Смерть и «Радостная женщина»

Глава III

Момент истины грянул для Армиджера посреди зала, не уступавшего размерами арене для боя быков, с новеньким полом цвета мелкого песка. Армиджер лежал в ярком свете своих только что приобретенных ламп. Лежал он ничком, раскинув руки и ноги, прижавшись правой щекой к вощеному паркету. Наклонившись и присмотревшись повнимательнее, можно было увидеть, что черты багрового лица совершенно не пострадали и даже сохранили цвет. Но затылок был проломлен, и из рваной раны еще сочилась кровь, которая образовала темную лужицу на полу. С кровью смешивалось разлившееся шампанское, и по краям эта лужа сделалась розовой. А кроме того, всю ее поверхность покрывали розовые разводы, похожие на перья или листья папоротника.

Диаметр лужи составлял фута два-три, но в общем и целом крови было меньше, чем говорил старый Бенни.

Во всяком случае, к нему можно было подойти, по крайней мере сзади. С этой стороны и был нанесен сокрушительный удар, размозживший голову жертвы, — так решил Джордж, когда присел на корточки возле тела. Казалось, убийца Альфреда Армиджера боялся смотреть в лицо жертвы, когда наносил удар. Горлышко бутылки валялось в луже крови рядом с проломленной головой, на мощных плечах убитого поблескивали мелкие осколки стекла. Ярдах в двух лежало то, что осталось от бутылки — ее цилиндрическая часть; тонкая алая пунктирная линия отмечала путь, по которому она откатилась прочь от тела.

Что ж, по крайней мере, можно обойтись без хрестоматийных сомнений, мрачно подумал Джордж, и не гадать, что это — несчастный случай, самоубийство или убийство. Армиджер погиб так, как, скорее всего, и должен был погибнуть, и едва ли кому-то придет в голову оспаривать это.

Прежде чем выйти из дома, Джордж позвонил в комербурнский участок. После осмотра места преступления он позвонил туда еще раз, а затем выгнал всех из танцевального павильона и стал ждать труповозку. В его распоряжении было от силы четверть часа. Он был потрясен и пока не верил, что огромная демоническая энергия Армиджера могла вот так в одночасье взять и иссякнуть. Больше никаких чувств Джордж не испытывал. Темное пятно на светлом фоне новенького паркета напоминало раздавленную муху на оконной раме.

Он осторожно отошел, стараясь не наступить на кровавую лужу, и огляделся вокруг. Место преступления создавало ощущение нереальности, словно это была загодя поставленная сцена, помпезная и вульгарная, как в заурядном боевике. Этот амбар когда-то явно служил главной залой старого дома. Его планировка отличалась изысканностью, а крыша с консольными балками наверняка была даже красивой, пока за нее не принялся Армиджер. Он-то все и погубил. Консольные балки и опоры, стропильные фермы и криволинейные связи, прогоны — все было позолочено, а квадраты подстропильных брусьев сияли яркими белилами; при этом с центральной балки свисали четыре паукообразные люстры в стиле модерн. Сконцентрированный отраженный свет немилосердно резал глаза. Верхнюю часть стен на всем их протяжении Армиджер застроил галереей с возвышением для оркестра в одном конце и баром из стекла и хрома — в другом. Наверх вела двойная лестница, извивавшаяся нелепой спиралью в стиле барокко. Стены под галереей были украшены полукруглыми альковами с сиденьями, и в каждом алькове имелась арочная ниша с белой гипсовой танцовщицей — имперский стиль. В изгибах балюстрады на всем протяжении галереи уютно примостились столики. Стены, покрытые белой краской и позолотой, сверкали зеркалами. Да, думал Джордж, потрясенный этим зрелищем, знатной публике такое придется по вкусу. Бедный Лесли Армиджер, ему уже больше никогда не увидеть ту прекрасную, пустую, просторную мастерскую, о которой он мечтал. Впрочем, он не смог бы отопить ее как следует, и зимой тут был бы просто арктический холод.

Так выглядело место преступления. Безликий и безукоризненный порядок был нарушен лишь дважды, и это бросалось в глаза. Одна из стоявших в альковах гипсовых фигурок — та, что находилась справа от двери, лежала разбитая в футе от стены. Этому факту не было никакого очевидного объяснения: лежала она в добрых пятидесяти футах от того места, где свалился Армиджер, и, кроме разбитых черепков, не было никаких признаков борьбы. Даже следа ноги, и то не было. Вторая мелочь вызывала ощущение легкого злорадства: кто-то, почти наверняка сам Армиджер, принес из бара два фужера для шампанского и поставил их на столик, ближайший к позолоченному возвышению над лестницей. Очевидно, он ничего не подозревал, пребывал в веселом расположении духа и намеревался продолжать праздник. Но почать бутылку ему так и не довелось.

Внимательно разглядывая пол, Джордж прошел несколько ярдов от раскинутых ног покойника, обутых в туфли ручной работы, до основания лестницы. На лоснящемся полу не было никаких отпечатков. Он осмотрел разбитую бутыль; почти никаких сомнений, что это и есть орудие убийства Армиджера: заляпана его кровью до золотой фольги на горлышке, и даже невооруженным глазом на краю ее основания отчетливо видны волосы и клочки кожи.

Джордж в последний раз оглядел ослепительно-белый павильон и вышел во двор, где его ждали трое взволнованных людей.

— Кто из вас обнаружил его?

— Мы с Клейтоном вошли вместе, — отвечал Колверли.

Все мужчины, нанятые Армиджером на должности управляющих, были странно похожи друг на друга, и теперь Джордж вдруг понял почему: они походили на Армиджера, он отбирал людей по собственному образу и подобию. Ничего логичнее и не придумаешь. Этот Колверли был моложавым крепким малым атлетического сложения и смахивал на бывшего регбиста, чуть раздавшегося в теле, усатый, самоуверенный, прочный, как фиброволокно. Теперь-то он, понятно, чувствовал себя не лучшим образом: призванная лучиться дружелюбием физиономия посерела и сделалась напряженной, а живые глаза, одинаково зорко подмечавшие и выгоду, и опасность, приобрели тревожное выражение. Он воспринимал происшедшее как нечто личное, и это ему не нравилось. Похоже, неспроста он пошел в павильон не один. Люди, жившие рядом с Армиджером, быстро учились осторожности.

— В котором часу?

Они знали время с точностью до минуты, потому что ждали Армиджера больше часа, чтобы отправить его домой и закрыть лавочку.

— Пять минут первого, — отвечал Колверли, облизывая губы. — Насколько мне известно, он собирался гулять до полуночи. Мы ждали его, когда пивная закрылась, но он велел не беспокоить, и мы ничего не могли сделать, просто ждали. Но в половине двенадцатого мы забеспокоились: все ли в порядке? Мы обещали не входить до полуночи. Так и сделали. Когда пробило двенадцать, мы вошли сюда.

— Свет так и горел? Ничего не трогали? Дверь была открыта или закрыта?

— Закрыта. — Клейтон достал сигарету из кармана своей казенной куртки и, чиркнув спичкой, закурил. Это был худой жилистый человек непонятного возраста; ему можно было дать лет тридцать пять, хотя и в шестьдесят он выглядел бы ненамного старше. Узкий лоб, гладкие песочного цвета волосы, зачесанные назад, умные проницательные глаза, которые не мигая смотрели на Джорджа и не боялись яркого света. Руки казались каменными. — Я открыл дверь и вошел первым. Да, свет горел. Мы ничего не трогали. Только подошли поближе, чтобы убедиться, что он помер. Потом я сбегал в пивную и велел Бенни вызвать полицию, а мистер Колверли ждал у двери.

— А видел ли кто-нибудь мистера Армиджера с тех пор, как он вошел сюда? — Джордж взглянул на старика Бенни, дрожавшего в сторонке.

— Этого я не знаю, мистер Фелз. Из пивной сюда никто не ходил. Он ни разу не появлялся после того, как снял со льда шампанское и унес бутыль. Я видел, как он выходил из боковой двери. Кстати, мистер Фелз, вы тогда вышли в вестибюль.

— Я знаю, — сказал Джордж. — Вы имеете представление о том, кому он хотел показать танцплощадку? Вы видели этого парня?

— Нет, хозяин вышел один.

— Он прямо так и потребовал, чтобы его не беспокоили?

— Видите ли… — неуверенно протянул Бенни. — Мистер Армиджер имел привычку выражаться очень определенно, если вы понимаете, что я хочу сказать. И в этот раз был верен себе.

— Можешь припомнить его слова? Попытайся. Меня очень интересует эта его встреча.

— Ну, я ему говорю: «Тут мистер Клейтон ждет с машиной». А он мне: «Пусть ждет, черт возьми, пока я не освобожусь, хоть до полуночи. Я как раз собрался показать одному моему молодому приятелю свой танцевальный павильон. Ему очень интересно посмотреть, что можно сделать с таким помещением, если у тебя есть деньги и силы, и я не хочу, чтобы кто-то совал туда свой нос». Так он сказал. И еще: «Я вернусь, когда освобожусь, и не раньше». А потом ушел.

— Он говорил это без какой-либо досады или злости?

Впрочем, Армиджер всегда общался со своими работниками в таком тоне.

— Нет, нет, мистер Фелз, он же был наверху блаженства. Вы сами его видели, сэр.

— Странно, что он не упомянул имени.

— С такими деньжищами, — глухим холодным голосом проговорил Клейтон, — он мог позволить себе странности и причуды.

— Он заливался от смеха, — сказал Бенни. — Когда он сказал, что хочет показать кому-то танцевальный зал, то аж за живот схватился.

— Кто-то должен был видеть того человека, — сказал Джордж. — Нам придется поговорить со всеми остальными работниками пивной, но, я полагаю, те, кто не живут при заведении, уже давно ушли домой. После передачи тела врачу, это будет делом номер один. Кто-нибудь, кроме Бена, живет здесь?

— Двое, — сказал Колверли, — и две девочки. Они наверху. Я подумал, что они могут понадобиться, хотя, по-моему, ничего не знают. Моя жена тоже ждет наверху.

— Ладно, мы постараемся поскорее отпустить ее спать. — Джордж услышал долгожданный шум машин, сворачивающих с дороги. — Это они. Поди-ка, Бенни, включи для них фонарь на углу. А потом все присоединяйтесь к тем, кто в доме.

Они удалились с вялым облегчением. Он почувствовал, как их напряжение тает, и они чуть ли не вприпрыжку бегут прочь. Затем во двор медленно въехал фургон скорой помощи, а за ним, будто подталкивая его сзади, машина старшего офицера, следователя Дакетта. Итак, делом Альфреда Армиджера занялся отдел уголовных расследований полиции графства. О том, какой большой шишкой был покойный, говорил тот факт, что сам начальник ОУР в час ночи вылез из постели и прибыл на место происшествия собственной персоной. В еще больший ужас его могло повергнуть разве что убийство главного констебля. Он склонился над покойником, неуклюжий в своем пальто, и хмуро смотрел на изуродованную голову, которой уже никогда не придется обдумывать слияний с другими компаниями или замышлять какие-то козни.

— Это не дело, а черт знает что, Джордж. Знаешь, когда ты позвонил и все рассказал, я решил, что один из нас спятил.

— Я чувствовал себя так же, — ответил Джордж. — Но, похоже, никакой ошибки нет, верно?

Личность жертвы неопровержимо свидетельствовала в пользу этого факта. Старший офицер Дакетт осмотрел место, тело и орудие преступления, но хранил молчание, пока врач, стоявший на коленях над своим объектом, осторожно ощупывал обезображенный череп. Затем коротко буркнул в свой воротник:

— Сколько ударов?

— Несколько. Пока точно не знаю, но не меньше шести или семи. Последние, возможно, нанесены уже после смерти. Кто-то потрудился на совесть.

Доктор выглядел моложаво. Бывший армейский врач, с твердым, как гранит, характером, он любил свое дело и обращался с Альфредом Армиджером поразительно нежно. При жизни бедняги никто не выказывал такой заботы и внимания к нему.

— А я-то всегда думал, что он помрет от инсульта, если ему вообще случится умереть. Давно ли наступила смерть?

— Ну, самое позднее в полдвенадцатого, а может, и раньше. Потом скажу точнее, но вы не ошибетесь, если станете думать, что его убили между четвертью одиннадцатого и половиной двенадцатого. Почти все удары нанесены, когда он лежал на этом месте. Причем лежал неподвижно.

— Первым его оглушили, а потом этот парень дубасил его как сумасшедший, чтобы он уже наверняка не очухался.

— Далеко не сумасшедший. Слишком уж сосредоточенно и метко. Всякий раз точно попадал в цель. Но эти удары можно назвать яростными. Их наносили еще долго после того, как в них отпала нужда.

— Да, похоже, так. Он колотил, пока не разбилась бутылка. Чудо, что она не разбилась раньше, но стекло способно выкидывать странные фокусы. Вот и все, что у нас есть, Джордж, но сведения точные, — веско подытожил Дакетт. — Скончался от травмы головы, это еще можно сообщить газетчикам. Но остальное пока держи при себе. Я сам сделаю заявление, отсылай журналистов ко мне. И предупреди тех ребят, которые обнаружили тело. Нам ни к чему шумиха в печати, пока я еще не сообразил, как быть дальше.

— Ладно, предупрежу, — пообещал Джордж. — Только не думаю, что им захочется болтать: слишком уж тесно связаны они с этим делом, чтобы чувствовать себя в своей тарелке. Что ты можешь сказать о той разбитой статуэтке?

Дакетт хмуро воззрился на фигурку, потом взял соседнюю, изображавшую пару танцоров, слившихся в страстном танго. Он хмыкнул, удивленный легкостью статуэтки, и, перевернув ее вверх ногами, брезгливо заглянул в полость, скрывавшуюся под тоненькой оболочкой.

— Подделка, как и все остальные. — Он поставил статуэтку на место и постучал по стене под ней. И хотя статуэтка была совсем легкой, она прочно стояла на своем широком основании, даже не покачнулась. — Нет, устояла бы, даже если бы ты врезался в стену рядом с ней. Чтобы свалить ее, нужен прямой удар. Тут одни черепки. В нее ничем не бросали. Краска не поцарапана. И, во всяком случае, если бы она упала, то лежала бы подальше от стены, а не вплотную. Может, это очень важно, а может, и нет. Отметь-ка это, Лоудер. Никакой надежды снять с нее отпечатки пальцев, слишком уж шероховата поверхность, но, думаю, Джонсон все-таки может попробовать. — Фотограф, круживший возле тела Армиджера, что-то пробормотал в знак согласия и продолжал снимать.

— И бокалы для шампанского, — напомнил Джордж.

— Я их видел. Вы, наверное, догадываетесь, чьи на них будут отпечатки. Только этих двоих, да еще, возможно, служанки, которая протирала их и поставила сюда после распаковки. Впрочем, увидим. Разумеется, дверь, Джонсон. Все поверхности, лестничные перила. И это безобразие. — Он носком указал на бутыль. — Да, собственное вино в конце концов его и сгубило.

— Кто бы там ни держал ее за горлышко, — предложил Джордж, — он должен был изрядно испачкаться. Она вся в крови, до самой пробки. Обувь и брюки тоже, наверное, забрызганы, хотя, быть может, и не очень заметно. Я полагаю, он стоял с этой стороны и старался не наступать на кровь. Ни одного следа между этими крайними брызгами и дверью.

— Ладно, — сказал Дакетт, оживляясь, — выкладывай все, что у тебя есть.

Джордж выложил, не умолчав и о своем случайном разговоре с Бенни прошлым вечером перед уходом.

— А те двое? Что они говорят о своих перемещениях, начиная с десяти часов?

— Клейтон сидел в машине перед домом, когда я уходил. Это было в самом начале одиннадцатого. Он говорит, что, поскольку Армиджер все не шел, примерно в десять двадцать он загнал машину во двор и до закрытия просидел в пивной, выпил кружку легкого. С половины одиннадцатого до одиннадцати он околачивался возле машины. Хозяина все не было. Колверли пригласил его зайти в гостиную, и потом Клейтон все врет находился там с Колверли и его женой. Все трое клянутся. Бенни вместе с другими официантами прибрался в барах, помня, что должен предупредить Клейтона о возвращении Армиджера, поэтому он смотрел в оба. В половине двенадцатого Колверли и Клейтон репный разобраться, в чем дело. Все они привыкли исполнять указания Армиджера, а потому не хотели устраивать переполоха. Но они знали также, что окажутся виноватыми, если что-то пойдет не так, а они не предупредят. Телепаты да и только. Как ни крути, а все равно они оказались бы виноваты. Вопрос сводится к выбору меньшего из зол — либо встрять без спросу в дела хозяина, либо сидеть сиднем, когда ему, возможно, нужна помощь. Не скажу, что они волновались за него, скорее беспокоились за самих себя. Ладно, решили они меж собой, полночь наступит, тогда и рискнем. И рискнули. И обнаружили его вот в таком виде. Они не могут обеспечить друг другу алиби на время с половины одиннадцатого до одиннадцати, но, полагаю, здешний персонал сможет объяснить, где находился Колверли большую часть этого времени. Клейтон же мог слоняться во дворе никем не замеченный. Я еще не успел поговорить с остальными, но они меня дожидаются.

— Да, сколько еще ртов нужно заставить молчать, — сказал Дакетт. — Те трое уже наверняка все разболтали.

— Знаешь ли, я в этом сомневаюсь. Не забывай, что это заведение открылось только вчера вечером и, кроме Бенни Блоксиджа, весь персонал, похоже, собрали сюда из разных мест. Они еще не знают друг друга. И, когда все эти сведения станут вдруг достоянием кучки чужих друг другу людей, они могут заставить их молчать и, наоборот, развязать им языки. В конце концов, кто-то же его убил, и это может быть парень, сидящий рядом с тобой.

— Как бы то ни было, ступай теперь к ним. Когда мы здесь закончим и увезем тело, я оставлю все под твою ответственность, Джордж. Позвони мне утром, и я пришлю тебе смену.

— Я буду заниматься этим весь день, — твердо заявил Джордж. — Если, конечно, ты не против. — Он хотел спокойно выспаться ночью, а не ворочаться в холодной постели днем. — Мне связаться с поверенными Армиджера или ты сделаешь это сам?

— Cui bono?[1] — небрежно бросил Дакетт. — Я позвоню им. Выжми, что можешь, из тех, кто тут остался, а я пришлю Грокотта, чтобы он помог тебе с дневной сменой, когда они явятся на работу, и с теми людьми, что работали в пивной прошлым вечером.

Джордж оставил их возиться с фотоаппаратами и вспышками и пошел в дом, чтобы опросить перепуганных служанок и официантов, а заодно и хорошенькую крашеную блондинку, оказавшуюся миссис Кол вер ли. Как и предполагал, он выудил из них очень мало и, столкнувшись с настороженным молчанием, заключил, что они оправдывают его прогноз, предпочитая не делиться своими страхами. Он кропотливо собрал воедино все сведения о передвижениях Армиджера в течение двух последних часов его жизни. Незадолго до десяти, по словам миссис Колверли, молодой человек по фамилии Тернер, снимавший жилье в Комерфорде, зашел в пивной бар и передал мистеру Армиджеру некое сообщение. Тот извинился перед друзьями и последовал за Тернером к выходу. Через пару минут он вернулся, сразу же направился к своим гостям и, переговорив с ними, снова вышел. Похоже, в этот час и прибыл его неизвестный юный приятель, поскольку первым делом Армиджер бросился в кладовую при столовой, взял большую бутыль шампанского и направился к боковой двери, наткнувшись при этом на Бенни и отдав ему распоряжения относительно Клейтона и машины. С тех пор больше никто не видел его живым.

Когда Джордж покончил с опросом, начало светать, «скорая» уже давно увезла мертвеца, но Джонсон все еще возился в павильоне, неустанно разыскивая отпечатки пальцев. Джордж забежал домой, принял ванну, позавтракал и после короткого разговора с недовольной Банти снова ушел, не дожидаясь, пока сверху бегом примчится любопытный Доминик.

Он зашел в дом, где снимал угол Тернер, и застал его усердно штудирующим газетные комиксы, полуодетым и небритым. Тернер был лондонцем, и никакое лето не могло справиться с его неистребимой городской бледностью. Он был худощав, обладал острым взглядом и, видимо, уже тяготился Комерфордом. Долго он тут не выдержит, подумал Джордж, снова убежит в город. Именно он вполне может вынести беспристрастное суждение о людях, связанных с делом, поскольку никого из них не знает. Визит полицейского его не встревожил, только озадачил и заинтриговал.

Да, сказал Тернер, незадолго до десяти, может, где-то без пяти или около того, проходил по вестибюлю, и в дверь вошел молодой человек, который вежливо остановил его и спросил мистера Армиджера. Своего имени не называл, просто спросил, не может ли мистер Армиджер уделить ему несколько минут. Говорил, это важно, обещал надолго не задерживать. Тернер передал его просьбу и выкинул ее из головы, а мистер Армиджер вышел к своему посетителю, который ждал его в вестибюле. Вот так в последний раз он и видел их обоих. Знает ли он этого молодого человека? Нет, здесь он не знает никого, он только что приехал. Мог бы он дать описание? Человек как человек, лет двадцати пяти — двадцати шести, в черном пальто и сером костюме, без шляпы. Выше среднего роста, но не долговязый, чисто выбрит, шатен; никаких особых примет. Но он бы его узнал, если бы увидеть снова? Или на фотографии? Что ж, возможно, но фотография — штука ненадежная. Попробовать можно. А в чем дело? Зачем он им нужен? Что случилось?

Джордж рассказал ему, выбирая слова покороче и пожестче, глядя на сигарету, свисающую с бесцветной губы. Пепел не падал, но, по крайней мере, Тернер впервые толком открыл глаза и с любопытством уставился на Джорджа. Во взгляде не было ни страха, ни настороженности, скорее легкое удовольствие. Нет, против хозяина он ничего не имеет, но, понимаете, ведь он и видел-то Армиджера всего раз или два. К тому же не каждый день рядом с тобой совершается убийство.

— Продолжайте же! — сказал он, сияя. — Надо же, будь я проклят! — Может, так оно и будет, подумал Джордж, но не за причастность к убийству Армиджера. — Вы полагаете, это сделал парень, которого я видел?

— Это только одна из версий, — сухо ответил Джордж. — Я только пытаюсь выяснить все подробности происшедшего вчера вечером, вот и все. Во сколько вы ушли с работы?

— Примерно без двадцати одиннадцать. — То обстоятельство, что ему приходится отчитываться за свои действия, нисколько не поколебало его уверенности в себе. — Когда я вернулся сюда, не было еще одиннадцати, моя старушенция может подтвердить. Кроме того, со мной возвращался еще один парень, Строук его зовут, живет на этой улице, у миссис Льюис. — Он оттолкнул газету — теперь даже комиксы не могли снова привлечь его внимание. — Нет, ну надо же! — он протяжно присвистнул. — А еще говорят, что настоящая жизнь в Лондоне!

Джордж спускался по темной лестнице, размышляя над иронией этого последнего замечания и совершенно уверенный, что сегодня Тернер явится на работу раньше времени, если явится вообще.

Новость еще не просочилась наружу, или, по крайней мере, не стала еще общественным достоянием, поскольку, когда Джордж вернулся к ярким новеньким дверям «Веселой буфетчицы», он не увидел околачивающихся вокруг журналистов. Он позвонил Дакетту, в общих чертах рассказал, что делал до сих пор, и передал те незначительные сведения, которые выудил у опрошенных, а потом принялся с помощью Бенни Блоксиджа составлять список людей, присутствовавших на открытии пивной накануне вечером. Сегодня она не откроется, это исключено. Император умер, и как только часы покажут половину одиннадцатого и в запертую дверь с приколотым на нее лаконичным объявлением уткнется посетитель, тайна перестанет быть тайной.

Когда они закончили составлять список, Грокотт и Прайс были уже на месте и ждали остальных. Джордж спихнул на них телефонные звонки и снова связался с Дакеттом. Стряпчие уже должны были подключиться к делу, а вопрос «Cui bono?» все еще оставался одним из главных. Действительно ли Армиджер лишил своего сына наследства или только грозился и оставил его на время повариться в собственном соку? Оставил, не надеясь добиться от него полной покорности, поскольку брак нельзя так просто сбросить со счетов, даже чтобы доставить удовольствие Армиджеру. А может, он сделал это просто со злости, чтобы наказать сына, дав хлебнуть нищеты, прежде чем снова взять его под крылышко послушным и шелковым.

Да плюс еще жена, бывшая мелкая служащая, которая была бы постоянным напоминанием о поражении да еще не ладила бы с тестем. Нет, пожалуй, вообразить такое было нелегко. Когда Джордж набирал номер Дакетта, он держал руку большим пальцем вниз: сто к одному, что Лесли не фигурирует в завещании, разве только упомянут в самой унизительной форме. И жена Армиджера скончалась уже несколько лет назад, а других детей у него не было. Так что кому-то неожиданно привалит наследство. Живой или мертвый, он не дал бы своей империи развалиться на части. Ясно, что он не поленился бы переписать завещание или отсрочить его исполнение. Он никогда не раздумывал, а всегда атаковал, и на этот раз не будет никакого исключения.

— Я говорил со стариной Хартли, — сообщил Дакетт. — Условия завещания, на первый взгляд, ничего нам не дают, но они интересны, очень интересны. Похоже, он отменил свое прежнее завещание и надиктовал новое в тот самый день, когда прогнал сына. О парне там ни слова. Как будто он просто перестал существовать для своего отца.

— Я сам с собой заключил пари, — сказал Джордж, — что он не позволит разделить имущество на части. Я прав?

— Прав. Он был прирожденным накопителем, не желал, чтобы дело развалилось даже после его смерти. Есть длинный список завещанной персоналу мелочевки, для нас там ничего интересного: за деньги, которые он счел «должным вознаграждением за службу», никто не убил бы и мыши, не то что человека. Заметь, он платил им хорошее жалованье. Поэтому я не думаю, что им владела жадность. Нет, просто он был одержим строительством империи. Но остальная его собственность после выплаты этих подачек достается… Догадываешься кому?

— Нет. В голове пусто. А он, случаем, не подумывал о возможности появления внуков и о том, чтобы оставить свое имущество доверенному лицу?

— Не угадал. Нет, теперь вся его династия — побоку. Он делает новый головокружительный ход. Кэтрин Норрис, Джордж. Ну, что теперь скажешь?