие вред. И мы о них должны не просто помнить, а понимать, в чем они состояли, мог ли он двигаться к высокой цели иначе и как надо было действовать.

Чтобы так взвешивать свою историю и ее персон, надо проделать большую работу. Не только (и не столько) интеллектуальную, сколько работу совести. Взвешивать надо на весах совести, а не на основании сметы «дебит-кредит».

Не сделано пока такой работы. Но делается работа иная, и делается она с ужасающей настойчивостью и последовательностью. Все силы брошены на то, чтобы мы стыдились и своей истории, и тех ценностей, которые и формируют чувство справедливости. Нас загоняют в одну из двух воронок: мир материального достатка, мир потребления, мир богатства, как меры всех вещей, либо в религию, в метафизику. Ищите справедливости либо в богатстве, либо на том свете. И тогда все те, кто хотел построить наиболее справедливое из возможного на данном этапе развития общество, объявляются злом, монстрами, ужасом истории и стыдом народа. А я буду надеяться и верить, что построение справедливого общества у нас в стране возможно и что общество это будет основано на социалистической этике: именно этика (а не экономическая модель и прочее) есть фундамент и отличительный признак социализма.

Повторю здесь сказанное в статье Капитализм об этических базисах капитализма и социализма. Капитализм – политико-экономическая система, нацеленная на удовлетворение стремления к увеличению капитала, к получению прибыли. А целью и идеалом социализма является осуществление принципов социальной справедливости, свободы и равенства, при котором «свободное развитие каждого будет условием свободного развития всех». Важно также сознавать, что не только формы государственного устройства отличаются друг от друга. Столь же радикально отличаются мировоззрения и картины мира (см. Мировоззрение, Картина мира) разных людей, при каких бы системах они не жили. Можно выявить людей с одним типом мировоззрения и упрощенно назвать его «капиталистическим», равно как и мировоззрение людей другого типа назвать «социалистическим». Мировоззрение первого типа в большей степени опирается на индивидуализм и материальные цели и стимулы, второго – на коллективизм и стимулы моральные. Люди и того и другого типа есть всегда и живут во всех типах государств. Соответственно, у каждой из этих групп возникают ощущения комфорта и дискомфорта, непонимания и противостояния. Политические расслоения и противостояния в обществе не всегда являются прямым следствием существующего ментального расслоения. Но политики могут использовать, усилить и организовывать для достижения своих целей группы людей с разными мировоззренческими доминантами.

Завершая краткое эссе о великой идее социализма и о грандиозном опыте его построения в России, выскажу надежду, что наш народ к этой идее вернется, осмыслит ее на новом этапе развития и еще раз попробует построить общество справедливости. Это дело уже не моего поколения, а, скорее всего, поколения моих внуков – в общем тех, кто родился уже в новой капиталистической России, кто свободен от «родимых пятен» моего поколения, очищен от скверны поколения моих детей, вступивших в жизнь уже в «новой России», погрязшей в пороках разрушения собственного прошлого и первичного накопления капитала. Я могу им помочь только словом…

Как и многое, что кажется простым и очевидным, слово «справедливость» описывает «очень много чего», и не только «у каждого свои представления о справедливости», но и само слово относится к различным действиям и понятиям. Справедливость может относиться к распределению чего-либо, к дележке, но может означать и возмездие, наказание, а также и награду, воздаяние.

Нет ясных общепринятых критериев того, что считать справедливым, а что – нет. И это порождает огромные проблемы, поскольку все революции, влекущие за собой гибель людей, все реформы и политическая борьба, приводящие к тяжелым социальным конфликтам, – все это делается не только «под маской» борьбы за справедливость, а на самом деле во имя справедливости. Просто все ее по-разному воспринимают, у всех свои критерии. Так что исследовать и уточнять что есть справедливость, совершенно необходимо, но этому уделяется мало внимания.

Интересны и поучительны отличия между русским пониманием справедливости и зарубежным, западным. На всех основных европейских языках слово справедливость имеет тот же смысл, что и «законность»: justice (англ., фр.), gerechtigkeit (нем.), giustizia (ит.). В русском для этого смыслового поля есть отдельные слова: «право», «юстиция», та же «законность», наконец. То есть, если позволить себе немного обобщить, получится, что в западном менталитете справедливость сводится к соблюдению установлений, законов, общественных договоров, а в русском, похоже, дело этим не ограничивается. Означает ли это, что русское чувство справедливости может противоречить действующим законодательным нормам? Несомненно, и еще как! И дело не в каком-то «исконном русском неуважении к закону», о котором любят болтать русофобы, и не в том, что на глазах нескольких поколений законы меняются, подверстываясь под политические доктрины и политические цели.

Явно существует «нечто», формирующее в ощущениях многих граждан представление о справедливости, оказывающееся в противоречии с меняющимися законами. «Как будем судить: по закону или по справедливости?» – это не шутка, не праздная игра слов, а реальность.

Для русских – это прослеживается во многих поколениях – ясно, что далеко не все, что встречается в жизни, можно уложить в рамки законов и инструкций, что жизнь сложна, целостна, «всё со всем связано» и часто мерой справедливости становится не норма, не правило и даже не традиция, а совесть! Судить по совести, судить по правде – вот высшие критерии справедливости, которые так же трудно формализовать и выразить в словесных формах, как и многие другие понятия и ощущения, существующие на стыке физики и метафизики, рационального и интуитивного или даже за их пределами.

Но сложность построения общества справедливости определяется не только тем, что трудно формализовать его критерии, но и тем, что общество неоднородно, в нем живут и сосуществуют разные представления о справедливости и ее критериях, ее признаках. Линий раскола можно увидеть много: по этническим границам, по религиозным, по политическим, идеологическим и даже профессиональным. Эти границы практически совпадают с границами разных представлений о нравственности, этическом выборе, добре и зле. Задача состоит в том, чтобы знать эти границы, а цель – в том, чтобы, основываясь на этом знании, определить «консенсусную зону», область этических норм, признаваемых всеми. Только на этом базисе возможно построение общества относительной справедливости, в котором при этом не будет полной однородности: различия сохранятся, но будет базис, ради которого все согласны на ограничения и учет взаимных отличий. Когда у социальной справедливости появятся подобные критерии и такая «карта этического пространства», тогда появятся надежда и возможности выстроить сбалансированные отношения между людьми.

Некое подобие такой «карты» дают социологические исследования. Читать их интересно, а вот руководствоваться ими надо с большой осторожностью: они весьма неточны и к тому же устроены так, что сами вопросы провоцируют на определенный ответ, сужают круг возможных подходов к проблеме и т. д. Вот, например, некоторые данные из опроса ВЦИОМ (2013) на тему «Социальная справедливость: как мы её понимаем».

На вопрос «Что такое социальная справедливость?» даны такие варианты ответов:

– сильное государство, порядок, национальные интересы (58 %);

– демократия, солидарность, свобода (27 %);

– равенство граждан перед законом (36 %);

– равенство в уровне жизни (20 %);

– возможность для каждого достичь того, на что он способен (13 %);

– когда положение каждого члена общества определяется его трудовыми усилиями (12 %);

– гарантии для социально незащищенных (11 %);

– социальной справедливости не существует (6 %).

В скобках – процент ответов из всех опрошенных. Интересная смесь… Первые три вопроса – характеристика общества, государства, оценка предоставленных возможностей и установленных правил жизни. Остальные – характеристики не общества «вообще», а возможности достижения определенного результата.

Лукавую альтернативу предлагают социологи: «сильное государство, порядок, национальные интересы» или «демократия, солидарность, свобода»… Честнее было бы написать так: «сильное государство, порядок, национальные интересы» или «слабое государство, беспорядок, следование чужим интересам»… Но социологи знают, что делают и для кого делают.

Если отбросить политизированные и не имеющие однозначно понимаемого содержания политические признаки в первых двух вопросах, то в остальных вопросах действительно содержатся важные вещи, большая часть из которых очевидна и в комментариях не нуждается. Но один из вопросов – «равенство граждан перед законом» – следует прокомментировать. В нем-то и зарыта собака. Здесь осуществлена подмена совести законом. Эта подмена была одной из главных целей приснопамятной «перестройки». Вспомним лозунг тех лет: «Все, что не запрещено, разрешено».

Совсем недавно – в 2019 году – известный экономист Никита Кричевский поделился в социальных сетях своей репликой на тему социальной справедливости. Приведу ее здесь почти целиком:

«Одной из причин тоски по ушедшим социалистическим временам стало то, что справедливость в сознании людей была выше или наравне с законом. Явных противоречий, как сейчас, не было. Принцип Римского права "закон – минимум морали" был чужд советскому устройству. Законы в СССР писались для безнравственных. Или аморальных. Поясню на примере всем понятного Закона о тишине. Он был написан для бессовестных (совесть – память стыда). Если ты не понимаешь, что вокруг другие люди – женщины, дети, старики, инвалиды – и живешь так, как тебе хочется, то вот тебе законодательное ограничение твоей шумовой активности. Другими словами, соблюдая закон и выключая музон ровно в 23, ты признаешь, что у тебя нет совести. Поскольку знаешь, что окружающие нуждаются в тишине раньше этого срока (например, маленькие дети), но руководствуешься не совестью, а законом. Нет-нет, норму ты соблюдаешь, ещё бы ты попробовал нарушить – "прилетело" бы, но твоя аморальность, безнравственность, очевидны. Эта тема – все по закону, идите в суд и пр. – говорит о том, что аморально у нас не только общество, но и государство. Закон – ограничитель, ты считаешь, что за флажки не зашёл (хотя знаешь, что поступаешь бессовестно), и предлагаешь подискутировать о своих действиях в суде. А суд руководствуется ровно теми же нормами, что составляют правовую основу нынешнего аморального государства. Предположим, суд ты выиграешь, но это ровным счетом ничего не изменит: твои поступки как были несправедливыми, так ими и остались».

К сказанному могу добавить еще одну цитату – дневниковую запись выдающегося композитора и мыслителя Г. В. Свиридова: «Русская культура неотделима от чувства совести. Совесть – вот что Россия принесла в мировое сознание. А ныне есть опасность лишиться этой высокой нравственной категории и выдавать за неё нечто совсем другое».

Страх – очень нужное, полезное чувство. Бесстрашный человек не тот, кто не испытывает страха вообще, а тот, кто не подчиняется чувству страха, кто способен им управлять. Чувство страха – важный сигнал, который сознание нам посылает. Мы должны отнестись к нему внимательно и осознанно, постараться это чувство «размыслить» – выражение психолога Ю. М. Орлова, создателя методики саногенного мышления. Книги Ю. М. Орлова стоит прочитать каждому. Умение мыслить саногенно» не просто полезный навык, это больше чем навык, это мировоззренческий базис, это новый взгляд на мир и на самого себя. Здесь я не буду пересказывать методику, лучше прочесть ее в книгах Орлова или в моей книге «Искусство жить». Здесь я выделю лишь базовый прием работы с собственными эмоциями. Надо произвести два мыслительных процесса: отделить эмоцию от себя; сделать переживание объектом своих наблюдений. Часто хорошо помогает самое простое: обратиться к себе в третьем лице. То есть, ощутив страх, подумать или даже сказать вслух: «он боится» (вместо «я боюсь»). Это поможет стать внешним по отношению к самому себе наблюдателем и оценивать состояние и причины, его вызвавшие, как бы объективно, со стороны. При таком подходе оказывается возможным вполне рационально оценить источник страха. Его реальность, уровень угрозы и т. п. И соответственно, выработать разумную линию поведения.

Часто встречающаяся ошибка – убеждать себя или другого в том, что страх беспочвенный, что причин для страха нет. Ошибка состоит в том, что страх может быть и беспочвенным, и беспричинным, но дело в том, что сам страх – настоящий! Ребенок по-настоящему боится несуществующего волка в темной комнате. С его (и с собственным) страхом надо работать как с реальностью, то есть принять этот страх как несомненный факт. Сделать это поможет «размысливание». А в случае с ребенком надо, прежде всего, солидаризироваться с его страхом. Не отрицать страх, не укорять ребенка за то, что он испугался без причины, а принять его страх как собственный и с ним вместе шаг за шагом разбираться в причинах страха, исследовать эти причины (проверить, есть ли в действительности в комнате волк, и т. п.).

Есть и другие виды страха – те, которые осознанно внедрены в наше сознание и подсознание разного рода манипуляторами: политиками, священниками, родными и близкими, учителями и воспитателями. Здесь наблюдается широкий спектр очень вредных и печальных по своим последствиям действий. От запугивания шаловливого ребенка уколом, который ему за непослушание сделает доктор, до запугивания воздаянием за грехи после смерти или погромами в жизни этой… С этими видами страха работать сложнее, поскольку они сформированы как элемент мировоззренческого базиса, они «живут» на уровне подсознания, а до него добраться бывает непросто, часто – невозможно.

В каждом обществе, в каждой социально-политической системе осознанно формируется набор подобных страхов, использующихся как рычаги управления. Такого рода манипуляция сознанием стала могучим, изощренным оружием власти. Осознавать факт манипуляции вашим индивидуальным сознанием полезно, даже необходимо, если вы стремитесь с личной внутренней свободе. Однако одного осознания этого факта недостаточно, надо этому еще и уметь противостоять. К сожалению, этому умению нигде не учат, но это не значит, что ему нельзя научиться самостоятельно.

Я здесь ничего не сказал о тех видах страхов, которые называют фобиями, относя их, тем самым к проблемам медицинского характера. Фобий много. Они отличаются удивительным разнообразием и причудливостью. Фобией может быть все что угодно: звук, цвет, запах, образ, число, день недели, вид занятий, типы людей… Список фобий насчитывает сотни видов – от таких древних и почтенных, как клаустрофобия или агорафобия, до новых «бзиков» типа номофобии: боязнь остаться без мобильного телефона. Есть, разумеется, и страх перед самим страхом: фобофобия. Есть, однако, и фобофилия – любовь к страху, тяга к переживанию страха. На этом построен целый жанр и отрасль: романы и фильмы ужасов.

О счастье я даже книгу написал: «Искусство жить, или Как быть счастливым, несмотря ни на что» (2010). Искателям счастья ее стоит прочитать, однако книга получилась довольно толстой, не каждый, наверное, осилит. Здесь, в этой статье, я буду краток. Постараюсь сказать только самое главное, хотя самое главное настолько просто, что кажется банальностью.

Ну, например: счастье – это ваше состояние. (Ну, как? «Мог бы и не говорить, – скажете вы, – это ж очевидно».) Но я продолжу: это только ваше состояние, а не внешние обстоятельства. Если вы охвачены тем сочетанием эмоций, которое вы научитесь воспринимать как счастье, то никакие внешние обстоятельства вам не помеха. Вернее, так: помеха, но вы с ней справитесь.

Искусство быть счастливым состоит в том, чтобы научиться воспринимать свои эмоциональные состояния как счастливые. Это высказывание тоже выглядит сродни бреду: уж состояние счастья мы, как нам кажется, не просто замечаем, но переживаем со всей очевидностью. А я говорю: нет! Бывает, конечно, бурно и ярко переживаемое счастье: эйфория, экстаз и пр. Но счастье может быть и покоем, и грустью, и усталостью… И даже в состоянии горя, страдания можно продолжать осознавать непреходящее состояние счастья в целом, переживая при этом весьма негативные эмоции. Хитрость состоит именно в осознании того высокого счастья, которое называется «жизнь», в умении не давать над собой власти отрицательным эмоциям. Их можно и нужно переживать, но не нужно становиться их рабом: оставайтесь хозяином, властителем своего эмоционального мира.

А как же трудности, горести, обиды, зависть, страх, гнев, ненависть, мстительность и прочее великое множество негативных эмоций? Разве от них можно избавиться? (Есть плохие книжки, в которых пишут, что можно.) Нет, от них нельзя избавиться. И не нужно – вы же живой человек с богатым эмоциональным миром, и все эти эмоции вас посещают не по вашей ошибке или ошибке природы. Они необходимы. Ошибка – когда эмоции вами управляют, а не вы эмоциями. А вот как ими управлять, для этого мне и понадобилось написать целую книгу. Очень коротко скажу так: ими можно научиться управлять точно так же, как учатся читать, писать, считать… Это доступный навык. Он состоит в умении разложить свою эмоцию на причинно-следственные элементы, понять, как она возникла, понять ее причину на уровне своих внутренних переживаний. После этого эмоция не сможет вами управлять. Она не исчезнет, а просто утихнет, подчинится вам. И счастье вас не покинет.

Важен при этом и еще один навык: вызывать, генерировать в себе эмоцию счастья, радости. Для этого можно использовать множество ежеминутно доступных поводов – от воспоминаний до состояния погоды, еды и сна, прогулки и музыки… Как этому научиться, читайте в моей книге. (Понимаю, что саморекламная пауза затянулась, но ничего поделать не могу.) Освоение «искусства быть счастливым, несмотря ни на что» (таков подзаголовок моей книги) хорошо еще и тем, что навык останется с вами навсегда. Это сродни умению плавать или ездить на велосипеде: учатся этому один раз и на всю жизнь. Или просветлению у буддистов: став просветленным, вы уже никогда не вернетесь в прежнее состояние, это невозможно. Вы изменяетесь необратимо, хотя и остаетесь прежним. Вы живете в том же мире, делаете те же дела, что и до просветления, но теперь изменилось ваше восприятие происходящего, восприятие всей жизни в ее многогранной полноте и многоцветности. Точно так же и со счастьем. Научившись распознавать и выращивать счастье, вы навеки станете счастливым.

В связи со счастьем часто возникает тема социально-политическая: про «счастливые государства» и то, как их построить. На протяжение вот уже более полувека продолжаются различные исследования счастья, разрабатываются опросники, замеряются индексы счастья, составляются мировые «карты счастья». Я считаю все это полезной штукой, хотя фелицитология (да-да, уже есть такая наука – наука о счастье) пока еще далека от совершенства: методы противоречивы и недостаточно точны. Но тем не менее уже можно сделать вывод о возможности «измерения счастья» по отношению к большим социальным группам людей, населениям разных стран. Выявлены и многие факторы, влияющие на ощущения людей. Так что, говорить о принципиальной возможности построения счастливого общества уже можно: если у нас есть измеряемый параметр и известны факторы, на него влияющие, мы можем управлять процессом, ставить цели и их достигать. На практике этого пока достичь не удалось, хотя в Королевстве Бутан уже давно введено, измеряется и планируется «счастье на душу населения». Насколько опыт и результаты, достигнутые в Бутане, хороши, пока судить рано, да и информации недостаточно.

Но я хочу вернуться к личному счастью сам и повести за собой читателей. В каком бы государстве мы ни жили – условно плохом или условно хорошем, – мы должны стремиться овладеть навыком быть счастливым по собственному желанию. Уметь снижать или полностью блокировать те неблагоприятные факторы, которые исходят извне, но и не упускать возможности воспользоваться всем тем, что способствует радости и счастью.

Нет всеобщего рецепта счастья, нет стандартов благополучия, одинаковых для всех. Когда-то по телевизору показывали 97-летнего кубинского рыбака, задумчиво курящего длинную толстую сигару на морском берегу рыбацкой деревушки, которую он не покидал ни разу в жизни. Его показали потому, что он рыбачил с Хемингуэем. Полагаю, что его представления о достатке, комфорте и жизненном успехе искренне и по самой своей сути существенно отличаются от представлений, характерных для большинства из нас.

Формула «хочешь быть счастливым – будь им» столь же проста и глуповата, сколь верна и эффективна. Если, конечно, уметь это делать – быть счастливым. И это не просто технология, но и мировоззрение, матрица картины мира. Ведь без лишних слов ясно: и мировоззрение, и картина мира счастливого человека существенно отличаются от картин мира человека несчастного. Что тут причина, а что следствие? Не торопитесь с ответом. Подумайте. Попробуйте обзавестись картиной мира и мировоззрением счастливого человека. Пусть они будут в вашем арсенале. А там, глядишь, и «выстрелит».

Т

О творце в смысле Создатель, Бог, Демиург – в статьях Бог и Вера, Религия, Тьма, Эзотерика. Здесь о человеке-творце и о творчестве.

Мы все время что-то придумываем, представляем, моделируем… Даже в собственных воспоминаниях мы не просто прокручиваем одну и ту же кинопленку, а каждый раз заново снимаем кино. Мы не тупо воспроизводим события и образы, а делаем это раз от раза по-разному. Так что каждый человек – творец и занят этим всю жизнь. Творить – естественное и неотъемлемое свойство каждого человека. Но называют, признают творцами только тех, кто закрепил свои фантазии в виде картин, текстов, музыки, разговоров… И это правильно, потому что одно дело – процесс, другое – результат. Искусство созидания состоит не только в наличии ярких и талантливых фантазий, но и в умении поделиться ими с другими людьми, перевести их «в материал». Во времена моей юности-молодости часто повторялось назидание о творческом характере всякого труда. Я с этим не спорил, но интуитивно что-то мне казалось неверным в провозглашении труда, скажем, дворника не менее творческим, чем труд писателя. Прожив уже довольно долгую и, несомненно, разнообразную и насыщенную жизнь могу по этому поводу сказать вот что. Я работал дворником и согласен с тем, что уборка мусора, подметание дворов и улиц содержит немало творческих моментов и ярких переживаний. Результат этого творческого труда – выметенный двор или улица – полезен, ценим, но как таковой не является произведением искусства. Это рутинный, наперед заданный, соответствующий нормам, правилам и утвержденным инструкциям результат. Процесс уборки может быть сколь угодно наполнен творчеством, результат – нет. Разумеется, если в результате уборки квартиры вы переставили мебель, покрасили стены и т. п., то полученный результат может быть именно творческим, а не рутинным приведением комнаты к стандартному образцу.

Творческий труд – степень «творческости», – скажем, писателя, видна по результату. Если я пишу, охваченный всеохватным творческим порывом, а в результате получилось «Муму», написанное давным-давно Тургеневым, то все мои переживания и творческие находки не более чем личный опыт. А творческого результата нет. Потому что нет новизны, нет индивидуальности. Потому и совпадают эти слова: Творец – в смысле Бог и творец – автор, – что оба они создают новые миры, причем по образу и подобию своему, из собственного материала и по своему фасону. Не только «мадам Бовари – Флобер», но и Муму и Герасим – Тургеневы.

Телевидение – не просто элемент картины мира или одно из «главных» слов. ТВ само и формирует нам всем общую картину мира. Это беспрецедентный, ни с чем не сравнимый по своей мощи, глубине и скрытности (да-да!) воздействия инструмент наполнения жизни и смыслами и бессмыслицами, формирования мировоззрения и идеологии.

Я в его власти с 1965 года – именно тогда в нашей семье появился телевизор (модель – «Сигнал»). Но покорен им был еще раньше, когда стал ходить «на телевизор» к соседям. Была такая практика в добрые советские времена. Мир узнал телевидение в начале XX века. Сперва было так называемое механическое телевидение, а в 1907 году русский инженер, профессор Петербургского технологического института Борис Львович Розинг запатентовал «Способ электрической передачи изображения», а в 1911 году продемонстрировал передачу на расстояние изображения в виде решётки из четырёх светлых полос на тёмном фоне. Но до настоящего прорыва области передачи изображений было еще далеко. Только в 1931 году ученик Розинга, Владимир Кузьмич Зворыкин, находящийся в эмиграции в Америке, создал иконоскоп – передающую телевизионную трубку, позволившую организовать электронное телевещание. Но первыми в этом деле оказались не американцы, а немцы: Великая депрессия, охватившая США, затормозила процесс. Первый в мире телеканал, регулярно вещающий по электронной технологии DFR («Deutscher Fernseh-Rundfunk» – «Немецкое телевизионное радиовещание»), был запущен в 1934 году и в 1936 году уже транслировал Берлинскую Олимпиаду 1936 года.

В СССР регулярное электронное телевещание было начато 1 сентября 1938 года в Ленинграде, а с 1939 года – в Москве. Первый массовый электронный телевизор «КВН-49» появился в 1949 году. С тех пор вся страна оказалась во власти телевидения, и ничего плохого это не предвещало. Это была настоящая радость: и кино, и театральные постановки, и новости, и концерты – все было интересно и полезно. Позднее стали появляться познавательные, развивающие. Учебные программы. Количество дней и часов вещания возрастало – я еще помню времена, когда по четвергам телевидение было выходным и в городских банях в эти дни возрастал поток клиентов. Массовое цветное телевидение у нас в стране началось с 1967 года. Возрастало количество программ, и мы уже стали «капризничать»: раньше просто смотрели телевизор, независимо от того, что там показывают. Когда всего стало много, появился выбор, появились и «капризы»: «хорошие» передачи и «плохие», скучные и интересные. Стала чувствоваться идеологическая обработка, возник политический официоз…

Вся политическая мощь ТВ-вещания явила себя обществу в период «перестройки». Вот уж промыли мозги, так промыли… экспериментально было подтверждено, что ТВ способно превратить общество в толпу, подчинить ее своей воле, навязать какие-угодно ценности, вынудить отказаться от своих ценностей и вовлечь в прямые политические действия разрушительного характера. То, что выражение «четвертая власть» не метафора, стало ясно именно тогда. И до сих пор ТВ – огромной силы власть. Уже давно у каждого из нас дома не один-два и даже не 10–20, а сотни каналов вещания, работающие круглосуточно. Мы живем в пространстве смыслов, сформированном телевидением.

Единственный, кто бросил ТВ вызов, – Интернет. Он отвоевывает у телевещания аудиторию. Уже видно, что Интернет, как средство доставки звука и изображения, станет основным. ТВ останется как фабрика по производству передач, но способ доставки изменяется. Одновременно с этим меняется и информационное поле: в Интернете может участвовать любой человек. «Фабрика» по производству ТВ-картинки не нужна. Видеблогерам достаточно смартфона, чтобы получить миллионную аудиторию своих зрителей, поклонников. Что произойдет с производством и целенаправленным внедрением в общественное сознание нужных власти смыслов, пока неясно. Сможет ли власть удержать контроль или как-то сохранить за собой столь важную функцию – жреческую?

Посмотрим. Все происходит так быстро…

См. также Холод. «Россия – единственная в мире страна, где на протяжении 9 месяцев в году человек без применения специальных средств погибает в течение 15–20 минут» – эта мысль почерпнута, кажется, из книги А. Паршева: «Почему Россия не Америка». Расшифровка этой грозной мысли сводится к тому, что «спецсредства» – это теплая одежда и отапливаемые дома. Думаю, что мы все-таки не единственные. Может, у других не 9 месяцев в году оставаться голым холодно, а поменьше, но одежда им все равно нужна. А вот дома отапливать и вправду во многих странах не приходится.

Да, у русских понятие «тепло» несет в себе много позитивных эмоций. Отношения между людьми могут быть теплыми и холодными, слова, которые мы говорим и пишем, тоже. Образ счастливой жизни у многих из нас связан с теплом: теплой погодой, теплым домом, теплыми отношениями… При этом холод мы тоже по-своему любим. И Пушкин тут с нами (вернее, мы – с Пушкиным): «Здоровью моему полезен русский холод», «Мороз и солнце, день чудесный!» Я думаю, что любим мы не столько холод как таковой, как зиму: красоту снега, чистоту льда… Да, бывает приятно вдохнуть утренний свежий, морозный (но не слишком!) воздух, но при всей поэтической любви к холоду мы все-таки ждем весны, весеннего тепла. И радуемся ему как пробуждению всего живого, как началу новой жизни! И страны «вечного лета» мы тоже и воспеваем, и включаем в свои образы счастливой, беззаботной жизни. Даже на религиозном – христианском – уровне: тепло – это хорошо. В Раю – тепло, это вечно цветущий сад, а в Аду либо нестерпимый жар, либо леденящий холод. Летом живется легче: и отопление не нужно, и одежда легкая и обувь, и много важных дел, которые зимой просто невозможны или затруднены, можно переделать. Тепло – это все-таки настоящее благо: тепла вам, в том числе душевного!

Я был бы не я, если бы на этом завершил свои рассуждения о тепле. Погода, климат, поэтическое видение – это прекрасно! Но есть и нечто не менее увлекательное и практически значимое. Я имею в виду тайну наших ощущений тепла и холода. Почему – тайну? Ну, хотя бы потому, что большинство из нас – я в том числе на протяжении большей части жизни – не можем объяснить обыденные вещи. Например: почему железяка нами ощущается как холодная, а, скажем, деревяшка – теплая или нейтральная, несмотря на то что они лежат рядом и обладают одной и той же комнатной температурой? Как же устроено наше тепловосприятие и терморегуляция? Я в этом когда-то разобрался и хочу поделиться этим небесполезными знаниями. В далекие и прекрасные времена писались и издавались научно-популярные книги. Сейчас они тоже пишутся и издаются, но их, кажется, называют «нон-фикшн» – «непридуманное». Не буду по этому поводу ворчать, а воспользуюсь информацией, почерпнутой из разных источников, в том числе из научно-популярной книжки «Природа наших ощущений» (Шостак, 1983), хотя кое-что из того, что в этой книге сказано, уже устарело.

Остатков сведений, полученных еще в школе, каждому из нас хватает для того, чтобы знать о существовании различных кожных рецепторов. Одни реагируют на прикосновение, давление, уколы, порезы и т. д., другие – на температуру. Те рецепторы на кончиках ушей, с помощью которых Шерлок Холмс якобы видел происходящее у него за спиной, не существуют. Холмс просто троллил доктора Ватсона, но миссис Хадсон вовремя его разоблачила, пояснив, что Холмс пользуется отражением в хромированном кофейнике, стоящем на столе.

Рецепторы, реагирующие на температуру, удалось достоверно выявить совсем недавно. В 1997 году выявлен рецептор, названный TRPV1, «отвечающий» за тепло, а в 2002 году – рецептор TRPM8, «отвечающий» за холод. До этого времени эти роли с оговорками приписывали так называемым тельцам Руффини и колбам Краузе. Ранее было установлено, что рецепторов холода на всей поверхности тела около 250 тысяч, а рецепторов тепла – 30 тысяч.

Наши тепловые ощущения мы описываем, охватывая широкую гамму оттенков: «очень холодно», «холодно», «прохладно», «нейтрально», «тепло», «горячо», «жарко», «нестерпимо горячо» и т. д. Запредельные (порог индивидуален) ощущения холода и тепла переходят в ощущение боли. Установлен диапазон внутрикожных температур, за пределами которого температуры воспринимаются как боль (свыше +44,5 °C) либо снижают чувствительность (ниже +10 °C). Последний факт обеспечивает возможность местной анестезии путем заморозки. Выяснено также, что подкожная температура человеческого тела неравномерна: в разных частях тела она разная. Чувствительность наших рецепторов к изменениям температуры чрезвычайно высока. В литературе приводятся отличающиеся данные, но в любом случае мы реагируем, как минимум, на десятые доли градуса. Установлено, что рецепторы, посылающие импульсы по нервным волокнам в головной и спинной мозг, изменяют частоту передачи сигналов в зависимости от регистрируемой температуры, в этом и состоит тот «язык», с помощью которого рецептор сообщает информацию центральной нервной системе, мозгу. Но частота изменяется не только в зависимости от температуры, но и от скорости (интенсивности) и направления того теплового потока, в котором оказывается внутрикожный рецептор. Именно в этом и состоит эффект восприятия железяки как холодной, а деревяшки – как теплой, поскольку интенсивность теплового потока зависит от теплопроводности предмета, к которому мы прикоснулись. Так, прикасаясь к металлическому предмету, имеющему комнатную (скажем, +20 °C) температуру, мы своим телом начинаем его нагревать, и, поскольку у металла высокая теплопроводность, поток тепла от нас к железяке – интенсивный; если же мы прикасаемся к «деревяшке» той же температуры, то, вследствие ее низкой теплопроводности, мы хоть ее и тоже нагреваем, но менее интенсивно. Разница в интенсивности потока, идущего от нас к железяке и от нас к деревяшке (имеющим одинаковую комнатную температуру), воспринимается нами как разница температур, которой в действительности нет.

Большинство людей учились в школе, изучали геометрию, поэтому у каждого и в памяти и в сердце есть местечко, где живут треугольники. Почти все легко вспомнят (я, по крайней мере, зачем-то помню) признаки равенства треугольников, признаки подобия, теорему Пифагора, формулу вычисления площади треугольника. Мы помним про прямоугольный, равнобедренный, равносторонний, а совсем продвинутые еще и про сферический треугольник. Невозможно, мне кажется, забыть, что «сумма углов плоского треугольника равна 180°».

Треугольник вошел в устойчивые выражения: Бермудский треугольник, треугольник Паскаля, фрактальный треугольник. Последний – очаровательная фигура, которую легко построить самому, пририсовывая в центре каждой стороны равностороннего треугольника новый равносторонний треугольник с длиной стороны, равной одной трети исходного, и так продолжать до бесконечности. Получится очаровательная мохнатая снежинка:

А если двигаться внутрь, то можно построить другой популярный фрактал: треугольник Серпинского.

«Треугольник – жесткая фигура» – это свойство и это утверждение очень важны для всей жизни человека с самых древних времен его существования, когда первобытный человек начал что-либо строить, сооружать. До сих пор именно это свойство положено в основу всех строительных и инженерных конструкций.

От треугольника один шаг до треуголки, а от нее – к Наполеону, не к ночи будь помянут. В моей памяти почему-то рядом с этим находится «колпак мой треугольный, треугольный мой колпак, а если не треугольный, то это не мой колпак»; что это, откуда, кто сочинил – не знаю, не помню. Установить авторство с помощью Интернета мне не удалось, зато узнал, что на эти слова придумана игра для детишек, которые должны ручками в такт этим стишкам изображать «треугольный колпак» и все прочее. В моем детстве такой игры не было. А стишок был…

Образ треугольника исполнен и символического эротизма, это знак и символ женской природы, той части женского тела, которая обладает почти беспредельной силой притяжения и власти над родом человеческим в лице его здоровой мужской половины.

«Любовным треугольником» называют отношения трех персонажей: двух мужчин, влюбленных в одну женщину, или двух девушек, влюбленных в одного юношу. Подобные взаимоотношения стали стандартным приемом сочинения романов, пьес, киносценариев. «Треугольные» отношения встречаются в жизни не только в связи с любовными проблемами. Например, к взаимоотношениям трех типов персонажей: жертва – преследователь – спасатель сводится огромное количество литературных и кинематографических историй. Иногда эту схему называют «треугольник Карпмана» по имени описавшего ее современного американского психолога Стефена Карпмана.

В литературно-поэтическом мире живет и здравствует «Треугольная груша» – так была названа Андреем Вознесенским тоненькая книжечка его стихов, изданная в 1962 году. Это был уже третий сборник стихов молодого поэта, за два года до этого вышли его «Мозаика» и «Парабола». 29-летний поэт вернулся из поездки в Америку, что по тем временам было свидетельством из ряда вон выходящего признания поэта властью, и делился в книжке своими поэтическими впечатлениями и намерениями: «Там груши – треугольные, ищу в них души голые. Я плод трапециевидный беру не чтоб глотать – чтоб стекла сердцевинки сияли, как алтарь!» Книга стала популярной, знаменитым стал и ее автор, потом к славе прибавился венец «гонимого властью», созданный темпераментным и безжалостным главой государства Никитой Хрущевым, сгонявшим молодого поэта с трибуны во время его же «встречи с интеллигенцией»…

«Треугольная груша» и сейчас не только свидетельство эпохи, приметы которой составляют основной набор «мемов» времени: битники, антимиры, аэропорты и прочее, – но и до сих пор остающийся перенасыщенным раствором текст из необычайно звучных рифм и ритмов. Можно привести множество ставших сверхпопулярными строчек из этой книжечки, стоившей 12 копеек, но я процитирую не слишком популярное, однако обретшее совсем новый смысл в связи с полной переменой фактического и ассоциативного содержания упоминающейся в нем подмосковной дороги.

Рублевское шоссе

Так начинались и продолжались «шестидесятые» – славные годы советской поэзии. А потом?.. А теперь?..

Все изменилось. «И сам, покорный общему закону, переменился я». А вот треугольник не изменился…

С точки зрения физики и просто рациональной логики «тьма» – это отсутствие света. И больше ничего! Все остальные философствования можно преспокойно отбросить как мракобесную чушь и жить спокойно, понимая, что «тьма» – не субстанция, не поток «темных частиц», что нельзя создать «прожектор тьмы», «источник тьмы» и т. п. Но можно эту мракобесную чушь и не отбрасывать, а вполне осязаемо ею насладиться.

Происхождение слова «тьма» остается неясным – так об этом пишут в этимологических словарях. Тьма – это и темнота, и большое количество: «Нас тьмы, и тьмы, и тьмы» (А. Блок), причем, в древнерусском языке это вполне определенное количество (См. 1 000 000). Тьма, конечно, это и просто темнота как отсутствие света, и состояние невежества. Но это еще и «тьма предвечная», та самая, которая описана в Библии как «тьма над бездною». А вот об этом стоит поговорить, поразмышлять над тем, что уже было за столетия сказано по поводу «тьмы».

Есть несколько исходных позиций для размышления.

Первая – если мы воспринимаем сказанное в Библии как Истину, как Священное Писание и наши усилия есть стремление овладеть правильным толкованием изреченного.

Вторая – если мы не воспринимаем Библию как истину, считаем ее собранием религиозных мифов, но осознаем, что они влиятельны настолько, что современные процессы, происходящие во многих сферах общественной жизни, во многом определяются вероучениями, а также их трактовками.

Третья возможность – вообще не соотносить понятие «тьмы» с Библией и другими вероучениями, а опираться на рациональное знание, на науку. Третья точка зрения не влечет за собой необходимости писать метафорически, что свойственно религиозным философствованиям. Потому что она переносит нас в сферу науки: физики, астрофизики, космологии, антропологии и др. – в области дисциплинированного знания с более или менее четко очерченными границами собственного предмета и применяемых терминов.

Я попытаюсь, касаясь названных аспектов, побродить между этими пространствами. Посмотреть, где они пересекаются, где стыкуются. Я хочу найти для себя – в надежде, что найду и для вас, – зону комфорта: интеллектуального и этического. А не просто пересказывать что-то, что я об этом читал или слышал. Хотя, конечно, и это буду делать тоже.

Начну вот с какой мысли. В каком-то смысле говорить о «свете» и «тьме» до появления человека бессмысленно, поскольку, покуда нет человека во Вселенной (см. Вселенная), некому смотреть и видеть. Хотя сами электромагнитные волны разных длин волн существуют. Когда появился человек, ему в ходе эволюции (эта часть рассуждений, как я сказал, проводится в рамках научных знаний, то есть не «по воле Божьей», а «в ходе эволюции») стал доступен диапазон электромагнитных волн, которые он назвал светом или видимой частью спектра: примерно от 380 нм (глубокий фиолетовый цвет) до примерно 740 нм (красный цвет). У других животных границы доступных им длин волн иные, для них «светом» зачастую является то, что для нас – «тьма». Темнота же с научной точки зрения есть субъективное восприятие человеком наличия или отсутствия излучения за пределами видимого человеку спектра. Какое-то электромагнитное излучение на самом деле в глаз попадает, но человек его просто не видит, его глазные рецепторы (палочки и колбочки) не возбуждаются, не генерируют никаких сигналов в мозг, и то, что при этом человек видит, воспринимается как черный цвет, как темнота.

Высказав это замечание – о необходимости наличия реципиента (человека) для рассуждений о свете или тьме, – тут же плюнем на это и умчимся в глубь времени (см. Время), к «самому началу», возносясь в своем моделировании над мирозданием, возведя себя на уровень наблюдающего за тем, как «все началось», когда «ничего не было». Поскольку это мысленное путешествие до нас осуществляли многие, оставившие после себя несколько гипотез о происхождении Вселенной, поиграем с описанием одной из них – гипотезой Большого взрыва – как наиболее широко известной.

Если попытаться смоделировать ситуацию «тьмы предвечной» в рамках этой гипотезы, мы назовем тьмой предвечной пресловутую «точку сингулярности», в которой нет не только никаких электромагнитных волн, никаких частиц, но и самого пространства, равно как и времени тоже нет (напомню, что это – гипотеза, а не научный факт). Чтобы создать для самих себе более комфортное интеллектуальное состояние в условиях непонимания и невозможности создать мало-мальски приемлемый зрительный образ сказанного, произносят слова о «свернутости пространства-времени». В этой «точке» есть все и нет ничего: вся будущая Вселенная, вся материя, вся энергия, все время, я, вы, этот текст и прочее сосредоточены в ней как некая потенция. Про это «ничего», равное «всему», можно сказать, что это и есть «тьма предвечная». А можно и не говорить, оперируя Большим взрывом как абстрактной математической моделью, в каких-то аспектах неплохо описывающей дальнейшую эволюцию Вселенной, а в каких-то вступающей в противоречия с наблюдаемым. Однако мы не можем себе все это представить на простом эмоционально-чувственном уровне, особенно в том случае, когда мы лишены возможности погрузиться в мир математических образов, мир формул и уравнений, в котором вполне себе оказывается доступна – до известного предела – более высокая степень интеллектуального комфорта.

Невозможность простого образного ощущения сингулярности «в которой все», а вне ее не то что «ничего», а вообще нельзя говорит про существование чего-то «вне», ибо пространства нет как такового, привлекает приверженцев божественного происхождения Вселенной, и поэтому к гипотезе Большого взрыва в клерикальной среде отношение вполне благосклонное: упрощенно говоря, Бог этот самый Большой взрыв и организовал. И весь «Шестоднев» метафорически описывает именно Большой взрыв и процесс формирования первоматерии, возникновения электромагнитного излучения и т. д. Теория Большого взрыва подвергалась и подвергается в чем-то убедительной, а в чем-то не вполне критике. Не углубляясь в существо споров и аргументов, составляющих сегодня живой процесс развития современной космологии, скажем, что, согласно иным современным представлениям, Большого взрыва никогда не было и быть не могло, что Вселенная вечна, бесконечна, безгранична в пространстве и во времени. Процитируем один из современных учебников по физике: «Вселенная никогда не имела начала и никогда не будет иметь конца, она всегда существовала и будет существовать. Все это касается Вселенной в целом, точнее говоря – материи, из которой она состоит. Отдельные же ее части, например Земля, Солнечная система, звезды и даже звездные системы – галактики, постоянно то тут, то там возникают, зарождаются, совершают долгий путь развития и, наконец, прекращают свое существование в этом виде, с тем чтобы образующая их материя приняла новую форму. Сама же материя, постоянно изменяя свою форму, не уничтожается никогда; она вечна, и вечно ее движение… По мере развития науки и техники раздвигаются границы исследования Вселенной, открываются более далекие от нас миры и подтверждается учение о бесконечности Вселенной».

В рамках так сформулированных представлений об устройстве Вселенной разговоры о «тьме предвечной», кажется, теряют смысл.

Умами человеческими, однако, правят не одни лишь передовые научные гипотезы. В реальности большинством умов и практически всеми сообществами людей – странами, народами, государствами и пр. – правят идеологии, большинство из которых опираются на религиозные представления. Даже светские общества основы своей морали черпают в религиозных традициях, а уж политические движения всегда соотносят свои цели и идеалы с религией. Поэтому о глубоком и влиятельном поныне водоразделе между теми, кто считает «Тьму» и «Свет» двумя противоборствующими началами, отражающими вечную борьбу Добра и Зла, Бога и Дьявола, отводя при этом «Тьме» старшинство, роль лона, в котором рождается Свет, и теми, кто видит мир иначе, надо знать. Потому что это приводит к формированию противоборствующих политических направлений, различающихся моделей управления динамикой общественных процессов, разных идеалов и конечных целей бытия. Причем целей не только эсхатологических, «по промыслу Божьему», а целей человеческих, пытающихся их достичь здесь и сейчас.

Когда люди пришли к мысли о едином Боге-творце, заменив Им множество разнообразных богов и божков из языческого пантеона, возникла необходимость описать самого Бога, его качества и свойства. Среди прочих одной из очевидных проблем была необходимость объяснить существование зла в мире. (См. Добро и Зло.) Это нуждалось в каком-то объяснении, поскольку Единый Бог, Творец постулировался как источник блага, но должен тогда быть и источник зла, у зла должна быть своя природа, своя причина.

Я постараюсь сдержать себя от соблазна уйти в огромный и древний мир рассуждений о добре и зле, восходящий к Сократу, Конфуцию, Платону – да, в общем, почти всем философам, мыслителям не только прошлого, но и настоящего. Я лишь напомню, что в рамках христианства сформировалась доктрина под названием «теодицея», призванная устранить противоречие, согласовать идею благого Божьего промысла о мире с наличием в мире зла. Я ограничу себя, потому что это небольшое, но важное для меня эссе посвящено «тьме», а не проблеме добра и зла в хоть сколь-нибудь возможной полноте. Тьма как метафизическое Зло возникает в одной из концепций неприятия теодицеи, то есть благости Божьей и созданного им мира. Эта концепция называется гностицизм, и ее краеугольным камнем является утверждение, что не только неотъемлемой характеристикой, свойством бытия является Зло, но и вообще бытие порождено вовсе не Благим Творцом, а иной, абсолютно злой сущностью, каковая и сварганила из «тьмы предвечной», о которой в Книге Бытия сказано: «и тьма над бездною», существующий несовершенный и злой мир. Так произошло потому, считают гностики, что создавал этот мир не благой добрый Бог, а злой Демиург. Этот злой Демиург хоть и подчинен воле Верховного Божества, но в своем стремлении доказать «Первичному богу», что может сотворить свой мир, который будет лучше, чем у него, Демиург создает материю и заключает души в материальные тела. То, что у него получилось, и есть наш несовершенный мир, наполненный злом, как зол и несовершенен сам Демиург.

Ну, а ежели так, рассуждают гностики и их не всегда очевидные последователи, принимающие разнообразные политические формы типа фашизма, нацизма и т. п., то мир невозможно улучшить, его следует уничтожить. Всякое его «улучшение» – это улучшение зла. Отсюда – культы Смерти, Танатоса и пр. Отсюда – непримиримая борьба: и непосредственная, на уничтожение, и идейная, со всеми людьми, политическими и религиозными учениями, социальными моделями, стремящимися построить лучший мир, верящими в возможность царства Божьего на земле (хилиазм, социализм – коммунизм) и т. д.

Это важно не только как размышления о фундаменте бытия, но и как практические рекомендации по распознаванию сложившегося мироустройства и выработке правильной линии поведения в агрессивной этической среде.

Нельзя хотя бы не упомянуть о «Тьме примордиальной». Упомяну, но погружаться в это не буду. Скажу лишь, что это элемент направления мысли, связанного с именем французского философа Рене Генона, создателя т. н. Примордиальной традиции. «Примордиальная» – значит «изначальная», «исконная», «первозданная», это некая трансцендентная, нематериальная первооснова мира. «Взаимоотношения» библейской «тьмы предвечной» и геноновской «тьмы примордиальной» не до конца ясны. Как, впрочем, не до конца ясны отношения библейского Духа Божьего к библейской же «тьме над бездною»…

Обращаясь к «Тьме» как фундаментальной проблеме мироздания, мы видим, что единственного с очевидностью правильного и понятного ответа на вопрос нет. И тогда большинство людей будет искать для себя среди множества точек зрения ту, которая им ближе. А найдя, обретут душевный покой и интеллектуальный комфорт. Я и, как мне кажется, Исаак Ньютон знаем и пользуемся другим методом. Мне необязательно прикрепляться к какой-то определенной позиции или создавать свою определенную позицию. Я вполне комфортно себя чувствую, видя множество противоречивых взглядов, усматривая в каждом из них нечто привлекательное. Я играю этим взглядами, парю над ними, погружаюсь в них, струюсь между ними – и мне хорошо. Я прекрасно себя чувствую свободным наблюдателем явлений, мнений, гипотез, теорий, догматов, постулатов, аксиом, предположений…

При чем тут Исаак Ньютон? А мне вспомнился его образ самого себя, как мальчика, играющего камешками на берегу моря познания.

Но я – свободен от диктата определенности, который императивно требует логика, да и вообще западная традиция. Я выскальзываю из нее, когда мне этого хочется, в мир неопределенностей, свойственный, например, дзен и другим пространствам восточного мироощущения.

И еще о «тьме».

Тьма – это неопределенность, непустая пустота. Это – физический вакуум – пространство, заполненное полем, в нем непрерывно рождаются и исчезают виртуальные частицы.

Тьма – это непостижимое, это дао, это сокровенная тайна мира, это небытие, до-бытие, пост-бытие…

Тьма – это невозможность чувственного восприятия «в ощущениях», то есть это пространство идеального, нематериального, из которого возможно (и осуществляется) рождение Мира. А быть может, и нет.

Моя «игра в камушки с мальчиком Ньютоном» осуществляется в пространстве, где есть мир материальный, рациональный, но тут же рядом присутствует и мир нематериальный. Я сам решаю, когда какой из них «включить» или «выключить», в каком путешествовать, а о каком забыть. Или же погружаюсь в интеллектуальное джакузи, ощущая оба мира одновременно: и струи воды, и пузырьки воздуха.

И если я нахожусь в этом джакузи, то есть ощущаю сразу оба мира: мир материи и мир идей, – то я могу поиграть и с моделированием границы раздела, точек, линий или сфер взаимодействия, соприкосновения этих миров. Я могу – и так чаще всего бывает – ощутить этот переход внутри самого себя, но могу воспринять его в пространстве иконы, в звуках музыки, могу считать таковым Солнце и прочие звезды на небе…

А что есть добро и зло – решаю я один. Но эта возможность есть у меня постольку, поскольку я не один. Я – часть социума, выработавшего множество критериев, признаков, систематизированных знаний, нравоучений, прецедентов, заповедей, ценностей… Но переложить на кого-либо необходимость осознания, различения добра и зла я не могу. Не потому, что «сил нет», а потому, что это невозможно: сколько бы я ни перекладывал эту функцию на других – на Бога, на церковь, на папу с мамой, на других людей, – она вернется ко мне, как ни в чем не бывало. И потребует самостоятельного выбора. Весь мир готов помогать – советом, мудростью; но делать выбор – мне одному.

У

Часто встречается такое высказывание: у пассажиров «Титаника» было все – богатство, здоровье, молодость, любовь! Но не было одного: удачи! Им не повезло…

Удачное или неудачное расположение обстоятельств действительно существует и оказывает большое влияние на нашу жизнь. Удача – это не просто благоприятное стечение обстоятельств, но такое, о котором мы не знали, которое стало неожиданностью. Невозможность предвидеть удачу порождает суеверия и магические приемы, призванные удачу «подманить». Но какая же это тогда удача? Если вы совершили магические действия и то, чего вы добивались, произошло, то это уже не удача, а «плановое» достижение результата. Удача должна быть неожиданностью, нечаянной радостью, а не следствием нашептывания каких-то волшебных слов…

Удача случается не так часто. А вот деньги на стремлении людей к удаче можно зарабатывать каждый день. Загляните в Интернет и наберите слово «удача». Вас ждет встреча с огромным миром мошенников, предлагающих различные услуги по обретению удачи. В 99 % случаев в этом мире лисы Алисы и кота Базилио под «удачей» понимается одно – получение денег тем или иным способом. Способы привлечения удачи не отличаются разнообразием и фантазией: представьте себе кучу денег; выращивайте «денежное дерево»; используйте правила фэн-шуй… Есть и наукообразный бред, в котором сообщается, что существуют «законы удачи», зная их, вы всегда будете удачливы во всем. Пример бормотания мошенников (цитата из брошюры), работающих в этом стиле: «Исследования парапсихологов в этой области показывают, что удача – это не что иное, как закономерность случайных событий, напрямую зависящих от психологии человека». Чушь несусветная, но доверчивые люди с неустойчивой психикой ловятся и на такую убогую наживку. И начинают под руководством лисы Алисы «настраиваться на удачу»: избавляемся от тревоги, любим себя, улавливаем знаки Вселенной, выходим из зоны комфорта… Ну и так далее… читать противно! Но еще одну цитату напоследок я все-таки приведу: «Чтобы быстро призвать удачу в нужный момент, необходимо повторять про себя число 20. Считается, что 2 приумножает удачу, а 0 списывает противоборствующую силу».

О господи!

Впрочем, если кто-то будет бормотать про себя число 20 и ему от этого станет легче, путь бормочет. Только другим чур не мешать: другие бормочут другое число! Пожелаем им удачи!

Нам с вами, дорогой читатель, удача тоже не помешает. Прислушаемся, однако, и к словам Томаса Джефферсона: «Я твердо верю в удачу. И я заметил: чем больше я работаю, тем я удачливее».

Улыбка – всегда радость, поэзия, музыка! Если, конечно, не писать о ней исчерпывающе правдиво: «Улыбка – это выражение лица, формирующееся путем изгибания мышц по обе стороны рта». Или так: «Улыбка – это мозговой процесс, начинающийся с возбуждения передней зоны гипоталамуса (а возбуждение задней зоны гипоталамуса вызывает обратную реакцию недовольства), откуда поток нервных импульсов передаётся в лимбическую систему, отвечающую за эмоции; в результате мышечный тонус ослабевает, появляется довольное выражение лица».

Улыбки разнообразны и способны передавать широкую гамму разных эмоций. Но они не только «передатчик», они еще и «генератор»: начните улыбаться безо всякой причины – и быстро убедитесь в том, что настроение улучшилось! Так что вышеупомянутый «мозговой процесс» работает и в обратном направлении: определенная конфигурация мышц что-то там в передней зоне гипоталамуса возбуждает.

Про улыбку слагали стихи и песни. Вот из самого популярного, песенного.

«Капитан, капитан, улыбнитесь, ведь улыбка – это флаг корабля…» – из «Песенки о капитане» из кинофильма «Дети капитана Гранта» 1936 года, слова В. Лебедева-Кумача, музыка И. Дунаевского.

«Ели вы, нахмурясь, выйдите из дома, если вам не в радость солнечный денек, пусть вам улыбнется, как своей знакомой, с вами вовсе не знакомый встречный паренек. И улыбка, без сомнения, вдруг коснется ваших глаз, и хорошее настроение не покинет больше вас…» Это знаменитая «Песенка о хорошем настроении» из кинофильма «Карнавальная ночь», слова Л. Пеккера, муз. А. Лепина. Страна узнала песню в исполнении Людмилы Гурченко в 1956 году.

А вот из более позднего времени: «От улыбки хмурый день светлей, от улыбки в небе радуга проснётся… Поделись улыбкою своей, и она к тебе не раз ещё вернётся». Песенку исполнила Клара Румянова в мультфильме «Крошка енот» (1974). Слова написал М. Пляцковский, а музыку – В. Шаинский. Обе песенки – об одном и том же: о доброжелательности, приветливости.

Помним кое-что и из «песен зарубежной эстрады»:

The shadow of your smile when you are gone… (Твоей улыбки тень лишь ты ушла…) – из «The Shadow of Your Smile».

Something in your smile was so exiting (В твоей улыбке было что-то возбуждающее) – из «Strangers in the Night».

В памяти еще немало «улыбок» из стихов. Вот, например.

Ну, после таких строк могу и я свои стихи, в которых есть про улыбку, присовокупить:

Вот такие стихи «про улыбку». На этом, пожалуй, и хватит. Улыбаемся! Не забываем при этом вовлечь и мышцы уголков глаз! Потому что именно такая улыбка бывает при искреннем и непроизвольном проявлении положительной эмоции. Ее называют «улыбка Дюшена». Французский невролог Гийом Дюшен выяснил, что эмоция радости выражается в совместном сокращении мышц zygomaticus major и orbicularis oculi. Во как!

Помнится, в молодости, дружа с шахматистами (см. Шахматы), я заходил в шахматный клуб, на стене которого висел портрет Гёте с высказыванием: «Шахматы – пробный камень ума». Поскольку сам я в шахматы не играл, то безропотно с этим высказыванием согласиться не мог. На помощь мне приходило другое высказывание, услышанное от нашего профессора Ю. Е. Перлина, заведующего кафедрой теоретической физики: «Физик-теоретик, играющий в шахматы, подобен почтальону, который после работы пошел прогуляться». Это высказывание мне, разумеется, льстило, поскольку в то время я как раз и готовился стать физиком-теоретиком. В спорах об уме и шахматах с моим другом – известным шахматным тренером и теоретиком Вячеславом Чебаненко – я выторговал лишь уступку: он согласился считать шахматы не единственным, а лишь одним из «пробных камней ума».

Взрослея, по мере размышлений, наблюдений и чтения разных «умных» книжек, я понял, что то свойство, тот навык быстрой комбинаторики, умение быстро считать и сравнивать – в том числе сравнивать качественные понятия, а не только количественные – лишь одна из форм ума. Я его так для себя и называл: комбинаторный ум. Им обладали шахматисты, игроки в карты и другие подобные игры, им виртуозно владели маклеры и шулеры… Словом всюду, где надо мгновенно оценить и сравнить две разнокачественные ситуации или же количественные, но выраженные в трудно сравниваемых форматах (что больше: 2/3 или 3/5?), хорошо развитый комбинаторный ум обеспечивает преимущество. Но есть и другой ум – не столь быстрый, но способный к длительному анализу сложных вопросов. Я бы назвал его умом стратегическим, оставляя за быстрым комбинаторным умом сферу тактических решений.

И ещё. Говоря и думая об уме, я теперь – после того как прожил жизнь, – размышляя о ней, прочитал немало книг – вспоминаю Ошо. Ошо, он же Бхагван Шри Раджниш – известный индийский философ, мистик. Его размышления об уме превосходны! Я советую всем с этими необычными и поэтическими суждениями познакомиться самостоятельно: не стану же я тут просто переписывать страницу за страницей из его книг. Но кое-что сказать хочется. Прежде чем цитировать или пересказывать мысли Ошо, надо пояснить контекст и цель его высказываний. Именно высказываний: тексты Ошо составлены из его устных выступлений перед аудиторией своих последователей, приехавших в ашрам, чтобы «постичь мудрость» и – в идеале – стать просветленными. Ошо помогает слушателям разобраться в своем внутреннем мире, в тех привязанностях, догматах, убеждениях и прочем, что мешает погрузиться в состояния сатори, самадхи т. п., которые описываются как состояния, в которых «нет мыслей». «Успокой ум» – древняя дзен-буддистская рекомендация мастера ученику. Именно в этом контексте Ошо говорит о «вреде ума». И еще один важный момент философии, мировоззрения Ошо. Он настойчиво повторяет, что сущность человека глубоко зарыта в центре сознания. Сущность не определяется теми идентификаторами, которые определяют личность: мужчина, женщина, индус, еврей, инженер, торговец и т. д. Сущность не имеет ни пола, ни возраста, ни этничности, ни религии – ничего, это – чистое сознание. Добраться до ощущения, осознания именно этого – собственной сущности; слиться океаном бытия – вот задача и цель. Это и есть просветление.

Вот несколько его высказываний.

– Ум является проблемой всех проблем. С самого начала необходимо понять, что такое ум, из чего он состоит, является ли он объективной реальностью или это процесс, материален ли он или относится к миру грез. И пока вы не постигнете природу ума, вы не сможете разрешить ни одну из ваших проблем.

– Люди приходят ко мне и спрашивают: «Как достичь состояния спокойного ума?» Я им отвечаю: «Не существует ничего, что можно было бы назвать спокойным умом. Никогда о таком не слыхал».

– Ум никогда не бывает спокойным: отсутствие ума – это покой. Ум сам по себе не может быть спокойным. Сама природа ума напряжена и запутана. Ум никогда не может быть ясным, потому что ум по природе своей беспорядочен и туманен. Ясность возможна вне ума, покой возможен вне ума, поэтому никогда не пытайтесь достичь состояния спокойного ума. Если вы попытаетесь это сделать, то с самого начала вы будете двигаться в несуществующем измерении.

– Во-первых, ум не существует как реальность, существуют только мысли.

– Во-вторых, мысли существуют отдельно от вас, они не едины с вашей природой, они приходят и уходят, а вы остаетесь, продолжаетесь.

– Как гости, они прекрасны, но если вы совершенно забудете, что вы хозяин, хозяевами станут они, тогда вы пропали, и это есть ад.

– Вы хозяин дома, и дом принадлежит вам, а гости стали хозяевами. Принимайте их, заботьтесь о них, но не отождествляйте себя с ними, иначе они станут хозяевами.

– Ум становится проблемой, потому что вы настолько глубоко впустили в себя мысли, что совершенно забыли о дистанции, забыли, что они посетители, которые приходят и уходят, всегда помните о том, что неизменно, а это ваша природа, ваше ДАО. Всегда будьте внимательны к тому, что не приходит и не уходит, как небо.

– Состояние «недумания» – это качественно другое состояние бытия, ни плохое, ни хорошее, просто состояние недумания. Вы просто наблюдаете, остаетесь сознательным, но вы не думаете. А если какая-то мысль приходит… она придет, потому что мысли не ваши, они просто плавают в воздухе.

– Когда в доме горит лампа, темнота не может проникнуть; вы гасите свет – отовсюду проникает темнота; на это не нужно ни мгновения. Когда в доме горит свет, темнота не может проникнуть. Мысли подобны темноте: они приходят только тогда, когда внутри нет света. Осознание – это огонь: чем более вы сознательны, тем меньше и меньше приходят мысли. Когда вы становитесь целостным в своем сознании, мысли не проникают в вас; вы становитесь неприступной цитаделью, ничто не может проникнуть в вас, но это не значит, что вы закрыты, помните – вы абсолютно открыты; дело в том, что сама энергия осознания становится вашей цитаделью. И когда мысли не могут проникнуть в вас, они придут и обойдут вас стороной. Вы будете видеть, как они приходят, но когда они достигнут вас, они отклонятся, уйдут. Тогда вы можете идти куда угодно, даже в ад, ничто не повлияет на вас. Вот что мы называем просветлением.

Я не являюсь саньясином Ошо. Я также не считаю себя «ищущим путь к себе». Для меня тексты Ошо – поучительное чтение, позволяющее познакомиться с другим духовным миром, с другим ходом мысли, с другими ценностями. Мне это интересно, но не более того: никакого фанатизма.

Еще одно, весьма популярное рассуждение об уме и разуме. Если не искать «путь к себе» и вообще не слишком заморачиваться в попытках философствования, то ум и разум можно использовать как синонимы. Если слегка заморочиться, то разумом можно считать саму мыслительную способность человека, данную ему от природы. Ну а ум считать инструментарием разума: навыки сравнения, запоминания, различения, типизации и т. д. Если захочется погрузиться еще поглубже, то можно читать как упомянутого Ошо, так и беседы другого индийского мудреца – Джидду Кришнамурти с выдающимся английским физиком Дэвидом Бомом. Они на этой теме – отличия ума от разума – тоже потоптались. Но, на мой взгляд, ничего существенного в отношении дихотомии (если она существует) ум – разум не «вытоптали» (хотя удовольствие от беседы получили не только они, но и тысячи читателей и зрителей: беседы сняты на камеру и доступны в Интернете). Разве что вот это забавное высказывание Кришнамурти: «Разум нужен для того, чтобы распознать неразумную мысль». Беседы, впрочем, посвящены более широкому кругу проблем, тем более что продолжались они на протяжении четверти века.

Думаю, что сказанное мною в этой главе полезно. Умение хоть иногда отделять себя от своего ума, ум – от разума обогащает наш жизненный опыт и украшает жизнь.

Успех, если говорить о наших ощущениях, – это все-таки на 90 % признание. Оно может исходить от общества, если сопровождается известностью, как это бывает у артистов и политических активистов. Но для ощущения успеха очень часто достаточно признания одного человека: любимой женщины (или мужчины).

Ощутить успех оставаясь, условно говоря, отшельником, непросто. Можно ли, например, назвать успехом достижение какого-то особого состояния типа самадхи? Нет, это будет неверно. Если говорить о буддийской практике, то как раз освобождение от всякого рода зависимостей, в том числе и зависимости от мнения других, есть непременное условие движения в «правильном» направлении. Думаю, и в других религиях что-то подобное, потому что «успех» в глазах Господа Бога называется иначе. Например, спасение души…

Есть, однако, одна непростая, но счастливая тропинка, позволяющая и отшельнику ощутить настоящий успех. Это – творчество. Научное или художественное – неважно. Ощущение успеха приходит, когда удается решить задачу. Задачу, которую, быть может, ты сам себе поставил, и только ты узнаешь, что она тобою решена. Задача может быть промежуточным результатом, до уровня публикации и последующего признания со стороны коллег еще далеко, но ощущение успеха все равно охватит. Это то самое состояние Архимеда: Эврика!

То же самое – успех! – испытает художник, которому удалось, например, на полотне передать фактуру глиняной чашки. Получится ли картина, ждет ли ее признание – неизвестно. Но частная промежуточная задача, цель, которую долго не удавалось достичь, достигнута. И чувство успеха охватывает, не стесняясь себя проявлять и не оглядываясь вокруг. Зрители и оценщики не нужны. Художник сам себе судья и оценщик.

Ведь так, Александр Сергеевич?

У каждого бывают такие состояния, когда мы нуждаемся в утешении. Тяжелы, например, переживания, связанные с утратой близких. (См. Смерть.) Хоть мы к этому и готовы – в том смысле, что знаем о смерти, о ее неизбежности, – но утешение нам бывает нужно. Мы умеем справляться с этими переживаниями сами, но сердечный отклик, сочувствие родных и друзей помогает. Не только смерть повергает нас в переживания, требующие утешения. Обиды, неудачи, разочарования – все эти и многие другие неотъемлемые спутники жизни повергают нас в тягостные размышления и страдания. Утешение помогает нам пережить сложный период и настроиться на то, что невзгоды пройдут и улучшение наступит. Мы проявляем свое сочувствие и словами, и взглядами, и прикосновениями («и сердцем, и рукой» – Цветаева). Мы ищем и находим слова и образы, помогающие смягчить страдания и обрести надежду, интерес и волю к жизни.

Несколько слов о светском утешении. В связи с отказом от концепции бога в сочетании с проактивным атеизмом советский марксизм отрицал существование души и, соответственно, загробной жизни со всеми ее атрибутами поощрения и наказания, раем и адом. Подсознательную тягу людей к собственному бессмертию – а она оставалась, как оставался страх смерти, – предлагалось насытить осознанием памяти о человеке и его добрых делах. Осуществлялась и программа «увековечивания памяти»: переименовывались города, улицы, имена достойных присваивали институтам, заводам, колхозам, пароходам, театрам… Огромная воспитательная программа сбережения памяти – через изучение биографий героев, писателей, ученых, революционеров, героев и т. д. – была заложена в программы школьных предметов, издательские проекты типа «Жизнь замечательных людей», «Пламенные революционеры», биографические кинофильмы. С детского и подросткового возраста обучали чтить память о пионерах-героях, называя школьные пионерские дружины именами Павлика Морозова, Лизы Чайкиной и др. Воплощался ленинский План монументальной пропаганды, согласно которому возводились памятники не только героям-революционерам, но и мыслителям: Марксу, Энгельсу и др. По всей стране возводились памятники Ленину, становившиеся центрами общественной жизни городов, поселков и сел, мимо них проходили колонны демонстрантов Первого мая и Седьмого ноября. Повсеместно в виде плакатов вывешивался лозунг «Ленин – жил, Ленин – жив, Ленин – будет жить»…

Для какой-то (весьма значительной!) части людей этого было достаточно, советская метафизика удовлетворяла и ум, и эмоциональную сферу («…чтобы, умирая, воплотиться в пароходы, строчки и другие долгие дела» – Маяковский). Таким было светское, советское утешение. А для другой части предпочтительной оставалась вековая религиозная доктрина. Третьим было (и остается) все равно…

Я себя отношу к первой – «удовлетворенной» – части. Но не могу не считать, что о «неудовлетворенной» части общества надо думать и заботиться. Надо принять их страхи – страхи-то настоящие! – и дать людям утешение. Повторю: утешение может быть и светским, и безбожным, его надо и развивать, и распространять, формировать его в словах и образах своего времени. Но при этом религиозное утешение – то, которое дают все вероучения, – никуда не денется еще очень-очень долго. С точки зрения практической, жизненной психологии оно эффективно. И я не призываю с ним бороться. Мой атеизм – гибкий и человечный. Перефразирую одно известное выражение и скажу так: не человек для атеизма, а атеизм для человека.

В этой связи надо сказать особые слова и отдельное спасибо религии и церкви, несущей на себе эту ношу столетиями, тысячелетиями. Пришло время (я имею в виду пространство этой книги) поговорить о религии не просто позитивно, а с восхищением и благодарностью. Я их критиковал нещадно, но надо быть честным: у религии есть утешительная функция, роль и инструментарий. Возможно ли утешение без религии и церкви? Да. Возможно. Я немало об этом знаю и немало в этом отношении умею. Но то самое бессмертие души, которое я решительно критиковал с научных позиций, оказывается спасительной идеей, помогающей очень многим людям обрести и смысл жизни и надежду. Жить с верой в бессмертие души легче, чем без нее. И я никого не призываю к бескомпромиссному отказу от представлений о душе и ее возможном отдельном от тела существовании после смерти. Эти размышления утешительны и тем самым оправданны. Противоречивы ли мои взгляды? Да, разумеется. Но я осознаю эту противоречивость, и это меняет дело. На физические вопросы я отвечаю «физически», на метафизические – метафизически. Я высокоадаптивен и хорошо оснащен. Бывают состояния, в которых между правдой и счастьем я выбираю счастье, утешение и душевный покой. Да, таково мое мировоззрение – синкретическое, гибкое; такова моя картина мира – изменчивая и многоцветная.

На протяжении всей этой книги я то там, то сям критикую и религии, и церкви, и их мировоззренческий базис. Но я при этом вовсе не богоборец и – тем более – не религиеборец. Антиклерикал – пожалуй, да. Но я соглашаюсь с тем, что нечто под названием «религиозное чувство» – естественное явление. Оно возникает практически у каждого человека. У кого-то чаще, у кого-то реже. И не надо ему противиться! Это хорошее в своей природной основе чувство, это реакция нашего сознания на внешний мир, это наш эмоциональный зонд и эмоциональный щит, с помощью которого мы «ощупываем» окружающий мир и находим средства справляться с идущими от него на нас лучами неизвестного. Мы его вопрошаем! И мы же за него – неизвестное – даем ответ.

Ответы, конечно, можно найти в кем-то ранее записанных «решебниках» – это религиозные вероучения, церковные правила и прочее. Я же, зная и читая все эти ответы, часто предпочитаю свои собственные – иррациональные, эмоционально-чувственные, образные. В них могут быть как вполне научные сведения и факты, так и мною сгенерированные образы какого-то нереального мира, возникшего в моем воображении сиюминутно. Этот мир для меня станет в тот момент реальностью – как переживание, как чувство. В нем могут быть и давно умершие родители, и другие люди, какие-то боги или Бог, ангелы и некие неведомые допрежь существа иного мира. Моя психика, мое сознание ищет утешения – и я готов его обрести, прибегая ко всем возможностям своего сознания и воображения.

Переживание смерти близкого человека – очень сложный, мучительный период для каждого человека. И на первое место надо выдвинуть не свою позицию (верующий – неверующий), а те возможности смягчения переживания, которые может дать наш собственный внутренний мир.

Даже если вы считаете себя атеистом или уклончиво именуете себя агностиком, не отказывайтесь от предлагаемой мною линии психологического поведения. Побудьте субъективным идеалистом, в этом нет ничего предосудительного, это не станет «изменой своим взглядам». Путь ваша собственная «религия неверующего» вам поможет. А я – если на то будет Воля Неба и иных обстоятельств жизни – напишу пособие с таким названием: «Религия неверующего».

Утро – слово-эмоция! Причем эмоция позитивная, радостная: восход солнца, начало нового дня, продолжение жизни – все это приятные события. Ну и поговорка «утро вечера мудренее» тоже свою лепту вносит.

Если же к сказанному добавить что-то полезное, то можно указать, какую часть суток следует или можно считать «утром». Если не ориентироваться на различные этикеты, то время от рассвета или от пробуждения до полудня – утро. А если ориентироваться на современный деловой этикет – скажем, если надо позвонить в организацию по официальным делам, – то до 11 часов утра следует говорить «доброе утро». Впрочем, допускается и до полудня говорить «доброе утро»: классический (британский) этикет безоговорочно считает «утром» время до 12 часов дня. «Ночь» у британцев – понятие растяжимое: этим словом – «ночь» (night) можно пользоваться, когда на небе нет солнца, то есть от заката до восхода. Соответственно, все остальное – «день». Русская традиция считает «ночью» период от полночи (24 или 0 часов) до 6 часов утра. Это определение до сих пор можно встретить, например, в расписаниях движениях поездов или самолетов, хотя оно и не является обязательной нормой. В отношении, скажем, начала работы московского метро чаще всего говорят: «Первый поезд отправляется в 5 часов 45 минут утра», а не ночи, как требовала бы старая традиция. В русской традиции «вечером» принято считать период от 18 до 24 часов. У англичан привычное для нас обозначение времени суток числами от 0 до 24 называется military time (военное время) или 24-часовой циферблат (24-hour clock).

В обычной жизни и англичане и американцы пользуются двумя двенадцатичасовыми интервалами, имеющими латинские наименования.

1. От полночи до 12 часов дня – Ante Meridiem (AM); этот период суток называют еще и «after midnight» – после полуночи. В этот же интервал укладывается и «утро» (morning): оно начинается с восходом солнца и завершается 12 часами дня.

2. От 12 часов дня до полночи – Post Meridiem (PM), это время «после полудня» (afternoon). В этот же интервал укладывается и «вечер» («evening»): период времени от захода солнца до полночи. То есть вечер, как и британское утро, как и британский день, не является постоянной величиной, а зависит от времени восхода и захода солнца.

Раньше, во времена всеобщего советского образования, со школьной скамьи мы знали, что «Утопия» – это название книги Томаса Мора, что в ней он в 1516 году описал идеальное общество, построенное на вымышленном им острове Утопия. Само слово он составил из греческих слов ου и τόπος, вместе означающих «благое место». Все, в большей или меньшей степени изучавшие основы исторического материализма, знали, что кроме Томаса Мора, были еще и другие мыслители прошлого, придумывавшие «идеальные» общества: Томазо Кампанелло в 1613 году написал «Город Солнца», а позднее этот жанр, названный «утопическим социализмом», развивали многие. Двое французских философов, Анри Сен-Симон и Шарль Фурье, и один английский, Роберт Оуэн, довели в XIX веке литературный жанр до научного, превратив его в учение о возможности преобразования общества на социалистических принципах, о его справедливом устройстве. Их идеи, а также идеи и попытки практического построения социалистических коммун оказали огромное влияние на весь мир и на его последующую судьбу.

Теоретический и практический социализм (см. Социализм), развивавшийся в СССР, отдавая должное идеям, принципам и образам утопического социализма, считал, что реальное построение социалистического общества на этих принципах невозможно. Тем самым слово «утопия» окончательно приобрело устойчивый образ чего-то неосуществимого и поселилось в литературном творчестве, обозначив один из фантастических жанров, в котором живописуются светлые и прекрасные, но нереальные мечты.

В противовес жанру утопии возни жанр антиутопии – описание фантастического мира, в котором реализуются не самые прекрасные и возвышенные мечты, а самые ужасные и отвратительные ожидания, страхи, тревоги…

Несмотря на неосуществимость, «утопичность» миров, описываемых в этом жанре, они продолжают играть не только развлекательную или психотерапевтическую роль. Именно и только с воображаемого желанного результата начинается путь к его практической реализации, будь то конструирование устройств или социальное конструирование. Утопия – это первообраз, эмоциональный порыв к чему-то прекрасному. Суждено ли ему стать реальностью, то есть перестать быть утопией, зависит от многих факторов, обстоятельств и всего остального, что называется течением жизни.

Так что утопию не надо считать каким-то ошибочным или ненужным этапом социального проектирования. Это важный, нужный и продуктивный шаг на пути к реалистичному проекту. Утопия в этой связи еще не синоним чего-то в принципе несбыточного. Это прообраз, о реалистичности которого еще рано судить. Вот когда он пройдет стадию проектирования, оценки собственной реалистичности, взвешенного подсчета ресурсов и прочих возможностей, тогда станет ясно, была ли утопия несбыточной, либо она была важным элементом процесса созидания.

Ф

Молодое по сравнению с другими слово. Поскольку одноименная компания Марка Цукерберга была зарегистрирована в 2004 году, то с этого времени можно отсчитывать и возраст слова. По данным на апрель 2017 года на Фейсбуке зарегистрировано почти 2 миллиарда людей.

Я на Фейсбуке с 2010 года. Он уже давно превратился в одну из моих потребностей. Хочется верить, что это еще не зависимость, а лишь потребность. Помню свои первые впечатления. Если коротко, то я ощутил полный идиотизм происходящего: увидел в Сети что-то интересное – картинку, статью, видео – и перепостил в свей ленте. И это все. И сиди жди чьего-то внимания, которое может быть выражено в виде «лайков» (кнопка «нравится») или комментариев.

Я сперва не мог понять: а зачем это надо делать? И еще не мог понять: почему и зачем надо перепечатывать чужие публикации? До этого я был пользователем ЖЖ – «живой журнал». И воспринимал это пространство как место для самовыражения, как свою стенгазету, где можешь публиковать свои тексты, картинки и прочее. В общем, нечто вроде ушедшего в историю самиздата. Еще я был зарегистрирован на «Одноклассниках». Это мне тоже было понятно: можно найти своих разбросанных по миру одноклассников, пообщаться с ними.

То, что Фейсбук может то же самое, я понимал, но все-таки ощущение идиотизма меня некоторое время не покидало. Жуткая эмоционально-смысловая убогость единственной кнопки «нравится» тоже не добавляла интереса.

Но потом, шаг за шагом обрастая друзьями – сперва реальными, из числа знакомых, а потом и незнакомыми, – я почувствовал вкус и к этой форме общения и расширяющемуся информационному пространству. Обретая интересных, содержательных друзей, ты получаешь доступ в их мир чтения, наблюдений, суждений, разного рода времяпрепровождений. И это действительно интересно, если у вас интересные друзья.

Это действительно новая форма социальной жизни. Да, она корнями уходит в сидение на завалинке, лавочку у подъезда, телефонные разговоры, обмен письмами и открытками. Только все это можно делать мгновенно, со «звуком и изображением», не считаясь с расстоянием и государственными границами.

Интернет и, в частности, Фейсбук, быть может, лучшее, что дал миру технический прогресс. Я счастлив, что дожил до этого, что я обитаю в этом прекрасном, живом, осязаемом, противоречивом мире, про который уже трудно без оговорок говорить как о виртуальной реальности: это очень даже реальная реальность!

Слово не просто важное: определяющее! Что оно определяет? Мою жизнь, например. По своей первой и единственной профессии я – физик. Окончил физический факультет университета. В дипломе так и написано: физик, преподаватель. А потом я еще и диссертацию защитил, стал кандидатом физико-математических наук по специальности «теоретическая и математическая физика». И продолжался мой союз с физикой до сорока лет. Потом началась другая жизнь…

Любовь к физике у меня не без влияния старшего брата – он тоже физик; в отличие от меня, он им и остается по сей день. Но в большей степени от веяний времени. Выбор профессии мне пришлось делать в шестидесятые годы, когда важность и величие науки физики были признаны всеми, когда романтический и интеллектуальный ореол вокруг физиков достиг своего максимального сияния. Без лишних размышлений я исходил из одного: всякий, кто по уровню своего умственного развития может стать физиком, должен стать им. Вот я и стал.

И никогда об этом не пожалел. Университетский курс физики способен воспитать идеально настроенную культуру мышления, развить превосходный аппарат, позволяющий выделять главное и отделять второстепенное в любых делах и вопросах. Физика учит моделировать мир и происходящие в нем процессы. Физика учит логике достоверности. Физика показывает, как анализировать проблему в условиях неполноты информации. Физик умеет обдумывать и комфортно себя чувствовать при анализе нелинейных и статистических закономерностей, а не только в рамках простой линейной причинно-следственной конструкции. Физика – и только она одна – дает картину мира и показывает ее внутреннюю связь «всего со всем». И – главное, физик умеет решать задачи. Я не устаю удивляться, встречая по жизни массы людей самых разных профессий, которые не только не умеют решать задачи, но даже не понимают, что это такое. Я не имею в виду задачки по физике и математике. Я имею в виду любые задачи, с которыми люди сталкиваются в жизни. Оказывается, едва ли ни большинство не способно сформулировать что-то как задачу: определить, что является исходными данными и чего требуется достичь. И даже когда задача – как некая цель – кем-то поставлена и ее надо решить, достичь, очень многие не знают, как это делать. Среди таких беспомощных людей я вижу множество политических деятелей, министров и премьер-министров… Это ужасно, но это так. Большинство из таких людей обладают гуманитарным типом мышления. А гуманитарный тип мышления не ищет решения, он ищет путь к авторитету. Ему важно сослаться на чей-то успешный опыт и попробовать его повторить. Юрист не решает задачу: его этому не учили. Юрист обучен искать ответ в конце задачника, то есть подобрать соответствующую правовую норму, в которой сказано, что делать: судить или миловать. И это правильно: не может юрист все время сочинять новые законы и юридические нормы. И когда юрист попадает во власть (я никого конкретно не имею в виду, но признаться – наболело!), он не пытается решить задачу подъема промышленности, например, или повышения уровня жизни народа. Он ищет ответ в задачнике: в поиске «авторитета» пытается имитировать чужой опыт…

Иной тип мышления, который я называю естественно-научным, действует иначе. Он пытается самостоятельно решить задачу, он опирается не на авторитеты, а на фундаментальные закономерности и актуальные условия. Он отличает главные факторы от второстепенных, он способен оценить точность прогноза и производить корректировку по ходу дела, а не упираться в догматы.

Именно физика сформировала современное представление о мироустройстве. Как устроена и как развивается Вселенная – это физика, ее подходы, методы, специалисты. Как устроен микромир – тоже физика. Фундаментальные открытия, позволившие понять глубинную взаимосвязь всего сущего, ощутить гармонию и единство мира, осознать его непрерывность и прерывистость, изменчивость и постоянство, – все это физика, ее великие разделы: электродинамика и квантовая механика, теория поля и теория относительности. Физическая картина мира стала вершиной знаний, включая знания философские, религиозные, художественные и все прочие. Можно ли опираться на свои знания о мире и о человеке, оценивать их как вполне достаточные, не владея хотя бы в самых главных чертах представлением о физической картине мира? Можно, конечно, но это будет ущербное, неполноценное, ошибочное представление. Жить с ним, конечно, можно – и долго и счастливо, и радостно и с пользой… Но куда ярче и полезнее жизнь – и в практическом смысле, и в эмоциональном, – когда внутри нас есть эта величественная, завораживающе прекрасная «физическая картина мира», когда всегда к нашим услугам изумительный набор интеллектуальных приемов, выработанных и отточенных именно в физике…

В общем, любите, граждане, физику и не упускайте возможности свои знания в этой области поддерживать и углублять: жалеть не придется!

Так по жизни получилось, что я хоть и не стал профессиональным философом (непонятно, впрочем, что это такое), но философствующим писателем, пожалуй, являюсь. Мне нравится размышлять о вещах, которые относятся к сфере именно что философской. Вся эта книга – тому свидетельство.

В свое время (60-е – 70-е годы XX века) я изучал курсы т. н. марксистско-ленинской философии в том объеме, который полагалось знать физику с университетской подготовкой. Повторно я прошел этот курс – углубленный – при подготовке и сдаче экзамена т. н. кандидатского минимума по философии. «Углублялся» с удовольствием: мне всегда было это интересно. Объем знаний включал в себя довольно полный курс истории философии, так что при желании такие, как я, получали неплохую базовую философскую подготовку. Ну, а потом была целая долгая жизнь, в которой прочитывались книги самого разного толка, но философская, «смысложизненная» тематика никогда не уплывала из моего поля зрения. Времена менялись кардинально: из царственного положения, в котором находились «истмат» и «диамат» (исторический и диалектический материализм) они были низвергнуты. Освободившееся пространство с алчностью саранчи стали заполнять разнообразные поделки из сферы «поп-религии», «поп-эзотерики», идеологических пропагандистских «учений» и «систем»… Но во всем этом потоке попадались и замечательные книги – и новые, и те, которые в коммунистические времена по цензурным соображениям замалчивались или запрещались. Во всем этом было интересно разбираться, интересно было заблуждаться, погружаться в причудливые «сумерки сознания» и вновь выходить на освещенные дорожки и тропинки… Этим я продолжаю заниматься по сей день, потому что – повторю – мне это интересно.

Философские проблемы довольно определенным образом могут быть классифицированы, отнесены к одному из следующих проблемных полей: онтологическому, гносеологическому, антропологическому и аксиологическому.

Онтологические проблемы связаны с поиском ответов на вопросы о том, каков мир по своей сути, что является подлинным, основополагающим бытием.

Гносеологические проблемы связаны с рассмотрением вопросов о познаваемости мира и о способах получения знания и его достоверности.

Антропологические проблемы – это размышления о том, что такое человек, какова его сущность и как она соотносится с его существованием.

Аксиологические проблемы рассматривают вопросы о ценностях человеческого бытия, пытаясь определит иерархию и динамику ценностей.

К этим группам проблем примыкают вопросы праксеологии – анализа деятельности людей, ее целесообразности с учетом их мировоззренческих установок, то есть систем ценностей и картины мира.

На протяжении всей этой книги я так или иначе все затронутые вопросы рассматриваю с этих философских точек зрения, сознательно ограничивая себя в употреблении этих длинных и малопонятных философских словечек: онтология, гносеология (еще и эпистемологию вместо нее поминают)…

Процесс философствования, обращенный к самому себе и некоему читателю – благожелательному, благосклонному, любознательному, близкому по духу и судьбе, – приятен сам по себе.

Мир формул открывается нам, когда мы приступаем к изучению алгебры и геометрии в шестом классе средней школы. А потом – после окончания школы – для большинства из нас формулы из жизни уходят. И через некоторое время «встреча с формулой» оказывается нежелательной. (Книгоиздатели и книготорговцы утверждают, что наличие хотя бы одной формулы в тексте снижает количество потенциальных покупателей не менее чем на треть.) Для тех, кто продолжит свое образование в техническом или естественно-научном направлении, мир формул продолжит расширяться и наполняться все новыми и новыми смыслами.

Я, например, учился на физическом факультете университета, к тому же специализировался по теоретической и математической физике. А это уже не просто «много формул», а прямо-таки одни формулы!

Чтобы не возникло путаницы (книгу ведь могут читать и гуманитарии), уточню: формула это не просто некий графический образ в виде латинских или греческих букв, хотя бывает и такое восприятие – например, в случае химических формул: H₂O или С₂Н₅ОН. Главное предназначение формулы не быть графическим символом, а быть высказыванием в краткой символической форме. Формула описывает, выражает какое-то правило, закономерность. Вышеприведенная химическая формула спирта описывает его состав: углерод – С, водород – Н и кислород – О. Показывает, сколько атомов каждого из этих веществ входит в состав молекулы спирта, и, кроме того, с помощью выделения т. н. гидроксила (ОН) помогает получить представление о структуре и свойствах молекулы.

Физические формулы практически всегда являются математическими уравнениями, описывающими закономерности, причинно-следственные связи между величинами. Возьмем, к примеру, рискуя теперь потерять до трети читателей, уравнение Менделеева-Клапейрона, известное из школьного курса:

Мне оно кажется прекрасным! Я знаю физический смысл входящих в него величин, обозначенных разными буковками: Р – давление газа, V – его объем, T – температура, M – масса, m – молярная масса, а R – газовая постоянная, я вижу, какова взаимосвязь между давлением газа, его объемом, температурой, какова при этом роль индивидуальных свойств вещества газа (определяемых молярной массой), я осознаю глубокую внутреннюю взаимосвязь явлений. Проявляющуюся в закономерном влиянии одних параметров на другие… Я могу провести эксперимент, измеряя P, V, T и M, и проверить, «работает ли эта формула», действительно ли эта самая «газовая постоянная» R = 8,31 Дж/(моль. К).

Формула прекрасна еще и в силу того эстетического чувства, которое охватывает людей, достаточно глубоко погруженных в мир математических формул и поэтому знакомых с ощущением «красоты формулы». Я бы привел еще примеры других «красивых» формул, но рискую лишиться еще одной трети читателей. А этого мне не хотелось бы. Я люблю всех своих читателей, в том числе и тех, кто формул не знает и не понимает, зато они знают и понимают что-то другое!

Звучное слово… Иногда его записывают как «фрайер», чтобы передать особенности распространенного произношения. Я это слово люблю и употребляю с самого детства. Я знаю, что это жаргон, причем жаргон воровской, он же – блатной, он же – феня, но меня так и не смогли убедить, что в пользовании жаргоном есть что-то крамольное. Просто надо знать, где и когда это уместно, а где нет.

«На Лиговке малину прикрыли фраера…», «…недолго музыка играла, недолго фраер танцевал…» Это все из детства. Мы использовали это словечко как пренебрежительное по отношению к любому: «Ну ты и фраер!» Говорили также «Я чуть не фраернулся!» – то есть чуть не совершил какую-то ошибку, едва не дал себя обмануть. И в то же время бытовало выражение: «Ну ты и нафраерился» – обычно так оценивался модно одевшийся, или «Не фраерись» – то есть не выдавай себя за нечто более значительное, чем ты есть. В воровской среде словом фраер обозначали чужака, человека не из воровского или шире – блатного – круга.

Филологи, исследуя происхождение этого словечка, выяснили массу интересных, ранее мне неизвестных вещей. Например, что у немецких проституток словом «фраер» обозначали просто клиента, а на одном из немецких диалектов «фраер» – это жених или ухажер.

Неожиданно я недавно получил косвенное подтверждение, что это слово «там у них» живет. Во всяком случае, в чешском языке. Дело было так. Давным-давно на экранах страны шла экранизация «Похождений бравого солдата Швейка», сделанная чехами. Фильм был дублирован на русский, а песенка, там звучавшая, нет. Ее хором пели подвыпившие посетители трактира. Мелодию я запомнил сразу, а из чешских слов песни были понятны только самые первые: «Моя мамка…» Что они дальше пели, было непонятно. На слух вроде как «Моя мамка лаборантка», чего быть не могло. Прошло много-много лет – не менее пятидесяти! Сижу я в Праге, в пивном ресторане «Барачницка Рыхта». Звучит фоновая музыка, и вдруг: вот она! «Моя мамка»! Зову официанта, спрашиваю. Он отвечает (по-чешски – русским он не владел), что – да, это известная народная песня, но слова он не знает. Я прошу – хотя бы первую строчку. Он говорит – пожалуйста: «Моя мамка е фраёрка». Фраёрка? А что это означает? В ответ он – довольно полный молодой человек – закинул назад голову и выразительно повел плечами: «Вот такая!» Я вполне себе представил, что он имеет в виду. И уже много позднее, вернувшись к этому тесту, сопоставил факты и понял, что словечко в чешском языке живо и, не исключено, даже скорее всего, оно там не без влияния языка немецкого, который был, как минимум, вторым языком в Праге на протяжении столетий.

Добавим к сказанному-рассказанному, что по-польски «фраер» – это наивный человек, простофиля. И этот оттенок сохранился, потому что на жаргоне фраером обозначали также человека, которого собираются обмануть, ограбить. Отсюда и наше, из детства: «Что я, фраер, что ли?» В общем, все варианты чем-то близки друг другу.

Напоследок напомню общеизвестное: «Жадность фраера сгубила».

Для какого читателя этот параграф? Читателей существует только два сорта: одни, которые про футбол знают всё или очень много, для которых ничего важнее футбола нет, и вторые, которые тоже немало знают про футбол, но их сердце не замирает от счастья при виде любого – даже пустого – зеленого поля с воротами. Третьего вида читателей – которые вообще ничего не знают про футбол – не существует. Люди такие есть, а читателей таких нет.

Для читателей первого сорта мне сказать нечего: они знают больше, чувствуют острее и к тому же относятся к любым словам про футбол не просто ревниво, а с готовностью спорить, протестовать и сводить со мною лично счеты. Я к этому тоже готов, но стремиться к конфликту не буду. Признаюсь в одном: ни за какую команду не болею. Когда-то болел за сборную СССР, теперь вот за российскую сборную… Прибавлю про «боление» за российскую сборную слова «к сожалению», потому что, болей я за какую-нибудь мало-мальски приличную команду, она бы меня не только огорчала. А наша сборная… Нет, были, конечно, и победы, была и радость. Но мне этого мало! Уверен, что вам, читатель, тоже мало.

Футбол – это зрелище, футбол – это бесконечная история с интригами и страстями, наконец, футбол – это игра, в которую приятно играть.

О зрелище говорить ничего не надо: надо смотреть! И смотрят: финал чемпионата мира 2010 года посмотрел почти миллиард зрителей! А вообще количество болельщиков оценивают в 3 млрд – это почти половина жителей планеты.

…Когда несколько десятков тысяч людей одновременно, без специальной команды, внезапно, подчиняясь внутреннему синхронному порыву, вскрикивают «А-а-а!» – это футбол!

Как-то раз во время винопитных ночных бдений с моим покойным другом, известным шахматным тренером и теоретиком шахмат Славой Чебаненко, я задал вопрос: а что, по-твоему, сложнее – шахматы или футбол? Предварительная расстановка общеизвестных оценок сама витала в прокуренном воздухе: шахматисты – умные, футболисты, прямо скажем, нет. Но мудрый Слава, как всегда лежавший в постельке с дымящейся сигаретой, не задумываясь, ответил: «Конечно, футбол!»

И его ответ не был игрой в парадоксы, а был исчерпывающе точен. Он не думал о футболистах и шахматистах, он отвечал на вопрос о двух играх. В одной из них фигуры ходят по строго заданным правилам и по очереди, в другой же «фигуры» – футболисты – произвольно перемещаются по огромной площадке и к тому же обладают полной свободой воли. Так что футбол как игра неизмеримо сложнее игры в шахматы. Десятилетия спустя шахматы перешли в разряд игр, которые можно полностью алгоритмизировать, и теперь мощный компьютер играет сильнее гроссмейстеров. А вот футбол с живыми футболистами (а не с компьютерным симулятором футбола) никогда не будет алгоритмизирован. Даже если опуститься с высот высоких абстракций к игровой практике. Следует признать, что футболисту на поле приходится принимать мгновенное решение, производя мгновенный же анализ расстановки если не всех игроков, то хотя бы нескольких, причем движущихся неизвестно куда. Надо каким-то чудом пытаться предвидеть возможные перемещения игроков, их личные особенности и возможности, предугадать картинку в последующие моменты и увидеть там самого себя, мяч, ворота, вратаря, защитников и нападающих… В общем, задача сверхсложная, и решается она не всеми одинаково хорошо – в том и состоит элемент непредсказуемости и зрелищной привлекательности. Можно, конечно, пофантазировать и представить себе роботов с таким искусственным интеллектом, с такой системой координации их действий, оценки игровой ситуации, прогнозирования действий соперников, что и футбол превратится в алгоритмизированное состязание компьютерных программ… Хорошо это будет или плохо, пусть думают те, кто до этого доживет. Я подобные риски не учитываю.

Оле, оле, оле, оле!

Х

Хлеб – жито, жизнь… «Хлеб – всему голова»…

Можно вспомнить много справедливых и пафосных высказываний о хлебе. О «хлебе насущном», то есть жизненно необходимом.

Я жил и живу во времена, когда почти никто не печет хлеб самостоятельно для собственных нужд. Готовый хлеб покупают в магазинах. Но мои родители, во всяком случае, в своем детстве, еще застали такие времена, когда многие – в деревнях так почти поголовно – хлеб пекли сами. А вот когда я был подростком, мама иногда пекла пышки, которые были хороши и сами по себе, и как замена хлебу: были случаи, когда она, вместо того чтобы послать меня сбегать за хлебом, говорила, что она лучше быстренько испечет пышки. И пекла: на сковородке. Действительно очень быстро замешивала тесто и – на сковороду…

Роль хлеба хорошо осознается, когда его нет или не хватает. Мое поколение уже не знало голода, но поколение моих родителей познало это в самой жестокой форме, пережив страшный голод двадцатых годов. Мне выпало иное, совсем не страшное, но памятное испытание: нехватка хлеба 1962/63 года.

В городе, где я жил, белый хлеб исчез из продажи полностью, а серый испекался по новой рецептуре с добавлением гороховой муки. Но и его не хватало: к хлебным магазинам выстраивались длинные очереди, ждали хлебных фургонов с хлебокомбината. Мне было 12–13 лет, и меня регулярно посылали стоять в этих очередях. Никакого драматизма я при этом не ощущал и особо не переживал. Наедались все равно досыта. Хлеб был, конечно, похуже того, что был раньше и вернулся позже, но вполне съедобный. Были, однако, люди, которые по этому поводу переживали. Помню конкретный случай такого переживания в одной семье: без белого хлеба не получалось делать хорошие котлеты.

Попробую вспомнить сорта хлеба, которые в нашем городе выпекались до и после этого кризиса. Правильные названия, наверное, все не вспомню, но попробую. Батон белый (нарезной); белый хлеб «буханка» (кирпичиком); белый подовой и серый подовой – такие круглые полусферические, причем былые были трех разных видов и сортов, а серый называли, кажется, арнаутским; серый буханка (кирпичиком,), хала белая плетеная, черный хлеб (кирпичиком, типа «Бородинского»). Не думаю, что все вспомнил… Теперь – булки и булочки. Городская булка (раньше называли «сайка», а старорежимные бабушки – «франзоль»), сдобные булочки, продавшиеся припеченными друг к другу, квадратного сечения, – как их правильно называли, уже не помню… Были еще разные рогалики, коржики, коврижки, баранки, бублики – много всего, не вспомнить. Вид, вкус и запах помнятся всю жизнь, а названия уже стали забываться. Сейчас тоже много всего: если перечислять, так теперь всякого разного стало больше. Но вот булочные исчезли. А с ними исчез и особый запах хлебного магазина. И мне жаль, что его уже нет… Нет и Филипповской булочной на Тверской, в которую я, кажется, совсем недавно заходил, чтобы съесть ржаную лепешку и кофе с молоком…

И хлеб стал не такой вкусный, как раньше… («И небо не такое синее, и вода не такая мокрая, и т. п.» – ворчание старика.)

А вы помните, откуда строка: «Пришел Глеб – принес хлеб»? Я вот помню с детства… Там еще: «Пришел Елизар – все блюдо облизал», «Пришла Ненила – блюдо обмыла»… Не буду подсказывать, вспоминайте!

(См. также Тепло.) «Здоровью моему полезен русский холод…»

Общеизвестно, что в России холодный климат. Но вот то, что Россия – самая холодная страна в мире, знают не все. И правильно делают, что не знают, потому что тот способ оценки, согласно которому Россия – самая холодная страна в мире, мягко говоря, не слишком хорош для такой большой территории, как наша.

Судите сами. Критерием взята среднегодовая температура, и для России она оказывается равной минус 5,5 °C. Для сравнения: в Финляндии – плюс 1,5 °C, в Германии – плюс 10 °C. Только Канада приближается к России, там минус 4,4 °C. Но про Канаду любят сразу уточнить, что население расселено вдоль южной границы, где климат существенно иной: среднегодовая температура плюс 5,8 °C. Но ведь и в России тоже мало кто живет за Полярным кругом. Если брать другие зоны, то картина не столь устрашающая. Среднегодовая температура в Москве – плюс 5,8 °C, то же, что и в «жилых» районах Канады. А в Сочи – плюс 14,2 °C. В Оймяконе, конечно, сурово: минус 15,5 °C. Так что в России много разных климатических зон.

В 90-е годы вышла и стала очень популярной книга А. Паршева «Почему Россия не Америка». В ней речь как раз и шла о климатических особенностях нашей страны в сравнении не только с Америкой, но и Европой. Важнейшие сведения, содержащиеся в книге, состоят в следующем.

Суровость климата определяет особенности жизнеустройства (тип жилища: глубина фундамента, теплопроводность стен, необходимость обогрева в течение длительного периода; необходимость в теплой одежде и обуви и пр.), земледелия (короткий период для обработки земли, выращивания культур и их уборки), животноводства (стойловое содержание, специфические корма). Климатические зоны распределяются не столько в направлении север – юг, сколько в направлении запад – восток – из-за влияния Гольфстрима. Ярким графическим образом этого является нулевая изотерма января (линия, проходящая по тем местам, где средняя температура января – нулевая): на запад от нее – все западноевропейские страны, на восток – восточноевропейские и Россия. По этой причине страны Европы, находящиеся на одной широте с регионами России, обладают гораздо более мягким климатом и, как следствие, существенно иными условиями для всех видов деятельности и жизненного устройства. Фернан Бродель в свое время роль нулевой изотермы января обозначил весьма радикально: на запад от нее – Европа, на восток – не-Европа.

Для многих такое положение дел – повод печалиться и завидовать. Русские же в большинстве своем усматривают в этом и немалые плюсы. Русские приспособились к этому климату и научились в нем не только выживать, но и развиваться. А суровый климат дополнительно оберегает их от вторжения тех, кто пытается это делать. Суровые климатические ограничения накладывают на русский народ особые, исключительные «обязательства»: создавать свою, оптимальную для сложившихся условий цивилизационную модель. Задача непростая, но творческая и вдохновляющая. Русским она не просто по плечу, они еще и стихи про мороз слагают и песни поют:

Обратите внимание: позитивный смысл и образ несет в себе мороз, а не холод! «Холодные отношения», «холодный взгляд» и т. д. несут в себе негативный оттенок. Тут есть какое-то тонкое, но ясно различимое отличие. Мне холодно – мне плохо; мне тепло – мне хорошо. Оппозиция: холод – тепло – вполне понятна. «Морозно» не заменяет слова и ощущения «холодно» и с трудом может восприниматься как оппозиция к «теплу». Более того, мороз перерастает рамки характеристик погоды, в народном сознании становится уже существом божественного порядка и пишется с большой буквы – Мороз. Думаю, Мирча Элиаде усмотрел бы в отношении к морозу признаки иерофании – проявления божественного, потустороннего, неземного, властного… А вот «холоду» такая честь не оказана.

Даже просто интуитивно мы отличаем «холод» от «мороза», хотя у нас имеется и вполне измеряемый параметр: температура замерзания воды. Все, что ниже нуля, мороз, все, что выше, но «ненамного» (где тут «много» и где «мало» – зависит от обстоятельств), холод. На уровне бытовой техники вообще все ясно: холодильник и морозильник. И то и другое нам нужно, чтоб продукты портились помедленнее. То есть чтобы замедлить течение естественных процессов, каковые есть, в сущности, сама жизнь Так, в частности, проявляется польза от холода. Но «самый лучший» холод мы называем «прохлада»: приятные ощущения от умеренного холода.

Но это уже другое слово.

Ц

Один из самых глупых вопросов, какие любят задавать интервьюеры и массовики-затейники: какой ваш любимый цвет?

То ли это непостижимая глупость, то ли непостижимая (для меня) глубина. Цвет сам по себе – вне контекста – не может быть, как мне кажется, любимым. Цвет может подходить или не подходить, он может быть уместен или не уместен, гармоничен или нет и т. д. Но всегда – в конкретных обстоятельствах. Ведь если у вас взаправду есть любимый цвет – например, синий, – вы вряд ли захотите им выкрасить все вокруг, включая собственное лицо, лицо любимой женщины или своих детей…

С физической (и физиологической) точки зрения цвет – это не более чем частота или интервал частот электромагнитных колебаний видимого спектра, попадающих в наш глаз. (См. Свет.)

То, что белый цвет есть сумма всех цветов, удивило меня в детстве и не перестает удивлять до сих пор. В школе нам показывали опыт. Берут диск, сектора которого окрашены в разные цвета: синий, красный, зеленый и т. д. Потом начинают его вращать. При какой-то скорости вращения мы перестаем различать отдельные сектора и цвета: диск воспринимается как белый! Чудо складывания и превращения цветов происходит на наших глазах!

Чудо разложения белого света на спектральные цвета – как это происходит в призме, да и во многих других случаях, – тоже удивительно! Радуга – удивительно!

Весь окружающий нас мир – цветной, и это прекрасно. Замечательно и то, что физика объясняет природу, причину того, что предметы окрашиваются: зеленый лист таков, что упавший на него естественный белый свет поглощается листом, и только зеленая часть «белого» цвета – отражается. А от лепестков красной розы отражается красная часть белого цвета, а от голубой незабудки – голубая… А небо? Он него же свет не отражается, он сквозь него проходит, причем проходит весь, целиком, поэтому он и белый. Почему же небо – голубое?

Века ушли на попытки объяснить это. Лучшие умы предлагали свои идеи, но даже такие гении, как Леонардо да Винчи и Ньютон, не дали правильного ответа. Только в конце XIX века англичанин Джон Уильям Стретт, лорд Рэлей Третий смог объяснить это явление, разработав теорию молекулярного рассеяния света. В 1899 году вышла его работа «О свете от неба, его поляризации и цвете», в которой он объяснил, что и как происходит. А происходит вот что.

Свет, идущий от Солнца, действительно «белый», то есть состоящий из всех цветов, электромагнитных волн всех длин и всех частот: от красных до фиолетовых. Когда мы смотрим на Солнце или на небо вблизи Солнца, никакой небесной голубизны мы не замечаем: видим яркий белый свет. Но если переместим взгляд в сторону, то в ясную погоду небо станет голубым. Куда же делись все остальные цвета, волны других частот? Они никуда не делись, они как шли от Солнца в разные стороны, так и идут. Но все эти волны или фотоны (в данном случае нагляднее будет считать поток света – потоком частиц) взаимодействуют (упрощенно говоря – соударяются) с молекулами воздуха, пыли, воды и пр. Вот тут-то и проявляются цветовые отличия фотонов: одни – красные и близкие к ним по частоте – после соударения не слишком сильно отклоняются от своего направления следования, другие – фиолетовые, синие и голубые – отклоняются сильно, буквально отскакивают в сторону, то есть туда, откуда мы на небо смотрим. Иначе говоря, если мы смотрим не на Солнце, а на другие участки неба, то в наш глаз попадает не прямой солнечный свет (белый), а рассеянный, в котором процент сине-голубых фотонов больше, чем всех остальных. Поэтому мы и воспринимаем небо синим или голубым. А на закате или во время восхода небо может быть розовым и красным – по той же причине: красные фотоны летят от низко висящего Солнца прямо на нас, а синие по дороге рассеиваются, отлетают в сторону.

Надеюсь, что вы если и не полюбили физику после моих разъяснений, то хотя бы лишний раз отдали ей должное.

См. также Добро и зло, Знание, Мировоззрение. Иногда можно встретить высказывание: «Жизнь человека – высшая ценность». Как бы не так: люди расстаются с собственной жизнью в минуту отчаяния от неразделенной любви, например. В это мгновение эмоция («он/она меня не любит!») становится нестерпимой, ее значимость (то есть ценность) выше ценности жизни. Немало есть и других примеров: например, когда собственная жизнь оказывается менее ценной, чем спасение жизни своих детей. Или самопожертвование, гибель воина в сражении с врагом…

Как измерить ценность – чувств, отношений, воспоминаний? Ценность идей, принципов, убеждений, верований? Ценность людей? Ценности объектов материального мира часто бывают измерены, но разве есть уверенность, что эти замеры правильны, одинаковы для всех, неизменны в других обстоятельствах? Ясно, что призыв «Полцарства – за коня!» отражает мгновенную переоценку ценностей в связи с наступившими обстоятельствами: потеря царем боевого коня в разгар сражения. Ценность хорошо распознается переживанием (или хотя бы моделированием) ее утраты, отсутствия.

В реальной жизни человека ценности, конечно, все время меняются местами, их иерархия подвижна. Выстроить неизменную систему ценностей для себя лично невозможно, да и не нужно. Мы все время – ежечасно, ежеминутно, производим ценностные сравнения, выбираем поведенческие модели, исходя именно из этого сравнения. Можно представить себе некую топографическую карту ценностей – высоты и низины, – по которой мы движемся по жизни, решая, как поступить в той или иной ситуации. Так что «ценностная карта», о которой мы не думаем, не видим ее мысленным взором, на самом деле существует и играет роль важного инструмента нашей жизни.

Общество складывается из людей, каждый из которых обладает своим ценностным миром, своими (изменяющимися) иерархиями. Возникает сложным образом переплетенная система общественных ценностей. Она уже не столь изменчива, как индивидуальная, общество стремится ее зафиксировать в словах, высказываниях, поучениях, учениях, заповедях, религиях, кодексах, моральных нормах, законах, идеологиях… Возникает именно система, а не просто набор ценностей. Общество создает институты, которые должны проповедовать, внедрять и защищать ту систему ценностей, которую оно принимает в качестве истинной. Ясно, что в обществе остаются люди с разными ценностными палитрами, не полностью совпадающими со шкалой, ставшей официальной, доктринальной системой ценностей. Само общество время от времени пересматривает систему ценностей, ломает ее и переходит к новой. Так течет то, что воспринимается как прогресс, развитие.

Интересно, что, оперируя ценностями, живя в пространстве ценностей, общество редко говорит на языке ценностей, предпочитая другие языки и образы: религий и идеологий. В них ценности, разумеется, «вшиты». Проблема в том, что не только «вшиты», но и истолкованы так, как нужно действующим толкователям. Язык ценностей не является основным рабочим инструментом общественных коммуникаций и средством достижения общественного согласия. Используя слова, призванные обозначать ценности, мы на самом деле настолько снизили точность и одинаковость их восприятия, что любой разговор на языке ценностей часто утрачивает практическую значимость. «Истина», «добро», «красота», «справедливость», «благо», «добро» и т. д. по-разному трактуются и воспринимаются уже не только на индивидуальном уровне, но и на уровне социальном: приверженцы разных религий и идеологий наполняют эти и прочие фундаментальные ценности своими смыслами и встраивают в свою иерархию.

О, если бы люди смогли говорить на языке ценностей, максимально свободном от идеолого-религиозных одёжек! Думаю, что примеров и зон общественного согласия было бы намного больше. Люди легче могли бы согласовывать свои собственные ощущения и понимания справедливости и пр., если бы ориентировались на самих себя, свою жизнь свои обстоятельства, а не говорили бы от лица идеологий, политических партий или религий. Жаль, но мы делегируем право выбора траектории в пространстве ценностей социально-политическим институтам и часто не задумываемся о том, куда нас ведут, в какие ценностные иерархии заводят. Мы даже не воспринимаем наше движение в потоке социальных стратегий как движение в пространстве ценностей. Мы не замечаем отличия собственных ценностей от навязанных. Жаль, но языку ценностей не только не учат – он даже не выработан!

Надо ли отвечать на вопрос: «Что такое – ценность?» Ученые-гуманитарии себя таковыми бы не считали, если бы всякому слову, понятию не пытались дать толкование, определение. В этом отношении понятие «ценность» как деталь научного натюрморта лежит на столах многих мыслителей. Не удержусь от удовольствия цитирования одного из весьма уважаемых: Толкотта Парсонса. Вот – до трепета! – прекрасные слова: «Ценность – устойчивый социально-когнитивный паттерн для иерархического соотнесения различных реалий по принципу их субъективной предпочтительности, критерий или стандарт для выбора из альтернатив ориентации, внутренне присущих определенной ситуации». Сразу видно, кто из нас – ученый. Я, мне кажется, в первых абзацах сказал примерно то же самое, но простыми, бытовыми словами, которые всякий поймет. А он облек мысль в непробиваемые оковы научной лексики… Поэтому он и создал целое научное направление – структурный функционализм. А я сам не знаю, что пишу и для кого. Что ж, каждому свое.

Так что в гуманитарных науках «с ценностями» все хорошо: в социологии, в философии, в ее разделе, называемом аксиология – наука о ценностях. Наработан большой массив аналитики, знаний, исследований и оценок различных ценностей. Создана, как и полагается в дисциплинированном знании, некая классификация ценностей. Например, ценности бывают предметные и субъектные. Предметные – это не только собственно предметы, но и человеческие отношения, социальные и природные явления. Субъектные – это способы, с помощью которых мы выстраиваем иерархию ценностей, это убеждения, критерии, установки, запреты и прочие ориентиры деятельности. Основной вопрос аксиологии: «Что есть благо?» Можно использовать и вопрос из стихотворения Маяковского для детей: «Что такое – хорошо и что такое – плохо?» Если мы действуем в соответствии с осознаваемой нами собственной системой ценностей, мы испытываем удовлетворение. Наше поведение и наше мировоззрение ценностно ориентированы.

Влияние аксиологических знаний на общественные процессы не всегда очевидно и часто сознательно завуалировано путем подмены ценностей или формирования ложных, несуществующих ценностей. Влияние на ценностно ориентированное поведение оказывают политики, идеологи, экономические и религиозные факторы и акторы, предварительно «пережевавшие» ценностный мир, преобразовавшие его в иные продукты, изложенные на своем языке и в собственных целях. Для обеспечения этого влияния людьми созданы специальные конструкции, системы:

– силовая, направленная на подчинение, насилие, подавление;

– политическая, определяющая устройство власти, управления;

– религиозно-идеологическая, формирующая психолого-эмоциональное состояние общества и его целеполагание;

– экономическая, управляющая мотивами удовлетворения потребностей и формами их обмена.

Власть, обладающая этим набором инструментов, может, стремясь к собственным целям, противоречащим целям большинства людей, совершить подмену и навязать некие ложные ценности, назвав их, например, общечеловеческими.

На индивидуальном же уровне мы продолжаем жить в мире ценностей, не называя их этим именем и порой не осознавая таковыми. Но выбор делаем, исходя их сравнения именно ценностей: это истинно или ложно, это справедливо или нет, это ведет к успеху или неудаче, это желанно или нежелательно, и т. п.

Иногда не мы взвешиваем ценности, а управляют нам навязанные ценности: я должен делать то-то и то-то, потому что… А дальше срабатывают десятки навязанных социально-политических и религиозных моделей поведения, норм, правил и прочего, что призвано привести нас, наше поведение в соответствии с кем-то придуманной системой ценностей. И мы подчиняемся. Потому что «жить в обществе и быть свободным от общества нельзя». С этой формулировкой Ленина стоит согласиться. И продолжать жить в обществе, что-то из навязанного им принимая, что-то отвергая. Но отвержение чего-то, предложенного обществом, не есть свобода от общества… Да и нужна ли она – полная «свобода от общества»? Возможна ли?.. Быть может, большую свободу дает концепция, названная Ошо «Зорба-Будда»: жить в обществе как соучастник и как свидетель. Оставаться свидетелем как своего внутреннего мира, так и происходящего вокруг. «Свидетельствование» – превосходный медитативный навык. (См. также Свобода.)

Мне кажется (честнее сказать – я уверен), что высший уровень значимости обретают ценности, воспринимаемые нами (каким путем – неважно) как священные. Я не имею в виду непременно какие-то внутрирелигиозные правила. Ощущение чего-то как священного – естественное психологическое состояние, которое может никак не быть связано с религий. Священна любовь матери к своим детям, например. Многие другие чувства каждый из нас воспринимает как нечто, чем невозможно поступиться, при этом затрудняется это объяснить на рациональном уровне: это не измеряется в рациональных категориях, таких, как стоимость в деньгах, например. Этот разрыв с рациональностью и делает такие чувства сакральными, священными. Они возникают в жизни каждого, как некие важные моменты, предметы, места, как некие особо чувствительные зоны в пространстве нашей души… Подобные зоны имеются в пространстве истории отношений двух любящих людей, в истории семьи… Такие же сакральные ценности возникают в истории народа, именно на них строится национальный миф, на котором держится самосознание этого народа.

Что порой сбивает с толку: общий корень слов «ценность» и «цена». Может показаться, что «ценности имеют цену». А это не так или не всегда (а то и никогда!) так. Во всяком случае, в отношении духовных, моральных и т. п. ценностей, эта поверхностная ассоциация неверна. Тут к понятию «ценность» гораздо ближе по смыслу – значимость. В английском, например, ценность – value: связи со словом price (цена) нет, есть связь с понятием величина (value). И в греческом такой переклички нет: ценность – αξία (аксиа), что есть «значение». (Отсюда – аксиология.)

В последнее время я несколько раз в разных статьях и выступлениях (да и в этом эссе – тоже) ратовал за «перевод» языка идеологии на язык ценностей. Я утверждал, что на языке ценностей – то есть как бы первичных элементов всех последующих построений типа религий и идеологий – люди скорее поймут друг друга и, как следствие, смогут определить – что в ценностных матрицах каждого совпадает, а что отличается. И это даст основание – зародыш – для взаимопонимания и выработки взаимоприемлемых совместных действий (включая жизни как таковую, модели жизнеустройства). Я и сейчас на это надеюсь, но червь сомнения подтачивает мой ум: похоже, мы пока не умеем достаточно хорошо ни распознавать, ни описывать ценности, а поэтому сравнивать их друг с другом весьма затруднительно. Слова будут одинаковые или похожие, а смыслы – разные. (См. также Значение и смысл.)

Ч

Согласитесь без всяких споров и возражений: чай – очень важное слово! Я каждый день пью чай, вы, читатель, скорее всего, тоже. Мы все любим чай, он нам не надоедает.

Я не стану писать эссе об истории чая, о его сортах и способах заварки: этих рассказов и рекомендаций так много, и они так доступны, что мне не нужно это делать. Позволю себе напомнить лишь одно – полузабытое – слово, связанное с чаем: цыбик. Я еще застал те времена, когда оно было широко в ходу. В те времена (ну, скажем, 40-е – 50-е – 60-е годы XX века) чай у нас в стране расфасовывался в пакеты почти кубической формы, с размером ребра около 4–5 см. Этот пакет, который чаще всего называли «пачка», называли еще и «цыбик». Вмещалось в такой специфический чайный «кубик-цыбик» 50 г чая, но были упаковки и по 75, 100 и более грамм. Делался пакет из специального двуслойного материала: бумага и фольга, соединенные, «спаянные» вместе. В таком пакете чай не впитывал влагу и оставался сухим достаточно долго. Намного раньше, лет за 50-100 до мною описываемых, цыбиком назывались упаковки, содержащие десятки фунтов (обычно 40 или 80) чая, то есть весом в один-два пуда. Ну, а пуд, он, как известно, равен 16,38 кг. Так что бытовой цыбик «моего» времени был раз в триста меньше коммерческого дореволюционного цыбика.

А слово, конечно, ушло из обыденной лексики и живет только в старых книгах и словарях. Но – кто знает? – может, какой-нибудь мастер рекламного копирайтинга вбросит это слово в информационное пространство, и оно заживет новой жизнью: «Стань успешным! Купи цыбик чая!..» – и все побегут-побегут покупать новомодный цыбик…

(См. также Бес, Демон, Дьявол, Сатана.) Еще один персонаж народной мифологии – чёрт, или, как его раньше «правописали», чорт: этот вариант мне кажется куда как выразительнее во всех отношениях – и в изобразительном, и в звуковом.

Бес и Чёрт. Упрощенное восприятие ставит между бесом и чёртом знак синонимического равенства: это, мол, одно и то же. Вовсе нет! Чёрт – это явление более серьезное, это существо имеет статус или ранг божества, в то время как бес – мелкий пакостник. Чёрт – чёрный бог. Злое, хитрое и могущественное существо, управляющее многими «тёмными» силами природы. Чёрт занимает очень большое место в сознании не только древних, дохристианских славян, но и в наши дни, сохраняясь в многочисленных «чертыханиях»: «чёрт возьми», «чёрт побери», «иди к чёрту», «чёрт знает, что» и т. д. Поскольку считалось, что при произнесении слова «чёрт» он может сам тут же и появиться, произносить его лишний раз вслух считалось предосудительным. Да и борьба христианства с дохристианскими верованиями использовала попытку запрета произнесения «языческих» слов в надежде, что они позабудутся. Не позабылись. И все многочисленные «родственники» чёрта, существующие в мифологии разных народов, тоже никуда не делись: шайтан, джинн, пан, дэв… Подобный персонаж с очень похожими функциями и свойствами есть у всех народов.

Вера в чёрта, как мне кажется, сильнее и влиятельнее веры в Бога. Может, я и ошибаюсь, но вера в зло, в злое начало и есть фундамент религиозного мировоззрения. Хотя его представляют, излагают иначе. Вроде как Бог, добро – первичны, а дьявол (с ним и чёрт), зло – вторичны: они возникают как антитеза, как борьба с Богом и добром. (См. Добро и зло.) Как бы то ни было, но религия не сможет выполнять свою важнейшую – управленческую – функцию, если в ней будет только один добрый Бог-Создатель: пугать будет нечем.

Гениально описывает внешность чёрта Н. В. Гоголь в «Ночи перед Рождеством»: «Спереди совершенно немец: узенькая, беспрестанно вертевшаяся и нюхавшая все, что ни попадалось, мордочка оканчивалась, как и у наших свиней, кругленьким пятачком, ноги были так тонки, что если бы такие имел яресковский голова, то он переломал бы их в первом козачке. Но зато сзади он был настоящий губернский стряпчий в мундире, потому что у него висел хвост, такой острый и длинный, как теперешние мундирные фалды; только разве по козлиной бороде под мордой, по небольшим рожкам, торчавшим на голове, и что весь был не белее трубочиста, можно было догадаться, что он не немец и не губернский стряпчий, а просто чёрт, которому последняя ночь осталась шататься по белому свету и выучивать грехам добрых людей. Завтра же, с первыми колоколами к заутрене, побежит он без оглядки, поджавши хвост, в свою берлогу».

Среди характерных внешних признаков чертей указываются рожки, небольшой рост, козлиные ноги, хвост. Обитают они на болотах, в лесных чащобах, в глубоких оврагах, а также в заброшенных мельницах и банях. Считается, что слово «чёрт» лучше вообще не произносить, а то он может явиться. Вместо этого принято употреблять такие слова как «нечистый», «лукавый» или высокопарно: «враг рода человеческого». Впрочем, тот пышный «титул» применим скорее к высшей, так сказать, форме мирового зла: к Дьяволу!

Изображений чёрта существует великое множество. Чаще всего у чёрта есть рога, хвост, козлиные ноги с копытами, частично он бывает покрыт шерстью, но при этом зачастую бывает лысым, на его роже нередко вместо носа свиной пятачок, на пальцах – когти, а крылья наподобие крыльев летучей мыши.

Чёрт носится с мгновенной скоростью. Порывая не только любые расстояния, но и проникая в миры иные. Ему ничего не стоит мгновенно примчаться к Дьяволу и получить от него указание или же доложить о содеянном.

Чёрт разными способами пытается проникнуть внутрь человека: влететь, например, в открытый рот во время зевка. Поэтому рот надо прикрывать ладошкой, а еще лучше – перекрестить. Не следует также оставлять на ночь непокрытую емкость с водой: чёрт в этой воде может притаиться и проникнуть внутрь. Во многих поверьях чёрт вообще-то постоянно находится рядом с каждым человеком. Это персональный чёрт, который дается человеку с момента рождения. Находится он за левым плечом. Так что надо в ответственные минуты не забывать поплевать через левое плечо, чтобы отогнать его.

Особый – и очень важный – способ проникновения внутрь человека – это совокупления чертей с женщинами. Этим они занимаются регулярно. При этом женщины не обязательно ведьмы или распутницы: чёрт может принять и облик мужа… Жертвы чертей начинает болеть и чахнуть. Могут также родить чертенят.

Крестьянский чёрт – скорее бытовой, нежели религиозный персонаж. Он всегда «где-то тут, рядом». Но, в отличие от библейских «князей мира сего», не нацелен на обман, лицемерие, искушение. Он скорее некий домашний соглядатай, вроде дежурного по дому: следит за соблюдением неких правил. Он – неизбежный спутник по жизни, и стремиться избавиться от него не надо: «Богу молись, а чёрта не гневи».

См. раздел «Числа». А здесь я поваляю дурака на тему нумерологии: напомню, что это за хрень такая.

Нумерология – весьма древняя (со времен Древнего Египта, Шумеро-Вавилонии) система верований в наличие мистической связи между всеми явлениями, предметами, людьми, событиями и т. п. и числами. Причем число, которое тем или иным способом привязано к объекту, определяет всю его сущность, судьбу и пр. Способов определения этого магического числа немало, разработаны и различные методики нумерологических гаданий. Наиболее пышным цветом это продолжает до сих пор цвести в каббале. Прием гадания основан на том, что каждой букве иврита сопоставлено число (называется это греческим словом «гематрия»), поэтому для любого слова легко и однозначно вычисляется его числовое значение. Этот метод каббалисты не сами придумали, а позаимствовали у многих поколений нумерологов-предшественников, осуществлявших нечто подобное на своих языках. В частности, у греков эта процедура была и называлась «изопсефия». А Пифагор по праву может считаться классиком нумерологии, поскольку именно он еще в VI веке до н. э. разработал все основные положения нумерологии, объединил математические системы арабов, друидов, финикийцев и египтян с науками о природе человека.

Есть таблицы соответствия букв и чисел и для русского алфавита. Трактовки, что то или иное число означает, существуют в различных вариантах, отличающихся друг от друга, как отличаются сонники или гадательные книги.

Поиграем в нумерологические гадания.

Например, определю свои нумерологические характеристики, вытекающие из имени, отчества и фамилии Белкин Сергей Николаевич. Находим таблицу (в Интернете их полно), в которой каждой букве приписано число и начинаем складывать, пока не придем к цифре от 1 до 9.

Сергей: 1 + 6 + 9 + 4 + 6 + 2 = 28 -> 10 -> 1

Николаевич: 6 + 1 + 3 + 7 + 4 + 1 + 6 + 3 + 1 + 7 = 39 -> 12 -> 3

Белкин: 2 + 6 + 4 + 3 + 1 + 6 = 22 -> 4

ФИО в сумме (т. н. «число выражения»): 1 + 3 + 4 = 8

Теперь обращаемся к нумерологическим толковникам, в которых указаны характеристики личности, обладающей тем или иным числом выражения. Читаем в одном из них следующее.

Мои комментарии. Негатив – полная чушь: на самом деле я – терпелив, не слишком требователен к окружающим, отзывчив и весьма вежлив. С остальным можно согласиться.

Читаем в другом источнике.

Здесь мне комментировать особо нечего, хотя комплиментарная часть описания (волевой, упорный, умный и т. д.) многими (в том числе и мною) будет воспринята как правда о самом себе. А в других частях текст составлен настолько общими фразами, что их можно прикрепить почти к любым ситуациям. Но я точно знаю, что есть люди – и их немало, – которые от подобной фигни тащатся. Ничего особо страшного в этом не вижу, особенно если это не выходит за рамки удовлетворения любопытства. Но завершу я словами: нумерология – это суеверие. Это даже не лженаука, хотя можно встретить и попытки придать ей псевдонаучный лоск. И эти мои слова – не заклинание типа «чур меня», а резюме довольно многочисленных, в том числе и совсем недавних, научных исследований, имевших целю установление связи между нумерологическими предсказаниями и событиями, свойствами, явлениями. Не удалось подтвердить наличие такой связи и хоть как-то оправдать «научность» нумерологических принципов и методов.

Числа нам нужны для других целей. Впрочем, забавы тоже бывают нужны.

Не уверен, но мне кажется, что и это слово и это понятие вошло в мою жизнь в словосочетании «отдать честь». В моем детстве тема войны и воинской службы было в центре внимания любого мальчишки. Мне кажется, что и на улицах военных было больше, чем сейчас, соответственно, «отдание чести» я видел ежедневно. Часто этот вид воинского приветствия показывали в кинофильмах, мы знали, чем отличаются «отдания чести» у разных народов, в разных армиях. Смысл этого казался простым и понятным: приветствие, оказание уважения младших по званию – старшим. Позднее, когда и мне довелось изучать Устав, я узнал все нюансы этого ритуала, в том числе и о взысканиях в случае его несоблюдения. Помнится, меня особенно позабавило, что в Уставе сочли нужным отдельно указать, что, например, если военнослужащий играет на соревнованиях за свою команду, скажем, в баскетбол, а в зал входит старший офицер, то можно ему честь не отдавать, а продолжать игру.

По мере взросления в лексикон и в сознание входили другие словосочетания: «невольник чести», «береги честь смолоду», «честь имею», «кодекс чести», «честь мундира», «честь семьи», «девичья честь»…

Не задумываясь о каких-то глубинах, об этимологии слова, его смысл формируется сам собой: честь – это моя репутация, мое честное имя; это репутация моей семьи, моего сословия, моей фирмы, моей страны; это почет и уважение, это гордость и достоинство. В общем, слово важное и было бы просто словом, если бы за ним не стояли такие смыслы и ощущения, ради которых люди готовы рисковать или жертвовать жизнью.

То есть честь, сохранение чести может быть дороже жизни!

Во как!..

В моей жизни никогда не происходило чудес. Во всяком случае, если под чудом понимать явление, которое не может произойти вообще, но происходит. «Не может произойти вообще» означает, что по всему человеческому и личному опыту, по всем известным законам (природы, науки) нечто быть не может. Например, человек не может жить в космосе без специальных приспособлений.

В общем, чудо – это такое явление, которое не допускает рационального объяснения. То есть чудо – это не то, когда я или вы, читатель, не можем что-то объяснить в силу недостатка знаний, а это то, что вообще невозможно рационально объяснить без привлечения представлений о сверхъестественном: мифические существа или силы, боги, пришельцы из других миров и прочее.

Повторю еще раз: в моей жизни не происходило чудес. Во всяком случае – пока. Это не значит, что я не наблюдаю необъяснимых для меня явлений. Их масса – и в природе, и в обществе, и во мне самом. Но это не чудеса, а то, что я не могу объяснить. Скорее всего, человек более образованный, проницательный, умный сможет объяснить с рациональной точки зрения.

Чудо – это одно, а вера в чудо – другое.

Вера в чудо играет важную роль в формировании наших надежд на благоприятный исход тех или иных событий. Вообще, надо, мне кажется, признать, что вера в чудо – это позитивное явление и ожидание. (Если необъяснимым образом происходит что-то плохое, то это не чудо, а несчастье, горе и прочее; а ожидание негатива, разумеется, не вера в чудо.) Разумеется, словом «чудо» мы походя называет многое, что мы просто не можем, да и не хотим дотошно объяснять: смотри-ка, продавщица-то мне не нахамила, как обычно – просто чудо какое-то!

Во всех религиях роль чуда – это роль краеугольного камня вероучения. Отними от религии чудо – останется просто очерк о событиях и людях и правила надлежащего поведения. Верить – в религиозном смысле – можно (и нужно) только в то, чего не может быть ни при каких обстоятельствах, то есть в чудо. Все, что может иметь хотя бы перспективу быть объясненным когда-либо с рациональной точки зрения, не есть предмет религиозной веры. Предметом веры может быть только настоящее чудо. Например, вера в существование Создателя, предшествующего всему, что Им создано. Предметом веры могут быть также различные варианты «сценариев» создания Творцом всего сущего, приписывание ему намерений, целей, возможность взаимообщения с Ним. Эта вера может порождать вполне осязаемые чувства «присутствия Бога», то есть чудо. Таково свойство нашей психики. Тем самым формируется внутренне непротиворечивая система образов, верований и ощущений, в рамках которой неразличимы причина и следствие: вера породила чувства или ощущения породили веру…

Не следует путать веру в чудо с надеждой, хотя довольно часто мы это делаем, когда хотим эмоционально подчеркнуть, что надеемся на маловероятный положительный исход чего-либо. Это, разумеется, позволительная метафора, но это – метафора. Потому что чудо – это не маловероятное, а совсем невероятное событие. Однако с практической точки зрения мы, когда верим в какое-то чудо, не считаем его совершенно невероятным. Мы верим, что хоть один шанс из миллиона – но есть! Именно на нем и зиждется наша вера. (И надежда, конечно, они всегда рядом: Вера, Надежда, Любовь и мать их София.) И такая вера в чудо – мощный стимул не отчаиваться, а бороться даже в безнадежной, безвыходной ситуации.

Ш

Уже, наверное, подумали о хоккее? «Шай-бу, шай-бу!» Да, конечно, в канадском хоккее то, что гоняют по льду, мы по-русски называем шайбой. А по-английски эта штучка из твердой резины называется очень даже занимательно: puck. Только произносится не «пук», что было бы еще занимательнее, а «пак». Но это только начало! Потому что слово puck в английском языке означает еще кое-что: дух-проказник, эльф, лепрекон – он же гном.

Представляете теперь себе как много ассоциаций и эмоций возникает у англоязычных болельщиков при виде того, как неукротимая шайба (гном-проказник) не идет в ворота противника!..

А у нас сей предмет назвали шайбой. Шайба – слово немецкое, и в нем нет ничего, кроме механики и технологии. Scheibe – диск, кружок, пластинка… В общем, такая кругленькая штуковина с отверстием в центре, подкладываемся под гайку. Для чего? Чтобы поверхность соприкосновения увеличилась и крепление само не развинтилось. Как-то так.

В общем мы могли бы назвать шайбу «пуком», когда перенимали канадский хоккей, но пошли по другому пути… А жаль. Было бы веселее: «Овечкин выходит один на один, бросок! Пук в воротах!»

Такое простое слово…

Такая простая геометрическая фигура – «совокупность всех точек пространства, находящихся от центра на расстоянии не больше заданного, называемого радиусом шара»…

И при всей это простоте и распространенности слова его происхождение остается неясным. Сосуществует несколько версий, причем в большинстве своем друг с другом не связанных.

Толковые словари прежде всего указывают несколько разных смысловых групп и значений слова. Первая – геометрическое тело, а также предметы соответствующей формы. Второе значение – «краска»; и глагол соответствующий – «шарить», то есть красить; приводят также слово «шаръчи» – художник, маляр; утверждают, что это слово из церковнославянского языка, но тут же приписывают ему тюркское происхождение. «Шаровая краска» – такое понятие до сих пор есть во флоте, и означает оно краску серого цвета, применяющуюся для окраски военных кораблей. Третье значение – «пролив», «поток» находят у северных народов: русских поморов (пролив Маточкин Шар до сих пор на всех картах так и именуется) и коми.

Этимологические словари честно пытаются докопаться до истоков и приводят кое-какие версии, но ни одна из них не выглядит убедительной. Хотелось бы прежде всего понять истоки обозначения в русском языке «круглой фигуры» словом «шар». Во многих случаях подобная задача решается довольно очевидным существованием источника в виде заимствования из какого-то языка. По этому пути исследовали-лингвисты проходили за последние лет 150 не раз («прошарили» основательно) и отыскали немало созвучий и смысловых совпадений (округлое тело, голова и т. п.) в самых разных языках, типа язык мокша, древнеиранский и др. Но все эти совпадения выглядят умозрительными, поскольку связь русского значения слова именно с ними не просто не очевидна, а выглядит надуманной. Слово «шар» в смысле «краска» известно в русских письменных источниках с конца XI века, а в смысле «сферическое тело» – с XVIII века. Как и почему «краска» перешла в «тело» и был ли таковой переход в действительности – неизвестно.

Различные версии продолжают рождаться. Одна из недавних: слово «шар» закрепилось в русском от французского слова charniére (произносится: шарнье) – шарнир. Может, конечно, быть и так…

А мне вот что на сей счет думается… Никакой я не лингвист-исследователь, я человек простой, безответственный и поэтому имею право на подобные суждения. Слово «шар» связано со словами «ширь», «широкий», «шириться», «расширяться» и т. д. Я эту связь не берусь доказывать по законам лингвистики (я их – эти законы – просто не знаю), но на уровне собственных образных ощущений мне это кажется едва ли не очевидным. Мне также кажется, что глагол «шарить» – из этой же группы.

Есть еще одно (в юности мною часто используемое) выражение: «на шару», то есть даром, «на халяву». Это из блатного жаргона. Со всем выше приведенными группами смыслов слова «шар» оно никак не связано. Но и тут лингвисты потоптались и предложили несколько вариантов. Один – «очень научный»: докопались до способа осады и взятия городов монголами с помощью толпы мирных жителей, которыми окружали осаждаемый город и заставляли их под угрозой смерти брать стены крепости штурмом. Толпа при этом гибла, а монголы выполняли функции лишь заградотрядов, а сами не гибли. Толпа называлась «хашар», а способ взятия города – «взять хашаром». Отсюда якобы и вошло в русский язык «на шару», то есть без затрат. Мне кажется, что это типичный наукообразный бред. Впрочем, кто я такой, чтобы давать оценку? Есть другое объяснение (выглядит правдоподобнее). Многие выражения из воровской, криминальной (блатной) лексики происходят из выражений на языке идиш. И тут найдена вот какая связь. То, что оставалось у продавца (еврея), непригодным для дальнейшей продажи, называлось на идише «шеар» (во множественном числе – «шераим»). Это оставалось на прилавке для бедных людей, которые могли взять остатки себе бесплатно, то есть «на шару».

Почему я ввел в свой словарь это слово? Я не шахматист и даже не любитель шахмат. Как ходят фигуры и в чем состоит цель игры я, конечно, знаю. И какое-то количество раз в жизни играл в шахматы и даже, случалось, выигрывал, но ни любви, ни даже сколь-нибудь устойчивого интереса к этой игре во мне не пробудилось. Это довольно странно, учитывая исключительную популярность шахмат у нас в стране, особенно в то время, когда я был подростком, юношей. Имена Ботвинник, Смыслов, Таль, Петросян, Спасский были на слуху у всей страны. Шахматисты были знамениты, любимы, обласканы и народом, и властью. А потом, когда в мир ворвался Бобби Фишер, шахматы обрели отчетливую политическую коннотацию. Наконец, когда появился Карпов, затем Каспаров и началась их затяжная борьба, политическая коннотация превратилась в политическое содержание. Все это совпало с «перестройкой» и обострившимся расколом общества…

В общем, шахматы были до такой степени в центре внимания, что оставаться к ним равнодушным было вроде как невозможно. Я и не был равнодушным в полной мере. Я, как и все, следил за основными шахматными новостями, но сам играть не хотел. Причины этого мне самому не до конца понятны, но разобраться в этом интересно. Исключительной особенностью моего случая является то, что ближайшими друзьями моей юности были шахматисты. Причем весьма высокого уровня и известности. Я проводил с ними много времени, я присутствовал при анализе партий, кое-чему при этом, разумеется, обучался, но как-либо совершенствоваться в шахматной игре мне не хотелось. Я играл плохо не только по сравнению с моими друзьями-мастерами, но и по сравнению с коллегами по учебе и работе, среди которых преобладали физики и математики.

Уже прожив жизнь, я могу предположить – в отношении себя и особенностей моей психологии, моего характера и пр. – следующее. Есть у меня свойство: отсутствие интереса к любой игре вообще. Я уже размышлял об этом в главе Игра, немного повторюсь. Ни шахматы, ни шашки, ни карты, ни дворовые игры, ни спортивные – ничего меня не увлекало. Я, конечно, играл и в футбол, и в баскетбол, и в карты, но ни азарта, ни ощущения настоящего кайфа от процесса игры не испытывал. Все делал так – за компанию. Не было и тщеславного (или какого-то иного) стремления победить. Пожалуй, лишь одна игра меня увлекала как таковая (то есть самим процессом): бильярд. Сразу скажу: и в этой игре я не преуспел. То есть я чаще проигрываю, чем выигрываю. И тем не менее катать шары люблю… В общем, следует признать, что кайф от победы, от выигрыша в игре не стал для меня магнитом, целью. Скорее всего, так сложилось потому, что я его вовремя не испытал. Думаю, если бы я в какой-то момент в детском или подростковом периоде достиг успеха в игре, я «заболел» бы этим, я хотел бы вновь и вновь испытывать радость победы и все прочие ништяки успеха. Но – не случилось… Стало ли это для меня проблемой? Пожалуй, нет. Хотя иногда в молодости возникали обстоятельства, когда я испытывал некий дискомфорт от того, что не умею играть – побеждать, выигрывать! – в шахматы или, скажем, в преферанс. В той среде, в которой я жил, выражение Гёте «Шахматы – пробный камень ума» знали не все, но его смысл принимался большинством. (См. также Ум.) Ну, еще и успех у девушек – важный стимул. Девушки любили успешных спортсменов… Шахматисты, конечно, не то что футболисты или баскетболисты, но для девушек определенного сорта и успешные шахматисты обладали дополнительной привлекательностью: типа, «умный».

Теперь ореол шахмат, прошедших через патологическую коммерциализацию и политизацию, померк. Мировые шахматы как более или менее объективный процесс отбора и выявления очередного чемпиона мира это свое качество утратили. Эксперты считают, что «убил» шахматы – именно как систему мировых взаимосвязанных турниров, способных регулярно выявлять сильнейших, – Гарри Каспаров. Не берусь ни оспаривать это утверждение, ни соглашаться с ним. Повторю его лишь в связи с массовым распространением этой точки зрения. Более серьезный удар по шахматам нанесло развитие программных средств и компьютеров. До недавнего времени способность компьютера выигрывать у чемпиона мира подвергалась сомнению. Теперь это стало фактом, как и то, что сама по себе шахматная игра – вполне алгоритмизируемый процесс, который можно «тупо» просчитать. (Еще раньше эта участь постигла шашки.) Человек просчитывать все возможные варианты не может, он осуществляет выбор хода на основании неких, во многом интуитивных оценок позиции и дальнейшего хода игры, а высокопроизводительный компьютер может все возможные варианты каждый раз просчитывать. Современные модели искусственного интеллекта могут уже и не тупо просчитывать все варианты, а оценивать каждую позицию и ход игры в целом на основе более сложных, в какой-то мере образных, близких к чувственным, оценок. Доказательством этих возможностей современных компьютеров стал их успех в китайской игре го – более сложной, чем шахматы, и вроде бы не поддающейся алгоритмизации.

Разумеется, любительским шахматам смерть не угрожает. Те, кто получают удовольствие от самого процесса игры, от обдумывания вариантов, продолжат играть. И друг с другом, и сами с собой, и с компьютером: шахматные программы теперь «вшиты» в любой телефон. Думаю, что и так называемы профессиональные шахматы будут жить еще долго – пока развывшаяся вокруг них коммерция будет приносить прибыль.

Включение этого слова в словарь, несомненно, запредельный субъективизм. Это очень личное, семейное слово, и я это осознаю. Слово сие означает название маленькой речки в Костромской области. К моему удивлению, она не только вошла в Википедию, но там же имеется еще восемь других Шач. Длина моей Шачи – 113 километров, впадает она в речку Кострома, которая впадает в Волгу, которая впадает в Каспийское море.

Почему она в сердце моем? Потому что на ее берегу родился и вырос мой отец, потому что он о ней помнил всю жизнь, время от времени вспоминал вслух. Вот и я вспоминаю и храню в это название в семейной родословной как важное. Может, и у вас, читатель, есть подобная речка?

Мне знакома небольшая часть этой реки, преимущественно возле деревни Молоково Сусанинского района. Река извилистая, вода в ней прозрачная, берега поросли плотным настилом из водорослей, выдерживающим вес взрослого человека. Свободная от водорослей середина реки может иметь ширину два-три метра, а может образовывать и довольно широкие омуты.

Название Шача, как считают одни, происходит от мордовского слова «шачимс» или эрзянского «шачомс» (хорошо уродится), другие – от мордовского слова «шаня» (щедрое место). Забавно, что происхождение названия города Сочи тоже возводят к слову «шача», но это уже адыгское слово, обозначающее название убыхского племени. Наша шача восходит к мерянскому племени, на языке которого это слово означало «красивая».

В реке водится много рыбы, в том числе и очень крупной. Семейное предание рассказывает о поимке моим дедом – а он жил как раз в деревне Молоково – щуки размером под два метра. Ловить рыбу можно, конечно, удочкой, но это занятие для бездельников, которым надо как-то скоротать медленно текущую собственную жизнь. Крестьянин никак не может себе позволить подобное расходование времени и ловит либо сетью, либо нерёткой. Нерётка (в Молоково произносили как неродка) – это местное название верши – плетеной из прутьев корзины с бутылкообразным горлом. Чтобы рыба в нее попалась, реку перегораживают забором – деревянным дощатым забором от берега до берега или от одной плотно заросшей водорослями стороны до другой. В заборе оставляется щель, достаточно широкая, чтобы в нее вставить эту самую неродку, то есть сантиметров 20–30. Выше и ниже неродки щель перекрывают еловыми лапами. В результате рыбе, плывущей против течения, просто некуда деваться и она попадает в горловину плетеной неродки. Обратно ей уже не выбраться: верша устроена как чернильница-непроливашка. Постепенно объем верши-неродки – а это несколько ведер – буквально наполняется рыбой. Мне самому приходилось проверять неродку, и довольно крупная рыбина в ней оказалась. Отец рассказывал, что нередки случаи, когда щука, попавшая в неродку, пожирала всех остальных угодивших в нее рыб. Потом при потрошении хищницы все рыбки из щучьего брюха вываливались, причем целехонькими, неповрежденными…

На Шаче я побывал несколько раз. Раза два или три – в детстве, в 50-х годах, когда мы всей семьей ездили навещать дедушку и бабушку. Потом – в 1964-м, когда бабушка еще была жива, а дедушки уже не стало; последний раз – в 1983 году, когда в живых не осталось уже не только бабушки с дедушкой, но и моего отца. Да и сама деревня Молоково умерла: никто в ней не жил, брошенные дома разваливались, зарастали крапивой… Зарастала и Шача…

Но в память мою именно эта речушка привнесла немало. Вспомню то, что относится к предметной сфере.

Первое – ко́ротни! (Ударение на первый слог.) Это долбленая лодка. Из двух стволов, соединенных досками. Очень устойчивая конструкция. Думаю, что древности она невероятной! От нее прямо-таки исходит ощущение если не каменного, то уж железного века. Одни такие коротни мы застали еще во вполне рабочем состоянии в 50-е и 60-е годы.

Второе, о чем вспоминается – кувшинки! Желтые, с длинными стеблями, извивающимися в потоках прозрачной воды…

Третье – омут! Слово-то было из книжек знакомо, а вот конкретный омут я впервые увидел и окунался в него там, на Шаче. Был он невероятно глубок, по нашим примерным оценкам, метров на 10–15 уходил вглубь. Что за прореха тут возникла – на равнинной части, – не знаю.

И ещё – Сусанинское болото. Это знаменитый и грандиозный объект, Шача – непосредственно примыкает к нему и является его частью, как природной системы. «Сусанинское» потому, что вся эта история с Иваном Сусаниным тут и произошла. И район этот называется Сусанинский, и райцентр – Сусанино. Сусанинское (его еще называют Исуповское или Чистое) теперь охраняемый памятник природы. Оно очень большое: 12 на 4 км. Сейчас, говорят, по нему водят экскурсии: проложили гати – показывают «место, куда Сусанин поляков завел»…

Вряд ли мне доведется еще раз там побывать и по новым гатям походить. Я останусь со своими воспоминаниями, а чтобы мне не было одиноко и страшно (а на болоте – очень страшно!), я вот поделился с читателями…

Теперь я навечно не одинок.

Да, это всего-навсего ткань. Но это совершенно особая ткань, и не только по своим свойствам, а и по роли в мировой истории. Ни одна ткань не становилась источником развития целых цивилизаций, лишь только шёлк стал причиной возникновения Великого шёлкового пути. Ни одна другая ткань не обросла такими красочными и драматичными мифами и легендами.

Рассказывая историю шёлка, обычно говорят, что он возник в Китае и известен с III тысячелетия до нашей эры, то есть 5 тысяч лет тому назад. То, что родина шёлка Китай, сомнению, как правило, не подвергают. Что касается датировки, здесь немало сомнений. Скорее всего, история Китая сильно удлинена. Как бы то ни было, для рассказывания историй достаточно слов «было это очень давно…».

Если не заботиться о выборе слов, то шёлк делают черви, если заботиться, то «шелковичные черви», а еще лучше – гусеницы. Если вы не слишком брезгливы и сохранили природную любознательность, вас не может не захватить своей технологической сложностью процесс трансформаций гусеница – личинка – бабочка. Трудно не терять восприятия целостности одного существа, явленного нам в трех разных формах. В сущности, даже в четырех: бабочка откладывает яйца, из которых получается гусеница, затем личинка и так далее.

Шёлк производит лишь одна из этих форм: гусеница. Она выделяет из своих желёз тонкие нити, причем сразу две, и тут же начинает с помощью двух передних лапок – или ножек, в данном случае это синонимы – прясть шелковичную нить, свивая из нее яйцевидный домик – кокон. Строить кокон вокруг себя гусеница будет 3¹/₂ дня. После того как гусеница закончит постройку кокона, она на несколько дней затихает внутри кокона и за 5 дней превращается в куколку – существо внешне безжизненное, поскольку куколка не движется, не глядит и ничем не питается. Две, а то и более недели внутри оболочки куколки происходит метаморфоза возникновения бабочки. Когда бабочка сформировалась, оболочка разрушается, бабочка вылезает на свет, покидает кокон, прогрызая его, и живет своей очаровательной бабочкиной жизнью, которую так любят воспевать поэты. Задача и цель бабочки – найти партнера, спариться и отложить яйца, из которых родятся гусеницы, и цикл повторится снова.

Чтобы получить шёлк, а не бабочку, надо не пропустить момент и не дать куколке превратиться в бабочку, которая порвет кокон. Для этого кокон вовремя снимается с дерева, листьями которого питалась гусеница и на котором прикрепились коконы, обработать их паром, погрузить в горячую воду, а затем, ухватив тонкую нить-шелковинку, начать ее разматывать: длина нити одного крупного кокона может достигать 1500 метров. А потом из многих шелковинок свить более толстую шёлковую нить, а из нити соткать полотно…

Не любые гусеницы производят шёлковые нити, а только тутовый шелкопряд. И питаться он должен не любыми листьями, а тутовыми, они же – листья шелковицы. Шелковица, она же – тутовое дерево, растет в многих странах мира, в том числе и в южных районах России. Известно три сорта шелковицы, отличающиеся цветом ее плодов: черная, белая и красная. Плоды шелковицы вкусны и полезны.

Китайцы веками оставались мировыми монополистами производства шёлка. Смертью каралась попытка выдать секрет шёлка. А секретом были яйца, личинки и коконы шелкопряда, вывозить их было запрещено. Разумеется, рано или поздно это удалось. В конце концов тутовый шелкопряд прижился во многих странах, и производство шелка получило широкое распространение. Но до этого, во II веке до н. э., сложился Великий шёлковый путь – маршрут доставки шелка из Китая в страны Средней и Передней Азии, в Египет и Европу. Это, однако, не означает, что шёлк за пределами Китая не был известен ранее: египетские мумии, датируемые XI веком до н. э., заворачивались в шёлковые ткани.

Пользуясь шёлком, но не зная секретов его производства, люди гадали – из чего же он состоит. Высказывались разные, порой фантастические, предположения. Считалось, например, что шелк сделан из цветов, или же шелковые нити растут на деревьях, или что они сделаны из пуха птиц. Было даже такое объяснение: «Шелковые ткани сделаны из почвы. Китайская почва мягкая, как шерсть». Сегодня мы знаем не только откуда шёлк появляется, но и его точный состав. Вот цитата из специальной литературы: «Шёлк образован белками фиброином (75 %) и серицином, образующим поверхностный слой шелкового волокна. Серицин отличается от фиброина меньшим содержанием в своем составе гликокола, аланина и тирозина и значительно большим содержанием серина и диаминокислот. Шелковое волокно сверху покрыто восковой пелликулой, по химическому составу сходной с кутикулином».

Первыми в Европе самостоятельно начали выделывать шелка в Византии, когда удалось не только привести коконы тутового шелкопряда, но и поселить их на листве местных шелковиц. Шелководы и шелкоделы сами по себе были ценностью, завоеватели их брали в плен и переселяли. Так, сицилийский король Рождер II в XII веке захватил греческих шелкоделов и перевез их к себе в Палермо. В XIII веке при разграблении Византии крестоносцами, около 2 тысяч греческих прядильщиц было вывезено на Аппенины, где и было основано ценящееся до сих пор итальянское шелкоткачество. Так же поступил Тамерлан, захвативший в 1401 году Дамаск. Он перевез ткачей в Самарканд. Впоследствии шёлк стали производить и во многих странах, однако и сегодня Китай является крупнейшим мировым производителем шёлка.

В моей жизни было две школы. В первую – № 44 в Ярославле – я пошел в первый класс, перешел во второй, но уже в начале учебного года мы переехали в другой город – Кишинев. И я оказался в 17-й железнодорожной школе. «Железнодорожной» она была потому, что железная дорога в России – во все времена – была государством в государстве. То есть внутри этой могучей организации существовали свои системы обеспечения всем мыслимым и немыслимым: поликлиники и больницы, магазины и столовые и все прочее, включая систему образования. Программы обучения были теми же, что и во всей стране, и аттестаты выдавались такие же, но подчинялись эти школы не Министерству просвещения, а Министерству путей сообщения. Это мало на чем сказывалось, разве что в том, что нас опекала железная дорога (тогда были так называемые шефские организации), а также в том, что мы были членами спортивного общества «Локомотив»… При этом сама школа была вовсе не где-то возле железной дороги, а в самом центре города. Она располагалась в красивом двухэтажном здании, специально для этой цели спроектированном и построенном в конце сороковых годов. После войны город несколько лет восстанавливался из руин, школа была одним из новых послевоенных зданий. Позднее – в начале 60-х – к этому зданию сделали пристройку, тоже двухэтажную, со спортивным залом, мастерскими, физическим и химическим кабинетами и новыми классами. Я хорошо помню, как это строительство начиналось, как оно шло, а мы, ребятня из соседних домов, играли и на котлованах, и на стройке. А потом я в «пристройке» успел поучиться.

Школу я любил и до сих пор люблю. Причем во всех смыслах: и само здание со всеми его памятными закоулками, и школу – как учителей и учеников, и как своего рода клуб, в котором было немало интересного и важного. Сама учеба мною воспринималась тоже как нечто вроде клуба, потому что все предметы давались безо всяких усилий, от меня так и не потребовалось «научиться учиться»… Этому уже потом жизнь научила.

О школе, учителях и своих одноклассниках я написал одно из своих первых литературных сочинений и даже опубликовал их в моей первой печатной книге, сборнике «Говорящая муха», вышедшем в 2000 году.

Отвлекусь от личных воспоминаний и, говоря языком дипломатов, «выражу озабоченность» в связи с изменившейся ролью школы в наше время в современной России. Раньше на школу возлагалась важнейшая социальная функция: воспитательная. То есть школа не только учила разным предметам, но и воспитывала в детях определенные качества, прививала этические и поведенческие нормы, формировала социально значимые чувства: патриотизм, коллективизм. Теперь все это не входит в круг обязанностей школы и системы образования в целом. Она теперь «оказывает образовательные услуги», причем не несет ответственности за их качество (этой ответственности не прописано в правоустанавливающих документах; а раньше – было). Так стремление освободиться от идеологически заостренной программы воспитания и образования, присущей советскому времени, привело к отказу от важнейших функций. А по сути, произошла подмена ценностно-целевого базиса системы образования. Здесь есть несколько «развилок».

Первая: является ли одной из целей образования (школы) подготовка людей, нацеленных на воспроизводство цивилизации, к которой они относятся, страны (государства), в котором они родились и живут? Или же более важной (даже единственной) задачей является подготовка людей, способных при желании покинуть цивилизацию и страну и продолжить (по возможности) успешное существование в других странах, то есть людей, обладающих подходящими для этого навыками и адаптивными свойствами? Первый путь для самодостаточных, сильных стран и народов с собственным путем, моделью развития и смыслом существования. Второй – для «сервисных» стран, для которых главный способ выживания – быть в орбите сильных стран в качестве вспомогательного ресурса.

В СССР система образования строилась на базисе первого варианта, в современной России – на базисе второго, одним из результатов которого может стать цивилизационное разрушение, утрата цивилизационной идентичности и та или иная форма ассимиляции.

Вторая развилка в значительной мере есть следствие первой. Если государство идет по второму пути и осознает себя чем-то, что должно «вписаться» в «мировую цивилизацию», то система образования должна исходить из потребностей этого открытого рынка, и тогда ее задача – оказание неких образовательных услуг, формирование навыков и умений, которые учащийся сможет успешно «продать». Цивилизационно самодостаточному государству – как Россия – следует идти по первому пути, и тогда школа должна являться воспитателем личности, быть нацелена на развитие в человеке всего комплекса, состоящего из знаний, умений, навыков и – прежде всего – системы ценностей фундаментального уровня: уровня смысла жизни и этических ориентиров.

Третья развилка отражает факт антропологического дуализма: «человек – это индивидуум» и «человек – существо социальное». Реальный человек сочетает в себе эти качества, при этом в ком-то превалирует индивидуальное начало, в ком-то – коллективистское. В любом социуме представлены и те, и другие, да и третьи – с динамическим балансом индивидуализма и коллективизма. Гипертрофированное внимание к персональным особенностям личности в ущерб социально ориентированным свойствам рождает индивидуалистическую модель педагогики, распространенную во многих странах Запада. Гипертрофированное внимание к развитию коллективистских свойств и качеств в ущерб индивидуальным особенностям рождает систему воспитания, свойственную т. н. тоталитарным (идеологически или религиозно) режимам. Для полноценного развития общества – государства-цивилизации типа России – необходимо сбалансированное сочетание воспитания и развития как индивидуальности, так и социально-ориентированного человека.

И последнее, о чем хочется сказать… Был в СССР такой журнал: «Семья и школа». Журнал с таким названием появился в 1871 году, дожил до революции 1917 года, потом – в 1946 году возобновил свое существование, и его «вторая жизнь» продлилась до 1992 года… Сейчас, кажется, есть третья реинкарнация журнала с таким же названием. Но я не столько о журнале – хорошо мне знакомом только в период от середины 50-х до середины 60-х годов XX века, когда его выписывали у нас в семье, – сколько о самой идее, отраженной в названии. Идея в том, чтобы между системой воспитания в школе (прежде всего, ее базовыми ценностно-целевыми установками) и воспитанием семейным существовала осознанная корреляция, чтобы семья и школа действовали совместно, не противореча друг другу в самом главном.

Мне кажется, что для нашей страны это важно.

Казалось бы: почему из безбрежного моря рыбных консервов мною выбран один-единственный вид – шпроты? Где «Килька в томате», где «Сайра», где, наконец, «Печень трески»?

Поясню. Потому что «Шпроты» были символом, а не просто едой. (см. Еда.) Могу принять за некий символ и «Кильку в томате», но отмежуюсь: это хоть и воспетый советскими фельетонистами спутник работяг-алкашей, но это «не мое». А «Шпроты» – мое.

Шпроты – украшение советского праздничного стола, обязательный атрибут известного благополучия. К тому же часто бывал в дефиците, отчего его рейтинг только возрастал. Шпроты красивы и вкусны, они и выглядели позолоченными рыбками в прозрачном золотистом же масле, их черно-золотая упаковка выглядела привлекательно сама по себе, отчего некоторые хозяйки часто так на стол в коробке шпроты и подавали. Напомню, что жестяная упаковка рыбных консервов (консервная банка) в среде, сохранившей остатки старорежимной лексики, называлась именно «коробка». «Дайте мне, пожалуйста, коробочку шпрот», – говорили продавцу в приличном магазине, например в «Елисеевском». И продавец так же и отвечал.

Продолжу о шпротах. Вопрос немыслимый во времена прежние, сегодня стал нормой. Вопрос таков: из каких пород рыб делают шпроты? Правильный ответ: настоящие шпроты – это не технология приготовления, а именно порода рыб: Sprotte – по-немецки, международное название – Sprattus, по-русски – шпрот, или европейский шпрот. Семейство сельдевых, отряд сельдеобразных, класс лучепёрых, тип хордовых. Неправильные ответы: шпроты – это не порода рыб, а технология приготовления, шпроты делают из кильки, из тюльки, килька и шпрот – один и тот же вид и т. д. Разъясняем: килька – общее название нескольких различных видов рыб, среди которых есть и шпрот, и тюлька. Тюлька, как и шпрот, относится к семейству сельдевых, отряду сельдеобразных, классу лучепёрых, типу хордовых. Но имеет свое международное латинское название: Clupeonella cultriventris или Clupeonella delicatula. Килька же вообще не имеет международного названия, это название народное или торговое. И шпрот, и тюльку можно, в принципе, называть килькой, если не нужно подчеркнуть отличия.

Пойманный тралом шпрот сортируют, подсушивают в шкафу, а потом коптят при температуре 150 градусов в натуральном дыму от опилок. (Теперь, конечно, можно встретить и обработку вкусовыми добавками «под дым».) Затем копченую рыбку укладывают в банки слегка наклонными и перекрещивающимися как у косички рядами. Заливают маслом и укупоривают.

Теперь шпроты не являются никаким символом. Так, ностальгия…

Штопор – очень красивое изобретение! Привычная, знакомая каждому штуковина примелькалась и уже не вызывает восторга как устройство. А ведь непросто было его и придумать, и сделать.

Штопор не только удобное и популярное устройство для откупоривания бутылок. Он стал и предметом коллекционирования. Проводятся международные аукционы, издаются каталоги и исследования.

История штопора не так уж и длинна. Преподобный Сэмюэл Хэншел, англичанин, получил патент в 1795 году. Но штопор – как устройство, применявшееся в ружейном деле для чистки стволов, – упоминается лет на сто раньше. После Хэншола усовершенствование штопора продолжалось, и на свет появилось множество вариаций, выданы сотни патентов.

Упомянем несколько наиболее популярных типов штопора. Один из них, называемый также «нож сомелье» или «друг официанта», снабжен специальной ножкой-упором, устанавливаемой на край бутылки. Опираясь на нее, удается вытащить пробку с меньшими усилиями, нежели простое вытягивание. Еще меньше усилий требуется при использовании «балерины» (в англоязычных странах называют этот вид штопора «Крылья» – Wings). Запатентовал его в 1930 году Доменико Розати, хотя исследователи обнаруживают несколько более ранних версий. При вкручивании винта в пробку с двух сторон шейки поднимаются рычаги (напоминающие крылышки). Последующее их нажатие вниз вытягивает пробку.

Теперь о главном: штопор в моей жизни. Сейчас я откупориваю бутылки, находясь дома. У меня есть несколько разных штопоров, чаще других использую «балеринку». Вне дома мне уже давно не приходится откупоривать бутылки. В ресторане это делает официант, а на пикники я что-то давно не выбираюсь. А вот раньше…

Раньше восклицание «Штопор забыли!» раздавалось часто… Это была моя молодость, прошедшая в одной из винодельческих стран. Поэтому выпивали вне дома очень часто. И отсутствие штопора никогда не служило препятствием. Два самых распространенных способа. Первый – выбить пробку путем постукивания по донышку. Самый быстрый способ – снять башмак и либо положить его на твердый пол, либо приложить к стене. И тогда, не опасаясь разбить бутылку, можно колотить донышком довольно сильно – так, что пробка выходила наружу с одного-двух ударов. Второй популярный способ – просто протолкнуть пробку внутрь бутылки. Я это почти всегда мог сделать пальцем: крепкие были пальцы. Но можно использовать и что-нибудь подручное, подходящее по диаметру. Карандаш не всегда подходил: в мягкую пробку он мог просто вонзиться. Встречаются и очень плотно сидящие пробки – обычно в старых марочных дорогих винах. Тогда без штопора не обойтись. Выбить такую пробку можно, но это варварство: вино высокого класса не надо так встряхивать! Но обычно, когда пьют «в подворотне», такого сорта вина не встречаются. А у молодых – простых столовых ординарных – пробки извлекаются без особых затруднений.

В статье «Штопор», возможно, кто-то ожидал почитать про критический режим полета самолета, означающий его «снижение по крутой нисходящей спирали малого радиуса с одновременным вращением относительно всех трёх его осей». Штука эта опасная, если пилот не обучен приемам выхода из штопора. Сейчас штопор – фигура высшего пилотажа, которую выполняют преднамеренно. Первым в истории, кто преднамеренно вошел в штопор и вышел из него, был русский летчик Константин Арцеулов, осуществивший это в 1916 году. А первым, кто вывел самолет из штопора, свалившись в него непреднамеренно, был англичанин Уилфред Парк (1912).

Щ

Щи не входят в число блюд, которые я часто ем. Уж и не вспомню, когда это было в последний раз. Но вот слово «щи» оказалось более важным, чем блюдо щи. Оно стало чем-то вроде символа русской кухни и атрибутом поговорок: «щи да каша – пища наша», «где щи – там и нас ищи» – это, видимо, указание на характерный запах: «щаной дух». Наконец, знаменитое «это тебе не лаптем щи хлебать». Вспомним также известное выражение «профессор кислых щей». Знатоки утверждают, что сей профессор относится не к тем щам, о которых мы говорим, а к разновидности кваса, называемого «кислые щи». Не знаю, так ли это… Может, и выдумка. Нет, не то выдумка, что род кваса называли «кислые щи» – это подтверждается и Гоголем, и Пушкиным, чьи персонажи пьют кислые щи в бутылках, причем даже в театре, а то, быть может, выдумка, что «профессор» отнесен именно к квасу, а не к первому блюду: кислые щи не обязательно квас, это могут быть просто кислые щи…

Встречается особое произношение этого слова: шти. И это не просто областное речение, а приближение к первоистоку: съти, от древнерусского слова съто – пропитание. От этого же корня до нас дошли слова сытость, сытый, насыщение и т. д. Так что слово щи по своему древнему исходному корню и смыслу означает «еду как таковую».

Щи могут быть «пустыми», «богатыми», «постными», «мясными», «суточными», «серыми», «зелеными» и т. д. Готовят щи из многих одновременно отвариваемых компонентов, среди которых могут быть капуста, щавель, крапива, репа, морковь, петрушка, лук, сельдерей, укроп, перец, лавровый лист, яблоки, мясо, рыба, грибы… Не все перечисленное входит в обязательную рецептуру, разумеется. Обычно для приготовления щей достаточно иметь три-пять наименований: щи варят из того, что есть в доме.

Главное отличие щей от остальных видов супов и борщей состоит в том, что все ингредиенты никак предварительно не обрабатываются, нет ни обжарки, ни пассерования – ничего. Только моют, очищают и нарезают. А потом помещают в щаной горшок – и в печь. Это в классическом старинном случае. В современных условия – в кастрюлю с водой и на плиту. И варят на медленном огне.

У классических щей вкус кислый. Его добиваются или с помощью капусты, в том числе квашеной с добавлением рассола, или щавеля, или соленых грибов, или яблок.

Вот описание последовательности действий для приготовления традиционных русских мясных щей.

Берем большую кастрюлю – на 5, например, литров, – наполняем примерно до половины водой, кладем в нее мясо – скажем, говядину – целым, неразрезанным куском весом 300–500 г. Если будут 800 г, хуже не станет. Можно сразу добавить корень петрушки, целую луковицу, перец горошком, лавровый лист и варить не менее часа, а то и два. Можно, однако, поступить иначе. Следуя современным знаниям о пользе и вредности продуктов питания, можно сперва отварить одно лишь мясо, снимая шум, а ближе к концу добавить все остальное. Но если стремиться к приготовлению аутентичных щей, то об этом можно забыть: шум в старину не снимали, не советовали снимать и в голодные годы войны или после войны, поскольку организму нужны калории, а уж с холестерином будем бороться в мирное сытое время.

Когда мясо отварилось до готовности, можно ввалить в кастрюлю все, что заготовили: нарезанные капусту, морковь, картофель, зелень и варить до готовности. Тут есть, конечно, несколько вариантов последовательности загрузки, смотря по тому, что разваривается быстро, а что позднее. А это зависит, например, от сорта капусты и картофеля, от их возраста и т. п. Если вам это известно, учитывайте, стараясь не переваривать то, что уже готово. Хотя, опять же, аутентичный, то есть совсем древний, способ приготовления не предполагает никакой потери времени на всякие выкрутасы: продукты кладутся один раз вместе с мясом – и все! У хозяйки и без того дел полно. Пока щи в печи варятся и настаиваются, она без дела не сидит.

Есть еще одно классическое свойство щей: они должны быть густыми. «Густота» достигается не только количеством всего, что варилось, но и добавлением муки, либо крупы, либо полным развариванием нескольких картофелин с их растолчением прямо в кастрюле.

Часа через два-три щи готовы. При подаче надо не забыть их «забелить», то есть добавить в тарелки-миски сметаны и украсить свежей зеленью укропа и петрушки. Многие любят в конце добавить тертого чеснока.

Помним мы и о такой особой русской штуковине, как суточные щи. Это и сейчас встречается в меню многих ресторанов. Но там их делают с нарушением технологии: им просто дают настояться в течение суток. А по-старинному их сперва часа на четыре оставляют в остывающей печи или укутывают, а потом на сутки отправляют на холод или даже на мороз. Замороженные блоки щей люди, бывало, брали с собой в дорогу.

Напоследок покажем, каких затруднений стоит англичанам и немцам написать по-своему простое двухбуквенное русское слово «щи». Англичанин меньше чем пятью буквами не обходится: shshi, а немец и вовсе в расход входит: schtschi – 8 родных немецких букв как одна копейка!

В иллюстрированных азбуках к букве «Щ» чаще всего дают картинку «щука». Признаться, для очень многих людей этим встреча со щукой и ограничивается. На всю жизнь. Часто ли ее встретишь в рыбных отделах супермаркетов? Да еще целиком? Специально не подсчитывал, но мне кажется, что нечасто. И тем не менее слово это важное и используется чаще, чем контакты с самой рыбой.

Щука – это, конечно, в основном еда. И рецептов ее приготовления – множество, разных блюд – не сосчитать.

Но щука – не только еда. Щука – рыба сказочная, волшебная. Емеля-то действует «по щучьему велению». В русских сказках встречается немало рыб – и ерши, и плотвички, и налимы… Роли и функции у них бывают разными: то они чьи-то жертвы, то изворотливые хитрюги… Или вот пескарь: он «премудрый» – по Салтыкову-Щедрину. Премудрый-то он премудрый, да конец его вот каков: «Что тут случилось – щука ли его заглотала, рак ли клешней перешиб, или сам он своею смертью умер и всплыл на поверхность, – свидетелей этому делу не было. Скорее всего, сам умер, потому что какая сласть щуке глотать хворого, умирающего пискаря (так у автора. – С. Б.), да к тому же еще и премудрого?»

А вот щука – что-то вроде Мефистофеля: вроде как помощница, но знающаяся с нечистой силой. Возможно, щука выделена на эту особую роль потому, что и в водоеме у нее положение особое: она тут хозяйка, она – главная. Вот пусть и тут – среди «главных» слов побудет.

Ы

«Ы»-буква слов не начинает…» – писал когда-то Барков в своей ёрнической азбуке. Он, конечно, прав, но со временем в русский язык вошли слова из других наречий, в которых с буквы (и звука) «ы» можно «и начать и кончить».

Для меня первым печатным символом на «ы» стало длинное слово, бывшее вывеской на входе в обувной магазин в г. Кишиневе: «Ынкэлцэминте». Не каждый русский мог это без запинки прочитать. А означало это слово просто «Обувь» на молдавском языке. Там же – в Кишиневе – встречалось еще одно слово на «ы»: «ынгэцате» – мороженое. Теперь, когда молдавский язык перевели на латинскую графику, «русский глаз» скользит по этим словам без внимания и удивления: Incălțăminte, Inghețată.

Еще одним словом, начинающимся на «ы» и знакомым с детства, было название реки, обозначенное на картах СССР: Ыгыатта. Это такая река в Якутии. Барков о ней, видимо, еще не знал. В его времена даже саму букву «ы» называли не на «ы»: она называлась «еры».

Остроумным и смешным стало название гениальной комедии Леонида Гайдая «Операция Ы». Этот же прием использован Стругацкими: «вепрь Ы», «Ы-Янус». С появлением Интернета и особой сетевой субкультуры буква «ы» обрела массу новых смыслов и значений: на любую реплику можно ответить кратким «Ы», и ответ будет признан вполне содержательным. Из интернета же можно узнать довольно много «слов на ы», например «ыннын’ыттыгыргын», что по-чукотски означает «рыболовство». А вот пример из разговорника для туристов, собирающихся посетить Таллин:

Ыхтуст! (добрый вечер)

Тере Ыхтуст! (добрый вечер)

Ылу? (пива?)

Вы догадались, что это разговор на Ыстонском языке? – Ыйгисте! (правильно!). Немало звучных слов на «ы» вносят в мировую культуру корейский и японский языки: ыйбён – средневековое корейское народное ополчение; ы-сан – обращение к важному господину по-японски.

Эта буква открывает легкий путь к придумыванию шуток.

Например:

Замена буквы «и» на «ы», особенно в слогах «жи» и «ши», придет словам некой специфический шарм: «фашысты», «жыды», «шыкарно» и т. п. Интересно пишут в «Абсурдопедии»: «Настоящий последователь Ы! – движения, пропевая гамму, обязательно остановится на последней ноте, ведь гамма звучит так: До-Ре-Ми-Фа-Соль-Ля-Ыыы! Большинство произведений, которые восхваляют силу Ы! написаны в Ы-миноре и Ы-бемольмажоре. Так, Чайковский не случайно выбрал Ы-минор для своей сонаты № 6 под названием "Патетическая". Вкладом Моцарта в дело восхваления Ы! стал Концерт для фортепиано с оркестром № 27». Или вот так: «Всем известна картина Ызимира Ылевича "Ырный ыдрат"…» – и т. д. И наконец, «народная мудрость»:

Ну ы как, читатель? Поныравилось?

Э

Слово «эволюция» в последнее время вбрасывается в общественно-политический лексикон как предмет спора и борьбы. Я в этом вижу осознанно провокативный подход, насаждение представлений о ложных, несуществующих противоречиях и вовлечение людей в процесс, целью которого является размывание мировоззренческого базиса и, как следствие, расшатывание, разделение общества. Обеспокоенность у меня вызывают слова и дела некоторых верующих разных вероисповеданий, активно борющихся с дарвинизмом.

Необразованные верующие (особенно неофиты с поверхностным базовым естественно-научным образованием) всеми силами стремятся привести свой ум в соответствие со своим уровнем понимания записей, включенных древними еврейскими племенами в книгу, объявленную священной. Там написано, что Бог из «праха земного» сотворил человека и «вдунул в лице его дыхание жизни, и стал человек душою живою», – стало быть, любой другой вариант развития событий отвергается. Чуть более продвинутые верующие, существующие, вообще-то, не одну сотню лет, не усматривают непримиримых противоречий между теорией эволюции и собственной верой, в том числе и той, в которой Библия считается книгой священной. Они давно решили, что язык Священного Писания – образный, символический, который не следует трактовать буквально. И Бога они вовсе не лишают права и возможности как-то повлиять на ход эволюции (им же и запущенной), чтоб в какой-то момент «вдохнуть душу» в гоминида, дав ему возможность продолжать эволюцию хоть «по Дарвину», хоть по «промыслу Божьему»…

Но где ж их взять – «продвинутых»… На глаза попадаются другие, засоряющие социальные интернет-сети ежедневными возгласами о том, что «британские ученые доказали существование Бога», а «лапутянские ученые доказали ошибочность теории Дарвина»… Придется сказать несколько слов о Дарвине и об эволюции, реагируя на расхожие тезисы.

Еще раз повторю сказанное в других главах: как только какие-то ученые докажут существование Бога, в тот же миг рухнут все религии и все церкви. Верить будет не во что. Бог станет объектом научных исследований сродни лягушке или какому-нибудь кристаллу. Ну а то, что некоторые так часто и с такой экспрессией воспроизводят очередное «доказательство бытия Божьего», свидетельствует лишь об одном: в Бога они не верят (в чем я не вижу ничего плохого или противоестественного). Вере доказательство не нужно, чуждо и вредно. Научитесь переключать в своем разуме тумблер «физика/метафизика, не ищите ответ на метафизические вопросы в поле рационального. У каждого из нас имеются оба этих инструментария, надо лишь понимать, что сетью ловят рыбу в воде, а граблями сгребают сено. Менять их местами непродуктивно.

О человеке и обезьяне. Ни сам Дарвин, ни кто-либо из ученых-эволюционистов не утверждал, что «человек произошел от обезьяны». Они говорили и говорят, что у человека и обезьяны был некий общий предок – гоминид. Этот общий предок обликом своим, разумеется, напоминал и обезьяну, и человека. Жил он на свете много (5-30 млн) лет тому назад. Когда-то (5–8 млн лет тому назад) возникло разделение гоминидов на ветвь, давшую разнообразие обезьян, и ветвь, давшую разнообразие людей. Утверждение «человек произошел от обезьяны» – сильное упрощение и попытка эмоциональной вульгаризации теории эволюции, подмены, на которой паразитируют пошлые «критики дарвинизма». Недавно мне попалась смешная картинка, на которой две собаки разговаривают. Одна гордо заявляет: «Все собаки произошли от волков!» Другая спрашивает: «А наш хозяин?» Первая смущенно отвечает: «Говорят, что от обезьяны…» Вторая: «Какой стыд!»

Что, мне кажется, важно знать и понимать в связи с теорией эволюции. Первое: это – часть науки, следовательно, концепции Бога в ней нет и быть не должно. Еще раз: теория эволюции не отрицает существование Бога и его влияние, равно как не настаивает на его отсутствии. Науке нет до этого никакого дела, у нее другой предмет деятельности и другие цели. (См. Наука.) Это т. н. верующие, борцы с безбожниками наезжают на теорию эволюции, а не теория эволюции на их веру. Есть, разумеется, другие люди – сродни верующим – проактивные (воинствующие) атеисты. Они используют различные научные сведения для разоблачения ошибочных религиозных утверждений, касающихся картины мира, мироустройства. Иногда, к сожалению, они по малограмотности утверждают, что «наука отрицает Бога». Но не они представляют науку, научное знание как таковое. Еще раз: не наука занимается развенчанием религиозных построений, а люди, использующие те или иные научные данные для своих, чаще всего социально-политических целей.

И еще об одной, время от времени появляющейся фальшивке о том, что якобы наука доказала ошибочность теории эволюции. Это – ложь. Теория эволюции продолжает развиваться, и в рамках науки, научной парадигмы считается надежной, верной, подтвержденной и обоснованной теорией.

В самых общих чертах верующим и неверующим о теории биологической эволюции следует знать, что эволюция – это процесс развития живой природы, в ходе которого возникают, исчезают и изменяются различные виды живого, преобразуется вся биосистема. Современная наука указывает на следующие механизмы, «движущие силы» процесса этих изменений: естественный отбор и генетические мутации. Во времена Дарвина известен был только механизм естественного отбора, который Дарвин развил, опираясь на труды Ж. Б. Ламарка и К. Линнея. Последующее развитие науки привело к созданию генетики и ее направления – эволюционной генетики. Так стал ясен еще один механизм эволюции – на генетическом уровне.

Мне не хочется, да и не следует переписывать сведения о теории эволюции из школьных учебников по биологии: это и без меня знает (должен знать) каждый читатель. Я здесь обратил внимание на огорчающее меня распространение утверждений, производимое агрессивными «защитниками веры» и борцами с безбожниками. (Добавлю, что воинствующие атеисты меня тоже, мягко говоря, не радуют: не в противостоянии верующих и неверующих важнейшие проблемы сегодняшней жизни. Религиозные организации чморить и их дела критиковать часто бывает вполне оправданно, а вот людей искренне верующих трогать не надо: их мало. Неофитов, пристающих с «доказательствами», не так жалко: достали!)

Быть может, не было бы это слово для меня среди не то что «главных», но и мало-мальски значимых, если бы я жил, так сказать, лишь по велению своей души. Но я живу среди людей, которые, естественно, оказывают на меня влияние. От одних нежданных влияний я легко уклоняюсь, другие меня «цепляют». Так и с эзотерикой. Не могу сказать, что мне самому было совсем неинтересно читать некоторые книжки по эзотерике. Никто меня не заставлял их читать: сам интересовался. Но интерес не перешел в увлечение: познакомился с какими-то идеями, принял их к сведению – и пошел дальше. В последние годы судьба меня сводит с людьми, для которых мир эзотерических идей очень важен, они во многом этим живут и пытаются постичь более глубокие тайны, которыми в изобилии наполнены разные эзотерические верования. В общем, именно такие люди и подтолкнули меня к несколько более глубокому и более серьезному знакомству с эзотерическими мирами. Для меня это по-прежнему не мир моей души, а пространство исследования человеческих верований, заблуждений и догадок. Но это тоже немало.

Эзотерические учения нахлынули на незащищенное российское, советское по своим корням, общество в ходе операции по переформатированию менталитета населения, в ходе разрушения ценностной, этической опоры, в ходе уничтожения прежних идеалов и целей. Началось это в «перестройку» и продолжается по сей день. «Кашпировские» и «Чумаки», «ясновидящие» и «корректоры биополя», парапсихологи и гадалки – все ворвались в нашу жизнь одновременно и активно содействовали главному: выбиванию всякой мировоззренческой почвы из-под ног у населения, жившего в до той поры защищенной, искусственной информационной среде советского общества. Разумеется, в это пространство легко проникли цепкие щупальца религиозных и эзотерических учений. Государственная пропаганда с начала 90-х годов XX века ставила перед собой одну задачу – «завалить» марксизм-коммунизм любой ценой, объявить его вредной ложью, страшным заблуждением, принесшим беды стране и миру. Пропаганда ложности не только марксизма-ленинизма, но и вообще всех материалистических взглядов, активно и охотно поддерживалось и поддерживается до сих пор всеми средствами, в мировоззренческом базисе проделываются щели и дырки. И из этих интеллектуальных и нравственных щелей и дыр в общественное сознание поползли разного рода суеверия и их вечные спутники – эзотерические учения.

Впрочем, все мною отмеченное может быть описано с прямо противоположных позиций: советское общество существовало в мертвящей, безжизненной среде подцензурного материализма, и только прорыв к свободе и демократизации дал людям возможность вдохнуть полной грудью все многообразие человеческой мысли, вновь обрести духовность и надежду на постижение полноты бытия, а не только передовиц газеты «Правда». (Думаю, читатель убедился в моей способности писать пропагандистские тексты любой направленности. Это так, но в последнем пассаже есть и своя правда… В крайности, что в «левую», что в «правую», однако впадать не надо: это я к самому себе в первую очередь обращаюсь.) Но вернемся к эзотерике, к эзотерическим, то есть тайным, сокровенным, недоступным непосвященным, знаниям.

Эзотерические учения намного старше мировых религий. Они были базисом жрецов Древнего Египта, Вавилона и вообще всех древних народов. Основа любого жречества, шаманства, колдовства, волхования и пр. – представление о существовании «тайного знания», данного лишь избранным. А потому только они и должны всем и всеми управлять. И схемы построения тайных учений похожи. Авторитет тайных знаний основан на том, что они приходят извне: из Космоса, от Абсолютного разума, Мирового Мозга, Вселенского Учителя, планеты Нибиру, Дракона и т. д., но воспринять их могут лишь особые люди – жрецы, шаманы и т. д. Те из них, кто повествует о полученных «оттуда» знаниях, объявляют себя пророками. На этом базисе выстраиваются организационно-управленческие схемы: вероучение, священные объекты и символы, ритуалы и пр.

Пространство вероучений и организаций их адептов весьма насыщенно и конкурентно, борьба между ними идет нешуточная и предельно жестокая. Побеждающие религии и конфессии охраняют завоёванные пространства влияния от конкурентов. С сильными конкурентами ищут и находят компромиссы, разделяют мир на сферы влияния. Слабых стараются придавить или уничтожить, объявляя их вредной ересью. Все эзотерические учения с точки зрения мировых религий – ересь. Некоторые из них по договорённости между доминирующей конфессией и государственной властью объявляются запрещенными.

Откуда они – эзотерические учения – берутся на самом деле? Оттуда же, откуда берутся религии вообще. Есть две точки зрения. Первая, уже названная: они ниспосланы людям Богом (богами, Абсолютом, Вселенским разумом и т. д.). Вторая – учения созданы людьми, ищущими ответы на вопросы бытия. По мере развития человека – от первобытных людей до Хомо Сапиенс – формируются некие правила поведения, позволяющие выживать в условиях окружающей природы, которая бывает и враждебна, и опасна. Эти правила формируют то, что впоследствии становится нормами морали. Задумывается человек и о том, что не только он взаимодействует с природой: охотится, строит жилище, собирает плоды, – но сама природа как-то относится к нему. Причем иногда стихии природы демонстрируют такую безраздельную мощь и господство, что не учитывать это просто безрассудно. Наделяя природу каким-то осмысленным самой природой отношением к человеку, человек придает ей способности мыслить, способность иметь какие-то свои цели и т. д. Так формируются первые, еще примитивные верования, в которых фантазия человека создает некую картину взаимодействия человека и природы, вплетает в нее правила поведения, придумывает такие способы общения с природой (ритуалы), которые позволяет с ней как бы о чем-то договариваться. На эти процессы коммуникации с природой «обращает внимание» и усложняющаяся структурная организация общества. Лидеры племен понимают, что быть не только самым сильным и ловким, но и умеющим общаться с природой, просить ее об удаче в охоте, о защите от врагов и прочем очень выгодно. Возникает шаманство, жречество. Религия становится одним из инструментов управления людьми. Управление – это власть, а власть надо удерживать и никому не отдавать, никому не открывать секреты тех обрядов и манипуляций, которые позволяют посвященному общаться с богами.

Человеческая фантазия кажется беспредельной… Представления о «мире невидимом» усложнялись, потусторонний мир наполнялся разнообразными существами, наделенными всевозможными функциями и свойствами. Авторы этих картин мира давали людям в том числе и ответы на вечно мучающие их вопросы о жизни после смерти: есть ли она и какая она? Нет интриги сильнее, чем эта: что – «там»? И нет рычага управления людьми мощнее и безотказнее, чем правильно выстроенная система образов, причинно-следственных связей, чем картины загробного мира и концепция воздаяния после смерти. Так вероучения стали самой эффективной властью. А власть – это одна из самых притягательных сущностей, созданных людьми. К власти стремятся, о ней мечтают, ради нее идут на все мыслимые и немыслимые преступления.

Человечество создало множество вероучений: на сегодня их около 5 тысяч. Казалось бы, должно уже хватить всем. Ан нет, они продолжают создаваться. Причем процесс этот вполне добровольный и двусторонний: есть люди, которых не удовлетворяют известные и предлагаемые им религии, есть и те, кто с удовольствием готов придумывать новые. Дело это увлекательное и даже при минимальном успехе – выгодное.

До недавних времен словами «эзотеризм», «эзотерика» обозначали совокупность неких тайных, недоступных непосвященным сведений, взглядов, принципов и подходов. Сегодня признак «тайны» практически утрачен: эзотерика более чем активно внедряется во все сферы жизни. Эзотеризм при этом не является единой системой взглядов, происходящих из какого-то одного корня или традиции. Это – во все времена – множество отдельных направлений, школ и движений, весьма сильно отличающихся друг от друга. Вот мое определение современной эзотерики: эзотерика сегодня – это набор представлений о микрокосме и макрокосме в их единстве, альтернативных научным и вероучительным взглядам на сей счет, а также методы взаимодействия – как магические, так и рациональные – человека с микро- и макрокосмосом, включая взаимное воздействие.

Напомню, что микрокосмом мы – вслед за античными философами – называем все, что внутри нас, внутри человека, включая его мысли и образы, представленные как особая Вселенная. То есть человек – это тоже Космос, только микро. Ну, а макрокосм – это и есть, собственно, Вселенная, существующая вне человека.

История эзотерических учений длинна и пространна: о ней можно говорить начиная с IV тысячелетия до н. э. и охватить все страны, народы и культуры. Но в качестве самого начала мы говорим о таких древних культурах как Шумер, Вавилон, Древний Египет, Индия, Китай, Ближний Восток, Европа.

Пробежка по прошедшим шести тысячелетиям эзотерики обяжет нас говорить о таких системах, как герметизм, гностицизм, даосизм, каббала, суфизм, йога, дзен-буддизм, оккультизм, спиритизм, теософия, а также их инструментариях: астрология, хиромантия, нумерология и оргструктурах (иллюминаты, масонство, синкретические религии типа нью-эйдж, Голливуд и др.). В нашем коротком эссе мы, конечно, не станем погружаться в эти направления «слова и дела». Я постараюсь упомянуть только то, что мне кажется особенно важным.

Например, роль астрологии и вообще влияния планет. В христианстве, например, эта роль практически игнорируется, а астрология считается вредным заблуждением. В эзотерических учениях влияние планет лежит в основе всего. Расхожие в сегодняшней поп-эзотерике «китайские календари», слова про «Эру Водолея» и «Кали Юга» и т. п. действительно отражают особую роль астрологических представлений. Эта роль в эзотерике огромна: двухтысячелетние эры (Тельца, Овена и т. д.) определяют все: какими будут люди, каков будет строй их мыслей, какими будут созданные ими государства, как они будут взаимодействовать, какими будут представления о мире, вероучения и пр. – все это определяется каждой эрой, каковая есть следствие прецессии вращения Земли. Если продолжить сравнение эзотерических учений с христианством, надо сказать, что и все остальные инструменты эзотерики – нумерология, различные гадания и предсказания, магические практики и т. п. – христианством отвергаются и осуждаются. Еще одно важное отличие: христианство – и как вероучение, и как религиозная практика – открыто для всех, это не тайное учение, а обращенное ко всем людям слово и мировидение. Эзотерика же всегда подчеркивала свою закрытость, хотя в последнее время некоторые направления и школы стремятся выйти ко всем людям или хотя бы расширить круг посвященных.

Что еще мне кажется важным напомнить. Эзотерические учения в большинстве своем не являются религиями, вероучениями (хотя иногда и притворяются таковыми, например современные синкретические композиции типа нью-эйдж). Но их мировоззренческая основа – религиозное сознание. Эзотерика не является и наукой, хотя ни о чем она так страстно не заботится, как о признании себя наукой: и астрологи, и нумерологи, и каббалисты, и многие другие твердят, что они – не религия, а наука. Это – полная чушь (см. Наука).

На что еще мне хочется обратить внимание читателей, так это на разнообразие современных эзотерических моделей и настойчивость, с которой они проникают в общественное сознание. Я вижу опасность – слабость – в неопределенном мировоззренческом базисе как отдельного человека, так и общества (см. Мировоззрение). Каждый, разумеется, вправе выбрать основу своих взглядов на мир – научную или религиозную, – но я бы при этом пожелал каждому одно: знать, какой выбор, между чем и чем он делает. Важно осознавать связь между мировоззрением и этикой, моделью нравственного поведения. Еще важнее, быть может, осознание зависимости между мировоззренческим базисом человека и его защищенностью от разного рода внешних воздействий. Человек без мировоззрения – игрушка в чужих руках. Эзотерические системы, проникающие в наше сознание и через невинные игры, и через фантазийное, кажущееся просто сказочным, кино, книги и т. п., не формирует никакого прочного базиса. Такого человека легко увлечь чем угодно, в том числе и весьма опасными привычками, вовлечь в разрушительные (для тела, души и общества) действия.

В общем, так: эзотерикой можно интересоваться, можно ею увлекаться, но нельзя отдавать свой разум и свои чувства в управление даже собственным эзотерическим фантазиям, не говоря о конкретных эзотериках. Оставайтесь независимыми свидетелями, ваше сознание – только ваше, и ничье более. Научитесь наблюдать за ним и им управлять.

Без нее, к сожалению, никак не обойтись. К сожалению, потому что разговор об экономике практически обречен быть нервным, злым, обличительно-обвинительным. Постараюсь сделать его хотя бы полезным, если не получится сделать его приятным.

Картина мира, разумеется, не может быть мало-мальски полноценной без представлений об экономике. Другое дело, что те, кто на нас воздействуют – из всех СМИ и просто в разговорах, – так перенасытили информационное пространство экономикой, что и щелочки в заборе не оставили, чтобы на мир взглянуть без экономических шор. Но сейчас, в этой главе, мы как раз готовы взглянуть экономике «в глаза».

Счастливый мир – как я его себе представляю – это мир, в котором экономика, как определенный род знаний и деятельности, есть, а мыслей о ней у подавляющего большинства населения – нет. Потому что это большинству не нужно. В счастливом (пока, к сожалению, утопическом – см. Утопия) мире экономическими вопросами заняты только те, кому это нужно по работе. Предприятия оценивают, сколько и чего им нужно для производства, перевозчики грузов подсчитывают свои издержки, продавцы – свои, повара закупают овощи и мясо для борща, портные – нитки и ткани… Все они заняты хозяйственной деятельностью, ведут экономические расчеты и обладают необходимыми знаниями. В этом счастливом мире будут и те, кто по роду своей деятельности анализирует и развивает масштабные модели хозяйственной деятельности целого государства, группы государств и даже всей планеты. В последние годы развилось новое направление – геоэкономика. Это подход, в котором весь мир рассматривается как одно большое хозяйство, в котором произошло наиболее рациональное распределение труда, установились оптимальные логистические маршруты, нашли применение самые эффективные технологии и нет никаких серьезных конфликтов. Все действуют в общих интересах, формируют «глобальный доход» и распределяют его в соответствии с принятыми всеми представлениями о справедливости. В общем, напоминает эдакий всемирный коммунизм, хотя в основе геополитического хозяйствования (по мнению апологетов этого подхода) лежат капиталистические (собственнические) способы хозяйствования и капиталистическая этика. Мир победившей геоэкономики тоже утопичен. На мой взгляд, он еще и губителен, но на развитие этой мысли не буду тратить ни свое, ни ваше время.

Разговоры об экономике надоели всем и рассорили, раскололи не только общество, но многие семьи, дружеские союзы. Эти разговоры так или иначе, но приходят к вопросу о «правильной» и «неправильной» экономике, имея в виду те способы хозяйствования, в которых довелось или хотелось бы жить. Для нашей страны это особенно остро и значимо, потому что нас судьба трясла не на уровне каких-то деталей типа «рейганомика» или «обамакея», а в масштабах катастрофической смены всей парадигмы бытия: из социализма, в котором выросло три поколения, нас швырнули в капитализм периода первичного накопления капитал.

Несмотря на то что экономическими разговорами и знаниями пропитана вся современная жизнь, я приведу здесь некоторые базовые сведения – не столько для полноты картины, сколько для продолжения разговора в важном именно для этой книги направлении: мировоззренческая роль и функция экономики.

Есть экономическая деятельность и есть т. н. экономическая наука. Все вместе – экономика. Экономическая деятельность – это, по сути, любая деятельность человека или групп людей. Основной ее признак – отношения между субъектами этой деятельности, направленные на удовлетворение каких-либо потребностей и построенные на основе какого-либо обмена – натурального или денежного. Придумать пример неэкономической деятельности непросто. В таком примере, видимо, должен будет фигурировать одинокий человек, живущий собственным трудом, не вступающий ни в какие отношения ни с кем, кроме природы. Если у него есть рыболовные снасти, ружье или мотыга, которые он не сам изготовил, то для чистоты эксперимента их происхождение тоже должно быть «не экономическим»…

Экономическая наука (перестану вставлять «так называемая» – черт с ней, путь считается наукой, хотя уровень ее предсказательной способности невысок), которую называют также экономической теорией, изучает «особенности процесса обмена, распределения, выбора способа использования ограниченных ресурсов». Экономическая наука состоит из ряда дисциплин, связанных с разными сторонами экономической деятельности: экономические теории, статистика, менеджмент, бухгалтерский учет, финансы и кредит, банковское дело и т. п. Невысокий уровень предсказательной силы экономической теории вполне осознаваемый факт. Перескажу эпизод, от котором рассказывала британская пресса. В ноябре 2008 года королева Великобритании Елизавета II, посещая Лондонскую школу экономики, спросила у экономистов, как они «проглядели» возможность банковского кризиса, «почему никто не смог предвидеть это». Группа ведущих специалистов направила королеве письмо, в котором извинилась за неумение предсказать финансовый кризис. Главной причиной провала названа «нехватка коллективного воображения у ярчайших умов как в Великобритании, так и по всему миру, которое бы помогло понять риски существующей системы в целом».

Самым «слабым» местом экономической науки является то, что она описывает действия людей, а их действия плохо предсказуемы. Мотивации человека могут изменяться быстро и в широких пределах, люди часто ведут себя «экономически нецелесообразно». Плохо учитывается так называемыми (тут уж не удержусь: см. также Закон) экономическими законами мера алчности, жестокости, подлости и коварства людей, поставивших своей целью обогащение любой ценой. «Экономика – на 50 % психология», – говорил немецкий экономист Людвиг Эрхард. Мифическая свободная конкуренция или столь же мифический «закон спроса и предложения», построенные на основе реально существующих, но мало что определяющих мотиваций, причин и следствий, подвергаются такой деформации со стороны вымогателей, недобросовестной рекламы и силового подавления конкурентов, что считать их мало-мальски объективными становится невозможно.

Но не отсутствие честной конкуренции на рынке товаров составляет серьезную проблему. Отсутствие конкуренции при выборе той или иной политико-экономической модели, по которой будет десятилетиями жить целое государство, проблема куда более острая. Причем не только конкуренция теорий и советчиков властителей отсутствует. Не могут сработать и объективные сравнительные параметры – какая из моделей лучше? Потому что – что лучше для одной социальной группы, то может быть хуже для другой. А сколь-нибудь гармонично учитывать интересы основных социальных групп пришедшие к власти группировки не хотят, если для них нет прямой угрозы лишиться власти в результате бунта.

В общем, экономика – со всей ее развитой экономической теорией и прикладными навыками – была, есть и, видимо, долго будет заложницей и служанкой власти. Быть может, Карл Маркс и прав: экономика – базис, идеология (власть) – надстройка. Только в действительности надстройка подбирает нужный ей базис из числа имеющихся и ставит перед ним задачи, управляет им. В этом-то и все дело – кто и какие задачи ставит.

Я начал с фразы о том, что разговор об экономике быстро становится нервным. Потому что общество (наше, современное российское общество) – расколотое по другим, неэкономическим основаниям, стремящееся к справедливости (см. Справедливость), оторванное от целей и идеалов социализма (см. Социализм) – ищет ответа на вопросы и улучшения жизни именно в экономике и ее развитии. В этой надежде есть доля разумных оснований, но есть и ловкая подмена. Рост личного ВВП на душу действительно улучшает многие показатели качества жизни и уровня потребления. Но дело даже не в том, что не хлебом единым жив человек, сколько в том, что существующая в России политико-экономическая система не демонстрирует способность достигать желанных показателей в отношении абсолютного большинства населения: количество миллиардеров растет, но растет и количество обездоленных, нищих и бедных. Пресловутый средний класс слишком малочислен, а его стабильность – сомнительна. Явление это общемировое, возник даже новый термин – прекариат: это те, у кого нет стабильного положения, надежной работы и зарплаты. Сложившаяся в стране система криминального, олигархического, полуфеодального капитализма (см. Капитализм), отягощенного тотальной коррупцией, работает в интересах узкого властного слоя, оберегая его статус и удерживая «прочее население» в узком коридоре возможностей – и материальных, и духовных. Во всем этом, разумеется, «виновата» экономика. Но только убивает не столько пуля, сколько тот, кто прицелился и выстрелил.

Вернусь, однако, к главному: взаимовлиянию экономики и мировоззрения. Легко поддаться соблазну и рассматривать не взаимовлияние, а одностороннее влияние: экономики на мировоззрение или мировоззрения на экономику. Очень многие так и делают, причем на уровне учебной литературы, в которую должны попадать уже устоявшиеся суждения. Не следует ни на минуту забывать о том, что влияние взаимно и оба направления воздействия равнозначны. Разумеется, идеология, являющаяся действенной частью мировоззрения, может продиктовать и диктует определенный тип экономической модели общества. Упрощенно: либеральная идеология подразумевает приверженность к свободному рынку и капитализму, коммунистическая – к плановому хозяйству и социализму. Но и обратное влияние весьма существенно: недовольство экономикой, своим положением и уровнем жизни толкает к поиску решений в политической, экономической сфере. Так, бедные и бесправные массы населения охватывают левые, социалистические идеи, и они оказывается готовыми к революциям, смене существующего строя на более справедливый. Есть и пример (СССР – Россия), когда недовольные своим положением и социально-политическими ограничениями властные верхи уничтожают социализм и его идеологию, внедряют капитализм и достигают своих целей: обогащаются и «вписываются в мировую цивилизацию». Огромные массы, осознав понесенные в результате этого переворота утраты, ощутив масштабы и степень несправедливости, начинают выдвигать как политические, так и экономические требования. Экономика современной России вновь создает условия для развития в массах «левого» мировоззрения, стремления к более справедливому и более эффективному в экономическом смысле устройству общества.

Экономический анализ происходящего всегда очень важен. Он позволяет глубже понять взаимосвязь «всех со всеми», осознать, что «экономизм» в социальных вопросах несет в себе прямую угрозу не только справедливости, но и простому выживанию. Если во главе угла стоит экономическая эффективность, то экономически неоправданными становятся сразу целые слои населения и даже страны и народы. Экономика не должна определять смысло-жизненные цели, но понимание этого приходит, к сожалению, лишь тогда, когда это уже произошло, когда последствия становятся болезненными и очевидными. Повторю мысли, высказанные в главе «Капитализм». Экономика не является высшей, «окончательной» социальной целью. Экономика – инструмент, набор самых разных инструментов и технологий. У обществ другие – социально-политические – цели. Капитализм – общество, нацеленное на обогащение, удержание и увеличение личного богатства. Социализм – общество, стремящееся к социальной справедливости, свободе и равенству. Экономические инструменты, разработанные и апробированные при капитализме и при социализме, могут вести и к той и к другой цели. Экономики и применяемые модели следует оценивать не сами по себе (плановая – плоха, конкретная – хороша или наоборот), а в связи с тем как они обеспечивает движение к заявленной или подразумеваемой цели. И если экономика к цели не приводит, то не торопитесь ее менять: далеко не от одной экономики зависит достижение значимых социакультурных целей. Так, превосходная в одних и несовершенная в других отношениях социалистическая экономика СССР не смогла привести страну к устойчивой социалистической модели. Ее объявили виновницей, но это не так. Экономика в одиночку не смогла преодолеть идеологические, политические заблуждения, не смогла противостоять предательству, не смогла не дать себя убить. Это ее (и наша) трагедия, а не вина.

Ясно, что я не собираюсь писать об электричестве все то, что можно сказать с точки зрения физики или энергетики. Моя задача намного сложнее, нежели написание еще одного тома по курсу общей физики под названием «Электричество»: таких томов уже написано немало разными авторами. Моя задача ускользает от меня: я понимаю, что слово «электричество» очень важно, что без электричества как явления, как инструмента и прочего современный мир просто не может существовать. Но я не пишу ни учебник, ни справочник, ни энциклопедию. Особенности и границы того жанра, который я, в сущности, придумываю и создаю по ходу сочинения этой книги, мне заранее неведомы. Я, конечно, скажу, что электричество – это огромный комплекс разнообразных явлений, связанных с существованием в природе электрических зарядов. Ну, и зачем я это сказал? Ладно, сказал и сказал… Еще скажу, что электрон – это по-гречески янтарь, натирая который шерстью, можно придать ему свойство притягивать легкие предметы. А слово «электричество» появилось, точнее, опубликовано в 1600 году в книге Уильяма Гилберта «О магните, магнитных телах и о большом магните – Земле». А дальше, если меня не останавливать, я начну рассказывать про Гальвани, Вольта, Ампера, Кулона, Фарадея, Максвелла… Стоп! Обо всем этом и о многом другом сказано в энциклопедиях.

В голове вертятся разные фразы и словосочетания со словом «электричество». Первое, что приходит в голову, это фирменная шутка ныне, увы, покойного Альберта, маркера из бильярдной Дома архитектора в Москве. Когда вам удавалось забить неожиданно сложный шар, Альберт Ашотович не упускал случая сопроводить его шутливо-восхищенным возгласом: «Что может электричество!..»

Или вот: «Электричество – сила, хорошо изученная человеком. Ее с успехом применяют для лечения болезней, эта сила способна ускорять развитие растений». Это из «Лондонского еженедельника» 1755 г., то есть во времена, когда электричества в нашем понимании просто не было. Достаточно сказать, что еще не был открыт электрический ток, не говоря об электромагнитной индукции.

Еще одно словосочетание «из головы»: любовь к электричеству. Это название биографического романа о Л. Б. Красине – революционере, большевике, наркоме первого Советского правительства. Роман в 1969 году написал Василий Аксенов. Надеюсь, что будущего диссидента-антисоветчика и эмигранта тогда привлекла не только благодатная возможность написать, издать и подзаработать на биографии официального советского партийного деятеля, а действительная необычность судьбы героя и привлекательность его личности. Красин был инженером-электротехником и работал на строительстве электростанций задолго до революции, не прекращая, однако, подпольную революционную работу. Недолюбливаю Аксенова, но название романа удачное.

Электричество в русской поэзии, как ни неожиданно прозвучит, популярное понятие. Поэты падки на научные, точнее, технические новости. Им хочется шагать в ногу с прогрессом. Поэтому мимо такого звучного слова они не прошли. Например, Зинаида Гиппиус написала в 1901 году стихотворение «Электричество»:

Судя по некоторым признакам, речь здесь, возможно, идет о дуговой лампе. А вот как четыре года спустя обратился к образу электричества Константин Бальмонт:

Валерий Брюсов в своем стихотворении «При электричестве», в котором он описывает свои мечты о прогрессе и гордость от его наступления, пишет:

Самуил Маршак, разъясняя в 1925 году детям преимущества электрической лампочки перед свечой и керосиновым освещением, разворачивает драматический диалог взаимного непонимания между электрической лампочкой и керосиновой, в котором керосинка обвиняет:

На что лампочка отвечает:

А Владимир Набоков, находившийся в это самое время в Германии, в Берлине, пишет стихотворение «Электричество», в котором обращается к электрической рекламе: «Играй, реклама огневая, над зеркалами площадей, взбирайся, молния ручная, слова пылающие сей».

Владимир Маяковский, конечно, не обошел своим вниманием электричество, составляя рифмованные строки для плакатов-вкладышей, прославляя электромеханизацию ручного труда:

Осип Мандельштам тоже не устоял перед обаянием прогресса:

А Ирина Одоевцева призналась в странном влечении:

Быть может, это стихотворение, написанное в 1961 году, попадалось на глаза Василию Аксенову и прямо или косвенно помогло появлению на свет названию «Любовь к электричеству»? Впрочем, это мои домыслы.

Уверен, что страницы русской поэзии содержат еще множество обращений «к электричеству».

(См. также Материя) Энергия – это физическая величина, мера способности производить работу, это мера различных форм движения, мера взаимодействия. Энергия – не субстанция, вроде теплорода, как некогда думали. Из тех времен до нас докатились метафоры, описывающие «перетекание энергии», «переход энергии», «накопление энергии» и т. д. Все эти образы сбивают с толку ум гуманитария, не изучавшего физику надлежащим образом. Их (образов) неоправданное распространение самым активным и весьма порочным образом продолжают засорять умы разного рода «тонкими энергиями» и «биоэнергоинформационным обменом». И еще одна расхожая уже не метафора, а грубая неточность, кочующая по учебникам физики, – это фраза об «эквивалентности материи и энергии».

Повторю здесь рассуждения из главы «Материя».

Энергия не есть форма материи, и материя не есть форма энергии. Эти понятия относятся к совершенно разным классам понятий: энергия – это то, чем обладает материя (вещество и поле), но этим не является. Энергия вообще не является объектом, это – характеристика. Путаница вносится двумя способами. Один способ перепутать понятия проистекает от Эйнштейна, предложившего свое знаменитое уравнение Е = mc². Оно как бы приравнивало, ставило в один ряд энергию Е и массу m, то есть вещество. Мало того, он еще и написал: «Материя и излучение, согласно специальной теории относительности, являются только особыми формами энергии, распределенной в пространстве; таким образом, весомая масса теряет своё особое положение и является лишь особой формой энергии». Ясно и недвусмысленно. А с самим Эйнштейном вроде как спорить нельзя.

Кому нельзя – пусть не спорит. А мне – можно. Более того, и спорить не стану: высказывание Эйнштейна неверно, масса не является «всего лишь формой энергии». Масса обладает энергией, которую можно вычислить по формуле Эйнштейна, – это высказывание почти безупречно. «Почти», потому что некоторые историки науки указывают, что эту формулу, вернее, эту взаимосвязь между массой и энергий намного раньше Эйнштейна сформулировал физик Генрих Шрамм (в 1872 году), а также Николай Алексеевич Умов (в 1874 году). Но Эйнштейн эту зависимость вывел достаточно строго и не для «эфира» (как Шрамм и Умов), а для всех видов материи. Но – повторю, – к сожалению, эта формула сопровождается (даже в некоторых учебниках физики) неверным утверждением об эквивалентности массы и энергии. Еще раз: материя и энергия относятся к разным смысловым группам. Материя объективно существует в природе, в то время как понятие энергии придумано людьми для описания наблюдаемых процессов и явлений: сама по себе энергия в природе не существует.

Второй источник путаницы понятий материи и энергии – в философии и смежных областях всяческого мудрствования (религиозных, эзотерических и пр.), но подлинный фонтан (лучше сказать – прорыв канализации), заливающий общественное сознание, выдают всевозможные паранауки, а также психи и аферисты, подвизающиеся на ниве целительства, экстрасенсорики и пр. У них есть и «тонкие энергии», и «энергоинформационный обмен», и много всего прочего, формирующего язык общения этих специфических сообществ.

Я вовсе не против фантазий разного рода, в том числе и фантазий о мироустройстве, о человеческом сознании, о Мировом мозге и всем таком прочем. Я против одного: нельзя все это выдавать за науку. Гораздо честнее говорить об этом, не выходя за рамки литературного творчества, личных фантазий или «откровений, ниспосланных свыше», и в этом жанре рассуждать о невидимом мире, о чудесах и о действиях неких нематериальных сущностях. «Космический разум», «Воля Неба», инопланетяне, гуманоиды и рептилоиды – отличный антураж для полета фантазии, коль скоро она стремится куда-то лететь. И пока все это остается в пространстве литературы или даже суеверий или квазирелигий, «мистического знания», эзотерики и т. п., нет ничего особо страшного. Рациональный и здоровый ум с этим легко справляется, переключая свой внутренний «тумблер» с одних правил игры на другие и не без интереса и даже не без пользы может читать «Живую этику», «Розу мира», «Диагностику кармы» и т. п. Если же человек с неустойчивой психикой начинает верить в это как в единственную правду, если он при этом выращивает в себе неприязнь или даже ненависть к науке, которая «все отрицает», «не может объяснить» и т. п., то это уже как минимум неприятность, а как максимум – личная трагедия. Социально значимой трагедией это может стать, если «эзотерики» придут к власти и начнут всех загонять в лоно своей «истины».

А покуда этого не произошло, мы можем открыто, не таясь, опираться на закон сохранения энергии и читать его вслух своим детям и внукам:

«В изолированной системе энергия может переходить из одной формы в другую, но её количество остаётся постоянным. Если система не изолирована, то её энергия может изменяться либо при одновременном изменении энергии окружающих тел на такую же величину, либо за счёт изменения энергии взаимодействия тела с окружающими телами. При переходе системы из одного состояния в другое изменение энергии не зависит от того, каким способом (в результате каких взаимодействий) происходит переход, т. е. энергия – однозначная функция состояния системы. Закон сохранения энергии является строгим законом природы, справедливым для всех известных взаимодействий, он связан с однородностью времени, т. е. с тем фактом, что все моменты времени эквивалентны и физические законы не меняются со временем» (Физический энциклопедический словарь, 1983 г.).

Поразмышляю об этом жанре, ведь целую книгу этих самых эссе написал, вы ее в руках и держите! Думал же я о чем-то, выбирая этот жанр… (Впрочем, жанр я не выбирал, я просто писал, как бог на душу положит. А уж что получилось, то получилось…)

Может быть, я думал о Борхесе? Ведь я люблю Борхеса, а уж он-то не просто мастер, а гений эссе. Думал, наверное… Но сперва я приведу только что вычитанное в энциклопедическом словаре-справочнике «Культура русской речи» разъяснение, что такое эссе: «Жанр глубоко персонифицированной журналистики, сочетающий подчёркнуто индивидуальную позицию автора с ее изложением, ориентированным на массовую аудиторию. Основой жанра являются философское, публицистическое начало и свободная манера повествования. Эссе относится к жанрам с нестрого заданными характеристиками». Хорошо сказано. Мне нравится. Жаль, что додумался прочитать об этом, когда книга была практически готова, а то я бы ощущал еще большую свободу… Но не всё мне и в этом определении нравится: эссе – не есть жанр журналистики. Во всяком случае, не только журналистики и не в первую очередь журналистики. Это, прежде всего, жанр литературы. Это жанр, который в полной мере может быть и очерком, и философским трактатом, и научно-популярной статьей и, что делает его самостоятельной формой, может сочетать в себе все эти ипостаси одновременно, оставаясь при этом образцом цельного (эссеистичного) литературного стиля и авторской индивидуальности. Лексические возможности эссе ничем не ограничены (в отличие, например, от научной статьи или газетного очерка). И прямая речь, и бытовая лексика, и специфическая научная терминология, и даже слова из числа нецензурных – всё может встретиться в одном эссе.

Эссеистика – весьма почтенное и древнее занятие интеллектуалов разных стран и эпох. История эссеистики написана, вопрос изучен достаточно обстоятельно, и я не буду здесь пересказывать литературоведческие результаты, хотя бы потому, что я с ними не знаком, а просто знаю об их существовании. Но назвать несколько имен эссеистов мне хочется, чтобы их величие придало веса и моим экспериментам в это жанре: Мишель Монтень, Фрэнсис Бэкон, Дени Дидро, Вольтер, Томас Карлейль, Оскар Уайльд, Ральф Уолдо Эмерсон, Генри Торо, Артур Шопенгауэр, Фридрих Ницше, Ромен Роллан, Жан-Поль Сартр, Герберт Уэллс, Гилберт Кит Честертон, Томас Манн, Умберто Эко… И в России это жанр был в чести: Радищев, Белинский, Герцен, Достоевский, Бунин, Мандельштам, Набоков, Олеша, Паустовский… Думаю, достаточно, чтобы «придать мне весу», но, разумеется, маловато для полноты списка.

Да, про Борхеса… Я люблю его, читаю-перечитываю с того самого времени, когда я купил – не зная об авторе вообще ничего – вышедший в издательстве «Радуга», его сборник в серии «Мастера зарубежной прозы». Произошло это в 1984 году, и вот с тех пор я им очарован… Он, конечно, живет в мире книг, он сам – книга в буквальном смысле: у него есть обложка, страницы, номера, слова и буквы… Он – из бумаги и картона, однако, смотрит на нас, на мир… С книжной полки, сквозь обложку, но смотрит, всматривается. Вдумывается, вчитывается… То, как он соединяет мир реальный и мир вымышленный, уже не мастерство, а естество. Не то умствование, которым пробавляются структуралисты, а естество заговорившей, вернее, начавшей писать самое себя бумажной книги.

И – последнее: современное интернет-блогерство во много сближается с жанром эссе. Объявлять это сближение уже состоявшимся симбиозом или синтезом – не мое дело. Для этого есть «гуманитарные ученые» (или ученые-гуманитарии – не знаю, как будет возвышеннее).

Нет, не последнее. Добавлю еще – короткое эссе Герберта Уэллса. Не знаю зачем. Просто захотелось.

«Наверно, эпоха умничанья переживает свой последний расцвет. Люди давно уже мечтают о покое. Скоро заурядного человека будут разыскивать, как тенистый уголок на измученной зноем земле. Заурядность станет новым видом гениальности. И тогда подымет голову круглолицая и заспанная литература, литература огромной цели и крупной формы, полнотелая и спокойная».

Этика, она же мораль, нравственность – не просто некие правила поведения. А самое-самое главное, на чем зиждется любое человеческое сообщество, от племени до нации, от поселения до государства. Говоря словами поэта, «что такое – хорошо и что такое – плохо» и есть пространство этики. Это настолько важно, что сам Господь Бог Саваоф, единственный раз общавшийся с людьми (в лице пророка Моисея), единственное, что решил нужным людям сообщить лично и письменно, это этические Заповеди. Бог считал, что это, во-первых, самое главное, а во-вторых, этого людям достаточно: соблюдайте Заповеди и продолжайте жить, размножаться, развиваться.

Считать три слова – этика, мораль и нравственность – полными синонимами можно, если не стремиться к идеальной точности словоупотребления, хотя отличия все-таки есть. Этикой лучше называть раздел философии, изучающий мораль и нравственность. Различия между моралью и нравственность еще менее уловимы, и ими в большинстве случаев можно либо пренебречь либо наполнять своим собственным, авторским смыслом.

Этика – не просто «часть философии», но ее сердцевина. Философия развивалась в поиске ответов на этические вопросы, что такое добро и зло, в чем смысл жизни, что такое совесть, что значит «должное», в чем состоит свобода и каковы ее границы и т. д. Некоторые из этих вопросов стали темой глав книги: Добро и зло, Смысл жизни, Свобода. Ответы на эти и другие этические вопросы образуют базис, на котором строится все, вплоть до формы государства, его экономической, правовой модели. Все религии основаны на моральном фундаменте, и именно он определяет содержание и назначение вероучения. В основе авраамических религий (иудаизм, христианство, ислам) лежат моральные заповеди Моисеевы. В христианстве они дополняются евангелическими моральными проповедями Христа. Опыт строительства социализма в СССР потребовал от руководителей на определенном этапе выработать Моральный кодекс строителя коммунизма (1961 г.). В его содержательной основе сохранялись и некоторые христианские нормы морали.

Провозглашение неких норм, их письменное изложение – важный и полезный акт. Он, разумеется, сам по себе не может изменить общество и быстро сделать всех моральными. Это не удалось ни Моисею, обнаружившему «народ свой» впавший в поклонение Золотому тельцу и разврат, ни КПСС, хотя надо признать, что некий усредненный уровень морали советского общества был весьма высок. Думаю, что в истории России заключительные тридцать лет существования СССР были наиболее высокоморальным периодом, завершившимся, однако, грандиозным, сокрушительным падением морали и торжеством аморальности, охватившей в первую очередь именно высший властный слой.

Так получилось, что в своей публицистической деятельности я несколько раз обращался к проблемам общественной морали – писал статьи, участвовал в дискуссиях, телевизионных передачах. Вот несколько важных наблюдений и выводов.

Чтобы жить в согласии с самим собой и обществом, надо понимать, что мораль относительна, то есть нет нравственных заповедей, действующих всегда. И при любых обстоятельствах. «Не убий» – правильная, разумеется, заповедь, убивать друг друга не следует, но если воин защищает свою страну от напавших на нее врагов, то он не только вправе, но и должен убивать. Это относится к большинству наиболее распространенных заповедей. Есть и другой аспект относительности морали: что считается нравственным в одной социальной группе, может не считаться нравственным в другой. В воровской среде, например, вовсе не считается зазорным воровать. Можно встретить и такие социальные группы (скажем, какие-то племена или религиозные сообщества), в которых людей, не являющихся членами этой группы, не считают за людей или не считают, что они обладают равными правами и т. д. И это вовсе не экзотика: в сословных или кастовых обществах дело обстоит именно так. Следы этого сохраняются и в некоторых обществах, формально отказавшихся от сословной структуры: элементы сословного мышления продолжают негласно действовать.

Есть и менее очевидная, но весьма влиятельная характеристика общественного устройства: его этическая система. Этическая система не то же самое, что те или иные заповеди или кодексы, хотя они и являются ее частями. Это способ, модус, с помощью которого применяются заповеди и нормы, модель оперирования относительностью морали и выстраивания их иерархий. Важным элементом этической системы общества является также соотношение между правовыми и моральными нормами.

В свое время советский, а потом американский математик Владимир Лефевр написал работу «Алгебра совести», став тем самым не только математиком, но и социальным психологом. В ее развитие он, уже работая в США, принял участие в разработке политических проектов администрации Рейгана, направленных на ослабление СССР. Одним из его вкладов в теорию стала идея о существовании двух этических систем. В одной в случае конфликта добром и доблестью считается поиск и нахождение компромисса, в другой – бескомпромиссная борьба до гибели или победного конца. Я не считаю, что многообразие этических систем может быть сведено к одной из этих двух (Лефевр считает именно так), но, несомненно, он выявил один из очень важных поведенческих признаков, влияющих на формирование представлений о добре и зле целого социума. Свою модель Лефевр иллюстрировал сказочной историей – моделью поведения. На два соседних города по очереди нападает дракон. Рассматриваются две модели поведения. В первом городе к дракону выходит безоружный герой-рыцарь и ради спасения города предлагает дракону дружбу, то есть ищет компромисс и демонстрирует силу духа. Дракон его не слушает, пожирает или сжигает в пламени, после чего уходит. Оставшиеся в живых жители чтут память о герое, пожертвовавшем жизнью ради спасения города, с добрым сердцем и без оружия вышедшим на борьбу со злом. Во втором городе к дракону тоже выходит рыцарь и решительно бросается на него со шпагой в руке. Дракон и его пожирает или сжигает в пламени и тоже уходит удовлетворенный. Жители чтут память о герое-спасителе, бесстрашно отдавшем свою жизнь в мужественной борьбе со злом. Отличие проявляется во взаимной оценке: жители второго города считают рыцаря из первого города, искавшего компромисс – слабаком и трусом, побоявшимся взять в руки шпагу, заискивающим перед злом. Жители первого, напротив, считают проявлением мужества и силы духа именно способность выйти к дракону без оружия и попытку договориться.

Сказка в иллюстрирует два подхода, два поведенческих основания: жертвенная борьба или жертвенный компромисс. Поскольку и тот и другой подход дал одинаковый результат: дракон съел героя и ушел, – то в рамках логики определить, какой подход лучше или какой правильный, нельзя. Это типичная для т. н. «моральных» задач проблема. Продолжая размышлять о последствиях, то есть об устройстве этих двух обществ, их этических системах, развивающихся на разных поведенческих основаниях, можно прийти к выводу о следующих социально значимых последствиях. В частности, готовность к компромиссу в первом случае означает и то, что не следует добиваться «доброй» цели (как-то «договориться» с драконом), используя «злые» средства (оружие). А во втором случае использование «зла» (оружия) во имя «добра» оправданно: цель оправдывает средства. (См. также Добро и зло.)

Не буду здесь пересказывать приложение этого подхода Лефевра и его последователей к анализу советского и американского обществ, об отнесении советского общества к этической системе второго (бескомпромиссного) типа, а американского – к первой. Считаю такие выводы весьма неточными, хотя и не лишенными наблюдательности. Важнее не та или иная классификация стран и народов как выявление того, как могут отличаться этические системы, основанные на одинаковых нормах морали, на совпадающих ценностях. То есть «работа» социума с ценностями и нормами, правила отбора и создание иерархий важнее, нежели ценности и нормы как таковые. В этом проявляется та самая относительность морали, характерная как для индивида в разных обстоятельствах и разных сегментах общества, так и для разных обществ, стран и народов.

Самое, пожалуй, главное, что надо знать о морали и этических системах, – это то, что именно они лежат в основе любой социально-политической модели и ее вторичных признаков: идеологии, экономической модели, смысла и целей существования.

Ю

В России, еще в СССР, это слово наполнилось не то чтобы дополнительным содержанием, но неким смысловым оттенком – определенно. То, что юг сторона света, ясно и знают все. Но «среди народных масс» есть и распространенное обозначение Черноморского побережья и его курортных зон обобщенным словом – «Юг». «Что будешь делать в отпуске? – Поедем с женой на Юг». В простонародной среде этого было достаточно, вовсе не надо уточнять, на какой «юг» именно: Сочи, Туапсе, Ялта или что-то еще – просто Юг. И еще точнее: «на Юга́» – во множественном числе, в которое входят все эти «сочигаграевпатории». Однажды и я, сочиняя стишок, воспользовался этим обозначением, хотя ни мне, ни моим знакомым не было свойственно говорить столь расплывчато об огромном побережье.

РЕЦЕПТ

Брату Александру

22 февраля 2003 г.

В современном интернет-жаргоне появилось много разных слов. Некоторые мне нравятся, они смешны и забавны. К ним я отношу, например, слово «Йух», что, понятное дело, означает именно «Юг». Воспроизводя фонетику речи, это словечко придает графическому изображению новую ассоциацию, особенно хорошо видимую в словосочетании: «иди на йух».

Я

Что есть «Я»? Сложным образом интегрированная целостность элементарных частиц, атомов, молекул, клеток, и взаимодействий между ними и окружающим миром. «Я» – это моя память. «Я» – это моя душа. «Я» – это личность и сущность. «Я» – это моя жизнь со всеми произошедшими событиями, со всеми пережитыми эмоциями, со всем увиденным, услышанным, со всем, о чем думалось… «Я» – это люди, которых я знал, которые знали меня, которые знали обо мне, которые читали написанные мною слова, видели мои рисунки, слушали спетые мною песни и произнесенные слова, которых я прикасался и которые коснулись меня, те, на кого я взглянул хоть однажды, и те, кому я попадался на глаза, те, кто чувствовал мой запах, и те, чьи запахи я вбирал… «Я» – это также слова, которые я знаю, и то множество ассоциаций, которые они во мне генерируют.

Я – это я! И обо мне вся эта книга. В сущности, все остальные в мире книги, картины, симфонии, оперы, научные труды, инженерные конструкции, спортивные достижения, преступления и войны, планеты, звезды, выгребные ямы… все это Я. Вы – это тоже я, а я – это вы.

Если начать глубоко размышлять на тему «я» и «Я», возникнет немало сложностей. Сам себя спрашиваю: в первый миг моего появления на свет я уже существовал? Ну, да, сам себе отвечаю. А в чем вопрос-то? А в том, что я – это Белкин Сергей Николаевич, русский, гражданин России, муж гражданки такой-то, отец граждан таких-то, физик, писатель, публицист, пенсионер, брат таких-то, друг… Короче, в первый момент рождения ничего этого еще нет, а я – уже есть. Значит ли это, что некое глубинное «Я», еще не приобретшее никаких идентификационных признаков, никакой судьбы и отметин, все-таки именно я, а не кто-то иной? Мне тут подсказывают: ты имеешь в виду свою душу, которой тебя наделил Бог в момент рождения и которая существует в твоем теле до момента смерти, а потом вечно парит «где-то на небесах»? Ну, типа того… Пусть это называется душа. Я сам себя спрашиваю: она именно моя? То есть моя душа с самого начала не просто приписана ко моему телу, но и наделена какими-то отличиями, индивидуальными особенностями. Или же вся моя индивидуальность, накапливающая на протяжении всей жизни, имеет отношение к моему телу, а душа (или то, чем/кем я являлся в первый миг рождения), какой была, такой и остается, а после смерти тела возвращается куда-то, откуда пришла и сливается с миром душ и со Вселенной вообще?

Нет, использовать понятие «душа» непродуктивно, потому что о душе написана чертова уйма религиозной назидательной литературы, которая только запутывает вопрос.

Ответим на вопрос строго материалистически. Никакой души не существует. В первый момент рождения есть тельце, снабженное многими органами, с помощью которых ребенок познает мир, осваивает навыки разного рода. Тельце индивидуально, как папиллярные линии. Индивидуальность эта «прописана» в ДНК. В первый момент «Я» – как осознание самого себя – не существует, поскольку не осознается. Осознание самого себя наступает в возрасте по крайней мере после года, а то и двух-трех. До момента этого осознания ребенок не отделяет себя от матери и окружающего мира. В этом смысле его сознание целостно настолько, насколько целостными хотят стать приверженцы дзен-буддизма, жаждущие просветления. По мере взросления, накопления знаний, навыков человек утрачивает ощущение целостности со всем миром и развивает в себе многочисленные способы отчуждения себя от мира, приобретает разные идентификационные признаки, опираясь на которые он осознает себя как индивидуальность. Это не делает человека и человечество счастливым, наоборот: отчуждение растет и достигает неприязни, ненависти, люди борются друг с другом, придумывая оправдания любым злодействам именно в отличие друг от друга.

Сравню «Я» с «Азъ» – личным местоимением «я» в старо- и церковнославянском, а также в болгарском языке. «Аз», конечно, для нас почти не несет смысловой нагрузки. Это всего лишь звук и некая игровая стилизация под старину. Она ассоциируется с расхожими словосочетаниями типа «аз есмь», «аз многогрешный», «ни аза, ни ятя»… Другое дело – «я» – «йа»! В этом звуке-слове-букве слились вообще все смыслы Вселенной, ибо речь идет обо мне самом, обо мне во всей полноте существования. «Аз» – замкнутый, закрывающийся звук, «йа» – звук открытый, разлетающийся, расходящийся, достигающий временных и пространственных пределов бытия. В своем чистом, незамутненном чувстве «Я», которое достигается в редкие мгновения безмыслия, я себя ощущаю безграничным и вечным. Лишь слова и смыслы, мир предметов и физических ощущений ограничивают «Я», расчерчивает пространство-время на области, занятые чем-то и кем-то, претендующим в рамках логики на то, что они «не-я». Это есть слабость и ограниченность ума, это есть сила и универсальность сердца, то есть непосредственного без-умного чувства.

Так что же: осознание «Я» – это плохо? Многие – например, такой мистик, как Ошо, – считают, что да, это плохо. И учит, как с помощью медитаций избавиться от своих желаний, привязанностей и, в конечном счете, от своего «Я». А вот я с ним не согласен. Осознание самого себя вовсе не плохо и не хорошо. Это норма, неизбежное саморазвитие человека. Это данность, с которой надо уметь обращаться и жить. Есть в этой связи проблемы из области психиатрии – пусть ими занимаются врачи-психиатры. Есть промежуточные проблемы – еще не для психиатрического лечения, но уже для обращения к психологам и психотерапевтам. Иногда они помогают, чаще – нет.

Большинство вообще не испытывает в этой связи никаких проблем.

Я – это я. И не морочьте голову!

Есть такая забава, игра… Ведущий объявляет, что умеет угадывать мысли. Или внушать мысли. Потом просит кого-то подвергнуться испытанию, которое состоит в быстрых, без размышлений ответов на простые вопросы. Говорить следует то, что первым придет в голову. Ведущий задает вопросы:

– Поэт? (Надо назвать имя первого пришедшего в голову поэта.)

– Ученый?

– Плод?

Ну и тому подобное. Испытуемый отвечает, а потом ведущий показывает заранее им подготовленные на бумажке ответы. И чаще всего совпадение бывает близкое к 100 %, потому что многие имена впечатаны на уровне подсознания. Поэт? – Пушкин. Ученый? – Эйнштейн… И в том же ряду оказывается… Плод? – Яблоко. Бывают, конечно, и нестандартные ответы, но на то и масскультура, чтобы статистическое большинство черпало мгновенные образы из нее.

Яблоко – любимый плод не только для России, не избалованной разнообразием фруктов в силу климатических, прежде всего, условий. Весь мир любит яблоки и яблони. Не знаю, какой иной плод-фрукт посоперничает с яблоком как героем мифов, легенд, фольклора…

Напомню несколько историй.

Первая – из античной мифологии, про знаменитый суд Париса, которую страсть как хочется пересказать своими словами.

В Древней Греции жили, как известно, боги. Богов много, отношения между ними были невероятно запутанными, к тому же почти все они были завистливыми, обидчивыми, мстительными и, в сущности, совершенно беспомощными. Судите сами. Некая Эрида – богиня раздора и хаоса – обиделась, что ее не пригласили на свадьбу Пелея и Фетиды. Кто они такие, для нашей истории неважно, потому что, если начнешь про всех рассказывать, всплывут бесчисленные новые имена и придется переписать сюда чуть не все мифы Древней Греции. Короче, Эрида изготовила яблоко с надписью на нем: «Прекраснейшей» – и, зная убогую бабью психологию, подбросила его на свадьбу, типа гостям. Причем непонятно кому именно. А среди баб там были не просто бабы, а натуральные богини, поэтому каждая, что называется, много о себе понимала, и каждая решила, что эта надпись к ней только и относится. И были там не просто какие-то завалящие богини, а топовые: жена самого Зевса Гера, Афина, из дюжины самых великих богинь, и Афродита – из той же дюжины. Ну, тетки и переругались, даром что богини, как Эрида и предполагала.

Сами ни о чем, ясное дело, договориться не смогли и решили обратиться к тому, кто их рассудит. Первым делом, разумеется, к Зевсу. Тот, не будь дурак (свою жену судить – да не дай Бог!), поручил Гермесу отвести их к пастуху Парису (к кому же еще-то, кто лучше пастуха сможет судить самих богов?), пусть пастух проводит кастинг и решает, кто из них круче. Пастух сидел себе на горе и пас коз. И подружка у него была – Энона, по профессии нимфа. То, что пастух Парис по рождению царский сын со сложной судьбой – упомяну, но мысль развивать не буду: запутаемся. Короче, в один прекрасный день Гермес привел пастуху трех голых баб, выстроил прям афронт и спрашивает: какая из них «самое то»? Неизвестно, как бы дело решилось, если бы бабы молчали, может, Парис и смог бы определить чисто по внешности, но случилось иначе. Бабы-богини, не стесняясь, стали его склонять к коррупционной сделке. Гера пообещала ему власть над Азией, Афина – военные победы и славу, а Афродита воздействовала на гормональную систему: пообещала, что любая телка, на которую он глаз положит, будет его любить. И при этом, надолго не откладывая, стала рекламировать Елену Прекрасную – чужую, между прочим, жену (Менелая, царя Спарты) и сестричку по отцу присутствующей Геры. Парис повёлся и как лох отдал яблоко Афродите. К чему это привело? Да ни к чему хорошему: Елену пришлось похищать, началась Троянская война, а Гера и Афина этого придурка Париса возненавидели. А от всей этой истории осталось крылатое выражение «яблоко раздора».

Коротко – не перескажу, а упомяну – о других историях с яблоками. Пока не покинули античную Грецию – про двенадцатый подвиг Геракла, в котором действуют уже знакомые персонажи: Зевс и Гера. Когда Гера выходила замуж за Зевса, очень важная богиня Гея (богиня Земли – мать всего, что живет и растет на Земле, а также заодно и мать Неба, Моря, титанов и гигантов – крутая, короче, по полной программе) подарила ей три золотых яблока. Гера посадила их в саду у Атланта, дочурки которого были вороватыми. Чтобы они яблоки не стырили, наняли стоглавого змея по имени Ладон, в надежде, что он своими двумя сотнями глаз уследит и сбережет. Геракл – то ли по наущению Пифии, то ли сам – решил для ровного счета совершить двенадцатый подвиг: яблоки эти похитить. Но то, как он дело провернул, по моему глубокому и авторитетному мнению, за подвиг считать нельзя. Потому что он не похитил, а выкупил, обменял на дочерей Атланта, которые находились в плену у похитивших их разбойников. Геракл их у разбойников отбил, привез папаше, а тот на радостях яблоки и отдал. А стоглавый змей Ладон вообще ни при чём оказался.

Коротко снова не получилось, а впереди столько историй! Попробую еще раз, проговаривая про себя: «Краткость – сестра таланта; краткость – сестра таланта»…

Вот еще одна история. Для миллиарда ныне живущих и для невесть скольких миллиардов людей в прошлом это яблоко вообще самое главное в жизни. Потому что именно его Ева дала Адаму по наущению Змия. Вообще-то в Библии не сказано, что плодом с Древа познания Добра и Зла было именно яблоко, но народ с ходу и навеки решил, что именно яблоко! Адам яблоко съел – и пошло-поехало: грехопадение, изгнание из Рая… Напутствие «плодитесь и размножайтесь» пришлось очень даже кстати, и вот я на свет появился, и вы читатель – тоже. Так что яблочко то греховное роднит нас всех.

Но мне милее другая история, из по-настоящему родной и близкой славянской мифологии. У славян на яблоко никаких дурных дел не навешивали, оно несло в себе только радость, любовь, молодость, плодородие. «Молодильные яблоки» – вот что закрепилось в русских сказках. И на свадьбу яблоки дарили, не неся бредятины про грех. Ну а когда славян накрыло светом христианства, радостное отношение к яблокам пробилось в формате Яблочного Спаса.

Яблоки и яблони живут и в песнях, от «Эх, яблочко, куда ты катишься» до «Яблони в цвету, – какое чудо!»

Живее всех живых яблоко в названии компьютерной империи «Эппл» (Apple). Некогда притягательность яблока была использована в образной кличке города Нью-Йорка: Биг Эппл – Большое яблоко. Даже в политике произведена попытка использовать подсознательно позитивный образ яблока: плохонькая и скудоумная российская политическая партия произвела из первых букв ее основателей (Я, Б и Л) свой нейм: «Яблоко».

Ну и мировая наука без яблока не обошлась: на падение чего глядел Ньютон, осмысляя свой закон тяготения? На яблоко! А не на апельсин или персик…

Так что место в моем словаре плодам всех десяти с лишним тысяч сортов этой Malus domestica самое законное.

Огромной важности – и сложности – слово и понятие. Не позволю себе погружаться в глубины лингвистики, хотя это и очень интересно. А уж такие вещи, как структурная лингвистика, семиотика и близкие к ним пространства психоанализа и постмодернистской философии («мир – это текст» и пр.), сказочно захватывающи. В прямом смысле оттуда можно и не вернуться…

Я о вещах более простых, о некоторых фактах. Ну, например, таких.

На Земле насчитывается более 7 тысяч языков.

На 40 наиболее распространённых языках разговаривает примерно 2/3 населения Земли. По численности говорящих на родном языке в мире преобладают китайский, хинди, английский, испанский, арабский, португальский, русский. По распространенности международного использования на первом месте, конечно, английский.

А какой язык самый старый? Спекуляций на сей счет великое множество. Очень уж соблазнительно считать свой родной язык, язык своего народа, самым древним, от которого произошли другие языки: чувство национальной гордости автоматически становится чувством национального превосходства, из которого вытекают и все прочие неприятные вещи.

Вот что на сей счет пишут в словарях.

Древнейшие письменные памятники относятся к 4-му тысячелетию до нашей эры и созданы они на древнеегипетском (3400 год до н. э.) и шумерском (3200 г. до н. э.) языках. Оспаривают старшинство лишь так называемые тэртерийские таблички, найденные в Румынии, о которых я не раз уже упоминал. Нанесенные на них знаки датируют серединой 6-го тысячелетия до нашей эры. Впрочем, и эта датировка и признание знаков письменностью не всеми признаются. Упомяну еще два очень древних языка: аккадский и эблаитский (3-е тысячелетие до н. э.). Распространены, но ошибочны представления об исключительной древности китайского языка: древнейшие письменные документы на китайском относят к XIV–XI векам до н. э., то есть ко 2-му тысячелетию, когда существовало уже множество разных языков и письменностей. То же самое можно сказать и о древнееврейском – иврите: евреи лишь в I тысячелетии до н. э. (960–585) начинали использовать древнееврейское письмо, созданное на основе финикийского, которое широко использовалось на Ближнем Востоке в конце 2-го тысячелетия до н. э.

В категории «самая длинная и непрерывная история» – это история греческого языка. Самые ранние тексты относятся к XIV–XIII векам до новой эры, так называемому крито-микенскому периоду. Так что длиннее этой документированной истории (3,5 тыс. лет) нет ни у одного из языков.

Но письменные памятники – это одно, а живой язык – другое. Ясно, что люди общались друг с другом за многие и многие тысячелетия – десятки тысячелетий – до изобретения ими письменностей. Так что, когда горят о древности языка, имеют в виду язык письменный. Возраст устной речи таков же, каков и возраст самого племени, возраст самих перволюдей. А если вспомнить, что язык общения есть вообще почти у всех живых существ, то можно утверждать, что языки существуют столько же, сколько сама жизнь: белковые молекулы тоже обменивались сигналами, формируя первичные структуры.

А теперь о вещах более сложных…

Одна – не очень сложная, но важная, хотя об этом не всегда вспоминают. Я имею в виду проблему, обозначенную гениальной строкой Тютчева: «Мысль изреченная есть ложь». В этой мысли отражено то, что есть как бы два языка: один для нашего общения с внешним миром: его описание и средство общения друг с другом; другой – для общения с самим собой, со своим внутренним миром. В своем предельном воплощении для общения с самим собой не нужны слова. Это глубоко познано и описано в буддизме, в практиках медитаций. Отмечается различие между личностью и сущностью. Наша сущность безмолвна, это – чистое сознание. Наша личность – это то, что мы приобретаем в течение жизни, это то, чем заполнен наш ум, интеллект, это то, для чего нужны слова, понятия и прочее. Разуму (разум – это не ум), чистому сознанию слова не нужны, он постигает сущность, погружаясь в медитативное состояние «не-ума».

Вторая из проблем лежит как раз полностью во внешнем мире, в суете и лихорадке работы ума, противоречий личности с самой собой и с другими личностями. Противоречия эти проявляются с помощью языка, причем язык здесь с уровня «инструмента общения» переходит на уровень высшей, сакральной ценности.

Вот что я понял из собственного жизненного опыта, в котором пришлось переживать такое явление, как преследование по языковым признакам и т. п. Речь идет о процессах, сопровождавших распад СССР, когда во всех республика ССР одним из основных политических лозунгов и инструментов стала борьба с русским языком и «защита» языков национальных. (См. также Русские.)

Инструмент оказался эффективным. Деструктивным, наносящим вред и т. д., но – эффективным. Стало очевидным, что взаимосвязь этноса с его языком носит не просто устойчивый характер, что она сильна и в большинстве случаев служит основным этническим идентификатором (а вовсе не кровь). Более того, эту взаимосвязь легко сакрализовать и сделать уже не только политическим, но и религиозным орудием. Превращение в политико-религиозный инструмент, в оружие предполагает и формирование представлений о «врагах», врагах языка (а стало быть, и нации, государства и т. д.). Все это мы видим во всех республиках, этот кошмар сломал и продолжает сокрушать судьбы миллионов ни в чем не повинных русскоязычных людей.

На фоне этого разрушительного процесса я наблюдаю примечательное явление особой устойчивости в этих языковых войнах и цунами. Эту устойчивость продемонстрировали некоторые евреи, оказавшиеся в роли русскоязычных в бывших союзных республиках. Большинство евреев в СССР были не просто русскоязычными, но и в полном смысле людьми русской культуры. Поэтому языковые ущемления русскоязычных в национальных республиках их коснулись точно так же, как и всех остальных. Но реакция на это воздействие, по моим наблюдениям, была куда более спокойная. И не потому только, что многие собирались из всех этих Украин-Молдавий уезжать на Дальний Запад или Ближний Восток, но и по другой причине, которая мне кажется очень важной. Причина в том, что язык – неважно какой, русский, английский и пр., – ими воспринимается как жизненный навык, как инструмент и ресурс выживания. Если меняются обстоятельства, то надо просто выучить новый язык – и все! И никакой сакральности в себе эти языки не содержат! Поэтому не возникает и никакого унижения, чувства несправедливости и всего прочего, что так мучает русских. Изменились обстоятельства – меняем и способ жить: вот принцип, обеспечивающий исключительную выживаемость. В этом (и не только в этом, см. Евреи) отношении евреи – особый народ. Но не следует при этом явление упрощать до уровня политического ярлыка «космополит безродный». Есть в их национальном мифе, в этосе и сакральный язык, и священная земля предков. Сакральный во всех смыслах язык – это иврит. Со всей определенностью это сказано в Каббале. А «земля отцов», то есть Отечество, Земля обетованная, – это Израиль. Жить, растить детей, работать, развиваться и пр. можно в разных странах, можно сродниться с любой культурой и государством, быть ему преданным и в житейском, и в политическим смысле, но глубинная сакральная триада язык – земля – племя при этом будет своей, не такой как у окружающих…

Языковые войны и притеснения, наблюдающиеся на всем постсоветском пространстве, причины имеют далеко не сакральные, а, прямо скажем, циничные и меркантильные, но в качестве ресурса, способа возбудить «гнев народный», используют обращение к высшим фундаментальным ценностям, среди которых есть и триединство языка, территории и этноса, его сакральность.

Так что язык далеко не только «средство общения».