Смех дьявола

4

Небо было усеяно звездами. Прежде чем пересечь Гаронну в Лангоне, Леа остановилась у церкви и сошла с велосипеда, взятого у Сифлетты. Она без труда передала письмо своего дяди повару «Нового отеля»: «Лагуна Пуи-Блан не питается больше водами Сирона».

— Передайте ему, что я понял… Вы делаете доброе дело, Пьер Дельмас был бы горд вами.

При упоминании имени отца Леа стало и грустно, и радостно.

Как все было спокойно! Трудно представить себе, что недалеко отсюда, может быть, в двух шагах, люди сидят в засаде, только и ожидая приказа открыть огонь. Доехав до перекрестка, Леа повернула не направо, в сторону Сан-Макера, а налево и проехала под виадуком. Ей необходимо было снова увидеть Монтийяк!

Старенький велосипед не одолел подъема, и дальше Леа пришлось идти пешком. Бордоский крест по-прежнему возвышался над поместьем Приулетт. Возле этого креста она получила первое задание, доверенное ей дядей.

Каким далеким все это казалось! Завидя деревья, окружавшие поместье, Леа остановилась, сердце ее бешено заколотилось. Ее дом был здесь, совсем рядом! Перед аллеей, ведущей к нему, она вновь остановилась, борясь с желанием бежать в старое жилище, спрятаться там, укрыться в объятиях Руфи. Залаяла собака, потом другая. У Файяров зажегся свет. До нее отчетливо донесся голос управляющего, приказывающего собакам замолчать. Оставаться тут было неосторожно. Она повернула назад.

Был час ночи, когда Леа открыла шлагбаум железнодорожного переезда у Сен-Макера. Она удержала крик, когда собака сторожа шлагбаума выскочила с лаем, громко звеня цепью. Леа бегом пересекла пути, оседлала свой велосипед и выехала на улицу, ведущую к воротам Бенож. В проезде Республики она остановилась перед гаражом Дюпейрона. Дверь открыл жандарм Рири. Узнав ее, он тотчас втащил ее внутрь.

— Мадемуазель Леа, что привело вас сюда?

— У меня важное письмо для вас: «Лагуна Пуи-Блан не питается больше водами Сирона».

— Дьявол, нужно предупредить всех в округе.

— Я предупредила людей в Лангоне. Сейчас люди из Вилландро, Сен-Семфорьяна, База и Оро тоже в курсе.

— Тем лучше. Дюпейрон, ты возьмешься предупредить Казнова, а я возвращаюсь в жандармерию.

— Хорошо! Ты не поедешь с нами?

— Я не моту оставить свой пост, это повредило бы товарищам. У них было уже немало таких неприятностей.

— Есть у вас новости об Альбере и Мирей?

— Немного, мадемуазель. О Мирей, заключенной в казарме Буде, известно, что дела не так плохи. Об Альбере ничего не известно. Последними его видели Матиас Файяр и Рене. Потом — никаких известий. Никто не видел, чтобы он выходил из дома Буска. Вы, конечно, не знаете, что Матиасу удалось бежать прошлой ночью, что заставило парней из Мориака рассеяться по региону.

— Вы опасаетесь, что он донесет на них?

— Не знаю, я не понимаю нынешнюю молодежь. Они словно обезумели. Матиаса я знал хорошо, мы вместе играли в футбол, стреляли куропаток, были почти товарищами, хотя я и был старше. Он был неплохой парень. Но пребывание в Германии совсем изменило его. Он вернулся напичканным политическими идеями. А интересоваться политикой — это плохо, особенно сейчас. Но он не кажется мне опасным, зато меня пугает Морис Фьо. Это жестокий тип. Он любит зло. И он хорошо знает здешние места… Прощайте, мадемуазель, скажите тому, кто вас послал, что мы делаем все необходимое и что если ему надо встретиться со мной, он знает, где меня найти… Подождите выходить, я выгляну на улицу… Вы можете ехать. Доброго пути, мадемуазель. Прощайте…

Поднялся очень холодный порывистый ветер. Однако, пересекая лес у Константена, Леа вспотела. В местечке под названием Ле Шапитр изношенная шина лопнула. Леа упала, ободрав колени и руки. Она долго лежала на грунтовой дороге, не находя сил подняться. Только шум колеса, которое вращалось со скрипом, нарушал тишину ночи.

Леа очнулась от холода, почувствовала, как по ноге течет кровь. Колени болели, но меньше, чем руки. Она подняла велосипед, но он вышел из строя: оба колеса были сильно погнуты. В ярости отбросив старую машину на обочину, Леа, хромая, пустилась в дорогу.

Недалеко от Брукейрана шум мотора заставил ее броситься в канаву. Мимо промчались три машины. Друзья или враги? Как знать?

Пыль еще не осела, когда она услышала хлопанье дверей и шум голосов. Они остановились в Брукейране. «Лишь бы не вернулся дядя Адриан!» — подумала она на бегу.

— Скорее выбивайте дверь.

Этот возглас заставил Леа остановиться. Ее вдруг охватил страх. Бежать… нужно было бежать… Она упала. Какие-то люди продолжали выламывать дверь, другие обыскивали жилища около кафе. Лишь бы они не нашли радиопередатчик!.. Радио!.. Но что толку от радио? Камилла и Шарль остались в доме одни!.. Она поднялась и побежала… Крики Камиллы прервали ее бег.

— Нет!.. Нет!.. Не делайте ему зла!

На пороге появился человек, неся в руках отбивающегося ребенка. Мать выбежала вслед за ним, цепляясь за человека, который пытался вырваться, но она не отпускала его.

— Мама… мама…

Скрываясь за стеной мэрии, Леа пыталась разыскать в темноте какое-нибудь оружие.

Из дома вырвалось пламя, осветив картину происходящего. Ни одного человека в форме… Два парня с эмблемами полиции… Молодые лица, обрисованные светом разгоравшегося пожара… Автоматами размахивают, как игрушками… Бутылки складывают в ящики… смех… французская речь, резкие, оскорбительные слова…

— Дрянь, говори, где другие…

— Где Сифлетта? Ты ведь ее знаешь, паршивка!..

— И Альбера… Мирей… Люсьена… Аристида… Где твой потаскун-доминиканец?

— Я не знаю, о чем вы говорите. Верните мне сына!

— Тебе его вернут, когда ты заговоришь.

— Оставь ее, Жером, верни ей мальчишку, ее заставят заговорить на допросе. Здесь вашим глупым пожаром вы всполошите местных маки.

— Потаскуха!.. Не беспокойся, Морис, их ждут.

— Мама!

— Отдай его ей. Садитесь.

Прижимая к себе сына, Камилла села в первую машину. Морис Фьо сел за руль.

— Едем в Ла-Реоль, — крикнул он остальным.

Осев у стены мэрии, Леа смотрела, как машины исчезают в ночи, двигаясь в направлении Оро.

В свете пожара Адриан Дельмас увидел свою племянницу, дрожащую от испуга.

— Где Камилла и Шарль?

— Фьо… Морис Фьо…

Больше она ничего не могла произнести.

Доминиканец поднял ее на руки. Вдруг появилась Сифлетта.

— Боже ж ты мой! Где маленький и его мать?

— Я не знаю. Кажется, здесь побывали Морис Фьо и его банда.

— Что они натворили, дьявольское отродье!.. Отец мой!.. Она ранена?!

— Не знаю. Значит, здесь никого нет?

— Насколько я их знаю, они должны были бежать, как кролики. Бедные наши! И подумать только, что из-за этих подонков такие люди, как вы, рискуют жизнью!

— Молчите! Вы ведь тоже рискуете жизнью, к тому-же все потеряли. Церковь открыта?

— Нет, но я знаю, где кюре прячет ключ. Но смотрите-ка, отец мой, рига, она еще не горит!.. Может быть, ваш радиоприемник…

Адриан Дельмас осторожно положил бесчувственную Леа у ограды маленького кладбища и побежал к риге с криком:

— Камилла… Шарль…

Сифлетта вынула ключ из выемки в стене и открыла дверь. Она осторожно втащила девушку внутрь. За алтарем она нашарила на ощупь коробку спичек. После долгого чирканья одна из них загорелась. Сифлетта зажгла две толстые свечи с обеих сторон дарохранительницы, взяла одну из них и стала рыться в маленькой ризнице. Единственное, что она нашла, чтобы укрыть Леа, было покрывало с белым крестом, которое клали на гроб во время похоронной службы.

Выходя, она машинально перекрестилась.

Пожар, казалось, затихал. Со стороны База послышалась сирена пожарной машины. На этот успокаивающий звук владелица табачно-бакалейной лавки в Брукейране лишь пожала плечами.

— Вы были правы — приемник оказался на месте, — сказал Адриан Дельмас, указывая на свой тяжелый чемодан. — а вот и пожарные… Надо его спрятать.

— Вас также. Не нужно, чтобы вас видели. Погодите, вот ключ от церкви, запритесь изнутри. Если у меня его спросят, я отвечу, что он потерян. Новостей нет?

— Нет. Я пришел за ними к вам…

Но Сифлетта уже не слышала продолжения слов священника, она бежала навстречу пожарным.

Леа очнулась при колеблющемся свете свеч. Окоченев от холода, она даже не дрожала больше. Она приподнялась на локтях. Вся обстановка, это покрывало, свечи… На секунду ей показалось, что она мертва. Яростное отчаяние подбросило ее, откинув покойницкое покрывало. Местный кюре, вероятно, подумал бы, что видит Пресвятую Деву. В этот самый момент в церковь входил ее дядя. «Как эта девушка прекрасна и ужасна… точно явилась со страниц романа ужасов», — подумал он, прежде чем повернуть ключ в замке.

— Кто вы?

— Не бойся, это я.

— О! Мой дядя.

Адриан подошел к ней, поставил свой чемодан и заставил Леа сесть на ступени алтаря. Он притянул ее к себе.

— Расскажи мне все.

Слабым, но твердым голосом она рассказала ему то, что видела.

Снаружи до них доносились приглушенные голоса пожарных, боровшихся с огнем.

— Он так и сказал: в Ла-Реоль?

— Да.

— Почему в Ла-Реоль?.. Я здесь чего-то не понимаю. Он должен был отправить их в Бордо.

— Откуда они узнали?

— Как обычно, по доносу. Они надеялись арестовать нас всех… Ты уверена, что среди них не было немцев?

— Я так думаю… Они все говорили по-французски, в форме никого не было.

— Это, кажется, подтверждает сведения, полученные из Лондона: гестапо не в курсе всего, что предпринимают Фьо и его банда. Они действуют в своих целях, что делает их еще более опасными, непредсказуемыми.

— Но почему он поступил так? Без приказа.

— Трудно ответить.

— Но ты ведь хорошо его знаешь!

— Да… Поэтому-то я и опасаюсь его. Он хочет реванша над обществом. Хочет стать вождем, которого боятся и уважают. Кроме того, — и он это доказал, — он любит убивать, пытать, унижать.

— Нельзя оставлять Камиллу и Шарля в их руках.

Их беседу прервал стук в дверь.

— Откройте, это я, Сифлетта.

Адриан Дельмас с пистолетом в руке повернул ключ.

Сифлетта вошла, толкая перед собой молодого человека в пожарной каске, слишком большой для него.

— Отец Деон сломал себе руку. Это его сын Клод, который заменил его. Я его знаю, он работает на маки Леона из Ланд и попытается вступить с ними в контакт. Я ему сказала о малыше и его матери.

— Хорошо… Их как будто отправили в Ла-Реоль.

— В Ла-Реоль!.. Надеюсь, что вы ошибаетесь. В округе ходят слухи, что городское гестапо уступило место в подвалах коллежа французам для допросов партизан-коммунистов.

— У вас есть доказательства?

— Нет, но об этом все говорят.

— Отец мой, я забыла сказать: Матиас бежал.

— Тогда, может быть, есть надежда…

— Я должен идти, месье. Мои товарищи удивятся моему отсутствию..

— Ты прав. Предупреди обо мне кюре из Оро. Пусть спросят Альфонса Дюпара. Ты понял?

— Да, месье. Завтра я сообщу вам о новостях.

За Сифлеттой и пожарным закрылась дверь.

— Дядя Адриан, что ты хотел сказать о Матиасе?

— Подожди, дай мне подумать.

— Идемте, идемте, наши друзья-жандармы здесь.

Леа с трудом открыла глаза.

— Вот, милочка, выпейте горячего.

Сифлетта протянула ей чашку с напитком, похожим на кофе.

Леа отпила глоток и чуть не выплюнула.

— Что это такое? Здесь алкоголь.

— Это кофейный напиток, у него вкус овса. Ну пейте же, иначе заболеете в такую холодину.

Борясь с тошнотой, Леа проглотила «микстуру». Ей на самом деле стало лучше. Она смогла разогнуть свои исцарапанные колени, засохшая корка на которых стягивала кожу.

Наступал отличный денек. Останки лавки еще дымились. Жандармы Лаффон и Дюма стояли, опершись на машину. Вид они имели суровый.

Адриан Дельмас рассматривал карту.

— Куда мы поедем, дядя?

— В Ла-Реоль.

Леа непонимающе смотрела на него.

— Мы пересечем Гаронну в Кастете, это будет безопаснее. Затем по местным дорогам доберемся до фермы, расположенной выше Ла-Реоля.

— Но почему Ла-Реоль? Вся эта местность под надзором, она разделена на квадраты, у нас больше нет надежного места для укрытия.

— Оттуда, где мы будем, я смогу легко войти в сношения с Илером.

— Я никогда не возвращалась в Ла-Реоль после смерти супругов Дебре…

Сифлетта вилами прощупывала угли, ища то, что могло уцелеть. Ни жалобы, ни стона не слетело с ее уст. Но сам вид ее, роющейся в пепле, выдавал ее отчаяние. Целая трудовая жизнь улетучилась вместе с дымом, ничего не уцелело!

— Давайте, кума, надо ехать, — тихо сказал Лаффон, осторожно положив руку на рукоятку вил.

— Верно, не имеет смысла ворошить безвозвратно ушедшее.

Она бросила свое орудие и, даже не оглянувшись, забралась в машину. Никто не подошел к ним.

Тепло встреченная Сифлетта помогала мадам Каллед на кухне. Немало партизан уже познакомились с ее знаменитыми жареными колбасками, политыми местным вином.

Леа и Сифлетта не воспользовались гостеприимством хозяев: накануне их прибытия пришло сообщение из Лондона: «Честь произрастает на отваге», означающее, что в следующую ночь будут сброшены контейнеры. Обе женщины настаивали на том, чтобы им разрешили присутствовать при этом. По просьбе Дельмаса сопротивленцы неохотно согласились. «Хорошие женщины хороши только для того, чтобы прятать оружие и парашюты в своих кухнях». Адриан в свою очередь должен был отправиться на встречу с отцом Дьезейдом из группы Жад-Амиколя, Аристидом, Деде ле Баском, Лансло и Жоржем для подготовки плана спасения Камиллы д’Аржила и ее сына и ликвидации Мориса Фьо.

Их было двенадцать, считая Леа и Сифлетту, окруживших площадку, невидимых в ночи, стоявших каждый через равные промежутки с электрическим фонарем в руке. Другие рассредоточились, наблюдая за подъездными дорогами. Ожидание длилось долго. Вдруг… как будто послышалось отдаленное гудение.

— Это они, — шепнул Каллед. — Внимание.

Гудение усилилось. Прозвучал свисток. Почти одновременно зажглись все фонари… 1… 2… 3… 4… 5 и потухли… 1… 2… 3… снова зажглись. Черная масса покружила над освещенным огнями полем, потом словно замерла, моторы затихли… Тень отделилась от самолета… щелчок… один парашют раскрылся… За ним другие… С металлическим звуком контейнеры ударялись о землю. Самолет удаляется, но два последних парашюта остаются висеть на его фюзеляже, и белые полотнища реют над Ла-Реолем. Хорошо если гестапо и жандармерия еще не в курсе… Люди торопливо возятся с грузом. Сифлетта и Леа отцепляют парашюты, складывают их, и относят в тележку, запряженную двумя быками. Бойцы поднимают контейнеры и грузят на три грузовичка, чтобы отвезти их на лесопилку Бьенвеню. Оружие спрятано в ямах с опилками, на ригах и в табачных сушильнях. В Ла-Реоле никакого движения… Сифлетта управляет быками. На риге, под соломой, Леа прячет парашюты… Все спокойно вокруг фермы, но никому не удается заснуть. Всем снова представляются белые полотнища над Гаронной и над старым городом.

На другое утро, на заре, прикатил на велосипеде Депейр и, тяжело дыша, вошел в дом.

— Немцы выходят в поле, Ригуле предупредил нас. Вы должны удостовериться, что оружие хорошо замаскировано, и вывезти обеих женщин.

— Но куда же я их отправлю? К Розье?

— Нет, это слишком близко. Веди их к Тору, в Моризес.

Вскоре после их ухода появились немцы, все перерыли, избили Калледа и его жену, но ничего не нашли. Жан Каллед дрожал от страха — в панике он забыл два парашюта от предыдущей операции, завернутые в старый брезент, и патроны для «стэна», хранившиеся в коробках с сахаром. Хотя немцы ничего не нашли, они увели Калледа, а потом Лу, Депейра, Бьенвеню, Шарло и Шьянсона для допросов в помещении гестапо в Ла-Реоле.

Когда конвой остановился перед коллежем, случаю было угодно, чтобы там оказался мэр Жиронда-сюр-Дроп. Он знал всех пленников, но был не в курсе их подпольной деятельности. Он добился приема у коменданта и дал поручительство за своих соотечественников. Все, кроме Пьера Шьянсона, были отпущены. Видимо, донесли, что он был сброшен на парашюте в Сен-Феликс-де-Фукод.

Как и Сифлетта, Леа не имела другой одежды, кроме той, что была на ней вечером во время пожара. Все ее вещи пропали. Она решила, не говоря никому, поехать в Монтийяк и, когда все заснули, взяла велосипед.

Ночь была ясной, но очень холодной. Перед въездом в Сент-Фуа-ля-Лонг она остановилась, чтобы наглядеться на огромную равнину, где блестела под звездами гибкая лента Гаронны. Волнение охватило ее, как всегда перед этим родным пейзажем. Это всегда одно и то же чувство восторженного удивления! То же чувство переизбытка покоя! Та же уверенность, что ничего плохого не может произойти с ней в этих местах! Доверие, которое излучает земля в час своего отдыха… Все хорошо… Дядя Адриан найдет способ освободить Камиллу и Шарля… Воспоминание о малыше, который хотел жениться на ней, пронзило ее болью… Слезы подступили к глазам Леа, и с тяжелым сердцем она пошла дальше. В Сент-Андре-дю-Буа она чуть не опрокинула мужчину, который мочился посреди дороги, и скрылась, сопровождаемая ругательствами.

Леа спрятала свой велосипед в траве, пересекла дорогу, стараясь не шуметь. Полоска света проникала из-за ставен ее дома. «Руфь, должно быть, сидит за расчетами», — подумала она, подходя. До нее донесся шум голосов. Кому они принадлежат? Этот смех… опять он… Не остерегаясь, она обошла вокруг дома. Тяжелые ставни входа и дверь были приоткрыты. Наткнувшись в темноте на что-то, она толкнула дверь в кабинет.

— Леа!..

Маленький Шарль бросился ей в объятия.

— Мой дорогой… мой дорогой малыш… Какая радость!.. Когда ты вернулся?

— Сегодня вечером. Это Матиас привел его.

— Матиас?

— Мы играли в прятки, а мама, она не захотела играть с нами… Но теперь, когда ты здесь, мы пойдем искать ее. Скажи, ты согласна?

— Да, да…

Матиас действительно был тут же… еще более похудевший, безукоризненно выбритый и одетый, но с растрепанными волосами.

— Руфь…

Не отпуская ребенка, Леа обняла ее, заставив старую гувернантку заплакать.

— Маленькая моя, я так счастлива… Я думала, что никогда не увижу тебя. Столько несчастий обрушилось на этот дом… Но, наверное, тебе рискованно появляться здесь?

— Наверное, но у меня больше нет никакой одежды. Матиас, как ты увез Шарля? И почему ты не спас Камиллу?

— Я не мог освободить обоих. Камилла истощена, она сама доверила мне сына.

— Это невероятно!

— Но это так. Она также просила передать тебе, чтобы в случае ее смерти ты стала для него матерью.

— Я не хочу, чтобы она умирала!

— Я сделаю все, что смогу, для ее освобождения. Мне пришлось долго упрашивать Фьо, чтобы вырвать у него малыша, он хотел его удержать и заставить таким образом мать говорить. Ее допрашивали, но не добились ничего, кроме: «Я ничего не знаю». Но если бы он избил ребенка, как намеревался, она заговорила бы.

— Он был злой, этот месье, — пробормотал Шарль, заплакав. — Он дергал меня за волосы и сильно бил маму ногой в живот… даже потом, когда… она не двигалась. Я долго обнимал ее, пока она не проснулась… Тогда мне уже не было страшно… Но стало темно… Она пела: «Бай-бай, Кола, мой маленький братишка…»

В Леа поднималась волна ненависти. Она чувствовала, как на ее груди вздрагивал, рыдая, ребенок, которому она помогла появиться на свет. Ругательства в адрес друга детства готовы были сорваться с ее губ. Крепла мысль о убийстве. Уничтожить его… Убить его вместе с другими… Она чувствовала в себе небывалую силу, желание сражаться, убивать…

— Я знаю, о чем ты думаешь, но важно не это… Надо спасти Камиллу.

— Как?.. У тебя есть план?

— Да… Я постараюсь получить право на ее перевозку. Но времени мало, ее силы на пределе. Если мне это удастся, я тебе сообщу. Где ты скрываешься?

— Я не могу тебе этого сказать.

— Нужно.

— Никто не знает, где я скрываюсь.

Он посмотрел на нее неприязненно.

— Неудивительно, что с подобной дисциплиной твои друзья так часто попадаются.

— Они попадаются только тогда, когда на них доносят.

— Бедная моя. Если ты думаешь, что немцам это нужно… Им достаточно послушать разговоры в кафе…

— Но их подслушивают для немцев французы!

— Не всегда. Вы действуете так неосторожно, что им надо было бы ослепнуть, чтобы ничего не замечать.

Руфь вмешалась:

— Прошу вас, не спорьте. Послушай, Леа, я думаю, что Матиасу можно доверять.

— Может быть, но я не могу сказать ему, где я скрываюсь, и он это хорошо знает.

— Тогда передай твоему дяде, людям Аристида или Илера такое предложение: как только я получу разрешение на перевозку Камиллы д'Аржила в Бордо, я сообщу тебе об этом. Я расскажу о составе конвоя, числе людей, — по-моему, их будет не очень много, — часе выезда и маршруте. Нужно, чтобы твои друзья остановили конвой и освободили Камиллу.

Леа, по-прежнему прижимая Шарля к себе, негромко спросила:

— Ты думаешь, это действительно возможно?

— Да.

— Могу я спросить тебя? Почему ты остаешься с Фьо и его бандой? Из-за денег?

Матиас пожал плечами.

— Ты не поверишь мне, если я скажу.

— Все-таки скажи.

— Находясь там, я могу лучше заботиться о тебе.

— Ты прав, я не верю.

— Вот видишь, — произнес он с грустной улыбкой, пожимая плечами.

— Что мы будем делать с Шарлем? Наверное, опасно оставлять его здесь?

— Нет, поскольку Фьо знает, что он тут. Кроме того, я попросил своего отца позаботиться о нем.

— И он согласился?

— У него не было выбора.

Леа уложила Шарля на старом канапе и упала в одно из кресел, стоящих у камина.

— Руфь, я голодна и озябла. У тебя не найдется чего-нибудь поесть?

— Разумеется, маленькая моя, я сейчас разведу огонь.

— Позвольте, мадемуазель Руфь, я разожгу сам.

— Спасибо, Матиас.

Быстро разгорелся яркий огонь и в течение нескольких минут слышалось только потрескивание сучьев. Этот приятный шум, живое тепло, это родное место на некоторое время помогли преодолеть враждебность двух молодых людей. Их взгляды встретились. В глазах Матиаса читалось обожание, во взгляде Леа — растерянность и усталость.

Молодой человек боролся с желанием обнять ее, зная, что его оттолкнут. Ей, со своей стороны, хотелось бы истребить грязное воспоминание о той ночи в нечистой бордоской гостинице, чтобы прижаться к нему и рассказать о своих бедах, как она делала это, когда была маленькой и когда они прятались в детской комнате или на сеновале.

Не замечая этого, они одновременно вздохнули, и в этом вздохе выразились все страдания, от которых они не могли найти утешения.

Руфь вернулась, неся на подносе две чашки супа, тарелку с домашним пирогом, хлеб и бутылку красного вина. Они проглотили этот скромный обед с аппетитом, делающим честь их молодости. Как всегда, когда она ела с удовольствием, Леа забыла о своем опасном положении.

— Он очень неплох, твой пирог, — проговорила она с полным ртом.

— Он, правда, замечателен, — одобрил и Матиас.

Они закончили свою трапезу в молчании, наслаждаясь этой мирной минутой. Допив вино, Леа попросила:

— Руфь, я потеряла всю свою одежду. Ты можешь приготовить для меня узелок? Нет ли у тебя двух или трех платьев на рост тети Бернадетты… Кстати, как она поживает?

— Не очень хорошо. Она жалуется, что почти не получает известий от Люсьена и очень страдает от ревматизма.

— Бедняга… Посмотри, может быть, найдется для меня кое-что из одежды.

— Пойду поищу.

Шарль зашевелился во сне. Леа накрыла его пледом, которым любил укутывать ее отец, когда работал зимой в своем кабинете.

— Надо найти место для встречи, — сказал Матиас.

— В церкви Ла-Реоля?

— Нет, это слишком опасно. Фьо и его люди тебя знают, ты рискуешь быть арестованной.

— Тогда где?

— Ты знаешь кладбище Сент-Андре-дю-Буа?

— Конечно, — ответила она, пожав плечами.

— Ты помнишь склеп Ле Руа де Сент-Арно справа от входа?

— Да.

— Там растет кипарис, в стволе есть трещина. Я опускаю туда письма. Приходи туда ежедневно. Если тебе понадобится что-нибудь сообщить мне, воспользуйся этим тайником. Ты поняла?

— Я не идиотка, но если меня не захотят отпустить?

— Придумай что-нибудь и убеди их, речь идет о жизни Камиллы.

Вошла Руфь с большой сумкой.

— О, это слишком много!

— Я укреплю ее на твоем багажнике. Где твой велосипед?

— Я его спрятала. Сейчас покажу.

— Руфь, у вас есть веревка? — спросил Матиас.

— Да, вот она.

Пока Матиас укреплял ее багаж, Леа наклонилась над спящим Шарлем и погладила его светлые волосы.

— Надеюсь, ты позаботишься о нем…

— Я постараюсь… У нас почти нет денег. Твоя тетка Бернадетта пустила в продажу свои сосны…

— Я знаю, Руфь… Но что я могу сделать? У меня ничего нет. Продай мебель, если найдешь покупателя.

— Прости меня, моя дорогая. Я, старая дура, говорю тебе обо всем этом в такой момент. Я выпутаюсь.

— Никогда я не смогу отблагодарить тебя за все то, что ты сделала для нас…

— Ну что ты. Замолчи! Не хватало еще, чтобы я напрашивалась на благодарность. В твое отсутствие пришло несколько писем, я положила их в сумку.

— Ты можешь ехать. Твоя поклажа надежно закреплена. Ты могла бы пересечь Францию, и она не сдвинулась бы, — сказал Матиас, входя.

— Прощай, Руфь, поцелуй за меня тетю Бернадетту.

— До свидания, моя дорогая. Да хранит тебя Бог. Матиас, я доверяю ее вам.

— Не опасайтесь, мадемуазель Руфь, все будет хорошо.

Когда они вышли, Матиас взял велосипед и спросил:

— Ты не хочешь, чтобы я проводил тебя?

— Ты отлично знаешь, что это невозможно… Позволь мне уехать.

Он с сожалением отпустил руль. Мгновение они стояли молча.

— Поезжай скорее, тебе далеко ехать. Я не хочу, чтобы тебя в дороге застала ночь.

— Матиас… Я не понимаю… Что с нами происходит?

— Что ты хочешь сказать?

— Ты и я, мы должны все скрывать друг от друга… мы стали врагами… И в то же время…

— Что в то же время?

Какая надежда слышалась в его голосе!.. Только бы он не вообразил себе, что она ему простила.

— Ничего. Я нахожу, что мы живем в странное время, когда не ясно, кто твои друзья, потому что даже самые близкие изменяют.

Матиас постарался не заметить резкость ее тона, он удержал только «даже самые близкие». Это он был самым близким, он в этом не сомневался. Неважно, если она думала, что он изменяет; впрочем, изменяет чему, ведь ей, ей он не изменял никогда. Остальное было политикой и не имело ничего общего с его чувствами к ней.

Он помахал ей рукой и, не оборачиваясь, пошел к дому. Разочарованная, она смотрела ему вслед.