Слышишь пение?

Глава 11

День рождения близнецов пришелся на последнюю среду сентября. Обычно в семье Зольтенов дням рождения большого значения не придавали, но с близнецами — другое дело. Все правильно, их двое, значит, и шумихи должно быть вдвое больше. За многие годы день их рождения превратился в настоящий семейный праздник, удовольствие не только для близнецов, но и для всех остальных. Конечно, право выбирать принадлежало Фриде и Фрицу, они — виновники торжества. В этом году намечались обед в ресторане и поход к кино на "Волшебника страны Оз", пока фильм еще не сошел с экрана.

— Папу пришлось уговаривать, он все-таки опасается оставлять магазин на мистера Милза, — на большой перемене Анна принялась рассказывать Мэгги о планах на великий день. — Хотя мистер Милз знает дело почти как папа.

Вообще-то мистер Милз был часовщиком и работал дома, но иногда помогал в магазине, когда не могла мама.

— А как же его часы? — полюбопытствовала Мэгги.

— Он сказал, часы не против провести время без него, — повторила Анна слова часовщика. — Но мне кажется, ему просто нравится изредка побыть не одному, а в компании.

— Значит, вы уйдете из дома в пять часов и на весь вечер. Здорово, ты посмотришь "Волшебника страны Оз"! Я обожаю этот фильм — три раза ходила.

Анна сложила пергаментную бумагу, в которую были упакованы бутерброды. Один раз ее уже использовали, заворачивали хлеб, чтобы не зачерствел. Может, еще разок пригодится.

— Мне кажется, я уже видела фильм, столько ты про него рассказывала, — призналась девочка. — Но услышать все заранее ничуть не мешает. Люблю выяснять наперед, особенно если благополучно кончается, тогда меньше беспокоюсь, пока смотрю. Мой первый в жизни цветной фильм! Когда шла «Белоснежка», мы лежали с ветрянкой. Я думала, просто умру, так хотелось посмотреть.

— Но ты же видела мультфильмы с Микки-Маусом, — напомнила подружке Мэгги. — Хотя это совсем не то же самое, ну ни чуточки.

— Я буду внимательно слушать и запомню то, что ты пропустила в песне "Где-то там, за радугой", — пообещала Анна. — Как же хочется, чтобы уроки поскорее кончились!

Когда Зольтены выходили из кинотеатра, уже стемнело. Анна запомнила нужный куплет и теперь могла спеть песню целиком.

От трамвайной остановки до дома оставалось всего несколько кварталов, и Анна начала петь. Мама подпевала без слов.

Гретхен и Фрида, шедшие впереди, наперебой запели "А мы идем к Волшебнику, Волшебнику, Волшебнику".

Тут Руди, привыкший во всем быть первым, стал припоминать, а где не помнил — сочинять песенку Страшилы. "Он не хуже Паулы", — подумала Анна и стала прислушиваться к словам песенки.

— А теперь Железного Дровосека, — попросила девочка.

— Ага, — задумался на минутку брат, — как там…

Все захлопали в ладоши.

— Теперь Трусливого Льва, — потребовал Фриц.

— Творческий порыв угас, — серьезным тоном заявил Руди.

— Скажешь тоже, — хмыкнул Фриц, и они с Фридой принялись обсуждать фильм.

Анна слегка устала и плелась позади. Руди замедлил шаг и оказался рядом с ней. Брат тихо запел, так, чтобы слышала только она.

Анна взглянула на брата, не зная, что сказать. Выходит, это особая песенка, иначе почему бы не спеть ее громко, как те, другие? Может, он хочет сказать — я знаю о своей трусости?

— Перестань валять дурака, — проговорила девочка. — Не воображай. Мальчишка вроде тебя мира не спасет.

Руди не ответил, но, когда они проходили мимо уличного фонаря, подмигнул ей.

Значит, ничего серьезного, у Анны стало поспокойнее на душе. Но все же она не попросит брата спеть эту песенку остальным.

Еще квартал, и они дома.

Тут Гретхен заметила письмо, лежащее в прихожей на коврике у двери, и схватила конверт, пока на него не наступили.

— Это… кажется… от тети Тани, папа, — девочка протянула письмо отцу. — Но марка почему-то голландская.

Гретхен собирала марки, ясное дело, ей лучше знать. Может, тетя Таня выбралась из Германии и уехала в Голландию? Анна не понимала — радоваться или пугаться. Надо подождать, пока папа прочтет письмо. Отец потянулся за ножом для разрезания бумаги. Никто не двигался, пока он вскрывал конверт, разворачивал письмо, пробегал глазами первую страницу. Но только папа заговорил, как они уже знали — у тети Тани все совсем плохо.

— Пойдемте сядем в гостиной, — предложил Эрнст Зольтен, — и прочтем письмо вместе. Я скажу сразу, письмо написано в августе, и Таня все еще в Германии.

Даже мама не промолвила ни слова. Все гуськом двинулись в гостиную. Анна села на маленькую скамеечку рядом с папиным креслом. Ему всегда нравилось, когда младшая дочь сидела так, совсем близко. Если он уставал или был расстроен, если она чувствовала себя одинокой или обижалась, обоим становилось легче, когда они оказывались рядом. Похоже, как раз сейчас это необходимо.

Она поняла, что права, когда папа развернул письмо правой рукой, а левую положил дочке на плечо и стал читать:

— Она всегда прекрасно вела дом, — прервала чтение мама и сама себя одернула, ожидая, пока папа снова начнет читать. "Интересно, заметил Руди эти слова о важности иностранных языков?" — подумала Анна. Непонятно, лицо у брата совершенно непроницаемое.

— У тети Тани столько друзей, и она так любит поболтать, — как бы самой себе сказала Гретхен. — Должно быть, ей очень тяжело.

— Наверно, живи она по-прежнему в старом доме во Франкфурте, ей было бы нелегко, — согласился папа. — Но Таня переехала.

Анна взглянула на мать и удивилась, заметив сжатые губы и сердитый взгляд.

— А где же Эстер? — выпалила вдруг Клара Зольтен. — Уж, наверно, родная дочь может поухаживать за стариком-отцом?

— Эстер и Давид уехали с детьми в Англию, пока у них еще оставалась возможность выбраться, — в голосе отца слышался гнев, не меньший, а то и больший, чем в голосе матери. — Они в безопасности, как ты, и я, и наши дети. Что прикажешь ей делать? Возвращаться обратно?

— Я не подумала и погорячилась, — пробормотала мама, теребя вылезшую из рукава ниточку. — Прости меня, Эрнст.

— Всё от твоей любви к Тане, — ласково сказал папа и снова принялся читать:

Гретхен всхлипнула. Папа продолжал читать ровным голосом:

Папа, ни на кого не глядя, согнул вдвое тонкие листки бумаги, вложил их обратно в конверт, а конверт засунул в нагрудный карман пиджака.

Первым заговорил Руди, глубоким и низким голосом, словно он в одночасье повзрослел.

— Папа, Таня говорит в конце письма — "какие бы новости до тебя ни дошли"? Это про войну, да? Она что, наверняка знает — беда придет обязательно? Как можно узнать заранее?

Папа заговорил, медленно, будто слова давались ему с трудом:

— Она не знает. Не наверняка. Ее свекор может привлечь к себе внимание. Скорее всего, этого не произойдет. Не думаю. Он храбрый человек, всегда открыто выражал свои мысли и, похоже, слишком стар, чтобы меняться. Когда мы уезжали из Германии, уже было опасно говорить то, что думаешь, особенно если ты еврей. Удивительно — его пока не тронули.

— Может, он не разговаривает с кем не надо? — с надеждой в голосе спросила Гретхен. — Может, о нем совсем забудут?

— Если о нем забыли, зачем тогда отняли экономку? — спросила Фрида.

— Таня надеется, что мы не станем задаваться такими вопросами, — вздохнул отец и снова взглянул на старшего сына. — Помнишь, сын, я сказал, нам надо смеяться? После такого письма смеяться гораздо труднее. Просто невозможно. Таня прощается с нами. Все, что нам остается, — молиться за нее. А она молится за нас. И радоваться: мы все вместе и "в безопасности", как она написала.

— Но ты же не радуешься, папа, — ласково произнес Руди, словно он был взрослым, а отец — ребенком.

— Нет, не радуюсь, сынок.

"Не будь нас, он бы поехал туда и попытался ее найти", — пришло в голову Анне. — Даже если бы это грозило ему гибелью".

Она взглянула на старшего брата. Руди смотрел на папу, и девочка не сомневалась — его беспокоит та же мысль.

Надо разогнать тяжелые думы, вспомнить о чем-нибудь веселом. День рожденья близнецов еще не кончился. Но ничего на ум не приходит. Да и остальным, видно, тоже не до веселья. Все пожелали друг другу "спокойной ночи" и отправились по постелям.

Наутро Мэгги первой пришла на место встречи и уже поджидала Анну. Прежде чем та успела вымолвить слово, подружка потребовала:

— Запомнила слова? Те, что я пропустила? Из "Где-то там, за радугой".

— Запомнила, — отозвалась Анна, но мысли ее витали далеко. И все же девочка была благодарна подруге, лучше вспоминать песню, чем в сотый раз думать о воцарившейся в доме печали. Она запела:

И внезапно остановилась.

— Этот куплет я знаю, — в голосе Мэгги звучало нетерпение. — Но прямо за ним… Анна, что с тобой?

— Ничего, — девочка сосредоточилась на песенке. — Просто вспомнила одну колыбельную — мне ее пели, когда я была совсем маленькая. Про… про изюм и миндаль, и маленькую козочку.

Анна снова запела, и после первых же слов ей удалось побороть дрожь в голосе:

— Конечно! — закричала Мэгги. — "Все, о чем мечтается…" Я-то пела: "Есть страна прекрасная", но знала — что-то не так! Привет, Паула!

Тотчас прибежала Сюзи, и все четверо отправились в школу.

Не прошло и нескольких минут, как Анна уже весело смеялась над рассказом Паулы о роли, которую ей дали в театральном кружке.

— Говорю вам, я играю служанку. Ну, вчера раздали нам тексты ролей. Один раз я отвечаю на телефонный звонок и два раза открываю дверь. Мисс Сурклиф велела нам читать по ролям, и я уж постаралась! А она говорит: "Паула, ты не леди Макбет[24] играешь. Ты потратила пять минут, пока на цыпочках подкрадывалась к телефону, там устанут ждать и трубку повесят". Сегодня, думаю, надо изобразить, что я малость глуховата, и все время переспрашивать. Должно же быть хоть какое действие, а иначе — зачем все это?

— Ты шутишь?! — воскликнула Анна.

— Какие там шутки, — усмехнулась Сюзи, давно знакомая с Паулой.

Смотреть репетицию отправились все трое. Когда Паула начала выделывать свои штучки, девочки зашлись в беззвучном хохоте. Но мисс Сурклиф ее сразу остановила. Она прервала репетицию и прошлась по поводу тех, кто никак не может перестать «выпендриваться». Потом, скрывая улыбку, дала присмиревшей Пауле новую роль — намеченная на нее девочка перешла в другую школу.

— Теперь, Паула, у тебя будет больше простора, — объяснила учительница.

И репетиция закончилась.

— Ну и кого ты играешь? — поинтересовалась Анна.

Паула фыркнула:

— Неважно, все равно меня прямо в первой сцене собираются отравить.