Слово солдата

© А. Д. Середа, 1989.

Партизанское движение в Белоруссии началось сразу после оккупации республики немецко-фашистскими войсками. В конце лета 1941 года здесь уже действовали отдельные группы и отряды, созданные по инициативе подпольных комитетов партии. Быстро вырастая за счет местных жителей, они объединялись в крупные бригады и, выходя из лесов, занимали населенные пункты, ликвидируя в них вражеские гарнизоны и создавая на освобожденной территории партизанские зоны.

Так, осенью 1941 года на Витебщине поднявшиеся на борьбу полностью очистили от оккупантов Ушачский и частично — соседствующие с ним районы; создали здесь Полоцко-Лепельскую партизанскую зону, в которой была восстановлена Советская власть, действовали советские законы. С октября 1942-го по апрель 1944 года население Ушачин, можно сказать, не знало фашистского ига.

Поначалу гитлеровцы вынужденно мирились с фактом существования у них в тылу партизанской зоны, однако в конце 1943 года, когда линия фронта приблизилась к ее северным границам, а сама территория оказалась прифронтовым тылом фашистской 3-й танковой армии, создавшееся положение стало для врага угрожающим и таило большую для него опасность. К тому же территориальные особенности Ушачского района и наличие в нем партизанских сил создавали исключительно выгодные условия для высадки советского авиадесанта на левобережье Западной Двины.

Перед гитлеровским командованием возникла необходимость срочно обезопасить свой оперативный тыл. Учитывая горький опыт борьбы с партизанским движением, враг на этот раз сконцентрировал силы, превышающие все карательные экспедиции минувших лет. Их общая численность составила более шестидесяти тысяч человек — да еще с мощной поддержкой артиллерии, танков и авиации. Сосредоточив воинские части в населенных пунктах вокруг зоны, они рассчитывали весной 1944 года ликвидировать партизанский край и уничтожить его защитников.

Зная об этом, Белорусский штаб партизанского движения начал стягивать в Ушачский район дополнительные формирования. К январю там уже насчитывалось шестнадцать партизанских бригад общей численностью свыше семнадцати тысяч человек. Для руководства и координации их действий была создана военно-оперативная группа ЦК Компартии Белоруссии, Центрального и Белорусского штабов партизанского движения. Ее возглавил Герой Советского Союза полковник В. Е. Лобанок.

Ушачская блокада началась 11 апреля 1944 года. Двадцать пять дней и ночей партизанские бригады держались под ураганом огня и металла вражеской шестидесятитысячной армады, сдерживая ее напор и на долгое время приковывая к себе.

В самоотверженной борьбе белорусских партизан принимала участие и наша 16-я Смоленская бригада.

ТРУДНЫЕ ДОРОГИ

В первых числах декабря 1943 года по распоряжению Центрального штаба партизанского движения 16-я Смоленская партизанская бригада была направлена в Ушачский район. Чем это вызвалось, мы тогда еще не знали.

Отряды выступили хмурым туманным утром. Погода стояла не по-декабрьски теплая. И если утром еще можно было ехать на санях по подмерзшим за ночь, припорошенным снегом дорогам, то днем, раскиснув, они становились непроходимыми для любого транспорта. Утопая в грязи, люди и лошади выбивались из сил.

За неделю пути миновали деревни Гилей, Кащино, Ковалевичи, Слобода и утром 10 декабря пришли в Воловью гору. В тот же день после короткого отдыха движение возобновили. Предстоял многочасовой переход в деревню Отрубок.

Гитлеровцы упорно преследовали бригаду, и возникла реальная опасность того, что при пересечении шоссе Лепель — Докшицы вражеские механизированные части перережут наш путь. Необходимо было успеть проскочить шоссе раньше, чем там появятся мотомехпехота и танки противника.

Это был тяжелый десятичасовой переход по бездорожью, с очень короткими остановками. Особенно трудными показались последние километры. Нередко случалось, что кое-кто засыпал на ходу. А когда до деревни Отрубок осталось рукой подать и опасность встречи с оккупантами миновала, некоторые партизаны, не в силах превозмочь сон и усталость, делали в сторону несколько шагов, падали на землю у придорожных сосен и засыпали мертвецким сном. Потом пришлось высылать подводы и собирать безмятежно спавших молодцов, храпевших на весь лес.

12 декабря пришли в деревню Большие Дельцы. Это уже была территория Полоцко-Лепельской партизанской зоны.

До прихода в Ушачский район наша бригада прошла долгий и трудный путь. Он начался в Касплянском и продолжился потом через Руднянский, Лиозненский, Оршанский, Бешенковичский, Сенненский, Чашницкий и Лепельский районы Смоленской и Витебской областей. Тысячи километров прошло соединение по дорогам партизанской войны, и не один раз жесткие тиски блокады грозили ей гибелью.

Командовал бригадой молодой кадровый офицер коммунист Иван Романович Шлапаков. Раненный в июле 1941 года в бою под городом Демидовом и вынужденно оставшийся в тылу врага, он стал одним из первых организаторов партизанского движения в Касплянском районе. Уже в августе Шлапаков организовал партизанский отряд и возглавлял его до своего назначения (в августе 1942 года) командиром 5-й бригады соединения Бати, которая позже была переименована в 16-ю Смоленскую.

Авторитет нашего комбрига был огромен, ему верили, его искренне любили все партизаны. После иной неудачной операции, проведенной без его участия, можно было услышать: «Был бы комбриг — такого не случилось бы!» Хотя вполне возможно, что и его присутствие ничего не изменило бы в ходе уже сложившихся обстоятельств, но вера в командирский талант Шлапакова была настолько велика, что хотелось думать именно так.

Те из новичков, кто еще не встречался с командиром бригады, представляли его человеком рослым, богатырского сложения, необычайной физической силы и обязательно с большой бородой. Увидев же перед собой молодого, невысокого роста командира с чисто выбритым лицом, испытывали некоторое разочарование.

Впрочем, одно время бороду Иван Романович все же носил. Это было осенью 1941 года в Касплянском лесу. Тогда он ходил в длинном желтом полушубке, не расставаясь ни днем, ни ночью с ручным пулеметом. Окладистая рыжеватая борода и бакенбарды делали его похожим на старорусских северных моряков, хотя в Смоленской области, откуда он родом, моря, как известно, никогда не было.

Кроме боев, засад, ночных налетов на гарнизоны с целью уничтожения живой силы врага, его военной техники, складов и транспортных средств, особое внимание в бригаде уделялось деятельности подрывников на транспортных магистралях. Воинские эшелоны гитлеровцев непрерывным потоком шли на фронт. Нарушить эту непрерывность и тем самым сорвать своевременную доставку действующим войскам резервов, техники и оружия, боеприпасов, горючего являлось основной задачей наших партизан.

Минеров-подрывников нередко называли диверсантами, а их действия диверсиями. Эти слова прочно вошли в партизанский быт и приобрели свое новое, отличное от того, как это толкуют словари, грозное и гордое звучание.

Каждая диверсия требовала большой находчивости, отваги, исключительного мужества и каждая из них таила для бойцов смертельную опасность. Лавируя между гарнизонами, нам приходилось пробираться лесными чащобами, брести часами по гнилому болотному месиву, переходить зыбуны, форсировать реки, продираясь сквозь заросли камыша на заболоченных поймах. И при этом преодолевать расстояния в двадцать, сорок и более километров.

Но еще труднее и опаснее представлялись вылазки на железнодорожные магистрали, вдоль которых полосами, шириной от пятидесяти до трехсот метров, были вырублены все зеленые насаждения, стояли наблюдательные вышки, дзоты и бункеры. Здесь круглосуточно дежурили многочисленные патрули, обходчики, курсировали мотодрезины с охраной. Но, несмотря на все меры охранения, предпринимаемые врагом, взрывы следовали один за другим, каждый раз извещая, что еще один эшелон до фронта не дошел.

В бригаде было немало отважных диверсантов, и каждый из них пустил под откос по нескольку эшелонов. Но особо выделялся среди них Николай Новиков, уроженец деревни Сопрыкино Ярцевского района. Своим бесстрашием и дерзостью он поражал даже бывалых воинов. Десять эшелонов значилось на его счету. Такой цифры не достигал еще никто в бригаде. Кроме того, Новиков был одним из лучших пулеметчиков. Почти после каждого боя в донесениях командира отряда в штаб бригады упоминалась его фамилия. И, глядя на невысокую, присадистую фигуру Николая, на его неторопливые движения и спокойную, даже медлительную походку, трудно было представить, что это именно он — такой неустрашимый диверсант и грозный воин в открытом бою.

Еще об одном, тоже из когорты отважных бойцов, о самом юном из них, я хочу написать несколько строк — о Петре Апенкине из деревни Живутица Касплянского района. В отряд Лещева он пришел весной 1942 года, имея при себе винтовку и запас патронов. В этом шестнадцатилетнем пареньке с густыми и черными, как смоль, волосами, покатым упрямым лбом поражало выражение его светло-серых глаз. Встретив его взгляд, человеку казалось, что он наткнулся на два несгибаемых гвоздя. Был Петя не по годам серьезен, немного замкнут, немногословен и отчаянно смел. С необыкновенным упорством он рвался в каждый бой.

Через десять лет после войны на встрече партизан нашей бригады был и Петр Апенкин. Он почти не изменился, только глубже пролегли морщинки на лице да черные густые волосы покрылись сединой, как морозной поземкой. После расформирования бригады, в августе 1944 года, он пошел на фронт и до конца войны был в полковой разведке. На его груди сияло пять орденов и несколько боевых медалей. Когда друзья попросили рассказать, за что он получил награды, Петр отделался короткой фразой:

— Таскал «языков» из фашистских окопов…

Я знал людей, которые в мирное время казались энергичными, волевыми и даже мужественными, а на войне прямо-таки сникали — вели себя вяло, подавленно, робко. А другие, ничем вроде бы не блиставшие ранее, вдруг раскрывались во всю мощь своей души. Именно таким и был Петр Апенкин. В свои семнадцать он уже проявил себя настоящим воином.

К сожалению, далеко не все диверсии проходили благополучно, без потерь. Иногда успех акции оплачивался самой дорогой ценой — ценой жизни.

Был такой случай. Подрывники 2-го отряда комсомольцы Николай Исаев и Василий Гуляев, устанавливая мину на магистрали Витебск — Орша (между станциями Добрино и Стайки), увидели огни быстро приближавшегося к ним поезда. Они могли вовремя уйти, но, вероятно, что-то не ладилось с установкой взрывателя, и бойцы самозабвенно, словно ничего не видя и не слыша, старались привести его в боевое положение. И в последнюю секунду им это удалось. Шесть трехосных платформ со штурмовыми орудиями и двенадцать вагонов с гитлеровскими солдатами полетели под откос. Но, увы, не вернулись с этого задания и молодые партизаны…

Всего за восемь месяцев (с апреля по декабрь 1943 года) диверсионные группы нашей бригады пустили под откос семьдесят восемь эшелонов, разгромили пять гарнизонов, взорвали и сожгли двенадцать мостов. Кстати замечу, что уничтожение трех-четырех вражеских эшелонов с живой силой или военной техникой было равнозначно разгрому на поле боя пехотного, артиллерийского или танкового полка.

С прибытием в Ушачский район мы почувствовали себя словно на обетованной земле. Казалось невероятным, что огромный партизанский край, где восстановлены и действуют советские законы, находится на оккупированной врагом территории. Особенно радостно было видеть, как по утрам на улицы деревни высыпали подростки и дети, спешившие в школу. А в памяти еще вставали дымные дороги партизанской войны, наполненные грохотом разрывов, треском выстрелов и заревом пожаров.

В КРАЮ ГОЛУБЫХ ОЗЕР

Ушачский район расположен на левом берегу Западной Двины, южнее Полоцка. Это сказочно красивый озерный край. Он густо покрыт массивами древних белорусских лесов, в разрывах между которыми привольно раскинулись широкие поля и луга с тенистыми рощами. Сотни озер, больших и малых, с берегами самых причудливых очертаний разбросаны по всему району. В солнечные дни они сверкают, как огромные голубые зеркала, отражая прибрежные деревья и плывущие по небу белоснежные облака.

Там, на берегу тиховодной речки Ушачи, впадающей в Западную Двину, с незапамятных времен существует небольшой поселок городского типа Ушачи, он же — районный центр. Этот ничем не примечательный в прошлом поселок в годы Великой Отечественной войны и стал столицей огромного партизанского края, центром ожесточенной борьбы, больших и кровавых событий.

На территории Полоцко-Лепельской партизанской зоны располагалось тысяча двести двадцать населенных пунктов. По всей ее границе шли оборонительные рубежи. Они состояли из системы траншей, ходов сообщения, дзотов и бункеров. В некоторых местах были проволочные заграждения. Каждая бригада занимала определенный участок обороны, только наша, являясь резервной, своего участка не имела.

Партизаны, как правило, длительной позиционной обороны не вели. Тактика их боевых действий была в основном наступательной, с широким применением быстрых передвижений, маневра, обхода, выхода в тыл противника. Но весной 1944 года Центральный штаб партизанского движения поставил перед бригадами Полоцко-Лепельской группировки задачу удерживать территорию зоны, отвлекая на себя крупные силы противника.

Наш 7-й отряд занимал деревню Сорочино.

Деревня большая, богатая. Партизаны, можно сказать, роскошествовали, отогреваясь в домах. Никогда до войны я даже не представлял себе, что крыша над головой и пол под ногами могут вызывать такое блаженное состояние. А если к этому еще добавить надежные стены, за которыми ночью слышно завывание вьюги, и тепло щедро натопленной печи, то и вовсе казалось, что лучшего ничего нет на свете.

В эти дни большое внимание уделялось политико-воспитательной работе в отрядах и среди населения. Проводились собрания, коллективные читки газет, беседы, вечера художественной самодеятельности. Тут главную роль играли комиссары отрядов. Их горячая вера в святая святых — народную борьбу, их сила убеждения, как и примеры личной отваги и доблести, имели большую действенную силу. Комиссары пользовались у бойцов огромным авторитетом. На эту должность назначались лучшие из лучших партизан-коммунистов. Иногда казалось, что в наших отрядах возродилось орлиное племя комиссаров революции, овеянных славой гражданской войны.

Комиссаром нашего отряда с ноября 1943 года был назначен Арсений Заломаев. Перед войной он работал механиком на ремонтной автобазе в Смоленске. Волна оккупации настигла его в поселке Мох-Богдановке, куда он добрался с семьей после неудачной эвакуации своей автобазы. Осенью 1941 года, оставив там жену и двух детей, Арсений ушел а лес. Был пулеметчиком, командиром отделения, потом начальником штаба отряда и, наконец, комиссаром. Выше среднего роста, сухощавый, подвижный, даже порывистый, он производил впечатление человека решительных действий. Говорил быстро, отрывисто, иногда злобно, когда речь заходила о гитлеровцах. Что-то соколиное было в остром взгляде его светло-серых глаз.

Когда он узнал, что я умею рисовать, то тут же попросил принять участие в выпуске боевых листков, а когда вышел первый номер, Арсений весь засветился радостью, заулыбался и на его нервном лице заиграл румянец.

— Слово — острое оружие! Ты понимаешь это? Иногда оно разит сильнее пули, — проговорил он взволнованно.

Однажды, когда выпускали очередной боевой листок, Арсений сказал задумчиво, ни к кому конкретно не обращаясь:

— Борьба у нас идет смертельная, кто кого. Тут уж не приходится жалеть ни себя, ни… ни своих родных или близких.

Я слышал в отряде, что комиссар застрелил своего родного брата, служившего в полиции, и догадался, что означают эти его последние слова насчет родных и близких. Вероятно, на душе у него было очень тяжело и ему захотелось с кем-то поделиться своим горем. Разделенное горе — уже полгоря. И я не ошибся. В эту ночь он рассказал мне о своем несчастье.

— Это случилось в конце сентября сорок второго года в Касплянском районе, — начал Арсений глуховатым голосом. — Я был рядовым партизаном в отряде Алексея Лещева. В полусожженную деревню Бор повадились тогда гитлеровцы и полицаи. Они разбирали уцелевшие от пожара дома, сараи и увозили бревна и доски в деревню Заломаи, где стоял их гарнизон, для постройки дзотов и других сооружений. Перед рассветом наш отряд замаскировался недалеко от этой деревни, в кустарнике, возле старой мельницы на берегу Жереспеи. Меня назначили наблюдателем. Я расположился на высотке, в стороне от отряда. Лещев дал мне свой бинокль. Когда рассвело, хорошо стал виден пустынный проселок, идущий к деревне, густые заросли кустарника вдоль него и лес вдали. Вдруг возле леса показалось десять подвод в сопровождении солдат и полицейских. Вскоре обоз остановился. От него отделились два человека в гражданской одежде и пошли по проселку к деревне. Оружия у них не видно было. Я не поверил своим глазам, когда в одном из них узнал своего младшего брата Ивана. В бинокль хорошо было видно его лицо, одежду и такую знакомую с детства фигуру. Спустившись с высотки, я доложил Лещеву о брате. Тот приказал пропустить их беспрепятственно в деревню, чтобы не вспугнуть обоз, а когда будут идти назад, то задержать. Не было сомнения, что их послали в разведку — узнать, нет ли партизан в деревне. Поэтому сняли нарукавные повязки, оставили оружие в обозе и под видом местных жителей отправились в деревню. Отряд ушел встречать обоз, а я затаился в кустах, и когда Иван со своим напарником, возвращаясь из деревни, поравнялись со мной, я выскочил на дорогу. «Стой! — скомандовал. — Руки вверх!» — и направил на них винтовку. «Арсений, это я, не стреляй!» — закричал Иван, однако руки поднял. Второй полицейский, воспользовавшись заминкой, шарахнулся в сторону и быстро побежал, мелькая в кустах. Я выстрелил ему вслед, но промахнулся. А мой брат тем временем пустился в другую сторону. «Стой! — опять крикнул я. — Стрелять буду!» Но Иван продолжал бежать. Со второго выстрела уложил его замертво… Да хотя бы в кусты бросился, а то бежит, дурак, по дороге, — вздохнул комиссар.

Потом, помолчав немного, добавил:

— Позже я узнал, что он не был завербован. Но начальник волостной полиции иногда посылал его в качестве разведчика в деревни, где могли быть партизаны. При этом он грозил отправить Ивана в Германию, если тот откажется выполнить его приказ. Да все равно, хрен редьки не слаще. Раз ты предатель — значит, не брат.

…Вскоре мне пришлось расстаться с комиссаром Заломаевым. Совершенно неожиданно я был назначен редактором бригадной газеты. Мне очень не хотелось уходить из отряда, а тем более менять винтовку на перо. Однако пришлось.

Моя военная судьба началась осенью 1940 года, когда после окончания архитектурного факультета Киевского художественного института я был призван в армию и зачислен в гаубичный артиллерийский полк. Но прослужил в мирное время недолго. Вечером 22 июня 1941 года, прямо из летних лагерей, находившихся под Москвой, уехал на фронт. Первое боевое крещение получил за Витебском, где занял свои позиции наш полк. Через несколько дней мы покинули этот старинный город, объятый пламенем пожаров. Потом с боями отходили через Лиозно, Рудню, Красное и дымом затянутый Смоленск. Две недели вели бои под Ярцевом. Казалось, что фронт остановился, стабилизировался и скоро начнется наше наступление, которого мы так ждали.

Осенью сорок первого попал в окружение под Вязьмой, получил сильную контузию и оказался в плену. Вместе с другими был направлен в местечко Стодолище, расположенное на шоссе Смоленск — Рославль. Там находился лагерь военнопленных.

Немало советских воинов в первые месяцы войны попало в окружение, и часть из них, не сумевшая перейти линию фронта, познала горечь плена. Им довелось пройти тяжелый путь страданий в гитлеровских лагерях, и не каждому суждено было выжить, многие погибли безымянными от истязаний, голода, холода и болезней. Но те, кому удалось вырваться из фашистского ада, шли в партизанские отряды.

Я испытал все это на себе. Три раза бежал из лагерей, но два первых побега были неудачными — оба раза был задержан полицаями в деревнях, куда меня загонял голод, и после допроса с побоями в комендатуре снова оказывался за проволокой. Но третий побег закончился успешно. В темную июльскую ночь 1943 года я бежал из лагеря, что находился в поселке Выдрино на Витебщине, и увел с собой пятнадцать человек. Через несколько дней встретили в лесу партизанский отряд Н. М. Богдановича и были зачислены в его состав. А в октябре этот отряд влился в 16-ю Смоленскую бригаду.

Еще до прихода в Ушачский район в бригаду доставили на самолете портативную походную типографию. Она состояла из небольшого металлического печатного станка, деревянного плоского ящика со шрифтом, двух банок полиграфической краски и двух объемных тюков нарезанной газетной бумаги. Это явилось, чрезвычайно важным событием в бригаде. Давно уже назревала потребность в печатном слове для проведения в отрядах и среди населения информационно-пропагандистской работы. Люди тянулись к правде.

Типография оказалась очень удобной: она свободно размещалась на одноконной тачанке. Наборщик Иван Мельниченко, рослый, могучий парень, был мастером своего дела. Газету назвали «За Родину». Двухполосная, малогабаритная (двадцать на тридцать сантиметров), она из-за нехватки бумаги выходила один раз в неделю, в количестве шестнадцати, а иногда и более экземпляров. Несмотря на малый тираж газеты, круг ее читателей был довольно широк. Ее распространяли не только в отрядах, но и среди местного населения. Каждый номер, после коллективных читок, переходил из избы в избу и зачитывался, что называется, до дыр.

Кроме газеты, мы печатали воззвания к населению, листовки и регулярно, через каждые два-три дня; выпускали сводки Совинформбюро о положении на фронтах.

Помимо редакторской работы комбриг поручил мне собирать материалы о боевых действиях отрядов и об отдельных партизанах, отличившихся в бою, а также записывать все, что касается бригады со дня ее сформирования.

— Это для истории, — сказал Иван Романович.

Поручение было высказано в форме просьбы, но кто же не знает, что просьба командира равносильна приказу. Верхом на коне я выезжал в отряды и по горячим следам собирал материалы для газеты и для «истории». Слушал рассказы партизан и почти дословно записывал их. Собирал сведения о пройденном пути бригады и вел личные дневниковые записи о тех событиях, участником или свидетелем которых был сам.

Потом, обычно вечером или ночью, при свете каганца обрабатывал собранный материал, готовил заметки, корреспонденции, рисовал иллюстрации и, вырезая их на пластинках из сухой груши, делал клише. Иллюстрации производили сильное впечатление, благодаря им газета стала «смотреться» более живо и выразительно.

Партизаны очень любили свою газету, охотно писали сами, так что недостатка в материалах я не испытывал.

Песни в условиях оккупационного тыла тоже имели патриотическое значение и обладали ни с чем не сравнимой силой эмоционального воздействия на людей. Их пели торжественно, как гимны.

Почти в каждой бригаде был свой ансамбль художественной самодеятельности; они пользовались неподдельной популярностью у партизан и местного населения. Такой ансамбль создали и мы в своей бригаде. Его выступления собирали огромное количество зрителей и заканчивались, не боюсь преувеличить, бурным успехом. Это были незабываемые вечера короткого и столь желанного отдыха.

В нашем ансамбле выступали певцы и певицы с хорошими голосами, были лихие танцоры, искусные рассказчики, юмористы и талантливые музыканты. Среди них выделялись В. Дроздовская, Л. Букатик, В. Белецкий, Б. Соловьев, Д. Синельщиков, В. Березовский, В. Будюкин, Е. Басистов, Я. Дегтерев, И. Филиппенко и другие.

Славились и бригадные поэты Е. Криштапович и П. Пеков. Женя Криштапович был совсем еще юным. И, вероятно, не одно материнское сердце дрогнуло, когда он, белокурый, голубоглазый, выходил к зрителям и читал свои стихи, вкладывая в них всю нерастраченную пылкость чувств и восторженность души.

А кто не знал в бригаде партизанского поэта Пармена Пекова! Песни на его слова пели во всех отрядах. В Пекове удивительно сочетались доброта и мягкость характера с мужеством и отвагой сурового воина. Он был молчалив, всегда хмурый и озабоченный, но глаза излучали неизбывную доброту и приветливость. До войны Пармен Яковлевич работал учителем на Орловщине, в деревне Боевке, Урицкого района. В октябре 1941 года организовал в своей деревне группу молодых патриотов и вместе с председателем колхоза Д. Д. Благодеровым отправлял обозы с хлебом и другими продуктами партизанам в Дмитриевские леса. Их обоих арестовали в один день. Но когда вели на допрос в соседнее село Сосновку, Пекову удалось бежать. Благодеров же после допроса и долгих истязаний был расстрелян. Жену Пармена, как он узнал позже, гитлеровцы убили на следующий день после его побега. А трое малолетних детей чудом уцелели, выжили среди односельчан. После войны они встретили отца на пепелище их сожженного дома…

Утром 16 января, как предвестники приближающейся грозы, загрохотали на восточной границе зоны раскаты пушечных залпов, и на участки обороны бригад имени В. И. Ленина и «За Советскую Белоруссию» обрушился шквал артиллерийского огня.

Ведя наступление со стороны Уллы, противник, прорвав оборону партизан, продвигался в сторону Ушачей. В то же время, наступая на западной границе от станций Ветрино и Прозороки, он намеревался одновременным ударом с двух сторон захватить партизанскую столицу и разрезать зону на две части. Но опергруппой был подготовлен врагу ошеломляющий сюрприз.

Еще осенью 1943 года войска 1-го Прибалтийского фронта, вклинившись в оборону противника, перерезали транспортные магистрали Полоцк — Витебск и Витебск — Орша. С этого времени исключительное значение приобрела шоссейная дорога Витебск — Бешенковичи — Лепель — Парфяново. Она являлась единственной, по которой оккупанты могли еще осуществлять снабжение своего фронта на участке 3-й танковой армии. И вот теперь, в ночь на 17 января, тысячи партизан одновременно обрушились на гарнизоны, расположенные по линии этой шоссейной дороги, уничтожая живую силу противника, взрывая мосты и разрушая шоссе. Движение вражеского транспорта застопорилось.

Спасая свою единственную дорогу, гитлеровское командование вынуждено было перебросить силы на южные границы зоны, а начатое наступление со стороны Уллы прекратить.

Но еще в первый день части противника успели занять деревни Ковалевщину, Красное, Красную Горку, Малиновку, Ягодки и другие, расположенные на территории зоны. Оставив в них сильные гарнизоны, враг намеревался закрепиться на захваченной территории и сохранить ее как плацдарм для будущего наступления. В связи с этим полковник Лобанок приказал выдвинуть нашу бригаду в район перед деревней Тетча, остановить возможное продвижение противника и заставить его уйти с территории зоны.

Получив такое задание, комбриг Шлапаков вернулся из опергруппы весьма озабоченным. В штабе бригады его уже ждали комиссар А. Куличков, заместители комбрига И. Алесенков, В. Дубленных-Уральский и недавно назначенный на должность начальника штаба майор П. Виноградов. Шлапаков рассказал о задаче, поставленной перед бригадой, и высказал свои соображения:

— Что ждет бригаду, если мы, заняв оборону, будем ожидать наступления противника, превосходящего нас числом и вооружением? Немедленное отступление, причем с большими потерями. Вы сами знаете, что в позиционных боях, не имея артиллерии, танков, авиации, мы всегда будем слабее регулярных армейских частей. Следовательно, остается единственный путь — наступление. Но прежде надо остановить противника, если завтра он начнет продвижение. Это первая задача, а вторая — заставить его убраться назад, откуда он пришел.

Утром 18 января, еще затемно, отряды заняли свои позиции, выкопав в снегу окопы. 2-й отряд расположился севернее деревни Павловщины, 4-й — несколько правее (его позиция пересекла большак Улла — Ушачи), на правом фланге — 3-й отряд. Остальные подразделения находились в резерве.

Медленно наступало хмурое зимнее утро. Сотни глаз были устремлены на извилистый большак и всхолмленное заснеженное поле. Вдали чернела полоса густого кустарника, откуда доносился гул моторов. Ровно в девять после короткой артминометной подготовки в кустарнике замелькали белые точки, и вскоре пехота противника в белых маскхалатах высыпала на поле. Впереди, ведя огонь из пушек, шли два танка. Затрещали выстрелы. Стрелки из ПТР посылали пулю за пулей в броню машин, но они подползали все ближе и ближе.

Наконец один танк остановился, и его тут же обволокло густым черным дымом. А со вторым случилось что-то неладное: ствол его пушки вдруг высоко задрался вверх, будто танкисты собирались стрелять в небо. Некоторые партизаны невольно тоже подняли головы вверх, но кроме низких снежных облаков ничего не увидели. Через некоторое время танк с нелепо поднятой пушкой развернулся и пошел назад. Первый остался догорать на месте.

Не менее двух часов продолжалась жаркая перестрелка с пехотой, которая залегла в оврагах, избороздивших поле. Потом цепи противника отошли в сторону деревень Ковалевщина и Красное.

РАЗГРОМ ГАРНИЗОНА

Шлапаков принял решение в ночь на 19 января разгромить гарнизон в деревне Красное. В эту же ночь, согласно приказу опергруппы, бригады имени В. И. Чапаева и «За Советскую Белоруссию» должны были блокировать гарнизоны в деревнях Малиновка, Ягодки, Ковалевщина, Осиновка, Крыушино, чтобы те не смогли прийти на помощь осажденным шлапаковцами.

Вечером, собираясь на командный пункт в деревню Тетча, комбриг разрешил мне сопровождать его. С ним ехал комиссар бригады Куличков. Санки были маленькие, и мне пришлось занять место кучера, на облучке.

Деревня, куда мы вскоре прибыли, поразила меня своей пустынной тишиной и безлюдьем. Нигде ни огонька, ни дымков из труб, ни звука, будто все вымерло. Только брошенные избы, разбитая дорога да истолченный ногами грязный снег. Жители, спасаясь от карателей, еще накануне ушли в глубь зоны. Только на краю деревни, возле большой избы, чувствовалось движение. Там стояли лошади, запряженные в сани, у забора позвякивали сбруей оседланные кони. Возле крыльца чернела фигура часового с винтовкой.

В просторной избе было тепло. Пахло свежевыпеченным хлебом и неисчезнувшим еще запахом обжитого жилья. На голом деревянном столе в металлических банках, наполненных жиром, горели фитили. Часто хлопали двери. Командиры и комиссары отрядов, вызванные в Тетчу на совещание, подходили к столу, за которым сидел комбриг, и докладывали о своем прибытии. От их движения колебалось пламя светильников, вызывая на стенах пляску причудливых теней.

Возле комбрига, опираясь на локоть, склонился над бумагами его заместитель Алесенков в офицерской шинели, туго перетянутой ремнем. Напротив него в распахнутом черном полушубке сидел замкомбрига по разведке Дубленных-Уральский — рослый, порывистый, всегда в движении. Когда он вставал или передвигался, то вокруг него будто ветер поднимался.

Уже собрались все командиры и комиссары отрядов. Комбриг поднялся. Разговоры смолкли, все сгрудились ближе к столу.

— Наша задача, — начал Шлапаков, — заключается в том, чтобы, не ожидая наступления, противника, который, возможно, завтра обрушится на нас всей своей мощью, уже сегодня разгромить его наиболее сильный гарнизон в Красном. Там расположен батальон пехоты численностью до четырехсот человек и штаб сто пятьдесят седьмого полка восемьдесят седьмой гренадерской дивизии, прибывшей недавно в Уллу из Невеля. У противника несравнимое превосходство в военной технике, но ночной бой — это наш, партизанский бой, а вы — несравнимые мастера его…

Шлапаков умел говорить убедительно, горячо, умел зажигать людей.

План боя сводился к следующему: в четыре утра 19 января 6-й и 7-й отряды атакуют гарнизон в Красном. 5-й отряд в это время наступает на гарнизон в деревне Красная Горка, расположенной на расстоянии полутора километров от Красного, блокирует его до конца операции. 3-й отряд, скрытно подойдя с северо-западной стороны к Красному, за пять минут до общих действий открывает огонь, инсценируя наступление.

Как всегда, оперативный план отличался и тщательной проработкой деталей. В этом чувствовался стиль Шлапакова. Он часто повторял, что особенно в партизанской войне мелочей не должно быть, иначе не избежишь расплаты собственной кровью.

Фашисты, хорошо охраняя деревни, в которых располагались, ограничивались лишь редким патрулированием на территориях между ними. Это дало возможность нашим отрядам обойти Красное с юго-восточной стороны и проникнуть в тыл гарнизона, откуда гитлеровцы менее всего могли ожидать нападения. Да и трудно было предположить, что партизаны осмелятся атаковать объект с территории, занятой противником.

6-й и 7-й отряды заняли позиции на восточной окраине деревни, 3-й — на западной, а 5-й затаился южнее, на подступах к Красной Горке. Словно крупного зверя в берлоге, обложили партизаны вражеский гарнизон. Их фигуры в белых маскхалатах были совершенно незаметны на снегу. Вокруг стояло мертвое безмолвие. Тянуло резким холодным ветерком. И хотя каждый ждал этой минуты, сердца людей дрогнули, когда ночная тишина вдруг раскололась от винтовочных выстрелов: 3-й отряд под командованием Ефремова точно в три часа пятьдесят пять минут открыл огонь по гарнизону.

Испуганно выскакивая из домов, забегали, заметались гренадеры…

7-й отряд, которым командовал Маженков, выйдя в тыл фашистам, залег в ложбине в полукилометре от гарнизона. Затем ползком партизаны перебрались в канаву, пересекавшую поле в ста пятидесяти — двухстах метрах от деревни. Когда 3-й отряд открыл огонь, они поползли по снегу, а когда смолкла стрельба, бросились вперед — без выстрелов и криков. Впереди вспыхнула ракета, за ней — другая, раздался выстрел и громкий крик: «Партизанен!..» Затрещали автоматные очереди. Гулко ударил немецкий пулемет. Но уже, обходя деревню справа, словно на крыльях несся 2-й взвод Толкачева. Навстречу ему из темноты улицы застрочил пулемет, но очереди прошли над головами. Только белая кубанка на голове комиссара Заломаева, сорванная пулей, отлетела далеко назад. Партизаны метнулись к стенам построек, некоторые залегли. В ту же минуту из их рядов вырвался юный партизан Митя Коршунов. Молодой, быстрый, в солдатском ватнике, ловко сидевшем на нем, он пробежал вперед и метнул гранату. Пулемет умолк, но со двора раздалась короткая автоматная очередь. Коршунов, запрокидываясь назад, упал навзничь. Офицер, убивший его, в кителе, без головного убора, бросился бежать вдоль улицы.

— Уйдет! Уйдет гад! — с нетерпением закричал кто-то из партизан.

— Не уйдет! — раздался из темноты спокойный голос.

И высокий длинноногий Жиленков дал такого ходу, что в считанные секунды догнал офицера и ударил его прикладом. Тот свалился наземь. Жиленков хотел только оглушить его, чтобы взять живым, но слишком тяжелым оказался удар.

С каждой минутой бой разгорался все сильнее.

6-му отряду в эту ночь сопутствовала удача: многочисленные кучи навоза, вывезенные крестьянами на поле еще с осени, дали партизанам возможность незаметно приблизиться к гарнизону. К началу атаки они находились уже на краю деревни, укрываясь за постройками на огородах. В белых маскхалатах, они были невидимы в белесой темноте. Когда прекратился пятиминутный огонь 3-го отряда, будто снежное поле поднялось и хлынуло белой лавиной на улицу.

Первым ворвался в гарнизон Василий Смолкотин, командир 2-го взвода. Он полоснул из автомата вдоль улицы, в глубине которой сновали солдаты. И в ту же минуту из-за домов и сараев, из темноты огородов засверкали огни выстрелов, и густые ряды партизан в белых маскхалатах ворвались на улицу.

В первые же минуты атаки был ранен в руку пулеметчик Микачев, но он не выпустил оружия. Его маскхалат обагрился кровью, однако некогда было заниматься перевязкой. В бою секунды решают многое. Прислонившись спиной к стене сарая, Микачев целился в окно дома, откуда строчил вражеский пулемет. Но опередил его гренадер: пуля ударила партизану в голову, ниже обреза кубанки…

Увидев гибель своего пулеметчика, командир взвода Бартеньев, втянув голову в плечи, бросился вперед. Пулеметная очередь накрыла его — только клочья полетели из ватника, но по счастливой случайности ни одна пуля не задела взводного. Он прижался к стене дома, и две гранаты, одна за другой, промелькнули в оконном проеме.

Когда подбежали партизаны, Бартеньев стрелял в окно из автомата, хотя в этом уже не было необходимости: гранаты сделали свое дело.

Меняя диск на автомате, командир взвода Смолкотин увидел впереди огни выстрелов, выплескивавшихся из окон большой избы. Подойти ближе было невозможно — улица простреливалась. Огородами он пробрался во двор и толкнул входную дверь. Она оказалась незапертой. В узком коридоре все дрожало от грохота. Ударом ноги Смолкотин распахнул настежь дверь. В полумраке комнаты, наполненной треском и удушливым запахом пороха, он увидел на столе, придвинутом к окну, станковый пулемет и согнувшегося над ним офицера. Несколько гитлеровцев, укрываясь за простенками, стреляли в окна. Василий нажал курок автомата. Длинная очередь прошлась по комнате. Неожиданно в дверь просунулся черный ствол ручного пулемета, и заплясало короткое злобное пламя. Это пулеметчик Еременко пришел на помощь своему командиру. Несколько секунд состязались автомат с пулеметом в меткости своего огня…

Убитый вражеский офицер, майор, оказался командиром полка. На его кителе, ниже кармана, висел Железный крест — высокая награда гитлеровского рейха. Трое других тоже были офицеры, чином пониже, остальные трое — солдаты.

Вскоре оба отряда соединились. Гитлеровцы, пытаясь организовать оборону, яростно сопротивлялись. Но все напористее, со всех сторон накатывались партизаны. Казалось, даже деревня посветлела от их белых халатов.

— Бей гренадеров! — слышалось в разных концах селения.

Под ударами прикладов с треском вылетали рамы. В окна летели гранаты.

Вражеская оборона заметно слабела. Бой распадался на отдельные очаги.

Продвигаясь вперед, командир 6-го отряда Афанасьев увидел стоявший на улице миномет и несколько солдат возле него. Он полоснул из автомата. Несколько человек упали, остальные разбежались. Афанасьев приказал партизанам Зобову, Ревеко и Русанову взять боевой трофей. Но как только те приблизились к миномету, по ним хлестнула пулеметная очередь. Раненые Ревеко и Русанов упали, а Зобов отбежал в укрытие. Но заминка длилась недолго. Из-за ближайшей избы вдруг выскочил Евгений Криштапович. Он упал на снег и быстро пополз канавкой к миномету. Пули пролетали над ним и рядом с ним, бешено взрыхляя снег.

Жене не было еще и семнадцати лет, когда он ушел в партизаны. Природа не одарила его особой физической силой и здоровьем, но жила в нем великая любовь к родному краю. Вместе со всеми он шагал по трудным дорогам партизанской войны, преодолевая тяжесть походов, морозы, снег и страх перед смертью. Терзаемый голодом, он последним сухарем делился с товарищем и самозабвенно бросался в бой, не думая о себе.

Вот и сейчас, услышав приказ командира, не его, правда, касавшийся, он, не раздумывая, кинулся выполнять его. И Женя добрался до миномета. Но сдвинуть его с места, лежа на снегу, у него не хватало сил. Приподняться было нельзя: пули роем проносились над ним. Видя тщетность его усилий, командир взвода Бартеньев подполз к бойцу и крепко ухватил его за ноги. Подоспел Зобов и другие партизаны — они в свою очередь тоже ухватили Бартеньева за ноги и потащили в укрытие. За ними, как сказочная репка, пополз по снегу миномет…

На окраине деревни, на небольшом пустыре, командир взвода Басистов увидел четыре походные кухни, стоявшие рядком.

«Где кухни, там должен быть штаб, — подумал он. — Фашистское брюхо от котлов далеко не уходит».

И взводный не ошибся. В одном из домов, на самом краю пустыря, действительно располагался штаб батальона, а рядом с ним, в сарае, хранились запасы оружия, боеприпасов, продовольствия, спиртных напитков. Здесь гренадеры организовали сильную оборону. Пулеметные очереди прижали партизан к земле. На ровном пустыре негде было укрыться. Раненный в руку, отполз назад командир отделения Луконин, перебило ногу ниже колена Шевцову, был убит Гуров. Тяжело раненного Свириденко вынес в укрытие его товарищ Любарский…

Оценив обстановку, командир отделения Александр Верзилов задворками пробрался за сарай. Он увидел станковый пулемет, бьющий короткими очередями, и группу солдат возле него, неистово поливающих из автоматов. Выстрелить Верзилов успел только один раз — в узкую спину пулеметчика. Затем, перехватив винтовку, он обрушил тяжелые удары прикладом на головы ближайших к нему солдат. Один из них выстрелил в Александра в упор. Но до того как упасть, отважный партизан успел опустить окованный приклад на голову еще одного солдата. Когда подбежали товарищи, Верзилов был уже мертв. Он лежал на спине, запрокинув большую кудрявую голову, раскинув могучие руки. Рядом с ним на истоптанном снегу лежали три безжизненных тела в свернутых набок черных касках. На пулемете, выгнув узкую спину, застыл офицер.

Как ни старался, а все же отстал от своих Лукьян Любарский. В его широком, кряжистом теле таилась недюжинная сила, но для бега он был тяжеловат. В темноте налетел Лукьян на двух вражеских солдат, неожиданно выскочивших откуда-то сбоку. От толчка его тела один из них отлетел в сторону и упал. Стрелять во второго было поздно — тот стоял рядом. Коротким ударом ствола винтовки, тычком в лицо, партизан уложил и его на снег. И вдруг, оглянувшись, увидел, что сбитый им гитлеровец, уже стоя, целится в него из автомата.

Любарский бессознательно, какой-то отрешенностью сделал шаг вперед, навстречу смерти. Но в этот миг короткая автоматная очередь прозвучала у него за спиной, и гренадер, согнувшись, ткнулся лицом в снег. Лукьян оглянулся. Рядом, словно сказочное видение, стоял с автоматом в руках стройный молодой красавец в кожаной куртке и в лихо сдвинутой на затылок черной кубанке. Все на нем было ловко пригнано, с каким-то особенным военным шиком, даже сапоги блестели, вероятно, начищенные перед боем.

— Давай за мной, пехота! Не отставай! — сверкнув белозубой улыбкой, весело проговорил спаситель.

Это был командир взвода из 6-го отряда Григорий Пацуля. Впрочем, об этом Любарский узнал после боя.

Сломив оборону врага, партизаны гасили последние очаги его сопротивления. И хотя огненные полосы трассирующих пуль еще прорезали темноту, но треск выстрелов уже заметно слабел, и по всему видно было, что наступают последние минуты боя.

Однако в шесть утра от Соловьевки послышался рокот моторов: к деревне приближались два танка и рота лыжников. Со стороны Осиповки тоже показалась рота лыжников, двигавшихся в направлении Красного. По сигналу нескольких ракет красного дыма отряды начали выходить из деревни.

В последней группе шли командир 6-го отряда Афанасьев, комиссар Коваленко-Супрун, командир взвода Смолкотин и еще несколько партизан. Шествие замыкал Григорий Пацуля. У него был разбит висевший на поясе трофейный пистолет, пуля сорвала с головы кубанку, осколками гранат изрешетило сумку с запасными дисками, во многих местах кожаной куртки виднелись отверстия и рваные полосы от пуль. Но на теле — ни одной царапины. Смерть обходила его, словно заколдованного. Он шел легкой упругой походкой, перепрыгивая через канавы и колдобины, весело показывая шагавшему рядом с ним Бахметьеву, сколько дыр от пуль в его одежде. Не переставал шутить по этому поводу.

И уже далеко от деревни тяжелый осколок от снаряда из танковой пушки врезался ему в спину. Смерть была мгновенной… Тело его не удалось унести: два танка и лыжники буквально наседали на партизан. Как потом рассказывали жители Красного, гитлеровцы приволокли мертвого Григория в деревню и жестоко издевались над его телом. А перед уходом из деревни они бросили его в костер. Вероятно, из-за кожаной куртки они приняли его за комиссара, хотя, к слову сказать, никто из комиссаров в бригаде кожаных курток не носил.

5-й отряд под командованием Бобылева в ту ночь блокировал гарнизон в деревне Красная Горка. Там стояло две гренадерские роты. Они до конца операции были накрепко заперты в деревне.

В результате ночного боя партизаны разгромили фашистский батальон, уничтожили два штаба — полка и батальона, захватили все штабные документы, взорвали и сожгли склады с оружием, боеприпасами, продовольствием. Противник потерял более двухсот человек (кроме раненых, количество которых для нас осталось неизвестно). Четырех гитлеровцев мы взяли в плен.

Наши потери: четырнадцать партизан убиты, тридцать два ранены.

Утром 20 апреля немцы ушли из всех занятых ими деревень. Территория зоны была восстановлена.

В ту знаменательную ночь я находился в 6-м отряде. Комбриг разрешил, но приказал:

— Не ввязываться в бой, а делать свое дело.

Я выполнил приказ, но после боя диск моего автомата оказался пустым… На другой день утром я был в 6-м и 7-м отрядах. Партизаны, еще не остывшие после боя, охотно, перебивая друг друга, отвечали на мои вопросы. Я тут же записывал их рассказы.

Эти материалы, как и дневниковые записи, я храню по сей день. Они дали мне возможность восстановить на этих страницах давно минувшие события.

ЗАЧИСТЬЕ, ШЕСТЕРНИ

В угрюмую пору февральских метелей на границах зоны наступило некоторое затишье. Зима стояла лютая. Под снегом исчезли скованные льдом озера, и только густые заросли камыша да ольшаника на их берегах указывали места, где летом голубели их зеркальные разливы. А в лесу по ночам гудели морозные ветры. Но тесно было им среди неподвижных деревьев, и, яростно завывая, вырывались они на снежные просторы полей, и тогда уже не видно было, снег ли падает с неба или стелются тучи по земле.

В конце февраля гитлеровцы снова зашевелились. На южной границе они прорвали партизанскую оборону и начали наступление в направлении деревень Зачистье, Немирово, Шестерни. По приказу опергруппы наша бригада и двинулась в этот район с такой же, как и в январские дни, задачей: остановить противника и выбить его с территории зоны.

Мне было разрешено идти со 2-м отрядом и «собрать побольше летописного материала», как заявил комбриг.

Этот отряд являлся одним из тех двух, на базе которых и родилась наша бригада. В его составе сейчас было четыре взвода общей численностью более двухсот человек.

Командовал отрядом Г. Афанасьев, офицер Советской Армии, направленный весной 1942 года за линию фронта в оккупированный тыл. Всегда подтянутый, решительный, строгий характером, он пользовался большим авторитетом у партизан. Комиссар отряда А. Чуваев, начштаба В. Хмельков и их заместители Н. Полежаев и А. Бурцев начали свой партизанский путь еще в Касплянских лесах на Смоленщине. За два года войны они стали опытными командирами и не один раз отличались в боях. Отрядную разведку, как всегда, возглавлял человек с «особым характером» — Михаил Конюхов. Он, как говорится, не ведал страха, воевал весело, лихо, используя каждую случайность на благо делу.

Утром 27 февраля отряд выступил из деревни Лобаны.

Погода в тот день выдалась на редкость ясная. Яркое солнце, отраженное искристым снегом, слепило глаза. На большой высоте в синем небе медленно кружил немецкий самолет-разведчик, и мы прибавили шагу, чтобы быстрее войти в лес. Здесь настроение сразу улучшилось. В открытом поле партизаны всегда чувствуют себя неспокойно — даже когда практически никакой опасности нет. Лес всегда был нашим неизменным другом, и многие из нас обязаны жизнью его надежной защите.

Навстречу по лесной дороге двигался длинный обоз беженцев из захваченных гитлеровцами деревень. По сторонам его шли усталые люди. Они часто оглядывались назад — там, за лесом, поднимались к небу столбы дыма. Это, охваченные пламенем, горели их дома, погибало в огне все, что нажили за долгие годы…

Ночью остановились на отдых в деревне Бутовщина. Деревня не спала. В темноте слышались торопливое движение и тревожный говор. Иногда раздавался детский плач, прерываемый раздраженным голосом матери. Со всех сторон доносились глухое мычание коров, визг свиней, всполошенные крики домашней птицы. Из дворов выезжали санные упряжки, нагруженные ящиками, мешками, узлами с одеждой и всякой домашней утварью. За ними шли старики, подростки, женщины, дети. Они смотрели на нас встревоженными глазами, и в их взглядах был один немой вопрос: «А что же будет с нами?..»

На рассвете 28 февраля отряд занял оборону в районе деревни Зачистье. Она расположена на возвышенности, доминирующей над окружающей местностью. 1-й взвод разместился в окопах по краю деревни, 2, 3 и 4-й выдвинулись на так называемые Репинские высоты, возвышающиеся в полукилометре от деревни. Погода стояла холодная, все вокруг было покрыто седой мохнатой изморозью. В этот день противник лишь изредка обстреливал деревню из крупнокалиберного пулемета. Но на Репинских высотах с самого утра завязался бой. Гитлеровская пехота наступала со стороны Пилатовщины. Перестрелка не смолкала весь день.

Утром неожиданно пошел снег, и стало теплее. В девять часов вдоль линии нашей обороны легли разрывы артиллерийских снарядов, а на поле показались два танка и пехота. Партизаны открыли огонь. Четвертым выстрелом из ПТР бронебойщик А. Горан повредил один из танков, и тот остановился. Другая же машина, круто повернув, пошла вдоль наших окопов, бешено строча из пулемета. Отряд стал отходить к деревне.

Но самый сильный бой разгорелся на левом фланге, где оборону держал 4-й взвод А. Бахмата. Здесь гитлеровцы пытались прорваться в тыл отряду и отрезать его от деревни. Взвод отступал последним. Его отход прикрывала небольшая группа партизан под командованием помкомвзвода Семена Махнача. Она закрепилась на высотке и отчаянно отбивалась. Раненые не выходили из боя, перевязываться было некогда, да и не имело смысла. Отважная группа являлась теперь единственным препятствием на пути противника и выполняла, свой долг до конца.

Вот что рассказал мне на другой день после боя Семен Махнач:

— Когда основные силы отряда были уже возле деревни, я скомандовал отход. Но отходить было некому. Из шести человек, бывших со мной на высотке, в живых осталось двое — я да легко раненный в голову Буяшов. Скатившись по откосу, мы побежали к деревне, но там, между домами, уже мелькали фигуры вражеских солдат. Четверо из них направлялись в сторону траншеи, где мы притаились. Буяшов из винтовки уложил двоих, двое других бросились бежать назад. Пройдя по траншее, мы укрылись на краю деревни в снежном сугробе у сарая, выжидая темноты. Надвигались сумерки. По полю ходили гитлеровцы, подбирая своих убитых и раненых. Метрах в сорока от нас, недалеко друг от друга, лежали два неподвижных тела, судя по одежде — партизаны. Три гитлеровских солдата остановились возле одного из них, рассматривая убитого, к ним подошли еще двое. Вдруг, прямо в центре этой пятерки, сверкнул огонь, и разрыв гранаты глухо прокатился по полю. Из стоявших там не осталось ни одного на ногах. Двое еще пытались ползти по снегу…

Ночью, обойдя деревню, Махнач и Буяшов пришли в отряд, который уже занял оборону восточнее деревни Шестерни, в нескольких километрах от Зачистья.

Взрыв гранаты, который видели Махнач и Буяшов, был последним мгновением жизни доблестного партизана Петра Сенчило.

А произошло все это так. Когда Горан из ПТР подбил один танк, а второй, вырвавшись вперед, пошел вдоль нашего переднего края, Сенчило со связкой гранат пополз ему навстречу и, выбрав момент, бросил ее под железное брюхо машины. Танк заглох и остановился. Отряд в то время уже отходил, и ранения Петра никто не заметил. Только Федор Деревоед, оглянувшись увидел, как Сенчило упал, и бросился к товарищу. Федор, рослый парень в матросском бушлате, обладал достаточной силой, чтобы вынести раненого Петра, но, не добежав несколько метров, упал, сраженный фашистской очередью.

Когда группа вражеских солдат подошла к Сенчило, тот еще был жив и, незаметно выдернув чеку имевшейся у него еще одной гранаты, взорвал их вместе с собой…

На другой день противник начал обстрел наших позиций из пушек и минометов, а потом, как и следовало ожидать, показались танки в сопровождении пехоты. Два из них, тотчас же подбитые бронебойщиками, остановились, а третий повернул назад. Пехота залегла. Началась частая стрельба. Несколько раз фашисты поднимались в атаку, но, натыкаясь на густой огонь партизанских пулеметов, откатывались назад.

Несколько часов не смолкал бой. Гитлеровцам все же удалось потеснить отряды и вклиниться в нашу оборону. Шлапаков решил применить уже не раз испытанный прием. Он приказал 2, 3 и 4-му отрядам отступить и в то же время выдвинул на фланги противника 5-й и 7-й отряды. Враг оказался в огненном мешке. На него с трех сторон обрушился шквальный огонь. А затем партизаны пошли в контратаку. Снова заняв деревни Зачистье и Шестерни, они далеко преследовали бегущего противника. Оккупанты и на этот раз были изгнаны с территории зоны.

В Ушачском районе, на выезде из деревни Отрошки в направлении Сорочино, осталась братская могила. В нее легли тринадцать партизан 16-й Смоленской бригады, павших смертью храбрых при защите деревень Зачистье и Шестерни…

МАРТОВСКИЕ ДНИ

В связи с приближением 8 Марта партизанки 6-го отряда Зина Варламова, Валя Бугаева, Валя Калько, Надя Самоцветова и Ева Шупыло решили по-боевому отметить свой женский праздник, совершив диверсию на железнодорожной магистрали Полоцк — Молодечно.

Надо сказать, что девушки наравне с мужчинами делили суровую долю лесного солдата. Они принимали участие в боях и походах, в засадах и караульной службе. И еще много других обязанностей ложилось на их девичьи плечи. Но диверсии на железнодорожных магистралях оставались приоритетом мужчин.

Старшей группы была Зина Варламова. До прихода в бригаду она жила с родными на Осинторфе и состояла в подпольной комсомольско-молодежной организации. Ей удалось устроиться на работу в одно из гитлеровских учреждений, где она доставала различные сведения секретного и служебного характера, выкрадывала бланки для паспортов и пропусков, необходимые подпольщикам, снимала копии с различных документов. Кроме того, Зина проводила большую и чрезвычайно опасную агитационную работу. Уходя из дома утром, она не знала, вернется ли вечером домой — ведь малейшая неосторожность, пустяковая, казалось бы, оплошность грозили смертью. Но девушка делала свою рискованную работу безотказно. Позже за деятельность в подполье Осинторфа Зина была награждена орденом Красной Звезды.

Ночью 7 марта девушки добрались до «железки». Мину поставили «на шомпол», то есть вблизи мины, возле рельса, воткнули в землю тонкий стальной прут и шнуром соединили его с детонатором, вставленным в один из брусков тола. Минировали Варламова и Бугаева, другие девушки стояли в охранении.

В результате их дерзкой вылазки шесть вагонов с боеприпасами, один вагон «классный», с офицерским составом, и несколько платформ с танками полетели под откос. Они, как рассказывала потом Зина, даже сами испугались того, что сделали, и бросились в спасительный лес, как смертельно перепуганные лани…

19 марта комбриг Шлапаков был отозван в советский тыл на лечение. Это было настолько невероятно и неожиданно, что поначалу даже вызвало среди партизан некоторую растерянность. Очень уж привыкли все видеть его во главе бригады. Мы верили ему и знали, что командир всегда сумеет вывести нас из самого безнадежного, из самого гибельного положения…

Со дня отъезда Шлапакова исполняющим обязанности командира бригады был назначен Иван Кузьмич Алесенков, кадровый офицер Советской Армии, еще в феврале 1942 года прибывший к нам сюда, за линию фронта. Сначала он командовал взводом, потом отрядом, был начальником штаба бригады, а в мае сорок третьего — заместителем командира бригады. Смелый, находчивый, за два года пребывания в тылу врага он приобрел немалый командирский опыт. И еще одно незаменимое качество было у него — обостренное чувство ответственности, долга. Шлапаков знал, что его зам умрет, но приказ выполнит. И Алесенков с честью оправдывал столь высокое мнение комбрига о себе..

Комиссаром бригады с 25 февраля был утвержден Белорусским штабом партизанского движения Г. Н. Тимошенко (бывший до этого комиссаром 3-го отряда, в который вступил в январе 1942 года на территории родной ему Смоленщины). Перед войной Тимошенко окончил исторический факультет педагогического института. Неутомимая энергия, глубокие теоретические знания, любовь к партизанам и личная отвага в бою давно определили его высокий авторитет в бригаде.

Бригадную разведку возглавлял В. С. Дубленных (партизанская кличка Уральский). В июне 1941 года в боях под Ригой он попал в окружение, но не сложил оружия и с группой бойцов пробился в Смоленскую область. Именно там, до прихода в нашу бригаду в мае 1943 года, он и прошел большую школу партизанской борьбы. Среднего роста, широкоплечий, с крупными чертами типично русского лица он был человеком твердой решительности и отчаянной смелости. В боевых условиях Дубленных внутренне весь загорался и в то же время не терял хладнокровия, быстро ориентировался в любой, даже самой сложной и запутанной обстановке.

В условиях оккупированного тыла разведка имела огромное значение. Нередко судьба отряда или бригады зависела от ее точной и своевременной информации. Быть разведчиком мог, конечно, далеко не каждый. В любую минуту его подстерегала смертельная опасность. Постоянное балансирование на грани жизни и смерти вырабатывало у бойцов этой мужественной профессии соответствующие черты характера — лихость, беззаветную удаль, отвагу.

Среди разведчиков были люди, имевшие к гитлеровцам свои особые, личные счеты. К таким относился ветеран партизанской войны Иван Михайлов, командир отделения разведки 2-го отряда. За то, что он ушел в партизаны, гитлеровцы расстреляли его мать и четверых малолетних сестер и брата. Младшей сестренке Любе было тогда полтора года, ее застрелили на руках у матери.

Эта категория разведчиков, к каким относился Михайлов, отличалась суровым характером и непоказным мужеством.

Еще в конце февраля 1944 года гитлеровское командование закончило сосредоточение своих воинских частей вокруг зоны. Они нависли над ней, как грозовые тучи, готовые в любую минуту разразиться ливнем огня и металла. И вот в первых числах марта на границах зоны загремели раскаты артиллерийских канонад.

2 марта на юго-восточной границе, в районе обороны бригады «За Советскую Белоруссию», гитлеровцы вклинились на территорию зоны, но были отброшены. Вслед за этим началось наступление на позиции Лепельской бригады и одновременно на северных границах — на позиции бригады имени В. И. Чапаева и партизанского Смоленского полка И. Ф. Садчикова. Но все эти действия врагов успеха не имели, и они отошли на свои исходные позиции.

Мартовские бои, за редким исключением, были упорными и затяжными. Они, кроме разведывательных целей, носили явно наступательный характер. Гитлеровцы пытались захватить отдельные участки и тем самым улучшить свои позиции, создав на территории зоны плацдармы для будущего общего наступления.

С 20 марта над партизанской зоной повисла зловещая тишина. Это было короткое затишье перед бурей.

ДЕНЬ ПЕРВЫЙ

11 апреля 1944 года. На рассвете гул артиллерийских залпов взорвал тишину весеннего утра. Первый удар был направлен со стороны Уллы на восточную границу зоны, на районы, где оборонялись бригады имени В. И. Ленина и «За Советскую Белоруссию». Теснимые огнем артиллерии и танками, партизаны с боями отходили в глубь зоны. В дымном небе кружили бомбардировщики, сбрасывая тонны смертоносного металла. С жутким воем проносились на бреющем полете истребители, поливая свинцом пулеметов позиции партизан.

Основные силы противника наступали в направлении двух межозерных перешейков Яново — Тетча — Березовое. Одна из групп, заняв деревню Батярщину, круто повернула на север и, вклинившись в оборону бригады имени В. И. Чапаева, стала развивать наступление вдоль левого берега Западной Двины, в сторону Полоцка.

В этот день наша бригада участия в боях не принимала, она находилась в резерве. Но вечером полковник Лобанок приказал Алесенкову выдвинуть все отряды в район боевых действий. При этом он сказал:

— Завтра следует ожидать решительного наступления противника на межозерные перешейки. Нужно остановить его любой ценой.

Вернувшись из опергруппы, Алесенков срочно вызвал командиров и комиссаров отрядов в штаб бригады. Получив задание, те тут же разъехались. В избе остались Алесенков, комиссар Тимошенко, замкомбрига Дубленных-Уральский и начштаба майор Виноградов. Они сидели молча, каждый думал о своем. Лампа с закоптелым стеклом скупо освещала бревенчатые стены, черные проемы окон и суровые, озабоченные лица командиров.

— Ну, я пошел. Да сопутствует нам завтра удача! Что бы ни случилось, но свой долг мы обязаны выполнить, — поднимаясь, сказал Тимошенко. Он направлялся на правый фланг бригады, в 3-й и 4-й отряды.

Дубленных-Уральский молча посмотрел на него, встал тоже, повесил на шею автомат и пошел к выходу. Он не любил лишних слов, воевал сурово и зло. Ему предстоял еще долгий путь в седле на левый фланг, где занимали оборону 5, 6 и 7-й отряды.

Алесенков, продолжая сидеть в той же позе, спиной к окну, вдруг негромко проговорил, обращаясь ко мне, но так, будто продолжал с кем-то прерванный разговор.

— Остановить… А чем остановить? Чем остановить огонь артиллерии, танки и град бомб, падающих с неба? У нас только стрелковое оружие да еще мужество и храбрость в придачу. Но мужеством танковую броню не пробьешь, а храбростью от снарядов не прикроешься.

Склонив седеющую голову, начальник штаба что-то сосредоточенно наносил красным карандашом на большую развернутую на столе карту. В избе — тишина, только слышно, как тикают ходики на стене. Одна гиря на длинной цепочке, опустившись, легонько стукнула о скамейку. Отложив карандаш, начштаба взглянул на ходики, потом на свои часы.

— Ого, четыре часа! Нам пора.

Он быстро поднялся, за ним — Алесенков. Я вышел вместе с ними. Возле крыльца, уже стояли оседланные кони, возле них курили ординарцы и связные отрядов. Через минуту все они уехали в Тетчу, на командный пункт. А я пошел к избе, где находилась редакция. Ночь была темная, глухая. Впрочем, уже не ночь, а раннее утро… Где-то в этом холодном мраке движутся к своим позициям наши отряды. А навстречу им по большакам и проселкам спешат обозы беженцев из занятых уже фашистами деревень. Они увозят детей, продукты, нехитрый скарб. Мне казалось, что в ночной тишине слышится скрип нагруженных телег. Небо на востоке пылало зловещим заревом пожаров. На душе было тревожно и тоскливо.

В ночь на 12 апреля 3-й и 4-й отряды заняли свои позиции перед перешейком между озерами Тетча — Березовое. До рассвета партизаны рыли окопы, траншеи, ходы сообщения, устраивали пулеметные гнезда, площадки для ПТР. Некоторые из них, закончив свою работу, тут же, в окопах, прижавшись к стене, надеялись уснуть хоть часок; другие, облокотившись на бруствер, всматривались в предрассветную мглу.

Командиром 3-го отряда был Я. Ефремов из Удмуртии, по национальности русский, сержант. В первых числах июля сорок первого он, раненный в ногу под Борисовом, оказался за линией фронта. Ранение было легкое, осколочное, но догнать уходящий на восток фронт ему не удалось. В августе в деревне Жерновка Касплянского района Ефремов встретился со старшим лейтенантом Шлапаковым, который организовывал партизанский отряд. И с тех пор его судьба стала единой с судьбой Шлапакова. Он помогал ему совершенствовать организацию отряда, ходил в разведку, участвовал в засадах, диверсиях, во всех боях и налетах. Так, приобретя опыт, стал партизанским командиром.

Комиссар отряда Д. Грязнов и начальник штаба Г. Новиков тоже были ветеранами лесной войны, людьми отменного мужества и бесстрашия.

Яркой фигурой в отряде выделялся заместитель командира по разведке В. Федоренко. Казалось, что он рожден для полной опасности партизанской жизни. Он вызывал восхищение у всех своей необыкновенной удалью. По своему же «образу и подобию» подобрал и командира отделения разведки И. Кондратенкова, который мало в чем уступал своему командиру.

Однажды летом 1943 года, когда бригада находилась в Сенненском районе, Федоренко, Кондратенков и еще один партизан, И. Неброев, возвращались верхом на лошадях из разведки. Дорога проходила через деревню Горивец, где располагался немецкий гарнизон. Ее можно было спокойно объехать, но для этого пришлось бы сделать крюк в несколько километров. Утро только занималось. Кругом стояла первозданная тишина.

— Проскочим через деревню? — задорно блеснув глазами, предложил Федоренко. — Гитлеровцы, небось, дрыхнут.

Искушение было велико. Кондратенков и Неброев молча переглянулись и решительно надвинули поглубже на головы кубанки. Когда подъехали поближе к деревне, лихая троица, привстав на стременах, гикнула и рванула галопом. До половины деревни доскакали спокойно, если не считать смятого под копытами часового на краю улицы. А дальше начался переполох: из домов стали выбегать солдаты. Крик, пальба… Но трое партизан, пригнувшись к гривам лошадей и стреляя на ходу, пронеслись, как ветер, вдоль улицы и скрылись из виду… Правда, за такую «мальчишескую» лихость им потом крепко досталось от командира.

Среди пулеметчиков отряда выделялась бесстрашием и меткой стрельбой Лена Коваленко, юная колхозница из деревни Холм Демидовского района Смоленской области. Девушка-пулеметчик — это редкий случай даже для партизан. В пулеметчики обычно отбирали людей твердой храбрости, проверенных на прочность характера. В отряд пришла в июне 1942 года и с тех пор не расставалась с пулеметом.

Слева от 3-го отряда занимал оборону 4-й. Его возглавлял капитан М. Гришин, кадровый офицер, бежавший из плена. Кроме отваги и твердой решимости, что само по себе весьма важно, он еще обладал и прочными военными знаниями. Комиссаром отряда был В. Скуридин, начальником штаба А. Милютенко — знающие, смелые командиры, тоже хлебнувшие лиха в фашистском плену.

В эту ночь на 12 апреля, еще до рассвета, наши отряды заняли свои позиции: 1-й — севернее деревни Глыбочка, перекрывая большак Улла — Полоцк, 3-й и 4-й — перед перешейком между озерами Тетча и Березовое, 5-й — на перешейке между озерами Яново и Тетча. Южнее 5-го шли позиции 6-го отряда, а еще южнее, по краю деревни Акулино, 7-го.

БОИ НА МЕЖОЗЕРНЫХ ПЕРЕШЕЙКАХ

На рассвете 12 апреля противник начал артминометный обстрел. Сначала послышались далекие глухие удары выстрелов, но уже через несколько секунд они слились в единый оглушительный грохот. Около часа продолжалась канонада. К счастью, потери в отрядах были незначительные. Густой туман окутал землю, и наши позиции стали невидимыми даже с близкого расстояния, так что снаряды и мины ложились с перелетом или недолетом.

Так же внезапно, как и началась, канонада стихла. В воздухе повисла тишина. Вокруг окопов чернела изрытая снарядами земля.

— Ничего, мы живучие, — сказал Василий Терентьев, высовываясь почти наполовину из окопа.

Рядом с ним появилась голова его неизменного спутника в боях и походах Виктора Панкратьева, а дальше, словно вырастая из земли, замаячили головы и плечи остальных партизан 4-го отряда. Все в грязи, обсыпанные землей, зло поблескивают глазами. А пулеметчики П. Левешко, П. Паус, М. Прудников и А. Радкевич уже суетились, устанавливая пулеметы, еще и еще раз проверяя удобство позиций.

Справа, по краю деревни Березово, мелькали над окопами шапки партизан 3-го отряда. Отряхивая землю с одежды, бойцы готовились к бою. Не торопясь, поудобней устраивали пулеметы А. Дубровский, П. Ковалевский, М. Крупеня, Лена Коваленко, И. Фомин…

Все готовились к бою…

И вот в рваных клочьях низкого тумана стали проглядываться три танка. За ними мелькали фигуры солдат. Наши окопы молчали. Но когда цепь противника подошла поближе, более четырехсот винтовочных, автоматных и пулеметных стволов ударили неистовым огнем. С первых же выстрелов бронебойщики заклинили башню переднего танка. Ствол его пушки уже не вращался. Танк стал разворачиваться и на какое-то время застрял в болоте. Но, яростно вращая гусеницами, все же выбрался на твердую почву и медленно пошел назад. Другая машина с перебитой гусеницей закружилась на месте. Ее добили бы из ПТР, но третий танк, прицепив поврежденную машину на трос, выволок ее с поля боя. Пехота противника начала откатываться назад, накапливаясь в низинах и оврагах.

Еще несколько раз в этот день гитлеровцы пытались прорвать оборону отрядов, но безрезультатно. Партизаны встречали их яростным огнем.

Основной удар противника был направлен на оборону 3-го отряда, позиции которого проходили по восточному краю небольшой деревушки Березово. Именно здесь во время очередной атаки со стороны деревни Красная Горка показался тяжелый танк. За ним, как водится, двигалась пехота. Снова заговорили партизанские пулеметы, затрещали автоматы и винтовки. Бронебойщики И. Мещеряков, П. Майоров, И. Морозов и А. Богачев открыли огонь из своих ПТР, но против могучей брони чудища он оказался бессилен. Танк неудержимо приближался к окопам.

Взвод П. Чернова, занимавший оборону на южной окраине деревни, оказался теперь под ударом наступающих. Массированным фланговым огнем взвод накрыл пехоту, отрезал ее от танка. Гитлеровцы бросились бежать. Танк, оставшийся без «эскорта», попятился назад, затем, круто развернувшись, устремился вслед за пехотой, сопровождаемый треском выстрелов и ликующими криками партизан.

Особенно отличились в этом бою пулеметчики Лена Коваленко и Иван Фомин из отделения Н. Ильичева. Прикрываясь кустарником, они выдвинулись далеко вперед и с фланга кинжальным огнем двух пулеметов ударили по густой цепи наступавших, уложив при этом немало солдат противника.

Несколько часов не смолкала баталия. Четыре атаки отбили партизаны. Но гитлеровцы любой ценой стремились овладеть межозерным перешейком. В разгар боя их подразделение пехоты, незаметно перейдя по льду озера Березовое, вышло в тыл партизанам, заняв одну из прибрежных высот, однако два взвода — Г. Карпова из 3-го отряда и П. Макарова из 4-го — стремительным ударом выбили врагов с высоты и обратили их в бегство. Это явилось незапланированным сигналом для нашей общей атаки. Выскочив из окопов, партизаны с криком «ура» бросились на гитлеровцев и затем далеко преследовали их.

В этот день на подступах к межозерному перешейку Тетча — Березовое фашисты потеряли убитыми и ранеными очень много солдат и офицеров, но так ничего и не добились.

С наступлением темноты Алесенков приказал отрядам отойти на левый берег речки Диво, где партизаны сразу же заняли оборону. Деревянный мост через речку был подожжен. Он долго горел ярким пламенем, отчего ночь казалась еще чернее…

В этот же день гитлеровские части, наступавшие вдоль левого берега Западной Двины, вышли по большаку Улла — Полоцк к деревне Глыбочка, где еще ночью занял оборону 1-й отряд. Он состоял в основном из опытных партизан, в числе которых было много молодежи из Смоленской области, а также воинов Советской Армии, попавших в окружение в 1941 году, но не сложивших оружия. За два года партизанской войны все они стали грозными бойцами, подлинными народными мстителями.

Командиром 1-го отряда в период Ушачской блокады был Ахмет Кудряков, кадровый офицер Советской Армии, бежавший из плена, татарин по национальности. Несмотря на бытовую неустроенность, он был всегда подтянут, чисто выбрит и ни в ком не терпел ни малейшей расхлябанности даже в мелочах. Его гимнастерка, сапоги, кожаная куртка, туго перетянутая ремнем, — все было ловко пригнано, начищено. На смуглом, слегка рябоватом от оспы лице Кудрякова строго поблескивали карие с горячей желтизной глаза. Надежный, смелый командир.

Комиссару отряда Василию Степичеву к этому времени шел двадцать первый год. От его молодой атлетически сложенной фигуры веяло уверенной силой, а светло-серые глаза светились удалью и добротой. Комиссара все искренне любили и гордились им. На его счету уже числилось пять подорванных вражеских эшелонов.

Комсомольская прослойка, возглавляемая коммунистами, выдвинула из своих рядов на должности командиров немало достойных ребят. Это и начальник штаба отряда А. Антипин, и заместитель комиссара по комсомолу В. Дубовец, и командиры взводов Е. Лаврушин и И. Бубнов, и многие командиры отделений.

В тот день, 12 апреля, отряду пришлось выдержать еще одно испытание на мужество и стойкость. Гитлеровцы упорно стремились сломить сопротивление отряда, их атаки повторялись в течение всего дня. Засыпаемые в окопах землей, осколками снарядов и мин, выдерживая шквальный артиллерийско-минометный огонь и непрерывные налеты бомбардировщиков, партизаны всеми доступными им средствами отбивались от наседавшего противника. Пулеметчики подпускали фашистов на расстояние до тридцати метров и длинными очередями укладывали их на землю. В упор били из винтовок и автоматов, а там, где пуля не успевала, действовали гранатами и прикладами. От непрерывной стрельбы накалялись стволы оружия, тучи пыли и дыма висели над окопами.

В этом бою геройски погиб командир взвода Е. Лаврушин. Он поднял своих бойцов в контратаку и был сражен пулей в грудь навылет. С этого дня командиром 3-го взвода стал И. Бубнов.

До прихода в бригаду Илья работал старшим стрелочником на станции Орша-Восточная и был членом группы, входившей в состав Оршанского партийно-комсомольского подполья. В марте 1943 года его арестовали, избили на допросе в комендатуре, а потом «выпустили» — как приманку, под наблюдение агентов с целью проследить за подпольщиком и раскрыть всю группу. Но через двое суток, ночью, Илье удалось незаметно бежать в лес. Он был помощником у командира взвода Лаврушина и не раз отличался в боях.

…С наступлением темноты гитлеровцы прекратили боевые действия и отошли к деревне Рукшеница. Они потеряли в этом бою девяносто человек убитыми.

В приозерном районе гитлеровцы наступали по трем направлениям: на перешеек между озерами Тетча и Березовое (позиции 3-го и 4-го отрядов), по большаку Улла — Полоцк через деревню Глыбочка (позиции 1-го отряда) и на перешеек между озерами Яново и Тетча. Здесь еще перед рассветом занял оборону 5-й отряд. Его личный состав состоял из молодежи, средний возраст которой не превышал двадцати лет. Комиссаром отряда был В. С. Синяков, начальником штаба — Д. Н. Каховский.

Командовал 5-м отрядом старший лейтенант Л. А. Бобылев — умный, боевой командир с врожденным качеством военного интеллигента.

Отряд занял оборону перед деревней Слобода Паулье, по левому берегу речки Диво, рассекающей перешеек на две части.

В десять утра на приозерной равнине, со стороны деревни Новая Жизнь, показались три танка с пехотой. Одновременно начался артиллерийский обстрел. Но разрывы ложились с большим перелетом, по склону горы, за деревней, — видимо, гитлеровцы считали, что именно там находятся позиции отряда. Но часть снарядов все же угодила в деревню, и здесь вспыхнули пожары.

Едва танки приблизились к реке, два, круто повернув на север, пошли вдоль берега, один остался на месте. Левый берег, где затаился отряд, казался безлюдным. Но когда солдаты подошли к речке вплотную, он вдруг «ожил». Затрещали винтовочные и пулеметные выстрелы, в воздухе замелькали гранаты, перелетающие через узкую полосу воды. Часть гитлеровцев бросилась к танку, чтобы укрыться за его броней, и в эту сгрудившуюся массу В. Алейников всадил длинную пулеметную очередь на весь диск. Солдаты бросились бежать. Оставшийся без пехоты танк открыл огонь из пушки по пулемету Алейникова. Потом, развернувшись на месте, осыпаемый градом пуль, пошел в сторону деревни Новая Жизнь.

Еще несколько раз в течение дня гитлеровцы пытались форсировать речку и прорвать оборону отряда. Через каждые два часа после артминометного обстрела следовала очередная атака пехоты, и все повторялось, как прежде.

Во второй половине дня противник ввел в действие артиллерию покрупнее калибром и дымовые завесы, под прикрытием которых пытался перейти водную преграду. Весь день дымилась от разрывов земля, но оборона отряда оставалась неприступной.

Как стало известно позже, 12 апреля на оборону нашей бригады вели наступление части 56-й пехотной дивизии и 167-й пехотный полк, усиленные танками, штурмовыми орудиями и бомбардировочной авиацией. В этот день на трех участках партизанских позиций они потеряли более трехсот человек убитыми.

НА ТЕТЧЕНСКИХ ВЫСОТАХ

С переходом 3-го и 4-го отрядов на левый берег речки Диво значительно улучшились позиции правого фланга бригады. Теперь они проходили по двум высоким холмам, названным нами Тетченскими высотами. Холмы соединялись между собой седловиной. Обе высоты стали ключевыми позициями нашей обороны на перешейке между озерами Тетча и Березовое. Перед высотами простиралось, ровное поле с пологим уклоном в сторону реки, частично занятое огородами колхозников.

Между озером Тетча и левой высотой, на которой находилось большое кладбище, узкой полосой вдоль озера протянулась деревня Тетча. В конце ее и был тот самый мост через Диво, сожженный накануне партизанами. Через него проходил старинный большак Улла — Ушачи. Эти высоты отряды заняли вечером 12 апреля, после боя на подступах к перешейку. Позиции 4-го отряда пересекали улицу деревни, кладбищенскую высоту и часть седловины. Его соседом справа был 3-й отряд, занявший остальную часть седловины и правую высоту.

Всю ночь партизаны зарывались в землю, копали ячейки — кто на одного, кто на двоих. И хотя грунт был еще твердый, не оттаявший, к утру все же управились. Копали торопливо, так как утром ожидали новой вылазки противника.

Я еще с вечера пришел в расположение 4-го отряда. Странным показалось, что возле сравнительно небольшой деревни такое большое старинное кладбище. Там были не только деревянные, но и каменные кресты, могильные плиты, надгробия.

Вокруг кипела работа. Вызывало удивление: откуда у людей берется сила, откуда такая выносливость? После десятикилометрового марша, совершенного в ночь, они до утра рыли и оборудовали окопы, а утром — бой, не прекращавшийся до вечера. И вот теперь опять делают необходимую солдатскую работу, готовые к новым боям и испытаниям.

Рядом со мной Василий Терентьев и Виктор Панкратьев копали ячейку на двоих. Они попали на свежую могилу. Это озадачило их, но делать было нечего, рыть новый окоп поздно, приближался рассвет.

— Да-а, — протянул Терентьев, молодой широкоплечий партизан с обычно лихими, но теперь погрустневшими серыми глазами. — Рыть окопы на кладбище — занятие невеселое. Будто могилы для себя ладишь.

— А ты поменьше о могилах думай да побыстрее лопатой шевели, так лучше будет, — ответил суровый Панкратьев, хотя в душе был согласен с напарником.

Виктор Панкратьев прошел тяжелый путь страданий, пока оказался в партизанском отряде. В октябре сорок первого в бою западнее Вязьмы он, раненный в плечо и контуженный, оказался за линией фронта и решил пробираться к себе на родину, в деревню Дубовка Оршанского района. Долго шел проселками от деревни к деревне. Рана гноилась. Острая боль раздирала плечо. Правая рука омертвела и распухла — висела как тяжелая колода. К тому же осколком в том же бою начисто срезало левую ушную раковину, и эта рана мучила не меньше, чем плечо, вызывая сильную головную боль. В одной из деревень местный врач вытащил осколки из раздробленной кости, перевязал раны. Обессиленный от голода и боли, Виктор делал за день не больше шести километров.

Под Смоленском его задержали и отправили в госпиталь для военнопленных. Но это был скорее комбинат смерти, где каждое утро вытаскивали во двор десятки трупов и складывали их штабелями, как дрова. По просьбе Виктора санитары, тоже пленные, вынесли его утром вместе с мертвыми. Коченея на морозе, на груде трупов, дождался темноты и выполз за пределы госпитальной территории. Утром его, полумертвого, подобрали добрые люди из местных жителей.

В конце марта Виктор все же добрался до Дубовки, но дома своего не нашел — его сожгли гитлеровцы. Панкратьевы обитали в землянке. Долго болел раненый Виктор, медленно заживали раны. Иногда жизнь его буквально висела на волоске.

Ранней весной 1943 года, когда мог уже двигать рукой и держать винтовку, ушел в партизаны. Не один раз отличался в боях. Но с тех пор редко кто видел улыбку на его всегда суровом лице.

Рядом с Терентьевым и Панкратьевым, за мраморной плитой Анатолий Радкевич и Виталий Березовский оборудовали пулеметное гнездо. Дальше слышались голоса Николая Казербекова, Никифора Кульнича и Люды Шебеко.

— Спать хочу смертельно, — послышался голос Люды, — но если здесь усну, то обязательно покойники приснятся, а я их ужасно боюсь.

Странным казалось слово «боюсь» в устах этой девушки. С весны 1943 года она была разведчицей бригады и одновременно, рискуя жизнью каждый день, проводила агитработу среди полицейских. Люда привела в отряд из деревни Межино сорок три вооруженных полицейских. В последующих боях они сполна искупили свое предательство.

Подошел командир взвода Петр Макаров. Его очень любили бойцы. Он был требователен, но справедлив, всегда умел найти нужное слово, чтобы ободрить людей; поднять их настроение. Отчаянными вылазками в боях поражал партизан своей решимостью и удалью. Но без толку, на рожон Петр никогда не лез. О бойцах заботился, не раздражался, не повышал голоса на них. Только обижался, если они делали не то, что надо. И это действовало сильнее любого наказания. А когда улыбался, то казалось, что весь он загорается изнутри каким-то радостным светом. Вот и сейчас, облаченный в свой неизменный белый армейский полушубок, он был бодрый, улыбчивый.

— Ну что, ребята, постоим за нашу землю русскую, покажем фашистам наш смоленский огонек? — потирая руки, говорил Макаров.

— И постоим, и покажем, — отвечали ему.

Бойцы знали, что командир взвода будет с ними до конца, и это придавало им силы и уверенности в победе.

Наступал рассвет. Все ждали, что с минуты на минуту возобновятся боевые действия. Но проходило время, а противник молчал.

13 апреля гитлеровцы так и не начали наступления. На всех участках партизанской обороны царила тишина. К вечеру, обождав еще немного, бойцы завалились спать, используя в качестве подстилки сухую прошлогоднюю траву — ее на кладбище было предостаточно.

На ночь 4-й отряд остался на своих позициях, 3-й ушел на ночевку в Первомайский городок, находившийся в трех километрах западнее Тетчи.

Возвращаться в редакцию не было особой нужды, и я остался в расположении 4-го отряда. Ночь на 14 апреля была темная, холодная. Вокруг стояла тишина, только за речкой слышался далекий рокот моторов. Видимо, гитлеровцы стягивали силы, готовясь к утренней атаке.

Вдруг, еще задолго до рассвета, возле речки, где сидели в засаде А. Соловьяненко с пулеметом, В. Козлов и Люда Шебеко, раздался выстрел, за ним второй, и тут же длинная пулеметная очередь прорезала тишину. Это Соловьяненко, как потом он рассказывал, дал очередь из пулемета «на всю катушку». В ответ засверкали, затрещали выстрелы. Обнаружив себя, гитлеровцы, уже не скрываясь, открыли огонь по высотам и пошли на их штурм. В борьбе с партизанами гитлеровцы почти никогда не предпринимали боевых действий в ночное время, это был единственный случай за всю блокаду.

По силе огня можно было предположить, что со стороны противника действуют крупные силы. Основной удар был направлен на высоту с кладбищем. Подавляя численностью, гитлеровцы теснили партизан, обходя высоту слева, вдоль улицы. Бой шел уже между домами. Наступил критический момент, один из тех, когда отход может превратиться в бегство.

Верхом на коне прискакал Алесенков.

— Не отходить! — закричал он, спрыгивая с коня. И тут же повторил: — Не отходить! Сейчас придет третий отряд!

И действительно, через минуту-другую партизаны 3-го отряда прямо с ходу пошли в контратаку, и вместе с ними яростно бросились в бой ободренные бойцы 4-го. Гитлеровцы не выдержали и откатились назад. Их преследовали до самой речки и загнали на правый берег. А те, кто не успел переправиться, поплыли под лед в озеро Тетчу, загромождая узкое русло Диво.

Но это было только прелюдией боевых действий 14 апреля. Через некоторое время начался большой силы артминометный огонь. Свистящие и воющие осколки все сметали с поверхности земли. А за тучами взвихренной почвы и дыма стал почти невидим правый берег речки. Но смутно проглядывалось, как крупные части пехоты, перехлестывая узкую полосу воды, растекаются по полю, приближаясь к холмам. Противник и на этот раз облюбовал кладбищенскую высоту. Сюда двигалась основная масса пехотинцев. Враг быстро накапливался в низинах, оврагах и особенно за невысокой земляной грядой, забитой камнями, проходившей менее чем в ста метрах от высоты. Партизаны обстреливали врага, бросали с уклона гранаты. Все вокруг дрожало от грохота и треска выстрелов.

Во второй половине дня отряды перешли к решительным наступательным действиям, начались их вылазки и контратаки. Партизаны буквально сваливались по склонам высот прямо на головы фашистских солдат. Вскоре гитлеровцы были выбиты из межозерного перешейка и снова отошли за речку.

А на другой день, как только забрезжил утренний рассвет, вновь началась канонада. Потерпев неудачу в предыдущих боях, гитлеровцы на этот раз бросили в бой крупные части пехоты в сопровождении двенадцати танков и восемнадцати штурмовых орудий, из которых было шесть «фердинандов». Но танки и орудия не переправлялись через речку, они вели огонь прямой наводкой с правого берега.

Два часа гремела канонада, два часа отсиживались партизаны в траншеях на западных склонах высот. Наконец смолкла стрельба, и в атаку двинулась пехота. Однако ее встретили таким ливнем ружейно-пулеметного огня, что вражеская атака тотчас захлебнулась и волна зеленых мундиров схлынула назад.

После двух отбитых атак действия пехоты прекратились, но артиллерийско-минометный огонь усилился вдвое. Тридцать орудийных стволов, не считая минометов, били прямой наводкой по нашей сравнительно не широкой линии обороны. Склоны высот от подножий до вершин покрылись огненно-дымными всплесками разрывов. Стало очевидным, что гитлеровцы решили во что бы то ни стало уничтожить живую силу партизанской обороны. Отступление или гибель 3-го и 4-го отрядов стали неизбежны. Это хорошо понимал Алесенков, и он приказал им отходить с Тетчинских высот.

В одиннадцать утра 15 апреля отряды начали отход. Шли быстро, рассредоточиваясь при выходе на поле, унося раненых и оставшиеся боеприпасы.

Тетча пылала, охваченная пожарами. Волны густого дыма, гонимые ветром, заволакивали всю приозерную равнину.

Вслед отходящим отрядам гитлеровцы сначала открыли огонь из орудий и минометов, а потом за ними устремилась пехота. Но оставленные на этот случай пулеметные засады быстро охладили их пыл.

В этот день погиб командир Петр Макаров. После команды на отдых бойцы его взвода, выбрав момент между разрывами снарядов и мин, скатились вниз по западному склону высоты и вскоре вышли на открытое поле. Снаряды, пролетая над их головами, рвались где-то впереди. Петр шел последним. Перед невысоким курганом, торчавшим среди поля, он сел на край канавы и стал снаряжать пустой автоматный диск. Недалеко разорвался снаряд. Большой рваный осколок, угодив в грудную клетку партизана, глубоко вошел под сердце. Смерть была мгновенной.

Незадолго до гибели Петру исполнилось двадцать шесть лет…

БОИ ЗА ВЕСЕЛУЮ ГОРКУ И ГОРБАТИЦУ

Из межозерного перешейка 3-й и 4-й отряды отошли в деревню Веселая Горка, где уже занял оборонительные позиции 5-й отряд, переведенный сюда из деревни Слобода Паулье. Выходя из дымного марева, отходящие подразделения сосредоточивались в соседней деревне Маняки. К полудню дым рассеялся и взору партизан открылась вся приозерная равнина, залитая солнцем.

Но мирная тишина была недолгой. Вскоре после полудня снова заговорила артиллерия противника. Батареи били навесным огнем с Тетчинских высот, обстреливая не только окопы, но и подходы к ним, где, как предполагали гитлеровцы, и не без основания, находились заминированные участки. Пятнадцать минут продолжался обстрел, а затем на равнину высыпали до двух батальонов пехоты. Впереди ползли два танка. Наши окопы огласились выстрелами. Один танк подбили бронебойщики, и он остановился. Второй подорвался на мине. Пехота залегла на поле, открыв огонь с места.

Три атаки отбил в этот день отряд Бобылева. В разгар боя гитлеровцам удалось занять высоту на нашем правом фланге. Партизаны пытались выбить их оттуда, но под пулеметным огнем подошедших двух бронетранспортеров откатились назад. Чтобы избежать окружения, правый фланг отряда вынужден был все более отходить назад, занимая почти круговую оборону. Одна из бронемашин, вырвавшись вперед, пулеметным огнем прижала фланговый взвод к земле. Она спускалась с высотки, и цели у нее были как на ладони. Среди партизан появились убитые и раненые.

Командир взвода Иван Сысоев, прихватив противотанковую гранату, пополз навстречу бронетранспортеру. Его заметили из машины. Пулеметная очередь взрыла землю возле командира. Пулей ему раздробило ногу. Сысоев, однако, прополз еще несколько метров и застыл неподвижно, уткнувшись лицом в землю; Но когда бронемашина подошла ближе, Иван вдруг приподнялся и бросил гранату. Грохнул взрыв, и, тяжело осев набок, машина окуталась дымным пламенем. А командир взвода вновь приник к земле и уже больше не поднялся…

Комсомолец Иван Сысоев погиб, защищая белорусскую деревню с таким удивительно мирным названием — Веселая Горка…

Три часа кипел жаркий бой. Отряд стойко удерживал свои позиции. Ближе к вечеру был передан приказ: отходить к деревням Горбатица, Галюги, где уже заняли оборону 1, 3 и 4-й отряды.

Отход отряда прикрывал пулеметный расчет Владимира Алейника. Он выбрал удобную позицию в густом кустарнике. И когда враги подошли поближе, пулеметный огонь прижал их к земле. В течение нескольких минут Владимир прочесывал пулями их неподвижные ряды. А потом серия мин легла в кустарнике. Пулемет замолчал. С криком поднялась орава солдат, устремляясь за отрядом. В ту же минуту снова застрочил пулемет, но уже с другой позиции. И снова его накрыли мины.

— Эх, пропал Володя! — с сожалением проговорил кто-то из отходящих.

Многие повернули головы туда, где среди кустарника рвались мины. И вдруг пулемет опять ожил, он бил со своей первой позиции и снова прижал гитлеровцев к земле. А когда воющие мины загрохотали и там, в кустарнике, Владимир Алейник и его надежные помощники С. Мамонтов и Г. Стриженов были уже далеко.

О боевой доблести пулеметчика Алейника я слышал в отряде не один раз. Перед войной он окончил восемь классов средней школы в городе Сенно Витебской области. В марте 1943 года вместе с комсомольско-молодежной группой из деревни Кленчово Сеннинского района Володя с оружием в руках пришел в бригаду. Неизвестно, чем пленил сухощавый паренек с тонко очерченными чертами лица сурового командира взвода М. Плюгача, бывшего моряка, но после первого боя он торжественно вручил ему «новое оружие» — ржавый, видавший виды танковый пулемет. Это был глубокий «инвалид» войны, «безногий» и «слепой»: без подставок, без мушки, весь расхлябанный, с болтающимся стволом.

Володя с сожалением расстался с новенькой винтовкой, принесенной им из дома, и с безнадежной тоской рассматривал «новое оружие».

— Так ведь эта машина будет пулять, куда ей захочется, — упавшим голосом проговорил он, испуганно взглянув при этом на грозного командира. — И в чужих, и в своих…

— Восстановить за три дня и не сеять панику! Понятно? — рявкнул Плюгач и быстро отошел в сторону, пряча улыбку.

Суровый, грубоватый моряк крепко держал в своих руках дисциплину во взводе и часто напускал на лицо командирскую строгость, которую так же, как только он отходил в сторону, смывала широкая добрая улыбка.

Через три дня с помощью местного кузнеца из деревни Свечи Володя восстановил пулемет, и «новое оружие» стало действительно новым. Пулемет работал безотказно. С ним Алейник прошел до конца весь свой партизанский путь.

16 апреля, воскресенье. Ясный солнечный день полон весеннего очарования. На полях чернела земля, насыщенная теплой весенней влагой, и только в лесу да кое-где по оврагам лежали еще остатки талого мокрого снега. Разводья у берегов озер с каждым днем становились все шире.

В этот день на всех позициях было сравнительно спокойно. Боевых действий гитлеровцы не предпринимали, ограничиваясь редкой артиллерийской стрельбой. Иногда вспыхивала винтовочная перестрелка, но до пулеметов дело не доходило.

А 17 апреля утром начался самый тяжелый, самый ожесточенный бой из всех, предшествовавших ему в первые дни блокады. Это был день суровых испытаний..

Передний край нашей обороны проходил по линии деревень Первый Рог, Горбатица, Галюги. На правом фланге находился 1-й отряд, в центре — 4-й, на левом фланге — 3-й.

Бой начался в половине пятого, когда утреннее солнце еще не вышло из-за горизонта. В течение часа фашистские артиллеристы обрабатывали наши позиции, а когда смолкли пушки, пошла вперед пехота, предводительствуемая четырьмя танками. Противник наступал, охватывая всю линию партизанской обороны. Затрещали винтовочные выстрелы, торопливой скороговоркой заговорили пулеметы, застучали противотанковые ружья. Вот передний танк вдруг круто развернулся и пошел назад, волоча за собой дымный хвост. Второй с отпавшей гусеницей закружился на месте, словно огромный зверь с перебитой лапой. Бронебойщики П. Майоров и И. Мещеряков всадили еще несколько пуль из ПТР в его боковую броню, и танк замер. Пулеметы строчили не смолкая. Все чаще в воздухе пролетали гранаты, а толпы атакующих следовали одна за другой.

Командир отделения Н. Ильичев бил из автомата расчетливо, короткими очередями, выбирая наиболее ретивых солдат. С осени 1941 года он прошел большой путь партизанской войны, участвовал во многих схватках, но такого тяжелого боя, по его словам, он не помнил.

Когда отбитая огнем вражеская пехота откатывалась назад, в бой вступали артиллерия и минометы. Штурмовые орудия, выползая вперед, вели огонь прямой наводкой. Словно привязанные, кружили над окопами бомбардировщики, поочередно заходя в пике и сменяя друг друга.

Но особенно горячо было на участке обороны 1-го отряда, перед деревней Горбатица. Там еще в начале боя партизаны подбили один танк, но второй почти наполз на их окопы. Кто-то бросил под гусеницу связку гранат, и танк остановился. Однако мотор его продолжал работать. В горячке по броне били из винтовок, долбили из противотанковых ружей, и наконец что-то глухо рвануло внутри машины, двигатель заглох.

— Добили гада, — раздался чей-то удовлетворенный голос.

Но в это время гитлеровские солдаты, обтекая неподвижный танк, бросились в атаку. Их встретили огнем и гранатами. А в следующую минуту командир взвода Илья Бубнов поднял своих бойцов в контратаку, увлекая за собой и соседние взводы. Враг бежал. Но передышки не было. Снова начался артиллерийско-минометный обстрел, и снова дымные разрывы легли на поле.

Перед высотой, где находился командный пункт отряда, с треском разорвался снаряд. Через несколько секунд второй, перелетев высоту, грохнулся за ней.

— Вилка! Третий будет наш, надо уходить, — крикнул командир отряда Кудряков, выскакивая из окопчика.

За ним выбрались комиссар Степичев и начштаба Антипин. Но они не успели отойти и не слыхали воя «своего» снаряда, который скользнул по крутому склону рядом с ними и не разорвался.

Не веря еще, что живы, партизаны молча смотрели друг на друга.

— Такого чуда я еще не видел, — низким, вдруг осипшим голосом нарушил молчание Антипин.

— Да-а-а, — протянул Степичев. — Редкое явление, но каждый, кто был на войне, припомнит потом не один такой случай, благодаря которому он вернулся домой…

Упорные атаки противника следовали одна за другой, чередуясь с артналетами и бомбардировками с воздуха. Десять атак отбили партизаны, иногда дело доходило до рукопашной.

Со второй половины дня действия пехоты прекратились, огонь артиллерии и минометов забушевал с нарастающей силой. Небо почернело, закопченное дымом. Вновь среди партизан появились убитые и раненые, количество их удручающе росло. Прямым попаданием снаряда был убит пулеметчик И. Фомин. Там, где он лежал с пулеметом, не осталось ничего, только дымилась земля в глубокой воронке. Безнаказанно и без помех гитлеровцы расстреливали из пушек наши позиции…

В два часа дня отряды начали выходить из боя, направляясь в сторону деревень Крюковщина и Апанасковичи.

Отход прикрывали два взвода из 6-го отряда, которыми командовали В. Смолкотин и И. Скрыпник. Укрепившись в окопах на высотке, они сдерживали продвижение противника. Особенно отличились при этом пулеметчики М. Демин, М. Еременко и Ф. Козоноги. С высоты холма, как густую рассаду, прореживали они гитлеровскую пехоту, обильно поливая ее пулеметным дождем. Их пытались уничтожить вражеские минометчики, потом к холму подошел танк. Но крутые склоны оказались для него непреодолимыми. Несколько минут танк безуспешно долбил снарядами партизанские окопы, наконец отполз назад.

После нескольких отбитых атак взводы прикрытия благополучно отошли к новому месту сосредоточения отрядов в районе деревень Половинчики, Аксюты и Гороватка.

За шесть дней, с 12 по 17 апреля, каратели продвинулись (от Тетчи до Горбатицы) на семь километров. Но эти километры достались им дорогой ценой: противник понес большие потери.

С 18 апреля на восточном направлении наступила тишина. Смолкла артиллерия, не слышно стало пулеметной и винтовочной стрельбы, исчезли дымы пожаров. Ничто не нарушало благодатной тишины природы. Теплый ветер съедал на полях остатки снега. Земля дышала весенним паром.

Партизаны приводили себя в порядок: чистили оружие, чинили одежду, особенно обувь, а главное — отсыпались сразу за все дни.

ПОСЛЕДНИЕ БОИ

На восточном направлении, как я уже сказал, наступило затишье, зато на западной, южной и юго-восточной границах уже с 17 апреля, когда еще не рассеялся дым в районе Горбатицы, гитлеровцы возобновили наступательные действия. Они заняли деревни Горы, Загорье, затем Черствяды и устремились в направлении Сорочино — деревни, расположенной в девяти километрах от партизанской столицы Ушачи.

А на западной границе, в районе озера Шо и речки Шоша, где занимали оборону бригады имени С. М. Короткина и имени А. В. Суворова, крупные части противника 25 апреля форсировали речку Шоша и заняли деревни Белокоры и Липово.

Обстановка стала угрожающей: через местечко Кубличи, расположенное в шести-семи километрах от новой передовой, открывался прямой путь на Ушачи и одновременно с этим создавалась возможность для механизированных частей противника по двум большакам (Кубличи — Судиловичи и Кубличи — Копцы) выйти в тыл партизанской обороны на южных границах, где, разгораясь, уже гремели ожесточенные бои.

По приказу опергруппы наша бригада перешла в район местечка Кубличи, и в этот же день, 25 апреля, пять отрядов были срочно направлены в район боевых действий бригады имени С. М. Короткина. На исходе дня при выходе из леса они встретили отходящие группы партизан, преследуемые гитлеровцами.

В изодранной одежде, многие с повязками, на которых пятнами выступала кровь, доблестные короткинцы, отбиваясь из последних сил, отходили на восток.

Прямо с марша, с криком «ура» отряды А. Кудрякова и Л. Бобылева пошли в атаку. Ободренные короткинцы, забыв про усталость и раны, вместе с ними бросились на врага. Но боя, в сущности, не произошло. Смятые напором партизан, гитлеровские солдаты отступили.

Утром 26 апреля 5-й отряд был отозван в расположение бригады и вместе с остальными подразделениями ушел на южную границу зоны. 1-й отряд остался на месте. Он занял оборону на правом фланге бригады имени С. М. Короткина, восточнее деревни Кобылянки.

Как и всегда, после артподготовки в атаку пошла пехота. Гитлеровцы шли уверенно, быстро, стреляя на ходу из автоматов. Наши окопы молчали, словно там никого не было. Неизвестная опасность всегда страшнее явной. И чем короче становилось расстояние до партизанских окопов, тем ниже пригибались гитлеровцы к земле, больше замедляли шаг.

Еще перед боем командир отряда Ахмет Кудряков приказал: подпускать противника поближе и открывать огонь только по команде. И хотя в его жилах текла горячая кровь степных наездников-татар, он умел выжидать минуту, когда нанесенный удар будет смертельным для врага. Под стать ему, не менее твердой закалки, были опытные партизаны комиссар отряда Василий Степичев и начальник штаба Аркадий Антипин.

Когда расстояние до противника оставалось не более пятидесяти метров, Кудряков приказал открыть огонь. Дрогнул воздух от сотен винтовок. Пулеметы, словно торопясь обогнать друг друга, застрочили длинными очередями. И тут же замелькали гранаты, разрываясь среди атакующих, поражая бегущих и лежащих.

Винтовочные залпы с близкого расстояния в сочетании с массированным огнем пулеметов всегда производят страшное опустошение в рядах наступающих. Так было и в этот раз. Гитлеровцы бросились бежать назад, оставляя раненых и убитых.

Снова заговорили артиллерия и минометы врага… Бой длился несколько часов. В районе хутора Домброво противнику удалось потеснить партизан. Но контратакой двух взводов под командованием И. Бубнова и Ф. Моисеева положение было восстановлено. В этом бою особо отличился пулеметчик Иван Цветков, прошедший со своим пулеметом от Касплянских лесов до старой литовской границы. Смерть щадила его. Не одну просеку в рядах оккупантов прорубил Иван огнем своего пулемета.

Но не ко всем одинаково благосклонно относилась военная судьба: в этот день в бою под хутором Домброво был тяжело ранен осколками снаряда командир отряда Ахмет Кудряков. Получил ранение и комиссар Василий Степичев — несколько мелких осколков засели в его правой лопатке и вдоль позвоночника, а кисть правой руки была рассечена словно острым ножом. Осколками снаряда были убиты два молодых партизана — отрядные связные. Только начальник штаба А. Антипин, находившийся рядом, отделался легкой контузией. Он принял на себя командование отрядом, и в этой должности был утвержден до конца блокады.

Через день 1-й отряд присоединился к бригаде.

В этом бою отличились и девушки-партизанки Надя Закревская и Вера Дроздовская. Они обеспечивали 1-й взвод боеприпасами. Не раз пробирались они на передовую, сгибаясь под тяжестью ящиков с патронами. Иногда волочили их по земле, падая в случайные ямы или воронки при близком вое снарядов. Пули свистели у них над головами, а некоторые глухо втыкались в землю возле них. Но девушки тащили и тащили тяжелые ящики, зная, что впереди идет бой, а без патронов не повоюешь.

А вечером, когда гитлеровцы уже утихомирились, они притащили в окопы два ведра вареной картошки, постной, но зато горячей и хорошо посоленной…

На южной границе бои развертывались с 18 по 20 апреля. Охватив огромной подковой рубежи партизанской обороны, гитлеровское командование бросало в бой крупные части с артиллерией, танками и авиацией. Наступление велось на широком фронте, одновременно по всей границе. На стыке бригад имени В. И. Ленина (комбриг Е. И. Фурсо) и 1-й Антифашистской гитлеровцам удалось вклиниться в нашу оборону. Они заняли деревню Зарубовщину и, тесня партизан, рвались к Весницку, откуда по большаку вел путь к партизанской столице. Вот в этот стык, на правом фланге 1-й Антифашистской, и была направлена наша бригада.

Командовал 1-й Антифашистской бригадой полковник В. В. Гиль-Радионов. Это был опытный кадровый офицер, уже немолодых лет, сосредоточенный и строгий. Удивленный юным возрастом Алесенкова (тому было двадцать три года, но на вид он казался еще моложе) и других наших командиров, он тут же позвонил в опергруппу:

— Кого вы мне прислали, это же детский сад, с кем я буду воевать?

— Не беспокойся, они будут драться до конца, я их знаю, лишь бы ты не отступил, — ответил ему руководитель опергруппы В. Е. Лобанок.

27 апреля, к вечеру, отряды прибыли в район боевых действий — севернее деревни Зарубовщины и сразу же вступили в бой. А ночью по приказу опергруппы отошли к деревням Ульяновичи и Староселье. С этого дня и по 1 мая шли непрерывные, но уже последние бои.

Взвод Алексея Бартеньева в этот день отбил две атаки и два раза, уходя от артминометного обстрела, менял свои позиции. Наиболее выгодной оказалась третья — на просеке в лесу. Взвод имел на вооружении два станковых и шесть ручных пулеметов — сила грозная на узком участке обороны, поэтому бойцы чувствовали себя уверенно, хотя их было не более пятидесяти.

На них двигался батальон гитлеровцев. Партизаны подпустили их поближе, метров на тридцать — сорок и внезапно ударили всей огневой мощью взвода. Каратели, не зная, что тут всего лишь взвод, бежали. Но вскоре, придя в себя, снова пошли в атаку. Все более чувствовался перевес противника, и взводу приходилось туго. Но в это время с правого фланга подошли три остальных взвода 6-го отряда, а слева — 5-й отряд. Под перекрестным огнем гитлеровцы снова вынуждены были ретироваться. Вот тут и погиб молодой ординарец командира 6-го отряда Иван Дьяков, которого звали в отряде просто Ванюшка. Он был маленького роста — как подросток, и эту схожесть с мальцом усиливали светлые, всегда растрепанные волосы и веснушки на мальчишеском лице с задорно вздернутым носом. Его любили партизаны за веселый нрав и удивительное бесстрашие. Быстрый, юркий, он выходил невредимым даже тогда, когда это казалось невозможным. Командир отряда сначала сдерживал ординарца, а потом, уверовав в его удачливость, махнул рукой.

Ванюшка был убит, когда под градом пуль погнался за вражеским офицером.

Коротким оказался его партизанский путь. В июльскую ночь 1943 года он бежал вместе со мной из лагеря в поселке Выдрица. О нем мне известно только то, что он родом из Москвы…

В ночь на 29 апреля по приказу опергруппы наши отряды отошли на новые оборонительные позиции по линии деревень Тухтино, Боровые и Староселье.

Линия обороны всех бригад, хотя и оставалась неразрывно целой, с каждым днем сокращалась по окружности. Назревала острая необходимость выхода из окружения. С этой целью две группы разведчиков 7-го отряда были посланы за большак, соединяющий Липово и Лошно, чтобы прикинуть возможность выхода в этом направлении.

Группы возглавляли командиры взводов С. Толкачев и Е. Басистов. Разведку предполагалось вести в двух направлениях.

В эту ночь и погиб Евгений Басистов. Он был яркой фигурой в бригаде, поэтому я хочу рассказать о его гибели подробней.

Сначала обе группы шли вместе, потом разошлись. Группа Толкачева при подходе к ближайшему хутору была встречена пулеметным огнем. Десятки осветительных ракет озарили ярким светом край леса, откуда вышли разведчики, и широкое ровное поле перед ним. Значит, выход в этом направлении был надежно закрыт.

Разведчики Басистова продвигались цепочкой, в затылок друг другу. Ночь выдалась темная, и гитлеровская засада обнаружила их на лесной дороге, когда они были уже почти рядом. Басистов шел впереди, и пулеметная очередь сразу скосила его. Но подобраться к телу командира оказалось невозможным: дорога простреливалась плотно. Разведчики залегли и открыли огонь по засаде. По звуку выстрелов сюда пришла группа Толкачева. Сосредоточившись слева, партизаны открыли стрельбу по пулемету, отвлекая внимание врага на себя, а в это время помкомвзвода С. Ярошенко подполз к телу Басистова и оттащил его в укрытое место.

Потом принесли его в отряд.

Все это я записал со слов Толкачева и Ярошенко. Но последний, закончив рассказ, добавил:

— Когда я подполз к Басистову, то еще услышал его последний вздох и произнесенные медленно, тихим голосом слова: «Песню напиши…» — Что он хотел сказать этим? Не знаю. Наверное, это был уже предсмертный бред.

И все согласились с ним. Но я хорошо знал, что это был не бред.

…За трое суток до описанных событий, когда отряды дислоцировались еще в районе местечка Кубличи, поздно вечером в редакцию зашел Басистов. Вынув из нагрудного кармана трофейную ручку и передавая ее мне, он сказал:

— Вот тебе, Саша, ручка, а когда меня убьют, напиши обо мне песню.

Он знал, что я «по долгу службы», а может, и по велению сердца пишу иногда стихи в газету.

Ручка была на те времена великолепная, с платиновым игольчатым пером, заправлена чернилами. Но прозинесенные слова поразили меня. Зная характер Басистова, невозможно было представить его в угнетенном состоянии.

— Городишь невесть что, — проворчал я.

— Меня скоро убьют, я это знаю, — твердил он свое. — Нет, ты обещай, что напишешь песню.

— Иди ты, знаешь, куда вместе со своей ручкой и песней!.. — не выдержал я.

— Знаю, но ты все-таки обещай.

Коммунист Евгений Арсентьевич Басистов, родом из деревни Рудня Касплянского района, свой боевой путь начал в январе 1942 года на Смоленщине. Энергичный, жизнерадостный, он страстно любил музыку, песни, был лихим танцором и жгуче ненавидел оккупантов. Он воевал беззаветно, с полной отдачей, как умеют воевать люди такого склада характера.

На всю жизнь осталось в моей зрительной памяти его мужественное сухощавое лицо, подтянутая стройная фигура с буйным разворотом сухих крепких плеч. Как сейчас вижу Женю в коротком черном полушубке — на широком ремне висит трофейный пистолет, а на груди поблескивает сталью автомат…

Так вот, я высказал тогда ему все, что говорят в подобных случаях, возмущаясь и не выбирая слов. Но в глубине души не мог отделаться от недоброго предчувствия. Я заметил, что у него слегка подергивается голова, а в глазах застыло какое-то странное, тоскливое выражение. Такое выражение обреченности у людей, предчувствующих свою судьбу, знают многие солдаты-фронтовики.

— Так обещаешь написать? — снова повторил он свою просьбу.

И я пообещал, чтобы прекратить этот тягостный разговор. И еще раз, уже у дверей, он, обернувшись ко мне, проговорил:

— Смотри же не забудь, напиши…

Через три дня я узнал, что Евгений Басистов погиб…

Его последние слова не были бредом. Он хотел и после смерти оставаться в строю, среди живых бойцов. И, выполняя его просьбу, я сочинил стихи, которые назвал

29—30 апреля по всему фронту обороны нашей бригады шли тяжелые бои. Особой ожесточенностью они отличались в районе деревень Глинище и Староселье, где дрались 3-й и 4-й отряды. Здесь гитлеровцы с фанатическим упорством пытались прорвать нашу оборону. Но их атакующие цепи откатывались назад, как волны прибоя, остановленные каменной грядой. Подпуская гитлеровских солдат на пятнадцать — двадцать метров, партизаны залповым огнем расстреливали их в упор, забрасывали гранатами и яростно бросались в контратаки вслед за своими отчаянными командирами.

Такие же кровопролитные бои шли по фронту обороны всех бригад. Не смолкая, с утра до ночи гремела канонада. Все более сжималось кольцо блокады. Отстаивая каждую пядь земли, партизаны отходили в глубь зоны, границы которой с двухсот тридцати километров по окружности сократились до тридцати. Но на этом клочке родной земли еще держалась Советская власть. На нем сосредоточилось население всего района. Леса и рощи вокруг Ушачей были забиты людьми, обозами, домашними животными. Всюду лежали груды мешков, ящики, бочки, узлы с продуктами и домашней утварью. В дымном небе, словно стаи хищных птиц, кружились бомбардировщики, выискивая добычу.

День 1 мая 1944 года выдался солнечным и ясным. Казалось невероятным, что среди этой весенней благодати, под этим высоким сводом голубого неба льется кровь и стелется дым пожарищ. Но жестокая действительность не оставляла сомнений.

Позиции нашей бригады проходили по линии деревень Бобовище, Глинище, Тухтино и Староселье. Бой начался на рассвете, как обычно, артиллерийской канонадой. С первыми лучами солнца налетели бомбардировщики — поочередно заходя по кругу и падая в пике, они сбрасывали свой смертоносный груз. Потом в атаку пошла пехота. Как волчья стая, опьяненная запахом крови и близкой добычи, рвались гитлеровские солдаты к Ушачам. И там, где не хватало солдату фюрера его хваленой доблести, грозные окрики офицеров толкали его на отчаянные действия. Но под огнем пулеметов вновь и вновь захлебывались атаки, и оравы карателей откатывались назад. А потом, толкаемые в бой приказом, повторяли все сначала.

Бои шли целый день, и ожесточение их не ослабевало. В некоторых местах создавались критические положения, но взаимовыручка отрядов и беззаветная доблесть партизан спасали положение. Перегреваясь, выходили из строя пулеметы. Раненые не выходили из боя — они оставались в цепи и стреляли, пока хватало сил. Каждый партизан дорого отдавал свою жизнь, до конца выполняя долг.

День клонился к вечеру. Сквозь дымный, отравленный порохом воздух тускло пробивалось солнце. По всему фронту бригад не прекращался бой. Партизаны знали, что отступать некуда. За ними дымились дорогие Ушачи, превращенные в груды развалин. Казалось, что там уже нечему гореть, но тучи багрового дыма все клубились и клубились над партизанской столицей.

В семь вечера, когда вокруг еще не смолкал грохот кипящего боя, Алесенков получил приказ из оперативной группы, согласно которому бригада должна через четыре часа прибыть в район деревни Жухари. (В опергруппе было принято решение ночью 1 мая, прорвав блокаду, вывести партизан и население в район Шарковщины. Но тогда мы этого не знали.)

Как только стемнело, по всем дорогам вокруг Ушачей началось движение огромной массы людей и обозов. Длинные колонны беженцев двигались медленно, с остановками. Часто создавались заторы из застрявших в грязи телег. На них из вороха вещей испуганно выглядывали детские лица. А рядом проходили тысячи озабоченных, угрюмых людей, неся за плечами туго набитые вещевые мешки. Шум голосов, зовущие выкрики, скрип телег сливались в многоголосый гул, далеко разносящийся по лесу.

В этот поток вклинивались партизанские отряды со своими обозами и, не имея возможности их обогнать, двигались с той же скоростью. Поэтому в назначенные пункты многие бригады прибыли с опозданием на три-четыре часа. Такая же участь постигла и нашу бригаду: вместо одиннадцати вечера мы подошли к деревне Жухари в третьем часу ночи.

Рассвет застал всю эту массу людей и обозов, растянувшуюся длинной колонной, при выходе из леса на открытое поле. Стало совершенно очевидно, что прорыв и выход из блокады совершить невозможно. Население и обозы укрылись в лесу, а бригады заняли круговую оборону.

В НОЧЬ НА ТРЕТЬЕ МАЯ

Весь день над лесом кружили самолеты. Часто слышались глухие разрывы авиабомб, иногда проносились истребители, строча из пулеметов. Но высокие стволы деревьев надежно защищали людей от осколков и пуль. А вокруг леса шли бои, особенно сильные на северном и юго-восточном направлениях, где находились Смоленский полк И. Ф. Садчикова и бригада имени П. К. Пономаренко.

Мы все хорошо знали, что если ночью не прорвемся из окружения, то через день-два, сосредоточив вокруг леса крупные силы, гитлеровцы уничтожат нас. Идти на прорыв сегодня было неизбежно, но в каком направлении и когда? Пока никто этого не знал.

Значительно позже стало известно, что в опергруппе было принято решение в ночь на 3 мая совершить прорыв в направлении деревень Чешки и Слобода с последующим выходом партизанских бригад и населения в леса Голубицкой пущи, южнее озера Шо. Заградительная линия противника на этом направлении представляла собой систему окопов, траншей, дзотов, насыщенную пулеметами, минометами и артиллерией различного калибра. А в недалеких населенных пунктах располагались крупные гарнизоны, имевшие на вооружении, кроме артиллерии, танки и бронемашины. Кроме того, по железнодорожной линии Полоцк — Молодечно, проходящей на расстоянии нескольких километров за линией гитлеровских позиций, непрерывно курсировали два бронепоезда. Это кольцо окружения предстояло прорвать партизанским бригадам, имевшим к тому времени на вооружении, в основном, только стрелковое оружие.

Ночь стояла темная, сырая. По небу плыли низкие тяжелые облака. Воздух, насыщенный влагой, казался густым. На этот раз движение людей и обозов проходило без сутолоки и заторов. Свое имущество — печатный станок, шрифт, бумагу — мы разместили на подводе и шли вместе с хозвзводом бригады. Впереди и за нами двигались хозяйственные подразделения других бригад и тысячи жителей со своими обозами. Они шли тихо, стараясь не создавать шума. Но вдруг колонна остановилась. И стояли мы подозрительно долго. Партизанские бригады уже давно ушли далеко вперед. Тысячи сердец замерли в тревожном ожидании. Казалось, что само время остановилось.

Но вот далеко впереди послышалась частая стрельба. Она то усиливалась, то затихала, потом стала быстро удаляться.

— Прорвали! — пронесся по колонне радостный крик.

— Быстрее! Быстрее вперед!

Вся масса людей и обозов шумно стронулась с места. Шли быстро, часто переходя на бег. На руках несли маленьких детей, сняв их с телег, а те, кто постарше, держась за подолы матерей, бежали рядом, испуганно озираясь по сторонам. Все спешили, намереваясь быстрее перейти тот страшный рубикон, который ожидал нас где-то впереди. А когда приблизились к выходу из леса, впереди, на поле, обрушился шквал артиллерийского и минометного огня. Всплески разрывов осветили все вокруг. Лес загудел, наполненный грохотом, треском и криками людей. И несмотря на то, что снаряды и мины падали слева, впереди и только редкие из них со зловещим шелестом проносились над колонной, тысячи людей, охваченные страхом, бросая все, ринулись назад. Не разбирая дороги, они прорывались сквозь заросли кустарников, падали в лесные ямы и канавы, снова поднимались и бежали дальше. Серьезных причин для такого панического бегства не было, ни один снаряд не разорвался среди людей, но остановить их уже было невозможно.

Несколько позже отходили отряды. Шли быстро по просекам и напрямик, несли раненых, оружие, боеприпасы. Снаряды и мины стали уже ложиться в лесу. Пороховой дым, как туман, пополз между деревьями.

Неожиданно на просеку выскочила молодая женщина с растрепанными волосами. Она бежала на край леса и кричала:

— Там мой сын! Мой сын!

Партизаны пытались ее удержать, но с неожиданной силой, сверкнув безумными глазами, она вырвалась и побежала по просеке дальше, выкрикивая одну и ту же фразу:

— Там мой сын!..

На опустевшей просеке, где еще изредка вставали фонтаны разрывов, четыре партизана несли на плащ-палатке тяжелораненого Ивана Качалина из 6-го отряда. Осколком снаряда ему оторвало ногу ниже колена, второй осколок срезал половину правой руки. Как могли, партизаны остановили кровотечение, перевязали страшные раны, но кровь уже проступила сквозь плотный слой повязок.

— Не несите меня больше! — вдруг громко попросил раненый.

Его опустили на землю.

— Отойдите все, — снова громко и повелительно проговорил он, и, когда бойцы отошли от плащ-палатки, раненый, достав левой рукой откуда-то из окровавленной одежды рубчатую круглую гранату, зубами выдернул чеку и подложил ее под себя…

Время было суровое, и каждый по-своему решал свою судьбу.

Что же произошло в ту ночь? Почему хорошо задуманная и тщательно подготовленная операция не увенчалась успехом? Об этом стало известно несколько позже.

Начало штурма было назначено на одиннадцать вечера по сигналу трех красных ракет. Выделенные штурмовые группы прорвали оборону противника и с боем пошли вперед. Но гитлеровцам удалось с флангов быстро подтянуть резервы, и когда наши основные силы двинулись вперед, они были встречены шквальным огнем. От разрывов снарядов и мин стало светло, как днем. Били полевая артиллерия, скорострельные зенитные пушки, минометы, длинными очередями строчили крупнокалиберные, станковые и ручные пулеметы. Кустарник, растущий в некоторых местах на поле, был буквально снесен в первые же минуты, а деревья по краю леса падали, словно скошенные гигантской косой, или разлетались в щепки. Идти навстречу огненному шквалу было равносильно самоубийству. Отряды залегли, укрываясь за деревьями. В это время представитель опергруппы передал приказ отходить назад, в Караваинский лес. Это было очень своевременно: каждая минута промедления стоила ненужных жертв.

Преодолев оборонительные позиции гитлеровцев, группа прорыва вышла из окружения. Двигаясь в направлении озера Шо, по территории, густо насыщенной оккупантами, партизаны прошли с боями двенадцать километров, разгромив на своем пути пять крупных гарнизонов, имевших на вооружении артиллерию, танки и бронемашины. Всю ночь там гремели бои и полыхали зарева пожаров. Это был буквально огненный рейд.

Из нашей бригады прорвался 4-й отряд, возглавляемый капитаном М. Гришиным и комиссаром В. Скуридиным. Вышли два взвода 3-го отряда под командованием комиссара Д. Грязнова и начальника штаба Г. Новикова, несколько небольших групп из 1, 6 и 7-го отрядов во главе с комиссарами А. Заломаевым и М. Коваленко-Супруном, а также группа разведчиков во главе с заместителем комбрига по разведке В. Дубленных-Уральским.

К общей печали партизан, в ходе прорыва погибли Скуридин, Новиков и Коваленко-Супрун.

После неудавшегося выхода из окружения основные партизанские силы и гражданское население отошли в Караваинский лес, и здесь бригады вновь заняли круговую оборону.

Утро 3 мая выдалось хмурое, сырое. С неба сыпала холодная изморось, оседая на лицах, одежде, оружии. Словно покрытые лаком, блестели мокрые стволы деревьев, угрюмой стеной подступивших к лесной дороге, по которой все еще втягивались в лес бесконечные обозы. Стало больше раненых, это заметно было по количеству телег, на которых они сидели, лежали, обмотанные белыми повязками. Нелетная погода давала возможность безопасно передвигаться по лесу. Со второй половины дня гитлеровцы прекратили боевые действия, только где-то за лесом еще долго слышался рокот танковых моторов.

Несмотря на грозную опасность, нависшую над нами, мы не чувствовали себя обреченными. Настроение было бодрое. Слышались даже шутки, смех. С деловито серьезными лицами куда-то спешили конные ординарцы и связные отрядов. Партизаны знали, что где-то в глубине леса, в опергруппе, создается план операции, благодаря которой они выйдут из этой петли, и только ждали команды, когда потребуется их буйная сила. А впереди была еще целая ночь, темная партизанская ночь, под покровом которой можно многое успеть. В условиях оккупированного тыла партизаны, как правило, встречались с более сильным противником и привыкли видеть его вокруг себя, поэтому слово «окружение», такое страшное на фронте, нас не очень пугало.

Поступила команда разгрузить телеги от продуктов и другого имущества, освободив их для раненых и боеприпасов. Обычно прижимистые старшины на этот раз уговаривали:

— Берите больше, забирайте все, чтоб ничего не оставалось.

И партизаны туго набивали вещевые мешки сухарями, салом, солью.

В этом лесу мы с наборщиком И. Мельниченко закопали нашу типографию. Грустно было на душе, будто хорошего друга похоронили. Потом я пошел к обозу, где лежали на телегах раненые.

Первым увидел здесь Василия Терентьева. Он был легко ранен, но сильно контужен.

Забегая вперед, хочу сказать: после всего, что позже случилось с Василием, он все-таки выжил. Через полтора месяца он пришел в бригаду и был восстановлен в списках живых. Вот уж действительно живучий человек. А случилось вот что.

В ночь второго прорыва из Матыринского леса, то есть в ночь на 5 мая, телега, на которой его везли, была опрокинута взрывной волной. Сопровождавший Василия партизан и лошадь были убиты. Василий же каким-то чудом уцелел. Когда он пришел в сознание, был уже день, по полю ходили гитлеровцы. Терентьев притворился убитым, и это выглядело очень правдоподобно: он лежал в луже крови убитой лошади. Потом он нашел в себе силы подняться и идти. Часто падая, теряя сознание, упорно продвигался на запад, зная, что в том направлении ушла бригада. Более месяца он пробирался лесными чащобами, проселками, питаясь ранними грибами, а иногда картошкой, свеклой и другими продуктами, сохранившимися в погребах после пожаров. Когда Василий появился в бригаде, его узнали с трудом. Худой, заросший, в грязной изодранной одежде, он совершенно не был похож на того молодцеватого, лихого партизана, каким знали его раньше.

Недалеко от Терентьева я увидел командира взвода Григория Карпова. Он лежал на телеге, вытянувшись во весь свой богатырский рост. Землистое лицо с закрытыми глазами казалось безжизненным. Он был ранен в живот и той же пулей — в позвоночник. Положение Григория было безнадежное.

Дальше, под дремучей елью, нижние ветви которой были срублены, лежал на телеге командир разведки 6-го отряда Павел Юрьев. Обе ноги его были забинтованы и лежали неподвижно, как две колоды, но держался он бодро. Возле него хлопотала его жена Маруся — партизанка тоже 6-го отряда. Еще весной 1942 года, будучи на Смоленщине, она вместе с ним ушла в партизанский отряд. Маруся отличалась той неяркой русской красотой, о которой сложено в народе немало песен. Большие серые с голубизной глаза, светло-русые густые волосы, слегка припухшие яркие губы делали ее удивительно красивой. А солдатский ватник, туго перетянутый ремнем, выгодно подчеркивал стройность ее тонкой сильной фигуры.

Но солдатская доля молодой женщины была несчастливой. Через трое суток Маруся погибла в Матыринском лесу, где она осталась вместе с раненым Юрьевым. Через месяц он пришел в бригаду один, без жены…

Особенно тягостно стало на душе, когда на одной из телег я увидел раненую Веру Дроздовскую. Заметив меня, она печально проговорила:

— Больше всего я боялась быть раненной в ногу. И именно так и случилось. Меня спас Илья Бубнов, вынес меня полуживую…

У Веры был прекрасный голос, и она принимала самое активное участие в нашем ансамбле художественной самодеятельности. Когда упругой походкой, постукивая каблучками сапог по доскам, она выходила на сцену, ее встречали всегда бурей аплодисментов. К тому же она была славной партизанкой.

Почему-то вид раненой девушки всегда оставляет наиболее тягостное впечатление. Может быть, потому, что женщины вообще не должны быть на войне — там, где убивают людей.

Вера рассказала мне, как все случилось с ней. В прошлую ночь, когда артминометный огонь накрыл позицию 1-го отряда, она была ранена осколком в ногу и упала. Отряд в это время отходил, и никто не заметил ее падения. Только командир взвода Илья Бубнов увидел и подбежал к ней. Как сумел, перевязал рану, а потом взвалил ее себе на спину и нес более двух километров. Другому это оказалось бы не под силу, но Илья был высокого роста, крепкого сложения и обладал недюжинной силой, а главное — честным твердым характером и чувством долга. Их путь преградило болото, покрытое зыбуном, не глубокое, правда, но нести раненую, проваливаясь в трясину, было непросто. К счастью, их догнал командир отделения Иван Железнов. Они положили Веру на плащ-палатку и потащили волоком по болоту.

Вера вместе с другими ранеными вскоре была отправлена на самолете за линию фронта.

Но не только Вера — почти вся семья Дроздовских с приходом оккупантов ушла в партизаны. Ее отец Иван Родионович был врачом в нашей бригаде. И он же тогда в лесу обработал и перевязал ей рану. Две сестры, Мария и Татьяна, тоже врачевали — в других бригадах.

В МАТЫРИНСКОМ ЛЕСУ

Напуганные последним прорывом и возможностью повторения его, гитлеровцы наращивали силы со стороны железной дороги Полоцк — Молодечно. Но в штабе опергруппы, зная об этом, решили вывести бригады и население в противоположном направлении: на восток, в сторону Ушачей.

…Шли всю ночь, растянувшись длинной колонной. Небо прояснилось. В синих просветах туч стали видны далекие звезды. Двигались лесом по вязкой глинистой дороге. Стоило сделать в сторону хотя бы два шага, и ноги застревали в такой липучей грязи, что сначала приходилось вытаскивать человека, а потом уже выдергивать из месива его сапоги.

Рассвет 4 мая застал колонну на подходе к Матыринскому лесу. Но в него успела войти только передовая часть колонны: 1-я Антифашистская и несколько подразделений бригады имени К. Е. Ворошилова. Остальные укрылись в соседнем лесном массиве. Наша бригада заняла оборону по краю этого леса, возле большака Кубличи — Большое Матырино. Противник быстро установил наше местонахождение, и вскоре лес был заблокирован гитлеровскими частями.

Бой начался в девять утра и длился несколько часов.

Гитлеровцы рвались в лес, заполненный тысячами людей и обозов. В зарослях кустарников стояли запряженные в телеги лошади, выглядывали рогатые головы коров. Под кустами на узлах сидели женщины, дети, подростки, они с тревогой вслушивались в звуки боя. Все больше появлялось раненых. Их размещали под крутым склоном высокого лесного холма на разостланных одеялах, брезентах, плащ-палатках. Девушки-медсестры сновали между ними, им помогали делать перевязки женщины из беженцев. В густом ольшанике стояли санитарные телеги.

На возвышенности, недалеко от края леса, под вековым развесистым дубом разместил свой командный пункт Алесенков. Возле него находились комиссар бригады Тимошенко и еще несколько человек. Внизу у холма стояли оседланные кони, возле них в ожидании приказаний коротали время отрядные связные и ординарцы. В гуще кустов расположился с рацией Н. Васильев. Вокруг посвистывали пули, срезая ветки деревьев.

На КП быстро поднялся начштаба бригады майор П. И. Виноградов. В каждом его движении, в манере держаться и говорить чувствовался кадровый военный. Он, козырнув, доложил:

— Товарищ комбриг, противник жмет сильно. Несем потери, оборону удерживать трудно.

— Отступать некуда, — ответил Алесенков, в упор посмотрев на него. Затем, помолчав, добавил: — Срочно передайте командирам отрядов: оборону удерживать во что бы то ни стало, удерживать любой ценой! Что будет, если враг ворвется в лес? Будет братская могила, одна на всех, на тысячи трупов. Держаться до последнего! — заключил он жестким голосом.

— Есть! — снова козырнул Виноградов.

И отряды держались, отбивая атаку за атакой.

Во второй половине дня, ближе к вечеру, бригада вместе с полком И. Ф. Садчикова прорвала это внутреннее кольцо окружения и заняла деревню Загузье, выбив оттуда гитлеровцев. Одновременно с другой стороны деревню атаковала 1-я Антифашистская бригада.

Громким радостным возгласом слово «прорвали» пронеслось по всему лесу. За отрядами потекли обозы и гражданское население. К вечеру 4 мая все партизанские силы были сосредоточены в одном лесном массиве. Заметно было, что их численность значительно уменьшилась, но не только за счет потерь в боях, а больше за счет некоторых бригад, вышедших из окружения в ходе блокады по согласованию с опергруппой, а также за счет партизан, прорвавшихся в ночь на 3 мая.

Основные силы сейчас составляли одиннадцать бригад, но многие в неполном или половинном составе. Были еще отдельные батальоны, отряды и небольшие разрозненные группы.

Численность гражданского населения определить было невозможно, судя по многолюдным скоплениям, его набиралось больше, чем партизан.

Еще в Караваинском лесу в опергруппе пришли к мысли выходить из окружения в восточном направлении, за реку Ушача, в район деревень Лутово, Заозерье и Ореховно, чтобы затем, круто повернув на юг, выйти в Завечелевский лес. Но гитлеровцы, сосредоточив в районе Ушачей крупные части, перекрыли выход в этом направлении и, наращивая силы в деревнях вокруг Матыринского леса, полностью блокировали его, намереваясь 5 мая уничтожить окруженных в лесу партизан. Предупреждая события грядущего дня, опергруппа приняла решение в ночь на 5 мая, разгромив гарнизоны в Паперино и Новом Селе, вывести бригады и население в юго-западном направлении, в Селищенский лес.

Центральное место в прорыве отводилось Смоленскому полку И. Ф. Садчикова. С этой целью его расположили непосредственно против деревень Паперино и Новое Село, где стояли гитлеровские гарнизоны и где был намечен прорыв. По просьбе полковника Садчикова, в помощь ему была выделена наша бригада, которая заняла исходные позиции на правом фланге полка. Остальные бригады разместились по открытым флангам полка и нашей бригады.

Смоленский партизанский полк был создан весной 1942 года на Смоленщине, в Касплянском районе. Его возглавил полковник И. Ф. Садчиков, комиссаром был майор А. Ф. Юрьев, начальником штаба — майор П. Г. Миняев. За два года полк прошел суровый и славный путь и вписал немало ярких страниц в историю партизанского движения.

По приказу Садчикова, на базе 3-го батальона (командир И. И. Ершов, комиссар В. М. Николаенко, начальник штаба И. М. Вороняев) и частично 1-го батальона (командир М. Г. Ковындиков, комиссар К. С. Кумбарг, начштаба П. А. Куреченко) в полку была создана сильная штурмовая группа, в состав которой вошли около четырехсот человек, вооруженных только автоматическим оружием. В нее дополнительно включили более ста партизан из нашей бригады: два взвода (И. Бубнова и И. Демидова) из 1-го отряда и один взвод (И. Коваленко) из 3-го. Каждый взвод был усилен пулеметными расчетами из других отрядов, всех бойцов вооружили исключительно автоматами.

Штурмовую группу полка возглавил командир 3-го батальона Иван Ильич Ершов. Он начал свой партизанский путь рядовым бойцом в сентябре 1941 года в бригаде Ф. Апретова, потом командовал отрядом в полку Садчикова, а позже стал командиром батальона. Под его руководством батальон громил вражеские гарнизоны, уничтожал склады с оружием, боеприпасами, горючим, взрывал железнодорожные пути. Иван Ильич был дважды ранен, контужен, но каждый раз снова возвращался в строй партизан.

В основу плана прорыва, разработанного начальником штаба П. Г. Миняевым, было положено скрытое сосредоточение штурмовой группы перед рубежом атаки и внезапный удар по противнику в районе деревень Паперино и Новое Село с массированным применением автоматического стрелкового оружия и гранат. Начало штурма — ночью, в половине двенадцатого по московскому времени. Осуществление прорыва по приказу руководителя опергруппы Лобанка было возложено на полковника Садчикова.

Вечером, еще засветло, я шел по лесу в расположение нашей бригады и стал свидетелем небольшой сценки, надолго сохранившейся в моей памяти: Ершов, построив на просеке штурмовую группу своего полка, объяснял стоявшую перед ней задачу. На это у него ушло не более пяти минут. Пока говорил — внимательно всматривался в суровые лица партизан, стоявших по команде «смирно». Это были те, кто первыми ворвутся в гарнизоны врага и совершат прорыв, который позже назовут легендарным. Перед Ершовым стояли закаленные в боях партизаны, не один раз видавшие смерть, прямо и строго смотрели на него, будто говоря: «Мы знаем, что в бою нас могут не только ранить, но и убить, а блокаду мы все-таки прорвем, можешь не беспокоиться».

И единственное, что еще добавил их высокий смуглолицый командир, — это несколько слов о том, что если ночью прорвемся, то будем жить, а нет — значит, нам и жизни больше не будет, завтра гитлеровцы нас сомнут и всех погубят.

Но этого он мог и не говорить…

С наступлением темноты штурмовая группа вышла на южную окраину Матыринского леса и заняла исходные позиции для атаки напротив деревень Паперино и Новое Село. Там же, примыкая к ее правому флангу, затаилась в низине, по краю леса, штурмовая группа нашей бригады, а непосредственно за ней расположились отряды.

Никаких ракет не предполагалось: применение их в данных условиях явилось бы сигналом, предупреждающим противника о начале штурма. Все командиры сверили свои часы. Штурм должен был начаться без общего сигнала в строго назначенное время.

ПРОРЫВ

Тревожно шумел ночной весенний ветер, разгоняя по небу низкие облака. Черная громада Матыринского леса со стороны казалась безлюдной. Но там, в густой темноте его, не угасала напряженная жизнь тысяч людей. Со всех сторон слышался шорох, треск валежника под ногами, тихое поскрипывание телег и приглушенный говор огромного скопления людей. Иногда раздавались негромкие команды:

— Бери левее!

— Соблюдайте тишину!

Партизанские бригады сосредоточивались ближе к опушке леса, за ними тянулись обозы с боеприпасами, ранеными и толпы гражданского населения со своими повозками.

Перед лесом раскинулось ровное поле, пересеченное дорогой, ведущей из Ушачи на Кубличи, вдоль которой в деревнях Зуи, Паперино, Новое Село, Двор-Плина и других располагались вражеские гарнизоны. А дальше на юго-запад, невидимый во мраке ночи, стоял Селищенский лес, куда намечался выход бригад и населения после прорыва. Расстояние между двумя лесными массивами невелико, всего полтора — два километра, но страшным казалось это сравнительно небольшое поле, будто прикрытое пологом незримой смерти.

Близилась полночь. Вокруг установилась тишина. Даже ветер как будто утих. Напротив Матыринского леса притаились в ожидании рассвета вражеские гарнизоны. Стынут стволы орудий, холодеет броня тяжелых танков и вездеходов. Осветительные ракеты, прочерчивая огненный след, озаряют пустынное поле.

Блокировав в Матыринском лесу обреченных, как им казалось, на гибель партизан, гитлеровцы крепко понадеялись на свои посты, засады, дозоры и на свое военное превосходство. Они даже не допускали мысли, что партизаны могут сами напасть на гарнизоны и что эта ночь может стать последней для многих из них.

Ровно в одиннадцать по цепи штурмовой группы была передана тихая команда «Вперед!». И будто шевельнулся Матыринский лес. Темная волна, отделившись от него, плеснулась на поле и потекла, разливаясь, вперед. Без выстрелов, сначала медленно, но с каждой минутой ускоряя шаг, партизаны устремились к цели.

Вспыхнули ракеты, осветив несущиеся по полю ряды. Затрещали выстрелы. Но ряды атакующих с грозным криком «ура» уже накатывались на вражеские позиции. Застрочили партизанские автоматы, пулеметчики с ходу ударили длинными очередями, ливень пуль хлестнул по противнику. Бой закипел одновременно в гарнизонах и на оборонительных позициях между ними. В ход пошли гранаты, приклады, штыки.

Почти одновременно за штурмовой группой в бой пошли и остальные партизанские бригады. Вскоре в деревнях Паперино и Новое Село вспыхнули пожары. Горели дома колхозников, но вместе с ними горели и склады оккупантов с их оружием, боеприпасами, продовольствием, горели автомашины, гужевой транспорт, горели подбитые бронетранспортеры и танки.

В ходе схватки смешались подразделения бригад, батальонов, отрядов. Рядом с суровыми смоленцами шли в атаку сыны Белоруссии. Охваченные единым порывом, они яростно бросались в бой и сплоченной массой прокладывали себе дорогу. Командиров можно было узнавать только по стремительному движению отдельных групп, бросавшихся за ними. Гитлеровцы оказывали отчаянное сопротивление. В некоторых местах завязывались рукопашные схватки.

Багровое пламя пожаров, разгораясь все сильнее, озарило клокочущую ночь. Стало хорошо видно, как из леса появлялись все новые подразделения партизан, а вслед за ними поле покрылось толпами гражданского населения. Бежали женщины, подростки, дети, спешили раненые, некоторых вели под руки, тяжелораненых несли на носилках, везли на телегах.

С дальних позиций гитлеровцы открыли артиллерийско-минометный огонь. Разрывы ложились на поле и по краю Матыринского леса, откуда все еще продолжали выходить отдельные группы партизан и населения. Люди спешили за теми, кто вышел раньше, и, обходя горящие строения, быстро удалялись в сторону Селищенского леса.

А в лесу было сумрачно и тихо, пахло весенней сыростью. Между деревьями замелькали группы партизан и беженцев, и вскоре лес густо заполнился людьми.

В эту ночь отличился 3-й взвод 1-го отряда и его командир Илья Бубнов. Взвод шел на правом фланге штурмовой группы. Вдруг, словно огромная земляная глыба, на его пути вырос дзот. Из его трех амбразур сверкало смертоносное пламя. В считанные секунды Бубнов, Межевич, Слижов и Коршун ползком подобрались к нему и забросали амбразуры гранатами. Пулеметы замолчали. Путь атакующим был свободен.

Смертью храбрых пал в эту ночь доблестный отрядный медик В. М. Филимонов. Не щадя себя, он бросался на помощь к раненым и прямо под огнем делал перевязки и все остальное для спасения их жизни. Он был убит осколком снаряда в спину, когда склонился над раненым, так и не успев закончить свою последнюю перевязку.

Еще зимой 1942 года молодой фельдшер Вася Филимонов пришел в Касплянский лес, в отряд И. Шлапакова. И с тех пор на протяжении более двух лет он беззаветно выполнял свой долг — выполнял его до последней минуты жизни.

6-й отряд еще до начала штурма незаметно, ползком подобрался к небольшому пригорку перед лесом и залег там, ожидая своего часа. По команде «Вперед!» партизаны прошли еще несколько метров и бросились в атаку. На дороге Ушачи — Кубличи они буквально смели с дороги гитлеровский гужевой обоз. Ошалелые от неожиданности, гитлеровские солдаты метались вокруг него и тут же падали, сраженные пулями и ударами прикладов.

Неожиданно впереди ударил пулемет. В темноте просматривался силуэт дзота. Командир отделения Яков Дегтярев вызвался уничтожить огневую точку и пополз навстречу выстрелам.

Черноволосый, темнолицый, с горбинкой на носу, Яков был похож на горца. В отряде его называли черкесом, хотя он был белорусом с Витебщины. Под стать его внешности был и характер — вспыльчивый, темпераментный.

Он полз, укрываясь в складках земли, играя со смертью в прятки. Пули проносились рядом и чудом не задевали его. Добравшись до дзота и выбрав удобный момент, Дегтярев метнул одну за другой две гранаты прямо в амбразуру. Пулемет умолк. Через несколько минут отряд ворвался в деревню Паперино, где уже шел бой.

В ту же ночь 5-й и 7-й отряды точно в назначенное время одновременно поднялись в атаку. Не более чем в четырехстах метрах от них проходил большак Ушачи — Кубличи, а перед дорогой, правее Паперино, протянулись немецкие окопы. В темноте отрядам удалось незаметно подойти поближе, и гитлеровцы увидели партизан лишь тогда, когда они уже навалились на них. Бой был коротким. Застигнутые врасплох, гитлеровцы думали только о спасении и бросились бежать. Но в некоторых местах все-таки возникали стычки. Вот командир взвода Сергей Толкачев короткой автоматной очередью свалил фашистского лейтенанта, но в тот же миг за его спиной блеснуло лезвие немецкого штыка. И не видать бы Сергею утренней зари, если бы партизан Илья Гробовяк не уложил прикладом верзилу-солдата рядом с лейтенантом.

Перепрыгивая через окопы, партизаны устремились дальше и увидели на большаке немецкие полевые кухни, от которых, бросая котелки, во все стороны разбегались солдаты. Судя по тому, что ужин был приготовлен в такое позднее время, можно было предположить, что эта часть совсем недавно прибыла сюда.

Некоторые партизаны успели перекусить на ходу за счет третьего рейха.

Когда группа прорыва пошла на штурм, обозы с ранеными и население выдвинулись из глубины леса на его окраину. С ними шли разрозненные партизанские отряды и группы из некоторых бригад.

Радисту Николаю Васильеву, как обычно, было приказано идти во второй колонне. И теперь он шагал вместе со мной к опушке леса. На широком ремне через плечо висела рация, уложенная в брезентовый чехол, которую он берег пуще глаза. Николай с любопытством поглядывал на мой увесистый вещмешок и, наконец не выдержав, спросил:

— Что там у тебя?

И когда узнал, что я несу весь собранный материал о боевых действиях бригады за последние два года, мой дневник, неиспользованные статьи, заметки и подшивку нашей газеты, то есть весь архив редакции, он громко рассмеялся и сказал:

— Ну, знаешь, если фашисты захватят нас с твоей писаниной, то тебя сожгут живьем, а меня за компанию повесят.

— Не сожгут и не повесят, — сказал я. — Просто не успеют: там, поверх писанины, привязана граната — надежная, на крайний случай.

— Тогда не успеют, все правильно, — согласился он и снова рассмеялся.

Несмотря на тяжеловатый взгляд своих серых глаз, Васильев был чудесный парень, веселый, отзывчивый, смелый и очень воинственный. Если бы он не стал радистом, то из него мог бы получиться хороший командир. В боевой обстановке он всегда рвался вперед и его всегда приходилось сдерживать. И сегодня, зная его нрав, комиссар бригады напомнил ему еще раз:

— Не высовывайся вперед, береги рацию, сохрани во что бы то ни стало.

Но Николай и сам прекрасно понимал всю ценность своей ноши и берег ее больше жизни. Он принадлежал к той категории радистов, о которых говорят, что они в голодовку последний сухарь отдадут за дополнительное питание для рации, а в бою прикроют ее собственным телом.

В бригаду Васильев пришел в ноябре 1942 года. А до этого работал в Центральном штабе партизанского движения радистом. Больших трудов и настойчивости стоило ему добиться разрешения на отправку в партизанский отряд.

Николай вел на поводу породистого белого коня — рослого, с широкой грудью и точеными ногами, подарок комбрига Шлапакова перед его вылетом в советский тыл.

Белый конь далеко был виден даже в темноте, и нам пришлось остановиться, не доходя до опушки леса, где с каждой минутой накапливалось все больше людей. Они стояли тихо, вслушиваясь в ночную тишину. Но вот впереди на поле раздался сплошной треск выстрелов, застучали пулеметы и вслед за этим послышалось: «Ура-а-а!» Лес ожил, все двинулись вперед. Но через несколько минут артиллерийский огонь обрушился на лесной массив, засвистели пули крупнокалиберных пулеметов. Толпы людей с криком хлынули назад. Многие, спасаясь от осколков и пуль, ложились на землю, на них натыкались другие. Кони шарахались в стороны, вставали на дыбы и, дико всхрапывая, ломая оглобли, прыжками выбирались из месива человеческих тел. С грохотом рвались снаряды, кругом раздавались вопли и крики о помощи.

Белый конь, вздрагивая при близких разрывах, пытался вырваться, но Николай крепко держал его за повод.

Невдалеке от нас, на телеге, сидела молодая женщина с ребенком на руках, другая, постарше, с трудом удерживала за уздечку испуганного коня. Вдруг на этом месте разорвался снаряд. И там, где только что были лошадь, телега и люди, не осталось ничего…

В тот же миг могучей грудью белый конь сбил нас обоих с ног. Падая, я успел еще заметить над собой его белое брюхо, перетянутое ремнями. Но рация уцелела. Николай сумел упасть на спину, прижимая ее к себе.

Вдруг откуда-то из темноты раздался крик:

— Гитлеровцы в лесу!

И вся масса людей шарахнулась назад. Многие ложились на землю, укрываясь за деревьями. Среди них металась высокая светловолосая девушка в солдатском ватнике. Она наклонялась над лежащими и что-то возмущенно говорила им. Потом выскочила на поляну и, потрясая высоко поднятым автоматом, закричала:

— Партизаны, позор! Мужчины! Как вам не стыдно?! Там бьются смоленцы, там льется кровь, а вы… прячетесь по кустам.

Ее стройная фигура вытянулась. На бледном лице, озаряемом вспышками разрывов, пламенели огромные, казавшиеся черными глаза.

— Партизаны, вперед! За мной! — снова закричала она, и быстрым шагом пошла к выходу из леса.

Со всех сторон послышались слова:

— Партизаны, выходи!

— Кто с автоматами, вперед!

— Мальцы, пошли помогать смоленцам!

И уже проходил страх и растерянность. Сначала отдельные группы, потом все больше и больше партизан устремлялись на опушку леса и, преодолев крутой подъем, вырывались на открытое ровное поле, озаренное огнями пожаров.

— Вперед, товарищи! — прозвучал чей-то твердый голос, и партизаны бросились в направлении Селищенского леса. За ними потоком хлынуло гражданское население.

В этой колонне я и Васильев вышли из окружения. Мы благополучно перешли огненное поле, но уже возле большака Ушачи — Кубличи. Осколком мины Николаю зацепило ногу выше колена, он сильно испугался за рацию и долго осматривал и ощупывал ее со всех сторон, пока не убедился, что она цела и невредима, а потом мы перевязали ногу.

— Рацию-то я сберег, — проговорил он. — А вот чудесного красавца коня белогривого сберечь не сумел, растяпа…

В ту ночь из Матыринского леса вышли все бригады и основная масса населения, но там еще остались небольшие разрозненные группы партизан, не успевших по разным причинам уйти, и часть жителей деревень, понадеявшихся на то, что гитлеровцы после прорыва бросятся преследовать основные силы и оставят без внимания лес. В числе оставшихся были и тяжелораненые партизаны из местных жителей, с которыми остались их родные и близкие. Каждому хотелось верить, что каратели в лес не пойдут и можно будет отсидеться там до конца блокады или перейти в другой лесной массив.

Но надежды не оправдались. Утром 5 мая гитлеровцы начали прочесывать лес. Весь день там слышались выстрелы и крики людей. Каратели беспощадно уничтожали всех, кто им попадался, всех без разбора. С тупой жестокостью они разряжали автоматы в женщин, стариков, детей. Но особенно жестоко расправлялись с ранеными партизанами, подвергая их мучительной смерти, а рядом с ними убивали их родных и близких. Долго еще в лесу под деревьями лежали груды мертвых тел, обмытых дождями…

Много человеческих трагедий погребено в Матыринском лесу. И если бы деревья умели плакать, то вместо леса там стояло бы сейчас огромное озеро слез. И все же многим людям удалось спастись. Они пробирались лесными чащобами, глухими проселками к своим сожженным деревням. А партизаны еще и через месяц приходили группами и в одиночку в свои бригады.

Ночь с 4 на 5 мая 1944 года сохранилась на всю жизнь в памяти у тех, кто пережил ее.

Это был легендарный прорыв блокады. Он вошел яркой страницей в летопись партизанской борьбы. В день празднования тридцатилетия со дня освобождения Белоруссии от немецко-фашистских захватчиков там, возле Матыринского леса, открыли мемориальный комплекс и посадили шестнадцать дубов — по количеству бригад, бывших в Ушачской блокаде. На бронзовых плитах мемориала начертаны имена погибших героев. Как символ доблести и славы, в проломе бетонной стены возвышается могучая фигура партизана.

ПОСЛЕДНИЙ ПЕРЕХОД

В Селищенский лес, кроме полка И. Ф. Садчикова и нашей, 16-й Смоленской, вышли бригады имени С. М. Короткина, К. Е. Ворошилова, В. И. Ленина, ВЛКСМ (все в неполном составе), а также один батальон 1-й Антифашистской и несколько разрозненных отрядов и групп из других бригад. Остальные после прорыва ушли в назначенные им районы дислокаций.

Попыток вторжения в Селищенский лес гитлеровцы не предпринимали, ограничившись обстрелом его из автоматов и пулеметов. Наша бригада расположилась вначале западнее деревни Антково, потом перешла в соседний лесной массив, ближе к полку Садчикова.

На исходе дня, вытянувшись походной колонной, бригады выступили в поход. Предстоял тяжелый ночной переход по территории Ушачского района, где во многих селах стояли крупные гитлеровские гарнизоны. Двигались на юг, в сторону реки Березины, за которой начинался Бегомльский район. За партизанами следовала колонна гражданского населения, рассеиваясь, уменьшаясь на глазах. Многие из них, пробираясь лесами и перелесками, возвращались в свои родные села и деревни.

Шли всю ночь. На рассвете 6 мая остановились на дневку в лесу, западнее деревень Глинище, Староселье. С первыми лучами солнца над лесом повис немецкий самолет-разведчик, и вскоре тяжелые разрывы авиабомб начали сотрясать землю.

Несколько раз в течение дня бригада меняла место стоянки и потерь не имела. Но ближе к вечеру, когда солнце опускалось уже к горизонту, а отряды готовились к ночному маршу, снова послышались тягучие звуки немецких самолетов. А в это время в конце просеки, отделявшей старый сосновый бор от зарослей молодого ольшаника, с шумом и треском вдруг загорелся большой костер. Под грудой сухого хмыза, накрытого сырыми сосновыми ветками, бушевало сильное пламя, выбрасывая вверх огромный столб густого дыма. Возле костра никого не было.

Гитлеровцы много раз пытались засылать в партизанские районы своих агентов. Но раньше им трудно было втереться в ряды партизан, где каждый знал друг друга в лицо. Теперь же, когда некоторые отряды смешались и к тому же шла масса деревенских жителей, агентам было легко затеряться среди них. И они шли вместе со всеми под видом партизан. Этот костер, подожженный одним из агентов-наводчиков, точно указывал местоположение нашей и соседнего с ней батальона 1-й Антифашистской бригады.

Костер быстро растащили и погасили, но он успел сделать свое дело: четырнадцать бомбардировщиков, заходя по кругу, уже разворачивались над лесом. Видно было, как темные бомбы выпадали из самолетов и тут же, становясь невидимыми, с жутким воем неслись вниз. Они разрывались с гулким грохотом, вслед за которым раздавался частый треск повторных разрывов. Визг осколков не смолкал ни на минуту. Израсходовав боекомплект, самолеты улетели, но им на смену появились девять других, и снова смертоносный металл с грохотом обрушился на лес.

Наши потери были очень велики: более шестидесяти человек убитых и раненых. И большинство из 1-го отряда, по которому пришелся основной удар. Отряд располагался в зарослях молодого ольшаника, очень густых. Но тонкие деревья были плохой защитой от осколков. После налета они лежали на земле, словно скошенные. Количество раненых в бригаде увеличилось до ста четырнадцати человек.

Был ранен осколком в руку начальник штаба бригады Виноградов, вторично ранен, теперь уже смертельно, командир 1-го отряда Кудряков, которого все время, до этого леса, несли на носилках. Осколком в плечо ранило Женю Козлову. Ее нашли лежавшей без сознания в углублении между корнями дремучей сосны. Она потеряла много крови.

В мае 1942 года шестнадцатилетняя Женя пришла в Касплянский лес с винтовкой в руках. Она принимала участие во всех боях и походах своего отряда, ходила на «рельсовые» операции. На ее личном счету записано два эшелона. За доблесть и мужество Женя награждена орденом Отечественной войны, медалью «Партизану Отечественной войны» и знаком «За спасение раненых». Первый раненый, спасенный Женей, был Николай Новиков, ставший потом прославленным минером-подрывником. Осенью 1942 года она на себе ползком вынесла его с поля боя. В ночь прорыва из Матыринского леса, перебежав уже большак Ушачи — Кубличи, она услышала позади себя отчаянный детский крик. Оглянувшись, увидела на дороге распростершееся тело женщины, а рядом мальчика лет шести-семи, кричавшего: «Мамочка!» Она ползком вернулась на большак и забрала ребенка. Мать была уже мертва.

У Козловой были густые русые волосы и по-девичьи таинственные глаза — будто она знает что-то такое, чего не знает никто. Ее необыкновенной чистоты высокий голос очаровывал всех.

Женю вынесли на носилках в Бегомльский район, откуда на самолете отправили в тыл.

Похоронив убитых, партизаны выступили в поход. Шли медленно по вязкой лесной дороге. Ночь стояла темная, беспросветная.

Далеко за полночь бригада остановилась в старом густом лесу юго-восточнее деревни Зарубовщина, в зимнем партизанском лагере. Раненых разместили в землянках, разожгли большие костры. Мучил голод. Продуктов питания не было. Убили чудом сохранившуюся лошадь, мясо раздали по отрядам. Некоторые партизаны, вытряхивая из вещевых мешков крошки сухарей, варили похлебку, вкусно пахнувшую хлебом и дымом. Многие, не дождавшись, пока сварится конина, засыпали тяжелым сном.

А утро 8 мая выдалось хоть и ветреное, но солнечное и ясное. Далеко на горизонте кучились небольшие темные облака — предвестники ненастной погоды. В этот день предстояло пройти зону минированных участков леса, одолеть почти непроходимое болото протяженностью не менее десяти километров, перейти тщательно охраняемую шоссейную дорогу Лепель — Докшицы и форсировать Березину.

Впереди шел полк Садчикова, за ним — наша бригада, потом — батальон 1-й Антифашистской бригады и другие партизанские формирования. Замыкали колонну гражданские. Двигались быстро, так как обозов не было. Партизаны шли молча, сосредоточенно. Глядя на их суровые, изнуренные лица, я невольно вспомнил слова А. В. Суворова о чудо-богатырях.

Двадцать пять дней и ночей, за редким исключением, партизаны не выходили из боя. Совершали переходы, налеты, прорывы, смело бросались на врага, не щадили ни сил, ни собственной жизни. Человек может перенести гораздо больше, чем он предполагает, но есть ли предел его возможностям? Партизаны далеко не все отличались железным здоровьем и физической силой. Хотя в какой-то мере отбор в этом смысле существовал. Многие были уже на грани своих возможностей и держались только за счет огромного нервного напряжения. Все они были небритые, худые, с темными загорелыми лицами, в самой разнообразной одежде. Чего только тут не было: солдатские ватники, гимнастерки, потемневшие от грязи и пота, пиджаки, куртки, рубашки местного изготовления. Изредка встречались светло-зеленые польские мундиры и какие-то черные френчи с блестящими пуговицами. Только не видно было ни на ком зеленого гитлеровского мундира. Партизаны ненавидели эту форму и брезговали ею, как шкурой нечистоплотного зверя. Сквозь дыры в одежде проглядывало грязное белье и светилось голое тело. У многих на ногах от сапог остались только голенища. Но оружие, вычищенное, смазанное, предупреждающе строго поблескивало на ловко пригнанных ремнях.

Вскоре начался старый лес, где предполагались заминированные участки. (В борьбе с партизанами гитлеровцы нередко применяли и минирование. Они ставили мины на партизанских тропах, на подходах к железнодорожным мостам, гарнизонам и другим военным объектам, минировали участки леса, подходы и выходы из него.)

Опасную зону переходили, растянувшись цепочкой, один вслед за другим. Двигались медленно, с частыми остановками. Впереди — минеры. Тихим голосом передавались по цепочке предупредительные команды:

— Не трогать предметы, лежащие на земле!

— Идти только по следу впереди идущего! Не обгонять!

— В минированных местах будут записки…

Вскоре на земле, на кустах, деревьях забелели листки бумаги с надписями: «Осторожно, минировано!» И возле них угрожающе выглядывали из земли расчищенные умелыми руками темно-желтые кружки противопехотных мин. Во многих местах на траве или под кустами лежали патроны, папиросы «Казбек», планшеты и даже оружие. Из дупла старого дерева выглядывал яркой расцветки платок, а дальше, под кустом, лежал револьвер системы «вальтер» в черной блестящей кобуре. Но все это выглядело настолько наивно, что вызывало только удивление. Даже без предупреждающих записок вряд ли кто-нибудь взял бы такой предмет.

День клонился к вечеру. Небо покрылось серыми тучами. Стал накрапывать мелкий дождь. На выходе из леса открылось огромное болото. Бескрайний водный простор был густо покрыт многолетними зарослями камыша и кустарника. В некоторых местах выступали из воды небольшие островки с растущими на них деревьями. Некоторые, свалившись от старости или сломленные бурей, лежали в воде, растопырив голые сухие ветви. Ярко зеленели зыбуны, а в их разрывах и между ними чернела мутная вода, покрытая ряской, насыщенная тиной и водорослями. Безмолвие царило в этом первобытном царстве, где еще наверняка не ступала нога человека. Бессмысленной казалась даже мысль о том, что можно преодолеть это море воды, трясин и диких зарослей. Белоруссия исстари славится болотами, но это было чудо природы, царь-болото, как назвали его партизаны.

Переход начался вечером, когда уже совсем стемнело. Брели по пояс в густой болотной жиже, пахнувшей вековой гнилью, отгребая руками тину и с трудом передвигая ноги в донном слое ледяного ила. Шли молча, не видя в темноте друг друга. Только по хлюпанью и чавкающим звукам угадывали направление. Начал моросить мелкий дождь. Казалось, что никогда не окончится это болото и что кроме него больше ничего не существует на свете.

В начале перехода кто-то из полка Садчикова пытался вести лошадей. Вероятно, это были отборные, сильные кони, преодолевшие не одно болото. Но сейчас они обессиленно лежали в грязи, откинув мокрые головы, словно большие бугры земли. В темноте на них наступали сотни ног, все глубже вдавливая их в воду. Несчастные кони лежали тихо, не шевелясь, иногда тяжело вздыхая.

Труднее всего было с ранеными. Выбиваясь из сил, их несли на носилках. Некоторые шли сами, держась руками за конец поясного ремня впереди идущего, других вели под руки. По всему болоту слышались хлюпанье, шорохи в камышах, треск кустарника, за ветки которого хватались с последней надеждой утопающего.

Иногда раздавался крик: «Помогите!» Чаще — женский. И туда, в непроглядную темень, бросались люди. Слышался плеск воды, ободряющие голоса: «Держись!»

А с неба все моросил и моросил холодный мелкий дождь.

Немало жизней оборвалось в эту ночь на дьявольском болоте…

В предрассветной мгле передовые отряды сосредоточились на небольшом островке в конце болота, потом, перейдя по воде чистую от зарослей заводь, вышли на кочковатую низину перед шоссейной дорогой и с криком «ура», сверкая огнями выстрелов, ринулись в атаку. За ними, появляясь из болотного мрака, выходили все новые и новые группы партизан. Усталые, голодные, злые, в грязной одежде, мокрые с головы до ног, они бешено бросались в бой, начисто сметая гитлеровские заслоны на шоссе.

Конечно, гитлеровцы не могли ожидать нападения со стороны непроходимых болотных топей. Однако вскоре с их стороны загремели выстрелы. Дорога контролировалась пулеметами из дзотов. Партизаны шли на огневые точки, забрасывая их гранатами, или гасили встречным пулеметным огнем, подбираясь ближе к деревоземляным сооружениям.

Масса людей, взбираясь по склону насыпи, быстро перекатывалась через дорогу, за которой начинался старый ольховый лес, затопленный талыми водами. Иногда издалека снова раздавался стук пулемета, но пули в большинстве случаев летели высоко над головами и с большим рассеиванием. Движение не прекращалось. А в сторону выстрелов бросались партизаны и били из пулеметов до тех пор, пока не подавляли огонь врага.

Потери с нашей стороны при штурме и переходе шоссе были незначительны.

Наступало утро. На посветлевшем небе свежий ветер разгонял ночные облака. Шумел вершинами деревьев лес. Было ясно, холодно, ветрено. Последние небольшие группки людей быстро перебегали шоссе, скатываясь по крутому откосу на противоположной стороне. После перехода шоссейной дороги партизанские бригады и население, следовавшее за ними, разошлись по отдельным маршрутам.

В тот же день, 9 мая, перейдя по бревнам полуразрушенного моста реку Березину, вышли в Бегомльский район (ныне Докшицкий). Кроме нас туда же вышли три батальона полка Садчикова, несколько отрядов из бригады имени К. Е. Ворошилова, один батальон 1-й Антифашистской бригады и бригада имени ВЛКСМ. За партизанами вышло до трех тысяч мирных жителей.

Страшные дни и ночи Ушачской блокады, наполненные грохотом сражений и дымом пожарищ, остались позади.

ПОСЛЕ БЛОКАДЫ

В Бегомльском районе бригада остановилась на отдых, совершенно необходимый для изнуренных боями и переходами партизан. Но недолго он длился: в середине мая гитлеровцы начали карательную экспедицию. Население поспешно уходило в глубь района, а местные партизанские бригады вступали в бой. Дым пожаров зловещими полосами охватывал широкие участки. Это была уже знакомая нам картина по Ушачам. Командование бригады приняло решение перейти в Западную Белоруссию — в Свирский район бывшей Вилейской области, и вечером 18 мая из деревни Пуща мы выступили в поход. Предстоял далекий путь по оккупированной фашистами территории.

На рассвете перешли шоссейную дорогу Лепель — Докшицы и снова вступили на территорию Ушачского района. Там еще всюду были следы недавней блокады. Цветущий край голубых озер был покрыт развалинами, пожарищами и трупами людей. Вдоль дорог бугрились дзоты и бункера, чернели окопы. Вокруг них валялись клочья бумаги, обрывки одежды, консервные банки, картонные коробки, разбитые деревянные ящики. На земле остались следы танковых гусениц и глубокие рытвины, выбитые колесами буксовавших автомашин. В лесу и на дорогах лежали еще не убранные трупы людей и животных, распространяя вокруг запах тления. Многие деревни и села были сожжены. Некоторые из них стали братским кладбищем для своих жителей. Вокруг царила мертвая кладбищенская тишина, нарушаемая лишь зловещим карканьем воронья, пролетавшего низко над пожарищами. Удивительно много появилось в районе этих угрюмых пришельцев севера.

Но жизнь брала свое, и уже заметно было ее проявление. По вечерам над пепелищем вились робкие дымки из труб уцелевших печей, стоявших под открытым небом, или от костров. Женщины, старики, дети, нашедшие временное убежище в погребах, землянках или шалашах, пытались как-то устроить свой быт.

Первого живого человека мы встретили еще в начале продвижения по Ушачскому району возле небольшой сожженной деревушки. Это была совсем еще молодая женщина — босая, с исцарапанными ногами, в изодранной одежде, с бледным изнуренным лицом. Ее худые плечи покрывал мешок из грубой холстины, завязанный узлом на груди. В одной руке она держала ведро с картошкой. Казалось, что она встала после продолжительной тяжелой болезни и еще не верит в свое возвращение к жизни. Легкая, невесомая, она боялась всего и всех и готова была каждую минуту броситься наутек. Какими-то странными, отрешенными глазами она рассматривала нас, а потом спросила утвердительно:

— Вы партизаны?

А когда получила ответ, что-то неуловимо радостное промелькнуло у нее в глазах, а на бледных сухих губах появилось подобие улыбки. Не спрашивая больше ни о чем, она стала рассказывать о пережитом.

Когда утром на их деревню налетели самолеты, она вместе со всеми убежала в лес. С ней были ее свекровь и дочь Катя одиннадцати лет. Но дочку еще в деревне настиг осколок снаряда, и она упала замертво. А свекровь ранило, но не сильно — осколком оцарапало ногу. Но вокруг раны вскоре потемнело, на теле появились синие пятна, и через неделю она умерла. Дочку она еще тогда унесла на руках и похоронила в лесу.

— Там же и свекровь лежит, — продолжала она глухим голосом. — Не старая еще была, сильная, она бы долго жила… Всю блокаду пересидела я на островке в лесном болоте. Питалась картошкой и другими продуктами, которые находила в уцелевших погребах. И вот теперь все время жду, чтобы хоть кто-нибудь вернулся в деревню. Но почему-то никто не приходит…

Почти три недели продолжался тяжелый голодный переход в Западную Белоруссию. Шли только ночью, обходя стороной гарнизоны. Когда проходили через деревни, в темных окнах домов, уцелевших от пожара, мелькали бледные лица, настороженно глядевшие на партизан. Но в дома и землянки мы не заходили, зная, что там царят жестокий голод и безысходное горе. Продукты доставали с большим трудом, и часто приходилось сутками оставаться без пищи. Тогда на остановках в лесу, чтобы приглушить голод, подрезали кору у молодых деревьев и, проводя ложкой снизу вверх по стволу, потом вылизывали густой сладковато-горький сок.

На рассвете пересекли железную дорогу Полоцк — Молодечно и через двое суток пришли в деревню Савичи, где планировалась длительная остановка. Двухнедельный голодный переход закончился. Население Западной Белоруссии, за исключением зажиточной прослойки и хуторян, относилось к партизанам приветливо и дружелюбно.

Утром 14 июня в деревню Савичи прибыл командир бригады Шлапаков. Он был в новой военной форме с погонами, еще не виденными нами. Комбриг пытливо всматривался в лица окруживших его, будто проверяя, все ли мы на месте. Но многих, с которыми столько было пройдено дорог, он недосчитался. Вместе с командиром бригады пришел 2-й отряд, который с 5 апреля находился в Шарковщинском и Миорском районах, и группа капитана Гришина, вырвавшаяся из блокады в ночь на 3 мая.

С каждым днем тяжелое дыхание войны становилось все слышнее, линия фронта приближалась. В эти дни бригада вела бои по очистке Свирского (ныне Мядельский) района от местных гарнизонов. Они в основном состояли из латышей — выходцев из семей зажиточных крестьян, хуторян, арендаторов и мелкопоместных помещиков. Их называли легионерами.

26 июня в районе деревни Голодничи 2, 4 и 5-й отряды разгромили латышское подразделение численностью до двухсот человек. Но уже на следующий день крупная часть легионеров (до четырехсот человек) повела наступление на деревни Буй и Куркуличи, где располагались 1-й и 6-й отряды. К месту боя были стянуты остальные отряды, и легионеры снова потерпели поражение. В этом бою погибли командир 4-го отряда капитан М. Гришин, заместитель командира 2-го отряда по разведке М. Конюхов, ординарец П. Артеменков, были ранены начальник штаба 3-го отряда А. Богданов, начальник штаба 4-го отряда А. Милютенко, пулеметчики М. Крупеня, Я. Городников, М. Демин и другие. Всего убитыми и ранеными партизаны потеряли пятнадцать человек.

Не были забыты и транспортные магистрали. Группа минеров во главе с А. Колесниченко в ночь на 28 июня на перегоне Будслав — Вилейка пустили под откос восемь платформ с танками и шесть вагонов с боеприпасами. А через день 4, 5 и 6-й отряды под общим командованием А. Бурцева, который после ранения Виноградова был назначен начальником штаба бригады, совершили диверсию между станциями Глубокое и Поставы. Восемьдесят взрывов толовых мин отгремели одновременно, более километра рельсового полотна пришло в негодность.

В первых числах июля были ликвидированы гарнизоны в деревнях Старлыги и Добровляны, а 3 июля наша бригада освободила Свирь — районный центр. В час дня два взвода 6-го отряда во главе с начальником штаба В. Смолкотиным ворвались в город. И почти одновременно с другой, стороны вступил 5-й отряд под командованием Л. Бобылева. Гитлеровцы, пытавшиеся поджечь город и взорвать мост через реку, бросились бежать. Во второй половине дня в Свирь пришли остальные отряды бригады.

А через двое суток наша бригада вместе с местными жителями встречала передовую часть Красной Армии, входившую в Свирь.

Это был долгожданный, незабываемый день! По булыжной мостовой медленно двигались автомашины с советскими воинами. Их забрасывали цветами, им кричали «ура».

Из легковой машины, шедшей впереди колонны, выскочили молодые офицеры и, сияя белозубыми улыбками, крепко пожимали руки партизанам, обнимали их, дружески хлопали по спинам.

Светловолосый молодой майор, разглядывая разноликое партизанское воинство, возбужденно говорил:

— Ну и молодцы же вы! После прорыва от самого Витебска идем, а гитлеровцев почти не видим. Нам еще раньше говорили: вы только прорвите фронт, а там вас встретят партизаны. Так оно и вышло!

После освобождения Свири поступило задание захватить мост через реку Вилия в деревне Михалишки и не дать отступавшим гитлеровцам взорвать его. Этот мост имел большое значение для наступавших частей Красной Армии: он находился на шоссейной дороге Полоцк — Вильнюс в пятидесяти километрах от литовской столицы. Задание было возложено на замкомбрига по разведке Дубленных-Уральского. В его распоряжение выделили 2, 5 и 6-й отряды.

В конном строю разведгруппа захватила мост. Гарнизон из деревни бежал. Но во второй половине дня над Михалишками появился немецкий самолет-разведчик, а вслед за ним три бомбардировщика. Несколько часов они бомбили мост, пытаясь его уничтожить, но он, как заколдованный, оставался цел и невредим. Случайным попаданием было убито и ранено несколько партизан из пулеметного отделения, оставленного в засаде недалеко от моста. Жестокой бомбардировке подвергли фашисты и Михалишки. Вскоре деревня запылала, охваченная пожаром. С наступлением темноты над мостом повисло несколько осветительных ракет, и бомбежка продолжалась. В полночь одному из фашистских летчиков почти на бреющем полете удалось одну за другой всадить в центральную часть моста три бомбы.

Новую переправу длиной до двухсот метров партизаны построили за сутки. Работало триста человек — напористо, азартно, почти не выходя на берег. Вода бурлила вокруг них. Казалось, что бревна сами ложатся в нужные места. Металлические скобы крепления вгонялись в дерево одним ударом обуха. Недостатка в материалах не было. В свое время гитлеровцы заготовили на берегу Вилии большое количество бревен для сплава. Они-то и сослужили нам добрую службу.

Ночью переправа была закончена. А утром 6 июля советские танки, переправившись через реку, пошли на Вильнюс.

Словно окрыленные, метались дни и ночи по району партизанские отряды. Бойцы ходили в разведку, сопровождали воинские части, пересекали пути отхода гитлеровцам, вступая с ними в бой. Выслеживали, окружали и захватывали в плен большие группы фашистских солдат и офицеров. Очищали район от остатков вражеских гарнизонов.

8 июля группа из 2-го отряда, возглавляемая А. Колесниченко, на броне переднего танка проводила в последний раз танкистов до Вильнюса и, пожелав им счастливого пути до Берлина, вернулась в бригаду.

Линия фронта перемещалась все дальше на запад. В освобожденных районах восстанавливалась Советская власть, налаживалась мирная жизнь.

4 августа 1944 года в деревне Кураполье Островецкого района Гродненской области 16-я Смоленская партизанская бригада была расформирована. Здесь она закончила свой славный боевой путь, пролегший от древних лесов Смоленщины до западной границы нашей Родины.