Одинаковые лица, походка, манера поправлять волосы, привычка сплевывать сквозь зубы и сотни других совершенно похожих мелочей. Это то, что бросается в глаза при первом взгляде. А вот при обстоятельном знакомстве становится ясно, что люди эти абсолютно разные, и различий куда больше, чем внешнего сходства. А вдобавок, приняв на веру пояснение Сверливого насчет соседства времен, Иван сообразил, что удивляться появлению на улице средневекового рыцаря в компании с бухгалтером Павлом Захаровичем глупо. Сообщения в "Зорьке" он читал уже почти бесстрастно, к странному титулу и головному убору сержанта Хрисова, к разномастным деньгам и прочим поражавшим его в первое время вещам он как-то сразу, в несколько последних дней, привык. А дней вообще-то прошло уже много - на стенке у кровати чернело двадцать семь черточек.
И еше одно успел узнать Иван: в городе есть несколько точек, где с временем происходят еще более необычные - на его, конечно, взгляд,- штуки. Постоянно и последовательно меняющиеся таблички "Закрыто..." на дверях столовки объяснялись тем, что в этой точке время было замкнуто на себя и движение его по кругу отмечал круговорот табличек.
"Бухвет" же, где ему посчастливилось познакомиться со Сверливым, был фокусом, узлом, в котором перекрещивались, прочно перевязывались пути, пронизывавшие в разных направлениях кубическую толщу времени.
Эти два факта оказались для Ивана совершенно бесполезными. От попыток пообедать в столовой он отказался давно. Мысль же воспользоваться на худой конец "Бухветом", чтобы выбраться из этого времени, была Иваном без долгих размышлений отброшена, поскольку ему совершенно ни к чему было менять шило на мыло: ему не нужно было ко двору Владимира Мономаха или на бои гладиаторов в Капуе, ему нужно было домой и только домой.
Здесь картина была совершенно ясная, как в популярной песенке: "Париж открыт, но мне туда не надо..." Третья же "точка", как выяснилось впоследствии, и стала той искомой опорой, с помощью которой Иван Жуков мог попытаться вывернуться из этого мира.
Справедливости ради надо сказать, что Иван понял это не сразу.
Однажды под вечер, прогуливаясь, он забрел в заброшенный уголок Соборного парка. Иван увидел столпившихся в кружок людей, и опять не придал этому никакого значения. Филателисты, наверное,- подумал Жук,- или болельщики футбольные...
Но это были не футболисты и не филателисты.
Правда, узнал об этом Иван несколько позже, потому что, увидев в пустынном обычно углу парка неизвестно зачем собравшихся людей, он предпочел из осторожности обойти их, благо, тропинка как раз сворачивала за кусты.
В толпе он углядел несколько полузнакомых лиц, но это его не остановило. Марок он не собирал, болельщиком не был, а впросак попасть можно было запросто. Случись это раньше, Иван, подавленный обилием первых впечатлений, скорей всего и не вспомнил бы на следующий день о виденном в парке, тем более, что ничего необычного он не заметил. Но теперь, когда он уже привык почти автоматически примечать все вокруг с тем, чтобы при первом же случае расспросить Гая Петровича, в какой-то клеточке памяти отпечатался и этот совершенно непримечательный на первый взгляд эпизод.
В тот же вечер Иван, сидя со Сверливым в "Бухвете", между двумя кружками кваса вскользь помянул о Соборном парке - дескать, и у вас водятся филателисты, хотя вроде писем писать некуда.
- Что это еще? - удивился Гай Петрович.
Иван, как сумел, пояснил собеседнику, кто такие филателисты.
Гай Петрович с сомнением покачал головой: - Никогда не слыхал, чтобы коллекционировали что-нибудь кроме трехкопеечных монет. Впрочем, видимо, всякое бывает...
За соседним столом, щуря рысьи глазки, переругивались негромко, угрожающе покачивая малахаями, трое.
Иван скользнул по ним равнодушно, но те заметили и еще ниже наклонились друг к другу. Жуков вспомнил картинку в школьном учебнике: беременная тетка, на последнем месяце, наверное. На плече колчан, на голове ушастая шапка. Так древний китайский художник изобразил хана Батыя. Эти трое были сухощавые, поджарые, но точно в таких шапках. "Ишь куда их занесло",- подумал Иван и тут услышал обиженный голос Гая Петровича: Кажется, вы меня не слушаете, Иван Петрович?
Так Иван чуть не пропустил мимо ушей то, что в самом скором времени снова привело его в заброшенный сарай маслобойки. Обиженный Гай Петрович все же простил великодушно своему собеседнику его невольную рассеянность и подробно пояснил ему, зачем собираются по вечерам в Соборном парке те, кого Иван принял за филателистов или болельщиков.
Точности ради нужно сказать, что и здесь Жуков чуть не проворонил свой шанс, посчитав, что упражнения в Соборном парке к нему никакого отношения не имеют. Должно было пройти целых три дня, прежде чем, буквально подброшенный с кровати неожиданно вспыхнувший догадкой, Иван кинулся в хозяйственный магазин покупать рас кладушки, которым предстояло стать лестницей-стремянкой...
Пахло хомутами, масляной краской и еще чем-то неожиданно вкусным. Иван притворил за собой дверь и огляделся.
- Есть кто? - шагнул он вперед, почему-то подумав тут же, что никто не откликнется. Но из-за приземистой бочки на прилавке отозвался тоненько голосок: - Есть...
Жуков, перешагивая через ящики с гвоздями и банками, подошел. Примостившись у прилавка за бочкой, сидела, уткнувшись в толстую книгу, молоденькая девчонка, закутанная в телогрейку не по росту. Иван чуть не ахнул-за прилавком хозмага сидела кассирша кинотеатра Феня Панкрашкина. Та самая Феня, с которой он как-то станцевал добрый десяток фокстротов на трошинской танцплощадке, в результате чего был традиционно отозван "поговорить" в сторонку. Там, в сторонке, парни с Залиманской магалы говорили с ним минут десять и в основном это был монолог Генки Филатова с кожзавода. Иван, правда, попытался превратить "беседу" в диалог, успев пару раз садануть Генке под дых, но Генка был оратор известный, так что пришлось Ивану целую неделю ходить с малоприятным лиловым украшением под глазом.
И хоть случилось это совсем недавно - примерно за месяц до окончания постройки чертовой машины, Феня, эта Феня, его, конечно, не узнает, с некоторой даже горечью подумал Иван, хотя ясно сознавал, что виной тому не короткая женская память.
- Раскладушки есть?-стряхнул некстати всплывшее воспоминание Иван.
- Угу,- не отрываясь от книги, буркнула Феня.
- Читать на работе вроде не положено,- попытался привлечь ее внимание Иван.
-- А вот и положено! - не обижаясь на замечание, пояснила Феня, оторвавшись, наконец, от чтения.- Книга - источник знаний!
- Очень толстый источник! - усмехнулся Иван. - Прочитаешь и - прямо в академики.
Феня, заложив страницу, отодвинула книжку. Иван краем глаза приметил название - "Цепы на электричество при дворе короля Артура".
- Так что вы спрашивали? - Фенин голосок дрогнул, и Жуков увидел, что смотрит она на него с каким-то удивлением и даже страхом. "Неужто узнала?" - подумал Иван, но тут же отмахнулся от этой мысли и сказал: - Да мне раскладушки. Штуки четыре.
- Я сейчас,--кивнула Феня и отступила за бочку.
Облокотившись на прилавок, Иван ждал, оглядывая магазинные полки. И снова сквозь запах хомутов, керосина, масляной краски пробился другой, полузнакомый, но очень вкусный запах. Иван принюхался - пахло от бочки, стоявшей на прилавке. Он потянулся, сдвинул тяжелую крышку. Почти до самых краев бочка была наполнена чем-то густым и черным. "Деготь, что ли?" мелькнула мысль. Но запах! Не нужно было быть особенным гурманом, чтобы понять - в бочке, грузно придавившей стойку, был джем,- да еще какой! сливовый - любимый джем Ивана. К чудесам такого рода Иван вроде бы должен был привыкнуть уже - в газетном киоске тоже ведь черт-те что только не продавалось, но даже там не было такого. А тут среди хомутов, цинковых тазов, сваленных кучей лопат и граблей стояла бочка с джемом.
Хлопнула невидная отсюда дверь, что-то звякнуло, зацепившись, и следом за этими звуками появилась Феня, нагруженная алюминиевыми раскладушками.
- Больше нету,- сообщила Феня, сваливая раскладушки на прилавок.- Все.
- Больше не надо,- успокоил ее Иван и, помедлив, кивнул на бочку: - А это что - не берут?
- Как когда,- неохотно сказала Феня.- Перед техосмотром очередища -не продохнешь. А так - вот, стоит.
- Чего так? - чувствуя, что он ничего не понял из Фениного разговора, наугад спросил Иван.
- А так-целый год скрипят-скрипят, а перед техосмотром спохватываются.
- Да кто спохватывается? - не выдержал Жуков.
- Извозчики, кто же еще? - удивилась Феня.- Телеги часто мазать скупятся. А на техосмотре с них за это спрашивают. Вот и спохватываются, когда время подходит.
- Джемом колеса мажут?-не поверил своим ушам Иван.
- Ну,- подтвердила Феня.- Чем же еще?
Иван почувствовал, что с него хватит. Но просто так уйти не мог почему-то и. высыпав на прилавок пригоршню монет, спросил: - А вы давно здесь работаете?
- Не. Лоток у меня. А сейчас Ваньку подменить заставили.- Феня обиженно поджала губы.- Ему, видишь, учиться нужно. А мне не нужно?
Тут Феня вдруг смолкла и уставилась на Ивана с тем же выражением, которое мелькнуло у нее на лице, когда он только вошел.
Иван этому значения не придал, подумав неожиданно, что, если ничего у него не выйдет, то, пожалуй, устроиться здесь можно, и даже неплохо. Вон даже джем сливовый - бери - не хочу, колеса мажут. Тут его и осенило прощай, резиновые консервы! И он спросил: - А ведра с крышками есть?
- Есть...- робко ответила Феня.
- Ну-ка давай. Нормально,- осмотрев поданное Феней эмалированное ведро, сказал Иван.- Навали-ка мне сюда вот этого,- ткнул пальцем в шершавый бок бочки.
- Да зачем вам столько? - удивилась Феня.
- Колесики мазать! - весело ответил Иван, похлопав себя по животу.
- Так вы извозчик,- обиделась Феня,- а все расспрашиваете, расспрашиваете...
- Извозчик, а то кто ж,- подтвердил Иван и заметил, как с Фениного лица сошло непонятное выражение растерянности и страха. А Феня и вовсе развеселилась: - А я-то подумала... Надо ж такое,- вдруг прыснула она.Думала, переоделся и проверять пришел!
- Кто переоделся? - не понял Жуков.- О чем это вы?
- Да уж очень вы на Ваньку похожи,- пояснила Феня.- Ну, которого я подменяю. На Жукова.
Сказать, что Иван замер, как громом пораженный,- значит употребить набивший оскомину штамп. Но, что поделать, когда чувство, которое мгновенно испытал Иван, услышав Фенино объяснение, в лучшем случае сравнимо с ощущением, что тебе на голову свалился, скажем, платяной шкаф или что-нибудь еще более увесистое.
В первые дни Иван подсознательно побаивался возможности встречи с самим собой. Но малу-помалу уверился, что в этом мире его аналога или, попросту говоря, двойника нет. И вот Фенины слова развеяли это успокоительное заблуждение в пух и прах. Оставалось только удивляться, как они до сих пор не столкнулись нос к носу- два Ивана Жукова. В памяти всплыл хозяйкин вопрос, когда он явился к ней в первый вечер: мол, уже выучился?
Иван стряхнул охватившую его растерянность и спросил: - А где он учится? Чего его не видать?
- Так в интернате же. Их там по два месяца держат.
Говорят,- Феня понизила голос,- днем живые люди их учат, а ночью кладут под голову говорящую подушку. И она бубнит, бубнит, и все само собой в голове откладывается.
- И давно он там? - Иван ждал с тревогой.
- А через три дня выйдет,- беспечно ответила Феня и добавила с легкой завистью: - Лентописцем будет...
- Кем? - не понял Иван.
- Лентописцем. Ну те, кто на лентах пишут,- охотно пояснила Феня,- к венкам. К поздравительным, наградительным, опять же и к огорчительным. Важный человек будет!
Иван подтащил по прилавку разъезжающиеся раскладушки, хмуро буркнул: Дай веревку...
Быстро, но крепко увязав свою звякающую покупку, Иван кивнул Фене, сгреб с прилавка сдачу и бросился к выходу...
Ему оставалось только три дня - до того срока., когда, закончив курс лентописных наук, тутошний Иван Жуков явится на свою квартиру по улице Александровской. И вряд ли ему понравится, что место его занято, пусть даже очень похожим на него гражданином, пусть даже тоже Иваном Жуковым. Дальнейшее развитие событий могло быть всяким, но наиболее вероятное: заглянувшая на шум хозяйка остолбенеет при виде своего раздвоившегося постояльца, размахивающего кулаками перед собственным носом (или носами?), и в поисках самоуспокоения понесется к центуриону Хрисову... Съехать с этой квартиры?
Это лишь отсрочит встречу - городишко-то плевый. Двум Иванам Жуковым в нем не ужиться - это соображение заставило ускорить шаг и он, громыхая раскладушками, перебежал мостовую прямо перед носом у извозчика. Тот изо всех сил натянул вожжи и завопил вслед Ивану чтото нечленораздельное,, но безусловно оскорбительное. Жуков через плечо огрызнулся - скрипи-скрипи, песок тебе в колесо, а не джем...
Втащив раскладушки в сарай, Иван достал из багажника велосипеда инструмент, быстро содрал с алюминиевых остовов брезент и стал осторожно распиливать первую раскладушку.
Хотя в запасе у него оставалось еще три дня, тянуть было нечего. Потому что затеянное Иваном могло окончиться одинаково успешно или одинаково плачевно и через три дня и через час. Распилив три раскладушки, Иван принялся склепывать, трубки, не забывая подкладывать тряпочку под молоток, чтоб не дай бог не нашуметь...
На следующий вечер, уже к полуночи стремянка почти упиралась в потолок, но Ивану показалась все-таки низковатой. И он принялся распиливать четвертую раскладушку...
И тут, очевидно, самое время пояснить - зачем вдруг понадобилась Ивану Жукову самодельная лестница и что собирался он с ней делать...Иван перевернул страницу, потянулся, стул скрипнул в тишине неожиданно громко. Иван встал, распахнул форточку. Ночь погасила почти все светлые квадратики. Продребезжал запоздалый трамвай. "В парк, наверное". Только собаки не унимались, ночь-то - их пора. Из форточки потянуло холодком. Иван сделал глубокий вдох, выдох, и вдруг увидел в стекле чье-то бледное лицо. "Тьфу ты", - вздрогнул он, и тут же сообразив, что это его собственная физиономия отражается в оконном стекле. Но дрожь, пробежавшая по всему телу, еще задержалась в кончиках пальцев, заныла в. коленках. Прежде ему и во сне даже, не могло привидеться такое: встретиться самому с собой.
И даже после того, как случайно от Фени узнал он, что существует еще один Иван Жуков - но в отличие от него самого не пришлый, а здешний, коренной, так сказать,перспектива этой невероятной встречи насторожила, но не испугала его. Поскольку состояться ей было не суждено- через три дня, когда тот Иван Жуков появится, его здесь.уже не будет. Куда занесет его, неизвестно, всякое может ждать, но двойник-то в любом случае останется здесь. Тогда, успокоенный этой мыслью, Иван поволок раскладушки в свою "мастерскую".
И вот тут-то, сразу за углом, у здоровенной гранитной стелы, на которой литыми золочеными буквами далеко сверкала надпись "Здесь будет построен стройтрест "Домострой", здесь,- Иван, вспомнив об этом сейчас, вздрогнул точно так, как тогда,- из-за гранитной стелы вывернулся ему навстречу... он сам. Первым движением было рвануться в сторону, но вместо этого Иван судорожно поддернул раскладушки повыше и из-за них в щелку следил, как приближается тот. Но тот на него не обратил никакого внимания и, насвистывая (Иван с ужасом узнал свое "Яблочко"), прошел в двух шагах и свернул за угол. Иван помедлил, потом осторожно, не высовываясь из-за раскладушечного щита, шагнул следом. Так и двигались они - два Ивана Жукова - словно привязанные невидимой ниткой. Один впереди, ничего не подозревающий, второй - в нескольких десятках шагов позади. "Идиотская, должно быть, была картина",-подумал Иван, но, вспомнив - в городе все, что хочешь можно было увидеть,- понял, отчего он и тогда не опасался, что подумают о нем прохожие. Впрочем, что мог подумать встретившийся им вдребезги набравшийся меченосец, который через каждый десяток шагов останавливался и, покачиваясь, взмахивал своей двуручной железякой, сплеча обрушивая ее на фонарный столб. Рыцаря интересовали только фонарные столбы, поскольку они были металлические и посему, вероятно, представлялись ему закованными в латы соперниками. Столбам от ударов ничего не делалось и меченосец, пошатываясь, брел к следующему, бормоча обиженно: "и этот заколдованный"...
Потом через квартал, уже неподалеку от хозяйственного магазина, дорогу преградила небольшая толпа, сгрудившаяся вокруг нескольких человек, поочередно что-то выкрикивавших, Иван сначала не разобрал. Тот, первый, шагнул в дверь хозмага, а Иван, по-прежнему пряча лицо за импровизированным щитом, остался ждать - ему почему-то очень важно было узнать, куда же дальше пойдет тот?
В ожидании он пригляделся к толпе. Трое в черных цилиндрах что-то поочередно выкрикивали, одновременно вскидывая над толпой фанерный плакат. Иван прислушался. "Да здравствует Лжедмитрий Шестой!" - уныло ревел первый, поднимая свой плакат с такой же надписью. "Долой Лжедмитрия Шестого!" визгливо откликался второй, вскидывая свой плакат. Третий поднимал свой и грозно вскрикивал: "Да здравствует Лжедмитрий Седьмой!" Второй тут же откликался: "Долой Лжедмитрия Седьмого!" и поворачивал свой плакат другой стороной. Иван про себя усмехнулся находчивости свергателя Лжедмитриев: достаточно повернуть плакат - и долой того Лжедмитрия, которого выкликает любой из противников. Толпа глухим ропотом откликалась на каждый выкрик.
Наконец дверь хозмага скрипнула и вышел тот. Иван невольно стал про себя называть его так, подсознательно сопротивляясь очевидному факту: тот-то был не кто иной, как Иван Жуков. Тот постоял немного на крыльце, лицо у него было явно растерянное - Иван это заметил сразу и, конечно, понял отчего: как не растеряться, если Феня тебе говорит, что ты только что был здесь, раскладушки покупал - сразу четыре штуки! - а ты никак не сообразишь, насмехается ли она или спятила. Иван даже посочувствовал, хотя и не без злорадства. Тот постоял немного, как бы в нерешительности, куда двинуться дальше, потом махнул рукой, оглянулся на дверь и спрыгнул через ступеньку. Иван двинулся следом. Некоторое время издалека еще доносилось "да здравствует...", "долой...", и тут они свернули на Александровскую, и Иван понял, что дома у него больше нет, потому что домой идет тот. Все было яснее ясного, и Иван повернул обратно. Теперь домом ему станет промерзший сарай маслобойки, где хочешь - не хочешь придется прожить, не высовывая носа, пока не будет готова лестница...
"Хорошо еще что ведро джема было",- хмыкнул Иван, и только тут сообразил, что в книжке о встрече его с самим собой ничего не говорится. "Отчего же это писатель,- так Иван стал незаметно для себя именовать своего неожиданного биографа,- об этом не написал?" Впрочем был пропущен не только этот эпизод, не говорится и о многом другом. Иван сейчас, разумеется, не помнил, о чем он успел рассказать "пш-ателю" в тот далекий вечер, скорее всего забыл тогда рассказать об этой невероятной встрече или инстинктивно побоялся. Однако, судя по тому, что он успел прочитать, в тот вечер он действительно и половины наверное не рассказал - так, перепрыгивал с пятого на десятое, нервы видно пошаливали, да и думал о другом - как бы поскорее намылиться куда-нибудь, лишь бы подальше...
Иван сравнивал прочитанное с тем, что помнил, перебирал в памяти пережитое в те пять недель - вроде все похоже, почти верно, и выстроено примерно так, как было на самом деле. Иван даже подивился этому рассказывал действительно с пятого на десятое, сбиваясь и перескакивая, а тут на тебе - все выстроилось так, что, когда читаешь, вроде все знакомо, а ловишь себя на вопросе: ну, а что дальше будет?
Иван подумал об этом мельком, не вдаваясь в секреты незнакомого ему ремесла, только чуть пожалел, что не обо всем рассказал "писателю" интересно было бы сейчас прочитать не только о встрече с самим собой, н.о скажем о том парне, что дал ему стрельнуть из лука,- из которого можно было стрелять не то что не целясь, а вовсе отвернувшись, и все равно попадешь точнехонько туда, куда хочешь... Или о музее тамошнем, куда Сверливый как-то сводил Ивана. Там он всякой всячины насмотрелся: зубную щетку Чингис-хана видел, очки Гомера, луч света в темном царстве, портянку Наполеона, подтяжки Цезаря и еще много всяких экспонатов, под каждым из которых было крупно написано: "Личный дар". Иван усмехнулся, вспомнив выставленный в одной из витрин портрет толстого веселого дядьки. Этот экспонат, судя по табличке, назывался "Пускай они не будут розами..." "Ну да ладно,-подумал Иван,- не рассказал так не рассказал", и, перелистав еще не прочитанные страницы, подсчитал- двенадцать. И, словно откликнувшись, кукушка высунулась из своего дупла и звонко отсчитала двенадцать ударов. Иван решил больше не отвлекаться и дочитать оставшиеся страницы одним духом.
"Как и во всякой азартной игре, в этой тоже были свои не сразу понятные тонкости. Иван, собственно, и не пытался в них вникнуть - и прежде он никакого интереса не испытывал ни к картам, ни к другим способам заработать деньги не работая. Поэтому, выслушав объяснение Гая Петровича тому, что происходит по вечерам в дальнем углу Соборного парка, он запомнил суть, не вдумываясь в детали. Суть же состояла в том, что помянутый угол парка был своего рода местным Монте-Карло.
Нет, рулетку здесь не крутили. Способ игры был совсем другой: игроки поочередно высоко подбрасывали монету, и если она падала на землю, партнер выкладывал ставку.
Если же подброшенная монета исчезала, то платил бросавший. Примерно на высоте трех метров проходила незримая граница, переход которой сулил проигрыш - за ней монета пропадала, словно растворившись в воздухе.
Все искусство игрока заключалось в том, чтобы не бросить монету выше, чем нужно.
На вопрос Ивана - что же происходит с монетой на высоте трех метров? Сверливый пожал плечами: - Исчезает... Не в прямом, конечно, смысле. Ничего ей не делается. Очевидно, проскакивает в другое время...
Гай Петрович еще что-то говорил, Иван слушал в пол.уха - в памяти его закопошилось какое-то неясное воспоминание, которое никак не могло выкарабкаться на поверхность. Иван напрягся мысленно, чувствуя подсознательно, что воспоминание важное, но ничего не мог сделать. Казалось, вот-вот, еще немного - и вспомнит, или хоть за кончик ухватится, но воспоминание выскальзывало, как намыленное, оставляя в душе беспокойство и злость.
Сверливый, будучи человеком деликатным, довольно быстро сообразил, что собеседника его что-то гнетет, и, отнеся это на счет браги, решительно сказал: - Вот что, Иван Петрович, пожалуй, нам пора. И вид у вас, должен сказать, неважный. Пойдемте-ка по домам...
Иван ворочался на койке, злясь на себя - сон не шел, голова гудела от бессильных попыток выковырнуть из памяти неясно мелькнувшее воспоминание, нывшее занозой с каждой минутой все нестерпимое.
Стоило Ивану шевельнуться, пружины громко и противно взвизгивали в тишине, и притихшая было за занавеской муха начинала биться о стекло, нудно жужжа. Глубокая ночь, но там, за окном, только отдерни марлевую занавеску, ослепительное солнце заливает пустырь, по которому в нескончаемом беге плывет желтая собака, а высоко в небе чертят невидимый путь два самолета, один из которых взорвется через мгновение, чтобы через мгновение вновь поплыла по выжженному пустырю собака, рассыпавшаяся на Сверкающие стекляшки...
К открывающемуся из окна виду Иван привык, перестав обращать внимание и на муху, и на все остальное.
Но сейчас нудное жужжание лезло в уши, раздражая и без того взбудораженный мозг. Встать бы и придавить проклятую муху, но Иван уже убедился, что это напрасный труд-он передавил десятка два, наверное, но стоило задернуть занавеску, как нудное жужжание возобновлялось с прежней противностью.
Уже только под утро Ивану кое-как удалось задремать.
И тут-то и произошло то, что никак до сих пор ему не удавалось сделать усилием воли. Отпустившее мозг напряжение распустило судорожно сжавшиеся кольца памяти, и воспоминание всплыло легко и свободно.
Перед закрытыми глазами возникла из ничего большая серебряная монета. И этот столь ординарный предмет оказался тем самым кончиком, за который вытащить всю цепочку было легко и просто. Иван проснулся мгновенно.
Монета исчезла, но он уже все вспомнил. Непонятная, но настойчивая потребность вспомнить что-то очень важное, как от удара кремня о кремень, обернулась искрой, осветившей самые потаенные уголки памяти. И, вспоминая, Иван уже знал, что через мгновение он придет к поразительной догадке, которая все может изменить...
С полгода назад он получил наряд сменить старую проводку в городском краеведческом музее. Работы было немного - музей занимал три небольших комнатки, в которых прежде помещалось ателье индпошива. Заведующий музеем Павел Федорович в благодарность устроил Ивану персональную экскурсию, подолгу останавливаясь у стендов и планшетов, развешанных по стенам. Жуков добросовестно разглядывал обломки ядер и сабель, битые горшки и, как непочтительно подумал он про себя, прочий мусор. Павел Федорович рассказывал обстоятельно и даже интересно. Остановившись, наконец, у витрины, где на потертом черном бархате лежало десятка два монет, Павел Федорович пояснил, что все они найдены на территории района, что является очень важным свидетельством той роли, которую, вероятно, играл в древности их райцентр. Монеты были разного времени и разного происхождения, что заставляло Павла Федоровича предполагать и даже утверждать: их город в течение веков поддерживал связи с самыми отдаленными краями. Павел Федорович по привычке не преминул пожаловаться, что серьезных археологических раскопок здесь не производилось, Иван как наяву услышал его шепелявый голос: "А представляете, что можно обнаружить, копнув чуть-чуть, если вот этот талер Сигизмунда третьего я нашел в соборном парке прямо в траве!" И, как бы отвечая этим словам, в ушах Ивана зазвучал голос Гая Петровича: "Исчезает... Видимо, проскакивает в другое время..." Читателю, очевидно, ясно, что не соединить эти два факта Иван не мог. И он, конечно, соединил их мгновенно.
Искорка, брызнувшая от их соударения, подожгла бикфордов шнур логических следствий, и догадка взорвалась, породив вывод.
Конечно, найденная Павлом Федоровичем в соборном парке монета и "Монте-Карло" в том же соборном парке могли быть только совпадением, причем для Ивана совпадением трагическим. Но, по зрелом размышлении, Жуков, не сбрасывая со счетов такой вероятности, решил, что иная вероятность тоже весьма значительна, если рассуждать логически. И ход его рассуждений был таков: поскольку проскочить из своего времени в это ему удалось, значит, в некоей точке такой проход существует или существовал. Пытаясь починить свой велосипед, Иван намеревался возвратиться домой тем же путем, которым попал сюда. В этом, собственно, и крылась принципиальная ошибка. Почини Иван свою машину, домой бы он все равно не попал. Потому что случилось то, что случилось бы с поездом, на пути которого кто-то перекинул стрелку. Что бы ни делал машинист - прибавлял бы пару, тормозил, останавливал локомотив-на прежний путь, даже если он лежит в двух метрах, перенести поезд невозможно.
Единственный выход - найти стрелку и перевести локомотив на нужную колею.
Когда Иван нажал кнопку пускателя, он тем самым перевел воображаемую "стрелку", а на самом деле просто ударом напролом в стену времени вызвал возмущение в этой точке, и его машину отбросило на совершенно другие "рельсы". И теперь, почини он свой велосипед, он смог бы передвигаться вперед-назад только по этим рельсам, иначе говоря, только в этом времени, а его собственное оставалось бы таким же недоступным, как недоступна поезду соседняя колея. И единственное, что ему оставалось, это - либо отыскать "стрелку", либо спрыгнуть с поезда. Первое было не только невозможно, но и бесполезно - машина все равно не работала.
Иван решил спрыгнуть. Спрыгнуть - в переносном смысле, потому что на самом деле он собирался подняться. Иначе говоря, он решил стать "монетой".
Конечно, даже если вероятность успеха и неуспеха была равной, риск был огромный. Ну, во-первых: игроки швыряют монеты испокон веков, а Павел Федорович нашел одну-единственную. Значит, либо проход здесь непостоянный, либо соединяет он это время с любым другим, но только не Ивановым, и найденная Павлом Федоровичем монета просто-напросто кем-то потеряна.
Во-вторых: проход существует, но проскочить через него может только либо небольшой, либо неживой предмет.
И вполне возможно, что Иван просто тюкнется макушкой в невидимый потолок. Или того хуже: проскочит в свое время, но в малоутешительном виде - облачком пара, скажем, или вообще разложенный на таблицу Менделеева.
Но выбирать было не из чего. И решение пришло твердое и ясное: надо построить легкую переносную лестницу и поздно вечером, когда игроки разойдутся, а еще лучше ночью, для пущей безопасности, попытаться выкарабкаться вон. С этим решением Иван поднялся, наспех оделся и побежал в хозмаг покупать раскладушки...
И вот лестница почти готова. Иван в последний раз пристукнул молотком, потом встал на первую ступеньку, переступил на вторую, легко попрыгал лестница получилась на славу, только чуть поскрипывала под Ивановыми восьмьюдесятью килограммами. Теперь оставалось сделать последний шаг, и тут Иван почувствовал, что позорно трусит. К чести Жукова надо сказать, что управился он с этим недостойным чувством довольно быстро, хотя и успел взмокнуть. Сложив лестницу, он собрался взвалить ее на плечо, но в последний миг оглянулся. Прислонив стремянку к стене, он присел на груду забросанных ветошью кирпичей, придвинул ведро и хлебной коркой аккуратно выскреб остатки джема. Встав, он огляделся еще раз, на секунду задержался взглядом на своем велосипеде, плюнул со злостью и, снова взвалив на плечо стремянку, толкнул дверь.
В голых ветвях соборного парка свистел ветер. По дороге сюда Ивану не попался никто. Только издалека донеслась колотушка ночного сторожа. Иван, цепляясь стремянкой за ветки кустов и вполголоса чертыхаясь, пробирался в дальний угол парка. Наконец, в жидком свете луны он разглядел столбик с указателем и уже совсем уверенно зашагал по тропинке к полянке среди кустов.
Аккуратно разложив стремянку на земле, проверил хорошо ли держатся сочленения и только после этого установил лестницу как надо. И теперь еще у Ивана оставалось два выхода: плюнуть на эту затею, повернуться и уйти, оставив стремянку на удивление завтрашним игрокам. Или хладнокровно ринуться в омут.,.
Иван ринулся в омут. Встав на первую ступеньку, Жyков постоял немного, встал на вторую, потом на третью, поравнявшись головой с вершинкой стремянки. Хлипкий каркас поскрипывал, но держался. Иван осторожно поднял руку, потыкал - ничего, воздух обыкновенный. И он решительно ступил на следующую - предпоследнюю сту пеньку. Стремянка угрожающе закачалась. Иван испугался - свалиться с трехметровой высоты мало удовольствия.
Едва он успел это подумать, как стремянка качнулась сильнее, Ивану показалось, что она как-то странно крутнулась и он понял, что теряет равновесие...
Первое ощущение, выплывшее из подсознания, выложив! И следом пришел страх - Иван боялся пошевелиться, боялся, что первое движение принесет боль - грохнуться с такой высоты не пустяк. И тут он почувствовал, что рядом кто-то стоит. Иван разлепил веки и из розоватого тумана прямо перед его носом выплыли сапоги. Иван поднял глаза - над ним стоял центурион.
Заметив, что Иван очухался, центурион укоризненно сказал: - Ну ты даешь, гражданин! С утра в стельку нализаться- это ж надо! Ну, вставай! Пойдем, я тебя устрою. Отдохнешь - метёлку получишь. Или лопату,-балагурил он,- это по выбору.
Последних слов Иван не расслышал - все его существо затопила оглушающая радость. Он подхватился и бросился обнимать своего неожиданного собеседника.
- Ты чего? Ты чего? - отталкивал Ивана, изумился тот, наклонился и поднял свалившуюся наземь фуражку, - Товарищ сержант, товарищ сержант,захлебываясь, бормотал Иван, не сводя глаз с фуражки, обыкковен ной милицейской фуражки.
- Ты чего? -снова забеспокоился тот - Иван уже узнал его -это был недавно переведенный в здешнюю милицию сержант Краснопольский. Сержант снял фуражку, придирчиво осмотрел ее, на всякий случай обтер рукавом и снова надел.- Ну, пошли.
- Пошли,-, товарищ сержант,- согласился Жуков, с наслаждением перекатывая во рту слова "товарищ сержант".
- Ты чего радуешься? - хмуро спросил Краснопольский.- Думаешь, пятнадцать суток -каникулы?
- Да трезвый я, товарищ сержант!
Краснопольский пригляделся и засомневался-действительно, вроде трезвый, но Иван спросил: - Какое сегодня число? - и сержант убежденно сказал: - Пьяный!
- Число, число какое? -- повторил Иван.
- Двадцать пятое июля, какое еще! - сердито ответил сержант и, крепко взяв Ивана под локоток, сказал: - Пошли!
Иван шел и радовался, даже не заметив, как дошли до милицейского поста.
Дежурный милиционер удивленно приподнялся из-за барьерчика, осмотрел Ивана с головы до йог и спросил Краснопольского: - Чего это он так вырядился?
Иван увидел себя его глазами, как не удивиться: оленья доха, шапка ондатровая. А на дворе двадцать пятое июля.
Но смутить его не могло ничто - даже зловещая перспектива пятнадцати суток. Плевать! Он - дома!
И тут скрипнула дверь и вошел дядя Петя, вернее, старший сержант Хрисов, поскольку в данный момент он находился при исполнении. Увидев Ивана, он несколько удивился, но тут же строго спросил: - В чем дело?
Сержант доложил, добавив: - На пятнадцать суток тянет, как пить дать.
Будь Иван виноват, ничто не спасло бы его от столь сияющего будущего дядя Петя был человек справедливый. И хоть старший сержант Хрисов знал, что его старый друг и капли в рот не берет, тем не менее он достал стеклянную трубочку, которыми шоферов проверяют, отломил кончик и велел Ивану дуть. На радостях Иван дунул так, что Хрисов заметил: - Полегче-полегче...
Взяв трубочку, он осмотрел ее и протянул Краснопольскому. Тот, еще сомневаясь, сказал: - Трезвый...
Вмешался Хрисов: - Чего же ты в парке валялся?
- Обморок, дядя Петя, то есть, виноват, товарищ Хрисов,- весело соврал Иван.- Плохо стало. От жары!
- Ну-ну,- покачал головой Хрисов.- Ну, ладно, катись. Вечером загляну...
Иван весело кивнул и, насвистывая под нос "Яблочко", вышел, чувствуя спиной сквозь доху недоуменный взгляд участкового...
Вот такая история приключилась с Иваном Жуковым.
Закончилась ли она на этом или, оклемавшись от шока, Жуков снова в каком-то сарае корпит ночами над усовершенствованной моделью своего небывалого агрегата, я не знаю. Дня через три после похода в соборный парк и "ЗэЗэ" Иван пришел в библиотеку, хмуро поздоровался и, положив на стол аккуратно обернутую в газету книгу, сказал: - Вот, сдать пришел,- и, помолчав, добавил: - уезжаю...
- Куда? - удивился я.- Так вдруг?
- А-а,- махнул он рукой и, оглядевшись, понизил голос, хотя в библиотеке не было никого кроме нас двоих: - Иду вчера вечером, навстречу Хрисов. Глядь, а у пего на голове что-то как блеснет! Аж затрясло меня. Подходит он, смотрю, а это у него кокарда под фонарем блеснула.- Жуков помолчал.- Если останусь здесь - спятить могу. Вчера венец почудился, а на днях, слышу, рыцари скачут, завернул за угол - водовозка...
- Когда же едешь?
- А сейчас. Схожу за чемоданом, и на станцию, расчет вчера взял,- он протянул мне руку. Уже от двери обернулся, но ничего не сказав, махнул рукой и вышел.
Развернув газету, в которую Жуков заботливо обернул Уэллса, я хотел было скомкать ее, но неожиданно уткнулся взглядом в небольшое объявление, взятое в зубчатую рамку. В объявлении было всего две фразы: "Сдается комната с видом в прошлогоднюю осень. Оплата в зависимости от погоды".
Это была "Зорька ранняя", вернее, большой ее обрывок с полстраницы. Случайно ли завалялся он у Жукова в кармане, не знаю, спросить не у кого. И случайно ли завернул Жуков в этот обрывок книгу, неся ее в библиотеку, или нет, тоже не знаю. Это, впрочем, неважно. Важно другое: благодаря этому мне удалось привести в четвертой главе точный текст нескольких газетных сообщений, тан поразивших в свое время Ивана Жукова.
На этом, собственно, можно было бы и закончить, поскольку все известное мне об Иване Жукове и случившемся с ним, теперь известно читателю.
Но здесь выступает одно очень важное обстоятельство.
Предубежденному, скептически настроенному или просто недоверчивому читателю вся эта история может показаться совершенно сомнительной. У читателя же любознательного, не стоящего на позиции "этого не может быть, потому что этого не может быть", все рассказанное вызовет массу законных вопросов, из которых не самый трудный: "Как это можно объяснить?" Стремление дать читателю факты в той последовательности, как рассказывал Жуков, не позволило мне раньше высказать собственное мнение. Теперь же я должен еще раз сказать, что вся эта история вызвала у меня не меньше вопросов, чем у самого предубежденного и самого доброжелательного читателя. Предупреждаю сразу: на все вопросы однозначного ответа я не нашел. Но пытался.
К сожалению, рассказ о попытках найти исчерпывающее объяснение занял бы не меньше места, чем вся история.
Поэтому я, адресуясь к любознательному читателю, поделюсь только некоторыми соображениями и почерпнутыми в холе поиска сведениями. Для большей точности я процитирую одно положение современной физики: "Пространственно-временные отношения подчиняются не только общим закономерностям, но и специфическим.. Особенно специфичны пространственные и временные отношения в таких сложных развивающихся объектах, как организм или общество. В этом смысле можно говорить об индивидуальных пространстве и времени таких объектов (например, о биологическом или социальном времени)".
Комментировать это положение не стану, скажу только: мне кажется, что в приведенном тезисе содержится, если не объяснение, то намек на объяснение случившегося с Иваном Жуковым. А так ли это или не так - "думай, товарищ! Думать полезно", как говаривал наш учитель математики Иван Александрович Решетилов.
Если же оставить физику физикам, я должен сказать совершенно определенно: я рассказу Жукова верю. Почему? Ну, во-первых, врать ему было абсолютно незачем. Во-вторых, полсотни монет в нашем музее, четыре из которых- редчайшие-переданы в Эрмитаж. Что еще? Да, обрывок газеты, Все это факты. Достаточно ли их или нет - зависит от точки зрения.
Но вот еще два факта, на первый взгляд совершенно далеких от того, о чем мы говорим.
Четыреста лет назад итальянский монах Джордано Бруно высказал дикую для своих современников мысль о бесконечности природы и бесконечном множестве миров во Вселенной.
Сегодня эта истина кажется абсолютно ясной. И тем не менее, как это ни парадоксально, применяем мы ее по привычке только к пространству. Справедливо это? Нет. Очевидно, что идея бесконечности природы и множественности миров объемлет весь материальный мир. Если это так, а диалектика вынуждает нас признать, что это так - значит, границы этого мира становятся еше необозримее, если можно так сказать о безграничном. И это значит, что человека ждут потрясающие открытия не только на далеких звездах...
Четыреста лет назад итальянский монах Бруно взошел на костер.
Четыреста лет назад безымянный русский мужик, привязав к плечам самодельные крылья, прыгнул с колокольни и разбился. Полет первого человека-птицы был скорее даже не полетом, а падением. Но это падение обернулось крыльями для всего человечества.
Первая попытка проломить стену Времени едва не закончилась для Ивана Жукова так, как для его далекого предка попытка взлететь...
Сегодня человек чувствует себя хозяином в пространстве. Но наступит день и час, когда подчинится ему и всеобъемлющий океан Времени, и ждут его на этом пути новые острова, новые материки, новые миры... Если не верить в это - значит верить, что познание может остановиться у подножия уходящей в бесконечность вершины.
Теперь же, как поступали древние римляне, исчерпав все доводы, мне остается сказать: dixi - я закончил.
"Закончил, закончил,- проворчал Иван, прочитав последнюю строку,- кто тебя начинать-то заставлял..." Покосился на часы - ого, половина третьего уже, а на работу-то к восьми... Да и позавтракать надо успеть, не евши какая работа... В общем, Иван старательно пытался думать о чем угодно, только не о том, что так пугающе живо встало со страниц этой нежданно-негаданно ворвавшейся в его уже почти спокойное житье-бытье книжки. Поймав себя на этом, Иван чертыхнулся, подумал: "черта лысого теперь уснешь". Перспектива была совершенно ясной, но сдаваться он не собирался и, покопавшись в стенном шкафчике, отыскал-гаки пакетик снотворного, сохранившийся с тех, уже давних времен, когда без таблетки уснуть и думать было нечего. Для верности Иван хватил полпачки и, провалясь как в омут, наутро едва не проспал.
Лешка явился, как чуял, к обеду. С порога покивал не без ехидства: Что это у тебя глазки красные? Романы по ночам почитываешь?
Иван не нашелся, что сказать. А Алексей пристально посмотрел на него и как-то буднично, как само собой разумеющееся, спросил: - Нам в лаборатории специалист твоего класса нужен. Пойдешь?
И тут Иван совершенно неожиданно, как бы со стороны услышал собственный голос: - Пойду...
Почему он согласился, не спросив, не узнав ничего поподробнее, зачем согласился так вот, с ходу - он не мог объяснить себе ни тогда, ни позже, ни сейчас, ворочаясь на второй полке вагона, катящего черт-те куда, к какомуто озеру, которое опять же вовсе неизвестно-существует ли вообще, или так - в одном воображении. Чисто, как в сказке: "пойду туда, не знаю куда"...
Впрочем, ворчал Иван больше для порядка. Как говорится, если сам себя не поругаешь, охотники все одно найдутся. Иван чертыхнулся вполголоса, спохватился, глянул вниз - спит шеф. Покосился на соседнюю полку Алексей-свет Иванович тоже почивают безмятежно. "Ну и лады",- подумалось вдруг спокойно, и, поворотись набок, Иван вздохнул легко и освобождение, словно грузчик, сбросивший с плеч громоздкую ношу.
Вагон потряхивало, убаюкивающе бормотали колеса, но спать Ивану не хотелось. Так - легкая полудрема, в которой плавно, как в замедленной съемке, проплывали события давние и не очень давние, пока из памяти не вынырнул эпизод малозначительный, но непонятный - и уже этим настораживающий: в самый канун отъезда этот странный звонок. Поначалу Иван ему значения не придал, но сейчас нелепый этот разговор по телефону почему-то настораживал его, и пытаясь докопаться до причин неожиданного беспокойства и тревоги, Иван попытался до мелочей восстановить все происходившее в предотъездный вечер.
Значит так... Позавчера вечером, накануне отъезда, Антон Давыдович с Алексеем ушли в половине девятого.
Иван остался кой-какую мелочь доделать, как пояснил он на Лешкин вопрос: собирается ли он хоть в эту предотъездную ночь выспаться?
Устать-то он конечно устал, как и все - чем меньше времени оставалось до отъезда, тем больше дырок обнаруживалось. Поди знай, что из этих самых дырок-недоделок - пустяк, а что вдруг обернется такой дырищей - ахнешь. А там ахай не ахай - ахами дырку не заткнешь.
Антон Давыдович, да и Алексей тоже, согласны были с Иваном в принципе, но дотошность его считали чрезмерной. Алексей даже бросил в сердцах однажды, когда Иван в десятый раз принялся перепаивать какой-то проводок: Тебе бы немцем родиться, педант несчастный!
Педант не педант, но насчет поговорки "семь раз отмерь" у Ивана было вполне определенное мнение. Однажды он правилу этому изменил, хоть и не по собственной вине, а по стечению обстоятельств. И такое из этого вышло, что, как говорится, ни в сказке сказать, Ни пером описать. Правда, попытался один сочинитель и негаданно для себя Иван в литературных героях оказался, так что вроде даже повезло. А то вполне мог оказаться лягушкой в крынке молока.
Иван еще раз, сверяясь с цифрами и надписями на ящиках и контейнерах, проверил по описи "имущество".
В опись этого "имущества" у Ивана входили на равных и оба биора, и арифмометр, как непочтительно именовал Алексей компакт-ретранслятор, и прочая электроника, и всякие ложки-вилки и кастрюли. Аппаратура, конечно, штука ценная, но если какой проводок оборвется, пальцем не запаяешь. Так что паяльник обыкновенный там, где предстояло развернуть всю эту электронику, для нее может вопросом жизни и смерти обернуться. Поскольку до ближайшего хозмага триста верст топать надо - в тайге паяльники не растут. Официально Иван числился в группе техником-смотрителем. Но так как-то вышло, что круг его обязанностей разрастался не по дням, а по часам, и получай Иван зарплату за все свои неофициальные должности, он бы запросто вышел в миллионеры. Но поскольку такой благородной цели у Ивана не было, а безделье с детства было ему хуже мороки, то он исправно и охотно брался за все, только время от времени ворча для порядка.
- Вы бы меня еще капельдинером сделали,- заметил он, когда Антон Давыдович, посмущавшись, попросил: "Иван Петрович, не могли бы вы заняться комплектовав нием экспедиционного продзапаса?" - Почему капельдинером? ошарашенно воззрился на него тогда Антон Давыдович, а у Алексея даже уши зашевелились от неожиданности.
- А как же? Вы начальство. Он,- Иван кивнул на Алексея,- начальство. А я и монтер, и радист, и завхоз, и швец, и жнец. Давайте уж буду и на дуде игрец...
Провозился Иван почти до двенадцати. Взглянув на часы, подумал: на трамвай успею. А что сегодня не досплю-в поездке доберу. За четверо суток и впрок наспаться можно...
Еще раз оглядев аккуратно уложенные ящики, которые завтра утром предстояло отвезти на вокзал, Иван вынул из кармана халата ключи от лаборатории, переложил в карман брюк, халат аккуратно повесил на гвоздик за шкафом и уже шагнул к двери, когда длинными резкими звонками задребезжал телефон. "Междугородняя, что ли?" - недоуменно подумал Иван, беря трубку.
- Лаборатория? - весело спросил девичий голосок. - Сейчас будете говорить.
В трубке что-то пощелкивало, низко гудело, наконец откуда-то издалека пробился еле слышный голос: - Алло, алло, вы меня слышите?
- Слышу, слышу,- подтвердил Иван, недоумевая - кому это взбрело среди ночи звонить за тридевять земель.
В трубке хрипнуло и следующих слов Иван не разобрал. Потом стало слышнее.
- ...приеду. Вероятно, через неделю.
- Куда приедете? - не понял Иван.
- К вам! В лабораторию,- заторопился далекий голос.- Очень важно...
Иван перехватил трубку другой рукой: - Через неделю в лаборатории никого не будет.
- Как? - вскрикнул на том конце провода голос.
- Отбываем в экспедицию на три месяца.
В трубке снова хрипнуло, и сквозь треск и щелчки Иван скорее угадал, чем услышал: - Вы понимаете, я вспомнил... Я знаю, что случилось со Змеем Гррынычем... И с БРВ-одиннадцатым...
В трубке затрещало, смолкло, и ясный девичий голосок сказал: Извините, разговор прерван. На линии неполадки.
Иван положил трубку, хмыкнул и в некоторой растерянности двинулся к выходу. Тщательно заперев дверь, он спустился на первый этаж, отдал ключи сонному вахтеру и едва вышел в прохладную темноту, из-за поворота вывернулся, дребезжа и рассыпая дугой искры, седьмой номер. Иван бросился к остановке, успел. И только усевшись на боковой скамейке в полупустом вагоне, он снова вспомнил о странном звонке. Недоумевать было от чего. О предстоящем эксперименте группы Антона Давыдовича знали только те, кому надо. О деталях его, об аппаратуре - еще меньше. Не то, чтобы эксперимент держался в тайне, просто афишировать было незачем, да, собственно, и нечего было афишировать - о результатах эксперимента приходилось только гадать. И тут вдруг этот звонок. Откуда "он" мог знать, что случилось со Змеем Горынычем, если в официальных документах этот самый змей значился как БРЗ-10? Откуда "он" мог знать о втором биоре - БРВ-11?
И что с ними могло случиться, если оба биоробота - и Змей и Волк спокойненько лежат в заколоченных контейнерах, и лежать будут так еще черт знает сколько времени, пока их "папа" Антон Давыдович не решит, что пора будить и на работу посылать...
В купе Иван влез, едва объявили посадку, хотя до отправления поезда был еще добрый час, да и места в билетах обозначены разборчиво. Иван уселся у окошка, одним глазом кося на дверь каждый раз, когда к купе приближались шаги. Вовсе не праздное любопытство двигало им - Ивану было совершенно все равно, кто едет по соседству, беспокоило его другое: кого бог или случай пошлет четвертым в их купе. Это было совсем не маловажно - ехать-то трое с лишком суток до первой пересадки. Мало веселья, если попутчик все три ночи будет тракторные рулады выводить. Только знай вставай, крути его с боку на бок. Храпа Иван не выносил не только из-за полной бессмысленности звука, его особенно бесило то, что храпящий словно дразнит окружающих: коснись его легонько пальцем, тут же замолчит, как будто ты на выключатель наткнулся, а через мгновение, не успеешь обрадоваться, снова музыка.
Дверь отъехала в сторону, впустив здоровенный чемодан, следом сунулась глянцевая в бисеринках пота плешь.
Иван только успел подумать: "Ну все, этот даст нам прикурить". Как бы в подтверждение, "плешь" спросила густейшим басом: - Четырнадцатое место здесь?
Иван облегченно вздохнул и вежливо ответил; - Дальше!
Дверь задвинулась. Иван подумал: "Пронесло", но тут не пожалел, поскольку вдруг представилась ему перспектива куда более безнадежная. С храпуном еще хоть кое-как бороться можно, ну, а как занесет в купе дамочку-раскапризнину? "Выйдите, я переоденусь... Отвернитесь, я лягу... Не смотрите, я встану... Ой, дует!.. Ох! Ах!" Иван даже вздрогнул, представив себе столь сияющее купейное будущее...
Пока Иван терзался в купе, Алексей беззаботно раскуривал на перроне, было с кем - провожающих набежал добрый десяток - из соседних отделов друзья-приятели.
Антон Давыдович чуть в сторонке толковал о чем-то с заведующим лабораторией бурения времени Черниковым, главным своим оппонентом и противником. Они стояли под самым окошком. Разговора, конечно, не слышно, только губы шевелятся. Но Ивану догадаться было нетрудно - разговоры Антона Давидовича с Черняковым с чего бы ни начинались, всегда сводились к одному. Иван, как наяву, услышал басовитый голос Чернякова: "Исключительно важна проблема регулирования теплового баланса Земли. От успешного ее решения зависит не только будущее человечества, но, по-видимому, и судьба жизни на нашей планете..." Насколько Иван понимал, Антон Давыдович с этим был полностью согласен. Существо же вечного спора сводилось к методу решения, вернее, даже не к самому методу, а к направлению его поиска.
Из зарешеченной дырки над окошком в купе лез какойто бодрый мотивчик. Иван, сразу как вошел, попытался было это дело прекратить, но верньер охотно вертелся и в ту и в другую сторону, нимало не мешая поездному радиозатейнику развлекать пассажиров жизнерадостными песнопениями. Иван понял, что тут поможет только кувалда.
Впрочем, если уж очень будет надоедать, можно отверткой поковырять, техника известная. Но тут мотивчик поперх-нулся, и серьёзный служебный голос объявил: "Провожающих просим выйти из вагонов. Пассажиров просим занять места. Поезд отправляется через две минуты". Голос отключился, репродуктор выдержал многозначительную паузу и разразился футбольным маршем.
- У вас свободно, гражданин? - в купе церемонно вступил Алексей, и не ожидая ответа, обернулся к Антону Давидовичу: - Входите, пожалуйста. Дама не возражает.
- Трепло,- буркнул Иван.
И тут провожающие поплыли мимо окна. Поезд тронулся незаметно, вагон чуть дрогнул на стыке. Иван облегченно вздохнул - четвертое место в купе осталось свободным.
Но радоваться было рано. Он это понял сразу, как только по коридору простучали каблучки и замерли у двери их купе. В общем все шло, как по писаному: в дверь легко постучали, Алексей готовно откликнулся: "Пожалуйста", дверь отъехала и в проем шагнул тот самый четвертый, и как назло - худший его вариант.
- Можно? - несмело, но звонко спросил "вариант".
И завертелось: Антон Давыдович, пыхтя, запихивал чемодан в багажник под потолком, Алексей баскетбольными бросками перекидывал свои и Ивановы шмутки с нижней полки на верхнюю. Все это вперемешку с извинениями - ах, простите! Присядьте, пожалуйста! Иван Петрович, помогите даме!
Иван хмуро отмалчивался, искоса разглядывая причину этого столпотворения. И неожиданно для себя решил, что "причина" вполне симпатичная.
Бедлам продолжался минут пять, расходившиеся кавалеры наконец утихомирились.
- Ну-с,- галантно поклонился Алексей,- а теперь, пожалуй, самое время раскрыть наши инкогнито...
Иван молча поглядывал, не вмешиваясь в разговор.
Молчание его можно было принять за хмурость, но тот, кто знал его хорошо, сразу увидел бы, что Иван доволен, И он в самом деле был доволен: худшие его опасения были опровергнуты. Девчонка оказалась, если воспользоваться Лешкиным термином, что надо. Красивая - это бьет в глаза сразу. Сначала Ивана было насторожили модные очки в пол-лица, опять же модные пепельные волосы, волной упавшие на узенькие плечи, джинсы явно нездешние.
На актрису киношную смахивает. Но, как выяснилось в первые же минуты, к кино Галина Васильевна имела такое же отношение, как и прочие смертные, которые время от времени ходят в кино. И ехала она не на съемки на Лазурном берегу, а возвращалась из отпуска домой в город Златоуст к своим детишкам, которых было у нее ровно тридцать штук. Это, конечно, многовато и для пожилой мамаши, но для двадцатилетней девушки вполне нормально, если она воспитательница в детском саду.
Расположение Ивана окончательно окрепло, когда Галина Васильевна не стала вежливо выставлять мужиков из купе, чтоб переодеться, а, прихватив нужные вешички, отправилась в конец вагона, хотя вежливый Антон Давьь дович и предлагал ей поступить наоборот. Когда дверь закрылась за Галиной Васильевной, Иван вдруг вспомнил о вчерашнем ночном звонке.
- А, розыгрыш,- заметил Алексей, когда Иван коротко рассказал о странном звонке.
- Подожди,- с явной тревогой остановил его Антон Давидович и спросил Ивана,- а из какого города он звонил?
- Понятия не имею.
- А назвался он, фамилию там, или телефон свой?
- Слышно было паршиво, я же сказал,- пожал плечами Иван,- может, и назвался, я не расслышал.
- Да что вам его фамилия? - откликнулся Алексей. - Явный же розыгрыш. Кто может знать о том, что случилось с биорами? Если с ними что-то и случится, то это - в будущем. Утверждать, что сегодня кому-то может быть известно, что случилось с ними в будущем, которое еще не наступило,- это же бессмыслица, абсурд!
- Абсурд, говорите? Это как посмотреть,- задумчиво сказал Антон Давидович.
Алексей с некоторым удивлением посмотрел на Антона Давидовича и, усмехнувшись, пропел: Как ни крути, как ни верти, Конец пути - в конце пути!
- Вы забываете, Алеша,- сказал Антон Давыдович,- что мы их посылаем в далекое прошлое, и тем самым наше сегодня становится для них далеким будущим. И не только сегодня, но и вчера, и год назад, и сто лет назад для них будущее. Так что, как это ни парадоксально на первый взгляд, но сегодня в принципе возможно знать, что случилось с ними тысячу лет назад, потому что они уже там. Если, конечно, нам удастся их послать...
- Вы хотите сказать, что хотя они еще здесь, они тем не менее уже там - тысячу лет назад?
- Это нетрудно представить, если вдуматься. Возьмем пример попроще схема та же, только цифры поменьше. Скажем так - завтра мы пошлем объект в прошлый год. Завтра. Но независимо оттого - завтра или послезавтра или месяцем позже - существо не меняется. Важно то, что, если объект переносится на год в прошлое, он начинает существовать с того момента, как он попал в это прошлое - то есть год назад. Иначе говоря, он уже находится в прошлом, хотя мы еще только собираемся послать его туда. Результат действия, которое предстоит совершить в будущем, уже существует в прошлом, если, конечно, это действие состоится.
-- Подождите, Антон Давидович, дайте сообразить. Итак, допустим, завтра мы пошлем объект в прошлый год. Если нам это удастся и он там окажется, значит он начнет существовать в прошлом году, хотя мы его еще не по слали, поскольку это еще предстоит сделать.
- Теперь вы понимаете, что парадокса, собственно, никакого нет. Все дело в некоторой традиционности наших представлений о времени.- Антон Давидович покосился на Ивана.- Скажем, никакого вопроса не возникло бы, если задачу сформулировать так: сегодня мы послали объект в прошлое. Вывод ясен: значит он, естественно, существует в прошлом по отношению к сегодняшнему дню, Но трудно представить, как он может существовать У прошлом, если мы его туда еще не послали. Здесь чисто психологическая заминка. Но ведь завтра наступит. Сегодня оно для нас - в будущем. А послезавтра - станет прошлым. И объект, посланный завтра, окажется посланным вчера. И все станет понятно: объект, посланный вчера в прошлое, естественно находится в этом прошлом.
- Значит, до момента отправки объект одновременно существует и там и здесь? - спросил Иван.
- При единственном условии - если отправка состоит-, ся. И в этом случае объект существует до момента заброски и здесь и в той точке времени, куда он будет направлен. С момента заброски он из нашего времени естественно исчезает. Или остается только в нашем времени, если отправка не состоится.
Иван кивнул, подумав при этом - но при чем здесь звонок? Антон Давидович, словно поймав эту мысль, продолжал: - Теперь вы понимаете, что некто может оказаться -свидетелем гибели нашего объекта, скажем, полгода назад. И тем самым сегодня, когда объект еще не послан в прошлое, этот предполагаемый свидетель может знать, что с ним случится.
- Хорошо. Это ясно,- возразил Алексей.- на таком или чуть большем отрезке времени свидетель возможен. Но если наши объекты, наши биоры уйдут в прошлое на тысячу лет, откуда возьмется свидетель, который самолично присутствовал при их, скажем, гибели, а тысячу лет спустя вдруг вспомнил и позвонил Ивану, чтоб сообщить ему об этом?
- Алексей Иванович, ваше недоверие мне понятно,неторопливо сказал Антон Давыдович.- Но вы, конечно, не ждете от меня однозначного и определенного ответа на ваш вопрос. Я просто не знаю этого ответа. Здесь тот случай, когда принцип ясен, а конкретное его воплощение - нет. Но я хотел бы заметить вот что: будущее скрыто от нас. Верно? И тем не менее при определенных обстоятельствах оно может быть известно до деталей. Скажем, в прошлое уйдет не биор, а вы.
- Почему я? - деланно удивился Алексей.- У нас ведь есть товарищ с опытом. Пусть попробует во второй раз.
Иван поежился, но отвечать на Лешкино ехидство не стал.
Антон Давыдович усмехнулся, но, посмотрев на нахмуренного Ивана, подначки не поддержал, с подчеркнутой сухостью заметив: - Не волнуйтесь, Алеша, биора вам подменять не придется, в программе изменений не предвидится.
Алексей согласно покивал.
- Но все-таки, скажем,- вернулся к своему Антон Давыдович,- в прошлое уйдет человек - я, вы, он. И вот вы, вы, живя в одиннадцатом, скажем, веке, будете совершенно точно знать, что произойдет и через сто, и через пятьсот, и через восемьсот лет - вплоть до того дня, из которого вы ушли в прошлое. Если, конечно, история вам известна хотя бы в пределах школьного курса,пошутил Антон Давыдович.- Впрочем, ведь смысл нашего эксперимента в том и состоит: заглянув в далекое прошлое, увидеть истоки настоящего и тем самым приподнять завесу над будущим...
Алексей хотел что-то сказать, но тут раздался предупредительный стук, и в дверях появилась Галя.
Хотя в последнее время Ивану поездом ездить приходилось довольно часто, пора бы давно привыкнуть к комфорту купейного вагона, но каждый раз где-то у краешка сознания возникало мгновенное удивление и изяществу отделки, и расточительному блеску хромированных ручек, крючков, бляшек всяких, и мягкому убаюкивающему ходу. Прочно и навсегда засело на самом донышке памяти другое: громыхающие товарняки, тряска, от которой клацают зубы, черный от угольного дыма ветер, свист в ушах и постоянное ожидание, что сейчас тебя выдернут за шиворот из-за груды мешков, где чуть-чуть меньше дует и можно даже соснуть. И годы спустя, когда беспризорники переселились из асфальтовых котлов на страницы книг и даже пошли в герои иных фильмов, посвященных тому уже историческому послевоенному времени, Иван не любил ни читать об этом, ни смотреть даже хорошие фильмы, поскольку то, что для многих уже стало историей, для него оставалось собственным детством. Потому-то первые минуты в поезде, которые, как ключик, распахивали дверку в глубины памяти, выпуская непрошенное воспоминание, были Ивану крайне неприятны, хотя отчета в причине он себе не отдавал, просто у него портилось настроение.
Впрочем, обычно такое случалось, когда приходилось ездить одному. А тут предотъездная суета, потом неожиданный сюрприз - вместо нарисованной воображением попутчицы-злодейки явилась полная ее противоположность.
Мало по малу Иван даже развеселился, наблюдая галантную суматоху, поднятую его уважаемыми коллегами. Потом, когда все поуспокоились, завязался традиционный купейный разговор, отличавшийся, впрочем, от традиционного своей явной и искренней заинтересованностью. "Просто люди хорошие",- подумал Иван, подразумевая под словом "люди", конечно, не только Алексея и Антона Давыдовнча. Но сам он в разговор не вмешивался, и не только потому, что по природе был неразговорчив. Антон Давыдович тоже больше помалкивал. Зато уж Лешка солировал вовсю. "Дело молодое",- степенно подумал Иван.
Явный интерес Алексея к попутчице-раскрасавице был, как говорится, налицо. С высоты своих тридцати семи лет Иван с внутренней снисходительностью прислушивался к Лешкиному "пению". По женскому вопросу у Ивана было четкое и давно установившееся мнение, несколько отличавшееся от популярного в определенных кругах. Английские суфражистки и феминистки, к счастью, не подозревали о существовании Ивана Жукова, и поэтому побитие камнями ему не грозило. Впрочем, мысль о подобной опасности ему в голову и не приходила, поскольку он взаимно не подозревал о существовании помянутых феминисток и суфражисток.
Посидев с полчаса, в пол-уха прислушиваясь к разговору, Иван стал подремывать. Клюнув несколько раз носом, он смутился, рассердился на себя, буркнул что-то но никто, оказывается, и внимания не обращал на смирно приткнувшегося на краю скамейки Ивана. И он, поняв это, тоже не обращая внимания на разговорившуюся парочку, полез на вторую полку. Антон Давидович проследил за ним взглядом с некоторой завистью - он тоже непрочь бы прилечь, но полка у него нижняя, не сгонять же людей.
Иван устроился поудобнее, подоткнув подушку повыше. Дремота отчего-то прошла, едва он влез на полку.
Иван поерзал-поерзал, потом, приподнявшись, стащил с плетеной полочки на стенке старенькую авоську, исправно служившую ему портфелем с незапамятных времен. Алексей посмеивался над авоськой, интересуясь - не фамильная ли это реликвия лордов Жуковых, оставленная в наследство их потомку Джону. Иван в зависимости от настроения или отшучивался, или отмалчивался. Авоська была удобна на любой случай - это ее качество устраивало Ивана абсолютно, а что касается внешнего вида, то особой разницы между своей плетенкой и заморским портфелем крокодиловой кожи он не видел. Покопавшись, Иван вытащил из авоськи специально прихваченную в дорогу книгу. За делами и сборами он больше двух страниц прочитать не успел, хотя Антон Давидович книжицу эту ему дал с месяц назад, настоятельно советуя прочитать внимательно.
- Тебе, Иван Петрович, давно пора с проблемами нащими поглубже ознакомиться. По части техники ты, можно сказать, в королях ходишь. Практика дело великое, но теория тебе не помешает хотя бы, скажем, для кругозора...
Иван книжку тогда взял не споря, слова насчет королей, что греха таить, его обрадовали, хотя он и сам понимал - талант не талант, а способности у товарища Жукова по части техники имеются.
Вагон легко потряхивало на стыках, читать это не мешало, но Иван читал тем не менее с некоторым напряжением. Виной тому был, конечно, не вагон, книжка была серьезная, иные абзацы приходилось прочитывать по два, а то и по три раза.
"Интенсивность солнечного излучения, по данным современной астрономии, по-видимому, сохранится на уровне, близком к современному, не один миллиард лет. Многолетние флуктуации солнечной активности также, очевидно, не достигают критических величин.
Приливное трение будет замедлять скорость вращения Земли вокруг оси, что приведет к увеличению продолжительности суток...
Уменьшение содержания углекислоты в атмосфере сопровождается понижением температуры поверхности Земли. Согласно гипотезе Л. Беркиера и Л. Маршалла (1966) и М. И. Будыко (1977), это было главной причиной наступления ледниковых периодов в прошлом. Дальнейшее снижение концентрации СО2 неизбежно приведет к наступлению новых ледниковых периодов, знаменующих начало перехода от устойчивого безледного климатического режима к еще более устойчивому режиму полного оледенения планеты. Длительность этого переходного периода, которым могло бы закончиться существование биосферы, очень невелика... Таков один из наиболее обоснованных перспективных прогнозов результата естественной эволюции биосферы. Он. далеко не оптимистичен".
"Какой уж тут оптимизм",- подумал Иван, впрочем, тут же сообразив, что все это произойдет, конечно, не завтра. .Если и произойдет вообще. Усмехнувшись этой утешительной мысли, Иван принялся читать дальше, но уже через несколько строк охота усмехаться у него пропала: "Развитие биосферы на нашей планете обязано маловероятному сочетанию благоприятных факторов как в начале формирования жизни, так и в течение последующих 3-3,5 миллиардов лет. Временами интенсивность отдельных факторов достигала критических значений. Большая сложность биосферы, способность к саморегуляции обеспечивала возможность выхода из кризисов путем внутренних перестроек. Однако, поскольку ее функционирование определяется деятельностью стихийных факторов (взаимные отношения организмов в борьбе за существование, геологические и космические факторы и т. д.), нет оснований рассчитывать, что биосфера и впредь будет развиваться только в направлении прогресса. Напротив, в ней, как и в любой частной саморазвивающейся системе, таится возможность самоуничтожения. Расчеты М. И. Будыко показывают, что такая возможность вполне реальна. Ведь жизнь на Земле, в конце концов, лишь один из пиков эволюционного ландшафта!" Иван, заметив страницу, закрыл книжку - в один присест такое не осилишь. Времени впереди много, а сейчас сггмый раз начать наверстывать упущенное - попросту говоря, вздремнуть. Иван поворочался, устраиваясь поудобнее, и тут снизу донеслось: - Не может быть!
И такое удивление слышалось в этом восклицании, что Иван встрепенулся и посмотрел вниз.
Галя повторила: - Не может быть!
Неожиданно для себя Иван спросил: - Что не может быть?
Галя не успела ответить, Алексей пояснил: - Да вот Галина Васильевна не верит, что существует машина времени.
Иван хмуро посмотрел и так же хмуро сказал: - Охота тебе трепаться...
Алексей подмигнул, лицо у него было лукавое, Ивану не нужно было гадать - отчего. "Не хватало только, чтобы он и об этом стал трепаться",подумал Иван, а Лешка, с той же лукавостью подмигнув, спросил: - Как я понимаю, Иван Петрович, вы тоже в существование машины времени не верите?
И тут, на счастье, вмешался Антон Давидович: - Да как же Иван Петрович может не верить в то, что реально существует?
Иван обалдело посмотрел на него, у Алексея на физиономии тоже отразилось неподдельное удивление.
- И не просто существует - любой из присутствующих не только видел ее,- Антон Давидович оглядел всех, усмехнулся ошарашенному выражению лиц,но и не единожды пользовался ею. Правда, для путешествия в пространстве, хотя с ее помощью можно перенестись в любое время. В прошлое - пожалуйста. В будущее? Пожалуйста.
Иван заподозрил подвох - всерьез такую несусветнцу Антон Давыдович нести не мог. Алексей, видимо, подумал о том же и на всякий случай спросил: - Что вы имеете в виду, Антон Давыдович?
Тот помолчал, посмотрел в окошко - играл на нервах, и неожиданно уронил: - Самолет.
- Какая же это машина времени? - неуверенно спросила Галя и почему-то посмотрела на Ивана.
Антон Давыдович, улыбнувшись, ответил: .- Самая настоящая.
Алексей явно был не рад затеянному разговору - кому охота садиться в лужу на глазах у симпатичной девицы. А он чувствовал себя именно севшим в лужу, поскольку никак не мог понять, к чему клонит Антон Давыдович, и деланно доверительно спросил: - Антон Давыдович, почему вы честным людям голову морочите?
- Я морочу? - изумился Антон Давыдович,- Алексей Иванович, да что вы, голубчик!
Антон Давыдович так сокрушенно смотрел, что Иван точно понял: розыгрыш. И, успокоясь, стал наблюдать, как Антон Давыдович поддразнивает Лешку. Тот еще этого не сообразил - сердился, и это мешало.
- А то нет! - сказал он. Антон Давыдович нахмурился и рявкнул: - Твою я ложь тебе назад бросаю! - и, повернувшись к ничего не понимающей Гале, пояснил: - Шекспир.
- Антон Давыдович, дорогой, да объясните, что вы имеете в виду,взмолилась она.
- Касательно Шекспира - имею в виду, что Алексей Иванович обвиняет меня в том, что делает сам,- любезно пояснил Антон Давыдович.- Поскольку морочу голову не я, а он.
- Чем же это я морочу? - не без растерянности спросил Алексей.
- А россказнями насчет машины времени.
- Но вы-то сами только что сказали, что она существует,- попробовал защищаться Алексей.
- Ладно, объясню. На самолете, впрочем, и на любом другом транспорте, можно совершить путешествие и в прошлое, и в будущее. Самолет предпочтительнее, поскольку иллюзия полнее: час полета и ты в другом времени.
Физиономия у Алексея стала проясняться.
- Да-да,- подтвердил, заметив это, Антон Давыдович и, оборотясь к Гале, продолжал: - покупаете билет, садитесь в самолет и летите, скажем, в Саудовскую Аравию - прямиком в пятнадцатый-шестнадцатый век. Не нравится средневековье, хотите поглубже - можно в каменный век. Туда несколько дальше - в Австралию, к аборигенам.
- Шуточки,- поморщился Алексей, но был явно доволен, что ситуация прояснилась.
- Не шуточки,- отрезал Антон Давыдович.- Все зависит от того, что мы понимаем под временем. Вернее, какой лик его мы рассматриваем. Абстрактного прошлого и абстрактного будущего не существует. И то и другое имеет вполне четкие характеристики. В данном случае социальные. И в этом случае, если говорить серьезно, вероятность переноса во.времени вперед и назад существует.
-Совершенно ясно, что мы с вами, живущие на высшей в данный момент стадии общественного развития, живем в том будущем, которое еще только предстоит большинству народов Земли. И путешествие в страну, находящуюся на уровне той или иной предыдущей формации, это путешествие в прошлое - иногда в недавнее, иногда в очень далекое. И наоборот - путешествие человека, живущего в обществе, находящемся на начальных этапах развития, перенос, скажем, в нашу страну - это мгновенный перенос в далекое будущее.
Алексей согласно кивнул, любезно улыбнулся Гале: - Видите, Галочка, как просто: просишь в кассе билет, спрашивают - куда вам, гражданин-товарищ? - А мне желательно в каменный век.- Пожалуйста. Как платить будете? Туда и обратно? - Да нет, мне только туда.
- Бери лучше и обратно,- посоветовал Иван сверху,- все равно выпрут тебя.
- Отчего же? - охотно откликнулся Алексей, его несло, Иван это понял сразу, но Лешкины намеки насчет машины времени, если и не разозлили его, то уж во всяком случае удовольствия не доставили. Больше того, заводить этот разговор - разговор серьезный - с человеком пусть и симпатичным, но случайным, да еще и Ивана втягивать, глупо по крайней мере.
- Отчего же выпрут меня? - ласково улыбался снизу Алексей.
Иван пожалел было, что ввязался в нелепый разговор, и ответил первое, что пришло в голову: - Там на мамонтов охотиться надо, а не трепаться.
- Бред! - сказал Антон Давыдович.- Иван, пожалуйста, не гневи больше Алексея Ивановича. Я уже достаточно его разгневал, и посему перевожу огонь на себя. Прошу вас,- Антон Давыдович смиренно поклонился,- бейте меня, Алексей свет-Иванович. Но желательно - аргументами. И лучше всего весомыми.
Алексей помолчал - тушил злость, потом медленно сказал: - Галина Васильевна, извините за столь высокопарный разговор. Но я хотел бы спросить уважаемого профессора...
Антон Давыдович поощрительно покивал.
- Антон Давыдович, ваши построения не только эффектны, но и справедливы.
На сей раз оба раскланялись. Алексей продолжал: - ...эффектны, справедливы, но увы - не исчерпывающи... А ежели я или, скажем, Иван Петрович, пожелаем... хотя нет,- Алексей ехидно посмотрел на Ивана,- он не пожелает, ему надо поближе. Так вот, если я, скажем, пожелаю съездить не в каменный век, а к примеру - в каменноугольный? Или к мастодонтам и плезиозаврам? Не подскажете, в какой кассе билетик купить? Ах, туда самолеты не летают... Ладно, переменим адрес. Видите ли, мне нужно не вообще в средневековье и не в Саудовскую Аравию, а точно в 1185 год, ко двору Игоря Святославича.
Охота посмотреть, как князь в поход собирается.
- Вижу, к чему вы клоните,- подтвердил Антон Давыдович.
- Рад. Хотя я не клоню, а говорю о переносе во времени, извините за каламбур, не в переносном смысле, а в прямом. Путешествие сквозь время, сквозь физическое время - в истинное прошлое, а не в ситуацию, сохраняющую сегодня те или иные черты прошлого. Извините, но с помощью самолета это невозможно.
-- Это невозможно вообще,- жестко прищурился Антон Давыдович.
- То есть? - ошарашенно воззрился на него Алексей.
Иван тоже удивился - что это говорит Антон Давыдович?
- Это невозможно вообще с помощью любого, так сказать, транспорта. В том числе и с помощью упомянутой вами машины. Даже если бы она существовала.
Алексей начал: - Но...
Антон Давыдович перебил: - Да, попытки известны. Но известен и результат.
Антон Давыдович не смотрел на Ивана, и он был рад этому.
Антон Давыдович обернулся к ничего не понимающей Гале, улыбнулся: - Не повезло вам на попутчиков. Едва один собирается интереснейшие страсти-мордасти рассказать, другой тут же хвать его по голове здравым смыслом! Не правда ли?
Галя не нашлась что сказать, а Антон Давыдович твердо взглянул на Алексея: - Вообще же меня беспокоит другое. Возможно эта аналогия тебе не понравится, но входить надо в дверь, а не ломиться сквозь стену. И если проникновение в прошлое возможно, на что я надеюсь, то только таким способом. За этим мы и едем.
- За чем едете? - подала голос Галя.
- Дверь искать,- хмуро ответил Алексей.
Иван сунул книжку на полку-плетенку, осторожно выглянул вниз. Давидович спал, уткнувшись в стенку.
Лег так, чтоб не смущать соседку, которой единодушно была уступлена вторая нижняя полка. "Спит, хворостинка, умаялась,- пожалел Иван, вглядываясь в полутьму. - Лешкины разговоры целый день слушать голова загудит". Иван посмотрел на соседнюю полку-Алексей лежал лицом вверх, тихо посапывал. Иван присмотрелся - спит, уморился кандидат, новых сил к завтраму набирается.
Иван погасил лампочку в изголовье, вгляделся в черное окно - темень непроглядная, тучи, что ли? Но размышлять на сей счет по бесполезности не стал и, подоткнув подушку, задремал под легкое постукивание колес.
Но Алексей не спал.
Алексей думал о Гале. Знай об этом Иван, он бы понимающе и не без сочувствия вздохнул - известное дело, парень молодой, девушка красивая, дорога свела на день-другой, дорога и разведет, что поделаешь...
Но Иван спал безмятежно. А Алексей, уставясь в серый пластиковый потолок, думал о том, что через несколько часов, на рассвете, сойдет Галя в своем Златоусте - и как не было. Мелькнуло знакомое лицо в светлом окошке встречного поезда-и пропало напрочь. Метнулась над уличной толчеей знакомая прядка и, словно сдунутая ветерком, растворилась в тысячном море. Алексей легонько вздохнул, прислушался - спят. И в который уже раз вывернулась назойливая мысль, не мысль даже, а вопрос, не дававший ему покоя весь день. Вопрос, который едва не вырвался у него, когда Галя появилась в их купе. Вопрос, впервые примененный сердцеедами для завязывания знакомств, наверное, еще тысячу лет назад. Непроходимо пошлый по задаче и бессмысленный по существу томный полувопрос-полуутверждение: - По-моему, я вас где-то видел...
Алексей едва не вспотел, вспомнив, как буквально втянул в себя эту почти выскочившую фразу - хорошо же он выглядел бы, не успей удержаться. И вот этот-то незаданный вопрос время от времени возникал из-за других мыслей, высовывался в самый неожиданный момент, беся Алексея до полной мрачности. Еще бы ладно, но дело в том, что он вовсе не из ловеласских побуждений чуть было не ляпнул классическую фразу, ему в самом деле показалось, что неожиданную попутчицу он где-то уже видел. И уверенность этa крепла, и злило Алексея не только то, что никак не вспомнить, а и то, что вспомнить наверняка невозможно. Скорее всего он девушку эту никогда не видел прежде - просто возникла знакомая каждому ситуация, психологи для нее даже название придумали, когда нечто кажется человеку абсолютно знакомым: обстановка, пейзаж, собеседники, хотя совершенно точно известно ему самому, что никогда он здесь прежде не бывал и бывать не мог. И тем не менее, хотя не может повториться то, чего не было, все происходящее кажется уже пережитым однажды до мельчайших подробностей.
Может, в Ленинграде? - подумал Алексей. Нет, никак, если бы в Ленинграде - вспомнил бы сразу. Нет, не в Ленинграде. Там этого просто не могло случиться - состояние внутреннее было другое, так что даже встреть ее там - просто бы не заметил. Понимая всю бессмысленность собственных гаданий, злясь на себя - ну, если и вспомню, что из этого? - неожиданно подумал, а вдруг все очень просто: он сам себя воткнул в классический эксперимент с желтой обезьяной? Древний, как мир, психологический прием: человеку гарантируют исполнение любого желания, при единственном условии, что он не будет думать о желтой обезьяне. И человек, хоть тресни, не может думать уже ни о чем другом. Сравнение это, правда, рискованное и, хотя с обезьянами мы в родстве, но желтая обезьяна - это одно, а Галя все-таки другое, хотя бы потому, что о первой думать противно, а о второй приятно... Алексей оборвал этот мысленный треп и неожиданно подумал совершенно о другом: как все-таки объяснить тот странный случай, свидетелем которого он оказался во время той командировки в Ленинград? Вот это загадка так загадка по всем статьям. И найдется ли ответ? Ответ... ответ...
Вдруг кто-то рявкнул над его ухом: - Встать!
Алексей разлепил почему-то вдруг ставшие тяжелыми веки: прямо перед его носом ухмылялся Иван. Увидев, что Алексей проснулся, Иван укоризненно заметил: - Чай давно подан, ваше благородие. День на дворе.
Алексей потянулся, прогоняя остатки сна, буркнул: "Орешь с утра" и осторожно выглянул вниз. Антон Давыдович читал газету. Гали не было. Иван, не глядя на Алексея, сказал: - Чепуриться пошла. Через час сходит.
Антон Давыдович отложил газетку, подмигнул: "С добрым утром!" и переспросил Ивана: - Куда пошла?
Иван подозрительно посмотрел на Антона Давидовича - чего это он спрашивает, не знает, что ли?
Но Антон Давидович смотрел вопросительно, и Иван хмуро сказал: - Ну, там умываться-пудриться...
...Алексей вышел в тамбур покурить. За стеклом пляшущим контуром вершин бежал темный лес, в окне мягко подрагивала в такт вагонному перестуку луна... Курить, собственно, не хотелось, но в купе Иван так многозначительно поглядывал то на него, то на опустевшую несколько часов назад нижнюю полку, что Алексей только тем и спасался,- время от времени уходил покурить. То ли в этом монотонном перестуке начали складываться, то ли, им вызванные из глубин памяти, всплыли слова: ...и темный тамбур... в раме двери... глубокий звездный небосвод...- Алексей напрягся, вслушался,и чувство горькое потери... и вера в то, что все придет...
Брякнула дверь, в тамбур протиснулся Иван: - Давай спать иди. Антон велел. Завтра рано вставать...
"Ничего, конечно, Антон не велел, Иван заботу проявляет",- подумал Алексей, но спорить не стал, спать действительно пора.
В купе шум колес слышался глуше и, медленно засыпая, Алексей перестал вслушиваться в затихавшие строчки, чудившиеся ему в то оживающем, то замирающем перестуке...
Каждый слышит то, что хочет,- эта мысль в голову Ивану и прийти не могла, поскольку он и не подозревал о том, что слышалось Алексею в монотонном бормотанье вагонных колес. Иван поворочался, устраиваясь поудобнее.
Но сон, казалось, уже подступивший "с самыми решительными намерениями", помялся-помялся и отступил. Вагон потряхивало на стыках, Иван лежал тихо, надеясь, что сон все-таки придет, и чувствуя тем не менее, что надежда эта напрасна. Потому что то самое монотонное колесное бормотанье, еще минуту назад ритмически-беспорядочное, выстроилось в четкую, настойчиво-вопросительную фразy: куда-тебя... куда - тебя... куда несет... куда- тебя...
-Хоть уши затыкай",- с неожиданным раздражением подумал Иван, но затыкать уши было бы глупо, при чем тут колеса, в голове стучит этот вопрос, до поры до времени затаившийся за кучей всяческих дел и предотъездных мелочей. Он покосился на Алексея, в темноте не видно - спит, не спит, посапывает легко. А колеса продолжали свое... куда - тебя... куда - несет... Куда - Иван знал. Впрочем, подумав об этом, обозлился на себя. В тот раз тоже вроде знал - куда. И может, вся разница, что тогда пустился очертя голову на "велосипеде", а сейчас на поезде...
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
Антон Давыдович прислушался - не идут ли? Нет, за дверью тихо.
"Ну, Алексея крепко, зацепило,- усмехнулся про себя.- Впрочем, Иван тоже покуда все до косточки не разберет, не успокоится. В общем на коллег ему явно повезло",- подумал Антон Давыдович и вспомнил давний разговор с Черняковым.
Началось, казалось бы, с вещей далеких и на первый взгляд не имеющих отношения к тому, что обычно было темой их разговора. Как правило, все споры - и с глазу на глаз, и в тесном кругу, и на ученых советах вращались вокруг единственного вопроса: как? Как решать проблему: пытаясь пробиться напролом сквозь толщу времени или искать иной - обходной - путь? Собственно, и для Чернякова и для Антона Давыдовича давно было ясно, что в этих спорах истине родиться не суждено. Ответ мог дать только опыт, вернее, серия опытов, которая к тому же вполне могла потребовать времени значительно большего, нежели отпущено природой каждому экспериментатору лично. Вдобавок Черняков был категорически убежден, что единственно перспективное направление поиска - поиск способа прямого проникновения сквозь время в любую точку прошлого. А его оппоненту такое направление представлялось весьма сомнительным и даже безнадежным. История Ивана Жукова, став известной Антону Давыдовичу, -только лишний раз подтвердила, что поиски Чернякова весьма сомнительны по результату: даже ухитрись его лаборатория протаранить стену времени, вовсе неизвестна что за этой стеной ждет: реальное прошлое или параллельный мир.
Черняков такую возможность, конечно, допускал, но не только в отношении своего метода. Логика его рассуждений была проста: поскольку мы пробиваемся в абсолютную неизвестность и поскольку в случае успеха мы окажемся в абсолютно неизвестных обстоятельствах - нет никакой возможности заранее утверждать, а, может быть, и даже впоследствии точно определить попали мы в прошлое собственного мира или перескочили в параллельное измерение. Антон Давыдович соглашался, что такая опасность существует, но вероятность проникновения в естественное прошлое в нашем измерении значительно больше, если попытаться отыскать то, что про себя он привык называть "дверью".
Справедливости ради надо сказать, что к такой точке зрения Антон Давыдович пришел не сразу. Более того, первые его шаги вели именно в ту сторону, куда сегодня упорно шагал Черняков. Собственно, занимаясь еще со студенческой скамьи исследованиями различных парадоксов времени, Антон Давыдович гипотетически мог предположить все-что угодно, любой вариант проникновения сквозь время - но лишь как еще одну гипотезу, даже не рабочую, поскольку на практике никакую гипотезу пока невозможно ни подтвердить, ни опровергнуть. Проникновение в прошлое - дело далекого будущего, это не было смешным каламбуром, а представлялось абсолютно ясной истиной.
Сегодня это Антону Давыдовичу истиной уже не казалось, и, как это ни странно, первое сомнение в ее справедливости посеял замелькавший в шестидесятые годы сначала на страницах газет, а затем перекочевавший и в научно-популярные журналы алмасты - существо более известное под загадочным названием "снежный человек".
Наткнувшись на очередное сообщение о сенсационной встрече с алмасты, Антон Давыдович в который раз подивился настойчивому утверждению, что это кем-то виденное существо не что иное как доисторический человек, каким-то манером ухитрившийся уярятаться от эволюции и досуществовать в первозданном виде до эпохи космических полетов. Это было не просто маловероятно, а вовсе невозможно. И Антон Давыдович поражался непониманию столь очевидной истины: чтоб выжить, чтоб не выродиться и сохраниться - нужна популяция и немалая. А такая популяция не могла просуществовать тысячелетия незамеченной в незначительных по размерам местах обитания, вдобавок ограниченных совершенно определенными пределами. Если даже допустить такую вероятность для мало исследованных Гималаев, то уж на Кавказе, заселенном испокон веков, а в последние десятилетия исхоженном туристами.и альпинистами вдоль и поперек - существование доисторического человека в количестве, необходимом для выживания, не заметить, было нельзя, И действительно, все многочисленные свидетельства ничего не говорят не только о племени, но даже о небольших группках алмасты. Все очевидцы сообщают, как правило, об одиночных экземплярах...
Вполне могло случиться, что, отмахнушись от столь очевидной нелепости, Антон Давыдович благополучно забыл бы о "снежном человеке", и тогда, вероятно, многое повернулось бы иначе. Но случилось другое: Антон Давыдович обратил внимание на "географическую" сторону вопроса.
А она была такова: все зарегистрированные с той или иной степенью достоверности случаи отмечены в совершенно определенных местах, имеющих общий признак: горы - Гималаи, Кавказ, Тянь-Шань, Памир. Так возникло сначала неясное предположение, впоследствии превратившееся в твердое убеждение, подкрепленное расчетами: гигантские горные массивы своей грандиозной тяжестью как бы продавливают пространство. Локальная деформация пространства влечет за собой деформацию времени, искривляя его.
В результате "кусок" эпохи, отделенной от нас тысячелетиями, на какой-то отрезок времени оказывается сосуществующим с нами. О том, что это явление происходит постоянно, свидетельствует элементарный расчет: встреча с алмасты возможна при двух обязательных обстоятельствах - нужно, чтобы "снежный человек" оказался и в месте и в момент искривления пространства-времени и чтобы именно в этот же момент где-то поблизости оказался наблюдатель.
Такое совпадение весьма маловероятно, и тем не менее количество совпадений, в результате которых происходили отмеченные встречи с алмасты, велико. А это значит, что процесс локальных деформаций пространства и времени протекает здесь постоянно, с дазной степенью интенсивности, но постоянно.
Поделившись этими соображениями с Черняковым, тогда еще тоже и не помышлявшим о практической проверке собственных гипотез о внутреннем строении времени, Антон Давыдович фактически подтолкнул коллегу на путь, бесперспективность которого ему самому стала вскоре вполне очевидной. Но Черняков ухватился за едва блеснувшую мысль и со свойственным ему упорством, отбрасывая все, как он говорил, привнесенные соображения, за несколько лет разработал довольно стройную и убедительную гипотезу. В основе ее лежал тот самый феномен снежного человека, замеченный когда-то Антоном Давыдовичем: деформация пространства вызывает искривление или диффузию времени. Черняков это ухватил сразу. Собственно, сформулировать задачу на этом основании было проще простого: смоделировать происходящие в природе процессы деформации пространства и тем самым получить возможность проникновения сквозь время. Сформулировать было просто, но создать, скажем, локальную концентрацию тяготения пока возможно только в фантастических романах. И тем не менее специально созданная Черняковым лаборатория бурения времени вела очень интересные работы, логический и математический аппарат черняковской гипотезы деформируемого пространства был выполнен с блеском.
Антон Давыдович мысль о таком пути отбросил по недолгом размышлении. Невыполнимость задачи при современном состоянии знаний было абсолютно ясной. Чернякова, вероятно, привлекала или, может, раздражала именно недостижимость поставленной цели, он так и шутил: снежный человек может, а мы нет?
Скрипнула дверь. Антон Давыдович хотел было окликнуть осторожно шагнувших-через порог ребят, но услышал шепот Алексея: "Тише, спит". "Спит так спит",- усмехнулся в темноте Антон Давыдович, и в подтверждение даже всхрапнул легонько.
Интересно, сообразили они все-таки, чему стали свидетелями.- подумал Антон Давыдович. - Сообразить-то сообразили наверняка, только вот могут ли оценить происшедшее так, как это может сделать человек, добрый десяток лет продиравшийся сквозь дебри сомнений, гипотез, открытий, всевозможных препятствий, возводимых логикой и здравым смыслом, к этой вот ржаво-черной скале, нелепо торчащей горбом у берега никому не известного озерка?
Самое главное, конечно, ясно и с точки зрения непосредственной задачи единственно важно: эта самая скала, вынырнувшая из непредставимых глубин времени - неопровержимое свидетельство: проход, канал, туннель, "дверь", как ни назови, существует. Это так. Но сколько времени пришлось идти к этой самой скале!
Тогда, в самом начале пути, снежный человек, казалось, приподнял завесу над тайной тайн, но, как все на дервый взгляд очевидное, это открытие обернулось тупиком. Чернякову этот тупик дал пищу для интереснейших работ на многие годы. Но Антон Давыдович ставил более близкую цель, которая, конечно, только казалась близкой и достижение ее, вероятно, было не ближе далекого будущего. Эта цель: практическое подтверждение возможности переноса во времени. И тут опыт снежного человека был совершенно бесполезен. Поскольку алмасты не постановщик опыта, а его объект. И, если попытаться внедриться самому в этот стихийный процесс, то вероятность развития собы-тий, как говорится, "весьма". Можно, скажем, проторчать сколько угодно времени на какой-нибудь кавказской горушке, а деформация пространства происходит в это самое время где-то совсем рядом. Заранее ведь место определить нельзя. А если вдруг, скажем, угадать это самое место и угодить в сферу действия, не нужно много воображения, чтобы представить, так сказать, ближайшие последствия.
Ведь при восстановлении пространства и исчезновении искривления времени алмасты вместе с "куском" своей эпохи возвращается назад. Но дуда назад - в ту самую точку времени, откуда был выхвачен? Или на тысячу лет раньше? Или позже? Если доисторическому человеку это в принципе все p-авно, то его далекому потомку совсем не безразлично, куда его мотанёт при обратном искривлении времени. Поскольку вполне возможно, что, посетив сборище неандертальцев (если его еще и не слопают), любопытный потомок при обратном искривлении времени окажется за десяток веков от своего собственного рождения без какой бы то ни было надежды возвратиться к ученым коллегам ни со щитом, ни на щите.
В общем, это не годилось. Нужно было искать что-то другое. Потому что, если злополучный снежный человек явно не мог послужить гидом, он тем не менее самим фактом своего периодического появления подтвердил то, что еще недавно было голой теорией: диффузия времени проявляется при определенных условиях, иначе говоря, реально существует. А ведь до недавнего времени никому, в том числе и ему самому, и в голову не приходило истинное объяснение появления алмасты! Это одно. А другое: можно ли предположить, что районы появления этого самого алмасты - единственные точки, где проявляется феномен диффузии?
При всей своей естественности и внешней простоте этот вопрос ответа не имел. Вернее, чтоб его найти, надо было проделать работу, в сравнении с которой поиски иголки в стогу сена - плевое дело. Тем более, что эту самую иголку можно совершенно спокойно выдернуть из стога, вовсе не перебирая все соломинки-травинки, а воспользовавшись относительно мощным электромагнитом. Но где взять такой магнит, чтобы извлечь из неисчислимого количества фактов- разрозненных или сложившихся в общую картину - те из них, которые позволят сказать: да, это похоже на диффузию времени... Разумеется, никакого магнита здесь применить нельзя. И все-таки он был найден! Этим "магнитом" стал метод поиска. Как и в случае с алмасты, Антон Давыдович решил попытаться выделить из всей массы странных и таинственных фактов, достоверных и недостоверных, те, у которых есть общий признак, сгруппировать их по этому признаку и так получить материал для анализа.
Антон Давыдович подумал, что, если бы сейчас его попросили рассказать подробно о деталях пути, приведшего к этому затерянному в тайге озерцу, он вряд ли сумел бы. Если же попытаться разбить этот путь на этапы, то их три: алмасты, таинственные случаи на море и - вместе - Несен и Китеж-град. Усмотреть прямую последовательность этих этапов из одного их перечисления невозможно, но она была железной. И настолько, что, будь Антон Давыдович мистиком, он усмотрел бы в обнаруженных сегодня утром трехпалых следах следах не какого-нибудь животного, а именно доисторического ящера железный перст судьбы.
Конечно, это было совпадением, причем необязательным, но тем не менее многозначительным...
Антон Давыдович осторожно повернулся на бок, топчан жестковат все-таки, надо бы травы что ли подстелить побольше, ох ты, старые кости... Прислушался - спят работнички, им везде мягко. Антон Давыдович еще поворочался, сон не шел. Прямо посреди окошка висела луна странно молочного цвета, ну точно плафон на фонарном столбе, только без столба... Сон не шел, но сокрушаться по этому поводу Антон Давыдович не стал, по опыту зная, что в такие минуты, в темноте и тишине, думается легко, память обретает странную ясность, и многое, уже подернутое дымкой, становится видимым четко и близко, как в цейссовский бинокль...
...Студенческие каникулы-дело известное: практика, подшефный колхоз все то, что спустя десяток лет получило официальное название "трудовой семестр". После первого курса Антон Дорожняк даже оказался участником совершенно нового дела: летом пятьдесят шестого года в Казахстан на только-только начавшую осваиваться целину Отправился первый студенческий эшелон. Две с половиной тысячи студентов ехали помочь убирать третий в истории целинный урожай. Отбор шел страшнейший - на каждое место в эшелоне было по восемьдесят заявлений. Антон все-таки пробился, и вспоминал об этом не без гордости и годы спустя. Три месяца вкалывали в зерносовхозе имени Островского в Атбасарском районе, и вернулись только во второй половине сентября. Лекции, разумеется, начались в положенный срок, но "опоздавших" не журили, а даже наоборот окружили почтением и восхищением, которого хватило до следующего лета. После второго курса на целину поехали уже другие ребята -им и слава. Антону с однокурсниками на сей раз пришлось посвятить каникулы сначала производственной практике в заводской лаборатории, а потом родному подшефному колхозу имени Калинина. То же самое светило и на третье лето, но практику перенесли на осень, в колхоз поехали первокурсники и второкурсники, а Антон с однокашниками получили неожиданный "карт-бланш" - вот вам каникулы, делайте, что хотите. Так, к радости матери, Антон явился домой с намерением вволю наотдыхаться. Разумеется, он и предположить не мог, какой сюрприз поджидает его в самом недалеком времени.
Через неделю однако отдыхать, а попросту говоря бездельничать, ему надоело. К тому же сидеть без малого три месяца на маминой шее перспектива, может, для кого и заманчивая, но Антону, мягко говоря, это нравилось мало.
В общем, через несколько дней после того, как дольча фарниенте окончательно опрбтивело, Антон уже сидел в прохладном зальце районной библиотеки в высокой должности и. о. младшего библиотекаря.
Таким неожиданным взлетом карьеры он был обязан весьма прозаическому обстоятельству: коллектив библиотеки традиционно женский. А, как известно, женщины имеют право не только на обычный профсоюзный отпуск, но время от времени и на отпуск декретный. При всей радостности этого события, оно может повергнуть в печаль и даже панику особенно, если в декретный отпуск уходит сразу полколлектива. На сей раз именно это и произошло: из четырех библиотекарш на работу ходили только две. Нужно ли говорить с каким восторженным облегчением заведующая Любовь Ивановна отстукивала на машинке одним пальчиком приказ о приеме на работу временно исполняющим обязанности младшего библиотекаря Антона Дорожняка...
В читальном зале было пусто. Только двое мальчишек взяли "Туманность Андромеды" и уселись у окошка, время от времени сердито перешептываясь, когда один успевал прочитать страницу быстрее. В такое время дня посетителей мало - все на работе. И только перед самым обедом вошел еще один читатель. Вежливо поклонившись, он назвал себя. Антон отыскал его карточку: Колосов Дмитрий Степанович.
- Что бы вы хотели?
- Седьмой том Антон Павловича Чехова, прошу вас.
Он так и сказал - Антон Павловича. Получив книгу, он вежливо поблагодарил, присел за стол под филодендроном (гордостью библиотеки - даже в городском ресторане филодендрон был меньше) и углубился в чтение, почти касаясь страниц аккуратной серебряной бородкой.
Антон заглянул в его формуляр: "Пол - муж., год рождения- 1880, образование - высш." Обычный формуляр обычного пенсионера. Но вот внутри было кое-что поинтереснее. Антон сразу не сообразил, но, вчитавшись, увидел: старик берет только русскую классику. Само по себе это .понятно, удивляет другое: десять записей - Пушкин, Все тома собрания сочинений. Потом весь Толстой. За ним Гоголь, Достоевский и, наконец, шесть томов Чехова. Сейчас он взял седьмой. В принципе каждый человек может читать по любой системе, это его собственное дело. Но когда к закрытию библиотеки он подошел сдать книгу, Антон не удержался: - Скажите, почему вы читаете не книгами, а, если мож но так сказать, собраниями сочинений?
Он помолчал, как будто подбирал слова.
- Видите ли, мне много нужно вспомнить. Из литературы, конечно. Много лет мне это было малодоступно.
Через несколько дней он дочитал Чехова и спросил Иван Сергеевича Тургенева.
С этим странноватым читателем Антон столкнулся вскоре в неожиданном месте. В базарные дни по утрам Антон обычно отправлялся на толкучку. Интересовали его, конечно, не ржавые гвозди, замки без ключей и ключи без замков, которые с непонятной настойчивостью из года в год раскладывают у забора старой церкви их замшелые владельцы. Возможно, при иных "экономических предпосылках", как выражался Остап, они знавали лучшие времена, и сейчас за этими кривыми гвоздями и стоптанными башмаками на левую ногу им мерещатся электрические витрины, вывески "Бакалея и колониальные товары" и звон золотых лобанчиков. В общем, барахольщики продолжают делать деньги. Пусть без толку, но "при деле". А в закутке между керосиновой лавкой и церковным забором всегда можно найти двух-трех старушонок, торгующих совсем иным товаром. Холодно ли, жарко, они, плотно закутавшись в бархатные салопчики, сидят на специально принесенных из дому скамеечках перед стопками старых книг.
Чего только здесь не встретишь - разрозненные комплекты "Нивы" и "Арифметика" Киселева для четвертого класса неполной средней школы, потрепанные томики "'Библиотеки для юношества" и альманах "Бессарабец". Случайно забредя сюда в первые дни после приезда, Антон нашел книгу Джека Лондона "Обреченные" двенадцатого года издания, и с тех пор регулярно заглядывал сюда.
Здесь Антон снова встретил его. Он листал какую-то толстую книгу. Увидев Антона, он вежливо кивнул и спросил: - Интересуетесь старыми изданиями?
В маленьком городке незнакомые люди быстро становятся знакомыми. Антон стал бывать у Дмитрия Степановича.
Он не решался расспрашивать старика о том, что он не хотел или не считал нужным рассказывать. Хотя так и подмывало спросить, когда в разговоре о какой-нибудь книжке тот вдруг говорил: "В Сорбонне у нас был профессор", и-дальше шла история о профессоре, который "тигра Франции" Клемансо обозвал "бумахшым тигром", и это было справедливо, а теперь некоторые (он осторожно говорил "некоторые") взяли это определение для обозначения совсем не бумажных вещей. Или, вспоминая, как ему удалось познакомиться со знаменитым парижским букинистом Бурдонне, он говорил: "Ну да, мы к нему ходили с Александром Ивановичем...", и выяснялось, что Александр Иванович - это Куприн. В общем Антон однажды не выдержал и спросил напрямик.
Дмитрий Степанович помолчал и как-то задумчиво проговорил: - Да как вам сказать... Все довольно просто...
Но все было совсем не просто. В последние два года перед революцией Дмитрий Степанович преподавал латынь в здешней городской гимназии, носившей пышное название "Мужская классическая имени императора Александра Третьего". В восемнадцатом году городок, как и весь край, был оккупирован. Гимназию переименовали в лицей имени Карла Второго, а Дмитрию Степановичу было предложено вместо "Цицерон" говорить "Чичерон". Спорить было трудно и бесполезно. И после крупного разговора с самим попечителем лицея господином Попеску Дмитрий Степанович собрал вещи, попрощался с квартирной хозяйкой и отправился на вокзал. А дальше - потекли годы, тасуя города. В лучшие времена - репетиторство, уроки русского и латыни. В худшие - носильщик, грузчик. Не очень сытно, не очень тепло. Но так жилось многим. Потом война. Жена - женился в Гренобле - погибла при облаве.
Сын - в сорок четвертом, "маки". Сам тоже немного воевал... После войны было трудно. В Париже иностранцев не прописывали, только студентов. Пришлось снова поступить в Сорбонну. Утром на лекции, вечером - с метлой уборщик на рю Блаз.
Три факультета кончил - из-за прописки. Как говорится, нет худа без добра... В пятьдесят пятом пришел утвердительный ответ на просьбу о репатриации. Пожил сначала на родине под Киевом. Потом решил сюда. Городок тихий, пенсия, книги.
Он покопался в ящике стола и вынул коробку В коробке лежали две тонких книжечки и два креста на ленточках.
- Один его, один - мой...- сказал Дмитрий Степанович.
Это были ордена "Крест франтирера". В одной книжечке стояло имя "Анри Колософф", в другой - "Дмитрн Колософф".
Вот такая история. Конечно, это только канва, за десять минут больше не расскажешь. Антон это понимал и не корил себя за свой вопрос...
А через несколько дней Любовь Ивановна, выглянув из двери своего кабинета, позвала: - Антон, тебя к телефону.
Он сразу узнал голос Дмитрия Степановича: - Я просил бы вас зайти вечером...
- Конечно, приду,- ответил Антон.- Что-нибудь случилось?
- Нет, просто мне нужно с вами поговорить...
Со стороны лимана стал подниматься неясный рокот - даже в центре города, если прислушаться, можно его услышать. Это лягушки в лиманских камышах начинают вечерний концерт. Тени стали длинными, жара спала, на танцплощадке Клуба моряков запустили модную пластинку "Кумбанчерро", где-то вдалеке загавкали собаки. Наступил вечер.
Дмитрий Степанович сидел в кресле, тяжело опершись на подлокотники. Лиио его казалось сильно постаревшим, если можно так сказать о лице восьмидесятилетнего человека, Разговор начался с каких-то малозначительных слов - о здоровье, о погоде. Но суть разговора Антон помнил до мельчайших подробностей и спустя годы.
- Я много рассказывал вам о себе. Но почему-то все время избегал одной мысли, одной мечты - пусть не покажется вам это слово высокопарным,которая наполняла мою жизнь почти два десятилетия.- Он помолчал.- Может быть, потому, что рассказать об этом значило бы признаться самому себе, что уже не успеть, не суметь, а значит и не помочь...
Он умолк. Антон ничего не понял, но ждал...
- В сорок четвертом наши подорвали в Арденнах оппель немецкого генерала Фокса. Среди трофеев были важные документы, походный сейф и несколько чемоданов,набитых книгами. В спешке ребята не заглянули в чемоданы, это и спасло книги - кто бы их стал тащить на себе в горы... Я разобрал чемоданы. Книги были... Сказать, что нам в руки попало чудо сказать мало. Рукописи, малоизвестные и неизвестные издания Ариосто, Кардане, Кастильоне, Саннадзаро и многое другое... Надписи и печати говорили, что книги принадлежали монастырю бенедектинцев близ Вероны. Видимо, оттуда они были взяты, вернее, украдены Фоксом. Говорили, он был библиофил. Другие крали картины, коллекции вин, а он книги. Мы сохранили наши трофеи и сдали их в библиотеку в Седане. Но одну книгу я оставил себе. На память? Но почему именно эту? - Дмитрий Степанович убрал газету, и Антон увидел небольшой томик в странного цвета обложке и понял - серебро.
- Эта книга лежала в генеральском сейфе. Я не думаю, что немец подозревал что это такое,- Дмитрий Степанович сделал нажим на последних словах.
Дмитрий Степанович расстегнул застежки книжки и повернул ее к Антону.
Вверху была надпись латинскими буквами.
- Надпись сделана на классической латыни. Она означает,- Дмитрий Степанович помолчал и продолжил:"Нашедший, если не можешь прийти на помощь, храни!" Теперь взгляните на текст. Вы видели что-либо подобное?
Цветные кружки, углы, квадраты переплетались, отходили, проникали друг в друга, то покрывая всю страницу, то сходясь к краю, к центру и опять расходясь.
Антон мучительно вглядывался, стараясь вспомнить, и вспомнил: забытые книги Магацитлов! Только те звучали!
Дмитрий Степанович покачал головой.
- Я знаю, о чем вы подумали. Нет. Марсианские книги - это чудесная фантазия Алексея Николаевича. А это - фат. Ни Лось, ни Аэлита не держали ее в руках.. Но,- помолчав, сказал Дмитрий Степанович,- но взгляните сюда.
Он раскрыл книгу на нужной странице, и Антон увидел правильный круг, испещренный точками, концентрическими кружками и ломаными линиями.
- А теперь возьмите, пожалуйста, вон ту книжицу.
Антон снял с полки книгу в мягком синем переплете.
"Академия наук СССР. Фотографии обратной стороны Луны, снятые советской автоматической станцией в октябре 1959 года". И ниже - большая фотография.
- Теперь вы понимаете? - глухо спросил Дмитрий Степанович.
Антон ошеломленно молчал. Фотография и рисунок в странной книге были тождественны!
- Бесспорно одно. В сорок четвертом году, когда я нашел эту книгу, люди, кто бы они ни были, не могли знать того, что человечество узнало лишь спустя пятнадцать лет,- до той поры никто не видел обратной стороны Луны. Я не придавал, естественно, значения этому рисунку, но необычность книги чувствовал по другим признакам. Во-первых, эти странные движущиеся знаки. Или, например, ее не смогла пробить пуля. Или, когда взрывали сейф, заложили тола больше, чем было нужно. Броню разнесло вдребезги, и среди груды обломков мы обнаружили ее. Тогда, собственно, я и решил разглядеть ее повнимательнее. Попробуйте вырвать страницу.
Видя нерешительность Антона, он подбодрил: - Рвите, я пытался.
Как Антон ни тянул, страница не поддавалась, медленно скользя из его сжатых пальцев.
- А теперь...- Дмитрий Степанович взял с подоконника паяльник и воткнул штепсель в розетку. Антон понял, что он основательно подготовился к этому разговору.
Подождав, пока паяльник накалится, Дмитрий Степанович положил его на раскрытые страницы.
После всего услышанного и увиденного Антон, конечно, понимал, что ничего не случится. Но, когда так и вышло, ему стало не по себе.
- Это не бумага,- устало сказал Дмитрий Степанович.- Книга неуничтожима. Вот все, что я знаю. А теперь предположения. Вы вольны с ними согласиться или нет.Он с минуту передохнул.- Кто они были? Космонавты из иного мира, потерпевшие аварию вблизи Земли и вынужденные совершить посадку? Или специально посланные исследователи, попавшие в беду? Не знаю и не берусь предполагать. Почему сигнал о помощи они послали в будущее? Не знаю. Но что он послан в будущее, ясно из надписи: "Нашедший, если не можешь помочь, храпи!" Это значит - храни, пока не наступит Время, люди которого смогут прочесть! А значит и помочь. Почему они избрали книгу как носитель сигнала? Такой выбор говорит о многом: если у них не было способа связаться со своими напрямик, та же авария, например, нужно было выбрать другой - надежный и безопасный. Он не должен бросаться в глаза и должен быть застрахован от случайной гибели. Иначе говоря, его должны хранить, даже не зная всего смысла этого действия... Книги в знакомом нам и сегодня виде появились в XI веке. Значит, раньше она появиться не могла. Иначе бы не было соблюдено первое условие - незаметность. К XIV веку книги перестали быть редкостью, оставаясь ценностью. К этому времени они стали сосредоточиваться в монастырских библиотеках - значит, сохранность еще надежнее: стены, стража. Теперь. На нашей книге нет никаких печатей, кроме печати бенедиктинского монастыря, откуда она была украдена генералом Фоксом или его поверенным. А монастырь основан в 1501 году. Значит, примерно в это время и произошло то, о чем я говорил... Будь это иначе, и сигнал был бы иным. Во времена фараонов они построили бы пирамиду. Главное для сохранности - равновесие, равнодействие взаимоотвергающих сил. В данном случае - ценность и относительная привычность...
Он умолк. И только сейчас Антон увидел, как он страшно устал. Под глазами легли тяжелые тени. Дыхание было неровным.
- Вам надо отдохнуть, Дмитрий Степанович. Поздно уже.
Он не ответил, глядя прямо перед собой. Антону показалось, что старик не слышит. Но он слышал.
- Вы правы. Но я еще не сказал всего.
- Может быть, завтра?
- Вы знаете, для человека моего возраста завтра иногда может оказаться "никогда",- усмехнулся он через силу.- Но я недолго. Всего два слова. Я хочу просить вас взять эту книгу. Не для того, чтобы прочесть. Теперь я понял, что одному человеку это не под силу. Храните ее. Потом передайте дальше... Сигнал должен дойти... Fed quod potui, faciant meliora potentes... [ Я сделал все, что мог, пусть сделают больше те, кто сможет (лаг.). ]
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги