Смерть в белом халате

Не стоило забывать и о Матвееве. Это единственный человек в отделении, который использовал силу не по назначению. Мог ли он убить человека? Мог. Имел ли возможность? Имел. Впрочем, возможность в ночь убийства была у любого – он, как последний идиот, заснул на дежурстве.

Виктор помотал головой, отгоняя нехорошие мысли, и замер. Он внезапно вспомнил, что в ночь убийства Ольга Николаевна приносила ему чай… да и Антон, несмотря на неудобства, тоже задремал. Неужели старшая медсестра подмешала в ароматный напиток снотворное?! Нет, маловероятно. У Ольги Николаевны не было мотива, да и не смогла бы она воткнуть в горло человека заточенную вилку. Или могла? А может, чай здесь не при чем? Плеханов решил поговорить об этом с Антоном. Чуть позже. А пока у него было дело

Плеханов решил пройтись по отделению. Осторожно заглянув в палаты, он убедился, что больные спят, тихонько вышел в коридор и отправился в регистратуру, где хранятся личные карточки пациентов.

Дверь оказалась запертой. В медицинском институте в половине аудиторий были подобные замки. Виктор, как и большинство учащихся там студентов, умел открывать их булавкой. Однако булавки под рукой не было, молодому человеку пришлось идти на пост первого этажа, просить ключ от регистратуры у охранника Федора.

Охранник не спал. Развалившись на стуле, закинув ноги на стол, он с довольным видом листал кулинарную книгу с запеченной курицей на обложке. Круглое лицо его выражало довольство и безмятежность, пухлые губы улыбались, светло-серые глаза закатывались к потолку, будто Федор представлял очередное блюдо, ноздри раздувались, человек мечтал.

– Федь, дай мне, пожалуйста, ключи от регистратуры.

– Зачем? – подозрительно спросил охранник.

– Я там папку забыл, а утром ее нужно в институт везти.

– Утром, эта, возьмешь.

– Федь, пожалуйста!

Охранник отрицательно мотнул головой.

– Не положено.

Плеханов порылся в кармане и достал оттуда пятьдесят рублей.

– Не могу я до утра ждать. Там кое-что переделать нужно.

Федор накрыл купюру широкой ладонью и протянул ключи.

– Раз такое дело, я, конечно, помогу. Держи.

– Спасибо, Федь! А у тебя ручки с бумажкой случайно не найдется?

– Найдется. – Охранник вырвал последнюю страничку из кулинарной книги – разлинованную, с надписью «Мои рецепты», а ручку вытащил из ящика стола. – Эта, с тебя причитается.

– Ясное дело. Я быстро.

Сначала Плеханов нашел личную карточку Савичева. Александр Алексеевич лежит в клинике аж с 1983 года. В то время ему было девятнадцать. Полжизни человек провел в сумасшедшем доме.

Виктор записал даты. Из личного дела следовало, что Савичеву действительно была нужна только своя кровь, а, значит, для других пациентов он был не опасен. Вопрос в том, могла ли болезнь трансформироваться? Плеханов мысленно пожал плечами. Он не будет исключать этот вариант, но оставит его на самый крайний случай, если подтвердится невиновностью «эмбриона», «счетчика» и Матвеева. И Ольги Николаевны, с внутренним содроганием подумал Виктор.

Следующим на очереди был покойный Семенов. Он поступил в клинику три месяца назад. Раньше работал в агентстве по продаже недвижимости, до этого – преподавателем в институте. Плеханов вспомнил, как Павел Петрович смотрел на Антона, когда Виктор повел молодого человека знакомиться с пациентами, и вновь углубился в чтение личной карты. Причиной развития болезни Геннадий Андреевич указал трагическую гибель сын и последующее одиночество.

Матвеев сошел с ума в 2003, но с ним все было более или менее понятно: несчастный случай в цирке, где он работал, алкоголизм.… Врачи не считали Ивана Борисовича опасным. Плеханов усмехнулся. Он видел, на что способен этот человек в приступе бешенства. Да и в обычном состоянии… Перед глазами Виктора возникла недавняя сцена, когда Матвеев вытащил «эмбриона» в коридор, проверяя, на самом ли деле тот болен. Матвеев может оказаться убийцей.

Виктор отложил дело бывшего циркача и нашел карточку человека-счетчика. Тот действительно лег в «Кащенку» два года назад, но вот о причинах болезни было сказано очень мало: смерть супруги и сложное материальное положение. История с неудачной покупкой жилья не упоминалась.

Самое тонкое личное дело было у Олега Павловича. В графе «диагноз» карандашом был нарисован большой знак вопроса. Значит, Андрей Геннадьевич сомневается, что «эмбрион» не здоров. Правильно сомневается. Олега Павловича подозревают в убийстве, к тому же, он поступил в клинику позже Семенова, прямо перед печальными событиями. Кстати, если у Павла Петровича действительно не осталось родственников, он идеально подходит к категории «одинокий пенсионер». Теоретически, его могли убить из-за квартиры. Но тут есть несколько нестыковок, например, каким образом можно получить жилплощадь сумасшедшего человека? По закону, она остается в его собственности или, если не приватизирована, переходит к государству. Так?

Плеханов перечитал записи. На всякий случай не мешало заглянуть в карточку эпилептика, это последний пациент, находившийся в отделении в момент убийства.

Дата поступления: ровно через неделю после Семенова. Виктор похолодел. Неужели «эпилептика» тоже придется включить в список подозреваемых? Внимательно перечитав записи, Плеханов облегченно вздохнул – эпилептик уже лежал в клинике восемь лет назад. По причине длительной ремиссии, под ответственность старшей сестры был отпущен домой, а теперь снова лечится. В строке диагноз – длинное название на латыни. Через запятую по-русски дописано: «причинами эпилептических припадков являются громкие звуки или яркий свет».

Убрав личные дела на места, Плеханов задумался. В ночь убийства его разбудил именно эпилептик: тот упал с кровати и долго бился в припадке. Если причиной мог быть только резкий звук или яркий свет, то…

Виктор вышел из регистратуры, поспешно запер дверь и побежал в холл.

Громких звуков той ночью не было, иначе Плеханов проснулся бы именно от них, а яркому свету в больничном саду взяться неоткуда. Фонарь перед входом светит слишком тускло, к тому же окна «эпилептика» находятся не со стороны главного входа, а со стороны стоянки. Значит, это мог быть свет автомобильных фар. Но кто может приехать ночью на территорию городской психиатрической клиники? Только кто-то из медицинского персонала. Такси на территорию больницы никто не пропустит, значит, в окна светили фары машины кого-то из врачей.

– Федя! Скажи, ты ведь дежурил в ночь убийства?

Охранник поманил Плеханова пальцем.

– Эта, ключи на бочку.

– Ах, да. Спасибо.

Виктор вернул ключи от регистратуры и вопросительно посмотрел на дежурного. Федор не обратил на взгляд никакого внимания. Он вернулся к чтению кулинарной книги, демонстративно перелистнув несколько страниц.

– Очень любопытно, – произнес он, – оказывается, в процессе приготовления шашлык солить нельзя, иначе он будет сухим. Соль лучше добавить, эта, в конце жарки.

– Федор! – Плеханов достал из кармана вторую за последние полчаса пятидесятирублевую бумажку, и помахал ею перед носом охранника.

– Ну дежурил. Чего тебе надо? – мужчина ловко выхватил купюру и заложил ее между страниц.

– Ты не знаешь, кто приезжал той ночью?

– Секретная информация.

Плеханов достал сто рублей.

– Это последнее. Выкладывай.

Охранник потянулся, небрежно засунул деньги в карман и сложил руки на животе.

– Геннадий Андреевич приезжал. Очень удивился, что я не сплю, дал денег и приказал никому не говорить.

– А куда он ходил?

– В свое отделение, наверное. По крайней мере, ключей у меня не просил, значит, эта, своими воспользовался. А у него только от кабинета ключи, да от отделения.

Виктор судорожно вздохнул.

– Спасибо, Федь! Ты мне очень помог.

Остаток дежурства Виктор провел без сна. Он не смог заснуть, даже если бы захотел. Зачем Геннадий Андреевич приезжал в больницу ночью? Почему тайно? Зачем дал Федору денег и приказал молчать? Что хотел скрыть?

Плеханов покрылся гусиной кожей, по рукам пробежали мурашки. Видел ли Геннадий Андреевич убийцу? Или сам является убийцей? Нет, глупости. Зачем врачу убивать собственного пациента?

Стоп. Федор сказал, заведующий дал ему деньги сразу, как только вошел, значит, вариант «увидел убийство, испугался, заплатил, дабы не числиться среди подозреваемых» отпадает. Значит, Геннадий Андреевич в любом случае не хотел, чтобы о его приезде кто-то узнал. Виновен? Но почему не отказался от своего преступного намерения, если появился нечаянный свидетель?

Все было слишком запутанно. Неужели Никифоров, человек, проработавший в «Кащенке» многие годы, теперь тоже подозреваемый?

Виктор в который раз за ночь поднялся со стула и неспеша пошел по коридору, заглядывая в палаты. Пациенты спали, даже Антон, которого так и не отпустили домой, задремал на диване в ординаторской. Видимо, эта ночь обойдется без происшествий, но поспать не удастся в любом случае.

16 мая, среда

Утром дома Виктора ждал неприятный сюрприз. На столе лежала записка от мамы: «Срочно позвони Максиму, у него беда». Плеханов кинулся к сотовому. На дисплее светилось «3 пропущенных вызова». Если бы он брал телефон с собой на дежурство, знал бы, что случилось три с лишним часа назад! Виктор лихорадочно набрал знакомый номер и с облегчением услышал сонный голос лучшего друга.

– Да?

– Макс! С тобой все в порядке?

– В п-порядке, – голос Куликова был усталым, но выдавал волнение. – У нас п-пожар был.

– Где?

– В старом доме, на К-касьянова.

– А ты чего там делал?

– Бабе Насте помогал. Она согласилась переехать в дом, к-который нам «дед Щукарь» показывал, помнишь? Остальные отказались. Ну, я д-допоздна вещи помогал складывать. Она же почти не ходит… вот и заночевал. Сегодня переезжать хотели.

– Сильно погорели? – Плеханов вздрогнул, представив, что кто-то мог пострадать.

– Д-дотла.

Виктор плюхнулся на табурет. Куликов между тем тихим, почти спокойным голосом сообщил, что около четырех утра его разбудила баба Настя. Пожилая женщина почувствовала запах дыма. Макс бросился будить соседей. Начался переполох, люди, в чем спали, выскочили на улицу, а он почти на себе вытащил бабу Настю.

– Вещей никто никаких взять не успел. Здание п-прогнило насквозь, занялось быстро. Прошло буквально пять минут, и уже полыхало вовсю. Жертв, к счастью, нет, п-правда, пока я бабу Настю со второго этажа по лестнице спускал, мы д-дыма здорово наглотались. Мне-то ничего, а ее в больницу увезли. Ничего серьезного, но все равно неприятно.

Плеханов поежился, представив красочную картинку: алое зарево, черный дым на фоне светло-голубого утреннего майского неба, людей в пижамах и халатах, запах горелой древесины и отчаяния.

– Что теперь?

– А ничего, – было слышно, как Максим зевнул. – Пока всех разместили в общежитии по соседству. Но ты сам знаешь…

– Нет ничего более постоянного, чем временное, – продолжил Виктор известную фразу.

– Слушай, – голос Куликова неожиданно изменился – сонливость исчезла, появились заговорщические нотки, – разговор есть. Но только не по телефону. Давай после обеда встретимся, заодно бабу Настю в больнице проведаем.

– Это пожара касается?

Максим помолчал и неохотно пояснил:

– Да. При встрече поговорим.

Перед тем, как отправиться в больницу, молодые люди зашли в магазин.

– Персики помягче бери, зубов у бабы Насти почти нет, – советовал Макс, накладывая в пакет вишню. – Их зелеными привозят, по пути, видимо зреют.

– Может, тогда не надо персиков? Какие-то они подозрительные.

– А что брать?

– Бананы. Они мягкие.

– Хорошая мысль. Может, груши есть мягкие?

– Импортные груши лучше вообще не брать.

Плеханов выбирал бананы, краем глаза наблюдая, как суетится Максим. За те два года, которые тот прожил в сгоревшем этой ночью доме, он привязался к приветливой старушке и помогал, чем мог. У бабы Насти была сложная жизнь: сиротливое детство, война, одиночество, а теперь почти полный паралич ног. Тем не менее, женщина не утратила чувства юмора и доброжелательность, общаться с ней было одно удовольствие.

Однажды Виктор приходил к Куликову и познакомился с бабой Настей, поэтому полагал, его присутствие приободрит женщину. Старикам нравится, когда к ним приходит молодежь. И все-таки он не понял, зачем Максим позвал его с собой.

– Так что ты хотел мне сказать? – спросил Виктор, когда друзья вышли из магазина с пакетом фруктов.

Куликов посерьезнел.

– Пожарные говорят, было короткое замыкание – проводка старая, ею лет пятьдесят никто не занимался.

– Стоило ожидать.

– Ага. Только не замыкание это, а поджог, – жизнеутверждающим тоном возвестил Куликов.

– С чего ты взял?

– Чувствую.

Виктор невольно улыбнулся.

– Ну, чего ты смеешься?! Я серьезно! Мне кажется, баба Настя видела поджигателя.

Плеханов задумчиво посмотрел на друга.

– А вот это действительно серьезно.

– Когда она меня разбудила, я к соседям бросился, потом на третий этаж, к Василию. В общем, шум поднял. Когда обратно к бабе Насте в квартиру вошел, она от окна отпрянула. У меня еще мысль мелькнула, что она вот-вот в обморок упадет – побледнела, губы дрожат. Я к окну. Выглянул, а там тень чья-то мелькнула.

– Тень? И все?

– Ты слушай! Н-не перебивай! В общем, я ее к выходу повел, а на лестнице уже дыма – не продохнуть. Я ей тряпку какую-то дал, а сам бабу Настю на плечи взвалил, спускаться начал. Она маленькая, но тяжелая! А не видно ступенек почти, кашлять хочется. В общем, дело швах. На улице уже небольшая толпа собрались. Кто-то пожарных вызвал и скорую. Вот, пока мы медпомощь ждали, я у нее осторожно, так, поинтересовался, чего она испугалась.

– И?

– Не сказала. Но чувствую, дело нечисто. Дому сто лет в обед, и ничего. На проводку никто не жаловался, замыканий не было, Василий говорит, даже свет никогда не моргал, а тут, пожалуйста! Именно в то время когда дом расселять собрались.

Виктор задумался. Совпадение получалось интересным, но доказательств не было.

– Я понял. Ты хочешь просить меня помочь разговорить бабу Настю?

– Да. Может, под двойным натиском она что-нибудь расскажет? Дело ведь такое.

Городская больница номер тридцать, куда доставили бабу Настю, была одной из самых старых в городе, но и одной из самых уважаемых горожанами. Работали здесь настоящие профессионалы, мастера своего дела; персонал относился к пациентам доброжелательно, и, несмотря на более чем скромную зарплату врачей, каждый больной получал щедрую порцию внимания и заботы.

Полная женщина в регистратуре объяснила, как найти нужную палату, и друзья, надев белые халаты, отправились по коридору.

Виктор не любил больницы. Хоть сам работал в клинике, но считал, что в «Кащенке» находиться легче. Здесь в воздухе почти физически ощущалась боль и страдания, словно ноющий зуб; в психиатрической клинике боли не было, зато вместо нее чувствовалась обреченность – психически больные выздоравливают очень редко. Но все же находиться там было проще. Наверное, потому, что представить себя на месте сумасшедшего гораздо сложнее, чем на месте сломавшего ногу.

– У каждого дела запах особый, – продекламировал Максим

Они как раз проходили мимо ординаторской, рядом с которой стоял огромный железный холодильник со стеклянными дверцами, до верху набитый разноцветными пузырьками лекарств. Еще за пару метров до и пару метров после того, как друзья миновали холодильник, в нос назойливо лез очень неприятный аромат. Если бы Виктору предложили охарактеризовать его, он, не задумываясь, назвал бы его запахом болезни, запахом гангрены и йода. По сравнению с этим душком, тяжелый запах бинтов, валидола и антибиотиков, витавший в приемном покое и коридоре, казался свежим воздухом.

Свернув в небольшой коридорчик, поднявшись по лестнице в пять ступеней, молодые люди оказались, наконец, в сердце больницы. Коридор был пуст, только в дальнем конце стоял грустный мужчина в халате.

– Сюда, – позвал Куликов, открывая обшитую клеенкой дверь.

Кроме бабы Насти в палате никого не было. Две аккуратно застеленные зелеными покрывалами койки говорили о том, что в данный момент они стоят без дела, а третья встретила посетителей смятой простыней и откинутым одеялом. Видимо, ее хозяин вышел.

Кровать бабы Насти находилась в углу, у окна. Женщина лежала, отвернувшись к стене, и не видела, кто вошел. Рядом с койкой стояла пустая капельница.

– Баба Настя, вы не спите? – негромко спросил Макс.

– Максимушка?! – женщина повернулась, и Плеханов удивился, как она постарела.

С последней их встречи прошло не больше двух лет, но Виктор был уверен – встреть он бабу Настю на улице, ни за что бы не узнал. Волосы из пегих превратились в почти белые, морщины стали глубже, щеки впали, под глазами, всегда сияющими добротой, залегли фиолетовые тени. Узкие бескровные губы с трудом растянулись в улыбке.

– Вам уже лучше? – участливо поинтересовался Куликов.

– Лучше, лучше! – закивала головой баба Настя, близоруко прищурившись на Плеханова.

– Здравствуйте. Я Виктор. Вы помните? Я приходил к Максу, когда он жил в старом доме.

Женщина снова закивала головой.

– Помню. Заходите, мальчики. Только, вот, присесть негде. Да вы садитесь вон на ту кровать, там все равно никто не лежит, – засуетилась пожилая женщина.

– Мы вам фруктов принесли, – сказал Макс. – Только они не мытые, прямо из магазина. Здесь есть туалет?

– Ну, зачем ты так, Максимушка, – растрогалась баба Настя. – Зачем столько беспокойств?

– Никакого беспокойства. Нам приятно, да и вам веселее.

Макс отправился на поиски туалета, чтобы вымыть фрукты, а Виктор заерзал на краешке кровати, не зная, о чем говорить. К счастью, пожилая женщина истосковалась по новым лицам и сама начала разговор.

– Вы ведь в одном институте учитесь? – спросила она.

Плеханов кивнул.

– Врачи, значит, будущие. Ой, хорошо. Замечательную вы профессию получаете, нужную. А то сейчас все менеджеры какие-то, экономисты… и не разберешь, чем занимаются, а тоже пять лет учатся чему-то, переживают… Да только глупые их профессии, ненужные никому. Ну, как, на остров необитаемый попадут, чем заниматься будут? Как обществу помогут? Никак. А вот врачи и на необитаемом острове нужны.

– Экономисты тоже требуются, – ответил Виктор.

– Ну да, ну да, – покивала головой баба Настя, – общества там разные акционерные открывают, бизнес делают. Внук у меня тоже, вон, в бизнес пошел, – пожилая женщина неожиданно всхлипнула. – Только не бизнес это, а криминал. По телевизору каждый день то одно заказное убийство, то другое. Страшно жить-то.

Виктор промолчал. В последнее время и в его жизни стало слишком много «криминала». В палату вошел Макс. Он умудрился раздобыть две пластиковые тарелки и красиво разложил на них мытые абрикосы, бананы и вишню.

– Батюшки, а вишня-то откуда?! Неужто тоже из Африки везут? Угощайтесь, мальчики.

– Спасибо, мы не голодные. А вам витамины нужны. – Куликов поставил тарелки на подоконник и сел рядом с Виктором.

– Витамины больным нужны, а я, разве, больная? Так, попереживала немного, а теперь уж и домой можно. – Старушка осеклась, вспомнив, что дома теперь у нее нет. – Я-то хотела завтра или послезавтра уехать. Пока попрощалась бы… с соседями, со стенами, с тополем, который об дорожку рос… Теперь и тополь сгорел. Изуверы!

Виктор посмотрел на Максима, но тот уже и сам понял – наступил подходящий момент для расспросов.

– Одни поджигают, другие страдают, – нарочито обиженным тоном поддакнул Куликов.

Рука пожилой женщины замерла над тарелкой с фруктами и поспешно спряталась в складках одеяла.

– Вы ведь видели, кто это сделал? – спросил Макс. – Я только тень успел заметить, а вы наверняка лицо разглядели.

– Никого я не видела, – голос бабы Насти из мягкого, расстроенного стал жестким, категоричным, почти стальным. – Дурно от дыма стало. Надышалась, вот и примерещилось невесть что. Сила нечистая.

– Анастасия Николаевна, – вмешался Виктор, – скажите нам. Дом подожгли? Вы – единственная свидетельница! Ведь люди могли пострадать!

– Сила нечистая, – упрямо повторила старушка и смущенно улыбнулась Максиму. – Я ведь так и не успела тебя поблагодарить, – голос бабы Насти вновь обрел мягкость, задрожал, и, казалось, был готов вот-вот надломиться. – Если б не ты, была бы я как тот тополь… Ты мне прямо как внучек, а теперь я и вовсе тебе жизнью обязана!

– Ну что вы, баба Настя!

По тому, как покраснел Максим, Виктор понял – похвала женщины его другу приятна. Однако от темы они ушли и, судя по строгому взгляду, который Анастасия Николаевна бросила на Плеханова, возвращаться к ней смысла не было.

– Ну, идите, мальчики, не хочу вас задерживать, – старушка опустилась на подушки.

– Ничего, нам только приятно, – хором заверили бабу Настю молодые люди, однако тут же поднялись с кровати.

– А когда вас выписывают? – спросил Куликов. – Врачи ничего не говорили?

– Думаю, до понедельника меня здесь точно продержат. Жить пока негде. Вот в понедельник и перееду в тот дом, про который ты мне рассказывал.

– С ремонтом мы вам поможем, – заверил Макс. – Рамы не такие дорогие.

Старушка расчувствовалась.

– Ну почему говорят, молодежь нынче плохая пошла?! Замечательная молодежь! Золотая! Чтоб я без вас делала!

Виктору стало неловко. От сердитой и упрямой Анастасии Николаевны не осталось ничего, кроме седых, почти белых волос. Сейчас на кровати полулежала всхлипывающая и одновременно улыбающаяся женщина с добрыми глазами. И эта женщина вот-вот готова была заплакать.

– Поправляйтесь! – попрощался Виктор.

– Я в понедельник за вами заеду, – пообещал Максим.

Баба Настя молча кивнула и, не в силах сдержать слезы, отвернулась к окну.

– Ну, что ты об этом думаешь? – спросил Макс, когда молодые люди вышли из больницы.

– Думаю, она действительно кого-то видела, – твердо сказал Виктор. – Видел, как она изменилась, когда ты с ней о поджоге заговорил?

– Ага. Только, вот, она так ничего и не сказала, – Куликов достал из кармана сигареты и зажигалку. – Боится.

– Может, и правильно делает. Главное, при пожаре никто не пострадал. Ты сейчас куда?

– К дяде. – Макс затянулся и деловито посмотрел на часы. – Нужно обсудить кое-какой вопросец.

– Ты смотри. – Помнишь, у домика того две таблички с разными адресами были? Следи, а то получится, как с Щукиным.

– С кем?

– Неважно. Потом расскажу. Документы внимательно проверяй. И выясни, почему там два адреса.

– Дядя как раз этим занимается, – просиял Макс. – А ты куда поедешь? Домой? Подвезти?

– Нет, спасибо, я прогуляюсь до центра. Все равно занятий нет. Проветриться хочу.

– Ладно. Созвонимся.

Максим бодро направился к стоянке, где оставил отцовскую «Ладу», а Виктор неспеша пошел к площади Минина. После ночных волнений ему хотелось немного развеяться и подумать о том, мог ли заведующий отделением оказаться убийцей.

На главной площади города собралось необычно много народа. У памятника Козьме Минину и князю Пожарскому выстроился пикет из молодых людей, скорее всего, студентов, одетых в яркие зеленые футболки и такого же цвета бейсболки. Перед публикой выставили три большие корзины и пластиковый макет земного шара, где роль материков исполняли наклеенные фантики, этикетки, обертки. Двое «зеленых» держали плакаты: «Сделаем планету чище!» «Природа задыхается под слоем мусора!». На импровизированной трибуне из двух поставленных рядом школьных парт, стоял высокий темноволосый парень. Он размахивал рукой и напористо говорил в мегафон:

– Уважаемые граждане! Давайте соблюдать чистоту! Чистота – залог здоровья города и всей планеты! Сегодня наша акция призвана донести до сознания каждого человека одну простую истину: если мы не поможем природе, она погибнет! Раздельный сбор мусора – залог сохранения окружающей среды! Как вы знаете, разные материалы имеют свои сроки разложения. Бумажки, которые вы выбрасываете, разлагаются несколько месяцев! Некоторые виды пластика – годы, а стекло не разлагается никогда! Перерабатывая отходы, человечество сможет добиться если не полного очищения планеты от мусора, то значительного улучшения состояния окружающей среды. Природа скажет вам «спасибо»!

Виктор подошел к корзинам и увидел прикрепленные к ним таблички «стекло», «пластик», «бумага». Бойкая девчушка из толпы зрителей тут же опустила в третью корзину обертку от мороженого.

– Правильно, девочка! – крикнул в мегафон студент. – Последуем ее примеру! Бумагу – отдельно! Пластик – отдельно! Обратите внимание на стенд! Моя помощница Маша расскажет вам о сроках разложения различных материалов!

Плеханов посмотрел направо, в стороне от «трибуны» располагалась большая доска для объявлений, обклеенная графиками и табличками, распечатанными на светло-зеленой бумаге. У стенда с указкой стояла симпатичная длинноволосая девушка. Виктор подошел ближе, чтобы услышать, о чем она будет рассказывать. К нему тотчас подбежал один из парней в зеленой футболке, протягивая листовку. На бумаге крупными буквами были написаны адреса предприятий, принимающих макулатуру, стекло и пластмассу для переработки.

Ловко орудуя указкой, Маша рассказывала собравшимся о необходимости раздельного сбора мусора, его утилизации и переработки, а парень на «трибуне» зазывал прохожих в мегафон. Плеханов подумал, что Антон наверняка сейчас стоял бы на парте с рупором в руках, или раздавал листовки. Он поймал за рукав одного из экологов и спросил.

– Простите, вы не знаете Антона?

– Нет. Я здесь недавно, не успел со всеми познакомиться. Спросите у Маши, она вам подскажет.

«Зеленый» махнул рукой девушке с указкой и та, отдав свое орудие труда стоящему рядом активисту, подбежала к Плеханову. На вид ей было не больше двадцати. Узкий подбородок, маленький вздернутый нос и ярко-серые глаза показались Виктору необычными. Он не смог бы ответить, красива девушка или нет, она ему понравилась.

– Виктор, – представился он.

– Маша.

– Простите, вы не знаете Антона?

– Знаю. – Девушка с подозрением прищурилась. – Вы чего-то от него хотите?

– Он лежит в больнице.

Маша взяла Виктора за руку и вывела из толпы к старому тополю.

– Он в больнице? Что они с ним сделали?

– По-моему, он совершенно здоров. По крайней мере, руки-ноги целы, ничего не сломано, а ведет он себя, словно выступает на демонстрации.

– На него это похоже, – прыснула Маша. – Давай на «ты».

Виктор с радостью согласился.

– Он не в обычной больнице. Ляхова, дом 1 тебе ни о чем не говорит?

– Боже! Они заперли его в психушке?! Он тебе что-нибудь передал?

– Нет. Я просто хотел… – Виктор смутился. Не говорить же девушке о том, что он проходил мимо и вспомнил о пленнике, только увидев выступление экологов. – Антон не может покинуть клинику, его держат там насильно.

– Но это незаконно!

– Вот именно. Так как его отец не слишком обеспокоен судьбой сына, я подумал, может быть, кто-то из друзей сможет ему помочь?

Маша опустила голову.

– В последнее время наши выступления все чаще раздражают местные власти. Мы добиваемся, чтобы нас услышали, но результат сам видишь какой. Антона уже дважды забирали, а теперь в клинику поместили. Мы уже знаем их сотрудников. Один – здоровый дядька с родинкой на щеке, его ни с кем не перепутаешь. Второй щупленький, остроносый, ходит, будто таракан, ножками перебирает. Вот они двое постоянно к нам цепляются. Наверное, должность у них такая: вышибалы, а работают в Администрации города.

– Антон говорил, он витрину разбил.

– Нечаянно. А эти сволочи его сразу в машину засунули и милицию вызвали. Менты нас разогнали, а про товарища нашего с тех пор ни слуху, ни духу.

– Хочешь его навестить? – неожиданно для себя предложил Плеханов. – Я дежурю там по ночам, думаю, мне разрешат провести тебя к нему.

– Конечно, хочу! Может, ему фруктов купить? Или колбасы?

– Купи. Он больничную еду не любит, просит ему в киоске сосиски покупать, и пиво. Деньги я ему одолжил, но надолго меня не хватит. Зарплата у меня маленькая.

– Конечно! Мы выделим ему из общего фонда. Пусть питается. И в милицию заявим! Только сначала нужно поговорить с Антоном. Может, удастся скандал сделать.

– Скандалов в клинике и без Антона предостаточно. Позавчера у нас пациента зарезали.

– Как?!

– Вилкой. Я как раз дежурным был, но уснул.

Виктор и сам не понял, почему сказал незнакомой девушке о самом страшном, что до сих пор случалось в его жизни. Машины простота и искреннее переживание за товарища тронули в его сердце особую струнку, и язык сам собой разболтал то, чем Плеханов вовсе не собирался делиться. Маша понимающе кивнула.

– Ты теперь себя коришь, за невнимательность? Не нужно. В жизни всякое случается. Значит, такова его судьба, умереть насильственной смертью.

– Ты веришь в судьбу?

– Верю. Если у тебя на роду написано утонуть в болоте, то ты никогда не погибнешь при автомобильной аварии. И пожары тебе не страшны.

– Ага, – улыбнулся Виктор, – только надо точно знать, что тебе нельзя именно на болото.

– Ты мои мысли читаешь!

– Ну, так как? Где мы встретимся?

– Давай, прямо здесь. Я рядом живу.

– И от клиники недалеко. Можно пешком прогуляться! – обрадовался Плеханов.

– Хорошо. В половине третьего подойдет?

– Подойдет.

Маша махнула на прощание рукой и побежала к «зеленым», а Виктор отправился на остановку. Прогулка явно принесла пользу, даже если им с Машей не удастся вытащить Антона из «Кащенки».

17 мая 2007, четверг

Ночью Виктор, наконец-то выспался; кошмары не беспокоили его, сновидения впервые за неделю были приятными. А «виновата» в этом была худенькая девушка с ярко-серыми лучистыми глазами. Проснувшись, Виктор пару минут лежал, словно довольный кот, жмурясь от яркого солнечного света, проникающего через легкие занавески на окнах, потом рывком поднялся и сделал зарядку. Настроение было приподнятым.

Впереди две пары у Трошина и нудная, но нужная «Наркология». На них стоило пойти хотя бы потому, что от института до центра города, где в три часа у него назначена встреча с Машей, ближе, чем от дома.

Сидя в автобусе, Виктор видел свое отражение в оконном стекле. Отражение было одето в чистую светло-голубую рубашку, тщательно причесано и выбрито, на лице отпечаталось мечтательное выражение, оставшееся после романтического сна, предвкушающее пусть недолгую, но приятную встречу.

Плеханов подмигнул отражению и неожиданно подумал: если бы не Антон, он бы никогда не подошел к выступающим на площади экологам, не познакомился бы с Машей, не заговорил с ней, не увидел ее чудесных глаз и не испытывал бы сейчас таких чувств.

Вспомнив о новом обитателе «Кащенки» Виктор помрачнел. Если Антона не отпустят в ближайшие дни, нужно будет что-то предпринять. Не может человек незаконно находиться на территории больницы, являясь, по сути, пленником. Придется обратиться в милицию, или лучше сообщить все отцу потерпевшего, пусть взрослые решают что делать.

Плеханов вышел из автобуса и направился к институту.

Перед входом как всегда стояли курильщики. Прошмыгнув мимо них, Виктор вошел в просторный холл. Рядом с расписанием толпился народ. Мельком глянув номер аудитории, в которой будет проходить первая лекция, Плеханов направился к кафедре. Ему нужно было выяснить, почему его имя не было записано в ведомости, и исправить досадную ошибку.

На кафедре было необычно тихо. За компьютерным столом листала глянцевый журнал молоденькая девушка-секретарь в ярко-розовой вязаной кофточке, а в дальнем углу за столом, спиной к входу, сгорбившись, сидел Юрский. Виктор кашлянул, привлекая внимание светловолосой секретарши, и девушка, которой на вид можно было дать лет восемнадцать, не больше, с неохотой оторвавшись от «Cosmopolitan», вопросительно посмотрела на посетителя.

– Моей фамилии нет в ведомости, – произнес Виктор, краем глаза косясь на Владимира Александровича.

Девушка театрально вздохнула, закатив глазки, и отложила журнал.

– Фамилия?

– Плеханов. Пятый курс. Группа 12–03.

Пальчики с ярко-розовыми, в цвет кофточки, ноготками легонько пробежались по клавиатуре, щелкнула мышка.

– Зачетку покажите, или студенческий, – попросила секретарь.

Виктор протянул девушке документы, и та деловито сверила фотографию с оригиналом.

– Не похож? – улыбнулся Плеханов. Ему хотелось, чтобы девушка тоже улыбнулась. Напыщенное выражение совсем не шло ее юному свежему личику с пухлыми, накрашенными блестящей помадой, губками.

– Похож.

Шутка удалась. Секретарь смягчилась и улыбнулась.

– Я новенькая, – представилась она. – Юля.

– Очень приятно.

– Это, наверное, я виновата. В старом компьютере что-то сломалось, пришлось все ведомости заново печатать. Нечаянно твою фамилию пропустила.

– Ничего страшного. Зато со мной познакомилась.

– А ты большая знаменитость?

Плеханов снова покосился в сторону Юрского и чуть громче, чем говорил до сих пор, произнес:

– Ага. Как Черный плащ. Борец за чистоту рядов и справедливость.

– А я думала – ужас, летящий на крыльях ночи, – прыснула Юля.

Девушка кокетливо поправила воротничок кофточки и, быстро перебирая пальцами, набрала на клавиатуре нужные сведения из зачетки Виктора.

– Теперь все в порядке, – просияла она.

– Спасибо.

Виктор немного потоптался на месте. Пользуясь тем, что на кафедре нет посторонних, он хотел поговорить с Юрским насчет денег, которые тот требовал за сдачу экзамена. Но подобная беседа должна проходить без свидетелей. Молоденькая симпатичная секретарь кафедры не годилась на роль невольной слушательницы.

Юля расценила нежелание симпатичного пятикурсника покидать кафедру как желание продолжить знакомство, и протянула ему листочек, где мелким бисерным почерком написала свой сотовый.

– Позвони, если что-нибудь пойдет не так.

Плеханов смутился, но бумажку взял – не хотел ставить девушку в неловкое положение.

В этот момент на столе завибрировал сотовый телефон и Юля, бросив на Виктора виноватый взгляд, оглянулась на Юрского.

– Владимир Александрович, я на минуточку!

Юрский, не оборачиваясь, кивнул, и девушка, схватив мобильник, выскочила за дверь.

Удобным моментом не воспользоваться было нельзя. Плеханов кашлянул, но преподаватель все так же сидел за столом, спиной к Плеханову, и не шевелился.

– Владимир Александрович, – Виктор невольно покраснел – говорить с Юрским отчего-то было неловко, словно это он, а не преподаватель требовал у студентов деньги. – Я Плеханов, с пятого курса.

– Да-да, молодой человек, – мужчина так и не повернулся к Виктору. – Я слышал, вопрос с отсутствием вашей фамилии в ведомости решен. Все в порядке.

– Нет, не в порядке.

Виктор подошел к Юрскому и сел на стул, стоящий у торца его стола. Владимир Александрович посмотрел на студента.

– Я по поводу денег, – выдохнул Плеханов и замолчал. Он понятия не имел с чего начать, и с чего вообще начинаются подобные разговоры.

Преподаватель вздрогнул, вжал голову в плечи и отвернулся, но Виктор успел заметить, как плохо тот выглядит, словно на него давит груз неразрешимых проблем, словно вся радость из его жизни исчезла, словно умерли сразу все родственники. Даже очки в черепаховой оправе, казалось, скорбели на большом ноздреватом носе доктора наук.

– Мне очень стыдно, – полушепотом произнес Юрский, не поворачиваясь к студенту. Виктор не ожидал, что Владимир Александрович скажет эти слова, да еще таким расстроенным тоном. – Очень. Но мне нужны эти деньги. Мне нужно много денег! Вот так-с.

Виктор помолчал, не зная, что сказать. Вопрос «зачем?» казался неуместным, пусть даже именно его нужно было задать в первую очередь.

– У меня умирает сын, – прошептал Юрский. – Он очень болен. Нужна большая сумма.

Плеханов опустил глаза. Доктор наук не станет лгать, причина, по которой тот требовал деньги за экзамен, действительно веская.

– Чем он болен? – вырвалось у Виктора.

– Рак крови. Нужна какая-то сложная операция, которую у нас в стране не делают, и много денег. У меня нет столько. – Юрский как-то странно сжался, уменьшился в размерах, голова его почти утонула в плечах. – Я не хочу потерять единственного сына, – голос его сорвался. – А он уже почти не ходит.

Виктор осторожно дотронулся до локтя Владимира Александровича.

– А вы не хотите выступить по телевидению? Уверен, народ вам поможет собрать нужную сумму.

– Не. Не поможет. Не помог. Я уже обращался. В первые три дня пришло около десяти тысяч, а потом люди забыли. А зачем мне эти десять тысяч, когда нужны сотни?!

– Но ведь есть интернет, есть радио! Обратитесь к ректору университета! – Виктор не хотел верить в безвыходность ситуации, в которой оказался Владимир Александрович.

– Виктор, – Юрский обернулся на Плеханова, и тот заметил слезы в глазах преподавателя, – вы думаете, я ничего не предпринял, прежде чем обратился к студентам?

– Но зачем же таким образом?! Можно было просто попросить!

– Вы думаете, каждый принес бы по тысяче рублей?

Плеханов помолчал. Сам бы он дал не более трехсот рублей, рассчитывая на количество студентов института и собственные возможности. Наверное, так же, как он, поступили бы несколько десятков человек, а остальные повздыхали бы, но денег не принесли. Люди равнодушны к чужой беде. Пассивно равнодушны.

Воцарилось тягостное молчание, во время которого на кафедру вернулась Юля. Девушка подмигнула Виктору и села на свое рабочее место. Плеханов понял – разговор волей или неволей придется закончить, и поднялся.

– Мы знали, – сказал он, – что у вас случилось несчастье. Иначе вы бы не стали…

Юрский не ответил.

Проходя мимо стола секретаря, Виктор попытался улыбнуться симпатичной девушке в ярко-розовой кофте, но улыбка почему-то не получилась.

Занятия пролетели быстро. У Виктора разболелась голова и на немой вопрос Макса, которому он так и не успел рассказать о знакомстве с Машей, ответил, что прогуляется до центра. Куликов не стал расспрашивать друга, просто кивнул и поехал домой.

До встречи оставалось полтора часа, и Плеханов отправился на площадь Минина.

– Виктор! – раздался за его спиной знакомый голосок девушки в ярко-розовой кофточке. – Вы где-то недалеко живете?

– Далеко, – молодой человек невольно улыбнулся, глядя, как раскраснелось миловидное личико Юли. – Просто… у меня здесь свидание.

Девушка не сумела скрыть своих чувств, и Виктору стало неловко оттого, что она так расстроилась.

– Ну, тогда я не буду тебя провожать, – сказала секретарь, и гордо прошествовала мимо.

– Юля! – Крикнул ей вдогонку Виктор. – Если ты хочешь, я познакомлю тебя со своим другом.

– А он такой же симпатичный, как ты? – Девушка обернулась и лукаво подмигнула Плеханову.

– Лучше. Я ему передам твой телефон, он обязательно позвонит.

– Договорились.

– А ты далеко живешь?

– Совсем рядом, только через дорогу перейти. Хочешь меня проводить?

– Несмотря на свидание?

– Несмотря. Если твоя девушка не рассердится.

Виктор засмеялся и взял Юлю под руку.

Он не знал, почему сказал этой красивой хохотушке, что идет на свидание, ведь предстоящая встреча с Машей таковым не являлась. Просто не могла являться, беря во внимание ситуацию с Антоном. Вероятно, Виктору очень сильно хотелось верить, что Маша не исчезнет из его жизни после того, как он проведет ее в «Кащенку».

Юля без умолку болтала, рассказывая, как она устраивалась на работу, как ей повезло найти место на кафедре в медицинском институте, и настроение у Виктора вновь стало радужным.

– Только не забудь про свое обещание, – девушка топнула ножкой в розовой туфельке.

– Есть, мой генерал! – Виктор приложил руку к нагрудному карману, где лежала записка с номером телефона Юли, и галантно поцеловал девушке руку. – Макс обязательно позвонит.

– Если будешь таким обходительным, – хихикнула секретарь, – твоя девушка не устоит, и сама предложит тебе жениться на ней.

Виктор улыбнулся и, шутя, трижды сплюнул через левое плечо.

Юля скрылась в темноте подъезда, а Плеханов направился к главной площади города. У него как раз оставалось время неспеша дойти до назначенного места.

Глядя на Машу, Виктор понимал – она все больше и больше ему нравится. Во-первых, на встречу девушка явилась вовремя, а пунктуальность, как известно, женщинам не свойственна. Во-вторых, Маша принесла большой пакет, в который предусмотрительно положила не только продукты, но и чистую одежду для Антона. И, наконец, в-третьих, сегодня девушка выглядела необыкновенно красиво. В век новых технологий молодежь предпочитала стиль уни-секс, и Виктор уже успел забыть, когда в последний раз видел девушек в юбках. На Маше был легкий нежно-голубой сарафан, волнующе облегающий стройную фигуру, волосы забраны в высокий хвост, а на шее красовался небольшой кулон в виде кленового листа.

Девушка нерешительно улыбнулась, когда Виктор взял у нее пакет.

– Ну что ты!

– Не спорь, – Плеханов подмигнул и галантно поклонился, – рыцарь должен защищать даму, охранять ее и оберегать от переноски тяжестей.

Маша засмеялась, и Виктор был безумно рад видеть эту девушку. Ему казалось, будто сердце его надули, как воздушный шарик, оно стало занимать всю грудную клетку, а в голове появилась легкость, словно он стал счастливым человеком на свете.

Они неспеша шли по широкому проспекту, а потом свернули на боковую улицу. Май в этом году был жарким, температура поднялась до двадцати семи, и народ радовался яркому солнцу, подставляя его лучам белые плечи и незагорелые руки.

– Чем у вас митинг закончился? – поинтересовался Виктор.

– Как обычно. Постояли, поговорили, раздали листовки, а потом по домам разошлись.

– Телевидение не приезжало?

– Была одна местная телекомпания, но мы к тому времени уже сняли плакаты и убрали стенд. Может, стоило бы ради телевизионщиков вновь все установить, но мы так устали, к тому же народ разошелся. А какой митинг, если из публики только репортеры?

– А где ты учишься? – спросил Плеханов. До сих пор ему не представился случай узнать у девушки что-либо помимо имени.

– В педагогическом. На детского психолога. Этим летом, если удачно сдам экзамены, закончу третий курс.

– А ты не уверена? – искренне удивился Виктор. – Насколько я смог заметить, ты исполнительна, добросовестна, умна и, – он хотел сказать «красива», но сейчас это было не к месту, – я уверен, ты с легкостью сдашь любой экзамен.

Маша посмотрела на спутника и озорно улыбнулась, Плеханов ответил на улыбку, а про себя заметил – с этой девушкой он улыбается так часто, что через сутки общения побьет собственный рекорд по улыбкам за два прошедших года. Виктор помолчал. Говорить с Машей было очень приятно, но темы для разговора были грустные.

– Ты кому-нибудь рассказала про Антона?

– Да. У нас даже небольшое собрание было.

– И каковы итоги?

– В клинике Антона держат незаконно. Максимум, что ему могли бы сделать – посадить на 15 суток за хулиганство и заставить заплатить за разбитую витрину. Вместо этого Антон оказался в психушке. А значит, его побег не нарушит никаких законов.

– Побег? Может, вам в суд подать?

– На Администрацию? – фыркнула Маша. – Себе дороже. Да и чего мы добьемся?

– Ну, внимание привлечете.

– Боюсь, у этих господ большое влияние. Если они среди бела дня насильно посадили парня в машину, и никто им ничего не сказал, что будет, если мы начнем открыто на них давить?

– А из-за чего все началось?

– Не знаю. Экологи всегда против властей выступают. На нашей стороне – защита окружающей среды, на их – деньги.

– А ты как к ним попала?

Девушка задумалась, подбирая слова, а потом пояснила:

– Изначально это была политическая партия, но после выборов от нее откололся большой кусок: люди, которые не захотели менять убеждения на кожаные кресла шикарных кабинетов. Те двое, которые нас преследуют, тоже раньше с нами были. Только в то время я пока к экологам не присоединилась. Мой брат их хорошо знает. Скользкие типы. С такими лучше не связываться.

– Твой брат состоял в партии?

– До сих пор состоит. По крайней мере, членский билет у него есть. Ты его видел на митинге, он в мегафон говорил.

Виктор кивнул.

– Вот он-то меня к «зеленым» и привел. Мне понравилось, я осталась. Люди приятные, много общения, да к тому же полезным делом занимаемся. В прошлом году, например, на Терешковском съезде липы сажали; благодаря нам чиновники закон приняли, чтобы все заводы фильтры на трубы ставили. – Маша смутилась. – Извини, я слишком много болтаю. А ты чем занимаешься?

– Я в медицинском институте учусь. На пятом курсе. Ночами в «Кащенке» подрабатываю, заодно стаж идет.

– Тебе год остался? Ведь на врачей шесть лет учатся?

– Правильно. Когда вырасту, стану психиатром.

Они засмеялись.

– Ты, наверное, уже многое знаешь, – Маша с интересом смотрела на спутника.

– Кое-что знаю. Практики не хватает. Читаешь учебники – вроде все понятно, а как с пациентом пообщаешься, так понимаешь – никогда диагноз ему не поставишь. Сложно. А когда в первый раз больного увидел, подумал, это врач. Нас в клинику на практику привели, так я с ним поздоровался и о чем-то спрашивать начал. Он в белом халате был. Это я к тому, что никогда не поймешь, здоров человек, или болен.

Маша вздохнула.

– Если Антон там задержится, глядишь, за настоящего пациента сойдет. Кто потом разбираться будет?

– Разбираться всегда будут. А ты действительно хочешь уговорить Антона сбежать?

– Думаю, он и сам не против. Только нам помощь нужна. – Девушка с надеждой посмотрела в глаза Виктора.

Таких красивых глаз Плеханов не видел никогда. Это были не просто глаза, это были говорящие глаза. Глаза умоляющие помочь.

– Я помогу. – Твердо сказал он. – Обязательно.

– Спасибо. – Маша дотронулась до плеча молодого человека и по его спине пробежали мурашки.

– Мы почти пришли.

Психиатрическая клиника имени Кащенко была построена в 19 веке. С тех пор кирпичные стены ее приобрели оттенок подгоревшего мяса, рамы потрескались, а крыльцо, в последний раз перестраивавшееся после отечественной войны, изрядно потерлось сотнями шаркающих ног.

Вокруг здания было высажено несколько клумб, росли кусты акации и старые тополя. Все хозяйство вместе с котельной и небольшой площадкой для автомобилей было огорожено металлической решеткой. У входа сидел охранник. На юную парочку он не обратил никакого внимания.

– Время для посещений пациентов не закончилось, – пояснил Виктор. – Там в холле дежурный. Вот с ним и придется договариваться.

Маша с любопытством осмотрела территорию клиники и неожиданно остановилась, схватив Плеханова за руку.

– Смотри! Это их машина!

Виктор оглянулся и увидел рядом с вишневой «девяткой» Геннадия Андреевича черный «BMW» с номерами Администрации А222АА. Номер был «красивый». Мало того, что у всех машин, принадлежащих городским властям, обязательно должны быть три буквы «А», так у этой даже цифры были одинаковыми. Подобных номеров в городской Администрации всего девять – по одному на каждую цифру. Видимо, владельцы черного BMW – крутые ребята.

– Что они здесь делают?

– Наверное, за Антоном приехали. Пошли скорее!

Дежурный в холле Плеханова узнал и пропустил без лишних вопросов. Молодые люди поднялись на второй этаж и остановились перед закрытой дверью. Несмотря на спешку, Виктор все же решил проинструктировать девушку. На всякий случай.

– Это второе отделение, – сказал он. – По правую руку все палаты пусты, там крыша течет, а по левую сторону коридора живут пациенты.

– А в какой палате Антон?

– Он не захотел идти в палату, хотя ему предлагали. Отчасти я понимаю, находиться в непосредственной близости от психически нездоровых людей не слишком приятно, однако в палате ему было бы удобнее спать. Сейчас он занял ординаторскую – комнату для врачей в противоположном конце отделения, – а там только старенький диванчик. Я тебя провожу. Думаю, сегодняшний посетитель имеет целью запугать эколога. Он не подозревает, что Антона скоро не будет в клинике. Когда хозяин черного «бумера» уйдет, я оставлю вас с товарищем. Поговорите без посторонних. Только не выходи, пока я не вернусь. После убийства, Савичева заперли в специальном боксе, но есть другой потенциально опасный больной, и я не знаю, пристегнут ли он к кровати, или свободно гуляет по коридору.

– Ты поможешь Антону сбежать?

– Я же обещал!

Виктор распахнул дверь, и они оказались во втором отделении.

По коридору молодые люди прошли быстрым шагом. На посту никого не было, но из палаты человека-счетчика слышался приятный баритон заведующего отделением.

Когда они подошли к ординаторской, дверь открылась, и на пороге появился Антон. Он выглядел напуганным. Лицо молодого эколога выражало крайнюю степень удивления, смешанного со страхом. Широко открытыми глазами он смотрел на двух мужчин в строгих темно-серых костюмах, подошедших из глубин ординаторской к двери. Один из них – высокий, крепкий, полный, кинул злобный взгляд в сторону Виктора и Маши, повернулся к спутнику и что-то тихо ему шепнул. На левой щеке его обнаружилась большая, с пятак, темно-коричневая родинка, очертаниями напоминающая кривое сердце. Второй незнакомец был маленьким, щуплым, с тонким, как у женщины, носом, с некрасивым, непропорционально большим ртом. Вместе они представляли довольно комичную парочку. Плеханов вспомнил Кира Булычева, а точнее его персонажей из «Приключений Алисы» – Весельчака У и Крыса.

Человек с родинкой, конечно, был не слишком толстым, но ассоциация оказалась любопытной. И если бы не откровенно враждебные выражения лиц незнакомцев и не испуг Антона, Виктор бы улыбнулся.

«Крыс», оттолкнув эколога, засеменил по отделению, к выходу, а «Весельчак У» наклонил голову, отчего стал похож на быка перед нападением на тореадора, и, сжав губы, процедил, обращаясь к Антону:

– Встретимся на том свете, приятель!

Кинув презрительный взгляд на Виктора и его спутницу, мужчина быстрым шагом направился к выходу из отделения, вслед за товарищем.

– Антон! – Маша подбежала к молодому человеку и крепко его обняла. – Зачем они приходили?

– Сами слышали, – угрюмо ответил парень. – Угрожали.

– Серьезно?

– Да нет! Просто запугивают, – махнул рукой Антон. – Но все это очень неприятно.

Виктор протянул экологу пакет.

– Вы поговорите пока. Удачно получилось, что в ординаторской никого нет.

– Ольга Николаевна отпросилась, а новенькая медсестра ушла в магазин. Заведующий сейчас по палатам ходит.

– Да, мы слышали его голос. Ну, как ты? – Маша потянула Антона за рукав, и они прошли в комнату для врачей.

Виктор направился в туалет, привести себя в порядок и ополоснуть лицо после прогулки по жарким пыльным улицам.

Открыв дверь, он увидел Геннадия Андреевича. Поначалу Плеханов не узнал заведующего – тот был без халата, в брюках и обтягивающей небольшой животик черной футболке. Врач умывался и не слышал, как открылась дверь. Виктор хотел извиниться, но заметил, что внутренняя сторона локтевого сгиба обеих рук мужчины покрыта точками уколов. Плеханов побледнел и молча вышел. Пожалуй, можно потерпеть с умыванием до дома.

В это время распахнулась дверь одной из палат, и в коридор вышел Матвеев.

– Витек! – загудел он. – Витек!

– Здравствуйте, Иван Борисович.

– Какими судьбами? Увольняться пришел?

– Почему вы так решили?

– Если ночной дежурный приходит днем, это неспроста.

– Нет, я по другому делу.

– Виктор! – из ординаторской в противоположном конце отделения вышла Маша. Она увидела Матвеева и растерянно стояла, не зная, стоит ли ей идти к выходу, или лучше спрятаться в комнате, где временно прописался Антон.

Плеханов быстрым шагом направился к девушке, следом за ним поспешил Иван Борисович.

– Не бойся, – шепнул Виктор Маше.

Девушка сглотнула и прижалась к его руке, как к спасительному кругу.

– Твоя девушка? – поинтересовался пациент. – Хорошенькая. Меня Иван Борисович зовут.

– Я знаю, – Маша и потянула Плеханова в сторону выхода. – Я видела вас в цирке.

– Да! – Матвеев закрыл глаза. – Страшное было время! Я тебе такое могу рассказать!

– В другой раз.

– До свидания!

Матвеев пожал плечами.

– Боитесь. Я что? Я ничего. Нечего меня бояться. Это мне бояться надо было. Раньше. Теперь вот, – он вздохнул, – ничего не страшно.

– Откуда ты знаешь Матвеева? – спросил Виктор, когда молодые люди оказались на улице.

– Если хочешь, я расскажу тебе его историю. Смотри! Машины нет. Значит, они уехали.

Плеханов посмотрел в сторону импровизированной больничной стоянки. Место рядом с вишневой «девяткой» заведующего вторым отделением пустовало.

– Что вы решили? – Плеханов задумчиво смотрел на взволнованную девушку.

– Ему нужно бежать. И как можно скорее.

– Я как раз этой ночью дежурю. Могу Антона вывести. Только придется договариваться с дежурным на первом этаже, если он, конечно, не заснет.

– Было бы здорово!

– Так что тебе рассказал Антон? Мне он показался каким-то нервным.

– А ты бы на его месте как себя чувствовал? – Маша, опомнившись, отстранилась от Виктора. – Эти типы ему угрожали.

– Чем? Физической расправой? Мне лично показалось, эту фразу человек с родинкой сказал именно для нас.

– Мне тоже так показалось. А вдруг, он и правда ему угрожал? Антон напуган, он действительно боится!

– Может быть.

– В любом случае, ему не место в психиатрической больнице.

– С этим я соглашусь.

Виктор помолчал.

– Странные дела творятся. Представляешь, захожу в туалет, а там заведующий руки моет, халат рядом на вешалке висит, а на внутренней поверхности локтей у него синяки от уколов.

– Он наркоман? Ничего себе!

– Вот и я о том же! Но я бы на него никогда не подумал.

– Ты и на того психа, что человека вилкой зарезал, не подумал. А он убийцей оказался. Первое впечатление обманчиво.

– Интересно, об этом кто-нибудь знает?

– Вряд ли. Его же сразу уволят, а то и диплома лишат!

Молодые люди дошли до ворот клиники и остановились. Некоторое время Виктор молчал. Он не хотел расставаться с Машей зная, что, может быть, никогда ее больше не увидит.

– Пойдем, я тебя и до дома провожу. А ты расскажи мне о Матвееве.

Март 2006

В последнее время Иван Борисович чувствовал необъяснимое беспокойство. Внешне все у него было в порядке: и жена красавица, и на работе никаких конфликтов и неприятностей, но что-то давило на грудь, не давало дышать, заслоняло солнце, делая дни тоскливыми и похожими один на другой.

Умница Галина сразу объяснила резкий спад настроения ее супруга двухнедельным воздержанием от алкоголя, но Матвеев так не считал. Галина не знала, что воздержание не было двухнедельным; Иван Борисович смог выдержать лишь восемь дней. Зажевав стакан водки головкой чеснока, он лег спать, а когда Галя вернулась после ночной смены, ушла в соседнюю комнату на диван и ничего не заметила.

Самое неприятное, что Иван Борисович не знал, с чем связано его подавленное состояние, а точнее, знал, но не хотел признаваться в ни себе, ни, тем более, супруге. Он был виноват в смерти человека.

Сколько раз Матвеев зарекался пить! Сколько раз давал обещания, кодировался, обращался к всякого рода «целителям»! Ничего не помогало. Выпивший человек перестает контролировать себя, а реакция тела Ивана Борисовича вполне соответствовала описанию алкогольного опьянения в толстых медицинских энциклопедиях. Руки дрожали, мышцы расслаблялись, ноги с трудом удерживали тело в вертикальном положении, но главное – голова совершенно переставала работать. Вместо привычных команд мозг выдавал странные, порой непредсказуемые приказы. Так в прошлом месяце Матвеев поймал такси и велел отвезти себя в соседний город. Очнувшись в незнакомом месте, он долго искал телефон, чтобы позвонить домой. Денег на обратную дорогу не было – таксист забрал все, включая старенький мобильник и ключи от квартиры, – а просить у прохожих Иван Борисович не решился.

Когда Галина приехала за непутевым супругом, то не сказала ни слова, только укоризненно покачала головой. Тогда Матвеев выдержал без алкоголя шесть дней. Он очень любил жену и не хотел ее расстраивать.

После несчастного случая со Славиком Иван Борисович поклялся не пить никогда и ни при каких обстоятельствах, но сдержать обещание не смог. Муки совести нужно было либо пережить, либо заглушить. Он плохо спал. Если не удавалось попасть в страну сновидений, ворочался с бока на бок, отгоняя призрак мертвого Славика, и стонал. Галина терпела. А что ей оставалось делать, если самый близкий и родной человек страдает? Три ночи из четырех Матвеев проводил на спине с открытыми глазами, испуганно вздрагивая от каждого шороха и вздыхая. Бессонница при его профессии ни к чему хорошему привести не могла, поэтому между ночными бдениями и алкоголем, Иван Борисович выбрал привычную дозу спиртного, махнув рукой и на обещание, и на супругу, которая вот уже пять лет их совместной жизни без особенных успехов боролась за трезвость мужа.

Этой ночью Матвеев снова увидел Славика. Тот уже переоделся для выступления и стоял за кулисами перед занавесом, теребя в руке маску человека-паука, готовый в любой момент выйти на сцену. Худую стройную фигуру акробата облегал красно-черный костюм из эластичной ткани, на ногах красовались бордовые чешки. Несмотря на юный возраст, шестнадцатилетний Славик уже не первый год выступал на арене цирка и проделывал такие трюки на перекладинах, что зрители ахали.

– Готов? – спросил его Иван Борисович.

Юноша коротко кивнул. Перед выступлением он всегда волновался, но когда выходил на арену, превращался в настоящего человека-паука: ловкого, бесстрашного и удивительно гибкого, будто в нем не было ни одной косточки.

– Ну, ни пуха. – Матвеев почувствовал, как мысли начинают путаться, и решил уйти. Ему было неприятно осознавать, что молоденький парнишка смотрит на него с жалостью и превосходством одновременно. – Я сегодня не выступаю, – язык Ивана Борисовича с трудом справился с этой фразой. Славик без сомнения понял: Матвеев пьян.

Мужчина отвернулся, сделал несколько шагов в сторону клеток со зверями и оперся о большой ящик фокусника, оклеенный серебряной фольгой и золотыми звездами. Иван Борисович вытащил из кармана широких штанов початую бутылку, сделал два больших глотка. Поморщившись, Матвеев уронил голову на руки и застыл, пытаясь остановить головокружение. До начала представления оставалось десять минут.

– Иван Борисович! – к Матвееву подбежала девушка с длинными темными волнистыми волосами в костюме цыганки. – Вот ваш кофе.

– Спасибо, Варенька, – пролепетал мужчина и трясущимися руками взял чашку. – Что бы я без тебя делал!

Цыганка покраснела и поправила кружевные воланы на груди.

– Мы же с вами договаривались!

– Я сегодня не выступаю.

– А вы все равно выпейте! Ясность мыслей никому не помешает. – Девушка зазвенела позолоченным монисто.

– А ты, Варенька, сегодня в хорошем настроении.

Цыганка засмеялась.

– Я выхожу замуж!

– Вот так новости! За это нужно выпить! – Иван Борисович снова полез в карман штанов, но девушка перехватила его запястье.

– На свадьбе выпьете! Я вас приглашаю! Денег, правда, у нас мало, но будет весело!

– Обязательно приду. Клянусь! А подарок принесу самый лучший!

Варенька засмеялась еще задорнее и выбежала на сцену. Представление началось.

Иван Борисович немного постоял, потом поставил чашку с кофе на ящик фокусника и отправился к своему подопечному.

Запах в зверинце был своеобразный. Непривычному носу он кажется кислым и затхлым, но Матвеев любил сюда приходить. Животные пахли особенно: жаждой свободы, тоской и сахаром. Далеко Иван Борисович уйти не смог. Он остановился у клетки с шимпанзе.

– Привет, Гарик! – грустно произнес он.

Обезьяна протянула ладошку, ожидая привычного угощения, но в карманах подошедшего к ней человека была лишь бутылка.

– Нет у меня бананов. А водку ты не пьешь. – Услышав название фрукта, шимпанзе загукал, Матвеев, сморщившись, хлюпнул носом. – Ты тоже грустишь.

Он достал из кармана бутылку и сделал глоток.

– Отойдите от клетки! – раздался за спиной звонкий мальчишеский голос.

– Ты чего?! – Иван Борисович обернулся и увидел Славика. – Следишь за мной? Сказал же, не выступаю сегодня.

– Спрячьте водку! – Славик надел на голову маску человека-паука, превратившись в монстра из комиксов.

– Ты думаешь, я обезьяне ее даю?!

Паренек отвернулся и пошел к занавесу. Через минуту объявят его выход.

Гарик схватился обеими руками за прутья клетки и начал ее трясти.

– Тише! – Матвеев понял, что шимпанзе реагирует на запах. – Уже ухожу. У меня свободный день, а тебе выступать.

Иван Борисович прошел по коридору с кирпичными стенами и висящими на них проводами, направился к выходу, но, передумав, вернулся к занавесу. Приоткрыв шторы с клоунами на лицевой стороне, он выглянул на арену.

Зрителей собралось много. Номер Ивана Борисовича в программе не значился, но в зале не было свободных мест. Под потолком летал человек-паук. Ловко цепляясь за перекладины, он кувыркался в воздухе. Матвеев знал, каково сейчас этому не по годам серьезному пареньку. Под плотной маской по лицу стекает пот, тело, укутанное прорезиненным костюмом, требует воздуха, мышцы рук стонут от напряжения, а внизу, примерно в десяти метрах под ним – деревянный пол, покрытой протертым паласом. От смерти юного акробата отделяет лишь еле видный в свете прожекторов тонкий металлический трос, прицепленный к поясу.

Иван Борисович покосился на двух ребят в тени кулис, держащих конец троса, и задумался. Пьяные мысли скакали, споря друг с дружкой, не давая сосредоточиться. «И чего они на виду стоят? Нельзя было страховку за занавес протянуть? Нет, нельзя. Парням нужно видеть, на какой высоте находится Славик, чтобы увеличить или уменьшить длину троса. Эх, была бы автоматика! Но кому нужен цирк?! Денег нет. Даже выпить на зарплату не всегда получается. Бедная моя Галенька!»

Легкая веселая музыка сменилась барабанной дробью, и на арену выбежал второй акробат, изображающий зеленого монстра. Славик спустился с перекладины, отцепил страховку, присел и оперся одной рукой об пол. «Монстр» повторил его позу, и они закружились по арене, изображая битву. Эта передышка была необходима парню для нового головокружительного трюка.

Спустя две или три минуты «зеленое чудовище» убежало за кулисы, чуть не сбив Матвеева с ног, и вернулось на сцену с длинным шестом, на конце которого болтались какие-то веревки.

Иван Борисович снова подошел к занавесу и выглянул на арену. Он редко смотрел за выступлениями Славика, но сегодня решил понаблюдать. Зеленый «монстр» водрузил шест, второй конец которого с помощью троса подняли к потолку, на плечо. Человек-паук вновь пристегнул страховку и без усилий забрался на самую вершину. Шест прогнулся, Матвеев с удивлением увидел, как веревки превратились в паутину, на которой и повис Славик.

– Молодо-зелено! – с завистью в голосе пробурчал Иван Борисович и скрылся за занавесом. В углу он споткнулся о какой-то провод, выронил бутылку. Стекло не выдержало удара – треснуло, содержимое разлилось, в воздухе повис тяжелый запах алкоголя. Провод, о который споткнулся Матвеев, оказался в луже. Иван Борисович наклонился, собирая осколки, но порезался и выругался. Разогнувшись, он почувствовал тошноту и головокружение. Чтобы не упасть, он схватился за стену, сорвав с креплений висевшие там провода. Один из кабелей, замотанный изолентой, не выдержал нагрузки, оборвался и, искря, упал в лужу.

Через мгновение послышался протяжный «а-а-ах!» зала, женский визг и детский крик.

Потирая ушибленный локоть, Матвеев шагнул к занавесу. Человек-паук лежал на полу. Возле него стояли ребята, которые должны были держать страховку, и акробат, изображающий «монстра». В зале началась паника. Один из зрителей уже перепрыгнул через бордюр арены и спешил к лежащему на полу акробату.

– Я врач! – кричал он. – Пропустите!

Конферансье, оттолкнув Ивана Борисовича, выбежал на сцену, пробубнил в микрофон, чтобы зрители успокоились, и объявил антракт на двадцать минут. Мужчина, назвавшийся врачом, что-то тихо сказал собравшимся рядом с человеком-пауком работникам цирка. «Монстр» сорвал маску, и Матвеев увидел в его глазах слезы. Славик был мертв.

Его тело принесли в гримерную и долго спорили, почему парни, державшие страховку, внезапно ее отпустили. Оба со слезами на глазах клялись, что по проволоке прошел разряд тока. От боли и неожиданности они выпустили трос. Видимо, Славик тоже почувствовал ток и упал.

Матвеев подбежал к мертвому мальчику и разрыдался прямо на его груди.

После ночного кошмара Иван Борисович чувствовал головную боль, в ушах до сих пор звучал протяжных «а-а-ах!» зрительного зала. Он помотал головой, стараясь отогнать сон, и зажмурился. В голове его промелькнула мысль о краткосрочности человеческой жизни. Возможно, сегодня именно тот, последний день, который обязательно нужно прожить так, чтобы на смертном одре было не о чем жалеть.

Откинув одеяло, Матвеев поднялся, сделал несколько приседаний, помахал мускулистыми руками, словно ветряная мельница крыльями, и побрел в ванную. Выдавливая остатки зубной пасты на щетку, Иван Борисович смотрел в зеркало. На его большом мясистом лице читались все признаки усталости: глаза ввалились и утонули между опухшими от недосыпания веками, щеки обвисли, образовав около рта некрасивые складки, даже большой нос гробился как-то особенно грустно. Но это поправимо. Грим поможет замаскировать бледность лица, круги под глазами и морщины на переносице.

Пасты не хватило, Иван Борисович почистил зубы тем, что сумел выдавить из тюбика, и сплюнул. На секунду, ему показалось, будто он поранил щеку и выплюнул кровь, но вода была белой. В груди защемило от нехорошего предчувствия.

– Это только сон. Все прошло, – сказал Матвеев своему отражению. – Теперь все будет хорошо.

Сердце снова екнуло, в голове промелькнула мысль о том, что он сглазил себя.

– Ерунда!

На кухонном столе лежала записка от Гали: «Пельмени в холодильнике. Береги себя». Обычно жена ограничивалась лишь парой слов об обеде, поэтому Иван Борисович вздрогнул – неужели супруга тоже почувствовала напряжение в воздухе?

От пельменей Матвееву стало плохо. Он вышел на балкон вдохнуть прохладный мартовский воздух, но быстро замерз и вернулся в комнату.

По телевизору показывали очередной сериал про «братков». Пощелкав кнопками пульта, Иван Борисович потер руками виски. Пора было одеваться на работу.

Весна все громче заявляла о себе, даря городу солнечные дни и не по сезону голубое небо. Иван Борисович шагал по улице, хмуро глядя под ноги, не обращая внимания на спешащих мимо прохожих. Ботинки его весело шлепали по грязному снегу, оставляя после себя залитые водой следы. Вдруг Матвееву показалось, будто его кто-то окликнул. Он остановился, обернулся, вглядываясь в лица, но люди шли мимо, не обращая на него внимания. Никто не смотрел на него с надеждой, никто не радовался встрече. Иван Борисович тяжело вздохнул и повернулся, чтобы идти дальше. Впереди, в метре от него с крыши трехэтажного кирпичного дома с грохотом упал огромный пласт снега и разлетелся на тысячи осколков. Один из них угодил Матвееву в лоб. Мужчина вздрогнул, поежился и посмотрел на крышу.

Первая сосулька, а точнее подтаявший пласт снега на крыше, в этом году оказался чересчур ранним. Не был ли он предназначен для него? Видно, Ангел-Хранитель окликнул своего подопечного и уберег если не от смерти, то от тяжелой травмы.

Иван Борисович мысленно перекрестился, обошел упавший с крыши снег по широкой дуге и продолжил путь. Если Ангел его бережет, ничего страшного произойти не может, и утреннее нехорошее предчувствие было предупреждением именно об этой опасности, а значит, завтра будет новый день. Матвеев улыбнулся и почувствовал непривычное напряжение мышц лица. Когда он улыбался в последний раз?

Здание цирка давно пора было ремонтировать. Подслеповатые окна чердака заросли пылью, рамы их не открывались, крепко присохнув друг к другу; хранящийся инвентарь постепенно приходил в негодность и плесневел. Крыша, которую ежегодно ремонтировали, протекала каждый раз в новом месте, а старая штукатурка кое-где отвалилась, обнажив грубые бетонные стены. Самым ярким пятном на территории цирка была круглая старинная тумба, на которой кассирша расклеивала афиши и объявления, касающиеся работы культурно-развлекательного учреждения.

Иван Борисович погладил шершавый бок тумбы в том месте, где была наклеена фотография погибшего Славика. Рядом висела большая реклама новой программы, гвоздем которой было выступление Матвеева. Уголок плаката трепыхался на ветру, дрожа и прося помощи. Мужчина оторвал его и зачем-то положил в карман.

С афиши смотрело чужое лицо: молодое, привлекательное, с волевым взглядом – усовершенствованное лицо Ивана Борисовича. Единственное, что он узнавал на этом плакате – яркая одежда нарисованного циркача: красная рубашка с широкими рукавами и белые облегающие лосины. У ног афишного красавца, свернувшись кольцами, лежала огромная змея. «Шестиметровый удав Голиаф!» – гласила броская цветастая надпись. Внизу, мелким шрифтом было дописано: «Укротитель – И.Б.Матвеев». Иван Борисович закатил глаза и неожиданно для себя засмеялся. Засмеялся до боли в боку и дрожи в ногах. Он миллион раз видел эту рекламу, но никогда не обращал внимания ни на отсутствие сходства нарисованного человека со своим отражением в зеркале, ни на то, что авторы афиши сделали акцент на удаве, которого, кстати, зовут Гришей, а не Голиафом. Для зрителей звучное имя гигантской змеи значило больше, чем звание укротителя, которое, к слову сказать, рекламщики почему-то не указали.

– Это не я, – смеялся Матвеев, из глаз его катились слезы, и он был вынужден согнуться, чтобы немного уменьшить боль в боку. – Меня нет на плакате! А имя! Что оно значит? Ничего! Любой ловкач может назваться хоть Наполеоном, никто ничего не скажет! А Голиаф! – И он снова зашелся в приступе смеха.

– Иван Борисович! – раздался испуганный девичий голос. – Вам плохо?

Мужчина поднял голову и снова засмеялся. Его добрая знакомая Варенька вышла на крыльцо и зябко ежилась в накинутом на плечи ярком платке, в руке ее дымилась тонкая дамская сигарета. Девушка уже была готова к выступлению. Ее номер открывал программу – цыганские танцы были призваны разогреть публику, и Варенька с удовольствием демонстрировала прохожим широкую юбку с золотыми оборками и роскошные черные локоны.

Поняв, что с укротителем все в порядке, Варенька робко улыбнулась.

– Я подумала, вы умираете, – просто сказала она, когда Матвеев немного успокоился. – Пойдемте в цирк, здесь холодно.

Иван Борисович последовал за молодой цыганкой.

Он заперся в мужской гримерной. Артисты первого отделения уже переоделись для выступления, поэтому комната была в полном его распоряжении. Матвеев долго пудрил лицо, стараясь выровнять цвет и убрать круги под глазами, потом рисовал брови, подводил тушью глаза и, подумав, решил добавить немного румян.

«Только покойников так красят, – подумал он, глядя в зеркало. – Как труп».

Натянув белые лосины, заправив в них красную рубашку с широкими рукавами, он отправился в зверинец.

Своего подопечного Иван Борисович не видел с последней репетиции, которая состоялась через пять дней после несчастного случая со Славиком – больше недели назад.

Удав лежал в клетке. Этот шестиметровый поливочный шланг весил более пятидесяти килограммов. Точного веса Матвеев не знал, так как последний раз взвешивал Гришу полгода назад, а с того времени змея ощутимо прибавила в весе. Мускулистому укротителю волей неволей приходилось поддерживать физическую форму на должном уровне.

– Ну, как ты, Гриня? – спросил Иван Борисович, глядя в немигающие глаза удава.

Приблизившись к клетке, Матвеев протянул к прутьям ладони, чтобы удав смог узнать его. Гриша лениво шевельнулся и поднял голову; увидев знакомую ярко-красную рубашку, он замер. С каждым днем удав вел себя все активнее, постепенно выходя из зимнего оцепенения. Справляться с ним становилось все сложнее.

– Иван Борисович, я вам кофе принесла!

– Ах ты, моя цыганочка! – растрогался Матвеев, на душе его стало тепло. – Умница! Заботишься о старом пьянице! Спасибо!

Варенька покраснела и, потупив глаза, протянула укротителю белую чашку с горячим напитком. Эта традиция появилась примерно полгода назад, когда Иван Борисович нечаянно вылил кофе на юбку девушки. Он признался – крепкий напиток его бодрит, но пить он его не любит, так как не умеет готовить, а растворимая бурда из пакетиков годится лишь для самоубийц. Варенька не обиделась, выстирала юбку и перед каждым выступлением или репетицией стала угощать Матвеева кофе собственного приготовления, за что Иван Борисович искренне полюбил эту отзывчивую девушку с большими умными глазами.

– Вы совсем не старый, – сказала Варенька, – и вовсе не пьяница.

Укротитель засмеялся, отхлебнул горячий напиток и поморщился.

– Ты кофе солила? Впрочем, получилось необычно. А меня щадить не нужно. Мне всего сорок четыре, выгляжу на все пятьдесят пять, а чувствую себя – на все сто. Не процентов! Лет!

Мужчина кивнул цыганочке, как бы говоря, что тема закрыта, и, покосившись в сторону удава, заметил:

– Вот он – молодой. А ты иди, скоро начнется представление.

Варенька ушла, а Матвеев долго стоял рядом с клеткой, наблюдая за змеей. Гриша тоже смотрел на Ивана Борисовича, но в отличие от укротителя в его взгляде не было обреченности и усталости. В его взгляде вообще ничего не было.

Перед выступлением Матвеев не волновался, даже находился в расслабленном состоянии. Руки его казались невесомыми, в голове приятно шумело. Наверное, сказывалось утреннее напряжение и неожиданная разрядка, когда снежная глыба чуть не упала ему на голову.

Иван Борисович стоял за кулисами, ожидая, когда объявят его номер, и пытался изобразить на лице некое подобие улыбки.

– Заслуженный артист России Ива-а-ан Матвее-е-ев и его шес-с-стиметровый приятель – уда-а-ав Голиа-а-аф! – громогласно объявил конферансье.

Занавес распахнулся, Матвеев вышел на сцену.

Зрители зааплодировали, зашумели. Укротитель раскланялся и торжественно указал в сторону кулис, откуда два помощника вывезли большую клетку на колесиках, в которой, свернувшись кольцами, лежал Гриша.

Один из мужчин отошел в сторону и привычным движением вытянул рукав пожарного шланга. Второй, присев, отодвинул засов и резким движением распахнул дверцу. Удав поднял плоскую башку и выполз из клетки. Публика ахнула.

Помощник откатил металлическую конструкцию к кулисам. Матвеев остался с Гришей один на один. Мужчина со шлангом в руках, стоящие по периметру охранники и пять сотен зрителей не в счет.

Змея некоторое время внимательно смотрела на укротителя, затем поползла. Зрители затаили дыхание, было слышно, как шуршит чешуя огромного тела по красному ковру арены. Иван Борисович натянуто улыбался зрителям и не шевелился. Удав заполз на ногу и начал виток за витком подниматься по телу Матвеева, ища удобное место, чтобы сжать человеческую плоть в стальных объятьях. По мере продвижения Гриши, Матвеев аккуратно сдвигал змеиные кольца вниз и вверх, не давая змее приспособиться. Тело удава было тяжелым и казалось расслабленным. Укротитель чувствовал – Гриня движется быстрее обычного, руки едва поспевали освобождаться от смертельных объятий чудовища, силы иссякали. Матвеев подумал, что пора заканчивать представление, но тут же понял – он упустил момент. Удав напрягся и сжал кольца. Иван Борисович закричал от боли и потерял сознание.

Очнулся Матвеев уже в больнице. Выложенные голубым кафелем стены, одинокая, засиженная мухами лампа в шарообразном абажуре, свежевыбеленный потолок. Больше Иван Борисович ничего рассмотреть не смог, потому что голова его была тяжелой и не поворачивалась. Он шумно вдохнул и попытался поднять руку. Острая боль пронзила все его тело, он закричал, но из горла вырвался лишь сиплый выдох.

– Все хорошо, Ваня, – сказали ему негромко. – Не волнуйся!

В поле зрения укротителя появилось родное и любимое лицо жены.

– Галенька! – прошептал он и потолок поплыл. – Галенька!

Светловолосая женщина в белом медицинском халате вытерла влажной салфеткой лоб Матвеева.

– Скоро ты поправишься, – неуверенно сказала она. – Переломы заживут, снимут гипс, и все будет хорошо.

Лицо Ивана Борисовича исказилось, рот растянулся в глупой ухмылке и он, невзирая на жуткую боль, взмахнул руками.

– Тебе нельзя двигаться! – женщина всхлипнула. – Как же ты так, Ваня! А удава твоего водой из шланга еле отогнали.

Матвеев снова махнул рукой.

– Я вам всем покажу! Будете по струнке ходить, – попытался крикнуть он, и сквозь сипы стали слышаться отдельные резкие визгливые нотки.

– Успокойся, – Галина отшатнулась, чтобы загипсованные руки мужа не задели ее, и встала с табуретки. – Тебе же больно! Тебе рано укол делать! Ваня!

Матвеев не слушал. Вместо того чтобы успокоиться, сделал резкое движение, в попытке подняться с кровати, но обессилил от невыносимой боли и застонал. На крики женщины прибежала медсестра, которая ввела пациенту обезболивающее. Иван Борисович некоторое время хмуро смотрел на Галю, а потом уснул.

Черная беспросветная ночь закончилась, и он открыл глаза. Рядом все так же сидела супруга.

– Сколько я уже здесь? – спросил Матвеев.

– Четвертый день. Тебе повезло. Врачи сказали, мог бы вообще не выжить, а ты…

– Ну-ну, милая, успокойся. Что у меня сломано?

– Шесть ребер и обе ключицы. – Галина вытерла глаза платком. – Ты, Иван, поправляйся! А я ухожу.

Матвеев непонимающе смотрел на супругу.

– Я устала бороться с тобой, бороться с собой, я больше не могу убеждать себя, что все будет хорошо, что ты перестанешь пить, и мы заживем, как нормальные люди, что у нас родится ребеночек! Я устала.

– Ты…, – Иван Борисович сглотнул, – ты меня бросаешь?!

Галина кивнула.

– Ты совершенно себя не контролируешь. Начал пить даже перед выступлением, вот и допился! – уголки губ женщины скорбно опустились вниз. – Вот удав тебя и раздавил. Квартира у тебя есть, за своей половиной я приду после развода.

Матвеев попытался поймать руку супруги, но в гипсе сделать это было не так-то просто, укротитель чувствовал, как сломанные ключицы впиваются в плоть. Женщина вырвалась и отошла к двери.

– Прощай, Иван.

– Галя! Я не пил! – крикнул укротитель. – Честное слово!

Но женщина уже закрыла за собой дверь.

Иван Борисович набрал в грудь как можно больше воздуха и закричал.

Вечером к укротителю пришла большеглаза девушка с длинными темными вьющимися волосами. Она села на краешек табуретки и закрыла руками заплаканное лицо.

– Иван Борисович! – тихо произнесла она, – я так перед вами виновата! Так виновата! Сможете ли вы когда-нибудь меня простить?! Я сама себя никогда не прощу! Это из-за меня с вами произошло такое!

Матвеев молча смотрел на Вареньку, лицо его не выражало никаких эмоций.

– Это я, понимаете, я! – девушка не выдержала напряжения и заплакала. – Он мне деньги предложил, а ведь вы знаете, как они мне нужны! У меня свадьба через месяц!

Мужчина в гипсе не отреагировал.

– Лучше бы вы меня ударили! – всхлипнула Варя. – Он пришел, грустный такой, несчастный! … умолял, на колени встал, а я… Честное слово, я не хотела! Но он потом деньги предложил и сказал, что ничего страшного не случится. Я ведь ни в чем не виновата! Потом угрожать стал, потом расплакался.… В общем, я взяла эти деньги и отвернулась. А он вам в кофе что-то добавил и ложкой размешал!

Девушка зарыдала в голос, вздрагивая всем телом, и опустилась перед кроватью на колени.

– Иван Борисович! Я не хотела! Честное слово! А деньги я бы ему вернула, если бы не свадьба! Иван Борисович! Простите меня!

Матвеев молча смотрел на «цыганочку», а потом неожиданно рассмеялся.

– Зачем, Варенька, ты в волосы лилию вплела? Жених любить не будет! И с коленочек вставай! Незачем! Пол грязный. Уборщицу лучше позови, пусть здесь приберется, а то нехорошо! Перед гостями стыдно.

Укротитель поднял загипсованную руку, перевернулся на бок и свесил ноги с кровати.

– Иван Борисович! Вам нельзя вставать! Кости еще не срослись! – девушка снова заплакала. – Если б не я…

Матвеев, кряхтя, поднялся и подошел к двери. Привалившись к ней плечом, он вдруг закричал:

– Где у них тут лифт? Все разнесу, к чертовой матери! Лифт давай!

Сбежались врачи и медсестры. Общими усилиями они вернули мужчину в кровать, вкололи успокоительное и выпроводили плачущую девушку.

Иван Борисович заснул. Снились ему разноцветные овцы, прыгающие в пасть огромного удава.

17 мая, четверг

Когда Маша закончила рассказ, молодые люди почти дошли до дома девушки.

– Грустная история. Мне очень жаль Ивана Борисовича. Я видела его выступления: мороз по коже!

Плеханов помолчал, а потом, переводя разговор на другую тему, отметил:

– Думаю, этой ночью Антон уже будет дома.

– Хорошо бы.

Расставаться не хотелось. Виктор смотрел на девушку и понимал, что не допустит, ее исчезновения.

– Запиши мой телефон. Если что-нибудь случится, звони.

– Ты же его на дежурство не берешь.

– Теперь буду.

– Ты назови. Я запомню.

Виктор продиктовал телефон.

– Простой номер. Ну, до свидания.

– Обещаешь?

Девушка улыбнулась.

– Я позвоню.

Ночь с 17 на 18 мая

Как только Виктор оказывался в стенах психиатрической клиники, дневные проблемы забывались, накатывало отчаяние: убийцу Семенова так и не нашли, хотя разгадка где-то очень близко, Плеханов чувствовал это почти физически.

Милиция, кажется, совершенно не занимается преступлением в «Кащенке»; по словам Антона, после убийства во втором отделении не появился ни один следователь. Может, конечно, правоохранительные органы общались с заведующим по телефону, но по представлениям Плеханова, кто-то обязательно должен был придти пусть даже для проформы.

С каждым днем Виктор запутывался все больше и больше. Казалось, ничего сложного нет: на месте преступления было найдено орудие убийства (вилка с заточенной ручкой), имеется подозреваемый (довольно плескавшийся в луже крови Савичев), но Виктор не верил в его виновность. К тому же постоянно появлялись новые подозреваемые, на поверхность всплывали ранее неизвестные факты, и в голове снова царил сумбур. Убийцей мог оказаться любой: Матвеев, «эмбрион», счетчик-Щукин, а теперь и сам заведующий.

"Зачем Геннадий Андреевич приезжал в клинику? – думал Виктор. – Почему заплатил охраннику-Федору за молчание? Как давно употребляет наркотики? Вряд ли медицинский персонал отделения знает о болезни начальника. И где только он берет деньги на зелье? Да еще на машине ездит. Может, его зависимость началась не так давно, и он просто не успел продать автомобиль? Но следы на руках заведующего вторым отделением говорили о достаточно длительном сроке употребления наркотиков. Неужели Никифоров был наркоманом, когда я приходил устраиваться сюда на работу? Но никто ни разу не заметил в поведении врача ничего подозрительного! Или просто не хотели замечать?..

Или кто-то заметил? Может ли у Никифорова быть сообщник? Если только Ольга Николаевна. Кстати, нужно узнать о чае, который она приносила в ночь убийства. Возможно, женщина подсыпала туда снотворное – это было отличным объяснением, почему заснул и он, и Антон".

– Витек!

К сидящему на своем рабочем месте – в коридоре, за столом с журналом дежурств – Виктору подошел Антон. Молодой эколог был необычайно возбужден: серые глаза ярко блестели, отражая свет лампочки, вмонтированной в стену над столом, на щеках то и дело вспыхивали и пропадали пунцовые пятна, пальцы левой руки нервно теребили пуговицы белого халата. В правой руке парень держал пакет с вещами.

– Уже скоро?

– Нет, пока слишком рано. – Плеханов посмотрел на часы. – Сегодня дежурит Федор, а он поздно засыпает, не раньше трех.

– Блин! – Антон оперся спиной о стену. – Ну почему не дежурит тот лысый толстый дядька-алкоголик?! Как ни придешь, дверь закрыта, а он дрыхнет себе, без задних ног. Из пушки не разбудишь!

– Он не алкоголик.

– Ага, просто так выглядит!

– Он болеет.

– Ладно-ладно, верю!

– Иди в ординаторскую, – посоветовал Плеханов. – Поспи.

– Дома посплю. Кстати, Ольга Николаевна не говорила, что твой сменщик уволился?

– Нет. Паша уволился? Надо же! Давно?

– Позавчера.

Эта новость Виктора расстроила. Он давно понял: пока Павел болеет и пока Антон находится в клинике, никто не станет искать ему помощника. Желающие за мизерную плату дежурить в психиатрической клинике не выстраивались в очередь, а уж когда требовалось срочно найти замену… С этим всегда были проблемы. Врачи наверняка надеялись на Антона – он поможет Виктору, как помогал до сих пор.

Теперь, когда юный эколог-активист не без помощи Виктора покинет клинику, Плеханову придется несладко. Матвеев, как только узнает, что количество человек, способных справиться с ним, уменьшится до одного хоть и сильного, но заведомо слабее его самого, обязательно начнет буйствовать. Одному дежурить нельзя.

– Да ты не переживай! – беспечно махнул рукой Антон. – Первое время Ольга Николаевна будет с тобой дежурить, а потом кого-нибудь найдут. Не в первый же раз!

– Конечно, – Виктор качнул головой. – Но могли бы предупредить.

– У них комиссия в понедельник, – Антону явно хотелось оправдать старшую медсестру, – совсем забегались, вот и забыли сообщить. – Парень немного помолчал, а потом заметил: – Ты же не справишься с Матвеевым в одиночку!

Виктор пожал плечами.

– Я знаю. Но сегодня Матвеев будет спать, а к моему следующему дежурству Ольга Николаевна найдет сменщика. Не волнуйся, я все равно помогу тебе уйти отсюда. Ты не виноват, что начальство не позаботилось о сменщике.

Антон улыбнулся, и в улыбке этой было столько облегчения, что Плеханов рассмеялся.

– Ты думал, я тебя теперь не выпущу?

Эколог покраснел.

– Я сначала сболтнул тебе про сменщика, а про последствия не подумал.

– Ладно, забыли.

– Кстати, вот, держи! Я тебе триста рублей был должен, – Антон вытащил из пакета кошелек и протянул Плеханову деньги. – Это Маша принесла. Из общих взяла. Я ей верну.

– Давно хотел тебя спросить, – Плеханов не хотел упустить удобный момент и поинтересовался: – ты точно в ночь убийства спал?

– Верняк! А в чем дело? Ты меня подозреваешь?

Виктор хмыкнул.

– Не тебя. Ты случайно не помнишь, Ольга Николаевна тебя чаем не угощала?

– М-м-м, кажется, да. Да! Точно! Угощала!

– А сама пила?

– Честное слово, Витек, не помню! А почему ты спрашиваешь?

– Так просто. Ладно, ты иди в ординаторскую, поспи пока.

– Да ну! Там скучно! Хочешь, я тебе напоследок одну историю расскажу? – глаза Антона хитро прищурились. – Про покойного Семенова, раз уж ты об убийстве заговорил.

– Про Семенова? А откуда информация?

– От санитарок, естественно! – Антон довольно стукнул себя кулаком в грудь. – Женечка не смогла устоять перед моим обаянием! Мы с ней отлично провели время, пока в ординаторской никого не было!

– В каком смысле?

– Ну, в смысле отлично поговорили. Я ей свою историю рассказал, а она мне про убитого сообщила. Все по-честному! Между прочим, конфиденциальные сведения!

– А доверять этим сведениям можно?

– Обижаешь?! – Антон сделал нарочито обиженное лицо, но тут же подмигнул. – Только, чур, не перебивать!

Март 2006

В солнечные дни Славик любил сидеть на полу своей комнаты при открытом окне и греться в лучах, одновременно дрожа от зимнего холода, проникающего в комнату. Эти «воздушные ванны» занимали обычно семь или десять минут, после чего паренек весь день ходил довольный. К несчастью Славика и к радости его отца, который беспокоился за единственного ребенка, по-настоящему солнечные деньки бывали редко, а вот сегодня был именно такой день.

Павел Петрович на цыпочках подошел к спальне сына и осторожно открыл дверь. Все здесь осталось так, словно две недели назад Слава просто вышел на прогулку с друзьями… Угол покрывала на кровати был небрежно откинут, на мятой подушке лежал учебник по астрономии за 11 класс – Семенов-младший увлекался естественными науками и на день рождения получил от отца телескоп. Павлу Петровичу пришлось занять деньги у знакомых и взять дорогую игрушку в кредит, но радость сына была в сто крат дороже монет.

Сейчас телескоп аккуратно лежал в коробке под столом. Его линзы больше никогда не будут направлены на звезды так же, как никогда не закроются занавески, и книги не встанут на положенное им место в шкафу, так же, как отец больше никогда не сможет обнять своего сына.

Семенов подошел к гантелям, стоящим на полу в углу комнаты, присел, дотронулся до них рукой и поднял глаза к небу. Он не верил в загробную жизнь, но твердо знал: сейчас его мальчик смотрит на отца и, может быть, даже улыбается.

Вряд ли ему бы понравилось, что Павел Петрович превратил комнату в музей, в святилище. Дверь закрывалась на ключ, который Семенов носил на цепочке вместо крестика. Убитый горем отец решил оставить все как есть. Тогда сохранится иллюзия, что его сын когда-нибудь вернется.

Со стены на Павла Петровича смотрела групповая фотография. Славик стоял в центре. Его худую фигурку обтягивал красно-черный костюм человека-паука, в руке болталась маска. Рядом с ним стояли другие артисты цирка: клоуны, акробаты, фокусники, укротители… Укротители.

Разве это правильно?! Разве справедливо, что убийца – здоровенный глупый пьяница – волей судьбы гуляет на свободе, зарабатывая громким титулом «народного артиста России» деньги, а его сын, его маленький мальчик, его единственная радость, лежит в могиле со свернутой на бок шеей?! Разве справедливо, что половину отведенного судьбой срока Матвеев валялся пьяным или мучался похмельем, а Славик учился, тренировался, совершенствовал тело и дух?! Кому было угодно, чтобы на земле стало одним талантливым человеком меньше?! Кому нужно было отдавать хрупкие нити жизни в руки алкоголика?!

Семенов поднялся с пола, вышел в коридор и закрыл за собой дверь. В квартире было холодно, будто со смертью Славика из помещения ушло тепло, ушел свет, ушла жизнь.

За две недели Павел Петрович сумел проглотить несколько сваренных вкрутую яиц и выпить весь кофе в доме. Он практически не спал, размышляя над несправедливостью жизни. Если бы его жена не умерла во время родов, если бы сейчас была рядом, горе не казалось бы Семенову такой непреодолимой пропастью, но Тани не было. Теперь Славика больше не было.

На работу Семенов не ходил. В университете знали о несчастном случае и с пониманием отнеслись к прогулам, но Павел Петрович твердо решил: с преподаванием покончено навсегда. Зачем дарить бесценные крохи знаний чужим детям, если его единственный ребенок мертв? Зачем смотреть в блестящие глаза студентов, если его сын никогда не сможет засмеяться? Зачем сравнивать их со Славиком и отмечать: «в их возрасте его сын точно был бы лучше»? Зачем тихо плакать, закрывшись на кафедре? Зачем носить с собой носовой платок, пудрить опухшие веки? Зачем?

На похоронах он не плакал. Не мог. Находился в ступоре и практически не осознавал, что происходит вокруг. Краем уха ловил сочувственные слова, искал в толпе убийцу. Но не находил. Матвеев не пришел. Но, может, оно к лучшему. Видеть его рядом с могилой сына было бы невыносимо.

Павел Петрович до сих пор слышал голос какой-то женщины, объясняющей своей подруге обстоятельства произошедшего:

«Глупо погиб паренек. Представляешь, акробатом был, талантливый такой! Под самым куполом кувыркался. А страховка – трос металлический – к поясу прицеплена. А трос внизу люди держали. Вот один алкоголик и пролил на конец троса водку, упал, зацепился за проводку и один провод в лужу попал. Ток по страховке пошел, парни от неожиданности трос из рук выпустили, а ток до мальчика под куполом дошел. Он и упал. И шею свернул. Мгновенно умер. Бедный паренек! А алкоголик тот до сих пор в цирке укротителем работает. Представляешь?! Несчастный случай, говорят! Никто не виноват».

Семенов пошел на кухню, зажег газовую плиту, налил в чайник воды, автоматически достал из стола две ложки (одну для себя, другую для сына) и заплакал, когда увидел их, лежащими на столе одна напротив другой. У него никого больше не было. Никого.

– В Москве шестнадцать часов. Вы слушаете «Городское радио».

Семенов подпрыгнул на стуле и пролил чай на клеенку стола. В четыре часа автоматически включался приемник. В это время, если в цирке была репетиция или представление, Славик начинал собираться на работу. После гибели сына Павел Петрович отключил радио; сегодня приятный голос ди-джея нарушил тишину квартиры по особому случаю.

Семенов неспеша вытер стол, вымыл чашку и переоделся. Прежде, чем выйти за дверь, он открыл ящик тумбочки, достал оттуда небольшую коробку, открыл ее, вытащил сложенный вчетверо листок инструкции и снова внимательно ее прочитал.

Удовлетворенно кивнув, Павел Петрович сорвал с пузырька этикетку, и положил лекарство в карман. Потом прошел в ванную, открыл дверцу шкафчика с зеркалом, висящим над раковиной, вытащил оттуда туалетные принадлежности и достал металлическую коробку из-под печенья. Внутри лежала толстая пачка денег. Эти деньги Павел Петрович собирал, чтобы окончательно расплатиться за телескоп, но теперь они были нужны для другого.

Подставив табуретку к шкафу в коридоре, он открыл антресоли и, пошарив рукой, вытащил старого плюшевого медведя. Поддев шов на животе игрушки, Семенов засунул пальцы внутрь и вытряхнул старую вату. На пол упал небольшой кулек. Доллары лежали в целлофановом пакете, свернутые в трубочку. Эти деньги они с сыном откладывали на черный день, обещая друг другу, что никогда не потратят их на ерунду. Черный день наступил две недели назад. Павел Петрович понял: тянуть дальше нельзя.

Положив деньги во внутренний карман пальто, он вышел на лестничную площадку, запер дверь квартиры и неожиданно для себя перекрестился. Вряд ли Бог, если Он существует, простит то, что собирается сделать Семенов, но Павел Петрович не может оставить Матвеева безнаказанным. Не может оставить его в живых. Славик лежит в могиле, а пьяница, виновный в его смерти, до сих пор кланяется публике. Этот человек должен умереть и Павел Петрович позаботится, чтобы это произошло.

Охранники сразу пропустили его через служебный вход. Отца трагически погибшего акробата знали все, поэтому Павел Петрович отправился прямиком в женскую гримерную. Разговаривать было проще с противоположным полом.

В гримерке сидела молоденькая девушка в платье цыганки. Кажется, ее звали Варей.

– Здравствуйте, – сказал Семенов. – Вы меня помните?

Варенька оглянулась и, скорбно улыбнувшись, указала на кресло.

– Присаживайтесь, Павел Петрович. Как у вас дела?

– Как могут быть дела у отца, потерявшего единственного сына? – Семенов вздохнул и опустил голову. – Я пришел забрать вещи Славика и решил попрощаться со всеми. Вот, к вам заглянул.

– Девочки сейчас на сцене. Первое отделение уже началось.

– Я знаю. Славик всегда выступал в первом отделении.

Цыганочка наморщила носик и быстро поморгала накрашенными ресницами, чтобы не заплакать.

– Вы больше не придете?

– Теперь я ненавижу цирк. Он забрал у меня сына. – Семенов наклонился и громким шепотом спросил: – Вы ведь знаете, кто виноват?

Варенька кивнула, но тут же, опомнившись, поспешила объяснить:

– Павел Петрович! Произошел несчастный случай!

– Несчастный случай? Но в несчастном случае кто-то виноват! А кто в нем виноват? Виноват пьяница! Если бы он не пришел в тот день в цирк, если бы не напился и не вылил водку… мой Славик до сих пор изображал бы человека-паука, радовал детишек и восхищал взрослых! – голос мужчины сорвался. – Помогите мне, Варвара! Умоляю вас! – Семенов встал на колени. – Я не могу так больше! Все напоминает о нем! Каждая вещь, каждый уголок пустой квартиры! Я ведь теперь совсем один!

Девушка подбежала к плачущему человеку и взяла его за локти.

– Не надо так, Павел Петрович! Вставайте!

– Помогите мне! Помогите успокоить сердце, помогите восстановить справедливость!

– Но как?! Славика не вернешь! У вас могут быть другие дети, – цыганочка осеклась.

– Другие дети? Девочка, мне уже сорок шесть! Славик был единственным ребенком, жена умерла при родах. О чем ты говоришь?! Я никогда не оправлюсь от потери, а если ты мне не поможешь, я покончу с собой! Брошусь с моста или вскрою вены! Нет мне житья на этом свете! – Павел Петрович снова опустился на колени и заплакал. – Я деньги принес. Много. Вот! Держи! – он лихорадочно совал доллары и рубли в руки растерявшейся девушки. – Только помоги! Все, что есть отдам!

Варенька отстранилась, но мужчина продолжал настаивать.

– Славик тебе только спасибо скажет. Там, на небесах, все видно, он тебе оттуда ручкой помашет! Помоги мне, Варвара! Вины на тебе никакой не будет, все на себя возьму! Да и вреда никакого не случится! Обещаю! Пожалуйста! И деньги бери! Пригодятся!

Цыганочка нерешительно посмотрела на доллары.

– А что нужно сделать?

Семенов поднялся с колен и отряхнул брюки.

– Матвеев сегодня выступает. Он выпивает перед выходом на сцену?

– Ни в коем случае! – девушка замахала руками. – Наоборот! Он пьет кофе, чтобы сосредоточиться. Если он расслабится, Гришка просто раздавит его! Водку он пьет, только когда у него нет выступлений или репетиций!

Павел Петрович разочаровано кивнул, но тут же оживился.

– А сегодня? Он кофе пил? Покажи мне, где здесь кофеварка?

– Что вы хотите сделать? – испуганно спросила девушка. – Я кофе ему сама варю, и сама отношу.

Мужчина закрыл лицо руками и плечи его затряслись.

– Наконец-то повезло! – тихо прошептал он. – Славик! Папа не оставит тебя! Варенька – ты мое спасение! Отнеси ему кофе! Прямо сейчас, пока он на сцену не вышел! Прошу тебя!

– Я это и собиралась сделать, когда вы пришли. Вон его чашка, на столике. А чем вам помочь?

Семенов снова хотел опуститься на колени, но девушка помотала головой.

– Отвернись, Варенька! Варварушка! Все, о чем прошу! Отвернись, а потом отнеси ему кофе, пусть выпьет!

Девушка посмотрела на пачку денег и нерешительно спросила:

– А с Иваном Борисовичем ничего плохого не случится?

– Ничего! Все будет хорошо! Славик тебе спасибо скажет! И деньги пригодятся! Сколько ты получаешь? Немного, наверное! Теперь купишь себе шубу из норки, или еще что-нибудь. Отвернись, Варенька!

Цыганочка прижала к груди деньги и отвернулась. В зеркало она видела, как Павел Петрович достал из кармана пальто какой-то пузырек, высыпал половину его содержимого в кофе и размешал.

– Я сахару положу. – Сказал Семенов. – Иван Борисович любит сладкий чай?

– Лучше не надо, – девушка с замиранием сердца наблюдала за отцом покойного акробата. – Сладкий он пить не будет.

– Ну и ладно. Все, Варенька! Можешь нести это укротителю, и пусть хотя бы глоток сделает! Пожалуйста!

– А с Иваном Борисовичем точно ничего плохого не будет? – наивно спросила девушка.

– Точно! – Семенов был готов пообещать что угодно. – Ступай!

Варя спрятала деньги в сумочку, взяла белую чашку с горячим крепким напитком и лошадиной дозой бромида натрия, и вышла.

Дело было сделано.

Ночь с 17 на 18 мая

Вот и у Матвеева появился мотив. Иван Борисович мог убить Семенова из-за того, что тот ему сделал. Побывать в объятьях удава… бр-р-р.

Плеханов поежился.

Маша сказала, что Варя приходила к Ивану Борисовичу в больницу и во всем призналась. Догадался ли Матвеев, кто был тем таинственным человеком, подсыпавшим в его кофе седативное? Наверняка. Если это так, то Матвеев – первый подозреваемый. Не считая, конечно, Щукина. Вот тебе и «тихий, спокойный человек», вот тебе и «не доставляет никому неприятностей»! Уже двое имеют мотивы для убийства. Да какие!

– Теперь-то можно? – Антон посмотрел на часы. – Уже почти три ночи.

Виктор очнулся от задумчивости.

– Пошли. Только быстро. Мне нужно вернуться на пост до того, как проснется кто-нибудь из больных.

Спустившись на первый этаж, молодые люди с удивлением обнаружили, что Федор до сих пор не спит.

– Вы чего тут делаете? – подозрительно спросил охранник, глядя на пакет с вещами в руке Антона.

Молодой человек натянуто улыбнулся и заискивающе сказал:

– Федечка! Выпусти! Нечего мне здесь делать! Сам же знаешь: ни за что в психушке заперли!

Охранник поднял глаза к потолку.

– Эта, ну, в принципе, я с тобой согласен.

Виктор понял: Федору нужны деньги и толкнул Антона в бок. Тот быстро уяснил ситуацию и протянул охраннику малиновую бумажку.

– Выпусти, Федь. Никто не узнает!

Дежурный посмотрел на пятисотрублевую купюру.

– Я ничего не видел. Книжку читал и, эта, заснул.

Кряхтя, кряжистый любитель книг по кулинарии поднялся со стула и ключом открыл дверь, отделяющую молодого эколога от свободы.

Антон легким шагом переступил порог.

– Счастливо вам! Охраняйте психов, а я пошел!

– Маше привет передай! – крикнул на прощание Плеханов, когда Антон уже почти скрылся в темноте.

– Передам, – донеслось в ответ.

Федор спрятал деньги в карман.

– А я-то, дурак, спать собрался! И проспал бы счастье! Нет, что ни говори, на дежурстве спать не положено! Пятьсот рублей за ночь! Вот счастье-то!

Виктор грустно улыбнулся охраннику и отправился на пост. После рассказа Антона, он твердо решил отправиться к Сомову, но сначала, ему предстоит сдать экзамен Юрскому.

18 мая, пятница

Юрский снова опаздывал. В аудитории, где должен был проходить экзамен, собралась почти вся группа. Студенты нервничали, вполголоса переговариваясь между собой, в воздухе чувствовалась напряженность. Виктор прислушался к разговорам, перебросился парой фраз с друзьями и пришел к выводу: если Владимир Александрович не откажется от своего требования, большинство студентов просто встанут и уйдут. Платить были согласны очень немногие, если не сказать, лишь некоторые.

Что делать дальше, никто пока не решил, но Плеханов понимал – дело может дойти до обращения в профсоюз, а это грозит Юрскому большими неприятностями. Казалось, студенты забыли о заслугах Владимира Александровича, о его репутации, о том, что преподаватель всегда был образцом для подражания. Вот так: стоит человеку оступиться, и он сразу превращается в монстра-вымогателя. Всегда честному и порядочному Юрскому больше не верили, как не верили в то, что он откажется от своих требований.

Виктору было грустно, ведь он знал истинную причину, по которой Владимиру Александровичу срочно понадобились деньги. С одной стороны Юрский все так же оставался честным и порядочным, ведь понять человека, всеми силами борющегося со смертью близкого человека, было можно. С другой стороны, сомнения в честности и порядочности Владимира Александровича все же появились: требовать деньги было нехорошо.

Сам Виктор придерживался позиции большинства: если Юрский будет настаивать на «оплате экзамена», он уйдет домой. Плеханов не даст денег за экзамен. Для больного сына уважаемого преподавателя он деньги найдет, но за экзамен платить не будет. То же посоветует Максу. Как бы то ни было, Владимир Александрович поступил очень некрасиво, вымогая у студентов деньги, пусть даже деньги нужны на операцию единственному смертельно больному сыну.

– Как бы ты поступил на его месте? – допытывался Виктор у Максима, когда рассказал ему о краткой беседе на кафедре.

– Не знаю, – Куликов пожал плечами и отвернулся.

Вот и Виктор не знал.

– У меня своих неприятностей полно, о чужих думать некогда, – пробормотал Макс.

– Что случилось?

– Да ну! – Куликов махнул рукой. – Паршиво все.

– Рассказывай. Юрский все равно опаздывает.

Молодые люди отошли в дальний угол аудитории, подальше от возмущающихся поведением Владимира Александровича студентов.

– Стекло у машины разбили и м-магнитолу, которую я для отца покупал, вытащили, – выдохнул Макс.

– Вот уроды!

– С-самое обидное – я знаю, кто это сделал, а д-доказать не могу.

– И кто это такой сообразительный?

– Вадим с первого этажа. Я т-тебе про него рассказывал – владелец стоянки.

– В милицию обращался?

– Конечно – нужно было акт составить, и все т-такое прочее. Страховая компания оплатит замену стекла.

– А магнитолу?

– Магнитолы они н-не страхуют.

Виктор нахмурился.

– А почему Вадима подозреваешь?

– У отца с ним конфликт. Н-негласный, естественно. Понимаешь, Вадим заинтересован, чтобы все машины н-нашего дома ставили к нему на импровизированную стоянку. С каждой машины по тридцать рублей за ночь – чем не бизнес? А отец отказывается. Какая, говорит, разница: у п-подъезда наша «Лада» стоит, никому не нужная, там будет стоять, тоже никому не нужна будет. Музыку Вадим по ночам больше н-не слушает, наверное, спит. Зачем ему напрягаться, да машины сторожить? Ведь и так никто н-не полезет, знают про охрану. К тому же, кроме Вадима, стекла в машинах разбивать больше н-некому.

Виктор кивнул.

– Ну, короче, отец отказывается машину к Вадиму ставить. Позавчера Вадим на стекло бумажку прицепил, п-приглашаем, мол, на стоянку. Подтекст понимаешь?

– Да, – Плеханов подумал, что действия Вадима пусть и не подпадают ни под какую категорию, но явно пахнут угрозами.

– Отец, конечно, проигнорировал, а этой ночью у нас вытащили магнитолу.

– Ты в милиции про это рассказал?

– Да. А толку? Знаешь, что мне там сказали? За ложные показания и клевету статья предусмотрена!

– Ну, ничего себе! – Виктор сжал кулаки. – Похоже, в нашей стране ничего никому доказать нельзя. Проще подонком быть и деньги зарабатывать, грабя честных людей!

– Вот! – на лице Максима невольно расцвела торжествующая улыбка. – Я т-тебе это давно говорю! Убедился?! Хорошо не на собственном опыте, а на моем.

– Вадима надо наказать.

– Как? Хочешь ему морду набить? А толку? Через день тебя в п-подворотне встретят двое неизвестных с ножами.

– Нет, – Плеханов почесал подбородок. – Надо действовать по-другому. Хитростью.

Виктор буквально почувствовал, как воодушевился Макс.

– А заявление на него написать получится? Доказательства будут?

– Будут, – заверил Плеханов. – И «бизнес» его накроется медным тазом. Если не умеет вести себя по-человечески, будет бит своим же оружием. Только сначала мне нужно поговорить с твоим отцом. Он не будет против, если я вечером к нему загляну?

– Предлагаю сходить на кафедру и узнать, приехал ли Юрский! – важно, словно президент какого-нибудь закрытого клуба, произнес Губенко.

Большинство студентов, не выдержав томительного ожидания, постепенно разошлись: кто-то отправился на улицу, насыщать легкие никотином, кто-то – в туалет, кто-то просто проветриться. В аудитории осталось лишь несколько человек, перед которыми и решил выступить не слишком умный, но чересчур активный Александр Губенко – тот самый молодой человек, который на зачете затруднился назвать характерные признаки парафренного синдрома.

– Подожди. Только двадцать минут прошло. Может, у него снова автобус сломался, – возразил Макс и тихонько шепнул Виктору: – Отвлеки как-нибудь их внимание, – он показал рукой на оттопыренный карман белого халата, в котором угадывались очертания чего-то прямоугольного и довольно тяжелого.

Наступил удобный момент вернуть Славиной украденный Гаршиным телефон. Девушка вышла в коридор, оставив ярко-синий пакет с тетрадями на парте. Сумку она предусмотрительно забрала с собой. «Обжегшись на молоке, и на воду дуют, – подумал Виктор. – Надеюсь, она не успела купить себе новый мобильник».

Он поднялся, отошел подальше от своего места и встал так, чтобы сидящие в аудитории студенты, повернувшись к нему, оказались спиной к парте, на которой лежал ярко-синий пакет с тетрадями.

– Народ, – объявил он, – по-моему, вы уже смирились с превращением Юрского в вымогателя. Прошу прощения за резкие слова, – добавил он, – рановато вы ставите на нем крест.

– Мы уже говорили об этом, – вызывающим тоном ответил Губенко.

– И до чего договорились? – Виктор повысил голос. К нему обернулись все, кто сидел в аудитории. – Вам обязательно надо разрушить человеку жизнь? Испортить карьеру?

Краем глаза Плеханов заметил, как Максим быстро подошел к пакету Славиной.

– Ты предлагаешь платить всякому, кто потребует деньги? – спросил Губенко.

– У него умирает сын, – Виктор не хотел раскрывать тайну Юрского, но не мог допустить, чтобы на него пошли жаловаться. – Парень почти не ходит. Деньги нужны на дорогостоящую операцию за рубежом.

В аудитории воцарилось молчание. Те немногие, кто сидел в этот момент за партами, точно так же, как и Виктор, очутились перед дилеммой.

– Я разговаривал с ним. – Владимиру Александровичу очень плохо.

– Я все равно не буду платить, – категорически заявил Губенко. – Пусть кто угодно у него умирает, от меня он ни копейки не получит. Тоже мне, герой! Выдумал: деньги за экзамен требовать! Вот если бы он сразу сказал, мол, деньги на операцию нужны.