Случайный попутчик

16. Тень.

Шесть оставшихся в живых рабынь смерти собрались в полном теней от арок и балконов, едва освещенном парадном вестибюле Императорского дворца для того, чтобы решить, что делать дальше. До сегодняшнего дня, долгие месяцы, они несли охрану пустого здания, разграбленного и загаженного кровью сражения заговорщиков с защитниками Императора, отпугивали от дворцовых ворот любопытных простолюдинов, загораживали путь Владетельным Господам, и ждали прихода нового Императора чугов. В том, что он появится здесь, ни одна из них не сомневалась. Но каждая их них сомневалась в том, что новый Император сохранит им – не исполнившим своего Долга перед прежним Императора – жизнь.

Пять рабынь смерти и Кинжал Империи погибли в бою в порту Дикка – так сказали остальным. Пятнадцать рабынь смерти исполнили свой Долг далеко отсюда. Большинство – во время штурмов Королевской Крепости гилей, в первых рядах – переодетые кинжальщиками, на высоких неустойчивых приставных лестницах или в воде, в глубинах подножья Крепости гилей. Другие по дороге домой умерли в схватках с насильниками и грабителями в потерявшей честь и достоинство разгромленной армии. Глупый недальновидный приказ Господина, заменившего Кинжал Империи, участвовать в войне, войне армий чугов и гилей, уничтожил их отряд и ослабил защиту Императора.

А те, кто сейчас собрались в холле, не были из личной охраны прежнего Императора. Так они его называли, из суеверия и старого, но не отмененного закона, не позволяющего произносить слова «последний Император». Императоры были и будут всегда, не бывает «последнего» Императора. В тот миг, когда внезапный, непарируемый удар кинжала предателя-Воителя, раболепно подползшего к Императору на коленях, навсегда сверг его с престола, по закону, установленному Кинжалом Империи, их служба закончилась. Освобождением от Долга. Смертью. Это и произошло с теми рабынями, которые сражались в дальних комнатах дворца на разных этажах, пытаясь защитить жену Императора и двух его законных, официальных, детей. Сражаясь и сея смерть, они достойно ушли из жизни. Остальные шесть не смогли умереть в бою, потому что не имели права покинуть свои скрытые посты. Во время ночного переворота две из них стерегли подземную Сокровищницу Императора, оказавшуюся, впрочем, пустой, трое – охраняли тайные ходы из дворца, и одна находилась в секретной нише в опочивальне Императора – доверенная, ночной страж, опочивальная тень, Тень – стерегшая его сон. Знавшая все, скрытое от многих других, про Императора – его человеческие привычки, дерзкий, веселый задиристый характер, беспощадность и мстительность, пристрастия в повседневной одежде и еде, манеру писать и читать, ласкать или унижать женщин, спать, свободно раскинувшись на ложе. «Пират» – называла она его про себя – подслушанным прозвищем, однажды с одобрительной улыбкой произнесенным старой женщиной, посетившей Императора в опочивальне не для утех на ложе, а для длинного медленного ровного разговора. Пират!… С той женщиной Пират разговаривал по-особенному – как с другом, с ровней, с мудрым советчиком.

Став негласным свидетелем любовных утех Пирата, очень скоро своей едва живой женской сутью Тень горделиво восхитилась его достоинствами мужчины – он всегда побеждал своих женщин. Всегда, или униженные или возвеличенные его силой, напором, умением, они покидали Пирата иными, изменившимися. И всегда – благодарными. Много позже Тень поняла – женщины Пирата становились благодарными ему за то, что он с их помощью унижал Императрицу: любую из них на одну-две ночи он безраздельно поднимал на высоту Золотого престола, на место ревнивой Императрицы. Он настоящий мужчина-чуг! – гордо признавала Тень: даже ничего не отнимая, он умеет унизить, даже одаряя. Точно так же он разговаривал и был разным с разными людьми – даже одаряя их своим доверием, он умел вызвать робость и почитание – он всегда был настоящим Вождем всех чугов! И это его умение вселяло в Тень почтительный трепет.

Тень знала углы в его опочивальне, где, наверное, были его тайники – оттуда он ночью иногда доставал какие-то бумаги и перечитывал их. А потом уничтожал или возвращал на место. Она знала Имена и в лицо множество Владетельных Господ, самых близких или тайных друзей Императора, иногда посещавших опочивальню Императора ночью – если он не хотел говорить с ними в своем кабинете, всегда полном чужих глаз и ушей. Из своей ниши она почти ничего не слышала из разговоров в опочивальне – только заразительный хохот или выкрики гневающегося Императора, все внимание отдавая наблюдению за гостями Императора, их жестами, выражениям их лиц. Множества лиц. Иногда ей удавалось прочесть их скрытые мысли, тайные замыслы, надежды – и она перестала верить всем, не верила им, не верила никому, кроме Пирата.

Его смерть означала ее неминуемо близкую смерть, потому что новый Император не позволил бы, чтобы кто-то мог сравнивать его с прежним. Глупую бессмысленную смерть. Бессмысленную – потому что она не отомстила бы убийцам Пирата. Бессмысленную – потому что Судьба так и не позволила бы ей хоть один раз воспользоваться умением, дорого доставшимся ей умением метательницы ножей.

Она с детства умела очень быстро двигаться и уклоняться – не плавно-текуче, по-женски мягко, а бесшумно, мгновенно и резко, как луч Светила или тень – она умела вдруг и непредсказуемо смещаться и так же неожиданно замирать, становясь неподвижной, неживой тенью. И еще Судьба одарила ее необычно хорошим ночным зрением и ночным же слухом. Еще маленькой девочкой она не боялась темноты стволов глубоких шахт и запутанности их ходов – она различала их в глубокой темноте оттенками черного, и первой слышала шуршание опасно осыпающегося песка с потолка или стен штрека – наверное, потому, что родители прямо с рождения брали ее собой, спускаясь во мрак и дышащую тишину шахты, на работу. Это было разумно – умереть всем вместе: ведь если бы родителей намертво засыпало в штреке, надсмотрщик выбросил бы осиротевшего ребенка из хижины на съедение – в поселке всегда полуголодных рабов на краю Великой Пустыни, среди Золотых шахт, где она родилась. Там ее дали первое прозвище – Сова.

Когда ей пошел седьмой год, и она уже наравне с родителями работала в шахте, неделями не поднимаясь на поверхность и почти разучившись говорить и совсем разучившись улыбаться, ее не минуло обычное для молоденьких рабынь постыдное публичное изнасилование. Но не похотливый взрослый раб, который мог бы взять ее себе в постоянные наложницы, а разборчивый надсмотрщик поселка однажды выбрал ее для утех, хотя ее никак нельзя было назвать лакомым кусочком: невзрачную поджарую девушку с безучастным выражением грубого лица и равнодушным взглядом, с длинными мускулистыми руками и широкими плечами – они вытянулись и укрепились от тяжести несчетных ведер добытой и перенесенной золотоносной породы – она была девушкой, неспособной ничем возбудить интерес мужчины. Надсмотрщик не избивал ее, никогда, но обходился с ней со всей мужской яростью и грубо, и Сова не могла понять, чего он добивается от нее – такой послушной, немой и терпеливой. Поразительно, но именно с этого времени Сова начала учиться думать, стараясь понять, как услужить надсмотрщику, чтобы он перестал изощренно мучить ее, драть.

Ответ пришел к ней не скоро, но она поняла – додумалась – и впервые усмехнулась – ему мало рабской покорности ее тела, он хотел получить ее живой отзвук, благодарный отклик женщины на старания мужчины, благодарность. Победить ее покорное равнодушие – и возвыситься в своих мыслях о своих достоинствах мужчины. Зачем? – спрашивала она себя, зачем ему это? Почему он так хочет победить, если он легко может просто убить или отказаться от меня? Ей пришло в голову, что, помимо тела, над которым властен надсмотрщик, ей принадлежит что-то скрытое, которым может распоряжаться только она, Сова. Она начала искать в себе это скрытое. Надсмотрщик настойчиво, до пота, помогал ей в этом.

Сначала она обнаружила в себе силу упрямства – она поняла, что не хочет, чтобы надсмотрщик добился ее женской благодарности, и решила, что он никогда не узнает ее благодарности. Затем помог случай – однажды, во время особенно сильной бури в Великой Пустыне, Сова выжила, а родителей, как и многих других, засыпало, закупорило в шахте шуршащим, наметенным ветром песком – и Сова узнала пустоту своего сердца, его равнодушия. И, одновременно поняла, что бесстрашно готова к внезапной, неожиданной смерти. Эта, удивившая ее саму готовность к смерти, непостижимым образом сплелась с ее упрямством, и Сова бросила вызов своей Судьбе – наперекор ей – выжить! Через много дней, раздумывая о том, как выжить, Сова поняла – это и есть ее свободный выбор цели и смысла ее существования, ее Долг. Выжить!

Ей было уже двенадцать лет, когда ее приметили люди Кинжала Империи, тщательно подбиравшие среди рабынь по всей Империи молодых сильных женщин с задатками женщин-бойцов, и изменили ее Судьбу: ее взяли в школу Кинжала Империи. Взяли, возможно, потому, что надсмотрщик похвастался им необыкновенной живучестью своей давней наложницы – он рассказал им, как много раз она избегала смерти во время обвалов в шахте, успевая раньше судьбоносного мгновения замереть или наоборот, ловко уклониться от быстрой тяжелой струи песка или падающего камня, с которых обычно начинался обвал. Но там, в школе, она не всегда успевала уклониться от иных, мастерских выпадов кинжала или ножа: свидетельства тому – покрывавшие ее руки и грудь шрамы, полученные на тренировках, ежедневных многочасовых боевых тренировках с очень умелыми наставниками и ученицами школы. Слишком много ран и шрамов. Ее уже хотели изгнать из школы, когда Кинжал Империи, сам превосходный метатель ножей, обнаружил ее талант и начал обучать ее этому искусству. Без угроз и наказаний. Неторопливо. Терпеливо. Меняя упражнения, разнообразя вес и длину оружия, способы его применения. Обучал и присматривался к ней. Вскоре она стала лучшей метательницей ножей в школе, и ее начали ставить на разные посты – в секретные ниши коридоров, переходов и залов, то днем, то ночью. Приходилось терпеть усталость тела, голод, жажду, позывы естественных надобностей. То было очень хорошее – интересное и насыщенное время в ее жизни – она училась новому.

И однажды, через два года службы во дворце, пришел день, когда ей отвели роль опочивальной тени – не в официальной, известной всем приближенным опочивальне – большом зале, увешенном оружием и доспехами, в котором Император иногда напоказ делил ложе со своей женой, – а в настоящей, тайной: в эту опочивальню враги Императора могут войти только тихо и в темноте и только с легким скрытным оружием – кинжалом, стилетом, боевой шпилькой… А что лучше точного бесшумного внезапного удара бритвенно-острого ножа в шею, глаз или висок остановит подкрадывающегося убийцу или убийц?

Новое прозвище всегда означает изменение Судьбы, знала Тень, и в ней зародилась гордость. А выше оказанного ей доверия ничто не могло быть в ее Судьбе, это и есть мой новый Долг, подумала она. И ошиблась – не это оказалось ее Долгом.

«Множество людей защищает Золотой престол и жизнь Императора, – сказал ей Кинжал Империи через несколько месяцев, придя в эту, настоящую опочивальню Императора – небольшой овальный уютный зал с книжными полками и стенными шкафами, устланный яркими коврами, с широким ложем в центре. – И ты на этом тайном посту защищаешь его жизнь. Каждый день, пока у тебя для этого будут силы. – Тень низко поклонилась, тая гордость. – Я вручил тебе длинную жизнь и хорошую, редкую Судьбу, Тень,- прищуриваясь, сказал Кинжал. – Не благодари! Потому что я назначаю тебе и трудный Долг – защищать Императора в его беспомощности. – Она удивилась его словам, дерзко унижающим достоинство Императора. Удивилась и испугалась дерзости этого Владетельного – потому что не поняла глубинный смысл того, о чем говорил Кинжал Империи. А он, высокий худой человек с опущенными плечами и усталыми глазами на сморщенном лице, заметил это, усмехнулся ее испугу, и удивительно мягко и терпеливо, как он умел, объяснил, заглядывая ей в глаза, ища в них понимание:

– Я хочу, чтобы ты не просто оберегала сон и покой Императора – как часовые у дверей его большой опочивальни, в коридорах и залах, на сторожевых башнях, у ограды дворца и еще в других местах. Это – просто. Это могут многие чуги. Лучшие из них делают это хорошо. А ты будешь оберегать его сон. Почему ты? Спроси себя, Тень! Ответь!

– Я – хороший охранник, Владетельный Господин, – не поднимая глаз, ответила Тень.

– Не так, Тень! Слушай! Я скажу тебе, рабыня Тень, то, что не понимают и не знают многие лучшие из лучших чугов. Это – мое доверие тебе, Тень! Запомни: не Император рождает Империю, а Империя рождает Императора. Запомни это. – Тень поклонилась. – У тебя нет, и не было детей, Тень, – сочувственно произнес Кинжал Империи, внимательно следя за выражением ее лица. Лицо Тени осталось равнодушным. – Судьба обделила тебя: ты не знаешь, что делает женщину матерью. – Кинжал Империи словно хотел обидеть ее, задеть, унизить. Он не подозревал, что Тень не знала этих чувств – ведь она изжила их, валяясь под надсмотрщиком. – Не знаешь – и могла уже никогда этого не узнать. Я – мужчина, отец многих детей, объясню тебе, я много наблюдал. Не рождение ребенка делает у нас женщину матерью, Тень. Стать матерью она учится, оберегая, охраняя ребенка, иногда даже от его отца. Так мы живем, чуги. Мать не только кормит, учит и защищает своего ребенка от врагов внутри дома, она делает гораздо большее, то, что только она и может сделать – она отпугивает его беспокойные ночные тени, которые имеют над каждым из нас темную власть. Это ее Долг… Она выполняет его своей любовью, которую ее ребенок мало ценит и почти всегда забывает оплатить. Я много убивал, Тень. И все, кто умирал от моей руки, если могли, умирая, звали свою мать. У них были хорошие матери. Твое сердце пусто. Я изменяю твою Судьбу, Тень! Я дарю тебе одного ребенка. Ребенка Империи. Императора! – Тень вздрогнула, подняла глаза, увидела огонь, зажегшийся в глазах Кинжала Империи. – По ночам ты, рабыня Тень, будешь матерью Императора, оберегающей его сон. Матерью. Никто не может научить тебя этому, Тень. Никто. Научись этому сама! Вот это – твой Долг. С этой минуты и до твоего последнего удара сердца».

И Тень научилась – когда Император засыпал, она бесшумно выскальзывала из ниши и садилась на мягкий ковровый пол слева от двери опочивальни. Слева, потому что, заметила она, большинство людей, входя в помещения и осматриваясь, сначала поворачивают голову направо, открывая левую сторону шеи, ту, из которой с особенной силой хлещет горячая кровь, кровь вскрытых кровяных жил.

Беспокойные тени почему-то особенно часто приходили к Императору на рассветах. Тень подползала к изголовью ложа, раскидывала, как крылья, руки над головой Императора, и он безмятежно спал. А она улыбалась.

Заступая на пост на закате Светила, еще до возвращения Императора в опочивальню, утром она покидала нишу после его ухода, отдыхала в общем для всех дворцовых рабынь подвальном зале, а после уходила в темноватый внутренний дворик дворца на тренировку. Шесть по пять бросков ножа каждой рукой в мокрую глиняную голову-мишень. Шея – глаз – висок – глаз – шея – висок. Пять по пять приседаний с коротким толстым бревном в руках. Шесть подсечек каждой ногой твердого бревна. Три по пять подбрасываний вверх этого бревна – ей нужны сильные руки, плечи и ноги. Десять ударов каждой рукой по гладкому, как шея, торцу бревна. Десять молниеносных выпадов ножом кадык.

Монотонность тренировок не утомляла ее дух – она обдумывала услышанные в спальном зале разговоры других рабынь. За прошедшие годы она много узнала об устройстве дворца – непростом четырехэтажном здании с запутанными коридорами и подвалами, построенном века назад прежними Императорами на крутом насыпном холме – высоко над столичным городом. Еще она многое узнала о дворцовом этикете, правилах для кухонных рабынь и прислуги, о случавшихся во дворце событиях. И еще больше – историй о Судьбах рабынь, разнообразных и неповторяющихся, как короткие, очень короткие и длинные цветные нити из которых были сотканы ковры в опочивальне Императора. Рассматривая изнанку этих ковров во время уборки опочивальни, Тень заметила, что красота их рисунков и яркая пестрота всегда оборачивается большим числом маленьких и больших узелков, шероховатостью и грубостью обратной стороны красоты. Это наблюдение взволновало и растревожило Тень своим скрытым смыслом, но она не могла понять – каким.

Кто-то – Тень не знала, кто это – конечно, следил за ней, за правильным исполнением ее работы, но кто бы он ни был, этот господин, он никогда не говорил с ней. И вообще, она снова разучилась разговаривать вслух, и, может быть, это помогло, продлило ей жизнь: она прошла испытание – не так давно, около года назад, однажды поздним вечером зайдя в опочивальню и заперев дверь изнутри, Император неожиданно подошел к дверцам ее ниши, замаскированным под запертые резные дверцы одежного шкафа.

– Тень, выйди на свет, – негромко произнес он. Впервые за годы он обратился к ней. Он знал ее прозвище!…

Испуганно затрепетало ее сердце, налились тяжестью ноги, но она немедленно распахнула бесшумно раскрывшиеся узкие дверцы и вышагнула в опочивальню из своей ниши. От неожиданности и волнения – молча, не приветствуя Императора долженствующими торжественными словами, она опустилась к его ногам и замерла. – Встань! – Она поднялась, выпрямилась, смотря в пол. Стояла недвижимо, как-то чувствуя, что Император разглядывает ее лицо, ее одежду, ее восемь любимых ножей в кожаных ножнах на груди и боках, два кинжала на бедрах, длинный стилет на левом рукаве.

– Выведи меня из дворца,- тихо приказал Император. Она поклонилась и вернулась в свою нишу. Нажала на потайные запоры, с усилием толкнула боковую стену ниши, за которой была узкая каменная лестница, круто ведущая вниз. Сразу повеяло прохладной сыростью подвала дворца. Она обнажила длинный стилет, в другую руку взяла маленький холодный светильник, и начала быстрый шелестящий спуск по лестнице, слыша за собой уверенные шаги Императора. Он не умел ходить тихо, ему и не надо было это уметь – он Император!

Спуск был длинный и пологий, он заканчивался небольшой площадкой у подножья лестницы. Тут же, справа, в стене подвала была дверь, запертая засовом. Тень бесшумно сняла засов, распахнула толстую створку двери, и на нее и на Императора дохнуло живым едким запахом конюшни и нежным приятным – запахом сена: они оказались в большом высоком помещении, тесно заполненном штабелями мешков с зерном и целой горой умятого сухого сена, – в слепом конце фуражного склада хозяйственных конюшен дворца.

Император сделал Тени останавливающий жест. А сам далеко вперед протиснулся между стеной склада и штабелями мешков, выглянул из-за них и внимательно осмотрелся. Тень помнила – справа от ворот фуражного склада находится маленькая отдельная конюшня гонцов, в трех ее стойлах – всегда наготове оседланные, свежие, самые быстрые лошади. Специальный человек, которого, если он окажется в конюшне, когда в нее войдет Император, надо будет убить, меняет лошадей каждый день.

На обратном пути Император шел первым. Не оглядываясь. Не опасаясь ее ножей. Высокий, с гордо поднятой головой, сильный и широкоплечий, с не защищенной спиной и шеей. Значит, поняла Тень, сейчас, оставив ее в живых и повернувшись к ней незащищенными спиной и шеей, он полностью доверился ей. Как сын-чуг, не доверяющий никому, кроме родителей, он доверился ей, как своей матери. И она испытала новое для нее, огромное теплое чувство – не рабской благодарности и не только признательности верного слуги своему хозяину за доверие. Она почувствовала прилив любви к Императору, большой теплой волны, в которой смешались и благодарность и тревога за него и горячая готовность умереть вместо него. Это была любовь матери.

Вернувшись в опочивальню, он молча указал ей на нишу. Уже шла война, которая вскоре закончилась поражением, и Император проверял готовность спасительного пути – позже поняла Тень.

Больше он никогда не обращался к ней, лишь иногда, наверное, в трудные для него дни, заперев опочивальню, он бросал быстрый и строгий взгляд на ее нишу – и Тень теперь знала, была уверена, что Император всегда помнит о ее невидимом существовании. И благодарно любила его за это – как любят матери, несмотря ни на что, тайно гордящиеся своими взрослыми, занятыми и неласковыми сыновьями.

А потом его предательски убили.

А она покорно выполняла свой Долг, охраняя пустую опочивальню. Пустую колыбель. Зачем Судьба сохранила ей жизнь? Чтобы она могла отомстить за Пирата?

Но не она убила предателя, это сделал другой – новый Император. Он исполнил твой Долг, Тень. Почему так захотела Судьба? Чтобы ты тайно защищала нового Императора – нового ребенка Империи? Надо узнать, кто он, кто его враги. Люди знают. Люди знают все.

Неброско одетые в темные строгие женские одежды, сейчас рабыни смерти выглядели вдовами, оплакавшими свою утрату. Они бы и не собрались все вместе, если бы не одно обстоятельство – в хранилищах дворца, известных и тайных, закончились запасы еды и воды. И у рабынь больше не было денег, чтобы покупать ее – казначей прежнего Императора уехал в родовое имение в Степи навестить семью и не вернулся. Слуги Императора, у которых раньше можно было отнять еду или деньги, частью погибли во время переворота, а частью постепенно разбежались, растерявшись от того, что им некому стало служить и никто не платил им привычное большое жалование. Сейчас каждый был только за себя.

– Я ходила в город, – в полной тишине с трудом выговорила Тень. – Слушала людей. Убийца прежнего Императора умер на Поединке Крови. – Каждую фразу она произносила медленно и делала паузу. – Новый Император скоро умрет. – Не дождавшись вопросов, она сама ответила себе: – Люди говорят – у него разрезано лицо, кривой рот и вытек правый глаз. От раны плохо пахнет и из нее течет. – Она сказала достаточно, чтобы рабыни смерти поняли ее – такие раны всегда ведут к болезни головы и смерти. – Потом будет еще один новый Император. В ожидании его здесь мы умрем от голода. У нас нет перед ним Долга. У нас есть вина перед прежним Императором – неисполненный Долг. Я ухожу.

Она молча постояла несколько минут, затем, шагнув назад, отступила в глубокую тень арки и скоро легчайший, как колебание воздуха, шорох ее мягких вкрадчивых шагов стих в пустых и гулких коридорах дворца.

Враги Пирата празднуют победу. И в Империи и в Стерре. А любой праздник требует жертвоприношений.