Словенская новелла XX века в переводах Майи Рыжовой

Нянька

Дело было весной. Как-то раз Гривариха собиралась на поденную работу.

— И я пойду с вами, — сказала Нежка.

— Нет.

— Не останусь дома одна.

Гривариха вздохнула:

— Не приставай. Ты ведь знаешь, что будешь мне только мешать.

Нежкой звали маленькую девочку с румянцем во всю щеку и живыми глазенками. Сколько ей было лет? Как раз столько, что можно было без труда сосчитать на пальцах одной руки. На девочке было платьице в крапинку, сшитое из старой материнской юбки. За плечами у нее болталась пара косичек, тоненьких, как крысиные хвостики.

Мать с радостью взяла бы ее с собой. Она знала, что Нежка боится оставаться одна в этом безлюдном, далеком от всякого другого жилья месте. Возвращаясь по вечерам, мать частенько заставала ее в слезах. Но хозяева бывали недовольны, если поденщицы брали с собой детей — боялись, что вместо работы они будут возиться с ними.

Нежка ничего не сказала, только сморщилась, собираясь заплакать.

— Если будешь умницей, не плаксой, я сделаю тебе куклу, — пообещала мать.

У девочки мигом прояснилось лицо.

— Правда? А когда?

— Вечером, когда вернусь. Будешь умницей?

— Да, — закивала Нежка.

О конечно, она будет умницей, а не плаксой. Чего бы она ни совершила ради куклы! Вообще-то кукла у нее уже была, но только сделанная из обыкновенного полена. Брат Нежки Петерч, что был двумя годами старше ее, кое-как вырезал ножом несуразную круглую голову с тупым носом, так что кукла была похожа на кошку. Нежка пеленала деревяшку в рваную материнскую кофту, нянчила ее и баюкала. Разумеется, девочке куда больше хотелось иметь тряпичную куклу, одетую в пестрое платьице.

Усевшись на колоду под раскидистой грушей, Нежка смотрела матери вслед. Всякий раз она тряслась от страха за мать, глядя, как та переходит через бревенчатый мостик, — боялась, как бы она не упала в воду. И облегченно вздыхала только тогда, когда мать была на другом берегу.

В этот день Нежке не хотелось играть. Она желала лишь одного — чтобы солнце поскорей закатилось за гору и наступил вечер. Но когда она поглядывала на небо, ей каждый раз казалось, будто солнце стоит неподвижно все на том же месте. Склон горы был залит ярким утренним светом. Леса и луга, редкие дальние домики и нивы, кусты ежевики и ломонос — все утопало в солнечном сиянии.

Нежка понурила голову. Никогда еще время не тянулось так медленно. Она зажмурилась. Стало темно. Однако вечер не наступил. Она открыла глаза, и снова вокруг был день.

Она оглянулась на свой дом. Одним боком он прислонился к горе. Какой он был маленький и убогий! Почерневшая дверь и четыре оконца — словно две пары испуганных глаз. Если бы в свое время все братцы и сестрицы Нежки захотели разом выглянуть во двор, в каждом окне появилось бы по две головки. Отец работал где-то в чужой стороне. Лишь изредка он ненадолго возвращался домой. Да и без него в доме было тесно. Дети друг за дружкой подрастали и уходили на заработки. Дома теперь оставались только Петерч и Нежка.

Петерч был очень тощим — «кожа да кости», — говорили о нем. Он пас на пустоши в горах их единственную козу.

Обед он обычно брал с собой в котомке и возвращался только под вечер. Нежка ходила с ним несколько раз, но больше ее на пастбище не тянуло, хотя она очень любила Петерча. Никто не умел так хорошо свистеть и так искусно вырезать из дерева всякую всячину. Но она боялась головокружительной крутизны гор, колючего терновника и гадюк. Однажды она споткнулась и упала прямо в муравейник. Другой раз нечаянно наступила на осиное гнездо. На горе ее подстерегало множество опасностей.

Дома ничего этого не было. Но когда она оставалась совсем одна, здесь появлялись страшилища. При воспоминании о них ее била дрожь. Голова невольно вжималась в плечи. Пусть мама говорит, что нечистой силы не существует. Нежка ей не верит. Она чувствует присутствие чего-то жуткого.

Неподалеку стоял лес. К вечеру от него начинали расползаться тени. А весь день в гуще деревьев слышались странные, протяжные голоса. Внизу между скал пенилась и шумела горная речка. Звуки эти отдавались в ущелье угрожающим эхом. Под бревенчатым мостиком был водоворот. Здесь несколько лет назад нашли утопленника. Сама Нежка его не видела, но мысленно хорошо представляла себе мертвеца. И ужасно его боялась. Иногда ей чудилось, будто он поднимается по крутому берегу вверх. Топ, топ! Засохшие деревья на той стороне реки казались черными лешими или какой-то иной нечистью.

Над этим сухостоем нависал крутой берег, поверху которого тянулась изгородь. За изгородью выше по склону горы раскинулся выпас. Иногда между кустов Нежка могла разглядеть пастуха и небольшое стадо. Тогда она не ощущала себя такой одинокой в этом безлюдье.

— Эге-гей!

Нежка оглянулась. За рекой на сухом дереве, держась за ветку, примостился мальчик. Это был Тинче, пастух Меяча. Он окликал кого-то на противоположной горе. Крик его, прежде чем затихнуть, дважды отдавался эхом.

— Эге-гей!

Это откликнулся Петерч, поднявшийся со своей козой высоко к самому гребню горы.

Пастухи кричали во все горло, о чем-то переговариваясь. Нежка не прислушивалась. При мысли о кукле она чувствовала себя счастливой. Между тем солнце на небе поднялось уже высоко и стояло почти над головой.

После полудня пастухи умолкли. И скотина куда-то скрылась. Нежка присела в тени. Уткнув подбородок в колени, она засмотрелась на тропинку по ту сторону реки. Когда же вернется мама? Было еще слишком рано, и все же Нежка опасалась ее прозевать. Обычно сначала из-за кустов показывалась мамина голова, затем туловище, потом широкая юбка…

У Нежки на лбу выступили мелкие росинки пота. Веки ее отяжелели, приходилось делать усилие, чтобы они не сомкнулись, стала тяжелой и голова. Нежка прислонилась к груше, да так и уснула.

Рот ее был приоткрыт, губы слегка округлились, словно она собиралась засвистеть. Деревянная кукла упала на землю. Прилетела стрекоза и уселась девочке на голову.

Она проснулась и испугалась. Что это, она и вправду спала? Солнце ушло далеко на запад и сейчас только что закатилось за гору. Из-за деревьев выглядывали последние лучи. На реку и лес ложился сумрак.

Это были минуты, когда ее больше всего одолевал страх. Она боялась теней и не смела отойти от дома. Сидела на одном месте и тихонько хныкала, пока не возвращалась мама… Но сегодня она должна быть умницей и не плакать. Правда, она вся дрожала, но все-таки сдерживала слезы.

Нежка напряженно смотрела вниз, в сторону реки. На той стороне за ольшаником пролегала песчаная тропинка. На ней появилась темная фигура. Она то скрывалась в кустах, то возникала снова, постепенно все приближаясь.

— Мама!

Нежка замахала руками, словно хотела взлететь, как птица. Выскочив на тропинку, она босиком побежала к реке. Сейчас она не боялась ни колючей ежевики, ни теней. Но перейти через мост не решилась. Под мостом вода с шумом перекатывалась через большую скалу, падая с нее вниз и образуя водоворот. На мостик летело целое облако мелких брызг. Мостик был скользким, да к тому же очень узким и шатким. Из-за кустов показалась мама и, приветствуя Нежку, подняла вверх мотыгу.

— Ты была умницей?

Да, конечно, она была умницей. Пусть мама сама убедится — глаза у Нежки совсем не заплаканные.

Взявшись за руки, они пошли к дому.

Мать обнаружила на плите горшочек с оставленным Нежке обедом.

— Почему ты ничего не ела? — удивилась она.

— Я забыла, — робко ответила Нежка. Гривариха разожгла огонь в печи и принялась готовить ужин.

Нежка уселась на порог, спрятала руки под передник и, не мигая, уставилась на мать. На ее лице плясали светлые блики. Лишь краем уха услышала она, что Петерч пригнал домой козу и сейчас запирает ее в хлеву. Затем он вошел в сени.

— Мама мне сошьет куклу! — сообщила ему Нежка.

— Что ж, хорошее дело!

Он подошел к печи и стал мешать угли.

Когда мать подоила козу, было уже совсем темно. Она зажгла коптилку. Ужинали тихо, почти молча. Мать помыла посуду. Затем она досуха вытерла руки, взглянула на Нежку и усмехнулась.

Нежка вся сжалась. Сердце ее замирало от счастья.

Гривариха принесла шкатулку, которую обычно хранила в сундуке под замком. В ней была сущая мешанина из старых пуговиц, лоскутков, тесемок, ниток, иголок и булавок. Мать надела старые очки. Нежка села рядом с ней на скамейку и, съежившись, положила голову себе на колени. Мать подбирала тряпки и сворачивала их, так что получился тугой комок. Нежка тоненьким голоском тихонько смеялась.

Подперев голову руками, Петерч тоже следил за работой матери.

— Кукла из тряпок! — поморщился он. — Ведь у нее даже носа не будет.

— Молчи, Петерч! — сказала мама. — Это ничего, что не будет носа. Зато и соплей не будет.

— Если она попадется козе, коза ее съест.

— Не-е-ет, — испугалась Нежка.

— Съест? — удивилась мама. — Тогда бы она тебя давным-давно съела, ведь сам-то ты только ворох тряпья.

Все трое засмеялись.

И снова стало тихо. Так тихо, что слышно было, как в стене между бревен поет сверчок.

Плотный сверток из тряпок превратился в кукольную головку, мать обернула ее белой тряпочкой, сверху пришила платочек, затем туго перевязала там, где полагалось быть шее. Получилось и туловище. Немного погодя кукле надели платьице в крапинку, с рукавчиками, все отделанное синими и красными тесемочками. А передничек оказался зеленый, с большим бантом.

Каждый вечер после ужина Нежка мигом засыпала, но сейчас в глазах ее было напряженное внимание — она смотрела, как под волшебными мамиными руками возникает ее кукла. Девочка почти не смела дышать.

Петерч между тем уснул.

Наконец кукла была готова. Минуту мать оглядывала ее. Может быть, ей еще чего-то недостает? Нет. Все в порядке. И она дала ее Нежке.

С этого мгновения кукла стала ее собственностью. Нежка вся дрожала, сжимая куклу в объятиях.

— Теперь ты каждый день должна хорошо себя вести.

— Да.

— И никогда больше не плакать.

Исполнить это было трудновато. Но сейчас Нежка готова была пообещать что угодно.

— Не буду… А как назовем куклу?

— Как хочешь.

Мать очень устала, да и час был поздний. Убрав шитье, она завела часы и легла рядом с Нежкой. Затем задула коптилку, и в комнате стало темно.

Однако Нежка не могла сразу заснуть. Она прижимала куклу к груди и учащенно дышала. Думала, как бы назвать куклу. Только на ум ей не приходило ничего толкового.

— Мама! — шепнула она.

— Чего тебе?

— Как назовем куклу?

Мать задумалась.

— Пусть будет Божья коровка, ведь у нее платьице в крапинку… — сказала она.

Нежка тихонько засмеялась. Прозвище ей понравилось… Она обнимала куклу, пока вместе с ней не унеслась в мир сновидений…

От дома Гриваров почти до реки тянулись огороды. Принадлежали они крестьянам — как бедным, так и богатым. Весной здесь разводили капустную рассаду, к осени вырастало много картошки, моркови, свеклы.

Нежке редко доводилось видеть жителей деревни. Как правило, это случалось лишь тогда, когда они появлялись на огородах. Она не упускала случая поглазеть на людей. Сколько новых лиц! Она сидела на корточках у изгороди и нянчила куклу.

Божья коровка казалась ей самой прекрасной куклой на свете. Нежке не наскучило бы возиться с ней круглые сутки. Ради куклы ей приходилось теперь хорошо себя вести. Нежка готовила ей обед, баюкала ее и пела.

Лишь когда на огородах появлялись люди, она ненадолго забывала о кукле. Ее детские мысли переносились на тот берег, где раскинулась деревня. Там стояли дома, в которых жили люди, приходившие к реке на огороды.

Тогда она вспоминала, что хибарка их совсем маленькая, что сама она одета в рваное платьишко и, порой голодная, обшаривает все в доме в поисках завалявшейся сушеной груши или корочки хлеба. А там, в Робиднице, стоят большие дома, возле них не бегают девочки в лохмотьях, и белый хлеб люди едят не только на Пасху и Рождество. Все это она знала со слов братьев и сестер, служивших у богатых крестьян. Они любили прихвастнуть, какие вкусные вещи им доводилось есть. Иногда они приносили домой большие куски белой булки.

Однажды Нежка сидела на весеннем солнышке и жмурилась. Она представляла себе, что уже нарядилась в платье, какое ей очень хотелось иметь — сплошные яркие ленты и маленькие блестящие пуговки. А перед ней дымится большой кусок рождественского сладкого пирога.

Она снова открыла глаза и почувствовала в них резь от яркого солнца. Розовое платьице исчезло. Сквозь дыру в юбке выглянуло голое колено… Внизу, в огороде, полола дородная, румяная крестьянка. Переступая ногами по черной земле, она дергала левой рукой сорняки, а правой работала мотыгой.

Она дополола до самой изгороди и разогнула спину. Заметив сквозь кусты ежевики Нежку, улыбнулась.

— Ты чья? — спросила женщина.

— Гриварова.

Нежка указала на домишко у себя за спиной, потом опустила глаза, уставившись на свою куклу. Она не привыкла к людям и стеснялась их.

— А как тебя звать?

Нежка ответила.

— Поела бы хлеба?

— У меня его нет.

Крестьянка весело рассмеялась. Она сунула руку в карман и вытащила оттуда большой кусок хлеба. Хлеб, испеченный из смеси белой и гречишной муки, был похож на пирог. Женщина протянула его Нежке сквозь изгородь.

Нежка поднесла краюху ко рту и хотела уже откусить, но передумала. С хлебом в руках она побежала домой.

Мать удивилась, увидев у нее такой большой кусок хлеба.

— Кто тебе дал?

— Женщина.

— Какая женщина?

Этого Нежка не знала.

Мать вышла на порог и увидела Меячиху, направлявшуюся по тропинке к их дому. Женщины поздоровались и вошли в горницу.

Меячиха села. Откашлявшись, она сказала:

— Дала бы ты мне Нежку, она немного присмотрела бы за нашей Маричкой!

Гривариха всплеснула руками:

— Боже мой, какая из нее нянька!

— Да она и не будет нянькой. Станут вместе играть, вот и все.

Гривариха не могла решиться. Она всегда беспокоилась за Нежку, оставляя ее дома одну. Весь день только о ней и думала. Нежка была ее заботой и обузой. И все же ей не хотелось расставаться с дочкой.

— Если мы останемся ею довольны, это будет не задарма, — настаивала Меячиха.

Гривариха глядела на дочку, часто моргая глазами.

— Чтобы младенец нянчил младенца? — вздохнула она.

— Я тебя не неволю, — сказала соседка и поднялась со своего места. — Как хочешь… Я только подумала, это было бы неплохо и для меня, и для тебя…

А Нежка тем временем молча стояла у печи и только беззвучно открывала рот. Она чувствовала, что разговор идет о ней. Но была так растеряна, что не могла всего уразуметь. Она поглядывала то на мать, то на Меячиху.

— Ты хотела бы пожить у Меячевых? — спросила ее мать. — Была бы у них нянькой.

У Нежки от смущения перекосилось лицо. Она теребила куклу за платье.

— Не знаю, — замялась она.

— Хлеба у них будет вдоволь. И новое платьице получишь.

— Да, да, — подтвердила Меячиха.

— В самом деле? — Нежка взглянула на соседку. — Розовенькое?

— Розовенькое, — засмеялась Меячиха. — Ну как, придешь?

— Ладно, — сказала она тихо и посмотрела на мать. — А как же Божья коровка?

— Какая божья коровка? — удивилась Меячиха.

— Кукла.

— Ну, куклу у тебя никто не отнимет. И у Марички есть кукла. Вместе будете им стряпать и спать их укладывать…

Они договорились. Нежка должна была стать нянькой у Меячевых.

В воскресенье после полудня мать отвела Нежку на место ее первой службы. Небо было серым, хмурым; солнце лишь изредка прорывалось сквозь тучи… Нежка несла куклу, а мать узелок, в котором было увязано все имущество дочки.

Его было совсем немного. Платьице, две рубашонки, большой платок и пара поношенных башмаков на зиму. Сейчас девочка ходила босиком.

Нежке было тоскливо, ведь ей приходилось расставаться с родным домом, и в то же время любопытно: как-то будет у Меячевых? Мать шла призадумавшись. Долгое время они молчали. Выйдя на высокий берег, они смогли окинуть взглядом дальние склоны гор.

— Вон, смотри, там живут Меячевы, — показала Нежке мать.

Нежка смотрела…

Усадьба Меячевых находилась на краю деревни. Низкий, раздавшийся в ширину дом и большой хлев были почти прижаты к горному склону, но все же за постройками оставалось еще немного ровного пространства, где росла липа и был поставлен сеновал. Вокруг на невысоких пригорках раскинулся большой сад. За сеновалом начинался лес. Меячиха приняла их ласково.

— Значит, пришли? — сказала она.

— Да, вот, пришли, — это произнесла мать. Нежка не могла выговорить ни слова. Она стояла рядом с матерью и озиралась по сторонам. Все было чужое и новое. И все такое большое. Большой дом, большие окна, большая печь и большие часы — все прямо-таки огромное. Даже образа святых на стене выглядели большими — казалось, будто им тесно, и они хотят переместиться на потолок.

Меяч расхаживал по комнате, заложив руки за спину. Был он высокого роста, с рыжеватыми бакенбардами. Именно из-за этих бакенбардов, торчащих в разные стороны, Нежка побаивалась его. Батрак с седыми усами был уже в годах, он сидел сгорбившись на скамье и курил трубку. Маричка притаилась на печи. Она глазела на то, что происходило в горнице, стараясь запихать в рот пальцы ноги.

Меячиха подала им кофе. Нежка робко поглядывала на большой кусок хлеба, положенный возле ее чашки.

— Ешь, ешь! — сказала мать.

И Нежка ела. Она не была голодна и заставляла себя есть через силу. Сдерживая слезы, она тяжело дышала. Девочка чувствовала, что все на нее смотрят, и не смела поднять глаза.

— Скучать будет, — сказал Меяч.

— Ничего, привыкнет, — ответила хозяйка. — Да и не так уж мы далеко. Выйдет на горушку за сеновалом и дом свой увидит.

Наконец мать попрощалась.

— Присматривайте за ней, как за своей дочкой, — сказала она. — А ты, Нежка, слушайся!

Нежка кивнула и пошла немного проводить мать — до дороги. Дальше идти она не решилась. Смотрела матери вслед, а та уже приближалась к лесу. В руке у нее покачивался узелок, в который Меячиха положила полбуханки хлеба да пригоршню бобов и фасоли. Нежка засунула палец в рот и оцепенела. Ей очень хотелось закричать, броситься за мамой вдогонку.

Мать оглянулась.

— Я буду тебя навещать, — крикнула она. — Каждое воскресенье.

Когда, вернувшись, Нежка подошла к дому, в глазах у нее стояли слезы.

Перед хлевом она столкнулась с пастухом, который только что пригнал домой скотину. Он был на два года старше Нежки, — коренастый мальчишка с большой лохматой головой. Это был тот самый мальчик, что сидел тогда на засохшем дереве и перекликался с Петерчем. Так близко Нежка его еще никогда не видела. Издали он казался совсем другим.

— Плачет, — ухмыльнулся пастух, входя за ней в дом.

— Молчать! — Меяч смерил пастуха суровым взглядом. — Ты положил подстилку скотине?

— Нет еще.

— Так чего ты ждешь?

Тинче выскользнул из комнаты.

— Залезай на печь, — сказала Меячиха Нежке. — К Маричке. Хорошенько присмотритесь друг к другу! Теперь вы должны стать подружками.

Нежка забралась на печь. Девочки оглядывали друг друга, как две молодые кошки. Маричка дотронулась до Нежки обмусоленным пальчиком и засмеялась.

Во время ужина Нежке всякий раз приходилось приподниматься со своего места, чтобы дотянуться ложкой до стоявшей посреди стола большой миски… Рядом с пастухом сидел Филипп, брат Марички. Он был годом старше пастушонка, белокурый и толстощекий. Все время он исподлобья поглядывал на Нежку. Тинче кивал ей, встряхивая своей шевелюрой. Ох, это он умел! Огромная копна волос двигалась то вперед, то назад, и получалось очень забавно. Ему хотелось рассмешить Нежку. Но девочка не смеялась.

Ее одолевала дремота.

— Отведи ее спать! — сказал Меяч жене.

Взяв лампу, Меячиха повела Нежку в сени, а из сеней по лестнице куда-то наверх.

Нежка все время тревожилась, где ей придется спать. Дома она спала с мамой. Если вдруг ночью ее охватывал страх, она прижималась к маме. Когда хозяйка привела Нежку на чердак, где ей устроили постель, у Нежки задрожали коленки.

— И здесь я буду спать? — спросила она робко.

— Да, здесь, — ответила Меячиха. — Придется тебе научиться добираться до постели в потемках. Не будем же мы каждый вечер провожать тебя с лампой.

Нежка умоляюще взглянула на Меячиху. Неужели и вправду ей придется спать здесь, между балок и корзин? Нет, нет, нет! Она хотела попросить, чтобы ее не оставляли одну, но не осмелилась.

Меячиха ушла. Нежка разделась в темноте, залезла под одеяло и накрылась с головой. Дрожа от страха, она прижимала к себе куклу, словно искала у нее помощи и защиты. Из глаз ее потекли слезы. Так, плача тихонько, она и заснула.

Нежка стала привыкать к новой жизни. Все было не так, как она ожидала.

Меячиха говорила, что Нежка будет здесь только играть. Она и вправду играла. Но лишь тогда, когда этого хотела Маричка. Если Нежкина подопечная спала, Нежке давали другую работу. Она должна была чистить картошку и носить дрова в сени. Иногда в подойнике таскала воду от колодца, а ранним утром собирала в саду паданцы. Босые ноги обжигала роса. Приходилось также подавать снопы на повети. Это было тяжело. Всякий раз, как она поднимала сноп, у нее кололо в груди. Случалось, хозяева пахали, возили навоз в поле — тогда ей приказывали вести волов. А она их боялась. Думала, что они в любую минуту могут ее растоптать или поднять на рога.

Иногда она так уставала, что хотелось сесть и горько расплакаться. Но тут нужно было идти к Маричке. Играя с ней, Нежка бегала по пригорку. Или таскала ее на спине. Это Маричке никогда не надоедало. Нежка носилась с ней как шальная.

Но как-то Нежка споткнулась и упала, стукнувшись носом о землю. Маричка ушиблась о камень, так что на лбу у нее вскочила большая синяя шишка. Кричала она, будто ее режут. Прибежала Меячиха.

— Что случилось?

Она подхватила Маричку на руки и приложила ей ко лбу холодный камень.

Нежка стояла перед ней, бледная и испуганная.

— Как это она упала? Может, ты ее толкнула?

— Нет, я несла ее на закорках. Мы упали вместе.

— Толкнула, — проговорила Маричка, заливаясь слезами.

Нежку настолько поразила эта ложь, что она не могла выдавить из себя ни звука.

— Мне так и показалось, — кричала Меячиха. — Ты толкнула ее!

— Это неправда! — вырвалось у Нежки из глубины души.

— Убирайся! — заорала Меячиха. — Не хочу тебя видеть!

Нежка повернулась и пошла к сеновалу. Ее поразила такая несправедливость. Но в сердце ее не было злобы — одна горечь.

Первая служба ей не нравилась. И не из-за работы, хотя работа была иногда тяжела для ее ручонок. И голодной она не ходила. Хлеба ей хватало, правда, белого не давали. Белый хлеб приберегался для Марички. Меяч относился к Нежке по-доброму. Филипп и Тинче получали от него подзатыльники за каждый пустяк, но ей он не сказал ни одного плохого слова. Он был совсем не страшным. Боялась она Меячихи. Хозяйка давно уже не была такой ласковой, как в первые дни. Она стала придирчивой и сварливой. О розовом платьице больше не вспоминала. Может, и вовсе о нем забыла.

— Когда вы мне купите платьице? — как-то напомнила ей Нежка.

— Какая нетерпеливая! — рассердилась хозяйка. — Ты у нас без году неделя… И потом, разве ты всегда хорошо себя ведешь?

Это был для Нежки прямо-таки удар в сердце. Мрачное уныние, словно колючий терн, засело в ее душе. Меячиха пообещала ей розовое платьице, чтобы заманить к себе. Ее обманули самым бессовестным образом…

Если бы Нежка не была такой маленькой и такой робкой, ей жилось бы здесь куда лучше. Но она была подобна приблудному котенку, которого каждый походя может пнуть ногой ни за что ни про что. Филипп и Тинче поочередно дразнили ее себе на потеху.

Пастушонок пугал ее гадюкой, которую принес на палке. Как ей было страшно, как она кричала! А иногда он прямо на нее гнал скотину. Раз поймал котенка и посадил его Нежке на спину.

— Нежка! — однажды тихонько окликнул ее Филипп. — Хочешь конфетку?

— Хочу, — сказала Нежка, охотно верившая всем и каждому.

— Подставляй руку!

Она подставила ладонь.

— Держи! И сразу же клади в рот!

Он что-то зажал у нее в руке. Это что-то зашевелилось. Нежка, отпрянув в испуге, швырнула то, что дал ей Филипп, и вскрикнула. Это оказался жук.

Филипп хохотал. Тинче чуть не катался по земле от смеха.

— Божьей коровке дали конфетку! — куражился он.

Из-за куклы ее дразнили божьей коровкой.

— А ты крот, противный крот! — крикнула она пастуху.

— Погоди! — пригрозил ей Тинче. — Вот я принесу тебе в постель живого крота.

После этого она каждый вечер боялась найти крота у себя в постели.

Больше никто ни разу не проводил ее вечером с лампой, когда она отправлялась спать. Ей приходилось одной идти в темноте через сени и дальше по закопченной лестнице и скрипучим половицам чердака. В воображении мигом оживали страшные россказни. В каждом углу прятались бесовские отродья. Они медленно взбирались перед ней по лестнице, показывая рожки и язык. Она видела их совершенно отчетливо. Чтобы не упасть, Нежка вынуждена была пробираться ощупью. Но едва дотронувшись до какого-нибудь предмета, она вздрагивала. Ей казалось, будто она прикоснулась к неведомому чудовищу. Ну хоть бы не скрипели так доски под ногами! Она прижимала к груди куклу и, дрожа, приговаривала: «Не бойся, я с тобой!» Так раньше говорила ей мама. И сейчас она успокаивала себя, а не куклу. Самый большой из бесовского племени поджидал ее, сидя на подушке, он перекатывался на бок и залезал под кровать. Каждый вечер она добиралась до своей постели вся в поту от страха. И потом тряслась, тиская куклу в объятиях, пока не засыпала…

Однажды ночью на чердаке появилось привидение. Задремав, Нежка очнулась от шума, доносившегося с лестницы. Она в страхе приподняла голову и прислушалась. Кто-то скребся о доски и подвывал: ууу… ууу… ууу — а потом: гррр… грр… грр… Звук был горловой, словно рычал большой зверь. У Нежки кровь застыла в жилах. У нее вырвался короткий, прерывистый крик, потом она лишилась голоса. Свернувшись клубочком под одеялом, закутала голову, чтобы ничего не слышать. От ужаса из глаз у нее текли слезы.

Утром она спустилась в сени совершенно перепуганная.

— Ты ночью кричала, — сказала ей Меячиха. — Верно, во сне?

— Нет. Меня пугала нечистая сила. Кто-то скребся и рычал.

— Это была кошка. Ты что, кошки испугалась?

Нежка хотела попросить хозяйку, чтобы та больше не посылала ее спать на чердак, но не решилась.

— Что, было ночью привидение? — шепнул ей вечером Тинче.

Несколько мгновений Нежка, пораженная, смотрела в его насмешливые глаза.

— Так это был ты! — воскликнула она с укоризной.

Тинче этого не отрицал, но и не подтвердил. Только скалил зубы.

Мать не приходила к Нежке каждое воскресенье, как обещала. Навестила лишь разок, посидела возле дома и вскоре ушла. Нежка частенько видела ее издали, когда та работала на чьих-то полях у деревни. Они махали друг другу рукой.

Когда у Нежки было тяжело на душе, она садилась у сеновала и смотрела в сторону своего дома. Темный домишко проглядывал сквозь зелень деревьев. Иногда ей удавалось заприметить и Петерча с козой высоко у гребня горы. Она завидовала ему.

Ей хотелось домой — каждый день, каждую минуту. От мелких и крупных обид, от горького чувства у нее будто завязался в груди тугой узел. Все чаще подумывала она о побеге. Но как это сделать? Такая маленькая и беззащитная — разве способна она воспротивиться всему свету? Нежка знала, что Меячевы ее не отпустят. Даже если она убежит — как перебраться через реку? Идти по шаткому мостику она боялась.

Однажды в воскресенье неожиданно пришла мама. В такое время, что и предположить было невозможно. Нежка обрадовалась и горячо обняла ее — обхватила руками вокруг пояса. И снова, как тогда, в первый день, они сидели в горнице на скамейке. Меячиха поставила перед ней большую чашку кофе. И положила белого хлеба. Вероятно, чтобы показать матери, какой у них в доме достаток…

Встретившись с матерью, Нежка вспомнила все пережитые невзгоды. Губы ее дрожали. И взгляд ее тоже что-то хотел сказать.

Мать смотрела на нее заботливо, с любовью. Она не могла не заметить грустного вида девочки.

— Ну как ты, Нежка? — спросила она под конец.

Боже мой, как было тяжело! Если бы мама спросила ее об этом наедине, она расплакалась бы и все рассказала. Но здесь, в горнице, при всех, под чужими взглядами она не осмелилась это сделать. Опустив голову, сидела, не поднимая глаз.

— Ну что ж, скажи, если есть на что пожаловаться, — проговорила Меячиха.

Взгляд ее был угрожающим, он словно предупреждал: только посмей!

Нежка молчала.

Когда мать стала прощаться, было уже темно. Нежка проводила ее до дороги, а потом еще дальше, до самого леса.

— А теперь возвращайся, — остановила ее мать.

Тогда отчаянье Нежки достигло предела. Из глаз ее хлынули слезы. Мать испугалась.

— Господи, деточка, что с тобой?

— Я с вами хочу, — всхлипывала Нежка. — Не останусь больше у Меячевых.

— Как же так? Что случилось? Разве тебе тут нехорошо? Рассказывай все! Почему ты не говоришь?

— Божьей коровкой меня об-зы-ва-ают…

— И это все? — мать с облегчением вздохнула, она ожидала худшего. — Это пустяки. Ну и что, если тебя называют божьей коровкой? А ты смейся над ними!

— Филипп и… Тинче… меня дра-азнят!

— А ты Меячихе скажи, пусть их отругает. Как они тебя дразнят?

Нежка не могла успокоиться. Всхлипывая, она медленно выдавливала из себя слово за словом.

— Меня пугал… Тинче…

— Вот как? Дождется он у меня, дрянной мальчишка! — рассердилась мать. — Не бойся, больше он не будет тебя пугать. Уж я поговорю с ним. Уж я его проучу… А ты ступай, чтобы хозяева не беспокоились, куда ты подевалась. В воскресенье я тебя навещу…

Нежка возвращалась к Меячевым. Слабая надежда, что мать возьмет ее с собой, рассеялась. Она останется нянькой…

На следующий вечер пастух почему-то поздно пригнал скотину домой. Обычно он так кричал и свистел, словно приближалось целое войско, а сегодня вел себя тихо, как мышонок. Напоил скотину, загнал ее в хлев и, швырнув ей подстилку, принялся умываться у колодца.

Батрак удивился.

— Наш пастух моется, — сказал он, — с чего бы это?

— Кто моется? — переспросила хозяйка, не расслышав. — Кот?

— Не кот, а пастух. Не знаю, что это с ним такое.

Тинче был известный грязнуля. Даже в воскресенье он едва ополаскивал лицо. Сейчас он не обращал внимания на подшучивание. Утершись полой куртки, он уселся на скамью перед домом и хмуро уставился вдаль.

Когда он пришел ужинать, всем стало ясно, что он плакал. Умывание не смогло скрыть того, что лицо у него распухло и глаза покраснели. Видно было, что он зол и разобижен. Сидящих за столом он не удостоил даже взглядом, будто они в чем-то перед ним виноваты. Он хмурил брови и сердито черпал из миски. С ложки у него текло на стол.

Домочадцы удивлялись. В чем дело? Что с ним случилось? Они привыкли видеть его смеющимся, а не заплаканным.

— Что это ты такой кислый? — спросил наконец Меяч.

Тинче не поднял глаз.

— Ясное дело, — сказал батрак. — На дудке заигрался, пустил скотину в огород, вот его за потраву кто-то и отделал.

Тинче не мог больше сдерживаться. Он швырнул ложку на стол.

— Гривариха мне всыпала, — выкрикнул он срывающимся голосом.

Нежка ощутила устремленные на нее взгляды. Кровь прихлынула к щекам. Она знала, за что ему так влетело. Но к чувству удовлетворения примешивался страх. По спине ее пробежали мурашки, рука дрожала. Ей очень захотелось оказаться сейчас где-нибудь в другом месте.

— А за что она тебя? — спросил хозяин.

— Она сказала… сказала… что я пугал Нежку…

Нежка обвела лица сидевших робким взглядом. От внезапного приступа страха она чуть не заплакала, но сдержалась.

— Это правда? — спросил Меяч сурово.

— Правда, — ответила она. — Он пугал меня… ночью…

— Ну, тогда Гривариха отлупила тебя задело, — сказал Меяч пастуху.

Тинче в ярости вскочил с места.

— Это неправда, неправда! — кричал он. — Неправда! Ты наврала! Ты все врешь!

Схватив ложку, он запустил ею в няньку.

— Тинче! — гаркнул хозяин. — Это еще что?

— Правда! — твердила Нежка. — Правда, правда, правда! Он скребся и рычал!

— Нет, нет, нет!

Перестав есть, все глядели на Нежку и Тинче, старавшихся перекричать друг друга. Лишь Филипп, не поднимая глаз, продолжал черпать ложкой из миски. Он покраснел до корней волос, уши его просто пылали.

Батрак глазами указал на него хозяину. Тот взглянул на сына и хотел было тут же положить ложку на стол, но передумал.

— А сейчас помолчи! — сказал он Тинче. — Если это и вправду был не ты, все выяснится.

До конца ужина домочадцы молчали. Когда поднялись из-за стола, Меяч отвесил Филиппу такую затрещину, что тот застонал и пошатнулся.

— За что? — вступилась Меячиха.

— Он знает, за что, — сказал Меяч. — Пошел вон, — прикрикнул он на сына.

Дважды повторять не пришлось. Филипп с ревом выскочил из комнаты.

Нежка была ошеломлена. Она знала, что все это произошло из-за нее. Но отчего Меяч ударил сына, понять не могла. После ужина она вскарабкалась на печку.

— Иди спать! — рявкнула на нее Меячиха.

Нежка с испугом заглянула ей в лицо.

— Иди спать! Неужто не слышишь?

Нянька молча ушла. Она должна была еще почистить на завтра картошку, но ее отчего-то прогнали. Чем она провинилась? Это было ей совершенно непонятно.

Стоял жаркий и душный день.

Нежка была дома одна. Все семейство убирало сено на лугу за полем. В хлеву было пусто, скотину выгнали на пастбище. Лишь изредка в свинарнике повизгивали поросята. Куры прилегли у забора в крапиве и от жары разевали клювы.

Маричка спала в боковушке. Нежка заперла дом и положила ключ под порог. Здесь она не боялась оставаться одна. В этих местах не было узкого ущелья, шумящей реки и леса, из которого доносились странные звуки. И не было сейчас никого, кто заставил бы ее исполнять какую-нибудь работу. Она могла играть сколько душе угодно.

Больше всего Нежка любила играть в тени кудрявой липы за хлевом. Вся трава там была истоптана и примята ее ножками. Она двигалась тихо, так тихо, будто ее вообще не было на свете.

Она играла со своей куклой. Божья коровка спала в колыбельке из древесной коры. Ах, сколько у Нежки было дел и забот! Едва дочка уснула, как тут же опять заплакала. Нежка кипятила ей в черепке на понарошку горящем костре белый песок. Это было молоко. Кормила куклу щепочкой-ложкой. На еду каждый раз дула, чтобы дочка не обожглась. Но кукла, случалось, шалила.

— Погоди… вот тебе, вот! — шлепала ее Нежка.

Потом нужно было ее утешать. Нежка обещала ей конфетку, если перестанет плакать. И затем укачивала, убаюкивала: «Баю-баюшки-баю…»

Кукла для Нежки вовсе не была свертком из тряпок. Она казалась ей живой. Пока дочка спала, у Нежки было несколько свободных мгновений. Но она очень скоро просыпалась, и все начиналось сначала…

Нежка поднялась, чтобы быстренько сбегать домой. Ей нужно было прислушиваться, не проснулась ли Маричка. Иногда, заигравшись, нянька о ней забывала. А Маричка в боковушке орала во все горло. За это Нежку ругали.

Не успела Нежка подойти к дому, как внезапно остановилась. Она увидела приближающуюся корову. Это была большая, пятнистая корова, звали ее Пеструха. Нежка боялась коров, она к ним не привыкла. А больше всех боялась Пеструхи. У нее были злые глаза и один рог торчал прямо вперед.

Вскрикнув от испуга, Нежка отступила и спряталась за липу. И стала осторожно выглядывать из-за ствола. Корова остановилась перед домом, пощипывая траву.

Тут до слуха Нежки донесся протяжный крик:

— Не-е-ежка!

Нянька вздрогнула. Сквозь ветви деревьев она взглянула на луг. Меячевы торопились с уборкой сена и сгребли уже половину. Но в эту минуту они не работали. Стояли и смотрели в сторону дома.

— Не-е-ежка! Эй! Не-е-ежка!

Они кричали ей. Кричал Меяч, она узнала его по голосу. Испугавшись, она встала во весь рост, чтобы ее лучше видели. Чего они от нее хотят?

Меяч погрозил ей кулаком, а Меячиха подняла грабли, словно хотела ее ударить.

Нежка вспомнила, что ее иногда окликали с поля, так как она, заигравшись с куклой, забывала про Маричку… Она помчалась к дому. Только теперь ей стал отчетливо слышен плач Марички…

Нежка вошла в дом. Маричка больше не плакала. Она услышала шаги няньки. Нежка на носках подошла к боковушке, тихо отворила дверь и заглянула в темноту. В окно едва проникал свет. Маричка, размазывая по лицу слезы, лежала в большой люльке. Светлые волосы, мокрые от пота, падали ей на лоб. Она увидела Нежку и снова сморщилась.

— Маричка, ку-ку!

Нежка боялась ее слез. Они всегда предвещали несчастье. Только «кукование» могло вернуть ей хорошее настроение и улыбку. Нянька сняла с Марички одеяло и поставила ее на пол. Затем надела на нее розовое платьице и застегнула на спине пуговки. Их было бесконечно много. Маричке не терпелось:

— Есть хочу!

— Подожди! Сперва я тебя немножечко умою и причешу.

— Не буду мыться! — захныкала Маричка.

— Ну и не надо. Чего опять раскисла? Ходи чумазой, замарашка! Я тебя только причешу.

От этого Маричка не отказывалась. Она любила, когда ей перебирают волосы. Нежка причесывала ее старым гребнем с выщербленными зубьями.

Они пошли в сени. Нежка разгребла в очаге горушку пепла, положила на не остывшие еще угли несколько сухих щепочек и раздула огонь. Затем приставила к нему горшочек с молоком, который был приготовлен в шкафу. Накрошив в чашку белого хлеба, она налила туда разогретого молока, от которого шел пар.

Чашку она отнесла в комнату, посадила Маричку на скамейку и принялась ее кормить. Всякий раз она дула на ложку и пробовала капельку кончиком языка. Не горячо ли?

От этих проб она с неожиданной остротой почувствовала, что и сама хочет есть и пить. Можно было напиться воды. Или взять простокваши. Черный хлеб тоже лежал в столе. Если бы она отрезала себе ломоть, никто не сказал бы ей худого слова. Но ей очень захотелось молока с белым хлебом.

Соблазн был велик, Нежка не могла совладать с собой. Она уже не пробовала кончиком языка, а заглатывала половину ложки. Черпала полную ложку, а Маричке доставалась лишь половина.

Маричка была смекалистая. Она зорко наблюдала за тем, как Нежка черпает, дует и пробует. Заметив обман, она сморщила личико, собираясь заплакать.

— Что с тобой? — рассердилась Нежка. — Чего ты хочешь?

— Не тебе, не тебе…

— Кто ест-то? Я всего лишь пробую! Должна же я попробовать, чтобы ты не обожглась.

Нежка была оскорблена… Первые дни и вправду казалось, что они с Маричкой будут подружками. Но из этого ничего не вышло. Маричка была избалована, заласкана матерью. Она быстро почувствовала, что она хозяйка, а Нежка — ее прислуга. Вечно ругали только Нежку, а ее никогда.

У Нежки от этого в сердце словно засела заноза. Она не могла воспротивиться ни одной из тех мелких несправедливостей, которые то и дело постигали ее; в душе копились обиды. Внешне с Маричкой она держалась ласково, иначе ведь было нельзя, но не любила ее. Наоборот, даже ненавидела.

Сейчас, в сердцах, она нарочно не подула на следующую ложку. И не подождала, пока Маричка пошире откроет рот, ткнула ей ложкой в зубы, так что горячее молоко потекло по подбородку и шее девочки.

— Жже-е-ется!

Маричка заревела.

— Чего же ты рот как следует не открываешь! Вот и получила! Так тебе и надо!

Маричка поперхнулась слюной, даже посинела. Она болтала ногами и вопила что есть мочи.

Нянька испугалась. Если рев Марички услышат на лугу, быть беде! Нежка схватила ее за руку и принялась сердито трясти.

— Перестань, ничего ведь не случилось! Ну перестань, а то задохнешься… Маричка!

Но это не помогло. Нежке и самой хотелось заплакать. Она боялась, что вот-вот кто-нибудь вернется с луга и вбежит в комнату. Нужно было любым способом успокоить Маричку, отвлечь ее, чтобы к вечеру все выветрилось у нее из памяти. Это было нелегко.

Нежка подавила в себе раздражение. Краем подола вытерла Маричке лицо и нос. Затем обняла ее и стала уговаривать:

— Покушай, Маричка! А потом будешь играть с моей куклой. Да, с моей куклой…

Маричка оттолкнула няньку. Подумаешь, ее кукла! Маричка и так играла с ней, когда хотела. Этим она не дала себя обмануть.

— Ну и реви! — сказала Нежка. — Кривляйся, сколько хочешь! Я сама все съем.

Угроза подействовала. У Марички вмиг высохли слезы.

— Не-е-ет! — проговорила она нараспев. — Дай мне!

Нянька опять кормила ее. Больше не надо было дуть, молоко уже остыло… Нежка подумала о кукле.

Где она ее бросила? Кажется, она осталась под липой? В колыбельке из коры? Да. Из-за коровы, из-за окликов с луга и из-за Марички Нежка совсем о ней забыла. Обычно она постоянно носила куклу с собой.

Она забеспокоилась. Может быть, куклу сожрала Пеструха. Однажды Нежка видела, как корова жевала старую тряпку… Нежке захотелось немедленно сбегать на пригорок и взглянуть, все ли там в порядке. Но она побоялась, что Маричка поднимет крик.

Нежка все быстрее черпала ложкой…

Едва Тинче расстался с длинной рубашонкой и надел свои первые штаны, как его отдали в пастухи. В семье Меячевых, где ни один работник долго не задерживался, он прослужил уже три года. Тинче был веселый, улыбчивый мальчонка, лучше всего чувствовал он себя на пастбище. Скотина его любила.

Тинче тоже любил коров, всех, кроме Пеструхи. Эта корова доставляла ему одни неприятности. Он не мог играть на дудке, все время нужно было за ней присматривать. И все-таки иногда она убегала. Протискивалась сквозь живую изгородь и направлялась прямиком к дому. Потом он находил ее в саду, где она как ни в чем не бывало щипала травку. Меяч за это ругал пастуха.

В тот день Тинче собрался было влезть на сухостой и перекликнуться с Петерчем на соседней горе. Но сначала оглядел коров — не отбилась ли какая от стада? Одна, две, три… А где же Пеструха? Все коровы спокойно паслись в тени, Пеструхи не было.

— Пеструха! — позвал он. — Пе-естру-уха!

Напрасно, корова не отзывалась. Пропала. Пастух оставил скотину пастись, взял длинный прут и побежал к дому. Всю дорогу он злился на Пеструху. Грозил ей. Он так ее отхлещет прутом, что она запомнит. А сам знал, что мигом забудет все свои угрозы, едва завидит корову. В отличие от других пастухов, он не бил скотину. Да и ни к чему это было. Животные повиновались его голосу.

Парило. Пот струйками тек по его телу. Лицо от грязи стало пятнистым. Воздух будто застыл, ни один лист на деревьях не колыхнулся. Приближалась гроза. На западе из-за гор вздымались тучи. Вдали глухо прогремел гром.

— Эй, Пеструха, дрянь такая! — закричал Тинче.

Он увидел корову за хлевом. Пеструха невозмутимо щипала траву, будто здесь ей и положено было пастись и все в полном порядке. Тинче остановился на дороге.

Корова подняла голову и коротко промычала. Она была недовольна, что ей мешают пастись на хорошей траве. Но, будучи неглупой, она сама по собственному почину вышла на дорогу. Проходя мимо пастуха, она озорно скосила на него один глаз.

Пастух уже хотел последовать за ней, но взгляд его остановился на лежавшей под липой кукле. Это была Нежкина Божья коровка. Находка развеселила его. Из предосторожности он огляделся по сторонам, затем поднял куклу с земли. Держа ее в грязных руках, он еще раз с опаской посмотрел направо и налево.

Тинче не был злым человеком. Он был просто озорником и проказником, как, вероятно, все вихрастые, лохматые мальчишки. С другими пастухами он обычно находил общий язык, но был не прочь подразнить девчонок. Его забавляло, когда они распускали нюни. По правде сказать, Нежка нравилась ему больше других. Но она его жестоко обидела, обвинив в том, что он будто бы ее пугал. И за это костлявые пальцы Гриварихи немилосердно надрали ему уши. Такую несправедливость он не мог ни забыть, ни простить. Особенно потому, что Нежка была в доме единственной, кто не хотел поверить, что он ни в чем не повинен. Каждый день она поглядывала на него с насмешкой и укоризной. Это его задевало.

Все эти дни его не покидала мысль о мести. Не очень жестокой, так как он частенько жалел Нежку, но все же такой, чтобы она почувствовала. Сейчас в руках у него была кукла. Удивительно, как это он ее нашел. Нежка никогда не оставляла ее, даже брала с собой в постель. Лицо Тинче расплывалось в улыбке, сердце его замирало.

Где же Нежка?

Он медленно шел к дому. Ему хотелось, чтобы нянька увидела находку в его руках… Ему ничего не стоило закинуть куклу на дерево, на самые верхние ветки. Или лучше затоптать ее в навозной жиже, что подтекала из хлева. Нет, этого он не сделает. Покажет ей куклу и убежит. Нежка поднимет крик, помчится за ним по дороге, а он от нее. Когда ему это надоест, он забросит куклу в крапиву за оградой. Нежка вся обожжется, доставая куклу.

— Ти-и-инче-е-е!

Он остановился и посмотрел в сторону луга. Ему не пришло в голову, что его могут заметить. Меяч стоял у пышного куста и глядел на дом.

Пастух испугался. Неужели его увидели? Он зажал куклу под мышкой и прошмыгнул мимо хлева. В один миг он очутился на дороге рядом с Пеструхой, которая уже озиралась в поисках клочка вкусной травы.

Он погнал ее вверх по склону. На небе сгущались все более темные тучи. Гром грохотал уже ближе. В тучах сверкали молнии. Листья вздрагивали от легкого ветра.

Нежке не терпелось выйти из дома. Едва она влила Маричке в рот последнюю ложку молока, как тут же вскочила со скамейки. Ей некогда было помыть посуду. Она отыскала Маричкину куклу, валявшуюся в боковушке, схватила девочку за руку и потащила ее с собой за дверь.

В эту минуту глухо прогремел гром, будто по небу проехала большая телега. Маричка остановилась в испуге.

— Пошли скорей, — сказала Нежка и посмотрела в ту сторону, где раньше паслась корова. Ее уже не было.

Маричка медлила, и Нежка, выпустив ее руку, одна побежала на лужайку. Она окинула взглядом землю под липой и ужаснулась.

Где же кукла? Кукла исчезла.

Нежка еще раз огляделась вокруг. Может быть, она перепутала и оставила куклу в другом месте? Но ее не было нигде. Сейчас она совершенно отчетливо вспомнила, что положила ее в колыбельку из коры. Колыбелька тут, под липой и… пустая.

От горестного чувства у нее сжалось сердце, кровь заледенела в жилах. В один миг в голове промелькнула сотня разных мыслей. И самая страшная из них — куклу сожрала корова.

Маричка, семеня ножками, прибежала следом за ней. Она вспомнила про обещанную куклу.

— Кукла! — начала она канючить.

— Нет куклы! — нетерпеливо крикнула Нежка. — Ты слышишь? Нет куклы, — прибавила она с отчаяньем. — Ее унес злой дядька с мешком.

Это помогло. Маричка смотрела на нее в испуге и молчала. А Нежка как ошалелая бегала вокруг хлева, вокруг дома и сеновала, по всему саду — искала Пеструху. Она боялась ее, это правда. Но в этот миг чувствовала необыкновенный прилив отваги. Она вырвала бы куклу прямо изо рта у коровы. Нисколько не испугалась бы ее изогнутого, торчащего вперед рога.

Пеструхи не было ни в саду, ни на дороге. Ее и след простыл. Словно она приходила сюда только для того, чтобы сожрать куклу и с чувством полного удовлетворения уйти обратно.

Нежка снова стояла под липой, на глаза ее навертывались слезы. Может, за это время кто-то прошел мимо, унес с собой куклу, и она ее больше никогда не увидит? Тут ее вдруг осенило.

Коровы не было видно. Сама бы она на пастбище не вернулась. Наверное, за ней приходил Тинче, он ее туда и угнал. Он взял и куклу… Тинче!

Это показалось ей вполне вероятным. Она удивилась, как это ей раньше не пришло в голову. И на какой-то миг даже обрадовалась своей догадке. Только бы куклу не сожрала корова! Атак кукла еще не окончательно потеряна… Но минуту спустя Нежка почувствовала сильное беспокойство. Она считала Тинче очень озорным мальчишкой. Раньше, когда он, стоя на сухом дереве, перекликался с Петерчем, он ей даже нравился, но теперь Нежка его боялась. Если бы не его косматая, вихрастая голова и вечная ухмылка! Ей казалось, что он, как никто другой в доме, способен на все. Если он взял куклу, то наверняка с ней что-нибудь сделал. Что именно — об этом ей некогда было думать. А вдруг Тинче тут ни при чем? Нужно было это выяснить, тогда она стала бы искать куклу где-то в другом месте.

Если бы ей раньше сказали, что она пойдет на пастбище одна, Нежка бы содрогнулась от страха. Ведь она даже дороги туда как следует не знала. Но сейчас она об этом не задумывалась. Ее беспокоила только Маричка. Нянька не смела оставлять ее одну. Но ничего, она сбегает бегом и сразу вернется.

— Маричка, поиграй со своей куклой! Свари ей обед, уложи спать… уложи в мою колыбельку… Ладно?

Да, Маричка была довольна. Но когда Нежка уже приблизилась к изгороди, вдруг поднялась с земли и захныкала:

— Нежка!

Нянька остановилась. В этот миг она почувствовала к Маричке ненависть.

— Чего ты хочешь, капризуля? — спросила она, чуть не плача. — Я сейчас вернусь. Иду за куклой. Ее унес Тинче… Гадкий, противный Тинче! — горячо говорила она Маричке. — Ты только будь паинькой! Я принесу тебе Божью коровку…

Маричку удалось успокоить. Она снова присела и стала играть.

Нежка помчалась по дороге с такой скоростью, на какую только были способны ее маленькие босые ножки. Ее раненое сердечко бешено плясало в груди. А в душе затаилось целое озеро слез. Она сдерживала их. Ей было сейчас не до горестных чувств. Она испытывала только страх за куклу. И злость на Тинче.

Она добежала до развилки дорог. Куда теперь? Свернула на дорогу, истоптанную скотиной.

Между тем громады туч поднялись уже высоко в небо. Они достигли солнца, которое вдруг померкло. На склон горы легла зловещая тень. Задрожали травы, затрепетали на деревьях листья. Гром гремел все более грозно, молнии вспыхивали все чаще. Дальние горы окутались серым плащом дождя.

При каждом ударе грома Нежка приостанавливалась и вся сжималась. И снова бежала дальше. Она не думала ни о Маричке, ни о Меячихе, ни о приближающейся грозе. Она напряженно смотрела вперед, ища глазами пасущихся коров. Кустарник, только кустарник, а между ним узкие лужайки. Нежка уже подумала, что заблудилась…

И вдруг чуть не налетела на Пеструху, которая стояла у большого куста и оглянулась на нее с любопытством. Коровы спокойно паслись на склоне горы. Тинче сидел под старым грабом. От нечего делать он хлестал по земле хворостиной.

Нежка побежала прямо к нему.

Он ничуть не удивился. На лице появилась улыбка до ушей. Нежке сразу стало ясно, что это он унес куклу. Его даже не надо было спрашивать. Лицо его выдало — оно не умело лгать.

— Отдай куклу! — всхлипнула она.

Тинче поднялся. Он остановился перед ней, слегка прищурив глаза.

— Какую куклу? — с просил он.

— Божью коровку… Ты и сам знаешь. Ты ее взял. Никто другой.

— Не брал я твоей куклы. На что она мне!

— Врешь, куда ты ее дел?

Девочка совсем приуныла. В руках у Тинче куклы не было. Нежка поверила, что кукла потеряна навсегда. От жгучего отчаянья у нее хлынули слезы. Она присела на корточки и, уткнув лицо в передник, горько заплакала.

Тинче стоял перед ней, словно одеревенев. Обычно девчоночье хныканье его забавляло, но этот плач не мог оставить его равнодушным. Слезы были такими искренними, что и камень не устоял бы перед ними. С губ Тинче исчезла злорадная улыбка.

— Нежка! — окликнул он.

Она подняла на него заплаканные глаза.

— Смотри!

Тинче кивком указал на косматую ветку граба над своей головой. На ветке печально повисла Божья коровка. Так высоко, что Нежка не могла до нее дотянуться.

— Дай мне ее! — попросила она.

Тинче поднял длинный прут и великодушно стряхнул им куклу. Нежка стремительно ее подхватила. Она снова обрела свою куклу.

Не сказав больше ни слова, Нежка повернулась и побежала через луг. По пути она вытирала заплаканное лицо.

Небо раскололось от нового громового удара. Упали первые крупные капли дождя.

Меячевы еще не успели убрать всего сена, как разразилась гроза. Пошел дождь, и поднялся ветер. Кругом зашумело, закачались верхушки деревьев, налетевший вихрь ломал ветки.

Меяч с батраком и Филиппом спрятались под ригель с сеном. Меячиху тревожили домашние дела. Закинув подол юбки на голову, чтобы не вымокли волосы, она со всех ног побежала к дому.

Она была уже на пригорке, когда неожиданно услышала детский крик и плач.

— Ма-ама! Ма-ама!

Что такое? Она остановилась и удивленно осмотрелась вокруг.

— Господи Исусе! — воскликнула она.

Меячиха увидела Маричку, стоявшую под проливным дождем. Девочка промокла до нитки, будто ее окунули в колодец, и изнемогала от плача. В груди у нее что-то болезненно хлюпало. Маричка заметила мать. Голос ее стал печальным и жалобным.

— Мама! Мама! — приговаривала она.

В один миг Меячиха оказалась рядом с ней. Она отшвырнула грабли и подхватила девочку на руки.

— Боже мой! — запричитала она. — Что ты тут делаешь? А где Нежка?

Она оглянулась. Где же нянька? Ее нигде не было. Но Меячихе некогда было о ней думать. Она очень беспокоилась за Маричку. Бедная девчушка! Такая гроза, ее ведь могло убить. И вымокла насквозь. Теперь, чего доброго, заболеет и умрет.

Она побежала с Маричкой в дом, поспешно вытерла ей лицо и волосы, переодела в сухую одежду.

— Бедная моя деточка! — жалостливо твердила она. — Так тебя могут угробить. — Меячиха чуть не плакала. — Больше никогда не буду оставлять тебя одну. Ни на кого нельзя понадеяться…

Обнимая ее, Маричка ревела еще пуще. Она не могла забыть, что ее бросили одну под дождем.

Мать открыла сундук и дала ей большой медовый пряник в виде сердца, который хранила для своей крестной.

— Вот, возьми, несчастный ребенок! Нет у тебя в жизни ничего хорошего!

Маричка откусила кусок пряника и успокоилась. Мать качала ее на руках.

Она думала о Нежке. Куда же та подевалась? Злость ее усиливалась. Меячиха весь день чувствовала, что дома не все в порядке, но не могла оставить работу.

— Куда ушла Нежка? — спросила она Маричку.

— За куклой.

— За куклой? Куда? За какой еще куклой?

Этого Маричка не знала. Но она почувствовала, что мать расспрашивает ее не для того, чтобы потом похвалить няньку. Маричка была сердита на Нежку. Еще как! И старалась на нее наябедничать. У нее было множество жалоб.

Она лепетала что-то о злом дядьке с мешком. И о молоке, которое было таким горячим, что она обожглась…

Мать ничего не понимала. Но одно она уразумела: Нежка сделала Маричке что-то плохое… Ах, бедная деточка!

— Мы ее выпорем, когда она вернется, — сказала Меячиха. — Ну и влетит ей!

— Выпорем, — повторила Маричка.

Гроза кончилась, но дождь еще шел. Мужчины вернулись домой. Увидев заплаканную, мокроволосую Маричку, Меяч удивился.

— Я нашла ее одну под проливным дождем, — сказала с ожесточением жена. — С ней могло что-нибудь случиться.

Меяч не знал, что и ответить. Некоторое время он расхаживал по комнате.

— Так оно и бывает, — произнес он наконец, — когда дети нянчат детей.

Меячиха рассердилась.

— Так оно и бывает! Это оттого, что ты за нее всегда заступаешься, — сказала она. — Какое она дитя! Надо было строже ее держать.

У Меяча была ясная голова и незлое сердце. С работниками он обращался как с собственными детьми — не лучше и не хуже. Он не раз пытался замолвить за Нежку словечко, но не хотел особенно перечить жене, которая вспыхивала как порох.

— Я вовсе за нее не заступаюсь, — проворчал Меяч. — Я только хотел сказать, что она еще ребенок. Я был против того, чтобы в няньки брать ребенка. А ты все по-своему…

— Господи, вы только послушайте! — рассвирепела жена. — И он еще говорит, что не заступается… Вы слышите?

Меяч не хотел ссоры. Сердитый, он вышел из комнаты и хлопнул дверью.

Нежка попала под самый ливень.

Она могла бы укрыться под деревом или нависшей скалой, но не сделала этого. Больше она не боялась ни молний, ни грома. Ведь с нею опять была кукла! Нежка прижимала ее к себе и, тяжело дыша, поднималась в гору.

Вот она и у липы. До этой минуты Нежка была как в забытьи. Только сейчас она осознала, что бросила Маричку одну, а тем временем разразился ливень. Этого она не должна была делать. Меячевы уже наверняка вернулись. Ей стало страшно.

Она не смела показаться им на глаза. Но куда уйти, чтобы они ее не нашли? Оставаться под дождем она не могла, с нее и так уже текло ручьями… Она тихонько приблизилась к дому, но войти не решилась. Встав на носки, она заглянула в окно.

Батрак и Филипп сидели на скамье. Меяч прохаживался по комнате от окна до дверей в боковушку и обратно. Хозяйка держала на руках всхлипывающую Маричку, волосы ее были мокрые.

— Боже мой, Боже мой! — Нежку охватила такая тоска, что сразу иссякли все силы. Подкашивались ноги. Ей захотелось упасть на мокрую траву и горько расплакаться. У нее не было никого, кто бы мог за нее заступиться. Или хотя бы просто выслушать ее жалобы. Оставалась одна только кукла.

В эту минуту отворилась дверь и на порог вышел Меяч. Нежка стояла перед ним вся мокрая и тряслась от холода и страха. Она взглянула на хозяина испуганными глазами.

— Ты где была? — спросил он строго.

Нежка не ответила. Только опустила голову. Губы у нее дрожали.

Меячу стало ее жалко.

— Что ты тут делаешь? Ты ведь вымокла, хоть выжимай. Живо в комнату!

Она тихонько вошла, тихонько остановилась у двери. Робко посмотрела на Меячиху. С платья ее текло, так что под ногами образовалась лужа.

Меячиха смерила ее злобно-насмешливым взглядом:

— Где ты была?

Нежка подняла руку к липу и ничего не ответила.

Хозяйка посадила Маричку на скамейку и, подойдя к Нежке, сердито дернула ее за руку.

— Где ты была? Будешь наконец говорить?

— Ходила за куклой, — прошептала Нежка сквозь слезы.

— За куклой? Зачем ты врешь? Где была кукла?

— Ее унес… Тинче.

— Ах, вот как? За куклой? — Меячиха выхватила у нее из рук куклу и швырнула ее через всю комнату, так что она залетела под скамью. — А Маричку бросила? Хорошо же ты за ней смотришь! Ну, погоди у меня!

Она выпустила Нежку и вышла в сени.

Потихоньку всхлипывая, Нежка пересекла комнату. Она хотела поднять куклу. Но прежде чем она успела нагнуться, вернулась Меячиха с прутом в руках. Девочка мигом обо всем догадалась и оцепенела от ужаса.

— Оставь куклу! У нас сейчас другие счеты!

— Ой нет, нет! — умоляюще воскликнула Нежка, заслоняясь руками. — Только не бейте меня! Ой, нет, хозяйка, я больше не буду. Я вправду больше не буду.

— Мрета! — прикрикнул на жену Меяч.

Но Меячиха не обращала внимания ни на мужа, ни на Нежкины просьбы. Она схватила няньку и перегнула ее через колено…

Так и случилась эта беда… Нежка могла ожидать чего угодно, только не этого. Дома ее никогда не били. Даже Петерч и тот ни разу ее не ударил. И дело не только в том, что было больно. Главное, ее постигла жестокая несправедливость. Обидней всего, что ее отхлестали по голому телу на глазах у всего семейства. Это жгло ее сердце и душу. Все горести, накопившиеся с самого начала службы, были ничто по сравнению с этим… Она кричала так, что, казалось, у нее лопнет горло.

— Мрета, довольно! — рявкнул Меяч.

Меячиха выпустила Нежку, так как заревела и Маричка.

Нежка чуть не упала на пол, но тут же выпрямилась. Закрыв лицо руками, она, пошатываясь, направилась к двери.

— Куда? — прикрикнула Меячиха.

— Домой, — всхлипывала девочка. — Домой пойду. Больше у вас не останусь. Пойду домой…

Меячиха испугалась, что Нежка и вправду отправится домой… Что скажет Гривариха? Чего доброго, о ней еще станут судачить в деревне.

— Никуда не пойдешь! — крикнула она и оттащила Нежку от дверей. — Останешься здесь!

— Ох, отпустите меня, я хочу домой, — просила Нежка. — Домой… Больше тут не останусь… Домой…

Она никак не могла успокоиться.

— Молчи! Или хочешь еще получить?

Нежка испугалась. Больше сопротивляться она не смела, пришлось покориться. Она залезла на печь. Душу терзала несправедливо нанесенная ей обида. Если нельзя домой, то хотя бы вернули куклу!

— Куклу! — всхлипывала она. — Божью коровку!

— Больше ты ее не получишь, — сказала хозяйка. — Ты сюда не играть пришла. Поди не маленькая.

Потом в горнице надолго воцарилась тишина.

Под вечер Тинче пригнал скотину домой. Он был в хорошем настроении, как и всегда после грозы. Не беда, что весь вымок. Громко топая и насвистывая, он вошел в дом.

И удивился. Все молчали, и у всех были вытянутые лица. А у Нежки и Марички — заплаканные глаза. Что это значит?

У него мелькнула смутная догадка, что и он как-то причастен к этим неприятностям. Он уже пожалел, что вошел в горницу. Ему захотелось потихоньку улизнуть и не показываться до самого ужина.

— Погоди! — остановил его Меяч. — А что ты делал днем возле дома?

— Когда? — пробормотал Тинче.

Меяч покраснел от гнева.

— Когда? Сам знаешь, когда. После полудня. Я видел тебя слуга.

— У меня убежала Пеструха.

Тут к нему потянулась тяжелая рука Меяча и схватила его за копну кудрявых волос.

— Кабы ты только Пеструху погнал и ничего больше не трогал! Будешь знать в другой раз…

Тинче получил такую затрещину, что зашатался. И если бы не затрещина с другой стороны, он наверняка растянулся бы на полу. Третьей он ждать не стал — выскочил за дверь.

За порогом он заревел во весь голос и долго клялся, что ни дня больше не останется здесь пастухом… Уж они увидят…

В этот вечер Нежка не захотела садиться за стол. Она не чувствовала голода. Когда Меячиха велела ей убираться вон, Нежка вышла в сени. Сегодня она не боялась нечистой силы. Это были сущие пустяки по сравнению с тем, что творилось в ее душе. И в конце концов, если домой нельзя, пусть ее сожрет нечисть. Пусть от нее останется только платье. И все увидят, как ее несправедливо обидели. Она не будет сопротивляться.

Но нечисть ее не сожрала. Нежка живая добралась до постели и нащупала одеяло. Она была вся мокрая, одежда прилипла к телу, но она не разделась. И ничем не укрылась. Так и легла прямо на одеяло. Никогда раньше она не чувствовала себя такой одинокой. Все на нее сердятся. И куклы больше нет. Она ее уже никогда не увидит.

Нежка уткнула лицо в ладони и заплакала. Это были искренние, горькие слезы всеми покинутого, несправедливо обиженного ребенка.

Наконец она успокоилась, свернулась калачиком и стала думать. Больше всего ей хотелось убежать от Меячевых. Почему мама не взяла ее с собой, когда Нежка так ее просила? И если она сейчас убежит, как мама примет ее?

В эту минуту что-то затрещало в досках фронтона. Нежка вздрогнула, подняла голову и прислушалась. Кто-то тихонько скребся, словно хотел отодвинуть деревянный засов, просунув снаружи пальцы в большую щель… Там, в стене, была еще одна дверь. К ней иногда приставляли лестницу, по которой носили на чердак клевер.

Нежка села и с таким напряжением стала вглядываться в темноту, что почувствовала боль в глазах. Действительно, дверь слегка приоткрылась, так что можно было уже увидеть слабый отсвет ночного неба. Холодок пробежал у нее по всему телу — до самых пальцев ног.

— Я знаю, это ты, Тинче, — голос ее дрожал от ужаса. — Я знаю.

Кто-то шепотом окликнул ее. Это и вправду был Тинче. Теперь, когда она убедилась в этом, ей уже не было так страшно. Испуг почти прошел. Она даже обрадовалась, больше не чувствуя себя такой одинокой и заброшенной. Чего ему нужно?

— Нежка, ты где?

— Тут, — отозвалась она шепотом.

По его голосу она поняла: он не замышляет ничего плохого. Она не видела его, только слышала, что он направляется к ней. Медленно, осторожно, чтобы не скрипнули доски.

Наконец он ощупью добрался до кровати.

— Я принес тебе куклу! — сказал он.

Нежка была поражена. Этого она меньше всего ожидала.

— Давай! — протянула она руки. — Где она?

— Вот, держи!

Девочка нащупала в темноте куклу, схватила ее и притиснула к груди. Она дрожала в приливе благодарного чувства и даже тихонько всплакнула от радости.

Тинче присел на край кровати.

— Тише, чтобы нас не услышали! — сказал он.

— Где ты нашел куклу? — спросила его Нежка.

— Хозяйка выбросила ее в мусор… А я подобрал.

Нежка снова вспомнила все обиды. У нее дрогнул подбородок. Тинче был виноват в ее бедах. Этого она забыть не могла.

— А почему… ты раньше… унес… мою куклу?

Мальчику стало неловко. Он посмотрел в сторону, в темноту.

— Потому что ты сказала, что это я… тебя пугал.

— А разве не ты?

Тинче решительно тряхнул головой.

— Нет, — ответил он.

— Тогда кто же?

— А ты разве не знаешь? Филипп!

Нежка сидела на постели, широко раскрыв глаза. Вот оно что! Сейчас это показалось ей вполне естественным. Поэтому хозяин и ударил Филиппа. Теперь она все поняла. Значит, Тинче не такой уж злой мальчишка, хотя у него лохматая, вихрастая голова. Нежка была перед ним виновата. Она пожалела о том, что случилось, но не сказала ни слова. Некоторое время оба молчали.

Между тем небо прояснилось, показались звезды. Иногда налетал ветерок и шелестел листвою.

— Хозяин больно тебя ударил? — спросила наконец Нежка.

— Пустяки, — Тинче пренебрежительно мотнул головой, но голос его подрагивал от обиды и гнева. — Мне это не впервой. А ты? Я бы на твоем месте сбежал.

Нежка смотрела на него и слушала как взрослого советчика. Она доверилась ему всей душой. То, что он говорил, находило отклик в ее сердце. Мысль о побеге возникала у нее уже не однажды. Она снова заплакала.

— Тише, Нежка! — прошептал пастух. — Неровен час, услышат… А ты убеги! Если не убежишь, у тебя завтра снова отберут куклу… Я тебе помогу.

Отберут куклу? Нежка задумалась. Нет, только не это. Она решилась. Убежит!

— И ты тоже убежишь? — спросила она Тинче.

— Нет, — грустно покачал он головой. — Мне нельзя. Я должен остаться до Юрьева дня.

Нежка посидела еще минуту. Совершать побег было жутко. Потом она быстро поднялась с постели.

Пастух помог Нежке выйти через дверь во фронтоне.

За сеновалом они попрощались. Тинче, дурачок, не знал, почему Нежка смотрит на него такими печальными глазами. Ах, если бы он проводил ее хотя бы до реки! Но просить она не смела.

Может, он тоже на обратном пути будет бояться всякой чертовщины. Кроме того, он прямо-таки трясся от страха, как бы хозяева не узнали, что он помогал няньке при побеге. И что вернул ей куклу. Он спешил как можно скорее оказаться рядом с батраком на сене.

— Ты еще немножко постоишь тут? — спросила она робко.

— Ладно, — пообещал он.

И она побежала по дороге через пригорок. Она подскакивала и высоко поднимала ноги, чтобы не удариться большим пальцем о камни.

Остановившись, Нежка оглянулась. Стоит ли еще Тинче на пригорке? Сеновал она различала, а пастуха разглядеть не могла.

— Тинче! — окликнула она его.

— Эй! — отозвался пастух.

Он был еще там. На душе у нее стало полегче. Казалось, будто он все это время провожает ее.

Она побежала дальше… Там, где от дороги ответвлялась тропинка, Нежка снова остановилась и оглянулась назад. Сеновала уже не было видно. Его скрывали деревья. Наверное, и Тинче ушел. Она осталась одна.

Нежка ступила на тропинку. «От родника налево, — сказал ей Тинче. — Эта дорожка ведет прямо к реке. Заблудиться невозможно».

На узкой тропинке было куда темнее, чем на дороге. С обеих сторон росли густые деревья и кустарник. Теперь Нежка не могла бежать так быстро, как прежде, боялась споткнуться или оступиться. Она шла вдоль склона горы. Временами рука ее прикасалась к мокрой траве.

Теперь ее уже ничто не могло остановить. Даже мысль о том, что скажет мать. Даже нечистая сила.

Окаянные! Они и сейчас жили в ее воображении. Едва наступила ночь, как они вылетели откуда-то, словно пчелиный рой, и все время появлялись на ее пути. Она их отчетливо видела. Это были ее знакомые — страшные чудища с сотней рук. Она боялась их, так боялась, что была чуть жива от страха. В глазах у нее стояли слезы. Приходилось напрягать зрение, чтобы что-то различать в темноте, а хотелось поплотней зажмуриться. Рот ее был открыт. Казалось, она вот-вот вскрикнет. Но не издавала ни звука. Сейчас она испугалась бы собственного голоса.

Отяжелевшие от дождя ветви склонились над тропинкой. Кое-где они свисали так низко, что она задевала их головой. Тогда крупные капли падали ей на волосы и за ворот платья.

И каждый раз Нежке чудилось, будто к ней прикасаются чьи-то мокрые, холодные пальцы. Иногда она на мгновенье опускалась на корточки, задерживая дыхание. И снова спешила вперед.

Но что это там? У тропинки стояло что-то темное и совсем не похожее на дерево. Огромная фигура лешего — он только что вышел из чащобы и встал прямо на дороге. Длинные лохматые волосы на его голове торчали во все стороны.

Нежка застонала от страха и присела, словно пыталась уменьшиться, сжаться, исчезнуть совсем. По щеке у нее скатилась слезинка. Но нужно было идти дальше — как-то разминуться с лешим, который стоял неподвижно и, казалось, держал руки в карманах. Нежка зажмурилась, чтобы его не видеть. Придерживаясь за нависающий над тропинкой откос, она пыталась с закрытыми глазами прошмыгнуть мимо чудовища. Споткнувшись о камень, Нежка чуть не упала. Тогда, приоткрыв глаза, она взглянула вперед — леший исчез. Значит, она уже миновала его! Оглянуться Нежка побоялась. Она отчетливо слышала, как страшилище зашевелилось, пошло за нею тяжелым, неровным шагом: топ, топ! Потом все затихло. Только сильно колотилось сердце: «тик-так, тик-так» — словно часы.

Путь был невероятно долгим. Тропинка извивалась по склону горы, спускаясь все ниже, — и конца ей не было. Когда они проходили здесь с матерью, дорога показалась намного короче. Нежка уже давно слышала шум воды. Но тропинка вела ее все дальше и дальше, а река не появлялась. Ночью весь мир был словно заколдован. Может, она заблудилась?

Наконец кусты расступились. Нежка остановилась у реки. Поднявшаяся от дождя вода пенилась и шумела, качая ветки, склонившиеся к самым волнам. На другом берегу смутно вырисовывался темный кустарник. Дома не было видно. Его скрывала тьма. Окна не светились.

Нежку била дрожь, но она смело ступила на мостик. Не было никого, кто мог бы взять ее за руку или просто перенести на тот берег. Она сделала несколько шагов. Бревна были мокрыми, скользкими, под ними белела пена, окроплявшая брызгами босые ноги Нежки. Мостик показался ей еще более шатким и узким, чем обычно. Нежка остановилась и поглядела вперед. Конца мостика она не увидела. Казалось, он обрывался где-то посередине, словно его распилили, и теперь он вел прямо в бездну.

Нежку охватил ужас и отчаянье. Она почувствовала, что до конца мостика ей не дойти — пошатнется и свалится в воду. И возвратиться на берег она не могла. Как же тут повернуться?

От шума клокочущей воды у нее кружилась голова. Нежка заплакала, но лишь на мгновенье. Почувствовав новый прилив отваги, она быстро повернулась и опять оказалась на берегу.

Смертный страх постепенно сменялся отчаянной тоской. Она присела на мокрую траву.

— Мама! — закричала она. — Мама!

Шум реки поглощал ее крики.

— Мама! Ох, мама!

В ответ не было ни звука. Вокруг простиралась глухая, темная ночь.

Вдруг на другой стороне реки что-то шевельнулось. Нежке привиделось, будто кто-то приседает и вновь поднимается, маня ее к себе косматой рукой.

Нежка вскочила и спряталась под куст орешника.

— Мама! Мама!

Сейчас, когда она немного отдалилась от шумящей воды, голос ее как будто зазвучал громче. Долетел ли он до того берега? До стоящего в ущелье домика?

Нежка кричала, звала маму. Она напрягала голос, чтобы перекричать нечистую силу, испугать ее, не дать подойти ближе.

— Мама!

А утопленник на той стороне реки то приседал, то поднимался, подманивая ее большой косматой ручищей.

Гривариха крепко спала. Ей снились кошмарные сны. На груди у нее лежал огромный кот. Она дышала с трудом, и не было сил шевельнуться. Наконец она проснулась вся в поту. Испуганно огляделась вокруг. В комнате было темно. На стене жалобно тикали ходики. Заливисто храпел спавший на печи Петерч. Она протянула руку и распахнула окно, чтобы вдохнуть свежего воздуха. Небо было ясное, временами шелестели деревья. В ущелье шумела вздувшаяся от дождя река.

Ей показалось, будто сквозь шелест ветра и шум воды доносятся отдаленные крики. Она затаила дыхание и прислушалась. Опять! Сквозь шум воды она расслышала голос. Казалось, кричит отчаявшийся ребенок: «Ма! Ма!»

Гривариха вскочила с постели и потянула за ноги Петерча.

— Петерч, послушай! Да проснись ты!

Петерч повернулся на другой бок и продолжал спать.

— Петерч! Вставай же наконец!

Мальчик сел, протер глаза и посмотрел в сторону окна.

— Чего вы меня будите? — сказал он сердито. — Еще не рассвело.

— Прислушайся, ты лучше слышишь! Будто кто-то кричит?

У Петерча сразу прошел сон. Почесывая голову, он напряженно глядел в окно. От услышанного крика холодок пробежал у него по спине.

— Что это? — робко оглянулся он на мать.

— Не знаю, — ответила Гривариха, одеваясь в темноте. — Может, Нежка, — забеспокоилась она. — Собирайся скорей! Пойдем посмотрим.

Петерч уже был готов, оставалось накинуть куртку. Мать зажгла лампу.

Они вышли на тропинку. Гривариха светила себе под ноги и бежала вперед. Ежевика цеплялась за одежду, с веток осыпались капли дождя. Время от времени мать останавливалась на миг и напряженно вслушивалась в темноту. Ничего не слышно. Только шумит река.

Они остановились у мосточка. Прислушались, но не различили никаких посторонних звуков. Может, им все почудилось?

Тогда снова донеслось с другой стороны реки:

— Мама! О мама!

Это была Нежка. Мать узнала ее по голосу. И Петерч тоже ее узнал.

— Нежка! — окликнула ее Гривариха, у которой на глазах выступили слезы. — Нежка, где ты?

— Мама!

— Сейчас я приду. Петерч, дай мне руку, а то еще поскользнешься.

Мать шла по склизкому, висящему над водой мостику, освещая путь лампой и волоча за собой Петерча. Она остановилась на дорожке.

— Где ты? — Гривариха поворачивала лампу во все стороны. — Отзовись!

Она нашла Нежку, притаившуюся под кустом, с куклой в объятиях. Девочка была насквозь мокрая, оцепеневшая от усталости и ужаса, глаза лихорадочно блестели — мать с трудом ее узнала.

— Ради Бога, деточка, что ты тут делаешь?

— Мне было страшно, — заплакала Нежка. — Так стра-ашно!

Мать вручила лампу Петерчу и взяла Нежку на руки.

— Бог мой, до чего ты промокла! — воскликнула она. — И как дрожишь! Что случилось?

— Мама… Мне было так страшно! — всхлипывала девочка, уткнувшись ей в плечо.

— Больше не надо бояться, — утешала ее мать. — Теперь ты со мной. Сейчас будем дома. Посвети, Петерч! Дай мне руку, чтобы не свалиться в воду! А ты, Нежка, обними меня за шею.

Гривариха торопилась изо всех сил. Что произошло? Что все это значит? Она ничего не могла понять.

Дома она посадила Нежку на постель и сорвала с нее мокрую одежду.

— Не посылай меня больше к Меячевым! — говорила Нежка умоляюще. — Не посылай к Меячевым!

— Нет, больше ты к ним не пойдешь! Останешься со мной. А что случилось? Что они тебе сделали?

— Меня били.

— Боже мой! — заохала мать. — Кто тебя бил?

— Ме-яаа-чиха!

— Да за что же?

— Из-за куклы.

— Вот как? Бог мой небесный! Больше никто не будет тебя бить. Нет, нет! Больше не пойдешь к Меячихе… А сейчас ложись, согрейся. Я заварю тебе чай…

У Гриварихи по щекам текли слезы. Всю ночь до утра просидела она у постели дочери. Та все время просыпалась словно от каких-то припадков. Лоб ее пылал.

Нежка была тяжело больна. Она лежала в жару и просила пить. Мать многие часы просидела у ее постели. Она приходила и уходила со вздохами и со слезами на глазах. Все эти дни Петерч, пасший на склоне за домом козу, ни разу не издал веселого крика. Молчал и Тинче на противоположной горе. Приходили братья и сестры, отрывавшиеся на несколько часов от своей работы. Они стояли у Нежкиной кровати и молча на нее смотрели.

Приехал отец. Ему послали письмо. Он показался в дверях — небольшого роста, широкоплечий, с рыжеватой бородкой. И сразу же снял шапку, словно вошел в чужой дом. Постояв минуту, он швырнул шапку на скамью и тяжелым шагом подошел к кровати.

Раньше, когда он приезжал домой, Нежка с криком бросалась ему на шею. Она видела его так редко! Сейчас она в беспамятстве лежала под одеялом и тяжело дышала. Только ворочала головой, словно хотела положить ее поудобнее. Лицо ее было красным, тело пылало от жара. На отца она не обратила никакого внимания. Глаза ее были открыты, но казалось, она ничего не видит.

Отец склонился над ней.

— Нежка! — позвал он.

Но девочка не слышала. В горячечном бреду она блуждала где-то далеко.

— Нежка, ты не узнаешь меня? Это я, твой отец!

Молчание.

Гривар вышел в сени.

— Она меня не узнает, — сказал он жене.

Гривариха уткнулась мужу в плечо и заплакала. У Гривара тоже текли по лицу слезы и капали на бороду.

Нежка бредила. В головке ее собрались все страхи, все горести и обиды, которые ей довелось пережить. Они проносились перед ее глазами пестрой вереницей… Она ссорилась с Тинче, утащившим куклу… Убегала от Пеструхи, которая гналась за ней и вонзала ей в спину свой изогнутый рог… Ее пугала Меячиха, подымавшая розги, чтобы ударить ее по голому телу… Она бежала мимо деревьев, превратившихся в лохматых леших, которые мчались за ней по пятам: топ, топ, топ!.. Утопленник манил ее огромной косматой рукой…

— Мама! Мама! — кричала она, пытаясь подняться с постели.

— Я тут, с тобой, — повторяла мать, снова укрывая ее одеялом. — Ради Бога, Нежка, деточка моя!

Иногда кошмары отступали. Вместо них появлялись более светлые видения… Вот она играет с куклой, нянчит ее и укладывает в колыбельку. Но кукла вечно не слушается. Иногда Нежка ее теряет и не может найти… Вдруг она видит ангелочков — белых, алых и золотых. Они порхают над ней, как мотыльки. Ей чудится, будто она протягивает руки, но никак не может их поймать… Нежка говорит о них вслух…

— Она умрет! — заохала мать.

— Молчи! — сказал не терявший надежду Гривар. — Ты же видишь, она только бредит.

Неожиданно Нежка успокоилась и на короткое время уснула. Затем глаза ее открылись. Казалось, она с удивлением выглянула прямо из мира своих видений. Взгляд ее был ясным. Уставившись на отца, она словно постепенно узнавала его, но сразу не могла поверить, что это и вправду он.

— Отец, — прошептала она.

Потом у нее снова сами собой стали закрываться глаза. Видно было, что ей очень хочется спать.

— Спи, Нежка, — сказал отец. — Поспи еще!

Жесткая, шершавая рука отца гладила ее по волосам. Он вспомнил песенку, которую пел ей, баюкая, когда она была совсем маленькая:

Нежка чуть приметно улыбнулась. Она пыталась широко открыть глаза, но веки были слишком тяжелыми.

Услышав пение мужа, мать удивилась и поспешила в комнату.

— Тише! — сказал Гривар и поднялся со своего места. — Она уснула. Все обойдется, если только ей вдруг не станет хуже, — голос его дрожал.

Мать с радостной надеждой всплеснула руками.

Наступили дождливые дни. Когда небо снова прояснилось и засияло солнце, Нежке стало лучше. Больше она не бредила, по ночам спала. И начала улыбаться. Иногда она уже сидела на постели и играла с куклой.

Отец снова уехал. Мать, не отходившая от Нежки все время ее болезни, теперь иногда ненадолго отлучалась по делам.

Однажды Нежка лежала дома одна. Она смотрела на проникавшие в комнату снопы солнечного света.

В них плясали серебряные пылинки.

Она услышала шаги перед домом — кто-то шел, весело притоптывая. В одном из узких окошек показалась лохматая голова.

Это был Тинче.

Минуту спустя он вошел в горницу и остановился у дверей, держа в руках корзиночку с земляникой. Большие глаза его смотрели на Нежку с удивлением.

Может быть, он думал, что застанет ее такой, какой привык видеть у Меячевых. На большой кровати, укутанная одеялом, она казалась совсем маленькой, словно превратилась в воробья. Бледное лицо осунулось, а заострившийся нос торчал, будто шило. Глаза глубоко запали, но взгляд был живым.

Нежка улыбнулась. Она была ему рада.

— Тинче! — прошептала она.

Словно только теперь осмелев, пастух подошел к постели и протянул Нежке корзиночку с ягодами.

— Вот, — сказал он. — Хочешь?

Нежка высунула из-под одеяла маленькие, исхудавшие руки и взяла подарок.

— Это мне? Спасибо!

Тинче чувствовал себя неловко. Разинув рот, он с глупым видом оглядывался по сторонам. Потом сел на скамью.

Несколько мгновений они глядели друг на друга.

— Мамы нет дома, — сказала Нежка.

— Нет дома?

На самом деле он хорошо это знал. С самого утра он подкарауливал, когда она уйдет. Тинче боялся Гривариху с тех пор, как она оттрепала его за уши.

— Мы думали, ты умрешь, — проговорил он, запинаясь.

— А я не умерла.

— Не умерла, — улыбнулся Тинче. — В будущем году я тоже не буду работать у Меяча.

— Не будешь? А куда пойдешь?

— К Подбрегару, если возьмет. К нему бы мне больше всего хотелось.

Они снова помолчали.

— А я не буду больше служить, — сказала Нежка. — Пока не вырасту.

— Тогда пойдешь батрачить, — заметил Тинче.

— Когда немножко подрасту, поступлю в няньки. Только не к Меячевым.

— Нет, конечно. Да у них уже есть другая нянька. Она мне не нравится. Тощая как жердь и все время показывает язык.

Нежка весело засмеялась. Усмехнулся и Тинче.

И снова они сидели молча, словно им больше нечего было сказать друг другу. Только переглядывались и улыбались.

Пастух поднялся со скамьи и пошел к дверям.

— Ты уже уходишь? — спросила Нежка.

— Ухожу, — ответил он. — Если Меяч узнает, что я бросил скотину, — беда…

— Когда будешь перекликаться с Петерчем, я тоже услышу, — сказала Нежка.

Тинче, довольный, засмеялся и вышел. Большая, лохматая голова еще раз мелькнула в окне. Затем было слышно, как он, топая, сбегал по тропинке.

Нежка поглядывала на солнце и тихонько смеялась. Ей было приятно, что ее не забыли. Она смотрела на мир жадными глазами. Да, она поступит в няньки на новое место. Только бы попались добрые хозяева и хорошие дети. Тогда и она будет вовсю стараться.