- Пилот готов,- заключил эксперт психовыносливости.
- Корабль тоже,- добавил начальник технической обработки.
Главный Дежурный улыбнулся - испытания были сложными.
Теперь предстояло главное - задание. Еще на Этерне, в Академии неба ему сообщили, что основное задание он получит только после прохождения Времени Порога. И вот сейчас он должен узнать - чем и как ему придется заняться.
Ранд нажал кнопку на прямоугольном щитке, и на большом экране вспыхнула объемная карта звездного неба. Он плавно повернул вращающееся кресло и приготовился слушать.
- Тебе известно, что в квадрат "Сигма-234" ушел Долин на "Стрелке". Тебе неизвестно, что Долин не вернулся.- Ранд помолчал.- И уже никогда не вернется... Мы покажем тебе то немногое, что успел передать Долин. Может быть, это поможет тебе. Я могу высказать только предположение о том, что случилось.
Ранд повернул верньер, и светлая полоска четко очертила на карте небольшой квадрат.
- Вот "Сигма-234". Расстояние три с половиной световых года. По собственному времени корабля твоего класса - полтора месяца Этерны. На пути выступ газовой туманности, занимающей квадраты "АБС-Сигма". Долин почти прошел толщу туманности, когда прекратилась связь. По тому, что мы успели принять, можно предположить, что в этом районе происходит что-то странное с пространством. Суди сам.
Карта погасла, и на экране появились кадры сообщений Долина.
Вначале картина была обычной - звезды расположились по кругу, в центре которого зияла чернота. Корабль шел со субсветовой скоростью - действовал все тот же закон Допплера...
И вдруг в центре круга - Орг даже приподнялся в кресле - появилась одна - красноватая! - звездочка. Потом другая, и через минуту весь экран залило красным светом. Единственное объяснение этому-корабль повернул на сто восемьдесят градусов и с той же скоростью рванулся в обратном направлении. Это невероятное предположение Орг отбросил тут же: на той скорости, с которой шел корабль Долина, поворот даже на доли градуса грозил мгновенным разрушением корабля. Безопасное торможение, разворот корабля и новый разгон до прежней скорости требовали не меньше месяца. Здесь же все приизошло за минуту. Это невозможно.
Ранд следил за впечатлением, которое производили кадры сообщения на Орга. И когда экран погас, Главный Дежурный сказал: - Я ничего не хочу утверждать, но мне кажется, что мы имеем дело с гигантским искривлением пространства. Корабль Долина, видимо, втянуло в эту невероятную воронку, откуда назад он выхода не нашел. Из ловушки не могли вырваться и сигналы те, что мы получили, были посланы на входе. Если все это так - тебе должно быть ясно, насколько велика опасность. Правда, у Долина не было трансформатора времени, который имеешь ты. Но, насколько он тебе поможет, предсказать нельзя. Добавлю, что раскрытие загадки Долина, или даже намек на раскрытие, сделает реальным овладение пространством и временем, что, впрочем, одно и то же,- заключил Ранд.
Пилот помолчал, потом встал и легко прошелся по комнате.
- Я согласен - твое предположение наиболее вероятно. Гадать дальше бесплодно. Цель понятна.- Он взглянул на светящийся диск отсчета времени.
Все поднялись.
- У меня есть просьба, Дежурный,- вдруг сказал он.
- Говори.
- Пусть мой корабль назовут "Рассвет"...
- В общем так,- сказал Сергей, когда они немного пришли в себя,кто-то великий сказал, что гениальная гипотеза должна быть достаточно безумной.
- Слыхал.
- Предлагаю рабочую гениальную гипотезу...
Спорили они часов до четырех. Сережкина идея в нескольких словах выглядела так. Искривление пространства-времени- результат чьего-то гигантского эксперимента (может, в отдаленном будущем). По случайности или неизбежности крайние точки кривизны, одна из которых в прошлом, другая - в будущем по отношению к нам, сомкнулись в третьей точке - где-то посередине, почти совместившись. И в результате Сережка едва не схлопотал привет от сердитого древнего грека, а соседский Васька угодил в какую-то лабораторию или еще что в далеком будущем.
Когда взбешенный древний грек метнул в Сережку дротик, он позорно промазал, но зато хрупкое равновесие в точке сопряжения времени мгновенно нарушилось и рухнуло. И единственными свидетельствами происшедшего остались выпавшие из своего времени дротик и этот вот странный аппаратик. И если назначение дротика ясно, то о назначении серого ящика можно только гадать.
- А теперь спать,- спохватился Сережка, посмотрев на часы.- Ты согласно закону гостеприимства - на тахте, а себе я кресло разложу. Так, есть заключительное предложение: завтра в обеденный перерыв покрутим еще эту штуку, может, чего и догадаемся. А не догадаемся, вреда ей все равно не будет. При случае отвезем в Кишинев, есть там у меня знакомые электронщики...
Спать Алексей все-таки отправился домой, благо недалеко, да и не предупредил - будут беспокоиться. На звонок открыл отец, проворчал шляешься по ночам...
Алексей спорить не стал и нырнул в свою комнатенку.
На следующий день они встретились у подъезда "Черемушек", а когда поднялись на третий этаж, на площадку выбежала Маша, Васькина мама,наверное, еще из окна их увидела, и остановив Сергея, сокрушенно сказала: Вы уж извините, Сергей Григорьевич, моего хулигана...
- А что такое?
Наконец уразумев, в чем дело, они в один голос спросили: - А где он?
- Да здесь где-то, во дворе. Вы уж отругайте его, как следует!
- Отругаем, отругаем,- и они бросились вниз по лестнице.
Перелезть с балкона на балкон Ваське было раз плюнуть, что он и сделал, решив, что приснившийся ему ящичек уже достаточно побыл у дяди Сережи...
Ваську нашли за угольным сараем. Рядом, аккуратно разложенные, кучками, лежали какие-то стекляшки, проволочки, железки, а Васька, закусив от усердия губу, продолжал выковыривать из ящичка новые сокровища большим ржавым гвоздем.
Они постояли и, незамеченные усердным исследователем, ушли, не сказав ни слова...
(Кто бы мог подумать, что вся эта история будет иметь последствия, протянувшиеся в сегодняшний день? Тогда он себе в этом отчета не отдал, но наутро, проснувшись поче" му-то на рассвете, он уже точно знал: поступать будет только и только па отделение электроники... Вот и поступил, и выучился, и даже кое-чего выдумал,- подумал Алексей, следя краем глаза, как матрос выдвигает трап.- И чего только не навертелось, потом...) ...Косые лучи заходящего солнца ломаным квадратом легли на противоположную окну стенку. Сережка взял с тумбочки книжку, раскрыл на заложенной странице: ...После ты две повстречаешь скалы: до широкого неба, Острой вершиной восходит одна, облака окружают ту высоту, никогда не редея.
...столь ужасно, как будто обтесанный, гладок Камень скалы, и на самой ее середине пещера, Темным жерлом обращенная к мраку Эреба на запад; Мимо ее ты пройдешь с кораблем, Одиссей многославный; Даже и сильный стрелок не достигнет направленной с моря Быстролетящей стрелой до входа высокой пещеры; Страшная Скилла живет искони там... и так далее. "Одиссея". Песнь двенадцатая,- Сергей захлопнул книгу.
Алексей приехал утром - положенные две недели после приемных экзаменов. С порога объявил родителям: - Со щитом! - и на вопросительный взгляд, которым обменялись мама с отцом, не без гордости пояснил: Приняли!
К Сергею он заглянул под вечер...
- Вот такие дела. Не послушался Одиссей Афинy Палладу. Правда, не быстролетящую стрелу в меня пустил, а дротик.
- Ты что в самом деле думаешь, что это был Одиссей?
- А почему бы и нет? Пятиэтажный домище посреди моря - чем не скала? "Гладкообтесанный камень". И жерло пещеры - и не одной. Кстати, посмотри в окно.
Солнце уже наполовину зашло за горизонт - Сережкины окна выходили прямо на запад.
- Усек? - спросил Сергей,- "пещера темным жерлом обращенная к мраку Эреба на запад". Дошло?
Алексей не нашел сказать ничего другого: - Слушай, надо бы дротик этот в музей отдать.
- Носил на свою голову. Павел Федорович разобиделся, вы, говорит, неудачно шутите. Где это видано, чтоб деревянное древко с античных времен до нас дошло! Да и наконечник как вчера сделан. Подшутить хотите? Мы подделок не держим, у нас серьезный очаг культуры...- и так далее. Еле ноги унес. Вот такие пироги.
Алексей молчал. Сережка взял "Одиссею", лениво полистал. Остановился на каких-то строчках, улыбнулся, отложил книгу, не закрыв. Встал, вышел на кухню, принес молоток и гвозди и через минуту дротик висел наискосок над телевизором. Сережка полюбовался, потом взял раскрытую "Одиссею" и прочел: ...к колонне высокой прямо с копьем подошел он и спрятал его там в поставе гладкообтесанном, где запираемы в прежнее время копья царя Одиссея, в бедах постоянного, были...
С той поры пошел уже восьмой год. "Как время-то летит",- подумал Алексей, вместе с толпой медленно продвигаясь к трапу, и поморщился. Однако, при всей банальности этого "вывода", время-то действительно летит.
Алексей поежился: специально укатил куда глаза глядят, выдрался из привычной обстановки, чтоб "побездумничать" (вот еще один "неологизм" надо бы запатентовать),так нет, хитрая штука время - самой невинной мыслишкой нет-нет да и напомнит о себе. И тут он подумал совершенно о другом, даже сам удивился скачку мысли. Впрочем, если на то пошло, никакого "скачка" не было: вот уж полгода он то и дело возвращался к тому странному случаю, невольным участником которого оказался нынешней зимой во время командировки в Ленинград. Вот это загадка так загадка. И найдется ли ответ?
Белый - совсем игрушечный отсюда - теплоходик дал неожиданно басовитый гудок, отвалил от причала задним ходом и, потоптавшись на месте, развернулся и пополз курсом на Ялту.
"На следующий катер надо успеть,- подумал Алексей.- А то как бы рейсы не отменили". Море потемнело, монотонно накатывавшие волны, шипя, уходили в песок, чтоб через секунду снова хлестнуть белой пеной на берег.
Саша посмотрел на вершину Дивы, подумал - "вот уж где ветер сейчас веселится". И только подумал - из-за крутого выступа показалась фигурка девчонка ли, девица, отсюда не разглядеть, штормовка не по росту - до колен, судорожно перехватывая руками тоненькие перильца, сходила-сползала пр узенькой крутой тропке. Страшного-то, собственно, ничего нет, да и до подножья уже считанные шаги остались - но это отсюда пустяком кажется.
Он на эту Диву на днях тоже полез из интересу. Так вверх еще ничего, смотри под ноги - ступеньки щербатые, по ним каждое лето не один миллион ног топает. А вниз спускаться - вроде та же тропка, и уже пройденная однажды, но пальцы отчего-то намертво вцепляются в шаткие перильца, протянутые только с одной стороны тропки - с той, где обрыв низвергается в далекую черную воду.
Штормовка скрылась за сгрудившимися у подножья скалами. "Спасена",усмехнулся Алексей. Подхватив сумку, он поднялся и, перепрыгивая камни побольше, зашагал к причалу.
До прихода катера оставалось еще минут пятнадцать Пристроившись в хвост разноцветной очереди, снова за полнившей пирс, он облокотился на перила. Отсюда Дива, торчащая косым углом из темной воды, выглядела не менее внушительной. Чуть позади, у самой кромки берега, скала поменьше Монах. Алексей усмехнулся, вспомнив умилившую своей классической традиционностью легенду: некий монах приставал с подлыми целями к юной деве.
Та, спасаясь от него, полезла в воду, монах за ней. Тут боги почему-то разгневались и превратили обоих в камень.
Так и стоят с тех пор Дива и, чуть позади, Монах. Судя по размерам, беглянка была девица здоровенная, а кутейник по сравнению с ней - плюгавый мужичонка, так что Диве вроде бы и убегать было незачем, пара оплеух - и все кино. Но, как говорится, легенда требует...
На песочном обрыве Дивы темнела надпись - отсюда не разобрать, не то Лида, не то Люда. А может, еще что.
Он усмехнулся - вот уж, действительно, следы пришельцев. А судя по количеству и разнообразию таких следов по всему побережью - не какой-нибудь завалящий звездолет, а целая флотилия здесь высаживалась.
Смех-смехом, а изгажено заезжими грамотеями все, что только можно, и даже то, что вроде и нельзя - как, например, этот кретин ухитрился двухметровыми буквами на отвесном обрыве Дивы имя своей Дульсинеи изобразить?
Тут не всякий альпинист, наверное, управится. Одно объяснение: любовь делает чудеса. И лезут граждане на откосы - кто понахальнее. А кто послабее духом - первым попавшимся валуном довольствуются, если, конечно, есть на нем еще свободное местечко. А нет - можно, впрочем, и поверх предыдущих каллиграфических упражнений. Борись не борись - всеобщая грамотность, никуда не денешься.
"Постой,- неожиданная мыель чуть не заставила его расхохотаться,- есть способ!" Что нужно для того, чтобы каллиграфией на скалах заниматься? Ну, помимо нахальства, конечно, кисть и банка краски. Все это надо с собой специально издалека везти или здесь по хозмагам шастать.
Неудобно, хлопотно. Человек отдыхать приехал, на камешке увековечиться - а тут по магазинам гвняй. Как бы курортному начальству по справедливости поступить надо? Ну, во-первых, не запрещать дорогим гостям автографы ставить, где кто пожелает. Во-вторых, даже строжайше обязать каждого приезжающего непременно автограф оставить - хоть на скале, хоть на заборе, тут уж выбор личный. Эффект будет моментальный - по меньшей мере половина потенциальных мастеров монументальной росписи тут же отвалится: закон простой - нельзя писать? Будем!
Велят писать? - с какой это стати кто-то мне велеть будет? Не стану писать! Чувство противоречия - штука серьезная, на уровне закона, с немедленным причем действием... Так, половина отвалилась. А второй, с менее уязвимым самолюбием, половине - в любой момент кисточку напрокат и банку краски по себестоимости. Пиши, дорогой товарищ, сколько влезет - у нас сервис на высшем уровне.
А то, что краска не масляная или там эмалевая, а очень даже легко смываемая - так это детали. До первого дождика наверняка продержится. Аборигены на скалах не пишут, у них дела поважнее. А какой-нибудь залетный Петя или Вася останется в полной уверенности, что его высокохудожественное сочинение переживает тысячелетия. А что - для того ведь и писано. Должны же знать потомки, что 24 июля 1978 года "издесь был Вася", или не должны? Саша вдруг подумал, что если бы все эти надписи действительно сохранились на века, что бы решили о нас потомки - какая богатая духовная жизнь! А так все довольны: ты себе пишешь, краска идет нарасхват, в курортную кассу денежки капают, тучка набежала - и все сначала. Все довольны, в том числе и потомки, которым скалы эти в первозданной чистоте достанутся, отмывать не надо.., Из-за рога бухты вывернулся, переваливаясь с волны на волну, очередной рейсовый теплоход, на этот раз "Гаспра". Скрежетнув бортом о кранцы причала, "Гаспра" приглушила двигатель, матросы сбросили трап, покрикивая: "Осторожно! Не толпись! Билетик! Билетик!" Трап елозил по причалу, "Гаспру" покачивало с борта на борт, матросики подхватывали дамочек под локоток, без особой, впрочем, надобности. Теплоход загудел, на мгновение перекрыв галдеж, и степенно отвалил.
Народу набилось под завязку, на скамейках - и в салоне, и под тентом на корме - свободного места и в микроскоп не углядишь. Алексей протолкался на бак, здесь скамей не было, несколько парочек притулилось там и сям под высоким бортом - не так дует, и опять же почти уединение. Он бросил штормовку на приземистый кнехт, уселся. Удобство, конечно, относительное кнехт не кресло. Теплоходик то и дело зарывался в волну, и в клюзы брандспойтовой струей врывалась вода-душ несколько холодноватый, но полчаса вытерпеть можно. Впереди по левому борту показался четкий силуэт на синем небе - ни дать ни взять шахматная ладья, поставленная на краешке высоченного утеса,- "Ласточкино гнездо". "Ладья" медленно уплыла назад. Позади осталась тезка теплоходика бухта Гаспра, по левому борту потянулся Золотой пляж.
Обычно набитый плотнее, чем сегодня салон этого теплоходика, Золотой пляж заметно поредел, только самые закаленные или упрямые продолжали маяться под неожиданно холодными порывами ветра, раскачавшего море баллов до пяти.
Всего две недели назад все это было удивительно далеко - и расцвеченная нарядами набережная с пальмами, и деловитые пароходики, снующие по неправдоподобно синей воде, и выгоревший силуэт Яйлы, полукольцом охватившей бухту. Все это было удивительно далеко, тем более, что Алексей поначалу не только не собирался сюда, а поехал вовсе в противоположную сторону - домой. Тогда, две недели назад ("боже, как давно"), он слез с рейсового автобуса на Соборной площади и через пять минут уже стоял у калитки родного дома. На стук выглянула соседка.
- Здравствуйте, Мария Федоровна!
Соседка пригляделась, всплеснула руками: - Алеша! Приехал! А мама с папой твои только позавчера уехали, а...- Алексей терпеливо ждал, торопиться некуда, и, наконец, Мария Федоровна охнула: -да что это я, тебе же ключ оставили...
Три дня пролетели, как один. В первый же вечер явился доктор Гриценко - такой же худющий, только с неожиданной бородкой. На вопросительный взгляд пояснил: специально отрастил под Айболита. Детишкам нравится.
Просидели допоздна. Новостей было немного. История с дротиком, как и следовало ожидать, закончилась хэппиэндом: Сергей женился на Насте, которая давно уже, еcтественно, не практикантка, а заведует библиотекой. Дети-, шек двое.
- ...и так далее,- заключил Сергей свое кратенькое повествование и принялся расспрашивать Алексея о житьебытье. Алексей тоже особенно не распространялся. Но доктор (в тот момент Алексей не придал этому значения) неожиданно спросил: - Слушай, а твой батя говорил, что ты какую-то машинку придумал? Что за машинка?
- Машинка? - недоуменно посмотрел на него Алексей.- А, ну да. Придумал.
- Ну? - доктор смотрел выжидательно.
- Сенсокоммуникатор,- Алексей пожал плечами,проще говоря, мыслеприемник.
- Трудно сделать такой прибор? - прищурился Гриценко.
- Придумать было трудно,- пожал плечами Алексей,а сделать... Был бы паяльник,- пошутил он и добавил: - да ну его, надоели все эти железяки электронные. Ты мне лучше скажи...
Разговор еще повертелся вокруг каких-то малозначительных событий, кого-то вспомнили и, наконец, доктор засобирался, на прощанье объявив: Завтра ждем. Пир в честь высокого гостя. Понял?
- Понял.
- Ну и лады. Там еще кой о чем поговорим...
Алексей отложил книжку, краем глаза покосился на календарь - третий день он дома, летит время. "Летит, летит!" - буркнул он и перевернул страницу.
"Неподалеку от полуострова Флорида разместился знаменитый "дьявольский Бермудский треугольник". Знаменит же он тем, что здесь, как утверждают, таинственно, не успев подать сигнал бедствия, исчезают суда и самолеты.
Не тонут, не падают в воду - просто исчезают, не оставляя следа. Как сообщает иследователь Т. Сандерсон, который, по его словам, собрал все данные о таинственных исчезновениях, это не единственный зловещий район. Сандерсон, проанализировав все данные, с удивлением обнаружил, что таких трагически странных районов на Земле ровно десять..." "Много опасностей таит в себе океан, но ничто не наводит такой страх на моряка, как "шестиугольник Хаттераса" (морская территория у берегов американского штата Северная Каролина к северу от так называемого "Бермудского треугольника"). На памяти только нынешнего поколения в этом районе исчезло не менее тысячи судов.
Какая сила (или силы?) действует в этом районе Атлантики, не может объяснить ни один ученый. Вспомним случай с "Кэррол Диринг". Эта шхуна, пересекая Атлантику, неожиданно исчезла. Ее обнаружили в районе "шестиугольника". Паруса на всех пяти мачтах подняты, но на борту ни души. По сообщению такого достоверного источника, как журнал "Нэшнл джиогрэфик", катер морской пограничной службы, наткнувшийся на шхуну, не обнаружил на судне никого, кроме двух кошек. На камбузе стояла свежеприготовленная пища. Судьба экипажа и по сей день - загадка"...
"5 декабря 1945 года при идеальной погоде с базы Форт-Лодердейл поднялась в небо "Эскадрилья-19" в составе пяти бомбардировщиков-торпедоносцев под командой лейтенанта Чарльза Тэйлора. Через 65 минут диспетчер базы услышал тревожное сообщение Ч. Тэйлора: "...мы находимся на грани катастрофы... кажется, сбились с курса..." Для обнаружения терпящих бедствие в воздух поднялся военный гидросамолет. Но и с ним связь вскоре прервалась. Всего же в Бермудском треугольнике с 1945 года погибло свыше ста больших и малых судов и около двадцати самолетов. Но это не единственное место, где отмечены столь странные происшествия. В районе между Японией, островом Гуам и Филиппинами так много пропало без вести кораблей и самолетов, что японское правительство официально объявило его опасной зоной..." Такие сообщения появлялись и появляются в газетах всего мира не один десяток лет. Но, конечно, вряд ли кто станет утверждать, что читателю становится известно обо всех подобных происшествиях. И если уж большинству таинственных случаев находятся самые различные, в том числе и абсолютно невероятные объяснения и толкования, то случаи никому не известные даже на такие объяснения рассчитывать не могут. Последнее замечание при всей своей ясности скрывает в себе принципиальное обстоятельство. Ведь все имеет первопричину, все имеет начало. И кто может поручиться, что в числе событий, оставшихся неизвестными, не лежит ключ к пониманию всех остальных - известных, но так и не понятых?
...На рассвете 17 апреля 1945 года три танко-десантных корабля ВМС США подошли к пустынному побережью Шлезвиг-Гольштейна в пяти милях севернее порта Хальтштадт. С каждого из кораблей были спущены по четыре десантных катера, и через час на берег высадились последние солдаты полуторатысячного десанта морской пехоты и семьдесят легких танков М-41. В задачу части oтряда с приданными ей десятью танками входило блокировать Хальтштадт. Остальным танкам с десантом на борту предстояло форсированным маршем двинуться в глубь Германии. Уже стало известно, что накануне войска маршала Жукова начали заключительные операции по овладению Берлином. И высаженный у Хальтштадта амеркианский десант был одной из многих ударных групп, в задачу которых входило на конечном этапе войны оккупировать как можно большую часть территории Германии.
Когда группа блокирования на полной скорости проскочила пять миль, отделявших место высадки от окраин Хальтштадта, командир группы майор Холкнер, высунувшись из люка передового танка, даже присвистнул от удивления: - Ну и поработали ребята!
Танки круто затормозили у края огромной воронки, добрых пяти километров в диаметре. На всякий случай Холкнер сверился с картой, потом заглянул в тоненький справочник, выданный ему перед операцией: "Хальтштадт. Порт. Население 138 тысяч... Четыре завода по производству... Исследовательские лаборатории флота...", и захлопнув книжку, вызвал по рации командующего высадкой коммодора Фланга, находившегося на борту одного из десантных кораблей.
Фланг ничего не знал о налете авиации на Хальтштадт, но, выслушав доклад майора Холкнера, рассудил, что вопервых, знать ему и не обязательно, и во-вторых,- поскольку блокировать нечего, эта задача отменяется. И, решив так, приказал майору Холкнеру полным ходом нагонять ушедшую часть десанта.
Бессмысленность массированной бомбардировки Хальтштадта не удивила коммодора Фланга. Собственно, вся Германия уже лежала в руинах, налетами американской авиации с лица земли был стерт Дрезден и многие другие куда более известные, нежели Хальтштадт, города. Полгода спустя мир узнал о Хиросиме. И уж, конечно, никому не пришло в голову искать иное объяснение полному исчезновению Хальтштадта с лица земли, чем то, что пришло в- голову майору Холкнеру.
Между тем такое объяснение существовало. Но до поры до времени, а, может, и навсегда, было, как пишут в старинных и некоторых современных романах, "скрыто покровом тайны".
Алексеи, конечно, не подозревал и подозревать не мог, ее что в самом скором времени ему доведется заглянуть под этот самый "покров".
- Фельдмаршал идет! - звонкий мальчишечий вопль распорол послеобеденную тишину. И сразу же хлопнуло окно, и раздраженный женский голос принялся на той же ноте честить хулиганов, мешающих людям отдыхать. "Гнев был громок, но справедлив,- подумал, усмехнувшись Алексей,- поскольку вопли под окошком никак не способствуют тому, что в Испании называется сиестой, а у нас проще и понятнее - вздремнуть после обеда".
Но "хулиган" был уже далеко. А вопль его не только разбудил почтенную пенсионерку, но пал на более благодатную почву: через минуту на углу собралась целая компания - Алексею они были хорошо видны - в которой любой мог бы послужить прототипом знаменитого вождя краснокожих, прославленного пером О. Генри.
Высокое внимание "вождей" на сей раз привлекла странная фигура, показавшаяся в конце квартала и тут же исчезнувшая за углом. Алексей отложил книжку и, откинувшись в отцовском самодельном кресле, предался, если воспользоваться несколько старомодным выражением, размышлениям.
У городов, как и у людей, свои судьбы. Несмотря на некоторую банальность этого тонкого наблюдения, факт остается фактом. Многие маленькие городишки, именовавшиеся у Брокгауза заштатными, давно стали гигантами и даже всемирно известными. Иные же с грехом пополам дослужились до почетного звания райцентров. Но еще остались маленькие и, надо сказать, уютные городишки, непримечательные ничем и гордящиеся в основном тем, что по ухабистой центральной улочке проезжал куда-то Пушкин, ругая при этом городского голову последними словами за то, что теперь называется "состояние дорог". Проезжал Пушкин или нет, в точности неизвестно, но думать так приятно. Городского головы, естественно, давным-давно нет, а есть горисполком с председателем. Центральная улица вымощена на памяти старшего поколения, а года три назад и вовсе заасфальтирована. И отличается такой город от бывшего своего заштатного собрата, ставшего знаменитостью, только тем, что в большом городе большая промышленность, а здесь маленькая - хлебозавод, кожевенный, кирпичный, сыродельный и еще всякие другие. В большом городе дома побольше, здесь - поменьше. Короче говоря, маленький городок - это большой в миниатюре.
Но была здесь, а кое-где есть и сейчас своя специфическая и обязательная достопримечательность. Кто живал в таких городах знает, что почти в каждом маленьком городке обязательно есть свой городской дурачок. Несчастные эти люди, несчастья свюего не сознающие,- народ совершенно безобидный. Не зря испокон веков к таким людям бытует трогательно сочувственное отношение. И странности их иногда могут оказаться преувеличенными. В детстве Алексей знал такого дурачка - немого Пантюшу. Немцы застрелили его в сорок третьем году на Первое мая, когда Пантюша явился на площадь, где до войны проходили митинги, и стал маршировать с разукрашенной рождественской звездой прямо перед окнами полевой жандармерии.
Несколько лет спустя, уже после войны, в городке появился мужичок лет сорока по прозвищу Коля-Луду. В нем безусловно погиб великий путешественник. Причем все его предшественники и современники, двигаясь к цели самыми экзотическими способами (верблюды, папирусные лодки, собачьи упряжки, на своих двоих и т. д.), так и не додумались до способа, которым регулярно пользовался Коля,он путешествовал в пустых железнодорожных цистернах.
В перерывах между путешествиями он колол дрова, ругался с мальчишками, если они уж очень приставали, и делал еще множество дел, за что регулярно перепадала ему миска борща, а то и стаканчик в любом доме, куда ему вздумывалось войти.
Во время кампании против тунеядцев в городке не удалось обнаружить ни одного на предмет порицания по этой части. И тут кто-то вспомнил о Коле-Луду.
Специальная комиссия внимательнейшим образом расспросила доставленного пред ее светлые очи Колю. И это внимание так растрогало его, что на все вопросы отвечал он охотно и даже с радостью.
- Вы признаете, что вы тунеядец?
- Да! - готовно отвечал Коля.
- И не раскаиваетесь в этом?
- Нет!
- Что же, так и будете тунеядствовать??
- Да!
Надо сказать, что Коля, конечно, и понятия не имел, что такое тунеядец. А отвечал он готовно, полагая в простоте душевной, что надо отвечать, раз хорошие люди спрашивают, и старался изо всех сил.
Безусловная Колина искренность убедила комиссию значительно быстрее и прочнее, чем все доводы участкового, попытавшегося было объяснить, что никакой Коля не тунеядец, а просто больной, безобидный человек - дурачок, иначе говоря.
Но комиссия сочла нужным все-таки вмешаться в Колину судьбу, помочь как-то - и направила его на освидетельствование в областную психиатричку. Там Коле дали ведро и велели натаскать воды полную бочку, которая в экспериментальных целях была без дна. Коля принес два ведра, потом заглянул в бочку и присел рядом.
На вопрос подошедшего санитара: "в чем дело?" - Ко" ля высокомерно ответил: - Что я вам псих - бездонную бочку наполнять?
С чем его и отпустили - колоть дрова, ругаться с мальчишками и путешествовать в пустых цистернах.
Но тот, появление которого мальчишечья братия приветствовала громкими криками "фельдмаршал!", был не совсем обычный дурачок.
Из рассказа доктора Гриценко Алексей знал, что около полугода назад неизвестно откуда на центральной улице - Бульварной - возникла среди газона фигура, перемазанная с головы до ног, пардон, как бы это сказать помягче? в навозе.
Кое-кому из старожилов почудилось в измятом лице его что-то знакомое, но вспомнить никто так и не смог, и решили - показалось.
Одежка на будущем фельдмаршале (поскольку сначала был он безымянным) бросалась в глаза: на сером рваном кителе три ряда больших погнутых пуговиц, на правом плече пучок обвисших спутанных веревочек, а слева на груди прикрученная проволокой крышка от консервной банки.
А тут вскоре в летнем кинотеатре пустили какой-то мексиканский фильм, где все полтора часа скакал по экрану на белом коне фельдмаршал Алонсо ди Гарсиа - в золотых эполетах и с здоровенными бляхами орденов на груди. Конечно, сходство пучка веревочных обрывков и ржавой консервной крышки с фельдмаршальскими эполетами и орденами было очевидно только мальчишечьему глазу, способному увидеть в плохо выструганной палке знаменитый оленебой Кожаного Чулка, но прозвище прилипло за неимением другого. Одновременно высокое звание фельдмаршальского дворца получила старая полуразрушенная водонапорная башня, поскольку здесь, как выяснила разведка, обосновался фельдмаршал.
Но даже самые храбрые мальчишки не только не решались сунуть нос в эту самую башню, но даже, завидев ее нового владельца, покрикивали издалека, чего-то безотчетно побаиваясь,- понятно почему - это был не добродушно мычащий Пантюша, не развеселый чудик Коля.
Гриценко рассказывал: - Однажды он прошагал мимо меня своим деревяннорасслабленным шагом, глядя перед собой отсутствующим взглядом, и что-то не то напевая, не то бормоча под нос.
Я прислушался - бормотание было бессвязным, какой-то странный набор слов: тилле... тилле... раталара... иорр...
И вдруг он обернулся, взглянул в упор - и такая ненависть стояла в его закисших глазах, что мне стало не по себе,- заключил Гриценко...
Место у ялтинского причала было занято. "Гаспра" терпеливо болталась в полукабельтове, поджидая, пока отчалит замешкавшийся коллега. Алексей лениво разглядывал знакомый прежде по лакированным открыткам, а теперь уже привычный пейзаж. Без открыточного лака Ялта, полукругом разбежавшаяся вдоль подножья круто вздыбленной лилово-коричневой стены Яйлы, смотрелась тем не менее ярче. И одновременно как-то по-домашнему. И вдруг с неожиданной уверенностью подумалось - правильно сделал, что приехал сюда... Тогда, дома, он в вопросах Гриценко сразу почувствовал подвох, что подтвердилось буквально на следующий день. Сергей Григорьевич без обиняков взял быка за рога: - Ты говорил - цитирую: "придумать было трудно, а сделать - был бы- паяльник".
- Ну?
- Так сделай! - и не дав Алексею раскрыть рта, доктор прочитал кратенькую лекцию о человеколюбии, о долге врача, долге гражданина (здесь явно имелся ввиду Алексей) и о необходимости использовать любую возможность, чтобы помочь человеку.
- Одним словом, если суметь заглянуть этому самому "фельдмаршалу" под черепушку,- заключил Сергей Григорьевич, - мы, возможно, сумеем понять, что его сдвинуло, а значит, сумеем и помочь...
Алексей понимал, что Гриценко прав, и вдобавок понимал, что отвертеться не удастся - сам сказал, что соорудить "машинку" нетрудно. И не без горечи подумав, что его планы "побездумничать" рухнули, сказал: Ладно. Сделаю...
На "пайку-клейку" ушло три дня, и вручив Сергею довольно громоздкое сооружение (пришлось использовать старый радиоприемник "Ладуга", пылившийся в кладовке) 70 и пояснив, как им пользоваться, Алексей "бежал быстрее лани" на автобусную станцию...
Справа в полнеба горбится медвежьей спиной Аю-Даг, сунув морду в воду,- тысячелетие пьет, никак не напьется. Под боком у Медведь-горы над глянцевым морем зелени невесомо парят тут и там ребристо белые этажерки отсюда начинается небоскребное наступление на старую Ялту, чьи домики, обступив бухту, рассыпались по крутизне почти до "Горки" - нового модного ресторана, построенного на самой верхотуре в древнегреческом стиле образца второй половины двадцатого века. Тоненькая ниточка, увешанная медленно плывущими от набережной к "Горке" и обратно лодочками,- новая канатная дорога. Алексей между делом прокатился туда-сюда - кабинки плыли низконизко, едва не задевая черепичные крыши домиков, карабкающихся той же дорогой вверх, над двориками, в которых жарили рыбу, подметали сор, читали газеты, развешивали белье, в общем, занимались делами самыми привычными и понятными, но обычно чужому взгляду недоступными. А канатная дорога как будто сделала прозрачными стены и заборы, и он почувствовал себя непрошеным гостем, медленно проплывающим через комнаты чужого дома, разглядывая все его маленькие секреты. Но тетка продолжала жарить рыбу на гудящем бесцветным пламенем примусе, покрикивала на вертящегося вокруг надеющегося кота, не обращая никакого внимания на плывущую над ее головой - рукой достать - кабинку. Люди мели дворы, читали газеты, играли в домино, пили вино под раскидистым деревом, чьи ветки шелестели по бортам проплывающих кабин, и никто ни разу не посмотрел вверх. Сначала, наверное, было иначе, но канатная дорога давно стала привычной - и как все привычное - невидимым, исчезнувшим из поля зрения, встав в один ряд с шелестом листьев над головой, чир-иканьем воробьев, тенью от набежавшего облачка. Поняв это, Алексей почувствовал себя невидимкой и по неожиданной аналогии подумал: как много проходит мимо нашего взгляда, как много мы не успеваем увидеть только потому, что оно стало привычным, и как много теряем мы, отгородя себя глухой стеной привычки от удивительнейших и неповторимых вещей, забыв, что под серой обыденностью скрыто, может быть, именно то, что единственно нужно.
В тот момент он и не подозревал, что минет всего несколько дней и случай подкинет ему ситуацию, в которой он волен поступить, как тетка, жарившая рыбу, или же за обыденными, даже заурядными обстоятельствами сумеет разглядеть выход из мерзкого своего состояния...
Не подозревал он об этом и сейчас, хотя до встречи оставались уже не дни, а часы. Теплоход дернулся, ходко двинулся к освободившемуся месту. Цветастая толпа хлынула к выходу, плотно закупорив все узенькие проходы, галдя, напирая на передних, которым двинуться было уже некуда, разве что за борт. Матросы, привычно покрикивая, выбросили трап. Алексей не торопился, в который раз подивясь бессмысленной толчее - неужто не понятно: толпись не толпись, лезь вперед или не лезь - сойдешь в лучшем случае на десяток секунд раньше. Стоит ли платить за это мятыми боками и отдавленными ногами?
Только много времени спустя Алексей понял, что все происходившее в тот день - внешне совершенно бесцельное блуждание - на самом деле было подчинено удивительно цепкому сцеплению явно случайных и малозначительных обстоятельств, чей синтез - абсолютно неожиданный и единственно возможный результат. Как в хрупком равновесии карамболя - неуловимо легкое, стремительное касание шара о шар, отскок, еще касание - и луза. Выражаясь же высоким штилем, рука судьбы крепко ухватила его за ворот и кругами, кругами - каждый следующий все меньше - поволокла к той точке, откуда началась новая его дорога - дорога, по которой будет интересно идти всю жизнь.
Естественно, ничего подобного он не мог и предположить, да и кто смог бы на его месте? Какой-то прогноз, пусть самый общий, возможен только после анализа определенных данностей, позволяющих сделать предположение.
Углядеть же систему в куче разрозненных фактов удается, как правило, только оглянувшись на них из будущего - по принципу "от обратного". А это конкретное будущее, как и будущее вообще, было, естественно, еще впереди.
Сейчас же - в настоящем - вряд ли возможно было усмотреть систему в том, что Алексей, сойдя наконец с "Гаспры", отправился по недолгом размышлении обедать не в ресторан на крыше морвокзала, а в заурядную пельменную в боковой улочке неподалеку от стивенсоновской "Эспаньолы", осевшей кормой на гранит набережной ("Пивной бар. Вход три рубля").
На то, чтобы проползти пять шагов вдоль раздаточной стойки до кассы, понадобилось всего минуть пять - в любом случае вдесятеро меньше, нежели на те же цели в более высоком по рангу заведении. Но следующий этап был сложнее - место под солнцем. Алексей обежал взглядом столики - безнадежно. И тут слева его окликнули - он сначала не понял, что "молодой человек" это к нему, но, машинально обернувшись, увидел смутно знакомое лицо. "Лицо", приподнявшись, махало ему рукой: "Сюда!
Сюда!" В миллионном водовороте летней Ялты люди сталкиваются на мгновение и разлетаются, иногда даже не заметив этого в слепящем блеске солнца, шуршании зеленых валов, в бьющей праздничной яркости улиц, в шумной круговерти стремительно летящих дней и полных мрака и звезд ночей. Смешно и думать, что в этом гигантском калейдоскопе можно во второй раз встретить мелькнувшего однажды перед тобой человека. Ведь даже в маленьком картонном калейдоскопе узор из нескольких стекляшек может повториться не раньше, чем через пару тысяч лет.
Теория вероятности - штука серьезная. И все-таки, если в чистом виде она права, то здесь, в "ялтинском случае", в нее вносится весьма существенная поправка, делающая повторную комбинацию возможной через значительно более краткий промежуток времени. В теорию вероятности вносит эту поправку гастрономическая практика. Посылка простая: людям нужно время от времени есть. Обычно, в рядовых случаях это самое "время от времени" примерно совпадает. А поскольку "точек общепита" в Ялте количество конечное, то рано или поздно именно в одной из них регулярно происходит конфликт между голой теорией и пляжно одетой практикой. В данном случае произошло именно это - ив результате Алексей получил искомое "место под солнцем" размером в угол пластикового стола.
Имени своего неожиданного спасителя он не знал - знакомство, если стояние в очереди можно считать знакомством, было мимолетным. На второй день по прибытии на таврические берега он в простоте душевной решил посмотреть домик Чехова. Первое неясное подозрение зародилось у него в набитом до крыши троллейбусе, конечной остановкой которого значился чеховский домик. На промежуточных остановках сходило два-три человека, зато взамен набивалось десятка полтора. Если бы троллейбус мог распухать, он давно бы застрял, намертво закупорив улицу.
Но троллейбус не распухал, происходило обратное действие-"как в нейтронной звезде"-мелькнуло в несколько одуревшей от духоты и гама голове. Электроны, конечно, исправно мотались по своим орбиткам, троллейбусу вовсе не грозила участь сверхновой, но утешения в этом было мало - так что нетрудно представить всю гамму ощущений, которые испытал каждый, вывалившись из распаренного троллейбуса на свежий воздух (25 градусов в тени). И только переведя дыхание, Алексей понял, что единственным впечатлением от поездки к чеховскому домику останется сама поездка. В очереди, расползшейся извилистыми петлями по всему двору, было не меньше народу, чем камешков на площадке перед домом, усыпанной серым галечником.
Стоять в очереди не было решительно никакого смысла, но он все-таки пристроился в хвост- какая ни есть, а передышка перед новой троллейбусной одиссеей. Толпа желающих лично убедиться, что великий писатель спал на кровати, а обедал за столом, росла. Очередь слоилась, разбивалась на кучки, снова смыкалась, гудела шмелиным разговором. Он не прислушивался, бездумно глядя на распахнувшееся в полгоризонта море - там, внизу, за раскаленными добела домиками, пытающимися хоть один бок упрятать в светло-зеленой тени ленкоранской акации.
- Подписаться на тридцатитомник легче,- вдруг сказал кто-то у него под самым ухом. Алексей обернулся - невысокий добродушный дядечка в дырчатой капроновой шляпе дружелюбно смотрел на него. "Скучно стоять,- подумал Алексей,- разговору хочет". Дядечка, поймав его взгляд, придвинулся, сказал: - Везде так,- обвел он рукой толпу,- что здесь, что на пляже. Или в кино.- И, не получив подтверждения, спросил: - Случаем, не знаете - что это за фильм у морвокзала крутят?
В небольшом кинозале неподалеку от порта шел фильм, одно упоминание о котором бросало Алексея в трудно сдерживаемую злость - "Назад к звездам" небезызвестного "шзейцарскоподданного" Эриха Денникена. Алексей, ощутив мгновенный укол раздражения и не заботясь о впечатлении, бросил: - Чушь собачья.
Дядька удивился, открыл было рот, но Алексей, увидев подъехавший троллейбус, шагнул из очереди.
"Можно было и повежливее обойтись",- подумал Алексей, ставя поднос, и сказал: - Богатым будете. Не окликни вы меня, я бы вас не узнал.
Дяденька добродушно усмехнулся, держа запомнившуюся Алексею дырчатую шляпу на коленях.
- А я как вас увидел - сразу узнал.
- Ну, значит, мне в миллионеры не выйти.
Оба вежливо посмеялись, разговор явно не клеился, да и о чем, собственно, было говорить двум совершенно незнакомым людям, случайно сведенным на пять минут за столиком пельменной, куда люди забегают перехватить чего-нибудь на скорую руку и - дальше.
- Уезжаю сегодня,- сказал дядечка, отхлебнув чаю, посмотрел на часы, пояснил: - Автобус к "Ореанде" подойдет через полчаса. Вот и подумал посижу здесь, подожду.
Алексей промолчал.
- А позвольте спросить - как вас зовут? - этого вопроса Алексей никак не ожидал и удивленно посмотрел на "спасителя".
Тот улыбнулся: - Неловко, знаете, сидишь, разговариваешь с человеком, а как к нему обратиться, не знаешь.
Алексею определенно начинал нравиться этот простодушный и явно хороший мужик.
- Ну, чего проще? Алексеем меня зовут. - А по отчеству?
Алексей усмехнулся про себя - ну и дотошный же дед: - Алексей Иванович.
- А меня - Василий Матвеевич. Так что будем знакомы,- с явным облегчением сказал Василий Матвеевич, и без всякого перехода: - Алексей Иванович, а я ведь тот фильм посмотрел.
Алексей мгновенно вспомнил о чем речь и, подумав про себя: "ну, начинается", сказал равнодушно: - Ну и что?
- Посмотрел и вас вспомнил. Очень вы хлестко тогда определили.
Алексей настороженно посмотрел на него. А Василий Матвеевич с той же добродушной усмешкой продолжал: - А по-моему, фильм очень интересный. Кому как, конечно. Вот я тогда еще подумал - если, даст бог, встречу вас, обязательно спрошу.
Алексей огляделся - пельменная гудела привычным негромким шумом, позвякивали вилки, с легким стуком касались стола стаканы, из-за стойки звонко и равнодушно покрикивали: "Следующий, вам что?", из окошка моечной доносился шум воды и звяканье посуды, со всех сторон то и дело слышалось: "У вас свободно? Подвиньтесь, пожалуйста... Минуточку, минуточку..." "Самая что ни на есть подходящая обстановка для обсуждения проблем контакта",подумал Алексей и решительно спросил: - Василий Матвеевич, а кто вы по профессии?
- Бухгалтер,- готовно откликнулся тот.
- Ага, отлично. Скажите, Василий Матвеевич, кто изобрел арифмометр?
Тот недоуменно пожал плечами: - Бог его знает.
- Никто не изобрел. Прилетели граждане с далекой звезды и облагодетельствовали земных бухгалтеров.
Василий Матвеевич рассмеялся.
- Напрасно смеетесь. Обратного доказать невозможно. Вот на этом и играет этот спекулянт,- Алексей начинал злиться.- Все факты, весьма, кстати, эффектные, которые использует Денникен, существуют. Но толкование этих фактов совершенно извращенное, подчиненное одной-единственной цели: сенсация.
Василий Матвеевич слушал внимательно, и Алексей вдруг подумал - а сумеет ли он объяснить этому простодушному человеку вещи, от которых тот безусловно далек.
- Разговор долгий,- сказал Алексей,- а у нас, как я понял, меньше получаса. Поэтому я постараюсь кратко - растолковывать нет времени. Значит, так: в истории человечества много загадок. Земля хранит следы разумной деятельности такого характера, который вызывает удивление. Фрески Тассили, древние храмы майя, пустыня Наска, обо всем этом и многом другом рассказывает Денникен.
Василий Матвеевич согласно покивал.
- Объяснение этих фактов однозначно: это следы деятельности не человека, а неких пришельцев из космоса.
Объяснение романтическое и вдобавок сегодня, когда в ближнем космосе уже летают земные корабли, кажущееся вполне естественным. Я не стану говорить, что посещение именно нашей планеты по вероятности близко к нулю. Дело не в этом. Скажите, какие следы могли бы оставить наши земные космонавты, посетив другую планету?
Василий Матвеевич пожал плечами.
- Я тоже не знаю - какие именно. Но главное знаю: след осмысленный, несущий информацию. Все же следы, приписываемые "пришельцам", поражают примитивностью, случайностью. Непредубежденному глазу сразу ясно, что качество "следов" исключает гипотезу пришельцев. Стоило лететь за миллиарды километров, чтоб в память об этом оставить кучу отесанных камней. Бред. Но Денникену крайне нужно именно это доказать, и прием его простз прилет пришельцев произвольно постулируется. Подтверждение этому постулату "следы", которые в свою очередь подтверждаются постулатом. Логика примерно такая: на землю прилетали пришельцы. На земле есть непонятные следы. Значит - прилетали пришельцы! А толкование "следов", среди которых есть и непонятные и непонятые, производится примерно по такой схеме: мы едим пельмени. Но на земле нет деревьев, на которых растут пельмени. Значит, пельмени имеют явно внеземное происхождение.
Василий Матвеевич рассмеялся.
Алексей помолчал и резко сказал: - Все это можно было бы расценить как анекдот, вернее-как склонность к анекдотическому видению мира. Мой "пельменный" пример - в той или иной вариации - характерен для метода Денникена и его весьма многочисленных единомышленников. Ну вот, скажем, знаменитые фрески в африканской пустыне Тассили. Помните? В фильме вокруг них целый роман разведен.
Василий Матвеевич подтвердил: - Как же, помню!
- Ну ладно. На одной из скал нарисована здоровенная фигура с тыквообразной головой. Помните? Что это? Естественно предположить, что древний художник нарисовал соплеменника в ритуальной маске. Тем более, что такие маски до сих пор существуют в Африке. Так нет - эго никто иной, как космонавт в скафандре. Причем такие детали в этом рисунке высматривают, что диву даешься: "эта черточка - антенна... Этот кружок - фильтр..." и так далее. В общем, не первобытный рисунок, а выкройка скафандра - бери и шей. И никому и в голову не приходит, что в другом конце Галактики космическая одежда может иметь абсолютно иной облик! Профессор Китайгородский как-то в интервью "Литгазете" удивлялся: неужели неясно, что эволюция на Земле шла каким-то одним из возможных путей? А таких путей - миллионы. И то, что мы, мыслящие существа, именно такие, как есть,- с двумя глазами, одним ртом, одной головой - это в общем-то дело случая. Так что думать, что космонавты, прибывшие за тридевять земель, окажутся похожими на людей, столь же наивно, как представлять себе господа бога с окладистой бородой мужика. Уже по одной этой причине не выдерживают никакой критики все доказательства, опирающиеся на наскальные изображения ракет и авиаторов, как две капли воды похожих на фотографии из современных журналов.- Алексей помолчал, потом махнул рукой: - Если посещение Земли космическими пришельцами исключительно маловероятное событие, то внешнее сходство их с землянами - событие совершенно невероятное,- Алексей умолк, вспомнив сравнение, приведенное профессором: произведение этих двух вероятностей дает такую величину, которая в неисчислимое количество раз меньше вероятности того, что обезьяна, тыкая как попало по клавишам пишущей машинки, напишет все статьи любой энциклопедии.
Василий Матвеевич ждал, и Алексей, взглянув на него, подумал: "ну и терпеливый же мужик" - и на всякий случай спросил: - Рассуждения мои не надоели вам еще?
- Да что вы, Алексей Иванович,- чуть не обиделся тот,- как можно?
- Ну, ладно,- сказал Алексей,- пошли дальше. Скажем, те же храмы индейцев майя. Помните, конечно. Очень эффектно снято. Так кто построил эти гигантские сооружения? Опять пришельцы. На каком основании делается такой, с позволения сказать, вывод? Помните? На том единственном основании, что храмы построены из многотонных блоков, которые без специальной техники нельзя поднять. Утверждение настолько произвольное, что только поражаться остается! Пирамиды, скажем, построены даже раньше, и кранов у древних египтян тоже не было. Было другое: гигантомания как выражение представления о могуществе. Это раз. Требования прочности и внушительности- это два. И, наконец,- пренебрежение рабочей силой и рабочей (и вообще) человеческой жизнью плюс неограниченный практически запас времени. И, казалось бы, абсолютно ясно: эти самые пирамиды и храмы майя построены не на "пустом" месте - этому предшествовали многие века накопления строительного опыта. Но нет - пришельцы и все тут! К слову сказать - подозревая их в этих деяниях на том основании, что у древних не было мощной техники, с таким же успехом можно отнести на счет звездных гостей и римский Капитолий, и даже Кельнский собор. Ведь более или менее совершенные механизмы в строительстве начали появляться в девятнадцатом веке. Но "метод" Денникена четок: любое разумное объяснение, не вписывающееся в схему "пришельцев", просто игнорируется. Главное зло, однако, в другом. Всякие там материальные следы - это так, игрушки, эффектные "доказательства" весьма поганой идейки, прячущейся под спудом или обряжаемой в романтические одежки. Ведь если вникнуть в глубинный смысл трактовки фактов Денникеном-это подспудно и настойчиво внушаемый комплекс неполноценности человечества, психопатическое недоверие к человеческому разуму. И эти самые материальные следы - наживка, заглотав которую, человек проглотит и все остальное.
И пожалуйста: на сцену вылезают следы куда более важные, построенные на уже яаобы доказанном факте - человек этого сам придумать не мог. И любое изобретение, чей автор неизвестен: колесо, плавка металла, первая лодка, удивительные астрономические открытия древних, взлет шумерской цивилизации - человек к этому непричастен, изучили его умные дяди со звезд, которые все время толкутся рядом. Доказательства? Пожалуйста - летающий остров Лапута в путешествиях Гулливера не что иное как космический корабль, или, как теперь, модно стало говорить - летающая тарелка. А сам Свифт инопланетянин, каким-то манером застрявший на Земле и с горя ударившийся в литературу.. Отсюда еще одно попутное "доказательство": даже некоторые великие произведения созданы не людьми, а пришельцами. И уж никакого сомнения, что идея, скажем, множественности миров во Вселенной принадлежит вовсе не Джордано Бруно, поскольку, в отличие от Свифта, он был человек и сам додуматься до этого не мог - до такого уму человеческому непосильно дойти самостоятельно. И пришельцы тут как тут - подсказали...
- Вы позволите?
Алексей запнулся. У столика стоял толстяк с пивной кружкой в одной руке и стулом в другой. Василий Матвеевич сдвинул тарелки, доброжелательно сказал: - Пожалуйста, будьте любезны.
Толстяк поставил стул, уселся и принялся за свое пиво.
Алексей повернулся к Василию Матвеевичу: - Перечислять такие примеры "явного вмешательства" космических благодетелей можно долго. Теорема Пифагора, к примеру...
- Пифагоровы штаны на все стороны равны,- неожиданно сказал толстяк.
Василий Матвеевич засмеялся, а Алексей, чувствуя, что пора закругляться - все равно, как говорится, тему не исчерпать, сказал: - Если же говорить о материальных следах непонятного характера, вернее, о некоторых из них,- их объяснение нужно искать в совершенно иной области. Не в пространстве, а, как это ни фантастично на первый взгляд,-во времени. Да, как это ни фантастично, но к такой мысли приводит именно то, что является для них общим. Это общее: случайность, обломочность, неестественность, чужеродность. Иначе говоря, это результат нецеленаправленный: никто их специально не оставлял.
- Откуда же они тогда взялись? - выжидательно спросил Василий Матвеевич.
- Из другого времени,- Алексей вдруг почувствовал усталость, объясняй не объясняй - все это вилами по воде писано, самому еще додумываться надо.
- Как это из другого? Из какого такого другого? - осторожно спросил Василий Матвеевич.
Алексей пожал плечами - как бы это попроще объяснить? - и сказал: Существует гипотеза, что время имеет неограниченное число измерений. Из этого следует, что в одной точке пространства может существовать неограниченное количество миров, находящихся в разных временных измерениях и абсолютно недоступных друг другу. Скажем, в нашем измерении - мы сидим в пельменной, а в другом измерении в этой точке пространства - недра звезды, в третьем- абсолютная пустота и так далее. Иногда разные временные пласты на мгновение сопрягаются, происходит взаимопроникновение и, когда сопряжение исчезает, единственное, что свидетельствует о происшедшем - это непонятно откуда взявшийся "предмет" - развалины странного сооружения, каменная модель самолета, датирующаяся, заметьте, пятым тысячелетием до новой эры, металлический брусок в каменноугольном пласте и так далее - все то, что принято называть "следами".
- А что вы-думаете о Несси? - вдруг спросил толстяк.
- Какой еще Несси? - автоматически откликнулся Алекрей.
- Да вот я в газетке прочитал, чудище какое-то в озере живет. В Англии, что ли?
Алексей уразумел, что толстяк пытается встрять в "ученый" разговор и отрезал: - Ничего не думаем!
Толстяк обескураженно уткнулся в свою кружку. А Алексей, поворотясь к Василию Матвеевичу, сказал: - Есть и "обратные" следы: следы исчезновений. О Китеже слыхали?
- Слыхал вроде,- неуверенно сказал Василий Матвеевич.
- Город такой был в тринадцатом веке. Легенда говорит, что он однажды исчез - провалился сквозь землю. Так вот, существует предположение, что в результате сопряжения временных пластов он был вырван из нашего измерения, одна громадная яма осталась - сейчас озеро. Светлояр. Так что тамошнему Денникену - если он и в том мире существует - целый город подвалил, как очередное доказательство пришельцев.
- Да, очень все это интересно,- вежливо сказал Василий Матвеевич,жаль, что пора мне.
Алексей кивнул и сказал: - В общем, все это - штука занятная. И если захотите побольше узнать - есть книга очень интересная: "Исторические сюжеты с точки зрения гипотезы сопряжения". Профессор Манев написал большой спец, так сказать, по времени.
- Время, которое мы имеем, это деньги, которых мы не имеем,глубокомысленно заметил толстяк.
- Что, на пиво не хватает? - не без ехидства поинтересовался Алексей.
- Да нет, хватает. И не только на пиво. Поскольку и время есть, и денежки на исследование столь компетентно обсуждавшихся вами проблем.
Оба ошарашенно уставились на ухмыляющегося толстяка. А тот встал, полез в карман, вытащил плоский бумажник, порылся в нем и положил на край стола, где было сухо, небольшой бумажный прямоугольник.
- Фокус-мокус-препаратус,- проговорил толстяк, прикрыл карточку ладонью, потом убрал руку. Карточка лежала на месте.
- Смотри ты,- удивился толстяк,- не исчезла. Ну, ладно, счастливо оставаться,- он обогнул столик к выходу, обернулся и добавил: Заглядывайте, коллега, милости просим...
Алексей уставился на визитку: мелкими буковками с загогулинами на ней значилось - "Антон Давыдович Манев, доктор наук"...
Распрощавшись с Василием Матвеевичем, Алексей вышел на оживившуюся после обеда набережную, полчаса назад еще полупустынную. Чтоб не толкаться в цветастой толпе, он двинулся по самому краю тротуара, куда то и дело долетали брызги расшибавшихся о парапет волн. Конечно, он тогда ни сном ни духом не подозревал, чем обернется эта полукурьезная встреча в пельменной, но где-то в глубине сознания уже заворочалась робкая, непонятная, но с каждой секундой крепнувшая уверенность - из тупика есть выход. И пропуск лежит у него в кармане - белый прямоугольник с фамилией, выведенной мелкими буковками с загогулинами.
Навстречу шагала тоненькая девица в белых джинсах, пепельные волосы до плеч, в пол-лица дымчатые очки.
"Шикарная девица,- подумал Алексей,- прямо по глазам бьет". И в следующий миг, как специально, как фокус- море садануло волной и - Алексей на мгновение зажмурился - вместо шикарной девицы стояло что-то мокрое, облипшее, беспомощно оглядывалось. Поравнявшись, Алексей благосклонно заметил: - Кажется, вам не мешает подсушиться...
Бедняжка (очень, между прочим, симпатичная и в мокром виде - мимоходом отметил глаз) в растерянности ничего не ответила. Алексей степенно прошествовал дальше.
А цепочка случайностей тем временем обретала уже почти законченную связь в виде вот-вот готового замкнуться кольца. Случайная командировка в Ленинград и, как следствие,- случайное решение: сначала домой, а потом сюда... Нечаянно попавшиеся на глаза страницы со странной судьбой какого-то немецкого города. Нелепый этот "фельдмаршал". И пельменная... Всему этому разрозненному и никак не связанному набору случайностей не хватало одного только звенышка, чтобы обрести форму. И звенышко это уже ждало его дома: заботливо вынутое хозяйкой из почтового ящика и положенное на стол в его комнатенке извещение на бандероль.
Нечего делать - надо идти на почту. И поскольку делать действительно было нечего, Алексей пошел, прикидывая - от кого бы могла прийти бандероль. Впрочем, гадать долго не пришлось - адрес его был известен только Сергею Гриценко, которому он, по его просьбе (удивившей Алексея своей настойчивостью), сразу же сообщил свой здешний адрес телеграфно.
Бандероль действительно была от Сергея - толстая, аккуратно перевязанная засургученной бечевкой, с крупно обозначенной ценностью "10 (десять) руб.". Алексей недоуменно взвесил пакет на ладони и, присев за столик в углу почтового зала, надорвал конверт. Пачка машинописных листов, аккуратно прошитых по краю, сверху - прикрепленная скрепкой записка. "Ну что ж, почитаем по порядку,- подумал Алексей,- почерк у Сергея явно докторский, сиречь малоразборчивый, ну да ладно".
Письмо, а скорее записка была короткой, поэтому при всей корявости почерка Алексей пробежал ее быстро и, не переставая удивляться, перечел еще раз: "Машинка твоя, старик, выдала такое, что я было подумал - а не соорудил ли ты нечто подобное той, помнишь? - которую Васька на винтики разобрал. Но не стану предварять твоего мнения, и то, что я по этому поводу думаю, прочитай, пожалуйста, в конце".
Алексей проворчал - "интригуешь, доктор" и действительно заинтригованный, уселся поудобнее с намерением быстренько просмотреть эту писанину, так аккуратно отпечатанную и прошитую. Ну-ну, поглядим,-бормотнул он, принимаясь за первую страницу.
"Желтый свет кривобокой настольной лампы распихал тени по углам и улегся круглым расплывчатым пятном на щербатой столешнице. Человек, склонившийся над узким столом, поправил абажур - тени по углам колыхнулись и снова замерли - и, поставив последнюю точку, откинулся назад, придирчиво перечитал написанное и раздраженно нахмурился. За долгие годы сочинительства он - Михаил Иванович Сидоркин - выучился писать левой рукой почти так же каллиграфически, как и правой. И это именно обстоятельство и раздражало его. Потому что вот уже двадцать один год, начав в розовые школьные времена, Михаил Иванович ежевечерне сочинял те самые опусы, которые и в просторечии и в уголовном кодексе называются анонимками. В отличие от знаменитого симпатичного мошенника Михаил Иванович упомянутый кодекс не чтил, но принимал всяческие меры, чтобы этого никто не заметил. И вот теперь он с огорчением убедился, что испытанный анонимщиками всех времен и народов способ вдруг подвел его. Поднеся к носу испачканную чернилами руку, он со злостью подумал: "Ногой теперь придется писать, что ли?" Потом, чертыхнувшись еще раз, перечел написанное и несколько повеселел - все-таки складно вышло. В сдержанно гневных выражениях Михаил Иванович (он же, согласно подписи, Гражданин) сообщал районному комитету народного контроля, что жена продавца книжного магазина Каждая П. О. нахально, не считаясь с общественностью, вот уже третий день щеголяет в тысячной шубе. А поскольку супруг ее не министр, то спрашивается - как это он на свою неминистерскую зарплату или из каких таких сбережений жене тысячные презенты делает?
А чтоб работникам контроля особенно не ломать голову в поисках ответа на этот риторический вопрос, Михаил Иванович напоминал, что в условиях вспыхнувшей повсе83 местно книжной моды Каждану П. О. и карты в руки.
Иначе говоря, спекулирует он на естественной тяге народа к духовным ценностям, подлец. И положить этому конец немедленно - общественный и государственный долг народного контроля.
Почерком своим Михаил Иванович был очень недоволен, но раздражение усугублялось и другим обстоятельством.
"Сейчас заорет, чертова птичка",- со злобой подумал он. И в самом деле где-то далеко, еле слышно вскрикнула сова. "Летит уже,- скрипнул зубами Михаил Иванович, вглядываясь в заоконную темь.- Пристрелить бы, да нечем..." Сова вскрикивала уже совсем рядом - так бывало каждый раз, когда Михаил Иванович, войдя в раж, достигал высот вдохновения. Тут бы сосредоточиться - да как, если орет эта проклятая птица чуть не в самое ухо. И откуда только берется... И вдруг неожиданная догадка осенила Михаила Ивановича, и через мгновение злоба ушла, и обуяла его радостная уверенность: "Да ведь она пророчит! Пророчит то, что мне нужно!" Сова, словно услышав Михаила Ивановича, поперхнулась и смолкла. А он снова, ободренный и даже окрыленный, склонился над листом бумаги, старательно калеча буквы.
Как счетоводу и делопроизводителю райфинотдела Михаилу Ивановичу было отлично известно, что упомянутый Каждан П. О. в минувшем месяце получил в наследство теткин домишко, который за ненадобностью продал, оформив все, как полагается, через райфинотдел. И документы на этот счет выдал ему не кто иной, как сам уважаемый товарищ Сидоркин.
Это обстоятельство, по многолетней привычке выдавать белое за черное, Михаила Ивановича не то что не могло смутить, а даже вовсе наоборот сознание высокого артистизма в деле, которое он, в отличие от большинства нормальных людей, не считал занятием малопочтенным, вызывало у него гордость и удовлетворение.
Михаил Иванович аккуратно вложил листок в простой, без марки конверт, надписал покорявее адрес и, лизнув край, заклеил конверт. Сообщения свои Михаил Иванович посылал исключительно доплатными письмами. И здесь его можно понять: покупать марки в потребном количестве- при его счетоводской зарплате прямой путь к разорению, а других источников дохода он, к его великому и понятному сожалению, не имел.
Решив бросить письмо завтра по дороге на службу, не горит, пусть Каждан П, О. еще ночку поспит спокойно, Михаил Иванович, блюдя здоровье, выпил запасенную со вчера бутылку кефира и по недолгом размышлении вознамерился, хоть был всего десятый час, задать храповиикого, на что после столь многотрудного дня и особенно вечера имел полное право. И тут кто-то постучал в окошко с улицы.
Михаил Иванович встрепенулся, но, решив, что почудилось, снова присел на койку. Но стук уже настойчивее повторился. Михаил Иванович, встревоженно вглядываясь в заоконную темноту, осторожно, под стеной подобрался к окошку. За стеклом размыто темнел чей-то силуэт. Кто бы это? - гадал Михаил Иванович. И в самом деле, как не ломать голову - ни друзей, ни просто знакомых, да еще таких, что в поздний час стали бы стучаться к нему в окно, у него не было, хотя и жил он в этом городке больше года.
Неизвестный постучал опять. Михаил Иванович, прижимаясь к стене у окна, приподнялся на цыпочки и шепотом спросил в сторону открытой форточки: - Кто там? Что нужно?
- Я искать Михаил Зидорков,- так же шепотом отозвался стоявший за окном.
"Нерусский что ли?" - удивился про себя Михаил Иванович, а тот, за окном, чуть громче спросил: - Это есть вы?
- Ну, я Сидоркин,- согласился, продолжая держаться под прикрытием стены, Михаил Иванович.
- Я иметь к вам поручение. Дать письмо.
И не успел Михаил Иванович удивиться, как рама вдруг подалась, и в тот же миг через подоконник тяжело перевалился человек. У Михаила Ивановича обмякли ноги, в животе заныло.
Нежданный и незванный гость вежливо поклонился и подал ему длинный узкий конверт. Михаил Иванович машинально надорвал край, вытащил плотный листок и пробежал пяток строчек, отпечатанных на машинке: "Мой дорогой сын! Вне всякого сомнения, ты не подозреваешь о моем существовании. Но, надеюсь, наша встреча состоится в ближайшие часы, и тогда ты многое узнаешь. Подателю письма можешь доверять безоговорочно. Твой отец".
Чувство, мгновенно охватившее Михаила Ивановича, было чем-то средним между бессильной яростью и глухим разочарованием. Дело в том, что на тех листках, где в паспорте отмечают прописку, у Михаила Ивановича почти не осталось живого места. Синие и лиловые печати свидетельствовали о том, что владелец паспорта за последние десять лет исколесил пол-Союза. Но Михаил Иванович тем не менее не был ни великим путешественником, ни, скажем, обыкновенным летуном. Иные побудительные причины заносили его то в большой и шумный город, то в степное село, или горный кишлак: куда бы ни устремлялся он, следом за ним пробирался исполнительный лист в пользу не в меру зажившихся стариков Сидоркиных, коротавших свой век в небольшой деревне под Красноярском. Иной раз исполнительный лист сбивался с дороги, и тогда Михаилу Ивановичу удавалось пожить на одном месте и год, и два. Но случалось, что этот зловредный документ шел прямо по пятам, и тогда приходилось выписываться, едва прописавшись.
Нетрудно понять злость и разочарование Михаила Ивановича - укатил за восемь тысяч километров, замел следы, если не навсегда, то уж во всяком случае надолго, и тут на тебе - разыскал-таки старый хрен!
Михаил Иванович уперся взглядом в строчку - "надеюсь, наша встреча состоится в ближайшие часы". Сюда едет, что ли? И тут только до него дошла некоторая странность обращения: "Дорогой сын..." Старик Сидоркин так написать прости не мог. "Сукин ты сын, Мишка, подлец"другое дело. Так, помнится, обращался к нему родитель в одном из писем, нагнавших его, когда он вояжировал то ли из Тамбова в Чернигов, то ли из Душанбе в Термез.
Потом - что за черт: "ты, очевидно и не подозреваешь о моем существовании". Всю жизнь бегать от того, о чьем существовании не подозреваешь? Нет, тут что-то не то.
Михаил Иванович, несколько обессилев от попыток сообразить, в чем дело, присел на табуретку. И тут гость заговорил, раздельно произнося слова с каким-то странным выговором: - Ваш отец ждет вас.
- Какой отец? Где? - вскинулся Сидоркин.
- Это станет вам ясно чуть более поздно. Пока я уполномоченный сказать: вы не подозревать, что ожидать вас.
- Что?
- Власть,- спокойно сказал гость.- И все остальное...
Странный посланец решительно шагнул к двери. Михаил Иванович, несколько ошарашенный навалившимися на него непонятностями, покорно двинулся за ним. За сосед86 ним забором гавкнул пес. Незнакомец вынул из кармана какой-то аппаратик, крутнул диск. И мгновенная тошнота - как воздушная яма. Михаил Иванович почувствовал, что его подхватили под локоть и, пошатнувшись, устоял. Незнакомец, увидев это, отпустил его локоть и отступил на шаг. Михаил Иванович огляделся по сторонам - широкая асфальтированная улица, двумя рядами тусклых фонарей уходившая вдаль. За фонарями по обеим сторонам мостовой густела темнота, в которой угадывались дома - кажется, высокие, во много этажей. Но не успел Михаил Иванович удивиться, как увидел, что из-за крыши невидного в темноте дома выплыла щербатая луна, а следом... вторая! И опять-таки не успел Михаил Иванович ни удивиться, ни испугаться странностям, вдруг обступившим его, как, тихо урча, подкатил длинный серый автомобиль, и спутник почтительным жестом приоткрыл дверцу...
Михаил Иванович украдкой поглядывал в окошко - так и есть - две луны. И оттого, наверное, что автомобиль то и дело сворачивал, Михаилу Ивановичу виделось, что первая - щербатая - луна выписывает восьмерку в черном беззвездном небе, а вторая вроде бы норовит то ли наперерез ей, то ли пристроиться в пару...
...Хозяйка, у которой счетовод Сидоркин снимал за десятку времянку, заметила, что постоялец ее не появляется, только дня через три. А на четвертый пришли со службы справиться, что случилось, уж не заболел ли, не дай бог, Михаил Иванович. Узнав, что Сидоркин не ночует дома вот уже несколько ночей, сослуживцы обеспокоились и, после долгих дебатов в обеденный перерыв позвонили в милицию. Милиция в лице участкового сержанта Гросула, осмотрев спартанское жилище исчезнувшего счетовода, на всякий случай опечатала дверь. А через неделю прибыл многострадальный исполнительный лист, и стало ясно, что счетовод райфо Сидоркин М. И. попросту дал тягу, как проделывал это уже добрый десяток раз на различных широтах и меридианах. Исполнительный лист переслали дальше, авось, найдется беглец, и через месяц о Сидоркине напрочь забыли, поскольку, как было сказано, ни друзьями, ни близкими знакомыми он принципиально не обзаводился вообще...
Затрещал звонок. Михаил Иванович трубку брать не стал. Весь день звонки то и дело оживали, вспыхивали экраны, но Михаил Иванович твердо решил: пока не разберется что к чему, на никакие вызовы не отвечать, никаких кнопок не нажимать, и вообще признаков существования не подавать. В холодильнике - плоском, во всю стену нашел колбасу в целлофановой кожуре, сыр (правда, какой-то вонючий), целый ящик шампанского. Порадовался захочу, сам выпью! И выпил-таки бутылку. Снова поспал. А проснувшись, принялся изучать инструкцию.
"Начиная с 3200 года до нашей эры по середину двадцатого века, на земном шаре отполыхало 14513 войн. Две из них - мировые. За пять с лишним тысяч лет человеческой истории набирается всего 392 мирных года. Во всех этих войнах, по подсчету весьма приблизительному, но никак не завышенному, полегло в землю около четырех миллиардов человек - армии, поколения, цивилизации. И только потому, что человечество время от времени давало выход накопившимся стремлениям к разрушению и убийствам, оно продолжает существовать. Вот почему история человечества - это цепь кровопролитий, жестокостей, войн, бунтов, погромов, массовых казней - все это психические разрядки.
Природа отвечает на все эти непрерывные попытки самоубийства привычным и единственно известным ей способом: если виду грозит опасность истребления, она заставляет его размножаться пропорционально степени угрозы. Слепая природа не видит, что в этом конкретном и единственном случае угроза существования виду - не извне. Она гнездится в самом существе человека. И природа, не понимая этого, пытается защитить его от самого себя...
Заря человеческой истории. Орудие убийства - дубина.
Несовершенное, малоэффективное. Угроза виду мала - и малочисленно человечество - несколько десятков тысяч на всей планете. Совершенствуется (медленно) оружие - медленно возрастает опасность - растет (тоже медленно) численность человечества... Луки, копья, алебарды, протазаны и... пушки... И на Земле уже многие-многие сотни тысяч людей. И вот - двадцатый век. Первые опыты Кюри. И взрыв... За несколько десятков тысячелетий человечество едва-едва приблизилось к двум миллиардам. И вот за каких-то полвека он выросло до четырех миллиардов.
Пятьдесят тысячелетий - два миллиарда. И пятьдесят лет - тоже два миллиарда. Это ответ природы на самую реальную и страшную в истории угрозу тотального истребления вида.
Прямая и очевидная взаимосвязь совершенствования орудия убийства и роста численности населения Земли не видна только слепому. Но слепцов много. Слепцы все. И эта слепота лежит в основе всех неудач даже самых вели88 . ких попыток стать хозяином планеты. Наполеон, Гитлер, Александр слепцы и маньяки, одержимые неосуществимой идеей. Потому что пока существует закономерность, которую я открыл, пока существует равновесие между технической возможностью уничтожить человечество и обеспеченной природой невозможностью сделать это, до тех пор все эти попытки обречены в зародыше. Но, если представить себе, что эта закономерность, это равновесие взломаны - идея становится реальной. Будь у Александра Македонского хотя бы один танковый взвод - мир лег бы к его ногам.
Задача может быть сформулирована так: мощным пинком отшвырнуть человечество в его собственное прошлое и явиться следом во всеоружии двадцатого века. Тогда великая идея, профанированная дилетантами, будет осуществлена раз и навсегда, наполнившись неизмеримо более весомым и вечным смыслом, нежели тот, что вкладывали эти профаны в термин "мировое господство".
Сегодня ясно: задача в принципе решена. Техническое ее исполнение дело времени. А оно у меня есть.
Вопрос: в какое прошлое? Сначала я предполагал уйти с преданными мне и идее людьми, вооруженный техникой двадцатого века, во времена древних германцев. Это удивительно заманчиво: дать своему народу - молодому, только начинающему свой великий путь - новую невиданную силу. Посадить могучего варвара не на коня, а на "Тигра". Какие бури могли бы пронестись над Европой - молодой, только вступающей в зарю своей истории. И раздуть эту зарю в гигантский пожар, и в пламени его закалить юный народ, сделать его народом богов, сильных и могущественных - спустить Валгаллу на землю!
Ах, какой мир можно было бы создать!
Но все это, увы, романтика. И только. Потому что преданных людей нет. Страх - основа любой преданности..." - Во-во!-одобрительно бормотнул Михаил Иванович. Честно говоря, ему уже порядком наскучило читать эти местами и вовсе непонятные рассуждения, но последняя фраза остановила его засыпающее внимание. И, повторив вполголоса - "страх - основа любой преданности", Михаил Иванович снова уткнулся в "Завещание-инструкцию".
"Это во-первых. А во-вторых, это все-таки не решение вопроса. Я смертен, и рано или поздно созданный таким образом мир станет неуправляемым. И все рухнет - рано или поздно история вернется на свой путь и созданный мной мир окажется только минутным шагом в сторону с этого пути. Идея рухнет в который раз... Поэтому, как ни заманчива Валгалла на земле, мне нужен готовый мир, a не только Европа), который я получу в единый миг и кoторый будет оставаться моим, пока я буду жить. А жить я буду тысячелетия - сколько захочу - техническая возможность этого проверена и подтверждена самим фактом существования Хальт-времени"...
Михаил Иванович ухмыльнулся: вот дает мужик - тысячелетия жить! А сам дуба дал...
"Да, пожалуй, я остановлюсь на раннем средневековье.
На сей раз не из романтических соображений, конечно.
Просто, по-моему, это время идеального состояния человеческого ума, уже прочно позабывшего античные истины и не придумавшего еще тех, что потрясают мир сегодня.
Сказано в евангелии: блаженны нищие духом. Это и нужно прежде всего. Они верят в бога? Ну, так я стану им!" Михаил Иванович вздохнул - мудрено закручено.
Вздохнув еще раз, он перевернул страницу и уперся в строчки, подчеркнутые красным: "Характер времени, представляющего собой спиральную ленту, которая вечно вращается, но не передвигается в своем сверхпространстве..." Каждое слово в отдельности было понятно, а вот все вместе - темный лес. Михаил Иванович, обозлясь то ли на себя, то ли на непонятность, хотел было отложить тетрадку, но, помедлив, достал из кармана пухлую записную книжку, с которой не расставался никогда, занося в нее кратенько все, что могло пригодиться при изготовлении очередного "сигнала". Перелистав исписанные страницы, он аккуратно кое-что для памяти переписал своими словами. А рассуждение насчет характера времени, прельстясь непонятностью и явной научностью, на всякий случай списал дословно.
Положив себе за правило каждый вечер прочитывать сколько сумеет, Михаил Иванович решил, что на сегодня хватит и, бросив тетрадку на паучий столик у изголовья, развалился на тахте, к необычному виду которой он уже несколько попривык, как и ко многим иным вещам и порядкам.
Поворачиваясь с боку на бок, он устроился поудобнее, и вдруг с неожиданной яркостью в памяти его всплыл тот, казалось, такой далекий, навсегда провалившийся в прошлое вечер, когда явился к нему неожиданный гость, и все, что последовало за этим.
...Машина тихо скользнула в темный безлюдный переулок и остановилась у ступеней, полукругом поднимавшихся к входу, похожему на гостиничный. Стекляннную, слабо освещенную изнутри дверь никто не распахнул перед нимиона распахнулась сама. Правда, Михаил Иванович заметил, как провожатый наклонился к какой-то пупырчатой бляхе на косяке и что-то промычал.
В конце длинного, крашенного серой краской коридора провожатый, остановившись перед массивной дверью, снова что-то бормотнул - и дверь отошла. После тускло освещенного коридора яркий свет, ударивший из дверного проема, заставил Михаила Ивановича зажмуриться на мгновение. Перешагнув порог, он огляделся со вновь вспыхнувшим недоумением: огромная комната, скорее даже зал, а не комната, совершенно пустая - ни стола,, ни стула. Голые белые стены. Шагах в двадцати на желтом паркете черное пятно. Михаил Иванович вгляделся - посреди комнаты прямо на полу стоял телефонный аппарат.
Провожатый наклонился, взял трубку, молча что-то выслушал, положил трубку и обернулся: - Мне приказано оставлять вас один. Я уйду, наберите номер 12345678...
Михаил Иванович мелкими шажками - как бы не поскользнуться - подошел и, дождавшись когда дверь закрылась, поднял трубку, подержал, приложил к уху, потом повертел, разглядывая, и, наконец, решившись, набрал номер.
В трубке щелкнуло. И негромкий, какой-то жестяной голос сказал: Здравствуй, мой сын...
Михаил Иванович вежливо ответил: - Здрасьте...
Голос ровно, без всякого выражения, продолжал: - Не перебивай меня. Не отвечай мне. Этого не нужно. Я тебя не услышу. Все, что я хочу тебе сказать - магнитозапись. Я обманул тебя, пообещав скорую встречу. Этой встречи не будет - почему, об этом позже. Но мне нужно было обеспечить твое согласие. Обман этот - пустяк. А если учесть, что получаешь ты - то он и вовсе благо...
Жестяной голос умолк. Михаил Иванович перевел дыхание, и в это мгновение в голове у него всплыл во всей своей пугающей недвусмысленности вопрос: да что это с ним приключилось?
Голос в трубке возник снова: - Но, к делу. Меня зовут Готлиб Килер. В 1942 году я со своей ротой стоял в том самом городке, где тебя отыскал Зигфрид... Твоя мать Мария Сидоркова, урожденная Мария Герль, фольксдойче, работала у меня в комендатуре. От нашей с ней связи в мае 1943 года должен был родиться ребенок. О судьбе твоей матери я не смог узнать ничего. Но тебя я нашел...
Если бы кто-нибудь в эту минуту мог взглянуть на Михаила Ивановича, он увидел бы, что лицо его выражает крайнюю степень обалделости. Еще бы: матушка его Аграфена Ивановна Сидоркина, а не какая-то там Мария Сидоркова, относительно благополучно доживала свой век с супругом, Михаила Ивановича папашей, Иваном Никитичем в селе под Красноярском и никогда за пределы его так и не собралась. И в сорок втором году Михаилу Ивановичу было пять лет, и уже по этой причине никак не мог он родиться в мае сорок третьего года. Да и в городишке этом появился он по известной причине чуть больше года назад.
Михаил Иванович совершенно четко понял: этот мужик с жестяным голосом все перепутал!
А в трубке, которую он продолжал прижимать к уху, шелестело дальше: В последние месяцы войны я сделал открытие, суть которого ты узнаешь позже. До последнего времени я был хозяином созданного мной мира... До последнего - потому что теперь, когда ты слушаешь мой голос, меня уже нет... Теперь властелин этого мира ты. Мой сын...
"Что это он заладил - мой сын! мой сын! От одного не избавишься, а тут второй папаша выискался...- с понятным раздражением подумал Михаил Иванович.- Он путает, а я расхлебывай"...
А голос повторил: - Да, ты властелин этого мира! Тебе предстоит закончить то, что не успел я...- голос в трубке смолк, как бы давая слушателю освоиться с услышанным.
И тут только до Михаила Ивановича дошло: этот-то "папаша" помер - сам только что сказал!
Мысли - куцые, сбивчивые - завертелись в голове Михаила Ивановича каруселью, даже тошнота подступила к горлу - и сложились в одну, наполнившую все его существо дикой, оглушающей радостью: повезло! Первый раз в жизни повезло! Этот, все напутавший "папаша" проверить теперь уже ничего не сможет - Сидор кин я или тот, как его, Сидорков!
Голос как-будто ждал и тут же подтвердил: - Теперь Хозяин ты!
И после короткой паузы - Михаил Иванович напряженно ждал: - А теперь, прощай. Все остальные инструкции, мое завещание ты найдешь в своем кабинете,- голос нажгл на слове "своем", и Михаил Иванович неожиданно для себя крякнул.- Схема твоей резиденции нанесена на нижней крышке этого телефонного аппарата. Итак, прощай, мой сын. На твои плечи легла огромная власть, и огромная цель стоит перед тобой. Прощай.
Жестяной шелест в трубке умолк. Михаил Иванович на всякий случай еще немного подержал трубку возле уха.
Потом осторожно положил и, наклонясь, поднял с пола аппарат, перевернул - трубка соскочила с рычагов. Жарко вспотев, он поймал ее у самого пола - не хватало еще за разбитую трубку платить... И только снова водрузив ее на рычаги, Михаил Иванович подумал: - Стой! Кому платить?!
Переваривая эту неожиданную мысль, он пожевал губами, потом осторожно снял трубку и подержав ее немного на весу, примерился и с размаху хряснул о пол. Пластмассовые брызги взлетели и черным веером осели на желто блестящий паркет. Это неожиданно понравилось, и Михаил Иванович вознамерился трахнуть о пол и аппарат, но вспомнил - схема. Перевернув вверх дном телефон, он отковырял желтую пластинку и принялся внимательно разглядывать. Потом, осторожно сверяясь со схемой, двинулся к боковой двери - знакомиться с "резиденцией".
Входя таким манером в роль Хозяина, Михаил Иванович даже мельком не подумал усомниться в реальности происходящего. Неожиданный гость, две скачущие луны, голос - эти невероятные еще вчера и абсолютно реальные сегодня факты подтверждали, что реально и все остальное.
И Михаил Иванович в единый миг подсознательно и прочно уверился в этом. И в частности, в том, что он, счетовод Сидоркин, и не счетовод вовсе - а Хозяин. Хозяин чего - Михаил Иванович еще и понятия не имел, но сознание того, что Хозяин - стало бесповоротной уверенностью в считанные мгновения...
Самое нужное он нашел сразу. Осмотрев выложенные зеленым кафелем стены с зеркальными полочками, заглянул в унитаз; шевеля губами, прочитал на дне синие буквы "Standarb. Подумал немного, но к чему надпись, что значит - не понял. Примерившись, плюнул - попал в букву "5". Потом, оборотясь, повертел головой перед зеркалом, всмотрелся, но никаких перемен в собственной, такой знакомой, можно сказать, с детства, физиономии не углядел...
Толкнув тяжелую ореховую дверь - на схеме за дверью спальня, Михаил Иванович чуть не присел: в углу комнаты тесно сгрудились штук двадцать овец!
- Ну и ну! - крутнул головой Михаил Иванович. Но овцы стояли смирно и он, шагнув через порог, сообразил - чучела это. "На кой черт?" - снова удивился он, и тут неожиданно его осенило: "Да это же, как его? Ну, да тахта! Ну и живут же люди",- позавидовал он, но вспомнил тут же - это не люди какие-то, это он теперь - живет!
Рядом с овечьей тахтой на столике с тонкими паучьими ножками лежала стопка толстых кожаных тетрадей.
Взял верхнюю, прочитал тисненые буквы - "Инструкция".
Повертел, потом осторожно положил на место и, не без опаски присев на крайнюю "овцу", попробовал - прочно ли? Оказалось прочно, и он уже без опаски растянулся на овечьих спинах. Лежать было удивительно удобно, не то, что на его узкой "солдатской" койке, валявшейся в хозяйском сарае с незапамятных времен и выданной жильцу во временное пользование.
В тот вечер, сморенный обилием впечатлений, Михаил Иванович уснул незаметно на овечьей тахте, и снились ему всю ночь одни приятные вещи... По улице, петляя между ревущими машинами, мчался в жениной тысячной шубе Каждая П. О. А за ним, улюлюкая, гнались контролеры, потрясая бумажками, в которых Михаил Иванович не без удовольствия узнал свой, размноженный типографским способом "сигнал"... Потом встретившийся ему судебный исполнитель Чирков с каким-то странным акцентом спросил - не знает ли он некоего Зидоркова, которому он, Чирков, должен вручить исполнительный лист...
Проснулся Михаил Иванович отдохнувшим и приятно посвежевшим. Огляделся, все вспомнил и снова похолодел до мурашек по спине: повезло! повезло!!!
Мысль эта заколотилась, навалилась, придавила оглушающей радостью, из-под которой выпросталась робкая мыслишка, окрепшая в считанные мгновения, пока Михаил Иванович переваривал ее. И переварив, он неожиданно - даже сам вздрогнул - рявкнул: - Долой Михаила Ивановича! Да здравствует Эдуард Карлович! Нет, свергая самого себя, Михаил Иванович не спятил.
Все проще и сложнее. Точно так, как до последнего времени он и не подозревал о существовании Марии Сидорковой, урожденной Герль, точно так полтора десятка лет назад он не имел ни малейшего понятия о существовании Аграфены Ивановны Сидоркиной. По одной единственной причине, что ни та, ни другая не имели высокой чести произвести его на свет. И матушкой его была совсем другая женщина - благополучно скончавшаяся перед самой войной Генриетта Артуровна Гугурига. Та самая Генриетта Артуровна, чей кафешантан в девятнадцатом году пользовался широкой и заслуженной популярностью у господ офицеров, приезжавших в Ялту отдохнуть от трудов на Перекопе. Год спустя, незадолго до того как красные вышибли из Крыма господина барона Врангеля, и родился у мадам Генриетты наследник. И бросив потерявший клиентуру кафешантан, дальновидная мадам в один момент перебралась подальше от мест, где каждый встречный-поперечный помнил шикарную вывеску на набережной.
Бывшая мадам было воспрянула духом во времена нэпа. Но все кончается, и осела мадам Гугурига с наследником в маленьком белорусском городке билетершей на местной танцплощадке.
Лет в десять он поинтересовался у матушки, кто же его papa, но Генриетта Артуровна в ответ сделала загадочные глаза. А незадолго до того, как отойти в мир иной, Генриетта Артуровна под большим секретом показала ему весьма сомнительного вида бумажку, из которой он узнал, что в 1920 году в ялтинском костеле был крещен новорожденный, получивший имя Аугусто-Бенито-Адольфо-Франсиско - всего штук двадцать, сейчас и не вспомнить, потому что тогда он, кажется, и не дочитал, узнав в корявых строчках "документа" почерк собственной матушки.
Вовсе этому не удивившись, он вернул Генриетте Артуровне ее сочинение, заметив, что костел в Ялте штука маловероятная. На что матушка, хлебнув из рюмочки, пропела: - Ах, дон Франсиско, какой ты недоверчивый...
В последние годы мадам Генриетта весьма благожелательно стала относиться к напитку, который по старой памяти именовала "монополькой". Сынок мамашину слабость терпел, раздражаясь только тогда, когда она пускалась в путанные воспоминания, поминутно называя его то дон Франсиско, то кабальеро Адольфо. В такие минуты он совал в раздражении ей под нос матерчатое удостоверение, где черным по белому значилось, что податель сего- младший делопроизводитель заготконторы Эдуард Карлович Гугурига.
- Ах, дон Эдуарде,- шептала в ответ матушка, воздевая запухшие глазки,- какие были времена! Ты мог бы стать грандом!
Грандом, конечно, было бы неплохо стать, но стал он не грандом, а служащим городской полиции, когда немцы в конце лета сорок первого года казалось навсегда обосновались в этом, да и не только в этом городе. Подробности своей службы и степень рвения Эдуард Карлович постарался впоследствии как можно прочнее забыть. Тем более, что вскоре Эдуард Карлович Гугурига исчез вместе с отступившими немцами, а на свет божий вынырнул совсем в другом городе Михаил Иванович Сидоркин, очень, правда, похожий на канувшего в неизвестность господина Гугуригу. Но документ - вещь серьезная, и надежность его в данном случае гарантировалась тем, что Эдуард Карлович лично заполнил чистый паспортный бланк, заблаговременно изъятый из доверенного ему сейфа.
Но случай, проклятый случай! Надо же, чтоб где-то за тридевять земель объявились старики, у которых мало что запропал куда-то непутевый сынок, но чтоб сынок этот владел именем, которое Эдуард Карлович выдумал собственноручно от первой до последней буковки!
Так началась утомительная беготня от исполнительного листа.
"И вот теперь все это кончилось!" - мелькнула мысль, и бывший Михаил Иванович расправил узенькие плечи и громко повторил, легко грассируя: - Да здравствует Эдуард Карррлович Гугурррига! - и, подумав, добавил: - Виват!
Уже к вечеру второго дня он кое-что знал. Вот эта штука на полстены в кабинете, поблескивающая никелированными шишечками - информарий. Жми на шишечку и задавай вопрос. А через минуту или даже меньше в щель вылезает бумажка с ответом.
Проделав это впервые, он порадовался предусмотрительности "папаши": информарий выдавал ответы на русском языке. Из инструкции Эдуард Карлович знал, что в информарий встроена другая штука - названная в инструкции непонятно - "ретрадуктор". Эта штука все и переводит. Если нажать левую кнопку - можешь говорить по-русски, а твой собеседник услышит все по-немецки. И наоборот.
С той поры прошло уже четыре дня, и он довольно прилично научился пользоваться никелированными шишечками информария и уже составил себе довольно сносное представление о структурах и нормах мира, Хозяином которого он стал столь неожиданно.
Подумав сейчас об этом, Гугурига на мгновение ощутил гордость за себя, но смаковать это высокое чувство не было времени, ждали дела. Сбросив ноги с тахты, он поудобнее устроился на крайней, черного каракуля овце и, перелистав инструкцию, нашел нужный раздел, решив повторить для памяти и самое нужное переписать в записную книжку.
"Тумблер "X" - включение в связь Хозяина. В случае входа в поле зрения абонента надеть одно из лиц Хозяина - находятся в отделении "А". Тумблер "Ш" - выход на связь под видом секретаря Штеркопля (лицо несуществующее. Ретрадуктор искажает голос Хозяина на известный всем голос "секретаря". Применяется в самых различных случаях, в зависимости от задачи и обстановки.
Набор лиц "Штеркопля" во втором А-отделении. Все остальные необходимые лица находятся в резерв-отсеке).
Списав все это в записную книжку, Эдуард Карлович еще раз пробежал глазами по пульту вызова, стараясь вспомнить, не заглядывая в инструкцию, какую кнопку в каком случае нажимать. Так: СОТ - Служба Охраны Тайны... ЭЭ - Элита Элиты... СС - Служба Стражи... УНР - Управление Набора Рук... САД Служба Активного Дознания...
Эти кнопки были черного цвета. Остальные - помельче - коричневые, заучивать их он решил не торопясь, постепенно, чтоб потом не путаться.
- Ну, а теперь баиньки! - пропел он вполголоса, с удовольствием отметив про себя, что день прошел не напрасно. Но, чтоб проверить себя напоследок, нажал кнопку вызова Службы Охраны Тайны. И едва на экране появился Начальник СОТ Мехельмердер, Эдуард Карлович не входя в экран, рявкнул начальственно: - До утра не беспокоить!
Динамик в кабинете Мехельмердера синхронно пролаял приказ Хозяина по-немецки, и Начальник СОТ с автоматической готовностью ответил: - Слушаю и пови...- Гугурига на полуслове оборвал связь, почесал переносицу и пропев басом: - Баиньки,- принялся укладываться.
В круглой коробке на стене щелкнуло. И хоть Эдуард Карлович знал, что за этим последует, он вздрогнул, когда в репродукторе затрещала пулеметная очередь. Звуки эти ему были знакомы и даже очень, хотя в армии служить не пришлось - "не взяли ввиду врожденного плоскостопия", как писал Михаил Иванович Сидоркин в автобиографиях (что было относительной правдой, так как служил он в полиции).
Крутнув верньер, он уменьшил звук - очереди как-будто отдалились. Глухо бухнула граната, другая. Послышались далекие вопли, и снова очередь. Потом все смолкло.
Эдуард Карлович прибавил звук - то, что предстояло услышать следом за отгрохотавшими позывными Хальт-радио, ему нравилось.
Глухо вступил тамтам, и сквозь рокочущие звуки вырос и окреп низкий мужской голос: Я Тилле из Раталара, Гордый Тилле, Тилле Кровавого Могильного Холма и Барабана Смерти, Тилле из Раталара, Убийца Людей!
Второй голос подхватил: Я Иорр из Венделло, Мудрый Иорр, Истребитель Неверных!
Еще не умолк второй голос, вступил мощный мужской хор: Мы воины, мы сталь, Мы воины, мы красная кровь, что течет, Красная кровь, что бежит, Красная кровь, что дымится на солнце...
Гугурига вполголоса подпевал: Я Тилле из Раталара...
Я Мудрый Иорр... красная кровь, что дымится на солнце...
Последний раз взорвались тамтамы, и диктор объявил: - Мы передавали любимую песню Хозяина "Марш серо-зеленых". Слушайте известия.
Эдуард Карлович хотел было выключить радио - что оно там может сообщить! Все самое главное, самое важное сразу же становится известно ему, Хозяину.
Диктор тем временем продолжал: - Смирно! Слушать всем! Семнадцать комнат смеха оборудованы новыми легко бьющимися зеркалами. Забота Хозяина!
- Смирно! Слушать всем! В центральных кварталах, сектор 8--11, готовится-перемена моды. Забота Хозяина!
В репродукторе послышался шорох бумаги - диктор переворачивал страницы.
- Смирно! Слушать всем! Двенадцать арифмомейстеров третьего и второго разрядов получают право доступа в ресторхауз. Забота Хозяина!
Он задумался, и пока диктор продолжал докладывать о других проявлениях заботы Хозяина, мысль, неясная вначале, оформилась и укрепилась окончательно.
В динамике снова загрохотали тамтамы, низкий голос повел: Я Тилле...
Подпевая вполголоса, Хозяин поднялся и отправился в гардеробную. Распахнув дверь второго шкафа, он вглядом обежал ровные ряды висевших на гвоздиках лиц. Недолго подумав, снял форменое лицо Ревизора, привычным движением натянул, с удовлетворением отметив, что маска прилегла плотно. Поглядев в зеркало, подмигнул, растянул губы в улыбке, нахмурился и остался совершенно доволен - нигде не жало. Из зеркала смотрело на него повседневное лицо Ревизора - чуточку суровое и в меру бесстрастное. На левой щеке синел тонкий крест - знак высшего офицера Ревиз-службы.
В нагрудный карман Эдуард Карлович сунул плоскую, размером с портсигар коробку ретрадуктора. Это-на всякий случай: разговаривать ни с кем он не собирался, а первым к нему - в данный момент, Ревизору Высшего Разряда, не имел права обратиться никто, даже сам Начальник Охраны Тайны. Ретрадуктор мог пригодиться, если нужно было бы понять, что говорят окружающие. Хотя и это в общем-то исключалось: в присутствии Ревизора произнести хоть слово не посмел бы никто.
Еще раз оглядевшись в зеркале, он влез в узкую кабину личного пневмолифта, и через пять минут вышел в дверь, замаскированную под дверцу трансформатора высокого напряжения, в тупике одного из коридоров Службы Счета.
Конечно, достаточно было бы нажать нужную кнопку и на экране перед ним возник бы любой уголок Хальтштадта. Но то ли ему надоело все время пялиться на экран, то ли просто захотелось поразмяться - он, собственно, и сам не знал. Но в последние дни он твердо и окончательно уверился, что ему вовсе необязательно кому бы то ни было объяснять свои желания -захотел, и точка...
В огромном сводчатом зале стоял ровно стрекочущий шум. Зал был заставлен концентрическими рядами низких треугольных столиков. За каждым столиком, посреди которого стоял большой никелированный арифмометр, сидело по трое человек. Судя по форменным лицам мужчин и женщин, здесь работали младшие арифмомейстеры третьего класса, производившие первичную обработку материалов.
Гугурига остановился у одного из столиков. Форменные лица оставались абсолютно бесстрастными, но по тому как дрогнули плечи одного из арифмомейстеров, Эдуард Карлович с удовольствием отметил, что его внимание вызывает страх. В недавнем прошлом появление ревизора тоже доставляло мало удовольствия счетоводу Сидоркину, но то дело прошлое. Сейчас он ревизор, и не какой-то там финотдельский. А - Ревизор.
Первый из трех арифмомейстеров, прижав наушник к уху, быстро нажимал клавиши. Второй, глядя куда-то перед собой, по знаку первого, резко проворачивал ручку арифмометра. Третий же быстро печатал на длинной, уползающей в щель стола бумажной ленте полученный результат. Гугурига в который раз подивился порядку и разумности организации дела: первый арифмомейстер знал исходные цифры, которые ему диктовали через наушник.
Но не знал результата. Третий знал результат, но не зиял исходных данных. Вертевший же ручку не знал ни того, ни другого. Сохранение тайны гарантировалось полностью.
Он с удовлетворением оглядел сотни склоненных голов, вслушался в ритмичный треск арифмометров: здесь идет первый этап работы, которая через час ляжет на его стол короткими и предельно ясными строчками информации: ...за последнюю неделю проведено одиннадцать рейдов в Пространство-I. Доставлено двести пар рук... Для обеспечения Охраны Тайны потоплено семь судов, сбито три самолета... Производство фенола увеличено на двенадцать тонн в сутки... К точкам выхода доставлено еще семь панцертанков...
Войдя снова в лифт, он продолжал размышлять о том, что подумалось ему в те минуты, когда он наблюдал за отлаженной, как часы, работой Службы Счета. А возвратясь к себе, сразу прошел в спальню, где на паучьем столике лежала стопка кожаных тетрадей. Читать Эдуард Карлович вообще-то не любил, да и времени не хватало - сочинительство ежевечернее было занятием не только приятным, но и трудоемким. Но "папашины" кожаные тетрадки он не только читал регулярно, но и перечитывать стал иные страницы. А самое важное на его взгляд даже конспектировал довольно подробно в своей неизменной записной книжке. И представление об открытии Килера, которого про себя привык именовать "папашей", он получил вполне сносное. Точнее говоря, не о самом открытии, которое осталось для него абсолютно непонятным, а о путях поиска и применения этого самого открытия, которое в записках Килера именовалось то "трансформатор времени", то "исказитель", а чаще просто "ТВ". И хотя некоторые разделы записок Килера он, благодаря прекрасной памяти, знал почти наизусть, перечитывание стало для него ежевечерней привычкой. Вот и сейчас он уселся в глубокое кресло под торшером, наугад раскрыл тетрадку и, скользя взглядом по ровным строчкам, стал не столько читать, сколько вспоминать уже не однажды читанные заметки "папаши": "...сорок четвертый год и весна сорок пятого ушли на постройку относительно мощного трансформатора времени-пространства. Мощного настолько, чтобы выполнить предварительную задачу - свернуть пространствовремя в своеобразный кокон, в котором мог бы уместиться для начала Хальтштадт. Несколько мелких моделей ТВ подтвердили готовность идеи к воплощению. Я испробовал их на самолетах. Направленный поток времени перемещал летящий самолет назад - в то время, когда его еще не было, или вперед, когда его уже не было. Для наблюдателя летящий самолет просто исчезал - не разваливался, не падал, просто исчезал. Я получил мощное оружие, но, естественно, скрыл его. Разумеется, Шикльгрубер с компанией отдали бы что угодно, чтоб получить его. Но продлевать дни "тысячелетнего" рейха в расчеты мои не входило, мне это было не нужно. И мое оружие пригодится мне самому в самом ближайцем будущем..." "Хорошая штука!" одобрительно подумал Эдуард Карлович, вспомнив последнюю сводку о количестве сбитых Охотниками самолетов, имевших неосторожность оказаться над точками перехода в Пространство-I в тот момент, когда туда возращались из удачного рейда за новым набором рук подводные лодки Охотников.
"16 апреля 1945 года, когда угроза захвата Хальтштадта врагом стала абсолютно реальной, я принял и осуществил решение, которое можно считать величайшим в истории человечества. Включив ТВ (риск был трудно представим), я свернул пространство-время, и в гигантской складке "спрятал" город, которому суждено стать первым кирпичом того великого мира, который я создам, как только придет время...
В астрономическом смысле место Хальтштадта неопределимо- может, он отброшен в иную звездную систему или галактику, а может, соскользнул в иное измерение.
Это неважно. Важно, что он недоступен, а проходы сквозь свернутое время существуют, мне они известны, и выход в Пространство-1, иначе говоря в мир Земли, доступен в любое время"...
Гугурига откинулся в кресле и незаметно для себя погрузился в то странное состояние, когда сон еще не пришел, но мозг уже готов принять его. В такие минуты думается и вспоминается легко, и грань между явью и нереальностью почти исчезает. Тогда слышанное или читанное кажется лично виденным, слышанным, пережитым.
...Первый год был трудным... Было объявлено, что город накрыт специальным полем, защищающим от бомбежек продолжающейся войны... Приходилось даже сначала добывать, а потом наладить выпуск фальшивой "Фелькишер беобахтер" - для подтверждения... Второй год, год великих реформ...
Он встряхнулся, отогнал подступивший сон и, отложив "папашины" записки, вынул собственную записную книжку, где достаточно подробно было законспектировано сочинение Килера - Эдуард Карлович при этом опустил слишком подробные рассуждения и, само собой разумеется, всякие формулы и выкладки.
"Второй год - год великих реформ: создание нового населения Хальтштадта. Прежнее население представляло потенциальную угрозу: груз знаний и сведений о прежнем мире. Единственный выход - табула раса (эти два слова в записках были написаны латинским шрифтом, но Михаил Иванович для удобства переписал русскими буквами).
Да, только табула раса, на которой можно написать что угодно, а вернее то, что нужно...
...Полгода было потрачено на то, чтобы начинить специальный информарий направленно отобранными знаниями. Система блоков, каждый из которых соответствует нынешним Службам. И сегодня, сами того не подозревая, все от Начальника Охраны Тайны до последнего садиста - пользуются знаниями истинного спеца своего дела гауптштурмфюрера Бантке. Охотники воспитаны блоком, который начинял Георг Шульце, учитель самого Скорцени...
Включение Трансформатора времени на ускорение было произведено трижды. Каждый раз на время действия Килер уходил в Пространство-I, чтобы избежать влияния ускорителя. После первого включения Хальт-штадт был брошен на пять лет вперед - годовалые ребятишки стали пятилетними, часть стариков вымерла, пожилые постарели. После недельной гипнопедии, когда информарий подтвердил, что детьми усвоено все, что им дано, второе включение перебросило мост через десять лет - и в Хальтштадте не осталось стариков. Третье включение и несколько коррекций - и сегодня никто в городе, кроме Охотников, не знает о существовании иного мира. Для Охотников же выход в Пространство-I - факт их профессии, не больше.
И термин Пространство-I для них просто термин, о смысле которого они и не подозревают...
Если искать сравнение, то лучшего, пожалуй, не найти: Хальтштадт - это муравейник, каждый житель которого идеально знает свою роль и не помышляет ни о чем другом, как только о том, чтобы сделать свое дело возможно лучше: неважно - арифмомейстер или садист, Охотник или ээсовец, рядовая Батальона любви или Начальник Охраны Тайны.
Опасности две. Первая: человеческая психика таит множество сюрпризов. И не исключено, что время от времени могут возникать некоторые эксцессы, простительные в Пространстве-I и абсолютно неприемлемые в ювелирно специализированном Хальт-обществе. Даже единичные проявления пессимизма, недовольства, непослушания и нарушения (пусть даже мелкого) дисциплины чрезвычайно опасны. Ибо достаточно малой песчинки, чтобы вывести из строя точнейший механизм.
Вторая и не меньшая опасность: население Хальтштадта может обеспечить поддержание определенного жизненного уровня, дисциплины в городе, решение повседневных задач в действующих системах и службах. Этого было бы достаточно, если бы создание Хальтштадта было бы конечной целью. Но Хальтштадт - это только ступень, трамплин для достижения цели. Для достижения же ее необходимо обеспечить насыщение энергией накопителей ТВ и создание необходимой в будущем техники. С помощью населения Хальтштадта сделать это невозможно - каждый специализирован для выполнения определенной и узкой задачи. Поэтому и пришлось прибегнуть к другому способу привлечения рабочей силы для энергозаводов и строительства нужного количества техники (панцертанки, подлодки, стрелковое оружие и всевозможная аппаратура).
Функция обеспечения этих объектов рабочей силой лежит на Управлении Набора Рук и Охотниках.
Здесь и таится опасность № 2. Возможные отклонения от Хальт-нормы относительно легко выявляемы. Но привлеченные к работам люди из Пространства-1 - это инородное тело, это грозная инфекция, которую мы сознательно вынуждены допускать в свой мир. Но пока микроСы сидят в пробирке - они не опасны. Так вот - жесточайший карантин, в тысячу раз более жесткий, чем чумной - это закон № 1 Хальтштадта. И так будет до тех пор, пока не наступит срок исполнения великого дела и надобность держать микробы в пробирке вообще исчезнет.,.
Гугурига почувствовал, что устал. И откладывая в сторону записки, потянулся, зевнул и подумал: - А головастый все-таки был этот папаша...
Минуло всего три недели. Но вряд ли кто-нибудь из прежних сослуживцев Михаила Ивановича Сидоркина узнал бы своего недавнего коллегу в человеке, сидящем за широким столом черного дерева в кресле с высокой резной спинкой на манер трона. Гугуриге эта мысль не единожды приходила в голову, каждый раз опаляя радостью до щекотки в ушах.
Но несколько последних дней Эдуард Карлович все чаще ощущал какое-то подспудное недовольство. Казалось бы - чего еще? Ешь-пей вволю, хочешь молчи, хочешь - приказывай, лежи или стой на голове, казни кого захочешь или милуй. Власть, которая не могла и присниться счетоводу Сидоркину еще какой-нибудь месяц назад, пьянила веселее шампанского, которого он, кстати, положил себе за правило выпивать по бутылке с утра. И все-таки чего-то не хватало...
Распорядок он, как человек в высшей степени аккуратный и сознающий свою высокую ответственность перед самим собой, установил четкий и неизменный. Надо сказать, трудился он в поте лица - и за себя, и за "Штеркопля": выслушивал доклады Служб, отдавал приказы, учинил разносы, обдумывал - чего бы придумать еще, копался в памяти информария. Работал, чувствуя себя настоящим, единственным Хозяином.
Хотя никто к нему не входил и войти, конечно, не мог, он тем не менее однажды потратил три часа, чтоб собственноручно изготовить очень важную на его взгляд вещь, и к вечеру на дверях кабинета красовалась собственноручно же прикнопленная табличка: "Без доклада не входить".
На третью или четвертую ночь приснился ему сон: сильно зачесалось между лопатками - он, не просыпаясь, поерзал спиной, и тут вдруг послышался легкий треск -кожа на спине небольно лопнула вдоль и расползлась, как будто кто-то вдруг быстрым движением рванул вдоль хребта аастежку-молнию. Эдуард Карлович почему-то вовсе этому не удивясь, выпростался из легко, как чехол, свалившейся с него собственной кожи, и вылез из нее - свеженький, новенький, в сверкающем пуговицами и галунами мундире. И только тут проснувшись, ощупал себя - кожа как кожа, никаких застежек ни на груди, ни между лопатками. И было хотел обидеться на странный и глупый сон, но тут вдруг подумал: погоди, а мундира-то у меня нет.
А должен быть, поскольку Хозяин и властелин! И не долго думая, хоть было уже за полночь, нажал первую попавшуюся кнопку вызова. Оказалось, САД - на экране всплыло форменное лицо дежурного садиста. "А, какая разница!"подумал Михаил Иванович. Садист не успел открыть рта, Эдуард Карлович рявкнул голосом Штеркопля: - Хозяину нужен мундир. К утру.
И отключился, успев краем глаза заметить некоторую растерянность на форменной физиономии дежурного.
Наутро пневмопочта выбросила в приемник серый пакет с надписью наискосок - "Хозяину. Лично".
Когда бумага треснула и расползлась под нетерпеливыми пальцами, вспомнился ему недавний сон. "Сон в руку", - довольно ухмыльнулся он, стряхивая с новенького мундира последние клочья обертки. Мундир был что надо - в этом Гугурига убедился тут же, натянув его и крутнувшись перед зеркалом в туалете. Сверкающие в три ряда пуговицы с пятак величиной, галуны, на правом плече пышный золотой эполет - из зеркала на него глядел он - тот - из собственного сна.
И все-таки чего-то не хватало...
Конечно, Эдуард Карлович в конце концов докопался бы до причины своего странного настроения, но случилось так, что догадка явилась в совершенно неожиданный момент.
Перечитывая очередную сводку Службы заводов, он обратил внимание на пункт: расход фенола повысился здесь на семь тонн против расчетного. Гугурига не знал, для чего используется на заводах фенол, но такой резкий перерасход показался ему явно подозрительным. И тут его осенило: пьют, сволочи!
Дальше Гугурига действовал с отработанной до автоматизма за многие годы четкостью: он придвинул настольную лампу так, что ровный круг света лег пятном посреди стола, достал лист бумаги, попробовал на ногте перо и тут, наконец, понял - что угнетало его в последние дни: за многими заботами он совсем запустил дело, которому отдавал все вечера в последние двадцать лет - за три недели он не написал ни одной анонимки... Стоило ему понять это, настроение поползло вверх, как столбик термометра, к которому поднесли горящую спичку...
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги