Смерть в день рождения

1

Ее смерть с новой силой разожгла в людях любовь к ней, искорки которой она когда-то заронила в их сердца. Она даже и не представляла, что ее так любят. Она и вообразить себе не могла, что шесть юношей станут добиваться чести отдать ей последний долг: с величайшей осторожностью и благоговением понесут они ее на своих сильных плечах.

И все эти ничтожества будут там: и Старая Нинн, ее нянька, как всегда плачущая, с каменным лицом. И Флоренс, ее костюмерша, с букетом примул — ведь из всех цветов именно эти ей больше всего нравилось видеть на своем туалетном столе. И швейцар Джордж из театра «Единорог», совершенно трезвый и рассказывающий всем желающим его послушать, мол, чего уж там говорить, это и впрямь была великая актриса. И Рози Кавендиш, обливающаяся слезами, и Морис, оцепеневший как в карауле, с решительной складкой у рта. И толпы, толпы людей, которых она сама едва ли помнила, но которых когда-то покорила своим обаянием.

И, разумеется, все эти титулованные за театральные заслуги Дамы и Кавалеры, и Правление театра, и сам Тимон Гантри, знаменитый режиссер, столько раз приглашавший ее в свои постановки. И Берти Сарасен, делавший для нее костюмы в те времена, когда она была никому еще не известной актрисой на эпизодических ролях, и достигший своего нынешнего величия в лучах ее возрастающей славы. Но не из-за этой славы пришли они сказать свое последнее прости. Они пришли просто потому, что любили ее.

А Ричард? Да, и Ричард будет там, бледный и замкнувшийся в себе. И, запоздало вспомнила она, и, конечно, Чарльз. Тут мисс Беллами со сладостными слезами на глазах, захлебнувшись в фантазиях, очнулась. Картина собственных похорон неизменно трогала ее, поэтому она частенько доставляла себе удовольствие представлять их. Огорчал только непреложный факт — сама она не сможет насладиться этой величественной церемонией. Это казалось предательством, и тут была заложена явная несправедливость.

Ну а может, она все-таки увидит? Может, она будет незримо парить над людьми и, с присущим только ей даром, управлять приемом гостей? Может?.. Почувствовав некоторое беспокойство, она напомнила себе о своем великолепном здоровье и решила думать о чем-нибудь другом.

А подумать надо было о многом. Например, о новой пьесе. Ее роль была очень выигрышной, уж в этом она знает толк. Длинный монолог, как не падать духом и встречать будущее с презрительной улыбкой. Правда, у Ричарда в пьесе не совсем так. Иногда ей хотелось, чтобы он все же писал не слишком мудрено. Может, улучить момент и подсказать ему, что несколько безыскусных фраз могут произвести куда большее впечатление, чем туманные сухие пассажи, которые так чертовски трудно запоминать? Когда все сказано и сыграно, требуется нечто такое — неприличное словечко фигли-мигли всплыло и тут же было упрятано поглубже, — требуется что-то просто человеческое, именно здесь ее особый дар может проявиться во всем блеске. Может, сегодня утром воспользоваться случаем и поговорить с Ричардом? Он, конечно, придет поздравить ее с днем рождения. Ее день рождения! Здесь надо быть осторожнее и не думать о некоторых вещах. Никак нельзя думать о цифрах, которые так легко складываются и в сумме дают возраст. Потребовалась чуть ли не йоговская тренировка, чтобы удалось забыть о нем. О ее возрасте знали немногие. А из тех, с кем приходилось считаться, только двое: Флоренс, которая совсем не отличалась болтливостью, и Старая Нинн, у который, надо признаться, после стаканчика-другого портвейна язык за зубами не держался. Господи, сделай так, чтобы сегодня вечером она вела себя прилично!

В конце концов, важно лишь, как человек себя чувствует и как он выглядит. Приподняв с подушек голову, она повернулась и увидела свое отражение в высоком зеркале-трюмо, стоящем у противоположной стены. Недурно, подумала она, совсем недурно, даже с утра, без всякой косметики. Она прикоснулась к лицу, потрогала кожу у висков и под подбородком. Делать пластическую операцию или не делать? Рози Кавендиш целиком и полностью за и уверяет, что теперь, после операции лицо не выглядит неестественно натянутым. Ну а что будет со знаменитой треугольной улыбкой? Подтянув кожу к вискам, мисс Беллами улыбнулась. Улыбка оставалась прежней.

Она позвонила. Мысль о том, что все домочадцы ждут этого сигнала, согревала. Флоренс, кухарка, Грейсфилд, горничные, уборщица — все собрались на кухне в ожидании Великого Дня. Старая Нинн, которая каждый год доставляла себе маленькое удовольствие погостить здесь, наверное, сидит в постели со своей обычной газетой или готовит к вручению шерстяную ночную кофту, которую она связала и которую в знак благодарности придется надеть и всем показать. И, конечно, Чарльз. Мисс Беллами позабавило, что в мыслях она все время забывает о муже, а ведь она ужасно любит его. Пришлось, срочно исправляя это, подумать о нем. Чарльз, конечно, ждет, когда Грейсфилд сообщит ему, что жена проснулась и звонила. Он тут же явится, розовощекий, прилизанный, в темно-фиолетовом халате, который все же не может скрыть полной фигуры.

Она услышала слабое позвякивание и приглушенный шум. Открылась дверь, и с подносом в руках вошла Флоренс.

— Доброе-предоброе утро, дорогая, — сказала она. — Какие ощущения, когда опять восемнадцать лет?

— Вот дуреха, — улыбнулась ей мисс Беллами. — Но ощущения, скажу тебе, чудесные.

Флоренс устроила поудобнее у нее за спиной подушки и поставила поднос ей на колени. Потом раздвинула занавески, разожгла огонь. Это была маленькая бледная женщина, с крашеными волосами и язвительным выражением лица. Уже двадцать пять лет она была костюмершей мисс Беллами, а лет пятнадцать тому назад стала и ее личной горничной.

— Трижды гип-гип-ура, — заметила она. — Утро превосходное.

Мисс Беллами оглядела поднос. В корзинке для почты было множество телеграмм, на тарелке лежали орхидеи, а рядом — перевязанный розовой ленточкой пакет из серебристой бумаги.

— А это что? — спросила она, как обычно спрашивала каждый день рождения вот уже пятнадцать лет, и взяла пакет.

— Цветы от полковника. Думаю, что сам он с подарком явится, как всегда, позднее.

— Я не о цветах, — мисс Беллами принялась разворачивать бумагу. — Ой, Флори, дорогая моя!

— Приходится с утра пораньше, а то ведь и не заметите, — ворчливо пробормотала Флоренс.

Это была тончайшая, с изысканной вышивкой сорочка.

— Иди сейчас же сюда, — шутливо приказала мисс Беллами.

Флоренс склонилась над кроватью и позволила себя поцеловать. Ее лицо залилось краской. Мгновение она смотрела на хозяйку с каким-то болезненным обожанием, а потом отвернулась, скрывая непрошеные слезы.

— Нет, это божественно! — продолжала восхищаться сорочкой мисс Беллами. — Прелесть! Чудный подарок! — Как бы замирая от восторга, она медленно качала головой из стороны в сторону. — Мне просто не терпится ее надеть, — заявила она. И действительно, сорочка ей нравилась.

— Там почта, — буркнула Флоренс. — Целая кипа.

— Правда?

— В коридоре на тележке. Принести?

— После ванны, душечка, ладно?

Флоренс открыла ящики и дверцы шкафов, вытаскивая то, что хозяйка намеревалась сегодня надеть. Мисс Беллами, сидевшая на строжайшей диете, пила чай с поджаренным кусочком хлеба и читала телеграммы, сопровождая каждую довольным восклицанием.

— Милый Берти! Какую трогательную неразбериху он прислал. Смотри, Флори, телеграмма от Бэнтингов из Нью-Йорка. Как любезно с их стороны!

— Мне говорили, что их постановка прогорела, — заметила Флоренс. — И неудивительно. И неприлично, и скучно. Уж надо что-нибудь одно.

— Ну что ты в этом понимаешь, — рассеянно ответила мисс Беллами. Она в недоумении смотрела на следующую телеграмму. — Чепуха какая-то! Нет, это просто чепуха! Флори, дорогая, послушай, пожалуйста.

Хорошо поставленным голосом она громко и с выражением прочитала:

— «Она родилась из лона утренней росы, а была зачата радостной весной». Гадость какая!

— Да нет, довольно трогательно. А вот кто такой Октавиус Браун?

— Понятия не имею, радость моя. — Флоренс накинула на мисс Беллами неглиже, сделанное по эскизу Берти Сарасена, и ушла готовить ванну. Мисс Беллами уселась за туалетный столик и занялась косметикой.

В дверь, ведущую из спальни мужа, постучали. Вошел Чарльз Темплетон. Это был крупный блондин лет шестидесяти, с большим животом. Он был одет в темно-вишневый халат. На шее на шнурке болтались очки. Волосы, тонкие и редкие, как у младенца, были тщательно причесаны. Чисто выбритое лицо покрыто нездоровым румянцем, который обычно свидетельствует о сердечной болезни. Поцеловав жене руку и лоб, он положил перед ней маленький пакетик.

— С днем рождения, Мэри, дорогая, — проговорил он.

Двадцать лет назад, выходя за него замуж, она утверждала, что у него обворожительный голос. Даже если голос и остался таким, она этого больше не замечала или, вернее, не находила нужным вслушиваться в то, что он говорил.

Но сейчас его надо было окружить праздничным оживлением, тем более что его подарок — браслет с бриллиантами и изумрудами — привел ее в восторг: это была действительно великолепная вещь, даже для Чарльза. У нее мелькнула мысль, что ведь и он, так же как Флоренс и Нинн, знает, сколько ей лет. Интересно, может, они хотят подчеркнуть именно эту дату? Есть ведь такие цифры, которые своим внешним видом, грузной округлой формой просто кричат о своей перезрелости. Вот пять, например. Она велела себе больше не думать об этом и показала мужу телеграмму:

— Интересно, что ты скажешь об этом? — Пройдя в ванную, она оставила дверь открытой. Из ванной вышла Флоренс и начала приводить в порядок постель с видом человека, который с собой шутить не позволит.

— Доброе утро, Флоренс, — поздоровался Чарльз Темплетон. Надев очки, он с телеграммой в руках отошел к расположенному в нише окну.

— Доброе утро, сэр, — сдержанно ответила Флоренс. Только наедине со своей хозяйкой она позволяла себе характерную для костюмерш фамильярность.

— Ты видел когда-нибудь нечто подобное? — крикнула из ванной мисс Беллами.

— Восхитительно, — ответил он. — И как мило со стороны Октавиуса.

— Ты что, знаешь, кто это?

— Октавиус Браун? Конечно, знаю. Чудак из соседнего книжного магазина «Пегас». Учился в Оксфорде в том же колледже, что и я, но раньше. Замечательный человек.

— Черт меня побери, — воскликнула, плескаясь в ванной, мисс Беллами. — Ты имеешь в виду эту мрачную лавчонку с толстым котом на подоконнике?

— Да, именно. Он специализируется на литературе эпохи Возрождения.

— И поэтому говорит о лоне и зачатии? Что имел в виду этот бедный мистер Браун?

— Это цитата, — очки Чарльза опять повисли на шнурке. — Из Спенсера. На прошлой неделе я купил у него удивительного Спенсера. Без сомнения, он думал, что ты его прочитала.

— Ну, тогда я притворюсь, что это так. Я загляну к нему и поблагодарю. Милый мистер Браун!

— Они друзья Ричарда.

В голосе мисс Беллами послышались резкие нотки:

— Кто? Почему они?

— Октавиус Браун и его племянница. Симпатичная девушка. — Чарльз взглянул на Флоренс и, поколебавшись, добавил: — Ее зовут Анелида Ли.

Флоренс кашлянула.

— Ты шутишь? — со смешком отозвался голос из ванной, — Ане-ли-да. Похоже на какой-то крем для лица.

— Это из Чосера.

— Тогда кота, надо полагать, зовут сэр Топас?

— Нет, он из другой эпохи. Его зовут Ходж.

— Никогда не слышала, чтобы Ричард говорил о ней.

— Она, между прочим, актриса.

— Господи!

— В новой театральной студии «Бонавентур», что на Вол-тон-стрит.

— Чарльз, бедняга, можешь больше ничего не говорить. Я уже все представила.

Чарльз замолчал, а голос из ванной нетерпеливо спросил:

— Ты еще здесь?

— Да, дорогая.

— Откуда ты знаешь, что Ричард у них бывает?

— Я иногда встречаю его там, — ответил Чарльз и небрежно добавил, — я ведь тоже близок с ними, Мэри.

Ответа не последовало, а потом оживленный голос крикнул:

— Флори! Принеси сама знаешь что!

Флоренс взяла свой подарок и скрылась в ванной. Чарльз Темплетон смотрел в окно на маленькую площадь, залитую апрельским солнцем. На углу Пардонез-плейс сидела в окружении тюльпанов цветочница. Тюльпаны были повсюду. Его жена превратила оконную нишу в комнатный садик, тоже наполненный многочисленными тюльпанами и ранними, покрытыми бутонами азалиями, которые принесли сюда из оранжереи. Рассеянно оглядывая цветы, он вдруг заметил среди горшков аэрозольный баллон с надписью пестицид и грозным предупреждением о смертоносном содержимом. Чарльз, надев очки, прочитал о мерах предосторожности, а затем обратился к вернувшейся Флоренс:

— Мне кажется, что эту штуку надо держать где-нибудь подальше, а не здесь.

— И я ей твержу об этом.

— Здесь написано, что им нельзя пользоваться в закрытых помещениях. Она опрыскивает здесь этим?

— Я уже устала предупреждать ее.

— Мне это действительно не нравится. А нельзя ли сделать так, чтобы баллон затерялся.

— Тогда мне такой тарарам устроят, — проворчала Флоренс.

— И все-таки, я думаю, вам следует это сделать.

Флоренс обиженно взглянула на него и что-то пробормотала.

— Что вы сказали? — спросил Чарльз.

— Я сказала, что это не так легко. Она ведь сама знает. Читать-то умеет. А я сколько раз говорила, — она сверкнула на него глазами. — И вообще, я получаю приказания от нее. Всегда так было и так будет.

Он помолчал немного, а потом сказал:

— Совершенно верно, но все же… — Услышав голос жены, он вздохнул, поставил баллон на место и, повернувшись, оглядел такую знакомую комнату.

Появилась мисс Беллами в сорочке, подаренной Флоренс. Войдя, она остановилась в выжидательной позе в освещенном солнцем квадрате, не подозревая, какую дурную услугу оказывает ей яркий свет.

— Взгляни-ка на мой потрясающий наряд! — воскликнула она. — Подарок Флоренс. Новый туалет для новорожденной.

Она блестяще играла комически-пикантную сценку в духе французских фарсов, не замечая, что на сей раз роль не вполне удалась.

Голос, который она когда-то называла обворожительным, ответил:

— Великолепно. Очень мило со стороны Флоренс.

Предосторожности ради он переждал еще немного, а затем сказал:

— Ну что ж, дорогая, оставляю тебя священнодействовать наедине.

И направился вниз к ожидающему его одинокому завтраку.

2

Никаких оснований для приподнятого расположения духа у Ричарда Дейкерса не было, зато было множество причин для обратного. Тем не менее пока он ехал на автобусе, а затем шел пешком к Пардонез-плейс, он почувствовал тот особый импульс, который способен дать только Лондон, и его настроение резко подскочило вверх. На переднем сиденье наверху двухэтажного автобуса он ощущал себя фигурой на носу корабля, рассекающего потоки Кингз-роуд. Он одновременно властно возвышался над своим кораблем и был его частью. Перед магазинами Челси было множество тюльпанов, а сойдя с автобуса на углу Пардонез-плейс, он увидел свою знакомую цветочницу, тоже окруженную ведрами с еще не раскрывшимися цветами.

— Доброе утречко, дорогуша, — заговорила цветочница. — Денек-то какой чудесный!

— Просто божественный, — согласился Ричард. — И шляпка, как нимб над вами, миссис Тинкер.

— Потому как соломенная. Всегда надеваю соломенную во вторую субботу апреля.

— Великолепная Афродита, пребывающая в раковине, не сказала бы лучше. Я возьму две дюжины желтых.

Она завернула тюльпаны в зеленую бумагу:

— С вас десять шиллингов.

— Просто разорение, — пошутил Ричард, протягивая ей одиннадцать шиллингов. — Обираете до нитки! Да уж пропадай все. Правда, миссис Тинкер?

— Вот уж верно, дорогуша, не все ли равно. Леди, возьмите тюльпанчиков! Чудесные тюльпаны!

С цветами в руках и с папкой под мышкой Ричард вышел на площадь Пардонез-плейс, повернул направо и подошел к двери «Пегаса», дома георгианского типа с полукруглым фасадом, в котором Октавиус устроил книжный магазин. Жалюзи уже были подняты, парусиновый навес опущен, на витрине лежало первое издание ранних итальянских комедий, а в глубине висела большая кукла-марионетка, изображающая негра, наряженного в полосатое шелковое одеяние. Дальше за стеклом в глубине лавки Ричард различил очертания трех великолепных полированных старинных кресел, очаровательный стол и бесконечные ряды книжных полок. Среди сокровищ дяди бродила Анелида Ли, а за ней по пятам следовал Ходж, их кот. По утрам, когда в студии не было репетиций, она помогала дяде. Анелида надеялась, что выучится на актрису. Ричард, хорошо разбиравшийся в театральных делах, был уверен, что она уже стала ею.

Он открыл дверь и вошел.

Анелида занималась уборкой, поэтому на ней был черный халат — одежда, которая редко бывает кому-то к лицу, а на голове повязана белая косынка. Глядя на нее, Ричард подумал, что встречается иногда редкий тип красоты, которую чем меньше украшают, тем больше она от этого выигрывает. Анелида относилась именно к этому типу.

— Привет, — заговорил он. — А я принес немного тюльпанов. Доброе утро, Ходж. — Кот едва удостоил его взглядом и, задрав хвост, удалился.

— Как мило! Но сегодня не мой день рождения.

— Не важно. Просто сегодня прекрасное утро, а миссис Тинкер надела свою соломенную шляпку.

— Вы мне доставили огромное удовольствие. Подождите минуту, я пойду принесу для них вазу. У нас где-то был зеленый кувшин.

Анелида ушла в заднюю комнату. На лестнице послышалось знакомое постукивание. Опираясь на черную палку, спускался ее дядя Октавиус — высокий человек лет шестидесяти с лишним, с копной седых волос и проказливым лицом. У него была манера смотреть на собеседника уголками глаз, как бы приглашая его убедиться, какой он озорной мальчишка. Был он довольно обидчив, широко эрудирован и худ до прозрачности.

— Доброе утро, дорогой Дейкерс, — поздоровался он с Ричардом и, увидя тюльпаны, дотронулся до одного из них бледным пальцем. — Жаль, что искусство не может создать столь изысканной простоты. А природе больше нечего к этому добавить. Как чудесно, что их красота не усложняется запахом. А мы, кстати, отыскали кое-что для вас. Очень милая вещица и, я надеюсь, как раз подойдет, хотя и дороговата. Скажите, как вам это понравится?

Он раскрыл сверток, лежащий у него на столе, и отступил в сторону, давая Ричарду возможность получше рассмотреть картину.

— Видите, здесь изображена травести — мадам Вестри в роли мальчика, — он взглянул на Ричарда уголками глаз. — Заманчивые на ней штанишки, как думаете? Полагаете, это понравится мисс Беллами?

— По-моему, не может не понравиться.

— О-очень редкая штука. Хотя рама современная. Обойдется в двадцать гиней.

— Она моя, — ответил Ричард. — Вернее, Мэри.

— Решаетесь? Тогда извините меня на минутку. Я попрошу Нелл покрасивее ее упаковать. Где-то у нас была старинная золоти стая бумага. Нелл, дорогая! Пожалуйста!

Стук палки замер в глубине дома, и вскоре появилась Анелида, неся зеленый кувшин и изящно завернутую картину. Ричард похлопал по своей папке:

— Догадываетесь, что здесь?

— Неужели… неужели пьеса? Не может быть! «Бережливость в раю»?

— Только что от машинистки, — он смотрел, как ее тонкие пальцы перебирают тюльпаны. — Анелида, я собираюсь показать ее Мэри.

— Лучшего дня и не выбрать, — горячо начала она, но видя, что Ричард не отвечает, спросила. — В чем дело?

— В ней нет для нее роли, — признался он.

Помолчав немного, она спросила:

— Да, роли нет, но разве это важно?

— Это может стать важным. Конечно, если речь пойдет о постановке. А кстати, Тимми Гантри посмотрел ее и одобрительно хмыкнул. Ну а от Мэри не знаешь что ожидать.

— Но почему? Я не понимаю…

— Это довольно трудно объяснить, — пробормотал он.

— Вы только что написали для нее новую пьесу, и она от нее в восторге, не так ли? Эта же — совсем другая.

— И лучше, правда? Вы ведь читали ее.

— Несомненно, лучше. Они совершенно разные. Любой это заметит.

— Да, Тимоти Гантри она понравилась.

— Ну вот, видите. Пьеса не похожа на прежние. Неужели мисс Беллами не поймет этого?

— Анелида, дорогая, согласитесь, вы совсем еще не знаете театра. Не знаете, как это бывает с актерами.

— Да, может, и не знаю. Но зато я знаю, какие вы с ней друзья и как она вас чудно понимает. Вы сами рассказывали.

— Это правда, — произнес Ричард и замолчал. — Кажется, — заговорил он наконец, — я не рассказывал вам подробно, что они с Чарльзом для меня сделали?

— Нет, — подтвердила она. — Не говорили. Но…

— Мои родители, родом из Австралии, были друзьями Мэри. Они погибли в автомобильной катастрофе, когда мне не было еще и двух лет. Они тогда гостили у Мэри. Денег после них почти не осталось. Она взяла меня на воспитание. Я жил у ее старой няньки, знаменитой Нинн. Потом, когда она вышла замуж за Чарльза, они окончательно взяли меня к себе. Я ей обязан всем. Мне всегда приятно было думать, что пьесами я могу отблагодарить ее за то, что она для меня сделала. И вот теперь я приду и…

Анелида поставила в вазу последний цветок и посмотрела ему прямо в лицо.

— Уверена, что все будет хорошо, — мягко скачала она. — Конечно, что со стороны легко это говорить, но вы так много о ней рассказывали, что мне кажется, я с ней знакома.

— А мне очень хотелось бы, чтобы вы действительно с ней познакомились. Собственно, здесь мы подошли к причине моего торжественного визита. Разрешите зайти за вами часов в шесть и сопроводить вас к ней? В половине седьмого начнется что-то вроде приема, который, надеюсь, вас позабавит. Но мне хочется представить вас заранее. Вы согласны, Анелида?

Она довольно долго ничего не отвечала:

— Боюсь, что я не смогу. Мне… у меня встреча.

— Не верю. Почему вы не хотите пойти?

— Но я не могу. Это ее день рождения. Это праздник ее и ее друзей. Вы не можете в такой день притаскивать к ней незнакомую женщину. Тем более незнакомую актрису.

— Напротив, могу.

— Это неприлично.

— Что за странное слово вы выкопали! И скажите на милость, почему вы считаете неприличным, если я хочу, чтобы двое самых дорогих для меня людей познакомились?

— Я не знала… — начала Анелида.

— Знали, конечно, знали, — сердито буркнул он. — Должны были знать.

— Но мы едва знакомы.

— Ну, если вы так думаете, тогда приношу свои извинения.

— Я только хотела сказать… просто ведь мы так недавно…

— Не виляйте!

— Но послушайте…

— Простите. Видимо, я ошибался.

Пока они смотрели друг на друга в ужасе от того, что каким-то образом умудрились поссориться, вошел, постукивая палкой, Октавиус.

— Кстати, — весело провозгласил он, — сегодня утром я поддался романтическому порыву, Дейкерс, и отправил вашей покровительнице поздравительную телеграмму. Без сомнения, она будет одной из тысяч. Там была строка из Спенсера. Надеюсь, что она ее заметит.

— Очень любезно с вашей стороны, сэр, — громко сказал Ричард. — Она будет в восторге. Ей очень нравится, когда люди проявляют к ней дружеские чувства. Большое спасибо за картину.

И забыв заплатить за нее, он в самом несчастном расположении духа вышел из лавки.

3

Мисс Беллами жила в соседнем с «Пегасом» доме. Но Ричард был слишком взбудоражен, чтобы сразу идти туда. Он обошел вокруг Пардонез-плейс, стараясь разобраться в своих мыслях. Испытывал он ужасно неприятное, но, к счастью, редкое ощущение, когда человек, как бы раздваиваясь, начинает смотреть на самого себя и на свою жизнь со стороны глазами незнакомца. В такие минуты все его прошлое проходит перед ним, и процесс этот напоминает те псевдонаучные фильмы, в которых развитие растения, протекающее на деле в течение семи недель, при помощи всяческих уловок происходит на глазах у зрителя за семь минут. И вы видите, как росток изгибается, увеличивается, удлиняется под действием какой-то неодолимой силы, пока, наконец, не вырывается, как ему и предназначено, на свет божий.

В случае с Ричардом такой неодолимой силой оказалась Мэри Беллами, а результатом ее двадцатисемилетнего воздействия были две идущие с успехом в театрах Вест-Энда комедии, третья готовилась к постановке и вот эта, последняя (его рука сжала папку), серьезная пьеса. Хотя, может, дело не только в Мэри. Серьезная пьеса — его собственное детище.

Почти обойдя маленькую площадь кругом, он повернул назад, потому что не хотел проходить перед окнами книжной лавки. С чего это он вдруг надулся и обиделся, когда Анелида отказалась идти знакомиться с Мэри? И почему она отказалась? Любая другая девушка на месте Анелиды, подумал он смущенно, ухватилась бы за такое приглашение: прием по случаю дня рождения знаменитой Мэри Беллами! Приглашения удостоились лишь немногие из самых сливок театрального мира Лондона. И дирекция, и режиссура. Любая другая девушка — тут он недовольно оборвал свои мысли, понимая, что если довести их до логического конца, итог будет совсем не в его пользу. Тогда придется ответить на вопрос, что за человек этот Ричард Дейкерс. И реальность раздвоится, поставив его лицом к лицу с незнакомцем. А ему это ощущение знакомо и, надо сказать, удовольствия доставляет мало. Отбросив переживания, он, внезапно решившись, быстро подошел к дому и позвонил. Чарльз Темплетон завтракал у себя в кабинете на первом этаже. Дверь была открыта, и Ричард увидел Чарльза, читающего «Тайме». Тот уютно устроился в своем мирке, заключавшем шесть тщательно отобранных старинных китайских статуэток, три любимые картины, несколько великолепных кресел и изящный письменный стол. Во всех предметах, которыми окружил себя Чарльз, чувствовался его изысканный вкус и обширные познания. Он мог годами ждать момента, чтобы приобрести какое-нибудь редкое сокровище. Ричард вошел в комнату:

— Доброе утро, Чарльз.

— Привет, старина! Пришел с поздравлениями?

— Я первый?

— Первый во плоти. Были лишь обычные многочисленные послания и подношения. Мэри будет очень рада тебя видеть.

— Пойду наверх, — ответил Ричард, почему-то мешкая. Чарльз опустил газету. Как часто Ричард видел этот жест, видел, как Чарльз, сняв очки, смотрел на него с туманной улыбкой. Недавний приступ самопокаяния (был ли он откровенным?) побудил Ричарда задаться вопросом, а что он, собственно, знает о Чарльзе. Он привык к этой ровной приветливости, непринужденности манер. А каким бывает Чарльз с другими? Ведь у него репутация жесткого дельца, сколотившего большое состояние. А Чарльз в роли любовника пять, двадцать лет назад? Невозможно себе представить, думал Ричард, рассеянно глядя на пустую нишу в стене.

— Слушай, — произнес он, — а где твоя музыкантша династии Тан?

— Нету, — ответил Чарльз.

— Нету? Где? Разбилась?

— Отбился кусочек от лютни. Думаю, что Грейсфилд виноват. Я отдал ее Морису Уорэндеру.

— Но что страшного, если даже откололся кусочек? Ведь такие фигурки в идеальном состоянии найти невозможно. Это же была твоя гордость.

— Уже нет, — ответил Чарльз. — Ты знаешь мою привередливость: я ценю только совершенные вещи.

— Ну это ты просто так говоришь, — горячо возразил Ричард. — Держу пари, ты отдал ее, потому что Морису давно хотелось ею завладеть. Ты слишком великодушен.

— Чепуха, — сказал Чарльз, бросив взгляд на газету.

Ричард поколебался, а потом неожиданно для самого себя спросил:

— Чарльз, я когда-нибудь благодарил тебя? Тебя и Мэри?

— За что, дорогой мой?

— За все, — и тут же прибегнул к спасительной иронии. — Ну, знаешь, кроме всего прочего и за то, что пригрели сироту.

— Я искренне надеюсь, что ты не в честь дня рождения преисполнился благими намерениями искупить грехи.

— Нет, просто так пришло в голову.

Чарльз помолчал немного, а потом сказал:

— Ты доставлял нам массу удовольствия, и нам с тобой было очень интересно, — потом, как бы составив в уме следующее предложение, добавил: — Мы с Мэри смотрели на тебя как на свое достижение. А теперь ступай и произноси свои чувствительные речи ей.

— Да, — согласился Ричард. — Лучше уж я пойду. Увидимся позже.

Чарльз вернулся к своей газете, а Ричард медленно направился наверх, сознавая, что первый раз в жизни ему не хочется встречаться с мисс Беллами.

Она была у себя в комнате, нарядная и окруженная подарками. И Ричард, поздравляя и обнимая ее, а потом, слегка отодвинувшись, держа ее за руки и говоря комплименты, почувствовал, что его прежнее настроение изменилось.

— Дорогой мой, дорогой мой, — радостно восклицала она, — просто восхитительно, что ты пришел! Я так надеялась! Так надеялась!

Было бы странным, подумал он, не совершить этот освященный временем ритуал. Ричард поцеловал ее еще раз и вручил подарок.

День только начинался, и источник ее энтузиазма не успел истощиться. Она обрушила на Ричарда потоки похвал, утопила во множестве восклицаний восторга и благодарности. Где, спрашивала она, где только он смог раздобыть такую удивительную вещицу.

Ричард надеялся услышать именно этот вопрос, но все-таки ощутил смутную тревогу.

— Я раздобыл ее в «Пегасе», — ответил он. — Вернее, Октавиус Браун раздобыл ее для меня. Он утверждает, что это раритет.

С лица мисс Беллами не сходила треугольная улыбка. Она смотрела на него сияющими глазами, держа его руки в своих.

— А, вот оно что! — весело воскликнула она. — Тот старикан из магазина! Поверишь ли, дорогой, он прислал мне телеграмму о моем зачатии. Очень мило, но пожалуй, будет трудновато ответить благодарностью.

— Он настоящий буквоед, — сказал Ричард и, увидя ее ироническую гримасу, добавил: — Он когда-то преподавал в Оксфорде, но не нашел общего языка с тогдашними сердитыми молодыми людьми и решил открыть свой книжный магазин.

Поставив картину на туалетный столик, она посмотрела на нее прищуренными глазами:

— Я слышала, у него, кажется, есть дочь или что-то в этом роде?

— Племянница, — ответил Ричард, с ужасом почувствовав, как у него пересыхает во рту.

— Заглянуть к нему, чтобы поблагодарить, или не надо? — спросила она. — Ведь неизвестно, что это за люди.

Ричард поцеловал ей руку.

— Октавиус совсем не из тех, дорогая. Загляни к нему. Он будет в восторге. И Мэри…

— Что, мое сокровище?

— Я подумал, что было бы очень мило с твоей стороны пригласить их к себе. Конечно, если они тебе понравятся.

Усевшись за туалетный столик, она внимательно разглядывала в зеркале свое лицо.

— Не могу решить, — наконец проговорила она, — нравятся мне эти новые тени для глаз или нет. — Взяв тяжелый из венецианского стекла пульверизатор, она щедро побрызгала себя духами. — Надеюсь, кто-нибудь мне подарит сногсшибательные духи. Мои почти кончились. — Она поставила флакон. — Пригласить к себе? Когда? Не сегодня же, разумеется.

— Ты полагаешь, не сегодня?

Она широко открыла глаза:

— Но, дорогой мой, они будут стесняться.

— Хорошо, — пробормотал он, — делай, как считаешь лучше.

Ничего не говоря, мисс Беллами повернулась к зеркалу. Ричард достал из папки рукопись.

— Я принес тебе кое-что почитать, — сказал он. — Это сюрприз, Мэри. Вот, — он положил на туалетный стол рукопись.

Она посмотрела на титульный лист: «Бережливость в раю», пьеса Ричарда Дейкерса.

— Дикки, Дикки, дорогой! Что это?

— Я специально оставил ее для сегодняшнего дня, — сказал Ричард и сразу понял, что совершил ошибку. Мисс Беллами наградила его тем особенным сияющим взглядом, который обычно означал высшую степень растроганности.

— О Дикки, — прошептала она. — Для меня! Мой дорогой!

Его охватила паника.

— Но когда? — продолжала мисс Беллами, в смущении покачивая головой. — Когда же ты успел? У тебя столько другой работы! Я просто не понимаю. Я ошеломлена, Дикки!

— Я уже давно начал над ней работать. Это… это совершенно другая пьеса. Не комедия. Тебе она, может, не понравится.

— Может, наконец, это та Великая Вещь? — прошептала она. — Мы всегда знали, что ты ее когда-нибудь напишешь. И совершенно самостоятельно, Дикки? Даже не советуясь со своей бедной, глупенькой, старенькой, любящей Мэри?

Она говорила как раз то, что он меньше всего хотел бы от нее услышать. Это было ужасно.

— Я не знаю, — сказал он, — может, это все отвратительно. Я в том состоянии, когда уже не понимаешь ничего. Во всяком случае, давай не будем обременять ею сегодняшний Великий День.

— Ничто другое не сделало бы меня и вполовину счастливее, — она поглаживала рукопись обеими такими выразительными, но не слишком юными руками. — Я запрусь на час перед ленчем и просто проглочу ее.

— Мэри, — в отчаянии начал Ричард, — но не надо ожидать многого. Эта пьеса тебе не подойдет.

— Не хочу слышать о ней ничего плохого. Ты ведь написал ее для меня, дорогой.

Безнадежно пытался он убедить ее, что это-то как раз в его намерения и не входило. Мисс Беллами весело оборвала его:

— Прекрасно! Посмотрим. Я ее не выпрашиваю. О чем мы говорили? А, об этих чудаках из книжной лавки. Я загляну туда сегодня утром и посмотрю, как они мне понравятся, ладно?

Он не успел ответить, потому что в коридоре за дверью послышалось пение. Один голос был старческий, неуверенный, а второй — мелодичный альт:

Дверь открылась, и вошли полковник Уорэндер и мистер Берти Сарасен.

4

Шестидесятилетний холостяк полковник Уорэндер был двоюродным братом Чарльза Темплетона. Между братьями было некоторое сходство, хотя полковник казался красивее и худощавее. Он был бодр и здоров, прекрасно одевался и носил усы, за которыми так тщательно ухаживал, что, казалось, они приглажены на лице утюгом. У него была военная выправка и приятные манеры.

Мистер Берти Сарасен одевался тоже безупречно, но значительно смелее. Рукава его пиджака были уже и позволяли видеть широкую полоску розоватых манжет. Он был белокож, с волнистыми волосами, голубыми глазами и удивительно маленькими руками. Он производил впечатление веселого и беззаботного человека и тоже был холостяком.

Вместе они представляли забавное зрелище: добродушно-смущенный Уорэндер и Сарасен, с наслаждением исполняющий роль примы-балерины. С подарком в протянутых руках он сделал на направо, потом налево и, наконец, положил его к ногам мисс Беллами.

— Господи, ну и дурацкий у меня, верно, был вид! — воскликнул он. — Быстренько, дорогая, посмотри дары, а то погубишь шутку.

Послышался поток приветствий и начался осмотр подарков: чудесные французские перчатки от только что вернувшегося из-за границы полковника, и от Берти — миниатюрная скульптурка из бальзового дерева и кусочков хлопка, изображающая пять купальщиц и фотографа.

— Лучшего подарка ты не получишь, это точно, — заявил он. — А сейчас я доставлю, себе удовольствие посмеяться над всеми другими дарами. — Он принялся порхать от подарка к подарку, отпуская о каждом насмешливое замечание.

Уорэндер, человек малоразговорчивый и, по общему мнению, беззаветно обожавший мисс Беллами уже много лет, обратился к Ричарду, который относился к нему с симпатией.

— Репетиции начались? — спросил он. — Мэри говорила, что она в восторге от своей новой роли.

— Нет еще. Неразбериха, как и раньше, — ответил Ричард.

Уорэндер бросил на него быстрый взгляд:

— Рановато еще почивать на лаврах, так? — неожиданно заметил он. — Оставь это старичью, а? — У него была привычка как бы переспрашивать в конце фразы.

— Я здесь между делом решил искусить судьбу и испытать себя в серьезных вещах.

— Правда? Молодец! Я всегда считал, что рисковать стоит.

— Как приятно слышать такие слова, — воскликнул Ричард.

Уорэндер взглянул на кончики своих ботинок.

— Не годится только, — сказал он, — поддаваться на уговоры. Впрочем, я ничего в этом не смыслю.

«Именно то, что я и хотел услышать», — подумал с благодарностью Ричард, но не успел произнести это вслух, потому что вошла Старая Нинн.

Настоящее имя Старой Нинн было мисс Этель Пламтри, однако всеобщее к ней уважение позволило ей удостоиться титула миссис. Она была старой нянькой Мэри Беллами, а когда Ричард был усыновлен Мэри и Чарльзом, стала и его нянькой. Каждый год, с тех пор как она удалилась на отдых, Нинн на две недели прибывала погостить у своей прежней подопечной. Это была маленькая краснолицая и просто фантастически упрямая старушонка. Считалось, что ей восемьдесят один год. Такие няньки обычно воспринимаются больше как типичные театральные персонажи, чем полноправные живые люди. Поэтому Старая Нинн была действующим лицом множества комических историй, которые рассказывала мисс Беллами. Ричард часто гадал, соответствует ли живая нянька созданной о ней легенде. В старости у нее появилась склонность к портвейну, и под его парами она скандалила со слугами и вела постоянную подпольную войну с Флоренс, с которой, несмотря на это, пребывала в теснейшей дружбе. Их объединяла, говаривала мисс Беллами, преданность к ней самой.

В накинутой на плечи светло-вишневой шали и цветастом платье (она обожала яркие расцветки), опустив уголки рта, Старая Нинн медленно пересекла комнату и положила на туалетный стол завернутый в папиросную бумагу пакет.

— С днем рождения, мэм, — поздравила она. Для столь тщедушного существа у нее был пугающе низкий голос.

В комнате сразу началась суета. Берти Сарасен, называя ее няней Пламтри, попробовал завязать с ней шутливую беседу. Не удостоив его вниманием, Нинн обращалась только к Ричарду.

— Что-то в последнее время ты редко к нам заглядываешь, — упрекнула она и наградила его мрачным взглядом, что свидетельствовало о ее нежных чувствах.

— Я был очень занят, Нинн.

— Говорят, все сочиняешь свои пьесы?

— Да.

— У тебя и ребенком были всякие фантазии. По всему видно, так и не перерос это.

Мисс Беллами тем временем развернула пакет и вытащила оттуда вязаную ночную кофту строгого фасона. Старая Нинн оборвала ее шумное выражение признательности.

— В четыре нитки, — сказала она. — Когда стареешь, нужно тепло одеваться, и чем раньше вы это поймете, тем лучше вы себя будете чувствовать. Доброе утро, сэр, — добавила Нинн, встретившись взглядом с Уорэндером. — Надеюсь, вы поддержите меня в этом. Ну что ж, не буду вам мешать.

Нисколько не теряя самообладания, она медленно вышла из комнаты, оставив позади себя полное молчание.

— Невероятная особа, — слегка повизгивая, засмеялся Берти. — Мэри, дорогая, я просто сгораю от желания все разукрасить. Когда же мы наконец засучим рукава и примемся за разработку наших планов и прожектов?

— Если ты готов, дорогой, то немедленно. Дикки, сокровище мое, может, вы с Морисом займетесь чем-нибудь без нас? Мы позовем, если понадобится ваша помощь. Пошли, Берти.

Она взяла Берти под руку.

— О, благоухание, — воскликнул он, с упоением втягивая носом воздух, — как у всех, право слово, всех жен и наложниц царя Соломона. Да еще весной. En avant![1]

Оба направились вниз. Уорэндер и Ричард остались вдвоем в комнате Мэри, где ее незримое присутствие ощущалось так же сильно, как и аромат ее духов.

Уже давным-давно было заведено, что в день рождения мисс Беллами они с Берти украшали к вечернему приему дом. На первом этаже налево находилась гостиная. Это была продолговатая большая комната, обставленная в георгианском стиле, одна дверь из которой выходила в холл, а другая, раздвижная, в столовую. В столовой тоже были две двери, одна в холл, а другая в оранжерею — гордость мисс Беллами. За оранжереей был устроен небольшой английский сад. Когда все двери открывали, создавалась удивительная перспектива. Берти, сам работавший над интерьером этих комнат, использовал для их украшения все богатство французской парчи. Проемы над дверями и панели стен он расписал расплывчатыми пышными розами и раздобыл где-то действительно уникальные светильники. В этом году он намеревался украсить комнаты букетами и гирляндами из белых и желтых цветов. Одолжив у дворецкого Грейсфилда фартук, он решительно и с большим искусством принялся за дело. Мисс Беллами повязала себе модный, весь в оборках передничек, надела специальные перчатки и беззаботно расхаживала по своей оранжерее, обрывая увядшие цветы и переставляя по-другому горшки с растениями. Она обожала возиться в саду. Занимаясь каждый своим делом, они с Берти громко переговаривались, обмениваясь профессиональными новостями, то и дело переходя на малопонятный непосвященному театральный жаргон. Это также являлось частью ритуала и доставляло обоим огромное удовольствие. Тем временем из-под искусных пальцев Берти выходили букеты и золотисто-белые гирлянды цветов для стола. Это была именно та атмосфера, в которой мисс Беллами чувствовала себя как нельзя лучше.

Проработав минут тридцать, Берти удалился в кладовую за очередной порцией цветов, а Грейсфилд объявил о приходе мисс Кэйт Кавендиш, известной среди друзей под именем Рози.

Рози была моложе своей знаменитой приятельницы и не так известна. Она всегда играла вторые роли во многих, имеющих огромный успех, постановках мисс Беллами, а их дружеские отношения (нельзя сказать, чтобы к удовольствию Рози) скорее напоминали профессиональные. У нее было забавное лицо, одевалась она с изысканной простотой, была искренна и прямодушна. Словом, обаятельная женщина.

— Я так взволнована, — начала она, — и немного навеселе. Сейчас все расскажу, но сначала сорок тысяч поздравлений и пожеланий всего наилучшего, а главное — никогда не потолстеть. Вот мой подарок.

Это был флакон духов «Великолепие» известной фирмы.

— Можно сказать, контрабанда из Парижа, — трещала Рози. — Здесь еще не появлялись. Говорят, капнешь чуть-чуть за ушами, а эффект такой, что спутники сойдут с орбит.

Мисс Беллами непременно захотела открыть духи. Дотронувшись пробкой до запястья и понюхав, она произнесла торжественно:

— Рози, это невыразимо! Я могу просто зарыдать. Честное слово!

— Недурны, да?

— Флори выльет их в мой пульверизатор. Немедленно. Пока за них не ухватился Берти. Ведь ты знаешь его.

— А что, Берти здесь? — быстро спросила Рози.

— Он в кладовой с цветами.

— Ой!

— А что? Вы поссорились?

— Напротив, — ответила Рози. — Только мне велели держать язык за зубами, и в этом замешан Берти. Но боюсь, я действительно под мухой.

— Ты? Я думала, ты никогда капли в рот не берешь по утрам.

— Правильно. Но сегодня, Мэри, особый случай. Я угостилась в Правлении. Всего две маленькие рюмочки, но на пустой желудок.

— В Правлении? — резко переспросила мисс Беллами.

— Я тебя огорошила? Да?

— Берти был там?

Расхохотавшись, Рози сказала:

— Я просто лопну, если не расскажу кому-нибудь. Так что лучше я тебе все выложу. Берти придется это проглотить. Господь с ним. Почему это я не могу сказать вслух, как я благодарна?

Мгновение мисс Беллами пристально смотрела на приятельницу, а потом спросила:

— Благодарна?

— Ладно, я понимаю, что говорю совершенно бессвязно. Так вот. Дорогая, я буду играть заглавную роль в новой пьесе Бонго Дилона. В «Единороге». Премьера в сентябре. Обещай никому не говорить, но это чистейшая правда. Уже есть договоренность и осталось подписать контракт. Мэри, это моя первая главная роль. Господи, как я счастлива!

Ненавистный, но слишком знакомый толчок в груди предупредил Мэри, что новость ее огорчила. В то же время она понимала, что так или иначе должна продемонстрировать свое одобрение, выразить ответные теплые чувства, должна затоптать в себе это нечто ужасное, грозное, гадкое, это тошнотворное ощущение, которое вызвало в ней сообщение Рози.

— Душечка, — пропела она. — Как чудесно!

Не очень-то этого достаточно, подумалось ей, для выражения восторженных поздравлений старинной подруги, но Рози так взволнована, что и не заметит. Мисс Кавендиш продолжала разливаться соловьем о достоинствах контракта, о грандиозности роли, о том, что в Правлении (это мое Правление, испытывая отвратительное чувство, подумала мисс Беллами) были с ней так любезны, и о предчувствии, что наконец-то она получила ту Роль. Все это дало время мисс Беллами прийти в себя, к ней вернулась способность вставлять уместные реплики. Когда Рози прервалась, чтобы перевести дыхание, мисс Беллами уже могла вполне искренне сказать:

— Рози, это твоя Золотая Возможность!

— Знаю. Я это сама чувствую, — серьезно сказала Рози и добавила. — Господи! Пожалуйста, не оставь меня! Господи, пусть будет успех!

— Дорогая моя, конечно будет, — проговорила Мэри и ни за какие блага в мире не удержалась бы, чтобы не добавить: — Хотя, конечно, пьесы я не читала.

— Самый настоящий Бонго. Эксцентричная комедия. Знаешь? И не стоило бы так говорить, но это просто моя роль. Бонго сказал, что, когда писал, имел в виду именно меня.

Мисс Беллами рассмеялась:

— Дорогая моя, мы с тобой хорошо знаем нашего Бонго, правда? Он тысячу раз утверждал, что писал пьесу только для меня, а если взглянуть на них…

С проницательностью, которая порою так выводила Мэри из себя, Рози сказала:

— Мэри, ну порадуйся же за меня!

— Но, душечка, я, естественно, рада. Похоже, что тебе удивительно повезло, и я искренне надеюсь, что все будет хорошо.

— Конечно, я понимаю, что мне придется отказаться от роли в той новой пьесе, которую Ричард написал для тебя. Но, сказать по правде, там мне особо и нечего было играть. К тому же еще твердо ничего не решено, так что я никого не подведу, правда?

Мисс Беллами не удержалась:

— Дорогая, — сердечно улыбнулась она, — не будем ломать голову из-за пустяков: исполнитель на эту роль найдется в два счета.

— Правильно, — воскликнула счастливая Рози, и мисс Беллами почувствовала, как в ней тихо набирает силу один из ее редких приступов ярости.

— Но мы говорили о Берти, дорогая. Что он сделал?

— Ага! — в высшей степени возбуждения проговорила Рози и помахала пальцем.

Но тут вошел дворецкий Грейсфилд с подносом напитков. Мисс Беллами овладела собой:

— Ну, давай, — сказала она, — я тоже нарушу свое правило. Мы просто обязаны выпить за это, милая.

— Нет, нет и нет.

— Да, да и да. Одну крохотную за Рози.

Повернувшись к Рози спиной и загородив поднос, она плеснула в один стакан почти неразбавленный джин, а в другой — тоник с каплей джина. Первый стакан она дала Рози.

— За твое чудесное будущее, милая, — сказала она. — До дна!

— О боже! Мне не стоит.

— Ничего.

Они выпили.

— Ну и что Берти? — спросила снова мисс Беллами. — Говори же. Ты ведь знаешь, я буду молчать как могила.

Румянец, за который много лет назад Рози получила свое прозвище, выступил на ее щеках.

— Это действительно секрет, — сказала она. — Страшная тайна. Но я уверена, что он не будет против, если я доверюсь тебе. Понимаешь, в этой роли надо быть разодетой в пух и прах. Придется пять раз менять костюмы, и один должен быть роскошнее другого. Ни я, ни моя портниха с этим не справимся. Ну вот, а Берти ведь связан с Правлением. Он услышал об этом и, знаешь, дорогая, он предложил, сам предложил сделать для меня эскизы костюмов. И фасон, и материал, и пошив — все будет от Сарасена. И все совершенно бесплатно. Представляешь?

Волны ярости накатывали одна за другой на мисс Беллами и сотрясали ее, как электрические разряды. Едва у нее мелькнула мысль, что сейчас она закатит истерику и что для нее это очень плохо, как она тут же взорвалась.

Взрыв вызвал сам Берти, вприпрыжку влетевший в комнату и увитый гирляндой тубероз. Увидев Рози, он остановился как вкопанный, перевел взгляд с нее на мисс Беллами и побледнел.

— Берти, — сказала Рози, — я проговорилась.

— Что ты наделала! — произнес он. — Как ты могла!

Рози разрыдалась.

— Я сама не знаю, — заикаясь, пробормотала она. — Я не хотела, Берти, дорогой. Прости меня. Это потому, что я выпила.

— Променяла меня на бутылку, — вполголоса сказал Берти.

Мисс Беллами выпрямилась во весь рост, что было одним из ее наиболее внушительных театральных приемов, подошла к Берти и, приблизив к нему вплотную лицо, тихо проговорила:

— Ты гадина, Берти. Вероломный, двуличный, подлый гаденыш.

Схватив и разорвав гирлянду, она швырнула ее ему в лицо.