Смерть не выбирают (сборник)

7

В конце дня, когда Костюкович делал записи в чьей-то истории болезни, в ординаторскую вошел следователь ГАИ старший лейтенант Рудько. Костюкович узнал его.

– Я к вам опять, доктор, – сказал Рудько.

– Догадываюсь. Садитесь, слушаю.

– Как там Зимин? Мне дело закрывать пора, побеседовать с ним надо коротенько. Возможно?

– Умер Зимин.

– Да вы что! Когда?

Костюкович назвал число.

– Меня-то не было девять дней, к матери ездил в Винницу… Что же это с ним?

– Инсульт…

Когда Рудько поднялся, Костюкович вдруг спросил:

– Прошлый раз, когда вы были у меня, вы упоминали, что за полгода до этой аварии Зимин тоже попал в аварию?

– Да.

– Вы с ним разбирались потом?

– А как же!

– И как он объяснил? Вы говорили что-то о внезапной потере зрения.

– Когда я приехал к нему в больницу брать объяснения, он сказал, что его за рулем вдруг замутило, на секунду потерял зрение и врезался.

– А в больницу он как попал? В какую?

– Мы вызвали "скорую" и его отвезли сюда к вам. Кажется, в 1-ю нейрохирургию. У него было сотрясение мозга.

– Вы не могли бы установить месяц и число, когда это случилось?

– Попробую, если нужно. Я позвоню вам.

В пятницу, когда Костюкович закончил обход, позвонил старший лейтенант Рудько:

– ДТП произошло 19 января.

– Он был один в машине?

– Нет, с дружком. В деле есть его показания. Тоже спортсмен: Владимир Анатольевич Покатило.

– Спасибо, старший лейтенант.

– Пожалуйста, если для дела – всегда готов.

– У меня тоже автомобиль есть, – засмеялся Костюкович.

– Тогда тем более.

– Еще раз спасибо, – Костюкович опустил трубку, – "Володя Покатило… Это тот парень, который был в приемном покое, когда я принимал Зимина", вспомнил Костюкович. Что-то в обрывочных сопоставлениях не вязалось. Поразмыслив, он отправился на шестой этаж в 1-ю нейрохирургию.

Завотделением была у себя, мыла руки, когда вошел Костюкович.

– Здравствуйте, доктор, – поприветствовал он.

– Здравствуйте. Вы ко мне? – куцым вафельным полотенцем она принялась протирать каждый палец.

– Я к вам с просьбой, – и он рассказал, в чем дело.

– Когда он к нам попал? – 19-го января.

– Хорошо, я узнаю, у кого он лежал, поднимем из архива историю болезни.

– Буду очень признателен.

– Позвоните мне в конце дня, часа в четыре.

К трем Костюкович уже освободился, мог бы идти домой, но он ждал назначенного нейрохирургом времени. Около четырех раздался звонок.

– Слушаю, – сказал Костюкович.

– Доктор Костюкович? – спросил мужской голос.

– Да.

– Это из первой нейрохирургии Лернер. Вас интересовала история болезни Зимина? Она у меня, можете подняться, я в ординаторской. Только, пожалуйста, не задерживайтесь, мне нужно уходить, – все это было произнесено недовольным голосом. Костюкович знал доктора Лернера. Они встречались, когда Лернер приходил консультировать в неврологию или когда в нейрохирургию на консультацию вызывали Костюковича, сталкивались они и в приемном покое. Это был угрюмый раздражительный человек, постоянно чем-то недовольный, неуживчивый; коллеги его недолюбливали, но при этом признавали, что Лернер высокого класса оператор, золотые руки, хотя имел лишь вторую категорию…

– Вот, – Лернер указал на тоненькую папочку на столе, едва Костюкович переступил порог.

Зная его характер, Костюкович даже не удивился, что тот не поинтересовался, в чем дело.

– Он был ваш? – спросил Костюкович.

– Разумеется, – усмехнулся Лернер, – коль скоро мне было велено рыться в архиве.

Костюкович сел, начал читать. Ничего особенного: сотрясение мозга, поступил с высоким артериальным давлением – 180 на 80, что в этой ситуации объяснимо. Выписали Зимина через три недели. Артериальное в норме: 120 на 70…

– Все, доктор, спасибо, – Костюкович возвратил папочку.

Лернер пожал плечами, мол, стоило из-за этого морочить голову.

Поздно вечером Костюковичу позвонила начмед:

– Марк Григорьевич? Это Ильчук.

– Слушаю, Варвара Андреевна.

– Ну и камнепад вы устроили!

– С чем?

– Да с Зиминым, с этим спортсменом! Они пришли за телом, и когда узнали, что вскрытие все-таки было, подняли такой шум!

– Мать?

– И врач команды. Я сказала, что вы настояли. Но когда начали угрожать, что будут жаловаться, я их выставила. Так что вам они досаждать уже не станут… Просто имейте это в виду…

Но она ошиблась. Через час позвонил Туровский:

– Зачем ты настоял на вскрытии? Начмед матери пообещала. А ты настоял! У людей свои предрассудки, мать не желала, чтоб кромсали тело ее сына, – шумел Туровский.

– Не ори! – осадил его Костюкович. – Мать – ладно. Но ты же врач и обязан знать, какой порядок существует, если человек умер в больнице. А если этому человеку всего двадцать первый год и умирает он от внезапного инсульта, о чем тут может идти речь?! Мы вообще не имеем права выдавать труп без вскрытия. В данном случае к правилам прибавился и мой интерес: он мой больной!

– У тебя что, мало других загибается?! Тебе понадобился именно Зимин?

– Жаль парня… Успокой мать, объясни, что иначе было нельзя. Будь здоров! – Костюкович положил трубку.

Он, конечно, слукавил, сказав, что лишь соблюдение правил заставило его настоять на вскрытии. Редкий врач-ординатор и в редких ситуациях требует вскрытия. У Костюковича к смерти Зимина имелся свой интерес. Когда-то он был любимым студентом у заведующего кафедрой патологической анатомии профессора Сивака, ходил в его научное общество, хотя специализировался по терапии и после некоторых сомнений и метаний выбрал в ней неврологию. Все последующие годы встречался с Сиваком в больнице, кафедра Сивака работала на ее базе, но имела свою отдельную гистологическую лабораторию. Несмотря на разницу в возрасте и положении, Костюкович и Сивак поддерживали добрые отношения, которые поощрял деликатный Сивак. Года полтора назад у Костюковича умер больной. Диагноз Костюковича и патологоанатома больницы несколько расходился. Как к третейскому судье, отправились к Сиваку на кафедру. Он подтвердил правоту Костюковича. Когда все уходили, Сивак задержал Костюковича: "Присядь, Марк. Как жизнь?" – "В пределах профессии и возможностей нашего здравоохранения, – засмеялся Костюкович. – Беготня по коридорам, из палаты в палату, писанина". – "Сам виноват: изменил патологоанатомии расхлебывай. Женился?" – "Некогда, Владислав Иванович". – "Наукой не хочешь заняться? Ты же способный!" – с неким смыслом прищурил глаз Сивак. – "Поздно начинать в тридцать пять лет. Да и вести палаты, дежурства! Когда тут наукой заниматься?!" Он не врал, отделение было тяжелым: девяносто процентов – сосудистые больные, из них острых инсультов процентов пятьдесят пять, девять-десять дежурств в месяц – дневных, ночных, суточных без права сна (правда, этим запретом пренебрегали, не выдерживали нагрузок). Имелось две ставки врачей-дежурантов, но они были постоянно вакантны – за нищенскую зарплату никто не хотел идти на эту каторгу, даже свеженькие выпускники мединститута. Последним год назад сбежал врач-дежурант Сева Алтунин… – "Это все отговорки, доктор, сказал Сивак. – Лень. А я мог бы тебе кое-что предложить. Материал соберешь быстро, он у тебя под рукой каждый день. Тут ты в более выгодном положении, нежели какой-нибудь аспирант. Так и быть, я пошел бы к тебе в руководители", – подмигнул Сивак. – "А о чем речь, Владислав Иванович? из вежливости спросил Костюкович. – "Скажем, инфаркты, инсульты в раннем возрасте, в группах риска… Подумай на досуге. Если решишь, зайди, поговорим подробней…" После долгих колебаний Костюкович решил: займусь. Хватит времени и сил, – сделаю кандидатскую, а не удастся, не выдержу, – тоже ничего не потеряю…

Работа двигалась медленно, но материал накапливался. Вот почему смерть Юрия Зимина привлекла его внимание…

Через три дня в ординаторскую позвонила Каширгова, попросила Костюковича. Его позвали.

– Слушаю вас, Сажи, – сказал он.

– Диагноз ваш подтвердился, Марк, – геморрагический инсульт. Гистология готова. Но тут вот что… – она прервала разговор и обратилась к кому-то, вошедшему в ее кабинет: – Тебе чего, Аня?.. Хорошо… Посиди подожди, я разговариваю с доктором Костюковичем, закончу и подпишу, посиди… – И уже – Костюковичу: – Извините, Марк, тут лаборантка пришла, надо подписать бумаги на химикаты… Да, так вот – листок гистологических исследований передо мной, читаю, – она начала читать, а когда закончила, стала комментировать, в итоге спросила: – Вы удовлетворены?

– Пожалуй, – задумчиво ответил он. – Спасибо вам, Сажи, – Костюкович повесил трубку.

Несколько дней назад между Левиным и начальником ГАИ области состоялся такой разговор:

– Привет, Миша. Это Левин.

– Здравствуй, Ефим.

– Задавать тебе вопросы типа "как живешь?" не буду. О вашей жизни представление имею. У меня к тебе просьба.

– Что, машину раскурочили, угнали?

– У меня машины нет. Мы с Иваном Михальченко заняты тут одним делом. Наш заказчик – совместное предприятие "Золотой ячмень". Они получают из Чехии оборудование, краску. Арендуют склад у базы "Промимпортторга". Так вот с этого склада похищено несколько ящиков с электронным оборудованием и краской. Мне хотелось бы знать, не задерживали ли твои посты при выезде из города, из области какие-нибудь грузовики с этим добром. Документов на вывоз у похитителя быть не может.

– Я проверю. Оставь мне свой номер телефона…

И вот сегодня ответный звонок:

– Ефим? Здравствуй. Я по поводу твоей просьбы. У нас ничего такого не зарегистрировано. Хотя задержания были: левый сахар, шифер и прочее. Вашего товара не было. На всякий случай я дал твой телефон старшему лейтенанту Рудько. Он следователь, парень толковый. Если что где проклюнется, сообщит. Но ты особенно не обольщайся. Мы не в состоянии натыкать посты на каждом километре. Объехать их по проселкам несложно.

– Добро, Миша, спасибо, утешил.

– Рад бы… Будь здоров…

"И здесь глухо, – подумал Левин, хотя особых надежд не возлагал, так, отрабатывал одну из возможных версий. – Интересно, с чем приедет Иван?" подумал он о Михальченко, отправившемся в автопредприятие, где работал шофер Лукашин, обслуживавший фирму "Золотой ячмень"…

Михальченко вернулся ни с чем. Тяжело опустившись в мягкое кресло, с шипением выдохнувшее воздух, он утер уголки губ, сказал:

– Пожилой человек, год, как вышел на пенсию, но еще работает. Шоферский стаж тридцать восемь лет. Степенный, спокойный. Очень аккуратно одет и гладко выбрит. Вот вам и весь Лукашин.

– Просто ангел.

– Этого не знаю. Но к хищению он вряд ли имеет отношение. Что входит в его функцию по фирме "Золотой ячмень"? Вывезти со склада груз на строительную площадку. Ездит он всегда вдвоем с замом Чекирды, доверенность, накладные и прочие бумажки у этого зама. Вот и все. Так что…

– Может у тебя насморк, потому и нюх притупился? – усмехнулся Левин.

– Вроде я нигде не простыл. Да и перед тем, как беседовать с Лукашиным, я высморкался.

– Тогда разовьем другую тему. Краску у Чекирды увели всю, а электронику для контроля разлива пива по банкам – два ящика из четырех. С чего бы такая доброта, а, Иван?

– Не успели? Что-то помешало?

– Ну уж!.. А ведь без содержимого двух уворованных ящиков оставшееся в двух других монтировать нельзя. Это электроника. Так что считай, что уперли все.

– По логике так.

– "Золотой ячмень" арендует весь складской модуль?

– Нет, только левую его часть. Там есть такая выгородка для их грузов.

– И много у них там груза?

– Почти пусто. Груз по мере поступления с железной дороги за пять-шесть дней вывозится на стройплощадку.

– А что же в остальной части модуля?

– Склад импортной парфюмерии.

– Значит случайный вор прогадал: вместо двух-трех коробок с импортной парфюмерией прихватил в сущности бесполезное, некомплектное, электронное оборудование? А может, он специально шел за этим?

– На кой черт?! Ну, краску понятно, надеялся сбыть ее каким-нибудь дуракам под видом бытовой. А вот куски электроники зачем? Что от них проку? Это же не видеомагнитофон!

– Вот и я об этом подумал.

– Не пойму, куда вы клоните.

– Это не я клоню, Иван, это меня клонит одна мыслишка.

– Какая?

– Дай додумать до конца, дорогой мой опер, тогда и расколюсь, а сейчас я занят.

– Чем?

– Да вот сижу и разговариваю с тобой…

Зазвонил телефон:

Левин снял трубку:

– Слушаю… Да… Он у меня… Что стряслось?.. Боже! Этого еще не хватало! Понятно… Хорошо…

– Звонили из аптекоуправления. У них со склада похитили какие-то лекарства.

– Ночью или днем? – взволновался Михальченко.

– Еще неизвестно. Выясняют подробности, позвонят.

– Не дай бог ночью!

– А что это меняет? – Левин пожал плечами.

– Ночью там наши охраняют, а днем только один наш – на проходной, вместе с их человеком, да и то, лишь по будням до шести вечера. Бумаги и все, что вывозят, проверяет их вахтер. Но все равно неприятно.

– Подождем подробностей.