Смерть не выбирают (сборник)

24

Та же убогая квартира на Комсомольской, дом пять, тот же мрачный неприветливый хозяин, в глазах которого мелькнул испуг, едва он увидел Левина в дверном проеме.

– А я опять к вам, Антон Сергеевич, – Левин не стал дожидаться приглашения, а направился в глубину комнаты.

– Что еще? – спросил Иегупов. – Я сказал тогда все, что знал.

– Да нет, Антон Сергеевич. Ведь Тюнен был у вас.

– С чего вы взяли? – тяжелые сильные руки старика начали суетливо перекладывать на столе предметы.

– На станции скорой помощи документально зафиксирован вызов, сделанный пятнадцатого апреля по вашему адресу. Сделан он, как записано там, Иегуповым к больному Тюнену.

– Да, и Георг был у меня, и скорую я вызывал. Худо ему стало, сознание потерял.

– Почему же вы скрыли от меня?

– Испугался.

– Чего?

– Вы сказали, что он пропал. А в таких делах в свидетели лучше не попадать. Кроме меня в Старорецке у него нет никого. Вот по-вашему и выйдет, что кругом я виноват. Да еще если его убили, не дай Бог.

– Я ищу не виновника чего-то, а Георга Тюнена.

– Как же я докажу свою невиновность?

– Давайте попробуем вместе.

– Пробуйте, – пожал плечами Иегупов, как бы не веря в искренность намерения Левина.

– Когда и в котором часу Тюнен ушел от вас совсем?

– В день отъезда, семнадцатого. Мы вместе из дому вышли.

– Вы хорошо помните число?

– Да. В этот день я ходил в амбулаторию закрывать бюллетень.

– Давайте вспомним этот день подробней. Итак, самолет Тюнена в девятнадцать пятьдесят. Вещей у него много было?

– Нет, легкий чемоданишко.

– Он поехал в центр к агентству, чтоб оттуда рейсовым отправиться в аэропорт. Так?

– Нет. Мы вышли вместе, я поднес ему чемодан до рощи, растолковал, как идти дальше. От меня так ближе в аэропорт. За рощей шоссе, там часто ходит автобус. Дальше я его провожать не мог, у меня на пять был талон к врачу.

– В котором часу вы вышли из дому?

– В десять или пятнадцать минут пятого.

– К врачу не опоздали?

– Нет. Мне от рощи до амбулатории двадцать минут хода.

– Тюнен был одет в плащ?

– Натянул только шляпу. Было тепло. Плащ он нес в руке.

– Вы не знаете, денег с собой у него много было?

– Не спрашивал. К чему мне знать про чужие деньги.

– А какая у вас пенсия, Антон Сергеевич?

– Восемьдесят семь рублей.

– Значит у входа в рощу вы попрощались и больше не виделись?

– Больше не виделись.

– Он не оставлял вам для передачи кому-нибудь письма, записки, просто устной просьбы. Может быть, забыл какую-нибудь вещицу у вас?

– Ничего такого не было… Разве что бутерброд. Приготовил в дорогу, я еще покупал ему диабетический хлеб. Сказал, что всегда в кармане носит кусочек такого хлеба. В тот день завернул он его в бумажную салфетку, а взять с собой забыл. Я, когда вернулся, гляжу, лежит этот бутерброд на столе.

– Когда "скорая" прибыла, что делал врач?

– Два укола. Потом сидели долго ждали, пока Георг придет в себя.

– Госпитализировать не предлагали?

– Предлагали. Отказался Георг.

– Антон Сергеевич, а вы бы смогли узнать плащ Тюнена?

– Наверное.

– Если мы найдем этот плащ, обратимся к вам. Не возражаете?

– Лучше вы найдите Георга.

– Этим мы и занимаемся.

– Антон Сергеевич, а почему вы так испугались моего прихода, нашего разговора?

– Пуганный я. Жизнь эту вдоль и поперек знаю.

– С сыном Тюнена, Александром, вы не знакомы?

– Нет.

– Антон Сергеевич, а вы где работаете?

– Садовником на конном заводе… Что у вас еще? Я спешу.

– Пожалуй, все.

– Куда мне зайти, чтоб узнать, как у вас дальше с Георгом пойдет, отыскали или нет? – спросил Иегупов.

– Я вам сообщу, обещаю. К тому же письмо его к вам, которое вы не получили, у меня. Хотите прочитать?

– Да что мне теперь? Он мне его пересказал. И поболе того.

– Про наследство?

– Да. Брать он его не хотел, наследство это. А зря.

– Почему?

– "Ни к чему оно мне, – сказал. – И дом этот, и деньги. Помирать скоро. И не хочу, чтоб Сашку сманило оно". Так и сказал, – Иегупов взял свою тяжелую палку с отполированной ручкой…

Вышли вместе, у подъезда попрощались и разошлись в разные стороны.

– Некогда мне, Иван, еще и в ваши дела встревать. Ты посмотри, Остапчук показал на письменный стол, заваленный бумагами. – Без продыху сижу. Возьми вон сводку за сутки, прочитай: два угона за минувшую ночь, в дискотеке подрезали какую-то девку, три квартирные кражи залепили. А ты мне еще своего немца подвешиваешь.

– Как бы он не стал твоим, – подмигнул Михальченко.

– Не каркай, не цыганка. Да и транспорта у меня нет сейчас, забрали, погнали куда-то склад опечатывать, там недостача миллионов на двадцать.

– Я на колесах, это у нас час займет, не больше, обещаю. Спортсмен уже в машине сидит.

– Ну зачем я тебе там? – взмолился Остапчук.

– Как-никак, это уже следственное действие. А при тебе мы вроде ничего не нарушаем, все в рамках закона, мы как бы не сами по себе, а при власти, при тебе, значит. Так Левин научил.

– Этот еврей тебя законам обучит.

– А ты как хотел? – засмеялся Михальченко. – Он прокурорский.

– Смотри, какой ты законник стал, как ушел от нас, – Остапчук сгреб бумаги, запер в сейф. – Пошли, что ли? Зараза ты, Иван, липучая.

– Отслужу, Федорович, ей-богу за мной не пропадет.

– Отслужишь! Как бы ни так! Живым немца отыщешь – бабки огребешь, а мертвым – мне его спихнешь: заводи дело, Остапчук, труп – это по твоей части…

Они спускались по лестнице, вышли из подъезда. У бровки тротуара стоял "уазик", за рулем сидел Стасик, а на заднем сидении спортсмен-радист, нашедший паспорт Тюнена…

Подъехали к роще со стороны, которую указал спортсмен, пошли по просеке. Роща была старая, березы толстые, с посеревшей корой, с отслоившейся на многих стволах берестой и шелухой тонкой пленки. Спортсмен вел их уверенно, ни разу не сбился с маршрута, углубившись в березняк, то и дело подсказывал:

– Налево, прямо, опять налево. Вон ту башню видите? Держите на нее.

Они продирались сквозь заросли. Иногда в просветах меж деревьями проглядывали кирпичи далекого здания. Это была высокая круглая водонапорная башня, возведенная еще в конце прошлого века. Она пережила революцию и войны, отслужила свое: сложенная из крепкого красновато-сизого кирпича, заброшенная, так и осталась она торчать в роще недалеко от просеки ничейным строением, – никому не приходило в голову рушить ее, бесхозную, пустую, или выдалбливать кирпичи для какой-нибудь стройки, намертво слитые в блоки могучим цементом…

Прошло минут двадцать, прежде чем спортсмен вывел их на едва приметную тропинку, а затем свернув с нее метров на десять в сторону, остановился и указал на куст:

– Вот здесь. Паспорт лежал не под кустом на земле, а на нижних ветках.

– Похоже, его не положили, а швырнули. Он за ветки и зацепился, заметил Михальченко.

– Тот, кто это сделал, не пришел сюда специально. Паспорт можно было выбросить и в мусорную урну, и в решетку водосточного люка, и куда угодно, чтобы сразу от него избавиться, – сказал Остапчук.

– Что ты имеешь в виду? – спросил Михальченко.

– А то, что он попал в руки этому человеку где-то здесь, и по дороге отсюда он его и зашвырнул в кусты.

– Куда ведет эта тропинка? – спросил Михальченко и у спортсмена.

– Она соединяет шоссе с просекой.

– А просека?

– С одной стороны начинается у сквера, пересекает всю рощу и другим концом тоже выходит к шоссе.

– Которое ведет к аэропорту? – спросил Остапчук.

– Да.

– Ну и что? – Остапчук посмотрел на Михальченко.

– Покумекаем, – ответил тот. – Поехали.

Тем же путем возвращались к машине.

– Что у тебя с этим делом? С Басиком? – тихо спросил Михальченко Остапчука.

– Вроде видели его в Боровичах.

– Далеченько. Чего он туда махнул?

– Разберемся…

– Остапчук прав, – сказал Левин. – Если не соврал мне Иегупов, что проводил Тюнена до начала просеки, значит Тюнена кто-то настиг на ней где-то посередине, по пути к шоссе. Вряд ли этот "кто-то" пришел бы в рощу из города специально, чтоб избавиться от паспорта Тюнена. Это можно было сделать в городе в любом месте. Паспорт попал к неизвестному нам человеку в руки там, в роще. Там он его и выбросил, возможно, забрав из него авиабилет. Да, Остапчук прав. Когда ломбард откроют?

– Я справлялся. Сказали "на днях". Наша точность! Простой у нас получается, – огорченно сказал Михальченко.

– Не будет простоя, Иван Иванович. Звонил отставной полковник Кукин. Откликнулся на объявление в газете. Из "Комиссионторга" его переадресовали к нам. Плащ купил он. Надо выяснить, тот ли этот плащ. Вот так.

– Смотри-ка! А я ведь на этом поставил крест! – оживился Михальченко.

– Ты уж забери этот крест, нам с тобой его еще нести и нести. А пока что связывайся с Кукиным. Вот координаты, – Левин протянул Михальченко листок бумаги…

После полудня Михальченко отправился в санчасть на процедуры: массаж и озокеритные ванночки для руки. Постепенно рука оживала, контрактура все меньше и меньше сковывала пальцы. Может все шло бы быстрей, если б ходил на процедуры ежедневно, как и положено. Но случалось, из-за занятости пропускал два-три дня в неделю. Он понимал, что в итоге придется идти за третьей группой на ВТЭК…

В коридое санчасти он увидел сидевшего на стуле Остапчука.

– Ты чего здесь? – удивился Михальченко, опускаясь на пустой стул рядом.

– Зуб. Всю ночь не спал, хоть на стену лезь.

– А чего ждешь?

– Там есть больной, – кивнул Остапчук на дверь, за которой выла бормашинка. – Мне, наверное, тоже сверлить будут? – словно ожидая утешения, спросил Остапчук. – Боюсь, зараза. Больно, говорят.

– Ты что, первый раз к зубному?

– Первый.

– Слышь, Максим, ты мне сказал, что Басика засекли в Боровичах, не идет у меня одна думка из головы. Басик, как я понял, добывает оружие для этого кавказца. В Боровичах в 1941 был УР [укрепрайон]. Там шли сильные бои с немцами. По сей день пацаны находят винтовки, гранаты, немецкие автоматы. Живы еще люди, которые знают в лесах места, где этого добра погуще. За хорошие бабки, а тут Басик скупиться не станет, сводят его в лес, подскажут, где искать.

– Кишка у него тонка, у Басика, допереть до этого. Да и не так уж мало он взял в школе ДОСААФ.

– Не скажи. На параше посидишь – до чего хочешь додумаешься. А разве ты не читал в газете, что на Смоленщине и еще где-то, где бои с немцами большие шли, пацаны оружие и боеприпасы находили, а потом туда уголовный элемент потянулся?

Из кабинета стоматолога вышел больной, держась за щеку.

– Входите! – раздался голос из кабинета.

– По мою душу, – вздохнул Остапчук, поднимаясь. – Ты про то, что говорил, пока помалкивай. Тут крепко подумать надо, а потом можно и руководству доложить…

Михальченко пошел в конец коридора в процедурную.

Через час Остапчук шел из санчасти домой. Хотелось скорее добраться до постели и заснуть. Болела губа, надавленная рукояткой зеркальца, ныла десна, в голове гудело от мучений минувшей бесонной ночи и от визга бормашины во рту. Но прежней – дергавшей, бившей в висок и в железу под челюстью боли уже не чувствовал. Остальное можно было терпеть, "переспать", как сказал он себе.

Остапчук шел и думал о том, о чем говорил ему час назад Михальченко, и постепенно соглашался, что в рассуждениях приятеля имелся резон. К концу дороги он уже вовсе увлекся версией Михальченко, она заслонила все остальные возможные поводы, вдруг погнавшие Басика в Боровичи…

Человек совершает роковые ошибки по многим причинам: по глупости, из-за упрямства, из-за неспособности мыслить логически, из-за неумения обуздать эмоции, из-за отсутствия профессионализма при решении какой-то задачи. Перечень можно продолжить. Капитан Максим Федорович Остапчук совершил свою роковую ошибку сейчас. Его мотивацию нельзя объяснить ничем из вышеперечисленного. Просто он очень устал вообще, издергала каждодневная работа по двенадцать-четырнадцать часов, измучил быт самой службы: постоянное отсутствие машины в самый нужный момент, незащищенность своя и подчиненных, вечная оглядка на несовершенные законы, примитивное техническое оснащение, которое надо беспрерывно чинить, низкая квалификация иных коллег. Трактор и тот от такой жизни развалится или потянет не в ту борозду. А нынче Остапчук был к тому же в разобранном состоянии из-за корчившей всю ночь зубной боли. Все вместе взятое сейчас как бы достигло критической массы и потянуло грузом на дно усталости и неосознанного безвольного желания уцепиться за что-нибудь, что казалось складным, очевидным, простым и потому может быть надежным. И таким надежным увиделась версия Михальченко, поскольку иного ясного объяснения появлению Басика в Боровичах Остапчук не имел. Так и была зачата в сознании Максима Федоровича ошибка, ставшая роковой…