Смерть и «Радостная женщина»

Глава X

— Вот она, — сказал Лесли, отступая от стола. — «Радостная женщина» собственной персоной. Я принял ваш совет и вчера забрал ее у Кранмера. Что вы о ней думаете?

Если бы Джордж дал правдивый ответ, то, вероятно, сказал бы: «Так себе!» Прислоненная к стене, чтобы на нее падал свет из окна (или то, что заменяло свет этим хмурым воскресным утром), доска выглядела очень невзрачно: сохранились одни пастельные тона; более сочные краски выцвели, превратившись в грязно-бурые пятна. Маловата для гостиничной вывески, примерно двадцать на восемнадцать дюймов, но даже при таких размерах фигура могла быть побольше. На плоском фоне, который когда-то, возможно, был темно-зеленым или синим, пока его не закрасили несколькими слоями вязких коричневых лаков, был изображен поясной портрет женщины со скрещенными на узкой девичьей груди руками, прикрытыми плохо написанным муслиновым платочком. Плечи ее были отведены назад, длинная шея стараниями живописца оказалась бесформенной и клонилась вперед наподобие стебля цветка, дабы придать равновесие запрокинутой голове. Лицо в три четверти, высокое чело ярко освещено, на губах — улыбка. Несомненно, восторженная. Это было видно при всей одномерности изображения. Женщина явно улыбалась своим мыслям и не намеревалась делиться радостью со зрителями. Да, слово «радостная» тут было вполне уместно.

— Я не разбираюсь в живописи, — признался Джордж, стараясь, чтобы его высказывание не прозвучало пренебрежительно. — Честно говоря, картина весьма уродлива, верно? Странная мешанина. Эта оборка вокруг шеи, эта копна волос, похожая на крылья, и эти локоны по бокам навевают мысли о ранневикторианском реализме. Но поза и не викторианская, и не реалистичная. Скорее иератическая, напоминающая древнеегипетские картины. Я не горожу чепуху?

— Напротив. А что, по-вашему, уродливо — сочетание красок или детали?

— Детали, я полагаю. Сочетание красок уравновешенно. Я имею в виду фигуру. Цветовые плоскости грубоваты, но, я думаю, лишь потому, что картину все время подновляли любители по мере старения и выцветания красок.

— Знаете, — предостерегающе сказал Лесли, — вам лучше сбавить обороты, а не то вы превратитесь в художественного критика. — Разглядывая это невзрачное творение, он совсем забыл, что его отношения с Джорджем до сих пор замешаны на взаимных подозрениях и потенциальной вражде. — Да, именно так и было. Лет, наверное, двести. Всякий раз, когда картина нуждалась в подновлении, какой-нибудь доморощенный живописец брал в руки кисти, краски основных цветов и малевал, где надо; это напоминало мозаику. А время от времени какой-нибудь горе-художник начинал фантазировать и подрисовывал локоны, похожие на штопоры, которым, как вы очень справедливо заметили, здесь не место. Уверен, что глубже третьего слоя эти живописцы не проникли. Но форма, расположение фигуры, осанка — все это от оригинала. И это прекрасно! И я хочу извлечь картину из этого гроба, хочу увидеть, какой она была, прежде чем стала вывеской торговца. Убежден, это «прежде» было. Не всегда же эта картина украшала гостиницу.

Джин шла на кухню. Остановившись, она внимательно посмотрела на смеющуюся женщину и задумчиво сжала зубами ручку вилки, которую держала в руке.

— Знаете, она напоминает мне что-то, вот только никак не пойму, что именно. Ты думаешь, она всегда смеялась?

— Думаю, что всегда. Видно по наклону головы. Повезет — увидим, и уже скоро. Повезу ее сегодня к одному парню, он руководит университетской галереей, — с довольным видом пояснил Лесли. — Я звонил ему вчера. Это Брэндон Лукас. Оказывается, я знал его сына, он тоже учился в Оксфорде. Так что Лукас сразу согласился. Похоже, даже выказал большое желание взглянуть на картину.

— А у Кранмера забрали ее без труда? — поинтересовался Джордж.

— Без малейшего. Он не очень хотел расставаться с картиной, но, похоже, после ваших дотошных расспросов его интерес к ней иссяк.

— Он предлагал вам продать ее?

— Предлагал.

— За сколько?

Джордж не сразу почувствовал, что в комнате стало холодно, с опозданием уловил напряженность, внезапно возникшую между супругами. Ему не следовало задавать такой вопрос: ведь деньги — больная тема для этих людей, проживших вместе совсем недолго. Их вечно не хватало. Их несправедливо отняли. Их приходилось выпрашивать, и это было унизительно.

— За шестьсот фунтов, — резко отчеканила Джин и направилась к двери.

Лесли погасил сигарету, пальцы его дрожали.

— Когда отец предлагал пять сотен, ты и притрагиваться к ним не хотела, — возмущенно воскликнул он. — Ты сказала, что я правильно сделал, отклонив его предложение. Чем же ты теперь недовольна?

— А теперь предложили на сотню больше, — холодно пояснила Джин. — И предложение исходило не от твоего отца. Это честные деньги от торговца картинами, они бы не жгли мне руки, и я могла бы тратить их, не испытывая душевных мук.

Вот, значит, как. Как только цена стала соблазнительно высокой, Джин захотела, чтобы Лесли согласился. Все логично и понятно. Она тигрица, ждущая потомства, она хотела обустроить логово для своего тигренка, но не любой ценой, а лишь без ущерба для гордости. Будь ее вера в Лесли непоколебима, как прежде, Джин дудела бы с ним в одну дудку и шла вместе с мужем по намеченному пути. Но его единственная непоправимая ошибка положила конец их медовому месяцу. Теперь Лесли приходится доказывать, что он чего-то стоит, веры ему больше нет, Джин будет безжалостно взвешивать и осмысливать каждый его поступок, но не из жадности, а потому, что ради ребенка она готова на все. Оглядев убогую, тесную комнатку, Джордж понял, что не может винить ее. Синица в руках лучше, чем журавль в небе.

— Ну, допустим, я принял бы предложение, а потом выяснилось бы, что картина стоит в десять раз больше. Да ты бы меня со свету сжила, — горячился Лесли. Услышав свой раздраженный голос, он покраснел и, дабы закончить этот неприличный спор, переставил картину на другое место. Радость обладания ею была омрачена. Ему стало неловко. Джин, вероятно, тоже. Она остановилась на пороге и, не поворачивая головы, сказала:

— Ладно, чего уж теперь. Дело сделано. Может, еще повезет.

— Поверьте мне, миссис Армиджер, — уверенно проговорил Джордж, — если Кранмер предложил за нее шестьсот, он точно знал, что заработает на ней гораздо больше. Он серьезный делец. Не отдавайте ее, пока не выслушаете мнение беспристрастного знатока.

Он подошел к Лесли, чтобы взглянуть на картину еще раз. Его внимание привлекло странное украшение на груди женщины. Что-то похожее на крупную овальную брошь с рельефным орнаментом. Она оттеняла бледность длинных рук, покрытых сеточкой трещин.

— У вас есть какие-то догадки, не так ли? — с любопытством спросил Джордж.

— В общем-то есть, хотя я в ней не уверен. Слишком уж она смелая. Я предпочел бы не говорить о ней, не заручившись мнением более знающего специалиста. — Лесли завернул доску в старую тряпку и водворил ее в угол. — Извините, она занимала все мои мысли, мне было трудно думать о чем-то другом, но я уверен, что вы пришли сюда не затем, чтобы говорить о картине. Что-нибудь насчет Китти? — При мысли о ней Лесли посерьезнел, его собственные радости и беды отступили в тень.

— Да, — подтвердил Джордж. — Вчера утром вы нанесли ей визит, так?

— Да, как только смог выбраться из магазина. Я даже и не знал, что ее арестовали, пока не пошел на работу. Но в чем же дело? Ведь все было в полном порядке, разве не так?

— О, разумеется. Просто мне стало любопытно, может быть, с вами она откровенничала охотнее, чем с нами. Она отказывается сообщить, что делала тем вечером, с одиннадцати до двенадцати, и мы подозревали, что ее молчание объясняется нежеланием втягивать в это какого-то другого человека. По-моему, Китти поправит свои дела, если расскажет о событиях того вечера все без утайки.

— Это вопрос ее виновности или невиновности?

— Именно так.

— Что ж, — сказал Лесли после короткого раздумья, — вам я верю. Но если вас интересует, говорила ли она мне вчера утром что-нибудь такое, чего не рассказала вам днем, то отвечаю, что нет, не говорила. Ни слова о моем отце или том вечере. Мы это не обсуждали. Она только сказала, что не убивала его, а я заявил, что ни секунды не сомневался в этом. Полагаю, это веская причина, чтобы начать сотрудничать с вами.

— Да, если вы действительно в это верите. Как долго вы были у нее? Полчаса или около того? Если вы не разговаривали, что же вы тогда делали?

— Большую часть времени, — проговорил Лесли, и краска гнева вдруг залила его миловидное лицо, — Китти плакала, а я пытался ее утешить. — Гневался он недолго, вспышка негодования быстро угасла. — Ничего душераздирающего, просто ей нужно было выплакаться. Она ничего мне не говорила об этом загадочном часе. Полагаю, вам известно, что вы не единственный, кто спрашивал меня об этом? Вчера ко мне приходил ваш сын.

— Я этого не знал, но не удивляюсь. — Доминик не сказал отцу о походе к Лесли и о своих поисках в этом направлении. Похоже, он ничего и не раскопал. — У нас с ним деловое соглашение, — пояснил Джордж с тусклой улыбкой. — А задавал он вам вот какой вопрос. Если бы Китти оказалась в отчаянном положении и нуждалась в срочной помощи человека, который без колебаний помчался бы к ней на ночь глядя и спас от неприятностей, к кому бы она обратилась?

— Нет, это не его слова, но в общем и целом беседа сводилась именно к этому. В былые времена я мог сказать, что она обратилась бы ко мне. Мы близко дружили, росли вместе, она была мне как младшая сестренка, но мой отец все разрушил своим ужасным замыслом. А чего еще было ожидать? Китти странная, милая, забавная, искренняя, но при этом очень одинокая. Я души в ней не чаял. Думаю, она во мне тоже, пока отец все не испортил. Вчера я действительно спросил ее, почему она не звонит мне, когда ей плохо, а Китти сморозила какую-то чушь. Мол, у меня теперь нет телефона. Как будто это причина вычеркнуть меня из своей жизни. Вы что-то сказали?

— Нет, — Джордж покачал головой, — продолжайте. К кому она обратилась бы, если не к вам?

— Вообще-то парни вьются вокруг нее, как пчелы, куда бы она ни пошла, но я не могу себе представить, чтобы она обратилась к кому-то из них. Думаю, это был бы человек постарше. Тетка, например, та, что ее растила, да вот только она умерла около года назад. Ее управляющий, милый старикан, она знает его всю жизнь, или Рей Шелли, неофициально он ее дядя, они всегда прекрасно ладили друг с другом, особенно после того, как он попытался заступиться за меня, когда разразился этот скандал. Пожалуй, это все. Ну, что, невелика от меня помощь?

— Возможно, не так уж и мала.

— Не поймите меня превратно. Я хочу помочь Китти, а не вам. Не обижайтесь, я знаю: вы исполняете свой долг. Но я не полицейский, я всего лишь друг Китти.

— Ладно, — сказал Джордж, примиряясь с тем, что его исключили из числа людей, — это понятно. Между прочим, надеюсь, мой сын ясно дал понять, к какой категории он относится? — По мелькнувшей в глазах Лесли улыбке он понял, что Доминик заслужил теплый прием в этом доме.

На пороге Джордж обернулся и добавил:

— Да, вот еще что. Наверное, вам приятно будет узнать, что мы все-таки нашли человека, подтвердившего ваши показания. Оказывается, в конце улицы живет один углекоп, работающий в ночную смену в Уоррене. Он вылезал из шахтерского автобуса на углу, когда вы свернули на эту улицу. Теперь мы довольно точно знаем время. Без четверти одиннадцать плюс-минус две минуты. Вот так.

— Понимаю, — медленно проговорил Лесли. — Что ж, спасибо за добрую весть. Пару дней назад она обрадовала бы меня гораздо больше. Как вы говорите, теперь это уже не имеет большого значения.

— Мы только вчера вечером вспомнили про шахтерский автобус. Будь иначе, я бы вам раньше сказал. Ну, удачи вам с вашей «Радостной женщиной». Как вы ее повезете? На автобусе как-то неловко. Я мог бы предложить вам фургон, если есть нужда.

— Очень вам благодарен, мы берем фургончик Барни Уилсона, когда он не пользуется им. Он дал мне запасной ключ, чтобы я мог брать машину, когда нужно. Он держит его в гараже департамента, что на автостраде, поскольку дома гаража нет.

— Вы надежный парень, — похвалил его Джордж, выходя на лестницу. — Многие не побоялись бы доверить вам и своих жен.

Он медленно ехал домой и думал: что ж, эта встреча кое-что дала, хотя остались кое-какие досадные мелочи. Например, «Радостная женщина», это захудалое творение низменного происхождения и затрапезного вида, за которое проницательный торговец готов был выложить целых шестьсот фунтов. Есть ли связь между картиной и смертью Армиджера? Она не укладывалась в версию, которую Джордж начал обдумывать после вчерашнего визита к Китти, но, если картина окажется ценной, может статься, что связь есть. Во всяком случае, такую возможность следует рассмотреть, и повнимательнее.

Впрочем, если убийство совершено из-за денег, то уж, конечно, речь идет не о нескольких тысячах, которых, возможно, и стоит это в высшей степени значительное произведение искусства. Речь может идти только обо всех деньгах Армиджера, тех самых, которые, как наивно полагал Лесли, рано или поздно должны были достаться ему. Четверть миллиона или около того. Неужели он действительно смирился с мыслью, что придется обходиться без них? Даже если он не мог поправить свои дела и был внутренне готов жить в столь непривычной ему бедности, разве нельзя допустить, что он согласился бы пойти сколь угодно далеко, поняв, что судьба предоставляет ему сказочную возможность вернуть себе богатство?

Нет, об этом можно забыть. В тот вечер Лесли ушел из «Веселой буфетчицы» безо всяких дурных намерений. Он хотел прогуляться до дома пешком. Что ж, так он и поступил. Это подтверждается вполне убедительными показаниями углекопа. Он не стал бы околачиваться у пивной и, случайно увидев паническое бегство Китти, возвращаться в павильон, чтобы завершить начатое ею дело. Это исключено. К тому времени Лесли уже был в Комербурне — в миле с четвертью от места преступления. Если убийца он, значит, возвращение в павильон было намеренным, но намерение это зародилось внезапно. Может быть, он услышал крик Китти и поспешил на помощь?

Джордж пришел к этой мысли, лишь когда ему, наконец, стало ясно, что он уже не сомневается в невиновности Китти. Он не понимал, чья это заслуга — то ли самой Китти, то ли Доминика. Во всяком случае, Джордж не удивился. Он всего лишь признавал истину, установленную двадцать четыре часа назад. Признавал с большим опозданием.

Не Китти. Кто-то другой. Кто-то, кому она позвонила из Вудз-Энда? Допустим, возбужденная Китти сказала кому-то, что Армиджер лежит без сознания в амбаре. Допустим, этот кто-то имеет или неожиданно находит вескую причину добить Армиджера. Вину можно свалить на Китти. Редкая удача. Такой шанс выпадает раз в жизни.

На эту мысль Джорджа навела сама Китти. Разумеется, совершенно бессознательно. «Если меня осудят, я не смогу получить наследство, ведь так? Что же тогда будет с деньгами?» И еще: «Прекрасно! Тогда Лесли и Джин больше не придется нуждаться, они будут богаты».

Стечение совершенно случайных обстоятельств создало убийце идеальные условия. Ему не пришлось даже терзаться муками совести из-за гибели Китти. Ведь она «совершила» неумышленное убийство, за которое не приговаривают к смертной казни. Но даже если убийство неумышленное, виновник не может получить наследство после смерти жертвы. Если бы Китти осудили, она, даже лишившись денег Армиджера, вышла бы из тюрьмы обеспеченной и еще довольно молодой женщиной. Четверть миллиона. Да за такие деньги убийца сумел бы даже убедить себя в том, что не причинил ей особого зла. Этот куш наверняка заглушил бы любой голос совести.

В этих рассуждениях было два слабых места. Во-первых, Лесли не имел машины, на которой он мог бы примчаться в тот вечер к амбару. Во-вторых, у него не было телефона. Позвонить Лесли можно было только днем на работу. Два непреодолимых препятствия. Впрочем, одно из них уже преодолено, поскольку Лесли мог пользоваться фургоном Барни Уилсона в любое время. Запасной ключ был у него, а фургон стоял совсем рядом, во дворе автопарка. А что, если и второе препятствие окажется столь же пустячным?

Дело усложнялось. Но Джорджа не оставляла мысль, что истина проходит сквозь всю эту путаницу прямой линией, словно выведенной по линейке. А истина заключалась в том, что человек, получивший возможность сорвать куш в четверть миллиона, вполне может отказаться от жалких шести сотен.

Вот только телефона у Лесли нет.